Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы: юнгианство.

Юджин Моник

ФАЛЛОС. СВЯЩЕННЫЙ МУЖСКОЙ ОБРАЗ.

Моник Ю. Фаллос. Священный мужской образ. М.: Инфра-М, 2000. 136 стр.

Phallos. Sacred Image of the Masculine

От издателя

Для многих поколений диктат маскулинности считался непреложной данностью. Его `естественное` превосходство впиталось в социальные и культурные нормы. Но старые патриархальные ценности - уже не очевидная истина. Характерные черты маскулинности должны отличаться от обветшалых, но все еще очень цепких патриархальных установок.

Делая акцент на типичных чертах мужчины, автор затрагивает архетипические основы маскулинности. Сопоставляя физиологические, мифологические и психологические проявления фаллоса, он открывает автономного внутреннего бога, равного по значимости первичному материнскому началу.

Фаллос рассматривается как таинственная реальность, и земная, и неземная одновременно. Для мужчин и для женщин он - и объект наслаждения, и предмет религиозного почитания, а для половины человечества - признак индивидуальной идентичности.

СОДЕРЖАНИЕ

Интервью доктора Юджина Моника Базаре Сэмюэлс, опубликованное в 1992 году в журнале Reflections издаваемом Центром К. Г. Юнга в Кливленде

ВВЕДЕНИЕ

ФАЛЛОС И РЕЛИГИОЗНОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ

АРХЕТИПИЧЕСКИЙ ФАЛЛОС

ФАЛЛОС В ПСИХОАНАЛИЗЕ

О ПСИХОИДНОЙ ПРИРОДЕ ФАЛЛОСА

АРХЕТИПИЧЕСКИЕ ОБРАЗЫ ФАЛЛОСА

ТЕНЕВАЯ СТОРОНА ФАЛЛОСА

ФАЛЛОС ЗА РАМКАМИ ОБЫЧНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

ЭПИЛОГ

ЗАМЕЧАНИЯ

Юджин Моник

Фаллос.

Священный мужской образ.

Новые взгляды, как Правило,

не появляются в уже освоенной области,

а наоборот, вдалеке от проторенных путей, в местах,

которые пользуются дурной славой и которых поэтому стараются

избегать.

К.Г. Юнг. Синхронизм: Акаузальный соединяющий принцип

В борьбе против язычества... святость становится педерастией, поклонение — прелюбодеянием, и так далее...

Иудаизм и христианство, находясь где-то между ними

— включая сюда же и Фрейда, — налагают на это недоразумение

тяжелое и зловещее клеймо. Тот, кто со временем обретет способность видеть трансперсональное, может обратить этот процесс.

Эрих Нойманн. Природа и история сознания

Интервью доктора Юджина Моника Базаре Сэмюэлс, опубликованное в 1992 году в журнале Reflections издаваемом Центром К. Г. Юнга в Кливленде

Барбара Сэмюэлс: Юнгианцы часто считают, что фрейдисты придают слишком большой акцент сексуальности, а сам Фрейд критиковал Юнга за слишком сильное увлечение мистикой. Создается впечатление, что Ваша работа синтетически соединяет в себе эти два основных аспекта, несмотря на то, что даже сами Фрейд и Юнг этого сделать так и не смогли. Фактически их расхождения во взгляде на этот вопрос были настолько серьезными, что в конце концов даже разрушили их отношения.

В своей книге Айон Юнг полагал, что фаллоцентрический и, главным образом, сексуально-ориентированный подход к психике представляет собой компенсацию своей чисто биологической интерпретации сексуальности, что этому взгляду "не хватает духовного и "мистического" приложения сексуального инстинкта (пар. 357). Как бы иронично это ни прозвучало, неужели Вы действительно думаете, что Юнг недооценивал сексуальность?

Юджин Моник: Я смотрю на это так: нельзя сказать, что, согласно Фрейду, сексуальность недооценивается как, скажем, реальность существующего инстинкта. Однако Фрейд на этом остановился. Юнг сделал акцент на метафорических, архетипических и символических аспектах, которые Фрейд оставил на уровне конкретики.

Сэмюэлс: Что же, в каком-то смысле Юнг тоже недооценил сексуальность?

Моник: Я бы сказал, что, согласно Фрейду, сексуальность недооценивалась как религиозное переживание, а она является таковым. У Юнга сексуальность недооценивается как конкретное переживание. Когда вы совместите эти два аспекта, что, собственно, я и попытался сделать в своей книге "Фаллос", и еще больше в книге "Кастрация и мужская ярость", вы получите нечто более полное: одновременно конкретное и метафорическое, и архетипическое.

Сэмюэлс: Как Вы пришли к осознанию нуминозности фаллоса и захотели написать об этом?

Моник: Этому послужили две причины: прежде всего, мое личное переживание: мне кажется, что каждый, кто писал на подобную тему, должен иметь собственное переживание в этой области. С другой стороны, им слишком занята голова человека и куда меньше дух и тело. Это ключевой момент. Мое собственное переживание фаллоса было нуминозным. Но затем как терапевту и как человеку, проявляющему интерес к общей культуре, стало все более и более ясно, что при упадке патриархальной социальной структуры, от которой мужчины зависят просто по определению, — что же им еще остается, кроме переживания собственной значимости, поддерживающей их социально-половую принадлежность?

Чем больше этот вопрос занимал место у меня в голове, тем больше я размышлял над тем, есть ли вообще необходимость искать путь функционального определения символа мужской идентичности или, как Вы бы сказали, разделяющей черты. Определение, которое должно быть проверено с точки зрения его способности создать для мужчины то, что социальная структура, сооруженная патриархальностью, просто не способна больше сделать. Поэтому в основном это исследование символа мужской идентичности в качестве альтернативы патриархальности.

Сэмюэлс: И как аналитик, и как священник, почему Вы думаете, отчего на западе религия традиционно так неловко смешивает чувственное и. сакральное?

Моник: Мне думается, что здесь надо сделать шаг назад, чтобы понять материальность как некую сущность, находящуюся во власти архетипа женственности. Материя — это mater (мать). И определение дополняющей ее противоположности, ее контрапункта, дает маскулинности шанс.

Признавая тот факт, что в физической стороне мира преобладает женственность, чтобы как-то себя определить, маскулинность пошла в направлении политики, социального устройства и духовности. А потому, думая о маскулинности, мы обычно пользуемся архетипическими понятиями. Мы связали маскулинность с развитием эго: мы определили маскулинность в понятиях социального совершенства, заставили ее двигаться прочь от всего, что имеет отношение к физическому миру.

То, чего я стремился добиться в своей книге "Фаллос", пользуясь концепцией психоидности Юнга, — это сделать работу, которая бы шла в направлении, где и маскулинность, и женственность оказываются и Духовны, и материальны. Таким образом я хотел показать, что маскулинность обладает материальной размерностью, которая имеет своим Источником именно фаллос, символ маскулинности.

Итак, я попытался раздвоиться, вернувшись на путь, разделяющий Маскулинность и женственность. В западной культуре определенно существует культурная основа для таких размышлений над маскулинностью и Женственностью. Однако она фундаментально ненадежна, ибо постоянно заканчивается усилиями маскулинности обесценить женственность, Чтобы доказать свою собственную жизненную силу и достоверность.

Сэмюэлс: Значит, патриархальность.

Моник- Да, значит, патриархальность и все вытекающие из нее последствия. И на ее пути борьбы с Вселенной находится скважина.

Сэмюэлс: Ваша следующая книга посвящена Грюневальду, художнику XVI века?

Моник: Да В ее основе лежат мои впечатления от расписанного им алтаря Айзенхайма, в Кольмаре, провинции Эльзас во Франции Речь идет об образе Черного Христа, в котором отражена идея Юнга, что любой образ Самости имеет свои темные и светлые стороны, что зло имеет свою сущность. Оно не является только отсутствием добра, а имеет теневую размерность, которая является частью психики и скрыто в ее ящике Пандоры.

ВВЕДЕНИЕ

Мужчины испытывают потребность в существенно более полном понимании психологического фундамента, лежащего в основе своего пола и своей сексуальности, по сравнению с тем, которым они обладают. Можно было бы подумать, что в патриархальном обществе мужчины спонтанно и естественно вбирают в себя основу мужской идентичности. Обычно этого не происходит.

Большинство мужчин воспринимают доминирование маскулинности как само собой разумеющееся, очень хорошо им известное переживание положения превосходства. Таким мужчинам обычно нелегко представить себя, свое поведение и свое место в жизни. Они чувствуют, что в их психологическом состоянии чего-то не хватает, и они приходят на терапию, чтобы исправить положение вещей. То, что они обычно получают, — определение маскулинности, имеющее лишь косвенное отношение к возникшему в их жизни ощущению разобщенности. Такие мужчины обладают маскулинностью, но при этом не достигают ощущения патриархальности. Даже те из них, которые ощущают себя свободно в рамках патриархального мира, признают, что нечто уже исчезло, что законы предков канули в прошлое.

В современной юнгианской литературе существует пробел в отношении аспектов, связанных с маскулинностью вообще, и об архетипи-ческой основе маскулинности нет практически ничего с момента выхода "Природы и истории сознания" Эриха Нойманна. Я полагаю, что этот пробел связан с преобладанием патриархальной установки в самом психоанализе, включая аналитическую психологию Юнга. Авторы просто не писали то, что казалось им очевидным. Но проблема, связанная с патриархальными установками и ценностями, больше не является неоспоримой истиной. До тех пор пока маскулинность отделена от патриархальности, они будут взаимно истощать друг друга.

Писать об архетипической маскулинности — значит делать акцент на фаллосе, на эрегированном пенисе, на общеизвестной эмблеме и общепринятом мужском стандарте. Все образы, определяющие маскулинность, в качестве отправной точки имеют фаллос. Движущая сила, определенность, эффективность, проникновение, стремительное движение вперед, твердость, сила - все эти качества характерны для фаллоса. Фаллос — отличительная черта маскулинности, ее клеймо, ее образ. Эрекция указывает на энергичную внутреннюю реальность мужчины, не совпадающую с его самоконтролем. Эта внутренняя реальность в данный конкретный момент времени может отличаться от сознательного желания мужчины. Фаллос — субъективная власть маскулинности, объективная для Цсех, вступающих с ней в контакт. Именно она делает фаллос архетипов Она предстает перед ним подобно богу. Мужчина использует свой фаллос; если он этого не делает, то не может называться мужчиной. Мужчинам необходимо знать источник своей власти и с уважением относиться к своему сакральному символу. Фаллос открывает дверь в глубину мужской сущности.

В рамках психоаналитической литературы фаллосом как изначальным источником психической энергии просто пренебрегали. Основатели анализа такие предположения делали, но все-таки фаллос не получил своего теоретического развития в качестве первичного элемента психики. Психоаналитическая теория, как фрейдовская, так и юнгианская, отдает однозначное предпочтение матери как источнику жизни. Это ошибка.

Недостаточное присутствие фаллического образа в теориях о природе и развитии жизненного процесса приводит к искажающим компенсациям фаллоса, которые дают себя почувствовать в терапевтических отношениях. В психоаналитическом лечении преобладают патриархальные установки, даже если они не оставляют подобающего места фаллосу. Вот примеры: психоаналитик считает себя правым в собственных суждениях. Переживания аналитиков и их связь с бессознательным не принимаются в расчет по сравнению с оценкой ситуации аналитиком. Постоянный выход за рамки этических норм, устанавливаемых комитетами аналитических сообществ, может считаться реакцией на неуместное появление фаллоса в кабинете аналитика; фаллос будет присутствовать в размышлениях, даже если не получит осознанного допуска. Последние детальные обсуждения вопросов, связанных с "рамками" анализа в юн-гианских сообществах, отражают недостаточную восприимчивость к бессознательному нервной системы и регрессию к патриархальному методу.

Имеются и более существенные обстоятельства, по сравнению с психотерапией. Теодор Райх, выдающийся фрейдистский психоаналитик, сделал следующее предостережение: "Будущее покажет, что применение анализа в лечении индивидуальных неврозов не станет самым важным его применением"1. Он отмечал, что психоанализ является основой для нового понимания человеческой природы. Райх предполагал восстановление связи между психологией и философией и появление в конце девятнадцатого столетия синтетического единства медицинской и социальной науки. Философское исследование, изучение причин и законов, лежащих в основе реальности, — это неизбежное развитие работ И Фрейда, и Юнга, и общепринятой точки зрения на бессознательное, подспудное напластование психической реальности. Эпистемология как ответвление философии, изучающее природу процесса познания, претерпела радикальные изменения при включении субъективного, интрапсихического переживания, равного по своей значимости объективным эмпирическим данным.

Психоаналитическое лечение в своей основе неизбежно имеет философские и эпистемологические положения в отношении человеческой Природы. Наличие или отсутствие маскулинности и фаллоса в системе Ценностей аналитика — это аспекты ключевой важности в системе ценностей пациента, как мужчины, так и женщины. Фаллос всегда присутствует в психоанализе так же, как он присутствует в жизни. Если не обратили должного внимания на архетипический фаллос, он обязательно найдет возможность внедриться в процесс бессознательно. Если же архетипический фаллос признается и становится частью аналитического процесса, он привносит с собой новые знания, о которых упоминал Райх.

Это исследование обязательно должно быть личным. Читатель достаточно скоро узнает, что для меня фаллос является экзистенциальным образом бога. Я попытался написать психологически, не внося в свой текст личную компоненту. И потерпел неудачу. В результате я попал именно в те области, которых хотел избежать, как и предупреждал Юнг. Если читателя не затронет мой личный материал, я позволю себе напомнить, что психоанализ — больше искусство, чем наука. Психология занимается душой, а душа всегда рассматривается индивидуально.

"Находясь в 1986 году во Франции,

в Дордоньи, в пещере Ле Комбарель

вблизи Лез Изи, я рассматривал

настенные рисунки, относящиеся

к XV веку до нашей эры.

Женщина-гид указала

на женский половой орган,

нарисованный рядом с фигурами

зверей. Я спросил ее, существует ли

какое-либо изображение мужского

органа. Она сместила влево

на несколько дюймов луч фонаря

и там оказался фаллос..."

(Рисунок и подпись автора)

ФАЛЛОС И РЕЛИГИОЗНОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ

Фаллос как образ Бога

Однажды летним утром, будучи семилетним мальчиком, то есть в начале психосексуального периода, названного Фрейдом латентным, я забрался в родительскую постель. Мы тогда жили в своем летнем доме на берегу озера Белого Медведя, которое сейчас находится в пригороде Св. Павла, но в те времена обратная дорога домой занимала не менее двух часов езды. Мать уже встала, чтобы приготовить завтрак. Отец, совершенно обнаженный, продолжал спать. Я залез под одеяло и приступил к изучению всего, что вызывало у меня интерес. Я даже прихватил с собой фонарь, что свидетельствовало о заранее продуманном намерении. Однако я совершил для себя открытие на чувственном уровне; это произошло, когда я вылез на свет из-под одеяла. Так или иначе, ползая в темноте рядом с телом отца, я натолкнулся на его гениталии. Я направил на них луч света и созерцал открывшееся передо мной таинство. Сейчас уже точно не помню, сколько я там оставался; все подробности того события уже стерлись из памяти. У меня не было слов: ни тогда, ни после. Насколько я знаю, отец так и не узнал о том, что я находился у него под одеялом.

Но у меня от случившегося осталось сильное впечатление. Теперь я считаю, что совершил открытие: я увидел нечто, свидетельствовавшее о том, что мой отец является мужчиной. Конечно же, тогда я не мог выразить в словах, что именно увидел. Да и сейчас мне это довольно трудно сделать. Я знаю, что мне совершенно явственно открылось мужское естество. Зрелище этих органов представляло собой картину, которую я раньше никогда не видел. Передо мной предстал совершенно другой мир. Это был мир, о существовании которого я как-то догадывался, но до этого открытия у меня отсутствовал характерный образ, который бы воплощал мое формирующееся внутренне ощущение. И вдруг он мне открылся при виде обнаженного отцовского тела.

Совершенно точно: именно этот другой мир стал потенциалом для развития моей будущей сексуальной жизни, о которой тогда я имел очень смутное представление. Я даже думаю, что его значение намного больше. Он послужил началом трансперсонального сознания, представлявшегося мне связанным с мужскими половыми органами. Это были половые органы моего отца; именно благодаря им я появился на свет. В то же время они по своей сути были архетипическими, то есть представляли собой нечто большее, даже больше отца. Он и я составляли единую мужскую идентичность, уходящую своими корнями в неведомую нам глубину.

В последующие годы отец давал мне надежную поддержку, и я чувствовал его близость на расстоянии вытянутой руки. Став старше, я постепенно открыл, что во многом похож на него: куда больше, чем считал раньше. Время от времени я искоса на него смотрел, словно стараясь поймать в витринах магазинов собственное отражение. Когда я брился, мне иногда приходило в голову, что вижу его смотрящим на меня в зеркало. Я начал курить именно потому, что курил он, и стал сутулиться, как сутулился он из-за существовавшей у него эмфиземы. В свободную минуту я смеялся так же, как он; меня так же, как и его, беспокоило отсутствие денег. Часто мне приходит в голову, что я так же, как и он, боюсь своих чувств, даже пройдя многолетний психоанализ. Я многим ему обязан, и не в последнюю очередь — своим появлением в то утро у него в постели. Сам не сознавая того, он дал мне нечто очень важное. Он никак не мог знать, насколько я в этом нуждался; а если бы и знал, у него не было никакой возможности возбудить у меня такое переживание. Однако это случилось. Во многих отношениях эта изначальная обнаженность отцовских гениталий на многие годы стала парадигмой в наших отношениях. То, чему я научился, наблюдая за ним, скорее связано с ним лично, чем с моим изумительным открытием и с начавшимся в тот момент моим стремлением понять, что я пережил в то утро. Это стремление продолжалось пятьдесят лет.

Джорж Элдер из Хантер-Колледжа пишет:

Подобно всем религиозным символам, фаллос указывает на таинство божественной реальности, которую иным образом постичь просто невозможно (выделено автором). Однако в данном случае кажется, что тайной окружен сам символ... Это вовсе не поникший вялый член, символ которого... так важен в религиозном мире, а энергичный орган, находящийся в состоянии эрекции2.

Карл Юнг под психикой понимал душу в том изначальном смысле, как ее понимали древние греки, имея в виду, что частично переживание приходит к человеку изнутри. Психика погружена в тайну и обогащается нюансами и смыслами, постоянно взаимодействуя с внешним миром, но ни в коем случае не приобретая надмирный характер. Юнг понимал религию в основном как внутреннюю психическую активность, не сводимую к любому другому объяснению. Он придерживался этого убеждения, принимая насмешки и подвергаясь гонениям, тем самым отрезав себе путь к проторенной дороге психоанализа. Но в результате его поступка у меня появились инструменты, необходимые для исследования переживания, полученного в отцовской постели. Без Юнга и открытого им перспективного видения психики я оказался бы в сетях своего переживания, лишенный этих образов и лежащего в их основе мировоззрения. Поскольку это видение стало появляться, когда я сообщал людям о своем интересе к сакральной природе фаллоса, они добродушно усмехались и меняли тему разговора.

Людям непросто увязывать религию и сексуальность. В особенности это касается христианства, которое разделилось на две ветви, демонстрирующих существующие между ними непримиримые противоречия. Психиатрия этому расколу сопутствует, рассматривая его с точки зрения психопатологических понятий. Церковь ставит во главу угла религию, принижая значение сексуальности. Союз сексуальности и религии подобен электрическому контакту. Неправильный контакт приводит к несчастью. Отсутствие контакта не дает энергии вообще. Полноценный контакт дает надежду.

Здесь следует особенно отметить точку зрения Юнга, ибо он был убежден в том, что невидимая душа представляет собой по крайней мере столь же важный психологический феномен, как обозримое эго, которое можно наблюдать, исследовать и изменять, подвергая внешнему влиянию. Юнг понимал, что душа — это вход в царство психики для каждого отдельного человека, которая является вечной и универсальной, трансцендентной по отношению к ограничениям эго. Юнг считал, что психология занимается изучением души и позволяет найти средства ее исцеления. Этого нельзя сделать, не включив в сферу внимания мир, отличающийся от мира эго.

В таком смысле можно ли назвать мое переживание в отцовской постели религиозным переживанием, встречей с душой? Это не столь простой вопрос, чтобы сразу на него ответить.

Недавно ко мне на прием пришел молодой человек, испытывающий любовь к женщине, с которой встречался на протяжении четырех лет. Его невеста отменила их свадьбу всего за несколько дней до того, ткак она должна была состояться. Он боялся давления, которое будет испытывать она со стороны своей семьи; он чувствовал себя брошенным, отвергнутым, раздраженным и ущемленным. И в первую очередь — ущемленным. Я видел, насколько была уязвлена его мужская гордость. Он был . привлекателен, испытывал базовое доверие, занимал хорошую должность, позволявшую работать самостоятельно, опираясь на свое образование и профессиональный опыт, настойчиво добивался женщины и при этом с ранних лет научился владеть собой. Лишившись отца в раннем возрасте, он стал отцом самому себе. Его боль была вызвана душевной травмой. Возможная потеря его возлюбленной оказалась для него , страшным эмоциональным потрясением. В то же время он ощущал боль, д опасаясь потери самоуважения, сомнения в своей мужской состоятель ности и вызова избранному им пути. Все эти качества внутренне связаны с фаллосом. И молодые, и пожилые мужчины испытывают страдания, $ чувствуя угрозу своей фаллической идентичности.

Ее можно рассматривать как тревожность, связанную с угрозой кастрации. Это один из способов описания рассмотренного здесь случая, составляющий лишь часть нашей истории. Говоря на клиническом языке о тревожности, связанной с кастрацией, мы упускаем из виду многочисленные нюансы и таинства. Почему унижение человеческой маскулинности приравнивается к потере мужского полового члена, а достижение мужественности связывается с его активной деятельностью? Этот вопрос подводит нас ближе к качеству фаллического откровения. Возникает психическая реальность: для мужчины фаллос несет в себе внутренний образ бога. Молодой человек ощущает угрозу этому образу, чувствуя боль, вызванную потерей самоуважения. Фаллическая травма находится на самом дне человеческих страданий.

Именно это обстоятельство имеет в виду Элдер, говоря о том, что фаллос "указывает на таинство божественной реальности, которую иным образом постичь просто невозможно". В близких отношениях со своей невестой молодой человек видел ее великодушие, ее любовь, ее способность к самоотдаче. Близость давала ему возможность прочувствовать женственность и в своей спутнице, и в себе (говоря на языке юнгианской терминологии, — свою аниму). Более того. Его внутренний мужской мир был связан с этими отношениями; он давал возможность молодому человеку получить представление о том, кто он такой. Для него проблема заключалась не только в потере женщины. Не последнюю роль сыграла его потеря мужской идентичности. Такая потеря — или приобретение, которое я испытал в постели отца, — представляет собой религиозное переживание в юнгианском смысле этого понятия. Это распад души или же создание души как психики, невидимой реальности, поддерживающей наше существование и придающей ему смысл.

Иными словами, при появлении фаллоса происходит постижение мужского божества, которое совершенно невозможно в его отсутствие. В таком случае нависает ужас кастрации. Так было всегда. Молодой человек сознательно культивировал свою страсть к невесте не больше, чем я создавал для себя открытие в отцовской постели. И в том, и в другом случае все происходило по наитию. Появление фаллоса становится сюрпризом, благодатью, переходящей от одного времени к другому, из поколения в поколение; оно во многом сходно в самых разных культурах. Юнг чувствовал, что вследствие такого постоянного и одинакового повторения в психике происходит срастание всех культурных паттернов. В течение многих столетий мужской идентификации с присущими им фаллическими проявлениями и исчезновениями, фаллос стал олицетворением их внешних успехов и неудач, превратившись в мужского бога-символа. Я имел возможность войти в контакт с молодым человеком, ибо в тот момент тоже ощущал опустошенность, обусловленную фаллической потерей. Я оказался в состоянии его почувствовать, поскольку к тому же знал славное чувство фаллического Воскресения.

Фаллическое Воскресение связано со способностью мужского полового члена через какое-то время вновь возвращаться к жизни после поражения и смерти. Каждый раз фаллос взрывается в оргазме и умирает. Энергия, как фонтан жизни, изливается из находящегося в огромном возбуждении фаллоса, и тогда его время кончается. Мужчина себя израсходовал. Возвращается покой, у мужчины наступает желание отдохнуть, будто он опускается в могилу, — ему хочется спать. Как отмечает Элдер, фаллос — это эрекция, это не мягкий пенис. Физический фаллос становится религиозным и психологическим символом, так как принимает собственное решение, независимое от решения эго своего владельца, когда и с кем он хочет иметь дело. Здесь заключена весьма уместная метафора для бессознательного в целом и особенно для его мужской части.

Пенис — это потенциальный фаллос, вне зависимости от того, насколько это обстоятельство проявляется внешне. В обоих случаях: во время сессии с молодым человеком и во время переживания, связанного с отцом, несмотря на отсутствие фаллоса как такового, присутствовал фаллический потенциал. Я могу себе представить, что тогда сказал себе нечто подобное: "Наверное, когда вырасту, буду таким же". Сейчас я могу себе это представить, ибо у меня внутри по-прежнему находится семилетний мальчик, преисполненный удивления при поднятии таинственного покрова.

С точки зрения психологии, это религиозное переживание. Переживание — тоже откровение, подобное моему детскому открытию или травмирующей любовной коллизии молодого человека, — которое постоянно влияет на человеческую жизнь. Если этого не происходит, значит, переживание нельзя назвать религиозным. То, что мы считаем само собой разумеющимся, — это общественное мнение, которое поддерживается обществом, не имеющее ни особого смысла, ни божественного содержания, ни особенного очарования. Может возникнуть вероятность появления нуминозного, однако здесь искать глубину бесполезно. Это тот самый случай, когда мужчина мочится, взяв в руку пенис, совершенно забывая о том, что держит в руке источник огромной энергии и величественный меч героя. Будучи еще очень молодым человеком, отправляясь пописать, я забывал о своем переживании, как это делали все остальные мальчики. В процессе своей деятельности эго ограничивает осознание раннего религиозного переживания, чтобы трава была вовремя скошена, а задания по арифметике сделаны без ошибок. Однако религиозное переживание возвращается во мраке ночи, между тончайшими умопомрачениями во время бесцельных блужданий эго, во время интимной связи и эротических всплесков, когда человек меньше всего ожидает этого возвращения. Тогда он узнает, где скрывается бог, несмотря на то, что давным-давно чувствовал намеки на его присутствие. В последующие годы я сопротивлялся тому, чтобы принять свое детское откровение в качестве проявления образа бога. Из культурного контекста моей социализации: образования, образа примерного гражданина, профессии — фаллос был вытеснен. В этом мире не было места для божественного образа фаллоса; ему не было позволено принимать участие в повседневной жизни. Физический фаллос получал признание косвенно: в тайне меблированных комнат и порнографических открытках, в забористых шутках и анекдотах, в бесконечных фантазиях и мире гомосексуалистов. Но это происходило украдкой, под прикрытием тем-. Ноты. Нигде фаллос не выступал открыто: он прятался, ибо смущал нас своим присутствием. Можно сказать, что в моем раннем переживании одеяло, служившее покрывалом, тусклый свет и бессознательный характер встречи послужили определенной парадигмой.

Мужчины скрывают источник своей силы и власти, не демонстрируя своей сексуальности и своих гениталий; точно так же из культуры Исключается божественный образ фаллоса. Мужчины подменяют сам Предмет его фаллическими суррогатами: авторитетом в семье, престижной работой, хорошим образованием, победами над женщинами, физической привлекательностью, здоровьем, религией, политикой, интеллектом и социальным конформизмом. Таким способом они пытаются защитить бога, словно запрет на откровенную демонстрацию может стать защитой от вторжения в тайну святыни и снижения его оплодотворяющего потенциала. Физиологический феномен, связанный с подтягиванием в моменты опасности яичек ближе к туловищу, отражает психологическую тенденцию к защите. Богу оказывается почитание в коллизиях процесса мужского таинства. Мужчины знают нечто такое, о чем не хотят говорить прямо. Они вместе над этим смеются, они внутренне понимают друг друга, но открыто не говорят об этом. Область общего понимания возникает у мужчин без особого стремления к пониманию конкретных фактов. Именно здесь можно приблизиться к религиозному смыслу фаллоса, а также к глубине, из которой он возникает в жизни мужчины. У мужчин нет возможности сказать о том, что одновременно известно и неизвестно.

Мужчины выставляют свой фаллический член, уединившись от общества, когда чувствуют себя достаточно комфортно, чтобы показать свою мужскую силу. Тогда эту тайну можно разделить в интимной обстановке с другим человеком или же когда они позволяют себе в одиночестве признать наличие своей потенции. Они так поступают, когда таинственная сила становится слишком велика, чтобы ее сдержать, и бог требует своего появления. Мужчины находятся обнаженными вместе лишь в тех местах, которые для них являются общепринятыми и общеприемлемыми: в банях и душевых спортивных комплексов. И даже тогда они стараются не выставлять напоказ свой фаллос. В результате рождается конфликт. У мужчин гениталии расположены вовне по отношению к телу, их трудно скрывать. По своей природе фаллос экстравертирован, тогда как женские половые органы интровертированы. Фаллос направлен вовне; он стремится показать себя окружающим, а иногда делает это просто вызывающе. Фаллос встает, как будто хочет, чтобы его заметили. Здесь мы имеем дело с двойным посланием: потребностью скрыться, чтобы потребовать своего появления. Как уже отмечалось ранее, привычное мужское поведение и некоторые его схемы служат для того, чтобы разрешить этот конфликт. Однако в современном западном обществе мужчинам приходится споткнуться не один раз при самостоятельном разрешении этой проблемы. Культурное осознание важности фаллоса находится на столь низком уровне, что не существует адекватных мер, необходимых молодым мужчинам для достижения состояния зрелости. У мужчин существует склонность к тому, чтобы состоять в мужском братстве — совместном почитании бога, однако и этот путь связан с большими трудностями. Дело в том, что не происходит инициации. И тогда, в конце концов, чаще всего нам приходится сталкиваться либо с преувеличенной демонстрацией фаллоса, либо с чрезмерным его сокрытием.

Двадцать пять лет назад, сразу после вступления в брак, епископальная церковь направила меня в Уганду преподавателем на один семестр в теологический колледж неподалеку от Мбалы. Студентами колледжа были мужчины, получавшие подготовку для прохождения пасторской практики. Все они, за исключением двоих, несколько лет назад в своих племенах прошли ритуальное обрезание. В те времена в Уганде мужское обрезание служило поводом для великого празднества целого племени. Ритуальное обрезание фактически было событием, после которого мальчик становился мужчиной, и поэтому требовалось, чтобы молодой человек прошел через испытание, не отступив и не дрогнув. Два необрезанных мужчины в нашем студенческом коллективе отличались от остальных. Они были единственными, которые не имели жен, а, кроме того, были намного менее сдержаны в манере поведения, да и во всем мужском облике в целом. Один из них был вынужден отсутствовать во время ритуального обрезания из-за необходимости присутствовать на похоронах бабушки, жившей от него далеко. Но это никого не трогало: он упустил свой срок, и его жизнь сразу изменилась. Он не стал мужчиной.

Ритуалы мужской инициации все-таки оказывают слабое влияние, . несмотря на то, что в наше время пренебрегают их значимостью. Что касается лично меня, в дополнение к тому удачному моменту, когда мне открылись мужские атрибуты отца, я принимал участие в очень сплоченной организации бойскаутов, располагавшейся в лагере, где люди жили в землянках на северном берегу реки Миннесоты. Там существовал, следующий ритуал: каждого мальчика ночью вели на ближайшее деревенское кладбище, раздевали догола и оставляли одного. Он должен был сам вернуться обратно в лагерь, расположенный на расстоянии мили прямого пути через лес. Совершенно очевидно, что он не мог никого попросить указать дорогу, если бы даже набрел на ферму или вышел на с шоссе. В конце концов, эти ритуалы прекратились, поскольку считались «издевательством более опытных товарищей над новичками; возможно, это было сделано правильно, но иначе им никак не удалось достичь цели посвящения. Эту проблему оказалось не так-то легко решить. Все-таки С совершенно очевидно, что фаллос не терпит вакуума. Что касается лично меня, связанный с фаллосом конфликт между внутренним богом и внешним социумом подвел меня к такому выбору: либо я принимаю всерьез значимость откровения, полученного в переживании в отцовской постели, либо должен допустить для себя неадекватность своего восприятия реальности бессознательного. Избегание фаллического образа бога было избеганием бессознательного ради адаптации эго. Бессознательное делало предложения, а фаллос предъявлял требования. Я был вынужден сделать вывод, что фаллос — это чудо и одновременно — очень своенравный ревнитель. Именно этими качествами |религиозные люди обычно наделяют богов.

1 Religio и редуктивный анализ

По мнению Юнга, латинское слово religio изначально произошло От слова religere, означающего "проходить снова", "обдумывать", "вспоминать". Он считал, что отцы церкви вывели понятие religio из religare, что означает "воссоединять", "связывать вновь"3.

Воспоминание и воссоединение связывают религию с психоанализом, а именно: с дисциплиной, основанной на восстановлении забытых и вытесненных переживаний. Проявляя интерес к коллективному бессознательному, Юнг имел в виду под religio гораздо больше, чем восстановление во времени личных событий, а также влияния, которые они оказывают на текущие затруднения в повседневной человеческой жизни. Юнг хотел облегчить экзистенциальную связь с тем, что находится вне пределов эго — то есть с Самостью, центральным организующим архетипом. В этом смысле воспоминание является скорее родовым* общечеловеческим, чем личным. Это уже идет от Сократа: вытянуть из человека все, что присуще его строению психики. Вот почему Юнг интересовался личными человеческими мифами. Миф — это язык архетипического наследства. Это вовсе не значит, что человеку с юных лет следует заниматься активными поисками в своем бессознательном. Вдруг получается так, что он испытывает переживание, подобное тому, которое испытал я в отцовской постели, — и все. Другой переживает что-нибудь подобное позже, когда перспектива и пресыщенность переживаниями приводят к появлению рефлексии. Тогда волны воспоминаний продолжают накатывать одна за другой.

Психоанализ может предоставить ряд объяснений для переживания откровения. Редуктивному объяснению, которое имеет отношение только к динамике личного переживания и ни к чему больше, не хватает образов бессознательного. Наличие или отсутствие архетипического образа бога никогда понять нельзя, исходя лишь с точки зрения редуктивного анализа, то есть, рассматривая его только в качестве личного исторического фактора. Поворотным пунктом становится замечание Элдера, что фаллос "указывает на таинство божественной реальности, которую иным образом постичь просто невозможно". Оно свидетельствует о том, что символ оказывается важнее тех обстоятельств, в которых он проявляется. Он не может появиться в жизненной ситуации, которая бы не способствовала проявлению архетипа, и суть заключается не в самой жизненной ситуации. Точно так же за физическим фаллосом стоит архетипический фаллос, как за извержением семени при половом акте стоит физический фаллос. Пристальное внимание Юнга к истинным символам говорит о следующем: символ существует, он указывает на реальность, которую невозможно постичь иным способом. Иначе это уже не символ. Воссоединение, повторное проживание должно происходить при накоплении энергии в исходном переживании. Поэтому психоаналитики возвращают пациентов к их личной истории, к отреагированию прошлого травматического переживания. Ситуация требует оживления во имя уничтожения травматической фиксации. Однако, если исходное переживание было архетипическим, возвращение образа происходит само собой, как откровение психики, а не просто в качестве указания на фиксацию и задержку в развитии. По существу, недостаточное осознание откровения само по себе является задержкой в развитии. Все зависит от того "прошлого", с которым воссоединяется человек. Редуктивное объяснение архетипических откровений с точки зрения особенностей жизненной ситуации — принимая во внимание, что появление архетипических образов само зависит от этой жизненной ситуации, — равноценно такому отношению к откровению, когда мы считаем его не архетипическим, а социальным, не содержащим архетипической энергии. С точки зрения психологии, здесь можно усмотреть эквивалент христианскому греху, противопоставленному Святому Духу.

Автономия фаллоса

Английское слово "автономный" образуется при соединении греческих слов autos (сам) и nomos (закон). Таким образом, автономное образование управляется собственными законами или своей внутренней природой.

Важность автономии в религиозном переживании подтверждается в жизни тем обстоятельством, что трансперсональная размерность психики внедряется в эго в самый неподходящий и в самый уникальный момент. Как только мы полагаем, что все идет хорошо и наша жизнь в основном находится под контролем, с нами происходит нечто, свидетельствующее о том, что это совсем не так. Если бы человек был листочком, парящим на ветру, то ветерок намного больше влиял бы на место, куда следует приземлиться листу, чем собственное намерение листа, а также его цвет, форма и время появления на ветке. Автономия по отношению к фаллосу основывается на пережитой мужчинами реальности, на том, что они не могут, как бы ни надеялись, заставить фаллос подчиниться эго. Фаллос обладает своим собственным разумом. Фаллос и трансперсональная размерность имеют общую автономию.

Мой старый друг, приверженец методистской церкви, который, скажем так, испытывай некоторое напряжение при шутливых замечаниях на сексуальные темы, улыбаясь, рассказал мне такую загадку: "Вопрос: Что такое солдат? Ответ: Стоящий член, на конце которого находится человек". Можно привести и другие примеры народной мудрости, которые звучали на психологических группах в отношении маскулинности: "Что делать с членом, который не прекращает болтать?" "Мужчина всегда думает с помощью своего члена".

Один мужчина как-то мне сказал, что всегда становится импотентом, когда имеет связь только с одной постоянной женщиной. Что бы он в таких случаях ни предпринимал, его пенис ни за что не превращается в фаллос. Однажды он пригласил молодую женщину выпить. Они провели время, разговаривая о себе и на темы, близкие им обоим. Пока он говорил, у него под столом встал фаллос, направленный на цель и готовый к действию. То, что он не мог совершить усилием воли в присутствии сексуального партнера, совершенно свободно получилось во время разговора с молодой подругой. Он оказался в тупике, как чувствует себя любой мужчина, оказавшийся в такой ситуации. Он хотел, чтобы все это получилось по-другому, однако фаллос, пользуясь своей автономией, сделал все по-своему. Его тело (Арнольд Минделл сказал бы его "спящее тело")4 выступило против намерения его эго.

Мужчине следует осознать, что все случившееся свойственно его фаллической природе. Это может быть вовсе не то, к чему стремится его эго, но преданность своей подруге не навешивает гирю на автономное шевеление фаллоса, несмотря на возможное наличие запрета на сексуальное поведение мужчины. Мужчины, приходящие на анализ, полны беспокойства, что с ними происходит что-то неладное, ибо наличие у них фаллических импульсов предполагает поведение, противоположное тому, которое они считали правильным и соответствующим ситуации. Ну конечно! Фаллос не управляется ни эго, ни супер-эго, хотя фаллическая активность определенно может иметь место. Поведение фаллоса может быть ограничено требованиями цивилизации. К ним мы еще вернемся в этой книге. В этом соединении проявляется аспект фаллической автономии и его внутреннее сходство с автономией бессознательного. Именно здесь встает и поднимается вопрос о религиозной значимости фаллоса, да простит мне читатель эту игру слов.

В своем предисловии ко второму изданию работы "Связь между эго и бессознательным" Юнг писал:

Я отмечаю эти факты, поскольку надеюсь, что они найдут отражение в тексте, ибо данное эссе выходит не в первый раз, но тем не менее оно выражает долговременное стремление уловить и отразить — по крайней мере, только самую суть — странный характер и протекание этой внутренней драмы (drame interieur), а именно — процесса трансформации бессознательного человеческой психики. Эта идея независимости бессознательного, которая столь радикально отличает мои взгляды от взглядов Фрейда, пришла ко мне еще в 1902 году5 (выделено автором).

В своем описании бессознательного человеческой психики Юнг употребляет слова "автономный" и "независимость" в качестве взаимозаменяемых. И действительно, ощущение Юнгом таинственности и власти бессознательного, превосходящей власть эго, привело его к радикальному разрыву с Фрейдом в 1914 году. Так отмечено в цитате. (Фрейд также признавал превосходство бессознательного, но скрежетал на этот счет зубами и ставил перед собой цель перевернуть ситуацию.) Как сознательный человек, стоящий перед неизвестным, эго чувствует страх и трепет перед силами автономного бессознательного. На уровне микрокосма он во многом похож на упоминавшегося ранее мужчину, подверженного влиянию собеседницы, который внезапно ощущает у себя наличие фаллоса, шевелящегося под столом в присутствии другого человека. Такое открытие вряд ли заставляет его дрожать и трепетать от страха... хотя, если вдуматься, возможно, именно так все и происходит. Чудо не знает границ. Его неожиданная фаллическая реакция на эту "конфетку" потрясла все его основы.

Рассматривая это обстоятельство в более широком контексте сексуальности, полезно отметить вклад последних работ Мирче Элиаде, отмеченных им как история религии. В своей книге "Образы и символы" Элиаде признает "удивительную популярность психоанализа", которая привносит новое осознание символа, "рассматриваемое как автономный способ познания"6. Употребление прилагательного "автономный" объединяет точку зрения Элиаде со взглядами Юнга относительно независимости психики от эго. Элиаде рассматривает сексуальность как один 1 из таких "автономных способов познания". Он следует непреложному утверждению, что сексуальность везде и всюду... является поливалентной функцией, главной и, возможно, высшей валентностью которой становится космологическая функция: поэтому, чтобы перевести психическую ситуацию в сексуальные понятия, вне всякого сомнения, следует ее принизить; ибо, за исключением современного мира, сексуальность всегда и везде была иерофанией, а сексуальный акт — это интегральное действие, а потому также становится средством познания7 (выделено автором).

При таком видении сексуальность представляет собой средство переживания космоса. Сексуальность как "автономный способ познания" превращается в путь, в таинство творения, в достижение божественного образа и соучастия в нем. Кажется, Элиаде полагает, что сексуальность — больше, чем просто способ. Она может быть вполне определенным способом. Человеческие создания вступают в контакт со своими глубинами через сексуальные, чувственные, оргиастические, инстинктивные переживания.

Иерофания означает проявление сакрального. Hieros на греческом означает "сакральный"; phainein — "показывать, делать явным, прояснять". Согласно Элиаде, значение сексуальности состоит в том, чтобы открыть человеку область, находящуюся за пределами эго. По религиозным понятиям, — это божество. Выраженная в юнгианских понятиях сексуальность содержит в себе откровение архетипического характера бессознательного. Таким образом, религия неизбежно связана с сексуальностью. Религиозные институты либо одобряют связь с архетипической реальностью, либо подвергают ее обструкции. С одной стороны, это хорошая религия, с другой — нет. В любом случае люди оказываются беспомощными и вследствие своей сексуальной природы втягиваются в процесс иерофании, независимо от того, считают они себя религиозными или нет. Огромная важность, которую все придают сексуальности, основывается на психологическом факте, что сексуальность представляет собой средство для вступления и познания сакральной сферы. Инстинкт и архетип — рядоположенные понятия; по словам Юнга, — это Две стороны одной медали. Образ бога говорит на языке либидо. Бог, как учит Библия, есть любовь.

Как уже отмечалось во введении, Теодор Райх верил, что будущее покажет: "применение анализа в лечении индивидуального невроза не является самым важным его применением"8. Я бы поместил пророчество Райха рядом с замечаниями Элиаде, имея в виду, что более глубокое и более общее понимание символа, включая сюда же в качестве символа и сексуальность, расширит и углубит самосознание человечества, а также его понимание огромных сил, живущих в бессознательном. Психотерапия может служить способом придания иерофанического смысла сексуальности людям, имеющим лишь частичное представление о том, как

им относиться к своей сексуальности. Только тогда психотерапия станет средством самопознания, а не будет применяться лишь для облегчения симптомов. Религиозное приложение концепции бессознательного Юнга с большим трудом нашло свое применение в практике психоанализа спустя шестьдесят с лишним лет после того, как были написаны основные труды.

Numinosum, Fascinum, порабощение

Концепция Юнга относительно высшего архетипа, Самости, обозначающей "целый спектр феноменов человеческой психики"9, основывается на работе немецкого теолога Рудольфа Отто. Книга Отто Das Heilige ("Идея святости") впервые появилась в 1917 году, когда Отто был профессором в Марбурге. Цель Отто заключалась в том, чтобы получить экспериментальное понимание религии — в противовес рациональному или догматическому. Именно эта цель сблизила его с Юнгом.

Отто описывает аутентичное переживание святости как numinous (нуминозное), ведущее к непосредственному субъективному познанию сверхъестественной божественной силы. Он описывал нуминозное переживание как "уникальное представление о Нечто, свойства которого сначала, кажется, имеют мало отношения к нашим обычным понятиям морали, но позже 'обретают полноту' высочайшего и глубочайшего морального смысла"10. У Отто термин "мораль" связан не с этическим процессом, а с "Нечто", имеющим психологическое, а вовсе не реальное воздействие. Словами Отто фактически описывается мое собственное переживание в отцовской постели, если под "Нечто" понимать мое восприятие фаллоса.

Для Отто психическое состояние восприятия нуминозного является "совершенно особенным и несводимым ни к какому другому"". Заключение Отто в отношении сверхъестественного субъективного свойства в переживании питеп (которое переводчик Отто назвал "самым общим латинским понятием, обозначающим сверхъестественную божественную силу"12) Юнг взял на вооружение, поскольку стремился к тому, чтобы прояснить моменты личного переживания Самости. Этот аспект продолжает сохранять свою важность. Юнг искал способ выражения, как появление образа бога могло бы стать проявлением Самости, а значит не патологическим, а психологически достоверным. Более того, если в понимании психики Юнг вышел за рамки редуктивного метода Фрейда, ему требовался соответствующий язык, который ему не могла дать существующая психология. Терминология Отто помогла Юнгу объяснить существующее восприятие помимо эго вместе с эмоциональной реакцией, возникавшей у человека вследствие этого восприятия.

Юнг позаимствовал у Отто термин mysterium tremendum, чтобы выразить субъективное переживание нуминозного; этот термин у Отто означал, что человек ощущает трепет, воздействие сверхчеловеческой силы, наплыв энергии, осознание присутствия "целостного другого" и очарование13. Юнг видел в этих ощущениях человеческие реакции на присутствие образа бога, символ Самости. Юнг понимал, что за каждым про-

явлением архетипа находится его сущность. Кто-то ощущает присутствие архетипа через образ (сознательно, чувственно или аффективно) и, что еще более существенно, — по силе эмоционального отклика, индуцируемого в человеке этим образом. Труды Отто и Юнга помогают понять фаллос в качестве нуминозного божественного образа.

Один из откликов на присутствие нумена Отто определяет как очарование. В 1866 году Томас Рихт в своем эссе "Поклонение силе рождения" написал, что "среди римлян одним из названий мужского полового органа было fascinum ("очаровательное")... от него вошли в обиход слова очаровывать и очарование"14. Юнг описывал человеческую реакцию на образ Самости в noHaTnaxfascinosum и numinosum, но, насколько я знаю, он никогда не находил связи между fascinum и фаллосом. Однако он сделал одно замечательное утверждение, что "фаллос является источником жизни и либидо, творцом и создателем чудес, и сам по себе везде служит объектом поклонения"15.

Фаллос как очаровывающий объект должен иметь отношение к своей способности очаровывать, создавать шарм (charm) — слово, по смыслу совпадающее с латинским корнем fascio. Возвращаясь еще раз к описанной мной сцене в отцовской постели, открытие фаллоса отца было одной из разновидностей очарования. Очарование — это любопытство дикаря, великая, притягательная сила, магическая способность перехода от ординарного к нуминозному, — это характерная черта религиозного переживания. Например, пациент рассказывал о своей реакции на памятник во время недавнего путешествия в Египет: "Я не мог отвести от него глаз", — и об этом переживании он повторял каждую сессию. Очарование — это вовлеченность души; это переживание чарующего свойства символа, его способности захватывать человека эмоционально, заставлять проявляться скрытую в нем энергию.

Когда наступает такое переживание, ему часто сопутствует другая реакция, которую можно назвать порабощением. Порабощение — совершенно анахроничное слово, чрезвычайно эмоциональное по тону; здесь оно употребляется в смысле женского пленения фаллосом. "Приковать внимание человека" — было бы гораздо менее витиеватым выражением, если вести речь о порабощении, однако это выражение по сравнению с порабощением содержит в себе мало почитания. Мужчины стремятся подавить данный аспект своего интереса к фаллосу и при его наличии чувствуют некоторое неудобство, порицая его и в себе, и в других. Порабощение означает подчинение, узы, поклонение. Мужчины считают, что такая реакция на фаллос является уместной, даже желательной для женщин, но только не для них самих: здесь имеет место запрет их бога. Фаллосом являются, прежде всего, сами мужчины, Человек не может служить культом самому себе.

Достойная скромность по отношению к фаллосу является установкой эго и никоим образом не может описывать реальную психологическую ситуацию, в которой находится мужчина. Мужчины могут попасть в порабощение к фаллосу не меньше, чем женщины, а возможно, даже больше, так как против него не столь сильны культурные запреты. По существу, люди поклоняются тому, что они собой представляют; они могут связать себя с идеализированной версией совокупности человеческих качеств; они могут служить богам, которые связывают человеческие качества с образами бессознательного. Нуминозное вторгается в жизнь человека и при возможности посылает эго к чертовой матери. Это обстоятельство является общим для женатых мужчин, которые в среднем возрасте попали под власть фаллического порабощения и в ужасе подозревают у себя наличие гомосексуального компонента. Означает ли это обстоятельство мужскую гомосексуальность — спорный вопрос. Однако оно точно означает архетипическое и нуминозное присутствие фаллоса, существующее за пределами сознания, которое для одних мужчин проявляется сильнее, чем для других, но при этом не вызывает истерической тревоги. Фаллическое порабощение — это симптом маскулинной иерофании. Оно может воздействовать на человеческую жизнь, как повлияло порабощение на жизнь Иисуса или даже на жизнь Юнга: как говорится, поезд никогда не оставляет на рельсах следов.

АРХЕТИПИЧЕСКИЙ ФАЛЛОС

Культ фаллоса

Вообще говоря, здесь не хватает места для обзора древнейших проявлений культа фаллоса, хотя вакцина истории оказала бы весьма полезное влияние на понимание фаллоса как божественного образа. Для тех, кто собрался заняться серьезным изучением этой темы, существует несколько источников. Среди них книга Александра Стоуна "История фалличества" (1927) и два эссе: одно — Ричарда Пэйна Найта "Исследование культа Приапа" (1786), а другое — Томаса Рихта "Поклонение силе рождения" (1866), изданные в одном сборнике под названием "Символы сексуальности".

В западном обществе фактически не существует коллективного, разработанного в деталях ритуального поклонения фаллическому культу. На сегодня нигде в мире этот культ открыто не признается, за исключением отдельных народностей хинди в Индии, которые фактически считают Шиву лингамом (lingam), то есть фаллосом, признавая его открыто в качестве божественного образа. В наше время шиваизм, культ, существующий внутри современного индуизма, согласно Алену Данилоу, является древнейшей религией, возникшей в эпоху неолита (10000—8000 лет до нашей эры) среди дравидян (которые фактически являются предками современных индусов) и перенесенной ими на Ближний Восток. Эта религия послужила основой для греческого дионисизма. Лингам или фаллос, символ Шивы, Данилоу называет

таинственным органом, наглядно воплощающим принцип творчества... [содержащим] сперму, которая в своем потенциале хранит все наследство предков, все расовые и генетические черты и характеристики будущего человеческого существа... орган, позволяющий установить связь между мужчиной (животным или цветком) и творческой силой, которая по своей природе является божественной. Это самый превосходный пример символа16.

Шива сказал,

Я неотделим от фаллоса.

Фаллос то же, что я.

Он привлекает верующих в меня

И потому достоин поклонения.

Где бы ни восстал мужской член,

Там есть и я, даже в отсутствие других моих проявлений17.

В учении Линга Пурана эта тема находит свое продолжение:

Основа целого мира — фаллос.

Все порождается Лингой.

Тот, кто желает добиться души совершенства,

должен поклониться Лингеп.

В учении Шива Пурана, Видьешвара Самита, тема продолжается дальше: "Это символ природы всех вещей. / Фаллос... это символ бога"19.

Здесь кроется причина порабощения, и не только женского. У шиваитов хинди в Индии культ лингама почитается в виде выступающего камня или образа бога с эрегированным членом, а в храмах шиваитов лингам представлен введенным в йони (yoni), — в округлый камень, воплощающий женский половой орган. Данилоу утверждает, что очень часто лингам появляется в форме каменных столбов, "которые можно найти почти что в любой части света"20.

Приведенное выше утверждение представляет собой реминисценцию важного, но все еще недостаточно проработанного утверждения Юнга, приведенного в предыдущей главе. Вот оно: "Фаллос является источником жизни и либидо, творцом и создателем чудес, и сам по себе везде служит объектом поклонения"21. Замечание Юнга выглядит довольно-таки странно, оставляя в стороне главную дискуссию относительно психической энергии, а потому ремарка "фаллос везде служит объектом поклонения" не находит своего подкрепления. Тем не менее это утверждение остается конгруэнтным шиваистскому пониманию важности фаллоса, выступающего в качестве наглядного воплощения мужской творческой энергии, достигшей уровня сакральности.

Культ фаллоса как историческое явление и фаллос как психологический образ бога — далеко не одно и то же. Они имеют между собой определенную связь, но при этом совершенно не обязательно зависят друг от друга. Утверждение Юнга о всеобщем поклонении фаллосу является психологической декларацией, а не общественно-историческим фактом. Мое краткое описание религии Hindu Shiva направлено на то, чтобы продемонстрировать энергию фаллоса, в полной мере проявляющую себя в религиозной культуре, и отметить определенное направление, когда человек достигает фаллоса с психологической точки зрения. Чудом сохранившееся до нашего времени упрямое фаллическое божество шиваитов фактически исчезло с поверхности западной жизни. Совершенно определенно можно утверждать, что фаллос отошел в область бессознательного, где его воздействие оказывается не столь настойчивым.

А теперь давайте вспомним, что Юнг существенно разошелся во взглядах с Фрейдом в концепции относительно структуры бессознательного. И Фрейд, и Юнг разделяли бессознательное на две концептуальные части. При этом у Фрейда разделение было несколько менее ясным, чем у Юнга. Для Фрейда оно существовало в области индивидуальной человеческой психики, и все, что не входило в сознание, считалось бессознательным. Первую часть составляли забытые или вытесненные содержания сознания, воспоминания событий прошлой жизни. Вторая часть, "ид", представляла собой инстинкты, наследие рода, в котором преобладали сексуальность и самоотрицание. Юнг назвал первую часть — забытые и вытесненные события личной истории человека — личным бессознательным. То, что Фрейд назвал "ид", Юнг включил в коллективное бессознательное. Фрейд в первую очередь обращал внимание на то, что Юнг назвал личным бессознательным, на влияние, которое оказывает прошлое человека на его настоящее. Юнг главным образом обращал внимание на инстинктивные паттерны в человеческой психике, в основном заставлявшие людей думать, чувствовать и вести себя именно так, а не иначе.

Лингам, введенный в йони, — соединение маскулинности и женственности (Питт Риверс Мьюзем, Оксфорд, Англия)

Концепция коллективного бессознательного Юнга стала более развитой, чем концепция "ид" Фрейда. Мало сказать, "более развитой". Включение Юнгом фрейдовского "ид", очень важного понятия, стало не только стартовой точкой в его исследованиях и теоретических моделях обширной природы психики. С точки зрения структуры в коллективном бессознательном (которое Юнг называл объективной психикой) центральное место занимали архетипы или типичные модели, в соответствии с которыми строились сходные паттерны — в платоновском смысле идеи или идеала. Юнг чувствовал, что архетипические паттерны определяют способы поведения человека и животных, а также образы, появляющиеся в человеческом сознании. Архетипическое образование паттернов оставалось неизвестным. Эти паттерны в каком-то смысле оказались сродни инстинктам (фрейдовскому "ид") и были универсальны для всех народов, независимо от особенностей их культуры. В этом смысле эти паттерны были трансперсональными: они были универсальны, не ограничиваясь индивидуальной связью с архетипом.

Архетипы создают образы, воспринимаемые и психически, и телесно. Одним из таких образов оказывается фаллос. Фаллос — архетипический образ, в котором присутствует универсальный атрибут маскулинности, обладающий везде одинаковой валентностью и одним и тем же смыслом. С рождением каждого нового мужчины нет никакой необходимости открывать или изучать его заново. Фаллический паттерн встроен в психику на самом глубинном уровне и столь же внутренне обусловлен, сколь обусловлена сама маскулинность. Мужчина наследует архетипические фаллические черты в той степени, в какой он наследует свой пенис. Насколько собственным является его мужской пенис, настолько же индивидуальным является его фаллический паттерн. Хотя образ каждого мужчины чем-то отличается от образа его соседа, обязательно удается распознать сходный фаллический паттерн, который кстати легко отличить от нефаллических паттернов.

В оставшейся части этой главы я приведу три примера архетипичес-ких фаллических образов, оказавших непосредственное влияние на мою жизнь, когда я стал уже взрослым. Это образы, с которыми я установил очень важный личный контакт и о которых могу писать, чувствуя энергию и интимную близость, делающие их личностно-религиозными. В каждом из этих примеров по-своему содержится поклонение, автономия, очарование и нуминозность, существовавшие в моем субъективном переживании объективного архетипического образа.

Трансперсональный фаллический сон

С 1968 года я три года был викарием в церкви Св. Климента в Нью-Йорке. Почти каждый день это была необычная епископальная церковь, которая мне больше всего напоминала чудесного, не по годам развитого ребенка шестидесятых. За исключением воскресной Евхаристии, это был театр. Наличие театра в пространстве литургии создавало возможности для культовых экспериментов, постепенно избавляясь от определенных привычек, оказывающих влияние на целостное восприятие, слышать "слово", идущее от иных источников по сравнению с теми, которые традиционно считались религиозными. Церковная община была восприимчивой и воспринявшей это новшество; она обладала высоким интеллектом и артистичностью, оказывая серьезное сопротивление попыткам нарушения границ, установленных в соответствии с договоренностями и должностными полномочиями. Наша деятельность вызывала широкий политический интерес и была скорее исследовательской, чем проповеднической. Каждое воскресное утро было похоже на волшебную ночь; никто никогда не знал, что может произойти. Более того, в церкви Св. Климента был хороший копировальный аппарат, поэтому у нас не было никаких трудностей с распространением информации.

Давление на меня, викария, было огромным. Я был готов и вместе с тем совершено не готов к такому назначению. Мне следовало дорасти до него. Предполагалось, что я стану лидером общины, и такими же были мои собственные ожидания, однако у меня не было никакой уверенности в том, как стать таким лидером, имея в лучшем случае всего

несколько точек опоры. Мои политические и теологические взгляды были довольно консервативны и пребывали в процессе мучительных изменений. Нельзя сказать, что я плыл по течению, однако я нервничал и время от времени терял в себе уверенность. Бывало и так, что сами прихожане вели меня за собой.

В то время я проходил анализ у Эстер Хардинг, которая была первым юнгианским аналитиком в Соединенных Штатах. Это была пожилая и внешне довольно деликатная старая дева, дочь английского викария. Я принес ей свой сон, в котором в кругу лежащих на земле обнаженных мужчин появился огромный фаллос. Ступня каждого мужчины находилась у основания фаллоса, и каждый из них рукой держал своего соседа за половой член, находящийся в состоянии эрекции. Доктор Хардинг задала вопрос о центральном образе: "Это был фаллос мужчины?" "Наверное, нет, — ответил я, — для человека он был слишком велик". "Это был фаллос великана?" — спросила она. "Нет, он был огромен даже для великана". "Хорошо, господин Моник, чей же, по-вашему, мог быть этот фаллос?"

По моему впечатлению, это был образ бога, даже символ Самости. Мне запомнилось, что ее позабавила и последовательность ее вопросов, и преподнесенный мной сюрприз. Я припомнил, что меня смутила сама возможность фаллического выражения божественного присутствия. Как христианский пастор я чувствовал себя неловко, имея в виду фаллический образ Св. Климента или другого святого. Я не знал, куда деваться с такой мыслью, не видя способа, как его встроить в свою жизнь.

В качестве науки о душе психология занимается главным образом скрытой внутренней личностью, центром которой, как считал Юнг, является Самость. Юнг выбрал для центрального архетипа психики такое название, поскольку в понятии Самость коренным образом соединяются mysterium tremendum (используя выражение Отто) с индивидуальным переживанием воспринимающего эго. На английском языке слово "one" упот-i ребляется для отнесения к себе: например, "oneself (используемое в качестве эго) в первом лице единственного числа будет "myself. Юнг не мог так пользоваться английским языком, даже в незначительной степени. "Myself — это сочетание двух слов: "ту", означающего эго, и "self, означающего центральную сверхчеловеческую личность. В таком случае английский язык в некоторой степени говорит о восприятии Юнгом Самости несмотря на то, что лишь очень немногие англоязычные люди осознают глубинный смысл, который они придают этому термину, употребляя его.

Образы сновидений, подобные отмеченным ранее, оказывают на сновидца воздействие независимо от того, осознает он его или нет. Функция сновидения во многом подобна функции другого "данного" психологического или физиологического феномена. Если я несусь с крутой горы на огромной скорости и дорога у подножия делает крутой поворот, моя машина должна вписаться в него либо я окажусь в кювете. Существование крутого поворота не зависит от моего осознания. Какая разница в том, что я сознаю надвигающуюся опасность и по-прежнему продолжаю вести машину?

Мой сон стал подарком бессознательного именно тогда, когда я испытывал в нем потребность. В сновидении передо мной предстал образ маскулинности и стабильности, силы и зрелости, когда мое эго исчерпало свои возможности, и мне требовалась помощь. Юнг не устает утверждать, что в такие моменты Самость дает почувствовать свое присутствие: христиане могли бы назвать их воздействием благодати. Но почему фаллос? В первую очередь потому, что моему эго-сознанию требовался такой образ, чтобы иметь его сущность. Тогда он позволил мне воспрянуть, подобно фаллосу. Возможно, время от времени я ошибался кое-где в своих проповедях, но при этом ожил и, безусловно, был самим собой. Он вселил в меня мужество, позволив мне посмеяться над той чепухой в отношении Св. Климента, которую раньше я принимал всерьез. Этот образ поместил мое эго на столь сильный и крепкий фундамент, каким может быть только основательный фаллос. Он наделил меня способностью распространять семена религиозного учения способом, который был для меня правильным и естественным.

Образы мужчин, находящихся в основании фаллоса в образованной таким образом мандале и держащих в руке половой член соседа, очевидно, имеют гомосексуальные обертоны. Бессознательное мало волнует, что мысль о гомосексуальности заставляет мужчину чувствовать себя неловко. Если такой образ может встряхнуть мужчину как следует, указав ему на источник силы, который он раньше не принимал во внимание, направив ее в нужную сторону, — тогда этот образ появится обязательно, независимо от того, насколько будет удобным его появление. Вот пример, который противоречит взгляду Фрейда на охраняющую функцию сновидения с целью защиты эго.

Гомосексуальное влечение часто свидетельствует о том, что мужчина испытывает потребность в притоке в свою жизнь маскулинности. Возникнет или нет сексуальное отреагирование вовне вследствие этого сознания — это уже второй вопрос. Такая потребность вполне конкретно концентрируется на фаллосе или же на некоторых символических выражениях, которые понимаются неординарно или воспринимаются как эротические. Фаллос всегда привносит в мужскую силу энергетическое наполнение. Для несвободного мужчины фаллос почти буквально становится посланцем бога, появляется ли при этом он в своем первозданном виде (как в моем сне) или же в виде любого количества более мелких форм.

Мой сон про фаллос в основном не был эротическим. Это был образ мужской связи вокруг божественного образа, воплощающего маскулинность. Мужчины не занимались друг с другом любовью и не были вовлечены в эротическую игру. Их связь была структурной и прямой, за которой скрывался не эрос, а нечто совсем иное. Трансперсональный фаллос — член больше-чем-жизнь, вознесшийся над кругом мужчин, основа, на которую делал упор каждый из них, поставив свою ногу, как на твердую "землю". При этом каждый мужчина примкнул к своему соседу, соединившись с ним рукой и своим собственным фаллосом, образовав нечто наподобие мужского братства. Мандала, состоящая из общепризнанных обладателей фаллоса, — вот главное послание этого сновидения. Каждый мужчина в определенной степени обладает некоторой склонностью к гомосексуальности. Каждый мужчина имеет "гомосексуальный радикал", как его называет датский психоаналитик Трокил Вангга-ард22. Его проявление у каждого конкретного человека зависит от соотношения в его психике маскулинности и женственности, структуры архетипов в его глубинном бессознательном, влиянии его окружения, генетического наследия и той степени, в которой он подавляет или вытесняет гомосексуальное влечение.

Гомоэротическое влечение выходит на сцену, когда у мужчины срочно возникает потребность в мужской поддержке и его фаллический голод превращается в сексуальное желание. Здесь имеет место влияние трех противоположных факторов. Первый — существующий у всех мужчин гомосексуальный радикал. Второй — возникновение эротического влечения, основанного на этом радикале и на имеющейся склонности. И еще один фактор — отреагирование вовне в сексуальном поведении гомо-эротического влечения. Как и когда один из этих факторов трансформируется в другой — вопрос важный, но он выходит за рамки этой книги. Отраженная здесь суть заключается в том, что гомосексуальные и гомо-эротические проблемы, с которыми мужчины приходят к психоаналитику, имеют архетипическое ядро и в этом свете должны быть терапевтически исследованы. И Элиаде, и Юнг пишут, что сексуальность и гетеросексуальной, и гомосексуальной ориентации находится на самом дне религиозной проблемы, это открытая дверь в человеческую психику, позволяющая стоящему за ней образу бога войти в эго-сознание.

Великан из Церна

Знаменитый архетипический образ фаллоса можно увидеть в фигуре Великана из Церна, 180-футовой фигуре, выгравированной на склоне известняковой горы, расположенной вблизи деревеньки Церн Эббэс в Дорсете, в сельской местности, на южном побережье Англии. У Великана заметна эрекция полового члена, который, включая яички, имеет длину 36 футов, что составляет 20% его полного роста. Это очень сильная эрекция. Эрекция 6 дюймов у человека ростом 6 футов (в метрическую систему единиц желающие переведут самостоятельно. — В.М.) составляет до 8% веса его тела; 20% от 6 футов будет 14.5 дюймов: такая эрекция действительно встречается крайне редко (и практически бесполезна). У Великана размер эрекции достигает размеров его головы. Совершенно очевидно, что такое изображение имеет символический смысл.

В правой руке Великан держит суковатую дубину, поднятую так, будто находится в возбужденном состоянии. Левая рука отведена в сторону, пальцы сжаты в кулак: это может служить знаком, что изначально на этой руке находился плащ, как у греческого бога Гермеса. Английский национальный комитет по исследованию наскальных рисунков установил, что эта фигура имеет романо-британское происхождение. Джон Шарки в книге "Кельтские мистерии: древняя религия" оценил возраст этой фигуры: согласно его оценке, она появилась в первом столетии до нашей эры23.

Великан из Церна (фото из туристической поездки в Дорсет)

Вызывает немалое удивление, что это изображение пережило викторианскую эпоху ханжества. Однако странно, что даже в наши дни Великан из Церна по большому счету остается в тени. Мой хороший друг, мать которого родилась в Дорсете, познакомил меня с Великаном пятнадцать лет назад, прислав открытку с его изображением. Планируя посетить Англию вместе с сыном и таким образом отметить его окончание колледжа, я решил разузнать о Великане в Английском Туристическом Агентстве в Нью-Йорке. Ни один сотрудник даже не слышал о нем. (Позже я обнаружил его изображение в офисе туристического бюро в Дорсете!) В Дорсете есть старожилы, живущие там лет пятьдесят и ничего не знающие о существовании Великана. Вне всякого сомнения, эта монументальная фаллическая фигура является вытесненным из психики образом бога или каким-нибудь иным образом в этом духе.

Это изображение можно видеть лишь с одного места, из небольшого парка на повороте дороги, при спуске с северной стороны в крохотную деревушку Церн Эббэс. Если при спуске не повернуть голову в сторону Великана, он скроется прежде, чем вы успеете его заметить. Ровная долина длиной около мили отделяет наблюдателя от изображения. Кажется очевидным, что фигура Великана не предполагалась обозримой, так как она доступна прямому наблюдению лишь с одной-единственной дороги. Во время последней телепередачи об английских наскальных изображениях предполагалось, что они были сделаны для того, чтобы их смогли увидеть боги. Возможно, это были подношения, сделанные согласно обету, или праздничные божественные атрибуты, к которым следовало привлечь божественное внимание.

Когда мы с сыном пришли посмотреть на Великана, нам навстречу ехала на велосипедах группа американских подростков, юношей и девушек, не имеющая к нам никакого отношения. Они схлопнули свои складные велосипеды. Они не могли поверить своим глазам. Девочки отпрянули, несколько смутившись. Мальчики были возбуждены. Они прыгали вокруг, как мексиканские бобы (на сковородке. — В.М.), кричали, свистели, хлопали друг друга по спине. Их реакция вызвала у меня интереса не меньше, чем сам Великан.

На следующий день мы с сыном решили нанести Великану более краткий визит и вскарабкались на гору. Я лягнул Великана, совершив действие, которое мой друг, приславший открытку, назвал настоящей неолитической дрожью, — на левом яичке Великана мы сделали небольшой пикник. Я перелез через ограждение и переступил линию, очерчивающую фаллос и яички. Я сел на головку фаллоса, как делают даже сегодня женщины, которые хотят зачать. Особой дрожи не ощущалось, но было довольно интересно. Возникла связь с моим детским открытием в отцовской постели. Возникла связь и с моим сном, в котором мне приснился бог-фаллос, и с детским фаллическим сном Юнга (который будет обсуждаться в следующей главе). Мне было важно поделиться всеми этими переживаниями со своим сыном и сделать это на более осознанном уровне по сравнению с той связью, которая возникла в постели между мной и моим отцом. Это было признание разделяемой нами фаллической идентичности. При этом предполагается, что эта идентичность носит трансцендентный характер.

У меня нет полной уверенности в том, что данное событие означало для моего сына. Мы не говорили об этом много. Сознание у поколения может возрасти в несколько раз, при этом не достигнув своей высшей точки. Оттуда мы отправились в Стоунхейдж, Сэлсбери, Уэльс, в героическое Гластонбери (где Стефен вскарабкался на фаллический Тор), далее на могилу Т.С.Эллиота на Ист-Кокер, Эйвбери Серкл и Вуки Хал, a также нанесли визит леди Мэппоудер, последней оставшейся в живых сестре писателей братьев Пау.

Расписание путешествия я составил собственноручно. Мой сын, Стефен, знал, что его отец придавал этому путешествию большую важность, и взял его с собой, чтобы показать все, что было для него (отца) особенно значимым, а именно: ритуал посвящения, ибо сын уже начал Движение к мужской независимости.

Несмотря на разногласия в отношении машины, отелей, слишком большого числа соборов, оптимального пути к Великану, который, казалось бы, должен проходить через противоположный склон горы, мы держались вместе. Такое единение сын объяснял — я в этом абсолютно уверен — воздействием древних сил. Жена проявила легкое подозрение, узнав про мой план путешествия, который я предварительно ей показал и спросил ее мнение. Здесь следует отметить, что моя жена — заядлая альпинистка, покорявшая в молодые годы десятки горных вершин в Нью-Хэмпшире и Швейцарии, которая все время тащила нас за собой. Сейчас Стефен — опытный альпинист, покоривший Килиманджаро.

Любовь — не демократия. Мы пробовали ввести демократию в нашей семье, но все попытки окончились неудачей. Любовь — это приглашение человека в личную нишу желаний. Эта ниша не обязательно принадлежит другому человеку. Желание идти вместе с фантазией другого — знак ответной любви, полной или хотя бы частичной.

Святой Михаил и дьявол работы Эпштейна

Во время другой подобной мини-одессеи отца и сына мы со Стефеном посетили Ковентри, чтобы посмотреть средневековый собор, горевший при немецкой бомбежке во время второй мировой войны, а также примкнувший к нему новый собор, построенный по проекту сэра Бэзила Спенса в 1958 году. Несмотря на его громадные размеры и чудеса изобретательности современная архитектура чем-то меня разочаровала. Восстановление заново собора из пепла и обгоревших развалин заслуживало самой горячей похвалы, и результат был налицо. Однако в новом здании собора отсутствовало нечто, на первый взгляд, неуловимое. Новый собор Спенса, даже при наличии исполинского сатерлендского гобелена в алтарном приделе, не мог впитать в себя атмосферу таинства и аутентичной духовности, присущих старому собору. Символизм нового собора, если его вообще можно назвать таковым, был сознательно изобретен заново: в эпоху, когда популярная вера в христианский миф уже пережила свои лучшие времена.

Однако в новом соборе была одна вещь, заставившая меня замереть от восторга. На фасаде новой церкви была сооружена металлическая скульптура Св. Михаила, по имени которого был назван собор, работы сэра Якоба Эпштейна, а также скульптура дьявола. Архангел Михаил стоял во весь рост, подняв одну руку, державшую копье, и позой напоминал Великана из Церна. Михаил представлял собой худощавого эфемерного юношу, одолевшего дьявола, лежавшего в цепях у его ног. Вместе с тем у дьявола в отличие от Михаила было тело не мальчика, а настоящего зрелого мужчины. Он был изображен в самом расцвете сил, хорошо сложенным, мускулистым и совсем не воздушным. Очень существенным было наличие гениталий. Нижнюю часть туловища Михаила облекали складки плаща. Едва заметная выпуклость предполагала под одеждой наличие пениса. У дьявола все было не так. Его обнаженный и вполне реальный пенис и яички, достаточно хорошо заметные в тени раздвинутых ног, были смуглыми и имели достойные размеры. Совершенно ясно, что в отличие от Михаила дьявол был носителем сексуальности. Духовное копье Михаила покорило телесность и психологически лишило ее маскулинности.

Скульптура работы сэра Якоба Эпштейна "Св. Михаил и дьявол'

В этой работе мне было необходимо проиллюстрировать именно образы Св. Михаила и дьявола. Эта композиция воплощает точку зрения на сексуальность Ап. Павла, которую он выразил в своем Послании к Галатам:

Я говорю: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти;

Ибо плоть желает противного духу, а дух — противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы24.

Ап. Павел далек от понимания сексуальности Элиаде как иерофании. Вместо божественного откровения для Ап. Павла сексуальность стала врагом святости. Есть причины, по которым я не стану обсуждать, почему христианство приняло отвержение плоти Ап. Павлом. То, что было святым, профанировалось. Совершенно очевидно, что Св. Михаил скульптора Эпштейна осуждает плотское и сексуальное. Согласно Ап. Павлу, мужественность должна быть только духовной. В качестве физиологического органа фаллос является дьявольским. Физиология и духовность оказываются фундаментальными противоположностями. Если побеждает одно начало, другое терпит поражение, а в случае физического фаллоса в проигрыше остается сама Божья воля.

Альтернативные суждения в отношении важности физического фаллоса стали частью традиции гностиков. Они были сметены торжествующим христианством и таким образом оказались в бессознательном западной цивилизации. Именно по этой причине Юнг придавал столь огромную ценность алхимическим и другим отвергнутым сторонним направлениям развития средневековой европейской культуры. Именно там лежит фаллос дьявола — спрятанный и сознательно игнорируемый, по-

являющийся лишь в таинстве сновидений и прочих местах, скрытых от постороннего глаза, л дающий о себе знать в поведении отверженных.

В соответствии с современным наследием институтов христианства и христианской доктрины и возможностью вступления в брак церковной патриархии, а также благодаря павликанской церкви, фаллос появился из своего гностического укрытия. Ирония заключается в том, что скульптура, помещенная на современной христианской церкви, делает весьма драматический акцент на понимании мужской сексуальности и мужского тела, хотя сегодня сексуальность открыто признается враждебной доктриной только наиболее отсталыми и забитыми христианами.

Пройдет еще очень много лет, прежде чем фаллос полностью выйдет из своего подземного убежища. Должно пройти немало времени, прежде чем дьявол будет считаться психологическим компонентом, присущим каждому человеку, и, согласно Юнгу, и самому божеству25, а не бедному фаллосу, сексуальности и телу. Разумеется, фаллос участвует в зле, как и любая другая грань сотворенного миропорядка. Но только не так, как изображено на скульптуре Эпштейна. Такой образ существенно искажает психологическую реальность.

ФАЛЛОС В ПСИХОАНАЛИЗЕ

Материал, рассматриваемый в данной главе, ни в коем случае не следует считать обзором литературы о фаллосе или фаллически ориентированных концепциях в трудах психоаналитиков. Вместо этого мы исследуем две замечательных и широко известных точки зрения: Фрейда и Юнга. Это исследование позволит читателю представить первооснову идеи фаллоса в представлении отцов психоанализа. Глазами читателя мы увидим, как в каждое из этих представлений встраивалась идея матери, создавая тем самым необходимость включения хотя бы краткого объяснения ее важности при рассмотрении истоков маскулинности с психоаналитической точки зрения.

"Последнее" слово Фрейда

В последнем разделе своего эссе "Анализ конечный и нескончаемый", написанном в 1937 году (незадолго перед смертью, последовавшей в 1939 году), Фрейд писал:

Сегодня на первый план выходят две темы, занимая особое положение и причиняя аналитику небывалое беспокойство. Скоро станет очевидным, что здесь работает главный принцип... связанный с половым противопоставлением... [и] между этими темами существует очевидная связь... Этими двумя связанными между собой темами в сфере женственности является зависть по отношению к пенису — позитивное стремление владеть мужскими гениталиями, а в области маскулинности — борьба против его пассивной или женственной установки по отношению к другому мужчине (выделено автором). Общая связующая черта этих двух тем значительно раньше была названа психоаналитической элитой установкой в отношении к комплексу кастрации... Мне думается, что для начала "отказ от женственности" следовало бы считать корректным описанием этой замечательной черты в психической жизни человека... У нас часто возникает представление, что вместе с надеждой на пенис и мужским протестом мы проникли сквозь все психологические слои и достигли глубинного пласта (выделено автором), тем самым завершив свою деятельность26.

Эти слова, написанные исходя из полувекового опыта и размышлений первооткрывателя, оказываются очень важными. Наверное, Фрейд имел в виду, что фаллос (по Фрейду, пенис) обладает такой огромной важностью, что вся психоаналитическая работа вращается вокруг его присутствия или отсутствия в жизни человека: как мужчины, так и женщины. Страх отсутствия или потери пениса в жизни мужчины и желание его иметь (зависть к пенису) женщины определяют так называемый "комплекс кастрации". Фрейд считал, что "замечательной чертой в психической жизни человека" мог бы оказаться "отказ от женственности". Для Фрейда владение фаллосом отождествлялось с отказом от женственности, а потеря фаллоса, в какой-то мере считавшаяся поражением, которое терпит мужчина от другого мужчины, и психологически воспринимаемая как частичное женоподобие, — приравнивалась к феминизации. Без фаллоса все становилось женственным.

Важно понять концепцию, стоящую за этим утверждением. Оно имеет отношение к важности материнской фигуры как источника жизни, известного из личного опыта, а также в качестве кормилицы в пренатальный период и период раннего детства. Кроме того, в данном случае мы сталкиваемся с тенденцией человека к идентификации с воспринимаемым им источником жизни, а именно — с матерью, а также с изначальным смыслом благополучного бытия, которого он стремится достичь в ее присутствии. Универсальное человеческое желание заключается в том, чтобы придать материнской фигуре самую большую власть, и такой она понимается и принимается каждой психоаналитической школой.

Если идет речь о женщине, идентификация с матерью не привносит никаких структурных проблем в ее собственное ощущение себя как женщины. Она имеет ту же природу, что ее источник. Однако в мужском варианте сразу возникает серьезная проблема. Мужчина обладает иной природой по сравнению с породившим его источником. Если он это осознает, должна произойти фундаментальная мужская рефлексия. Мать может помочь мальчику тем, что принимает его базовое отличие от себя, или же она будет препятствовать этому процессу, наоборот, привязывая его к себе.

Таким образом, жизнь ставит перед мужчиной задачу, в которой фаллос выступает в качестве символа. В жизни мужчины эта задача может принимать различные формы. Ребенком мальчик стремится покинуть материнский дом, жилище своей матери. (Если он не хочет этого делать, скорее всего, получит прозвище маменькиного сынка; его маскулинность с самого начала будет подвергнута сомнению.) Он хочет и должен лазить в окна, совать нос в чужие дела, грубо себя вести. Позже мальчик совершает более серьезные проступки, попадает в переделки, приходит поздно домой, становится для матери закрытым и непроницаемым; в этом смысле она уже не может назвать его "мой мальчик". Несколько позже его интерес начинает смещаться на девочек. Это обычный и естественный процесс, без которого развитие мужчины тормозится и продолжается инфантильная идентификация с матерью. Фаллос остается в собственности у породившей его матери. Она обладает всей полнотой власти. Начинается кастрация. В мужчине происходит процесс феминизации, направленный против психологического воссоединения с фаллосом.

Согласно Фрейду, угроза психологической кастрации начинает появляться у мужчин с более или менее нетронутой мужской идентичностью. Поражение, нанесенное другим мужчиной, напоминает о матери-кастрации и возбуждает в отношении нее страх. Потеря для мужчины неизбежно включает в себя потерю фаллоса, будь то потеря денег, собственности, любовницы, жены, детей, должности, влияния, власти. Мужчина хочет получить облегчение, восстановить уверенность в себе, силы, то есть все, что ассоциируется с матерью. Он хочет получить материнский комфорт и одновременно восстановить свою фаллическую идентичность, связанную с освобождением от матери. (Часто эта ситуация повторяется снова и снова: в большинстве случаев, потому что так и не состоялось полного отделения от матери. Это классический пример психологии типа puer aeternus, вечного юноши.)27

Нельзя одновременно двигаться вперед и назад. Если мужчина скатывается на путь регрессии, он несет на себе следы психологической кастрации. Он остается сыном своей матери или же материнского суррогата, в качестве которого может выступать его жена или, как догадывается читатель, его исповедник. Часто его собственником становится родная мать, чья зависимость от сына, как можно предположить, не может служить точкой опоры для развития его мужественности. Наоборот, она его опустошает, отказывая ему в независимости и автономии, снижает его способность к фаллической активности. Такая связь представляет для мужчины угрозу вследствие неразрешенной эдиповой любви к матери. Мужчина никогда не сможет избавиться сам от главенствующей жестокой внутренней связи со своим изначальным партнером; психологически он является сыном-любовником, чья фаллическая энергия пожирается по взаимному соглашению.

Мы можем видеть многочисленные внешние проявления брака между матерью и сыном. Существуют сыновья, которые не сделают ни одного телодвижения, не советуясь с матерью. Есть и такие, которые позже к ней возвращаются, часто издалека, когда матери требуется защита, и борьба за раздельное существование больше не может служить ценой, которую должен платить сын. Это последнее возвращение на могилу матери. Это патриотическое стремление вернуться домой, признавая таким образом связь с родиной-матерью (motherland), которая оказывается намного сильнее и более точно соответствует терминологии, чем fatherland (земля отцов). В конце концов, мать побеждает. В Скрэнтоне, где я живу большую часть времени, на каждой из двух воскресных газет около тридцати страниц занято семейными портретами в День Матери в мае; при этом часто включаются до четырех поколений матерей и сыновей со своими потомками, и здесь воочию находит свое подтверждение сила материнской связи. Для дочери в ее сильной психологической связи с матерью не существует структурной проблемы, поскольку ослаблять воздействие этой связи может ее анимус, ее муж и ее дети. Однако для сына такая ситуация потенциально смертельна.

Захватчиком мужчины может быть его мать или любовница, которым ему остается только подчиниться. Захваченный в плен мужчина чувствует, что он сам по себе, без женщины, ничего не представляет. То

или иное продолжение привязанности к матери превращается в стремление к благосостоянию с его ослепительно созданными удобствами, включая приверженность стилю, эстетизм и пробуждение собственной значимости. Здесь налицо все признаки кастрации, отсутствия фаллоса, вне зависимости от того, сколько женщин побывало в постели у мужчины или же скольких из них он хотел в свою постель получить.

Мужчина, маскулинность которого подавляет мать, совершает ряд завоеваний, но отступает назад, едва на первый план выступает трудная задача поддержки женщины и детей. На этом примере эрекция ограничивается своим выражением через гениталии; проникновение в женщину — это проникновение в уютное, восприимчивое к фаллосу тепло. Половой акт можно рассматривать в качестве восстановления материнского комфорта. Яичко воплощает мужскую способность превращать инстинктивную силу фаллоса в социальную фаллическую цель и обратно — в инстинктивную силу, при этом оно осознает внутри себя, что каждое из них представляет собой отражение другого и что они неотделимы друг от друга.

Это не может произойти до тех пор, пока мать так или иначе не окажется "брошенной" своим сыном ради независимой фаллической веры и, в конце концов, ради принятия на себя фаллической ответственности — постройки собственного дома, стремления стать во главе своего племени. В эдиповой ситуации на плечи отца ложится ответственность за то, чтобы позаботиться о матери, оттолкнуть прочь сына, дать ему свободу и открыть для него возможность пойти собственным путем, без ослабляющей и кастрирующей его ответственности по отношению к матери. Таким образом, отбирая у сына комфортные условия, созданные своей женой, отец дает ему дорогу для развития его маскулинности.

Основным принципом Фрейда является частичная потребность мужчины в психологическом отделении от женственности — "отказ" от нее. Такой принцип вполне приемлем настолько, насколько он работает. Однако, чтобы найти противоядие от кастрации, нам следует отправиться в глубинные слои бессознательного, а тогда придется обратиться к Юнгу.

"Первый" сон Юнга

В книге "Воспоминания, сновидения, размышления" Юнг записал самый ранний сон, который он смог запомнить, сон, всю жизнь напоминавший ему о себе. Юнгу еще не было четырех лет, когда он увидел во сне темную, каменную, прямоугольную дыру в земле и в страхе в нее спустился по каменной лестнице.

В самом низу за зеленым занавесом был вход с круглой аркой. Занавес был большой и тяжелый, ручной работы, он был похож на парчовый и очень роскошно выглядел. Любопытство мое требовало узнать, что за ним. Отстранив его, я увидел перед собой в тусклом свете прямоугольную палату, метров десять длиной, с каменным сводчатым потолком. Пол был тоже выложен каменными плитами, а в центре лежал большой красный ковер. Там, на возвышении,

стоял золотой трон, украшенный с удивительной роскошью. Я не уверен, но возможно, что на сидении лежала красная подушка. Это был величественный трон, — действительно сказочный королевский трон. Что-то на нем стояло, сначала я подумал, что это мог быть ствол дерева (где-то около 4—5 метров высотой и полметра в диаметре). Это была огромная масса, доходящая почти до потолка и сделанная из странного сплава — кожи и ободранного мяса; на вершине находилось нечто вроде круглой головы без лица и волос. На самой макушке был один глаз, постоянно устремленный вверх.

В комнате довольно светло, хотя не было ни окон, ни какого-нибудь другого видимого источника света. Однако от головы аурой исходило яркое свечение. То, что стояло на троне, не двигалось, и все же у меня было чувство, что оно в любой момент может сползти с трона и, как червяк, подползти ко мне. В этот момент я услышал снаружи, сверху голос матери. Она кричала: "Ты только посмотри на него. Это же людоед!" Это лишь усилило мой ужас, и я проснулся в испарине, напуганный до смерти28.

Юнг продолжает: "Гораздо позже я понял, что это был образ фаллоса, и прошло еще несколько десятилетий, прежде чем я узнал, что это был ритуальный фаллос... фаллос из этого сна казался мне 'безымянным' подземным богом"2'.

Юнг написал автобиографию, когда ему исполнилось восемьдесят лет. Почему этот сон запомнился ему вплоть до столь преклонного возраста и зачем он решил его поведать всему миру? Очевидно, в данном случае имеет место связь с трансперсональным фаллическим образом, занимавшая всю его жизнь.

Противоядие Юнга против базового страха кастрации или заключения в материнскую тюрьму заключается в том, что в развитии мужской психологии и мужского сознания он выдвигает на первый план мифологему героя30. Трансформация героического образа символизирует не только процесс развития мужской индивидуальности, но и филогенетический и архетипический процесс развития эго в истории народов. Эго должно отделиться от своей бессознательной основы, как сын должен отделиться от матери. Как и в модели Фрейда, герой должен идти вперед, а не назад, бросая вызов своей кастрирующей матери и препятствиям, возникающим в результате этой независимости. Если он отступит в главном, — он погиб. Время от времени возможны стратегические отступления, однако они должны быть подобны фаллическим, а вовсе не отступлениям от намеченной цели.

Герой Юнга следует главному фрейдовскому принципу маскулинности — "отказу от женственности", но лишь в определенной степени: его юная женственность должна быть отодвинута в сторону вместе с матерью, с которой идентифицируется его женственность. Герой совершает отделение, подвергаясь серьезному личному испытанию: направляясь от матери-защитницы к доверию самому себе. Он вступает в бой с драконом-матерью, пускается в одиночку в опасное ночное путешествие по морю, закаляя изнутри свой характер, завоевывая прекрасную даму. Далее — потомство, пребывание в роли мужа, затем помощь в обновлении короля или даже вступление на королевский трон. Маскулинность приобретается в испытаниях, она не дается от рождения — такой сильной, как зов матери-природы. Но герой Юнга как мифологема развития маскулинности появляется из области архетипов; изначально вздымается фаллос, который, оставаясь за спиной, постоянно направляет процесс. Точка зрения Юнга оказывается более цельной в отношении перспективы по сравнению со схемой Фрейда, ибо именно действие дает толчок к развитию маскулинности, а не только "отказ от женственности".

При идеальном развитии маскулинности все эти подвиги совершаются постепенно. Мальчик становится юношей, который становится зрелым мужчиной — в чем-то более уставшим от борьбы, чем в прежние времена, больше склонным затянуться сигаретой и взвесить положение дел. Затем наступает время второй трансформации. Когда появляется брюшко, а волосы становятся белыми, как снег, наступает время мудреца или senex'a. Мужчины сопротивляются этим признакам, указывающим на окончание их юношеской потенции, и бегут в тренировочные залы и к парикмахерам, чтобы избавиться от плохого настроения. Господа, не так быстро! Эти искусственные ухищрения не могут, да и не должны" остановить изменения. Для пожилого человека новое удовольствие заключается в том, чтобы стать кладезем мудрости, в котором существует потребность. Он медленно идет, отмечая свой путь фаллической тросточкой, зная и давая знать другим разность между тем, что важно, и тем, что нет, между материей и шлаком. Он может вызывать беспокойство, но свое уважение он заслужил.

Внутренним качеством, осуществляющим и питающим развитие мужественности, является фаллос. Мужчина это знает вследствие важности, которую имеет для него мужской член, находясь в состоянии, полном энергии, готовый к вторжению и проникновению. Твердость фаллоса — свойство, присущее юности и молодости, признак героизма, копье поднято высоко вверх над серебряным конем. С возрастом твердость фаллоса меняется, становится менее заметной, менее выражающей его тело, реже наступающей в каждом конкретном случае. Пожилые мужчины редко заявляют о своей значимости так, как это важно сделать мужчинам в среднем возрасте: начинают новое дело, строят новый дом, вступают в новый брак, начинают новый роман. Вмешивается появившаяся мудрость. Основное место занимает зрелый фаллос: этот аспект в маскулинности присутствует всегда, но у молодых, еще неоперившихся мужчин он, вероятно, еще дремлет, обойден вниманием и совершенно точно — недостаточно развит.

Убежденность в подчиненности женственности при достижении мудрости и возраста — собственно, еще не женственность. Это более благородный фаллос, его грубая мужская сила смягчилась вследствие осознания, что выиграно достаточно сражений, что наступило время с любопытством посмотреть на своих внуков. Усердие все еще имеется, однако во всем соблюдается умеренность: усталость становится более приемлемой. Нежная мудрость всегда была характерной чертой фаллоса, как бы ее не оставляли без внимания во времена атлетических соревнований. Фаллос чрезвычайно чувствителен, как парчовый занавес в тронном зале в сновидении Юнга подразумевает "обнаженную плоть". Женщины могут изумляться мягкости ткани головки члена во время его полноценной твердой эрекции, нежной, как пух. Мужчины знают о тонкости ощущений своих яичек и прилагают максимум усилий, чтобы их защитить. Мужчины наиболее ранимы в том месте, которое на общеизвестном жаргоне зовется признаком или воплощением их мужества (конечно же — у него есть "яйца"). Согласно предвестнице-мудрости, это и есть coniunctio oppositorum (соединение противоположностей).

"Ритуальный фаллос" Юнга, который, по его словам, он понял спустя десятилетия после сна, — это внутренняя особенность маскулинности, которая проявляется в поведении как эрекция, а психологически переводится в мужской архетипический образ. Фаллос на троне в сне Юнга, интегрирующий в себе свойства молодости, героизма, энергии эрекции и древней правящей мудрости, становится соединяющим символом того, что, говоря на языке Элдера, является "таинством божественной реальности, непостижимой иначе".

Ритуал — это стереотипное действие, пробуждающее в воображении трансперсональный или надысторический миф, от которого зависит человеческая жизнь. Ритуальный фаллос указывает на сущностную важность маскулинности, координирующего творческого фактора. Ритуальный фаллос — это утверждение мифического факта, средство для наступления торжества маскулинности, таинственное превращение принадлежности к мужскому полу во внутренний символ, в образном выражении которого на первый план выходят характерные черты, свойственные мужской природе. Для женщин фаллический ритуал стал путем, который привел к признанию зависимости от фаллоса, воплощающего в себе мужскую деятельность оплодотворения и защитную функцию рождения. Юнг понимал этот патологический ритуал как навязчивое действие, представляющее собой ущербное личное стремление к трансперсональному смыслу, который стал необходимым из-за отсутствия соответствующих коллективных ритуалов, связывающих внутренний смысл с внешним опытом.

Ранний трансперсональный фаллический сон Юнга фактически стал полигоном для его психологических исследований. "Один глаз смотрел вверх, не делая ни малейшего движения", демонстрируя непоколебимость фаллоса, его концентрированное внимание, приверженность выбранной цели, его безоговорочное требование останавливаться на мужчине (на женщинах тоже, но совершенно по-иному). Я испытывал потребность в таких силах будучи молодым викарием в церкви Св. Климента, увидев свой собственный фаллический сон прежде, чем прочитал сон, увиденный Юнгом.

Находясь под влиянием этого детского сна практически в течение всей жизни, Юнг, тем не менее, не написал много о сущности фаллоса. Он косвенно упоминал этот аспект в исследовании фаллических богов Греции, Рима и Египта и в особенности Гермеса-Меркурия, психопомпа алхимического деяния, которое Юнг называл средневековым аналогом психоанализа. Как мы увидим в пятой главе, Юнг понял, как мифологи-

чески работает фаллос в Меркурии, образе бога, наполненном духом, logos spermatikos, оплодотворенным миром, оживляющим психику31.

Власть матери

Фрейд уделял внимание материнскому аспекту, рассматривая вопрос кастрации и "отказ от женственности", находя в этом аспекте отказ сына от продолжающегося стремления матери удерживать в своих руках сына. Размышляя на эту тему, Юнг делал акцент на странствии героя, цель которого состояла в уходе из материнского дома и продолжении своего личностного развития отдельно от матери, стремившейся его удержать в безопасности своей психической колыбели. Каждый из них видел в матери стремление к овладению сыном, желание удержать его именно ради своего блага, а вовсе не на пользу ему, хотя на словах она заявляла совсем противоположное.

"Отказ" на языке Фрейда означал возможность сына заявить о своем нежелании оставаться во власти матери. На языке Юнга странствие героя означало желание сына заявить о своем желании искать счастья где угодно, только не в объятиях матери, какими бы тяжелыми ни были испытания на его пути. Оба объяснения ясно предполагают опасность материнского влияния на судьбу сына. Отсутствие необходимого отделения от матери равносильно недостатку маскулинности, недостаточному воздействию фаллоса на психологию сына.

В середине девятнадцатого столетия в холостяцком жилище в Базеле, работая над своим монументальным трудом "Миф, религия и материнское право", Дж. Дж. Бахофен настаивал на господстве матриархата в начале истории развития психики. Эта первичная материнская власть "выходит на сцену, когда эго-сознание еще не развито и воплощается в природе и мире"32. Как свидетельствуют следующие строки, Бахофен встраивает свою концепцию в мировоззрение:

Мать появилась на свет раньше сына. Женственность является первичной, тогда какмужская творческая способность может появиться только потом как вторичное явление (выделено автором). Женщина пришла первой, потом "стал" мужчина... Женственность первична, мужчина возникает из нее только после... В нашем мире женщина изначально существует как мать, а мужчина изначально существует как сын.

...Мужчина становится ее игрушкой, козел — ее средством передвижения, фаллос — ее постоянным спутником... Везде и повсюду материнский, женский, природный принцип пользуется преимуществом33.

Такова главная бахофеновская концепция книги "Миф, религия и материнское право". Она лежит и в основе отмеченной Фрейдом закономерности в отношениях между сыном и матерью, и в архетипической юнгианской концепции зависимости эго от коллективного бессознательного, рассматриваемого в качестве первоосновы.

Герой Юнга, подобно зарождающемуся и развивающемуся эго, должен отделиться от исходного примата женственности, утвердить независимость своих достижений, а затем, по мере приближения к концу жизни, быть готовым к возвращению, когда наступит его время. И мужская независимость, и самоопределение эго должны казаться временными и иллюзорными,-ибо первооснова, материнский принцип рождения и смерти, продолжает играть основную роль. Приоритет этого принципа не подлежит сомнению, независимо от того, очевиден он или нет, понятен ли он сыну, добивается он или нет в жизни определенной героической идентичности. Ставка в этой игре очень высока.

Для Бахофена даже фаллос относится к женскому началу, ибо состоит из материи. Нет ничего удивительного в том, что Фрейд в своем заключении относительно возможности выживания эго, которому противостоит переполняющая его инстинктивная энергия (природа, мать, ид), имел склонность к пессимизму. "Природа, — писал он, — обладает присущей ей одной способностью ограничивать нас: она подвергает нас разрушению холодно, жестоко и безжалостно... главная задача культуры, реальная основа ее существования (raison d'etre) заключается в том, чтобы защитить нас от природы"34. У Юнга такой пессимизм отсутствует. Он видит в бессознательном не только антагонизм, но и дружеское участие по отношению к человеку. Для Юнга бессознательное в одинаковой степени добрая и пожирающая мать. И несмотря ни на что оно остается матерью.

В своей последней книге "Борьба Юнга с Фрейдом" Джорж Хоген-сон соглашается с тем, что "Юнг в превосходной степени утверждает приоритет матери. Отца не видно нигде". И снова: "Юнг считает, что на первобытном уровне отца не существовало"35. И Фрейд, и Юнг в данном случае ошибались, придавая так мало важности фаллосу. Поскольку отец по своей значимости приравнивается к фаллосу, низведение роли фаллоса до второстепенной и производной придает сверхзначимость "ключевой" фрейдовской зависти к пенису. Юнговское странствие героя тоже трудно понять исходя лишь из его расширенного архетипического представления о бессознательном как о первооснове.

В обоих случаях это несоответствие можно легко осознать, представив себе, что и Юнг, и Фрейд жили в культуре, не подвергавшей никакому сомнению приоритет патриархальности. Для этих двух мужчин, столь восприимчивых к бессознательному как к непреложной реальности, компенсация заключалась в вознесении на недосягаемую высоту образа матери и придании ему первостепенной важности. И тогда во имя спасения маскулинности от компенсации, а также для установления ее в качестве партнера, равного первичной материи, культура создала комплементарные концепции Фрейда и героического эго-сознания Юнга.

По-моему, этот процесс не находит своего развития. Маскулинность, неправомерно обоснованная психоаналитической теорией, становится врагом бессознательного Фрейда и сообщницей Юнга. Если бы в психике имелась возможность определения первоосновы архетипического фаллоса, не было бы никакой необходимости в компенсации всех соответствующих искажений.

Вне всякого сомнения, материнский фактор является главным в развитии мужской идентичности. По всей вероятности, это даже самый главный фактор, ибо все мужчины появляются в результате познания природы противоположного пола и в какой-то степени его неизбежного противоположного влияния. Однако мать не обладает мужской идентичностью и с точки зрения метафизики не считается единственной первоосновой существования. Фаллос — больше, чем "постоянный спутник" матери, чем ее "игрушка", по выражению Бахофена. Несмотря на несомненную правоту Юнга в понимании зависимости эго от бессознательного нельзя полагать прямо, что эго равно маскулинности (фаллосу), а бессознательное равно матери. Природа рождения шире материнской, но появление ранее невидимого фаллоса возможно по истечении некоторого времени после оплодотворения.

Джеймс Хиллман называет такой способ мышления — когда человек считает истиной положение, принятое конвенционально и ставшее ясным сознанию, — "натуралистической фалличностью"3'1. Проблема, связанная с натуралистической фалличностью, состоит в торможении подлинного психологического мышления вследствие буквальных аналогий между так называемым физическим миром и миром психики. Возможен переход на психологическую точку зрения исходя из жизненного опыта в направлении психического сходства. Таким образом я поступил с фаллосом, используя свойства эрекции и мужской сексуальности для развития идеи внутреннего архетипического фаллоса. Однако такая логика не может считаться строго последовательной. Если в раннем возрасте у ребенка меньше жизненного опыта получено от отца, чем от матери, нет никаких оснований для утверждений, что при образовании нового человека мужское участие вообще отсутствует, а в жизни ребенка оказывается по существу второстепенным. Ребенок может не воспринимать отца столь же непосредственно, как воспринимает мать, но архети-пический фаллос все равно существует, независимо от того, ощущается или нет внешнее присутствие мужчины. Психологическое мышление столь же парадоксально, сколь линейно. Замечание Хиллмана привлекает наше внимание к идеям, образам и энергиям, которые, на первый взгляд, кажутся противоречивыми, но оказываются вполне совместимыми с точки зрения мифа. Хиллман аутентично следует Юнгу, подтверждая его убеждение в отношении того, что coniunctio oppositorum является основным действующим принципом психики.

Труд "Миф, религия и материнское право" вносит свой вклад в конечное решение вопроса о природе маскулинности, участвуя в "натуралистической фалличности" наряду с психоаналитической концепцией, понимая физический фаллос как "ничего, кроме" всеобъемлющей власти вселенской космической матери после обычной зависимости мальчика от его родной матери. Можно привести весьма наглядный пример сложного использования естественных процессов для подтверждения психологической теории, имея в виду генетические исследования Мани и Экхардта из Университета Джона Хопкинса. Они пишут:

Закон природы заключается в том, чтобы обязательно добавить маскулинности нечто... чтобы подавить развитие женских качеств... Исходя из их анатомии, задержка в мужском развитии аналогична развитию женственности... далее делая очевидным, что у природы возникает больше трудностей в отделении мужской половой идентичности, чем женской. Создавая мужчину, природа больше ошибается37.

Кажется, данное заключение придает веские основания выводу, сделанному Бахофеном в отношении приоритета женственности, а также принятию доминирующей роли матери и Фрейдом, и Юнгом. Казалось бы, оно противоречит замечанию Хиллмана о "натуралистической фалличности", ибо женская природа способна к самовоспроизведению и только при вмешательстве маскулинности движется в его направлении. Более того, Мани и Экхардт поставили под вопрос теорию кастрации Фрейда, поддерживающую приоритет фаллоса, ибо женщины не являются кастрированными мужчинами. Наоборот, мужчины оказываются женщинами, сделавшими в своем развитии шаг вперед: юный клитор становится пенисом, поверхности губ влагалища делаются очень тонкими, сращиваются между собой и превращаются в мошонку. Однако, если зависть к пенису представляет собой ревность, связанную с великой мужской революцией, теория Фрейда продолжает оставаться верной, придавая веру энергичным усилиям феминисток в их борьбе за достижение равноправия с мужчинами.

Фактически "нечто", которое следует добавить, — это андрогины, группа гормонов-стероидов, развивающих в утробном плоде мужские черты. Андрогины привносятся сперматозоидами, в состав которых входит Y-хромосома. Когда же ты, наконец, появишься, эта Y-хромосома? Вот здесь мы подходим к предостережению Хиллмана в отношении "натуралистической фалличности". Что у истоков идентичности стоит за матерью или с ней рядом? Мать не обладает монополией на сотворение жизни несмотря на ее преобладающее присутствие в младенческом возрасте ребенка или в генетической формуле, или в психоаналитической теории. Определяющее "нечто" весьма активно, но при этом недосягаемо. Оставаться приверженцами натуралистической фалличности — значит потерять не только психологическую точность, но и расписаться в потере воображаемого тона и тембра. В конце концов, это всего лишь появившееся по капризу эго повторение его ограниченной и конвенциональной точки зрения.

И Фрейд, и Юнг предполагали психологическую значимость фаллоса, не вдаваясь в исследование основы такого предположения. Можно понять их интерес к фаллосу, если в итоге их рассуждений и трудах их последователей-аналитиков выявляется важность материнской фигуры. Кроме патриархальной культуры, о которой шла речь выше, могут быть и другие причины относительного пренебрежения теми или иными элементами, каждый из которых может считаться ключевым (вспомним слова Юнга о том, что это обстоятельство довлело над ним всю жизнь). Ссылки на фаллос и производные от него понятия и концепции едва занимают полстраницы в "Главном перечне полного собрания сочинений К.Г.Юн-га", который состоит из 735 страниц, и большинство этих ссылок имеет отношение к фаллическим символам, использовавшимся в трудах других авторов. Антипатия Юнга к фрейдовской парадигме сексуальности, которая оказалась существенной причиной смещения фокуса внимания Юнга с мужской сексуальности, с большим трудом сочетается со значимостью для него ритуального фаллоса из его детского сна.

Почему же они не исследовали фаллос более подробно? Подозреваю, что более тщательное изучение важности влияния пениса и кастрации привели бы Фрейда в те области, куда он совсем не хотел попадать, так как прервал отношения с Юнгом. Работа Юнга "Символы трансформации" предвосхитила этот разрыв, ибо в ней автор подверг тщательному анализу религиозно-мистическое направление, выбранное им наперекор своему учителю. Фрейд мог бы осуществить более глубокое исследование фаллоса, пройдя тот же путь. Сдержанность Юнга может послужить зеркальным образом поведения Фрейда. Подобно тому, как Фрейд сразу прекратил целенаправленную работу с коллективным бессознательным, Юнг сопротивлялся исследованиям в области физической сексуальности, и точно так же, вплоть до настоящего времени поступают многие юнгианские аналитики. Юнг подверг критике способ работы со сновидением, рассказанным ему Фрейдом на корабле в 1909 году по пути в Америку. Согласно Юнгу, Фрейд отказался давать некоторые личные ассоциации к этому сновидению, объяснив это следующим образом: "Я не могу подвергать риску свой авторитет!"38 Такое объяснение Юнга можно было понять как бессознательную самоуверенность тени Юнга, спроецированной на Фрейда. Но могло быть и так: Юнг прилагал значительные усилия, чтобы исследовать фаллос, только делал это, находясь на дистанции, продиктованной ему интересом к символическим интерпретациям39.

Лукавили или нет — Фрейд — с феноменом мистерии, а Юнг — с физиологией, — факт остается фактом: ни тот, ни другой не проводили непосредственных исследований фаллоса; их последователи в этом отношении тоже сделали не так уж много. По большому счету это оказало плохую услугу возрастающей значимости архетипической маскулинности и внесло определенное несоответствие в теорию, и это несоответствие настойчиво напоминает о своем устранении.

Далее