Cемен Резник

КРОВАВЫЙ НАВЕТ В РОССИИ

ИСТОРИКО-ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ ОЧЕРКИ

Оп. в журнале "Вестник"в 1999-2000 гг. http://www.vestnik.com. См. антисемитизм.

Книжное издание: М.-Иерусалим: ДААТ/Знание, 2001. 193 с. 2 тыс. э.

О нем: http://belousenkolib.narod.ru/Publicism/reznik.html, тут и тексты.

Семен Резник (1938, Москва) — русский писатель, с 1982 года живущий в США. Окончил Московский инженерно-строительный институт (МИСИ).
Печатается с 1960 года. Автор ряда научно-художественных книг об ученых и науке (биографии Н. И.Вавилова, И.И. Мечникова, В.О. Ковалевского, Г. С. Зайцева, В.В. Парина и др.), исторических романов («Хаим-да-Марья», «Кровавая карусель»), историко-публицистических книг («Красное и коричневое», «Нацификация России», «Растление ненавистью); редактор-составитель книги «Сахаровские слушания. Четвертая сессия», соредактор английского издания книги Н. И. Вавилова «Пять Континентов».
Семен Резник широко публикуется в русскоязычной, а также англоязычной печати. До эмиграции он десять лет работал редактором серии «Жизнь замечательных людей», затем был свободным художником. В США С. Резник в течение девяти лет работал редактором журнала «Америка», а в последние годы он является сотрудником русской службы «Голоса Америки». Его книги и статьи выходили на английской, немецком, венгерском языках.
В 1982 году Семен Резник был исключен из Союза писателей СССР.
В 1997 году восстановлен в Союзе писателей Москвы, являющегося правопреемником Московского отделения Союза Писателей СССР.

Его же: Вместе или врозь? Заметки на полях книги А. И. Солженицына. Издательство: Захаров, 2003 г. Твердый переплет, 432 стр. ISBN 5-8159-0332-9. Тираж: 5000 экз. Формат: 84x108/32

Многим это кажется диким, невероятным, невообразимым. Каким-то массовым помешательством, ввергающим общество в дремучее средневековье. Но факт остается фактом: средневековые обвинения евреев в ритуальных убийствах стали в современной России "бытовым явлением", по крылатому выражению В.Г.Короленко. Откуда эта напасть, чем вызвано такое наваждение? Предлагаемые очерки - попытка ответить на эти вопросы.

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

Миф о ритуальных убийствах уходит корнями в седую древность. Клевета о том, что в Иерусалимском храме якобы поклонялись голове осла (по другому варианту - свиньи) и раз в год приносили в жертву захваченного и хорошо откормленного грека, распространялась еще со времен александрийского "грамматика" Апиона, чьи злобные писания опровергал Иосиф Флавий, знаменитый автор "Иудейской войны" и "Иудейских древностей". Поразительно то, что хотя Апион имел репутацию проходимца и невежды, а Иосиф, обласканный римским императорским домом (подарившим ему даже свою фамилию), был высокочтимым знатоком иудейства, эхо клеветы Апиона можно найти в трудах виднейших римских историков - Плутарха, Тацита и других.

С распространением по просторам Римской империи раннего христианства внимание "ритуалистов" было отвлечено от иудеев в сторону адептов новой религии. Христиан обвиняли в том, что на своих тайных сборищах они предаются блуду, кровосмешению и - приносят в жертву своему распятому Богу маленьких детей, упиваясь их кровью и пожирая их раздираемое на куски тело. Под градом таких обвинений тысячи христиан подвергались страшным мучениям и лютой смерти.

Из христианских источников II-V веков видно, сколь частыми были такие обвинения и к каким последствиям они приводили. Об этом говорят многочисленные свидетельства отцов церкви - от казненного в 165 году Святого Иустина до Сальвиана, жившего в V веке.

Шельмование не помогло, "религия черни" охватывала все более широкие слои населения и в конце концов утвердилась как господствующая. Но еще долго среди молодого христианства царил разброд. Возникало множество сект, по-своему толковавших некоторые догматы вероучения. И тогда в борьбе с ними отцы церкви стали использовать те же клеветнические обвинения: в свальном грехе, кровосмешении и - ритуальных убийствах. Когда же прочное здание церкви было выстроено, в христианских странах чуть ли ни единственным религиозным меньшинством оказались евреи. И тогда христиане стали их обвинять в том, в чем раньше обвиняли самих христиан.

В работе "Святой Иоанн Хризостом (Златоуст) и христианский антисемитизм" ("Вестник" #14, 1996, сс.30-33), Борис Кушнер указывает, что "в начале V века в Антиохии разразились погромы и впервые были письменно зафиксированы клеветнические христианские обвинения евреев в ритуальных убийствах". Правда, в книге В.В.Скрипицына "Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их", написанной, по повелению императора Николая I (впервые издана в 1844 году), имеется указание на еще более ранние гонения такого рода: в 4-ом столетии, "при Кесаре Константине жиды были изгнаны из некоторых провинций [Римской империи] за то, что распяли христианского ребенка на кресте в Страстную пятницу" ("Сергиев посад", 1992, #9, с.11). Однако историки, изучающие Рим эпохи императора Константина, этого не подтверждают. Никаких сведений об изгнании евреев в годы царствования этого монарха они не находят. Так что первые, наиболее ранние гонения на евреев со стороны христиан, вызванные кровавым наветом, относятся именно к Антиохии V века.

В последующие века аналогичные обвинения распространялись по свету вместе с христианством. К тому времени, когда князь Владимир крестил Русь, они уже превратились в стойкое суеверие. Великий святой Русской православной церкви Феодосий Печерский, основатель Киевско-Печерского монастыря, проповедовал, что правоверным христианам надлежит прощать своих врагов, но "не врагов Божиих", к коим он относил "латынян", то есть католиков, магометан, представителей армянской церкви, но в особенности евреев. По всей видимости, он был убежден в том, что евреи совершают ритуальные убийства. Его вожделенной мечтой было "пострадать" ради Господа от их руки. "Более всех ненавидел Феодосий жидов, и жизнеописатель его говорит, что он ходил к жидам укорять их, досаждал им, называл безбожниками и отступниками и хотел быть от них убитым за Христа" (Н.Костомаров, Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. - т.I, Спб., 1912, сс.19-20).

Стать "убитым за Христа от жидов" Феодосию не сподобилось, зато эта честь выпала его младшему современнику, иноку того же монастыря Евстратию. Если верить современному исследователю О.Платонову, то в Киевских пещерах до сих пор сохраняются мощи Святого Евстратия, "распятого на кресте иудеями в Великую пятницу при обряде поругания Иисуса Христа в 1096 году" (О.Платонов, Терновый венец России. Тайна беззакония. Иудаизм и масонство против христианской цивилизации. - Москва, 1998, с.109; далее в ссылках: Платонов-1).

В упомянутой работе В.В.Скрипицына приводится следующая справка:

"В Патерике находится житие его [Евстратия] и говорится, что святой угодник был киевлянин, взят в плен половцами при нашествии хана Боняка в 1096 году, продан в Корсунь [Херсонес] еврею, который подверг его разным мукам и, наконец, к празднику пасхи своей распял его на кресте, а потом бросил в море. Тут нашли его тело русские христиане и привезли в Киев" (цит. по: "Сергиев Посад", 1992, #9, с.11). Приведя эту справку, Олег Платонов счел ее недостаточной и обратился к самому Патерику (своду жизнеописаний святых). Из Жития великомученика Евстратия он узнал, что при нашествии половцев на Киев "многие были посечены мечами", тогда как Евстратий был захвачен в плен и продан "проклятому жидовину" в "греческую землю в числе 50 христиан". Имена остальных 49 пленников летописцу неизвестны, так же как и имя того, кто их купил. Но национальная и религиозная принадлежность купившего у него не вызывала сомнений.

Летописцу известно также, что "жидовин" приобрел пленников не для того, чтобы использовать их труд или перепродать их с выгодой на невольничьем рынке. "Жидовин" был одержим одной, но пламенной страстью: "побудить пленников своих отречься от Христа". В противном случае он угрожал уморить их голодом, так что некоторые заколебались. Но Евстратий стал стыдить товарищей по несчастью, укреплял их стойкость личным примером. В результате все они умерли от голода за 7-10 дней, но от веры христовой не отреклись. Евстратий же продержался дольше, так как был закален в монастыре длительными постами. Он оставался "жив и невредим" 14 дней. Как раз подошло время еврейской пасхи, и тогда "жидовин", сообразив с опозданием, кто сорвал его злодейский план, "ругался над Святым Евстратием так же, как отцы его - над Самим Господом нашим Иисусом Христом", то есть распял его на кресте.

Не трудно понять, что в отместку за это злодеяние Божья кара постигла не только самого преступника, но всех евреев Корсуни и остальной Греции, ибо "в тот же день пришло повеление от царя Греческого изгнать из области его всех жидов, отняв у них имущество, а старейшин их избить за мучения христиан". Главный же злодеянин был повешен на дереве, "и так злоба его обратилась на его голову и он воспринял участь Иудина удавления". Ну а нетленные мощи Евстратия были выловлены из моря и доставлены в Киев (Платонов-1, сс.139-141).

Как удалось опознать труп Евстратия, летописец не сообщает, а пересказывающий его творение Олег Платонов об этом не задумывается. Умалчивают оба и о том, как же было определено, что мертвое тело приплыло именно из греческой Корсуни (Херсонеса), и откуда стали известны подробности драмы, разыгравшейся в этом далеком городе, коль скоро никто из очевидцев не уцелел.

Автор "Жития" Евстратия, похоже, был ясновидцем. Его взор проник не только в греческую Корсунь, но и в само царствие небесное, где, по его словам, Евстратий "сподобился царствовать с Самим Победителем смерти Христом" (Платонов-1, сс.139-141).

Перед нами типичный средневековый миф - смесь фантастики с нравоучениями. Именно такие мифы и содержатся в литературных памятниках, называемых Патериками. Это "сб[орники] жизнеописаний, порой фантастических (курсив мой. - С.Р.), отцов церкви, монахов к[акого]-л[ибо] одного монастыря, обычно признанных церковью святыми" (Советский энциклопедический словарь. - Изд-во "Советская энциклопедия", Москва, 1980, с.986). Но современный исследователь со степенью доктора исторических наук опирается на этот литературный памятник как на исторический и даже юридический документ. Объясняется это тем, что у современных ритуалистов просто нет другого выхода. Житие Святого Евстратия - это единственное дошедшее до нас произведение древнерусской литературы, в котором нашел отражение кровавый навет на евреев. Обойти его или отнестись к нему критически - значит, оставить в повествовании зияющую пустоту.

ГРАНИЦА НА ЗАМКЕ

После "Жития" Святого Евстратия ритуальная легенда исчезает из российских источников - даже мифических - на целых 7 столетий, но отнюдь не потому, что православная Русь осознала, что не по-божески возводить клевету на целый народ, хотя бы и придерживающийся иной веры. Причина тому простая: после еврейских погромов, разразившихся в Киеве при великом князе Владимире Мономахе, и татарского нашествия евреи исчезли из Киевской Руси, а в Московской России они появиться не могли, так как их туда не допускали.

Зато в воображении летописцев более "либеральной" Западной Европы все эти столетия кровь христианских младенцев текла рекой, вливаясь в моря еврейской крови - уже не воображаемой, а реальной.

Монотонно повторяющиеся обвинения в ритуальных убийствах говорят о поразительной стойкости религиозных предрассудков, дурманящих сознание масс. Но во многих случаях этим дурманом пользовались весьма трезво и расчетливо. За кровавым наветом легко угадывалась направляющая рука. Схемы были хорошо отработаны. Очередной распятый или иным способом убиенный христианский младенец возбуждает толпу, вызывает погром, в ходе которого пышущим божеским гневом христианам удается хорошо поживиться. Потом вмешиваются власти. Они утихомиривают толпу, торжественно подвергают казни мнимых убийц, оговоривших себя под нечеловеческими пытками, а на еврейское общество накладывают контрибуцию. Когда этого оказывается мало, евреев изгоняют, обобрав до нитки. Какой простой и надежный способ пополнить опустевшую казну помещика, монастыря или королевства! Неудобство его состояло только в одноразовости действия: после того как евреи изгнаны, с них уже ничего не получишь!

Были и такие монархи и бароны, которые при возникновении ритуальных обвинений вступались за евреев, издавая повеления, запрещавшие возводить на них кровавый навет. То же делали Римские папы, многие высокопоставленные епископы. Но эти повеления забывались, и кровавый навет продолжал свое шествие. Вот несколько примеров из длинного мартиролога, педантично пронумерованного в "Розыскании" В.В.Скрипицына.

"В 1067 году в Праге (в Богемии) шесть евреев зашиты в мешки и утоплены в реке за то, что выпустили из трехлетнего младенца кровь и переслали ее другим евреям в Тревизу".

"Между Кобленцем и Бингеном на Рейне есть доныне часовня с мощами ребенка, замученного в XI веке жидами; местные католики почитают его святым".

"В 1172 году в Блуа во Франции евреи распяли ребенка, положили труп в мешок и бросили в реку Луару. То же случилось там в 1177 году, в самый день Пасхи, и несколько евреев сожжены за это на костре".

"Близ Орлеана (Франция) в 1175 году сожжено несколько раввинов за умерщвление ребенка, брошенного ими после в воду".

"В 1234 году в Норвиче евреи похитили ребенка, держали его в тайне несколько месяцев, до Пасхи, но не успели совершить злодеяния своего; ребенок отыскан, а они казнены".

"В 1255 году в Линкольне (Англия) евреи похитили восьмилетнего отрока, секли его бичами, увенчали терновым венцом и распяли на кресте. Мать нашла труп в колодце; евреи изобличены и сознались; один из них на месте растерзан лошадьми (? - С.Р.), а девяносто отведены в Лондон и казнены там".

"В 1287 году в Берне (Швейцария) несколько евреев колесованы за умерщвление младенца, а остальные высланы".

"В 1295 году евреи вторично высланы были из всей Франции за подобные преступления" ("Сергиев Посад", #9, сс.11-12.)

Данные В.В.Скрипицына не всегда достоверны, так как почерпнуты из вторичных, третичных а иногда и мифологических источников. Как показал Д.А.Хвольсон, в 1295 году евреев из Франции не изгоняли; произошло это в 1306 году и было вызвано не обвинениями в ритуальных убийствах, а военно-экономическими причинами.

"Тогдашний германский император Альбрехт, в качестве, как он говорил, наследника императоров Веспасиана, Тита и Карла Великого, заявил притязания на верховные права над французскими евреями. Вследствие этого король [Филипп IV Красивый] внезапно задержал всех евреев Франции, мужчин и женщин, стариков и детей, на один день, отнял у них все движимое и недвижимое имущество, конфисковал в свою пользу все их долги на христианах и, оставив им только одежду на плечах, изгнал из страны 100 000 человек, сделав их нищими. "Вот тебе твои евреи!" - насмешливо сказал он тогда германскому императору" (Д.А.Хвольсон. О некоторых средневековых обвинениях против евреев. Историческое исследование по источникам. - С.-Петербург, 1880, сс.279-280. Далее в ссылках: Хвольсон-1).

Однако при явно недостаточной достоверности мартиролог Скрипицына страдает скорее неполнотой, чем избыточностью, поэтому на него можно полагаться, нисколько не рискуя впасть в преувеличение масштаба гонений.

Выписки можно продолжать и продолжать. Обвинения евреев в ритуальных убийствах стали стойкой традицией, перекочевывавшей из страны в страну и оставлявшей кровавый след пыток, казней, погромов, изгнаний (этнических чисток, по современной терминологии). С годами след этот становился все гуще - то ли оттого, что частота обвинений нарастала, то ли благодаря более полной сохранности письменных источников.

Во времена, когда невежество и религиозный фанатизм были "материальной силой", когда сжигали на кострах ведьм, когда заклинали нечистую силу, когда судьбы людей определялись расположением звезд или ворожбой волхвов, были и небылицы вполне уживались в людском сознании. Мало кто был способен проводить разграничения между фактами и воображением, наблюдениями и грезами, виденным наяву и во сне. Жуткие сказания о людоедах-евреях, похищающих младенцев, чтобы упиваться христианской кровью в тайных обрядах их "басурманской" религии, были частью этого одурманенного религиозной экзальтацией сознания народов Европы. Молва приписывала евреям особые болезни и свойства, от которых они могли избавиться только с помощью христианской крови. Согласно этим поверьям, еврейские роженицы не могли разродиться без помощи христианской крови; их младенцы рождались слепыми, и чтобы прозреть, им тоже якобы требовалась христианская кровь. Она же необходима была для свадебного обряда и для обряда, совершаемого над умирающим евреем; для того чтобы у них не росли кабаньи клыки и уши; даже чтобы прекратить месячные очищения у евреев-мужчин, которые им якобы были свойственны так же, как и женщинам. И, конечно же, наиболее распространенная молва твердила о пасхальных опресноках, куда евреи якобы замешивают христианскую кровь.

Многочисленные мифы о мнимых еврейских злодействах порождали параллельную еврейскую мифологию, показывающую, в каком страхе веками пребывали еврейские общины, разбросанные по всей Европе. Так, через сказания о легендарном пражском раввине Лёве - праведном, мудром и справедливом чудотворце - проходит тема кровавого навета. Раввин Лёв с помощью Всевышнего лепит из глины искусственного человека Голема - робота, наделенного огромной силой и буквально выполняющего все приказания. Характерно сказание о еврейской девушке Дине, которая явилась в католический храм и заявила о своем желании принять христианство. Отвечая на расспросы о жизни и быте еврейской общины, она решила подольститься к своим новым единоверцам и поведала им, что недавно исчезнувшая из гетто служанка-христианка была убита, а ее кровь пошла на приготовление пасхального хлеба. Два еврея, чей разговор якобы подслушала Дина, арестованы. Всем ясно, что если они будут осуждены, страшные беды обрушатся на всю общину. Раввин Лёв посылает Голема разыскать пропавшую служанку. Голем обыскивает всю Прагу, затем ее окрестности и, наконец, находит девушку в далеком селе, куда она отправилась погостить у брата. Наступает день суда, а Голема все нет, раввин Лёв в ужасе, он знает, что если обвиняемые будут осуждены, все евреи Праги подвергнутся разгрому. Но в разгар суда является Голем, ведя за руку пропавшую служанку. По воле Всевышнего и благодаря мудрости раввина Лёва беда очередной раз обходит общину пражских евреев. Так эта легенда выглядит в изложении известного чешского писателя Эдуарда Петишки (1924-1987) (Эдуард Петишка. Голем. Перевод с чешского В.Каминской и О.Малевича. - Прага, "Мартин", 1997, сс.63-68).

Многократно изгоняемые из западных стран, многие евреи скапливались в Польше, так как дальше на Восток им хода не было. Соответственно и волны кровавого навета разбивались о твердыню российских границ. Зато в Польше навет обрел особенно благоприятную почву. С предрассудком пытались бороться польские короли, не раз запрещавшие обвинять евреев в ритуальных убийствах на основе предубеждений. О том же твердили буллы римских пап. Но существенного эффекта на подданных короля и правоверных католиков эти постановления не производили. Если обратиться к скрипицынскому перечню ритуальных обвинений XVII и XVIII веков, то подавляющее большинство их приходится на территорию Польского королевства ("Сергиев Посад", 1992, #9, сс.13-14).

ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС БЕЗ ЕВРЕЕВ

В записных книжках Ильи Ильфа есть забавный эпизод, который в пересказе по памяти выглядит примерно так: "Скажите, а как у вас обстоит дело с еврейским вопросом?" -"А у нас нет еврейского вопроса!" - "Но евреи у вас есть?" - "Евреи есть, а вопроса нет!"

Если мы обратимся к столетиям российской истории, предшествовавшим разделу Польши, то обнаружим прямо противоположное: "вопрос есть, а евреев нет!" Юдофобия пунктиром проходит через всю историю Московско-Петербургской Руси. Когда во времена Великого князя Василия III группа влиятельных и наиболее образованных придворных предложила некоторые церковные и светские реформы, то воспротивившееся им новгородское духовенство во главе с архиепископом Геннадием обвинило их в "ереси жидовствующих". Ни одного еврея среди реформаторов, конечно, не было. Однако Геннадий и его сторонники припомнили, что много лет назад, в свите литовского князя, который приезжал в Новгород налаживать отношения с соседями, будто бы находился некий еврей Схария. От него якобы и набрались греховных идей иные новгородские умники, передавшие затем "жидовскую" заразу московским умникам. Главным еретиком считали дьяка Федора Курицына, образованного, широко мыслившего человека, пользовавшегося доверием самого Великого князя. Однако наветы Геннадия и его сторонников исподволь подтачивали репутацию Курицына и его приверженцев. После долгого сопротивления Великий князь "сдал" реформаторов. Большинство "жидовствующих", отродясь не видевших ни одного еврея, были преданы лютой казни, сам Федор Курицын был брошен в темницу, где и умер или был умерщвлен.

Во времена Ивана IV вопрос решался еще проще. Когда его войска захватили польский город Полоцк, в котором оказалось какое-то количество евреев, Грозный царь приказал всех их "добровольно" крестить, а тех, кто не пожелает, утопить в реке Полоти. Что и было исполнено.

Длившаяся веками "юдофобия без евреев" немало способствовала все большему отставанию России от Западной Европы. Даже Петр I, столь азартно прорубавший окно в Европу, отказывался допускать в Россию купцов-евреев, чем ограничил торговые обороты страны, так как в Голландии и других ведущих торговых партнерах России евреи составляли значительную часть купечества.

То же продолжалось и после Петра. Императрице Елизавете Петровне была подана записка с подробным объяснением, какие выгоды сулит казне дозволение евреям приезжать по торговым делам в Россию. Но она собственной рукой начертала резолюцию: "От врагов христовых интересной прибыли не желаю".

Екатерина II, столкнувшись с тем же вопросом сразу после воцарения, мудро решила "отложить" его решение до лучших времен. Готовя переворот против собственного мужа, она искусно разыгрывала роль строгой блюстительницы православных традиций, чем и привлекла на свою сторону значительные силы. Идти наперекор этим традициям сразу же после переворота она опасалась. До конца ее царствования "лучшие времена" так и не наступили.

ПОСЛЕ РАЗДЕЛА ПОЛЬШИ

В царствование Екатерины II произошли три раздела Польши. В пределах Российской империи оказалась самая многочисленная еврейская община тогдашнего мира. Вместе с евреями Россия унаследовала и кровавый навет.

В большинстве стран Европы в те времена уже относились к нему, как к средневековым бредням. В век Просвещения в них продолжали верить темные массы, но для людей образованных они были не более, чем курьезным предрассудком.

Для России, однако, все это было внове, и когда известный поэт и высокопоставленный вельможа Гаврила Романович Державин столкнулся с ритуальной легендой, он отнесся к ней со всей серьезностью, хотя и не без лукавства.

Произошло это в самом конце ХVIII века. Группа евреев из местечка Шклов в Белоруссии обратилась к императору Павлу I с жалобой на помещика С.Г.Зорича, который третировал их как своих крепостных. Царь поручил Державину разобраться в жалобе, чем поставил Гаврилу Романовича в щекотливое положение.

Зорич не был рядовым помещиком. Один из последних фаворитов Екатерины II, он был отставлен ею за ссору с всесильным Потемкиным и отправлен в почетную ссылку в свое имение в Могилевской губернии, включавшее несколько богатых поместий и крупное местечко Шклов. Эти земли отошли к России после первого раздела Польши. Екатерина купила их у князя Чарторижского за 450 тысяч рублей и подарила молодому любовнику.

Водворившись в своем имении, отставленный фаворит пустился в разгул. Жизнь проходила в празднествах, с пышными балами и фейерверками. Азартный карточный игрок с репутацией шулера, Зорич мог в одну ночь просадить огромную сумму и наделать долгов, достигавших астрономических цифр. Дошло до печатания фальшивых ассигнаций, чем в имении Зорича промышляли два почтенных польских графа. Когда дело раскрыли, оба графа были арестованы, но сам Зорич отделался легким испугом.

Император Павел, в пику покойной матушке, вернул Зорича на службу, но вскоре должен был снова отправить его в отставку за крупные упущения и казнокрадство. Словом, бывшему фавориту постоянно требовались деньги, много денег, и он драл по три шкуры со всех, с кого мог, в особенности с проживавших на его земле евреев.

Обладая обширными связями в Петербурге, Зорич все еще пользовался немалым влиянием, и Державин никак не хотел оказаться в числе его врагов. Но и показать нерадивость перед лицом такого крутого самодержца, как Павел, Гаврила Романович опасался. Надо было найти понятный для государя предлог, который позволил бы, не роняя репутации ревностного служаки, устраниться от щекотливого расследования. Тут-то и выручил вельможу-поэта кровавый навет.

Изрядно попировав у Зорича, Державин выяснил, что неподалеку, в Сеннинском уезде, перед пасхой был найден труп женщины с колотыми ранами на лице и по всему телу. Подозрение, конечно же, пало на евреев - в силу убеждения местных жителей в том, что для пасхальной мацы им надобна христианская кровь. И хотя следствие по делу "ничего не обнаружило", Державин преисполнился благородного негодования. В своем заключении он написал, что "пока еврейский народ не оправдается" в возводимых на него обвинениях, никакие жалобы евреев вообще не следует принимать к рассмотрению.

Зоричу, таким образом, была выдана индульгенция, и он мог без всяких опасений усилить свой произвол. Державин же, введя для евреев принцип коллективной вины и презумпции виновности, отвергнутый во всех цивилизованных странах со времен Римского права, приобрел репутацию крупнейшего в царской администрации знатока еврейского вопроса. Да он и стал таковым благодаря общению с Нотой Хаимовичем Ноткиным, одним из трех первых еврейских негоциантов, поселившихся в Петербурге еще при Екатерине II.

ГАВРИИЛ ДЕРЖАВИН И НОТА НОТКИН

Как только к России отошли бывшие польские территории с жившими на них евреями, первым поползновением власти было воспрепятствовать их проникновению в "коренную" Россию.

Однако когда три богатых и просвещенных еврейских семьи захотели поселиться в столице, царица отнеслась к этому благосклонно. О том, как она либерально закрыла глаза на требование ограничительного закона, царица не без кокетства сообщила одному из своих западных корреспондентов.

В числе трех первых евреев Петербурга был Нота Хаимович Ноткин. Глубокий знаток бытовой и религиозной жизни евреев, он и стал наперсником Гаврилы Романовича Державина.

Нота Ноткин объяснял Державину, что основные массы евреев, скученные в городках и местечках бывших польских губерний, не находят приложения своему труду. Землей им владеть запрещено, работать на государственной службе тоже. Большинство из них - мелкие торговцы, ремесленники, корчмари, маклеры и всякого рода посредники, но для малоподвижной экономики края их слишком много. Живут они впроголодь, нещадно конкурируя между собой и с христианами, занимающимися такой же деятельностью. К тому же они бесправны и ненавидимы, чем пользуется местная администрация, за все требующая от евреев взяток и тем развращающая и себя, и их.

Крестьяне ведут преимущественно натуральное хозяйство, кормятся от земли. Худо-бедно, но крестьянская семья месяцами может прожить без копейки денег. Деньги крестьянам необходимы в экстренных случаях - купить лошадь или инвентарь. Когда у них заводится лишний пятак, они спешат пропить его в ближайшей корчме. Евреи же должны платить наличными за хлеб, молоко, мясо - за все необходимое для семьи. И эти деньги им нужно заработать.

В глазах окружающего населения, объяснял Нота Ноткин, евреи считаются богатыми и жадными, потому что они за свои услуги требуют денег и знают им счет. К тому же слишком много евреев в бывших польских губерниях вынуждены заниматься винокурением и виноторговлей. Доходы от этого промысла идут помещикам, так как им и государству принадлежит винная монополия. Евреи-виноделы платят непосильную арендную плату и едва сводят концы с концами, но в глазах населения именно к ним уплывают все деньги, они "спаивают" народ. Нелепость этого навета очевидна: в коренной России, где не было и нет евреев, народ пьет не меньше и живет не лучше.

Решение "еврейского вопроса" к пользе евреев и неевреев, убеждал Нота Ноткин Державина, должно состоять в уравнении их в правах с остальными подданными, в защите их от произвола со стороны местных властей и соседей, в дозволении селиться везде, где они могут с пользой приложить свой труд, в предоставлении им права покупать и арендовать землю, что особенно важно в такой стране, где земля остается основным источником благосостояния.

К сожалению, почерпнутые от Ноткина сведения о быте и обычаях евреев Державин перерабатывал таким образом, чтобы доказывать зловредность "нехристей", ведущих якобы паразитический образ жизни за счет эксплуатации, спаивания, обирания и развращения христиан. Чтобы ограничить зло, исходящее от евреев, Державин предлагал еще больше ограничить их права.

Введенный в комитет по разработке первого в России законодательства о евреях (оно было принято в 1804 году, уже при Александре I), Державин занял самую крайнюю позицию. Предложенные комитетом законы были жестокими: официально вводилась черта оседлости, сохранялся запрет на покупку и аренду земли, также сохранялся запрет на государственную службу и многое другое. Однако с некоторыми особо скулодробительными мерами, на которых настаивал Державин, остальные члены комитета не согласились.

Пытаясь настоять на своем, Державин подал государю "особое мнение", но Александр одобрил решение большинства. Уязвленный Державин подал в отставку, и государь ее принял без возражений. На этом основании нынешние национал-патриоты выставляют русского поэта Державина жертвой еврейского заговора (О.Михайлов. Державин. - Москва, сер. ЖЗЛ, 1977).
(Продолжение в следующем номере)

В работе над очерками я пользовался библиографическими указаниями и материалами, которые мне присылали многие лица из разных стран. Особенно ценными были советы и рекомендации прочитавших рукопись доктора Бориса Кушнера и моего сына, доктора Дмитрия Резника. Всем названным и неназванным лицам моя искренняя благодарность.

ГЗЕЙРА

Скученные в черте оседлости, даже в ее пределах постоянно изгоняемые то из деревень, то из городов, то из приграничной полосы, третируемые как алчное, развратное, преступное племя, евреи ничего не боялись больше, чем "гзейры" - кровавого навета.

Между тем обвинения возникали одно за другим. Вот только те, что зафиксированы в "Розыскании" В.В.Скрипицына 1844 года.

В 1799 году, кроме дела в Сеннинском уезде, выручившего Державина, возникло еще одно, в местечке Режицы, близ которого был найден труп "с необыкновенными знаками и ранами на теле". "Следствие ничего не открыло, - сообщает Скрипицын, - потому что все взятые под стражу евреи бежали и не были отысканы". В 1805 году в Велижском поветовом суде рассматривалось дело об убийстве 12-летнего мальчика Трофима Никитина. К суду были привлечены три еврея, но "по недостатку улик дело предано воле Божией".

"В 1811 году, перед пасхой, в Витебской губернии, в деревне помещицы Томашевской, пропал у крестьянина из колыбели ребенок. Подозрение пало на евреев, но следствие ничего не открыло".

В 1816 году в Гродно была найдена мертвой девочка Адамович. Трупик был исколот. Подозрение снова пало на евреев, но на этот раз депутация, направленная местной общиной в Петербург, смогла достучаться до каких-то влиятельных особ. Последовало Высочайшее повеление императора Александра I, "чтобы евреи не были обвиняемы в умерщвлении христианских детей по одному предрассудку, будто они имеют нужду в христианской крови, а что если бы где случилось смертоубийство и подозрение падало на евреев, без предубеждения, однако же, что они сделали сие для получения христианской крови, то было бы производимо следствие на законном основании, наряду с людьми прочих исповеданий, и обвинение выносить на основании судебных улик, а не предрассудков и предубеждений" ("Сергиев Посад", 1992, #9, с.14).

Вот оно, оказывается, как просто. Убийство - это тягчайшее преступление, и его должно расследовать на основании судебных улик, а не предубеждений! Этот царский рескрипт на некоторое время охладил пыл ритуалистов. Правда, в 1821 году, когда в селе Голенях, Могилевской губернии, перед пасхой, был найден труп мальчика, "о коем по наружным признакам судили, что он, должно быть, умерщвлен изуверными евреями", губернатор распорядился начать следствие в привычном ритуалистском ключе. Но евреи снова направили депутацию в Петербург с требованием прекратить оскорбительное дознание. Скрипицын констатирует с явным неудовольствием, что "дело было прекращено, а губернскому правлению сделано замечание за то, что оно поступило вопреки упомянутому Высочайшему повелению, приняв подобное подозрение на евреев" ("Сергиев Посад", 1992, #9, с.14).

Но, увы, острастка, данная царем, действовала недолго. В 1823 году в городе Велиже началось следствие по очередному делу, которое по своей длительности и грандиозному масштабу перекрыло все предыдущие.

ВЕЛИЖСКОЕ ДЕЛО

О Велижском деле я подробно писать не буду. Интересующихся отсылаю к моему историческому роману "Хаим-да-Марья" (Вашингтон, изд. "Вызов", 1986). В романе, как и положено в художественном произведении, не обходится без вымысла и домысла, но основная канва дела изложена точно.

Рукопись романа была закончена в Москве в 1979 году и побывала в ряде ведущих редакций - от журнала "Дружба народов" до издательства "Советский писатель". Возвращали ее под разными предлогами, предпочитая не прилагать письменных отзывов, но несколько внутренних рецензий я все же получил.

Обвинить роман в антисоветчине было трудно: все-таки действие происходило почти за 100 лет до советской власти. В рецензиях говорилось о "впечатлении осмеяния русских", о том, что "о религиозности русских пишется только иронически", что показано "вероломство и неблагодарность русской женщины из народа". Иначе говоря, роман не пускали в печать, приписывая мне "русофобию", хотя само это словцо тогда еще не было пущено в обиход. В романе, конечно, высмеивались не русские, а тупоголовые носители юдофобии. Что же так пугало советских издателей? Вот это и напугало.

Обвинение по Велижскому делу (1823-35), а по нему проходило более сорока обвиняемых, некоторые из них умерли, не выдержав пыток и условий заключения, строилось на показаниях трех безграмотных баб ("женщин из народа"!), которые оговорили себя и других, но никак не могли согласовать свои показания. Тем не менее подсудимые были признаны виновными, и приговор отослан на утверждение в Петербург. Но на последних этапах дело приняло неожиданный оборот. При рассмотрении в Сенате материалы дела подверг критике граф Панин, благодаря этому голоса сенаторов разделились. Как было положено в таких случаях, дело перешло в Государственный Совет, где поступило на рассмотрение к графу Н.С.Мордвинову, наиболее просвещенному и независимому государственному деятелю той эпохи. Проанализировав все материалы, Мордвинов составил блестяще написанную записку, в которой показал нелепость и абсурдность всех обвинений. Он потребовал не только оправдать подсудимых евреев, а трех христианок наказать за дачу ложных показаний - а не за убийства, в которых они не участвовали, - но и освободить подсудимых евреев на 8 лет от налогов, чем принести им извинения за причиненный ущерб.

Аргументация Мордвинова была столь неотразимой, что члены Государственного Совета единогласно к нему присоединились - во всех пунктах, кроме последнего (об освобождении от налогов). И это вопреки всем им известной позиции царя Николая, который с вожделением ожидал обвинительного приговора.

Единогласное решение Государственного Совета было окончательным (таково было единственное ограничение самодержавной власти), поэтому Николай нехотя к нему присоединился. Но он был уязвлен, и в своей резолюции, соглашаясь освободить евреев города Велижа за недоказанностью вины, начертал, что из этого вовсе не следует, будто "тайны крови" вообще не существует. Вполне может существовать какая-то иудейская секта, которая все-таки практикует ритуальные убийства, начертал царь. Вопрос этот надо, наконец, разрешить раз и навсегда.

Под влиянием этой мысли государь дал указание Министерству внутренних дел провести соответствующее расследование.

В.В.СКРИПИЦЫН И ЕГО "РОЗЫСКАНИЕ"

Выполнять задание было поручено Департаменту духовных дел и иностранных исповеданий, который возглавлял тайный советник (гражданский чин, эквивалентный генеральскому) В.В.Скрипицын.

Работа тянулась 9 лет и в 1844 году была оформлена в виде обширной записки. Министр внутренних дел граф Л.А.Перовский распорядился отпечатать ее в типографии в нескольких экземплярах - для царя, наследника престола, великих князей и членов Государственного Совета. Как казенная работа, она публиковалась без указания имени автора.

Пока составлялось и печаталось сочинение Скрипицына, на весь мир прогремело ритуальное дело в Дамаске, где таинственно исчез католический священник-миссионер отец Фома. Над еврейской общиной Дамаска нависла зловещая туча, заставившая ее лидеров воззвать к помощи единоверцев в Англии и Франции. Те обратились к своим правительствам, которые выступили с решительным протестом против "дикого восточного деспотизма". К протесту присоединились Соединенные Штаты Америки. Не желая отставать от просвещенных наций, средневековое мракобесие осудило и правительство России.

После этого давать ход труду Скрипицына было просто невозможно. Нет никаких данных о том, что царь Николай хотя бы прочитал им же инспирированное сочинение. Вряд ли на него обратили внимание и другие из считанных лиц, которым книга была вручена. А если бы обратили, то убедились бы, что, прокорпев 9 лет на сытных генеральских харчах, автор с поручением государя императора не справился. Вместо того чтобы провести сравнительный анализ ритуальных обвинений, обстоятельств, при которых они возникали, и ритуальной практики иудеев, Скрипицын собрал в кучу все упоминания о кровавых наветах и судилищах, какие мог разыскать, изложил их в хронологическом порядке, снабдив каждый случай номером. Ни малейшей попытки оценить правдоподобность обвинений и достоверность источников, из которых они почерпнуты, Скрипицын не сделал. Многие из источников, на которые ссылался, он не видел в глаза, из-за чего в его работе оказалось много нелепостей. Так, он приводит цитаты из книги крещеного еврея Серафиновича, который ничего не писал ("Свидетельства" Серафиновича приведены в книге Пикульского, которую Скрипицын не держал в руках).

Можно лишь вообразить, что произошло бы в николаевской России, если бы книге со зловещим названием "Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их" и еще более зловещими выводами был дан ход как официальному правительственному документу. К счастью, этого не произошло, труд Скрипицына остался никому не известным.

Но рукописи не горят! Через 30 лет экземпляр "Розыскания" попал в руки некоему Ипполиту Лютостанскому, авантюристу-поляку, выдававшему себя за крещеного еврея и знатока Талмуда. Лютостанский подготовил обширную компиляцию из антисемитских пасквилей под названием "Талмуд и евреи", с которой явился к барону Гинцбургу - известному богачу, филантропу и ходатаю по еврейским делам. Авантюрист потребовал от него 50 тысяч рублей в обмен на обещание не публиковать свой "труд".

Когда шантаж не сработал, Лютостанский издал компиляцию в двух объемистых томах (1876), причем в один из них включил от собственного имени лишь слегка переиначенное "Розыскание".

Через 2 года после появления "труда" Лютостанского другой экземпляр "Розыскания" попал в редакцию газеты "Гражданин", и оно снова было перепечатано (1878, ##23-28). Страна была взбудоражена очередным ритуальным процессом, который проходил в Кутаиси, и газета жаждала открыть россиянам "правду" о евреях-кровопийцах. В предисловии к публикации указывалось, что воспроизводится текст книги, подготовленной много лет назад по заданию Николая I тайным советником В.В.Скрипицыным.

Побочным результатом этой публикации было раскрытие плагиата Лютостанского, но никакого ущерба ему это не причинило. Он многократно переиздавал свой труд, непрестанно пополняя его и доведя до шести толстенных томов. На такую продукцию был постоянный спрос, и Лютостанский неплохо на ней кормился, став первым профессиональным антисемитом в России.

Д.А.ХВОЛЬСОН

Даниил Авраамович Хвольсон (1819-1911) родился в Вильне в бедной еврейской семье. Получил обычное религиозное воспитание. Страстно хотел учиться и в 22 года, без копейки в кармане, ушел пешком за границу. В Германии он сдал экстерном за гимназический курс; окончил университет; овладел основными европейскими и древними языками; защитил докторскую диссертацию, посвященную древним религиям семитских народов. Вернувшись в Россию, продолжал разрабатывать ту же тему и издал большой труд, обеспечив себе прочное место в науке.

В 1855 году на Восточном факультете Петербургского университета открылась кафедра еврейской, сирийской и халдейской словесности. Серьезных соперников у Хвольсона не было, но занять кафедру он мог только ценой перехода в христианство, что и сделал. Позднее он стал также профессором Петербургской духовной академии и Петербургской римско-католической академии, членом-корреспондентом Академии наук, почетным академиком. (Его сын Орест Даниилович Хвольсон стал выдающимся физиком, автором пятитомного учебника, по которому училось несколько поколений физиков России и других стран.)

В еврейской среде, крайне негативно относившейся к выкрестам, позднее бытовал анекдот: "Скажите, профессор Хвольсон крестился по убеждению или по принуждению?" - "Конечно, по убеждению. Он был убежден, что получать профессорское жалование в Петербурге лучше, чем умирать с голоду в черте оседлости!"

Но не исключено, что он искренне уверовал в божественное происхождение Иисуса Христа, и смена религии была для него не жертвой и не компромиссом, а этапом личного духовного развития. Среди его научных работ есть исследование под названием "Последняя вечеря Иисуса Христа и день его смерти". Она написана в духе преклонения перед Христом, и в ней, - вероятно, впервые в науке - доказана непричастность еврейского народа к его казни. Католическая церковь признала это только в 1965 году, а Православная не признала до сих пор. На Западе этот труд Хвольсона переиздается и теперь.

Как бы то ни было, а Хвольсон оказался чуть ли ни единственным христианином в России, который знал все тонкости религиозной жизни евреев, глубоко изучил еврейскую религиозную литературу и был способен прочитать и объяснить любой документ, так или иначе связанный с евреями, на каком бы языке тот ни был написан.

Когда Хвольсон стал профессором, уже несколько лет тянулось так называемое Саратовское дело о ритуальном убийстве. Оно напоминало Велижское, как и любое ритуальное дело. Обвиняемые отрицали свою вину, но предубежденные следователи не сомневались в их виновности. Лжесвидетели путались в показаниях, то меняя их на противоположные, то вовсе отказываясь от них. В поисках доказательств следователи обращались к конфискованным у обвиняемых книгам, письмам, случайным бумагам, которые, однако, не могли прочитать. Обвинительный уклон следствия порождал усердие не по разуму.

По повелению молодого государя Александра II была учреждена экспертная комиссия по Саратовскому делу, в которую ввели и профессора Хвольсона. Так ему представился случай глубоко исследовать не только это дело, но и ритуальную легенду вообще.

Иллюстрируя методы следствия, Хвольсон вспоминал трагикомический эпизод. В одной из конфискованных еврейских молитвенных книг была иллюстрация: обнаженный человек в короне с пятнами на теле сидит в ванне, которую тут же наполняют кровью младенцев, отбираемых свирепыми мужчинами у стенающих матерей. Подпись под иллюстрацией следователи прочесть не могли, но твердо уверовали - наконец-то они нашли то, что их предшественники искали столетиями: изображение ритуального заклания христианских детей, сделанное самими евреями.

Картинку показали случившемуся в Саратове историку Н.И.Костомарову. Ученый с большой эрудицией и широким кругозором, Костомаров тотчас понял смысл нарисованного и объяснил, что это, скорее всего, иллюстрация к старинному еврейскому преданию, относящемуся ко времени египетского рабства, то есть за полторы тысячи лет до появления Иисуса Христа и христианства: пораженному проказой фараону врачи прописали ванну из крови еврейских детей, которую он и принимает.

Эта трактовка злополучного рисунка совпала с тем, что показывали на допросах сами обвиняемые. Казалось бы, вопрос ясен. Но следователям очень хотелось, чтобы дети на картинке были христианскими, а их убийцы - евреями. Объяснение Костомарова они не приняли во внимание.

Позднее, когда книга попала в экспертную комиссию, Хвольсон не мог не расхохотаться. Он подтвердил заключение Костомарова и перевел подпись, не оставлявшую никаких сомнений относительно смысла рисунка. Книга была написана еврейскими буквами на испанском языке (ладино), так как, отпечатанная в Амстердаме, она предназначалась для испанских евреев (сефардов). Хвольсон сообщает, что подобные рисунки можно найти во множестве еврейских книг, ибо легенда о прокаженном фараоне широко известна, еврейские мальчики с ней знакомятся в начальной школе (Д.А.Хвольсон. Употребляют ли евреи христианскую кровь? - С.-Петербург, 1879, сс.4-8; далее в ссылках: Хвольсон-2).

Все это не помогло. При направлении приговора на утверждение в высшие инстанции заключения экспертной комиссии к нему не приобщили, а графа Мордвинова в Государственном Совете уже не было. "Ритуал" все-таки не прошел, но обвиняемые были осуждены за обычное убийство и сгинули на каторге. Хвольсон остался убежденным "перед Богом и всем светом, что обвинявшиеся тогда в Саратове евреи были невинны и что при гласном судопроизводстве (гласный суд присяжных был введен в России в 1984 году. - С.Р.) они были бы безусловно оправданы" (Хвольсон-2, с.59) .

ДВА ВЫКРЕСТА

Неудача не обескуражила Хвольсона. Он продолжал разрабатывать тему и в 1861 году издал книгу "О некоторых средневековых обвинениях против евреев. Историческое исследование по источникам". В 1880 году он выпустил второе, "совершенно переработанное" издание этого труда, пополнив его новыми или вновь добытыми материалами. По объему оно оказалось почти вдвое больше первого.

Работая над романом "Хаим-да-Марья", я тщательно изучил труд Хвольсона, благо второе издание имелось в библиотеке имени В.И.Ленина. Позднее я заново просмотрел его по экземпляру Библиотеки Конгресса в Вашингтоне. Книга поражает обширной эрудицией автора, безупречностью доказательств, сочетанием строгого академического стиля и прямоты, с которой этот христианин отстаивал честь и достоинство своих бывших единоверцев.

Хвольсон анализирует многие антисемитские мифы, развенчивая их один за другим, но основное содержание труда посвящено кровавому навету. Хвольсон объясняет, что религия запрещает еврею употреблять в пищу кровь - не только человека, но и животных. Случайно проглотить каплю собственной крови (слизнув, например, пораненную губу) для религиозного еврея считается страшным грехом. Правила ритуального убоя скота сводятся к тому, чтобы из животного вышла вся кровь; но и после этого хозяйки вымачивают мясо в соленой воде - все с той же целью: лишить его последних остатков крови.

Автор знает, где, когда и при каких обстоятельствах возникали дела о ритуальных убийствах и чем они заканчивались. В каких произведениях возводилась на евреев клевета об употреблении христианской крови и как исторически она перекочевывала из одной клеветнической книги в другую, обогащаясь новыми подробностями, а то и искажаясь до неузнаваемости. Он знает биографии невежественных, а порой и умалишенных выкрестов, которые, выдавая себя за бывших раввинов, плодили фантасмагорические разоблачения "тайны крови". Он указывает, что в течение столетий около 150 евреев, перешедших в христианство, опубликовали враждебные по отношению к евреям сочинения, но только 5 или 6 из них наполнены фантасмагориями о ритуальных убийствах. Остальные либо не упоминают о них, либо решительно отвергают эти сказки.

"Я полагаю, что имел полное основание заявить о своем труде, что он составлен "по источникам", - писал Хвольсон, - так как, при составлении его, я исследовал не только еврейскую литературу, но массу средневековых хроник и множество написанных на различных европейских языках сочинений, как враждебных, так и благоприятных евреям. Благодаря сношениям с некоторыми заграничными учеными, я имел возможность получить оттуда самые редкие сочинения, рукописи и акты, имеющие какое-либо отношение к разбираемому мною вопросу. Не опасаясь быть нескромным, я могу сказать, что никогда этот вопрос не был исследуем так полно, основательно и всесторонне, как это было сделано мною. Нигде в моей книге не встречаются голословные, бездоказательные предположения: каждое слово в тексте подтверждается доказательствами, напечатанными внизу, в примечаниях, с точным обозначением цитируемых мест; важнейшие места приведены в подлиннике и снабжены русским переводом" (Хвольсон-2, сс.8-9).

Однако первое издание книги (1861) осталось незамеченным.

Гробовое молчание русского общества по поводу своего труда Хвольсон сравнивал с бурным успехом вскоре появившегося сочинения другого крещеного еврея - "Книги кагала" Якова Брафмана. Прочно забытая за советский период, "Книга кагала" взята на вооружение современными "национал-патриотами". В мае этого года я видел ее в новом издании на книжных прилавках Москвы. Ее текст почти полностью перепечатан также в упомянутом фолианте О.Платонова (Платонов-1, сс.529-740).

Брафман не был невеждой или помешанным вроде "бывших раввинов", таких, как монах Неофит или Серафинович, на авторитет которых опираются В.Скрипицын, Лютостанский и их современный последователь О.Платонов, который даже воспроизводит полный текст книги Неофита (Платонов-1, сс.748-754). Брафман, перешедший в христианство в 34-летнем возрасте, знал древнееврейский язык, знал повседневную жизнь евреев и мог бы правдиво рассказать о ней русскому обществу. Но он использовал свои знания для клеветы. "Употребление христианской крови" он обошел молчанием: не стал компрометировать себя такой нелепостью. Мишенью своих атак он избрал "кагалы", то есть систему самоуправления еврейских общин, которую долгое время поддерживала царская администрация как удобный институт для взимания налогов. Кагалы были упразднены в 1843 году, но Брафман утверждал, что они продолжали тайно существовать и начальствовать над еврейскими общинами, а рядовые евреи не могли выйти из-под их власти под страхом смерти. Таким образом, под концепию коллективной вины евреев подводилась теоретическая база. Еврейский народ предстает как спаянная общими преступлениями конспиративная организация, из которой даже при желании невозможно вырваться.

Кагалы у Брафмана наделены невероятным могуществом, направленным на подрыв христианского государства и на порабощение христианского населения. В неоформленном виде здесь присутствует идея "еврейского заговора", нашедшая свое полное развитие, уже в нашем веке, в "Протоколах сионских мудрецов".

Тщетно евреи пытались опровергать эту клевету. Повествование об их зловещих тайнах пленяло публику. "Книга кагала" многократно переиздавалась, обсуждалась в печати и служила основным источником знаний о евреях для русского общества. Она оказывала воздействие на сознание россиян не только прямо, но и отраженно, например через знаменитую статью Ф.М.Достоевского "К еврейскому вопросу", из которой видно, что автор читал Брафмана и с доверием относился к его россказням.

"Как бы ни был добросовестен и правдив защитник евреев - его не хотят слушать: слова его остаются гласом вопиющего в пустыне. Напротив, наиболее лживому и недобросовестному обвинителю - все рукоплещут. Книгу Брафмана "О кагале" у нас все читали, а об основательном и веском на нее возражении г.Шершевского никто и не слыхал", - с горечью писал Хвольсон (Хвольсон-1, с.9). (Признаюсь, я тоже не слыхал о Шершевском, и только работая над этими очерками, отыскал его книгу в Библиотеке Конгресса.)

Хвольсон указывал, что среди тысяч образованных и добросовестных евреев, переходивших в христианство, было немало подлинных знатоков еврейских традиций и текстов. Были среди них и бывшие раввины - подлинные, а не мнимые; некоторые из них заняли видное положение в церкви. Но они не клеветали на евреев, и их труды оставались незамеченными. Зато как только появлялся очередной Неофит, его признавали "бывшим раввином" и авторитетом.

"Кто причиняет евреям зло, тот достигает больших почестей", - говорит древнееврейское изречение, справедливость которого подтверждается во многих случаях и в настоящее время", - с горечью писал Хвольсон (Хвольсон-2, с.9).

ПОЛЕМИСТ

С особым блеском ученый разбирал сакраментальный вопрос о сектах. Он подчеркивал, что при возбуждении ритуальных процессов обвинители как правило исходили из того, что "тайна крови" - это важнейший догмат иудаизма, обязательный для всех евреев. Когда же материалы следствия все очевиднее показывали абсурдность этих представлений, обвинители хватались за слово "секта". Да, говорили они, иудаизм несовместим с ритуальными убийствами, но ведь может существовать тайная изуверская секта, в которой учение иудаизма извращается и перетолковывается наоборот! Вот к этой секте, возможно, принадлежат обвиняемые по данному делу.

Такой довод казался убедительным не только Николаю I. Существование изуверской иудейской секты, исповедующей "догмат крови", допускал и упоминавшийся выше историк Н.И.Костомаров, с которым Хвольсону пришлось вступить в полемику. Настаивая на своей правоте, которую он считал доказанной "можно сказать, математически", Хвольсон писал:

"Евреи всегда отрицали и теперь еще отрицают существование среди них тайной секты, и во всей еврейской литературе нет и следа ее, что признают и злейшие враги евреев. Возможно, следовательно, одно из двух: или евреи действительно не знают о существующей в их среде секте, или же они знают о ней, но молчат и даже защищают отвратительных сектантов. Но оба предположения одинаково невозможны. Первое потому, что во все течение средних веков, и в иных странах даже до нынешнего времени, евреи жили весьма тесно и скученно в особых кварталах, называемых гетто, в узких и густо застроенных улицах. Если бы между ними была секта или отдельные личности, которые ежегодно или по крайней мере нередко крали и убивали христианских детей, то это не могло бы оставаться тайной для остальных евреев в течение 500 лет, в особенности, когда часто повторявшиеся обвинения и следовавшие за ними страшные преследования давали им достаточный повод к разысканию подобных злодеев. Предположить же, что евреи знали о существовании подобной секты и умышленно умалчивали о ней, невозможно, потому что евреи, как это достаточно доказано исторически, преследовали в течение столетий всякую возникавшую среди них секту, в каких бы несущественных пунктах она ни отличалась от остального иудаизма, и при том преследовали всеми возможными средствами и при помощи светских властей. Почему же бы они именно в отношении к этой такой отвратительной секте, которая была в течение веков причиной стольких несчастий для всего еврейства в Европе, почему к ней евреи были не только толерантны, но даже особенно расположены? Почему они всеми силами старались защищать обвиняемых и даже увековечили в молитвах память тех, которые пали мучениками этого обвинения?" (Хвольсон-2, сс.60-61)

Когда Хвольсон изучал кровавый навет, еще не существовало психоанализа, и он не мог рассмотреть вопрос с фрейдистских позиций. Это было бы весьма поучительно, ибо легенда об "употреблении христианской крови" - не что иное, как перенос на еврея собственных тайных вожделений антисемита.

Евреи отказались от человеческих жертвоприношений за две тысячи лет до большинства европейских народов. Этот колоссальный по своему религиозно-нравственному значению акт запечатлен в книге "Исход", где повествуется о том, как Бог явился Аврааму и потребовал, чтобы тот принес в жертву своего сына Исаака, но в последний момент отменил это требование, предложив заменить человеческую жертву ягненком. У язычников же человеческие жертвы культивировались вплоть до принятия христианства в V-X веках и позже. Сознание язычников было населено сонмом различных божеств, добрых и злых, которых следовало задабривать человечиной.

Но и после принятия христианства злые духи не исчезли. Они преобразились в бесов, чертей, ведьм, вампиров, колдунов, сказочных персонажей вроде Бабы Яги и Кощея Бессмертного, которыми наполнены предания многих европейских народов. Достаточно вспомнить "Фауста" Гете, "Руслана и Людмилу" Пушкина, "Вия" Гоголя и многие другие классические произведения литературы XVIII-XIX веков, чтобы понять, какую важную роль в народном сознании играли злые духи, требовавшие человеческих жертв и высасывавшие из них кровь!

Христианство осудило человеческие жертвы как страшный грех, но атавистическая потребность в кровавых оргиях не исчезла. Она подавлялась, вытеснялась в подсознание. А затем переносилась на еврея, внушавшего средневековому европейцу противоречивые чувства. Презрение к беззащитному иноверцу, над которым можно безнаказанно измываться, совмещалось с мистическим ужасом перед ним: ведь вопреки всем гонениям он продолжал держаться своего образа жизни и своей "басурманской" веры. Бесы, колдуны, носители несчастий материализовались в еврее-нехристе, а, стало быть, и антихристе, - тайно пожирающем невинных младенцев...

Когда возникло Кутаисское дело (1879) и над евреями снова навис дамоклов меч кровавого навета, Хвольсон, по его словам, явился к "одному высокопоставленному лицу" и вручил свою книгу. По совету "лица" он отправил на Кавказ почти все оставшиеся экземпляры первого издания книги и решил ее переиздать, включив накопившийся за 20 лет новый материал. А для широкой публики издал популярную брошюру.

В обеих работах обнаруживается его яркий талант не только исследователя, но и полемиста.

Так, цитируя высказывание Лютостанского о том, будто талмуд "это не что иное, как историческое доказательство той ненависти, какую евреи питают к христианству с самого момента его появления в мире", Хвольсон пишет:

"Не следует ли, после сказанного Лютостанским, полагать, что по крайней мере на каждой странице талмуда речь идет о христианах?" Но "в двадцати фолиантах талмуда находятся только немногие места, составляющие вместе около одной страницы, в которых идет речь о Христе, о некоторых апостолах и о христианах вообще" (Д.А. Хвольсон-1, с.123).

Объяснив, что в тех местах, где все-таки говорится о христианах, по отношению к ним нет никакой враждебности, а все враждебные комментарии относятся к идолопоклонникам, Хвольсон продолжает:

"Правда, не все евреи это поняли, и какой-нибудь средневековый раввин, не знавший христианства и судивший о нем лишь по внешним проявлениям, не сознавал различия между христианами и язычниками. Но в этом не талмуд виноват, а мы сами, так как мы не задавали себе труда ознакомить евреев с сущностью нашей религии. Огнем и мечом и жестокими гонениями всякого рода заставляли мы евреев креститься; мы отнимали у них детей, мы таскали мужчин и женщин за волосы по улицам Лиссабона и в других местах и крестили их насильно. Но с кроткими поучениями в духе божественного Основателя нашей религии мы к ним не обращались. Если поэтому кто-нибудь из евреев не мог нас отличить от язычников, то не талмуд, а мы сами в этом виноваты. Мы обращались с ними не как христиане, исповедующие религию любви, а как язычники, и не знакомили их с сущностью нашей веры. По нашей вине заурядный еврей не имеет понятия, что по крайней мере 4/5 христианского катехизиса вполне согласны с учением его раввина" (Хвольсон-1, с. 125).

Приведя одну из цитат, общих для обоих российских "специалистов" по "тайне крови", Скрипицына и укравшего его текст Лютостанского, Хвольсон прокомментировал ее так:

"Здесь что ни слово, то бессмыслица. Упоминаемый здесь "Раваше" (должно читать Рабб Аши) жил не в Иерусалиме, а в Суре на Евфрате, в южной Месопотамии. Он жил не несколько десятилетий после распятия Спасителя, но в начале V века по Р.Х. Книгу "Рамбам" Раваше не мог читать, потому что такая книга никогда не существовала и не могла существовать; "Рамбам" не есть заглавие книги, но сокращенное имя знаменитого еврейского ученого и философа XII века, именно Рабби Моисея Бен-Маймона (Маймонид): из заглавных букв его имени (Р.-М.-Б.-М.) образовалось имя Рамбам... Сочинений этого ученого, бывшего лейб-медиком Саладина и жившего в XII c[толетии] по Р.Х. не мог читать раввин, живший 700 лет до него" (Хвольсон-2, сс.42-43).

Чтобы еще нагляднее показать русскому читателю чудовищное невежество авторов этой нелепицы, Хвольсон продолжал:

"Представьте себе, что кто-нибудь написал бы историю России и русского народа, и в ней сказал бы примерно следующее: "Владимир Св[ятой] имевший местопребывание в Манчестере, заключил союз с Александром Македонским и императором Юстинианом, для завоевания Сахары, послал затем своего сына Ивана Грозного в Ташкент, откуда при его помощи изгнали Наполеона Бонапарта" (Хвольсон-2, сс.41-42).

Но шутливый тон не характерен для его брошюры.

"В другое время я, быть может, посмеялся бы над этой бестолковщиною; но у меня выступает краска стыда на лице - при одной мысли о том, что подобная нелепость была напечатана в 1876 году [Лютостанским], и не у готтентотов, а у нас, на святой Руси. И такую нелепость 30 лет тому назад [в виде "Розыскания" В.В.Скрипицына] у нас представили монарху" (Хвольсон-2, с.43).

Хвольсон не только разъясняет всю степень нелепости написанного Скрипицыным и попользовавшимся его трудом Лютостанским, но точно знает, откуда эти нелепости "срисовал" сам Скрипицын: во-первых, из книги монаха Неофита, а, во-вторых, "эта бессмыслица почерпнута из <...> книги Пикульского, который опирается на свидетельство <...> Серафиновича <...> утверждавшего о себе, что он был даже главным раввином всей Литвы, и заявившего, между прочим, что евреи на Литве употребляют ежегодно 120 штофов христианской крови" (Хвольсон-2, с.43).

Комментируя труд "бывшего раввина" Неофита, Хвольсон останавливается на том месте, где тот с умным видом сообщал, что "тайна крови" известна-де не всем евреям, а только особо посвященным: "знают ее, конечно, только раввины, хахамы и фарисеи, кои называются у евреев хассидимами" (курсив Хвольсона. -С.Р.). "Это похоже на то, - пишет Хвольсон, - как если бы кто-нибудь сказал: "епископы, архимандриты и православные христиане, кои называются духоборцами, знают или делают ту или другую вещь". Не покажется ли подобная фраза смешною или даже безумною каждому разумному человеку? Ведь в таком случае, скажет каждый, выходит, что православные христиане называются духоборцами, между тем как последние составляют отдельную секту" (Хвольсон-1, с.130).

Далее он объясняет, что учение фарисеев (как отличное от учения саддукеев) существовало в еврейской истории со II века до новой эры по II век новой эры, после чего саддукеи исчезли, а понятие "фарисей" слилось с понятием "еврей" и тоже перестало существовать. Хасиды же - это представители нового течения, возникшего только в середине XVIII века и распространившегося среди части евреев Польши и России. То есть между появлением хасидов и исчезновением фарисеев пролегло семнадцать столетий. Но если не считать фарисеев исчезнувшими, так как все современные иудеи придерживаются их учения, то хасиды относятся к ним как часть к целому. Куда ни кинь, все клин: высказывание Неофита совершенно бессмысленно. Стоит ли удивляться, что, по "авторитетному" мнению этого "бывшего раввина", хасиды упивались христианской кровью за пятьсот и более лет до возникновения самой их секты! (Хвольсон-2, с.131).

Одну за другой приводит Хвольсон нелепости Серафиновича, изложенные Пекульским и послужившие основой для труда Скрипицына. Как сообщил Пикульский, Серафиновича полтора года содержали в больнице как умалишенного - закованным в цепи, чтобы не мог сбежать. Там он и взмолился христианскому Богу, пообещав принять святое крещение, если тот освободит его от оков. Это якобы и произошло. И тогда он стал фантазировать о еврейских преступлениях, в которых будто бы сам участвовал. Серафинович свидетельствовал - а Пикульский наивно зафиксировал в своей книге, - что он лично убил христианского ребенка, пырнув его ножом в бок, из которого брызнула кровь, белая как молоко.

Хвольсон не обходит молчанием и западных коллег Скрипицына-Лютостанского, в особенности наиболее свежую в то время работу католического профессора Ролинга "Der Talmud-jude" ("Еврейский талмуд"). Хвольсон ясно показывает, что Ролинг никогда в глаза не видел Талмуда, как и Лютостанский. Приводимые им обширные цитаты он переписал из книги некоего Эйзенменгера, чье имя ничего не говорило читателям прошлого века, но Хвольсону оно было хорошо известно.

Он рассказывает, что Эйзенменгер жил в Германии во второй половине XVII века, был иезуитом и профессором восточных языков Гейдельбергского университета. Однако языки - древнееврейский и халдейский, которые ему приходилось преподавать, - он знал плохо и изучить их самостоятельно был не способен. Чисто иезуитскими методами он втерся в доверие к местным евреям, уверив их в своей расположенности и даже в намерении принять иудаизм. С их помощью он стал знакомиться с еврейской жизнью, языком и обычаями. Он нанял малообразованных выкрестов, и они подрядились переводить для него обширные отрывки из еврейских книг. Их переводы изобиловали неверными транскрипциями названий и отдельных слов, причем неправильности соответствовали особенностям произношения, характерного для волынских евреев, из чего Хвольсон заключает, что помощники Эйзенменгера были родом с Волыни.

Опираясь на этот сомнительный материал, Эйзенменгер 20 лет корпел над своим "трудом жизни". Когда содержание его книги стало известно, то оно так переполошило и евреев, и христиан, что князь-архиепископ Майнцкий обратился к германскому императору с настоятельной просьбой о запрещении этой книги. По его характеристике, "будучи вызвана злыми побуждениями, книга эта должна найти гибельные последствия и даже нанесет вред католической религии" (Хвольсон-1, с.136). Аналогичное представление сделал императору курфюрст Ганноверский Георг-Людвиг (будущий король Англии Георг I). Протестовали, конечно, и евреи. В результате отпечатанный тираж книги был конфискован и уничтожен (уникальный случай в истории христианской Европы, когда гонениям подверглись не еврейские книги, а антисемитская!). Эйзенменгер сумел сохранить несколько экземпляров, которые готов был уступить евреям за 30 тысяч талеров (узнаем почерк Лютостанского!), но сделка не состоялась.

Перехитривший самого себя иезуит умер в 1704 году, и только через 7 лет его наследникам удалось добиться отмены запрета. Книга была издана в Кенигсберге.

"Творческий" метод Эйзенменгера, рассказывает Хвольсон, состоял в том, что с помощью волынских выкрестов он "перерыл всю еврейскую литературу с единственной целью отыскать что-нибудь во вред евреям. С этой же целью перерыл он также много средневековых хроник, извлекая из них, без всякой критики, обвинения против евреев в отравлении колодцев, осквернении св. Причастия, детоубийстве и т.д. При всей ограниченности ума он при этом поступал, однако, с особенною хитростью и лукавством. Он вырывал фразы из их связи с предыдущим и последующим, от чего затемнял их смысл и значение. Иногда он прибавлял в переводе какого-нибудь места одно только словечко, и этого было достаточно, чтобы место получило враждебный евреям смысл. Некоторые места, сами по себе совершенно невинные, он сумел так исказить, что они стали вполне пригодными для его целей" (Хвольсон-1, с.137).

Труд Эйзенменгера стал дойной коровой для последующих поколений таких же шарлатанов, вплоть до Ролинга и более поздних.

В 1897 году появилось увесистое сочинение московского присяжного поверенного А.С.Шмакова под названием "Еврейское зерцало", которое оказалось вольным переводом труда приват-доцента католической духовной академии в Мюнстере доктора Эккерта под названием "Еврейское зерцало в свете истины". Появлению этого труда предшествовала любопытная история, начало которой восходит к 1883 году, когда в Германии было опубликовано сочинение некоего доктора Юстуса под длинным названием "Еврейское зерцало, или 100 новооткрытых, доселе действующих, к сношениям между евреями и христианами относящихся, законов, снабженных в высшей степени интересным введением". В этом труде, составленном по рецептам Эйзенменгера, злостно искажались основные положения книги Шулхан Арух (краткого изложения Талмуда, составленного еще в XVI веке в Венеции раввином Иосифом Каро), с тем, чтобы изобличить евреев как ненавистников христиан, которых еврейская религия якобы позволяет обманывать, овладевать их имуществом, третировать как скотов. "Труд" был разрекламирован германскими антисемитскими изданиями, в особенности "Вестфальским Меркурием", который объявил никому не ведомого доктора Юстуса крупнейшим в Германии знатоком еврейской литературы и перепечатал больше половины его сочинения. На поверку оказалось, что под именем доктора Юстуса скрывался малограмотный румынский еврей Арон Бриман, принявший протестантство, а затем католичество. Он, между прочим, снабжал переводами еврейских текстов профессора Ролинга. Осев в Вене, он вскоре предстал перед судом за подлог, был осужден на два месяца тюрьмы с последующей высылкой из Австрии, после чего его след затерялся.

Редактор "Меркурия" был привлечен к суду - на основании закона, запрещавшего возбуждать одну часть населения против другой (аналогичный закон существовал и в России, но постоянно игнорировался. - С.Р.). Два эксперта, представившие свои заключения по делу, резко разошлись в оценках сочинения "доктора Юстуса". Если учитель еврейской семинарии Трей заключил, что в книге не содержалось ни единого слова правды, то приват-доцент Эккер доказывал, что, напротив, все написанное Юстусом - правда.

Вскоре Эккер издал свое экспертное заключение в виде книги, в которой привел все 100 "законов" в изложении Юстуса, сопроводив их подлинными еврейскими текстами и своими дословными переводами. Простое сопоставление текстов демонстрировало злостный и крайне недобросовестный характер "переводов" Юстуса, но Эккер в своих комментариях обелял проходимца, упрекая его лишь в том, что он допускал некоторые второстепенные ошибки и неточности, причем ненамеренно.

Вот это сочинение и предложил русским читателям А.С.Шмаков. Причем во многих случаях в своем переводе с немецкого он еще больше усиливал антисемитское звучание текстов Юстуса и комментариев Эккера.

"Труд" Юстуса-Эккера-Шмакова был подвергнут тщательному анализу Н.А.Переферковичем, одним из крупнейших знатоков еврейской литературы в России, перу которого, кстати, принадлежал перевод на русский язык Талмуда. В своей обстоятельной работе (Н.А.Переферкович. Еврейские законы об иноверцах в антисемитском освещении. Разбор "Еврейского зерцала", переведенного А.Шмаковым. Издание второе. - С.-Петербург, 1910, 92 с.) Переферкович изложил подлинный смысл еврейских законов об иноверцах, попутно раскрывая технологию их искажения Юстусом-Эккером-Шмаковым. Увы, и этот труд остался на задворках общественного сознания России, тогда как Шмаков стал одним из самых видных идеологов русского антисемитизма, а затем и фашизма. Его сочинения, выходившие одно за другим, обеспечивали теоретическую базу для "Союза русского народа" и всего черносотенного движения. Шмаков играл ведущую роль в главных антисемитских процессах своего времени. В 1903 году он оказался в числе защитников тех, кто был привлечен к суду по делу о кишиневском погроме, а в 1913 году оказался на скамейке гражданских истцов в процессе Бейлиса.

Д.А.Хвольсон в конце 70-х годов XIX века не мог предвидеть этих грядущих битв, но, думается, он их интуитивно предвосхищал. Горячее сочувствие к своим без вины виноватым соплеменникам сочеталось в его сердце с глубоким стыдом за своих безжалостных единоверцев.

"Ненависть евреев к христианам есть не более, как фантазия, призрак, и уж по самой большей мере, во время особенного огорчения, кулак в кармане. Напротив, ненависть христиан к евреям есть, к сожалению, нечто действительное, положительное, стоившее евреям много и очень много жертв. Если еврей и ненавидит иногда христианина, то он ненавидит его не как христианина, но как своего гонителя, который относится к нему с ненавистью, насмешками и презрением" (Хвольсон-1, с.209, курсив автора. - С.Р.).

Выпуская в свет второе издание своего труда, Хвольсон был преисполнен надежд. Он полагал, что его голос будет, наконец, услышан и ему удастся "уничтожить в России <...> опасный предрассудок, жертвою которого сделалось столько невинных. Если мне это удастся, тогда я скажу: "я не даром жил на свете" (Хвольсон-1, с.XVI). Увы, доводы, основанные на "ума холодных наблюдениях и сердца горестных заметах", были восприняты очень немногими. Значительную часть российского общества ласкали иные мелодии.

"Как отвратительно, что кутаисских жидов оправдали. Тут несомненно они виноваты", - негодовал в частном письме не какой-нибудь злобный негодяй вроде Лютостанского или Шмакова, а Федор Михайлович Достоевский, столь, казалось бы, глубоко умевший сочувствовать униженным и оскорбленным, сам познавший царскую каторгу, на которую загремели бы "кутаисские жиды", если бы их признали виновными.

И Достоевский был не одинок.

"Мысль моя, коли хотите, может быть выражена двумя словами: "Жид идет!" Понятно ли?.. Мы одряблели, распустились, обращаемся в какую-то размазню, а жид стоит крепко; и крепок он, во-первых, силой своей веры и, во-вторых, физиологической силой крови... Жид - везде жид, и норовит в мутной воде ловить рыбу, будет ли эта мутная вода называться биржей, прессой, продовольствием армии, парламентом или революцией. Остановить торжественное шествие жида невозможно; для этого, повторяю, в обществе "европейской цивилизации" нет надлежащих сил; ствол, обратившийся в труху, не создаст свежих отпрысков; он - "жертва, обреченная жидовству", потому что сам всем складом новейшей жизни, допустил развиться этому паразиту на своем теле".

Эта филиппика принадлежит перу В.В.Крестовского (1840-95), весьма популярного и очень широко читавшегося во второй половине прошлого века писателя. Цитату я заимствую у Олега Платонова (Платонов-1, с.284), который приводит ее по изданию "Русская трибуна. Вестник Союза национального освобождения" (1.6.1923), но указывает, что первоначально эти погромные строки были опубликованы в журнале "Русский вестник" в 80-е годы прошлого столетия, то есть вскоре после второго издания труда Хвольсона. Симптоматично, что ради обличения жидовской "проказы" писатель-патриот изображает "прокаженной" саму Россию и всю европейскую цивилизацию. Никому, однако, не приходит в голову обвинить его в русофобии или христианофобии - ни тогда, когда он это писал, ни теперь, когда О.Платонов приводит его писания в качестве образчика того, что "волновало многих мыслящих людей России" (Платонов-1, с.283).

И действительно - волновало! И продолжает волновать. В конце прошлого века публика нарасхват раскупала лихо написанные романы Крестовского, иллюстрировавшие те же идеи. И то же повторяется в конце нынешнего столетия, но уже в гораздо большем масштабе. В Москве переиздана в двух толстых томах трилогия В.Крестовского "Тьма египетская - Тамара Бендавид - Торжество Ваала" (Москва, Камея, 1993). Ее 200-тысячный тираж был распродан мгновенно. И это при полном крахе книжного рынка и обнищании населения!

КРУШЕВАН. ОСКАЛ ФАШИЗМА.

Павел Александрович Крушеван (1860-1909), молдавский аристократ и русский патриот, был образованным, не лишенным дарования литератором. Он был неутомим и полон энергии. Родившийся за год до отмены крепостного права, он с болью наблюдал за гибелью "вишневых садов" и ростом капиталистических отношений, что неукоснительно вело к эрозии дворянства, к которому он принадлежал, и самодержавного строя, который он обожал.

Около двух десятилетий после убийства народовольцами Александра II в стране царило относительное спокойствие, но это было затишье перед новой бурей. С приближением XX века на небосклоне общественной и государственной жизни России появились грозовые тучи. Теперь они предвещали не только выстрелы террористов, но рабочие забастовки и демонстрации, крестьянские бунты и полыхание помещичьих усадеб, все более громкие требования конституции и гражданских свобод.

Видя, что общество настроено против власти, Крушеван понимал, что она сама, обычными полицейско-бюрократическими методами, не сможет совладать с ситуацией. Режиму требовалась поддержка народа, хотя бы его части. Чтобы ее обеспечить, народу надо было объяснить, что его враг - не царь, не помещик, не околоточный надзиратель, а сбивающие его с толку смутьяны, подкупленные или в свою очередь сбитые с толку погубителями России и всего христианского люда.

Крушеван ринулся выполнять эту задачу, уверенный, что для святой цели пригодны любые средства - от лома и револьвера до клеветы и подлогов. Когда спасаешь отечество, не думаешь о том, чтобы сохранить белизну перчаток.

Основав в родном Кишиневе газету "Бессарабец", а позднее еще одну газету, "Знамя", в Петербурге, Павел Александрович стал открывать народу глаза на еврейское коварство, еврейское засилье, еврейскую эксплуатацию, на то, как евреи "захватывают" русскую прессу и русскую биржу, русскую землю и промышленность, русскую медицину и адвокатуру, как надругаются над православными святынями, разлагают русскую духовность, упиваются кровью христианских младенцев.

Убиенный "младенец" подвернулся весной 1903 года. Им оказался 14-летний подросток Михаил Рыбаченко из города Дубоссары, чей труп, страшно обезображенный расклевавшими его птицами, был найден в заброшенном саду через несколько дней после исчезновения мальчика.

Миша был убит ударом полена по голове. Убийцей скорее всего был его двадцатилетний двоюродный брат. Отправляя кузена на тот свет, он рассчитывал, что наследство, которое их дед отписал младшему внуку, достанется ему, старшему. Это позднее установило следствие. Но пока оно производилось, газета Крушевана изо дня в день публиковала леденящие душу подробности об изуверских истязаниях, которым евреи подвергали мальчика в темном подвале, совершая над ним бесовские обряды. Так между убийством Миши Рыбаченко и обнаружением его убийцы "пролегла кровавая кишиневская Пасха", как писал В. Г. Короленко.

В моей книге "Кровавая карусель", написанной еще до эмиграции, в 1980-81 годах и вышедшей в свет в Вашингтоне (изд-во "Вызов", 1988) и в Москве (изд-во "ПИК", 1991), я подробно рассказываю о зловещей роли Крушевана в событиях, связанных с Кишиневским погромом 1903 года. В послесловии к московскому изданию книги историк Владлен Сироткин написал, что ему, как русскому человеку, "тяжело и больно" было читать книгу. Это замечание вызвало отповедь известного национал-патриота Вадима Кожинова, который обвинил Сироткина в опорочивании русского народа, так как тот называет Крушевана Павлом Александровичем. Этим-де "преследуется ... цель скрыть тот факт, что Крушеван принадлежал к знатному молдавскому роду, чем очень гордился, и носил чисто молдавское имя Паволаки (а не Павел)". (В Кожинов. Загадочные страницы истории XX века. "Черносотенцы" и революция, Москва, Прима В, 1995, стр. 104). В своей последней книге Кожинов повторяет те же выпады (В. Кожинов. Россия, век XX, Москва, Алгоритм, 1999, стр. 120). В обоих случаях он умалчивает о том, что в моей книге подробно говорится о происхождении Крушевана, так что автору послесловия не было нужды это повторять.

Кожинову, конечно, известно, что Павлом Александровичем именовал себя сам Крушеван, что свои произведения он писал на русском языке, наполненные ядом ненависти газеты издавал тоже на русском, что делал свое черное (черносотенное!) дело во имя русского патриотизма и русской государственности. Другой современный национал-патриот, что помоложе и понаглее, нисколько не стыдится духовного родства с вымазанным еврейской кровью молдаванином. Олег Платонов до небес превозносит "русского писателя и выдающегося общественного деятеля Павла (Паволакия) Александровича Крушевана" (курсив мой - С. Р.). Он торжественно декларирует, что "еврейские бандиты из тайных организаций неоднократно пытались его убить, однажды даже серьезно ранили из-за угла, но не смогли запугать".3 (О. Платонов. Терновый венец России. Загадка сионских протоколов. Москва, Родник, 1999, стр. 230-231; далее в ссылках Платонов-2).

В публикациях Крушевана кровавый навет и прочие антисемитские мифы обрели качественно новое содержание. Манипулируя темными страстями толпы, играя на ее вековых предрассудках, Крушеван и близкие ему идеологи не просто вымещали злобу к "неверным". Целью натравливания масс на евреев стало создание широкого движения для упрочения и namnbkemh изжившего себя режима. Иначе говоря, бытующие в народе предрассудки по отношению к евреям становились гремучей смесью, использовавшейся в политической борьбе в самом русском обществе.

Это был ранний, еще не оформившийся, но уже несомненный фашизм, причем, в самой крайней его ипостаси - в ипостаси нацизма.

Существуют разные определения фашизма - не столько потому, что он "многолик", сколько из-за того, что фашизм, как и каждое крупное историческое явление, может рассматриваться с разных точек зрения. В контексте этих очерков под фашизмом понимаются все формы целенаправленного культивирования и использования общественных предрассудков по отношению к национальным и/или религиозным меньшинствам в политических целях. Проще говоря, традиционный антисемитизм это предрассудок, более или менее широко распространенный в обществе. Когда этот предрассудок сознательно культивируется и используется для завоевания или укрепления политической власти, то это фашизм, а в экстремистской форме - нацизм.

Еще в конце прошлого века поэт и религиозный философ Владимир Соловьев с тревогой писал о том, что нагнетание антисемитизма ведет к "моральному одичанию" русского народа.

Вот такого морального одичания сознательно добивался "патриот" Крушеван, когда инспирировал Кишиневский погром, а потом и другие погромы, ибо только морально одичавшему народу можно навязать фашизм. В своей газете "Знамя" Крушеван впервые напечатал "Протоколы сионских мудрецов" - эту "главную ложь столетия", ставшую позднее Библией гитлеровского нацизма.

В "Протоколах" концепция коллективной вины евреев освобождается от религиозных пут. Евреи по крови и их пособники ("масоны") превращены в строго законспирированную всемирную организацию, подчиненную своему тайному правительству и стремящуюся коварными методами покорить мир и установить свое нераздельное господство над всеми народами.

Именно к этому, в первую очередь, стремится фашизм. Фокус в том, что свои собственные политические цели фашисты приписывают евреям, всячески раздувают ненависть к ним и, опираясь на эту ненависть, развязывая борьбу с "еврейским заговором", идут к достижению своей цели.

Публикацией "Протоколов" Крушеван прочно закрепил за собой приоритет на фашизм и нацизм, которые появились в России почти за два десятилетия до возникновения самых этих понятий в Италии и Германии.

Крушеван входил в число создателей первой нацистской политической партии России - Союза русского народа и возглавлял его Бессарабское отделение. Он был депутатом Второй Государственной Думы. Под его крылом вызревал и мужал другой, еще более известный лидер раннего русского фашизма, В. М. Пуришкевич.

После спада революционной волны Крушеван с удвоенной энергией повел контрнаступление на те ограниченные свободы, которые в ходе революции 1905 года удалось вырвать у царя. Он готовился к новым сражениям с "еврейским заговором" и, кто знает, каких бы еще побед достиг, если бы не внезапная смерть от сердечного приступа в 1909 году.

Однако умерло только тело Павла Александровича Крушевана. Дело его продолжало и продолжает жить.

В дореволюционной России социальный эксперимент, столь многообещающе начатый Крушеваном, Шмаковым, Пуришкевичем не был доведен до конца. Инициативу у русских фашистов перехватили большевики. Зато в пост-советской России фашизм рвется к реваншу. Под барабанный бой наследников Крушевана и Гитлера в нее вернулись и кровавый навет в его традиционных и нетрадиционных формах, и "Сионские протоколы". Достойное место в рядах занял и сам первопроходец русского фашизма-нацизма Павел Крушеван.

В фолианте, посвященном "Протоколам", Олег Платонов воспроизводит страничный портрет Крушевана, подкрепленный его "бессмертным" высказыванием: "Программа завоевания мира евреями [изложенная в Сионских протоколах] не бред душевнобольного, а строго обдуманный жестким умом евреев план, часть которого, как мы видим, уже осуществлена". (Платонов-2, вклейка с портретом П. А. Крушевана между стр. 384 и З85; в более пространном виде та же цитата повторена на стр. 232).

Сказанное фашистом начала века автор подкрепляет столь же авторитетным заявлением конца века. Оно принадлежит недавно почившему митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Иоанну (Сычеву): "Важно не то, кем они ["Сионские протоколы"] были составлены, а то, что вся история XX века с пугающей точностью соответствует амбициям, заявленным в этом документе" (Платонов-2, вклейка перед титульным листом). Между двумя высказываниями никакого противоречия нет: то, что во времена Крушевана осуществилось только "частично", к концу века сбылось "с пугающей точностью".

ВАСИЛИЙ РОЗАНОВ И ПАВЕЛ ФЛОРЕНСКИЙ

Хронология событий подвела нас к делу Бейлиса (1911-1913), но на ходе этого грандиозного процесса я останавливаться не буду, так как писал о нем много раз. (Наиболее полной из моих публикаций является документальная повесть "Убийство Ющинского и дело Бейлиса", "Новое русское слово", 1991, 1-5 ноября 1991). Это дает мне право ограничиться только тем, что не затронуто в моих прежних работах.

Если Д. А. Хвольсон противостоял кровавому навету почти в одиночку, то в политической и общественной борьбе, завязавшейся вокруг дела Бейлиса, против средневекового мракобесия выступила почти вся интеллектуальная Россия. Сотни ученых, писателей, юристов, общественных деятелей поняли или почувствовали, что на карту поставлена судьба не одного Менделя Бейлиса и даже не всего российского еврейства, а самой России. Они сознавали, что от исхода этого дела зависело, смогут ли самодержавие и черная сотня надеть на страну железный намордник, или власть должна будет пойти на дальнейшие уступки требованиям времени. Протестуя против ритуального навета, общественность России, в сущности, выступала против фашизма.

Общественное мнение разделилось на две неравные части, причем, на стороне здравого смысла, терпимости и гуманности оказалось куда больше интеллектуальной мощи, чем на стороне черной сотни, которую в наши дня старательно пытаются облагородить патриоты типа Кожинова и Платонова. Но ритуалистов поддерживала государственная машина империи с ее полицией, тюрьмами, секретными службами и секретными фондами. "Патриоты" клеймили всех противников кровавого навета как прихвостней евреев и врагов России. Борьба шла на всех уровнях - политическом, общественном, юридическом, в сфере религии, морали, науки.

Одним из эпизодов этой борьбы был скандал в Петербурге в религиозно-философском обществе, вызванный статьями известного писателя, литературоведа и религиозного философа Василия Васильевича Розанова.

В.В. Розанов (1856-1919) был глубоким знатоком творчества Ф. М. Достоевского и по складу своего характера и мышления был близок наиболее сложным героям великого романиста, - не таким, как князь Мышкин или Алеша Карамазов, а таким, как Иван Карамазов, Петр Верховенский, Великий Инквизитор: те, кто с двойным и тройным дном.

Наделенный незаурядным литературным талантом и абсолютной нравственной глухотой, Розанов в своих произведениях, написанных в жанре "исповедальной" прозы, с поразительным бесстрашием обнажал самые темные закоулки своей души, не терзаясь, однако, своими несовершенствами, а демонстративно бравируя низкими поступками и помыслами своего "лирического героя". Не редко его публикации шокировали публику, но ему самому это доставляло несомненное удовольствие. Он жаждал известности, славы, хотя бы ценой скандала.

В связи с делом Бейлиса Розанов взялся доказывать, что евреи все-таки употребляют христианскую кровь, и что Андрюша Ющинский был убит именно ими и именно для выцеживания крови.

Очень скоро он дошел до предела интеллектуального цинизма. Даже "Новое время" - ведущая консервативно-антисемитская газета, в которой он был постоянным сотрудником, - отказалась печатать некоторые статьи, так что их приходилось публиковать в совсем уж непотребных черносотенных листках - петербургской "Земщине" и киевском "Двуглавом орле".

Статьи вызвали негодование, которое и провоцировал Розанов. Но на этот раз оно оказалось столь сильным и всеобщим, что Розанов этого не ожидал. Большинство членов Религиозно-философского общества сделало заявление, что не могут работать с ним в одной организации, так что он больше не решался в нем показываться. Даже самые горячие почитатели его таланта, многолетние друзья прекратили с ним всякие отношения, перестали подавать руку.

Уже после окончания процесса, проигранного фашистами, уязвленный Розанов продолжал размахивать кулаками. Он переиздал статьи в виде отдельной книжки, снабдив их дополнениями, комментариями и примечаниями. От грязи, в которой он себя вымазал, он так и не смог отмыться до конца жизни.

В контексте событий, развернувшихся вокруг дела Бейлиса, это был мелкий эпизод. Однако в сегодняшней России произведения Розанова и его личность вызывают жгучий интерес. Его книги издаются самыми престижными издательствами, изучаются, превозносятся как классические, комментируются, рецензируются в ведущих изданиях.

"Сейчас Розанов - один из наиболее популярных мыслителей и писателей Серебряного века", констатирует В. А. Фатеев, автор статьи о нем в издании энциклопедического типа "Русские писатели. XX век. Биобиблиографический словарь", выпущенном под редакцией директора Института Русской литературы (Пушкинский дом) Н. Н. Скатова. (Т. 2, Москва, "Просвещение", 1998, стр. 276).

Книга Розанова о Деле Бейлиса имеет весьма выразительное название: "Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови". В ней Розанов доказывает, что иудаизм строго запрещает своим адептам употреблять в пищу какую-либо кровь. Простой логический вывод из этого положения ясен, но Розанову ближе "диалектическая" логика. Он делает заключение, что иудаизм придает крови особое, священное значение, так что кровь должна играть в ритуалах иудейской религии чрезвычайно важную роль. А если так, то в некоторых секретных обрядах религия должна предписывать употребление крови. То есть свой исходный тезис Розанов доводит до антитезиса - как Великий Инквизитор у Достоевского.

Хитроумные извороты мысли подкрепляются "фактическими данными" о якобы сакральном смысле для иудеев числа тринадцать и "каббалистическими" диаграммами, которые сопоставляются с расположением тринадцати ранок на виске Андрюши Ющинского. Текст сопровождается рисунками и затем делается вывод: ранки были нанесены строго определенным образом - стало быть, по требованию секретного ритуала. Все те, кто, прикрываясь гуманными соображениями, выгораживает евреев, - это изверги рода человеческого, которым наплевать на страдания христианского великомученика Андрюши Ющинского!

(О том, какое реальное значение имели ухищрения "жесткого ума" Розанова, говорит то, что профессор В. М. Бехтерев, давая показания на суде в качестве эксперта, на основе анализа анатомических препаратов заключил, что на виске Ющинского было четырнадцать колотых ран, а не тринадцать) (Дело Бейлиса. Стенографический отчет. т. II, стр. 274; далее в ссылках: Стенограмма.)

Само название книги Розанова говорит о ее расистском характере, ибо обоняние и осязание - это не из области религиозных верований и ритуалов, а из области биологии. По Розанову, евреи составляют особую биологическую породу людей, наделенных особыми свойствами, которые делают их ненасытными кровопийцами.

...В литературе по германскому нацизму обычно подчеркивается, что гитлеровский антисемитизм отличался от традиционного тем, что опирался на расовую теорию. Русские предшественники Гитлера тоже не довольствовались только религиозным "обоснованием" ненависти к евреям. Концепцию расовой несовместимости евреев с остальными народами можно найти и у Крушевана, и у Шмакова, и у публициста "Нового времени" М. Меньшикова, и у другого публициста той же газеты А. А. Столыпина (брата П. А. Столыпина), который писал в нашумевшей статье:

"Необходимо понять, что расовые особенности так сильно отграничили еврейский народ от всего человечества, что они из них сделали совершенно особые существа, которые не могут войти в наше понятие о человеческой натуре. Мы можем их рассматривать так, как мы рассматриваем и исследуем зверей, мы можем чувствовать к ним отвращение, неприязнь, как мы чувствуем к гиене, к шакалу или пауку, но говорить о ненависти к ним означало бы их поднять к нашей ступени... Распространение в народном сознании понятия, что существо еврейской расы не то же самое, что другие люди, а подражание человеку, с которым нельзя иметь никакого отношения... История знает о вымирающих племенах. Наука должна поставить не еврейскую расу, а характер еврейства в такие условия, чтобы оно сгинуло" ("Новое время", 1911, 5 октября). Трудно после этого говорить о приоритете Гитлера на расовую теорию. (Впрочем, в самой Германии у него тоже хватало предшественников, таких как Дюринг, Штеккер, Чемберлен и другие).

Но наиболее "обоснованно" в России расовая теория была выражена именно в книге Розанова. Причем, не только им самим, но и в письмах к нему, которые он опубликовал в приложении под псевдонимом "Омега".

Этим таинственным корреспондентом оказался известный священнослужитель и публицист отец Правел Флоренский. (См. Ефим Курганов. Павел Флоренский и евреи. "Русский еврей", 1999, № 2 (11), стр. 22-24). Он рисует поистине апокалиптические картины гибели всего мира, пожираемого ненасытной скверной еврейства. Флоренский пишет, а Розанов - с его согласия - публикует следующее:

"Жиды всегда поворачивались к нам, арийцам, тою стороною, на которую мы, по безрелигиозности своей, всегда были падки, и затем извлекали выгоды из такого положения. Они учили нас, что все люди равны, - для того, чтобы сесть нам на шею; учили, что все религии - пережиток и "средневековье" (которого они, кстати сказать, так не любят, за его цельность, за то, что тогда умели с ними справиться), - чтобы отнять у нас нашу силу, - нашу веру; они учили нас "автономной" нравственности, чтобы отнять нравственность существующую и взамен дать пошлость. Если бы они хотели нас иудаизировать - это было бы лишь полгоря. Но в том то и дело, что они прекрасно понимали и понимают ценность всякого религиозного начала, и, наконец, его народообъединяющую мощь, и потому свое религиозное начало, в его тайнах и в его глубинах, таят про себя. Полновесное зерно для себя, а мякину - нам, "скотам", по их воззрениям" (Курсив автора. Цит. по: В. В. Розанов. Сахарна. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. Собрание сочинений под общей редакцией А. Н. Николюкина. Москва, Изд-во "Республика", 1998, стр. 363-364).

И там же знаменательный постскриптум: "Что же мы называем еврейством? Израиля, - мужскую и даже, отчасти, только главную мужскую линию роста. Однако от каждой линии, как мужской так и женской, в каждом существе ее отделяются боковые отпрыски, - новые женские линии, из которых очень многие смешиваются кровью с иными народами и, оставаясь, фактически еврейскими, ибо еврейская кровь необыкновенно сильна, перестают называться таковыми. Таким образом, еврейство, не нося этого имени, внедряется все глубже и глубже в массу человечества и корнями своими прорастает всю человеческую толщу. Секрет иудейства - в том, что есть чисто иудейское, чистокровное, и около него - с невероятной быстротой иудаизирующаяся "шелуха" прочих народов. Теперь в мире нет ни одного народа, совершенно свободного от иудейской крови, и есть еврейство с абсолютно несмешанною кровью. Итак, есть евреи, полуевреи, четверть-евреи, пятая-евреи, сотая-евреи и т.д. И вот каждый народ с каждым годом увеличивает процент еврейской крови, то есть разжижается в своей самобытности. Еврейство представляет какой-то незыблемый центр, к которому, вдоль радиусов, неумолимо скользят все прочие народы. Следовательно утешаться сравнительной немногочисленностью евреев - это значит забывать, что у евреев не один ствол, - под этим именем слывущий, но еще сотни и тысячи побочных ответвлений, и при том растущих и множащихся ускоренно. ... Хотя и сравнительный процент чистокровных евреев растет, но с ужасающей, головокружительной быстротой растет число внедрений еврейства в человечество. И, рано или поздно, процент еврейской крови у всех народов станет столь значительным, что эта кровь окончательно заглушит всякую иную кровь, съест ее, как кислота съедает краску. А для этого, вы сами знаете, отнюдь не требуется процента значительного. ... Даже ничтожная капля еврейской крови ... придает всей структуре души чекан и закал еврейства".4 (Курсив автора. Ук. соч., стр. 364).

Сколько же адской злобы клокотало в душах этих якобы христианских журналистов, философов, священников, способных на такие рассуждения, причем злобы отнюдь не религиозной, а стопроцентно атеистической, биологической, и не только к евреям, но ко всему роду человеческому, "разжижаемому" "сильной еврейской кровью". По сравнению с этими рассуждениями проповеди Гитлера и Геббельса могут показаться образцами терпимости и гуманности.

3 На самом деле на Крушевана было совершено неудачное покушение еврейским юношей Пинхусом Дашевским, который слегка оцарапал ему шею. Эпизод описан в моей книге "Кровавая карусель".

4 В эпоху "развитого социализма" советский агитпроп, мурлыча об интернационализме, исподволь проповедовал те же концепции. В 1978 или 79-м году мне довелось побывать в воинских частях на Дальнем Востоке. Помню, как политрук одной такой части объяснял нам агрессивные намерения китайцев: "Если они придут, они всех мужчин уничтожат, а женщины нарожают от них китайчат. Китайская кровь сильная; если китаец спит с русской, дети - стопроцентные китайцы". Когда я мягко возразил, что такие представления несовместимы с законами генетики, так как ребенок получает половину генов от отца, а другую половину от матери, политрук на минуту был озадачен, но затем, отбросив сомнение, жестко ответил: "Что вы мне говорите! К нам профессор из Москвы приезжал, лекцию читал - у них кровь сильная!"