Из истории русской церковно-исторической наукиОп.: Журнал Московской патриархии. 1973. №6. Прошло 13 лет, как с нами нет архимандрита Иннокентия (Просвирнина), который скончался в день памяти святых первоверховных Апостолов Петра и Павла (12 июля 1994 года). К этой дате приурочиваем публикацию статьи отца Иннокентия из «Журнала Московской Патриархии» о митрополите Макарии (Булгакове) и академике Е. Е. Голубинском, которая заканчивается словами «Вечная им память!»* Многотрудное дело создания основ Истории Русской Церкви выпало на долю преимущественно четырех выдающихся учёных прошлого столетия: архиепископа Филарета (Гумилевского), профессора-протоиерея Александра Васильевича Горского — ректора Московской духовной академии, митрополита Макария (Булгакова) и академика Евгения Евстигнеевича Голубинского. Два последних внесли особо весомый вклад в сокровищницу не только русской церковной, но и вообще исторической мысли. Они привлекли огромный новый фактический материал, впервые попытались, исходя из внутренней сущности развития церковной жизни, выдвинуть такие методологические проблемы, которые еще предстоит решать. В 1972 году исполнилось 90 лет со дня кончины митрополита Макария (1816—1882) и 60 лет со дня кончины академика Е. Е. Голубинского (1834—1912). Труды обоих вытекают из предшествующих попыток составления Истории Русской Церкви. Краткое рассмотрение этих попыток позволит понять, почему многотомные исследования митрополита Макария [1] и академика Е. Е. Голубинского [2] имеют основополагающее значение для церковно-исторической науки. Первые общие соображения об истории Русской Церкви появились в работах русских гражданских историков XVIII века — Татищева, Щербатова и Болтина, в просветительско-рационалистическом духе своего времени считавших, что духовенство мешает просвещению народа, отличается корыстолюбием и стремится к власти, зачастую в ущерб интересам светского правительства. Лишь в конце XVIII века благодаря попечительству Московского митрополита Платона в духовных учреждениях стали заниматься историей родной Церкви. Сам митрополит Платон в 1805 году издал двухтомную «Краткую Российскую Церковную Историю», «счастливо начиная ею ряд систематических работ по нашей науке» [6, № 6, с. 912]. Светило русской церковно-исторической науки начала прошлого века Преосвященный Евгений Болховитинов (впоследствии Киевский митрополит), будучи убежден, что, пока не проведена черновая работа по сбору и упорядочению источников и материалов, рано писать Историю Русской Церкви, неутомимо разыскивал и публиковал всё новые и новые документы. «Это был один из величайших собирателей, которые когда-либо существовали»,— отзывался о нем М. П. Погодин. Для историографии Русской Церкви важное значение имеет шеститомная (семь книг) «История Российской Иерархии» (М., 1807—1815 гг.), подготовленная митрополитом Евгением совместно с иеромонахом Амвросием (Орнатским) на основе рукописного, сочинения датчанина А. Селлия (иеромонах Никодим, умер в 1746 г .). К середине прошлого века весьма необходимая работа по выявлению и описанию источников продвинулась значительно, и благодаря успехам историографии настало время для попыток создания аналитической Истории Русской Церкви. Потребности церковно-исторической науки, взаимосвязанные с интересами русского общества, оказались созвучными потребностям нового этапа в развитии русской исторической науки, ход которой в первой половине прошлого века шел, как известно, от интересующейся прежде всего политической канвой событий «Истории Государства Российского» Карамзина к отличающейся более углубленным изучением процессов народной духовной жизни «Истории русского народа» Полевого. И у историографического, и у «историософского» направлений были свои сторонники, адепты и продолжатели. Уязвимым местом фактографических работ были бескрылость и принципиальное отсутствие ответов на вечные вопросы о смысле истории и исторических событий, ахиллесовой пятой обобщающих исследований обычно являлись неочевидность основных идей и спорность научных методов. Полемика по методологии исторического исследования, споры, ведущиеся около описательного и аналитического подходов к разработке вопросов истории, наложили свой отпечаток на труды зачинателей Истории Русской Церкви как научной дисциплины. Сознательно и последовательно «систематический взгляд» на отечественную церковную историю начал проводить архиепископ Филарет (Гумилевский) в своей «Истории Русской Церкви» (1-e издание: Рига — Москва, 1847-1848 гг.). В ней предложена известная периодизация исторической жизни Русской Церкви: до нашествия монголов, до разделения митрополии, до учреждения патриаршества, период патриаршества, период синодального управления до 1825 года. Прослеживая своеобразие каждого периода истории, архиепископ Филарет не раскрыл многих существенных явлений церковной жизни. Систематичность работы в основном достигалась за счет схоластически-единообразного подхода к каждому периоду, при котором анализ конкретных явлений зачастую подменялся общими априорными рассуждениями. Кроме того, у Преосвященного Филарета, как указывали многие критики, все стороны церковной жизни в каждом периоде рассматривались по единообразным предметным отделам, что разрушало цельность исторических явлений. Не беспристрастна, исторически ограничена и позиция архиепископа Филарета, который в самом раскрытии смысла исторического процесса в жизни Русской Церкви и его отдельных проявлений находился под влиянием официальной точки зрения, смотрящей на историю главным образом со стороны правительственных перемен и действий отдельных выдающихся личностей. Слабо раскрыты отделы о религиозно-нравственном состоянии церковного общества, вследствие чего, например, все расколы и ереси нередко представляются какими-то случайностями, совне превзошедшими явлениями, «возникшими в невежественных массах под влиянием злонамеренных обольстителей». Бытует мнение, что работа архиепископа Филарета скоро потеряла свое значение в связи с появлением трудов митрополита Макария и академика Е. Е. Голубинского. Однако это не совсем так. Конечно, впоследствии появились исследования, выполненные на несравненно более высоком научном уровне, но некоторые изыскания и наблюдения Преосвященного Филарета, выдвинутая им периодизация делают её ценной до сего дня. Любовью к отечественной истории был увлечён и младший товарищ Филарета (Гумилевского) по Московской духовной академии — Александр Васильевич Горский. В «Прибавлениях к творениям святых отцов», начавших выходить при Московской духовной академии с 1843 года, А. В. Горский опубликовал ряд прекрасных монографий и статей по древней русской церковной истории. Будучи профессором кафедры церковной истории в академии, а с 1864 года — ее ректором, протоиерей Александр Горский в течение тридцати лет (+ 1875) славно трудился на ниве церковно-исторической науки. На его трудах, на курсе его лекций воспитывалось не одно поколение русских церковных ученых. Советов и указаний этого удивительно эрудированного подвижника науки искали такие видные мыслители, как М. П. Погодин, тот же архиепископ Филарет (Гумилевский), гр. М. В. Толстой, И. И. Срезневский, М. И. Сухомлинов, О. М. Бодянский, Е.Е. Голубинский и другие. Особое достоинство отца Александра Горского как ученого заключалось в склонности к поиску и анализу источников. Работы Горского являются образцом добросовестности и основательности. С 1845 года в «Христианском чтении» начали публиковаться очерки архимандрита Макария по истории христианства в России до равноапостольного Владимира. Они поведали миру о новом авторе, выдающемся историке, глубоком богослове. Будущий митрополит был выходцем из семьи бедного сельского священника Курской епархии. В детстве он лишился отца и был привезен в Белгород, в окружное уездное духовное училище. После окончания училища Михаил Булгаков поступил в Белгородскую духовную семинарию. Ректор семинарии отец Елпидифор (Бенедиктов), монах высокого аскетического подвига и чистоты, оказал на М. Булгакова очень большое влияние. Он сумел увлечь юношу своим примером радости одиночества и нравственного совершенствования. Благодаря отцу Елпидифору произошло знакомство Михаила с произведениями знаменитого епископа Иннокентия (Борисова), тогда ректора Киевской духовной академии. Как отмечают биографы Высокопреосвященного Макария, «под этим влиянием сложились те основные стороны характера М. Булгакова, которым он оставался верен во всю свою жизнь: прямота и благородство, отмечаемое и начальством, и товарищами, жажда внутренней работы, глубоко спрятанной от постороннего взгляда, замкнутость, постоянный и упорный труд при самом точном распределении дня, уклонение от чего — редкое исключение, аккуратность и бережливость» [7, с. 179]. В августе 1837 года М. Булгаков поступил в Киевскую духовную академию, и вскоре начали появляться его первые ученые труды — «План христианской аскетики», «История Киевской духовной академии». Руководителем М. Булгакова в последней работе был сам епископ Иннокентий, превосходный знаток прошлого юго-западного края. Одновременно с научными занятиями в душе М. Булгакова продолжал утверждаться определенный аскетический идеал в горячем устремлении к Богу. В феврале 1841 года М. Булгаков принял монашество. В сане иеромонаха тогда же он окончил академию, вторым по списку магистром. В это время он пишет стихотворение «Три гимна», в котором выразилась его юношеская мечта (с семинарских пор Преосвященный Макарий увлекался поэзией Жуковского, произведениям которого не без успеха подражал). Последний гимн гласит: А ты, которая звездою Вдали алмазною горишь И пылких юношей красою Своей Божественной манишь, Святая Истина! Ужели И для тебя простой лишь гимн Споет — от самой колыбели Поклонник прелестям твоим? О, нет! Богине благодатной Всего себя я отдаю И гимн любви, гимн благодарный Я целой жизнью пропою. Эта юношеская программа была выполнена сполна, и на всю жизнь инок Макарий остался бескорыстным поклонником Истины. По окончании академии иеромонах Макарий был оставлен бакалавром на вновь открытой кафедре Русской гражданской и Церковной истории. Ранее Русская гражданская история была групповым предметом, а Русская церковная история соединялась с общей. Поручение иеромонаху Макарию чтения лекций по новой кафедре объясняется той высокой оценкой, которую получила в духовных кругах его «История Киевской академии». Начав с осени 1841 года свои чтения, излагая сведения о христианстве на территории России до святого князя Владимира и обозревая собственно историю Русской Церкви до 1588 года, иеромонах Макарий закладывал основы будущего многотомного труда. В том же достопамятном 1841 году произошло знакомство иеромонаха Макария с епископом Афанасием (Дроздовым), назначенным ректором Петербургской духовной академии. Через год епископ вызвал иеромонаха Макария в Петербург для чтения лекций по богословским наукам. Напряженнейшая и плодотворная деятельность иеромонаха Макария в Петербургской академии продолжалась 15 лет: с 1842 по 1 мая 1857 года. Сначала — бакалавр, с 1843 года — экстраординарный, а с 1844 года — ординарный профессор богословия, одновременно с этим помощник инспектора, инспектор, а последние шесть с половиной лет — ректор академии, иеромонах Макарий выполнял также множество поручений по духовному ведомству, редактировал «Христианское чтение», ревизовал духовные семинарии и т. п. С 1845 года в виде статей в «Христианском чтении», а в 1846 году отдельной книгой были опубликованы киевские лекции, переработанные в Петербурге,— «История христианства в России до святого Владимира, как введение в Историю Русской Церкви». В 1847 году появился «Очерк истории Русской Церкви в период дотатарский» и в 1848—1850 гг.— ряд статей в «Христианском чтении», главы будущей «Истории Русской Церкви». Среди этих работ особенно интересна статья под названием «Три памятника русской духовной литературы XI века», открывшая науке писателя XI века — монаха Иакова. Как считают специалисты, «уже одно установление писателя XI века монаха Иакова и его произведений могло бы навсегда упрочить в науке имя разыскателя, но Макарий дал нам целый ряд таких открытий» [7, с. 196]. Много времени и сил было отдано работам по богословию. На основе петербургского курса лекций вышли два капитальных труда: «Введение в православное богословие» (1847), принесшее Владыке Макарию докторскую степень, и «Православное догматическое богословие» (1851—1853 гг.), рецензированное архиепископом Иннокентием и давшее автору полную демидовскую премию. К 1850 году относится работа «Собрание материалов для науки канонического права Православной Русской Церкви, изложенное в систематическом порядке» (рукопись). Только с 1853 года епископ Макарий смог вполне отдаться любимым занятиям по Истории Русской Церкви. Между тем уже после выхода в свет «Истории христианства в России до равноапостольного князя Владимира, как введения в Историю Русской Церкви» отец Макарий встал в первые ряды исследователей русской исторической науки. Для методологии епископа Макария характерно уважительное отношение к преданию и стремление синтезировать все имеющиеся сведения по исследуемому вопросу в цельную картину. С его точки зрения «важно уже то, что святая вера существовала в странах наших, между народами, которых потомки составляют ныне, вместе с нами, одно политическое тело... а особенно важно достоверное известие, что некоторые из тогдашних Церквей, бывших в пределах наших (в Херсонесе Таврическом, Готская епархия в Крыму, Грузинская Церковь), или имели влияние на происхождение настоящей Церкви Русской, или даже вошли со временем в состав ее» [5, с. II-III ]. И для епископа Макария казалось многозначительным, что («во мраке идолопоклонства», согласно сохранившимся свидетельствам, «мерцали уже звезды, которые указывали путникам прямой путь к горней отчизне, что такие звезды, время от времени, более и более умножались в числе, пока не наступила наконец заря, предвестница радостнейшего утра» [2; с. 36—37]. Прослеживая и исследуя эти свидетельства, отец Макарий, в частности, принимает за исторический факт деятельность апостола Андрея в Скифии и Сарматии. Он писал: «Русскую Церковь Первозванный только издали благословил в духе пророческом, утвердивши на горах киевских Святой Крест — её незыблемую опору. И если сей Апостол может быть назван основателем её, то разве только основателем посредственным, именно потому, что он же даровал первого архипастыря (Стахия) Византии, от которого начался непрерывный преемственный ряд иерархов Цареградских, и потом в определенное Богом время начался непрерывный ряд и наших иерархов, продолжающийся доныне. А с другой стороны — потому, что в состав настоящей Русской Церкви мало-помалу вошли, заметно и незаметно, все те небольшие частные Церкви, какие основаны были святым апостолом Андреем в южных пределах нашего Отечества, и из которых, некоторые, по всей вероятности, как далее увидим, едва ли не непрерывно существовали со времени этого апостола» [2, с. 36—37]. Русь и Русская Церковь, по мнению Преосвященного Макария, были особо отмечены Богом. («Разом, почти в один год, положены были первые основы русского государства и Русской Церкви; разом потом, как бы рука об руку, устроялись они мало-помалу в продолжение целого столетия; почти разом получили они и полное, окончательное образование. А если вспомним (а историк должен помнить всегда), если вспомним, что и здесь,. как и во всех других происшествиях мира, несмотря на всю разность по видимости, был один невидимый, главнейший действователь — Бог, Который все движет и направляет к одной высокой цели, хотя и неодинаковыми путями,— то можем ли не прийти к вопросу: что же значит такое точное совпадение двух важнейших событий, совершившихся одном и том же народе?. Зачем это угодно было Господу, чтобы наше отечество и наша Церковь возымели и образовались вместе? Не хотел ли Он таким образом сочетать их между собою еще с первой минуты самыми неразрывными узами, как сочетавает душу с телом в человеке? Не хотел ли Он, чтобы с тех пор, подобно душе с телом, они составляли как бы одно нераздельное существо, жили одною общей жизнью, всецело сохраняя и свои отличительные свойства?» [2, с. 332— 333]. Богоизбранность русского народа, считает Преосвященный, предопределяет и смысл русской истории, как гражданской, так и церковной. «Да будет же благословен Господь Иисус Христос,— повторяет митрополит Макарий слова святого руководителя-летописца,— «юже возлюби новыя люди, руськую землю, просвети ю крещением святым», который еще устами своего Первозванного апостола предрек о будущем водворении и торжестве христианства в странах пустынной Скифии, приготовляя потом мало-помалу, в течение многих веков, это великое событие, и когда, наконец, настало предопределенное им время, воздвиг Церковь Русскую, как потребную, для таких высоких целей — для рода человеческого вообще, и для мира христианского в частности, и — ближайшим образом — для того обширнейшего края, который составляет ныне мир собственно русский!..» [2, с. 334]. В этих словах Преосвященного Макария — не только пафос православного христианина, но и методология русского церковного ученого. Усмотрение Божественного Промысла в легендарных предвосхищениях, в предании, пророчестве вполне имеет право на существование. Восстановление цельной картины легендарного прошлого достигается здесь не механическим сцеплением разрозненных и противоречивых фактов, а творческим истолкованием Божественных указаний и отеческого предания, верой в стройность и закономерность Божественного замысла, уважением к каждой исторической «случайности», которая рождена Божественным Промыслом. Современная наука, и особенно археология, дает новые доказательства того, что существовала постоянная и самая тесная связь между Средиземноморьем, северным Причерноморьем, поднепровьем и более северными областями, прилегающими к Балтийскому морю. В I веке от Рождества Христова вполне возможно было, пользуясь проторенными торговыми и хозяйственными путями, совершить мирное путешествие вокруг всей Восточной Европы, по далекой периферии римского мира, в индоевропейские, сарматские, скифские, славянские, балтийские и германские племена. Не всегда на этих территориях в те времена господствовал военный хаос, и Первозванный Андрей и другие проповедники христианства в своем несомненном рвении вполне могли достичь берегов Волхова и Вислы. Кроме статей в «Христианском чтении», составивших впоследствии первые три тома «Истории Русской Церкви», митрополит Макарий в 1850-е годы опубликовал ряд исследований в «Известиях» и «Ученых записках» второго отделения императорской Академии наук. Среди них отметим работы: «Еще об Иакове мнихе», «Записка о Феодосие, списателе жития Володимирова», «Преподобный Феодосии Печерский, как писатель», «Обзор редакций Киево-печерского патерика, преимущественно древних», «Святой Кирилл, епископ Туровский, как писатель». В 1855 году вышла «История русского раскола, известного под именем старообрядчества», после которой Владыка Макарий завоевал репутацию крупнейшего расколоведа, затем «Два древних символа веры по рукописям XIII века». В 1857 году отдельно вышли первые три тома «Истории Русской Церкви», охватившие период до татарского нашествия (до 1240 г .) и ставшие важной вехой в развитии русской исторической науки. В основу монументального исторического построения Преосвященный Макарий положил единое и всецементирующее чисто церковное начало, сообщившее Истории Русской Церкви логическую стройность. Предопределение замыслом Божиим особой Церкви русского народа, Церкви возлюбленных Богом, по словам святого Нестора, «новых людей», обусловливает всю внутреннюю жизнь Русской Церкви. Это предопределение связано со смыслом существования Русской Церкви в лоне православного христианства и раскрывается прежде всего в отношении Русской Церкви к Церкви Восточной, главным образом к Константинопольскому Патриархату. «Русская Церковь есть только часть Церкви Восточной православно-кафолической. С этою Церковью она всегда, со времени происхождения своего и доныне, сохраняла и сохраняет самое полное внутреннее единение, содержа одну и ту же православную веру, одни и те же существенные священнодействия, одни и те же основные каноны и постановления, но, рассматриваемая во внешнем своем отношении к Церкви Восточно-Кафолической, Русская Церковь в продолжении веков представляется в трех различных видах: сначала — как Церковь, находящаяся в совершенной зависимости от Церкви Константинопольской, одной из самостоятельных отраслей Церкви Вселенской; потом, как Церковь, постепенно приобретающая, с согласия Константинопольского Патриарха, самостоятельность; наконец — как самостоятельная отрасль Церкви Вселенской в ряду других православных патриархатов» [1, т. I , с. II-III ]. Три периода в истории Русской Церкви начинаются соответственно с 988 года (Греческий, или Византийский), 1240 года (Греко-Русский) и 1589 года (Русский). Чисто церковный подход к истории привел к выводу, что «Русская Церковь — часть Церкви Вселенской и отношения Русской Церкви ко Вселенской — основной смысл истории Русской Церкви, если не вообще русской истории» [7, с. 194]. Иногда, высказывается мнение, что Преосвященный Макарий заимствовал свою периодизацию истории Русской Церкви у Преосвященного Филарета (Гумилевского). Этот вопрос породил немало недоразумений, нуждающихся в разъяснении. Прежде всего, как справедливо отмечает доцент Киевской духовной академии Ф. И. Титов, «Преосвященный Макарий начал свои работы по русской церковной истории если не раньше, то, по крайней мере, одновременно с ним (Филаретом) и притом — что самое главное — работал совершенно независимо от него» [8, с. 432-433]. Кроме того, периодизация Преосвященного Филарета, хотя хронологически почти совпадает с периодизацией Макария, но методологически построена на основах другого порядка: происхождение Русской Церкви, нашествие монголов, разделение единой митрополии на две, патриаршество и период синодального управления. Церковная методология Истории Русской Церкви Преосвященного Макария, будучи плодотворна и незыблема как программа, нуждалась в дальнейшем обобщении и координации с другими явлениями русской действительности. Справедливая в целом, она требовала церковно-исторического, православного объяснения общих и частных проблем жизни русского народа, русского государства. При своем последовательном выполнении она должна была во всей истории раскрыть Божественный смысл. Как мы видели, сам митрополит Макарий подчеркивал ту особенность русской истории, что в ней развитие Церкви и развитие государства идут рука об руку, что взаимоотношение Русской Церкви и русского государства напоминает как бы отношение души к телу. В своей методологии он исходил из прозрения этой особенности России. Единый чисто церковный характер периодизации истории Русской Церкви приводит к выделению (в русле концепции постепенной национализации Русской Церкви) в несомненно однородном первом периоде (греческом) трех фаз. «Во весь (первый) период, продолжавшийся около двух с половиной веков, было в Русской Церкви только два случая самостоятельного избрания митрополитов (т. е. Илариона и Климента). Эти-то два случая, бывшие как бы провозвестниками будущей самостоятельности Русской Церкви, и можно положить гранями для разделения настоящего периода на частные отделы, которых, следовательно, будет три». Так сложились первые три тома: том I — от первого митрополита до митрополита Илариона, 988-1051 гг., том II — от митрополита Илариона до митрополита Климента Смолятича, 1051-1147 гг., том III —от митрополита Климента Смолятича до 1240 года. Установив внутрицерковную периодизацию, Преосвященный Макарий столь же логично определяет принципы изложения материала внутри отделов. «Русская Церковь, как и всякая другая, есть прежде всего общество лиц, верующих в Господа Иисуса Христа, состоящее из Богоучрежденной иерархии и паствы. Это общество всегда пользовалось и пользуется Богодарованными средствами для достижения своей цели: учением, богослужением и управлением, а вместе разными правами и преимуществами, какие получала от гражданской отечественной власти. Это общество имеет свою цель — воспитание людей в вере и благочестии и приготовление их к вечной жизни. Наконец, это общество, как Церковь частная и Православная, могло иметь и имеет отношение к другим Церквам и религиозным обществам, православным и неправославным. Итак, Русская Церковь, во все продолжение её исторической жизни, может быть рассматриваема с четырех сторон: со стороны лиц, её составляющих, т. е. иерархии и паствы; со стороны средств, какими она пользовалась, т. е. её учения, богослужения и управления, равно как прав и преимуществ; со стороны её цели, т. е. веры и нравственности её чад; наконец, со стороны её внешних отношений к другим Церквам и обществам религиозным» [1, т. I , с. VIII ]. Таковы методологические принципы разделения Истории Русской Церкви по хронологическим периодам и по её внутреннему состоянию, выдвинутые Преосвященным Макарием в взятые на вооружение последующими исследователями. После выхода в свет в 1857 году первых трех томов «Истории Русской Церкви» Преосвященный Макарий получил кафедру в Тамбове. Назначение открыло перед ним новые горизонты. После унизительного поражения русской армии в Крымской войне на повестку дня встала национальная задача обновления социального и правового уклада. В разгар общественно-политического подъема эпохи Великих реформ перед Владыкой Макарием, который прежде жил в условиях кабинетных, занятий и управления академией, монашеской изолированности от мирских запросов и тревог, встали вопросы общецерковные и государственные. Вся предшествующая деятельность Преосвященного Макария, его высокий патриотизм, глубокая вера в высокое предназначение Русской Церкви помогли ему чутко уловить требования эпохи и стать в один ряд с передовыми людьми своего времени [7, с. 185]. В 1858 году Преосвященного Макария переводят в Харьков, где до декабря 1868 года он ревностно управляет епархией, а затем принимает назначение на кафедру архиепископа Литовского и Виленского. И в Тамбове, и особенно в Харькове ему удавалось, кроме успешного выполнения многотрудных архипастырских обязанностей, продолжать свои занятия по Истории Русской Церкви. Методика его работы заметно меняется.. По мнению исследователя деятельности Преосвященного Макария, «резкою гранью лежит тот перерыв в работе над «Историей», который совпал с назначением в Тамбов, потом в Харьков, который образовал Макария. как общественного деятеля, вывел его из монашеской кельи на широкие горизонты политики и общественности, который, наконец, так мучительно был пережит Макарием с победным возвращением к любимой исторической работе. Грань эта, лежащая между «введением» и первыми тремя томами, с одной стороны, и последующими томами — с другой, отделяет почти двух историков, так глубоко изменился автор за указанный период жизни» [4, с. 195]. Сам Владыка Макарий сознавал преимущества своей новой методики и еще до-появления в печати IV и V томов извещал брата Александра, что тома эти «будут интереснее и лучше трех первых»), В декабре 1865 года было окончено печатание IV и V томов, а затем, вплоть до года кончины (1882), выходили всё более совершенные тома «Истории Русской Церкви». В 1879 году Преосвященный Макарий принимает назначение на кафедру митрополита Московского и Коломенского, но не прерывает упорного научного труда. В 1879—1881 гг. вышли в свет X и XI тома, а XII и начало XIII были изданы в 1883 году братом почившего великого историка [7, с. 188] протоиереем Казанского собора Александром Петровичем Булгаковым. В появившихся томах Высокопреосвященный Макарий успел рассмотреть весь второй период и часть третьего периода истории Русской Церкви. Второй период, охватывающий время от 1240 до 1589 года, распадается на два отдела: от Митрополита Кирилла II до Святого Ионы, или период монгольский (IV и V тт.), и от Святого Ионы до Патриарха Иова, или период разделения Митрополии (1448-1589), причем истории Московской митрополии Владыка Макарий отвел VI , VII и VIII тома, а митрополии западнорусской, или литовской,— том IX. Третий период, рассматривающий время после установления патриаршества, предполагалось -разделить на два отдела: на время патриаршества и эпоху синодального управления. Высокопреосвященный автор успел исследовать лишь первый отдел, который в свою очередь распадался на время до Патриарха Филарета с параллельным изложением истории за те же годы западнорусской митрополии (т. X), и время до Патриарха Никона тоже с параллельным изложением западнорусской истории (т. XI), и время от Патриарха Никона до учреждения Синода (т. XII и начатый т. XIII . «Введение и первые три тома были переизданы в исправленном виде самим Владыкой Макарием в Харькове, в 1868 году, а с 1881 года по 1900 год в Петербурге вышло новое издание «Истории Русской Церкви» Преосвященного Макария в 12 томах (без «Введения»). Как отмечают специалисты, «выдающееся достоинство монументального творения митрополита Макария — это его чрезвычайная фактическая полнота, благодаря которой оно представляет для историков Русской Церкви такую же сокровищницу всякого знания, какой является История С. М. Соловьева для историков гражданских» [6, с. 84]. Уже первые три тома составили эпоху в изучении древнерусской истории. Преосвященный Филарет (Гумилевский) во Введении к своей «Истории Русской Церкви» (1847) называл книгу митрополита Макария «многоречивою», но современный читатель благодарен автору за эту «многоречивость», за обилие привлеченных материалов и подробное рассмотрение вопросов, по которым лишь вскользь высказываются древние писатели, за исследование множества открытых памятников древней письменности и «приложения» к томам, которые «до сих пор притягивают к себе ученых» [7, с. 196]. Митрополит Макарий, «как редкий знаток наших рукописных сокровищ, собрал в своем труде для целой церковной истории весь этот известный ему материал, сообщив много новых текстов в объемистых приложениях к томам первой половины своей «Истории» и сделав множество ценных указаний в своих обстоятельных примечаниях. Оттого, быть может, в этих томах автор, обремененный массой неизученных, сырых документов, часто дает нам вместо мотивированных исторических картин только систематически подобранные материалы, притом далеко не всегда проведенные через горнило строгой критики. Оперируя здесь множеством разрозненных фактических данных, он невольно увлекается их детальной группировкой и впадает в схоластический грех столь неблагоприятных для истории внешних делений и подразделений. Поэтому первые тома «Истории» митрополита Макария, оставаясь и доселе драгоценными по своему фактическому содержанию, с постепенным ростом русской науки, конечно, утратили большую долю своего значения собственно в исследовательском и историкоописательном отношениях. Но если в первых своих томах митрополит Макарий является для настоящего времени не столько критиком, сколько собирателем исторических материалов, то в томах дальнейших он зарекомендовал себя талантом истого историка, под пером которого разнородные и разноязычные документы сливаются в живую картину прошлой жизни, передаваемую замечательно простым и легким литературным языком: привычку к схоластической дробности Преосвященный автор покидает совершенно и разрозненное сводит воедино (здесь уже нет шаблонных отделав — «иерархия и паства», «церковное право», «Богослужение» и т. п.)... Итак, во второй и большей своей части «История» митрополита Макария по всей справедливости доселе занимает в науке первенствующее положение — труда, еще никем в целом не превзойденного» [6, с. 84-85]. Заслуги Высокопреосвященного Макария перед историей Русской Церкви не исчерпываются его фундаментальными научными трудами. В 1869 году по его инициативе и под его редакцией был издан новый устав духовных академий, составивший, по отзыву профессора А. П. Лебедева, «бесспорную эпоху в развитии церковно-исторической науки у нас, в России» [12, с. 510]. Согласно этому уставу все науки академического курса распределялись на три отделения, одно из которых было церковно-историческим. Записавшись на это отделение, студенты четыре года могли посвятить почти исключительно изучению исторических наук. Вскоре в некоторых академиях (например в Московской) церковно-историческое отделение сделалось самым популярным и переполнилось слушателями. Еще более важное нововведение макарьевского устава 1869 года — изменение порядка присуждения ученых степеней. Степень магистра богословия давалась отныне за печатное сочинение, публично защищенное обычным порядком. А степень доктора богословия теперь стали присуждать не в Синоде, исключительно редко удостаивавшем этой степени ученых богословов, а в самих академиях. Таким образом, благодаря Преосвященному Макарию в академиях введены были такие же порядки присвоения ученых степеней, как и в русских университетах. «Это сильно» двинуло вперед церковно-историческую науку. Появилось значительное число как магистерских, так и докторских ученых диссертаций по вопросам церковно-исторической науки» (там же), и значение этой науки поднялось повсеместно. Макарьевский устав 1869 года закрепил тенденцию к возрастанию роли Истории Русской-Церкви как поприща для ученых занятий. В Московской духовной академии популярность русской церковно-исторической науки, особенно благодаря усилиям профессора-протоиерея Александра Горского, уже в середине прошлого века была весьма высока. В 1858 году в академии открылась кафедра Истории Русской Церкви, первым профессором которой стал Николай Кириллович Соколов. В Московской духовной академии был воспитан и крупнейший историк Русской Церкви второй половины прошлого века, впоследствии академик, Евгений Евстигнеевич Голубинский. Е. Е. Голубинский был на 18 лет моложе митрополита Макария. Он родился в 1834 году в селе Матвееве Кологривского уезда Костромской губернии в семье священника Пескова. Фамилию Голубинский дал ему отец в честь знаменитого земляка—философа протоиерея Феодора Голубинского при определении в Солигаличское духовное училище. Среднее духовное образование Е. Е. Голубинский получил в Костромской семинарии, а высшее — в Московской духовной академии. Е. Е. Голубинский окончил Московскую духовную академию в 1858 году и был назначен преподавателем словесности в Вифанскую семинарию. В 1859 году он получил ученую степень магистра богословия за сочинение «Об образе действования православных государей греко-римских в IV , V и VI веках в пользу Церкви против еретиков и раскольников» (напечатано в «Прибавлениях к творениям святых отцов», 1859 г .). В январе 1861 г . он был назначен бакалавром Московской духовной академии. Еще в юности Е. Е. Голубинский дал обет написать Историю Русской Церкви. И если митрополит Макарий предварил свою «Историю» ценным «Введением» о христианстве среди славян на Руси до равноапостольного князя 'Владимира, то Е. Е. Голубинский, готовя себя к главному делу своей жизни, занялся изучением церковной истории южных и западных . славян. Он написал (но не опубликовал) исследование «Константин и Мефодий, апостолы славянские», удостоенное в 1869 году полной Уваровской премии, и издал в 1871 году «Краткий очерк истории Православных Церквей Болгарской, Сербской и Румынской». Книжное изучение церковной жизни Востока не могло удовлетворить Е. Е. Голубинского, и он при содействии ректора Московской духовной академии протоиерея Александра Горского отправляется в мае 1872 года в полуторагодовое путешествие на Балканы, в Константинополь, Грецию, Палестину и Италию. Всюду он знакомится с памятниками древности, рукописями, собирает нужные книги и сведения о церковной жизни. По возвращении в Москву Е. Е. Голубинский продолжает работу над «Историей Русской Церкви». Отличительной особенностью Е. Е. Голубинского как ученого была независимость и оригинальность мышления, как нельзя более соответствовавшая критическому подходу к .источникам, которым отличался наш замечательный историк. Сыграла свою роль и школа, особенно влияние отца Александра Горского, которое, впрочем, не подчиняло его, а скорее приучало к добросовестности и основательности в работе. Заслуживают внимания методологические принципы, положенные Е. Е. Голубинским в основание своего труда. Прежде всего он выделяет на основании источников привязанность к фактам (конечно, критически очищенным), ибо «история не есть поэзия, и обработка историческая не есть творчество, а именно только обработка готового и данного исторического материала. Задача историков — извлечь (и выжать) из этого материала всё, что служит к созиданию настоящей истории; но далее этого они пойти не могут и бессильны прибавить самого материала или его улучшить» [4, т. I , 1 пол., с. VII]. В результате Е. Е. Голубинский добился успеха в научном изложении многих частных вопросов русской церковной истории. Замечательный исследователь находит много совершенно новых исторических фактов, оригинально освещающих ключевые события истории Русской Церкви, русского государства и русского народа. Историю Русской Церкви он изучает сравнительным методом, сопоставляя ее особенности с церковной жизнью Византии, и многое в прошлой жизни нашей Церкви, бывшей митрополии Константинопольского Патриархата, объясняет порядками жизни Греческой Церкви. Широко, как никто из его предшественников, он пользуется греческими источниками по истории Русской Церкви, особенно актами Константинопольской Патриархии. Как отмечает священник Ф. И. Титов, «весьма широко и опытною рукою историк пользуется в своем новом труде также и вообще всеми сведениями, какие находятся у иностранных писателей о России и Русской Церкви за рассматриваемый период времени, причем обнаруживает громаднейшую начитанность в области этой литературы» [10, с. 9]. Кроме того, профессор Е. Е. Голубинский, вообще отличаясь «вдумчивостью и уменьем анализировать рассказы и известия и открывать новые, оригинальные черты там, где другому представляется все прекрасно известным», славился «основательнейшим и глубоким знанием древнерусских летописей, благодаря которому, и в особенности благодаря умелому сопоставлению параллельных сведений различных наших летописей, историк вносит множество дополнений и поправок особенно в хронологические сведения по истории Русской Церкви за рассматриваемое время» (там же). Методологически своеобразен и принцип деления истории Русской Церкви, принятый Е. Е. Голубинским. Учитывая критические возражения, которые выдвигались против чисто церковного принципа Преосвященного Макария, и желая, видимо, теснее связать периодизацию русской церковной истории с историей русского народа, общества и государства, Е. Е. Голубинский выделяет Киевский, Московский и Петербургский периоды в русской церковной жизни. В каждом из них он обращает внимание на отношение народа к Церкви и религии, определяющее лицо русской .национальной Церкви в разные периоды её истории. Говоря собственными словами Е. Е. Голубинского, «если периоды в историях обществ суть пространства времен, отличные один от других не какими-нибудь внешними и случайными признаками, а самой жизнью обществ и её характером, то таких действительных, а не воображаемых периодов в истории Русской Церкви три: Киевский, Московский и текущий Петербургский. Периоды Киевский и Московский, собственно, представляют собою одно целое, характеризуемое отсутствием действительного просвещения, которого мы не усвоили с принятием христианства и без которого оставались до самого Петра Великого. Но в этом целом они образуют собой две особые половины. У всех народов, у которых нет настоящего просвещения, религия должна являться втаком виде, чтобы внешнее, более или менее, преобладало над внутренним, условно-формальная обрядность — над истинною верою и наружная набожность (религиозность) — над истинным благочестием (нравственностью, как это и у всех образованных народов внизших необразованных классах). Так это было и у нас до появления просвещения. Став характеристическою чертою в развитии нашего христианства, это преобладание имело у нас свою историю, состоящую в том, что в продолжение известного времени оно держалось меры и не выступало из нее, а затем впало в крайность. Время меры и время крайности и составляют периоды Киевский и Московский. Текущий период Петербургский есть период водворения у нас настоящего просвещения, а вместе с сим, подразумевается, и более совершенного понимания христианства» [4, т. I , 1 пол., с. XXI-XXII ]. Профессор Е. Е. Голубинский брал за основу своей «Истории» в конечном счете не столько «топографическое», сколько политическое состояние русского народа, считая его определяющим ход церковной жизни. Е. Е. Голубинский вообще методологически стремился увязывать историю Церкви с гражданской историей. Такая точка зрения, безусловно, имеет право на существование, хотя критики и указывали, что «начало для разделения истории Русской Церкви желательно было бы заимствовать из внутренних, существенных особенностей течения исторической жизни Русской Церкви» [10, с. 22]. Однако вряд ли правомочно писать подробную Историю Русской Церкви, руководствуясь только внутрицерковными вехами. И Е. Е. Голубинский, и Преосвященный Макарий, посвятившие свои жизни созданию русской церковной истории, прекрасно понимали это. Судя по всему, методологическая позиция митрополита Макария была перспективнее позиции Е. Е. Голубинского, «топографический» принцип которого вытекал из существа стоящей перед ним цели определить историю Русской Церкви как существенный компонент развития русского национального духа. При написании своей «Истории» профессор Е. Е. Голубинский усвоил методологические принципы, выдвинутые митрополитом Макарием, особенно в той части, которая касается деления излагаемого материала «по предмету». Почти буквально следуя Преосвященному Макарию, Е. Е. Голубинский писал, что «история всякого общества есть, во-первых, история того, что служит ему в достижении цели его жизни; во-вторых — история самой его жизни, насколько она достигает своей цели» [4, т. I , 1 пол., с. XXII ]. Далее он указывает, «из каких частей (факторов) слагается целое жизни каждой Церкви, из таких частей должна состоять и история каждой, которая воспроизводит жизнь. Следовательно, составом частей всякой церковной истории, поколику он необходимо и, так сказать, органически определяется составом церковной жизни, которую истории воспроизводят, должны быть правительство с его деятельностью, учение, богослужение, церковная жизнь общества. Этот состав частей церковной истории, определяемый понятием о Церкви самой в себе, должен быть дополнен тем, что привносят в её жизнь внешние отношения» (там же, с. XXIII). А также историей основания данной Церкви, её отношения к частным церквам, историей возникающих в данной Церкви ересей и расколов. Разница между подходами Преосвященного Макария и Е. Е. Голубинского, проецирующаяся и на методологию, заключается не в принципах периодизации самой по себе (хронологически они приблизительно совпадали у обоих), не в методике изложения фактов (с точки зрения структуры томов различие между обеими «историями» не столь велико), не в критическом отношении к фактам (митрополит Макарий был тоже достаточно критичен к источникам), не в живости изображения картин и не в количестве приводимых новых материалов, а прежде всего в общем пафосе. Если пафос Преосвященного Макария можно определить как Православие прошлого России, её общечеловеческого великого жребия, пророчески предсказанного апостолом Андреем и подтверждаемого многочисленными Божественными знамениями и чудесами, то пафос Е. Е. Голубинского можно определить как сострадание за крестный путь непросвещенной, необразованной России. Если митрополит Макарий и многие другие наблюдали дневные стороны жизни русского народа, то Е. Е. Голубинскому было дано видеть и остро переживать в самом характере русской религиозности ночную, хаосную стихию. Е. Е. Голубинский говорил горькие истины о нас самих, нередко нарушая научную объективность и снижая значение отечественных достижений. Читать его труды надо критично. Тенденция к срыванию покровов дает себя знать то и дело, но винить его за это нельзя. Укоряя русские массы за внешнюю иповерхностно усвоенную набожность, он тосковал из-за того, что при перемене народного быта вера может быть сменена столь же легко, как одежда. Вместе с отцом Александром Горским он горевал, наблюдая упадок религиозности даже среди слушателей духовных учебных заведений. Не обвинять надо Е. Е. Голубинского, а понимать его. Е. Е. Голубинский постоянно проводил различие между просто грамотностью и истинным просвещением. Грамотность, по его мнению, не означает просвещения, она — необходимое, но недостаточное условие просвещения. Скажем, в древнем Новгороде грамотность могла быть поголовной, а просвещение — ничтожным, просвещение — это творческое, а не механически усвоенное знание старого и генерация знания нового, не извращающего, а дополняющего знание предыдущее. Когда нет органического единства внешнего заимствования (грамотности) и внутренней генерации (просвещения), народ предрасполагается к раздробленности и расколу. В отсутствии этого единства Е. Е. Голубинский видел опасность для русского народа и, прослеживая её через века, искренне переживал наш извечный внутренний раскол. Но никогда Е. Е. Голубинский не изменял, пусть даже горькой, истине ради «возвышающего обмана». Для него это было не по-Божески, не по-православному. Бог многое дал русскому народу, многое с него и спросит. С помощью мелких лазей в Царство истины не пролезть. Наш народ велик и возлюблен Богом, и потому надо уметь видеть его грехи и стремиться исправлять недостатки. Пафос Е. Е. Голубинского направлен в будущее, он будит нашу ответственность, мобилизует на борьбу с врагом, который в нас самих. В святой неудовлетворенности лежит залог совершенствования, двигатель развития. Ревностно любя русский народ, глубоко страдая из-за его медленного созревания, стремясь поскорее видеть его христиански совершенным, Е. Е. Голубинский говорил о том, что народ может быть воспитан нравственно не через становых и урядников. Устремленная в будущее несомненная любовь к своему народу и критическое отношение к его прошлому и настоящему привели Е. Е. Голубинского к полному переосмысливанию многих важнейших традиционных взглядов на историю христианства и Церкви в России, на историю русского общества. «Не великий толк и не великая польза от того,— писал он,— чтобы изображать себя прекрасными в прошедшем с помощью сочинительства и фантазий. Не это должно нам делать, а то другое, чтобы, имея мужество, признавать прошедшее таким, каким оно было, стараться, в нарочитое возмещение за него, стать возможно лучшим в будущем и не сетовать на Бога за то, что Он послал нам Петра Великого, а разве молиться Богу, чтобы Он послал нам другого Петра Великого...» [4, т . I , 1 пол ., с . XVIII ]. Особенности русской государственной и церковной жизни Е. Е. Голубинский связывает с неудачами в России попыток просвещения, объясняющимися всей совокупностью исторических обстоятельств и закономерным еще до татарского нашествия выбором своего особого пути, резко отличного от пути государств и народов Европы, но через Церковь и внутреннее устремление связанного с Востоком. Е. Е. Голубинский показывает, как у нас механически заимствованная обрядовость и внешняя набожность способствовали религиозному кризису XVI века. Возведение обрядовой стороны в догмат отчасти содействовало образованию раскола. Много толков и споров вызвало видение ночной, не очень приятной для ура-патриотического глаза стороны отечественной истории. Е. Е. Голубинский, еще раз обосновывая свою позицию, говорил: «Карамзин допускал, что в древней Руси было настоящее просвещение, которое будто бы было подавлено удельными усобицами и монгольским игом. Но Карамзин мог допустить это потому, что он старался выставить Россию, как могущественное государство. Притом в его время слишком легко смотрели на просвещение: полагали, что можно скоро и легко насадить его и столь же скоро подавить. Но на самом деле чрезвычайно трудно водворить просвещение, и нелегко исчезают следы его. Карамзин странным образом забыл о Новгороде, который не страдал ни от удельных смут, ни от монгольского ига и в котором, однако, также не было просвещения. Мое мнение не ново: в историях Преосвященных Макария и Филарета, а также у Соловьева нет речи о настоящем просвещении в древней Руси, а только о грамотности. Я только настоятельнее их высказал мысль. Настоятельность эта объясняется тем, что, по-моему, просвещение имеет свои следы, непросвещение — свои. По позднейшим следам я и заключаю, что не было просвещения в древней Руси. Если есть какое-нибудь преувеличение, то ведь я живой человек. Я — апологет просвещения и не мог не внести современных взглядов в изображение тогдашней жизни. Быть историком почти так же щекотливо, как быть публицистом. История не должна быть панегириком, иначе она потеряет смысл; историк должен изображать всё, что было — и хорошее, и дурное. Между тем, говоря о недостатках в жизни прошедших времен, нельзя не захватить и настоящего времени, потому что следы этих недостатков остаются и теперь. Но есть люди, которые требуют, чтобы не касались недостатков настоящего времени, хоть бы это было соединено с ущербом для правдивости истории, описывающей прошедшее. Но историк лучше должен вынести упреки, чем действовать не по искренней совести. Притом историк в сущности не оскорбляет современного общества, когда говорит о его недостатках по случаю описания недостатков старого времени. Напротив, он оказывает услугу: вину в недостатках обыкновенно сваливают на людей, у которых они обнаруживаются, а историк, указывая причины этих недостатков в прошедшем, тем самым облегчает виновность современного общества». Е. Е. Голубинский замечал, что печальное прошлое не является обязательной предпосылкой печального будущего, и уповал на великое историческое предначертание России, для выполнения которого время еще не пришло. Современники академика Голубинского полагали, что появление в печати первого тома его труда составило положительную эпоху в истории научной разработки судеб Русской Церкви [11, с. 22] и что труд его должен быть поставлен наряду с самыми капитальными и наиболее уважаемыми работами в области русской церковной историографии. Историю Е. Е. Голубинского отличает «высокое достоинство беспристрастия», примером которого может служить хотя бы его отношение к вопросу о поставлении митрополитов не из греков, а из русских в домонгольскую эпоху. Выражая мысль о принципиальном праве Русской Церкви устроить свое управление, независимо от греков, и даже предполагая изначальную автокефалию Русской Церкви, он, однако, не увлекается, как иные, этой патриотической идеей и при изложении истории митрополита Климента Смолятича присоединяется к суду некоторых его современников о том, что такой порядок поставления митрополита был и неправилен, и неполезен [6, т. CCXVI , с. 90]. Господство у нас в период удельной раздробленности и усобицы митрополитов-греков академик Голубинский признаёт положительным и величайшим благом [4, т. I , 1 пол., с. 268-283]. Что касается второго тома, то в нем почти на каждой странице дано что-то новое. Здесь сделано немало открытий для науки, особенно в источниковедческом плане. В качестве примеров историки указывают на истолкование вопроса о столкновении митрополита Киприана с новгородцами из-за месячного суда, о причинах назначения Исидора митрополитом Русским и отправления его на Флорентийский Собор, на характеристику митрополита Макария, как знаменитейшего из всех высших пастырей Русской Церкви, на разбор личности кандидата в митрополиты — Митяя, и т. д. «Одним словом, всё, что у предшественников нашего ученого представляет простую передачу содержания документальных данных, почти не сопровождаемую столь желательными комментариями, то у него неожиданно освещается и оживает при помощи тех богатых ученых средств и методических приемов, которые были отмечены уже в первом его томе» [6, т. CCXVI , с. 91]. Единодушной высокой оценки удостоились те разделы «Истории» Е. Е. Голубинского, в которых рассказывается, например, об архитектуре каменных и деревянных церквей. Правда, автор лишь слабо затронул мир древнерусской иконописи, тогда сравнительно мало привлекавшей к себе внимание исследователей. Труд Е. Е. Голубинского, действительно, содержит много нового и ценного, но и труда Преосвященного Макария он не заменил, не затмил. Едва ли кто решится сейчас, с расстояния почти ста лет, отдавать «Истории» Е. Е. Голубинского предпочтение перед «Историей» митрополита Макария. Между тем в начале века считалось, что труд митрополита Макария устарел. Сейчас оценки несколько другие, более благоприятные для «Истории» Преосвященного Макария. Рассмотрим для примера разницу в подходах Преосвященного Макария и академика Е. Е. Голубинского к проблеме интерпретации устава князя Владимира — важнейшего церковно-исторического памятника. По мнению митрополита Макария, ни одна из его известных редакций «не представляет этого устава во всей целости и в том подлинном виде, в каком он вышел из рук законодателя; всё это только копии, в которых переписчики частию по собственному мудрованию (например, в предисловии), а более по требованию обстоятельств, места и времени позволяли себе изменять слова и обороты речи и делать прибавления и сокращения как в несущественных, так и в существенных частях» [1, т. I , с. 126]. Как считают современные светские исследователи, «здесь у Макария изложено мнение об общем направлении истории текста устава, которое в дальнейшем стало господствующим» [13, с. 17]. Согласно заключению митрополита Макария, устав святого князя Владимира — это сознательное извлечение из византийского номоканона, который являлся, «с одной стороны, первым приложением к условиям жизни русской общецерковного, но, в частности, византийского законоположения, а с другой — первым опытом местного, самобытного церковного законодательства в России» [1, т. I , с. 117-118]. При такой оценке устав приобретает ключевое значение в истории Русской Церкви, но митрополит Макарий идет дальше. Он усматривает в уставе национально-самобытное явление, отличное от византийского. Таким образом, по мнению Преосвященного Макария, в самом первом опыте церковного законодательства на Руси не было слепого копирования византийского образца, но творческое усвоение общеправославных норм. Митрополит Макарий отмечает, что если в Византии сфера церковного суда охватывала духовенство, то на Руси — более широкую группу церковных людей; в Византии суд вершила та сторона, к которой принадлежал ответчик, в то время как устав Владимира вводил смешанный суд двух властей для споров людей различной (церковной и светской) принадлежности; наконец, согласно уставу Церковь на Руси получала право суда по многим делам, которые в Византии велись светской властью. Совсем по-другому подошел к уставу князя Владимира профессор Е. Е. Голубинский, оказавшийся в плену текстологических представлений своего времени. В результате вновь произошло искажение истории первоначальной Русской Церкви, принижение уровня самобытности и религиозно-церковной зрелости древнерусского общества. Е. Е. Голубинский призывал «возвратиться к мнению Карамзина, что они (уставы Владимира и Ярослава) суть не подлинные уставы или грамоты, а позднейшие поддельные произведения» [4, т. I , 1 пол., с. 620]. Одним из доводов он считал «нелепое» утверждение о передаче Десятинной церкви десятины «во всей земле русской», а не из «области великого княжения». Однако, как справедливо замечает наш современник, «лишь в XX в. было установлено, что в терминологии XI-XIII вв. русской землей в узком смысле называлась только южная — Киевская, Черниговская и Переяславская земли» [13, с. 19]. Не зная южнорусских списков и обработок устава (кроме «свитка Ярославля»), Е. Е. Голубинский утверждает, что «позднейшая южная Русь вовсе не знала никакого устава Владимира» [4, т. I , 1 пол., с. 402]. И снова можно привести слова современного историка Я. Н. Щапова, отношение которого к Преосвященному Макарию и академику Е. Е. Голубинскому зиждется на чисто научной оценке научного вклада обоих: «Так просто и легко расправился Голубинский с уставом Владимира, зачеркнув всё сделанное после Карамзина» (13, с. 19]. Конечно, заключения Е. Е. Голубинского не всегда столь опрометчиво критичны. Иногда излишне критичен бывал Преосвященный Макарий. Поучительно сравнить позицию обоих в вопросе о русском расколе. Логика и методология каждого определяет как отношение к расколу и путям его преодоления, так и отношение к изложению истории раскола. Здесь роли меняются. Митрополит Макарий, лично боровшийся с раскольниками и сектантами, полемичен, тенденциозен, апологетичен, тогда как беспристрастность Е. Е. Голубинского как историка позволила обвинить его в сочувствии старообрядчеству. По мнению ученого, следует оставить попытки доказать, что обряды современной Русской Церкви древнее дониконовских, потому что, не погрешая против научной истины, в некоторых случаях и доказать этого нельзя. Необходимо установить, что обряд есть только обряд, а не догмат. Не спускаясь на раскольничью точку зрения слепой приверженности своему обряду, полемист должен поднимать сознание жесткого старообрядчества до уровня истинно православного сознания. Ссылаясь на «Историю» Преосвященного Макария (т. XII , с. 221), Е. Е. Голубинский указывает, что в то время, как Патриарх Никон «некоторые, по крайней мере, разности наши с греками считал и объявлял за ереси», современная наука «видит во всех разностях одни лишь погрешности». Ссылаясь на изыскания в области археологии обрядов и богослужения, особенно на труды протоиерея Александра Горского и К. И. Невоструева, ученый историк приходит к выводу, что «большая часть наших бывших разностей с греками не суть новшества, а именно только разности, происшедшие от случайного разрознения нашего с греками,— что другие разности хотя действительно суть новшества, но в смысле весьма относительном, так что усвоять им название погрешностей было бы несправедливо, и что только немногие разности должны быть признаваемы за действительные новшества погрешительные» [5, с. 69—70]. Например, двоеперстие не только не есть новшество, а и древность даже более древняя, чем троеперстие, ибо первоначально было известно единоперстие и пятиперстие, потом двоеперстие и, наконец, уже троеперстие. И сугубая Аллилуйя имеет такую же древность, как и трегубая, и она не только употреблялась у греков совместно с трегубой Аллилуйей до весьма позднего времени, но отчасти употребляется на Востоке и до сих пор. Преодоление раскола виделось Е. Е. Голубинскому не на уровне внешней, наружной обрядовости, а на основе внутренне-просвещенного Православия, догматического единства. Усилия требовались от обеих сторон. Что касается внешних препятствий со стороны Церкви, то Е. Е. Голубинский считал возможным преодолеть их с помощью некоторых реформ, проекты которых он разрабатывал до конца жизни. У Преосвященного Макария отношение к расколу отличалось большей полемичностью. Свою «Историю русского раскола» он закончил такими словами: «Не можем не выразить самого искреннего сожаления о заблуждающихся братьях наших по вере и отчизне: история их верований и дел так мрачна, что невольно напоминает собою свиток книжный, показанный одному из пророков, в котором вписано бяше только рыдание и жалость, и горе (Иез. 2, 10). Не можем не пожелать от всей души, чтобы эти несчастные, уже около двух веков ходящие во тьме и сени смертной, узрели наконец свет истины, восчувствовали свое жалкое положение и с любовью обратились к своей Матери — Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви, от которой некогда отторглись» [3, с. 404]. На вопрос Святейшего Синода, на каких условиях могло бы у нас совершиться воссоединение с Православной Церковью старообрядцев, приемлющих священство, Преосвященный Макарий указывал на соборное рассмотрение вопроса [9, с. 341—342]. Исследования Преосвященного Макария по расколу не только содержат массу оригинальных фактов и сопоставлений, но и дают, по отзыву В. П. Добромыслова, «прочную схему для работ в этой области» [14, с. 100]. К сожалению, в книге «История русского раскола» полемичная и иногда предвзятая позиция Преосвященного Макария приводит к одностороннему истолкованию ряда научных вопросов расколоведения. Например, в главе III он заявлял, что Стоглав неканоничен, содержит лишь черновые записи о Стоглавом Соборе 1551 г ., частью измененные, частью дополненные после 1554 г . лицом неизвестным, «частным» [3, с. 83], причем этот неизвестный составитель Стоглава был раскольником, который хотел, прикрываясь Собором, объявить свои мысли догматами. К чести автора в томе VI «Истории Русской Церкви» митрополит Макарий искренне признал ошибочность своей первоначальной оценки этого памятника церковной старины: «подлинность ее, как «книги соборной» и заключающей в себе действительные постановления (каноны) Стоглавого Собора, или «соборное уложение», а не черновые записки его, представляется нам ныне несомненною, после некоторых новых открытий (разумеем преимущественно две наказные грамоты митрополита Макария, писанные вскоре после Собора и от лица Собора)» [1, т. VI , с. 220]. Признание в ошибке со стороны столь крупного авторитета, известного высочайшей требовательностью к себе и чистейшей любовью к истине, произвело громадное впечатление в ученом мире. Об этом ученом мужестве Преосвященного Макария с уважением отозвался и Е. Е. Голубинский [7, с. 195]. И в жизни митрополит Макарий был столь же честен и благороден. Об этом лучше всего свидетельствуют его взаимоотношения со своим главным «соперником» на ученом поприще— Е.Е. Голубинским. Взаимоотношения обоих историков — одна из прекраснейших страниц жизни людей нашей отечественной науки. В своих воспоминаниях, а вернее, в ненапечатанном посвящении ко второму тому своего труда (второй том «считаю своим долгом посвятить памяти Высокопреосвященного Макария»), Е. Е. Голубинский подробно рассказывает об истории публикации первого тома своей «Истории» и об участии Высокопреосвященного Макария. Денег на печатание объемистого тома у Е. Е. Голубинского не было, ион решил обратиться к митрополиту за помощью. «Когда я сообщил о своем намерении обратиться к Преосвященному Макарию с просьбой о ссуде денег кое-кому из своих академических, то мне выразили крайнее удивление и говорили со смехом: «поди-ка, сунься, он тебе задаст»... Понятно, что я ехал к Преосвященному Макарию не с совершенно полною надеждою и не с особенно спокойными чувствами. Приезжаю в Черкизово и введенный в приемную комнату митрополита жду с трепетом, что будет... и было то, что выходит Преосвященный Макарий, принимает меня необыкновенно любезно и с величайшей готовностью изъявляет согласие удовлетворить моей просьбе, причем, поручая мне написать формальную бумагу на его имя, предоставляет мне назначить условия займа, какие я сам найду для себя удобными, и говорит, что он положит резолюцию на бумаге, не читав ее. Я вышел, или лучше сказать, выскочил от Владыки и летел к Преосвященному Алексию на Саввинское подворье, не помня себя. Когда на вопрос Преосвященного: «Ну, что?» я рассказал ему, как принял меня Владыка и как отнесся к моей просьбе, он, можно сказать, весь превратился в удивление и изумление...» [15, с. 51]. Такой достойный и благородный поступок, исключающий всякую литературную зависть или тщеславие, столь распространенные в ученой и академической среде, был совершенно органичен для митрополита Макария. Е. Е. Голубинский понял и оценил это. Митрополит Макарий продолжал помогать Е. Е. Голубинскому и после выхода в свет первого тома. Конечно, делая так, он был совершенно уверен и в достоинствах своего труда. Он понимал, что обе «Истории», каждая по-своему, служат на пользу русской науке и Русской Церкви. Как известно, критический труд Е. Е. Голубинского в ту пору вызвал в официальных и славянофильских кругах резкую оппозицию. Особенно смущало тогдашних официальных патриотов изложение Е. Е. Голубинским спорного и тогда «варяжского вопроса». Присуждение ученой степени доктора богословия после защиты, в декабре 1880 г ., задержалось, но вмешался Высокопреосвященный Макарий, после настойчивых представлений которого, Святейший Синод 3 июня 1881 г . удостоил Е. Е. Голубинского искомой степени. Таким образом, Преосвященный Макарий воистину прокладывал дорогу своим преемникам — и своей «Историей», и своим уставом 1869 г ., и своим личным участием. Благодаря вмешательству митрополита Макария отношение официальных лиц к Е. Е. Голубинскому стало благожелательнее. В 1882 г . он получил звание ординарного профессора Московской духовной академии, в том же году был избран в члены-корреспонденты императорской Академии наук, в 1886 г . удостоился звания заслуженного ординарного профессора (вышел в отставку в 1895 г .) и в 1903 г . был избран в ординарные академики императорской Академии наук по отделению русского языка и словесности. Последние годы жизни академика Е. Е. Голубинского прошли во тьме слепоты. Но знаменитый историк не пал духом, ниспосланное ему тяжелое испытание он переносил безропотно. «Усердно молюся Господу Богу,— писал он,— чтобы Он дал мне силы безропотно нести свой тяжелый крест и чтобы Он не очень замедлил взять меня к себе» [15, с. 64]. Заветом его к потомкам звучат строки предисловия ко второму изданию первого тома «Истории Русской Церкви». «Имев возможность сделать для Русской Церковной Истории значительно менее того, что желал было и надеялся сделать, утешаю себя словами библейского мудреца, который говорит: «Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом» (Притч. 19, 21). А от себя самого, обращаясь мыслию вперед, к будущим работникам над Русской Церковной Историей, которых ожидается еще некороткий ряд, от всей души желаю им, чтобы каждый из них при окончании своих трудов вместо слов библейского мудреца мог говорить другие слова: «Все замыслы, какие были в сердце человека, имел он возможность и успел выполнить при помощи Божией...» [2, т . I , 1 пол ., с . VI ]. Оба выдающихся ученых — и митрополит Макарий, и академик Е. Е. Голубинский посвятили себя служению Русской Церкви. Оба вели одинокий, аскетический образ жизни, и единственным личным другом для них в этом мире была книга. Оба были бессребрениками и самоотверженными тружениками на пользу духовного просвещения Родины. Еще в 1842 г . митрополит Макарий, будучи бакалавром Киевской академии, дал обет: все заработанные деньги хранить до тех пор, пока из них не составится приличная сумма, проценты с которой будут достаточны для установления ежегодных премий «для поощрения отечественных талантов». Через четверть века такие премии были учреждены при Академии наук и Синоде за достойные оригинальные сочинения по предметам богословских и светских наук. Впоследствии Преосвященный Макарий установил еще несколько премий при Киевской академии, как бы в благодарность за ту науку, которую он получил в ее стенах. Академик Е. Е. Голубинский тоже распорядился пожертвовать свое состояние и свою библиотеку тем учреждениям, где начиналась и протекала его жизнь — Солигаличскому духовному училищу, Костромской духовной семинарии, Московской духовной академии, а также приходам села Матвеева — Горелицы и Матвеево. Нельзя понять историю Русской Церкви, не раскрыв замысла Божия о русском народе, о его предназначении в сем мире. Однако до поры до времени замысел этот мог оставаться скрытым в грядущем. Тогда неизбежна была не только односторонность истории, но и сосуществование двух противоположных пафосов, концепций истории. Оба наших замечательных историка осветили судьбы Русской Церкви с двух разных сторон. Их труды взаимно дополнили друг друга. Без кого-либо из них не представить русской церковно-исторической науки. Два выдающихся ума родились для того, чтобы в одной и той же области дать две проекции. Лишь в испытаниях века выковывается новое, высшее понимание Истории Русской Церкви от первого возвещения Христа нашим предкам до событий недавних дней и обетовании будущего. Жизнь и труд митрополита Макария и академика Евгения Евстигнеевича Голубинского ныне сами стали славной частью Истории Русской Церкви. Заложив основы русской церковно-исторической науки, они призывают современных поборников Истины дерзать дальше, достойно продолжать их дело. Вечная им память! ПРИМЕЧАНИЯ [1] Митрополит М а карий (Булгаков). История Русской Церкви, тт. I-XII . СПб., 1857-1883 (2-е изд., тт. I-III , 1868, Харьков; 3-е изд., 1883—1900). [2] Макарий, архиепископ Харьковский. История христианства в России до равноапостольного князя Владимира, как введение в историю Русской Церкви. 2-е исправл. издание, СПб., 1868. [3] Митрополит Макарий (Булгаков). История русского раскола, известного под именем старообрядчества. 3-е издание, СПб., 1889. [4] Голубинский Е.Е. История Русской Церкви, т. I , 1 и 2 половины. Период первый, Киевский, или Домонгольский. М., 1880-1881 (2-е изд., 1901—1904); т. II , 1 и 2 половины. Период второй, Московский, от нашествия монголов до митрополита Макария включительно. М., 1900, 1917. [5] Голубинский Е. Е. К нашей полемике с старообрядцами, 2-е изд., М., 1905. [6] Краткий историко-критический очерк систематической обработки русской церковной истории. «Христианское чтение», 1903. [7] Приселков М. Митрополит Макарий (Булгаков) и его «История Русской Церкви (1816-1916)». «Русский исторический журнал», 1918, кн. 5. [8] Титов Ф. И. Макарий (Булгаков), митрополит Московский и Коломенский. Историко-биографический очерк, т. I : Годы детства, образования и духовно-училищной службы митрополита Макария (1816-1857). Киев, 1895, с. 432—433. [9] Титов Ф. И. (свящ.). Макарий (Булгаков), митрополит Московский и Коломенский. Историко-биографический очерк, т. II (1857-1868). Киев, 1903. [10] Титов Ф. И. Критико-библиографический обзор по истории Русской Церкви. Вып. 1, Киев, 1901. [11] Титов Ф. И. Критико-библиографический обзор новейших трудов по истории Русской Церкви. Вып. III . Киев, 1904. [12] Лебедев А. П. Церковная историография в главных ее представителях с IV века по XX . М., 1898. [13] Щапов Я. Н. Княжеские уставы и Церковь в Древней Руси XI — XIV вв. М., изд-во «Наука», 1972. [14] Добромыслов В. П. Макарий Булгаков, митрополит Московский, как расколовед; 1. Митрополит Макарий как историк русского раскола старообрядчества. Рязань, 1900. [15] Воспоминания Е. Е. Голубинского. Кострома, 1923. |
