МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМ

World Religions and Multiculturalism. A Dialectic Relation. Edited by Eliezer Ben-Rafael and Yitzhak Sternberg. Leiden: Brill, 2010. 425 pp.

Эмиль Паин

К вопросу о «крахе политики мультикультурализма» в Европе

См. 21 век.

Ист.: http://demagogy.ru/pain/blog/2011-03-05/k-voprosu-o-krakhe-politiki-multikulturalizma-v-evrope

Мультикультурализм и его трактовки

Мультикультурализм до сих пор является одним из наиболее расплывчатых терминов политического лексикона, означающим лишь то, что в него вкладывает каждый говорящий. Защитники мультикультурализма рассматривают его как характеристику современного общества, представленного многообразием культур и как сугубо культурологический принцип, заключающийся в том, что люди разной этничности, религии, рас должны научиться жить бок о бок друг с другом, не отказываясь от своего культурного своеобразия. Такой подход, как правило, не встречает возражений среди серьезных европейских политиков. Они выступают против других сторон мульткулькутрализма, рассматривая его сквозь призму государственной политики.

Поскольку сторонники и противники мультикультурализма оценивают его с различных позиций, порой обсуждение этой концепции напоминает сплошное недоразумение, как если бы люди серьезно спорили о том, шел дождь или студент. Примерно такая коллизия возникла при обсуждении политических заявлений, сделанных в конце 2010 — начале 2011 года лидерами трех стран, Германии, Великобритании и Франции по поводу «провала» политики мультикультурализма.

О чем шла речь? Что такое «провал» мультикультурализма? Ни один из трех лидеров не подверг сомнению саму необходимость мирного сожительства представителей разных культур в одном государстве. Все они использовали слово «провал», оценивая мультикультурализм исключительно как особую политическую стратегию, то есть говоря об ошибочном, неверно выбранном государственными деятелями принципе организации взаимодействия разных этнических, расовых и религиозных общин в единой стране. По сути, три европейских политика говорили только о мультикультурной дезинтеграции своих стран.

Первой на эту тему высказалась Ангела Меркель. В речи канцлера ФРГ (18 ноября 2010 года) содержалось одновременно как признание мультикультурализма в качестве общепринятого факта сосуществования в Германия разных культур (например, по словам А. Меркель, «ислам уже стал неотъемлемой частью Германии»), так и критика вульгарного мультикультурализма, то есть такой политической практики, которая привела к раздельному и замкнутому существованию общин в составе одного государства. Именно эту замкнутость («живут бок о бок, но не взаимодействуют») канцлер определила как «абсолютный крах» политики мультикультурализма.

Эту же мысль повторил и премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон и внес в нее важное уточнение. Выступая в Мюнхене на международной конференции по безопасности (5 февраля 2011 года), он подчеркнул, что проблему мультикультурализма составляет не столько специфичность разных религиозных культур, представленных в современной Великобритании, сколько отсутствие у новых британцев единой гражданской, общей британской идентичности. В 2007 году в Англии было проведено социологическое исследование, которые выявило, что треть британских мусульман считает, что им ближе мусульмане из других стран, нежели их сограждане-англичане. Эти и другие факты дали основание Д. Кэмерону для вывода о том, что «отсутствие у молодых людей, выходцев из мусульманских стран других идентичностей, кроме соотнесения себя с общиной, заставляет их придерживаться извращенных интерпретаций ислама и сочувствовать террористам». В целях преодоления культурного раскола общества и установления позитивного плюрализма британский премьер предложил особую либерально-гражданскую концепцию, названную им «энергичный либерализм». Поясню суть гражданской интеграции, как я ее понимаю. Она не вытесняет традиционные культуры, а дополняет их. Гражданская культура развивается не вместо национальных культур, а вместе с ними. Вот и на взгляд английского лидера, интеграция произойдет, если люди, принадлежащие к разным культурным сообществам, «освободившись от государственного гнета, обретут общую цель», например, в виде общей гражданской заботы о своей стране как едином доме.

В феврале 2011 года, последним из лидеров стран ЕС, тему мультикультурализма затронул президент Франции Николя Саркози, являющийся живым воплощением мультикультурализма как неотъемлемого культурного феномена современной Европы. Ведь история рода Саркози — это пример переплетения, по крайней мере, трех культурных традиций: французской, венгерской и еврейской. Понятно, что и претензии президента Франции к мультикультурализму носят не культурологический, а сугубо политический характер. Провал этой стратегии он, так же как и его коллеги по ЕС, связывает с нарушением принципов гражданской интеграции. «Общество, в котором общины просто существуют рядом друг с другом, нам не нужно, — отметил Н. Саркози 12 февраля 2011 года. — Если кто-то приезжает во Францию, то он должен влиться в единое сообщество, являющееся национальным». Напомню, что во Франции уже более двух веков под нацией (национальным сообществом) понимается согражданство и единая гражданская идентичность.

Невольники общин: либеральная критика мультикультурализма

В политических кругах у мультикультурализма есть два вида критиков. Консервативная критика (обозреватели часто называют ее «культурным империализмом» или «новым расизмом») исходит из необходимости замены мультикультурализма монокультурализмом и настаивает на законодательно закрепленном режиме привилегий для доминирующих культурных групп (религиозных и этнических). Эта идея в такой же мере базируется на архаизации права, как и мультикультурализм, только вместо архаики этнических меньшинств предлагается традиционализма большинства: «Не нужен нам исламский фундаментализм, мы будем навязывать свой христианский. Не нужны нам ваши гаремы, у нас есть свой Домострой» Главное, что эта идея для современных европейских условий абсолютно утопична и предельно конфликтна, поскольку предполагает заведомое неравенство прав народов и культур.

Апологеты такой позиции (неонацисты в Германии, активисты крайне правой «Английской лиги обороны» в Англии или партии Марин Ле Пен во Франции) крайне отрицательно оценили выступления нынешних лидеров своих стран, рассматривая их как «беззубые», «пустой пиар», «обман общества» и т.д.

В то же время позиция А. Меркель, Д. Кэмерона и Н. Саркози ближе к либеральной критике мультикультурализма, которая исходит из того, что сохранение культурного своеобразия является безусловным правом всех граждан. Однако зачастую такое сохранение своеобразия отнюдь не добровольно, оно происходит под давлением общин и вступает в противоречие с правами других людей, с принципом равноправия и с гражданской сущностью современного общества.

Либеральная критика мультикультурализма включает в себя следующие аргументы.

Во-первых, эта политика обеспечивает государственную поддержку не столько культурам, сколько общинам и группам, которые необоснованно берут на себя миссию представительства интересов всего этноса или религии.

Во-вторых, государственное спонсирование общин стимулирует развитие группой коммунитарной (общинной) идентичности, подавляя индивидуальную. Такая политика закрепляет власть общины над индивидом, лишенным возможности выбора. Кстати, и полный запрет вмешательства государства в дела общин, к чему призывают либертарианцы-анархисты, привел бы к тому же следствию: человек передается в рабство общине, не имея возможности защиты от нее со стороны государства.

В-третьих, мультикультурализм искусственно консервирует традиционно- общинные отношения, препятствуя индивидуальной интеграции представителей разных культур в гражданское общество. Во многих странах Европы и в США известны многочисленные случаи, когда люди, утратившие свою этническую или религиозную идентичность, вынуждены были возвращаться к ней только потому, что правительство спонсирует не культуру, а общины (их школы, клубы, театры, спортивные организации и др.). В России же льготы, предназначенные для «коренных малочисленных народов Севера», в 1990-е годы вызвали (точнее, имитировали) стремительный рост численности таких групп за счет того, что представители иных культур, прежде всего русские, стали причислять себя (разумеется, только по документам) к коренным народам в надежде на получение социальных льгот.

В-четвертых, главным недостатком политики мультикультурализма является то, что она провоцирует сегрегацию групп, порождая искусственные границы между общинами и формируя своего рода гетто на добровольной основе.

Во многих странах мира возникли замкнутые моноэтнические, или монорелигиозные, или монорасовые кварталы и учебные заведения. В студенческих столовых возникают столы «только для черных». Появляется «азиатские» общежития или дискотеки для «цветных», вход в которые для «белых» практически заказан. В 2002 году имам небольшого французского города Рубо посчитал недопустимым въезд в этот населенный пункт Мартины Обри, известнейшей политической персоны — мэра города Лилля, бывшего министра труда, впоследствии лидера Социалистической партии и кандидата в президенты Франции. Имам назвал этот городок «мусульманской территорией», на которую распространяется «харам», то есть запрет для посещения женщины-христианки. Это пример весьма распространенной и парадоксальной ситуации: мультикультурализм на уровне страны оборачивается жестким монокультурализмом и сегрегацией на локальном уровне.

Такие же парадоксальные превращения происходят и с иными ценностями, которые в 1970-е годы лежали в основе самой идеи мультикультурализма. Эта политика, по замыслу ее архитекторов, должна была защищать гуманизм, свободу культурного самовыражения и демократию. Оказалось же, что на практике появление замкнутых поселений и кварталов ведет к возникновению в них альтернативных управленческих институтов, блокирующих деятельность избранных органов власти на уровне города и страны. В таких условиях практически неосуществима защита прав человека. Например, молодые турчанки или пакистанки, привезенные в качестве жен для жителей турецких кварталов Берлина или пакистанских кварталов Лондона, оказываются менее свободными и защищенными, чем на родине. Там от чрезмерного произвола мужа, свекра или свекрови их могла защитить родня. В европейских же городах этих молодых женщин зачастую не спасают ни родственники, ни закон. Карикатурный мультикультурализм, из которого выхолощены ценности гуманизма, способствует возрождению в европейских городах таких архаических черт традиционной культуры, которые уже забыты на родине иммигрантов. В ряде исламских стран женщины становились не только членами парламента, судьями, министрами, но и главами правительств (в Пакистане — Беназир Бхутто, в Турции — Тансу Чиллер), а в исламских кварталах европейских городов турецкую, арабскую или пакистанскую женщину могут убить за любое неподчинение мужчине в семье, за одно лишь подозрение в супружеской неверности, за ненадетый платок. Правда, и в Германии турчанка Айгёль Озкан стала министром земельного правительства Нижняя Саксония (апреле 2010 года), однако как раз она представляет ту, пока небольшую, часть иммигрантов, которая сумела вырваться из локальной общины и индивидуально интегрироваться в немецкое гражданское сообщество.

В замкнутых же исламских кварталах Берлина, Лондона или Парижа молодежь имеет значительно меньшие возможности социализации и адаптации к местным условиям, чем их сверстники, живущие вне этих добровольных гетто. Уже поэтому невольники общин заведомо неконкурентоспособны на общем уровне страны. К началу 2000-х годов в Берлине лишь каждый двенадцатый турецкий школьник сдавал экзамены за полный курс средней школы, тогда как из числа немецких школьников такие экзамены сдавал каждый третий выпускник. Понятно, что и безработица затрагивает молодых турок в значительно большей степени, чем немцев. В 2006 году 47 процентов молодых турчанок в возрасте до 25 лет и 23 процента молодых турок являлись безработными и жили за счет социальных пособий. При этом сама возможность получения таких пособий почти без ограничений по времени не стимулирует иммигрантов к интеграции в принимающее сообщество. Более того, социологические исследования показывают, что турецкая молодежь в Германии демонстрирует меньшее стремление к интеграции, чем турки старшего поколения. Вот это и есть реальное выражение краха политики мультикультурализма, точнее, политики культурной дезинтеграции.

Концепция «культурной свободы»: контуры политики нового века

Накапливается все больше доказательств того, что мультукультурализм появился лишь как исторический эпизод, как проявление кратковременной «обратной волны», завершающей цикл индустриальной модернизации. Эта волна была вызвана внешними по отношению к культуре импульсами, сила которых ныне слабеет.

Экономика. В 1970-е годы мировое разделение труда определялось потребностью экономики в снижении издержек на рабочую силу, при этом ее качество, квалификация работников имели тогда меньшее значение, чем обилие и дешевизна трудовых ресурсов. Индустриальная экономика сама упрощала свои технологии, адаптируя их к социальным и культурным стандартам, сложившимся в данной местности. Новая же постиндустриальная экономика высоких технологий значительно в меньшей мере пригодна для адаптации к локальным традиционным культурам. Сама сущность «высокой технологии» исключает возможность ее упрощения, поэтому она более требовательна к качеству трудовых ресурсов, оцениваемому по универсальным и стандартизированным критериям.

Это обстоятельство уже сейчас меняет характер глобального разделения труда. В странах «глобального Севера» уменьшается спрос на низкоквалифицированную рабочую силу. Большинство этих стран поощряет своей миграционной политикой приток только высококвалифицированных специалистов. Изменяется и отношение к вывозу капитала. Эксперты отмечают, что ныне «американские фирмы предпочитают размещать производства первой стадии (высококвалифицированный умственный труд и опытное производство) у себя дома, в США; второй стадии (производство элементов, требующих квалифицированного ручного труда) — в регионах, отличающихся высоким качеством технической культуры и долгой традицией квалифицированного индустриального труда (например, в Шотландии); третьей стадии производственного цикла, требующего рутинной, трудоемкой, малоквалифицированной работы (сборка, изготовление элементов для электронных изделий и т. д.), — в таких странах, как Гонконг, Филиппины, Индонезия». В таких условиях на долю стран, сохраняющих значительные пласты традиционной культуры, присущей неурбанизированным обществам, в современном разделении труда достаются лишь трудоемкие производства, требующие рутинного и малоквалифицированного труда. По мере того, как эти страны или некоторые из них будут втягиваться в развитие собственного постиндустриального производства, им придется существенно изменять сложившийся в стране культурный климат. Экономика вновь воспроизводит ту свою креативную функцию по отношению к традиционной культуре, которую она частично утратила в эпоху ее адаптации к локальным традициям.

Политика. Индустриальная фаза модернизации могла осуществляться при разных политических режимах: демократических, авторитарных и тоталитарных. На постиндустриальной стадии модернизации возрастают требования к индивидуальной активности и творчеству работника. А это, в свою очередь, требует сравнительно радикальных социально-политических изменений в обществе. Экономическая модернизация рано или поздно подталкивает модернизацию социально-политическую. Не случайно переход ряда стран Азии (прежде всего, Японии и Южной Кореи) к инновационному этапу модернизации сопровождался процессом их демократизации. Аналогичные процессы происходили в Латинской Америке (например, в Бразилии), а еще раньше — в странах Южной Европы (Испания, Португалия и Греция). Да и в России политический истеблишмент все яснее осознает, что экономические успехи будут все больше зависть от «честных выборов». А факт того, что они уже и сегодня невозможны без справедливого суда, осознан уже давно.

Культурное развитие. Волна традиционализма, как я пытался показать, в немалой мере породила архаичную политику мультикультурализма, возродившую и усилившую межобщинную разобщенность. Ныне этот факт признается не только большинством экспертов, но и политическими кругами. В «Белой книге по межкультурному диалогу», выпущенной Советом Европы (2009), равно негативно оценены как концепция «культурной ассимиляции», так и «мультикультурализм» в его нынешнем виде. Международные организации и практически все демократические страны перешли к использованию новых стратегий. Во-первых, это поощрение интеграции иммигрантских групп в принимающее сообщество с использованием системы льгот и санкций. Во-вторых, это «разделение сфер культуры». В публичной сфере поощряется культурная однородность, основанная на принятии единых формальных норм, контролируемых гражданским обществом. В приватной же сфере, так же как и в духовной жизни, гарантируется возможность культурного разнообразия. Например, место для отправления специфических культов — это храм; тогда как улица — сфера общего светского пользования. Исходя из такого подхода, Н. Саркози заявляет: «Мы не хотим, чтобы во Франции устраивали показательные уличные молитвы, но мечети — это “нормально”». Предполагается, что такая компромиссная модель позволяет обеспечить соблюдение прав человека вне зависимости от его культурных особенностей при сохранении разнообразия мультикультурного общества.

Модель «разделения сфер культуры», несомненно, отражает назревшие изменения общественных настроений, хотя и остается теоретически весьма несовершенной. В реальной жизни невозможно провести демаркационную линию между приватной и публичной сферой. Например, воспитание детей в семье, казалось бы, относится к сугубо приватной сфере. Тогда как же оценить принятые в ряд европейских стран запреты на использования физических наказаний при воспитании детей? Таким же фактическим вторжением в приватную сферу являются законы, обязывающие родителей выплачивать алименты на поддержание детей при разводах. Да и сами защитники интересов той или иной культурной группы в приватной сфере неизбежно апеллируют к публичности. Само существование этнических или религиозных общин сегодня невозможно без общественных собраний, собственных изданий, системы просвещения и другой публичности.

Несомненно, новая концепция чрезвычайно противоречива. Вместе с тем такая противоречивость характерна для большинства принципов, на которых держится современное политическое устройство государства-нации. Так, принцип прав человека может вступать в противоречие принципом защиты национальной безопасности. И в случае роста угроз в любой стране вводятся ограничения прав человека, начиная с личного досмотра в аэропортах и кончая, в крайних случаях, установлением режима чрезвычайного положения. На практике противоречия между базовыми принципами политики всегда разрешаются за счет использования системы приоритетов. Они действовали во все времена и во всех сферах общественной жизни, в том числе и в национально-культурной политике.

Даже в период расцвета политики мультикультурализма этот принцип имел ограничения. Например, если в стране принята левосторонняя модель уличного движения, то в ней представителям каких-либо общин не разрешалось сохранять и воспроизводить такую свою «национальную особенность» как традиция правостороннего движения. В мире сегодня нет стран, законы которых допускали бы сохранение традиционных религиозных верований, использующих ритуалы человеческих жертвоприношений или человеческих увечий. Ни одна европейская страна, допустившая на свою территорию ислам, не разрешала многоженства, принятого в исламской традиции. Вначале потому, что этот принцип был способен разрушить всю систему европейского семейно-имущественного права, созданного для моногамной семьи. Затем этот принцип отвергался как безусловно дискриминационный по отношению к женщине. Ныне в связи с ростом критики мультикультурализма приоритеты общегражданских норм еще более усиливаются по сравнению с групповыми нормами.

Поиски новых стратегий культурной политики не прекращаются в современном мире. Одним из наиболее перспективных направлений, на мой взгляд, является модель «индивидуальной свободы и культурного выбора», базовые принципы которой изложил Амартия Сен — известный мыслитель и ученый, лауреат Нобелевской премии по экономике. Главная его идея состоит в постепенном ослаблении групповых форм идентификации и переходе к индивидуальному выбору. «Культурная свобода, — объясняет А. Сен, — это предоставление индивидам права жить и существовать в соответствии с собственным выбором, имея реальную возможность оценить другие варианты». А. Сен подчеркивает, что «множество существующих в мире несправедливостей сохраняется и процветает как раз потому, что они превращают своих жертв в союзников, лишая их возможности выбрать другую жизнь и даже препятствуя тому, чтобы они узнали о существовании этой другой жизни». Вот и этнические, религиозные и другие групповые культурные традиции по большей части не добровольны, они «аскриптивны», то есть предписаны индивиду от рождения. Поэтому основная цель политики поощрения культурной свободы состоит в ослаблении этой предопределенности, в развитии индивидуального мультикультурализма.

Концепция «культурной свободы» была с энтузиазмом встречена многими специалистами в области изучения культурной политики. Однако она пока не стала нормой и в западных странах. Что касается возможности ее имплементации в российских условиях, то в обозримой перспективе это представляется мне крайне маловероятным. И вовсе не потому, что этому будет препятствовать российский народ. Наиболее труднопроходимым для инноваций слоем российской культурной почвы является тот, который принято называть «российской элитой».

Россия: возможно ли продвижение к мультикультурной интеграции?

На февральском (2011) заседании Госсовета России, обсуждавшем проблемы межнационального общения, президент нашей страны Дмитрий Медведев попытался реабилитировать слово «мультикультурализм», заметив, что новомодные лозунги о его провале неприменимы к России. На мой взгляд, такая оценка — результат недоразумения, «эффекта Журдена», не знавшего, что он тоже говорит прозой. Дело в том, что российский лидер сам неоднократно критиковал те же стороны мультикультурализма, что и его европейские коллеги. Особенно часто он это делал при характеристике ситуации на Северном Кавказе, где мультикультурная дезинтеграция чрезвычайно ярко проявляется в клановости, в этническом сепаратизме и в религиозном радикализме. Все это порождает почти непреодолимые преграды для управляемости региона, формирует беспрецедентную волну терроризма, не говоря уже о проблемах модернизации этой территории. Президент России так же, как и европейские лидеры, неоднократно связывал проблему преодоления такой раздробленности с гражданской интеграцией, которую он определял по-разному. На декабрьском (2010) Госсовете, посвященному взрыву русского национализма, Д. Медведев назвал это развитием «общероссийского патриотизма», а на февральском Госсовете в Уфе — задачей становления «российской нации». Впрочем, позиция нынешней власти по отношению к национально-культурной политике весьма противоречива. На словах ею поддерживается идея гражданской интеграции, а на деле — правовой раскол страны, осуществляемый, например, теократическим режимом Кадырова в Чечне, противоречащим Конституции России как светского государства.

Российская версия политики мультикультурализма древнее и намного сложнее по своим последствиям, чем европейская. Мультикультурализм как форма поощрения групповой, общинной идентичности был неотъемлемой частью сталинской политики создания национальных республик (союзных и автономных), а также национальных округов и областей. Однако в советское время дезинтеграционные последствия такой политики частично снималась имитационным характером всей системы автономий, за фасадом которой скрывалось единое территориально-партийное управление. Проблема обострилась в постсоветское время, когда местные элиты попытались наполнить реальным содержанием формальный и мнимый суверенитет своих республик.