Рассказывает Александра1

Запись И.Осиповой. http://www.histor-ipt-kt.org/vosp.html

Cм. Катакомбная церковь.

В пятьдесят восьмом году вызвали нас, и мы поехали в Казань2. Мария Капралова встретила нас, сказала, что владыку Михаила судят. Пришла туда и Евдокия3 с дочерью Александрой, они на вокзале в Чистополе услышали разговор, что владыку судят, не поехали домой в село, а решили вернуться в Казань. Приехали ночью, ждали на вокзале, не спали, конечно, и утром пошли к нарсуду.

В восемь часов утра привезли владыку Михаила на "черном воронке". Через некоторое время повели его в туалет, а мы стояли все во дворе. Охрана с автоматами стояла от туалета до нарсуда с двух сторон. Мария Григорьевна4 сказала ему: «Владыка Михаил. Мы из Чистополя приехали, нас пятеро». Варвара5 крикнула: «Крестный! Отец Михаил!» Он сказал: «Вижу, вижу». Когда обратно шел, успел сказать: «Молитесь все, как молятся истинно-православные христиане». Поднял вот так руку, перекрестился и поклонился до земли. «Молитесь и не бойтесь. Победа будет за истинно-православными христианами!» Потом увели его. Все вокруг заговорили.

За ним повели Василия Владимировича6, и он тоже сказал: «Молитесь все за нас, молитесь. Дух бодрый, плоть немощна». Потом за Василием Владимировичем повели Филарета7, за ним — Ивана8 и последней — Надежду Васильевну9. Их провели, и все они кричали: «Молитесь! Победа будет за истинно-право-славными христианами!» Пошла я в зале вдоль стенки, мне, грешной, охота все высмотреть да выслушать, смотрела все, как бы мне наперед пробраться. Милиция говорила: «Стойте спокойно. А то разгоним вас». Но не разгоняли. А они все спиной к нам стояли. Потом первый день прошел, и мы пошли отдыхать.

На третий день суда, когда владыка Михаил шел в туалет, он позвал: «Василий Иванович10, подойди ко мне». Тот подбежал, и голову склонил. Владыка благословил его обеими руками и сказал: «Вот, Василий Иванович, тебе полное благословление». На четвертый день Владыку вели, и он опять говорил: «Стойте, бодрствуйте, молитесь. Победа будет за истинно-православными христианами». А обратно пошел, за столб ухватился… Владыка ведь не ел четыре дня, он ту пищу, что приносили ему, не ел, ни мясную, ни молочную. Все время голодный был… Говорит: «Слушайте тут, кто стоял, молитесь, за Ивана Вакина! Молитесь за Григория Филарета!» Они, видать, пошли в отступление.

Потом, провели его. Тут прибежала женщина: волосы накудрены, глаза накрашены, когти отрощены. Держит пачку рублей, а тогда рубли дорогие были, и говорит: «Помолитесь за меня, пожалуйста! Кого судят? Кого судят, скажите, пожалуйста». Сама ревет: «Помолитесь за меня. Вот, нате рубли». Одна женщина была в мантии, вроде монашки, говорит ей: «Чего за тебя молится? Волосы накудрены, глаза накрашены. Я сегодня же тебя обстригу». Та ей: «Помолитесь только, пожалуйста». А монашка спрашивает: «Чего это ты так к этому рвешься?» — «А мне сказал кто-то, то ли уборщица, то ли еще кто, что судьи боятся. Кого-то судят, а судьи боятся. Помолитесь за меня». А женщина в мантии отказалась, и никто не взял ни рубля у нее. А женщине сказали: «Отнеси ему чего-нибудь поесть. Его еще не кормили».

А отец Михаил говорил судьям: «Если не выпустите меня, будет труднее, чем в сороковых годах. А выпустите, пойдем мирным путем, без пролития крови. Мне людей жалко — молодое поколение безвинно гибнет». А они говорят ему: «Как так? Ты всю жизнь сидишь в тюрьме. Надо же, без пролития крови! Да что ты сделаешь?» А он отвечает: «Вот земной шар, так я поверну его, как дуну». Они на стол все преклонили головы, один только приподнял ее. А владыка говорит: «А я сказал не для вас, а только для своих». Ну, на этом все и закончилось. На суде одну женщину вызывали, она вроде как начала отставать от церкви. Меня спрашивали: «Почему ты не ходишь в церковь? Ходи, ведь никто не запрещает». А когда эту бабушку спросили, то она начала говорить, что было обновление, пришли "сергиане". Но ей запретили говорить, сказав, что ты ничего не понимаешь.

Потом, когда стали зачитывать приговор, нас пустили всех в зал. Я села в первый ряд, передо мной стояла только охрана с автоматами. А его, владыку Михаила, вывели, они говорили ему, а он и тут благословлял. «Ну, как его, — говорят, — выпустить? Вся семья его против него, а он говорит. Вот Алексей-патриарх, эту тему не запрещал, молиться. Если бы он молился так, как он, то мы бы его выпустили. А так его выпустить нельзя». И дали ему двадцать пять лет строгого режима. А когда его в последний раз провели мимо нас, над ними бились два голубя, и один голубь пролетел над головой владыки.

Алексей, брат мой, был милиционером в Шарье. Мы приехали и рассказали ему про суд и владыку Михаила. Он сразу вышел из партии. Его товарищ спросил его: «Ты, Алексей Николаевич, что наделал? Тебя ж посадят!» Ну, он с работы уволился, рассчитался и уехал к родителям. А потом Марию Григорьевну с Варварой Афанасьевной посадили11. А я в рюкзак уже все собрала: и еду, и одеяло. Сидела и дожидалась... Хотели нас троих посадить, а потом меня одну оставили. Ребят у меня было трое, они уже большие были.

Потом муж стал уговаривать меня: «Отступись. Не ходи к ним». А я ему: «Нет, на Бога никого не променяю». Потом пришло время, у нас по обе стороны дома коммунисты стали жить… И слухи распускать, что я из дома все тащу, всяким крестьянам посылаю. А жили-то мы бедненько. Анна Кандалина говорила, что подчинятся не надо. Вот мне повестку принесли, а я на суд не пошла, сказала: «Я ничего не сделала. Я не украла, не пировала, не воровала. Не пойду на суд». Приехала милиция и меня под руки взяли и отвезли на суд. Ребят моих, правда, не взяли.

И на суде сказали: «Вот, неправильный образ жизни она ведет. Детей неправильно воспитывает, молочным не кормит. Дети ходят в церкву». А народу на суде много было. Сначала молчала я, а потом сказала: «Вот многие из вас в церковь ходят и детей своих туда же водят. А посты вы не соблюдаете и пояса не носите. Это плохо. Простите меня Христа ради». Судья сказал: «Детей у тебя отнимем». А Анфиса закричала: «Вы поглядите на ее ребят, они же, как пузыри. Да они питаются лучше, чем другие, такие полные ребята». Ее сразу вывели из зала, правда, потом пустили. Спросили меня: «Какое у тебя дома питание?» Я им: «У меня и грибы, и ягоды, и варенье есть, и крупы всякие. А мяса на каждый день не хватит».

Приговор вынесли — детей отнять, а если муж их оставит, то меня из дома выгнать. Так лишили меня материнства, тогда же и паспорт у меня отобрали. Муж, как пришел с суда, лег вниз лицом и проревел — ему и меня жалко, и детей жалко. Заставили его выписать меня из дома, он пришел после выписки и посоветовал мне: «Поезжай к Семену Матвеевичу. Поживешь у него». А я сказала: «Поеду я лучше к родителям в Киров». У меня подружка Фекла была, мы с ней ходили в лес, собирали там ягоды и продавали. Так детей у нее тоже отняли. Стали мы с ней странничать, но соседям говорили, что на постой нас пускать нельзя.

Как-то нам передали, что в Вятке живут две сестры, в церковь они не ходят и ждут прихода отца Михаила. Решили мы познакомиться с ними, пришли к ним, но они нас сначала не приняли. Пошли мы со знакомой на кладбище, там похоронены были наши прозорливые священники. Сестры были там, но их, как только нас увидели, как ветром сдуло. Остались две женщины, мы спросили у них: «Чего это они от нас?» Те удивленно покачали головой. Сестры позднее вернулись, а одна из женщин сказала им: «Да ведь они были на суде, и отца Михаила знают». Как же они быстро обернулись к нам, спросили: «Чего вы там слышали?» И пригласили к себе. Пошли мы на встречу к ним, чтобы рассказать все. И пришло полно людей… А Феклу потом посадили, мы с ней на рынке ягодами торговали, и одна женщина предала ее. И наши фотографии выставили в центре города под стеклом с надписью "Божья овечка". И дом у Феклы отняли.

Потом муж написал, что трудно ему одному. Я опять вернулась к нему, он плакал. А власти соблазняли его: «Она ребят утащит, просто украдет. Выгони ее!» Меня опять пришли выгонять, дескать, без прописки живу. И выгнали… Десять лет я жила "периодами", то с мужем, то без него. Пришел как-то следователь с понятыми, показал ордер на обыск, — открыли сундук, а там ничего нет. Сказал: «Вот, видите, если бы работала, в сундуке что-нибудь да появилось». Я ему: «Я молилась, молюсь и молиться буду». Ушли они, но акафисты и молитвы забрали. Только акафист Пантелеймону да Библию оставили. На следующий день пошла к нему в кабинет, со мной пошел и сын Борис, заявил там: «Маму сажаете и меня сажайте!»

Привели меня в кабинет, следователь спросил: «Ты где научилась молиться Богу? С какого ты года?»

— С восемнадцатого. А научил кто? Это у меня корень такой — родители мои. Деды-прадеды верили в Бога. И мы верим.

— Так ты же при советской власти родилась. Как же ты Бога помнишь? И чего ты власти не подчиняешься?

— Вот она у меня на ладонях, ваша советская власть. Как родители воспитывали нас, десятерых, все мы приучены к труду, к работе. А ваши все только одно говорили: "По углам избы землю обрежем!" А чего мы сделали? У моего отца одеяла не было покрываться, а его раскулачили. Даже одеяла не было у него! Нас десятерых надо было воспитывать. А вы говорите, что против советской власти? Да, если Господь допустил такое, так я то что? Это Божье дело, Господь допустил, Господь и уберет. Это не наше дело.

— Ведь вы за счет советской власти живете!

— Да где же! Господь ведь дал нам землю, на ней и живем. Это советская власть заняла сейчас землю, но это Божье дело — до времени-то.

— Вот, самолеты летают, спутники летают — нигде Бога нет.

— Да вы что, против Бога будете бороться? Да он вам даже и не покажется.

— А что, у вас правда ангелы есть?

— Правда. Ты крещеный?

— Да, крещеный.

— И у тебя ангел есть.

— А вы ангела слушаете?

— Да как не слушать?

— А бес есть?

— Как нет беса? Один направляет на добро, другой соблазняет на плохое.

— А ты кому подчиняешься?

— Ангелу, а ты кому?

— Я ни тому, ни другому не подчиняюсь.

— Ты некрещеный, что ли?

— Да, я не верую.

— Это твое дело, о тебе я ничего не могу знать.

— А ты сама о себе знаешь? Вот у тебя пальто советское.

— Да какое советское? Я купила материал, сама сшила и ношу теперь. Это мой труд.

— Нет, ты против советской власти.

— Это уж как Господь допустил. Это его воля. А наше дело — молиться и за грехи прощения просить.

— Пять лет тому назад я бы тебя собственноручно застрелил!

— Пять лет тому назад мы вот так были зажаты! А теперь разжаты.

Он встал, зубы стиснул, говорит: «Я у тебя был, разрешения просил закурить. Не разрешила. А вот здесь я закурю». И закурил. Я говорю: «Дело ваше». Он сказал: «Мало тебя проучили». Я говорю: «Благодарю Господа, что он у меня разум не отнимает. Отец нас приучил — жить честно». Говорили мы с ним часа три-четыре, он ходил, курил, а я сидела на диване. Две сумки с собой было, надела две рубашки, два платья, кофту, пальто широкое. Он спросил: «Зачем так оделась?» А я ответила: «Так на первый случай. Я и питание с собой взяла». А он мне: «Да мы тебя не посадим. Живи, как люди, ходи в церковь». Отпустил он меня. Это был пятьдесят девятый год.

Мария Григорьевна и Варвара Афанасьевна сидели в лагере в Барашево. И мы поехали к ним. Нас предупредили, что мы проедем мимо десятого лагеря, а он был очень строгим, одни смертники сидели там, в полосатой одежде. Там дрезина ходила, и мы попросили: «Высадите нас около лагеря». Но в Барашево нам разрешили только посылку передать заключенным. А когда мы из Барашева обратно ехали, к нам в вагон сели двое военных. Как я поняла, первый в том лагере работал, а второй уволился уже. Они друг с другом разговаривали, первый сказал: «Вот раньше у нас такие чудеса были, что ты и не видел. Сидел один верующий, так какое слово он не скажет — все исполнялось. Великий человек. Сейчас ему дали второй срок. А за что? За одно и то же дело, его просто выпускать из лагеря никак нельзя». Второй спросил: «А куда его?» А тот: «А его и всех, кто с ним, будут на север отправлять, там и лагеря приготовлены. Только пока нет приказа, ждут пока. А второй срок дали — двадцать пять лет». Я слышу и понимаю, что все это о владыке Михаиле, слушаю, не дыша, а первый продолжал: «Вот раньше, шел по зоне, а у забора — общая могила. Там одно священство зарыто, так могила эта дышит. Вот так вот дышит».

Варвара из лагеря не вернулась, там и померла. А Мария осталась жива, вернулась. Сына Варвары, Виктора все науськивали, чтобы он заставил ее отречься от веры. А она ему: «Умру, а не отрекусь!» Мы молились, чтобы сын Виктор покаялся, а он рассказал об этом в милиции, и нас всех, человек пятнадцать, начали таскать туда, пугали все арестом. А Федосова взяли, до милиции довезли, но только пугали. Потом, перед смертью муж мой начал меня призывать — его три раза парализовало тогда, за ним нужно было ухаживать. Виктор уж тогда в армии отслужил. Муж призвал меня — я и осталась. И завещание потом на меня написал, сказав: «Ты своих детей не обидишь». А через два года, в семьдесят первом, он помер. Поминки были — все покаяния прочитали. Василий Иванович отпел его.

А к Марии Мазуркиной приезжали две женщины, у одной из них свояк в тюрьме работал надсмотрщиком. Так он рассказывал, что собрали главарей шестидесяти вер, считая их, как главарей. Всех собрали и проверяли. И владыку тоже. Все говорили — моя вера правильная, а владыка взял на себя епитимью молчать, только кивал. Владыку тогда спросили: «А ты, Ершов, что скажешь?» А он перекрестился и говорит: «Истинно православная соборная апостольская вера, Богодуховский храм. Она от начала мира и пребудет во веки веков. А остальные веры падут перед ней». И все, кто там был, все пали на пол.

Потом ссылки начались12. Брата Петю выслали, Толю, Сережу — всех выслали, сказали, что они "тунеядцы". Отправили их в поселок Лесной, сказали, что месяц они в тюрьме будут, а потом выпустят. И чем хотите, тем и питайтесь… А это летом было, и они по ягоды ходили. И я туда даже ездила и передачи возила — тогда свободно стало. А через пять лет их всех отпустили, а меня так и не посадили, не знаю, что удержало. Вот так все и происходило.