С. В. Оболенская

ГЕРМАНИЯ ГЛАЗАМИ РУССКИХ ВОЕННЫХ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ 1813 ГОДА

Одиссей, 1993. - К оглавлению сборника.

См. Германия.

К концу XVIII в., когда Н. М. Карамзин опубликовал свои знаменитые "Письма русского путешественника", в Западной Европе уже существовали давняя традиция путешествий и традиция описания путешествий, а в изящной литературе - традиция литературных путешествий, открытая Л. Стерном.

В это время открылась возможность установления контактов между европейскими странами: религиозная нетерпимость затухала, не было длительных и широкоохватных войн; обстановка благоприятствовала путешествиям. Ее изменили в начале XIX в. наполеоновские войны, но затем возможность культурных контактов была восстановлена, сами же эти войны породили немало военных "путешествий".

До конца XVIII в. Россия оставалась все еще чуждой европейской культуре. Русские люди были оторваны от нее не в последнюю очередь потому, что почти не бывали за пределами своей страны. Однако в самом конце XVIII в. ситуация все же меняется. Облегчилась техническая сторона путешествий, поскольку Москва, Варшава, Прага, Берлин, Вена, Париж были уже связаны дорогами и почтовыми линиями1. Образованные русские люди уже знали языки, охотно и с интересом знакомились с европейской культурой. Княгиня Е. Р. Дашкова, отправившаяся за границу для воспитания детей, беседовала с Вольтером и Дидро. Н. М. Карамзин, в Европе принявший позу простодушного скифа - искателя мудрости, готовился, однако, поразить своих собеседников - а среди них были величайшие европейские умы - не только любознательностью, ио и собственной образованностью и осведомленностью.

В споре двух тенденций в отношении к Западу Карамзин занял совершенно новую позицию, обусловленную взглядом европейски образованного человека конца XVIII в., не только поклонника Просвещения, но и просветителя, верящего в прогресс. Для Карамзина Россия и Запад, Россия и Европа не противостояли друг другу. "Русский путешественник" Карамзин не был чужим в мире европейской культуре, не был и ее обличителем. Как пишут Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский, в споре "Россия или Европа" "реплика Карамзина имела смысл: Россия есть Европа"2.

Германия составляла важную часть любого путешествия русских людей в Европу. Карамзин явился в Европу через Германию. Главную цель и главный смысл его посещения Германии составляли встречи с великими умами. Повседневная жизнь немецкого народа, его культура остались за рамками "Писем русского путешественника".

Прошло 20 лет - бурные годы французской революции и наполеоновских войн в Европе. В1812 г., преследуя французов, отступавших из Москвы к западным границам России, русские войска к середине декабря освободили всю территорию страны и вступили в Польшу. В начале февраля 1813 г. русская армия вошла в германские земли.

Трое молодых русских офицеров, участвовавших в заграничном походе русских войск 1813 - 1814 гг., - Ф. Н. Глинка, И. И. Лажечников и А. Ф. Раевский - издали свои записки о нем.

Федору Николаевичу Глинке (1786 - 1882) "Письма русского офицера" в 8 частях (1815 -1816)3 - записки автора об антинаполеоновской кампании 1805 г., об Отечественной войне 1812 г., о заграничных походах русской армии 1813 - 1814 гг. и о путешествиях внутри России - принесли литературную известность и сблизили его с будущими декабристами. В 19 лет он в качестве адъютанта генерала Ми-лорадовича принял участие в кампании 1805 г., был под Аустерлицем, прошел войну 1812 г., участвовал в главных ее сражениях. "Письма русского офицера" привлекли к молодому литератору внимание видных русских писателей. В 1816 г. Глинка вступил в Союз спасения, созданный офицерами - участниками Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов. В1818 г. стал членом Союза благоденствия, принимал участие и в связанном с ним литературно-политическом обществе "Зеленая лампа". В позднейших тайных обществах декабристов не состоял, но знал о существовании Северного общества и имел связи с Рылеевым, Трубецким, Бестужевым. Был привлечен к следствию по делу декабристов, дважды подвергался аресту и провел три месяца в каземате Петропавловской крепости.

"Воспоминания о походах 1813 и 1814 гг." Андрея Федосеевича Раевского (1794-1822) вышли в год его ранней кончины4. Сын богатого помещика Курской губернии, старший брат декабриста Владимира Раевского, 18-летним юношей он участвовал в войне 1812 г. и в 1813 г. совершил свое военное "путешествие" в Европу. Хотя он был близок с братом и его друзьями, к декабристам не примкнул. К политической деятельности у молодого человека, с юношеских лет тяжело больного, не было склонности.

Известный автор исторических романов, писатель Иван Иванович Лажечников (1792 - 1869) тоже вел записи во время заграничных походов русской армии и в 1812 г. издал "Походные записки русского офицера"6. В 1812 г. он поступил в Московское народное ополчение, затем служил в гренадерском полку, прошел войну 1812 г., участвовал в заграничном походе 1813 г.

"Письма русского офицера" Ф. Н. Глинки, "Воспоминания о походах 1813 и 1814 гг." А. Ф. Раевского и "Походные записки русского офицера" И. И. Лажечникова - литературные произведения. Конечно, основой послужили записи, сделанные авторами во время их военного "путешествия" (заметим, что Глинка опубликовал их уже в 1815 г.). Но эти записи обработаны в духе карамзинских "Писем русского путешественника". Особенно это относится к книгам Глинки и Лажечникова. Глинка - поэт, Лажечников - писатель, оба относились к Карамзину с большим пиететом. Глинка и назвал свою книгу "Письма русского офицера", имея в виду известное сочинение Карамзина. И как книга Карамзина состоит из не написанных в действительности писем, так и Глинка включает в свой текст подобные же "письма".

Три путешественника были офицерами, их "путешествия" были военными путешествиями. Они посетили Европу через 10 лет после Карамзина. И Европа изменилась, и они увидели ее совсем не теми глазами и совсем не в том ракурсе, в каком видел ее в 1789 - 1790 гг. Карамзин. Ниже речь пойдет об их германских впечатлениях.

Маршрут путешествия молодых офицеров определялся ходом военных действий и не зависел от их желаний. Войдя с русской армией в польские земли, они затем побывали в Пруссии, Саксонии, Богемии, а Лажечников и Раевский еще в Мекленбурге. Проезжая через города, деревни, останавливаясь на постой в самых различных местах, они знакомились с людьми различных состояний и положений, общались с хозяевами, их соседями, наблюдали их повседневную жизнь и труд, беседовали с ними. Им довелось прикоснуться к культуре простого народа.

Для молодых офицеров восприятие чужого определялось отчасти тем, что они вошли в Германию на гребне славы. В войне 1812 г. русская армия освободила от вражеского нашествия свою родину. Теперь, как они это понимали, ей предстояло выполнить благородную миссию спасения Европы, породившей революцию и тиранию и не сумевшей справиться со всеми бедами. Сознание этой задачи и великодушие, свойственное победителям, порождали в их суждениях покровительственный оттенок.

В Германии их принимали так, что представление о высокой освободительной миссии укреплялось. "Никогда еще не было столь лестно и приятно носить мундир русский", - радовался Раевский6. Описание решительно всеми участниками похода 1813 г. приема русских войск в Германии свидетельствует о том, что в словах Раевского нет преувеличения. Все это рождало симпатию к тем, кого предстояло освобождать. Эту симпатию укрепляли и проявления воинственного и патриотического духа, антинаполеоновские настроения самих немцев. Наполеон еще раскается в своем презрении к этому народу, замечает Раевский, "никакое перо не может изобразить единодушного, пламенного патриотизма здешних жителей", "все государство превратилось в лагерь воинский", "целый народ дал клятву погибнуть или победить"7. Глинка восхищался увиденной им картиной рекрутского набора в Си-лезии: в доме, откуда берут в войско юношу, "все празднуют избрание молодого человека в защитники отечества" .

После освобождения России от нашествия Наполеона Францию наши офицеры заранее воспринимали как источник европейских несчастий; Германия представлялась им - тоже заранее - родиной порядка и совершенных законов. Раевский, например, предстает горячим почитателем прусского короля Фридриха II. Его записи о Германии открываются восторженными строками: "Приветствую тебя... колыбель и обелиск незыблемой, несокрушимой славы Фридриха Единственного! Приветствую тебя, обитель свободы, счастия и промышленности!"9

Слегка покровительственный тон и отзвук легкой усмешки (когда речь идет о повседневной жизни простых людей) связаны не только с тем, что русские офицеры ощущали себя великодушными героями-освободителями. Свою роль играли стереотипы восприятия немцев, сложившиеся в России еще в XVIII в. В 1813 г., в окрестностях Франк-фурта-на-Майне, рассказывает декабрист Н. И. Лорер, офицеры узнали, что их частям предписан отдых на квартирах; сразу представились "добрые хозяева-немцы с их кофеем"10. Кофе, пиво и трубка с табаком как непременные атрибуты немецкого быта и даже как бы свойства самого немца поминаются, кажется, решительно всеми русскими путешественниками XIX в. Как нечто знакомое задолго до встречи и узнаваемое с удовлетворением: образ и реальность совпадают! И внимание к этим внешним приметам, и восприятие некоторых черт характера основывались на давно усвоенных дома представлениях о немцах. В Петербурге и Москве их встречали на улицах, в лавках и мастерских, у них покупали хлеб, чинили сапоги, шили одежду; о них читали, их карикатурные изображения рассматривали на лубочных картинках, о них рассказывали анекдоты; с детства слышали пословицы о немцах11.

Не исчезли, конечно, и представления о немцах, сложившиеся во время Семилетней войны и связанные с победами русских войск над пруссаками. В лубочных картинках и солдатских песнях того времени прусские солдаты изображались самоуверенными, но неудачливыми воинами. Вряд ли эти стереотипы были разрушены представлениями, складывавшимися во время войны против Наполеона в 1805 г., когда пруссаки были союзниками России, и в песне для солдатских хоров их называли храбрыми "друзьями-героями"12.

Русские офицеры увидели в Германии не только совершенно иные, чем у себя дома, порядки, иные отношения собственности и иные отношения между людьми, но и совершенно иную культуру. Вероятно, в этих путешествиях русских солдат и офицеров происходит первая встреча русской и западноевропейской культур не только в жизни духа, как это было еще в XVIII в., но и на уровне знакомства с повседневной жизнью немецкого народа.

Записки Глинки, Лажечникова и Раевского посвящены войне. Главное содержание книг Глинки и Раевского составляют описания сражений, переходов русских войск; мы находим и зловещие картины, которые оставляет после себя война. В данном случае я отвлекаюсь от этой стороны их сочинений, разумеется очень важной. Это возможно сделать, потому что в этих книгах больше, чем во всех других, посвященных заграничным походам русской армии, отражены впечатления от повседневной жизни людей в тех местах, которые они посещают.

Вступление в германские земли из Польши поразило наших военных путешественников резкой сменой впечатлений. "Из Польши в

Силезию въезжаешь точно с таким чувством, как переходишь из бедного, опустелого в богато убранный и людьми наполненный дом", - восклицает Глинка13. И Раевский отмечает противоположность "бедной, песком и развалинами покрытой Польши" и "цветущей, благоденствующей Силезии"14. "Перейдите рубеж, разделяющий Польшу с Пруссиею, - замечал Лажечников, - и новая приятная картина представится вашим глазам"16.

Ландшафт германских земель был совершенно не похож на русский. Складывавшийся из тщательно возделанных полей, ухоженных лесов, прирученных рек и ручейков, он иногда представлялся каким-то игрушечным. Недаром Глинка сравнивает германские поля с убранными комнатами, а маленькие города Пруссии представляются ему как бы беседками, потому что окружающие их поля - "точные сады". Не только все тщательно обработано, вычищено, украшено, но и размеры небольшие. И для характеристики пейзажа, особенно городов и деревень, употребляются уменьшительные формы: домики, местечки, уголки, кусточки, камешки; садики, мостики и т. п. Встречались и другие пейзажи: в окрестностях Дрездена любовались "величественнейшей картиной" Исполинских гор, видели замки высоко в горах, мощный Рейн, но это не изменяло представления о резком различии масштабов русского и германского ландшафтов. Это различие - почти как воплощение различий духа стран и народов - ощущали многие русские путешественники*. Лажечников, восхищаясь устройством дорог в Германии, добавлял, однако, что "безрассудно было бы мечтать об основании шоссе во всем нашем обширном государстве". Сравнивая просторы России и размеры мелких германских государств, он замечал:^6 "В стране гигантов не все то удобно, что легко в отечестве пигмеев"**.

Внимание военных путешественников привлекали ухоженность домов, улиц, дорог, постоянное попечение и властей и жителей о поддержании чистоты и порядка во всем. "Опрятность селений, скромная, но довольно привлекательная наружность домов, редкая исправность дорог и мостов" - эти внешние приметы германского быта, отмеченные

* Н. А. Бердяев писал: "Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта" (Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 8). Приводя эту цитату, хочу обратить внимание не столько на отмеченные автором свойства русской души, сколько на понимание характера русского пейзажа.

" Вот впечатление путешественника более позднего времени. Адъютант начальника штаба Войска Донского Г. А. Варженевский, путешествовавший по Европе в 1857 г., находясь в Дрездене н восхищаясь пейзажами Саксонской Швейцарии, писал, однако: "На Дону, ниже Черновражской станицы, живописнее... Уподобить невозможно эту взращенную терпением народа природу благословенным пажитям и вертоградам Тана-иса... Там необозримая степь, на которой трава в полчеловека, а тут искусственные, акклиматизированные былинки; там нива, что бревно в срубе, а тут тощие трубочки соломы, высосанные на каком-то квадратике; там множится вол н гуляет по безбрежной равнине, как вихрь свободный... а тут бедная коза, да еще в наморднике, подбирает сухие листья" (Варженевский Г. А. Путевые впечатления 1857 г. // ОР ГБЛ. Ф. 261. К. 18. Ед. хр. 2. Л. 36-37).

Раевским, приятно удивляли всех17. Особенно поражала основательность всех устройств, необходимых для нормальной жизнедеятельности, и заботы о поддержании их в постоянном порядке. "У нас строят и тут же исправляют, - замечал Лажечников, - здесь сразу строят надолго"18. Восхищаясь дорогой из Франкфурта на Берлин ("ровна, как пол, с небольшими от средины скатами; обрыта с обеих сторон глубокими рвами и обсажена высокими тополями"), он особенно подчеркивает, что "шоссе сии, препорученные смотрению неусыпных работников", находятся в постоянной исправности1 . Глинка, во время стоянки в г. Бунцлау наблюдавший пожар, случившийся в деревне близ города, поразился удивительному порядку при тушении: каждый знал, что он должен делать, и (подумать только!) "три исправные трубы - заметьте, что это в деревне, - брызжут ручьями воду"20.

Трудолюбие, терпение, усердие немцев, по наблюдениям наших путешественников, просто творят чудеса. Поблизости еще идут бои, враг то отступает, то наступает, повсюду видны следы сражений, в полях не убраны трупы, некоторые деревни обращены в пепел, а жители, скры-вавшиеся от бесчинств неприятеля в горах и недавно вернувшиеся, еще боятся чужих. Но они уже трудятся, чтобы как можно скорее восстановить разрушенное, снова наладить прочное, давно устроенное хозяйство. Удивительным казалось то, что вокруг идут бои, а поля обрабатываются с редкой рачительностью, повсюду приводят в порядок прекрасные сады, насыпные дороги. Дома в деревнях и городах увиты виноградом. На улицах и площадях фонтаны: в одних поят лошадей, из других берут воду жители. Повсюду проведены каналы с отводами к каждому хозяину. "Как умеют немцы всем пользоваться и угождать всем необходимым нуждам", - подчеркивал Глинка21.

Лажечников замечал, что почти в каждой прусской деревне есть трактир, "хотя и небогатый, но в котором можно иметь кофе, хорошее масло с белым хлебом и порядочные bratwurst, сосиски". Впрочем, такой отзыв Лажечникова о немецкой кухне - редчайшее исключение. Решительно все путешественники, начиная с Фонвизина, оценивали ее очень низко. Раевский описывает свою трапезу в местечке Вальдхайм, на переходе из Дрездена в Магдебург. Очень приветливая хозяйка отведенной ему квартиры "вылила кипяток в чашку... покрошила белого хлеба, положила кусок масла - и просила садиться за стол. Я услышал, что это вассер-суп... и признаюсь, что, невзирая на страшный аппетит, не мог проглотить ни ложки"23. Позже автору записок привелось познакомиться с пивным и молочным супами, которые, к его удивлению, часто составляли весь обед. Похоже, что отношение русских к непривычной немецкой кухне было как бы компенсацией за то восхищение, которое вызывало устройство немецкого быта. Когда у себя дома, в России наблюдали "своих" немцев, упорядоченность их повседневной жизни вызывала насмешку, но здесь все это было само собой разумеющимся, естественным и не только создавало удобства, но и составляло основу зажиточности многих простых людей. -

Главный источник спокойной зажиточности немецких крестьян и ремесленников авторы записок видят в трудолюбии немцев, которое они считают их национальной чертой, трудолюбии, создающем процветание, о котором можно было догадываться даже в тяжкие дни войны. Наши путешественники не перестают ему удивляться, то и дело повторяя, что в любой деревне, входя в дом простого крестьянина, можно подумать, что это жилище богача. Деревенские дома просторны и удобны, их внутреннее убранство скромно, но свидетельствует о достатке хозяев, стремящихся украсить свой быт. Русский крестьянин, говорит Лажечников, если он трудится более обыкновенного, имеет целью обеспечить семью пищей; для немца же лишний час - лишнее украшение в комнате. Но для обеспечения достатка и красоты, понимали русские наблюдатели, нужен особый склад. Немец, "нахлобучив колпак на голову, в кожаном своем фартуке, не выпуская трубки изо рта, протягивая иногда руку к огромному стакану пива, перед ним неизменно стоящему, флегматически распевая любимую песенку... в определенные часы глух, нем и слеп для всего постороннего"24.

Здесь и общепринятое изображение внешних примет немца - колпак, трубка, пиво; намечены и черты национального характера, как его воспринимали русские. Немец флегматичен, медлителен, спокоен, рассудителен, чуть-чуть слишком самоуверен. Впрочем, главные качества немцев, о которых говорят все путешественники, - или приводя в доказательство свои впечатления, или не приводя никаких доказательств, - это расчетливость и скупость. "Немцы, жертвуя всем для выгоды, не бросят одного талера для прихоти", - замечает Раевский26. "Любопытно смотреть, - пишет Глинка, - как немцы и русские играют в банк. Первые ставят гроши, другие червонцы. Те при проигрыше морщатся, а эти - ничего! Ведь и по этаким мелочам можно узнавать характер народов"26. Все эти замечания звучат несколько странно рядом с описанием пышных встреч, которые немцы устраивали русским воинам, - горячие речи, венки, щедрое угощение. Как замечает Раевский, "здешние жители скупы до крайности, но нас угощают как нельзя лучше"27. И так постоянно, говоря о радушном приеме, который им оказывают немцы, авторы записок не забывают объяснить, что делают они это хотя и от всей души, но все же преодолевая природную скупость.

Это расхожее представление о скупости немцев было устойчивым стереотипом, сложившимся в русской народной культуре еще в XVIII в. Немецкая скаредность - один из главных мотивов в изображении немцев на русских лубочных картинках, в пословицах, песнях, анекдотах. Этот стереотип складывался, несомненно, как из зависти по отношению к деловым качествам немцев и их успехам в делах, которые они вели в России, так и из недовольства, вызываемого проникновением немцев в структуры власти, начиная с Петровской эпохи. Наши военные путешественники относились к этому "природному", как они считали, свойству немцев со снисходительностью, а иногда даже высказывали мнение, что это является необходимым условием успеха в делах. Они понимали, что немцы с этой их "скаредностью", как бы даже и непостижимой для русского человека, во многом обогнали русских.

"Нравы, образ жизни, все принимает здесь отлив просвещения и все восхищает вас", - признавался Лажечников28.

Самое сильное впечатление военных путешественников 1813 г., молодых образованных дворян, привыкших с детства бездумно пользоваться услугами "униженных и оскорбленных" и не чувствовать униженности тех, кто не принадлежал к их обществу, не задумываться над их положением, - поведение дома и в обществе немцев, с которыми им довелось встретиться и общаться. Вот одно из первых "немецких" впечатлений Ф. Глинки. В городке Фрауштадт, на границе Польши и прусской Силезии, он побывал на немецком лютеранском кладбище и записал: "Многие эпитафии покажутся для иностранца очень странными. Например: "Здесь лежит почтенная NN, урожденная NN, родившаяся в таком-то году, умершая тогда-то, жена сапожника, кузнеца или портного NN". И над ней урна или пирамида!"29 "Печать непринуждения и благородной независимости, заметная в поступках и даже лице простого народа" - вот одно из первых впечатлений Раевского в Германии. На постоялом дворе по дороге из Бреслау в Неймарк он удивился тому, что за столом, никак не отделенные от другой публики, спокойно сидели "человек десять крестьян, с важным видом, в шляпах... курили трубки и ели картофель". Удивился и Лажечников, наблюдая в местечке Людвигслуст в Мекленбурге "мещанское собрание (Burgerklub), где пожилые граждане города, купцы и ремесленники решают за газетами судьбу царств"31.

У молодых офицеров, только что проделавших вместе с солдатами кампанию 1812 г., вольность в поведении простых людей, которую они наблюдали в Германии, не вызывала никакого порицания*. Они явно желали того же для русских людей и искали объяснения причин независимого и исполненного достоинства поведения простолюдинов в Германии. Во-первых, полагали они, среди них много богатых. На пути из Мейсена в Лейпциг Раевский и его спутники зашли в крестьянский дом. Сначала они решили, что здесь живет помещик - хозяйство обширное и богатое, жилище ничем не напоминает избу крестьянина в их представлении. И повсюду в крестьянских хозяйствах они видели прекрасный скот, могучих лошадей, устройства для орошения огородов.

Всякий крестьянин ведет себя непринужденно, спокойно и никого не боится. Раевский объясняет это тем, что в Германии "каждый по-

* У других русских путешественников, побывавших в Германии и раньше, и позже, это вызывало неудовольствие, представлялось им дерзостью, наглостью, невоспитанностью. Чиновник Ф. П. Лубяновский, будущий пензенский губернатор, путешествовал по Саксонии в 1800 - 1802 гг. Описывая зажиточную жизнь свободных саксонских крестьян, он неожиданно замечает, что русские крестьяне все-таки счастливее. Хотя они и крепостные, дверь помещика для каждого из них открыта. А что касается саксонских крестьян, замечает Лубяновский, "я не приметил в здешних краях того добродушия, коим наши всегда отличались; ни наклонности к благотворению... ни готовности к услугам. Здешний крестьянин и несговорчив, смеется над угрозами, обещаниями не уважает, готов молчать по неделе" (Лубяновский Ф. П. Путешествие по Саксонии, Австрии и Италии в 1800,1801 и 1802 гг. СПб., 1805. Ч. 1. С. 34).

селянин получает некоторое, званию его соответственное, образование. Он знает свои права и обязанности, не страшится притеснений"32. В Эйзенахе, слушая 12-летнего мальчика, вызвавшегося быть его проводником и рассказавшего гостю о жизни Лютера, Лажечников размышлял о прекрасном обыкновении у немцев - учить детей "из низших состояний" вместе с детьми дворян в одной народной школе. И результат налицо. Здесь каждый знает историю своего отечества, и "природные дарования ие умерщвляются грубыми, закоренелыми предрассудками"33.

Во всяком маленьком городке, изумлялся Раевский, есть библиотека для чтения, для крестьян издаются специальные журналы. "Изящные творения ума знакомы здесь не одному только высшему классу людей; имена Шиллера, Гёте, Бюргера, юного Кернера и других великих писателей известны даже поселянам"34. По вечерам жители всякого городка собираются в клубах, и "каждый ремесленник, перебирая листы газет, межует - разлитым на столе пивом - Европу, дает свои конституции, назначает границы и одним словом определяет судьбу вселенной"36.

И как нечто совершенно удивительное все военные путешественники воспринимали немецких женщин. Первые оценки их внешности и поведения, связанные с укоренившимися общепринятыми представлениями и возникающие из сравнения с польскими красавицами, были не в пользу немок. Впрочем, молодые люди быстро изменили свое мнение. В Саксонии Лажечников заметил, сколь справедлива поговорка "In Sachsen schone Madchen wachsen". А Глинка пришел к выводу, что саксонские "поселянки, с алыми повязками на голове, белизною лиц, румянцем и даже самою одеждою походят на наших приволжских красавиц"36.

Главное, однако, не в этом. Дочь ремесленника, пишет Лажечников, днем и хлопочет по хозяйству, и занимается рукоделием, и садится за клавесин, и читает Коцебу и Лафонтена. А вечером на балу, который дают русские офицеры, "что вообразите вы о дочери какого-нибудь седельника или портного, когда русский генерал в нескольких звездах поднимает ее на танец? Вы думаете, она оторопела, смешалась от застенчивости, не знает что делать, что сказать ему? Напротив, она сама заводит с ним разговор... Вот каковы немки!"3' "Таковы немки!" - вторит ему Глинка. На мызе близ Носсена, в 5 верстах от неприятеля, в большом, прекрасно убранном доме, который, как выяснилось, принадлежит не какому-нибудь князю или барону, а "недворянину" и где расположились на ночлег русские генералы и их адъютанты, дочери хозяина, знающие французский язык и читающие немецкие книги, играли на фортепьяно, пели, показывали свои рисунки и вместе с тем суетились по хозяйству, накрывали на стол гостям. "Нельзя было не восхищаться воспитанием сих недворянок"38.

Глинка в своих записках посвящает специальную маленькую главку саксонским женщинам, умным, скромным и просвещенным. "Да я бы лучшему из друзей моих посоветовал жениться на саксонке", - говорит он. Войдите в деревенский дом. Вас встретит прекрасная девушка. Она играет на фортепиано, "говорит с вами не о погоде, говорит об истории своей земли, о красотах природы ее... Вы восхищаетесь и думаете, что это какая-нибудь княгиня или графиня. Входит отец ее весь в муке; мать зовет ее доить коров или стряпать на кухне, она оставляет фортепиано, спешит помогать ей в хозяйстве, и вы узнаете, что это дочь мельни-ка"39.

Молодым людям кажется удивительным не только то, что дочери простых людей хорошо воспитаны и ведут себя непринужденно, но и то, что в дворянских домах девушки не гнушаются хозяйством и в них угадываются будущие прекрасные хозяйки и матери. Как это не похоже на воспитание, которое принято давать русским девушкам, сетует Глинка. Может быть, теперь, после войны, рассеется чад, вызванный увлечением французским воспитанием, и русские женщины вновь, как и в былые времена, станут рачительными хозяйками и примерными матерями!

Восхищение! Это слово чаще других мелькает на страницах записок молодых офицеров, когда речь идет об устройстве повседневной жизни немцев.

Но с кем, собственно, встречались русские офицеры на постоях в немецких Деревнях и городах? Похоже, что хозяева домов, где им случалось переночевать или провести несколько дней, - это богатые крестьяне и ремесленники; их быт, так восхищавший чужеземцев, - это не "всеобщая" повседневность сельских и городских жителей.

Важнейшей стороной тех преобразований, которые были осуществлены в германских государствах во время неполеоновских войн, было действительное освобождение крестьян. Аграрная реформа еще не была окончательно завершена, но были уничтожены феодальные повинности, крестьяне обрели личную свободу, свободу передвижения, возможность распоряжаться своей рабочей силой, освободились от прежних общинных связей, наконец получили собственность на землю. Это, конечно, изменило их повседневную жизнь, повлияло на поведение и самосознание. Впрочем, те особенности положения и поведения крестьян и горожан, которые удивляли русских путешественников, коренились и в давних средневековых традициях. Например, мельник в деревенской общине всегда был заметным, влиятельным лицом; клубы городских жителей как продолжение цеховых собраний тоже возникли отнюдь не в XIX в.

Реформы вызвали сильное расслоение сельского и городского населения. Помимо ремесленников и зажиточных крестьян, существовала масса людей, почти не имевших собственности, ютившихся в жалких лачугах, хронически недоедавших, очень далеких от спокойного благополучия и просвещенности тех, кого описали наши офицеры. В деревне это были мелкие крестьяне, батраки или прислуга в богатых домах, сельскохозяйственные рабочие, поденщики; в городах - мелкие ремесленники, подмастерья, слуги, поденщики, рабочие на мануфактурах и фабриках, бродяги, нищие40.

Чужеземцу да еще воину, передвигавшемуся вместе с армией, невозможно было осмыслить эти социальные контрасты. Однако они все же их почувствовали. П. С. Пущин летом 1813 г. присутствовал во Франкенштейне на похоронах и описывал одежду участников траурной церемонии. Молодые немцы были в сюртуках и башмаках. Но в обычные дни они ходят в суконных куртках и круглых шляпах, босые. "Бедные, составляющие рабочий класс, сохраняют те же наряды, но совершенно изношенные, и их грязные ноги очень отвратительны. Эти люди работают как волы, мясо почти никогда не едят, а питаются исключительно картофелем"41. Глинка побывал в Саксонии в угольной шахте и наблюдал за работой "горных людей". Тяжкие условия, тяжкий труд; владелец шахты получает "несметный доход", а "бедные работники" - гроши. "Однако ж, - пишет Глинка42, - бергманы и сим довольны, и целые семейства охотно посвящают себя сей трудной работе, сопровождаемой всегда болезненною Старостин). Часто случается, что^брат, дядя и отец задавлены глыбами или умерли от горной чахотки"*. Раевский, посещая в Мейсене фарфоровую фабрику, восхищался мастерством работников и красотой изделий, но видел "бледные лица, томный, почти погасший взгляд сих страдальцев", которые "почли бы особенным несчастием потерять свою работу: голод и нужда требуют от них сей жертвы"43.

И все же, подводя общий итог своим впечатлениям, Раевский писал: "Более года провел я в разных областях Германии, видел немцев в великолепных чертогах и в хижинах, познакомился с гордым дворянством и со скромными поселянами, был свидетелем их образа действий в жизни общественной и частной, - и после всего мною виденного скажу смело, что ни один народ в свете не может столь быстро, как германцы, достигнуть счастия и совершенства во всех отношениях. Многим казалось странно, что самые крестьяне с жадностью читают политические листки и рассуждают о происшествиях мира; но сия слабость (если можно назвать это слабостию) наиболее показывает образованность и силу рассудка. Я часто с удивлением видел людей - даже богатых дворян наших, - которые никогда не читают газет и не любопытствуют знать, что происходит не только в странах, соседственных России, но и в самой России. Я почитаю это усыплением разума. Думать только о себе самом есть эгоизм непростительный; быть равнодушну к благу всего человечества, не восхищаться успехами торговли и просвещения, не чувствовать собственного своего достоинства - есть то же, что не существовать"44.

Глинка не мог, конечно, вполне адекватно оценить ситуацию. Горные рабочие - бергманы в Германии начала ХГХ в., несмотря на тяжкие условия труда, составляли в известном смысле привилегированную группу, имевшую свою организацию наподобие старой, цеховой; государство гарантировало им их рабочие места и заработную плату. Каждый имел участок земли около своего дома. Глинка имеет в виду именно этих "берг-манов", а не тех поденщиков на горных работах, которые рекрутировались из ищущих заработка безземельных крестьян. См.: Nipperdey Th. Deutsche Geschichte, 1800-1866: Burgerwelt und starker Staat. Munchen, 1984. S. 234.

В этих словах звучит горечь. Постоянно звучит у Раевского горькая надежда: и в России то же будет! Но обратим внимание на то, что при всем восхищении немецкими обычаями, он их считает все-таки отчасти странными. То, что "чувствительная немка" от кастрюль переходит к Шиллеру и Гёте, иногда представляется ему "несообразным"; то, что крестьяне читают газеты и свободно обо всем рассуждают - может быть, все-таки "слабость"? Так трудна встреча с этой другой культурой, так трудно представить, что все это возможно и в России! Исходная позиция Раевского - это позиция человека, осуждающего ужасы Французской революции. Как известно, вовсе не все в России разделяли подобные взгляды. По его мнению, равенство, свобода и вольность "суть пустые слова, которыми пользуются честолюбцы для достижения верховной власти", тогда как законный государь "редко бывает тираном". Размышляя о судьбах Польши, он хвалит "бессмертную Екатерину", решившуюся сокрушить мятежную Польшу - ради блага самих же поляков .

И еще за пределами понимания военных путешественников было то, что можно было бы назвать "духом капитализма". Раевскому очень не понравились северные ганзейские города. Жители Гамбурга, рассказывает он, восторженно приветствовали русских солдат, девушки в белом осыпали цветами генерала Беннигсена. Но это самый неприятный, хотя и самый богатый в Германии город. Нигде не встретил молодой офицер "подобного соединения глупой гордости и корыстолюбия, богатства и скупости, наружного патриотизма и самого низкого себялюбия". "Степень достоинства определяется количеством золота", и люди здесь - это "движущиеся мешки"46. "Балы их незнакомы с искренней веселостию и удовольствием; во всем видно принуждение, грубость сердца и бережливость, доведенная до низости"4'. И даже жители соседних с Гамбургом и Любеком Киля и Альтоны поддались духу наживы; каждый думает только о своей выгоде. В Киле, славящемся своим университетом, нет "никаких памятников славы народной, никаких благотворных заведений общественных"48.

Напротив, разврат достиг здесь высочайшей степени. В Гамбурге процветают публичные дома, один из которых, впрочем, посетил и сам Раевский, отметивший, что "сих тварей" в городе насчитывается до девяти тысяч. "И само правительство одобряет сии торжища совершенно потерянной нравственности!"49 Вообще Раевский не одобряет здешние порядки. В Гамбурге он видел гвардию ганзейских городов. "Узнав их, мне не удивительно казалось неуважение, оказываемое жителями к званию воинскому: все почти офицеры из самых бедных ремесленников и купцов; даже главный их начальник (не упомню его имени) был прежде крылыциком"50.

В Гамбурге, отметил Раевский, множество ресторанов и клубов, где немцы любят проводить вечера. Но "за дружескую улыбку, за нежный взгляд должно платить деньги"51. Постоянная забота о деньгах, о выгоде - это очень не нравится Раевскому. "Деньги, а не заслуги и чины дают здесь право на уважение общества", - удивляется он52. Презрительную усмешку вызывает у него жена мясника, играющая главную роль среди местных дам в Грабове в Мекленбурге. Забавной кажется "надменность сих ремесленников", имеющих значительный вес в небольших городах. Дух капитализма, несущий с собой и перераспределение влияний, возвышающий купцов, которые, по признанию Раевского, "составляют самое счастливое, образованное состояние", ремесленников, богатых крестьян, уравнивающих их жизнь с жизнью дворян, ему глубоко чужд.

Встреча культур - один из самых увлекательных процессов в жизни людей и в мировой истории. Для того чтобы ее ощутить и понять, требуются напряжение ума и чувства, умственная и эмоциональная подготовка. Молодые офицеры 1812 г. оказались в состоянии начать осмысление всего того, что встретилось им за границей, это сыграло важную роль в жизни их поколения. Недаром многие декабристы, отвечая во время следствия на предъявленный им вопрос: "Каким образом революционные мысли и правила постепенно возрастали и укоренялись в умах", вспоминали три года войны, освободившей Европу от ига Наполеона, и впечатления, полученные русскими людьми за границей в 1813-1815 гг.

Размышления участников кампании 1813 -1814 гг. составили этап в процессе критического самоосмысления русского общества, осмысления истории России и места России в мировой истории, начавшегося в XVIII в., продолжившегося во время Отечественной войны 1812 г., позже - в спорах декабристов и вылившегося в 30-40-х годах в борьбу западников и славянофилов. Этот процесс продолжается, изменяя содержание в соответствии с эпохой, и в наши дни.

В военных путешествиях 1813 - 1814 гг. встреча русской и западной культур состоялась на уровне повседневной жизни. Германская повседневность обнаружила, как видим, серьезную непохожесть на родную, российскую.

Элементарное неосознанное чувство всякого человека, встречающегося с чужим миром, заставляет его оценивать этот мир с помощью собственного опыта и опыта своей этнической группы. Это естественный этноцентризм, помогающий выработке критериев оценок чужого. Он может приобрести форму безусловного предпочтения образа жизни своей этнической группы всем другим. Может произойти и обратное. Уровень развития человека, его образованность определяют выбор форм во время встречи с чужими и чужой культурой.

Наши путешественники поддавались порой естественному ностальгическому чувству и вспоминали некоторые черты русского быта как нечто привычное, удобное и даже сладостное. Но они все же весьма высоко оценили чужую культуру. Наблюдения, сделанные в Германии, помогли им понять, что славная победа над Наполеоном еще не обеспечивает России процветания. Они впервые задумались над перспективами. Российская действительность, крепостничество как проклятие, висящее над Россией, как препятствие для ее движения по пути прогресса, составляют скрытый, не вполне, быть может, осознанный русскими наблюдателями фон описания чужого мира; этот фон во многом определяет характеристики и диктует масштабы сравнений.

Основное в образе Германии, сложившемся у молодых офицеров в результате наблюдений, размышлений, сравнений, состояло в следующем. Германия - это процветающая страна просвещенных и вольных людей.

В России впечатления военных путешественников сыграли свою роль во всеобщем увлечении образованных людей Германией. Оно продолжалось по крайней мере до 40-х годов. В духовной жизни России в XVIII в. важную роль играли западноевропейские влияния, и прежде всего влияние французского Просвещения. Но с начала ХГХ в. идеи немецкой философии и немецкие политические идеи завоевали преимущественное влияние. Русские молодые люди, желавшие учиться за

Рэаницей, ехали в Германию. В Кенигсберге, Лейпциге, Страсбурге, ейдельберге, Киле, Берлине и особенно в Гёттингене было много русских студентов. Ругая немцев за скупость и не забывая посмеяться над их пристрастием к табаку и пиву, молодые люди и их родители считали, что источник мудрости и просвещения теперь находится в Германии. После войны 1812 г. в России у людей высшего круга сохранились французские привычки, но что касается идей, то господствующими теперь были идеи немецкой философии. В России над умами властвовали Шеллинг и Гегель, приобрела популярность немецкая литература. Увлекались Гёте и Шиллером, а позже Гейне; Герцен, в зрелые годы ненавидевший все немецкое, признавал, что в годы его юности не знать "Фауста" было все равно что ходить неодетым.

Стереотипные представления о немцах, с которыми молодые люди явились в Германию, пожалуй, сохранились у них и после возвращения в Россию. Вероятно, разрушение стереотипов, во всяком случае наиболее устойчивых, вообще невозможно. Однако к существовавшим ранее представлениям, как мы видели, прибавились новые, весьма положительные.

Молодые русские офицеры вошли в Германию как воины-освободители, готовые оказать покровительство и, может быть, чему-то научить, а покинули ее, понимая, что у немцев можно многому поучиться. Они готовы были усмехнуться, но ушли удивленные и даже восхищенные.

1 См.: Krasnobaev В. Y. Russische Reisefuhrer des 18. Jahrhundert // Keisen und Reisebeschreibungen im 18. und 19. Jahrhundert. В., 1980. S. 93.

Лотман Ю. M., Успенский Б. А. "Письма русского путешественника" Н. М. Карамзина в их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. М. Письма русского путе-шественника. Л., 1984. С. 563.

Глинка Ф. Н. Письма русского офицера: В 8 ч. М., 1815-1816.

4 Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов: Сочинение Андрея Раевского. М., 1822.

5 Походные записки русского офицера, изданные И. И. Лажечниковым. М., 1820.

6 Раевский А, Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 54.

7 Там же. С. 51.

8 Глинка Ф. Н. Указ. соч. Ч. 5. С. 187. 6*

9 Раевский А. Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 43.

10 Лорер Я. И. Записки декабриста. Иркутск, 1884. С. 290.

11 См.: Оболенская С. В. Образ немца в русской народной культуре XVIII -ХГХвв. II

Одиссей: Человек в истории, 1991. М., 1991.

12 Там же. С. 174.

13 Глинка Ф. Н. Указ. соч. Ч. 7. С. 1.

14 Раевский А. Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 43.

15 Лажечников И. И. Указ. соч. С. 91.

16 Там же. С. 126-127.

17 Раевский А. Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 43.

18Лажечников И. И. Указ. соч. С. 125-126.

19 Там же. С. 124.

20 Глинка Ф. Я. Указ. соч. Т. 5. С. 11.

21 Там же. С. 9.

22 Лажечников И. И. Указ. соч. С. 91.

23 Раевский А. Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 122.

24 Лажечников И. И. Указ. соч. С. 95. 26 Раевский А. Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 46.

26 Глинка Ф. Н. Указ. соч. Ч. 7. С. 25-26.

27 Раевский А. Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 54.

28 Лажечников И. И. Указ. соч. С. 119.

29 Глинка Ф. Н. Указ. соч. Ч. 5. С. 5.

80 Раевский А. Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 48.

31 Лажечников И. И. Указ. соч. С. 152.

32 Раевский А. Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 44.

33 Лажечников И. И. Указ. соч. С. 313.

34 Раевский А. Ф. Указ. соч. Ч. 2. С. 65.

35 Там же. С. 59.

36 Глинка Ф. Н. Указ. соч. Ч. 5. С. 16.

37Лажечников И. И. Указ. соч. С. 97-98.

38 Глинка Ф. Н. Указ. соч. Ч. 5. С. 89.

39 Там же. С. 167.

40 Nipperdey Th. Deutsche Geschichte, 1800-1866: Burgerwelt und starker Staat. Munchen, 1984. S. 220.

41 Дневник Павла Пущина, 1812-1814. Л., 1987. С. 114.

42 Глинка Ф. Я. Указ. соч. Ч. 5. С. 171.

43 Раевский А. Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 129.

44 Там же. Ч. 2. С. 62 - 63. 46 Там же. Ч. 1. С. 21-23.

46 Там же. Ч. 2. С. 43.

47 Там же. С. 39.

48 Там же. С. 31.

49 Там же. С. 49.

50 Там же. С. 45.

51 Там же. С. 47.

52 Там же. С. 9.