Раздел 24
ГЕРОИЧЕСКАЯ ОБОРОНА
Продолжительные попытки мирным путем укротить защитников Батурина натолкнулись на резкий ответ. Гарнизон дал понять: он в состоянии дать отпор даже такому большому корпусу; лучший путь и бескровный – это оставить город в покое.
В исторической литературе и архивах осталось мало сведений о защитниках. И все же даже незначительные детали, обращенные из прошлого, красноречивы. Из них узнаем, что сердюцкий полковник Дмитрий Чечель был одним из самых преданных гетману старшин. Именно его Мазепа посылал с полком в 1696 г. в Тавань для защиты города и южной границы от турок и татар после взятия Азова. С этим заданием тот успешно справился. Чечель был в составе почетного посольства Мазепы в поездке к Петру І в 1689 г. Как «пристав гетманский» он выполнял поручение гетмана, сопровождая в 1690 г. в Москву киевского митрополита Варлаама Ясинского.
«Породистый шляхтич православный» родился в Правобережной Украине. В молодые годы отправился на Левобережье за лучшей жизнью, и здесь ему удалось во время гетманства Мазепы быстро продвинуться на военной службе. Чечель получил звание знатного военного товарища. С 1696 по 1708 гг. он был сердюцким полковником. Его семья жила в имении села Тростянка.
Сотрудничая с гетманом на протяжении двух десятилетий, Дмитрий Чечель зарекомендовал себя как дисциплинированный и безотказный исполнитель. Поэтому Мазепа и назначил его наказным гетманом на время своего отсутствия в Батурине. Гетман верил в верность своего выдвиженца, и в дни выбора сердюцкий полковник, которому он доверил командование батуринским гарнизоном, не поддался сомнениям.
Охрана Батурина была также поручена генеральному гарматному есаулу Фридриху Кенигсеку, немцу из Пруссии. Имеются сведения, что он принял православие. В Сиволоже находилось его имение. Очевидно, здесь, в ранговом селе, он проживал с семьей.
В Гетманщине достаточно серьезно занимались пушечным делом. Ему гетман придавал первостепенное значение, так как сам имел военное образование: в Голландии изучал технологию дальнобойного боевого искусства.
Кенигсек был приглашен заведовать огромным гарматным хозяйством, прежде всего, как немецкий инженер и носитель наиболее современных европейских знаний в этой области. Содействовали делу его педантичность и добросовестность. Как показал на допросе канцелярист Дубяга, немецкий специалист сурово соблюдал военные артикулы. Подразделение пушкарей благодаря муштре и требовательности командования было одним из наиболее боеспособных в крепости.
Во время осады Батурина в нем также находились наказной полтавский полковник Левон Герцик, брат генерального есаула Михаила Гамалии Антон Гамалия (был назначен в конце 1708 г. белоцерковским полковником), батуринский сотник Дмитрий Нестеренко, регент хора столичных певцов Филипп и прочие.
О составе войск в осажденном Батурине осталось важное для современности свидетельство канцеляриста Дубяги: «А в Батуринском де замке ныне войска четыре полка сердюцких, Чечелев, Покотилов, Денисов, Максимов, да казаки городовые полков Миргородского, Прилуцкого и Лубенского; а посколку которого полку человек, о том не знает». Это сообщение, на первый взгляд, не сходится с донесением другого канцеляриста – Андрея Кандыбы, информировавшего царя, что в городе оставлено немалое количество войска и только два пехотных сердюцких полка. Объяснить это противоречие несложно. После того, как Мазепа 25 октября переправился через Десну, со стороны Коропа осталась значительная часть войска.
Шведскому полковнику Гилленштиерне, на подразделение которого натолкнулись гетманцы, Мазепа сообщил, что его люди, которых свыше 5000, должны оставаться в поле. Он же для встречи со шведами взял лишь виднейших представителей старшины. Куда же подевались 5000 казаков? Ответ на этот вопрос находим в воспоминаниях Густава Адлерфельда. Он, в частности отмечал, что после переправы Мазепы через Десну «некоторые полковники со своими частями отошли назад», т.е. вернулись в Батурин.
Узнав о поступке гетмана, Петр І 27 октября ночью отдал Меншикову приказ: «И ныне надлежит трудитца, как бы тому злу забежать и дабы не допустить войску козацкому, при Десне бывшему, переправливатся за реку по прелести гетманской. Того ради пошли немедленно к тем местам, где они, несколько драгун, которые бы то им помешали».
Царскому войску, однако, не удалось взять в плен казацкие и сердюцкие полки, кроме, разве что, отдельных подразделений.
Упомянутый канцелярист Дубяга, ночевавший в крепости (после отъезда из нее 25 – 26 октября канцеляриста Кандыбы), насчитывает в залоге уже четыре (!) сердюцких полка и городовых казаков Миргородского, Прилукского и Лубенского полков. Итак, приблизительно 27 октября в Батурин прибыло пять полков общей численностью 5000 казаков. Ничего странного, а тем более фантастического в факте их появления в крепости нет: Мазепа повернул значительные силы казаков и сердюков из-под Коропа в свою резиденцию для усиления залоги, насчитывавшей, как узнал секретарь походной канцелярии Карла ХІІ Цедергельм, «3000 или немного больше» военных.
Итак, военный гарнизон, который сначала состоял из двух сердюцких полков, пушкарей, батуринской сотни и других подраздений, 1 ноября включал уже до 8000 военных. Ядро его составляли компанейцы и сердюки – гетманская гвардия, которая в мирные дни выполняла полицейско-охранные функции и защищала границы, готовая первой дать отпор агрессору. Она набиралась за плату. Это были в основном украинцы (в Гетманщине их называли поляками, так как считалось, что перед наймом они жили в Польше. – Авт.), переселившиеся с Правобережья.
Многочисленная артиллерия и довольно значительные силы батуринского гарнизона позволили Чечелю и Кенигсеку на протяжении 24 – 30 октября обеспечить неприступность валов гетманской столицы. С минуты на минуту батуринцы ожидали прихода шведских союзников, ведь судьба Батурина решалась не только в Погребках и на подступах к крепости.
Шведское войско, немного отдохнув в Горках и окрестных селах от изнурительного продвижения по Новгород-Северщине, собралось для решительного марш-броска к гетманской столице. Ускорилось это решение и оперативным сообщением о движении корпуса Меншикова. Еще 30 октября, после неудачной попытки переправиться возле Комани, Карл ХІІ приказал вечером строить мосты вблизи Мезина, но ударил мороз. На следующее утро на месте вероятной переправы шведов против них было выставлено 8 пушек и 4 русских батальона генерала Гордона. Шведы на обрывистом берегу поставили 28 пушек в три ряда. Их огонь был настолько плотным, что на противоположном равнинном берегу, как свидетельствует тогдашний источник, «только один человек с нуждою за оным бруствером укрыться мог, а в четыре человека стать было невозможно от неприятельской стрельбы».
31 октября шведы с помощью казаков Мазепы изготовили несколько плотов и, привязав канаты на другом берегу, начали под прикрытием артиллерии по 15 – 20 человек переправляться. Вечером, когда россиян послали атаковать эти силы, на другой стороне уже было 200 вестанладцев и 400 финляндцев. Спустя несколько часов, их переправилось еще больше. Захватив плацдарм, они осуществили штыковую атаку на русских пехотинцев. В общем, во время этой и последующих атак с разных сторон (гренадеры трижды пытались сбросить противника в воду) россияне потеряли около 800 стрельцов и имели столько же раненых, а шведы – около 2000 убитых и раненых. Армия Карла ХІІ завоевывала все больший плацдарм, все более значительные силы появлялись на берегу Десны.
Приблизительно в 1- 2-м часу ночи 1 ноября, узнав об удачных атаках противника, его настойчивом желании выйти на Батуринский тракт, царь отправил под Батурин депешу: «Обявляем вам, что нерадением генерала-маеора Гордона шведы перешли сюды. И того ради позвольте быть опасны, понеже мы будем отступать к Глухову. Того ради, ежели сей ночи к утру или по утру совершить возможно, с помощию Божиею окончивайте. Ежели же невозможно, то лутче покинуть, ибо неприятель перебираетца в четырех милях от Батурина».
Получив этот приказ после отправления своего утреннего донесения, Меншиков не мог целый день сидеть, сложа руки. Хотя корпуса было достаточно для отражения шведской атаки, в тот момент ни он, ни царь не владели полной информацией о силах армии Карла XII.
Они их значительно преувеличивали.
В «Истории Русов» находим интересное сообщение о 1 ноября. В нем эмоционально изображен штурм Батурина. Меншиков «принял отважное намерение взять его приступом и потому повел сразу войска свои на городские укрепления. Войска Мазепы, стоявшие залогой в городе, званые сердюками и созданные из вольницы, а больше из украинских поляков и волохов, зная также, на что им надеяться нужно от войск царских, обороняли город и его укрепления с образцовой храбростью и отвагой. Приступы отбивались несколько раз от городских валов, рвы городские наполнялись трупами забитых с обеих сторон, но битва еще продолжалась повсюду вокруг города. Наконец ночь и тьма развели воевавших, и россияне отступили от города и перешли реку Сейм для обратного похода». Секретарь походной канцелярии Карла XII Цедергельм в своих записках отметил, что в понедельник, 1 ноября, 5000 россиян атаковали крепость, но безуспешно.
Логика действий Меншикова после новой депеши царя вполне понятна. На продолжительные переговоры уже не оставалось времени. Шведы переправлялись в 40-50 километрах через Десну. Нужно было ускорять события. Без большой надежды Меншиков послал в крепость последнего посланца, рядового казака из Кролевца Федора Стожка с ультиматумом. Но его уже не слушали и не отпустили, а приковали к пушке. В грамоте, выданной Меншиковым Стожку, сказано, что он был «самовидец» жестокого боя, «ибо при том времени в оной крепости был» и видел, как «по оным войскам из Батурина из пушек и из ружжа стреляли».
Отголоски жестокой битвы 1 ноября встречаем и в Черниговской летописи. В ней отмечается, что по войску Меншикова «давано огня из пушек велми из Батурина».
Здесь, вероятно, упоминается разрушительное действие тяжелых мортир. Их делали в Глухове на специальном заводе. Еще в XIX ст. в Брянском арсенале хранилась пятидесятипудовая пушка с надписью: «За царства... старанием же и коштом ясновелможного его милости пана Иоана Мазепы, гетмана с войском запорозким». По всем признакам, она стояла в 1708 г. в гетманской столице. Трудно даже вообразить, какие разрушения несли выпущенные из нее ядра.
Хронист «Картины жизни и деяний... князя Александра Даниловича Меньшикова» пишет, что «осажденные в Батурине были отданы Мазепе и Карлу и оборонялись в ожидании их прибытия отчаянно».
Интересный народный пересказ записал в 50-х гг. XIX ст. Пантелеймон Кулиш в селе Кумейки на Черкасщине. Столетний дед Клим Билык рассказал ему следующее: «Вот, как стал бить Мазепа на царя, то Бог знает, что и делать. Даже на раздел на церковь стянул в Батурине пушки да бил. Так избил, что уже говорит казак – так наше войско завертелось, что пропадать да и только!»
Этот сказ, похоже, основывается на реальных фактах. Ведь каменные храмы крепостей имели грубые стены и во время обороны использовались для установления в окнах-бойницах пушек. Разрушенная в 1708 г. в замке церковь Живоначальной Троицы по описанию 1725 г. была «непокрытая, глав окончин и дверей нет, связей железных в стенах малое число». По мнению исследователей историко-статистического описания Черниговской епархии в народной памяти она сохранилась как «Мазепин столб», из которого со временем «получено несколько тысяч пудов железа и столько же кирпича, что было достаточным для построения церкви». Как видим, оборонительное назначение храма Живоначальной Троицы не подлежит сомнению. Из колокольни – самого высокого места над округой – и из окон церкви защитники вели обстрел Меншиковского корпуса. Имеем и ценное зарубежное свидетельство, подтверждающее написанное в «Истории Русов». Шведский мемуарист Цедергельм воссоздал воспоминания двух шведов, которые были в московском плену и были знакомы с украинцами, прорвавшимися сквозь плотное кольцо окружения из горящей гетманской резиденции. Россияне, по пересказу плененных, «три дня непрерывно штурмовали Батурин».
После неудачного приступа Меншикову ничего не оставалось, как покинуть гетманскую столицу. В послеобеденную пору быстро темнело. Ночь обещала быть морозной. А в сожженном предместье не расквартируешь многотысячный корпус. Да и переправа шведов могла фатально повлиять на дальнейшее соединение с главными силами Шереметьева. Полки, получив приказ, на радость защитников города начали отходить.
Раздел 25
ИЗМЕНА ИВАНА НОСА
Было бы ошибкой идеализировать весь батуринский гарнизон: понятно, не все в крепости придерживались одной точки зрения в оценке происходящих событий. Приход парламентеров, переговоры, блокирование Меншиковым вестей от Мазепы усиливали неуверенность. Решение гетмана пойти на союз с Карлом XII также вызвало немало вопросов, на которые трудно было дать немедленный ответ. Ведь перед этим Мазепа рассылал указы, «дабы народ в великом был опасении, начаясь к себе силнаго неприятеля шведа». Эти настроения, усиленные контрагитацией Меншикова, очевидно, проявились при обсуждении старшиной опасной ситуации еще 31 октября. Наказный полковник Прилукского полка Иван Нос и переводчик с польского, турецкого, татарского и валахского языков Стефан Зертис не желали противостояния с такими же, как и они, православными.
О чем они говорили, как убеждали Чечеля и Кенигсека – неизвестно. И их четко проявленное желание впустить в Батурин московский корпус поставило руководство перед необходимостью принять решительные меры. Вероятно, Нос и Зертис, не найдя поддержки у старшины, обратились непосредственно к казакам. Паникерские настроения могли овладеть частью залоги. А это бы означало, что гарнизон отрекся от своего гетмана, предал гетманскую столицу, которую, по убеждению Чечеля и свидетелей погромов русского войска на Стародубщине, пришли жечь по приказу царя.
Поэтому командование гарнизона обратилось к жестким карательным санкциям. Зертис, отец будущего архиепископа Московского Амвросия, был прикован к пушке. Заковали в кандалы и Ивана Носа.
Личность последнего как «сознательного патриота» пытались детально изучить еще в XIX ст. Тем не менее, исследователей ждало разочарование. Подробно его продвижение по службе отследил поляк Станислав Зарульский, служивший в русской армии капитаном и собиравший в XVIII в. исторические материалы о нашем крае. В его «Описании о Малой России и Украине с приложениями», изданном Осипом Бодянским в 1848 г., находим такие сведения о Носе, почерпнутые из архивов:
«1680. Октября 8. Иван Нос. Полковой есаул.
1684. Мая 5. Тоже. Июня 15. Тоже.
1686. Октября 21. Тоже.
1689. Ноября 8. Есаулом Семен Федорович, а Нос – Приказной Полковник.
1690. Апреля 29. Тоже.
1693. Мая 22. Иван Нос. Товарищ Военный.
1693. Ноября 22 и Декабря 22. Он же – Полковой Судья.
1694... – 1703 (он все еще Судья).
1707. февраля 6. Он Полковой Обозный.
1709. Он Полковник».
Значный казак Иван Нос в 1674 г. вместе с зятем кошевого Ивана Сирко Иваном Артемовым доставили к гетману и воеводе пойманного Ивана Мазепу. Какая-то услуга будущему правителю Гетманщины, сделанная Носом тогда, а, скорее всего, позднее, на Коломаке, когда созрел заговор против Самойловича, поставила его в довольно выгодное положение: через месяц после избрания гетмана он получил во владение Голубовку.
Прислужился старшина не без выгоды для себя и прилукскому полковнику Дмитрию Горленко (получил от него Щуровку). С ним он имел очень доверительные отношения, усердно ему служа в течение многих лет. Завистливый характер Носа особенно выразительно проявился в борьбе за наследство Горленко. «Далеко барзей горшая мука в работизме была од полковника бывшаго всему нашему полку, нежели за панов лядских», – писал Иван Нос 11 апреля 1709 г. в жалобе, не жалея черных красок для изображения своего недавнего патрона. Будучи недовольным своим зависимым положением, обделенный значительными владениями, он молча терпел до определенного времени. Ведь жаловаться на ближайшего приятеля Мазепы, который пользовался этой дружбой для увеличения своих владений и прибылей, было, очевидно, проигрышным делом. Возможность обогатиться открылась, когда полковник предал царя. Личные, обиды, зависть, скептическое отношение к Горленко не могли не отразиться на оценке Иваном Носом действий как своего непосредственного руководителя, так и гетмана. Они трактовались им не иначе как корыстный ход ради выгоды гетманской верхушки. О каких-то высших интересах руководства он и не мог думать, так как всю жизнь прожил именно с такими примитивно-приземленными мечтами. Даже Федор Протасьев, царский резидент при гетмане, в 1713 г. указал в рапорте, что «Прилуцкой [полковник] – глуп и таков стар, что уже из памяти выжил».
Логично допустить, что одним из мотивов, определивших поведение этого представителя старшины в критические минуты осады, был следующий. Если бы полковник Чечель и Кенигсек присоединились к его предложению, то о верноподданных действиях полкового обозного стало бы известно Меншикову, и путь из наказных полковников в полковники был бы открыт.
Прикованные к пушкам Нос и Зертис подлежали военному суду. Их судьбу, очевидно, должен был решить после своего возвращения сам Мазепа с генеральной старшиной. Чечель и Кенигсек не решались на какие-то акции, не имея соответствующих полномочий. Поэтому и послали к гетману гонца с вестью об измене, но его перехватили русские драгуны.
Если предыдущие действия наказного полковника Прилукского полка еще как-то можно понять и оправдать событиями 1708 г., то последующие нужно однозначно квалифицировать как измену.
Непрерывные атаки войск Меншикова давали ему надежду на освобождение. Но героизм залоги и отступление корпуса лишали Носа этого шанса. Спасая себя от предстоящего суда и встречи с глазу на глаз с полковником Горленко, он обратился к еще одной попытке изменить ситуацию в свою пользу.
Автор «Истории Русов» сообщает, что он «выслал ночью из города старшину своего, по фамилии Соломаха, и велел ему, догнав Меншикова в походе, сказать, чтобы он приступил к городу перед рассветом и напал на указанное тем старшиной место, где расположен был полк Прилукский, и сам Полковник будет сидеть на пушке, закованый цепями, словно арестант».
При некоторых несущественных ошибках в упомянутом описании имеем более или менее правдоподобное изображение реальных событий. Автор, по крайней мере, имел в своем распоряжении вполне достоверный источник – свидетельство о проникновении московского войска в Батурин.
В пользу версии об отправлении Носом доверенного вестника в лагерь Меншикова говорит, во-первых, царское чествование наказного полковника за услугу, во-вторых, коварное проникновение войска в крепость. Время мифологизировало некоторые детали: драгуны, возможно, воспользовались тайной калиткой, или – и это скорее всего – были проведены через один из подземных выходов, которых крепость имела немало. Все пересказы о тайном проникновении в крепость московских стрельцов подтверждают трагическую реальность: опасность настигла защитников Батурина неожиданно. Разгром хорошо вооруженного гарнизона случился из-за предательского удара изнутри. Он отвлек внимание стражи, нейтрализовал оперативное руководство полками, разрушил надежную систему обороны. Это решило судьбу батуринцев.
За измену Иван Нос 14 ноября 1708 г. получил жалованную грамоту на полковничий чин.
«Наше царское величество пожаловали Прилуцкого полку наказного полковника Ивана Носа, – говорится в ней, – за ево к нам, великому государю, к нашему царскому величеству, верные усерднорадетельные службы, особливо в нынешнее время, когда вор и изменник, бывший гетман Мазепа, забыв страх Божий к нам, великому государю, нашему царскому величеству, при крестном целовании учиненную святую присягу, изменил и отъехал к неприятелю нашему, королю швецкому, с единомышленники своими, и с которыми и прилуцкой полковник бывший [Горленка] туда же отъехал с ним, Мазепой. А ево, наказного полковника Носа, оставил он, вор и изменник Мазепа, в гварнизоне обще с единомышленники ж своими и изменниками с сердюцким полковником Чечелем [с] казаками того полку Прилуцкого в Батурине, приказал ему, дабы он наших царского величества великороссийских ратных людей в Батурин не пускал и с ими бился. А он, Иван, помня страх Божий и обещание свое к нам, великому государю, по верности своей противу наших, царского величества ратных великороссийских людей не бился и там ворами и изменниками выбранными... (слово тяжело разобрать. – Авт.) бит был, окован и посажен... от генерала нашего, князя Александра Даниловича Меншикова, освобожден и послан в Прилуки, где также к нам, великому государю, показал свою верную службу, за которые ево к нам, великому государю, вернорадетельные службы пожаловали его, Ивана Носа, велели ему быть в том Прилуцком полку полковником на место помянутого вора и изменника, бывшаго полковника Прилуцкого [Горленка], который вкупе с Мазепою при неприятеле нашем, короле швецком, и учиненной против нас, великого государя, противности. И того ради мы, великий государь, наше царское величество, напоминаем и указом нашим, царского величества, повелеваем: того Прилуцкого полку полковой старшине ево, Носа, иметь за полковника и всякое послушание ему отдавать надлежит, как полковнику. А прежнего полковника, вора и изменника, Дмитрия Горленка прелестных писем и повелений и вещей не слушать, как и вора и изменника».
Раздел 26
ТРАГИЧЕСКАЯ НОЧЬ
Еще ничего не зная о падении Батурина, царь писал 2 ноября из Чаплеевки Меншикову: «На первое посланное к вам [с отъютантом Пашковым] письмо паки подтверждаю, что шведы перешли на сю сторону реки и, хотя наши крепко держали и трижды их збивали, однако за неудобностью места одержать не могли, понеже на той стороне реки у неприятеля место было зело удобное, где поставлены были на горе пушки в три боя, и болши держатца нашим было ни по которому образу нельзя. Того дня изволте быть опасны и по тому смотря поступать, ибо неприятель перебрался от Батурина толко во шти милях и наши войска начали отступать к Глухову. Писмо ваше, писанное вчерашнего дня от Батурина, к нам дошло».
Тогда же, убедившись, что шведы переправляются через Десну медленно, Петр І посылает в свое войско под гетманскую столицу дополнительное письмо с уточнением: «Сей день и будущая ночь вам еще возможно трудитца там, а далее завтрашняго утра, ежеле чего не зделано, бавитца вам там опасно». Но эти оба послания разошлись в дороге с новой вестью из Батурина. Меншиков радостно рапортовал: «Господин полковник. Доношу вашей милости, что мы сего числа в шти часах полуночи здешную фартецю з двух сторон штурмовали, и, чрез помощь Божию и вашего оружия щастием, по двучасном огню, оную взяли. И сею викториею вашей милости поздравляю. И сего часу еду я сам в город и потом о всем обстоятельно вашей милости донесу».
Честолюбивому князю хотелось показать себя в привлекательном свете победителя, который легко исполнил царский приказ. Понятное дело, о недавних переговорах, неудачных попытках взять крепость теперь можно было и не вспоминать. Все это только преуменьшало бы его славу.
Последние часы и минуты батуринцев прошли в героическом сопротивлении. Начав темной ночью (в 6-м часу утра стояла еще кромешная тьма) притворный штурм, русское войско, пробравшись в город через тайные выходы, коварно напало на оборонцев. Увидев московских стрельцов, которые один за другим появлялись в крепости, горожане во главе с дьяконом и его дочерью бросились им препятствовать. Но уже было поздно. Из тайных вылазок появлялось все больше русских. «Благодаря этой энергии, казаки были захвачены внезапно», – информировал статсекретаря Бойля английский посол лорд Чарльз Витворт. Поднятый по тревоге Кенигсек, как читаем в упомянутом выше сообщении, «еще не успел расставить своих людей в надлежащий порядок», как был тяжело ранен.
Уцелевшие после первой штурмовой волны батуринцы отчаянно оборонялись. Но бой без артиллерии, в непонятной обстановке, при отсутствии старшин подразделений (Мазепа взял с собой сотников и большинство полковников) уже был безуспешен.
На протяжении двух часов, имея двойное или даже тройное преимущество, войска Меншикова завершили стремительное наступление. При этом, согласно шведским источникам, россияне потеряли «больше чем 3000 людей».
Сожженные пять батуринских церквей выразительно свидетельствуют о том, что в них некоторое время находили убежище оборонцы, но озлобленные стрельцы не останавливались даже перед православными святынями: они разбивали двери, забрасывали в разбитые окна факелы. Особенно охотились россияне за сердюками, большинство которых были безжалостно уничтожены. Взятых в плен вязали бечевками в одну гурьбу для будущих пыток.
Лизогубовская летопись дает широкую панораму жуткой кровавой ночи гибели гетманской столицы: «...Войско заюшеное, а паче рядовые солдаты, понапившеся [понеже везде изобилие было всякого напою] кололи людей и рубали, а для того боячися прочие в скрытых местах сидели, аж когда огонь обойшел ввесь город, и скрыты пострадали; мало еднак от огня спаслося и только одна хатка, под самою стеною вала от запада стоячая, уцелела неякогось старушка; церковь же в замку деревяная сгорела, в городе Тройцы Святой каменная, верхами и работою внутрь огорела».
Уничтожив казаков и сердюков, солдаты и драгуны с ненавистью набросились на беззащитных и безоружных стариков, женщин и детей. Никакие мольбы о пощаде не помогали. Горожанам рубили головы, прокалывали грудь.
Разными путями шла информация о злодеяниях россиян в Москву, Новгород, зарубежье, но летописцы, ссылаясь на свидетельства очевидцев, были едины в оценках масштабов трагедии украинского города: «Великий государь... град его стольный разори до основания и вся люди посече» (Новгородская летопись), «Люди в нем бывшие вырублены, церкви разорены, дома разграблены и сожжены» (Рукописный сборник XVIII ст.). «Город Батурин войска государевы, доставши, спалили и людей всех вырубали. Тогда зима прежестокая была: снеги превеликыя и морозы такие сильные были, что и птицы мерзли» («Краткое летоизобразительное знаменитых и памяти достойных действ и случаев описание»); «И тот город взяли приступом, и вырубили, и выжгли» («Записки» московского окольничего Ивана Желябузкого за 1708 г.), «Меншиков враз добыл Батурин и разорил его огнем и мечом» (Черниговская летопись по новому списку (1587-1725). Подобное описание подавал в своем дневнике и шамбелян Карла XII Аддерфельд, погибший под Полтавой в 1709 г.: «Перебили и старых, и малых, не оглядываясь на пол и возраст, оставшихся женщин утащили. Взяли сорок пушек. Сожгли город и 30 мельниц, что стояли на реке Сейм. Все пограбили. Комендант родом прусак, был взятый, с ним жестоко поступили».
Поразило увиденное 11 ноября 1708 г. и шведского историка Георга Нордберга. Он отметил в своих записках: нападающие, «...что только могли, пограбили, а бедных беззащитных жителей поубивали»; «по руинам, можно допустить, что это было красивый, из кирпича построенный, город, который своими зданиями превышал другие города в Украине».
Французские газеты, получив информацию из Украины, вышли с выразительными заголовками: «Страшная резня», «Руина Украины», «Женщины и дети на остриях сабель». «Газет де Франс», «Летре гисторик» и другие издания сообщали: «Все жители Батурина, несмотря на возраст и пол вырезаны, как приказывают нечеловеческие обычаи москалей», «Целая Украина купается в крови. Меншиков применяет средства московского варварства».
Австрийская газета «Виннеришес Дияриюм» в номере за 2-4 января писала, что россияне разорили Батурин, а сам гетман за «измену» осужден на смерть и повешен манекен, который должен был напоминать личность гетмана.
Получив на рассвете от царя успокоительное письмо о возможности 2 ноября еще «бавитца» под Батурином, Меншиков решил сполна проявить свой открывшийся талант палача и с наслаждением надругался над всеми, кто не проявил соответствующее уважение к его персоне. В восторге от кровавого зрелища он велел наскоро построить виселицу и принести из дворца портрет Мазепы. Под упоительные восклицания пьяных сослдат на глазах у связанных вместе пленников изображение гетмана «повесили... посреди города Батурина». Все это настолько понравилось Меншикову, что по такому же сценарию россияне действовали вскоре и в Глухове.
После «расправы» с портретом гетмана «Меншиков велел привязать к доскам трупы начальников казацких людей и пустить по реке Сейму, чтобы они подали весть другим о гибели Батурина» (шведский историк Фриксель, автор «Истории жизни Карла XII»). Одних казаков-оборонцев по-садистски, через отрубание поочередно правой руки, левой ноги, потом левой руки и правой ноги, четвертовали. Других, как писал в своих воспоминаниях Джон Перри, который 14 лет прослужил у царя, «на городскую стену посадил на колья». Пытки велись под надзором Меншикова с особым усердием. Они врезались навсегда в народную память. В думе, в которой не проявлены симпатии к Мазепе, в жгучих строках прорывается боль батуринского люда:
«А в городе в Батурине
Мужиков да женщин
В пень секли да рубили,
Церкви жгли, святости да
Иконы под ноги топтали...»
Удовлетворив свои низменные инстинкты, натешившись смертными казнями и мучениями побежденных, Меншиков отдал город на разграбление. Пьяные солдаты в первую очередь бросились в соборы, где было много золотой атрибутики. Даже златоверхие купола потерпели сокрушительный погром. Осквернителям храмов было чем поживиться. Еще до 1700 г. в гетманской столице и предместьях возвышались Троицкий, Николаевский, Покровский и Введенский храмы. На их содержание давал пожертвования и гетман. Так, на Троицкую церковь он дал 20 тысяч золотых, на Николаевскую – 4 тысячи, на деревянные церкви Воскресения (построена, очевидно, после 1700 г. – Авт.) и Покровы Богородицы – 15 тысяч. Значительные сбережения Мазепа выделил и для Батуринско-Крупицкого монастыря, находящегося в шести километрах от гетманской столицы. Зная об этом, Меншиков не мог не дать волю своему желанию поживиться.
В холодное и дымно-горькое 2 ноября 1708 г. настал, как говорится, его «звездный» час: он с нетерпением ожидал известия о найденных сокровищах, которые приказал тщательно искать в гетманской резиденции. Но усилия были тщетными.
Не удовлетворившись результатами поиска в резиденции, Меншиков решил ограбить монастырь. Присланный туда отряд осуществил «опустошающий обыск». Авторы «Историко-статистического описания Черниговской епархии», опубликованного в XIX ст., отмечают, что при этом «колокольня, настоятельские и братские кельи, гостиный двор были дотла разрушены». Бывшего ректора Киевского коллегиума, настоятеля Батуринско-Крупицкого монастыря Гедеона Одорского за поддержку «предателей» царские прислужники со временем сослали в Архангельск.
В Батурине продолжался шабаш завоевателей. Снимались с креплений и грузились на телеги пушки. Самые большие из них Меншиков приказал уничтожить. Их детали, разбросанные взрывами по городу, находили еще и в XIX ст.
Все другое – дома, канцелярии, цейхгаузы – подвергалось огню. После грабежа был подожжен замечательный гетманский дворец, тридцать мельниц, большое хранилище муки.
О масштабах разрушений узнаем из первого после трагедии описания гетманской столицы в 1725 г. За ним – «...город Батурин земляный, в том городе два замка пустые, около них фолварки и стены разваленные... На Гончаровке изменника Мазепы дворовое место с садом; где жил сам Мазепа, строения ныне нет; оное место, взявши с яру от поля, по самое низкое место на реку Сейм, обведено земляным валом и внутри онаго гай березовый небольшой».
Более подробное описание было сделано в 1726 г., когда Батурин должны были отдать во владение Меншикову. Он немного поправляет предыдущий: в бывшей резиденции Мазепы все-таки что-то осталось: «В одном дворе каменные палаты пустыя и разбитыя; тамже церков деревенная цела с некоторой частью иконостаса; в оном дворе гай березовый и около его поле пахотное». Но в общем видим впечатляющую картину запустения: «Ныне, по разорении, город Батурин весь пуст, и около его болварки и стены все поразвалились, и ввесь зарос, и в обоих замках никакого строения старого и нового нет, толко две церкви каменные пустые: Живоначальныя Тройцы да Николая Чудотворца, недостроена вполовину (ее, наверное, начали восстанавливать для отправления обрядов. – Авт.); и в них никакого церковного вбору – дверей и окончинь – нет, и в местах своды обвалились; да бывших гетманов и изменника Мазепы бывал войсковой каменный малый дом, три полати, ввесь поразвалился, да изменника Мазепы бывшего господаря Самойла Целюрика каменные две полатки кладовые пустые, все разбиты».
В исторической литературе встречаем попытки отделить Петра І от батуринской резни, мол, это была инициатива лишь Меншикова. О настоящих чувствах царя узнаем по его реакции на известие о взятии Батурина. Получив 2 ноября утреннее сообщение от Меншикова, он поспешил передать ему свои распоряжения: «Сего маменту получил я ваше зело радостное писание, за которое вам зело благодарны, паче же Бог мздовоздаятель будет вам. Что ж принадлежит о городе, и то полагаю на вашу волю: ежели возможно от Шведов в нем сидеть, однакож несколько пушек лутчих вывесть в Глухов, то изволте поправить и посадить в гварнизон [хотя драгун в прибавку стрелцам, пока пехота будет]. Буде ж (как я от присланного слышал) оной не крепок, то зело лутче такую великую артилерию вывесть в Глухов, а строенье зжечь [которое там зело ныне нужно], понеже, когда в таком слабом городе такую артилерию оставить, то шведы также лехко могут взять, как мы взяли. И для того не изволь время терять, ибо сего дня Шведы перешли реку и, чаю, завтра конечно пойдет к Батурину или инуды глубже. И того ради опасно, дабы не помешал вам в вызове артилерии. Буде ж не успеете вывесть, то лутче разжечь или разорвать и, штуками роздав, вывесть.
Из Воронежа, ноября 2 дня.
Р.С. Ежели есть булава и знамена, изволь прислать: для нового гетмана зело нужно. Також канцелярию возми с собою всю их».
К Меншикову письмо поступило с опозданием. Он уже покинул разоренный и опустошенный город. Важным есть его донесение, которое было ответом на царское послание:
«Господин полковник. Писание вашей милости, вчерашнего дня из Воронежа писанное, воспринял и сего числа по утру, за которое вашей милости, моему государю, зело благодарствую, и на оное ответствую. Артилерию, сколко могли взять, везем с собой, а протчую тяшкую, а именно несколько самых болших пушек, разорвали. Что же чрез помянутое свое писание изволите повелевать нам прислать к вашей милости булаву и знамя в Глухов к потребному времени, и у нас есть не токмо одна, но и три булавы, также и бунчюг, и между довольным числом всяких знамен, – знамя первое, которое всегда пред гетманом важивали; и оные все, купно с воровскою старшиною, привезу с собою, ис чего надеюсь вашей милости быть довольным. И понеже зело желаю очи ваши, чтоб дай Бог счастливо, вскоре видить, того ради пространно ныне доносить оставляю, но о всем, о чем надлежит, обстоятельно донесу вашей милости изустно, чего ради намерен я к вашей милости ехать заведомо одной своею особою. За сим здравие вашей милости, моего всемилостивейшаго государя, деснице вся содержащего и сохранение предаю.
Александр Меншиков. Ис Конатопа, ноября 3 дня 1708 году».
В связи с тем, что царь переезжал, эту депешу он не получил даже 5 ноября. Не имея на протяжении трех дней донесений, Петр І решил послать Меншикову новое распоряжение: «И для того удобнее артилерию вывести половину в Глухов, и другую в Севск, а Батурин в знак изменникам [понеже боронились] другим на приклад зжечь весь. И изволь управлятца, не мешкав, ибо н[еприятель] уже вчерась реку совсем перешел и сегодня, чаю, будет маршировать к вам». Как видим, намерения и приказы царя целиком совпадали с действиями подчиненного. Кстати, для царизма это не было новостью. Еще в 1659 г. князь Ромодановский «с войском Борозни достал, одних порубали, а других в плен выбрали и место сожгли». Когда в 1668 г. гетман Иван Брюховецкий «учинил раду с полковниками, судями и усею старшиною, и поприсягли себе, же юже конечно отступити от его царского величества», русские карательные войска под руководством все того же Ромодановского сожгли Переяслав и Нежин и жестоко подавили восстание.
Раздел 27
ПОСЛЕДСТВИЯ БАТУРИНСКОГО
ПОГРОМА
Захватив Чаплеевку, шведские войска стали второпях гатить подмерзшее болото, которое пролегло на их пути к Батурину. От Лушников до Обтова в тяжелопроходимом месте была сделана плотина, длиной в километр.
К сожалению, природные препятствия и удары россиян катастрофически замедлили продвижение союзнического войска. Можно представить состояние Мазепы, когда он получил известие о падении Батурина. Гетман, по свидетельству участника похода, не поверил услышанному. Тем не менее высланная им в разведку партия казаков подтвердила ужасную новость, которую он с «большим недовольствием по этому поводу» сообщил королю. Рассказы о зверствах воинов Меншикова ошеломили Мазепу. Как вспоминает Филипп Орлик, узнав горькую правду о столице, которую уже не мог ни спасти, ни защитить, он «жалосным был, и сказал тые слова: «Злые и нещастливые наши початки! Знатно, что Бог не благословит моего намерения, а я тем же Богом засвидетельствуюся, что не желалем и не хотелем Христианского кровопролития».
Только 7 ноября 1708 г. гетман получил возможность своими глазами увидеть следствия московского погрома. Картина пепелища поразила его в самое сердце. Как пишет «Черниговская летопись», «ревно плакал по Батурину Мазепа», наблюдая, сколько «крови людской в мисти и на предмистью было полно калюжами».
Подтверждают состояние гетмана в те минуты и часы свидетельства пойманного драгунами сотника Корнея Савина. На допросе он сообщил, что «король и Мазепа пришли к Батурину и стали над Сеймом и ночевали по разным хатам. И Мазепа, видя, что Батурин разорен, зело плакал».
Первые строки жгучей правды о меншиковской резне принадлежат гетману. В разосланном 10 ноября по всей Украине универсале он извещал народ о надругательстве над святынями и людьми, показал настоящее лицо царизма, его «заботу» об украинцах. Это послание, без сомнения, задело за живое главных исполнителей жестокой акции.
Совершив преступление и подавив основные силы гетманцев, россияне старались затушевать свои карательные действия, которые были подданы значительной огласке, оправдательной агитацией. Для достижения этой цели использовали сплетни, лживые сообщения о том, что Мазепа, мол, отрекся православной веры, решил за бесценок продать Украину шведам и полякам. Распространялся слух о том, якобы в Дегтяревке (Новгород-Северщина. – Авт.) гетман топтал ногами образ Богоматери, принимая таким образом лютеранское вероисповедание. Русское командование приказало Ивану Скоропадскому издать контруниверсал к украинскому народу. Поскольку новый гетман сам не был в Батурине, текст обращения к украинцам написан или под диктовку Меншикова, или вообще им. Некоторые фразы будто списаны с царских манифестов. Основная вина за жертвы Батурина перекладывалась на Мазепу: «Хто же инный до того причиною опрочь его? Поневаж там будучие малоразсудные люде заведены от его, противилися своему власному государеви, нехотячи доброволне на лагодное упоминанье и обнадеживание милостю и жалованием монаршим здатися, обшем ставши при упоры и противности, хотели город той за всею войсковою арматою и аппартаментами военными Королю Шведскому отдати и поднести против своего ж Монархи по неприятелску руку». Дальше снималась ответственность с Меншикова за убийства невинных людей. Оправдание выдвигалось довольно простое, мол, защитники Батурина «государского войска отчасти побили, чем примушеное войско Царского Пресветлого Величества под командою светлейшего генерала князя, его милости, Меншикова будочое, штурмом добывати, а добывши в тот час, яко звычайная, каждый жолнер, на помсту побитой братии своей, не скоро от убийства могл быти унятый; однак же що о жонах и детях, огвалтованю паниен и в ином, що написано во изменном универсале, то самая есть неправда, гдыж не толко тые не имеючие в руках оружия, но большая часть з сердюков и з городовых войсковых людей, в Батурин бывших, на потом пощажены и свободно в домы, по указу царского пресвытлого величества, от князя, его милости Меншикова отпущены». Вместе с идеологической обработкой населения мощно заработала карательная машина.
Поводом для арестов и пыток были случайно произнесенные сочувственные слова о Мазепе, наименьшие осуждения зверств россиян. Это четко видно на примере расследования дела глуховского обывателя Данила Таращенко. Челядник писаря Черниговского полка Булавки Яков Кудин свидетельствовал на допросе в Лебедине (именно здесь Меншиков устроил застенок и подвергал допросу всех подозреваемых. – Авт.) о разговоре, который состоялся за 7-8 дней перед тем. Во время его, как отмечает он, «приходит челядник Данилов и говорит: «Жители бегут, Москва везде грабит, наших людей разоряет». Данил (Таращенко. – Авт.) на такую речь сказал: «Москва Батурин разорила и людей тамошних перебила, даже и малых детей не пощадила: за это и мы не зарекаемся в московской крови по колена бродить, потому что за разорение Батурина вся Украина встанет».
Дальше, согласно протоколу «он, Яков, заметил, тогда ему, Данилу, что такие речи непристойны, а Данил стал его, Якова бить по щекам, и Яков ушел от него, но потом, когда Яков снова воротился, Данил приказал его связать вожжами и связанного бросить в погреб и говорил ему при этом: «Коли никому не скажешь, что я про Москву говорил – выпущу тебя, а станешь доносить – велю голову отсечь!»
Дискуссия относительно универсалов 1708 г. о жертвах Батурина вскоре иссякла, оттесненная новыми событиями. Позднее, в связи с окончательным поражением мазепинцев, она и не возобновлялась.
Вопрос, сколько горожан и защитников погибло в Батурине, специально не изучался. В то же время он достаточно важен для понимания масштабов трагедии. Определение более-менее реальной цифры потерь, которые понесла Гетманщина от карателей Меншикова, нейтрализует безосновательные исторические спекуляции на эту тему как в плане завышенных оценок (30 тысяч жертв), так и заниженных (1 – 3 тысячи).
Итак, сколько же людей погибло в огне 2 ноября 1708 г.? Ответ на этот вопрос можно дать, проанализировав описание Батурина, сделанное в начале 1726 г. согласно царскому указу от 3 декабря 1725 г. Хотя прошло 17 лет после погрома, центральная часть города оставалась пустырем. Обгорелые, разрушенные здания заросли сорняками и кустарниками. Авторы описания указывают на «пустые неогороженные дворишка» Орлика, «Григория канцеляриста», Ломыковского и его хутор на Горбаневке. «Пустые места» были «поблизу гребли, прозываемое Хайнатшина», «близ церкви Покрова»; «от поля, по-над дорогою Пальчиковскою, на котором бывали, за изменника Мазепы, шопы для охранения армат»; недалеко от Гончаровки, где также «были шопы для хоронения палубов и возов». Вместе с тем узнаем, что «на предместе после разорения, на погорелых и на пустых мыстах поселились внов по указу покойного гетмана Скоропадского, который указ покойным атаманом батуринским Данилом Харевским публикован: иные живуть в старых домах, которые от разорения уцелели». Как видно из дальнейшего реестра, речь идет, прежде всего, об отдельных усадьбах, размещенных на слободках.
На других концах города картина была следующей: прежние жители гетманской столицы имели в слободе Подземковой 19 дворов, в слободе Горбановской 31 двор, в слободе Гончаровской – 72 двора. Кроме того, в предместьях числились «ремесные люди, прежде бывшие жители батуринския, которые по разорение Батурина в старых домах и на своих местах поселившихся живуть»: сапожников – 38 дворов, портных – 28, калачников – 11, ткачей – 12, мясников – 2, кузнецов – 15, музыкантов – 6, гончаров – 5, плотников – 5 дворов.
Всего описание насчитывает около 560 дворов (вместе с Матеевкой), из них около 130 принадлежали казакам и старшине. Большинство последних были отстроены новыми хозяевами. Сюда переехал жить бывший белоцерковский полковник Михаил Омельченко. Сотником стал казак из Кролевца Федор Стожок.
Описание не указывает количество людей в дворах. Бесспорно, после 2 ноября 1708 г. они имели более низкую плотность, чем в среднем по Гетманщине. Ведь в больших семьях могли остаться вместо 10 – 15 человек 3 – 4 члена семьи. Явный и большой минус и дворов. Их, по нашим подсчетам, уменьшилось на 250 – 370 единиц (приблизительно 810 дворов до 1708 г. минус 560). Следует отметить, что около 150 дворов построили новые собственники. Таким образом, из имеющихся в 1726 г. 438 дворов (560 минус 122 матеевских) лишь 288 были заселены батуринцами. В общем, не досчитываемся в Батурине после погрома свыше 500 семей (810 до 1708 г. минус 288 семей в 1726). В описании указаны только 17 дворов «торгующих мелочным товаром». В то же время еще в 1666 г. в Батурине жили 90 семей купцов!
В описании города 1726 г. не указываются конкретные постройки жителей, сохранившиеся после 1708 г. Это неслучайно. Прошло 17 лет после пожара, и учетчики уже не могли сказать точно, кто строил дом на пепелище, а кто – из оставшегося обгорелого сруба, остатков усадьб и т.д.
Понятно, пожар не мог причинить большого вреда каменным зданиям, которых столица имела немало. Так, Омелько Щупай поселился в «домовом малом строении бывшего полковника прилуцкого Горленка».
Даже если допустить, что в каждой оставшейся после погрома семье, спаслось в среднем по 5 человек (что маловероятно!) и это составляло 1440 батуринцев (288 х 5), то итоговая цифра потерь все равно впечатляющая. Она составляет 6000 – 6500 жителей (7 – 8 тысяч жителей Батурина до 2 ноября 1708 г. минус 1440 тех, кому удалось спрятаться или убежать). Лизогубовская летопись, описывая резню, которую устроили пьяные русские стрельцы, отмечает, что «многожь в Сейме потонуло людей, утекаючи через лед еще не крепкий, много и погорело, крывшихся по хоромах, в лесах, в погребах, в ямах, где паче подушилися, а на хоромах погорели». Эти детали свидетельствуют о мученической смерти основной массы горожан. Много их собралось под защиту гарнизона. О том, что «сердюки все, также и прочие тутошние жители, убравшись, в замок засели», докладывал царю Меншиков. Чечель и Кенигсек «и протчие подобные им сотники и есаулы с сердюками и некоторыми городовыми и со всею батуринскою черню, – как отмечал палач гетманской столицы в жалованной грамоте, – засели в Батурине...»
В переполненной крепости, находившейся в состоянии осады, вероятно, негде было яблоку упасть. Мирных жителей, очевидно, держали в безопасном месте – замковых подземельях и ходах. Разветвленная их сеть (выложенные в традиционной форме сруба лабиринты, шириной и высотой в два метра) могла спрятать тысячи людей. К сожалению, сожжение надворных сооружений, жестокость стрельцов, озверевших от предыдущих поражений и устроивших на горе кровавый погром, вынудили женщин, стариков и детей выбрать более легкую смерть: умирать от угара.
Позднее в этих со временем завалившихся ходах находили старинное оружие, серебряные и золотые вещи, железные сундуки. Очевидно, это были остатки домашних пожитков и скарбов, которые брали с собой в подземелье батуринцы.
Авторы «Журнала или поденной записки... Петра Великого», который читал и правил собственноручно царь, описывая по горячим следам действия монарха, не думали, что их толкование трагедии Батурина будет противоречить более позднему, официальному. «И первых воров Полковника Чечеля и генерального Есаула Кенигсека с некоторыми их единомышленниками взяли, – читаем в нем, – а прочих всех побили, и тот город со всем сожгли и разорили до основания, где зело много изменника Мазепы богатства взяли».
Кроме батуринцев, которые стали основными жертвами погрома, в гетманской столице погибло немало жителей окрестных сел. Напуганные слухами о тактике «выжженной земли», которую использовали русские войска, люди семьями уходили с насиженных мест и искали убежища за стенами крепости. О том, что подобное действительно происходило, свидетельствует успокоительное обращение фельдмаршала Шереметьева накануне сожжения Батурина к украинскому народу, «дабы из городов, сел и деревень, на которые пойдет войско его царского величества, никто не выбегал, понеже жителям никаких обид и разорений и грабительства и протчаго своеволия чинено не будет». Однако напуганные другими известиями, имевшими реальную основу, люди не доверяли этим уверениям. Несколько раньше Шереметьев докладывал царю, что на Стародубщине «деревни перед неприятелем велел жечь: токмо здешние жители нетерпеливо сие приемлют». Испуганное население искало спасения от приближавшейся войны. Твердая позиция командования Батуринской крепости относительно недопущения поджогов им импонировала. Защиту своей жизни они доверили большому военному гарнизону. Но коварная измена обернулась для них непоправимой трагедией. «Много там людей пропало от меча, понеже збег был от всех сел», – читаем в Лизогубовской летописи.
Части защитников и горожан удалось вырваться из кровавого ада и уцелеть. Еще когда только начиналось опасное развитие событий, покинули гетманскую столицу жены Кочубея и Искры, которых содержали в одном из домов на Гончаровке под надзором для того, чтобы они заранее не предупредили царя о решении Мазепы. «Тем временем приехала монахиня из монастыря девичьего Новомлинскаго на телеге, – читаем в старой рукописи, – и на телеге будка простая, и в монашескую одежду ее милость пани Кочубеева и пани Искрина одевшись, а пани Параскевию одев в простую одежду, вышла пешком с девками из города, а барчука Феодора с собой посадив в телегу монашескую монахиня вместо монахинь из города вывезла и направлялись на Митченки, на Куреню, на Ичню, на Прилуку...»
После штурма поднялась паника и батуринцы спасались как могли. Некоторым из них посчастливилось воспользоваться ночью тайными выходами из крепости к Сейму (здесь вместо стены был крутой обрыв) и пересидеть сутки в надежных укрытиях, не затронутых пожаром. Пойманные после утренней оргии также не все были казнены. «Прошлого 1708 г., во время вынятья города Батурина, – писали позднее в жалобе гетману Апостолу братья Гончаренко, – взято нас, братьев двух родных, в плен на Москву, в котром плену были мы лет семь». Меншиков, как видим из этого документа, прихватил для себя неплохой ясырь. Лишь много лет спустя, пленники возвратились на родные пожарища.
Захваченные неожиданно рьяно оборонялись сердюки. После двухчасового боя лишь небольшая их часть ценой значительных потерь прорвалась через плотное кольцо окружения. На основе показаний сердюка Корнея Семененко, которого допрашивали 1 декабря в Посольской походной канцелярии, узнаем, что осталось от защитников Батурина: «По приказу де изменника Мазепы велено их сердюцким четырем полкам, а именно: Покотилову, Денисову, Максимову и Чечелеву, у которого наказным сотником Герасим [в тех де четырех полках сердюков, чает он, что и трехсот человек не будет] стоят в Гадячю со шведами». Таким образом, именно столько сердюков уцелели! Другие 2000 – 2400 человек погибли в бою или были пойманы и замучены.
Удалось сбежать и Дмитрию Чечелю. Из крепости он, вероятно, вышел через тайный выход и вынужден был, скрываясь, переплыть Сейм или сидеть в воде во рве. Обессиленный, он едва добрался до своего родственника. «Однако кум его, – сообщает Лизогубовская летопись, – в селе Обмочевке, когда он утекал и забегл верхом обогретись, понеже весь обмок, да заснул на печи, то кум пошел, ознаймил войту и прочим и так взяли его и поймали и отдали великоросиянам».
Неизвестна судьба казаков Лубенского, Миргородского и Прилуцкого полков. Если последних благодаря Носу Меншиков мог амнистировать, то других – вряд ли. Секретарь проходной канцелярии Карла XII Цедергельм в своих заметках писал, что, более чем 1000 казакам, стоявших на валах, удалось пробиться через ворота.
Наши подсчеты совпадают с сообщениями английских газет, которые пользовались информацией царской главной квартиры над Десной за 16 ноября 1708 г. «London Gazett» 29 декабря 1708 г. писала, что Меншиков в Батурине «залогу... в числе 6 тысяч приказал изрубить». Он же, как отмечает «Дейли Курант» (3 января 1709 г.), «по взятии приказал изрубить 5 – 6 тысяч казаков». Приплюсуем к этой цифре 6– 6,5 тысяч мирных горожан, приблизительно тысячу жителей окрестных сел (берем по минимальным подсчетам) и получим вместе 11 – 12,5 тысяч жертв. Важным подтверждением приведенных здесь подсчетов является сообщение английского посла Чарльза Витворта, информировавшего из Москвы о потерях мирного населения в Батурине: «Зарезано жестоко шесть тысяч человек, несмотря на возраст и пол». Выполнив посольскую миссию, лорд Витворт опубликовал в Лондоне в 1710 г. «Отчет о России», из которого узнаем о том, что «город Батурин немедленно было взят и сожжен, и свыше семи тысяч человек были убиты независимо от возраста и пола».
Раздел 28
ИСТЯЗАНИЕ УКРАИНЫ
Уничтожение Батурина стало поворотным этапом в истории украинского народа. Его освободительные устремления были в который раз жестоко подавлены. Расстрелянная, обескровленная и сожженная гетманская столица выбила из-под ног гетмана надежную опору. «Уже теперь, в нынешнем нашем нещасливом состоянии все дела иначе пойдут, – сказал Мазепа обреченно-пессимистически Орлику и другим единомышленникам, – и Украина Батурином устрашенная бояться будет едино з нами держать».
Побывав на руинах родного города, взяв близко к сердцу увиденное, потрясенный зверствами Меншикова, гетман все же не впадал в отчаяние.
По его приказу бывшие при нем полковники подготовили универсалы в свои города, в которых выписано «причины, для яких он, отступя от царского величества, одыйшол в протекцыю короля шведского». Обратился к народу с пылким призывом поднимать восстание против Москвы и сам гетман. Во все уголки Украины помчали гонцы. Они везли известия о преступлениях россиян, призывали людность становиться под мазепинские знамена. В селе Бахмач казаки и компанейцы, старшина торжественно присягнули на верность гетману. Сам Мазепа, как свидетельствовал Орлик, на святом Евангелии присягнул перед всей «енералною старшиною, полковниками, сотниками и знатным товариством, что он не для приватной своей ползы, но для общого добра целой отчизны и Войска Запорожского принял протекцыю короля шведского». Тогда же гетман разослал уцелевших сотников по своим сотням, чтобы они «со всем борошнем в готовности к походу к Москве были, по празнике рождества Христова».
Надежды на то, что народ откликнется на трагедию в Батурине быстрым определением своей позиции, не были напрасными. После 2 ноября 1708 г. в ближайших к гетманской столице селах население встречало шведских солдатов как освободителей. Прусский доброволец в армии Карла XII Давид Натан Зильтман зафиксировал в своем дневнике интересную деталь. Когда шведы «пришли в большое село с 188 домами, что носило название Отюша (Атюша на Коропщине. – Авт.), были все селяне дома, также и в нескольких других по дороге пройденных селах, и всюду селяне на приход короля подавали ему хлеб, соль и яблоки». Сочувствовало мазепинцам и Правобережье. Киевский воевода Голицын информировал Головкина о сложившемся здесь беспокойном положении. «Доношу ж вам, моему государю, – писал он в донесении, – Мазепа прислал от себя на сию сторону Днепра в Чигирин Мокеевского и ясаула генерального Гамалея для возмущения и прелести здешнего народу, дабы всех, на сей стороне живущих, возмутить, а возмутя и собрав всех, идти за Днепр в Малоросийской край. И учинив Макеевского полковником чигиринским, и оной около Чигирина многих возмутил. А мне возбранить им того неким, понеже я при себе не имею конных людей, чем возбранить. И зело, мой государь, потребно, дабы указ государев повелел прислать к нам вскоре конные полки, с которыми мог бы старатца, дабы до большего разширения оной прелести не допустить. И некоторых на сей стороне утверждал к верности, которые ко мне приезжали и обещались быть верны. Токмо оные ветры, когда противная сторона будет силняго, то они туда и склонятца. И без конницы трудно что учинить, чтоб оных обнадеживать и утверждать. А ежели с обеих сторон Днепра люди возбунтуютца, зело нам тяжело будет. А на сей стороне Днепра поселенцы многие местечки и села и деревни от Киева даже до Бугу и до Днестра, меж которыми старинные местечки, которые были под поляками, и в оные посажены ево, Мазепины, слуги, и все галдуют ему и за истину признают».
Из более позднего письма воеводы узнаем о еще одном обстоятельстве, которое могло изменить не в лучшую сторону ситуацию для войска Петра I. Дело в том, что в апреле 1708 г. Мазепа по приказу царя послал в Польшу 3 тысячи казаков. 20 августа туда же на соединение с Киевским и Белоцерковским полками был отправлен Гадячский полк, который также состоял из 3 тысяч казаков. На зиму полки должны были возвратиться домой. Содержать столько военных на зимних квартирах союзникам царя было не по силам. Но теперь встал вопрос, на чью сторону они станут. «А когда уведали о измене Мазепиной, полков их казаки побежали по домам, – докладывал 5 декабря Головкину Голицын. – И полковников киевского, белоцерковского и сотников чигиринского, каневского утверждал и обнадеживал государевою милостью, которые обещались и крест целовали верно государю служить. А гадецкого полковника, мой государь, удержал в Киеве до указу вины ради такой, понеже он Мазепе свой и полк свой в Киев не привел, а сказал: полк ево пошол иным трактом. И оттого я не сумневаюсь, понеже имеем ведомость, что Мазепа в Гадячах, и был при нем канцеляриста Мазепин изо Львова, и оного от себя отпустил с половины дороги, а сказал, будто он с ним не поехал. А слышу, мой государь, что оной полк стоит от Киева вниз по Днепру. И я послал указ того полку к старшине, дабы они с казаками и с пушки в Киев пришли. А когда придут, о том впредь вам, моему государю, донесу. И чаю, мой государь, при пушках разве есть старшина, а казакам не чаю быть – все разбежались».
Фактически казаки, узнав о событиях в родном крае, вышли из-под контроля Москвы. В тот момент требовалось от обеих сторон употребление решительных мер для привлечения колеблющихся элементов на свою сторону. Нужно отдать должное царской стороне: она в этой напряженной ситуации действовала более гибко и оперативно. Инициатива перехватывалась ею буквально во всем. Ставка делалась, прежде всего, и в основном, на запугивание. Интересен, по нашему мнению, факт практически одновременного появления челобитных от жителей городов. Они, будто по команде, стали поступать из мест, где располагались русские полки. «А к вору и изменнику бывшему гетьману Мазепе отнюдь не пристанем и ни в чом его слушать не будем, – присягали 5 ноября 1708 г. жители Новгород-Северского, – и на том всьом святой крест целуем». Позднее их трактовали как массовое волеизъявление народа, как свидетельство его верности Петру І и вечной «дружбы с русским народом». Тем временем, челобитную из Новгород-Северского, например, подписали только 57 человек.
В Нежине в ноябре и позднее стояла большая русская залога. Из донесения Голицына Головкину от 21 ноября узнаем: «Писал в Нежин и велел Анненкову с полком из Нежина итти в Белую Церков. А в Нежине оставил 2 полка». Т.е. сразу после сожжения Батурина три русских полка зашли в Нежин. Часть русской конницы была направлена через Прилуки в Миргород. Там также усилился гарнизон. Во всех городах и местечках, захваченных русской армией, вывешивали царские указы к украинскому народу, а рядом для устрашения «головы на колья надетые были» плененных сердюков и казаков, пойманных в гетманской столице. Кенигсека, умершего в дороге от ран, сначала колесовали в Конотопе, а затем его голову с выколотыми глазами «на столп каменном также на шпицу железную воткнено» в Сумах.
Напуганные вывешенными повсюду отсеченными головами мазепинцев, горожане практически не имели выбора и, чтобы с ними не поступили подобным образом, по инициативе «снизу», направляли челобитные царю. Жители Прилук, Лубен, Лохвицы, Новгород-Северского, Варвы, Срибного, Ични и Миргорода заискивающе клялись в верности русскому монарху. Дирижер этой верноподданической кампании (а им был Петр І) получил их 5 ноября, именно во время выборов нового гетмана. Они должны были убедить созванную в Глухов старшину в бесполезности замысла Мазепы, развеять сомнения тех, кто еще сомневался.
Относительно непокорных, тех, кто не желал заявлять о своем верноподданстве, применялись жесточайшие карательные мероприятия. После гетманской столицы был сожжен Гадяч и его окрестные села. Такая же судьба ждала Ромны. Полковник Кампель уничтожил Маячну и Нехворощу, а всех жителей истребил. «Из Мячков (Маячна. – Авт.), – говорится в хронике Крекшина, – изменники козаки ушли до Царичинки и там засели, и для взятьи оного места послан бригадир Эгейм». Московским войском были также сожжены Калеберда, Переволочна, Старый и Новый Кодаки. Историк А. Катрухин в XIX в. записал, без сомнения, реалистический пересказ о селе Гайворон (ныне Бахмачского района Черниговской области. – Авт.), которое в ноябре 1708 г. оказалось на пути продвижения шведского войска к Ромнам. «Жители села, – отмечает он, – по совету своего старшины Жеребило, а возможно, и по собственному мнению, с охотой делились всеми возможными съедобными припасами со шведскими войсками. Узнав же о приближении русских войск, весь провиант спрятали, а с прибытием Петра І не переставали тайно доставлять его к шведскому войску, отказывая из-за отсутствия россиянам. Петр І, узнав о таком отношении своих подданных к врагу, ужасно разозлился и решил наказать все село полным уничтожением, так сказать, стереть его из лица земли. Для выполнения этого наказания было приказано обложить село вокруг соломой и никого не выпускать оттуда, а чтобы предупредить всяческие попытки к бегству, обставить село пушками и в беглецов стрелять. При выполнении смертной казни поджечь одновременно со всех концов солому и обстреливать село из пушек. Смертная казнь должна была осуществляться в присутствии самого императора».
Только дети, которых гайворонцы выслали навстречу Петру І, растрогали его, и он смилостивился над селом.
Для укрепления своего положения в Украине Петр І параллельно предпринимал другие меры. После его личных обращений к старшине уже 1 ноября в Богдановку (вблизи Шостки на Сумщине. – Авт.) прибыли полковники стародубский Иван Скоропадский, черниговский Павел Полуботок и наказные полковники переяславский Томара и нежинский Жураховский, ехавшие на встречу с царем, как тот требовал, в сопровождении полковой старшины. Очевидно, они разминулись с Петром І, который был озабочен переправой шведского войска, и получили там его приказ идти к Глухову. Перед тем, 31 октября, этот город был занят гарнизоном генерал-лейтенанта Брюса. Последний извещал царя об обстановке в населенном пункте: «...Токмо не гораздо приятен их (русских войск. - Авт.) приход был старшине здешней, а наипаче всех здешному сотнику, которой поехал к господину фелтмаршалу Шереметьеву купно с Четвертинским князем. И сказывают многие здешныя жители, что он весма Мазепиной партии, которой у него всегда детей крещивал, и про Четвертинского сказывают, что тех же людей». Но уже 3 ноября сотник Алексей Туранский при всех своих симпатиях к Мазепе вынужден был в качестве хозяина встречать и размещать в городе прибывших полковников и старшину. Вечером все они встретились с ближайшим царским боярином, князем Григорием Долгоруким, которому Петр І поручил готовить выборы нового гетмана. Состоялся совет «ады некоторых истребных к его царского величества интересом и целости Малороссийского края советов». Затем Долгорукий говорил с каждым отдельно и пытался выяснить настроения старшины, в первую очередь, – кого она желает видеть своим предводителем. Поскольку на выборы прибыли лишь два полковника из 20 (полтавский Левенец, например, уверил Петра, что хочет быть с горожанами во время опасности), то старшина двух полков выдвигала от себя две кандидатуры – Ивана Скоропадского и Павла Полуботка. Но выбор уже был сделан заранее. Когда Мазепа в Борзне притворялся смертельно больным, царь подумал о его преемнике. В письме к графу Головкину ориентировочно за 20 октября он пишет: «Сегодня получил я ведомость от г. князя Меншикова, что гетмана к прежней ево болезни припала апелепсия (...)...ежели воля Божия какая с оным определитца, чтоб, не мешкав, другово, для чего нехудо, чтоб Скуропацкой недалеко был». Не исключено, что личные разговоры Долгорукого завершались подсказкой, кого хотел бы видеть на должности гетмана царь. Личность Скоропадского его устраивала, прежде всего, тем, что у стародубского полковника был мягкий характер, ничем особенным он не выделялся из старшины, и, таким образом, стал бы «ручным», надежным его подчиненным.
Перед выборами 6 ноября состоялась церемония лишения Мазепы гетманства. На базарную площадь были созваны местный люд и старшина. Все рассматривали куклу, которая напоминала Мазепу. На ней была андреевская лента. Детальное описание обесчещивания гетмана встречаем в письме исполнителя этой процедуры – канцлера Головкина – к П. Толстому: «В начале ево диплом от его царского величества изодран и от его светлости князя Меншикова и от меня, аки обер-комергера, и обоих нас того ордина святаго Андрея ковалеров, во образ Мазепы, от его царского величества ему наперед сего всемилостивейше данной орден снят, которого он через изменнические свои поступки себя ныне и недостойным сочинил».
Участникам этого спектакля была зачитана декларация, в которой оглашались царские благодеяния и осуждалась неблагодарность Мазепы. «И та ево персона попоследи ногами с лесницы столкнута и потом от ката взята, – свидетельствовал Головкин, – и до виселицы, которая на рынку обреталась, на веревке вешена... Герб ево от ката изодран и изтоптан, ево сабля от того же ката переломлена и на персоне теми обломки ударена, и напоследи помянутая его персона на виселицу повешена». Таким образом был обесславлен на глазах украинцев образ их недавнего вождя. В соборной церкви Св. Троицы тогда же состоялся молебен. После него на площади перед ней в присутствии казаков, мещан и посполитых должны были состояться выборы. По заранее подготовленному сценарию Долгорукий обратился к присутствующим, кого они хотят избрать гетманом. Толпа заученно прокричала: «Ивана Скоропадского!»
Последний несколько спутал планы царя. Он начал отказываться от гетманского уряда в пользу Павла Полуботка, мотивируя свое решение преклонным возрастом. На самом деле, как свидетельствуют документы, этот до недавнего времени ближайший соратник «предателей» не хотел брать грех на душу: становиться гетманом при живом Мазепе, в оккупационных обстоятельствах, после выборов, в которых взяла участие лишь малая часть правителей Украины. Старшина, напуганная батуринским погромом, зная из надежного источника о выборе Петра І, не решилась поступить по-другому и настояла на своем.
Ивану Скоропадскому торжественно вручили гетманские клейноды – булаву, флаг, бунчук, царскую грамоту и печать. В церкви ему дали в руки присяжный лист, написанный в Посольском приказе: «Аз, Гетман Его Царского Величества войска Запорожскаго, обещаю и кленуся, по избрании своем на сей уряд Гетманский, в Троице славимом Богом, пред святым Евангелием, Пресветлейшему и Державнейшему Великому Государю, Царю и Великому Князю Петру Алексеевичу, всеа Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу, Государю моему милостивейшему, и Сыну Его... верно и со всяким усердием служить и в подданстве быть со всем войском Запорожским и народом и краем Малороссийским...»
Скоропадский согласно этой клятве должен был «к измене и прелестям отнюдь не склоняться, но во всем Его Царскому Величеству... доносить и весь малороссийский народ от того и от всяких шалостей удерживать».
Состоялся своеобразный принудительный акт закабаливания руководящего лица Украины: он, несмотря на любые действия Москвы, должен был верно служить царю. И на этот раз выборы гетмана состоялись в условиях превосходства русской силы – под охраной Белозерского полка, под командованием и режиссурой стольника Долгорукого. Фактически старшина стала марионетками в руках Петра I. Она также вынуждена были присягнуть царю 9 ноября.
Для искоренения духа мазепинства мало было избрать нового гетмана. Царь решил проклянуть Мазепу и его сторонников. После того, как в 1700 г. умер патриарх Адриан, фактически дела в патриархате взял в свои руки Петр I. Местоблюстителем патриаршего престола он назначил украинца Стефана Яворского. Также царь восстановил Монастырский приказ, который взял на себя обязанности сурового надзора и управления за церковными вотчинами, штатами и пр. Позднее образованный святой Синод отражал только его волю. Патриарх Сергий Старогородский констатировал: «Уже не в качестве представителя вселенской иерархии Синод правит Русской церковью, а... по указу Его Императорского Величества». Упомянутые изменения ярко отражены в акте анафемии Мазепы. Для его проведения еще 27 – 29 октября царь послал указы митрополиту и архиепископам, которым велел прибыть в Глухов. Киевский митрополит Иоасаф Кроковский был доставлен туда в сопровождении царских прислужников. Кроме него, в Глухов прибыли 10 – 11 ноября черниговский архиепископ Иоанн Максимович, переяславский епископ Захария Корнилович и другие. Перед приездом этих церковных правителей в городе состоялись публичные смертные казни значительных старшин, попавших в Батурине в плен. Сначала был колесован сердюцкий полковник Дмитрий Чечель. «Также Филиппу, реенту певчих, в Батурине взятому, отсечено голову в Глухове и на спицах железных на глаголях на площади в самом городе заткнуто», – сообщает Лизогубовская летопись. Все это кровавое действо и фарс с выборами гетмана 12 ноября увенчала церемония анафемы. В Святотроицкой церкви священнослужители отслужили молебен, а потом объявили анафему и вечное проклятие Мазепе. Особую роль в этом акте сыграл новгород-северский протопоп Афанасий Заруцкий, произнесший изобличительную проповедь против бывшего гетмана. Запуганные услышанным и увиденным, архиереи составили пастырское послание к украинскому народу, в котором призывали его не слушать «предателей» и подчиниться новому гетману Скоропадскому. В нем они также оповестили о церковном проклятии Мазепы и его сторонников.
В этой связи хотелось бы обратить внимание на одну многозначительную деталь. Акт выборов гетмана подписали черниговский архиепископ Иоанн Максимович, переяславский епископ Захария Корнилович, елецкий архимандрит Исаакий (Чернигов), спасо-троицкий архимандрит Варлаам (Чернигов), наместник Печерский Иларион, старец соборный Печерский Валерьян, архидьякон митрополита Киевского Рафаил и нотарий митрополитский Иннокентий. Иоасаф Кроковский не поставил под ним свою подпись. Не он, а протопоп Заруцкий возглавил анафему. Итак, митрополит отказался утверждать активным действием незаконное проклятие и смещение с должности гетмана. Он остался пассивным участником спектакля.
Еще 31 октября Петр І прислал депешу местоблюстителю патриаршего престола: «...Того ради позвольте онаго за такое его дело публично в соборной церкви проклятию передать».
Одновременно с глуховской церемонией анафема состоялась и в Москве в Успенском соборе. Местоблюститель патриаршего престола, галичанин по происхождению Стефан Яворский, не раз в своих стихах прославлявший гетмана за благодетельство, заботу о народе и церквях, завершил свою речь словами: «Нам, собранным во имя Господа Бога Иисуса Христа и святых апостолов, дано от самого Бога вязати и решити, и аще что свяжем на земли, будет связано и на небеси! Изменник Иван Мазепа, за клятвопреступление и за измену великому государю, анафема!» Трижды произнесенное проклятие повторили архиереи: «Анафема, анафема, анафема, буди проклят». Вплоть до 80-х гг. XIX ст. в Русской патриархии раз в год звучал обряд проклятия Мазепы. Интересно, что в соборах, которые были построены на его средства, одновременно во время службы упоминались его благодеяния. Только в январе 1918 г., после провозглашения независимости УНР, Симон Петлюра пригласил к себе нескольких киевских священников, в частности будущего митрополита Украинской автокефальной церкви Василия Липкивского, и попросил их устроить в соборе святой Софии панихиду в честь Ивана Мазепы. Приход большевиков в Киев не дал возможности осуществить задуманное. Первая многолюдная панихида по гетману в Украине, отменившая анафему, была проведена лишь 10 июля 1918 г. в Киеве при участии гетмана Павла Скоропадского. Но вскоре настали условия для возвращения петровско-анафемных оценок жизни и деятельности Мазепы.
Для набожных мазепинцев анафема, проведенная местными церковнослужителями, была самым тяжелым ударом. Сомнения, появившиеся после батуринского погрома, а особенно после церковного проклятия активных участников событий, увеличились еще больше, когда стало известно о намерениях Петра І подвергнуть наказанию членов их семей. Еще 3 ноября царь прислал депешу Меншикову: «Припало мне на ум, что в Прилуках гетманских единомышленников, которые ныне при нем, многих есть жены и дети. Чего для изволь туды нарочно кого-нибудь послать з драгуны и взять их за караулом». Меншиковским посланцам удалось схватить жену лубенского полковника Дмитрия Зеленского, жену Ивана Быстрицкого, который отвез Карлу XII от Мазепы послание, детей Григория Герцика. Попала в тюрьму и мать жены Филиппа Орлика. В грамоте от 7 ноября царь обещал Скоропадскому амнистировать тех старшин, которые возвратятся из вражеского лагеря в течение месяца.
В случае ослушания соратников крамольного гетмана ожидали суровые наказания: «...Повелеваем их лишить всех чинов и урядов при Войске Запорожском, а также и маетности их и имение, яко изменнице, определяем отдавать за службы иным верным в войске Нашем Запорожском, а жен их и детей брать за караул и присылать к нам, Великому Государю, которые сосланы будут в ссылку: а ежели кто из них самых пойман будет, тот воспримет, яко изменник, достойную смертную казнь».
Словно дичь на охоте, царь окружил мазепинцев своими указами и решениями, привлечением к кампании опозорения своих противников влиятельнейших духовных лиц. Это, в сущности, уже в середине ноября 1708 г. решило судьбу движения за самостоятельное украинское княжество. Оно было позорными и обманными средствами осквернено, в изобличительном свете показано народу. Сами участники его быстро убеждались в бесполезности и несвоевременности своего замысла. Пошатнулись ряды и организаторов перехода гетманцев под шведскую протекцию. Поддерживая Мазепу в его планах, они не представляли, какими жертвами придется платить за свободу Украины. Подданные анафеме, лишенные имений, разочаровавшись и в могуществе Карла XII, наиболее умеренные мазепинцы решили воспользоваться соломинкой, которую им милостиво и хитро протянула Москва. 21 ноября оставили гетмана миргородский полковник Данил Апостол и генеральный хорунжий Иван Сулима. Спустя некоторое время возвратился в русский лагерь охотницкий полковник Игнат Галаган с полком и взятыми в плен 60 шведскими драбантами. Вполне возможно, что на сторону царя перешло бы еще большее количество старшины, если бы Карл XII и Мазепа не позаботились о прекращении дезертирства. Приезд в шведский лагерь жен мазепинцев лишил их возможности маневра.
Русское командование во главе с Петром І использовало отход от гетмана нескольких ключевых старшин для его дискредитации. Русский резидент в Польше Дашков советовал Головкину в письме от 20 ноября 1708 г.: «Еще же не изволили вы объявить в универсалах царского величества, что вся сия бысть в народе отягчения для его, вора Мазепы, оболгания, что Кочубею голову отсекли и прочим, великое было отягчение и ругание, аще и чрез указы монаршеские. Однакоже, для его оболгания и сие пред народом казацким, разумеваю, быти приятно (выделение наше. – Авт.)»
Была детально спланирована акция, которая должна была поссорить Мазепу с Карлом XII.
Речь идет о письме канцлера Головкина гетману от 22 декабря 1708 г., в котором тот извещал, что через Апостола, а позднее Галагана получил от него предложение похищения и доставки царю шведского короля. Петр І якобы дал согласие на амнистию Мазепы и на эту акцию. Антимазепинская историография использует этот документ как убедительное доказательство коварности гетмана, который, убедившись в бесполезности своей затеи, ценой новой измены решил вернуться в прежнее подданство. Однако, если миргородский полковник Апостол, который первым покинул мазепинцев, в самом деле, привез царю такое фантастическое предложение, то почему он ничего не сказал об этом во время допроса? Протокол его был опубликован в 1859 г. Д. Бантыш-Каменским. Там ни одного слова нет об упомянутом! Если бы у Апостола было такое предложение, то не бежал бы он в свои Сорочинцы и не обращался бы к Ивану Скоропадскому, чтобы тот замолвил за него слово перед царем. По нашему мнению, письмо Головкина был предназначено, прежде всего, для шведской стороны с коварным расчетом на то, чтобы его прочитал Карл XII и принял соответствующие меры относительно своего союзника. На черновом послании Апостола к Мазепе (оно было вместе с предложением канцлера. – Авт.) нами обнаружена правка Головкина, а на последней странице приписка: «Писма, что писаны к Мазепе по измене ево фальшивые от канцлера».
Авторы акции достигли желаемого эффекта: на определенное время шведский король поверил клевете и усомнился в Мазепе и его казаках.
Самого большого пропагандистского шума русское командование наделало вокруг перехваченного письма Мазепы Станиславу Лещинскому. В нем он якобы просит польское войско быстрее прибыть в Украину, «чтобы мы могли соединиться оружием» и «укротить дракона». В манифесте к украинскому народу от 21 января 1709 г. царь акцентирует внимание на беспринципности гетмана. Доказательством ее выступал не столько текст письма Лещинского, которое русское командование распространило по всей Украине, сколько подпись: «Вашей Королевской милости Моего Милостивого Господина, верный подданный и слуга нижайший Ян Мазепа. Гетман».
Сразу заметим, что если последняя строка и была, то никакой крамолы он не содержала – это типичное проявление вежливости той поры. Так, киевский воевода Голицын подписывал свои письма к гетману Скоропадскому словосочетанием «Вашего Превосходительства повольный слуга» (25 июня 1709), Мазепа заканчивал свои обращения к Меншикову подписью «брат и слуга» (1708), к Голицыну – «зычливый приятель и низкий слуга».
Перед Полтавской битвой Петру І необходимо было нейтрализовать украинскую людность и старшину, которые еще колебались и могли в любой момент перейти на сторону Мазепы. Поэтому даже окончание письма могло быть использовано в пропагандистских целях. Хотя присутствуют все признаки того, что царедворцы, скорее всего, запустили очередную фальшивку.
«Шпига» Феська Хлюса, как узнаем из письма киевского воеводы Голицына к Скоропадскому от 7 января 1709 г., поймано «с письмом от короля Шведского и Мазепы к Лещинскому» «на сей стороне Днепра». Канцлер Головкин уже 22 января в своем письме Скоропадскому уточняет, что посланец задержан в Лисянке и с ним «найдено несколько писем цифрами писанных, а при том один лист Мазепы к Лещинскому, который указал Царское Величество подлинный и Вашей Вельможности при сем послать». Граф просит гетмана «во обличение того его злаго умысла в запродании Малороссийскаго народа под иго Польськое выдать свою грамоту ко всему Малороссийскому народу, дабы ведали, что он, изменник, неправо в универсалах своих с клятвою писал...» Настораживает, что на «подлинность» письма «указал» именно Петр І. Есть и другие важные моменты. Письмо Лещинскому датировано 5 декабря, а Хлюса поймали почти через месяц. Он специально нес срочное донесение так медленно? Тяжело в это поверить. Кроме того, известно, что тайную переписку Мазепы Орлик всегда шифровал цифрами. С какой целью Мазепа засекреченные тактические намерения передавал открытым текстом?
Коварные царские действия относительно мазепинцев и украинского народа основательно подорвали в Гетманщине уже в ноябре авторитет ее власти у населения. Подданное анафеме, оболганное и обвиненное во всех грехах руководство находило все меньшую поддержку. Его шведские союзники начинают ощущать с каждым разом большее сопротивление местных жителей, которые захватывали в плен офицеров и солдат Карла XII, уничтожали небольшие отряды, нападали на обозы его армии. В связи с тем, что большие запасы продовольствия были уничтожены или предусмотрительно захвачены царским войском (в Стародубе, Чернигове и Новгород-Северском), на жителей населенных пунктов, где расквартировывались иноземные полки, ложилось значительное бремя их обеспечения. При всей толерантности шведов, которые большей частью покупали у жителей сел фураж и продовольствие, пропитание и размещение такого количества воинов представляли большие трудности для населения, а, следовательно, – роптания с его стороны. Случаи сопротивления ощутимо обостряли отношения шведов с украинцами, а это давало Москве поводы спекулировать фактами жестокости своего врага с выгодой для себя. Тем временем русская армия на своих квартирах вела себя еще грубее. Например, после захвата в декабре Ромнов московским полком его жители были по-варварски ограблены. Солдаты пьянствовали, издевались над горожанами и горожанками. Генерал Аларт докладывал 19 декабря 1708 г. об этом царю: «Все домы во всем городе разграблены, и ни ворот ни одних не осажено, ни главного караулу не поставлено, и ни малого порядку для унятия грабежу не учинено, и все солдаты пьяны». Дело получило огласку, и Петр І вынужден был даже провести расследование. Виновные офицеры были наказаны смертью «в страх другим».
Раздел 29
ПУТЬ К ПОЛТАВСКОМУ ПОРАЖЕНИЮ
Оставив Батурин, Карл ХІІ с большой частью войска 18 ноября захватил Ромны, ставшие его резиденцией. Шведы и мазепинцы тем временем вступили в Гадяч. Приближалась зима, и войска союзников обустраивались на зимние квартиры в промежутке от Ромнов до Гадяча, Лохвицы и Прилук.
Концентрация полков на небольшой территории имела свои плюсы и минусы. Шведское и украинское войско были надежнее защищены от неожиданных атак русских частей. Его можно было быстро мобилизовать на ту или иную военную акцию. Вместе с тем маленькая территория суживала масштабы охвата населения Гетманщины протекторатом Карла XII. Это давало возможность Петру І держать немалые свои гарнизоны в Нежине, Миргороде и других городках, т.е. впереди и позади шведов. Превосходящее русское присутствие на территории Левобережья и Правобережья содействовало царской пропагандистской кампании, распространению манифестов. В них Мазепа изображался как «богоотступник», решившийся пойти под власть поляков и шведов. Последние должны были «сию землю тяжкими податьми, налогами и пленением людей, даже до конечного разорения привесть».
Обращение украинских иерархов, вынужденных поддать анафеме Мазепу, распространенное русской администрацией практически по всем селам, также не добавляло приверженцев мазепинцам. Малочисленность войска Карла XII гасила оптимизм и веру в успех начатого дела.
Расположение шведов и россиян суживало мобилизационные возможности мазепинцев. Казаки, в отличие от компанейцев и сердюков, находились по домам. Согласно призывному гетманскому универсалу полковая старшина должна была собирать их в поход. В конце ноября и декабре шведско-украинские союзники не планировали серьезных акций. Если бы россияне находились за пределами Гетманщины, Мазепа легко собрал бы 30 – 40 тысяч казаков на войну. Присутствие стрелецких и драгунских подразделений в округе вокруг шведов создавало в этом плане серьезную проблему.
Местная казацкая власть вынуждена была, учитывая обстоятельства, подыгрывать то одной, то другой стороне. В некоторых местностях установилось двоевластие: наличие марионеточного гетмана Скоропадского позволяло русскому командованию сменять мазепинскую старшину на «верноподданных» Петра I. Возможность легко получить старшинский ранг стимулировала не лучших претендентов на должности доносить, усердно проявлять свою благосклонность устно. Все это дезорганизовывало силы, способные принять участие в восстании.
Несмотря на упомянутое, Мазепа большие надежды возлагал на 1709 г. Он надеялся, что появление Карла XII в Украине привлечет к войне Турцию, Крым, донских казаков, калмыков. Все они были заинтересованы в свержении царя и ослаблении России. К потенциальным союзникам, в частности и на Запорожскую Сечь, гетман отправил дипломатические посольства, возглавляемые близкими ему старшинами – Горленко, Мокиевским, Чуйкевичем, Мировичем, Нахимовским.
Русская дипломатия, в свою очередь, также обратилась к активным действиям с целью сделать невозможной такую союзническую коалицию. Она запугивала Турцию захватническими планами Карла XII, сделала ряд принципиальных уступок туркам. В конце концов, последнее вынудило турецкую власть и подчиненное ей Крымское ханство занять выжидательную позицию, затягивать с помощью. Хотя крымский хан и желал поквитаться с россиянами, он не получил от своих предводителей согласия на войну. К тому же в 1708 г. его войско понесло серьезные потери: свыше 30 тысяч ордынцев погибло в походе на Кабарду, население которой перестало платить Крыму дань. Польское войско Станислава Лещинского, которое должно было идти через Украину на помощь Карлу XII, было фактически заблокировано в Польше пророссийскими силами и подразделениями Москвы. Не поднялись на восстание донские казаки и калмыки.
Пока длились переговоры, население забрасывалось манифестами, и только во второй половине декабря состоялись несколько столкновений между войском Петра І и шведско-украинскими подразделениями. Россияне, задумав выманить Карла XII из Ромнов, сделали вылазку на Гадяч, во время которой сожгли треть домов.
Король 16 декабря бросился на помощь своим. В это время большое русское подразделение 18 декабря захватило Ромны. Мазепа, который был в городе, едва успел покинуть его. Пойманные русскими слуги генерального обозного Ломыковского свидетельствовали на допросе, что «Мазепа де зело был болен, которого лечил шведский оптекарь, и было ему от той болезни свободнее, для которой он болезни не мог с королем швецким ехать и для того поостался».
В Гадяче шведское и гетманское войско за неимением квартир для постоя мерзло, чувстовало себя неуютно. Много шведов умерло в те дни от обморожения.
Карл XII 27 декабря поднял войско на захват Веприка, в котором находилась русская полуторатысячная залога и четыре сотни казаков. Первый штурм не удался. Командование крепости отказалось сдать ее. Шведы вынуждены были три дня мерзнуть под Веприком, не имея квартир. Замерзшие и злые, они пошли к Зенькову, где в крепости прятались около 4 тысяч крестьян и мещан. Увидев, что шведы собираются идти на штурм городка, оборонцы сдались.
Уже 6 января Карл XII подъехал к Веприку и предложил коменданту сдаться. После его отказа 7 января шведы пытались еще раз взять крепость. Однако им это не удалось: шотландский офицер приказал облить вал водой, которая быстро замерзла и усложнила штурм. Лишь угроза Карла XII истребить всех подействовала: 1400 солдат и 400 казаков сдались. Король приказал сжечь город.
Словацкий посланник к Карлу XII Даниэл Крман, принимая участие в походе, наблюдал за действиями шведов и гетмана. «Король всех помиловал, – записал он в своем дневнике, – но Мазепа своих подданных, брошенных в ямы, нескольких замучил голодом. На женщин, которые лили на шведов горячую воду и бросали камни, некоторые победители лязгали мечами». Швед Леонард Каг в своих заметках отметил, что пленных отвели в Зиньков и по приказу гетмана все мещане были брошены в погреба, где большинство из них погибли. На самом деле, как повествует лучше поинформированный Нордберг, плененных казаков через несколько дней по просьбе Мазепы отпустили, также прогнали их женщин, которые могли идти, куда хотели.
Учитывая реалии начала 1709 г., Карл XII, очевидно, по совету гетмана решил переместить боевые действия за пределы Гетманщины, чтобы вывести из нее русские подразделения. Для этого был организован зимний поход в сторону Слобожанщины, входившей тогда в состав России. Он начался в ночь с 27 на 28 января. На Опишню выступили две тысячи шведов-конников. Быстрый и неожиданный рейд захватил россиян врасплох, и они отступили. Но 29 января городок был отвоеван у шведов.
Далее Карл XII двинулся со шведско-украинским войском к Котельве, а затем, 11 февраля, – на Краснокутск. Русские панически убегали. В этих боях проявили активность украинские казаки. По воспоминаниям шведских очевидцев, приближенный гетмана, Герцик «сам один убил больше тридцати врагов». Когда главные силы казаков и шведов отошли от Краснокутска, неожиданно сюда заскочила русская конница. Небольшое подразделение оставленной шведской залоги начало отступать. Бывший с ней Мазепа чуть было снова не попал в плен. Шведский лейтенант Фридрих Вейге услышал от него слова разочарования: «Не думал я, чтобы шведы убегали».
Взяв Мурафу, король приказал сжечь Краснокутск и Городню, выгнав предварительно из них жителей. Подобной участи со временем подверглись Куземин, Хухря, Олешня, Котельва, Мурафа, Колонтаев, Коломак, Рублевка. На семь миль вокруг, по рассказу Нордберга, все было выжжено и уничтожено, скот и продовольствие конфискованы. За значительное сопротивление население Краснокутска было взято в плен. «Очень жалко было, – писал участник похода Петре, – смотреть на маленьких детей, которые должны были идти со своими матерями в глубоком, мокром снегу, который был лошадям до живота. И так вынужден был идти бедный народ пешком, видя, как горели его дома и жилье. Это привело их до такого плача и причитаний, что и камень мог от того растрогаться. Тогда взял почти каждый из офицеров маленького ребенка к себе и вез на коне, но большие (дети. – Авт.) и матери должны были идти пешком».
Мазепа сопровождал Карла XII в этом походе, цель которого была оттянуть россиян от Гетманщины. Возле села Коломак гетман ободрил короля: «Война для вашего величества идет очень счастливо: мы уже дошли только в восьми милях от рубежа Азии!» Очевидно, он имел в виду близость к ним азиатских племен. Однако король серьезно воспринял сказанное и попросил генерал-квартирмейстера Гилленкрока подробнее разузнать у гетмана про путь в Азию. Мазепа от того забеспокоился. «С нашим королем опасно говорить о подобных мелочах, – заметил ему Гилленкрок. – Этот государь больше всего любит силу и легко подвергается желанию двигаться туда, куда нет необходимости идти для его цели».
Тем не менее, замысел выманить русских из Гетманщины не удался: стрельцы даже захватили Прилуки. Утомленное переходом войско должно было поворачивать назад. К этому вынуждала и погода: вместо злых морозов пришли тепло и дожди. Дороги развезло. Шведы расположились на квартирах вдоль правого берега Ворсклы. Резиденцией Карла XII стали Большие Будищи. Гетман беспокоился, чтобы в полтавской округе население не было обижено союзническим войском.
«В начале этого марта было очень холодно... – вспоминал участник похода Нордберг. – Много крестьян возвращались в свои дома из лесов и трясин, где спрятали все свое имущество не перед шведами, как это они рассказывали, а от страха перед москвинами, угрожавшими им огнем и мечом, если бы они остались в своих домах. Ласковые и убедительные слова Мазепы оказывали на них большое влияние, и они передавали их другим. Гетман рассказывал им, как мирно и приязненно шведы вели себя с населением, так что никто не мог на них роптать. Наоборот, если они делали, по их просьбе, какую-то услугу шведам, то за это получали деньги. В конце гетман добавил, если бы шведы в самом деле хотели забрать у них их в лесу запрятанные вещи, то могли бы это легко сделать, но они этого избегают».
Весеннее наводнение и бездорожье остановили боевые столкновенья между враждующими сторонами. В это время Мазепу больше всего беспокоила проблема привлечения на свою сторону Запорожской Сечи. Он послал к запорожцам генерального судью Василия Чуйкевича, чигиринского полковника Константина Мокиевского и генерального бунчужного Федора Мировича.
12 марта сечевики собрались на совет. В зачитанном на нем послании гетмана говорилось о царских несправедливостях, стремлении Петра І уничтожить Сечь, а украинцев перевести за Волгу. Он аргументировал свой переход на сторону Карла XII тем, что шведы могут помочь освободиться от русского ярма и стать свободным народом.
Запорожцы закричали в ответ: «Быть нам с Мазепой». Казаки с кошевым пошли в Диканьку, где была временная резиденция гетмана. 26 марта состоялась торжественная встреча Мазепы с запорожцами. Кошевой Константин Гордиенко склонил перед ним бунчук и поблагодарил за то, что он помогает казачеству освободиться от царской власти.
Современники зафиксировали речь, произнесенную гетманом:
«Бог мне свидетель, что отдаваясь в руки шведского короля, я сделал это не из легкомысленности и не из частных выгод для себя, а из любви к Отчизне. У меня нет ни жены, ни детей. Я мог бы податься в Польшу или куда-нибудь и спокойно провести там остаток дней моей жизни, но, правя столько Украиной с заботой и верностью, сколько было у меня способностей, я по долгу чести и сердечной любви не могу, сложив руки, покинуть этот край на произвол неправедного угнетателя. Мне подлинно известно, царь имеет намерение переселить нас всех в другой край, а вас, запорожцев, обратить в драгуны и ваше жилье разорить дотла. Если вы, запорожцы, еще сохранили свою свободу, то этим обязаны только мне, Мазепе. Если бы царский замысел сбылся, вы все были бы связаны, закованы и отправлены в Сибирь». Завершил он ее словами: «Будем заодно, запорожцы! Я присягну вам, а вы со своей стороны присягните мне в неизменной верности и дружбе».
Затем гетман пригласил запорожцев в гетманские покои, где для них были накрыты столы. Обед завершился инцидентом, который чуть не привел к разрыву Мазепы с Гордиенко. Пьяные запорожцы, выходя из гетманских покоев, стали забирать разные ценные вещи. Дворецкий гетмана запретил им это делать. Кроме того, он их пристыдил, сказав, что к таким низким обычаям они постоянно обращаются, когда где-нибудь гостят.
Возмущенные этими словами запорожцы пожаловались своему кошевому. Он, в свою очередь, заподозрил, что дворецкий говорил по приказу гетмана, а потому дал команду седлать коней, чтобы убираться прочь. Мазепа, узнав о размолвке и недовольстве кошевого, поспешил уверить запорожцев, что не имеет никакого отношения к сказанному его подчиненным. В подтверждение этих слов он отдал последнего им на расправу. Злые запорожцы забили дворецкого ногами и ножом.
На следующий день Карл XII принял запорожскую старшину. Гордиенко поблагодарил короля на латыни за предоставленную протекцию. «Король ответил через посредничество своего комиссара Солдана, который владел казацким языком, – записал в своих заметках участник той церемонии Даниэл Крман. – Каждый из запорожцев по порядку перед Королевским Величеством глубоко кланялся и словно падал к его ногам. Через час возвращались они от короля к воеводе Мазепе, заботливость которого поддерживала офицеров вплоть до третьего дня».
Со временем Мазепа и кошевой присягнули совместно бороться против царского войска. Между Карлом XII, гетманом и запорожцами тогда же было заключено соглашение. Главные его пункты были следующие:
— король «берет Мазепу и Гордиенко со всем войском под свою опеку и обязуется не подписывать договор или перемирие без их участия. Никакой договор не может быть подписан, если в нем не указано, что Украина и запорожцы свободны от московского правительства и что вольности будут навсегда обеспечены;
— шведское войско во время квартирования в Украине не наносит ущерб местному люду;
— король обещает прощение тем людям, которые совершили вражеские действия против шведов, если они возвратятся домой и будут обеспечивать королевское войско продовольствием;
— Карл XIІ обязуется поддерживать суровую дисциплину в войске в отношении его к местным жителям».
Достигнутые в Будищах договоренности имели большое значение для подъема духа мазепинцев, а ослабленное войско Карла XII получило дополнительное боевое пополнение – 8 – 9 тысяч запорожцев. Кроме того, договоренности способствовали расширению круга повстанцев. Так, в округе по реке Орель их количество достигло 15 тысяч. Они уничтожали солдат русских гарнизонов, устанавливали свою власть в захваченных местечках.
В апреле 1709 г. запорожцы и местное население овладели Новыми Санжарами, несколькими «местечками» вдоль Ворсклы. Казацко-шведская группировка разгромила под Соколками большую часть генерала Ренне.
В других местах после этих побед союзническому войску не везло. Мазепа, окрыленный поддержкой запорожцев и поражениями россиян, посоветовал Карлу XII взять Полтаву и этим закрепить предыдущие успехи. Город имел важное стратегическое значение: он утвердил бы за союзническим войском большую часть Левобережной Украины. Его захват еще больше поднял бы моральный дух казачества и населения близлежащих территорий. Вскоре штаб Карла XII и Мазепы перебазировался в Жуки.
Ни первый штурм Полтавы 29 апреля, ни последующие вылазки желаемого результата не дали. «Мазепины казаки просили, – отмечал в дневнике участник похода Даниэл Крман, – чтобы король не уничтожал огнем местечко, в котором, как говорили, у Мазепы была родная сестра, а у них там жили их родные (...).
Охранников города можно принудить голодом сдаться королю. Это произойдет тогда, когда они утратят надежду на помощь и увидят, что им со дня на день угрожает еще большая опасность».
Надежды Карла XII на капитуляцию полтавского гарнизона под командованием полковника Келина не оправдались. Последний, имея в своем распоряжении 4273 русских солдат и 2600 казаков, несмотря на продовольственные трудности, справился с обороной крепости. 15 мая в Полтаву прорвались 1200 стрельцов, усиливших гарнизон. Оборонцы к тому же имели лучшее вооружение, в частности 28 пушек. У шведов, наоборот, не хватало пороха и пуль. Они даже были вынуждены отливать их из уже отстрелянных.
Король игнорировал трезвые оценки и замечания своих подчиненных. Между ним и генерал-квартирмейстером тогда же состоялся выразительный диалог, зафиксированный в воспоминаниях:
«Гилленкрок: Здесь у нас не хватает всего, что нужно для осады.
Карл: У нас достаточно материала, чтобы взять такую несчастную крепость, как Полтава.
Гилленкрок: Крепость не мощная, но в ней 4000 гарнизона, не считая казаков.
Карл: Россияне сдадутся при первом пушечном выстреле с нашей стороны.
Гилленкрок: А я считаю, что россияне будут защищаться до последнего, и пехоте вашего величества сильно достанется от продолжительных осадных работ.
Карл: Я совсем не собираюсь использовать для этого мою пехоту, а Мазепины запорожцы зачем?
Гилленкрок: Разве можно использовать для осадных работ людей, не имеющих об этом ни малейшего представления, с которыми необходимо общаться через переводчиков и которые разбегутся, как только работа им покажется трудной и товарищи их начнут падать от русских пуль?
Карл: Я вас уверяю, что запорожцы сделают все, что я хочу, и не разбегутся, потому что буду хорошо платить.
Гилленкрок: Но с нашими пушками ничего нельзя сделать и придется добывать крепость пехотой, которая при этом вся погибнет.
Карл: Я вас уверяю, что штурм нам будет не нужен».
Прогнозы генерал-квартирмейстера сбылись один к одному. Запорожцы, которых привлекали к рытью траншей, сооружению защитных укреплений и т.п., начали скоро сетовать, мол, копаться в земле – мужицкое, а не их дело. Доняла осада и шведских воинов: ухудшилось их продовольственное обеспечение, поскольку русские полки в конце мая – в начале июня фактически окружили казацко-шведское войско. Потери от болезней и обстрелов также оказались значительными. Это усиливало упадочнические настроения. Плененные в те дни два сердюка и три компанейца свидетельствовали на допросах о недовольстве, возникшем между союзниками – Карлом XII и гетманом. Первый был разочарован немногочисленностью мазепинцев. «Мазепа ни в чем винна себя не признавал, – рассказывали допрашиваемые, – а возлагал вину на самого короля, ежели бы по прошению его ускорил ввесть войска свои прежде российских в Батурин, то б там на всю армию свою нашел сумму денег и провианта довольно, да и войска бы малороссийские все б были при стороне его королевской; а по взятии и разорении Батурина и побиении в нем всех страха ради, противными учинились. Кроме сего, возлагал еще вину на короля, что он обнадеживал привесть войск своих к нему в помощь 75 полков с немалою артиллериею, да Лещинского с 50 000. А привел меньше сорока полков и малую артиллерию. Но он, Мазепа, уповает, обещанным числом войска быть исправным можеть показать летом...» Эти справедливые обоюдные обвинения не прибавляли сил союзникам.
Обе враждующие стороны в таких условиях готовились к решающему бою. Возможности у них для этого были неравные. Петр І сосредотачивал в районе Полтавы свежие, только что мобилизованные части. Сюда были стянуты 47 полков, общей численностью 55 – 57 тысяч воинов (пехотный полк в 1708 г. формировался из двух батальонов по 620 человек (вместе 1240); кавалерийский полк – из пяти эскадронов по 200 кавалеристов.
Русская армия имела для участия в бое 102 пушки. Кроме того, на стороне Петра І действовали два пехотных и четыре конных полка Ивана Скоропадского. Это – минимум 8 – 10 тысяч казаков. Итак, в районе Полтавы сосредоточивалась 63– 67-тысячная армия царя. Она, к тому же, имела в резерве еще большие силы, прибывавшие в конце июня в Гетманщину и располагавшиеся на стратегических направлениях. Через неделю после Полтавского боя, 6 июля, Петр І сделал для пленных шведов смотр своих войск: полки насчитывали 83 500 воинов регулярного строя и 91 тысячу нерегулярного, 2 тысячи «артиллерийских служителей». Эта демонстрация силы шокировала военных короля.
Иная ситуация была в лагере гетмана и Карла XII. По свидетельству пойманного 4 июня казака Гадячского полка Игната Коданченко, кроме запорожцев, «при Мазепе болши 3000-х ево войска нет». Это количество военных подтверждается и в письме Шереметьева к Скоропадскому от 13 апреля 1709 г.: «Сего моменту получили мы ведомость, что в Лютенку прибыло волохов и сердюков легкой конницы с 3000 человек, которые намерение имеют бить на наших и достать добраго языка». В сообщении генерала Ренне к Меншикову упоминается Полтавский полк, который «заплутовал и пристал к запорожцам».
Последних, согласно запискам Петра Крекшина, царского комиссара из подрядов, сопровождавших Петра І, «до 10 000 к шведскому войску в совокупление пришли». Таким образом, перед Полтавской битвой в распоряжении Мазепы было в общем 13 – 15 тысяч военных – 9 – 10 тысяч запорожцев, свыше 3 тысяч казаков, сердюков, компанейцев, а также полтавские, гадячские полчане – около 3 тысяч.
17 июня, свидетельствовал на допросе Леон Ивашкевич, «в Жуках стоит Мазепа, а при нем войско, которое вчерашняго дня выходило, конницы тысячи с 4, пехоты 8 полков, а при них 2 пушки».
В шведской армии насчитывалось около 25 тысяч воинов и 28 пушек. Только для четырех из них у шведов был порох и ядра. В общей сложности шведско-мазепинское войско насчитывало 37 – 40 тысяч воинов, т.е. почти в четыре раза меньше, чем у Петра І. За несколько дней до решающего боя украинские части были приведены в готовность и выставлены перед позицией русских.
«Гетман Мазепа тоже там был, – писал в своих заметках барон Натан Зильтман, – и привел своих казаков, которые вместе с запорожцами на правом и левом крыле удерживали фланги, а также отдельно от шведов осаживали русских казаков и калмыков справа от московского ретраншемента близ малой горы».
По воспоминаниям Крмана, в те дни к Мазепе пришла провидица, которая сказала, что «ни он, ни король Полтавы не получат и что вблизи окруженной Полтавы будет большое кровопролитие». Гетман рассказал об услышанном Карлу XII. Тот иронически отнесся к сказанному, дескать, он доверяет своему богу и справедливому делу.
Все жили в предчувствии скорой развязки. Гетмана, хорошо одетого, видели на чистокровной лошади, когда он утром несся по передовой. Король посоветовал ему укрыться в обозе, чтобы не произошло ничего плохого.
За личностью Мазепы действительно охотились русские шпионы. Как-то несколько десятков их ворвалось в квартиру гетмана, чтобы его захватить. Но шведская охрана их отогнала.
Генеральная баталия началась в 2-м часу ночи 27 июня. В ней приняли участие, как рассказал позднее плененный шведский главнокомандующий Реншельд, 19 тысяч шведов (другие 1300 осаждали Полтаву, около 5 тысяч охраняли переправы в Новых Санжарах и Кобеляках. – Авт.) и 11 – 12 тысяч мазепинцев.
Царь выставил против короля 47 полков и казаков Скоропадского. Карл XII надеялся неожиданно напасть на превосходящие силы противника и взять инициативу в свои руки. Однако из-за недостаточной подготовки к бою и плохого знания местности шведы вышли к русским редутам, когда начало светать и поэтому их сразу заметили. Несмотря на профессионализм воинов Карла XII, их сильный натиск лишь вначале имел определенный успех. В дальнейшем удобная позиция россиян и плотный артиллерийский огонь сломили боевой дух наступающих. Они оказались под плотным огнем, понесли значительные потери. При этом немало атакующих подразделений потеряли связь с командованием, другими полками. К Мазепе не пробился ни один гонец, даже генерал-адъютант короля Гильденклу с просьбой, чтобы гетман выслал свой казацкий резерв из Пушкаревки.
Большая часть мазепинского войска была в другом эшелоне наступающих. «Между конницей шведы разместили пехотинцев, – отмечал в дневнике Крман, – а казаков и волохов поставили на обоих крыльях». На левом крыле находились запорожцы. На их ряды была направлена контратака несколькотысячного корпуса калмыков. Сначала среди запорожцев началось смятение, и они начали убегать. Однако несколько шведов с острыми мечами вернули их назад, и порядок восстановился.
Шведский старшина Вейге в своих воспоминаниях отметил важную роль мазепинцев в боевых действиях: «Наши запорожцы застрелили из своих тянутых ружей многих из московской пехоты, так что она скоро потом, увидев нашу подмогу, отступила через заросли и король, также малым объездом, повернул под Полтаву».
Казаки и запорожцы отогнали вражескую конницу, которая после боя пыталась захватить короля и его окружение.
Карл XII еще бодрился, ему хотелось биться с россиянами до последней капли крови. Мазепа, прибыв в шведскую ставку, убеждал его объявить немедленное отступление в турецкие владения.
Об этом также заявили генералы короля. Только после назойливых увещаний он согласился на отход.
Карл XII и Мазепа отъехали вместе в коляске генерала Мейерфельда. За ними поспешили те, кто спасся.
Полтавская кровопролитная баталия завершилась полным поражением шведско-украинского войска. На месте поединка победители выявили 8 619 погибших. Еще в ходе побоища 2800 воинов Карла XII попали в плен. Организованное россиянами преследование убегающих шведов также дало свои результаты: возле Днепра практически вся королевская армия, не имевшая достаточно плавсредств для переправы, сдалась. Почти 23 тысячи офицеров, солдат и сопроводительного персонала со временем были отправлены в ссылку.
Другая судьба ожидала их союзников. Несколько тысяч мазепинцев как предателей были беспощадно истреблены на протяжении 28 июня - 4 июля 1709 г. Шведские пленные стали свидетелями колесования и повешения пойманных запорожцев и казаков, принимавших участие в Полтавской битве. Им также рубали руки, ноги, головы. Все пространство от Полтавы до Днепра было окроплено кровью участников освободительных соревнований, попавших под горячую руку победителей.
По подсчетам Крекшина, современника и хрониста Петра І, на протяжении ноября 1708 – июля 1709 гг. в Украине «изменников до тридцати тысяч порублено».
Под Переволочной решили сдаться на милость царя несколько представителей генеральной старшины, которые должны были вместе со шведской армией вывести остатки украинского войска в Крым. Очевидно, взамен они просили гарантировать им жизнь. По данным допросов от 14 июля 1709 г., среди капитулянтов были: генеральный судья Василий Чуйкевич, генеральный есаул Дмитрий Максимович, полковник Дмитрий Зеленский, компанейский полковник Юрий Кожуховский, сердюцкий полковник Яков Покатило, а также мелкие чиновники – Антон Гамалия, Семен Лизогуб, канцелярист Григорий Григорович и писарь Яков Гречаный. Смертная казнь для них заменена на ссылку. 2700 казаков, которые были с ними, помилованы. Им запретили носить оружие и перевели в сословие посполитых.
Раздел 30
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
29 июня в 18-м часу гетман с дружиной из нескольких казаков переправился через Днепр. Немного погодя, в полночь, это сделал и Карл XII, который до последнего момента хотел оставаться с войском, чтобы организовать отпор россиянам. Но его убедили в бесполезности этой затеи. С гетманом и королем переправилось возле Переволочной около 2 тысяч запорожцев и казаков и столько же шведов. Немало воинов короля потонуло, так как наспех сделанные плоты не удерживали ни груза, ни людей.
По совету Мазепы остатки войска сначала направились в Очаков.
Полтавская катастрофа и позорное отступление подорвали здоровье старого гетмана.
Проблемы с ним начались у гетмана практически с первых месяцев пребывания при власти. Так, 21 января 1688 г. Мазепа благодарил царей за направленного в Батурин врача Романа Николаева. В 1691 г. царь отправил в гетманскую столицу с лекарствами медика Яна Комнина. Возможно, уже тогда Мазепа болел подагрой. В 1706 г. эта болезнь уже давала о себе знать. В письме к Головину Мазепа сообщал, что «при сильной подагре и горячке, меня постигших, отправился я в Батурин, ибо немощ моя не только не дозволяет мне управлять делами, но даже и говорить». В 1707 г. он признавался, что здоровье «имею слабое». По причине «подагрической и хирагрической болезни» в начале 1708 г. гетман своевременно не сообщил царю о кадровых перемещениях в Батурине. Хотя в октябре 1708 г. Мазепа, прикрываясь немощью, старался отсрочить свое прибытие к царским войскам, все же, как видно из дальнейших событий, продолжительное пребывание в разъездах обострило его болезни.
Пойманные россиянами казаки 18 декабря 1708 г. свидетельствовали в Посольской походной канцелярии: «Мазепа де зело был болен, которого лечил шведский оптекар, и было ему от тот болезни свободнее». О периодических обострениях у гетмана подагры упоминали в своих заметках секретарь походной канцелярии Карла XII Цедергельм, Крман. Поражение, кроме того, добавило к этому и моральные страдания.
«Мазепа почасту в великой скорби и туче бывают, – свидетельствовал на допросе покоевый Григорий Новгородец, – а временем с плачем и великим воздыханием нарекает свое безумие, что надеялся, что от него Украина не отступит».
Приступы подагры во время спешного отступления и при плохом питании возобновились в еще более тяжелой форме. Мазепа в основном лежал на подушках в карете. За ним присматривала женщина-казачка, которая, по воспоминаниям, «увивалась вокруг него».
1 августа 1709 г., преодолев изнурительные и опасные сотни километров пути и несколько переправ, мазепинцы и шведы дошли до Бендер.
Здесь гетмана ждала еще одна неприятная новость: царь просил турецкую власть не принимать в своих владениях Мазепу и выдать его как предателя. Падишах отказался это сделать. Русские члены правительства предложили за голову гетмана 300 тысяч талеров. Царь даже обратился с таким предложением к обедневшему Карлу XII. Тем не менее, союзники гетмана не поддались на навязчивые просьбы русской стороны.
Ориентировочно 5 августа в Бендеры прибыло посольство от царя со шведским генерал-майором Мейерфельдтом, направленным из-под Полтавы к Петру І для урегулирования вопроса мирного договора. Царские уполномоченные сообщили Карлу XII о том, что Москва готова заключить соглашение со Швецией, если король отдаст ей Ингрию, Карелию с городом Выборг, Эстляндию с городом Ревель и Лифляндию. Кроме того, в положениях мирного договора были еще два принципиальных момента: признание Августа польским королем и выдача русской стороне Мазепы.
Карл XII отклонил все пункты как унизительные и обидные.
В составе посольства был и новоизбранный в Глухове гетман Иван Скоропадский, который встретился с больным гетманом. «Он оправдывался перед Мазепой, – вспоминал Крман, – что принял от царя титул воеводы и пообещал, что ему, своему воеводе, будет верен и что при благоприятном случае приведет к нему взбунтовавшихся казаков».
Квартиры Карла XII и Мазепы располагались в Бендерах. Казаки и запорожцы поселились недалеко от села Варницы. Среди старшины, оказавшейся в эмиграции, были генеральный обозный Иван Ломыковский, генеральный писарь Филипп Орлик, кошевой Константин Гордиенко, генеральные бунчужные Иван Максимович и Федор Мирович, прилукский полковник Дмитрий Горленко, племянник Мазепы Андрей Войнаровский, значные войсковые товарищи, канцеляристы Иван Быстрицкий, братья Илья, Михаил и Владимир Ломиковские, Данил Болбот, Клим Довгополый, братья Григорий, Иван и Афанасий Герцики, Федор Третяк и другие. В казацком лагере насчитывалось до 500 казаков и старшины. Кроме того, под Бендеры прибывали беглецы-запорожцы, которых, по сообщению Петру І, уже в 1710 г. здесь насчитывалось 4 тысячи человек.
Тяжелое материальное положение эмигрантов, их политическая неопределенность сломили дух повстанцев. Они потеряли веру в дело освобождения Украины. Преследуемые русской стороной изгнанники стали размышлять о своем будущем. Группа запорожцев пыталась овладеть гетманским скарбом, а самого Мазепу отправить царю. Его спасло лишь заступничество адъютанта шведского короля Станислава Понятовского. Безденежье побуждало казаков бунтовать. Часть генеральной старшины решила с помощью молдавского господаря добиться царского прощения. Упомянутое поссорило Мазепу с его сторонниками, которые оставили немощного гетмана и перебрались в Яссы.
В Бендерах гетман обвинил в пораженчестве генерального писаря. В письме к Яворскому Орлик упоминает, что «Войнаровский, по указу его, Мазепы, не токмо меня оскорбил, но и на житие мое настоевал, а я жалостне ему выговаривал: «Такое ли есть за верность мою награждение?» Отказал он: «Если бы ты мне не был верен, то також бы погибл, як и Кочубей». И того ради принужден я был от него удалитця до Яс».
Распорядитель военного скарба, надеясь на свое выздоровление, до последней минуты беспокоился, чтобы золото и ценности, привезенные им в Бендеры, оставались неразграбленными теми, кого занимали только личные проблемы. Старшина же, разделенная дискуссией о будущих действиях – возвращении домой или продолжении борьбы, – не отважилась поставить перед Мазепой вопрос о преемственности и о дальнейшей судьбе военного скарба. Тем временем болезнь гетмана прогрессировала.
Он послал гонца к Карлу XII, чтобы тот выделил ему надежного охранника. Король удовлетворил эту просьбу. «Когда я пришел к нему, – писал позднее наблюдатель в своем отчете, – он был очень слабым. Как только я вошел, он очень обрадовался, что, наконец, было с кем поговорить. Затем он попросил меня, чтобы я был подле него и не спускал глаз с его вещей и комнаты, а особенно следил за сундуком и двумя бочками-четвертями, полными дукатов, и еще несколькими седельными сумками, наполненными драгоценностями и большим количеством золотых медалей. Седельные сумки были скрыты у гетмана под подушкой, а бочки с дукатами стояли перед кроватью. Еще он попросил меня, чтобы я никому из его людей не разрешал ничего приносить или брать из комнаты».
Через несколько дней, 22 сентября 1709 г., гетман умер. Несмотря на распри в казацко-запорожском лагере, ему были устроены пышные похороны. Собралась старшина, шведский генералитет, простые казаки. Похоронную процессию открывали королевские трубачи и барабанщики, исполнявшие похоронный марш. За ними один из старшины нес гетманскую булаву. Вслед на трех парах белых коней везли тело Ивана Мазепы.
Красный бархат с золотыми галунами укрывал гроб. Казаки с обнаженными саблями ехали на конях с обеих сторон от процессии. Дальше шли, плача, жены старшины. Позади них ехали на лошадях Орлик, Войнаровский и тридцать шведских офицеров. За ними – с опущенными знаменами – казацкое войско. В церемонии прощания с Мазепой принял участие и Карл XII. Гетмана отпели в церкви села Варница, а затем похоронили в кафедральном соборе монастыря св. Георгия в Галаце.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Наследство Ивана Мазепы вызвало неоднозначные дискуссии сразу после его смерти даже в лагере близких к нему людей. Они не знали, как им распорядиться, кому он принадлежит. Мазепинцы, создавшие первую Конституцию Украины, усматривали в предыдущем правлении немало серьезных недостатков. Оно действительно было авторитарным, не достойным наследования. И сегодня сложно сказать, могло ли оно быть другим в условиях зависимости Батурина от Москвы. Желание старшины подражать демократическим принципам Запорожской Сечи противоречило реалиям тогдашней действительности, не отвечало государственным устремлениям.
Чрезмерная осторожность Мазепы сопровождала его на протяжении всего времени. Такой стиль поведения навязывался ему обстоятельствами, ограниченными властными возможностями. Самийло Величко в своей летописи справедливо называл гетмана «Махиавелем и хитрой лисой». Сам Мазепа так формулировал свои принципы, заимствованные из авторитетного для него произведения «Государь» итальянского мыслителя Николо Макиавелли: «Все гибнет там, где властитель не является готовым в каждую минуту защищать свою власть, как лев, как волк, как собака».
Практически двадцать лет своего правления «царского пресветлого величества верный поданый, слуга наинижайший и подножок» (так гетман подписывал корреспонденцию к Петру I. – Авт.) искал возможность избавиться от унизительного рабского статуса. Его личное желание стать во всем свободным нераздельно объединялось с перспективой Украины как самостоятельного государства. Лишь в ней он мог реализовать себя как властитель.
Эта его неугомонная энергия вольнолюбия время от времени прорывалась в виде тех или иных оппозиционных действий касательно России, тайной дипломатии, мерах по объединению Левобережья и Правобережья Украины. Он создавал вокруг себя старшинская среду, преданную ему, способную воспринять идею свободной Украины как избавительную необходимость. Посеянные им зерна сомнений относительно целесообразности зависимого статуса Гетманщины, необходимости перемен, вопреки жестокому подавлению восстания 1708 – 1709 гг. и тщательному уничтожению всех информационных носителей о замыслах его инициаторов, время от времени прорастали животворными ростками пробуждения нации. В декабре 1752 г. жители Пасечного Никифор Бондарь, Конон Чалый и прочие, вспоминая на поминальном обеде о бывших службах и походах, говорили: «Хороша была жизнь при Мазепе, пусть кости его святятся». Без восстания мазепинцев, которое будто звон всколыхнуло бытие Украины, очень тяжело представить себе движение за ее свободу. Оно стало бесценным уроком для тех политиков, которые при благоприятном стечении обстоятельств возродили Украинское государство.
