К оглавлению ПЕСНИ Наконец, к периоду нашего повествования и исследования принадлежит множество песен, так называемых народных, обрядных, свадебных, хороводных. Основательно сказал о них почтенный собиратель и толкователь, П. В. Киреевский: "Едва ли есть в мире народ певучее русского. Во всех почти минутах жизни русского крестьянина, и одиноких, и общественных, участвует песня; почти все свои труды, и земледельческие, и ремесленные, он сопровождает песней. Он поет, когда ему весело; поет, когда ему грустно. Когда общее дело или общая забава соединяет многих, - песня раздается звучным хором; за одиноким трудом или раздумьем ее мелодия, полная души, переливается одиноко. Поют все: мужчины и женщины, старики и дети. Ни один день не пройдет для русского крестьянина без песни; все замечательные времена его жизни, выходящие из ежедневной колеи, также сопровождены особенными песнями. На все времена года, на все главные праздники, на все главные события семейной жизни, есть особые песни, носящие на себе печать глубокой древности, и особенно там, где меньше чувствительно городское влияние. Русский крестьянин - верная отрасль своих предков, - не отступивши от них даже и в мелких подробностях своего домашнего быта, до сих пор поет эти древние песни, потому что они вполне сливаются с его чувством и с его обычаем, так же как выражали чувство и обычай его прапращура. Он дорожит своими песнями: можно сказать, что они составляют любимую и лучшую утеху его простой жизни". Мы обратим внимание на эти народные песни, равно как и на народные сказки, которых осталось множество, хотя также подновленных и поврежденных, как былины, стихи и песни, когда будем говорить о нравах и обычаях, так как из них, собственно, и может сколько-нибудь составится понятие о народе в этом отношении. СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ Слово о полку Игореве есть целая поэма, в которой воспевается несчастный поход новгород-северского князя Игоря Святославича на половцев в 1183 году. Эта поэма изобилует истинными поэтическими красотами, смелыми сравнениями, счастливыми выражениями, искусным расположением. Теплое чувство, любовь к отечеству, забота о благосостоянии Русской земли, слышатся во всякой строке даровитого автора. Что касается подлинности Слова - важнейшее доказательство состоит в языке, носящем явные признаки древности. Пусть сомневающиеся попытаются теперь, со всеми пособиями "Грамматики" Добровского, со всеми филологическими трудами Востокова и прочих наших исследователей, со всеми напечатанными нашими памятниками, пусть, говорю, попытаются обмануть нас и написать слово о каком-нибудь Мстиславе Удалом, или Романе волынском, или Данииле галицком. Выражения о поющих копиях, о глаголющих стягах, о червленых щитах, сравнение действий ветра со стрелами и птицами представляют совершенное сходство с языком древних скандинавских памятников. Этого сходства подделать было невозможно, так как оно открывается только ныне, благодаря новым исследованиям сравнительной филологии. Второе доказательство, - согласие с показаниями летописей во всем, что касается истории, с небольшими, однако же, отличиями, показывающими, что автор, вероятно, участник, очевидный свидетель похода, подобно северным скальдам, имел случай знать сам происшествие в подробностях. Третье доказательство, отрицательное, состоит в том, что подделыватель неминуемо избрал бы себе предметом какое-нибудь происшествие важное, громкое, великое, а не несчастную войну малого удельного князя. Притом - когда оно могло быть подделано? В эпоху своего обнародования, т. е. при императрице Екатерине? Но многие выражения, слова, встречаются в древних наших памятниках, например, в былинах в приписке к Евангелию XIV века, только что недавно открытому, - кроме слова о побоище Дмитрия Донского. А поэтический талант автора? С таким талантом всякий приобрел бы себе славу поэта, употребляя его на сочинения современные. Кто решился бы пожертвовать ею и променять на бесславие обманщика? Вместо подделки автор выдал бы сочинение от своего имени. Но не было ли оно подделано прежде? Прежде - мысли о подделывании быть не могло: разве при Анне, Елизавете, Петре, можно было возбудить участие, произвести действие сочинением или находкой такого документа? Не было ли оно подделано в древности? В древности никакой цели для подделки придумать нельзя. Через пятьдесят лет после похода Игоря вся Малороссия была опустошена татарами, и имя этого удельного князя, со всеми его братьями и племянниками, позабылось в народе, оставаясь только на страницах современных летописей. Тогда не думали ни о сочинениях, ни о выдумках. Слово, по разделению М. А. Максимовича, состоит из следующих частей: запев, сбор Игоря и брата его Всеволода к походу, выступление, победа, начало новой битвы на реке Каяле, воспоминание о прежних князьях, поражение русских на Каяле, новая беда от половцев, сновидение и печаль великого князя киевского Святослава Всеволодовича, воззвание к князьям о помощи, воспоминание о прежних князьях, плач Ярославны, бегство Игоря из плена, возвращение в Русскую землю. Предложим несколько отрывков из Слова в переводе А. Н. Майкова. Не начать ли нашу песнь, о братья, Со сказаний о старинных бранях, Песнь о храброй Игоревой рати, И о нем, о сыне Святославле! И воспеть их, как поется ныне Не гоняясь мыслью за Бояном! Песнь слагая, он, бывало, вещий, Быстрой векшей по лесу носился, Серым волком в чистом поле рыскал, Что орел ширял под облаками! Как воспомнит брани стародавни, Да на стаю лебедей и пустит Десять быстрых соколов вдогонку; И какую первую настигнет, Для него и песню пой та лебедь, - Песню пой о старом Ярославе ль, О Мстиславе ль, что в бою зарезал, Поборов, касожского Редедю, Аль о славном о Романе Красном... Но не десять соколов то было; Десять он перстов пускал на струны, И князьям под вещими перстами Рокотали славу сами струны!... Поведем же, братия, сказанье От времен Владимировых древних, Доведем до Игоревой брани, Как он думу крепкую задумал, Наострил отвагой храброй сердце, Распалился славным ратным духом, И за землю Русскую дружины В степь повел на ханов половецких. У Донца был Игорь, И воззрел на светлое он солнце - Только видит - Словно тьмой полки его прикрыты, Князь же Игорь: "Братья и дружина! Лучше быть убиту, чем пленену! А посядем на коней на борзых, Да хоть позрим синего-то Дону!" Не послушал знаменья он солнца, Распалясь взглянуть на Дон великий! Преломить копье свое, он кликнул, "Вместе с вами, русичи, хочу я, На конце неведомого поля! Хоть за то б и голову сложити, А испить шеломом Дону - любо!" О Боян, о вещий песнотворец, Соловей времен давно минувших! Ах, тебе б певцом быть этой рати! Лишь скача по мысленному древу, Возносясь умом под сизы тучи, С древней славой новую свивая, В путь Троянов мчась чрез дол на горы, Воспевать бы Игореву славу! То не буря соколов помчала, И не стаи галчьи побежали, Чрез поля-луга на Дон великий... Ах, тебе бы петь, о внук Велесов!.. За Сулой-рекою да ржут кони, Звон звонит во Киеве во стольном, В Новеграде затрубили трубы; Веют стяги красные в Путивле... Поджидает Игорь мила брата. А пришел и Всеволод, и молвит: "Игорь брат, един ты свет мой светлый! Святославли мы сыны, два брата! Ты седлай коней своих ретивых, А мои оседланы уж в Курске! И мои куряне ль не смышлены! Повиты под бранною трубою, Повзросли под шлемом и кольчугой Со конца копья они вскормлены! Все пути им сведомы, овраги! Луки туги, тулы отворены, Остры сабли крепко отточены, Сами скачут, словно волки в поле, Алчут чести, а для князя славы!.." И вступил князь Игорь во злат стремень, И дружины двинулись за князем. Солнце путь их тьмою заступало: Ночь пришла - та взвыла, застонала, Стоном-воем птиц поразбудила. Вкруг стоянки свист пошел звериный. Высоко поднявшися по древу, Черный Див закликал, подавая Весть на всю незнаемую землю, На Сулу, на Волгу и Поморье, На Корсунь и Сурожское море, И тебе, болван Тмутораканский! И бегут неезжими путями К Дону тьмы поганых, и отвсюду От телег их скрип пошел, - ты скажешь: Лебедей испуганные крики. Игорь путь на Дон великий держит, А над ним беду уж чуют птицы, И несутся следом за полками: Воют волки по крутым оврагам, Ощетинясь, словно бурю кличут; На красны щиты лисицы брешут, А орлы, зловещим клектом, словно По степям зверье зовут на кости... А уж в степь зашла ты, Русь, далеко! Перевал давно переступила! Ночь редеет. Бел рассвет проглянул, По степи туман понесся сизый; Позамолкнул щекот соловьиный, В поле Русь, с багряными щитами, Длинным строем изрядилась к бою, Алча чести, а для князя славы. Вот еще несколько мест из продолжения, и конец Слова. От зари до вечера, день целый, С вечера до света реют стрелы, Гремлют остры сабли о шеломы, С треском копья ломятся булатны, Середя неведомого поля, В самом сердце Половецкой степи! Под копытом черное все поле Было сплошь засеяно костями, Было кровью алою полито, И взошел посев по Руси - горем!.. От усобиц княжих - гибель Руси! Братья спорят, то мое и это! Зол раздор из малых слов заводят, На себя куют крамолу сами, А на Русь с победами приходят Отовсюду вороги лихие! Стонет Киев, тужит град Чернигов, Широко печаль течет по Руси, А князья куют себе крамолу, А враги с победой в селах рыщут, Собирают дань по белке с дому... А все храбрый Всеволод да Игорь! То они зло лихо разбудили: Усыпил было его могучий Святослав, князь Киевский великий... Был грозой для ханов половецких! Наступил на землю их полками, Притоптал их холмы и овраги. Возмутил их реки и озера, Иссушил потоки и болота! А того поганого Кобяка, Из полков железных половецких, Словно вихрь, исторг из лукоморья, И упал Кобяк во стольный Киев, В золотую гридню к Святославу. Плачь Ярославны, супруги Игоревой. Игорь слышит Ярославнин голос... Там в земле незнаемой, кукушкой Поутру она кукует, плачет: "Полечу кукушечкой к Дунаю, Омочу бебрян рукав в Каяле, Оботру кровавы раны князю, На белом его могучем теле..." Там она в Путивле раным рано". На стене стоит и причитает: "Ветр-ветрило, что ты, господине, Что ты веешь, что на легких крыльях Носишь стрелы храбрых воев лады! В небесах под облака бы реял, По морям кораблики лелеял, А то веешь, веешь-развеваешь На ковыль траву мое веселье..." Там она в Путивле раным рано На стене стоит и причитает: "Ты ли Днепр мой, Днепр ты мой Словутич! По земле прошел ты Половецкой, Пробивал ты каменные горы! Ты ладьи лелеял Святослава, До земли Кобяковой носил их... Прилелей ко мне мою ты ладу, Чтоб мне слез не слать к нему с тобою По сырым зарям на сине море..." Рано-рано уж она в Путивле На стене стоит и причитает: "Светлое пресветлое ты солнце, Ах для всех красно, тепло ты солнце! Что ж ты, солнце, с неба устремило Жаркий луч на лады храбрых воев! Жаждой их томишь в безводном поле, Сушишь-гнешь не смоченные луки, Замыкаешь кожанные тулы..." Сине море прыснуло к полночи. Мглой встают, идут смерчи морские; Кажет Бог князь-Игорю дорогу Из земли далекой Половецкой К золотому отчему престолу. Ветер воет, проносясь по степи, И шатает вежи Половецки; Шелестит-шуршит ковыль высокий, И шумит-гудит земля сырая... Горностаем скок в тростник князь Игорь, Что бел гоголь по воде ныряет, На быстра добра коня садится; По лугам Донца что волк несется, Что сокол летит в сырых туманах, Лебедей, гусей себе стреляет На обед, на завтрак и на ужин. Вран не каркнет, галчий стихнул говор, И сорочья стрекота не слышно. Только дятлы ползают по ветвям, Дятлы тёктом путь к реке казуют, Соловьин свист зори повещает... (Вот) на небе солнце засветило, Игорь-князь в земле уж скачет Русской. На Дунае девицы запели: Через море песнь отдалась в Киев. Игорь едет, на Боричев держит, Ко святой иконе Пирогощей. В селах радость, в городах веселье, Все князей поют и величают, Перво - старших, а за ними - младших. Воспоем и мы свет-Игорь слава! Буй-тур-свету Всеволоду слава! Володимер Игоревичу слава! Вам на здравье, князи и дружина, Христиан поборцы на поганых! Слава князьям и дружине! аминь. В жизни муромского князя Давыда и супруги его столько поэтических подробностей, что невольно зарождается мысль, не вошло ли в состав ее многое из Слова, посвященного этому князю? Замечательно, что есть еще муромское произведение - о князе Константине, в котором обнаруживается такой же склад. СЛОВО ДАНИИЛА ЗАТОЧНИКА Это слово полусерьезное, полушутливое, очень остроумное, замысловатое, наполненное пословицами и поговорками, рядом с местами из Священного писания, содержит просьбу, моление, к князю (вероятно, Юрию Владимировичу Долгорукому)* ------ * Есть списки с обращением к князю переяславскому Ярославу Всеволодовичу. об оказании милости сочинителю, который сослан был на озеро Лаче (в нынешней Олонецкой губернии) и находился в крайней нищете. Предлагаем несколько отрывков из слова - вот его начало: "Вострубим, братие, яко во златокованные трубы, в разум ума своего, и начнем бити сребряные арганы, и возвеем мудрости своя. Боже, Боже мой! въскую мя еси оставил?.. Да разверзу во притчах гадание мое, провещаю во языцех славу мою. Сердце бо смысленого укрепляется в телеси его мудростию. Бысть язык мой трость книжника скорописца, и уветлива уста, аки речная быстрость. Но боюсь, Господине, похуления твоего на мя; аз бо есмь яко она смоковница проклятая, не имея плода покаянию: имею бо сердце аки лице без очию, и бысть ум мой яко нощны вран на нырищи... Аз бо есмь, княже, яко трава блещанна, растуще за стению, на ню же ни солнце сияет, ни дождь идет: тако и аз, княже господине, всеми обидим есмь, зане огражен есмь страхом грозы твоея, яко оплотом твердым. Но не возри на мя, княже Господине, яко волк на ягня, но возри на мя, Господине мой, аки мати на младенца. Возри Господине, на птицы небесныя, яко ти ни орют, ни сеют, ни в житницу собирают, но уповают на милость Божию; тако и мы, княже Господине, желаем твоея милости: зане, Господине, кому любово, а мне горе лютое; кому Било озеро, а мне черные смолы; кому Лачь озеро, и мне, на нем седя, плачь горьки; кому ти есть Новъгород, а мне углы опали: зане не процвете часть моя... ...Господине княже! яви ми зрак лица твоего, яко глас твой сладок, и образ твой государев красен, и лице твое светло и благолепно, и разум твой государев, якоже прекрасный рай многоплодовит. ...Егда веселишися многими брашны, а мене помяни, сух хлеб ядущ, или пиеши сладкое питие, а мене помяни теплу воду пьюще, и праха нападша от места заветреня. Егда ляжеши на мягъкых постелях под собольими одеялы, а мене помяни под единым платом лежаща, и зимою умирающа, и каплями дождевными яко стрелами сердце пронизающе..." Сочинитель был молодой человек: "...Господине мой! не зри внешняя моя, но зри внутренняя: аз бо одеянием есмь скуден, но разумом обилен; юн возраст имею, а стар смыслом; бых мыслию, яко орел паряй по воздуху. Но постави сосуды скудельничи под поток капли языка моего, да накаплют ти сладчаиши меду словеса уст моих!" Странная вставка в Слове есть о злых женах, которая не имеет никакого отношения к его содержанию: не заставлял ли Даниила князь жениться против его желания? В списке Ундольского: "луче бо ми железо варити, (нежели) ни со злою женою быти" и проч. ЯЗЫК ГЛАВНОГО ПЛЕМЕНИ "Словенскый язык и Русский одно есть", сказал наш древнейший летописец XI в. В Сербии в XV столетии было мнение, что Священное писание было переведено первоначально "на тончайший Русский язык". "Церковный язык есть русский язык", сказал знаменитый серб Юрий Крижанич (XVII в.) недавно из-под спуда открытый. А мы ту же мысль выразим так: великороссийское нынешнее наречие есть древний церковный, наш древний письменный язык, проходивший с течением времени через известные степени развития и пришедший в нынешнее положение - есть органическое продолжение, развитие древнего языка, на который Св. Кирилл и Мефодий перевели Священное писание, или, по крайней мере, самое близкое к нему, родственное наречие. Болгарским или сербо-болгаро-македонским можно называть его только в географическом смысле, ибо словенцы или словинцы, говорившие этим наречием, жили тогда в стране, известной вообще под именем Болгарии. Формы письменного языка часто костенеют, между тем как народная речь течет своим потоком. Она врывается по временам в письменный язык, который, между тем, и сам, под пером писателей, подвергается своим изменениям. Сравните настоящую великорусскую речь с письменным и литературным языком; сравните язык петровский, ломоносовский, карамзинский, нынешний - между собой: сколько изменений на нашем веку, и в письме, и в устах! Еще больше должны мы предполагать их в древности, когда в языке было более жизненной силы. На этом основании легко понять органическую связь между языком Св. Кирилла в Солуни, вариантом его (отменой) на Черном море, или Днепре, на Волхове, в IX веке, языком Нестора и Киевской летописи в XI и XII веке, языком летописей Московского периода, языком петровским, ломоносовским, карамзинским и нынешним. Так точно замечает и г. Григорович, что "в развитии языка нашего, вместо влияния церковно-славянского языка справедливее признать постепенное исчезновение старых и возникновение новых форм". Но каким же образом могло случиться, чтобы в Киеве, на Днепре, говорили тем же, или почти тем же языком, какой употреблялся где-то около Солуни, в нынешней Македонии, и на какой переведено Св. писание Св. Кириллом и Мефодием, языком, который так долго мы отыскиваем и не обретаем? А как могло случиться, отвечаю я, что племена славянские рассыпались по всей Европе и представляли собой в историческое время растасованную колоду карт? Это мы знаем, в этом мы уверены, и это мы положительно говорим: Словене жили на Ильмене и в Словении, близ Адриатического моря. Хорваты в Галиции, в Исполинских горах, в Полабье, Штирии и Иллирии. Дреговичи между Припетью и Западной Двиной, в Булгарии и Германии. Дулебы по Бугу и в Чехии, Паннонии. Древляне в Волыни и Полабье. Северяне по Десне, Семи, Суле и в Польше, по Дунаю. Поляне на Днепре и Висле, и др. Племя, что мы называем теперь великороссийским, могло, по расселении славянских племен с юга, жить в окрестностях Селуня, близ берегов Черного моря, на Днепре в Киеве, на Волхове в Новгороде, и в нынешней Великороссии. Положение историческое мы принимали бесспорно, - нам следует теперь только распространить, так сказать, его, и придать ему смысл. Если одно и то же племя жило в разных местах, то и говорило в этих местах одинаково: словене говорили сначала одинаково на Ильмене и на берегах Адриатического моря; хорваты в Галиции и Иллирии, дулебы по Бугу и Чехии. Великороссияне (которых мы теперь так называем), могли жить и говорить сначала одинаково около Селуна, в Киеве, и нынешней Великороссии. Эта одна речь в разных местах подверглась впоследствии разным влияниям. Сам церковный язык, заключенный, так сказать, в формы, остановленный в своем движении, носит теперь по местам следы этих явлений. Но несмотря на их разность, все-таки единство языка, сходство в переводе Евангелия по Остромирову списку, в языке летописей и в настоящем живом русском языке, или великорусском, повторяю, гораздо виднее, чем в каких-нибудь других наречиях, например: нынешнем болгарском и церковном, нынешнем сербском и церковном и т. д. До сих пор из всех славянских, живых наречий, самое близкое к церковному, кирилло-мефодиеву языку, есть, без всякого сравнения, великороссийское. Сравните, например, молитву Отче наш на русском наречии и на всех прочих славянских наречиях: которое ближе к кириллову переводу? Наше. Поведем рассуждение далее. Воображаю себе летописца Нестора или другого монаха, - как могло придти ему в голову ломать себе язык и завести новую речь, постоянно соображаясь с церковными образцами, которых не знал же он сполна наизусть? Можно ли писать на чужом наречии, не зная его? А знать его было нельзя! За всякой формой ему надо бы справляться. Как бы не забыл он ту или другую, и не запутался в своих выражениях. Что за насилие должно было делать себе! Кто мог выдержать это? Вероятно ли это? Если теперь во всяком нашем сочинении на церковном языке, например, молитвах, сочиняемых на новые случаи, просвечивают наши руссизмы, каким образом можно бы уберегаться от них в древности, без нынешних грамматических и филологических исследований и познаний? А в летописях, в грамотах, вы везде замечаете естественность, правильность, живость, а не мертвенность! В повествовании нашем приведено много мест из летописей, по которым можно судить о живости языка: присоединим еще несколько строк, доказывающих ее разительно. "Се, брате, ты еси ко мне от отца пришел, оже отец тя приобидил, и волости ти не дал; яз же тя приял в правду, яко достойнаго брата своего, и волость ти еси дал, яко ни отец того вдал, что я тебе вдал, и еще есмь и Русской земли приказал стеречи тобе". Или: "В правду-ли идеши на Изяслава? Гюрги рече ему: како хощу не в правду ити? Сыновец мой Изяслав на мя пришед, волость мою повоевал и пожегл, и еще и сына моего выгнал из Русьской земли, и волости ему не дал, и сором на мя возложил; а любо сором сложю, и земли мьщю, любо честь свою налезу, пакы-ли и голову свою сложю". "Изяславль же посол приеха у Киев, поведа ему Святославлю речь, и что ему Володимир сказал. Изяслав же слышав, и не устряпа, но посла опять посол свои к Святославу, река ему: брате! хрест еси честный целовал ко мне, ако со мною быти, а ворожбу еси про Игоря отложил и товары его". "Сыновец ваю Изяслав... перед вами не творится прав, но кланяеться и милости ваю хочеть; аз же не прост есмь ходатаи межи вами..." "Яз переже всих дал есмь тобе волость сю, говорит великий князь Рюрик Ростиславич зятю своему Роману волынскому, ноже Всеволод наслал на мя, жалуяся про тебе, аж есми на нем чести не положили преже; я же есмь тобе являл вси речи его, ты же ми еси ее отступился по воле, а нам како любо ему было ю даяти. А нам без Всеволода нельзя быти, положили есмы на нем старейшиньство вся братья во Володимере племени, а ты мне сын свой, а то ти волость иная, той ровна". Неужели это не естественный, не живой язык? Если бы Нестор и продолжатели его, киевские летописцы, были малороссияне, то каким бы образом могло случиться, чтобы они, писав на чужом, церковном наречии, как предполагалось ранее, не обронили там-сям какого-нибудь малороссийского слова, не употребили малороссийского оборота, не вставили иной поговорки или удержались от междометия? Употребляя язык чужой, нельзя по местам скрыть вовсе свой: малороссиянин проговаривается подчас по-малороссийски, великороссиянин по-великороссийски, белорус по-белорусски, серб по-сербски и т. д. В летописи беспрестанно встречаются слова и обороты, точно так же и не церковные, как не малороссийские, которые, следовательно, и следует считать признаками племени летописцев, а с ними и обитателей. Так точно и в прочих сочинениях духовного содержания, нами исчисленных, мы встречали везде слова, обороты, формы великороссийские. Эти слова, обороты, формы, следует считать частными, местными отличиями говора киевского от говора солунского. Еще более - слова, относящиеся до жилища, до одежды, до пищи, в летописи, отнюдь не малороссийские. Везде вы видите избу, истопку, а не хату; сапоги, лапти, а не чоботы; квас, мед, жито, и т. п. Дайте прочесть летописи Нестора, Киевскую и прочие любому великороссиянину, не знающему церковного наречия: он поймет их, говоря вообще, кроме того или другого старого слова, вышедшего из употребления, а малороссийской страницы он не поймет, даже образованный. Дайте прочесть летописи малороссиянину, не знающему великороссийского наречия, он поймет их только, поскольку понимает великороссийское и церковное наречие, а свое наречие не окажет ему никакой пользы для понимания. Следовательно, в летописях господствует великороссийское наречие, а малороссийского нет. Следовательно, летописи принадлежат не малороссиянам, а какому-нибудь другому племени. Следовательно, племя другое жило в Киеве, около Киева, а не малороссияне, - поляне-великороссияне. Много собственных имен в Киевской, Волынской и Подольской губерниях звучат великороссийскими. Мнимые малороссияне с Юрием Долгоруким, Андреем Боголюбским, переселились на север, в землю Суздальскую: казалось - они должны бы оказать свое малороссийское влияние на что-нибудь - в обычаях, в языке. Нет - мы не видим тогда никакой перемены на севере: следовательно, пришли туда не малороссияне, а те же великороссияне. Малороссияне есть народ самый певучий: почему же не сохранилось у них никаких былин о нашем древнем времени, между тем как эти былины о Владимире и его витязях поются у нас везде: в Архангельске и Владимире, Костроме и Сибири. Следовательно, опять то же заключение: не малороссияне жили в Киеве во время Владимира, а великороссияне, которые разнесли местные былины по всему пространству Русской земли, песни, носящие признаки чистого великороссийского наречия, без малейшей примеси малороссийского. Точно так и в древнейших духовных стихах, песнях свадебных, обрядных, загадках, пословицах, приговорках, - нигде не услышите ни малейшего звука малороссийского. Характер князей, после того как норманнство подверглось влиянию местному, славянскому, гораздо ближе к настоящему великороссийскому характеру, чем к малороссийскому, обнаружившемуся в казачестве, или известному ныне. То же можно сказать и вообще о характере древнего военного сословия и самой войны. Следует разобрать, по возможности, племена славянские, пересчисляемые Нестором: мы причисляем теперь южные и юго-западные к одному, которое называем малороссийским, но справедливо ли, и на каких основаниях? При таком понятии должен бы возникать вопрос: откуда же и когда явились великороссияне, самое многочисленное и самое распространенное племя? Если великороссийское племя есть самое многочисленное из всех племен славянских и наиболее распространенное, то оно должно быть и одно из самых древних: естественно ли думать, чтобы самое многочисленное (даже без всякой соразмерности), племя народилось в короткое время, без известных предков? Нет, великороссияне скрывались (как и вообще долго скрывались все славяне), под другим именем. Потому-то Нестор, описывая расселение племен по пространству нынешней России, оставляет нашу великую Россию почти пустую. Туда приходили великороссияне - поляне с юга, как после с юга же начали наступать и малороссияне, к Курску, Харькову, Воронежу. Поляне резко отличаются от прочих племен даже по словам Нестора: "Поляне бо своих отец обычай имут кроток и тих, и стыденье к снохам своим, и к сестрам, к матерем и к родителем своим, к свекровем, и к деверем великое стыденье имеху, брачные обычаи имеху; но хожаше зять (жених) по невесту, но приводяху вечер, а завтра приношаху по ней что вдадуче". Может быть, великороссиянами обитаем был только Киев с окрестными странами, т. е. великороссиянами были только поляне. Может быть, единоплеменны с полянами были еще северяне, суличи. После татар поляне отодвинулись на север, да и до татар они беспрестанно распространялись на север вместе с князьями. Галиция, Волынь, Подолия, может быть, искони были заселены малороссийскими племенами. Малороссияне могли придти после татар еще и от Карпатских гор и занять Киевскую губернию, так, как потомки их в XVI столетии заняли Харьковскую, подвинулись к Воронежу и Курску; так, как славянские племена отодвинули финнов к востоку и заняли их место в губерниях Московской, Владимирской и Рязанской. А как объяснить то, что летописи после татар писались прежним языком, и малороссийского элемента все так же в них не указывается, хотя малороссияне распространились уже тогда по всему юго-западу? На это отвечу я вот что: летопись, которая может навести на это сомнение, есть одна, Волынская, и только до конца XIII столетия. Может быть, малороссияне тогда еще недостаточно возобладали в стране, и еще оставались следы полянские великороссийские в княжеских родах, боярских, в духовенстве, в военном сословии. Пришли же туда поздние литовцы или белорусы, с Гедимином, и ввели в письменное употребление свой язык, ведшийся даже до позднейшего времени, между тем как там, несомненно, уже жили малороссияне. Я говорю о времени после татар, и даже хоть до Петра I. Как белорусское наречие употреблялось в этот период, так великорусское, господствовавшее сначала при великороссиянах, могло вестись там еще в XIII столетии. Укажу и на значительный пример из Волынской летописи (под годом 1203): "бе Тимофей в Галиче премудр книжник, отцество имея во граде Кыеве". Как бы то ни было, язык есть наша древнейшая летопись, и первые страницы нашей истории должны быть извлечены из этой летописи, по обработании ее наукой филологии, которая теперь только зарождается. Заметим древнейшие заимствования нашего языка из иностранных: Слова, относящиеся к гражданскому быту, управлению, принесены к нам норманнами - бояре, смерды, тиуны, гридни, метельники, ябедники, верви, губы, ряды. (Немецкое слово мастер является еще в XII столетии). Слова, относящиеся к христианской вере, принесены греками: грамота, евангелие, апостолы, митрополиты, архиереи, иконы, иконостасы, кадила, индитии и пр. и пр. От греков получили мы свеклу, коноплю, аксамиты, паволоки, фофудьи, мантии, тесмы, паполамы и проч. Арабы с торговлей доставили: бисер, бусы, жемчуг, алмаз, яхонт, топаз, яшму, бирюзу, цветы - алый, бурый и пр. (С востока досталась нам издревле лошадь). НРАВЫ И ОБЫЧАИ Нравы, в этом периоде Русской Истории, надо различать по родам жизни, по занятиям, на которые, собственно, разделялся народ, так как сословий в западном смысле у нас никогда не было. Князья вели бранную жизнь, которая требовала, разумеется, отваги, храбрости, мужества, неустрашимости, - и мы видим эти доблести у всех, в большей или меньшей степени. Особенно отличались ими из сыновей Ярослава: Владимир, Святослав, из внуков: Мономах, Олег Святославич, Ростислав Владимирович, далее - великий князь Мстислав, Василько, Изяслав Мстиславич, Андрей Боголюбский, Мстислав Ростиславич, Мстислав Мстиславич, Владимир Глебович, Игорь и Всеволод Святославич северские, Роман волынский, Даниил галицкий - славные витязи Русские. Об отсутствии этих доблестей почти нет и известий: одного Всеволода Мстиславича обвиняли однажды новгородцы, что он "с полку ушел прежде всех". Отступления бывали, но по военным соображениям и расчетам, например, в войне Изяслава Мстиславича с Юрием Долгоруким. Рать Андрея Боголюбского бежала почти от Вышгорода, вследствие ложных известий, а может быть, и измены, от Новгорода, вследствие разнесшейся молвы о чуде. Злобы, взаимной вражды, у князей вообще не примечается. Вчерашние враги становились с нынешнего дня друзьями: "Мир стоит до рати, а рать стоит до мира", - вот была их любимая пословица; "Либо побьем, прогоним, либо помиримся", говаривали часто противники; они искали владений друг у друга, "волостились", удалось - хорошо, не удалось - так и быть. Войны их были иногда как бы состязания об заклад, охотничьи, полюбовные схватки - чья возьмет, вроде нынешних кулачных боев; бывали случаи, что они так прямо и предлагали друг другу, например, в 1180 году, великий князь киевский Святослав Всеволодович великому князю суздальскому Всеволоду Георгиевичу, на берегу Влены. В 1216 году Мстислав новгородский великому князю Юрию Всеволодовичу под Липицами. 1149. Изяслав говорит дяде Вячеславу: "Прими меня в любовь, а не то волость твою пожгу". Давыдовичи несколько раз переходили с одной стороны на другую, от Изяслава Мстиславича к Святославу Ольговичу и Юрию, и от них опять к Изяславу Мстиславичу. В 1147 г. Святослав Всеволодович из рода Ольговичей, служивший дяде (по матери), великому князю Изяславу Мстиславичу, перешел к его врагам, родным с отцовой стороны, в Чернигов, с его разрешения. Он же (1155), после смерти великого князя Изяслава Мстиславича, призван был из Чернигова в Киев для распорядков, во враждебный, так сказать, стан, престарелым Вячеславом, в ожидании на стол великокняжеский Ростислава смоленского, а когда приблизился Юрий, то ударил ему челом, говоря: "избезумился есмь", и получил прощение, благодаря, впрочем, ходатайству двоюродного брата Святослава Ольговича, к которому также находился часто во враждебных отношениях. Точно таким же образом получил прощение от Юрия и Ростислав смоленский, долго воевавший с ним, помогая брату, великому князю Изяславу Мстиславичу, и, по его уже ходатайству, Изяславичи. Старший сын Юрия, Ростислав, перешел (1148) на сторону врага его, великого князя Изяслава, во время самого разгара войны, и получил от него удел. Через некоторое время Ростислав подвергся там подозрению и был отпущен назад к отцу, который принял его без всякого гнева и пошел мстить за него. 1196. Ярослав черниговский, приняв оборонительные меры, послал сказать своим врагам, великому князю Всеволоду суздальскому и Давыду смоленскому: "Брате и свату, отчину нашу и хлеб наш взял еси; ажь любишь с нами ряд правый, и в любви с нами быти, то мы любви не бегаем, и на всей воле твоей станем; пакы ли что еси умыслил, а того не бегаем же, да ны како Бог разсудит с вами и святый Спас". Большого кровопролития в войнах предполагать нельзя, если в продолжение почти двухсот лет на месте междоусобных битв пало только пять князей, хотя они всегда сражались наряду с простыми воинами: Изяслав Ярославич (1078), Борис Вячеславич (1078), Владимир Давыдович (1151), Изяслав Давыдович (1161), Изяслав Глебович (1182). Это - общее замечание о войнах, но бывали войны ожесточенные, внушенные местью, вследствие явного нарушения права или личного оскорбления, например, войны Олега Святославича (1078, 1096). Юрий Долгорукий с запальчивостью искал Киева, на который имел право больше племянника Изяслава Мстиславича. Когда он услышал о сожжении своего последнего убежища на Руси, городка Остреческого, то собрался в поход (1152), восклицая: "Отожгу!" Роман волынский преследовал своего тестя, Рюрика Ростиславича, с неистовством, и постриг его, наконец, в монахи (1102, 1205). 1196. "Ростислав Рюрикович с Володимером и Черным клобуком ехавше, повоевавше и пожгоша волость Романову около Каменца, и тако ополонишася челядью и скотом, и отместившеса, возвратишася во свояси". Жестокость на войне можно назвать общим явлением, по крайней мере, обыкновенным. Действия этого рода вызывались, впрочем, иногда необходимостью, а иногда увлечениями гнева. Так, в 1068 г., Мстислав Изяславич, вернувшись в Киев, после изгнания, с отцом, перебил 70 человек чади, а других ослепил и погубил, без испытания. 1097. Ростиславичи перебили жителей города Всеволожа, принадлежавшего к уделу врага их, Давыда Игоревича, и потом расстреляли бояр Василья и Лазаря, наушничавших ему на Василька. 1144. Владимирко убил многих жителей Галича за сношения с его племянником. В 1146 г. великий князь Изяслав Мстиславич, в войне со Святославом Ольговичем северским, советовал вятичам: "Ловите убить его лестью, и дружину его избити". 115З. Он же велел убить всех пленных галичан, которых было у него больше, чем собственных воинов, "а лучшие мужи с собою поя, - и бысть плач велик по всей земле Галицкой". 1161. Брат его, Ростислав, услышав об изгнании новгородцами его сына, велел всех новгородцев, случившихся в Киеве, побросать в Пересеченский погреб, где и задохнулось их 14 человек за ночь, в чем он после горько раскаивался. 1216. Ярослав Всеволодович, разбитый новгородцами под предводительством Мстислава Мстиславича, прибежав в свой Переяславль, велел всех новгородских купцов побросать в погреба и затворить в тесных избах, - так "издушил" он их полтораста. Нечего удивляться после того сожжению городов, то есть укреплений, и истреблению жителей, то есть военной части населения, так как это принадлежало собственно к праву войны - лишать неприятеля его вспомогательных средств: Ярославичи (1066), заняв Минск, перебил мужей, а жен и детей взяли в плен. Глеб рязанский (1173) предал все огню и мечу во Владимирской области. Великий князь Всеволод (1208) сжег город Рязань, а потом Белгород. Бояре, и вообще воины, ничем не отличались в этом отношении от князей: так, в 1067 г., они советовали великому князю Изяславу привлечь к себе Всеслава обманом и убить. В 1150 г. бояре советовали великому князю Изяславу захватить дядю Вячеслава или подсечь под ним сени. В 1173 г. Владислав присоветовал великому князю Глебу киевскому перебить колодников. 1177. Бояре требовали у великого князя Всеволода, чтобы он выдал им пленных суздальцев и ростовцев: "Либо и казни, либо и слепи, али дай нам". 1178. "Дружина Всеволожа начаша князю жаловатися: мы не целовать их приехали... И се рекше удариша в коне, и взяша город (Торжок), мужи повязаша, жены и дети на щит и товар взяша, а город пожгоша весь". 1208. Рязанцы, после присяги великому князю Всеволоду, захватили людей его и поковали, а других заморили в погребах. Напомним убийство киевлянами Игоря Ольговича (1146), измену полочан Рогволоду Борисовичу и Ростиславу Глебовичу (1151, 1158), отношения смольнян к Роману Ростиславичу (1180) видные из причитанья его вдовы, наконец, взятие и ограбление Киева в 1169 году соединенной ратью Андрея Боголюбского, и в 1202 году сборной ратью Рюрика Ростиславича с половцами. Галичане сожгли любовницу Ярослава (1173). В Новгороде с 1136 г. часто происходили смятения, среди которых терпели много виноватые и правые. Разграбить дома, сбросить в Волхов - это были обыкновенные явления. Самыми вопиющими злодеяниями, из ряда вон, должно почесть вероломное умерщвление на пиру Глебом, князем рязанским, шестерых братьев, вместе с множеством их бояр и слуг (1203). В 1208 г. северские князья, Игоревичи, призванные княжить в Галич, перебили галицких бояр, до 500 человек, в гневе за беспрестанно возобновлявшиеся их мятежи. Вскоре, захваченные врасплох, князья сами были повешены ими. В сношениях с погаными, то есть половцами, военное сословие оказывало еще менее милосердия. Так, например, в 1103 году, Мономах велел убить пленного Бельдюза, дававшего за себя золото и серебро, коней и скот: "Знай то, сказал он, что вас казнит клятва; сколько раз приходили вы воевать Русскую землю, нарушая клятву". Однажды он даже сам решился сам преступить клятву, данную половцам, и согласиться на умерщвление их послов, Итларя и Китана, в своем Переяславле. В 1149 году великий князь Изяслав Мстиславич велел половчина (захваченного под Переяславлем), "перетяти и с опоною". В 1224 году перед сражением на Калке были убиты татарские послы. К числу особенных пороков в дружине принадлежит наушничество, чему известны многие примеры - в истории Василька, Мономаха, Изяслава Владимировича, Андрея Боголюбского, Мстислава Мстиславича. Митрополит Никифор убеждал даже Мономаха не верить наушникам. Слово Даниила Заточника также свидетельствует об этом пороке. Проповеди и послания о пьянстве и блуде показывают, что эти пороки были нередки как между князьями, так и в дружине. Резоимство или лихоимство, распространенное в городах, сильно осуждалось. По окончании споров и войн, при заключении договоров, важное значение имела присяга (клятва - рота), которую обыкновенно давали все участники, ходили роте, целовали крест. Нарушение клятвы было, впрочем, не совсем необыкновенным явлением: В 1066 г. Ярославичи поклялись полоцкому князю Всеславу, призывая его к себе на мир, что не причинят ему никакого зла, а когда он пришел, заключили его в оковы и посадили в темницу в Киеве. В 1096 году, вслед за общей присягой, ослеплен был несчастный Василько, по наветам Давыда Игоревича. В 1146 году киевляне изменили великому князю Игорю Святославичу после присяги. Вероломством отличался в особенности галицкий князь Владимирко. По договору с великим князем Изяславом Мстиславичем он поклялся возвратить ему захваченные города на Волыни, и когда тот прислал к нему своего боярина Петра, напомнившего о крестном целовании и указавшего на крест, который целовал Владимирко, то он отвечал: "Сий ли крестец малый?" и потом насмеялся, смотря на проезжавшего мимо Петра: "Вот, Русский муж отправляется обимав все волости". О Владимире Мстиславиче летописец замечает вообще: "Бяше ко всей братьи своей вертлив, и не управливаше к ним хрестьнаго целования". Разумеется, все действия этого рода относились преимущественно к военному времени, в остальное - и князья, и дружина, и воины, были гораздо человечнее и благодушнее, и в отношениях их между собой видны даже значительные успехи общежития. Находясь в брачных союзах с многими европейскими государями, императорами: греческим и германским, королями: венгерским, польским, шведским, князья стояли на одинаковой с ними степени житейского образования. Между собой они уважали родство, а всего более старшинство: "Ты старше, говорит Мономах великому князю Святополку на совете о войне с половцами, подавай голос первый" (1111). Мономах, и после его сын Мстислав, были в полном смысле главами своего рода и пользовались общим уважением. Исполнены почтительности отношения Ростислава смоленского к старшему брату, великому князю Изяславу Мстиславичу. Последний, например, отдавал ему на усмотрение просьбу Ольговичей о мире, - он отвечал: "Кланяюсь тебе, брат, ты меня старше, как ты рассудишь, так и будет - я готов за тобой. Но если ты оказываешь мне честь, спрашивая моего мнения, то я люблю лучше мир, чем войну" и проч. По возвращении из-под Чернигова Изяслав, извещая о своих успехах брата Ростислава, говорит ему: "Бог привел нас в Киев благополучно; я спрашиваю тебя, в здоровье ли ты живешь, и как тебе Бог помогает". Свидание их было торжественное: "Увидяся братья в здоровье (1148), пребыли в великой любви и в веселье, с мужами своими и Смольнянами, и одарилися многими дарами: Изяслав дал дары, что от Русской земли и от всех царских земель, а Ростислав - что от верхних земель и от Варягов". Отношения Ростислава к дяде, великому князю Вячеславу, представляют образец покорности младшего старшему. Ярослав Владимирович галицкий поручал послу великого князя Изяслава Мстиславича (1152) сказать ему: "Бог сотворил волю свою и отца моего взял. Что у вас было между собою, то рассудит он. Я кланяюсь тебе и прошу - прими меня сыном: сын твой Мстислав будет ездить подле твоего стремени с одной стороны, а я с другой со всеми своими полками". Ростиславичи плакали по своему старшему брату Роману, как по отцу (1190). 1197. Великий князь Святослав Всеволодович с глубоким чувством относился к памяти отца своего. Великий князь Рюрик Ростиславич звал брата Давыда смоленского в Киев (1195): "Вот, брат, мы осталися старше всех в Русской земле, приезжай ко мне в Киев: мы покончим вместе, что будет думы о Русской земле и о своей братье, а сами повидаемся в здоровье". Многие выражения в сношениях князей между собой служат свидетельством их нравственного развития. Мономахово поучение представляет лучшее тому доказательство. В письме своем к Олегу Святославичу, после того как сын его Изяслав погиб в сражении с черниговским князем, он говорит: "Я пишу к тебя по принуждению сына моего (Мстислава), которого ты крестил и который теперь находится близ тебя. Он прислал ко мне своего мужа с грамотою; уладимся и смиримся, а братцу моему суд пришел, не будем мстить за него, а положимся на Бога, он рассудит их, а мы Русской земли не будем губить. Ты можешь понять, мне ли достойно было написать к тебе, или тебе ко мне? Хоть бы сыну (Мстиславу) ты сказал: слися ко отцу, я ответил бы десять раз. Если бы ты раскаялся и прислал ко мне грамотку утешительную, пустил бы сноху мою ко мне, потому что нет в ней ни добра, ни зла - мы оплакали бы вместе с нею мужа ее вместо свадебных песней: я не видел их венчанья. Бога ради пусти ее ко мне вборзе с первым словом - кончав слезы, я устрою ее на место: пусть она сядет, как горлица на сухом дереве, прискорбная, а я утешуся о Боге". Трогательна привязанность Святослава Ольговича к плененному брату его Игорю: "Ни волости хочю, ни иного чего, отвечал он Давыдовичам, разве только пустите ми брата". Получив известие о его убийстве, он горько плакал (1146). 1177. "Мстислав не хотя вередити сердца брату старейшему", то есть не хотел огорчить старшего брата, Романа, который не советовал ему начинать войну с Полоцком, отложил свое намерение. 1185. Великий князь Святослав Всеволодович горько плакал о несчастии Игоря северского. Летописи замечают, с какой радостью некоторые князья встречали рождение детей, например, Всеволод Мстиславич, Рюрик Ростиславич. Князья вообще дорожили своей честью, под которой понимались, впрочем, всего чаще почет, значение, право на уважение, но иногда и настоящее благородство. 1146. Вячеслав, надеясь на старейшинство, послушав бояр своих, от радости (по смерти великого князя Всеволода Ольговича) "не приложив чти к Изяславу" (не уважив Изяслава), отнял города, захваченные у него покойным великим князем. 1171. "Честь его с душею исшла", отвечал Давыд Ростиславич игумену Поликарпу, просившему у него почетных проводников к телу умершего князя Владимира Андреевича. 1175. Глеб (рязанский князь), услышав о намерении владимирцев посадить к себе на стол его шуринов, "рад бысть, оже на него честь воскладывают". 1195. "Поеди не стряпая (зовет на Смоленск Олег Святославич дядю Ярослава черниговского), совокупив дружину свою, ныне возьмем честь свою". 1195. Великий князь Рюрик Ростиславич оправдывался перед зятем Романом волынским в отдаче некоторых русских городов великому князь Всеволоду Юрьевичу: "Я дал тебе сначала волость, но Всеволод пожелал ее и жаловался, что мы не положили на нем чести, а мы признали его старшинство во Владимировом племени... Ты ведь согласился" и проч. Роман уступил, но начал умышлять злое, и Рюрик послал просить помощи у Всеволода: "Ты старший, гадай о Русской земле, о своей чести и о нашей". Иногда честь принималась, как мы заметили выше, и в настоящем, благородном смысле, например, Ростиславичи (1170) никак не хотели выдать великому князю Андрею Боголюбскому затребованных им бояр, которых он подозревал в изведении его брата Глеба, и Мстислав велел даже, на повторное требование, обрить бороду его послу. Так точно новгородцы несколько раз отказывались от выдачи враждовавшим князьям своих граждан, несмотря ни на какие угрозы. Также и псковичи. Благородные чувства обнаруживались преимущественно при мысли о всей Русской земле, единство которой князья всегда сознавали, несмотря на свои междоусобия, чем доказывается развитие их гражданского чувства, любви к отечеству. 1152. "Братья и дружина, говорит великий князь Изяслав Мстиславич в Галиче во время войны, Бог всегда Русския земли и Русских сынов в бесчестье не положил есть: на всих местех честь свою взимали суть. Ныне же, братья, ревнуимы тому вси, в сих землях и пред чюжими языки, дай ны Бог честь свою взяти". 1169. Великий князь Мстислав Изяславич зовет князей на половцев "поискати отец своих и дед своих пути и своей чести. И угодна бысть речь его прежде Богу, и всей братье, и мужем их, и рекоша ему братья вся: Бог ти брате, помози в том, оже ти Бог вложил таку мысль в сердце, а нам дай Бог за крестьяны и за Русскую землю головы своя сложити, и к мучеником причтеными быти". Поход был успешен, князья отошли потом к Каневу охранять гречников: "Тако буди, то есть нам, на честь и всее Русскеи земли". 1185."Аз славы деля, говорит Игорь Святославич северский в ответ на предложение бежать из половецкого плена, не бежах тогда (в сражении) от дружины, и ныне неславным путем неимам ити". С честию и славою - это любимое выражение летописей о всяком успешном походе. Ростислав Рюрикович, одержав победу над половцами, объехал всех родных со взятыми сайгатами. Русская земля была беспрестанно на устах у князей, у духовенства, у летописцев. Кроме приведенных мест, укажем еще на следующие. Св. Борис и Глеб объявляются везде заступниками земли Русской. 1111. Мономах предлагает рассуждение, "так быхом промыслили о Русской земле". Василько хотел сложить голову "за Русскую землю". 1097. Князья собрались в Любече на совет: "Почто губим Русскую землю, сами на ся котору деюще, а Половцы землю нашу несут розно... Блюдем Русскыя земли". Митрополит Никола убеждал Мономаха оставить осаду Киева: "Молимся, княже, тобе и братома твоима, не мозете погубить Русьские земли... Се слышав Володимер, росплакався и рече: по истине отцы наши и деды наши соблюли землю Русьскую, а мы хочем погубити..." 1125. Мономаха по кончине летописец называет добрым "страдальцем (тружеником) за Русскую землю". 1139. "Мы ведаем милосердие Ярополче, говорят черниговцы своему князю, Всеволоду Ольговичу, тъ бо соблюдает землю Русскую". 1148. Великий князь Изяслав Мстиславич соглашался на мир "Русския деля земли и крестьян деля". 1149. Вячеслав туровский предлагал мир, чтобы "земля Русская расплодилася и розмогла в братолюбьи князеи". Уважалось общее мнение: Мономах обращает на него внимание детей своих в Поучении. Великий князь Изяслав Мстиславич сказал, услышав об убийстве соперника его в Киеве, Игоря Ольговича (1147): "То мне есть порока всякаго от людей не уйти; тем есть речи: Изяслав велел убити, но тому Бог послух, яко не повелел, ни науцил". Гостеприимство между князьями, как и в народе, было развито и обнаруживалось иногда в широких размерах. Укажем на некоторые приглашения и угощения, отмеченные в летописях. Ярополк (1084) приходил к дяде Всеволоду на велик день. Святополк звал Василька к себе на именины (1096). Изяслав Мстиславич, с сыном Ярославом, послали (1148) подвойских и бирючей кликать по улицам, "зовуче к князю на обед (новгородцев) от мала и до велика, и тако все обедая веселились радостью великою и честию". Юрий Долгорукий давал союзнику своему, Святославу Ольговичу, обед сильный в Москве, в 1147 году. Давыд смоленский, приехав в Киев по приглашению брата, великого князя Рюрика Ростиславича (1195), "обедал у него в великой любви и многом веселье", потом приглашен был на обед к племяннику Ростиславу в Белгород. Затем пригласил он брата Рюрика к себе на обед с детьми, далее - монастыри, раздавая в то же время милостыню нищим, наконец, черных клобуков, которые "попишася у него вси". В заключение киевляне позвали Давыда к себе на пир и воздали ему честь великую. Давыд отблагодарил их обедом и дарами. Дарами обоюдными сопровождались все эти обеды. Братчинами назывались пиры в монастырях на счет мирян, и были в большом употреблении. Некоторые обычаи, относящиеся к общественной жизни, видны в песнях, например, Добрыня Никитич Идет он княженецкой двор безобсылочно, А в палаты идет бездокладочно; Не спрашивал у ворот приворотников, У дверей не спрашивал придворников, Всех он взашей прочь отталкивал. Смело проходил в палаты княженецкие. Крест кладет по-писанному, Поклон ведет по-ученому, Солнышку Володимеру в особину. Общественная благотворительность была очень развита: Мономах учит детей своих: "Всего же паче убогых не забывайте, но елико могуще по силе кормите, и придавайте сироте, и вдовицу оправдите сами". Святой Феодосий "сотвори двор близ монастыря... туже повеле пребывати и нищим, и слепым, и хромым, и трудноватым, и от монастыря подавание им, еже на потребу, и от всего сущаго монастырскаго десятую часть даяше им, и еще по вся суботы посылаша в потребу воз хлеба сущиим во узех". Исаакий, Феодор, Евстратий печерские, раздали все свое имение нищим перед вступлением в монастырь. Блаженному Ефрему переяславскому приписывается устройство больниц в разных местах. Андрей Боголюбский, как и Владимир святой, рассылал угощения для бедных по улицам на возах: "Видя всякаго нища приходящаго к собе просить, подавая им прошенья их, глаголя тако: еда се есть Христос прешед испытать мене". Милостыня раздавалась в особенности на похоронах. У князей заметно расположение и к красотам природы: Всеволодово загородное убежище называлось Красным двором. Юрий называл свой двор за Днепром Раем. Другой двор у него был Красный. Некоторые князья пользовались за свои достоинства особенной преданностью и любовью народной. О кончине Мономаха (1125) сказано: "Святители жалящи си плакахуся по святом добром князи; весь народ и вси людие плакахуся, яко же дети по отцю или по матери". Даже потомки его долго были предметом особенного уважения. В 1147 г. киевляне отвечали великому князю Изяславу Мстиславичу: "Княже, ты ся на нас не гневай, не можем на Володимире племя рукы възняти, олняже Ольгович хотя и с детьми". Точно так же говорили жители Курска Мстиславу Изяславичу: "На Володимере племя, на Гюргевича, не можем рукы подняти". Новгородцы в один голос восклицали Изяславу Мстиславичу (1148): "Ты наш князь, ты наш Владимир, ты наш Мстислав: ради с тобою идем твоих деля обид". Смольняне встретили великого князя Ростислава на пути в Новгород за 300 верст, - лучшие мужи, потом внуки, сын Роман, епископ Мануил, "и мале не весь град изиде противу ему, и тако вельми обрадовашася вси приходу его, и множество даров подаяша ему". О Мстиславе Ростиславиче, по случаю кончины его в 1179 году в летописи сказано: "не бе бо тое земля в Руси, которая же его не хотяшеть, не любяшеть". Владимирцы, призывая Ростиславичей по смерти Андрея Боголюбского (1175), говорили ему: "Ваю отец добр был, коли у нас был, а поедьте к нам княжить, а иных не хочем". Ростиславичи отвечали: "Помози Бог дружине, оже не забывают любви отца моего". Галичане, удерживая от участия в сражении князя своего Ярослава Владимировича, говорили: "Ты еси молод, а поеди прочь и нас позоруй; како ны будет отец твой кормил и любил, а хочем за отця твоего честь и за твою головы своя сложити". Вообще, княжеское достоинство уважалось как в дружине, так и в народе, что можно видеть особенно в посланиях митрополита Никифора к великому князю Владимиру Мономаху. Летописцы приписывают князьям иногда даже царский титул - 1147, 1149, 1151, 1154, 1180. Князья и их жены отличались набожностью, которую доказывали строительством церквей, основанием монастырей и вступлением перед смертью в монашество, надеясь тем искупить свои грехи. Духовенство, чем древнее и ближе к началу христианской веры, тем было чище, ревностнее и усерднее. Мы видим его всегда впереди в делах миротворства и человеколюбия. Поучения к народу, дошедшие до нас, дышат искренностью и исполнены правил простых, верных и действительных для спасения. Множество лиц высоконравственных было из этого сословия, святая жизнь которых засвидетельствована памятниками. Бывали, разумеется, исключения. Сам Св. Феодосий указывает в своих поучениях на некоторые недостатки братии. Печерские иноки не хотели принять игуменом предложенного им Св. Феодосием Иакова мниха и пожелали иметь Стефана, которого также вскоре принудили удалиться от них. В житиях печерских, изложенных нами выше, встречаются случаи, несогласные со святыми обетами: в житии Евагрия видно злопамятство, в житии Феофила самолюбие, в житии Феодора, Арефы корыстолюбие и проч. В гонении на добродетельного Авраамия Смоленского духовенство более всех участвовало из зависти. Некоторые известия о святокупстве относят преимущество к греческим пришельцам. Супруга Ростислава Рюриковича говорит, например, что она не пожалеет тысячи гривен серебра за поставление епископом Поликарпа (писателя житий печерских). "Поставлен на мзде" выражение, часто встречающееся в летописях. В слове Даниила Заточника (по сп. Ундольского): "Мнози отшедше мира сего, паки возвращаются аки пси на своя блевотины, на мирское гонение: обиходят села и домы славных мира сего, яко пси легкосердии; идеже брацы и пирове, ту чернцы и черницы, и безаконнии, отческий имея на собе сан, а блядив норов, святительски имея на собе сан, а обычаем похаб". Роскошные братчины в монастырях осуждаются еще в правиле митрополита Иоанна: "Иже в монастырех часто пиры творят, созывают мужи вокупи и жены, и во тех пирех друг другу преспевают, кто лучший сотворит пир - сия ревность не о Бозе" и проч. Владимирский епископ Феодор представляет своей жизнью явление особенное, из ряда вон. Летописи рассказывают ужасы о его злодеяниях: "Многие люди пострадали в его управление, лишась своих сел, оружия и коней, другие обречены работе, подверглись заточению и грабежу, не только простцы, но и монахи, игумены, священники. Это был безмилостивый мучитель: одним он резал головы, бороды; другим выкалывал глаза, выжигал языки, распинал по стене, и мучил немилостивне, хотя восхитить от всех имения; был он не сыт, как ад". Отосланный в Киев великим князем Андреем (1172) он был осужден митрополитом Константином, и на Песьем острове "его осекоша и языка урезаша, яко злодею еретику, и руку правую отсекоша, и очи ему выняша, зане хулу измолви на святую Богородицю". Замечательно завещание киевского митрополита Константина - бросить тело его по кончине на съедение псам (1169). Сельское сословие, то есть большинство народа, народ в собственном смысле этого слова, живя вдали от шума междоусобиц, в которых не принимал почти никакого участия, и занимаясь единственно возделыванием земли и другими подобными трудами, сохранял большей частью свои древние, патриархальные нравы - тихий, смирный, терпеливый. Ни в летописях, ни в каких других памятниках, нет следов его сопротивления правительству, какое было, нет признаков беспокойства или возмущения, - и даже нет вообще известий о нем, как будто бы его и на свете не существовало: доказательство жизни мирной и покойной. С другой стороны, в народных песнях не слышится никаких жалоб на притеснения со стороны князей и бояр, на худую или тяжелую жизнь: значит, жить было хорошо, сносно, и, заплатив, что положено, поселяне пользовались полной свободой. Множество святых мужей, вышедших из народа и достигших высокой степени нравственного совершенства в духовной жизни, представивших великое развитие ума, сердца и воли, свидетельствуют в пользу того народа, из которого они вышли: такие блистательные плоды могли возникнуть только на доброй, благодатной и подготовленной для христианства почве. Писатели - Иларион, Нестор, Иаков, Даниил, Симон, Поликарп, Кирилл Туровский, принадлежали к простолюдью. Преданность в волю Божию, принятие всяких бедствий наказанием за грехи свои, отсутствие ропота и жалоб, искреннее раскаяние - вот отличительные черты народного характера, при общественных бедствиях, судя по летописям. Суеверия, которых было много, принадлежали к остаткам язычества, вместе со знахарями и колдунами, преемниками древних волхвов. В Новгороде еще в 1230 году сожгли четырех волхвов. В монастыре Никиты Переяславского скрывался при нем так называемый колдун. Единственный источник, из которого черпаются сведения о ежедневном житье-бытье, образе мыслей, чувствований и действий простого народа, есть песни, до нас дошедшие, со множеством разноречий, - источник, не обработанный еще критикой, но представляющий достаточные данные, чтобы составить по ним приблизительное понятие. Песни, с течением времени, были значительно повреждены, но они еще до сих пор носят верные признаки древности - и вместе современности с былинами. В песнях наших слышатся беспрестанно: синее море, море Хвалынское, Дунай река, Почай, Киев, Чернигов, Новгород, Ладо, Дид-ладо, Лелю, люли, терема, сени, куны, золотые, серебряные гривны, соболи, куницы, веверицы, лебеди, виноград, вина заморские, рыбий зуб, ковры, аксамиты, паволоки, золотошвейное искусство. Когда могли б попасться в песне все эти слова, кроме древнего периода? Когда могли бы попасться в песни - князья, бояре, боярские дети, воеводы, тысяцкие, кроме удельного периода, когда они были близки к народу. О существовании песен есть много древних свидетельств, например, в Слове христолюбца, по древнему списку, осуждается плясание, гудьба, песни бесовские (в одном списке XIV века: мирские). Песни есть свадебные, обрядные, подблюдные, хороводные, игорные. Свадебные песни, по своему количеству, занимают между ними первое место. Свидетельство о свадебных песнях в древности мы находим у Владимира Мономаха, в письме его к Олегу Святославичу, после сражения, в котором убит был сын Мономаха, Изяслав. "Ты должен бы к Богу покаятися, а ко мне грамотку утешительную (написати)... а сноху мою послати ко мне, зане несть в ней ни зла, ни добра, да бых обуим оплакал мужа ея, и оны сватьбы ею, песний место: не видех бо первее радости, ни венчанья ею, за грехи своя". "Плясание, гудение и плескание", вместо священного обряда, осуждается еще в правиле митрополита Иоанна II. Древняя русская свадьба есть целая поэма в действии, состоящая из знаменательных обрядов, с присоединением множества разнообразных песен, которые живо представляют величие древней русской семейной жизни. Перечислим ее составные части по Сахарову. Приготовления к свадьбе: благословение жениха; выбор невесты; смотр; нарекание венценосной невесты. - Наряды к свадьбе: тысяцкий и тысяцкого жена, посаженый отец и посаженая мать; дружки; свахи; выдающие молодую; вскрывающий молодую; поезжане; бояре и боярыни сидячие; конюший; ясельничий; свечники; фонарщики; коровайники; мовники; носильщики - с ковром, с подножиями, с скляницею, с платьем к бане, со скамейкою; держащие: осыпало, чару, гребень, сороки соболей; сидельщик на княжьем месте. - Наряды в избе: место чертожное; столы; размещение гостей; осыпало; свечи; фонари; караваи. - Сенник: уборка стен, постеля; кадь; оловяники; оберегатели. - Кушанья: караваи; вина; перепеча; каша; куря. - Сбор в палате: выход жениха; посылка за невестой; выход невесты; посылка от посаженого отца за женихом; чесание головы; опахивание; подарки. - Поезд к венчанию: выход из палаты; аргамак; сани; поезд к церкви; обряды. - Поезд от венчания: шествие в палату: столование; выход в сенник; выдача невесты; кормление; вскрытие невесты. - Второй день свадьбы: мыльня; кормление новобрачных; рассылка каши; поздравления; пирование княжое; зов; дары. - Третий день свадьбы: пирование; награды. Вот одно старинное описание свадьбы с явными следами язычества: "Се слышим некое небогоугодное дело, наипаче же мерзко и студно, яже творят христиане, от диавола научени суще. - Егда же убо у них брак совершается, и готовлена храмина бывает, жениху с невестою, идеже ложу быти, и постилают под них класы, рекше снопове с зернами... Как приидет жених по невесту, и свахи жениха с невестою вместе за навесом сажают, и с невесту снем шапку на жениха надевают, а мужскую шапку на невесту; и свещами со огнем волхвуют круг главы с четырех стран, и трижды к главе притыкают, и в зеркало смотреть велят. Да у того же жениха те же свахи гребнем голову чешут; да ины вражьи есть затеи: круг стола всем поездом ходят, а как крутят невесту, и покроют ее пеленою, и учнут хмелем осыпати. И как прийдет жених с невестою - и с поездом своим, так бабу поставят на кадь, и облекут на нее шубу выворотя (!)... и станет та баба всех людей хмелем осыпать, и в то время все шапки подставливают. Да от венчания жених приходит с невестою на подклеть, а не за стол, как не во истинных крестьянех ведется, по христианскому обычаю, а не по странному сему деянию. И тамо принесут им курицу жареную, и жених возьмет за ногу, а невеста за другую, и учнут тянути ея разно, и приговаривают скверно, еже несть мочно и писанию вдати. Тако враг научил действовати старых колдунов, баб и мужиков, и жених с невестою, по их научению, и неволею тако творят, и яди той зело ругаютца. Да еще к ним приносят тут же на подклеть каши, и они кашу черпают и за себя мечут. Все тое есть бесовское действо. Да когда жених с невестою пребывают, ино таково скверно и зазорно вельми зрети: понеже странно не токмо рещи, но и помыслити..." Предложим несколько песен, замечательных, как по древности языка, так и по указаниям на обычаи, на нравственные отношения. Со веном я хожу, С животом я хожу; Мне куда будет вена положить? Мне куда живота положить? Положу я вьюна, положу живота, Уж я Паве на поволоку, Свет Андреевне на паволоку, Красной девице на правое плечо. Чем мне вена выкупать? Чем живота выкупать? Уж я дам ли, уж дал за вена Три гривны серебряные, и проч. Ты камочка, камочка моя, Ты камка мелкотравчатая! Не давайся развертываться, Ни по атласу, ни по бархату, Ни по аксамиту на золоте. Как аксамит-то волю взял, Хрущату камку развернул, Все узоры высмотрел, Все круги позолоченные. Ты Машенька Ефимовна, Не давайся насматриваться Ни купцам, ни чернавцам, Ни тому сыну боярскому. Как боярской сын волю взял, Он Машеньку за ручку брал, Он Ефимовну за белую, Он повел за дубовый стол, За скатерти браные, За яства сахарные. Что Ефимов двор - море, Что Гавриловичев двор - море, Что круты берега - его тесаный терем, Что сильны ветры - его крепки стражи. А у него на море белая рыбица, Машенька Ефимовна. Ловили ловцы, Купцы молодцы; Те ловцы неудальцы: Невода у них не шелковые, Крючья у них не серебряные. Что Ефимов двор - море, Что Гавриловичев двор - море, Что круты берега - его тесаный терем, Что сильны ветры - его крепки стражи, А у него на море белая рыбица, Машенька Ефимовна. Ловили ловцы, Бояре молодцы; Те ловцы все удальцы: Невода у них шелковые, Крючья у них серебряные. Поймали они белую рыбицу, Поймали Марью Ефимовну, Поймавши, за стол сажали Со Петром да Петровичем. Как у Ефима на дворе Выростало деревцо кипарисное, На то ли деревцо соловьям был слет, Молодым был слет. Как ко Ефиму во терем Был боярам съезд. Как у Ефима-то дитя, Марья, душа Ефимовна, Умное, разумное, Вежливое, приветливое. Поутру встанет ранешенько, Умоется белым-белешенько, Оденется чистым-чистешенько, Помолится Богу низешенько. Уж про то ли бояре прослышали, Уж про то ли проведали; Приехали ко Ефиму во терем, Ко Гавриловичу во высок, Хотят ее с собою взять: Не близко, не далеко, Во Божью церковь, С молодым князем рядом поставити, Со Петром Петровичем, Золоты венцы положити. У Ивана у Петровича Новые сени разрешетилися, Новые крылечки понавесилися; Что из тех ли, из новых сеней, Вылетала пташечка, перепелочка, Перепелочка свет Аннушка, Златокрылая Ивановна и проч. Стоит на горе бел шатер, Шатер бел полотнян, Во том ли во шатре спал-почивал Иван, господин Петрович. Его будили молодцы, Будили, побуживали: Ты встань, пробудись, Иван, сударь, Петрович! Как у нас ли на море, Как у нас ли на синем Корабль плывет, Корабль с чистым серебром. Ой вы, братцы молодцы, Вы товарищи мои! Этого добра много в доме у меня. Стоит на горе бел шатер, Шатер бел, полотнян, Во том ли во шатре спал-почивал Иван, господин, Петрович. Его будили молодцы, Будили, побуживали: Ты встань, пробудись, Иван, сударь, Петрович: Как у нас ли на море, Как у нас ли на синем, Корабль плывет, Корабль с красным золотом. Ой вы, братцы молодцы, Вы, товарищи мои! Этого добра много в доме у меня. Стоит на горе бел шатер, Шатер бел, полотнян, Во том ли во шатре спал-почивал Иван, господин, Петрович, Его будили молодцы, Будили побуживали: Ты встань, пробудись, Иван, сударь, Петрович! Как у нас ли на море, Как у нас ли на синем, Корабль плывет, Корабль с красной девицей, Машенькой, душой Ивановной. Ой вы, братцы молодцы, Вы, товарищи мои! Этого добра нет у меня. И мы встанем-те, пойдем-те, К себе в дом его переймем-те. Не тесан терем не тесан, Только хорошо украшен, Разными красками расцвечен. Не учен Лука, не учен Иванович, Только хорошо снаряжен, Снаряжала его матушка, Отпускала его в гости к тещенке. Зелен-сосенка, желтый цвет! Почто тебя, Лука, дома нет, Почто тебя, Иванович, дома нет? Ждала я тебя день, ждала другой, Не бывал, писала б письмо, не умею, Послала б посла, не смею, Сама б я пошла, стыжуся, Родного батюшки боюся, Родной матушки кроюся. Ты заря ль моя, зорюшка, Ты душа ль моя, Просковьюшка, Ты душа ль моя, Андреевна. Городом прошла зарею, Ко двору пришла тучею, Ударила в ворота бурею, Пустила по двору сильный дождь, Сама поплыла уткою, На крыльцо взошла павою, Во новы сени лебедем, Во высок терем соколом, Садилась за стол с молодцом, Махнула платком во терем. Вы раздайтеся, бояре, Расступитеся, дворяне! Чем меня батюшка жалует? Небольшим даром - теремом. Чем меня матушка жалует? Ведь большим даром - женихом, Вековым дружком Лукой, Вековым дружком Ивановичем. Пойду млада по двору, Взгляну млада по морю: Какой по морю рай плывет, По синему раюшка плывет? Ах, ты, Анна Петровна свет! Сойди же ты с терема высокого, Поймай, поймай раюшка дружка. На что же мне раюшка? У меня есть ладушка, Свет сударь, Иван Андреевич. Соболем Прасковьюшка все леса прошла, Крыла леса, крыла леса черным бархатом, В путь катила, в путь катила золотым кольцом, Прикатила, прикатила ко синю морю, Всвистнула, взгаркнула громким голосом: Кто у нас на море перевозчиком? Кто бы меня, кто бы меня, девицу, Кто бы меня перевез на ту сторону? Где ни взялся, где ни взялся Иван господин. Я тебя, Прасковьюшка, перевезу на ту сторону; Я за тобою, за тобою корабль пришлю, Корабль пришлю, судно крепкое, колыхливое. Не присылай за мной судна крепкого, колыхливого: Я у батюшки дитя пугливое, торопливое. Я за тобою, я за тобою сам прилечу, Сам прилечу, под крылом унесу, и проч. Уж как по морю, морю, По синему морю Хвалынскому, Что плыла сера утица, За собой вела селезня, Молодого, хохлатого, Хохлатого, мохнатого. Уж как ей утушке завидовали, Уж и ей, серой, завидовали: Ай да наша утушка! Ай да наша серая! Вот какого нашла себе селезня, Селезня молодого, хохлатого! А и тут говорит утушка, А и тут говорит серая: Не завидуйте, утушки, Не завидуйте, серые! И у вас будут селезни, Селезни еще лучшие. Уж, как по терему, терему, Шла-прошла Машенька, Шла-прошла свет Ефимовна, За собой вела молодца, Молодца хорошего. Как ей девушки завидовали: Добро тебе, Марьюшка, Добро тебе, свет Ефимовна: Что нашла себе молодца, Молодца хорошего! А и тут говорила Машенька, А и тут говорила Ефимовна: Не завидуйте девушки, Не завидуйте красные! И вам будут молодцы, Молодцы еще лучшие. Тогда вам не позавидую, И позавидовать не вздумаю, А порадуюсь радостью, Поеду за вами в поезжаные. Долго по долгу сокол не летит, Знать что сокол за лес залетел. Долго по долгу к нам Петра нет. Едет Петр-то, едет Петр-то, Едет Васильевич на вороном коне. Конь под ним словно зверь лютой, Грива у коня златом перевита, Хвост у коня как лютая змея, Сам на коне, сам на коне, Как сокол на руке. Разыгрался, разыгрался Петров-то конь, Разыгрался, разыгрался Васильевичев конь, Он перескочил через тын в зелен сад, Переломил, переломил, Переломил он железную тынь, Отломил он у яблони сук, Отломил, отломил, Отломил у кудрявой сук. Возговорит свет Василий господин. Возговорит свет Васильевич: Кто без меня в зеленом саду был? Кто железную тынь переломил? Кто без меня у яблони сук сломил? Кто без меня у кудрявой сук сломил? Возговорит свет Петр господин, Возговорит свет Васильевич: Я без тебя во зеленом саду был, Я без тебя железну тынь сломил, Я без тебя у яблони сук сломил. Я без тебя у кудрявой сук сломил. Долго по долгу сокол не летит, Знать что сокол за лес залетел; Долго по долгу к нам Петра нет. Едет Петр-то, едет Петр-то. Едет Васильевич на вороном коне, Конь под ним словно зверь лютой, Грива у коня златом перевита, Хвост у коня, как лютая змея, Сам на коне, сам на коне, Как сокол на руке. Разыгрался, разыгрался Петров-то конь, Разыгрался, разыгрался, Разыгрался Васильевичев конь, Расшатал дубовы вереи, Разогнал красных девушек, Душу Пашеньку с собою взял. Возговорил свет Василий господин, Возговорил свет Васильевич: Кто без меня в доме был? Кто без меня вереюшки расшатал? Кто без меня красных девушек разогнал? Кто без меня Прасковьюшку взял? Возговорит свет Петр господин, Возговорит свет Васильевич: Я без тебя в доме был, А мой конь вереюшки расшатал, Я без тебя красных девушек разогнал Я без тебя Прасковьюшку душу взял. Уж, ты где был-побывал Свет наш тысяцкий воевода, Уж где ты был-побывал, Свет Иван Иванович, воевода? - Я был-побывал, (Во каменной Москве). А что же ты, воевода, поделывал? - Я девицы там торговал, Я красныя там торговал. А чем же ты торговал? А чем же ты за товар брал? - Я торговал дорогими парчами, Я брал не кунами, не черными соболями, Я брал все со русыми со косами, Я брал со девичьими красотами. Матушка, что во поле пыльно, Сударыня, что во поле пыльно? - Дитятко, кони разыгрались, Свет мое милое, кони разыгрались. Матушка, на двор гости едут, Сударыня, на двор гости едут? - Дитятко, не бойся, не выдам, Свет мое милое, не бойся, не выдам. Матушка, на крылечко гости идут, Сударыня, на крылечко гости идут? - Дитятко, не бойся, не выдам, Свет мое милое, не бойся, не выдам. Матушка, в нову горницу идут, Сударыня, в нову горницу идут? - Дитятко не бойся, не выдам, Свет мое милое, не бойся, не выдам. Матушка, за дубовый стол садятся, Сударыня, за дубовый стол садятся? - Дитятко, не бойся, не выдам, Свет мое милое, не бойся, не выдам. Матушка, образ со стены снимают, Сударыня, образ со стены снимают? - Дитятко, не бойся, не выдам, Свет мое милое, не бойся, не выдам. Матушка, меня благословляют, Сударыня, меня благословляют? - Дитятко, Господь Бог с тобою, Свет мое милое! Господь Бог с тобою! Как у месяца золоты рога, А у солнышка лучи ясные, У Ивана кудри русые, У Алексеевича по плечам лежат, По его плечам могучиим. Соезжалися князья и бояры, Дивовались на это дитя! Еще чье это дитя милое? Хорошо очень вспорожено. Да не солнушко ли вспородило? Не светел ли месяц вспоил, вскормил? Не частые ль звезды взлелеяли? Возговорит дитя милое: Уж вы, князья, бояре, Вы разумные, люди добрые! Вспородила меня родна матушка, Вскормил, вспоил родной батюшка, Возлелеяли мамки, нянюшки, Завила кудри сестра милая. Ты взойди, Анна-душа, на новы сени, Ты взойди, Михайловна, да на новые! Посмотри Анна-душа, во чисто поле, Посмотри, Михайловна, да во чистое: Сколь силён едет Иван-та князь. Сколь силён едет Александрович! По одну сторону пятьдесят человек, По другую сторону еще пятьдесят. Глядючи Анна-душа испугалася, Глядючи Михайловна испугалася. Зашатри, батюшка, шатром ворота! Занавесь, матушка, камкою терём! Оберните, сестрицы, меня полотном! Едучи Иван-та князь похваляется, Едучи Александрович похваляется: Быть, быть шатру да разломанному, Быть, быть камке да разодранной, Быть, быть Анне-душе во полон взятой, Быть, быть Михайловне во полон взятой. Не бывать бы ветрам, да повеяли, Не бывать бы боярам, да понаехали, Травушку, муравушку притолочили, Гусей, лебедей поразогнали, Красных девушек поразослали, Красную Анну-душу в полон взяли Красную Михайловну в полон взяли. Стала тужить-плакати Анна-душа, Стала тужить-плакати Михайловна. Стал унимать-разговаривать да Иван-та князь, Стал унимать-разговаривать Александрович: Не плачь, не тужи, свет Анна-душа! Не плачь, не тужи, Михайловна! Я тебя, Анна-душа, да не силой брал. Я ж тебя, Михайловна, не неволею. Бил челом, кланался твоему батюшке, Бил челом, кланялся твоей матушке, Сняв шапку, сняв шапку соболиную, Распустив полы сарачинские, Износил кафтан китайчатый, Все до тебя, Михайловна, доступаючи. Как на синем на море, Что ль на белом камени, Строила Анна-душа, Строила Ивановна, Строила себе широкий двор, Со высокиим теремом. Строючись она похвалялася, Похвалою великою, Что ль не взять моего широка двора, Со высокиим теремом, Что ль ни стом, ни тысячей, Что ль ни стольным городом, Что ль ни славным Киевом. Как услышал ту Похвалу великую Иван-князь, да Иванович, - Не хвалися Анна-душа, Не хвалися Ивановна, Своим широким двором, Со высокиим теремом; Я возьму твой широкий двор, Со высокиим теремом, Я без ста, без тысячи, Я без стольна города, Я без славна Киева. Я возьму твой широкий двор, Со высокиим теремом, Я сам-друг со священником, Сам-третей со диаконом, Сам-четверт со тысяцким, Сам-шестой со боярами, Сам-восьмой со дружками, Сам-девять со свахою, Да тебя десятую, Душу красную девицу, Да что ль Анну Ивановну! Ах вы, гуси, Ах вы, лебеди, Вы куда, гуси, летали? А мы уж летали, летали: С моря да на море. Да уж что вы, гуси, видели? Серу утищу на море. Для чего ж вы ее не взяли? Хотя мы ее не взяли, Крылья, перья вон повыщипали, Горючую кровь пролили; Уж теперь же она наша. Вы князья, вы бояре, Вы куда, князья, ездили? А мы ездили, ездили, А мы из города в город. Уж и что, князья, видели? А мы видели, видели, Душу Полиньку в тереме, Свет Тарасьевну в высоком. Для чего ж вы ее не взяли? Хоть мы ее не взяли, По рукам ударили: Быть сговору, девишнику, Быть девичьему вечеру. Мы русу косыньку расплели, Мы по плечикам распустили, Уж теперь она наша стала. Ах вы девки, девушки, Голубины гнездышки! Много вас посеяно, Да не много выросло: Одно поле Киевско, А другое Черниговско. Промеж тех двух полей, Не лебедь вскликала, Не куна взыграла, Да что ль Анна всплакала, Что ль Ивановна всплакала. По своей русой косе, Что ль по красной-то красоте: Ты коса ль, краса моя, Коса бескручинная, Коса беспечальная! Как вчера русу косу В парной бане парили, А сегодня русу косу, Под венец поставили, Женою называли: Женою Ивана-князя, Женою Ивановича. Прочие песни связаны большей частью с праздниками, имеющими начало еще в языческие времена. Они подверглись влиянию христианства и заключают ныне совершенное смешение понятий. Первоначальное значение многих обрядов пропало и может быть отыскано разве что путем исследований. НАРОДНЫЕ ПРАЗДНИКИ Главные праздники были следующие: коляда и святки, авсень, красная горка, радуница, семик, троицын день, русальная неделя, купальница и купало, ярило и проч. Коляда отправлялась 24 декабря. "На навечерии Рождества Христова и Крещения, сказано в Стоглаве, сходятся мужи и жены на нощное плещование, игры и глумление, и бесовские песни". Поется и в песне: Уродилась коляда Накануне Рождества. Значение этого древнего праздника позабылось: ныне осталось от него только пение особых песен под окнами домов, с прошением о награде. Некоторые соединяют коляду с общим у скандинавов праздником иольским, который с переодеванием, как ныне у нас на святках, справлялся и в Константинополе, примерно в то же время, по описанию императора Константина Багрянородного. Приведем несколько песен с явными признаками древности. Виноградье красно, почему спознать: Что Устинов дом Малафеевича, Что у его двора все шелкова трава, Что у его двора все серебряный тын, Ворота у него дощатые, Подворотички рыбыя зубья. На дворе у него да три терема: Во первом терему да светел месяц, Во втором терему красно солнышко, Во третьем терему часты звезды; Что светел месяц, то Устинов дом, Что красно солнце, то Улита его, Что часты звезды, малы детушки. Да дай Боже Устину Малафеевичу С борзых коней сыновей женить. Да дай Боже, Устинее Ховроньевне С высока терема дочерей выдавать. Подари, государь, колядовщиков. Наша коляда ни рубль, ни полтина, А всего пол-алтына. За рекою, за быстрою Ой колюдка! ой колюдка! Леса стоят дремучие. По тем лесам огни горят, Огни горят великие. Вокруг огней скамьи стоят, Скамьи стоят дубовые. На тех скамьях добры молодцы, Добры молодцы, красны девицы, Поют песни колядушки. Ой колюдка, ой колюдка! В средине их старик сидит, Он точит свой булатный нож. Котел кипит горючий Возле котла козел стоит*. Хотят козла зарезати Ой колюдка, ой колюдка! Ты братец Иванушка, Ты выди, ты выпрыгни! Я рад бы выпрыгнуть Горюч камень К котлу тянет, Желты пески Сердце высосали**. Ой колюдка, ой колюдка! --------- * Вероятно, жертвенный. ** Здесь изображается жертвоприношение, по замечанию г. Снегирева: в насыпанный песок, у северных народов, изливалась кровь жертвы; это выражается в песне словами: пески сердце высосали. По Дунаю, по реке, По бережку по крутому, Лежат гусли неналаженные Коляда! Кому гусли налаживати? Коляда! Наладить гусли Зензевею Андреяновичу. Коляда! Зензевея дома нет: Он уехал в Царь город Суды судить, ряды рядить. Коляда! Он жене-то шлет Кунью шубу. Коляда! Сыновьям-то шлет По добру коню. Коляда! Дочерям-то шлет По черну соболю. Коляда! Из святочных песен, что поются до сих пор, среди гадания, вот примечательные и вместе самые распространенные: И я золото хороню, хороню, Чисто серебро хороню, хороню, Я у батюшки в терему, в терему, Я у батюшки в высоком, в высоком. Пал, пал перстень В калину, В малину, В черную смородину. Гадай, гадай девица, отгадывай, красная! В коей руке былица (змеиная крылица)? И я рада бы гадала, И я рада бы отгадывала, Кабы знала, кабы видала, Чрез поле идучи, Русу косу плетучи, Шелком перевиваючи, Златом приплетаючи*. ------- * В иных местах вставляются здесь еще следующие стихи: Куда утка шла, Туда пыль прошла. Куда я молода, Туда рожь густа. Ах вы кумушки, вы голубушки Вы скажите, не утаите, Мое золото отдайте; Меня мати хочет бити, По три утра, по четыре, По три прута золотые, Четвертым жемчужным. Еще девицы гадали, Еще красные гадали, Да не отгадали, Пал, пал перстень В калину, малину, В черную смородину. Очутился перстень Да у боярина, да у молодого, На правой на ручке, На малом мизинце. Еще девицы гадали, Да не отгадали, Еще красные гадали, Да не отгадали, Наше золото пропало, Чистым порохом запало, Призаиндивело, призаплесневело. Молодайка отгадай-ка! Идет кузнец из кузницы, Слава! Несет кузнец три молота, Слава! Кузнец, кузнец! ты скуй мне венец*, -------- * Кузнецом золотых дел мастер назывался только в древности. Слава! Ты скуй мне венец и золот и нов, Слава! Из остаточков золот перстень, Слава! Из образочков булавочку, Слава! Мне во том венце венчатися, Слава! Мне тем перстнем обручатися, Слава! Мне тою булавочкою убрус притыкати, Слава! Растворю я квашенку на донышке, Слава! Я покрою квашенку черным соболем, Слава! Опояшу квашенку ясным золотом, Слава! Я поставлю квашенку на столбичке, Слава! Ты взойди, моя квашенка, с краями ровна, Слава! С краями ровна, и со всем полна, Слава! Жемчужина окатная, Слава! До чего тебе докатитися? Слава! Пора тебе выкатитися, Слава! Князьям и боярам на шапочку. Слава! Слава Богу на небе*, ------- * В этой песне из древнего остался, вероятно, только склад, а выражения все подновленные. Слава! Государю нашему на сей земле, Слава! Чтоб нашему государю не стариться, Слава! Его цветному платью не изнашиваться, Слава! Его добрым коням не изъезживаться, Слава! Его верным слугам не измениваться, Слава! Чтобы правда была на Руси, Слава! Краше солнца светла, Слава! Чтобы Царева золота казна, Слава! Была все полным полна, Слава! Чтобы большим то рекам, Слава! Слава неслась до моря, Слава! Малым речкам до мельницы, Слава! Эту песню мы хлебу поем, Слава! Хлебу поем, хлебу честь воздаем, Слава! Старым людям на потешение, Слава! Добрым людям на услышание, Слава! Канун нового года, Васильев вечер, богатый вечер, прозывается еще по местам авсенем, овсенем, усенем, таусенем, и соединяется иногда с колядой. По замечанию г. Снегирева великорусский авсень, - древний земледельческий праздник. Ему соответствует преобразовательный обряд обсевания на свадьбах и после, даже при венчании на царство русских государей. Вот две из особых песен, принадлежащих к этому празднику: Ай во боре, боре, Стояла там сосна, Зелена кудрява, Ой овсень! ой овсень! Ехали бояре, Сосну срубили, Дощечки пилили, Мосточик мостили, Сукном устилали, Гвоздьми обивали. Ой овсень! ой овсень! Кому ж, кому ехать По тому мосточку? Быть там овсеню Да новому году. Ой овсень! ой овсень! Походи, погуляй, По святым вечерам, По веселым теремам! Ой овсень! ой овсень! Посмотри, погляди, Ты взойди, посети К Филимону на двор, Ой овсень! ой овсень! Посмотрел, поглядел, Ты нашел, ты взошел, К Филимову на двор. Ой овсень! ой овсень! Как в средине (Москвы), Здесь вороты красны, Вереи все пестры. Ой овсень! ой овсень! Филимонов весь двор Обведен, за тынен Кипарисным тыном Ой овсень! ой овсень! Филимонов-то тын, Серебром обложен, Позолотой увит! На дворе у Филимона Три теремчика стоят: И светленьки, и красненьки, Золотые терема! Первый терем - Светел месяц; Другой терем - Красно солнце; Третий терем - Часты звезды. Светел месяц - Хозяин наш, Красно солнце - Жена его, Часты звезды - Их детушки. Ой овсень! ой овсень! Красная горка - Фомина неделя, Фомин понедельник, вторник. Вероятно, этот праздник назывался от места, где был первоначально отправляем. До сих пор играются свадьбы преимущественно на Красную горку. С этого дня начинаются хороводные игры, со множеством древних разнообразных песен. Главная песня - это о сеянии проса, которая явно происходит с юга. А мы просо сеяли, сеяли, Ой Дид, Ладо, сеяли, сеяли! А мы просо вытопчем, вытопчем, Ой Дид, Ладо, вытопчем, вытопчем. А чем же вам вытоптать, вытоптать, Ой Дид, Ладо, вытоптать, вытоптать? А мы коней выпустим, выпустим, Ой Дид, Ладо, выпустим, выпустим. А мы коней переймем, переймем, Ой Дид, Ладо, переймем, переймем. А чем же вам перенять, перенять, Ой Дид, Ладо, перенять, перенять? Шелковым поводом, поводом, Ой Дид, Ладо, поводом, поводом. А мы коней выкупим, выкупим, Ой Дид, Ладо, выкупим, выкупим. А чем же вам выкупить, выкупить, Ой Дид, Ладо, выкупить, выкупить? А мы дадим сто рублей, сто рублей, Ой Дид, Ладо, сто рублей, сто рублей. Не надо нам тысячи, тысячи, Ой Дид, Ладо, тысячи. А что же вам надобно, надобно, Ой Дид, Ладо, надобно, надобно? Нам-то надобно девицу, девицу, Ой Дид, Ладо, девицу, девицу! А нашего полку убыло, убыло Ой Дид, Ладо, убыло, убыло! А нашего волку прибыло, прибыло Ой Дид, Ладо, прибыло, прибыло! Вторая песня, столько же общая, это - плетень. Заплетися плетень, заплетися, Ты завейся, труба золотая, Завернися камка крущатая! Из-за гор девица утей выгоняла: Тига, утушка, домой! Тига, серая, домой! ................... Расплетися плетень, расплетися, и т. д. Заинька беленькой! Хожу я по хороводу Гляжу я, смотрю я, По всему народу, Ищу себе ладу милую. Нашел я, нашел я себе ладу милую. Будь ты мне лада невестой, А я тебе женихом и проч. Ты не пой, соловей, Ты не пой, молодой, При долине. Ты не вей гнезда, Ты не вей гнезда, При тереме. Как во тереме девица Дорогой ковер вышивает; Она золотом ковер вышивала, Она жемчугом ковер унизала. Уж кому мой ковер достанется? Доставался мой ковер Старому мужу. Я могу ковра убавить, Я со всех сторон, со четыриих, Я со всех углов, с золотыих. Как во тереме девица Дорогой ковер вышивает; Она золотом ковер вышивала, Она жемчугом ковер унизала. Уж кому мой ковер достанется? Доставался мой ковер Ладу милому. Я могу ковра прибавить, Я со всех сторон, со четыриих, Я со всех углов, со золотыих. Как у нас было за дворьем Росла трава шелковая: Ой люли, шелковая! По той траве лада шла, За ладой муж бредет. Ой люли, шелковая! Ты постой, лада моя, Ты подожди, лада моя. Ой люли, шелковая и проч. Взойду на церковь на маковку, Уроню шелковину серебряную. Ехал Людин, Селиван Петров, Поднял шелковину серебряную и проч. Ах и по морю, ах и по морю, Ах и по морю, морю синему, - Плыла лебедь, плыла лебедь, Лебедь белая, со лебедушками, Со малыми, со дитятами. Ни тряхнется, ни ворохнется; Плывши лебедь встрепенулася, Под ней вода всколыхнулася, Плывши лебедь вышла на берег. Где ни взялся, где ни взялся, Где ни взялся млад ясен сокол, Убил-ушиб, убил-ушиб, Убил-ушиб лебедь белую; Он кровь пустил по синю морю; Он пух пустил, он пух пустил Он пух пустил по поднебесью. Сорил перья, сорил перья, Сорил перья по чисту полю. Где ни взялась, где ни взялась, Красна девица душа; Брала перья, брала перья, Брала перья лебединые; Клала в шапку, клала в шапку, Клала в шапку соболиную, Милу дружку, милу дружку, Милу дружку на подушечку, Родну батюшке, родну батюшке, Родну батюшке на перинушку. Где ни взялся, где ни взялся, Где ни взялся добрый молодец. Бог на помочь, Бог на помочь, Бог на помочь красна девица душа, Она ж ему, она ж ему, Она ж ему не поклонится. Грозил парень, грозил парень, Грозил парень красной девице: Добро девка, добро девка, Добро девка, девка красная! Зашлю свата, зашлю свата, Зашлю свата, за себя возьму. Будет время, будет время, Будет время и поклонишься мне; Будешь девка, будешь девка, Будешь девка у кроватушки стоять; Будешь девка, будешь девка, Будешь девка, белы руки целовать; Будешь держать, будешь держать, Будешь держать шелкову плеть в руках. Я думала, я думала, Я думала, что не ты идешь, Что не ты идешь, не мне кланяешься; Я думала, я думала, Я думала, что поповской сын, Что поповской сын, поп Алешинька. Я пойду, пойду во зеленой сад гулять, Поищу я молодого соловья. Соловей ты мой, батюшко! Ты скажи, скажи мой млад соловей: Кому воля, кому нет воли гулять? Молодушкам нет волюшки, Красным девицам своя воля гулять. У молодушки три кручинушки: Да как первая кручинушка - Слать пуховую перинушку; А другая-то кручинушка - Растворяй, жена, широки ворота; А как третья-та кручинушка - Едет, едет мой ревнивый муж домой: Он везет, везет гостинец дорогой, Шелкову плетку, гнуто кнутовье, Да ударит меня меж белых плеч. Стану с мужа я кафтан скидывати, Часты пуговки расстегивати; Хоть и рученьки белешеньки, Хоть и пальчики тонешеньки, На руках ли золоты перстни, Только стану, стану разувать, Про замужню жизнь вспоминать. Ходил наш светлый князь, Ходил около своего города, Ходил около своего высокого. Ищет наш светлый князь, Ищет наш добрый князь, Свою ли светлую княгиню, Свою ли добрую княгиню. Ходит, ходит князь Ходит кругом города: Он сечет, он рубит Своим мечом ворота. Скоро ли светлый князь Сыщем красну девицу? Уж я ли где найду Красну девицу, княгиню, Ту ли девицу княгиню, Златым перстнем подарю. Княжий сын хоробер, Да ты что ходишь, гуляешь? Княжий сын хоробер, Да ты что примечаешь? Скажу вам друзья-подруженьки: Как хожу я, как гуляю, Как хожу я, как примечаю, Все свою лишь молодую. Ведь моя-то княгиня, Ведь моя-то молодая, Во Нове городе гуляет, На торговой стороне играет. Уж на моей ли княгине, Уж на моей ли молодой, Красен венчик сияет, Сарафан на ней камчатный, Убрусец весь жемчужный, Алы бархатны башмачки, Два яхонта во серьгах, Два алмаза во глазах, Со походкой лебединой, Со поступью орлиной. Бояре, да вы почто пришли, Молодые, да вы почто пришли? Княгини! да мы невест смотреть, Молодые, да мы невест смотреть! Бояре! покажите жениха, Молодые, покажите жениха! Княгини! во се наш женишок, Молодые, во се наш женишок! Бояре! покажите терем, Молодые, покажите терем! Княгини! во се девичий терем, Молодые, во се девичий терем! Бояре! покажите кафтан, Молодые, покажите кафтан! Княгини! во се наш кафтан, Молодые, во се наш кафтан! Бояре! покажите кушак, Молодые, покажите кушак! Княгини! во се наш кушак, Молодые, во се наш кушак! Бояре! покажите сапоги, Молодые, покажите сапоги! Княгини! во се наш сапожок, Молодые, во се наш сапожок! Бояре! идите во терем, Молодые, идите во терем! Княгини! поздороваться! Молодые, со всем поездом! Около сыра дуба, Люли, люли, дуба! Растет чернь-черница, Люли, люли, черница! А во той ли во чернице, Люли, люли, во чернице, Черен соболь скачет; Люли, люли, скачет! Поскачи, поскачи соболь, Люли, люли, соболь! По чисту полю, Люли, люли, полю! Поплови, поплови, утя, Люли, люли, утя! По тиху Дунаю, Люли, люли, Дунаю! Ищи себе друга, Люли, люли, друга! Ищи себе любушку, Люли, люли, любушку! Около сыра дуба, Люли, люли, дуба, Растет чернь-черница, Люли, люли, черница! А во той ли во чернице. Люли, люли, во чернице! Красных девиц хоровод. Люли, люли, хоровод. Скачите вы, девушки, пляшите, Люли, люли, пляшите! Вы холостые, не смотрите, Люли, люли, не смотрите! Смотрючи, девушку не взяти, Люли, люли, не взяти! Взять ли не взять по любови, Люли, люли, по любови! По батюшкину благословению, Люли, люли, благословению! По матушкину умоленью, Люли, люли, умоленью! Ай во поле, ай во поле, Ай во широком раздолье, Стоят шатры, стоят полотняные! Во шатрах сидят князья, бояре, За шатром гостин сын гуляет. Он во гусли играет, Девушку утешает: Не плачь, не плачь, девушка, Не плачь, не плачь, красная! Сошью тебе, девушка, Шубку, юбку, телогрейку, Монисту со камнями, Серьги с жемчугами. Ай во поле, ай во поле, Ай во широком раздолье, Стоят шатры, стоят полотняные! В шатрах сидят князья, бояре, За шатром красна девица гуляет. Она речи ведет К гостину молодцу. Не надобно, молодец, Ни шубки, юбки, телогрейки, Ни монисты со камнями, Ни серег с жемчугами. Пусти меня, молодец, Ко девичью стадичку! Тогда я тебя отпущу, Когда русу косу расплету. Сиди, сиди ящер - ладу, ладу! На золоти стуле - ладу, ладу! Грызи, грызи ящер - ладу, ладу! Ореховы ядра - ладу, ладу! Как за горницей, за повалушею, Не в гусли играют, Не в свирели говорят; Говорят мои подруженьки На игрища идти. А меня ли, молодешеньку, Свекор не пускает, Заставляет свекор-батюшка Гумно чистить, Гумно чистить, Метлой мести; Уж я в сердце взойду, И метлу изломлю, И гумно истопчу, Сама ли, молодешенька, На игрища пойду: Наскачуся, напляшуся, Наиграюсь молода. А меня, молодешеньку, Свекровь не пущает, Заставляет свекровь-матушка Красенца ткать. Уж я в сердце-то взойду, Красна изорву, бердо изломлю, Как на игрище уйду, Наскачуся, напляшуся, Наиграюсь молода! Пойду, пойду, Под Царь город подойду, Вышибу, вышибу, Копьем стену вышибу! Выкачу, выкачу, С казной бочку выкачу! Подарю, подарю, Люту свекру батюшке! Будь добр, будь добр, Как родимый батюшка! Пойду, пойду, Под Царь город подойду! Вышибу, вышибу, Копьем стену вышибу. Вынесу, вынесу, Лисью шубу вынесу. Подарю, подарю, Люту свекровь матушку: Будь добра, будь добра Как родима матушка. Пойду млада по Дунаю, (Погуляю млада по тихому). Ой люли, погуляю! Зайду млада во беседу: Ой люли, во смиренну! Во беседе сидит старой, (Мой муж постылой). Ой люли, постылой! На коленях держит гусли, Ой люли, лубяные! На гуслицах струны, Ой люли, мочальные! Старой в гусли заиграет, Ой люли, заиграет! Мое сердце ноет, ноет, Ой люли, занывает! Скоро ноги подломились, Ой люли, подломились, Белы руки опустились, Ой люли, опустились! Ясны очи потупились, Ой люли потупились! Пойду млада по Дунаю Ой люли, погуляю! Зайду млада во беседу; Ой люли, во веселую! Во беседе сидит молодой, Ой люли, мой любезной! На коленях держит гусли, Ой люли, звончатые! На гуслях струны, Ой люли, золотые! Молодой в гусли заиграет, Ой люли, заиграет! Мое сердце радо, радо, Ой люли, возвеселилось! Скоры ноги расплясались, Ой люли, расплясались! Руки белы размахались, Ой люли, размахались! Очи ясны разгляделись, Ой люли, разгляделись! Радуница, ныне великие поминки на Фоминой неделе - в одних местах в понедельник, в других во вторник, в воскресенье. Прежде это был, вероятно, какой-нибудь языческий праздник. Вторник называется в некоторых местах навьем днем. Навье - мертвец. Семик, седьмой четверг по пасхе, имеющий связь с Троицыным днем. Как у нас в году три праздника, Первый праздник - Семик честной, Другой праздник - Троицын день, А третий праздник - Купальница. Семицкая неделя называлась в древности Русальной. Семик справляется народом в рощах, лесах, на берегах рек и прудов. К этому дню рубят березки, красят яйца в желтую краску, готовят караваи, драчены, яичницы. Березки расставляют по домам, дворам и улицам. В семик завивают венки, которые в Троицын день с гаданием пускаются на воду. Завивание венков и украшение себя цветами осуждается в Стоглаве, как обряд языческий. Благослови Троица, Богородица, Нам в лес пойти, Нам венки завивать, Ай Дидо! ай Ладо! Нам венки завивать, И цветы сорывать; Ай Дидо! ай Ладо! А мы в лес пойдем, И цветов нарвем, Мы цветов нарвем, И венок совьем. Ай Дидо! ай Ладо! Свекрову батюшки, Свекрови матушки, Свекрову батюшки, малиновый, Свекрове матушки, калиновой. Ай Дидо! ай Ладо! Пойду ль я тишком, Лужком, бережком, Сломлю ль с сыра дуба веточку, Брошу на быструю реченку. Ай Дидо! ай Ладо! Не тонет, не плывет, С сыра дуба веточка, Не тужит по мне Свекор батюшка, свекровь матушка! Ай Дидо! ай Ладо! Ай во поле, ай во поле, Ай во поле липинка! Под липою, под липою, Под липою бел шатер. Во том шатре, во том шатре, Во том шатре стол стоит. За тем столом, за тем столом, За тем столом девица, Рвала цветы, рвала цветы, Рвала цветы со травы, Вила венок, вила венок, Вила венок с городы, Со дорогим, со дорогим, Со дорогим яхонтом. Кому венок, кому венок, Кому венок износить? Носить венок, носить венок старому. Старому венок, старому венок, Старому венок не сносить; Мою молодость, мою молодость, Мою молодость не сдержать. Ай во поле, ай во поле, Ай во поле липинка! Под липою, под липою, Под липою бел шатер, Во том шатре, во том шатре, Во том шатре стол стоит, За тем столом, за тем столом, За тем столом девица. Рвала цветы, рвала цветы, Рвала цветы со травы, Вила венок, вила венок, Вила венок с городы, Со дорогим, со дорогим, Со дорогим яхонтом. Кому венок, кому венок, Кому венок износить! Носить венок, носить венок, Носить венок милому, Милому венок, милому венок, Милому венок износить; Мою молодость, мою молодость, Мою молодость содержать. В этот день совершалось также поминовение по убогих покойниках, в убогих домах или богадельнях. В Троицкую субботу, как видно из Стоглава, сходились мужи и жены на жальники, то есть на кладбища, "и плакали на могилах с великим кричанием, и когда там станут играть скоморохи и гудошники, то они перестанут плакать и начнут скакать, плясать и в ладоши бить на тех жальниках..." Купало и Купальница, - Иванов день. Местом купальского праздника бывают обыкновенно горы, поля и воды; на одних зажигаются огни, через которые перескакивают мужчины и женщины и перегоняют скот для предохранения от очарования злых духов; а в других купаются для очищения себя и сохранения от болезней на целый год. В Купальнице, по мнению Снегирева, более заключается идея водопоклонения, какая сродна была славяноруссам, а в Купале идея травоволхвования, смешиваемого с врачеванием, и огнепоклонения. Отличительные обряды этого празднества, говорит Сахаров, составляют: зажженные костры, песни, игры, перепрыгивание через огонь и крапивные кусты, купание ночью в росе и днем в реках, пляски вокруг дерева марины и погружение его в воду, зарывание трав, поверье о полете ведьм на Лысую гору. Коляда и Купало, по замечанию Снегирева, как главнейшие и древнейшие годовые празднества, не только в славянорусском мире, но почти известные во всей Европе под разными именами, находятся в тесной связи с солнцестояниями. Как на юге, так и на севере России, купало празднуется в один день, хотя пора созревания плодов там не одинакова. Ярило отправляется во Всесвятское заговенье, но не везде, и сопровождается разными игрищами и обрядами, против которых в прошедшем еще столетии восставал сильно Св. Тихон Воронежский. Примеры плясовых песен: Во поле береза стояла, Во поле кудрявая стояла, Люли, люли, стояла, Люли, люли, стояла. Некому березу заломити, Некому кудряву заломити. Люли, люли, заломити. Я пойду, погуляю Белую березу заломаю. Пойду ль я на новые сени, Пойду ль я на новые сени, Люли, люли, на новые сени. Встань, мой милый, пробудися, Встань, мой милый, пробудися. Люли, люли, пробудися, Люли, люли, пробудися. Войди в терем, веселися, Войди в терем, веселися, Люли, люли, веселися, Люли, люли, веселися. Во лузех, во лузех*, ------- * Древняя форма предложного падежа свидетельствует о древности песни, и вместе о сродстве языка народного с церковным. Еще во лузех, зеленыих лузех, Еще во лузех, зеленыих лузех! Выросла, выросла, Выростала трава шелковая, Выростала трава шелковая. Расцвели, расцвели, Расцвели цветы лазоревые, Расцвели цветы лазоревые! С той травы, с той травы, И я с той травы выкормлю коня, И я с той травы выкормлю коня! Выкормлю, выкормлю, И я выкормлю, выглажу его, И я выкормлю, выглажу его! Поведу, поведу, Поведу я коня к батюшке, Поведу я коня к батюшке! Батюшка, батюшка, Ах ты, батюшка, родимой мой, Ах ты, батюшка, родимой мой! Ты прими, ты прими, Ты прими слово ласковое, Полюби слово приветливое! Не отдай, не отдай, Не отдай меня за старого замуж, Не отдай меня за старого замуж! Старого, старого, И я старого на смерть не люблю, И я старого на смерть не люблю! С старыим, с старыим, И я с старыим гулять нейду. И я с старыим гулять нейду! Повторяется начало песни и оканчивается тем же заключением. Со младыим, со младыим, И я со младыим гулять не пойду, И я со младыим гулять не пойду! Новое повторение начала, которое оканчивается: Ты отдай, ты отдай, Ты отдай меня за ровнюшку замуж, Ты отдай меня за ровнюшку замуж! Ровню я, ровню я, Уж я ровню душой люблю, Уж я ровню душой люблю! С ровней я, с ровней я, Уж я с ровней гулять пойду, Уж я с ровней гулять пойду! Ах, сени мои, сени, Сени новые мои! Сени новые, кленовые, Вы решетчаты мои! Уж как знать ли мне, младой, По вас, сеничкам, не хаживати, Уж как мне мила дружка За рученьку не важивати, и проч. За реченькой яр хмель, Яр, яр хмель! Припев повторяется после всякого стиха. Перевейся наш яр хмель, На нашу сторонку; На нашей сторонке, Удача большая, Тычья золотые, Витья шелковые, Я выщиплю хмелю, Хмелю ярого. Позову я гостя, Гостя дорогого, Батюшку родного. Мой батюшка пьет, ест, Домой ехать хочет. А я молодешенька, Горе горевати; Ведь я не умею Горе горевати Только я умею, Скакати, плясати, Яр, яр хмель. Различные сельские работы по временам года: сеяние, жатва, молотьба, соединяются также с особенными песнями, например: закликанье весны. Весна красна, На чем пришла, На чем приехала? На сошечке, На бороночке. Как и все девки на улице, И все красные на широкой, Одной девушки нет: Сидит она во тереме, Ширинку шьет золотом, Узду вязет тесмяную. Ах горе великое - Кому-то достанется? Достанется моему суженому Моему ряженому. Первой весенний дождь встречается песней: Дождь, дождь! На бабину рожь, На дедову пшеницу, На девкин лен, Поливай ведром. Вот осенняя песня при варении пива: Ай на горе мы пиво варили, Ладо мое, Ладо, пиво варили! Мы с этого пива все вкруг соберемся; Ладо мое, Ладо, все вкруг соберемся! Мы этого пива все разойдемся; Ладо мое, Ладо, все разойдемся! Мы с этого пива все присядем, Ладо мое, Ладо, все присядем! Мы с этого пива спать ляжем, Ладо мое, Ладо, спать ляжем! Мы с этого пива опять встанем, Ладо мое, Ладо, опять встанем! Мы с этого пива все в ладоши ударим, Ладо мое, Ладо, в ладоши ударим! Мы с этого пива все перепьемся, Ладо мое, Ладо, все перепьемся! Теперь с этого пива все передеремся, Ладо мое, Ладо, все передеремся! Из всех этих песен ясно видно, что женщина пользовалась в древнем русском обществе всеми принадлежащими ей правами, всем подобающим ей уважением, любовью, что подтверждается и былинами, равно как и летописями. Вспомним великую княгиню Ольгу, мудрейшую из всех людей, по признанию современников, которая была правительницей земель русских во время малолетства Святослава и путешествовала в Константинополь. Рогнеда с сыном получила от супруга своего, великого князя Владимира, в удел Полоцкое княжество. Ингигерда принимала участие в управлении своего супруга, великого князя Ярослава. Янка, дочь великого князя Всеволода, путешествовала в Константинополь с поручением привезти митрополита. Мономах отложил намерение осаждать Киев из уважения к своей мачехе. За дурное обращение с дочерью он начинал войну с зятем Ярославом Святополковичем. Дружеская близость Рогнеды к брату, великому князю Ростиславу Мстиславичу, засвидетельствована летописью (1268). Святослав Всеволодович (1180) советовался с супругой своей о войне против великого князя Всеволода. Мономах, Рюрик Ростиславич, Мстислав Мстиславич, отняли своих дочерей от их мужей за дурное обращение. Выше описан великолепный поезд с Всеславой, дочерью великого князя Всеволода, отданной в Киев, в замужество за Ростислава Рюриковича. Под 1198 годом описана в летописи общая радость о рождении у нее дочери, "и нарекоша имя ей Ефросенья, прозванием измарагд, еже наречется дорогый камень; и бысть радость велика во граде Кыеве и Вышегороде; приеха Мстислав Мстиславич и тетка ей Передслава, и взяста ю к деду и к бабе, и тако воспитана бысть в Кыеве на горах". Мария, супруга великого князя Всеволода Георгиевича суздальского, была предметом общего почтения, как видно из описания последних дней ее жизни (1206). "Проводи ю великый князь Всеволод сам со слезами многими, до монастыря, и сын его Георгий, и дщи ею Всеслава Ростиславляя, иже бе приехала ко отцю и матери своей, и не мочи видети туги. И бысть епископ Иоанн, и Симон игумен, отец ей духовный, и инии игумени и чернци вси, и бояре вси, и боярыни, и черници изо всех монастырев, и горожане вси, проводиша ю со слезами многими, зане бяше до всех преизлиха добра... издетска в страсе Божьи любяше правду, воздающи честь епископом, и игуменом, и чернцем и презвитером... бяшет бо нищелюбица и страннолюбица, печалныя, и нужныя, и больныя тех всех утешаше, и подаваше им требование". Нездиловая, теща Давыда Вышатича, убедила своего зятя предать город Ярослав (1231) Судиславу, у которого, или у его сына она была кормилицей и почитаема от него матерью: "Теща бо его беша верна Судиславу, кормильчья Нездиловая, матерью, бо си наречашет ю". В Слове Даниила Заточника строго осуждаются злоупотребления женской власти и женского влияния, которое было, видно, отнюдь не необыкновенно. Красота чувствовалась и уважалась искони: "у Ярополка жена Грекина бе, и бяше была черницею; бе бо привел отец его Святослав, и вда ю за Ярополка, красоты ради лица ея". Ярополк Изяславич привел себе жену ясыню, разумеется, по той же причине. Изяслав Мстиславич также из обез. Владимир, на пиру, между своими боярами, выражая желание жениться, предъявлял такое требование, по былинам: Чтобы лицюшком-то была супротив меня, Очушки-то у ней ясных соколов, Бровушки-то у ней черных соболей, Походочка была бы лани белыя, Белыя лани напольския, Напольския лани златорогия... Такая невеста была найдена, и вот ее описание: Она ростом высокая, Станом она становитая, И лицом она красовитая, Походка у ней часта и речь баска. Будет тебе, князю, с кем жить да быть, Дума думати, долгие веки коротати, И всем князьям, всем боярам, Всем могучим богатырям, И всему красному городу Киеву, Будет кому поклонятися. Что этот дар Божий имел такую же цену и во всем народе, свидетельствуют все песни. Красная девица - любимое выражение в песнях. Спусти-ка меня девицу-красавицу Погулять во далече далече, чистом поле, С нянкамы и с мамкамы, И с сенныма девкамы служащима. Мужская красота имела также свое значение и свою цену. Идет Чурилушка Опленков сын: Под пяты-пяты воробей пролети; Около носа-то яичко кати; На его девки глядят - золоты пелы ломят, Стары бабы глядят - прялицы ломят. Премладое Чурило сын Пленкович Ходит да ставит дубовы столы, Желтыми кудрями сам потряхивает: Желтые-то кудри рассыпаются, Быв скачен жемчуг раскатается. Премладая-та княгиня Апраксия Рушила мясо лебединое, Да обрезала руку белу правую, И сама говорила таково слово: Не дивуйте-ка, жены мне господские, Что обрезала я руку белу правую: Я смотрючись на красоту Чурилову, На его на кудри на желтые, На его на перстни злаченые, Помутились у меня очи ясные! Так произошло и на улицах: Старицы по кельям опакишь дерут Смотрючись-де на красоту Чурилову Молодые молодицы в голенище... Красные девки очелье дерет. Прелести девической жизни изображены в песнях яркими красками. Песни и игры - первое их удовольствие. Свободная жизнь, чуждая затворничества, видна во всех песнях. Трогательны отношения девушки к родителям, особенно к матерям, братьям. Подруженьки свидетельствуют об обществе. Хороводы, любимые пляски. Чужая сторона представляется страшной. Свекор и свекровь, старый муж с его ревностью, вот чего особенно боится девушка. Неизвестность судьбы особенно мучила ее, но она покорялась ей, в лице своего суженого. Брак почитался судом Божиим. ПОСЛОВИЦЫ, СКАЗКИ, ЗАГАДКИ, ЗАКЛЯТИЯ Многие пословицы и поговорки, выражение народного образа мыслей, игры ума, принадлежат к этому периоду. Некоторые сохранены в летописи: Погибоша, аки Обре, от них же нет ни племени, ни остатка. Беда, аки в Родне (где погиб великий князь Ярополк Святославич). Пищанцы волчья хвоста бегают (так прозывался один из Владимировых воевод, победивший радимичей на реке Пищане). Рать стоит до мира, а мир до рати. (Рать в смысле войны употреблялось только в древности). Место к голове, а не голова к месту (1151). Повадится волк к овцам, выносит все стадо (946). Один камень много горнцев избивает (1217). Не погнетши пчел, меду не есть (1231). Полонив вскликнет, а стят николи. В мертвые уста не проидет, а в кровавые пройдет. Молодой на битву, а старый на думу. В лесу птицы, в тереме девицы, а у браги старые бабы. Звалася баба княгинею за пустою братиною. Есть много пословиц, напоминающих языческие обряды: По деде сшибок (тризна, пир погребальный, поминки), а по бабке щипок. Из пустого дупла либо сыч, либо сова, либо сам сатана*. ------- * Дупло считалось пребыванием злого духа. Родила тетка, жил в лесу, молился пням. Обреченная скотинка уже не животинка. Моленой (назначенный к закланию) баран отлучился, ин гулящий прилучился. Егорий да Влас всему богатству глаз (Св. Влас занял место Волоса, скотьего бога). Церкви не овины, в них образа все едины. Сужено ество да ряженому ести. Взял боженьку за ноженьку, да и об пол. Венчался вкруг ели, черти пели. Тут они обручалися, круг ракитова куста венчалися. Следующие пословицы напоминают древний суд: Железа и змея боится; братчина судит, ватага рядит. Идеже закон, ту и обид много. Не клади судибоги, т. е. не предавай суду Божью. В слове Даниила Заточника есть много поговорок, из которых многие употребляются и ныне, доказывая, что и другие, подобные, нигде не записанные, могут относиться к древнему времени: "Их же ризы светлы, тех и речь честна. Никто же может соли зобати, ни в печали смыслити. Всяк человек хитрит и мудрит о чюжей беде, а о своей не может смыслити. Злато искушается огнем, а человек напастьми. Пшеница, много мучима, чист хлеб подает, а в печали обретает человек ум совершен. Молеве ризы изъедают, а человека печаль: печальну мужу засышут кости. Очи бо мудрых желают благых, а безумнаго (очи) дому пировнаго. Лепши слышати прение умных, нежели безумных наказание. Дай премудру вину, премудрее будет; не сей бо на броздах жита, ни мудрости на сердце безумных; безумных бо ни орют, ни сеют, ни в житницы собирают, но сами ся ражают. Как во утел мех воду лити, так безумнаго учити; псом и свиниям ненадобе злато и сребро, ни безумному мудрая словеса; ни мертвеца разсмешити, ни безумна наказати. Коли пожрет синица орла, коли камение воспловет по воде, коли свиния почнет на белку лаяти, тогда безумный уму научится. Дети бегают рода, а господь (господин) пьяного человека". "Не имей себе двора близ княжа двора. Не держи села близ княжа села". "Не скот в скотех коза, а не зверь во зверех еж, не рыба в рыбах рак, не птица во птицах нетопырь: а не муж в мужех, кем своя жена владеет... не работа в работах под жонками воз возити. Червь бо древо тлит, а злая жена дом мужа своего теряет. Лутчи есть во утле лодье по воде ездити, нежели зле жене тайны поведати: утлая лодья порты помочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубляет. Лепши есть камень долотити, нежели зла жена учити, или железо варити: железо уваришь, а злы жены не научишь". "Да не уподоблюся жерновом яко те многия люди насыщают, а сами себе не могут насытитися. Речь продолжна не добро, продолжена паволока. Люте беснующемуся дати нож, а лукавому власть". В Слове о полку Игореве также встречаются поговорки вроде пословиц, например: "Тяжко ти голове, кроме плечю; зло ти телу, кроме головы; Русской земли без Игоря". Мы еще имеем от древности много сказок, испорченных и также не разработанных критически. Свидетельство о существовании сказок в древности мы находим в словах проповедника, призывающего слушать учения о правой вере, а не пустошных басен. Многие образы и предметы в наших сказках совершенно тождественны с образами и предметами во всех индо-европейских сказках, доказывая тем свою древность и единство происхождения во время доисторическое, например: баба-яга, жар-птица, сивка-бурка, вещая каурка, шапка-невидимка, ковер-самолет, черные брови, очи соколиные, шея лебединая, встречаются везде. Предлагаем заключения о сказках гг. Котляревского и Афанасьева. "Строгое повиновение воле отца идет за нерушимый вековечный закон, отступление от которого всегда ведет за собою наказания и несчастье преступивших, и наоборот, покорность ей венчается счастьем и успехом; супружеская любовь рисуется довольно слабо, преимущественно со стороны верности жены, напротив, любовь матери к детям, сестры к братьям - выступают в довольно ярких очертаниях; отношения отца к детям не обнаруживают особенной мягкости и очень смутны; еще менее она видна в отношениях между братьями, наследниками отцовского имущества: сказка представляет их постоянно несправедливыми и завистниками относительно младшего брата. Целый ряд сказок преследует нелюбовь и ненависть мачехи к падчерицам и пасынкам, и излишнюю зловредную привязанность ее к своим собственным детям. Этот тип мачехи составляет одно из самых характерных указаний на особенности патриархального быта и вполне оправдывается и древним значением сиротства, и свадебными песнями о судьбе молодой среди чужой для нее семьи". "Любопытны в сказках сословные отношения и занятия. Виднее других выступают на сцену купцы, почти всегда торгующие за морем, в чужих краях. Резкого различия сословий не замечается в русской сказке: все они находятся между собою в свободных отношениях". "Следы пастушьего и охотничьего быта довольно значительны: любимое занятие - охота, притом всегда с луком; вержением стрелы, чья упадет далее, решаются и спорные дела, и выбор невест, и выбор старейшины; в некоторых сказках занятие пастуха рассматривается как занятие низкое и определяется в наказание". "Много чрезвычайно любопытных и важных археологических подробностей предлагают наши сказки: вот несколько примеров: 1) По древне-германскому праву, находящему подтверждение в юридических постановлениях народов Востока, греков и римлян, отец новорожденного ребенка имел право выбросить его, оставить на произвол судьбы. Поводом к такому суровому обычаю бывали обыкновенно или физические недостатки ребенка, делавшие его неспособным к труду воинской жизни, или подозрения в незаконности по его происхождению, или, наконец, недостаточное существование его родителей. Славянские сказки свидетельствуют, что этот обычай имел место и у славян, но так как эти племена отличали себя в истории преимущественно мирным характером, то сказка по большей части забывает настоящую причину и объясняет ее иными побуждениями, иногда же, впрочем, прямо указывает на бедность или на подозрения в незаконности происхождения. 2) Между многими родами смертной казни, о которых упоминается в наших сказках, чаще всего встречается размычка конями. Преступника привязывали к хвосту дикой лошади, или к нескольким лошадям, и пускали в открытое поле. 3) Выбросить тело усопшего зверям на съедение, оставить кости без погребения - по понятиям языческой старины было величайшим несчастьем для души усопшего: она не находила себе покоя до поры, пока не совершено погребение бренных останков и не исправлена тризна по них. Этих немногих примеров, думаем, достаточно для убеждения, что сказка не пустой вымысел, а важный памятник народной жизни, драгоценный материал исторической науки". Есть у нас много загадок, также сходных с европейскими и имеющих одно происхождение в глубокой древности: Красная девица по садику гуляла, Цветы алые девица собирала. Мимо ехал тут гостиный сын. Уж Бог помочь тебе, красная девица, Цветы алые тебе, девица, собирати. Благодарствуй, сын гостиный, благодарствуй. Загадать ли тебе, красная девица, Шесть мудреных загадок, загадать ли? Загадай-ка, сын гостиный, загадай-ка, Шесть мудреных загадок, загадай-ка! Уж как что у нас, девица, выше лесу? Еще что у нас, девица, краше свету? Еще что у нас, девица, чаще лесу? Еще что у нас, девица, без коренья? Еще что у нас, девица, без умолку? Еще что у нас, девица, без известно? Отгадаю, сын гостиный, отгадаю. Выше лесу, сын гостиный, светел месяц; Краше свету, сын гостиный, красно солнце; Чаще лесу, сын гостиный, часты звезды; Без коренья, сын гостиный, белый камень; Без умолку, сын гостиный, сине море; Без известно, сын гостиный, Божья воля. Отгадала, красная девица, отгадала, Шесть мудреных загадок отгадала. Уж и знать тебе, девица, быть за мною, Уж знать быть тебе купеческой женою. Некоторые загадки отзываются периодом мифическим; например: Сивый жеребец под вороты глядит (месяц). Заря-заряница, красная девица, к церкви ходила, ключи обронила, месяц увидел, солнце скрало (роса). К загадкам относятся толкования слов и разные приметы. В следующей песне, по замечанию г. Буслаева, совмещаются предметы одной немецкой поэмы и одной скандинавской саги. Ох ты мать моя, матушка, Ох ты мать, государыня! Ты взойди, моя матушка, Ты взойди в мой высок терем, И ты сядь под окошечком. Что севоднешную ноченьку Нехорош сон мне виделся: Как у нас на широком дворе, Что пустая хоромина - Углы прочь отвалилися, По бревну раскатилися; На печище котище лежит, По полу ходит гусыня, А по лавочкам голуби, По окошечкам ласточки, Впереди млад ясен сокол. Ты дитя ль мое, дитятко! Уж как я тебе сон расскажу, По словам я тебе расскажу: Что пустая хоромина - Чужа дальня сторонушка; Углы прочь отвалилися, По бревну раскатилися - Род-племя отступилися. На печище котище лежит - То лютой свекор-батюшка, По полу ходит гусыня - То люта свекровь-матушка; А по лавочкам голуби - Деверья ясны соколы, По окошечкам ласточки - Что золовки-голубушки, Впереди млад ясен сокол - То (имя жениха). Следует сказать несколько слов о заклятиях: тот же археолог приводит следующий заговор для предохранения от всяких враждебных или опасных столкновений в обществе: "Господи, благослови! Отче Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного! Святый Государь, Иван учитель! Научи нас дел добрых творити! Помилуй нас, Боже, как стал свет и заря, и солнце, и луна, и звезды, как взошло красно солнце на ясное небо, и осветило все звезды и всю Русскую землю, и священные церкви, и митрополитов, и владык, и игуменов, и священников, и весь мир, и всех христиан. Святой Государь Спас и святой Государь Архистратиг Михаил! Помилуй, Господи, меня (имярек), грешного! Освети, Господи, меня (имярек) князьям и боярам, и властям, и тиунам, недельщикам и их дворянам, и гостям, и мужам, и женам, и всему православному христианству, что нареклось на сем свете, и на всяк час, и на всяко время, и на всякое сердце, и на всякие очи моему сердцу (имярек), от всякого зла и от злых очей закрой, Государь Михаил Архангел, своею ризою нетленною раба Божия (имярек)". А входить во двор, вперед левою ногою в порог, в ворота, а как отворят ворота, то опереться в правую верею ворот правым плечом, молвить всю молитву, перекреститься и молвить: "Святой Государь Спас и Святой Архистратиг Михаил! Закрой, Господи, от лиха человека и супостата на всяк час и на всяко время, и ныне, и присно, и во веки веков, аминь". "Высоким эпическим складом, говорит г. Буслаев, отличается заговор оборотня... из числа тех упиров или волкодлаков, история которых теряется в глубокой старине: "На Море на Океане, на острове на Буяне, на полой поляне, светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкий дол. Около пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый; а в лес волк не заходит, а в дол волк не забродит". Далее оборотень просит месяц оказать свое содействие, чтобы никто с волка не драл теплой шкуры. В этом заговоре упоминается осиновой пень, потому что оборотня в могиле им протыкают; выражение: на зубах у волка весь скот рогатый стоит в связи с пословицей: "У волка в зубах, то Егорей дом"; наконец, теплая шкура мохнатого волка-оборотня согласуется с названием волкодлак от длака - мохнатая шерсть". В истории наговоров занимает важное место заклятие от лихорадок, особенно потому, что записано было уже в старину в древнерусских, а также и болгарских сочинениях о книгах истинных и ложных. Вот еще заговор или заклятие от перелома, ушиба и вывиха, сходное с древним немецким, сохранившимся в рукописи Х столетия. "Пристани Господи к добру сему делу, Святый Петр и Павел, Михаиле Архангел, Ангелы Христовы, рабу Божию (имярек); зъбасалися-сцепалися две высоты вместо... Сростася тело с телом, кость с костью, жила с жилою; запечатал сам Христос во всяком человеке печать; запеки ту рану у раба Божия (имярек) в три дни и в три часы, ни боли, ни сверби, без крови, без раны, во веки аминь". В Слове о полку Игореве Ярославна ясно произносит заговор на оружие, на солнце, ветер и реку. ОБЩЕЕ ОБОЗРЕНИЕ Мы изложили события первых четырехсот лет Русской Истории в их последовательном порядке; мы познакомились с действовавшими лицами; мы рассмотрели их отношения между собой, законы, занятия, промыслы, торговлю, введение христианской веры и ее влияние, церковное управление, грамотность и нравы; одним словом, мы обозрели, по возможности, древнюю жизнь во всех ее проявлениях. Подведем теперь итоги под наши известия, окинем взглядом все прошедшее, соберем рассеянные черты воедино и составим картину Русской земли перед нашествием татар и покорением ее под их иго. Для освещения этой картины, для лучшего понимания совокупности событий, предпошлем сравнение, которое можно приложить, кажется, к нашей истории и во все ее продолжение даже до настоящего времени. Течет широкая, глубокая река, берущая начало из каких-то неведомых стран, и несет свои волны в далекое море. Часто возмущается она ветром, и поверхность ее покрывается пеной, грязью и всякой нечистотой. Случаются бури, волны поднимаются высоко и сшибаются между собою, брызги летят во все стороны. В весеннее водополье нет преграды яростному стремлению, а в летнюю межень река по местам мелеет на песчаных перевалах. Иногда встречные утесы, сдвинувшись вдруг между собою, преграждают ее течение. Зимою жестокий холод сковывает ее быстрые струи, в ледяной толще останавливается всякое движение, - и страшно становится за царственную реку: не донесет она своей живой воды до назначенного ей предела, не исполнит она своего высокого предназначения и потеряется в сыпучих песках, ее окружающих! Нет, нет, при всех невзгодах, при всех превратностях, при всех тревогах, внизу, глубиною, по твердому дну, катится спокойно чистая струя крепкой, холодной воды, которую редко захватывает даже верхнее замешательство, которая сохраняет всегда силу своей живучести. Иногда вдруг, неожиданно, вырывается откуда-то из земли новый ключ, - он бьет чудодейственной силой и освежает надолго мутную воду. Обильные притоки обещают вознаградить сторицей временную убыль. Вот поднимается высоко на небе животворное солнце: оно пускает от себя теплые лучи, лед тает, зимние оковы разрушаются, пропадают одно за другими, и освобожденная река, озаренная полуденным сиянием, воспринимает с новыми силами свой торжественный, задержанный бег, опять несется, несется... Счастливый ей путь! Вот изображение Русского человека, Русского народа, Русской жизни, как в первые, так и последующие времена их исторического бытия. Северо-восточная треть Европы, прорезанная поперек, на юге, Днепром, Доном и Волгой, на севере Невою и Двинами, Северной и Западной, была по большей части покрыта дремучими, непроходимыми лесами. Славянские племена, двигавшиеся со стороны Дуная, который слышится до сих пор в наших песнях, заселили ее, в незапамятные времена, преимущественно по берегам рек и по соседним с ними долинам, - столкнувшись на крайнем севере и востоке с финнами и латышами. Финны пришли, вероятно, прежде их из Азии через Урал и заняли огромное восточное пространство, в некоторых местах до Волги и Оки, в других переправившись через эти реки, а на севере опоясали на значительном протяжении Балтийское море, встретив здесь латышские племена, первых, вероятно, переселенцев с Дуная. Славяне в некоторых местах отодвинули финнов, а в других поселились между ними. Отличаясь по преимуществу характером тихим, смирным, терпеливым и покорным, они уже были знакомы с разными первоначальными ремеслами и орудиями для удовлетворения своих насущных нужд и имели разные обряды, обычаи и верования о природе и другой жизни, перенесенные ими на Дунай еще из своей прародины Индии. Главным доказательством их относительного развития служит богатый и сильный язык, в котором нашлись еще в IX столетии выражения для перевода всего Священного писания, - и народная способность освоиться вскоре с его святыми истинами. Сообщение славянских племен было по естественным причинам затруднительно, и они, живя почти особняком, подвергались только влиянию местности, доставшейся тому или другому племени в удел для жительства: одни грубели и дичали в лесах, другие смягчались и преуспевали среди полей и по долинам, не заботясь, впрочем, знать, что делается за живым рубежом и решая возникавшие между ними дела на сходках своего поселка, который был для них и назывался миром. Необходимого для удовлетворения главных потребностей везде было вдоволь: девственная новь давала хорошие урожаи, леса изобиловали дичью, пушные звери бегали чуть не по задворьям, в реках ловилась вкусная рыба, от пчел получался мед и воск, рогатый скот доставлял мясо, кожи, молоко. Нужда учила делать все для себя потребное, очень, впрочем, ограниченное, дома, собственными средствами: муж пахал землю и добывал хлеб, жена пряла лен и ткала полотно. С овец снимали они шерсть для сукна на свиты, а шкуры шли на кожухи. Для обуви на лапти все было готово в соседнем лесу. Сыты, одеты, обуты, мирные поселяне жили себе припеваючи, - песни искони были их услаждением, - пользуясь жизнью по-своему, довольствуясь малым, крепко сидя на своих местах, в теплых избах, топить и строить которые было очень легко и удобно. Из соседей кое с кем они менялись своими произведениями, ибо у одних было больше хлеба, у других мяса, у третьих рыбы, или меда, воска, шерсти. На некоторых заселенных пространствах, вследствие этого обмена, а равно и для общего богослужения, возникли города, более или менее укрепленные слободы, жители которых, благодаря большему сообщению, становились, разумеется, смышленее, деятельнее и богаче. Из них самые важные были - на юге, у полян, на Днепре, Киев, и на севере, на Волхове, у словен, Новгород. Словене отличались особой деятельностью из славянских племен: пользуясь местоположением, они завели, со времен первого водворения, торговлю с соседними племенами; овладев Заволочьем, проникли далеко на север, к югре и печере, за Урал, и разослали свои поселения по всем сторонам: Торжок, Ростов, Бежецк, Волок Ламский причислялись издревле к их владениям. Кроме Новгорода и Киева рано стали известными даже грекам: Вышгород, Любеч и Смоленск на Днепре, Чернигов на Десне. К древнейшим городам принадлежат также Полоцк, Изборск, Белозерск, Муром. К счастью племен славянских, у них на руках было обилие такого произведения, которое пользовалось великим почетом, имело большее употребление по всей Европе и Азии и ценилось везде очень высоко: меха - собольи, бобровые, лисьи, куньи, медвежьи, волчьи, горностаевые. Меха издревле привлекли на наш север торговлю, лишь только она осведомилась, что может добывать отсюда дорогой и нужный товар для нее с большой для себя выгодой. Два народа отличались тогда особой деятельностью, и, занимаясь войной, производили вместе повсюду и обширную, живую торговлю: в Европе норманны, в Азии аравитяне. Норманны, самое отважное и неустрашимое из всех европейских племен, гонимое нуждой из дома, от каменистых пустынь бедного севера, возобладало с начала средних веков всеми морями, забиралось в устья всех больших рек и везде заводило торговые связи, устраивало свои поселения. Как норманнам, так и арабам, нужны были меха, которые и послужили в то время через них связью Запада и Востока с Севером, нашей Залесской стороны с Европой и Азией, точно как пряные коренья и благовония привлекали в древности торговлю в Индию, а после в средние века кофе - в Аравию, табак и сахар - в Америку. Норманны очень рано появились в соседних к ним устьях - Невы и Западной Двины, и узнали богатый Новгород, который стал известен у них под именем Гольмгарда, и прославился в сагах. Они проникли в глубь страны, где, на водоразделе "Оковьскаго леса" представился им Днепр, приведший прямо в Черное море. Богатый, роскошный Константинополь-Царьград-Миклагард стал любимой целью их торговых плаваний. Там они нашли себе еще выгодное и почетное занятие служить в императорской гвардии или варангии. (Последнее имя послужило, кажется, славянам поводом называть норманнов варягами). Путь в Грецию прославился также на Севере и получил в их летописях и сагах особое имя аustеruеg. Он записан так в нашей древнейшей летописи: "Бе путь из Варяг в Греки, и из Грек по Днепру, и верх Днепра волок до Ловоти, по Ловоти внити в Илмерь озеро великое, из него же озера потечет Волхов, и втечет в озеро великое Нево, того озера устье впадет в море Варяжское". Варяги так часто плавали по этому пути, что дали свои имена Днепровским порогам, которые дошли и до императора Константина Багрянородного и им записаны: Нессупи, Варуфорос, Ульворси, Геландри, Леанти, Струвун, - имена, объясняемые легче всего из языков норманнских. Точно так же открылся варягам путь из Оковского леса в Каспийское море: "Из того же леса (откуда течет Днепр), потече Волга на восток, и втечет семидесятью жерел в море Хвалисское, тем же из Руси может идти в Болгары и Хвалисы". Новгород был на перепутье для норманнов и к Черному, и к Каспийскому морям. Словене-новгородцы, сами торговые и промышленные, приняли живое участие в действиях новых гостей, служили как бы посредниками, доставляли им товары, получаемые из их поселений, и, разумеется, присоединялись к ним и в их путешествиях. При устье Волги находился знаменитый на Востоке город Итиль, нынешняя Астрахань, принадлежавшая хозарам. Здесь норманны сошлись с арабами, которые приходили туда из Азии и плавали также вверх по Волге до Бертасов и Булгаров. Арабские монеты, чеканенные в VIII, IX, X, XI и XII столетиях, находимые во множестве по всему пространству нынешней европейской России, вплоть до Уральских гор, доказывают это древнее живое сообщение. Торговля обогащала наш Север, содействовала распространению сведений, расширяла кругозор, - и она же возбудила жадность, привлекла враждебные нашествия. Из мирных гостей, проезжих путешественников, норманнам захотелось, как то бывало и везде, стать хозяевами, господами. Удостоверясь в отсутствии у жителей склонности к войне, надеясь не встретить значительного сопротивления, одна их дружина явилась из-за моря в устья Невы и Западной Двины и обложила данью северные племена - словен новгородских, кривичей, чудь, весь и мерю. Летопись относит это событие к 859 г. Около того же времени хозары, жившие в Итиле, или нынешней Астрахани, и в Крыму, народ не воинственный, но имевший гвардию (аларезио) из арабов и турок, подчинил своей власти южные племена: полян, северян, вятичей, определив дань по белой веверице с дыма. Варягов на севере осталось немного после первого набега, и жители, в добрый час, вооружившись, прогнали их за море, откуда те приходили, а после, по исконному свойству славянской природы, перессорились между собой. Они понимали, однако же, благодаря природному своему толку, что им придется скоро расплачиваться за недавнее возмущение, и решили призвать к себе начальников, защитников, - князей, также из норманнов, которые властвовали тогда по всему Северу и с которыми бороться никому в тех краях не было возможности. Посланцы отправились к трем братьям из племени руси: Рюрику, Синеусу и Трувору, известным, вероятно, в Новгороде прежде, по каким-либо отношениям. "Земля наша велика и обильна, сказали братьям словене, а наряда в ней нет. Придите княжить и володеть нами по праву". Вот начало нашей государственной истории, - добровольное призвание, - начало полюбовное, которое в соединении с другими соответственными обстоятельствами, народным характером, пространством, местоположением, климатом, отношением числа пришельцев к числу туземцев, и проч., дало Русской Истории направление, противоположное истории Запада, где с самого начала, вместо нашего единства, оказалось раздвоение, зародились, с одной стороны, у туземцев, ненависть и злоба, с другой, у завоевателей, гордость и недоверчивость, произведшие беспрерывную и постоянную так называемую оппозицию, которая и служит до сих пор основанием всего управления западного. Братья пришли со своими родственниками и дружинами (862) и заняли главные города призывавших племен: Ладогу и Новгород у словен, Изборск у кривичей и Белозерск у веси. Все их племя, варяги-русь, перебралось вслед за ними, - разумеется, со своим языком, верой, законами, обычаями, и дало свое имя нарождавшемуся государству: "от тех прозвася Руская земля - Новугородьци: ти суть людье Новугородьци от рода Варяжьска, преже бе беша Словени". Они начали везде рубить города, устанавливать точки опоры, по норманнскому обычаю, и межевать веревкой доставшуюся землю, какая часть ее где должна тянуть на содержание князя, какая определялась для дружины и какая оставлялась в пользование прочих воинов. Новое правительство в нашей стране оставило след во всех словах, введенных им в употребление, которые своими звуками, или приданным им значением, очевидностью перевода, указывают именно на свое норманнское происхождение: князья, бояре, огнищане, детские, люди, смерды, закупы, тиуны, гридни, ябедники, метельники, верви, губы, виры, дружина, дума, гривны, скот (в смысле денег)... Рюрик, утвердившись крепко в Новгороде, начал распространять свои владения за счет соседних, чудских и латышских племен, живших к западу и востоку от Новгорода. По всей вероятности, он покорил себе Балтийское прибрежье, вплоть до Немана, северный рукав которого получил название Руссы, Курский залив - Русны, а смежная Латышская страна - Порусья, Пруссии. Двое из единоплеменников Рюрика, Аскольд и Дир, отпросясь у него, пошли было на службу в Грецию, но по дороге увидели Киев, который им понравился, и они решили там остаться, воспользовавшись мирным свойством жителей, - те платили дань хозарам, а теперь согласились признать своими господами пришлых искателей приключений. Варягов набиралось в Киеве больше и больше, - и они недолго усидели на одном месте, - вздумали с двумястами судов решиться на подвиг, достойный норманнской смелости, - напасть на богатый Константинополь; напали, и город откупился от них золотом по свидетельству патриарха Фотия, в 866 году. Они привезли домой начатки христианской веры, для которой тогда же в Болгарии и Моравии переведено было все Священное писание и книги богослужебные бессмертными славянскими первоучителями, Св. Кириллом и Мефодием, так, что Русская земля, по удивительному стечению обстоятельств, получила, почти в одночасье, все три благодатных семени: государственности, веры и просвещения. Утренняя звезда о трех лучах сверкнула с высокого неба над нашей рекой. Аскольд и Дир владели Киевом лет пятнадцать, пока Рюрик устраивался по берегам Варяжского, или Балтийского, моря, - и должны были уступить его преемнику Олегу. Недовольный жизнью на севере, увлекаемый духом движения, он отправился с набранными воинами на юг, и, выманив обманом к себе в ладьи киевских начальников, сказал им: "Вы не князья, и не княжеского рода, а я князь, и вот сын Рюриков", велел их умертвить и остался владеть в Киеве (882), встретив такую же покорность жителей, какой пользовались Аскольд и Дир, а прежде их хозары. Из Киева Олег, уставив дани северных племен, стал ходить ежегодно, преимущественно по рекам, на восток, юг и запад, и облагать данью славянские племена: северян, радимичей, вятичей, угличей, тиверцов, дулебов, хорватов, которые покорились ему почти все беспрекословно. "Кому дань даете?" "Хозарам". "Не давайте козарам, а дайте мне", - и они давали ему дань, как бы присоединяясь таким образом к первому призванию со своим согласием и добровольным подданством. Олег, истый норманн, по примеру Аскольда и Дира, пошел (906) с двумя тысячами судов на Константинополь, устрашил греков, получил богатую дань, прибил свой щит к городским воротам и заключил через некоторое время договор (после 911 г. подтвержденный письменно), по которому сверх укладов на все его подданные города, князьям, под его рукою сущим, он выговорил значительные преимущества для ходивших в Константинополь послами и торговцами варягов - выдавать им месячное содержание, пускать даром в бани, снабжать веревками, веслами и парусами для обратного плавания. После Олега, при Игоре, дружина его ходила на восток (913) и произвела нападение на берега моря Хвалисского, или Каспийского, где торговали их единоплеменники. Рассыпавшись по всем его западным берегам до Баку, как свидетельствуют современные арабские писатели, они ограбили все города, разбив ополчения, но на обратном пути, по Волге, истреблены восставшими мусульманскими племенами. Здесь погибла часть дружины Игоря, а другая в первом несчастном походе на Грецию (941), описанном греками. Второй поход под Константинополь, с новой норманнской помощью (943), доставил руси обычную дань и также кончился письменным договором, в начале которого стоят норманнские имена послов, заключавших его от имени князя. И на берега Каспийского моря второй поход (944) был также удачен, окончившись разрушением Берды, на берегу Куры. Супруга Игоря, Ольга, жестоко наказав за его смерть возмутившихся древлян, утвердила подданство племен и уставила некоторые дани. Сын ее Святослав ходил на ясов, касогов, хозар, по северному предгорию Кавказа. После успешной войны в Болгарии, он хотел переселиться там и утвердить центр Руси в Переяславце на Дунае, посадив сыновей в Киеве, Коростене и Новгороде. Греческий император Иоанн Цимисхий не допустил совершиться этому намерению. В жестокой войне, подробно описанной Львом Диаконом, который видел лицом к лицу Святослава и описал его наружность, храбрый русский князь был разбит, вынужден удалиться в Киев, и на обратном пути в Днепровских порогах убит печенегами, - кочевым племенем, которые еще при Игоре (914) начало тревожить русские пределы со стороны Черноморских степей. Между тремя сыновьями Святослава тотчас по его кончине началось междоусобие, и Владимир новгородский, приведя нанятую свежую дружину с Севера, победил сперва нового поселенца в Полоцке Рогволода, нареченного тестя Ярополкова, а потом самого Ярополка, от которого погиб перед тем средний их брат Олег, - овладел Киевом и отпустил наемных варягов в Грецию, кроме некоторых выбранных, оставшихся в полной от него зависимости. Владимир ходил на волжских болгар, ятвягов, и, еще дальше своих предшественников, на запад, покорил себе города Червенские, т. е. нынешнюю Галицию. Он разделил свои владения между двенадцатью сыновьями, которых и разослал по главным городам: в Новгород, Ростов, Муром, Псков, землю Древлянскую, Тмуторакань... предоставив каждому часть своей дружины. Наследство всех сыновей Владимировых досталось, после нескольких междоусобий, одному Ярославу, которого следует считать последним представителем норманнского периода Русской истории. При нем закончились походы на Константинополь, впрочем, неудачно, он смирил печенегов, ходил на чудь северо-западную, - и для собрания дани с нее построил Юрьев или Дерпт, - на емь, на пермь, на ятвягов, на литву, на мазовшан. Братом его Мстиславом тмутораканским уничтожена окончательно держава хозар в Крыму. Границами Ярославовых владений были: к северу Балтийское, или Варяжское, море, к западу Неман, Буг, Сан, Карпаты, к югу Новороссийские степи, к востоку Волга, Урал. Вот как исчисляет Нестор племена, подданные Ярослава: "Се бо токмо Словенеск язык в Руси: Поляне, Древляне, Новгородцы, Полочане, Дреговичи, Северы, Бужане... а се суть инии языцы, иже дань дают Руси: Чудь, Меря, Весь, Мурома, Черемись, Мордва, Пермь, Печера, Ямь, Литва, Зимегола, Корсь, Норова, Либ". Таким образом, в продолжение двухсот лет, очертилась окружность Русского, основанного норманнами, государства, с центром в Киеве, о котором еще Олег сказал: "Се буди мати градом Русским!" Ярослав был в родственных союзах со многими европейскими государями, и двор его был надежным пристанищем для знаменитых изгнанников, преимущественно из норманнских стран. С его именем сохранилось собрание законов русских, подвергшихся влиянию христианства и славянских обычаев, Русская Правда, которая приметна еще в договорах с греками и заключает уголовные постановления о праве мести, о пенях за убийство, за побои, за увечье, за кражу, укрывательство, со свидетелями, поручителями, судом 12 целовальников или присяжных, с судебными поединками или полем, испытанием железом и водой. Племена славянские были соединены норманнскими князьями в одно целое, и в патриархальной их жизни произошла важная перемена: северный вихрь возмутил реку и поднял со дна ее тихие струи. Хотя князья, занятые своими исходами, внешними и внутренними, распространением пределов своей дани, имели к ним мало непосредственного отношения и оставляли их жить на прежней воле, - хотя дань, положенная на племена, была не тягостна, и отдать куницу или белку, которую поймать можно было неподалеку, в соседнем лесу, никому не стоило больших трудов, - но все-таки произошло между племенами небывалое движение, зародились иные чувства, возникли совершенно новые отношения, и началось понятие об обязанностях. Естественная воля стеснилась. Для пришлого непоседливого племени надобно было припасать содержание и все нужные вещи. Иное шло в дань, другое покупалось. Уже император Константин Багрянородный свидетельствует о закупаемых варягами у славян зимой ладьях, на которых они пускались весной в свои путешествия, торговые и военные. Промышленность и соединенная с ней торговля, получили сильный толчок. Сообщение селений с городами, и городов между собой, усилилось. Норманнское влияние обнаруживалось преимущественно в городах, где со времен Рюрика расселились "находники Варязи, а первии насельници, сказал Нестор, в Новегороде Словене, Полотске Кривичи, в Ростове Меря, в Белеозере Весь, в Муроме Мурома". К ним беспрестанно наезжали соотечественники с Севера на житье, или по пути в Грецию. Иные основывали свои особые поселения: Рогволод с сыновьями в Полоцке, Тур в Турове. Их образ жизни, рассказы о виденных странах и народах, знакомство с греческой и восточной роскошью, даже домашний скарб - все действовало на воображение туземцев. Между последними находились и такие, которые принимали участие в их всякого рода странствиях; кругозор расширялся. Женщины, как и везде, были посредницами, и, служа к утверждению связей, оказывали обратное влияние, тем более значительное, что пришельцев было несравненно менее туземцев. Норманнство растворилось в славянщине, как капля вина в сосуде с водой, сообщив ей несколько своего вкуса. В хозяйственном отношении надо заметить еще одно явление: некоторые из пришлых бояр, из дружины, живя при князьях, захотели иметь, подобно им, собственные усадьбы, особенно под городами, занимали пустую землю, - ее везде было с избытком, - и приглашали к себе в работники смердов, в дополнение к многочисленной пленной и прочей челяди, которую приводили они из своих походов. Такие временные работники известны в Русской Правде под именем закупов. Получая известные выгоды, и в особенности большую безопасность и спокойствие от всяких притязаний, они охотно оставляли свою землю, которую всегда достать себе могли, и шли в услуженье, составляя с боярской челядью слободы, первоначальные поместья. Вот первая степень произвольного крепостного права, со свободным переходом! Такая перемена произошла в древнем славянском быту, вследствие нашествия и расселения норманнов! Впрочем, никаких сословий, несмотря на соединение двух племен, господствующего и подчиненного, не образовалось, а разделялся народ по занятиям - военное, торговое, земледельческое, между которыми никаких преград не было, и переход от одного занятия к другому свободный. Самые рабы не лишены были надежды на освобождение. Важнейшая и благодетельнейшая перемена произведена в народе христианской религией, которой мы также обязаны почину норманнов. Первое семя ее принесено, без сомнения, Аскольдом и Диром из константинопольского похода, о чем свидетельствует грамота и проповеди патриарха Фотия, равно как и церкви, построенные на местах погребения несчастных витязей. Мало-помалу число ее поклонников умножалось, и при Игоре у них уже была церковь Св. Илии, в которой дружинники-христиане присягали перед греческими послами в сохранении договора (944). Великая княгиня Ольга подала пример, приняв святое крещение в Константинополе, куда ездила с многочисленными спутниками, и привезла оттуда крест, оставив там на память золотое блюдо, которое долго показывалось нашим паломникам. Сын ее Святослав, однако же, не внял ее просьбам о крещении, опасаясь насмешек дружины. При Владимире два варяга, отец и сын, пришедшие из Греции, обреченные по жребию на жертву богам, запечатлели кровью преданность христианской вере: первые священномученики Киевские - Феодор и Иоанн. Этому князю предназначено было просветить всю Русскую землю ее светом. Выслушав предложение от иудеев, магометан, католиков, он решил принять ее от греков, и для того пошел на Корсунь, знаменитый греческий город на Таврическом берегу Черного моря. Там он крестился и вступил в брак с греческой царевной Анной, сестрой императоров Василия и Константина. Забрав все нужное для богослужения, он возвратился в Киев, велел низвергнуть кумиры Перуна, Волоса и проч. и объявил, чтобы на другой день утром все жители, богатые и убогие, нищие и работники, шли на реку принимать святое крещение, а кто не придет, тот будет ему противен, - и все пришли с радостью, говоря: "Если бы это не было хорошо, то великая княгиня Ольга, мудрейшая всех людей, князь и бояре, не поступили бы так". Добровольное принятие христианской веры совершенно соответствовало полюбовному основанию государства, и церковь не получила сначала семян западной реформации, точно как государство не имело семян западной революции. Владимир велел везде рубить церкви по местам, где стояли кумиры. В Киеве основана была церковь Св. Василия, - имя его ангела, - на том месте, где стоял Перун со своими товарищами. У нарочитой чади взяты были дети и отданы на книжное ученье. Потом из Киева были посланы епископы по странам, вероятно, большей частью из болгар, разносить везде свет христианской веры. Благодатное солнце воссияло над рекой. Христианская вера с самого начала возымела могущественное действие на народ, без сравнения с прочими европейскими государствами, вследствие особого счастливого обстоятельства - проповеди на родственном, близком, понятном языке. В избранных душах произошел совершенный переворот: от земли взоры обратились к небу. Сам Владимир преобразился, и из человека, преданного страстям и похотям, стал кротким и воздержанным. Сыновья его, Борис и Глеб, как прежде Феодор и Иоанн, приняли с радостью мученические венцы. Ярослав, сын Владимира, продолжал ревностно дело своего отца; "при нем вера христианская начала плодиться и расширяться, говорит Нестор, основаны монастыри, и размножились черноризцы. Ярослав чтил церковные уставы, попов любил повелику и черноризцев, прилежал книгам и читал их днем и ночью, собрал многих писцов, которые прелагали с еврейского на славянский и переписывали многие книги, ими же поучались верные люди, и наслаждались божественным учением. Отец его Владимир взорал землю и умягчил, т. е. просветил крещением, а он насеял книжными словесы, мы же пожинаем, принимая учение книжное". Строение церквей, основание монастырей, учреждение епархий, имело великое просветительное значение. Всякая вновь построенная церковь становилась, говоря по-нашему, училищем, новый монастырь гимназией, а новая епархия учебным округом. "Господи помилуй, подай Господи, буди святая воля Твоя, остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим" - эти простые молитвы и правила распространялись в народе и принимались к сердцу, становясь у многих основанием жизни, как свидетельствуют современные памятники. Великолепные соборы Софийские, в Киеве и Новгороде, Десятинная церковь, построенные греческими мастерами, представили удивленным взорам славян новое поразительное зрелище. Печерская обитель, учрежденная Св. Антонием и Феодосием, стала средоточием русской духовной жизни, истинным ее святилищем; так водворилось и первое наше христианское просвещение: книги Священного писания, творения первых отцов церкви, жития, переписывались, читались, изучались, и отсюда разносились во множестве по всем обширным областям нашего отечества. В монастырях сохранялись и дополнялись летописи, веденные при князьях. Болгария сообщала нам труды своих учителей, преемников Кирилла и Мефодия. Святые семена находили везде плодоносную, подготовленную почву: в Киеве и Смоленске, Любиче и Курске, Торопце и Турове, везде находились люди, даже между простолюдинами, способные принимать новое учение, претворять его в свою плоть и кровь, и на основании его подниматься на высоту первых ревностных христианских исповедников. Солнце проникало своими лучами до самой глубины реки. Первые печерские подвижники явили свету великие образцы веры и любви, кротости, самоотвержения, терпения, всех христианских добродетелей, вместе с примечательной для того времени нежностью и тонкостью чувствований. Из среды их явились писатели или проповедники, глубоко постигшие таинства христианской веры. Вот наши великие люди, которым Россия обязана просвещением духовным, нравственным образованием! Рассылаемые отсюда епископы заводили по городам училища. Многие из греческих митрополитов отличались просвещением и ревностью к распространению образования в народе. По окраинам и по глухим местам, впрочем, еще долго держались следы язычества, по которым люди назывались от проповедников двоеверцами. Между тем, как духовная жизнь таким образом возвышалась и процветала, пшеница Божия множилась на удобренной ниве, в продолжение двухсот лет после принятия христианства, - государственное устройство, утвержденное и возвеличенное единодержавием, в продолжение норманнского периода, постепенно ослабевало, вследствие увеличения числа князей и раздробления княжеств, и, наконец, очутилось на краю гибели. Ярослав разделил свои владения, - "Русскую землю, налезенную трудами отцов и дедов", - между пятью сыновьями, предоставив еще прежде Новгород старшему, шестому, который умер ранее его - первые удельные княжества в пределах прежних племен. (Новгород, Киев, Чернигов, Переяславль, Владимир Волынский, Смоленск, Полоцк оставался во владении Рогнедина сына Изяслава). Ярослав разделил, но так, что разделенная им Русская земля составляла все-таки одно целое, одно общее владение, где главный город должен был принадлежать всегда старшему в роде, брату после брата, мимо сыновей, которым следовало дожидаться своей череды. Так точно и во всяком уделе стольный город должен был принадлежать старшему в роде того Ярославова сына, которому он по его завещанию был предоставлен. Русская земля стала одной большой общиной, в которой все потомки Ярослава имели право каждый на свою часть, как ныне в сельских общинах земля находится в общем владении. Как бы по лестнице князья поднимались поочередно, и становились, наконец, кому случалось дожить, на верхнюю ступень, то есть получить стольный город Киев. Этот обычай, принесенный, вероятно, с Севера, имел решительное влияние на всю нашу древнюю государственную историю и обусловливал все ее явления. Вследствие этого обычая у князей не было постоянного пребывания, поземельной, наследственной, государственной собственности, а только временное пользование. Они даже и не думали о ней, никакое место не считали своим, а смотрели с него на старшее и лучшее, вплоть до Киева, который по порядку мог достаться каждому из них и составлял предмет его задушевных желаний. Отец, умирая на том или другом столе, отдавал малолетних детей на руки своего преемника иногда без ничего, или отсылал в другое княжество на воспитание к брату, дяде или другому какому родственнику. Могли оставаться у них волости по особым обстоятельствам, как оброчные статьи, на правах частного владения. Сами княжества не имели определенных границ, которые изменялись смотря по личным правам и обстоятельствам того или другого владевшего князя, иногда соединялись, иногда разделялись. Но, говорят, где право, там и обида. Первоначальный обычай имел исключения: князь лишался права на тот город, которым не приходилось прежде владеть его отцу; он также мог потерять свое право за вину. Встречались недоразумения. Разные посторонние обстоятельства могли нарушить обычай: народное избрание, воля умирающего князя, имевшего почему-нибудь особенную силу, малолетство законного наследника. У иных князей недоставало терпения ожидать очереди, и они спешили воспользоваться благоприятными обстоятельствами, в которых случайно находились. Притом ломоть в чужой руке всегда кажется длиннее, чем в своей; стремление усиливаться, распространять свои владения за чужой счет, обнаружилось еще в первом периоде, когда бывало только по два, по три князя; теперь же, когда число их с каждым годом становилось больше и больше, споры возникали гораздо легче, за которыми следовали распри и междоусобие: князья начали волоститься, воевать между собой за владения, ценимые по мере доходов, и входить в союзы с этой целью, под тем или другим предлогом, по тому или другому праву. Ни княжеские съезды, которые придумал Владимир Мономах, представитель удельного периода с хорошей его стороны, ни убеждения духовенства, всегда ревностного к прекращению междоусобий, не могли воспрепятствовать развитию этого зла. Во всех княжествах происходили одни и те же явления: войны, впрочем, не слишком кровопролитные. Иногда они уменьшались, благодаря способностям того или другого великого князя; иногда увеличивались вследствие побочных обстоятельств. Война вообще была главным занятием князей. Кроме междоусобий - они должны были беспрестанно стеречь Русскую землю от набегов литовцев и кочевых половцев, которые заместили на юге печенегов, и отражать их нападения. Иногда же они сами призывали их на помощь против своих соперников. Дружина, которая разделялась на старшую и младшую, бояр и отроков или детских, жила одной жизнью с князьями. Дружиной всякий князь дорожил потому, что она составляла всю его силу, и без нее он был, как без рук: от дружины он получал первую помощь и первый совет. "С добрым думцею, говорит Даниил Заточник, князь высока стола додумается, а с лихим думцею и малого стола лишен будет". Дружина обходилась с князьями запанибрата, участвовала во всех их делах, и пировала с ними вместе. Она не водворялась нигде на постоянное жительство, а следовала постоянно за своим князем, от которого, разумеется, всегда могла ждать лучшего, чем от чужого, приходившего на его место со своими людьми. Если князю надеялся где-то устроиться лучше, то и дружина его также, а положительное содержание, кормление, определялось везде, вероятно, одинаково, из предназначенных на то волостей. Княжеский обычай столонаследия имел, следовательно, великое влияние и на отношения дружины к государственному устройству: как в первый, норманнский период Русской истории, не могло установиться у нас на особых правах высшее гражданское сословие, аристократия, потому что дружина была не постоянной, а сборной, иногда даже наемной, сбродной, часто переводилась и возобновлялась, и состоя при всяком князе из новых пришлых людей, всегда на особенных условиях, зависела от князя, - так и в удельный по преимуществу период, странствуя за князьями из города в город, без поземельной, наследственной собственности, а только с правом, или лучше, обычаем пользования, притом очень малочисленная и рассеянная по отдельным княжествам, она не могла составить сильного сословия и всегда находилась в полной зависимости от князей, как князья зависели от нее, - они были связаны между собой одинаковыми выгодами. Переходя обыкновенно с князем, бояре имели право переходить от одного князя к другому, оставляя в том и другом случае частные свои владения, если у кого какие были. Они дорожили этим правом перехода, которое сочлось бы наказанием на Западе, где всякий прирастал к тому месту, к тому владению, которое досталось ему при первом дележе и поступало в его роде от поколения к поколению. Об оседлости у бояр не было мысли, как и у князей. Война была главным их занятием, вместе с князьями. Иноплеменники часто встречаются в приближении у князей: из чуди, половцев, ясов. Города, с военным своим населением, к которому присоединились и первоначальные их жители, принимали по временам участие в текущих делах, в избрании и удалении князей, в согласии или несогласии на ведение войны: "Новгородцы бо изначала и Смолняне, и Кыяне, и Полочане, и вся власти, якоже на думу, на веча сходятся; на что же старейшие думают, на том же пригороди станут". Князья при вступлении на стол всякий раз договаривались с людьми. Народу сельскому в удельный период стало тяжелее против прежнего, потому что при уделах князь стал ближе лицом к нему, и он должен был нести лишние повинности. Полюдья, или княжие объезды, как для суда и расправы, за которые получалась пошлина, так и для собирания дани, исправлялись чаще лично. Мономах велит, правда, детям "худого смерда не давать в обиду", но не все князья были так благодушны. Междоусобия отражались и на селах. Надо было содержать прохожие толпы и доставлять им все нужное. Походами вытаптывались поля, пожарами истреблялись жилища и запасы. Верхние волнения захватывали реку глубже и глубже. Но зато, если народ подвергался неизвестным ему прежде тревогам, если увеличивались его потребности, то, с другой стороны, больше возбуждался его ум, ощущалась необходимость в труде, увеличивалась его самодеятельность. Нужда учила народ есть пироги, и он становился смышленее, заботливее, подвижнее. Значительная торговля, продолжавшаяся с Грецией и немецким западом, содействовала его благосостоянию. Жизнь вообще была сносной, и песни распевались по-прежнему, за работой и по праздникам, на свадьбах, в хороводах и в посиделках, - песни, в которых слышится нужное чувство и развитие мирных добродетелей, любовь родительская, в особенности к дочерям, и вообще живо представляется величие русской семейной жизни. Древняя русская свадьба со своими знаменательными обрядами представляет целую поэму и свидетельствует о значительных успехах общежития. Путешествия в Константинополь, на Афон, в Иерусалим, на Запад, одни с духовной, другие с торговой целью, служили средством для распространения познаний, вроде того, как у западных народов крестовые походы. Духовенство сеяло благие семена и открывало пути для образования, появлялись такие деятели и учители, как митрополит Никифор, Кирилл Туровский, Авраамий Смоленский, Симон и Поликарп печерские, которые были достойными преемниками Иларионов, Антониев, Феодосиев, Варлаамов. Постановления церковные, и в особенности обряды, соблюдались строго, и малейшее уклонение подавало повод к сомнениям и прениям. Вопрос, например, о разрешении мяса по средам и пятницам, во дни господских праздников, взволновал всю Русь, и князья принимали в нем живое участие, пока, наконец, уже в Константинополе он был решен. Князья строили монастыри в искупление своих грехов, и перед кончиной часто принимали схиму. Но вот число князей увеличивается все более и более: в первой степени от Ярослава, в шестой от Рюрика, было их 11, во второй 15, в третьей - 39, в четвертой 49, в пятой 66. Доблести их не умалялись: та же храбрость, та же неустрашимость, та же деятельность, - и Роман волынский, Мстислав Удалой, Даниил галицкий, Игорь северский, Всеволод курский, Владимир Глебович переяславский, не уступают ни в чем своим отцам, как те первым витязям древности: Олегу, Святославу, Ростиславу Владимировичу, Васильку, Олегу Святославичу, Мономаху, Мстиславу, Изяславу Мстиславичу, Андрею Боголюбскому, Мстиславу Храброму. Избытка силы было у них поровну, бранный дух не ослабевал, они не хотели уступать друг другу и дрались, дрались до истощения сил. Бывали князья умные и способные, которым, благодаря счастливому стечению обстоятельств, доставались под власть многие княжества и волости, но такое положение оставалось недолго. Порядок наследства и обычай дележа между детьми приводил все в старую колею. По смерти их даже при жизни, возобновлялись одни и те же явления: так, Всеволод (Ярославич) "бе един владея в Руси" (1074-1093), но племянники не давали ему покоя своими просьбами: кому нужна была та волость, кому другая, - и он должен был раздать им многие города. Сильнее его был сын Мономах, владевший и заправлявший силами многих княжеств: Киевского, Переяславского, Владимирского, Курского, Смоленского, Суздальского, даже Новгородского (1113-1125), - они все распределились между его сыновьями и внуками. Старший сын Мстислав (1125-1132) присоединил еще княжество Полоцкое, но раздробил наследство Мономаха, раздав из своей части уделы сыновьям, кроме уделов братьям, имевшим своих детей. Всеволод Олегович (1139-1146) владел княжеством Черниговским, овладел Киевским и хотел покорить себе всю Русскую землю, но должен был вскоре отказаться от исполнения своих замыслов, найдя сильное сопротивление Мономаховичей. Во всех княжествах, к концу этого периода, оказывалось совершенное расстройство: бывало по два князя в одном городе, иные владели лишь половиной города; бедные волости стали местопребываниями князей, за неимением лучших уделов, как, например, Вщиж. "Не могу я умирать с голоду в Выри", говорит один князь. "Что мне делать с семью городами, где живут одни псари", жалуется другой. Киевское княжество, раздробленное и обрезанное, переходившее по десяти раз из рук в руки в продолжение короткого промежутка времени, подвергшееся двум страшным опустошениям, совершенно ослабело, и стеснилось в своих пределах чуть не до стен. Черниговское княжество, от которого отделилось Новгород-Северское и Муромское, раздробившиеся в свою очередь на мелкие части, окончательно истощилось в последней борьбе с Киевом, с которым постоянно соперничало. Переяславское, разделявшее по большей части судьбу Киевского, с которым часто бывало в соединении, подвергалось сверх того больше всех частым нападениям половцев. В прочих княжествах западных: Полоцком, Туровском, Владимиро-Волынском, Смоленском, происходило то же: князья умножались, уделы дробились, соседние враги усиливались. Средоточие тяжести с юго-запада переместилось в середине XII столетия на северо-восток; там возникло и скоро усилилось новое великое княжество, Суздальское, или Владимирское, которое отделилось от Переяславского еще при Мономахе, и зажило особой жизнью. Тамошние князья стеснили Новгород, подчинили князей муромских и рязанских, приобрели верх, на некоторое время, даже над дальним юго-западом. Они также распространили завоевания к востоку за счет болгар, мордвы, черемисы. Юрий Долгорукий, сыновья его, Андрей Боголюбский (1155-1175) и Всеволод Большое гнездо (1176-1212), один за другим, были сильнейшими князьями, и при жизни не давали у себя уделов никому. Эти князья на севере, как прежние на юге, поднимались, следовательно, на высоту мысли о единовластии и сознавали ее пользу, хотя, может быть, и без государственных соображений, а в удовлетворение личного властолюбия или честолюбия, но на ней и останавливались, не имели силы, смелости или смысла, подниматься выше и обеспечить наследство, сохранение силы. Потому все их здания, воздвигнутые с великими усилиями, разрешались тотчас по их кончине. Всеволод, сильнейший из них, еще при жизни своей увидел пагубные следствия векового обычая, когда старший сын его Константин "воздвигнул брови" на меньшого брата своего Георгия, которому отец назначал Ростов. После его смерти междоусобия начались в Залесской стороне точно такие же, какие были и на юге. Сыновья Всеволода вновь поссорились между собой и начали войну, которую закончил новгородский князь Мстислав Удалой, придя на помощь к старшему Константину, против младших братьев Георгия и Ярослава. Всеволод оставил четырех сыновей. У каждого из них были дети, и к концу этого периода во Владимирском княжестве оказались уделы: Владимир и Суздаль, Ростов и Ярославль, Юрьев, Переяславль, Стародуб, Москва. Число князей возросло до десяти, они прибегали несколько раз к оружию. Рязань представляла еще более печальное зрелище. После неудачной борьбы с Владимиром, она должна была подчиниться сильному соседу. Князья беспрестанно ссорились и просили суда во Владимире, а наконец один из них, вместе с братом, зазвав остальных братьев к себе на пир, изменнически перебил их в своем шатре с их боярами. Два княжества представили особые явления в древней Русской истории: Новгород и Галич, которые жили более самостоятельной жизнью, особенно первое, и в которых при княжеской власти образовалось свое значительное боярство. Новгород с самого начала находился в особых обстоятельствах: до Рюрика он уже был независимым, значительным обществом, с обширными владениями. Вероятно, уже тогда завелись там старшины, которые пользовались влиянием на общественные дела. После удаления из Новгорода преемника Рюрика, остались там, может быть, некоторые из его бояр, которые и укрепились на своих местах, утвердили за своими родами земли и положили основание городской аристократии, вместе с местными старожилами и богатевшими купцами. При Ярославе они исходатайствовали себе право, за услуги, выбирать князей из его рода. Право это уважалось до такой степени, что никто без их приглашения не являлся туда со своими притязаниями. Новгород опять стал особняком, сначала как будто майоратом, и, не делясь, как прочие княжества, на уделы, сохранил все свои владения в целости, даже увеличил их за счет соседних финских племен, не принимал почти никакого участия в русских междоусобиях, торговал беспрепятственно, богател и пользовался совершенной свободой на бурных своих вечах при решении домашних дел, - но несмотря на все эти благоприятные обстоятельства, не имел и не достиг никакой цели, не успел сделать ничего важного в государственном смысле, кроме славного отражения некоторых нападений со стороны владимирских князей, кроме совершения некоторых личных подвигов. Внутренние распри у бояр с простым народом, у тех и других с князьями, заменяли место междоусобных войн на юге. Князей новгородцы беспрестанно выгоняли, и, не умея жить без них, призывали снова, как во время до Рюрика. Владимирские князья, усилясь в их соседстве, получили большое влияние на Новгород, тем более, что имели возможность морить его голодом. Между новгородцами образовались их сторонники, от которых прибавлялось смуты; свободный Новгород потянуло в общий водоворот к участию в судьбах всей остальной Руси. В Галиче усилились бояре, потому что долго оставались на своих местах при единодержавных князьях, следовавших один за другим поодиночке законным порядком, или после кратких междоусобий - так было при Владимире и Василие, при Володимерке и сыне его Ярославе Осмомысле. Может быть, имело здесь влияние и польское происхождение некоторых граждан, остававшихся еще от времен Олега и Игоря. Но при беспутном наследнике Ярослава и после него, появились иностранные притязатели, ляхи и угры, - и Галич стал яблоком раздора между ними и русскими соседними князьями. Начались войны, в которых бояре принимали большое участие, склоняясь то на ту сторону, то на другую, и призывая русских князей. Сыновья известного северского князя Игоря Святославича были призваны туда, и, выведенные из терпения кознями бояр, решились на вероломное злодеяние: до пятисот человек было ими убито. Смятения не прекращались, и Игоревичи, в свою очередь, при перемене обстоятельств были повешены боярами. Тогда поляки, поссорясь с уграми из-за добычи, призвали новгородского князя Мстислава Мстиславича решить распрю. Вот в каком положении находились дела во всех княжествах! Присоедините к междоусобиям, половецким и литовским набегам, беспрерывные переходы с места на место князей, бояр, воинов, и отчасти самых поселян, - и нигде никакого установленного твердо порядка, которого тщетно, видимо, искали словене за морем: полная, совершенная свобода, подвижность, изменяемость, господствовала во всех учреждениях - в преемстве князей, и их отношении к людям, между собой, в собрании веч, в избрании духовных сановников; какая-то недоверчивость или отвращение от всякого положительного определения, привычка, ставшая второй природой, решать все дела, вне правил, смотря по обстоятельствам и требованиям времени, как в ту или другую минуту представлялось нужным, полезным и целесообразным. Сколько источников и поводов для замешательств всякого рода! А нравственный, духовный уровень в передовых деятелях стоял, между тем, высоко, поднимался беспрестанно, - и во всех областях, во всех слоях общества, являлись люди глубоко просвещенные о едином, "еже есть на потребу", - исключительный предмет древней русской любознательности и просвещения, - но голоса их были голосами вопиющих в пустыне. Народ принимал все бедствия, как естественные, так и гражданские, справедливым наказанием за грехи и приносил покаяние устами своих летописцев, - но помочь злу он был не в силах и не в понятиях. Что же грозило государству, до такой степени распущенному, далее, - при естественном увеличении числа князей! Мелкопоместность, черезполосность, разнобоярщина, однодворчество! Враждебные соседи, некогда усмиренные и покорные, теперь ободрились, и, пользуясь общим расстройством, уже начали угрожать всем окраинам. Одним словом, государственное положение было отчаянное. К утешению должно сказать только то, что при всех междоусобиях, при всех неурядицах, при всех дроблениях, единство Русской земли чувствовалось и сознавалось у всех, - и у князей, и у бояр, и у духовенства, и у летописцев. Вера, язык и единокровие служили к укреплению этого чувства и понятия. И святые отшельники, по пещерам, на столпах, среди пустынь, в монастырях, молились с горькими слезами о спасении отечества... Бог услышит их молитву: государство спасется, но пройдя через огнекровавое испытание, к описанию которого мы теперь и приступаем. ПЕРВОЕ ТАТАРСКОЕ НАШЕСТВИЕ Мы видели, что главным действующим лицом, в первой четверти XII столетия, стал Мстислав Мстиславич Удалой, из рода смоленских князей, который призван был из Новгорода в Галич, где, после смерти знаменитого Романа волынского, сосредоточились действия всего юга. Туда, в 1223 году, явился неожиданно из своих кочевьев, в нынешних Новороссийских степях, тесть Мстислава, старший половецкий хан Котян, в сопровождении своих подручников, - все трепещущие от страха. Никогда не видали половцев в таком смятенном, странном состоянии. И признаков нет прежней дерзости, назойливости, прежнего высокомерия! Тихие, смиренные и униженные, с поклонами и дарами, приходят они к Мстиславу и просят: "Помогите нам, напали на нас сильные враги и разорили нашу землю. Если вы теперь нам не поможете, они придут и к вам и сделают с вами то же. Помогите нам!" "Что случилось с вами? Кто погубил вас? Какие враги?" спрашивает князь и его бояре испуганных беглецов, и не могут получить никакого удовлетворительного ответа. Половцы сами толком ничего не знали, показывали различно, умели описать только свое поражение: "враги их пришли со стороны Каспийского моря, числом их было очень много, храбрость и силу явили они великую, злобы еще больше; лицом они смуглые, глаза у них узкие врозь, губы толстые, плечи широкие, скулы выпуклые, волосы черные. Сначала по предгорию Кавказскому победили они ясов, обезов, касогов. Половцы стали было им в отпор с самым сильным своим князем Юрьем Кончаковичем, и не могли устоять. Многие были побиты, другие загнаны в луку моря, за Дон, за Днепр. Остальные перебрались через вал Половецкий, в Русскую землю..." Вот все, что можно было понять и разобрать из их слов; впрочем, в их голосе, на их лицах, во всем их расстроенном виде, заключалось самое ясное и убедительное доказательство о справедливости жалоб, об опасности положения, о силе врагов. "Но, по крайней мере, как их зовут?" спрашивают русские, удивляясь, в свою очередь, смутным рассказам. "Зовут их татарами" - и вот в первый раз услышалось на Руси зловещее, роковое имя! Мстислав решил созвать русских князей в Киев на совет, для рассуждения об этих новых происшествиях, касающихся всей Русской земли. Понеслись гонцы с повестками во все стороны. Оповещенные князья собрались - Мстислав Романович киевский, с сыном Всеволодом и зятем, Мстислав Святославич черниговский с сыном, Михаил Всеволодович черниговский (будущий мученик), молодой Даниил Романович волынский, Мстислав Немой волынский, Олег курский, и многие другие. Туда прибыли и знатнейшие половцы. Они обходили князей, от одного к другому, кланялись, просили, дарили - коней, верблюдов, буйволов, девок-невольниц. Один из них, Бастей, даже принял христианскую веру. Они употребляли все средства, чтобы привлечь русских к их защите. Котан действовал в особенности на зятя своего Мстислава галицкого, и мудрено ли было воспламенить этого неустрашимого витязя, в котором с годами не угас бранный дух. Его уже и самого волновало любопытство, что это за новые воины, пред которыми все так преклонялось; его самого уже брало нетерпение помериться с ними силой, которой также до сих пор никто не мог противиться - и чудь, и угры, и ляхи, и половцы. А теперь его умоляют о помощи, от него ожидают спасения! Земле Русской предстоят опасности! Надо же предупредить их! Князья долго думали и толковали между собой. Мстислав убедил их на общем совете таким соображением: "Если мы теперь не поможем половцам, то они передадутся татарам и нападут вместе с ними на Русскую землю. Тогда силы будет у них еще больше". Определено было помочь половцам, а так как борьба с врагами лучше в чужой земле, чем в своей, то и решились князья идти им навстречу. Половцы, едва дождавшись этого решения, возрадовались. Перед ними блеснула надежда отомстить за свое поражение. Князья немедля разъехались по своим волостям готовить полки, и по всей Русской земле, свидетельствует ливонский летописец, пронеслось решение - биться с татарами. К великому князю суздальскому послано было известие с просьбой скорее приходить на помощь. К весне снарядились князья. Сборным местом был назначен на Днепре, близ Заруба, остров Варяжский, свидетельствовавший своим именем об удалых набегах первых норманнских витязей. С апреля месяца потянулись туда со всех сторон полки, кто в ладьях, кто на конях, кто пеший. Там собрались киевляне и черниговцы, галичане и волыняне, смольняне и переяславцы, весь Днепр покрылся ладьями, из-под которых не видать было и воды: "Мы переходили реку по ладьям, как по суху", говорит очевидец. А жители Курска, Трубчевска и Путивля пришли конными, все со своими князьями. Слышался уже из Залесской стороны и Василько Константинович, племянник великого князя Юрия, шедший с вспомогательной дружиной ростовской и суздальской. Выгонцы галицкие, в тысяче ладей, приплыли Днестром в море, поднялись в Днепре до порогов и стали у реки Хортицы, на Протолчьем броду, под начальством Юрия Домамирича и Держикрая Володиславича. Половцев прибывало ежедневно. Услышав о походе, они как будто из земли вырастали и стекались со всех сторон, ободренные, испытать еще раз счастья. Все отправились в путь. Лето в тот год было жаркое. Дождей не перепадало ни капли. Солнце палило жестоко. От необыкновенной засухи земля трескалась, леса и болота загорались. Воздух наполнился дымом и смрадом, и мгла прилегала к земле. Вблизи не видать было ничего. Птицы не могли летать. По ночам являлась необыкновенная звезда на западе, пуская лучи не в лицо человеку, а сбоку, как бы к полудню. Она выходила с вечера, после солнечного заката, и сияла ярче других звезд семь дней, а потом на четыре дня оборотила она лучи к востоку и пропала. Между тем, татары, разбившие половцев, медленно двигались вверх по их земле. Услышав о приближении многочисленного русского ополчения, вдали от главной своей силы, они, кажется, усомнились и выслали послов к князьям. "Слышим, что вы поднялись против нас, поверив половцам, но мы не на вас пришли, - мы вашей земля не занимали, ни сел ваших, ни городов ваших; мы пришли на холопей своих, на конюхов, половцев: возьмите с нами мир. Прибегут они к вам, бейте их, а имение их берите себе. Мы знаем, что и вам они причинили много зла". Так говорили послы. А половцы шептали русским князьям другое, побуждая к битве и стараясь всеми силами, чтобы они не соглашались мириться, - и русские князья велели перебить послов, пошли не останавливаясь далее, вниз по Днепру, - судьба их как будто влекла, - и достигли Олешья (против нынешнего Херсона). Татары прислали других послов: "Видим, что вы слушаетесь половцев, вы убили наших послов, идете против нас - идите, а мы опять говорим, что вас не трогаем". Вторых послов князья отпустили. Они шли все далее. Вдруг в стане послышалось, что сторожа завидели впереди татар, которые пришли высматривать русских. Молодой князь Даниил Романович волынский вскочил на коня и понесся вперед - взглянуть, что это за люди. Несколько других молодых князей погнали вслед за ним, увлеченные тем же любопытством "к невиданной рати". Соглядатаи, впрочем, многочисленные, завидев их приближение, с поспешностью скрылись. Впечатление произвели они различное. Одни говорили, что это "простые люди", другие возражали: "Нет, это ратники, добрые вои". Юрий Домамирич твердил, что они стрельцы получше половцев, но молодые князья переспорили всех, и пристали к старшим: "Княже Мстиславе и другий Мстиславе, не стойте! пойдем противу им! Мы их побьем". Мстиславу самому хотелось скорее к делу - столько же пылкий, он послушался молодежи и переправился через Днепр с тысячью человек. Это было во вторник. Бесстрашный, пошел он вперед, по полю Половецкому, встретил сторожей татарских, напал, и разбить их стоило ему одного удара. Его воины угнали множество рогатого скота, который татары водили за собой, так что стало его на всю нашу рать, - и пустились в погоню "секуще". Татары, в бегстве, желая спасти начальника своего Гемябека, засыпали его живого землей, "в кургане Половецком", но русские нашли его. Половцы выпросили пленника себе у Мстислава, и, пылая местью, убили. Первый успех ободрил рать. Все князья переправились через Днепр и поспешили вслед за Мстиславом, который, в жару от первой удачи, шел вперед не останавливаясь и горел желанием сразиться с главной ратью. Девять дней шли они, и достигли реки Калки* - ------- * Ныне Калец, Мариупольского уезда, Херсонской губернии. роковая черта: за ней стояла вся сила татарская. Мстислав, у которого никто не мог оспаривать военачальства, велел Даниилу волынскому с полком своим и некоторыми другими перейти реку, потом перешел сам, послал своего верного слугу, храброго Яруна, с половцами, в сторожах, расположился станом, но не утерпел и поскакал вслед за Яруном. Окинув издали взглядом полки татарские, - Бог знает, как они ему представились, и что за затмение в очах его приключилось, - он повернул коня, и, прискакав к своим, велел немедленно готовиться к бою. А Мстислав киевский и Мстислав черниговский стояли поодаль в своих станах, ничего не зная о том, что битва скоро начнется. Ослепленный витязь, в распре с ними, - старый славянский порок, - не дал им никакой вести, уверенный в победе и желая всю ее славу присвоить одному себе. Даниил ехал впереди, "бе бо дерз и храбр, от главы и до ног не бе в нем порока". С боярами своими, Васильком Гавриловичем и Симеоном Олюевичем, - помянем здесь храбрых, - они первые начали битву. Боярин Василько "сбоден был на первом сступе". Даниил получил удар в грудь, но молодой и сильный, "буести ради", говорит очевидец, не почувствовал раны и не видел, как из нее лилась кровь. Мстислав Немой, увидев его раненого и бьющегося, поспешил к нему на помощь, - он дружен был с его отцом и любил его как сына. Нечего говорить о Мстислав Удалом. Олег курский крепко бился рядом с ним. Татары бежали от мужественных витязей. Казалось - дело пошло счастливо. Ярун с половцами начал тогда биться также на своей стороне, но половцы, - они погубили нашу рать! С робостью ли приступили они к делу, или страх напал на их сердце внезапно, или увидели они невозможность и бесполезность спора, - но только после первой стычки на своем крыле они дрогнули, замешались. Татары наперли крепче с криком и воплем - передние попятили задних, задние крайних, - еще напор, еще удар, - и половцы побежали, побежали всеми своими толпами, прямо на станы наших князей, которые, не зная ничего, еще не успели выстроить все полки. Половцы совершенно смяли их. Никто не понимал, что происходит; никто не знал, что ему предпринять. Крики отчаяния варваров, лишавшихся последней надежды, заглушали все. Они разбежались во все стороны, пешие, конные, с телегами, и произвели общее замешательство. Татары навалились на остальные, еще державшиеся полки, всеми силами; началась сеча злая и лютая, но дух падал, сомнение овладевало, а врагов становилось больше и больше, они стреляли неудержно и пронзали противников. Князья увидели, что стоять им больше нельзя. Храброму Даниилу не стало мочи. Огонь снедал его внутренность. Жажда мучила его, - он повернул коня к реке и припал напиться воды; только тогда он почувствовал свои раны, оглянулся, увидел, что все бежит во все стороны, и побежал с прочими. Бежал и Мстислав галицкий, бежал в первый раз от роду, разумеется, истощив все силы в битве, бежал, вероятно, с горьким чувством своей вины. Татары погнались за ними до Днепра и убили шесть князей: Святослава яневского, Изяслава Ингваревича луцкого, Святослава шумского, Мстислава черниговского, Юрия несвижского. Из бояр Иван Дмитриевич пал еще в первой схватке с двумя своими товарищами. Иные летописи называют Александра Поповича с его слугою Торопом, и Добрынею Рязаничем, златым поясом. До семидесяти витязей русских погибло, и киевлян одних пало до десяти тысяч, из всех воинов спасся едва десятый. Эта злоба и победа над князьями русскими, какой никогда не бывало, от начала Русской земли, говорят летописи, "убийство безчисленное сотворися" 31 мая, в пятницу, на память Св. мученика Ермия. Среди общего бегства и половцы убили многих из наших, иного из-за коня, иного из-за одежды. Мстислав, прибежав к Днепру, переправился и велел уничтожить ладьи, - зажечь и изрубить, - чтобы татарам нельзя было гнаться. Но не все воины, не все князья русские, бежали. Остался один, Мстислав старый, великий князь киевский. Не уведомленный о сражении, он стоял со своим полком на каменной горе над рекой Калкой. Увидев с высоты бегство русских князей, Мстислав не двинулся с места со своим зятем Андреем, и Александром, князем дубровицким; он решил, кажется, принять добровольную смерть за отечество и сохранить честь русского имени, - старший из князей русских. Укрепив свой стан, он три дня с горы бился с татарами, которые напрасно вступали с ним в переговоры, обещая отпустить его за выкуп. Наконец, воевода бродников, племени, нам подданного, поклялся за них в исполнении слова. Князь поверил, и был предан изменником, связанный, с зятем, татарам. Они взяли укрепление и перебили людей. Князей положили под доски, а сами сели сверху обедать, со смехом слушая, дикие варвары, как под досками хрустели их кости, - и "тако ту скончаша князи живот свой". Татары, остервенелые, шли вперед, предавая все огню и мечу. Некоторые жители по дороге выходили к ним навстречу с крестами: пощады не было никому. Дойдя до Новгорода Святополческого, на Днепре, близ Витичева, верстах в ста от Киева, грозные враги вдруг повернули назад и скрылись столь же быстро, как и появились. Никого не осталось, и ничего не стало слышно. Все утихло и успокоилось. Народ образумился. Как будто свирепый вихрь пронесся по пространству, ломая и разрушая все встречное, помрачая зрение. Он пронесся, - и опять воссияло солнце, открылось небо, ожила природа. Что это за люди? Откуда они? Куда ушли? Какой язык у них? Какая вера? Какого они рода? - спрашивали себя русские люди в недоумении, опомнившись после первого переполоха, и не видя перед собой никого более. Все спрашивали друг друга, но ответов никто не знал. Одни толковали, что это прежние печенеги, которые нападали при святом Владимире, другие называли их таурменами, безбожными моавитянами. Книжники рассуждали, что это должны быть те люди, которых загнал Гедеон, что они, верно, пришли из пустыни между востоком и севером, что о них предсказывал и святой Мефодий Патарский: "придти им к скончанию века, и попленить всю землю от востока до Евфрата, и от Тигра до Понтского моря, кроме Ефиопии". "Нет, заключали православные, выслушав ученые речи, Бог один знает, что это за люди, а насылал Он их на нас за грехи наши; обратил же вспять, ожидая нашего покаяния". ПРОДОЛЖЕНИЕ МЕЖДОУСОБИЙ Что же произошло на Руси после этого неожиданного нашествия, упавшего как снег на ее голову, - после такого ужасного поражения почти всех ее сил? Какое впечатление осталось в наших князьях по удалении дикой восточной орды? Собирались ли они где-нибудь толковать о мерах на случай ее возвращения? Подумали ли они о своем настоящем положении? Переменили ли образ своих действий в отношениях друг к другу, в виду угрожающей опасности? Увы! Ничего не изменилось в их взаимных отношениях; ни рассуждений, ни мер, ни совещаний никаких нигде не было. Все пошло по-прежнему, как будто не случилось ничего особенного, как будто никакой опасности извне не грозило им ниоткуда, и все происшедшее они видели только во сне. Они тотчас принялись за прерванные распри, поднимая опущенные в них петли, и междоусобия на всех концах возобновились с прежней горячностью, - в Галиче и на Волыни, в Киеве и Курске, Новгороде и Владимире, Смоленске и Чернигове. В первый же год в Галиче загорелась война между двумя лучшими князьями того времени, близкими родственниками - Мстиславом, который призвал к себе на помощь половцев, и зятем его Даниилом, который имел на своей стороне ляхов. Тогда же, на другой стороне, война началась между Олегом курским и Михаилом черниговским, в которой приняли участие и суздальские князья. За этими войнами поднялся на Волыни спор за Луцк, Пересопницу и Черторижск у Даниила галицкого, которому эти города были завещаны Мстиславом Немым, с соседними князьями - Ярославом Ингваревичем, и племянником покойного, Ростиславом пинским. Галич, среди боярских смут, с вооруженным участием угров, ляхов, половцев и соседних русских князей, переходил несколько раз из рук в руки Даниила и королевича Андрея, потом достался Михаилу черниговскому и сыну его Ростиславу, и, наконец, опять к Даниилу. В Киеве один за другим сменялись князья, также с боем: Владимир Рюрикович, Изяслав Владимирович, Ярослав Всеволодович, Михаил черниговский и его сын Ростислав. Чернигов со своими волостями подвергался нападениям Олега курского, Даниила галицкого, Ярослава переяславского и его племянников, князей ростовского и ярославского. В Новгороде, кроме походов на литву, на чудь, на емь, внутренние смятения не прерывались, и по нескольку раз призываемы были то Михаил черниговский, то Ярослав Всеволодович переяславский, из которых каждый имел своих сторонников между боярами. С этими переменами соединялись и военные действия: были взяты Торжок, Волок Ламский, под угрозой находился Новгород. Псков воевал с литвой, ссорился с Новгородом и начал сговариваться против него с немцами. В Смоленске было кровопролитие после смерти Мстислава Давыдовича, вследствие сопротивления граждан, которые не хотели принять к себе на стол его двоюродного брата Святослава Мстиславича. Владимирские князья, кроме походов на мордву, воевали с Черниговом и Новгородом и начинали враждовать между собой. Вот краткий очерк междоусобий, происходивших в продолжение пятнадцати лет, следовавших за первым нашествием. Мы опишем теперь подробнее галицкие происшествия, на юге, и новгородские, на севере, как самые важные, к которым, более или менее, примыкали все прочие. Главным действующим лицом в Галиче оставался Мстислав Мстиславич Удалой. Но он недолго пережил Калкское поражение: на третий год он скончался, - проведя свое последнее время среди измен, в беспрестанных тревогах, недоумении и горестях. Даниила, своего зятя, он любил от души, - и кто же был достойнее любви его! Это говорил Мстислав на своем смертном одре, как засвидетельствовал и при первом появлении своем в Галиче, отдав за него свою старшую дочь и приняв вместе столько трудов для изгнания иноплеменников. Александр бельзский, ненавидя Даниила, равно как и брата его Василька за "злую ночь", старался всеми силами вредить им. "Зять твой хочет убить тебя, зять твой поваживает на тебя ляхов", - твердил он беспрестанно в уши Мстиславу, представлял доказательства, - и столько же легковерный, как и добродушный, Мстислав поверил было клеветнику и вышел с ратью на Лысую гору для соединения с Александром, - а Даниил призвал ляхов. Началась брань, мужественные Романовичи брали верх, Мстислав вынужден был отступить и вернулся в Галич; на другой год призвал он тестя Котяна с половцами, уцелевшего при Калке, своего верного Владимира Рюриковича, занимавшего киевский стол - как будто собираясь на ляхов, все по совету Александра. Но ему была противна вражда с Даниилом, и он вздумал вдруг решить дело иначе, не прибегая к оружию, не обнажая меча - очной ставкой, на общем сейме соседних князей. Александр, не смея идти на сейм, прислал своего боярина Яна. Мстислав объявил всем князьям, призванным на сейм, о причинах, побуждающих его к войне, и, оборотясь к послу Александрову повторил: "Твоя речь, Яню, что Даниил возводит второе на меня Ляхов". Доказательств не привелось, и клевета Александрова, ложь Янева, обнаружились. Тогда все князья решили, что волость Александра должна быть отдана Даниилу. Но добродушный витязь простил виновного, оставив его спокойно владеть своей волостью, и все князья похвалили его за бескорыстие и братолюбие. Даниил, невинно оболганный, был принят Мстиславом с еще большей любовью, чем прежде. Мстислав почтил его, равно как и дочь свою Анну, дарами великими, и дал ему своего борзого коня актаза, какого тогда нигде не бывало. В Перемиле князья утвердили мир между собою. Это происходило в 1125 году, а в 1126 году он испытал новое огорчение. Жирослав, один из мятежных галицких бояр, выдумал на него басню, будто он хочет уйти в поле и предать всех бояр тестю своему Котяну на погибель; те поверили и бежали в Угорские горы; оттуда прислали они послов к князю спросить о речах Жирослава, а у него и в уме ничего подобного не было. Он поручил духовнику своему Тимофею заверить бояр, что Жирослав оклеветал его перед ними. Тимофей поклялся, и привел всех удалившихся. Мстислав обличил клеветника и изгнал из Галича. Бояре остались, однако же, не расположенными, как прежде, и старались избавиться от князя. Он был со всех сторон окружен изменниками и предателями; был один чистый человек, который любил его от сердца, и которого он любил от сердца, по сходству их нравов и расположений, - и от того старый князь был беспрестанно отвлекаем. Венгерский король Андрей, получив, еще до слуха о татарах, для сына своего Перемышль, вздумал воспользоваться благоприятными для себя обстоятельствами, и, вероятно, подстрекаемый боярами, появился в Галицкой волости, занял Перемышль (откуда сын его перед тем ушел), Звенигород и, наконец, послал рать под Галич. Сам он не пошел туда, боясь смерти, предсказанной ему волхвами, "узревши Галич". Днестр, между тем, разлился, и нельзя было переправиться. Мстислав вышел из города сам против угров, расположенных впереди, но они посмотрели на нас, говорит летописец, и ушли в свои станы к королю. Король обратился к Теребовлю и взял его, потом взял Тихомль, потом пришел под Кременец, под которым убито и ранено было много угров. Мстислав послал к Даниилу боярина Судислава сказать: "Не отступай от меня". Даниил отвечал: "Имею правду в сердце моем". Князь галицкий, убедившись в его преданности, решил идти вперед на короля, который стоял тогда в Звенигороде. Угры вышли навстречу из королевского стана; произошло сражение, и они были разбиты, Мстислав победил, - последняя его победа, - и преследовал беглецов до стана. Сам королевский воевода Мартыниш был убит. Андрей устрашился и поспешил скорее уйти. Даниил и Василько, которые мешали Лешку подать ему помощь, загораживая ему дорогу на Буге, присоединились теперь к Мстиславу и убеждали его преследовать венгерского короля, потому что Андрей вовсе изнемог, а хитрый Судислав, вкравшийся в доверенность к Мстиславу, старался отговорить, не желая гибели королю и возлагая на него свои надежды. Мстислав поддался на обман, и Андрей благополучно выбрался восвояси. Этого было Судиславу мало. Он начал приставать к своему князю, чтобы тот, во избежание новых распрей, отдал по прежнему договору Галич Андрееву сыну с дочерью, с ним уже обрученной: "Галича не можешь ты держать сам, потому что бояре не хотят тебя". Мстислав, напротив, склонялся отдать Галич Даниилу, а бояре его Судислав и Глеб Еремеевич толковали: "Если ты отдашь королевичу, то можешь взять у него назад, когда захочешь, а если отдашь Даниилу, то уже не видать его тебе никогда, потому что галичане желают Даниила". Начались переговоры, и Мстислав предоставил (1127) Галич королевичу Андрею, а себе взял Понизье, или нынешнюю Подолию, и отошел в Торческ. Королевич Андрей с Судиславом водворились в Галиче. Около этого времени Мстислав Немой, который оказал помощь в Калкском побоище храброму Даниилу, умирая, передал ему на руки сына Ивана и завещал ему свою волость, но после смерти Ивана Луцком завладел Ярослав Ингваревич, а Черторижском пиняне. Даниил вскоре добыл Луцк, а о Черторижске послал заслуженного своего тысяцкого, боярина Демьяна, жаловаться тестю: "Не подобает Пинянам держать Черторижска". Мстислав, неизвестно по каким обстоятельствам, видел уже тогда свою ошибку, чувствовал раскаяние и собирался исправить испорченное. Много толковав с Демьяном, добрый князь заключил свою речь к Даниилу следующими словами: "Сыну! Я согрешил, не отдав тебе Галича, но дав иноплеменнику. Обольстил меня льстец Судислав! Но, Бог даст, мы пойдем на них опять, ты со своими полками, а я призову половцев. Если Бог нам поможет, ты возьмешь себе Галич, а я останусь в Понизье. Что же касается до Черторижска, то ты прав". Даниил, получив согласие тестя, пошел на виноватый город и взял его. Между тем, Мстислав, хоть еще не в глубокой старости, разнемогся. Почувствовав приближение смерти, он пожелал видеть Даниила, "жадящу ему видети сына своего Даниила, бе бо имея до него любовь велику в сердце своем". Ему думал он препоручить детей своих и дом свой, - но злонамеренные бояре, особенно Глеб Еремеевич, из зависти не допускали его, - и славный князь галицкий умер один, в Торческе, закончив свою жизнь, исполненную таких тяжелых трудов, таких блистательных подвигов, такой почти постоянной удачи, - самой печальной, безвестной кончиной, оставляя все семейство на произвол судьбы. Счастлив еще: он умер не под игом, - счастлив еще: он умер не рабом, - без мысли, что придут опять татары, - и останутся! Кончина Мстислава имела следствием новые смятения. Соседние князья сдерживались его силой, решительностью и храбростью, и еще более уважением, которое питали к нему все, получив от него или важные услуги, или сильные уроки. Без него они почувствовали себя как бы на воле и принялись за преследование своих личных целей. Поводов и предлогов было много. Успехи Даниила, который занял между тем Понизье, возбуждали их зависть и вместе опасения, чтобы он не пошел по следам своего отца, славного Романа волынского, слишком для всех памятного. Первый выступил против Даниила, великий князь киевский Владимир Рюрикович, вспомнив, что отец его был не только согнан со стола киевского его отцом, но и пострижен в монахи. "Бе бо ему боязнь велика в сердце его". Ростислав пинский, из рода старшего Ярославова сына, Изяслава, "не престаяше клевеща", потому что дети его томились в плену у Даниила. Образовался союз из князей: киевского, черниговского, новгород-северского, пинского, туровского; подговорены угры с королевичем и Судиславом, призваны половцы, и соединенная рать обложила Каменец. Даниил притворился желающим сотворить мир, "переводя ими", то есть князьями, а между тем старался отвлечь от них Котяна, послав просить его: "Отче, измяти войну сию, приими мя в любовь собе". Котян уступил его убеждениям, обошел ратью Галицкую землю и удалился в свои земли. Союзники не могли сделать ничего и отступили от Каменца, а Даниил с Пакославом, воеводой ляхов, "и Олександро с нима", двинулся на Киев. К нему вышли послы от князей киевского и черниговского просить мира, который и был им дан. Покончив так благополучно дела с домашними противниками, Даниил должен был принять участие в польских междоусобиях: Лешко, князь краковский, был убит на сейме. У преемника его Конрада, князя мазовецкого, друга Романовичей, завязались споры, и он просил их помощи. Оставив в Берестье Владимира пинского стеречь землю от ятвягов, Даниил пошел вместе с братом Васильком к Конраду. Все вместе они опустошили волости противников Конрада, и, обогатившись всякой добычей, осадили Калиш (1229). Решено было взять город приступом. Погода не благоприятствовала - лил сильный дождь, "Кондрату же, любящу Русскый бой, и понужающу Ляхы свое", они не хотели идти на город. Наутро Даниил и Василько пошли на штурм одни; по болотистой почве, наполнившейся водой от дождя, трудно было двигаться; жители бросали камни со стен, - и храбрые русские витязи, запалив подъемный мост, должны были вернуться в свой лагерь. Там один из польских военачальников, посланный в обход, заявил: "Кде мы стояли, ту несть воды, ни гребли высокой". Даниил, сев на коня, тотчас отправился осмотреть место, и удостоверился в справедливости показания. Вернувшись, он сказал Конраду: "Если б мы знали про то место, город был бы взят". Конрад просил его возобновить приступ, и он на другой день, послал людей, "теребить" леса с указанной стороны. Жители увидели неизбежную опасность и просили прислать к ним под стены для переговоров Пакослава и Мстивоя. Конрад, не имея доверия к последнему, просил Даниила идти с ними. Даниил отправился переодетый. Жители говорили со стен боярам: "Скажите Конраду, за что он утесняет нас? Разве мы не его люди, не братья ваши? Какая слава будет для Конрада, если Русь заберет нас в полон к себе? Когда Русское знамя разовьется на наших стенах, кому достанется честь? Разве не Романовичам, а Конраду унижение? Мы служим ныне твоему брату, а завтра будем служить тебе: не давай славы Руси и не бери города". Пакослав отвечал: "Конрад рад бы оказать вам милость, но Даниил лют зело есть, не хочет отойти прочь, не прием града. Вот он здесь, заключил Пакослав рассмеявшись, говорите с ним". Даниил толкнул его оскепищем, и, также засмеявшись, снял с себя шлем. Граждане закричали: "Имей службу нашу, молимся, сотвори мир". Начавшиеся переговоры продолжались долго. Даниил взял у них двух талей и вернулся с известиями к Конраду, который и заключил мир. Русь и ляхи поклялись между прочим не воевать, в случае усобицы, ляхам русской челяди (т. е. не брать людей в плен), а руси - лядской. Даниил и Василько, подав важную помощь Конраду, возвратились с великой славой в свои княжества: ни один русский князь, по замечанию летописца, кроме Владимира Святого, не заходил так глубоко в Ляшскую землю, как они. После возвращения Даниила галичане прислали звать его к себе: "Судислав ушел в Понизье, и королевич остался один - иди скорее". Даниил отрядил тысяцкого Демьяна против Судислава, а сам, с малой дружиной, отправился в Галич и подступил к городу, который затворился. Даниил занял под городом двор Судислава, где найдено было множество всякого корма, вина и овощей, а потом перешел на другую сторону Днестра. Судислав, между тем, не устоявший перед Демьяном, прибежал в город. Галичане и угры выехали на лед и стреляли по воинам Данииловым, а к вечеру, когда лед вдруг тронулся, и река наводнилась, зажгли мост по совету лихого Семьюнка, "подобнаго лисице чермности ради", и вернулись в город. Зато к Даниилу, к великой его радости, тогда примкнул Демьян со многими галицкими боярами, вернувшись из похода на Судислава. Забота была теперь только о том, как перейти Днестр; Даниил поскакал к мосту и к своему удовольствию увидел, что огонь погас. Наутро подоспел к нему Владимир Ингваревич, и они перешли на другой берег реки, окружили город со всех сторон. Осажденные изнемогли и сдались. Даниил отпустил королевича, поминая любовь отца его, и проводил его до Днестра. С ним отправился и наставник его Судислав. Граждане бросали в него камнями, восклицая: "Изыди из града, мятежниче земли". Но Судислав не успокоился, и, прибыв в Венгрию вместе с королевичем, начал приставать к Андрею и его детям: "Идите на Галич и занимайте Русскую землю: если не пойдете теперь, то после вам не сладить будет с нею". Король послушался и дал старшему своему сыну Беле сильное войско с присоединением Бегобарсовых половцев. С великими затруднениями, по причине дождей, перешли они Карпатские горы, и, уже изнеможденные, осадили Галич, где начальствовал верный Демьян. Даниил привел ляхов и половцев Котяновых, осаждающие не могли сделать ничего и вынуждены были думать о своем спасении. Они выбрали другую дорогу к Пруту за горы. Множество их погибло - одни убиты, другие взяты в плен, многие утонули, и "Днестр сыграл Уграм злую игру". Опасность со стороны угров миновала, но Даниилу было еще далеко до покоя. Александр бельзский продолжал "строить ковы втайне", и под его руководством неугомонные бояре составили заговор (1230). Они уже сговорились зажечь дворец, как Василько нечаянно вышел оттуда и обнажил, шутя, свой меч на слугу короля, который зачем-то оставался в Галиче и принадлежал, видно, к числу заговорщиков - они испугались, подумав, что умысел их открыт, и разбежались. У князей же еще не было никакого подозрения: Василько поехал по своему делу во Владимир, а Даниила пригласил к себе на пир в Вишню боярин Филипп. Уже на дороге нагнал князя посол от тысяцкого Демьяна: "Берегися, пир зол уготован, тебя убить хотят". Даниил вернулся, велел Васильку идти на Александра, а Ивана Михайловича послал за Молибоговичами, участвовавшими в заговоре, как было узнано. Василько взял Бельз, откуда Александр бежал в Перемышль к своим приятелям. Из заговорщиков было схвачено 26 человек, которые получили прощение, но неуличенных оставалось еще много, и дерзость их доходила до того, что один на пиру облил лицо Даниила из чаши, - и то он должен был перенести. Надо было идти на Перемышль, где гнездилась измена. У Даниила были только 18 отроков с тысяцким Демьяном. Он созвал вече (1231) и спросил людей: "Хотите ли быть мне верными, и пойдете ли со мною на врагов моих?" Все отвечали в один голос: "Мы верны Богу и тебе, господину нашему". Сотский Микула прибавил: "Господине, не погнетши пчел, меду не есть". Даниил выступил, по пути примкнул к нему Мирослав. Подошли якобы на помощь и неверные, "творя втайне совет лютый". Но Бог помогал Даниилу: он смело подступил к Перемышлю. Александр "не стерпев" убежал, и оставил все свое имение. Неверный Володислав Юрьевич послан был преследовать его, но, в заговоре с ним, допустил его пробраться до Санока, ворот угорских. В погоне "сбоден" был некто Шелв, славный своей храбростью, и "в великой чести" скончался. Александр прибыл в угры. Там, с изменником Судиславом, непримиримым врагом Даниила, он уговорил короля опять идти на Галич, и король пошел, с обоими своими сыновьями, Белой и Андреем, собрав многочисленное войско. Настоящий поход был для него счастливее, и несчастнее для Даниила. Началось с осады Ярославля. Там начальствовали оставленные Даниилом бояре - Давыд Вышатич и Василий Гаврилович. Целый день, до захода солнца, продолжалась битва, и угры не могли взять города. Теща Давыдова, Нездиловая, была дружна с Судиславом, будучи кормилицей у него или у его сына, и он называл ее матерью; она убедила Давыда предать город, за невозможностью якобы удержать его. Напрасно товарищ его Василий просил: "Не погубим чести князя своего, - эти вои не могут отнять у нас город". Чак, видя угорские полки, подтверждал это мнение: "Не могут вас уже прияти, ибо вельми суть биени". Но Давыд настоял на своем и сдал город, выговорив право отойти со своими воинами. От Ярославля король пошел к Галичу. Бояре, один за другим, покидали Даниила, воевавшего тогда около Буска, и переходили в угорский стан. И Галич был взят. Королю мало было и этого: он пошел к Данииловой отчине, Владимиру. Увидев этот город, он удивился и сказал: "Такого города нет и в немецких странах". Воины стояли по стенам, и щиты их, оружие, блестели как солнце. Боярин Мирослав, до сих пор верный слуга, дядька Романовичей, спасший Даниила еще младенцем на седле своем, при покушении Игоревичей взять Владимир, отдал теперь город уграм без сопротивления. "Иногда же храбру ему сущу, Богу ведать, тогда бо смутися умом" он заключил с королем мир без совета со своими князьями и уступил ему Бельз и Червен, куда король и посадил тогда же Александра. В Галиче на столе он оставил своего сына, и победителем отошел за Карпатские горы домой в угры. Романовичи были сильно поражены. Они упрекали Мирослава, что тот сдал город имея много воинов. Старый воевода отпирался, впрочем, от уступки Червена, - но эти пререкания не приносили, разумеется, уже никакой пользы. Смелые братья, однако же, не унывали, и принимали свои меры, чтобы вернуть себе отнятое и прогнать угров. Но им добавилась новая забота. Великий князь киевский Владимир Рюрикович попросил у них помощи против Михаила черниговского, грозившего ему войной. Даниил пошел и помирил противников. Город Торческ, полученный за труды, он уступил своим шуринам Мстиславичам: "Держите за добродеянье отца вашего". Между тем, на него к Белобережью шел королевич Андрей из Галича, вероятно, по предварительному договору с уграми. Владислав, отошедший из Киева от Даниила, разбил угорские полки, им встреченные. Даниил, получив это известие, пустился вслед за ними и нагнал их у Шумска. Угры остановились, принимая сражение. Данииловы воины были на горах; угры под горою. Бояре Данииловы не советовали ему сходить с гор. "Кто медлит на брань, тот трус, "страшливу душу" имеет", отвечал он и велел воинам спускаться. В происшедшем сражении Даниил оказал великую храбрость: копье его, вонзенное в неприятеля, сломалось, он обнажил меч и, осмотревшись кругом, увидел стяг Василька. У Василька вся сулица была в крови, и оскепище иссечено "от ударенья мечевого". Даниил поспешил на помощь к брату, рубя направо и налево, поражая многих. Братья много трудились. Тысяцкий Демьян и дядька, старый Мирослав, принимали деятельное участие в сражении, которое несколько раз обращалось в пользу то той, то другой стороны, но было, наконец, выиграно Даниилом. Угры бежали с королевичем в Галич. Эта победа Даниила имела ту пользу, что Александр бельзский, свидетель успехов Романовичей и слабости королевича, перешел на их сторону, говоря: "Не лепо ми есть быти, кроме ваю", и они, приняв его с любовью, пошли вместе на Плеснеск, который держали Арбузовичи, и захватили богатую добычу. Дела Даниила поправлялись (1232). Королевич выпросил у отца новое вспомогательное войско с Данишем. Даниил отправился в Киев, вызвал половцев, привлек к себе враждебного ему дотоле Изяслава Владимировича и взял с него клятву, как и с великого князя киевского Владимира Рюриковича. Королевич с Данишем уже шли на Владимир. Союзники выступили против Даниша, но Изяслав тотчас изменил, ограбил волости около Тихомля и ушел. Противники сошлись под Перемилем и бились "о мост". Угры были разбиты, и, бросив свои пороки, вернулись в Галич. Даниил и Владимир пошли за ними. В Бужске присоединились к ним Василько и Александр. Там было совещание, после которого Владимир и Котян отошли домой (1234). В следующем году (1234) Глеб Еремеевич, один из значительнейших бояр галицких, передался Даниилу, увидев, верно, улучшение его положения. Братья пошли вперед к Галичу. Большая часть жителей встретила их с радостью. Они заняли многие города и раздали их держать своим боярам и воеводам, потом приступили к самому Галичу, остановившись на левом берегу Днепра. Девять недель продолжалась осада, в ожидании, когда станет лед, и можно будет по льду переправиться через реку. Королевич с Судиславом и Данишем изнемогали от голода. Судислав ухитрился отвлечь Александра от союза. "Отойди от брата, послал сказать ему, я дам тебе Галич", - и Александр, как прежде Изяслав, ушел из стана. Но эта измена не помогла осажденным. Королевич внезапно умер, может быть, вследствие нужды или возникших болезней, - и с его смертью все дело решилось окончательно в пользу Даниила. Бояре галицкие прислали за ним Семьюнка Чермного, и он занял Галич в четвертый раз. Судислав ушел в угры, вероятно, с телом умершего королевича. Весною (1233) Александр "убояся злаго своего сотворения", обратился к тестю в Киев. Даниил погнался за ним со своими воинами. Три дня и три ночи сряду не спали они, и, наконец, настигли Александра в Полоном, на Хоморском лугу и взяли в плен, в котором, вероятно, он и умер. Бельз присоединен был к Владимирскому княжеству. Великий князь киевский Владимир Рюрикович прислал к Даниилу в Галич сына Ростислава "и прия с ним братство и любовь велику", но Михаил черниговский, равно как и Изяслав Владимирович, не переставали враждовать с ними обоими. Владимиру понадобилась помощь. Даниил отправил в Киев Глеба Еремеевича и Мирослава, но Владимир звал его самого: "Помози мне, брате". Даниил, зная его любовь, спешно собрал полки и пошел. Вместе они отразили Михаила, подступившего под Киев, опустошили его волости по Десне, заняли города Хоробор, Сосницу, Сновск. Под Черниговом произошел лютый бой. Такой таран был поставлен, что "метал на полтора перестрела камни, четырем человекам едва в подъем". На стол в Чернигове был посажен Мстислав Глебович, двоюродный брат Михаила, помогавший союзникам. Воины Данииловы устали, воюя от Крещения до Вознесения, и князь галицкий спешил на отдых домой. Между тем, прошел слух, что Михаил и Изяслав ведут половцев на Киев и уже вступили на Русскую землю. Владимир с Мирославом убедили Даниила, после многих его отказов, идти к ним навстречу. Полки сблизились с половцами около Звенигорода. Только тогда была опознана вражеская сила, и Владимир, вместе с Мирославом, вопреки прежнему своему мнению, подали новый голос отступить. Даниил воспротивился и сказал им: "Я не хотел идти вперед и говорил, что нельзя усталым воям идти на здоровых и целых; вы настояли, и я пошел, - теперь отступать я не хочу. Если воин вышел на брань, то должен или победить, или умереть. Нечего робеть, пойдем вперед". Русские были разбиты. Под Даниилом убит его гнедой конь. Владимир и Ярослав взяты в плен в Торческе, по указанию безбожного Григория Васильевича и Молибоговичей, Изяслав занял Киев. Даниил спасся бегством в Галич, где застал Василька с его полком. Борис межибожский, советом Доброслава и Сбыслава, дал знать ему ложно, будто Изяслав с половцами идет на Владимир. Он послал туда Василька и остался один в Галиче, но услышав вскоре, что бояре, по своему обычаю, строят против него козни, и ему грозит гибель, должен был оставить город и отправился к уграм. Михаил, шедший по следам его, занял Галич. Напрасно зимой Василько тревожил его, напрасно Даниил, вернувшись из угор, действовал со своей стороны - они ничего не могли сделать и вернулись по домам. Зато галичане повоевали по Хомору и пошли на Каменец, со всеми болоховскими князьями. Много пограбив, они возвращались в Галич, но были настигнуты боярами Данииловыми из Каменца и торками, присланными на помощь от Владимира киевского, который выкупился из плена половецкого. Пленники приведены были к князю во Владимир. Летом Михаил и Изяслав потребовали с угрозой их освобождения: "Отдай нашу братью, не то придем на тебя войною". Действительно, они призвали на Даниила половцев, некоторых русских князей и ляхов с Конрадом мазовецким, позабывшим услуги, оказанные ему Романовичами. Остановившись на месте нынешнего Холма, Конрад послал воевать к Червену, где его встретили Васильковы воины, пленили лядских бояр и привели в Городок к Даниилу. Михаил тогда стоял на Подгорье, ожидая Изяслава с половцами и думая потом снестись с Конрадом. Половцы пришли, но отказались идти на Даниила, повоевали Галицкую землю и вернулись домой. Услышав это, Михаил должен был без успеха спешить в Галич, а Конрад в ляхи, причем в Вепре потонуло множество его воинов. Летом ободренные Романовичи приходили на Галич, но не могли отнять его у Михаила и Ростислава, у которых было много угров, - и только повоевали около Звенигорода. Весной (1236) они собрались на ятвягов, но должны были остановиться из-за разлития рек. Потом пустились на рыцарей, призванных Конрадом мазовецким против языческих пруссов. "Нелепо есть держати нашей отчины крыжевником Тепличем, рекомым Соломоничем". Так называл Даниил рыцарей Немецкого ордена, поселенных на русском рубеже, смешивая их с тамплиерами или рыцарями храма. Романовичи взяли их город, пленили старейшину Бруна со множеством воинов, и воротились во Владимир. Отдохнув, они опять двинулись на Галич, и на этот раз Михаил вынужден был просить у них мира, уступив Даниилу Перемышль. В отмщение Конраду за его измену, Даниил навел тогда на него Миндовга из Литвы и Изяслава из Новгорода. Король венгерский, вознамерившись венчаться на царство, пригласил Романовичей к себе "на честь". Венгерские летописи говорят, что Даниил, участвуя в совершении торжественных обрядов, вел его коня в знак подданства, но это унижение невероятно, потому что Даниил, тогда достаточно сильный, не имел нужды в его покровительстве. В уграх услышал он о притеснениях императором Фридрихом австрийского герцога и хотел, неутомимый, идти к нему с братом на помощь, но король не дал на то своего согласия. Романовичи возвратились во Владимир, не переставая думать о походе на Галич. Вот какое смятение господствовало на нашем юге и западе! Рассмотрим теперь север и восток. Новгород, угрожаемый немцами и литвой, никак не мог ужиться со своими князьями, из которых к каждому приставали те и другие бояре, и тем прибавляли смуты, ссорясь еще между собой, вовлекая и народ в свои ссоры. В 1224 г. сын великого князя владимирского Всеволод уехал ночью тайком из Новгорода со всем двором своим, по неудовольствию на некоторых бояр, и сел в Торжке. К нему пришел, по предварительному, видно, уговору, отец великого князя Георгий со своими полками, брат его Ярослав, Василько с ростовцами, Михаил с черниговцами. Новгородцы прислали к великому князю двух мужей со словами: "Княже, пусти к нам дитя, а сам иди с Торжку". Георгий отвечал: "Выдайте мне Якима Ивановича, Никифора Тудоровича, Ивана Тимошкинича, Вячка, Ивача, Радка, - не выдадите, а я поил коней Тверцою, напою и Волховым". Новгородцы "скопили всю волость около города, доспели острог" и послали к великому князю Полюда Вячеслава Прокшинича, Ивана Ярышевича, с ответом: "Княже, кланяемся тебе; а братьи своей не выдаем; крови не проливай, а впрочем - твой меч, а наши головы". На путях поставили они сторожевые отряды, везде устроили тверди, решившись умереть за святую Софию с поездником Иваном Дмитриевичем. Георгий предложил им в князья шурина своего, князя Михаила черниговского. Они согласились, и должны были заплатить еще семь тысяч гривен новых. Михаилом (1228) новгородцы были очень довольны, но он оставался у них недолго. Выправив сам товар, захваченный Георгием в Торжке и по волости, объявил им, что не может у них оставаться более, и предлагал им торговать в Чернигове как у себя дома. Убеждения их не помогли, и они, скрепя сердце, послали опять за Ярославом Всеволодовичем в Переяславль. Ярослав, не доходя до Новгорода, повернулся со своей дружиной и торопецким князем Давыдом на литву, которая приходила перед тем грабить Новоторжские волости. Ярослав отбил у них всю добычу на Усвяте; причем пало их до двух тысяч. Новгородцы не присылали от себя подмоги. Ярослав (1226) не затаил, однако же, гнева на них за то, ходил с успехом на емь (1227), которая, в свою очередь, отплатила набегами по Ладожскому озеру и опустошила по берегам его Исады и Олонес (1228). Ладожский посадник, не дождавшись новгородцев, сразился с ними и отбил добычу. Они просили мира, и, не получив, перебили пленников, побросали лодки, разбежались по лесам, где их перебили ижоряне и корелы до двух тысяч, "а то все мертво!" Новгородцы стояли несколько дней на Неве, сотворили вече и хотели убить за что-то боярина Судимира, которого спас в своем насаде Ярослав. Ярослав пошел во Псков с посадником Иванком и тысяцким Вячеславом, но псковитяне заперлись в городе и не пустили его к себе, прослышав, что князь везет оковы и хочет оковать лучших мужей: он постоял на Дубровне и должен был вернуться в Новгород, где созвал вече на владычнем дворе и пожаловался: "Я не мыслил никакого груба на псковичей, и вез им дары в коробах, паволоки и овощи, а они меня обесчестили!" Тогда же привел он полки из Переяславля. Воины, приведенные Ярославом, расположились шатрами около городища и по дворам в Славне, отчего на торгу все вздорожало: хлеб, мясо, рыба. Хлеб продавался по две куны, кадь ржаной муки по три гривны, пшено по семи гривен. Князь говорил, что хочет идти на Ригу, а общее мнение было то, что он, раздраженный, собирается опять на Псков, о чем новгородцы их и предупредили. Псковичи, услышав о сборах Ярослава, заключили мир с Ригой "выложивше Новогородцев: то вы, сказали они, а то Новгородцы; нам ненадобе", то есть, до ваших отношений между собой нам дела нет. "Если пойдут на нас, то вы помогайте нам". Немцы согласились, взяв сорок мужей "в тальбу". Ярослав послал Мишу звать псковичей: "Выдайте, кто меня вам обадил, и идите со мною в путь. Я не мыслил никакого зла на вас". Псковичи прислали к нему Гречина: "Княже, кланяемся тебе и братьям Новогородцам, на путь нейдем, и братьи своей не выдаем, а с Рижанами мы взяли мир. К Колываню вы ходили, серебро получили, а правды не сотворили, ушли в Новгород не взяв города, а в Кеси также, в Медвежьей голове также. За то наши братья избиты на озере, другие уведены в плен. Вы раздразнили врагов, да и прочь. Думаете ли идти на нас, мы против вас со Святою Богородицею и с поклоном. Ступайте, иссеките нас, жен и детей возьмите себе в плен, а не лучше погании, - кланяемся". Новгородцы также отказались: "Мы без братьи своей Псковичей на Ригу не пойдем, а тебе кланяемся". Ярослав никак не мог их уговорить и должен был отпустить свои полки домой. Тогда и псковичи отпустили призванных немцев, чудь, летголу, ливь, а сторонников Ярослава выгнали из города: "Идите к вашему князю, вы нам не братья". Ярослав в досаде ушел из Новгорода со своей супругой, но, не желая упустить из рук прибыльное княжество, оставил там двух своих сыновей, Федора и Александра, с Федором Даниловичем и тиуном Якимом. К пущему горю настало в Новгороде ненастье; дождь шел день и ночь, и от Госпожина дня до Николина не видели жители ни одного светлого дня. Народ приписал это бедствие архиепископу Арсению, который подкупил будто князя, отстранив Антония, заключившегося в Хутынском монастыре. Созвали вече на Ярославовом дворе, вытолкали архиепископа за ворота, и он насилу спасся в церкви Св. Софии. На другой день пошли на Хутино, взяли оттуда больного Антония и ввели на владычен двор, приставив к нему двоих мужей; потом во оружии пошли с веча на тысяцкого Вячеслава, разграбили двор его и многих других сановников за то, что они наводят будто князя на зло. Липенского старосту хотели повесить, и он едва спасся на двор к князю, а жена его попала им в руки. Тогда же отнято тысяцкое у Вячеслава и отдано Борису Негочевичу, а князю Ярославу дано знать: "Приезжай к нам, забожничье (налог церковный) отложи, судей по волости не рассылай, и клянись нам на всей воле нашей и на всех грамотах Ярославовых, ты наш князь, или ты себе, а мы себе". В ответ на это требование князь велел сыновьям своим, вместе с их приставниками, оставить Новгород, и они удалились ночью сыропустной недели во вторник (1229). Новгородцы говорили: "Мы их не гнали и князю никакого зла не сотворили; мы свою братью только казнили. Он, видно, задумал лихо на Святую Софию, Бог с ним, мы себе князя промыслим". Поклялись все быть за один, и послали в Чернигов Хота Станимировича и Гаврилу с Лубяницы, которых не пропустил князь смоленский по научению Ярослава. Михаил, однако же, был тогда в Брыне с сыном, узнал о желании новгородцев и поспешил в Торжок на вербницу, а в Новгород прибыл под конец Фоминой недели. Новгородцы были довольны, и Михаил поцеловал крест на всей воле новгородской и на всех грамотах Ярослава. Он дал свободу смердам на пять лет не платить дани; кто сбежал в чужую землю, тому платить, кто где живет, по уставу прежних князей. На Ярославовых любимцах и на городищанах новгородцы взяли много кун, но дворов их не грабили, и определили собранное на великий мост, отняли посадничество у Иванка Дмитриевича и дали Внезду Водовику. Иванко был послан в Торжок, но новоторжцы его не приняли, и он ушел к Ярославу, с которым вражда не прекратилась, ибо он не хотел отказаться от Новгорода. Между тем, архиепископ Антоний, больной и немощный, не мог управлять церковными делами. Михаил сказал новгородцам: "Нелепо быть городу без владыки. Выберите, кого вам угодно". Одни указывали на Иосафа, епископа волынского, другие на какого-то грека, многие на диакона Спиридона при церкви Св. Георгия. Князь подал совет положить три жребия на святую трапезу: "Изволи Бог служителя себе и пастуха словесных овец Новугороду и всей области его". Княжич Ростислав вынул жребий - Спиридонов. К Ярославу послал он Нездилу Прокшинича и Иванка Тудорковича с речами: "Отступись Волока, вороти, что ты силою зашел Новогородскаго, и поцелуй на том крест". Ярослав отвечал: "Волока не отступаю и креста не целую: вы себе, а я себе", и продержал послов у себя все лето. Михаил между тем уехал в Чернигов, и оставил в Новгороде сына Ростислава. Взяв с собой несколько нарочитых мужей новгородских он сказал: "Дай Бог исправить мне всю правду Новогородскую и принять от вас сына моего". Литва набегала на волости Серегерские; новгородцы нагнали ее и отбили добычу. В 1230 г. Михаил приезжал в Новгород, но оставался короткое время, обещаясь на Воздвиженье сесть на коня и идти на Ярослава; тогда же он совершил постриги своему сыну Ростиславу. Архиепископ Спиридон обрезал отроку волосы во храме Св. Софии. Ярослав собирался на войну. Во Владимир явилось тогда посольство к великому князю Георгию - митрополит Кирилл, Порфирий, епископ черниговский, и боярин Владимира Рюриковича киевского, просить великого князя о примирении брата его Ярослава с Михаилом черниговским. Послы приняты были с честью, и мир обещан. В нынешнее отсутствие Михайлове новгородцы возмутились еще сильнее, чем прежде. Степан Твердиславич рассорился с посадником Водовиком; кажется, Водовик был представителем партии Михайловой, а Степан Ярославовой. Его сторону принял Иванко Тимошкинич, которого избили парубки посадничьи. На другой день созвано было вече против посадника на Ярославле дворе, и двор его был разграблен. Он, со своей стороны, вместе с Семеном Борисовичем, поднял весь город на Иванка и на Якима Влунковича. Яким бежал к Ярославу, Иванко был убит и брошен в Волхов. Был убит еще Волос Блуткинич. Много дворов было разграблено с веча, другие сожжены. Зимою, 8-го декабря, в воскресенье, посадник Водовик отъехал в Торжок с княжичем Ростиславом. На другой день поутру был убит Семен Борисович, сторонник Михаилов, и жена его захвачена, двор и села разграблены, также двор и села Водовиковы и его сторонников, Бориса тысяцкого и проч., которые все убежали к Михаилу в Чернигов. Имение их разделено. Одолевшая сторона показала путь и Ростиславу из Торжка в Чернигов: "Поди прочь - отец твой обещался и крест целовал сесть на конь на войну со Вздвиженья, а вот уже Николин день настал. Крестное целование с нас снимается. Мы промыслим себе князя", и послали за Ярославом. Ярослав спешно приехал в Новгород, 30 декабря, и целовал крест на всех грамотах Ярославлих. 1230 год и начало 1231 были тяжелы для новгородцев во всех отношениях, особенно вследствие голода и мора, о которых будем говорить ниже. Ярослав пробыл только две недели в Новгороде, и, оставив опять двух своих сыновей, Федора и Александра, уехал в Переяславль. На осень Ярослав ходил ратью на Михаила, который, несмотря на недавно заключенный мир, принимал к себе новгородских беглецов. Ярославу сопутствовали племянники, Константиновичи. Они пожгли Шеренск и осадили Мосальск. На следующий год пришли из Чернигова (1232) сторонники Михаила: Борис Негочевич, Петр Володикович, Глеб, Семенов брат, Миша, с подговоренным ими князем Святославом трубчевским. Они думали восстановить свою сторону в Новгороде. В Буице, селе Св. Георгия, на средоговение, князь увидел ложь и несостоятельность их намерения и оставил их, но они явились в Пскове, схватили и заковали посадника Ярослава - Вячеслава. В Новгороде, где князя не было, началось смятение. Он поспешил приехать, засадил случившихся там псковичей в гриднице на городище и послал в Псков с требованием: "Мужа моего пустите, а тем покажите путь, откуда пришли". Псковичи не соглашались и стояли за них крепко. "Пришли к нам их жены, отвечали они, и товар их, и мы отпустим Вячеслава, а не то - вы себе, а мы тебе". И так прошло все лето без мира. Князь не пустил к ним гостей, и они покупали соль по 7 гривен за берковец. Тогда они смирились и отпустили Вячеслава, а князь отпустил к ним Борисовую, Глебовую, Мишную, но мира не дал. На зиму пришли псковичи и поклонились: "Ты наш князь, дай нам сына Федора". Ярослав сына не дал, а дал шурина Георгия. Они взяли его и указали путь Борисовой чади с женами. Изгнанники отправились в Медвежью голову. В 1233 г. Борисова чадь заняла Изборск с немцами и Ярославом, сыном бывшего псковского князя Владимира Мстиславича. Псковичи оступили их, пленили и отвели к князю Ярославу, который отослал их окованных в заточение в Переяславль. Он готовился играть свадьбу старшего сына своего Феодора в Новгороде, - все приготовления были сделаны, - как тот внезапно скончался и был похоронен в монастыре Св. Георгия. Князь удалился в свой город, а немцы в его отсутствие захватили в Тесове Кирила Синкинича, которого князь по возвращении выправил, приведя с собой множество полков. Он пошел на Юрьев (1234), разорил окрестности и разбил немцев, пришедших из Юрьева и Медвежьей головы, которые ему поклонились. Зато литва захватила Русу до самого торга. Рушане поднялись - засада, огнищане, гридьба, купцы и гости, выгнали их из посада и сразились на поле. Литва была побита и отошла на Клин. Ярослав, услышав об этом нападении, сел в насад и пустился по Ловоти. Другие последовали на конях. Под Моровийском у лодейников недостало хлеба, и князь отпустил их в город, а сам пошел с конниками, и настиг литву в Торопецкой волости на Дубравне. Произошла битва. Бог помог Ярославу одержать победу над погаными, и он отнял у них 300 коней и весь захваченный товар. Литовцев много пало на месте, а остальные побросали оружие и щиты и разбежались по лесам. Из новгородцев убито десять мужей: Федя Якунович, тысяцкий, Гаврило щитник, Нежило серебреник, Гостилец с Козмодемьянской улицы, Федор Ум, княжой детский, другой городищанин и проч. Ярослав Всеволодович ушел из Новгорода (1236) Киеву на стол, взяв с собой лучших новгородцев сто мужей, Судимира из Славна, Якима Влунковича, Косту Вячеславича, и проч., которых через неделю отпустил всех из Киева, одарив помногу. В Новгороде оставлен сын Александр. В 1237 году был общий поход на литву - немцы, рижане, чудь, новгородцы. Псковичи послали от себя 200 человек. Они все были разбиты, и едва десятая часть спаслась домой. Во Владимире, значительно ослабленном сражением при Липице и потом междоусобием после кончины великого князя Константина Всеволодовича, на некоторое время водворилось спокойствие. Жители утешены были пренесением мощей Св. Авраамия, замученного в 1229 г. в Великом Болгарском городе. Это был, говорит Суздальский летописец, человек иного языка, нерусского, но христианин, богатый, торговавший, "гостешбу дея" по разным городам. Болгары убеждали его много времени, "ласканьем и прещеньем", отступиться от Христа и христианской веры. Он не слушал их, "изволи паче умереть за Христа", оставил свое имение, подвергся мукам и был усечен 1-го апреля. Русские, торговавшие в Болгарии, сохранили тело его в гробу, хотя он был иноплеменник, и, вероятно, не православного исповедания, и принесли во Владимир, что приносит большую честь их терпимости, - и православию. Великий князь Георгий, с княгиней и детьми, епископ Митрофан, со всем клиросом и игуменами, и все люди, со свечами, встретили святые мощи за версту от города. Положен Авраамий был с великой честью в монастыре великой княгини Всеволожей, любимой матери великого князя Георгия. Начинались новые распри, и "Ярослав усумнеся брата своего Юргя, слушая некоих льсти, и отлучи от Юргя Константиновича три: Василька, Всеволода и Володимера, мысляшет противиться Юргю брату своему", - который некогда, жертвуя собой, помогал ему, но великий князь успел на время примирить вражду. Это было в 1229 году. ВТОРОЕ НАШЕСТВИЕ И в этом самом году пронесся опять слух о татарах, показавшихся на границах Азии, в окрестностях реки Яика или Урала, - и все сердца вздрогнули на Руси, почуя новую беду. Сторожа болгарские, сколько их осталось там от избиения вместе с половцами и саксинцами, племени, вероятно, киргизского, прибежали снизу домой известить о собирающихся на Востоке тучах. Само небо необыкновенными чудесными знамениями как будто предвещало идущую в них грозу. 1230 года, 10-го мая, в пятницу, на пятой неделе по пасхе, в Новгороде, рано поутру солнце "являлось о трех углах яко коврига, потом мнеи (менее) бысть аки звезда, тако и погибе (пропало), потом мало опять взиде в своем чину". Через четыре дня, "в торгов год (в час торга)", солнце начало умаляться "зрящим всем людям и осталось его мало, и сделалось, аки месяц три для (в меру месяца трехдневного)", потом начало опять полниться, и многие думали, что месяц "идуще через небо", потому что тогда было межимесячье, а другие думали, что солнце идет назад, от того, что малые облака, кучей, быстро бежали на солнце с северной стороны на южную. В Киеве, в тот же день и час, рассказывали очевидцы, бывшие там, было и еще того грознее: солнце стало месяцем, явились около него с обеих сторон столпы красные, зеленые, синие, и огнь с небеси облаком великим опустился на Лыбедь - люди все отчаялись своей жизни, думали, что наступает кончина, целовались, прося друг у друга прощения, плакали горько, молились Богу со слезами; "и милостью своей Бог преведе страшный тот огнь через весь город без пакости (без вреда)". Накануне, 3 мая, было повсеместное землетрясение. В Киеве Печерская церковь расступилась на четыре части - во время обедни, когда митрополит Кирилл, великий князь Владимир с боярами, и множество народу там находились, празднуя память Св. отца Феодосия; в трапезнице уготованный корм и питье, столы, скамьи, разбиты были падавшими сверху из потолка каменьями. В Переяславле Русская церковь Св. Михаила расселась надвое, и упал свод с кровлей трех камор. Во Владимире Залесском, говорит летописец, иконы подвиглись по стенам, и паникадила со свечами поколебались. Люди изумились "мняхутся тако, яко голова обои шла коего их". "То же братья, говорит новгородский летописец, не на добро, но на зло, грех деля наших, Бог нам знамения кажет, да быхом ся покаяли от грех наших. Колику Бог, прибавляет он, наведе на ны смерть той весны, да то мы видяще, не разумехом своея погибели, но скорейши быхом на зло", - и предлагает описание страшного голода в Новгороде, и следовавшего за ним мора. На Воздвиженье мороз избил весь хлеб, и он вздорожал еще больше прежнего. Хлеб продавался по 8 кун, кадь ржи по 2 гривны, а на дворах по 25, пшеница по 40 гривен, пшено по 30, овес по 13. Жители расходились по чужим сторонам. За голодом следовал мор. Трупы валялись по всем улицам, Архиепископ Спиридон построил скудельницу в яме, на Прусской улице, и приставил к ней мужа благого и смиренного Станилу, веля свозить сюда на конях мертвецов со всего города. В короткое время навезено было 3030. Следующая весна была еще тяжелее зимы: голод свирепствовал страшно не только в Новгороде, но и по всей стране. Жители употребляли в пищу мох, желуди, сосну, ильмовый лист, кору липовую, нечистых животных, - доходило до человекоубийства. Таких злодеев сжигали, осекали, вешали. Отцы и матери отдавали детей гостям из хлеба в одерень. Иные злые люди зажигали дома, где предполагалась рожь. Мертвецы на улицах, на торгу, по мосту, лежали непогребенными, псами пожираемые; поставлена была другая скудельница, на поле, в конце Чудинцовой улицы, третья на Колени, за Рожеством, и те наполнились скоро. Случился еще пожар большой: погорел весь конец Славенский до конца Холма, кроме церквей. Город был уже при конце. Но Бог умилостивился, немцы прибежали с житом и мукой, и город ожил. После первых слухов татары двигались медленно: только в 1232 году подошли они к Волге, и, не доходя до Великого города Болгарского (на левой стороне Волги, Казанской губернии, в Спасском уезде), остановились зимовать. Здесь почему-то кочевали они больше трех лет, и уже в 1236 году взяли древнюю столицу Болгар, ограбили и сожгли. На следующую зиму они появились в Рязанских пределах, подойдя лесами с восточной стороны, и остановились станом в Онузе (?), которую взяли и сожгли. Их было множество, без числа, говорит современный русский летописец, а арабский описывает так их нашествие: земля стонала, звери безумели, испуганные птицы падали мертвые. Рязанский князь Юрий Игоревич при первых слухах оповестил родных и соседних князей. В родственный Чернигов и ближний Владимир отправлены послы за помощью. В стольном городе Рязани успели собраться только ближние князья: брат Олег Красный, племянники Олег и Роман Ингваревичи, Всеволод Михайлович пронский, один из князей муромских. Татары прислали к ним послов, двух мужей и жену чародейку, требуя себе десятины во всем: и в князьях, и в людях, и в конях, - десятое в белых, десятое в вороных, десятое в бурых, десятое в рыжих, десятое в пегих. Князья отвечали смело: "Не будет нас, тогда возьмете все". Послы препровождены были к великому князю Георгию Всеволодовичу во Владимир. На предложение татар: "Мирися с нами", он отвечал: "Брань славная лучше мира постыдного", и начал военные приготовления, а рязанской просьбы не уважил, рать не прислал и сам не пришел, "хотя особь брань сотворити". Из Чернигова еще не было слуха, и рязанские князья вынуждены были одни идти навстречу татарам к Воронежу, решась умереть, но не покоряться. Преданье дополняет летопись известием, что, посоветовавшись между собой, они попытались умилостивить татарского хана богатыми дарами, с которыми был отряжен к нему сын старшего рязанского князя, Феодор. Батый принял дары благосклонно и потребовал у Феодора жены его, славной своей красотой, как дошла до него молва. Рязанский князь отворотился с негодованием, услышав требование, и тут же был умерщвлен; тело брошено зверям на растерзание. Молодая жена, услышав о его гибели, кинулась из высокого терема на берегу Осетра, с младенцем на руках, которого звали Иоанном постником, и заразилась, т. е., убилась до смерти, отчего ближняя церковь получила название Николы Заразского или Зарайского. (Тело убитого князя после принесено было и погребено, вместе с телами его жены и сына. В Зарайске показывают еще до сих пор три креста, поставленные, говорят, первоначально над их могилами. Подле построена была церковь во имя Св. Иоанна Предтечи). Татары двинулись к Воронежу, где стояли русские князья, и вступили с ними в бой. Сеча была злая. Кровь потекла по полю, как новая река. От стремительного натиска бесчисленных татарских полчищ наши рати устоять не могли. Разбитые, они вынуждены были уступить, и князья спаслись бегством, каждый в свой город. Один из них, Феодор Красный, изнемогающий от ран, еле живой, был взять в плен и приведен к Батыю, которому понравился. Батый обещал ему помилование, если он обратится "на их прелесть". Он не соглашался. Батый, рассерженный, "дохну огнем от мерзкаго сердца своего", говорит летопись, и несчастный был изрезан ножами до полусмерти. Татары устремились вперед, опустошая огнем и мечом Рязанскую землю, "грады разбивающе и жгуще, люди ськуще и пленующе". Так были разорены до основания: Пронск, Белгород, Ижеславль, Борисоглебск, и имена их с тех пор не слышатся в летописях, кроме Пронска. Арабские современные писатели выражаются очень живо о городах, опустошенных татарами, что они исчезали, как будто и не красовались вчера. 16 декабря обступили татары стольный город Рязань. Князья затворились, решившись защищаться до последней капли крови. Пять дней продолжалась осада. Граждане отчаянно оборонялись, стояли по стенам не сменяясь, между тем как нападавшие обновлялись беспрестанно свежими силами. Каждый день падало множество, но никто не думал о сдаче. На шестой день подступили татары с огнем, с пороками, или стенобитными орудиями, и лестницами, и 21 декабря город был взят, и, по разграблении, сожжен. Все жители, попадавшиеся под руку, были перебиты без милости, одни расстреляны стрелами, другие посечены мечами, потоплены в реке, женщины на улицах подвергались поруганиям, дети бросаемы были в огонь, и не осталось в городе никого из живых, говорить летопись: некому было стонать и плакать, некому скорбеть о погибших, родителям о детях, детям о родителях, братьям о братьях - все вместе лежали мертвые. Из князей остался один Роман Ингваревич, который успел убежать и поведать во Владимире великому князю о гибели Рязани. Татары пошли вперед, не останавливаясь, на Владимир. Вдруг сзади, когда они уже выходили из пределов Рязанских, говорит древнее сказание, показались рязанские воины и ворвались в их становище. Татары всполошились, не понимая, откуда взялись они: не мертвые ли, павшие в Рязани, встали и прискакали мстить за смерть свою. Неизвестные воители рубили направо и налево изумленных, оторопевших варваров. Притупленные мечи они бросали и хватали другие из рук поверженных на землю татар. Во всех станах произошло страшное смятение. Пятерых из воителей удалось, наконец, схватить, и они приведены были в ставку Батыя. "Кто вы такие?" спросил их удивленный хан. "Мы слуги великого князя Ингваря Ингваревича, от полка боярина Евпатия Коловрата, посланы тебя, великого царя, почтити и честно проводити, да не подиви, царю, что не успеваем наливать чаш на великую силу Татарскую". Шурин Батыев, Таврул, вызвался идти на Евпатия, взял с собой сильные полки и обещал привести его живого. Он бросился на витязя, но тот, исполин силой, рассек его на две части до седла. Татары навели на Евпатия, как на крепость, множество саней со стенобитными орудиями, окружили его, и, наконец, одолели. Товарищи его были убиты. Мертвый принесен был к Батыю вместе с остальными воинами, которые были взяты в плен. Батый похвалил мужество и отпустил их на волю, отдав им тело погибшего вождя. Каким же образом случилося это нападение? Рязанский боярин, Евпатий Коловрат, был послан при слухах о татарском нашествии в Чернигов за помощью. Услышав там, что татары уже появились в пределах Рязанских, он поспешил с князем на родину, которую нашел совершенно опустошенной; собрал, сколько мог, дружины, тысячу семьсот человек, которых "Бог соблюде", и погнался вслед за татарами, решив испить мертвую чашу заодно со своими государями, и испил ее до дна, совершив и исполнив со славой великодушное свое намерение. Поздно понял великий князь суздальский свое положение и увидел свою ошибку. Он отрядил старших сыновей, незадолго обвенчанных, - Всеволода, с бывшими наготове воинами, к Коломне, навстречу татарам, а другого - Владимира - в Москву. Под Коломной произошло сражение. Татары окружили суздальцев со всех сторон, по своему обычаю. Наши бились крепко, но напрасны были все усилия. Множество везде одолевало. Татары приперли русских к надолбам. Тут пал воевода Еремей Глебович, рязанский князь Роман Ингваревич, и много других мужей добрых. Враги опять остались победителями. Всеволод с малой дружиной бежал во Владимир. Татары двинулись к Москве. Москва, городок, только что начинавший возникать среди лесов, ее окружавших, не могла противиться долго. Ее защищал другой сын великого князя, Владимир Юрьевич. Он взят был в плен. Воевода Филипп Нянька был убит. Жители истреблены. Имущество пограблено. Татары повернули к Владимиру. Великий князь уехал перед тем с племянниками на Волгу собирать рать для сильнейшего отпора врагам. Он предполагал, кажется, что враги не могут еще так скоро угрожать его столице, и что он успеет заблаговременно вернуться с новыми, свежими полками. Он мог думать, по крайней мере, что крепкий город во всяком случае продержится до его прибытия. Вместо себя он отрядил двух сыновей, Всеволода и Мстислава, к которым воеводой был приставлен Петр Ослядюкович, - но он ошибся в своих расчетах. Татары не шли, а летели, как птицы, и между тем, как Георгий расположился станом еще по реке Сити, впадающей в Мологу, ожидая своих братьев с полками, 3 февраля, во вторник, прежде мясопуста за неделю, появились они перед Владимиром и тьмами тем окружили его со всех сторон. Владимирцы затворились накрепко в городе с молодыми князьями. Татары хотели уклониться от боя и потребовали сдачи. Владимирцы отказались отворить Золотые ворота*. -------- * К воротам с обеих сторон присыпан был вал, частично сохранившийся до настоящего времени. Сообщения другого не было. Епископ Митрофан увещевал народ: "Чада, не убоимся смерти, не приимем себе во ум сего тленного и скороминующего житья, но о том не скороминующем житье попечемся, еже со ангелы жити. Поручник я вам, аще и град наш пленше копием возьмут, и смерти нас предадут, получим венцы нетленные на том свете от Христа Бога". "О сем же словеси слышавше все, замечает летописец, начаша крепко боротися". Татары подъехали к Золотым воротам, имея при себе плененного в Москве княжича, Владимира Юрьевича, и спросили о великом князе, тут ли он в городе. Владимирцы вместо ответа пустили в них по стреле. Татары ответили тем же, пустив также по стреле на город и на Золотые ворота, и потом закричали: "Не стреляйте!" Наши остановились. Тогда татары подошли ближе к Золотым воротам и выставили перед ними Владимира. "Узнаете вы своего княжича?" спрашивали они осажденных. На несчастном не было лица, бледный и худой, он едва мог держаться на ногах. Всеволод и Мстислав, стоявшие на Золотых вратах*, ------- * Дверь к накатнику над нижней аркой сохранилась доныне. узнали брата и залились слезами, бояре и граждане с ними, смотря на Владимира, в руках у лютых врагов. "Ударим, воскликнули пылкие молодые князья, обращаясь к дружине и воеводе, ударим, лучше умереть за святую Богородицу и в правую веру, неже воли быти поганых". Воевода не согласился. Татары объехали город и потом расположились станом перед Золотыми воротами, "яко зреемо", то есть, на виду у жителей, приготовляясь на Студеной горе к приступу. Один отряд ходил, между тем, к Суздалю - город взят и сожжен, княжий двор, монастырь Св. Димитрия, церковь святой Богородицы, ограблены, жители перебиты, другие отведены в плен. Оставшиеся в живых, нагие и босые, беспокровные, должны были погибать от стужи. (Уцелел только, говорит предание, девичий монастырь, скрытый чудом из виду татар, - тот, где иноческое борение проходила страдально Евфросиния, дочь будущего мученика, святого Михаила черниговского). В субботу мясопустную отряд вернулся к Владимиру. Приготовления к приступу кончились, и татары начали ставить леса и пороки от утра до вечера, а на ночь огородили тыном весь город. Поутру, когда совсем рассвело, князья и граждане увидели, что городу спасения нет при таких средствах осады, и что он будет взят непременно. Оставалось только приготовляться к смерти. Супруга великого князя, с дочерью, с молодыми женами своих сыновей и внучатами ушли во храм Пресвятой Богородицы, приобщились там Святых тайн и приняли ангельский образ от рук епископа Митрофана. За ними последовали много бояр и людей, - старики, женщины и дети. Князья Всеволод и Мстислав отошли к старому городу, который был окружен валом так же, как и средний. Все ждали со страхом и трепетом своей погибели, предаваясь в волю Божию. По заутрени в неделю мясопустную, 7 февраля, на память святого мученика Феодора Стратилата, татары бросились на стены и ворвались в город, через стену от Золотых ворот у Св. Спаса, - место это приметно до сих пор, - с севера от Лыбеди к Орининым воротам и к Межным от Клязьмы (к Волжским). До обеда весь новый город был занят и зажжен. Татары отбили церковные двери в соборе Божией Матери. Семейство великокняжеское с ближними людьми укрылось на палатях. Злодеи ободрали все иконы, захватили все драгоценности, сосуды, кресты, оклады, ризы, порты древних князей, что вешали себе на память. Узнав, что великая княгиня, со снохами и внучатами, находится на палатях, татары звали их сойти, обещая помиловать. Никто не послушался. Тогда они натаскали леса в церковь, наклали вороха около церкви и зажгли. Дым и смрад распространился повсюду. Люди задыхались. Епископ Митрофан, объятый пламенем, благословил погибающих и воскликнул: "Господи, Боже сил, седяй на херувимех, простри руку Твою невидимую, и прими с миром души раб Твоих!" Владимирский собор Успения, славный памятник князя Андрея Боголюбского, на крутом берегу Клязьмы, сохранился почти совершенно до нашего времени. Целы еще приснопамятные палати, где избранные русские люди, в минуту общей гибели, положили живот свой, покоряясь безропотно воле Божьей с верой и любовью. Место свято есть! Молодые князья, Всеволод и Мстислав, были настигнуты за городом и убиты вместе с прочими, искавшими спасения в бегстве. Там же погибли Пахомий, архимандрит Рождественского монастыря, игумены Успенский и Спасский. О пленном Владимире нет известий: вероятно, он подвергся той же участи. Из Владимира татары рассыпались отрядами к Ростову, Ярославлю, Городцу, и пошли по Волге, даже до Галича, другие пошли на Переяславль, ограбили и разорили Юрьев, Дмитров, Волок, Тверь, где был убит сын Ярослава, племянник великого князя, - вплоть до Торжка. Нет почти места в Суздальской земле, где бы они не побывали; городов взято 14, кроме слобод и погостов, в продолжение одного месяца февраля. Ростовская область была разорена также. Единственное убежище для народа были леса. "Такими дремучими лесами была покрыта эта страна, говорят современные арабские летописцы, что в них и змее не было прохода. Татары должны были в иных местах прорубать себе дорогу, и они прорубали такую, чтобы четырем телегам можно было проехать рядом". А великий князь Георгий еще стоял станом на Сити, вместе со своими племянниками, ожидая братьев, Ярослава и Святослава, с их дружинами. Вдруг приходит к нему роковая весть: Владимир взят, церковь соборная разорена, жена твоя, княгиня, с детьми и снохами, огнем скончалися, сыновья убиты, люди погибли, - на тебя идут! "Господи! возопил несчастный гласом велем, из глубины сердца, обливаясь слезами. Так ли судил Ты? Буди воля Твоя святая! Готов умереть и я: одному что делать мне на этом свете?" И недолго оставалось ему жить. Дорож, один из воевод, посланный разведывать с 3 тысячами человек, прибежал к нему скоро назад с известием: "Княже! обошли нас татары". Едва Юрий начал строить полки с братом Святославом, только что пришедшим, с воеводой Жирославом Михайловичем, внуком славного Андреева воеводы, и племянниками, как вдруг принеслась новая весть, громовая: идут, идут! Не успев распорядиться, князья решились отступить вниз по Сити. Татары не дали им опамятоваться, пересекли дорогу и внезапно появились перед ними: сторожей после Дорожа, видно, не было оставлено впереди, или не успели они дать знать о приближении врагов, которые нагрянули на оторопевшее ополчение. Князь Юрий, отложив всю печаль, бросился в бой. Полки его, обрекшие себя на смерть, последовали за ним. Началась сеча, кровь полилась; сломить малочисленную дружину несметной силе было нетрудно. Она подалась. Татары за ними. Это было уже не сражение, а побоище. Князь Юрий был убит. Голова у него отрублена. Около него повалены снопами его верные воины. Остальные должны были искать спасения в бегстве на все стороны. Побоище на Сити произошло 4-го марта: вот как быстро шли татары, взявшие Владимир 25-го февраля. Кучи курганов, рассыпанных по течению Сити до ее устья и по впадающим в нее рекам, так же, как и по Мологе, обозначают путь татарского натиска и русского жертвоприношения. Судя по расположению этих курганов, следует заключить, что сражение происходило во многих местах, начиная от села Боженок, где настигнут был Дорож с передовым отрядом, и оканчиваясь при устье Сити и за Мологою. Русские воины, видно, отступали, бежали, останавливаясь усталые, где и настигали их татары, возобновляя сечу. Многие из открытых в курганах скелетов сохранили на костях следы ударов-проломов, разрубов, усечений. Некоторые собственные имена, до сих пор сохранившиеся в этой пустынной дикой стране, как глухие звуки, донесшиеся из древности, напоминают несчастное событие: Резанино, Станилово, Станово, Сторожево, Губино, Боронишино, Могилицы, Юрьево. Есть несколько бедных церквей, где даже до последних времен служились панихиды за убиенного князя Юрия или Егория. Есть и приделы во имя Св. Егория, а кто был этот Егорий, как он был убит, народ не имеет никакого понятия. Ясно, что жителей старых здесь не оставалось, и до позднейших поселенцев дошли уже темные предания, дающие повод к разноречивым показаниям. Василько, племянник великого князя, был живой взят в плен, и отведен "со многой нужей" до Шернского леса, где татары остановились станом. Там принуждали они его быть с ними заодно и воевать на своих. Василько отвечал им укоризнами: "О глухое царство и скверное! Не отлучите вы меня от святой христианской веры. В великой беде мы, но ее наслал на нас Бог, за грехи наши! А вас он накажет за души, что губите без правды". Отощалый, он не принимал ни пищи, ни пития; лицо его было уныло от многого томления. Татары бросились на него. Летописец влагает в его уста следующие восклицания: "Господи, Иисусе Христе! Вижу, что младая моя память железом погибает и тонкое тело у меня увядает. Помоги христианам, помилуй раба Твоего, спаси жену мою, детей моих, епископа Кирилла". Он был тут же изрублен. Шернский лес находится на границе между Ярославским и Углицким уездами, на реке Шерне, на половине дороги между Ростовом и Ситским побоищем. Здесь до сих пор одна пустошь называется Васили, и жители рассказывают о каких-то всадниках и схватке, когда-то бывшей. Говорят, что несколько лет тому назад здесь найдена была древняя каменная плита, которая куда-то затерялась. Гибель Василька видела какая-то верная женщина и поведала поповичу Андреяну. Они взяли изрубленное тело, завернули в понявину и спрятали в сокровенном месте. Вдова его и епископ, узнав о том, впоследствии приезжали за ним и торжественно похоронили в Ростовском соборе. "Бе же Василько лицем красен, очима светел и грозен взором, храбр паче меры, на ловех вазнив, сердцем легок, а кто ему служил, тот не можаше забыти и до смерти". И Юрьево тело было найдено, без головы, епископом Кириллом, возвращавшимся из Белоозера, и похоронено там же. После привезена была и голова и приложена к телу. Потом оно было перенесено во Владимир, где и ныне находится. Другой татарский отряд обложил Торжок на сбор по Федорове неделе. И здесь жители не сдавались тем более, что надеялись на новгородскую помощь. Две недели враги били пороками крепость. О помощи не было слуха: "всякий стал о себе, замечает летописец, в недоумении и страхе". Средства осажденных истощились, и сопротивляться более не осталось сил. Город взят, люди перебиты от мужского пола и до женского, все изобнажено и поругано, и нужной смертью погублено, 23-го марта, в среду средокрестную, на память Св. мученика Никона. Тут были убиты Иванко, посадник новоторжский, Яков Влункович, Глеб Борисович, Михайло Моисеевич. От Торжка окаянные погнались Серегерским путем, "людие секуще, яко траву", даже до Игнача креста, верст за сто до Новгорода, а Новгород заступил Бог и спасла Св. София. Батый вдруг повернул назад, опасаясь, вероятно, зайти, перед вскрытием рек, слишком далеко, в страны неизвестные, все более и более дикие, болотистые и гористые. Обратный путь его лежал по другому направлению, к западу. О нем не сохранилось никаких известий в летописях, кроме осады города Козельска (в нынешней Калужской губернии), где княжил молодой князь Василий, из рода черниговских князей. Жители, "имея ум крепкодушевен", не хотели сдаваться, как и жители больших городов русских. "Нужды нет, что молод наш князь, сказали они на вече, умрем за него и примем славу здесь, на этом свете, а там, на том свете, венцы небесные получим". Семь недель бились храбрые. Татары решили, наконец, взять город приступом, разбили стены и вскочили на вал. Жители приняли их там в ножи и не пускали дальше. Много времени продолжалась резня, и татары вынуждены были сойти вниз, но и жителям нельзя стало более держаться в городе. И пищи и питья у них недоставало, они решили выйти в поле, бросились на пращи, иссекли пращников, и сами были все побиты, как на поле, так и в городе, куда путь открылся, "даже до младенцев, сосущих молоко". О князе Василии пронесся слух, что он утонул в крови. Козельск получил от татар славное прозвание Злого города. Четыре тысячи татар легло под деревянными стенами его, и три сына темничих нашли там себе смерть. Батый, свершив свою губительную смертоносную прогулку, отошел в землю Половецкую. А что делалось там, на юге, на западе - в Киеве, в Галиче, между тем как татары громили восток и север. Прекратились ли хоть теперь тамошние междоусобия? Успокоилась ли хоть теперь раздираемая столько времени войной страна? Нет, на юге и западе земля не успокаивалась, и междоусобия продолжались безостановочно. Киев, оставленный (1236) переяславским князем Ярославом Всеволодовичем, при первом известии о приближении татар к Рязани, был тотчас занят Михаилом черниговским, который приехал сюда из Галича, оставив там сына Ростислава. Ростислав отнял у Даниила Перемышль, уступленный ему незадолго, и между ними началась распря: они то воевали, то мирились. Ростиславу понадобилось отлучиться на литву со своими боярами. Даниил, воспользовавшись его отсутствием, появился под Галичем и подал голос жителям: "До каких же пор вы хотите терпеть державу чужих князей?" "Ты наш князь, держатель, Богом данный", закричали они в ответ и бросились к нему, как дети к отцу, как пчелы к своей матке. Дворецкий Григорий с епископом Артемием, увидев невозможность сопротивляться, вышли навстречу к Даниилу и сказали ему: "Иди, князь, бери город". Даниил вступил в Галич в пятый раз и поставил свое знамя на воротах Немецких, сказав: "Теперь никто уже не возьмет у меня Галича". Ростислав, возвращаясь из своего похода, услышал о взятии города и удалился к уграм, где надеялся получить себе королевскую дочь в супружество. Некоторые из бояр его пришли в Галич, пали к ногам князя, просили прощения: виноваты, что держали другого князя. Он отвечал: "Бог вас простит, только не грешите больше, а то будете наказаны". Прочие пошли за Ростиславом и были преследуемы до горы. Все это происходило в продолжение 1236 и 1237 годов. В следующем году Батый прислал еще несколько отрядов прогуляться по России. Одни пришли к Переяславлю Русскому и взяли город, ограбили церковь Св. Михаила, убили епископа Симеона и множество жителей, попавших под удары. Другие напали на Чернигов, где князь Михаил Глебович также решил защищаться. Татары долго не могли взять города, поставили тараны и метали такие камни, что только вчетвером можно было поднять. "Лют бе бой у Чернигова", но, наконец, побежден был Мстислав, и множество воинов его погибли, город взят и сожжен, как и прочие. Батый велел Мангухану "соглядети Киева". Смотря на Киев из-за Днепра, от города Песочного, татары удивились красоте его и величеству. Батый прислал послов к Михаилу Всеволодовичу и к гражданам, "хотя прельстити их". Те не послушались и убили послов. Следовало ожидать нашествия и расправы... "Бе же пополох тогда зол по всей земле": люди бегали, сами не зная куда от страха. Михаил, не имея надежды оборониться от врагов, удалился в угры, где уже был сын его Ростислав. Киевский стол остался незанятым, но и в такое грозное время нашелся на него охотник: Ростислав Мстиславич, из Смоленска, пришел занять Киев, оставленный Михаилом, а Ярослав Ингваревич напал тогда на Каменец и пленил супругу Михаила, сестру Романовичей. Даниил явился, отнял Киев у Ростислава смоленского, вытребовав сестру у Ярослава, и поручил защиту города боярину своему Димитрию, а сам удалился во Владимир. Михаил, между тем, должен был оставить Венгрию, где король Бела, при перемене обстоятельств, отказался выдать свою дочь за его сына, изгнанника. Он прибег под покровительство своего дяди, Конрада мазовецкого. Оттуда он отправил послов во Владимир к Даниилу с выражением раскаяния. "Много раз бывал я виноват пред тобою, много раз причинял тебе вред, не исполнял своих обещаний; случалось - хотел я иметь любовь с тобою; неверные галичане мешали мне; теперь я клянусь никогда не враждовать тебе". Романовичи не помянули зла, послали к нему сестру свою и звали его из ляхов. Даниил, посоветовавшись с братом, обещал Михаилу Киев, а сыну его Ростиславу Луцк. Но Михаил "за страх татарский", не посмел идти в Киев, и Романовичи позволили ему походить по земле своей, снабдив его пшеницей, медом, говядами, овцами, в обилии. Между тем, гроза приближалась. Даниил решил искать помощи в уграх, чтобы соединенными силами противостать татарам, взял с собой малолетнего сына Льва и поехал к королю, но не успел убедить его и должен был вернуться. В Синеводске (в Стрынском округе), в монастыре Св. Богородицы, он увидел множество народа, бежавшего от татар, и побоялся идти далее с малой дружиной по Русской земле, чтобы не попасть с сыном в руки неверных галичан. Вот каково было положение в этой несчастной стране, игралище бояр, что мужественнейший из русских князей, в виду приближающихся диких врагов, не смел там показаться без достаточной дружины. Он отправился назад в угры, оставил там сына и пошел домой через Польскую землю. В Сендомире он услышал, что его семейство, княгиня, дети и брат, бежали из Руси перед наступлением татар и находятся также где-то в ляхах. Даниил пошел искать их и нашел на реке Пали (?). "Недобро нам стояти зде близ воюющих нас иноплеменников", сказал он и отошел в землю Мазовскую к Конрадову сыну Болеславу, который дал ему Вышгород. Михаил черниговский искал также спасения у ляхов. Дошла очередь и до Киева. В 1240 году Батый пришел со всей своей силой, как будто саранча налетела. Видимо-невидимо полков вражеских окружило город. От ржания коней, мычания стад, рева верблюдов, скрипа телег, не слышно стало в городе людской речи. Один захваченный татарин, именем Таврул, известил граждан о количестве силы Батыевой и об именах его воевод: Урдюй, Байдар, Бирюй, Кайдан, Бечан, Бедай-богатырь, Бурундай-богатырь, что взял землю Болгарскую и Суздальскую. Батый поставил пороки к городу против ворот Ляшских. День и ночь беспрестанно били осаждавшие из этих пороков, и выбили часть стен. Защитники столпились на оставшихся в целости, "и ту бе видети лом копейный и щитов скепание, стрелы омрачаша свет". Мужественный воевода Дмитр ранен. Татары взобрались на стены и расположились там ночевать. Граждане ночью устроили другой крепкий город около святой Богородицы. Поутру напали на них и здесь татары, и сеча возобновилась. Множество укрылось на камарах церковных со своим имуществом, но стены обвалились от тяжести, и люди погибли под развалинами. Нигде не было спасения. На Николин день, 6 декабря, Киев был взят и сожжен. Камня не осталось на камне, кроме двух-трех главных церквей, не до основания разрушенных, а дерево все сгорело. Дмитра пощадили сами татары, ради его мужества, и взяли с собой в поход. Узнав, что князь Даниил в уграх, пошли искать его, приступили по дороге к городу Лодяжину (на Буге, в Подольской губернии), который также не думал сдаваться. Татары поставили двенадцать пороков, но не могли разбить его стены. Наконец, люди, обманутые, сдались, и были перебиты. Также взяли татары Кременец, город Изяславов, Владимир, Галич и множество других городов, но Каменца, города Даниила, не могли взять и прошли мимо. Так, вслед за северо-восточной Россией, или Великороссией, покорена была другая половина России, юго-западная, ныне называемая Малороссией. Городское сословие было почти истреблено как там, так и здесь. Воины, как там, так и здесь, дружины с боярами и отроками, честно исполнили долг свой и положили живот свой за отечество, за веру христианскую, в надежде иметь венцы мученические на том свете. Киев, Чернигов, Переяславль, Лодяжин, Кременец, на юге, защищались до последней капли крови, как на севере - Рязань, Коломна, Москва, Владимир, Торжок, Козельск, и, уверенные в неизбежной гибели, нисколько не колебались предпочесть постыдное рабство мучительной смерти. Умилительное, высокое зрелище представила Русская земля в эту критическую минуту своей истории, о которой нельзя вспоминать без благоговения! Терпение, русская добродетель по преимуществу, преданность в волю Божию, проявились здесь блистательно, и смиренные летописцы заключают обыкновенно свои прискорбные описания следующими словами: "Се же бысть за грехи наши... Господь силу от нас отъя, а недоумение и грозу, и страх, и трепет вложи в нас за грехи наши". Плано-Карпини, посланный вскоре папой Иннокентием IV к татарам к великому хану со словами мира, проезжая через Киев, пишет в своих записках, что "жителей по дороге везде мало: они истреблены монголами или отведены в плен. В Киеве, продолжает он, наняли мы татарских лошадей, а своих оставили: ибо они могли бы умереть с голода на дороге, где нет ни сена, ни соломы, а татарские, разбивая копытами снег, питаются одной мерзлой травой". Вот как в народной песне выразилось горевание о положении Руси: Зачем мать сыра земля не погнется? Зачем не расступится? От пару было от кониного, А и месяц, солнце, померкнули. Не видать луча света белого. А от духа татарского Не можно крещеным нам живым быть. Дмитр успел, наконец, убедить Батыя, чтобы он оставил несчастную Русь, разоренную и опустошенную. "Если ты замедлишь здесь, сказал он, то угры, племя великое, соберутся с силами и не допустят тебя возвратиться восвояси благополучно". Батый принял совет и отошел в угры. Король Бела и Коломан были побеждены татарами, которые гнали их до Дуная. Провоевав в западных странах три года, до Владиславы, Батый удалился в свои улусы. Татары расположились кочевать в низовьях Волги, по привольным степям, где в Астраханской губернии странствуют ныне прямые потомки их, калмыки. Отсюда легко и удобно им было посылать свои летучие отряды во все покоренные страны, держать их в повиновении и уничтожать всякое покушение, если бы где обнаружилось какое, свергнуть их иго. Отсюда татары могли как бы держать меч над головами всех своих подданных, чтобы никто из них не мог шевелиться. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Страшных врагов получила Русь в лице татар, дикого, необузданного азиатского племени. Но не одни татары посягали в это злополучное время на ее целость и независимость, на ее существование. Татары утвердились преимущественно на юге и Востоке. Поляки и венгры терзали ее юго-западную окраину и пытались покорить себе знаменитое Галицкое княжество, нынешнее королевство Галицию. Далее к северу усиливались литовцы, жившие в глубине лесов Подляшья (на пределах нынешних губерний Гродненской, Виленской, Ковенской), и платившие некогда дань соседним русским князьям. Литовцы выдвинулись теперь из лесов и начали тревожить своими набегами области полоцкие и новгородские, угрожая близкими завоеваниями. На северо-западе, в устье Западной Двины, появились немцы, построившие первое укрепление с позволения русских князей, но в 1201 году они основали Ригу, с помощью вновь учрежденного ордена Меченосцев, тотчас обнаружили властолюбивые замыслы и овладели всей страной ливов и леттов, нынешней Лифляндией, подданной прежде Полоцку. На востоке от них в Эстляндии утвердились датчане, они построили в 1210 году Ревель и угрожали Пскову и Новгороду. Еще далее на восток, в устье Невы, начали проникать шведы... Вот в каком ужасном, отчаянном положении, находилось наше отечество в середине XIII столетия. Враги сильные, грозные, многочисленные, одни других лютее, с востока, юга, запада, севера и моря, как хищные звери с зияющей пастью, стали над ним и грозили порабощением. Татары, литовцы, поляки, венгры, немцы, датчане, шведы, окружили святую Русь как бы облавой, напирали на нее, грозясь разнять ее по суставам, готовясь поделить ризы ее по себе, и об одежде метати жребий. Была ли какая человеческая возможность сладить с таким страшным сборищем врагов стране, изнуренной двухсотлетними междоусобиями, лишенной теперь почти всего своего военного сословия, опустошенной огнем и мечом вдоль и поперек, от одного конца до другого? Казалось, погибель ее неизбежна, нигде не видать было исхода, надежды никакой не мелькало на перемену обстоятельств к лучшему, - пропадет святая Русь. Казалось тогда, что на роду написано ей: не быть! Такую горькую, тяжелую думу думал, вероятно, святой отшельник в глубине пещер киевских или черниговских, смиренный летописец, заносивший в летопись не чернилами, а слезами и кровью, описание страшных событий - думал, и молился со страхом и трепетом о спасении дорогой отчизны, - Господи помилуй! Помилует ли Он? Да, Он помилует, она спасется, она перенесет тяжелое огнекровавое испытание, она превозможет всех своих врагов, она восстанет с новой силой и славой: "аще бо паки возможете, и паки побежени будете, яко с нами Бог!" Кто же спасет святую Русь? Спасет ее народ терпеливый, смиренный, твердый, толковый, талантливый, носивший во глубине своего сердца сознание о государственном и земском единстве. Спасет ее земля просторная, плодоносная, разнообразная, беспредельная, достаточная для бесчисленных грядущих поколений. Спасет ее язык, творческий, сильный, многосмысленный, обильный, благозвучный. Спасет ее вера православная, горячая, безусловная, готовая в избранных душах на всякие жертвы. Народ, земля, язык, вера - вот четыре твердыни, крепкие столпостены, на которых, под державой Мономахова потомства, святая Русь удержалась, удерживается и удержится до тех пор, пока они не будут поколеблены в своих заветных, священных основаниях. |
