Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.
К оглавлению
ГЛАВА 8
ЖИВУЧЕСТЬ ПРОГРЕССА
В наш век нет недостатка в заявлениях историков и других интеллектуалов о том, что идея прогресса «умерла вместе с Гербертом Спенсером», «закончилась вместе с XIX веком» и «навсегда была изгнана Первой мировой войной» — это лишь произвольная подборка высказываний из несколь -ких десятков подобных, которые есть в моих папках.
Но истину надо искать где-то в другом месте. Мне хорошо известно, что и теперь, и на протяжении большей части этого века вера в прогресс зачастую ставилась под вопрос: все это можно найти в литературе, философии, истории и науке. Мы вернемся к этой теме в следующей главе. Эти сомнения составляют впечатляющую подборку аргументов, и очень может быть, что ныне, в последней четверти XX века, догма прогресса стоит на пороге своей смерти. Но, даже признав все это, полагать, будто в XX веке, особенно в его первой половине, вера в прогресс на Западе и, в частности, в США не имела влиятельной поддержки ни среди интеллектуалов, ни среди непрофессионалов, означало бы проявить большую невнимательность. Рассмотрим следующий фрагмент, принадлежащий перу некоего Александра Ма-кендрика (Alexander Mackendrick), взятый со страниц престижного издания The Hibbert Journal в 1927 году, спустя почти десять лет после Первой мировой войны: «Примечательное увеличение эффективности промышленности, которое произошло благодаря достижениям науки и умножению инструментов и машин, похоже, оправдывает веру в то, что наступил век изобилия. Что бы ни происходило столетие назад, сегодня стало совершенно ясно: мощь производства и средств транспорта такова, что весь человеческий род может быть удобно расселен, одет и накормлен... Проявилось осознание общественной солидарности, и это новый факт человеческой истории... Ежедневная пресса и художественная литература сделали многое для того, чтобы привлечь внимание умов всех классов к предметам общих интересов, и развили то чувство взаимности, участия друг к другу, которое и должно формировать основу всякого
лава 8. Живучесть прогресса 447
справедливого требования установления прав и признания обязанностей... Представляется, что эти рассуждения могли бы в некоторой степени поддержать веру в естественный закон прогресса и усилить неугасимую надежду на достижение в конечном счете Civitas Dei* путем постепенного развития более добрых нравов и более безупречных законов, и на воплощение апокалиптических видений провидцев».
Автор соглашается с тем, что пока неясно, каким именно курсом пойдет прогресс: через «более добрые нравы и все то, что то подразумевает в отношении более глубокой духовной культуры» или «путем принятия новых законов, которые разграничат и определят область свобод каждого гражданина и сделают в дальнейшем невозможным негуманное отношение человека к человеку, которое сейчас в основном проявляется неосознанно и случайно». Но про -фессора Макеидрика это не тревожит. «Более глубокое понимание и более широкий взгляд могут... породить мысль, что эти два отношения не исключают, но дополняют друг друга и находятся во взаимной зависимости».
Неважно, что ни имя автора, ни название журнала не были и не являются самыми общеизвестными в западном мире. Неважно и то, каким могло в конечном итоге оказаться мнение автора. Важно, что процитированные мною слова точно передают в сжатой форме ощущение прогресса миллионами и миллионами людей Запада в то время, когда была написана статья Макендрика, т.е. намного позже начала XX века. Нынешнее разочарование и тревога, распространенные на Западе, могут заставить нас позабыть энтузиазм и убежденность, которые сопровождали веру в прогресс в первые десятилетия XX века. Но достаточно обернуться назад и просмотреть подборку газет, популярных журналов и книг, журналы по общественным и естественным наукам, платформы политических партий, всевозможные манифесты и программные заявления разных групп по всему идеологическому спектру первой половины нашего века, чтобы оценить стойкость того, что в те времена представлялось нерушимой верой в прогресс на Западе в целом и, в частности, в США. Идея прогрес-
Града Божьего (пат.). — Прим. перев.
Г
са и сегодня не лишена сторонников у нас и за рубежом. В этом я не нахожу ничего исключительного или странного. Если оставить в стороне опустошения, причиненные в этом веке войнами и тиранией, эта идея, столь внутренне милленаристская и столь связанная по природе своей с идеей спасения, идея, в которую верили на протяжении стольких столетий, которая дала толчок такому множеству религиозных и светских движений в сфере мысли и деятельности, начиная с раннего христианства и далее, — такая идея не может легко исчезнуть из западного сознания. Так, Первая мировая война со всем ее беспрецедентным кровопролитием, опустошениями и разрушающим воздействием на политическую и моральную ткань Европы, как представляется, на самом деле укрепила веру Запада в эту идею. В конце концов, именно в 1920 году Дж. Б. Бэри создал свое исторически построенное прославление этой идеи, которую он разбирал с такой гордостью, как если бы она была исключительно современной. Обратимся к некоторым главным проявлениям и проводникам приверженности прогрессу в нашем столетии.
Возьмем либерализм. Убеждения Адама Смита, Милля, Спенсера и других мыслителей классического либерализ -ма XIX века нашли свой путь, разумеется, и в XX век. Их можно увидеть в философии свободного частного предпринимательства, которая в первые десятилетия нашего века по большей части преобладала в учебниках экономики по обе стороны Атлантики; которая составляла повседневную веру подавляющего большинства собственников, менеджеров и работников промышленности; которая стояла за бессчетными редакционными статьями крупных газет и журналов и которая регулярно и преданно благословлялась на каждом национальном празднестве.
Убеждение в том, что путь прогресса пролегает через свободное частное предпринимательство, было лишь частью более широкой веры в то, что ключ к прогрессу лежит, как утверждали и Милль, и Спенсер, в индивидуальной свободе во всех сферах — в свободе слова, собраний, прессы, религии и т.д. Но при всем при том вера в экономический прогресс и в необходимость такой формы прогресса для продвижения во всех других сферах была, возможно,
Часть II. Триумф идеи прогресса
А
лава 8. Живучесть прогресса
449
самым впечатляющим проявлением философии прогресса до Великой депрессии 30-х годов.
Без сомнения, эта депрессия стала суровым испытанием для либерализма классического типа. И, как я вскоре покажу, она выдвинула на передний план другую форму либерализма, которая возникла в начале века. Но классический (или хотя бы неоклассический) экономический либерализм выжил, несмотря на удары, нанесенные депрессией. И сегодня мы видим его настоящее возрождение, проявляющееся в трудах и влиянии Хайека, Фридмана и Чикагской школы. Очень сильно звучит в хоре продолжающих свою работу пророков прогресса голос Хайека. В своей монумен -тальной работе «Конституция свободы», опубликованной в 1960 году, он начинает третью Хайек такими словами: «Современные авторы, весьма ценящие свою репутацию среди более искушенных людей, едва ли осмелятся упомянуть прогресс, не заключив это слово в кавычки. Молчаливо подразумеваемая уверенность в благотворности прогресса, которая в последние два века служила признаком передового мыслителя, стала восприниматься как знак поверхностного ума. Хотя огромная масса людей в большинстве уголков мира все еще возлагает свои надежды на продолжающийся прогресс, среди интеллектуалов привычным стал вопрос, существует ли такая вещь вообще, или, по крайней мере, является ли прогресс желательным».
Хайек соглашается с тем, что за последнее столетие появились некоторые обманчивые и даже ложные примеры обоснования «законов прогресса», и опровержение такого рода обоснований было благотворным. Но он еще более твердо уверен в том, что вера в прогресс оправдана истори -чески и что императив нашего времени состоит в поддержке реальности прогресса в наш век. «Сохранение цивилизации в том виде, в каком мы ее знаем, зависит от действия сил, которые при благоприятных условиях приводят к прогрессу». Для Хайека цивилизация — это прогресс, а прогресс — это цивилизация. Конечно, наряду с благами, которые приносит прогресс знаний и которые в наши дни абсолютно необходимы для цивилизации на любом уровне, существуют и такие последствия прогресса, которые могут опечалить нас и оскорбляют наши эстетические, моральные или религиоз-
If
ные чувства. Хайек продолжает: «Вероятно, не существует ответа на вопрос, были бы мы хоть немного благополучнее и счастливее, если бы застыли на нынешней стадии развития, чем если бы остановились сто тысяч лет назад.
Но ответ на него не имеет никакого значения. Имеет значение успешное стремление к тому, что каждый раз кажется недостижимым. Человеческий разум подтверждает свою силу не плодами прошлых успехов, но жизнью в будущем и ради будущего. Прогресс — это движение во имя движения, поскольку именно в процессе обучения и обретения новых знаний человек наслаждается дарами своего разума».
Очевидно, для профессора Хайека идея прогресса служит духовной движущей силой современной западной истории, подобной протестантской этике (если не превосходящей ее) в том, что касается политического и промышленного развития западной цивилизации. Если его убеждение в самом деле таково, то он прав. Все исторические данные показывают, что подъем технологического, промышленного и коммерческого развития Запада, начавшийся в период Высокого Средневековья и, не считая эпизодических остановок, постоянно усиливающийся и притягивающий веру все большего людей, особенно их среднего класса, а к XIX веку затронувший буквально все стороны жизни, экономики, социального порядка, культуры и государственного управления, — этот подъем был в огромной мере результатом почти религиозной веры в восхождение человечества из прошлого в будущее. В огромной степени эта традиционная вера в интеллектуальный и культурный прогресс, поддерживаемый экономическим ростом и свободой, твердо укрепилась в умах американского народе, хотя, по-видимому, далеко не у большинства интеллектуалов. Снимите нынешние путы государственного регулирования с экономического предпринимательства, утверждают либертарианские прогрессисты, и экономический рост продолжится, неся с собой прогресс во всех сферах жизни.
Но это лишь одна форма либерализма, соединенного с прогрессом. Существует и другая, гораздо более популярная форма, особенно среди ученых, работающих в сфере общественных наук, которая считает политическое вмешательство самой сердцевиной экономического и социального
450
Часть II. Триумф идеи прогресса
I лава 8. Живучесть прогресса
451
прогресса. Я говорю о так называемом «новом либерализме», который считает ключом к прогрессу прямое использование планирующей, регулятивной и руководящей власти центрального правительства. Майкл Фриден в своей недавней работе «Новый либерализм» (Michael Freeden, New Liberalism) продемонстрировал, каким образом эта форма либерализма развилась в Англии, будучи в первую очередь результатом трудов двух верных поборников про -гресса, Дж. А. Хобсона (J. A. Hobson) и Л. Т. Хобхауса (L. Т. Hobhous). В США примерно в то же самое время работали Лестер. Т. Уорд (Lester Т. Ward) , ТорстейнВеб-лен (Thorstein Veblen) и Джон Дьюи (John Dewey), хотя читатели, безусловно, легко вспомнят и другие имена.
Новый либерализм, не уменьшая и не ослабляя поддержку личной свободы в том значении, которое придавали тому слову Милль и Спенсер и которое составляло Билля о правах в Конституции США, тем не менее увидел для государства роль, которую нельзя встретить в классическом либерализме XIX века. Хобсон в Англии, например, в молодости был горячим почитателем как «О свободе» Мил-ля, так и «Социальной статики» Спенсера. На протяжении всей жизни он оставался защитником гражданских и поли -тических прав граждан. Но, как отмечает Фриден, Хобсон, в основном благодаря своей увлеченности идеей развивающегося, прогрессирующего общества, пришел к убеждению, что сам либерализм положил начало прогрессивному раз -витию и должен быть изменен так, чтобы продолжить это развитие, в котором естественный процесс прогресса будет усилен и ускорен с помощью просвещенного политического законодательства. Хобсон умело воспользовался концепцией общественного организма, которую, по его собственному признанию, позаимствовал из социологии Спенсера. Но для Хобсона, в отличие от Спенсера, образ организма обозначал общественные функции, за которыми государство может надзирать и которые может регулировать наилучшим образом. Более медленное (хотя естественное и неотвратимое) развитие социальных условий человечества может получить дополнительные стимулы и усилить свое воздействие под влиянием разумного применения основных принципов общественных наук к экономике и обще-
452
Часть II. Триумф идеи прогресса
1
к
ству. Использование планирования и регулирования ничуть не означало для Хобсона опасности для свободы или для прогресса, а лишь то, что с помощью просвещенного государства и то, и другое будет возвеличено, а их воплощение ускорено.
Д. Т. Хобхаус — столь же удачный пример того, что означал новый либерализм. Он прославился исследованиями социальной эволюции и прогресса общества и никогда не терял веры в «законы» социального развития. Но он вдобавок пришел к убеждению, что для компенсации тягот, создаваемых промышленной системой, требуется большее применение государственной власти — для укрепления безопасности и свободы индивидов. Его работа «Развитие и цель» (L. Т. Hobhouse, Development and Purpose) стала краеугольным камнем в становлении его мышления. Опубликованная в 1913 году, она быстро стала, по сути дела, Библией нового либерализма. То, что Хобхаус в этой работе называет «условной телеологией», есть попросту сплав биологического, социального и морального прогресса, который происходил на протяжении бессчетных тысячелетий и который продолжит свой ход далее, с того рода планированием и правительственным управляющим воздействием, которые стали возможны, по его мнению, благодаря достижениям общественных наук. Только теперь, утверждает Хобхаус, впервые в истории человечество получило возможность использовать знания, а также демократическое государство в качестве средств ускорить достижение того, что он называл «социальной целью». Граница между новым либерализмом Хобсона, Хобхауса и их последователей в Англии, и демократическим социализмом фабианцев не всегда четко различима, но между центральными положениями, выдвинутыми новыми либералами, по крайней мере, первоначально, и ключевыми доктринами фабианства супругов Уэбб вместе с их сторонниками есть существенное различие. Как подчеркивает Хобсон в своих мемуарах, которые он написал в конце жизни, спенсеровский принцип личной свободы, усвоенный м в юности, оставался для него сияющим маяком, даже несмотря на то, что он пришел к выбору неспенсеровских методов его воплощения.
есть прогресса
453
Глава 8. Живуч
В Америке палеоботаник и социолог Лестер Уорд пришел к аналогичным идеям несколько раньше, чем Хобсон и Хобхаус. Для Уорда, как и для Хобхауса, прогресс Вселенной, цивилизации и человеческого разума был столь же реален и бесспорен, как и любой закон физики. Он точно так же вначале был впечатлен трудами Спенсера и никогда не прекращал восхищаться ими. Но к перечисленным Спенсером стадиям человеческого прогресса от прошлого к настоящему Уорд добавляет новую стадию, в которую западный человек еще только вступает, в которой возможна «целенаправленная эволюция» или прогресс. «Социальная целенаправленность» [social telesis] для Уорда так же, как и для его английских единомышленников, есть использование правительственной власти и образования для более точного управления, а также для ускорения естественного процесса развития. Одним словом, истинный либерализм для Уорда означал политическое и социальное планирование, просвещенное управление и концепцию правительства, одновременно и освобождающего, и защищающего своих граждан.
Торстейн Веблен тоже стремился соединить постоянную критику капитализма с эволюционно-прогрессист -ским объяснением. Почти всем известна жесткая критика, которой Веблен подверг правящий класс, ненаучный склад ума, господствующий в управлении экономической системой и то, что он считал проявлением иррационального отставания в необходимом развитии экономики и общества. Гораздо меньше людей понимает, насколько глубоко эта критика коренится во внутренне согласованной, последовательной теории прогресса. Веблен очень рано был очарован теориями развития, ассоциирующимися с Гегелем, Марксом и многими английскими антропологами. Во всех работах Веблена, от «Теории праздного класса» (Theory of the Leisure Class, 1899), через «Инстинкт мастерства и состояние промышленных ремесел» (The Instinct of Workmanship and the State of the Industrial Arts, 1914) и до «Инженеров и системы цен» (The Engineers and the Price System, 1919), присутствует неизменный, постоянно используемый фундамент, имеющий эволюционный и, более того, эволюционно-антропологический характер. Именно
I?
исходная теория человеческого прогресса Веблена, изобилующая ссылками на значительное число стадий, привела его к убеждению, что в его время имели место некоторые существенные задержки в прогрессе (такие как доминирование капиталистических менеджеров над учеными), и последующему выводу, что только путем расширения власти правительства, распространения законодательства на области человеческой жизни, прежде свободные от такого законодательного руководства, и предоставления возможности разуму, а не одним только экономическим интересам, управлять человеческими жизнями, можно одновременно ускорить обычный эволюционный прогресс и улучшить социальные условия большого числа людей в капиталистическом обществе.
«Инстинкт мастерства» Веблена представляет в наиболее систематическом виде его теорию человеческого прогресса и стадий прогресса. Самая ранняя из них, которую он называет «состоянием дикости», в значительной мере напоминает «первобытный коммунизм» в марксистском мышлении, хотя Веблен, безусловно, позаимствовал свой взгляд на самое раннее состояние человечества, когда не было ни частной собственности, ни войны, из работы Льюиса Моргана «Древнее общества». Из этого изначального состояния человечество развивается, говорит нам Веблен, в «хищническое общество», первой фазой которого было «варварство» с господством военного класса и класса священников. За ним последовало «денежное общество», которое началось с ремесел и постепенно развилось до эпохи машин. Приход последней впервые в истории позволил разуму, в основном представленному инженерами и учеными, гуманно и рационально направлять процессы эволюцион -ного прогресса.
Третьей главнейшей интеллектуальной фигурой, ответственной за трансформацию классического либерализма в Америке, был Джон Дьюи. В трактовке прогресса У Дьюи гораздо меньше формального и систематического, чем у Уорда и Веблена, но почти вся его деятельность пронизана прогрессистским эволюционизмом. Он начал свою интеллектуальную карьеру почти полным гегельянцем. И хотя он в итоге отказался от этой философии, без
454
Часть II, Триумф идеи прогресса
лава 8. Живучесть π
рогресса
455
понимания раннего гегельянства Дьюи сложно объяснить его сопротивление всем формам дуализма на протяжении всей жизни, его концепцию свободы как реализации внутренних потенций индивида, когда главная цель образования и других институтов состоит в помощи этой реализации, и, возможно, самое важное, — его представление о том, что все нормы, законы и ценности находятся в динамическом процессе становления.
Подобно У орду и Веблену, Хобсону и Хобхаусу, Дьюи твердо верил в использование интеллекта в целях рациональной прогрессивной реформы. Он отстаивал свободу столь же основательно и непрерывно, как и любой другой со -здатель нового либерализма, но главным смыслом того, что он сам и другие характеризовали как «инструментализм»в его мысли , была идея использование мышления и планирования в качестве дополнения к естественным процессам общественной жизни и изменений. Его «Демократия и образование» (John Dewey, Democracy and Education, 1916) является, разумеется, классической работой в истории того, что стало впоследствии называться «прогрессивным образованием». Дьюи не может нести ответственность за нелепости и глупости, которые со временем стали отличительными чертами образовательного прогрессизма последователей Дьюи, но факт остается фактом: уверенность в естественном прогрессе лежит в основе всех публичных заявлений Дьюи относительно социальной реформы, образования и морали.
Одним словом, старые и новые либералы и Европы, и Америки никогда не сомневались, по крайней мере, до недавнего времени, что существует прогресс, который легко увидеть в долгой борьбе человека за освобождение от страданий, порождаемых бедностью, уязвимостью и лишениями, и в движении, с целью добиться этого освобождения, к весьма интервенционистскому, гуманитарно-ориентированному и проводящему определенную стратегию политическому государству. В Америке Теодор Рузвельт, а затем Вудро Вильсон сделали президентство тем, что первый называл «великолепной кафедрой» для проповедования прогресса путем политического вмешательства. Вплоть до конца 50-х годов XX века либералы редко отказывались
щ
от возможности облечь свою веру в государственное планирование и контроль над экономикой в риторику прогресса. Возможно, они нечасто обладали тем панорамным взглядом на прогресс, который был свойствен их предшественникам Хобхаусу, Уорду и Веблену, но весьма многозначительным является тот факт, что слово «прогрессивный» стало все более предпочтительным прилагательным для описания их трудов и рекомендованной ими политики, а прилагательные «реакционный» и «регрессивный» всегда были под рукой для использования против их оппонентов. Ту же веру в прогресс можно видеть в радикализме XX века. Знаменитая фраза Линкольна Стеффенса (Lincoln Steffens) «я видел будущее, и оно работает», которую он сказал по возвращении из России вскоре после большевистской революции, коренится в философии экономического прогресса, которая была если не создана, то увековечена Марксом и Энгельсом. Именно эта революция, соперничающая по значимости с Французской революцией концаXVIII века в качестве стимула веры в прогресс, более любого другого события XX века подтвердила (или, по-видимости, подтвердила) социалистическую и коммунистическую веру в неизбежность окончательного загнивания и умирания капитализма и установления на Земле прогрессивного господства социализма. Радикальная литература большей части XX века — это литература светского милленаризма. Разумеется, в том деле должна использоваться стратегия (стратегия бунтов, забастовок и организации рабочего класса в качестве средств подготовки революции), но эта стратегия черпала свою убедительность для интеллектуалов и части рабочих из философии прогресса, на которой она основывалась. Как бы ни оценивать ее с точки зрения морали, едва ли где-либо еще в XX веке можно найти более мощное утверждение прогресса человечества, чем в книгах, статьях, манифестах и речах социалистов и коммунистов. (Кстати, я полагаю, что самое большое различие между радикализмом первой половины века и тем, который начал расцветать в 60-е годы в кампусах, санкционируя вандализм и террор, сводится к вере в неизбежное прогрессивное движение к социализму. Такой веры в «новом радикализме» несравнимо меньше.
456
Часть II. Триумф идеи прогрессв
Глава 8. Жи
вучесть прогресса
45 7
И ее стало еще меньше, насколько можно судить, в радикализме сегодняшнем).
Для значительного числа радикалов и новых либералов Великая депрессия имела такое же значение, какое имели голод, эпидемии и другие катастрофы для иоахимитов и других хилиастов Средневековья. Она, как и катастрофы прошлого, по самой своей силе и масштабу представлялась тем самым временем мучений, лишений и раздоров, которое и в Откровении Иоанна Богослова, и в «Капитале» Маркса объявлялось неизбежной прелюдией к наступлению миллениума.
Но не будем забывать и того засвидетельствованного факта, что во время депрессии многие миллионы американцев сохранили веру в прогресс, абсолютно не требующую радикальных, милленаристских обоснований, а лишь неизменной веры в базовые американские ценности и институты. В 1933 году, в самой нижней точке депрессии, город Чикаго устроил всемирную ярмарку с целью отметить «Столетие Прогресса». Когда в 20-е годы Роберт и Хелен Линд впервые посетили Манси, (штат Индиана) для проведения своего классического исследования «Средний город» (Robert and Helen Lynd, Middletown), они обнаружили там веру в прогресс, религиозную по своему характеру. Еще более удивительно, что, когда семья Линд вновь посетила Манси во время Великой депрессии, чтобы подготовить свой «Преобразующийся Средний город» (Robert and Helen Lynd, Middletown in Transition), они обнаружили, что уверенность в прогрессе по большей части никуда не исчезла.
Не забудем также и технократов, о которых Уильям Е. Эйкин недавно написал захватывающее исследование. Технократы процветали в 30-е годы XX в.и насчитывали среди своих членов нескольких выдающихся инженеров Америки. Для того чтобы прогресс продолжился, утверждали технократы, следует заменить бизнесменов инженерами в роли хозяев экономики. Эта идея была так привлекательна, что даже столь выдающийся инженер, как Вальтер Рау-тенштраух (Walter Rautenstrauch), заведовавший кафедрой инженерного дела в Колумбийском университете, помог с молчаливого согласия университета сформировать Коми -
458
Часть II. Триумф идеи прогресса
Ψ
тет по технократии на высшем уровне. Нельзя сказать, что во времена депрессии технократия как движение обладала общенациональным влиянием, подобно другим движениям имевшим более непосредственный социальный и экономический характер (как, например, движение доктора Таунсенда), но тем не менее оно оказывало влияние, следы которого не исчезли полностью даже сегодня. И среди интересов тех, кто входил в ряды технократов, первостепенным был интерес к прогрессу человечества, а также вера в то, что прогресс может быть продолжен и ускорен при условии передачи государственной власти инженерам.
В чем-то подобными американскими технократическими пророками прогресса этих двух десятилетий были английские ученые, ориентированные на марксизма, которые проповедовали евангелие прогресса, осуществляемого посредством науки, причем в слово «наука» вкладывали гораздо более широкое значение, чем мечта технократов, одержимых инженерией. В их числе так же, как и в американской группе, были некоторые выдающиеся биологи, химики и физики своего времени: Дж. Д. Бернал (J. D. Вег-nal), Джозеф Нидхэм (Joseph Needham) и другие. Все они усвоили марксистскую доктрину прогресса, и то, что они добавили к вере в грядущее бесклассовое общество, лишенное частной собственности и капиталистов, было убеждение, напоминающее скорее Конта, чем Маркса, согласно которому ученые будут и должны играть главенствующую роль в обществе. Для них, как и для технократов, а также и для новых либералов, проблема состояла не в осуществлении прогресса, а лишь в приведении в действие того, что уже латентно присутствовало в обществе, в ускорении, которое произошло бы естественным образом, если бы не некоторые искусственные препятствия, в основном экономические и налоговые, возникшие в результате слепоты капиталистов и руководителей промышленности.
До сих пор речь шла об Америке и Западной Европе. Но давайте рассмотрим текст Программы КПСС 1961 года, составленный в пропитанном марксизмом Советском ^оюзе. Мы узнаем из нее, что «всемирно-исторический поворот человечества от капитализма к социализму, начатый Октябрьской Революцией, — закономерный результат
459
лава 8. Живучесть прогрес
развития общества... Столбовая дорога к социализму проложена. По ней идут уже многие народы. По ней рано или поздно пойдут все народы... Утвердятся гармоничные отношения между личностью и обществом... Семейные отношения... будут целиком строиться на чувствах взаимной любви и дружбы».
У нас нет способа узнать, сколько русских, знакомых с этими высокопарными утверждениями, не чувствуют себя разочарованными и преданными, когда оглядываются вокруг себя; но было бы чрезвычайно странно, если бы в Советском Союзе совсем не было искренне верящих во все то даже сегодня.
А вот и другое сходное заявление, прозвучавшее из другого крупного коммунистического государства нашего времени, — из Китая. Его сделал Лю Шаоци, который примерно двадцать лет назад был секретарем Коммунистической партии Китая. Описывая Китай, созданный Мао, Лю Шаоци заявляет, что «это дорога, по которой неизбежно должно пойти все человечество в соответствии с законами развития истории». Сегодня западноевропейские и американские марксисты, как правило, сталкиваясь с такого рода порождениями ясно высказанного Марксом утверждения неизбежности прогрессивного движения к социализму, либо игнорируют их, либо испытывают неловкость и находят прибежище в «гуманизированной» версии Маркса, имеющей сегодня хождение на Западе, — Маркса «прак-сиса». Однако в коммунистических регионах мира все это видится иначе.
Подчеркивание законов исторического развития в двух приведенных цитатах наводит на мысль об еще одном обиталище исторической идеи прогресса. Я имею в виду веру в то, что называется «социальной эволюцией» или «общественным развитием». Эти термины, которые появились в XIX веке, тем не менее имеют весьма современный статус в общественных науках. Прежде, в начале XX века, считалось, что это проявление идеи прогресса XIX века уже мертво, чему послужила уничтожающая критика соответствующей методологии, содержащаяся в работах таких выдающихся мыслителей, как антропологи Кребер, Лоуи, Редклифф - Браун и Малиновский, специалисты по
460
Часть II. Триумф идеи прогресса
Чг
сравнительной истории Флайндерс Петри, Ф. Дж. Теггарт, Тойнби, Шпенглер и многие другие.
Но за последние годы мы наблюдаем заметное возрождение социального эволюционизма XIX века в работах социолога Толкотта Парсонса и его последователей, а также в трудах антрополога Лесли Уайта и его учеников. Многое в этих работах может казаться сходным с современной эволюционной теорией в биологии, но, не считая нескольких фраз, позаимствованных социологами из эволюционной биологии, никакого сходства нет вообще; любой биолог-эволюционист сразу подтвердит это, как только ознакомится с различными изложениями теории социальной эволюции. Самая большая разница между теорией эволюционной биологии и теории социальной эволюции в том, что первая прямо и незыблемо основывается на дарвинской теории естественного отбора, соединенной с принципами генетики, первоначально установленными Менделем в середине XIX века и существенно развитыми и усовершенствованными в нынешнем веке. Эволюционная биология неотделима от теории популяционной статистики, в то время как социальная эволюция в том виде, в каком она встречается в XIX веке и сегодня, имеет неустранимо типологический характер: она имеет дело не со средними арифметическими, не со статистическими показателями для больших популяций и не с созданием в лабораторных условиях популяций , к которым применяются эти средние показатели, но с культурами, цивилизациями, институтами и другими структурами или типами. Социальный эволюционист по природе своей неизбежно является типологом. И, как пишет гарвардский биолог Эрнст Майр [Ernst Mayrj, «многие основополагающие понятия синтетической теории [в эволюционной биологии], такие как естественный отбор и популяция, не имеют смысла для специалиста по типологии». Попросту не существует каких - либо теоретической или реальной взаимосвязи между тем, чем заняты генетик или молекулярный биолог при исследовании эволюции и видообразования, и тем, что социолог или антрополог делает со своими классификациями или категоризациями целых Цивилизаций или институтов, разбросанных по всему миру и на протяжении всей истории.
сть прогресса
461
Глава 8. Живуче,
Осмелюсь утверждать, что в наше время истинная причина привлекательности социальной эволюции и главная причина недавнего возрождения систем, не слишком отличающихся от систем Конта, Маркса и Спенсера, имеет ло-ралъный характер. Панорама, обеспечиваемая построениями так называемой социальной эволюции, стимулирует стремление к единству, к чувству общности между нациями и всеми «стадиями» прошлого и настоящего в долгой саге существования человечества. Социально-эволюционные теории настоящего времени выполняют, только в светских терминах, точно ту же функцию, которой служила для Св. Августина его доктрина единства человечества и его теория шести стадий, или эпох, уже пройденных человечеством, и двух, лежащих впереди. Одним словом, идея прогресса в настоящий момент имеет значительное число последователей в общественных науках в лице тех, кто по своим моральным убеждениях и интеллектуальным инте -ресам привержен той или иной схеме социальной эволюции. К сторонникам этого современного проявления философии прогресса должны быть отнесены марксисты и другие радикалы, старые и новые либералы и даже консерваторы.
Сохраняющуюся приверженность к этой философии можно встретить в значительной степени в западном (и особенно американском) восприятии остальной части мира. В частности, философия прогресса прослеживается в основаниях нашей международной политики и нашего чувства своей миссии в мире. Сегодня можно выделить две различные и далее противоположные перспективы (обе, впрочем, твердо покоящиеся на основании исторической идеи прогресса). С одной стороны, в продолжение старого, довольно обветшавшего представления, бытует убеждение, что основные западные ценности, а также политические и экономические структуры не только превосходят все, что имеется в остальной части мира, но и являются символами того, что незападные страны должны будут со временем узнать и обязательно узнают, когда эти ценности разовьются или будут развиты теми, кто обучался и приобрел опыт в рамках западной традиции. Обилие в сфере общественных наук фондов и правительственных учреждений, основывающих свою деятельность на таких понятиях, как
«слаборазвитые страны», «модернизация» и «развитые страны» — это дань сохраняющейся в западных странах власти идеи прогресса.
На Западе существует, однако, и другая, диаметрально противоположная точка зрения, которая возникла после Второй мировой войны и также имеет корни в философии прогресса. Согласно этой точке зрения, Запад больше не следует воспринимать как авангард прогресса. Напротив, в основе этой позиции лежит описание западной цивилизации в терминах увядания и упадка. Заявляется, что истинный прогресс нужно искать в так называемых незападных разновидностях социализма, особенно в странах «третьего мира». Провозглашается, что эти народы представляют нам зрелище истинного марша прогресса, колонну которого возглавляет Китай или Советский Союз. Вопросы практические (внешняя политика США) и идеологические (права человека в мире) рассматриваются и решаются в свете убежденности в том, что социализм, несмотря на нынешние репрессии против жизни и свободы, представляет собой истинный путь в будущее.
Одним из наиболее интересных явлений, доставшихся в наследство от старой идеи прогресса, стало то, что принято называть футурологией. Последняя точно так же неотделима от своего основания в виде воображаемого прогресса, который тянется из прошлого в настоящее и в будущее. Большие надежды возлагаются на компьютерные технологии, которые, как торжественно заявляется, позволяют нам научно предвидеть то, о чем какой - нибудь Токвиль и Маркс в прошлом могли только догадываться. Но в реальности мы все еще действуем точно так же, как действовали пророки Токвиль и Маркс, когда они устремляли свой взгляд в будущее. Можно распознать некую очевидную историческую тенденцию: это может быть эгалитаризм, как в случае с Токвилем, или, как у Маркса, классовая борьба, результатом которой должно стать абсолютное господство пролетариата, а затем — социализм. Хотя выводы из предсказаний 1оквиляи Маркса различны, они являются результатом абсолютно одинакового метода, который состоит в ухватыва-нии какого-либо аспекта настоящего, представляющегося доминирующим, и затем в проецировании его на будущее.
462
Часть И. Триумф идеи прогресса
I-
t_^, лава 8. Живучесть прогресса
463
В основе своей футурология не претерпела изменений. Несмотря на все заклинания по поводу компьютерных наук, систематики, институциональных исследований и эконо-метрических моделей, из которых исходят сегодняшние предсказатели, она по существу является все той же идентификацией тенденции или тенденций настоящего и продолжения их в будущее со всеми модификациями, которые могут дать проницательность и интуиция.
Хотя многие из подобных проекций, созданных в наше время, становятся все более пессимистичны по причинам, о которых я скажу позже, в них все еще содержится удивительно большая доля оптимизма. Можно вспомнить, что первый прогноз Римского клуба, теперь уже ставший достоянием истории, согласно которому будущее планеты виделось довольно мрачным, был громко раскритикован, в результате чего второе предсказание Римского клуба было куда более оптимистичным, хотя некоторые из его предпосылок, особенно по поводу щедрости богатых наций к бедным регионам мира в будущем, оставляюту критически настроенного читателя ощущение пустого оптимизма.
В следующей главе мы рассмотрим некоторые из многочисленных предсказаний неизбежного конца экономического роста и доступности природных ресурсов и продовольствия. Но при этом полезно держать в уме, что идеи, защищающие, оправдывающие и предсказывающие положительную динамику длительного, продолжающегося экономического прогресса имеют в настоящее время широкое хождение. Эрнест Бекерман в своей работе «В защиту экономического роста» (Ernest Beckerman, In Defense of Economic Growth) искусно суммировал и синтезировал (и в значительной степени добавил от себя) доводы, подтверждающие твердость фундамента, на котором могут основываться и на деле основываются предсказания долгосрочного процветания, продолжающейся доступности ресурсов и продовольствия, а также непрерывного экономического роста. Вера в экономический прогресс ни в коей мере не умерла! Еще совсем едавно, в 1969 году, некто С. Бреннер написал в «Краткой истории экономического прогресса» (S. Brenner, A Short History of Economic Progress) следующее: «Представляется, что экономический
прогресс вполне может быть органическим процессом, подобным другим процессам, имеющим место в различных формах биологического развития. Раз начавшись, он будет расти и разносить свои семена все шире и шире, по все более обширным частям мира — там и тогда, где и когда для этого есть подходящие условия». Ни один экономист классической школы, ни один манчестерский публицистXIX века не смог бы сказать лучше.
Герман Кан в работе «Следующие 200 лет» (Herman Kahn, The Next 200 Years) тоже приводит систему убедительных и изощренных аргументов в пользу высокой вероятности продолжения прогресса в течение предстоящих десятилетий. Его подход нельзя назвать некритическим: он хорошо знает, что катастрофы, в том такие духовные и моральные «катастрофы», такие как внезапное исчезновение воли к жизни и труду или охатывающая умы неискоренимая скука, могут сделать ошибочными самые светлые предсказания. Но если оставить в стороне эти возможные катастрофы, то, утверждает Кан, у нас уже сейчас имеется в наличии достаточно ресурсов, и еще больше ресурсов появится благодаря использованию методов поиска и обнаружения, разработка которых уже на подходе в науке и технологии. Поборники экономического роста превзойдут числом тех, кто выступает против него, желание работать будет, как правило, успешно противостоять искушениям праздности, и, хотя периодически будут случаться перерывы и даже откаты назад, перспективы продолжения прогресса остаются превосходными, по крайней мере, в отношении следующих двух столетий.
Оптимизм Кана имеет гораздо более широкую поддержку в народах США и Западной Европы, чем можно подумать, судя по нашим ежеквартальным интеллектуальным журналам. Исследования общественного мнения и опросы класса высокопрофессиональных специалистов и менеджеров выявляют значительную степень уверенности в будущем прогрессе в том, что касается экономического роста, жизненного уровня и развития знаний. Единственное препятствие, упоминавшееся неоднократно, — это ограничение возможностей для роста и развития (преимущественно имекнцее политический характер) . Но в целом убеждения именно
464
Часть И. Триумф идеи прогресса
Глава 8. Живучесть прогресса
465
таковы. Или, если говорить о моменте написания той книги, таковы они были до последнего времени.
Есть и другие выражения продолжающейся в XX веке веры в прогресс. И в наши дни существуют представители того рода регламентации и применения власти во имя неких прогрессивных идеалов, вроде тех, которые мы встречали в XIX веке в теориях Конта, Фурье, Кабе, Маркса и их последователей. Я говорю о большом и все увеличивающемся числе «коммун», не слишком отличающихся от утопических общин прошлого века. На первый взгляд, они могут показаться не более чем проявлениями эскапизма. Но они также символизируют веру в человеческий прогресс, которому для продолжения требуется только побуждение и пример (по крайней мере, если говорить о серьезных, самоотверженных и морально убежденных коммунах и оставить в стороне такие извращения и ужасы, как «семья» Мэ-нсона и Джонстаун).
Также никуда не исчезла и не собирается исчезать расистская теория прогресса. Вера вангло-саксонство и в нордическую расу, а также в евгенику, в средства защиты чистоты расы была сильна в первые десятилетия XX века, о чем свидетельствует необычайная популярность «Шествия великой расы» Мэдисона Гранта и «Цветной прилив» Лотропа Стоддарда (Lothrop Stodard, Rising Tide of Color). Эти книги одновременно предупреждали о расовой основе прогресса и вновь утверждали ее. Об успехе (и кошмаре) прогресса, понимаемого как расизм, в нацистской Германии нечего и говорить.
Еще одним признаком влияния идеи прогресса на умы американцев в наш век является безграничная популярность слова «прогрессивный». Даже в нынешние беспокойные времена, полные разочарований и нервных срывов, индивиды наблюдают явное нежелание, чтобы их воспринимали как «непрогрессивных». Вряд ли можно вспомнить хотя бы одну сферу американской жизни в XX веке, в которой вера в прогресс не была бы выражена радостным использованием слова «прогрессивный». Вначале века существовала Прогрессивная партия, в конце 1940-х годов — совершенно не связанная с ней Независимая прогрессивная партия. Ноя не припомню партии или соци-
?
ального движения, которое не провозглашало себя, часто и громогласно, более прогрессивной (читайте: «в большей степени идущей в ногу с продолжающимся прогрессом»), чем все остальные. Как забыть громко восхваляемое и столь почитаемое бессчетным числом педагогов «прогрессивное образование»? Были и продолжают существовать «прогрессивные» музыка, театр, поэзия, джаз, живопись, архитектура и т.д. Всегда подразумевается, что все то, что наречено прогрессивным, находится в авангарде и удерживает позиции, к которым естественный ход прогресса со временем приведет других. Поклонение новому, зачастую бездумное, во всех сферах имеет в основе, осознанно или нет, философию прогресса, которая по самой своей природе объявляет новое и последнее наивысшим в восходящей временной прогрессии.
Футуристическая литература, научная и прочая, также содержит поразительный оптимизма в отношении будущего. Иногда мы склонны считать, что «О, дивный новый мир» Хаксли и «1984» Оруэлла задали образец уныния и подавленности, которому следуют почти все последующие художественные вторжения в будущее. Но это далеко не так. В то время, когда я пишу эту книгу, кинофильм «Звездные войны» (который на самом деле показывает нам чудесное и захватывающее будущее, с романтическими отношениями, привлекательными мужчинами и красивыми женщинами, весьма дружелюбными механическими существами и даже полицейскими и ворами, преследующими друг друга в отдаленных галактиках, и многим другим, с чем мы хорошо знакомы) бьет рекорды по кассовым сборам. Ежегодно появляется бесчисленное множество научно-фантастических романов и рассказов, которые нельзя не счесть в высокой степени оптимистичными. Майкл Вуд несколько лет назад заметил в статье в The New York Review of Books: «Это, возможно, не та научная фантастика, которую любят интеллектуалы, но именно такую читают фанаты». Следует подчеркнуть, что у Артура С. Кларка гораздо больше от Жюля Верна, чем от Оруэлла!
Ив нашем веке никогда не было недостатка в своих жрецах прогресса знаний. Сэр Джулиан Хаксли, внук I • X. Хаксли (Гексли), не менее уверенный в неизбежности
466
Часть II. Триумф идеи прогресса
i*
?I лава 8. Живучесть
прогресса
167
прогресса, чем его предок, подтверждает квазиавтономную природу науки. «Как только наука достигает состояния, в котором наличествует внутренне согласованная теорети -ческая база, она неизбежно (при условии, что ей не мешают власти) продолжает совершать дальнейшие открытия и расширять сферу применения своей теории». С этим неизбежным увеличением знаний, продолжает Хаксли, должно усиливаться и господство над природой и в связи с этим — «эффективные, прогрессивные изменения» в наших отношениях с природой и друг с другом. Естественный отбор нельзя остановить, но, утверждает Хаксли, при наличии научных знаний о его процессах ничто не помешает нам управлять им и, так сказать, направлять его к появлению еще более совершенных людей.
Сэр Джулиан Хаксли не одинок в своем оптимизме. Еще один внук викторианского поборника прогресса, физик сэр Чарльз Дарвин, говорит нам, проникая взором в будущее: «...возникнут огромные хранилища знаний, далеко превосходящие все, что мы можем себе представить теперь, и интеллектуальное состояние человека поднимется на невиданные высоты. ХЛ порой новые открытия будут на какое-то время освобождать человеческий род от его страхов, будет приходить золотой век, когда многие смогут некоторое время свободно создавать чудесные цветники в науке, философии и искусстве».
Даже сферу изобразительного искусства историк искусств. Сьюзи Габлик, в книге «Прогресс в искусстве» (Suzi Gablik, Progress in Art) недавно объявила сферой явно наблюдаемого прогресса. Она пишет, что аналогично трем стадиям в развитии сознания человека необходимо различать в европейском прошлом три «гигантских периода истории искусств»: антично-средневековый период, Возрождение и современность (модерн). Первая стадия, по ее словам, была способна лишь на статическую репрезентацию. На второй стадии, т.е. в эпоху Возрождения, художник, значительно превосходя своих древних и средневековых предшественников в умении работать с пространством, был ограничен миром непосредственного восприятия. Только на третьей, современной стадии, у художника появилась, наконец, возможность освоить простран-
J
ство и перспективу, используя средства, предоставленные современной логикой и математикой, и тем самым продвигая изобразительное искусство далеко за пределы всего, что было известно прежде.
Не представляю, сколько художников, искусствоведов и историков согласятся с этим мнением; возможно, таких нет и вовсе. Однако гораздо более интересной, чем сам тезис Габлик, является поразительная параллель, существующая между этим тезисом и доводами сторонников «новых» в споре XVII века, о котором мы уже говорили. Они точно так же основывались на положении, что, поскольку искусство есть форма репрезентации или интерпретации человека и природы, то все успехи, достигнутые в области знаний о человеке и природе, должны были привести в XVII веке к рождению искусства, превосходящего искусство Афин времен Перикла.
Завершим эту главу вопросом: есть ли или были ли в нашем веке философы истории, для которых прогресс человечества имел то же позитивное значение, что и в работах Конта и Спенсера? Иными словами, имелись ли крзшные философы, посвятившие себя построению цельной системы, опиравшейся на прогресс? Наум приходит, по крайней мере условно, покойный А. Дж. Тойнби. Его монументальная работа «Постижение истории» (A. J. Toynbee, A Study of History) строится вокруг неошпенглерианской панорамы циклических подъемов и упадков двадцати одной цивилизации (вместо восьми шпенглеровских), ив ней делается сильный акцент на феномены упадка и вырождения в истории; и все же она оставляет у читателя ощущение восхождения человечества стечением времени, причем каждый последующий цикл происходил на несколько более высоком уровне, чем предыдущий. У читателя остается надежда на то, что, если духовные ценности придут на смену современному господству материалистических побуждений, особенно порождаемых технологиями, можно ожидать дальнейшего восхождение в будущем. Но Тойнби все меньше и меньше был уверен в таком будущем: взять хотя бы его последнюю книгу «Человечество и мать-Земля: очерки по истории мира» {Mankind and Mother Earth: A Narrative History of the World) и ее заключительные
468
Часть II. Триумф идеи прогресса
Глава 8. Живучесть прогресса
469
абзацы, и в любом случае его magnum opus* всегда будет более всего известен своей плюралистической, циклической моделью мировой истории. У Тойнби не найти ничего аналогичного тому, вокруг чего строили свои системы такие философы линейного прогресса, как Конт, Маркс, Тайлор и Спенсер.
Я осмелюсь предположить, что в XX веке существовал лишь один такой философ истории: Пьер Тейяр де Шарден. Франк Мануэль, безусловно, прав, когда пишет, что «все больше и больше покойный Тейяр де Шарден оказывается центральной фигурой этого космического мифа XX века, простершей руки, чтобы объять и английских биологов-гуманистов, и французских марксистов».
Он был одновременно и уважаемым ученым (палеонтологом), и членом ордена иезуитов. Большая часть его научных работ была сделана в Китае. Он был участником открытия синантропа и прославился своими исследованиями азиатских осадочных отложений и стратиграфических корреляций с окаменелостями. Однако его интерес все больше обращался к философии истории в космическом масштабе. Именно философия прогресса лежала в основе и современ -ной науки, и августинианского католицизма. Для Тейяра де Шардена не существовало дисгармонии между верой в суверенного Бога и полным приятием данных и заключений эволюционной геологии и биологии. В его трудах сливаются наука и христианство. Его самая известная работа — книга «Феномен человека», опубликованная во Франции в 1939— 1940 годах и переведенная на английский язык для публикации в 1959 году, всего за четыре года до его смерти. Сэр Джулиан Хаксли был очарован идеями Тейяра де Шардена и написал длинное предисловие к английскому изданию. Показателен следующий отрывок из предисловия Хаксли: «Как только он [Тейяр де Шарден] понял и принял факт человека как феномена эволюции, для него открылась дорога к новой всеобъемлющей системе мышления. Оставалось сделать максимально полные выводы из его центральной концепции человека как вершины эволюции на Земле и применить заключения, следующие из этого подхода, в как
Главный труд (лат.). — Прим. перев.
1
можно большем числе областей. Биолог, возможно, сочтет, что в «Феномене человека» он уделил недостаточно внимания генетике, а также возможностям и ограничениям естественного отбора; теолог — что его подход к проблемам греха и страдания неадекватен или, по крайней мере, неортодоксален; представитель общественных наук — что он не принял во внимание значительное число фактов политической и общественной истории. Но он полагал, что имелась потребность именно в широкой и всеобъемлющей трактовке. Именно этот труд он взял на себя в «Феномене человека». На мой взгляд, он достиг поразительного успеха и открыл обширные области мысли для дальнейших исследований и подробного картирования».
Для Тейяра де Шардена вся космическая история яв -ляется историей прогресса, определяемого действием всех эволюционных процессов в направлении создания, а затем все большего совершенствования человека. Прогресс начался в рамках того, что Тейяр де Шарден называет «биосферой», т.е. сферой органической жизни во всей ее полноте; затем, с появлением человека, он перешел в «ноосферу», царство человеческого интеллекта. Последняя, по Тейяру, накладывается на первую. Именно ноосфера служит ареной, на которой происходит все ускоряющееся «очеловечивание» мира, т.е. психосоциальное доминирование человека надо всем эволюционным процессом. Именно это «очеловечивание» служит Тейяру залогом дальнейшего совершенствования мира и человеческого общества. Я ограничусь лишь несколькими характерными отрывками, взятыми из его посмертно опубликованной книги «Будущее человека» (1959), в которой он стремился расширить выводы из его более ранней и более знаменитой работы «Феномен человека».
«Если нам нужно найти определенный ответ на вопрос об объективно существующем прогрессе Вселенной, мы должны сделать это, исходя из наименее благоприятной позиции, т.е. представив себе мир, эволюционные способности которого сконцентрированы в человеческой душе и ограничены ею. В таком случае вопрос о том, развивается ли еще Вселенная, становится вопросом о том, находится ли все еще человеческий дух в процессе эволюции. На это
470
Часть 11. Триумф идеи прогресса
1 лава 8. Живучесть прогресса
471
я отвечу без сомнений: «Да, находится». Природа человека плывет в полноводном потоке объективно существующего изменения. Но, чтобы понять это, необходимо (а) не сбрасывать со счетов биологическую (морфогенетичес-кую) ценность моральной деятельности и (б) принять органическую природу индивидуальных отношений. Тогда мы увидим, что обширный процесс эволюции вокруг нас действует не переставая, но что эта ситуация заключена в пределах сферы сознания (и коллективного сознания).
Огромное превосходство над первобытным человеком, которого мы достигли и которое наши потомки увеличат в степени, которую, возможно, мы даже не можем себе представить, находится в сфере самопознания; в нашей растущей способности располагать себя в пространстве и во времени вплоть до осознании нашего места во Вселенной и ответственности перед ней.
Я не претендую на роль пророка. Более того, я как ученый знаю, насколько опасно продолжать линию за пределы фактов, т.е. экстраполировать. И все же я верю, что, основывая аргументацию на нашем общем знании мировой истории на протяжении 300 миллионов лет, мы можем, не теряясь в тумане спекуляций, выдвинуть следующие два утверждения.
Во-первых, человечество все еще демонстрирует, что оно обладает резервом, внушительным потенциалом концентрации, т.е. прогресса... Если судить по тому, чему насучит история о других группах живых существ, то у него [человечества] впереди, исходя из органической точки зрения, несколько миллионов лет жизни и развития.
Все подводит нас к убеждению, что оно действительно располагает обширным запасом времени, необходимым для нормальных достижений эволюции. Земля далеко не завершила свою планетарную эволюцию. Мы можем представить себе любые виды несчастий (катастроф, болезней), которые могут теоретически положить конец эволюционному прогрессу: но остается тот факт, чтозаЗОО миллионов лет Жизнь парадоксальным образом процветала в Невозможном. Разве это не предполагает, что ее развитие может поддерживаться чем-то вроде соучастия со стороны «слепых» сил Вселенной, т.е., что оно является неумолимым?»
Τ
Любопытно, что перед смертью Тейяр де Шарден соприкоснулся с марксизмом. По-видимому, он мало читал Маркса или марксистов, но о марксизме знал достаточно, чтобы почувствовать, хоть и смутно, сходство между идеями Маркса и его собственными. Его интерпретация Маркса имела много общего с той, которая ныне популярна среди интеллектуалов Запада и основывается на представлении о Марксе- «гуманисте», а не о Марксе-детерминисте. В одном показательном фрагменте Тейяр де Шарден заявляет, что марксизму придает силы стремление не к простой социальной справедливости, а к «жажде более полного бытия, «сотворения» человека на Земле». Он продолжает:
«Наша вера в Бога поднимает в нас прилив человеческих надежд, и именно в эти изначальные жизненные соки мы должны погрузиться, если хотим общаться с нашими братьями, которых мы мечтаем объединить... Разве двум крайностям, марксизму и христианству, не суждено, несмотря на их противоположные понятия, встретиться на пути к одной и той же вершине, поскольку они оба одухотворены одной и той же верой в человека?»
Уже из этих слов можно понять спор, ведущийся до сих пор вокруг работы Тейяра де Шардена. Даже до предсказания конечного воссоединения христианства с марксизмом его труды по эволюции и прогрессу стали предметом критического внимания Ватикана. Он в известной степени был наказан за «ошибки», хотя не с той строгостью, которая помешала бы ему продолжить работу. После его смерти Ватикан предостерег католиков о том, что идеи Тейяра де Шардена не следует принимать полностью или некритично. Что касается его видения будущего единства христианства и марксизма, то это просто отражение его убеждения в том, что марксизм стал одной из главенствующих мировых религий, что он охватывает в своей доктрине все человечество и основывается на философии истории, которая, не считая терминологии, состоит в близком родстве с христианской философией истории, из которой на самом деле, как мы видели, и произошла марксистская философия. Стоит упо-яаднуть в связи с этим, что А. Дж. Тойнби в своем «Постижении истории» предсказал, что историки, в конце концов, впишут Маркса в рамки великой иудео-христианской
472
Часть II. Триумф идеи прогресса
к
Глава 8.
Живучесть прогресса
473
традиции; как еретика, конечно, но все же находящегося в пределах традиции.
Весьма вероятно, что Тейяр сам видел себя в XX веке в той же роли, какую Св. Августин сыграл в V веке, т.е. в роли главного синтезирующего философа, знающего о духовных конфликтах и наделенного миссией их разрешения, или, по крайней мере, пророчествующего об их конечном разрешении. Бывший первоначально манихеем, Августин стал, разумеется, врагом этой доктрины после обращения в христианство. Он посвятил значительную часть своего времени опровержению идей и верований манихеев, но никогда не терял веры в то, что можно убедить их стать христианами, в его ли собственное время или позже. Точно так же Августин и его последователи ожидали со временем обращения евреев в христианство. Многое говорит в пользу того, что Тейяр де Шарден полагал, что всем крупнейшим религиям мира, включая марксизм, суждено, в конце концов, стать одной, христианской в своей сути. И скала, на которой должна зиждиться эта мировая религия, — это, конечно, скала прогресса. Он пишет: «Я убежден, что в конце концов именно на идею прогресса и на веру в прогресс человечество, сегодня столь разделенное, должно опираться и с их помощью преобразовывать себя» (курсив мой. — Р. Н.).
Сколько миллионов людей в конце XX века с благодарностью приняли бы эту убежденность? Есть существенные причины полагать, что в наше время на западе и в других частях света складывается масштабное религиозное возрождение. Если это так, то весьма вероятно, что слияние науки и религии, достигнутое Тейяром де Шарденом, основанное на неумолимом прогрессе человеческих знаний вплоть до самого отдаленного будущего (а вместе с ним — и на прогрессе человеческого духа и его состояния на Земле), займет в мире очень видное место.
