Иоанна Рущик

СОФТ-РЕЛИГИЯ

“Ньюсуик-Польша”, 2008, №11

Перевод на русский язык : Новая Польша, №6, 2008. С. 69-72. novpol.ru

См. Кощунство. - 21 в.

Художникам надоели религиозные провокации. Означает ли это конец тех иконоборческих выставок, которые завершаются в судах?

На стене висит полыхающая красным неоновая надпись, которая предостерегает: “Рождается враг”. Беспокойство не покидает нас, потому что на полу извиваются погруженные в черноту и пламя нагие тела родом из барочных религиозных фресок - картина ада, - а на потолке мы видим изображение лучезарного неба. Но уже спустя несколько мгновений эти символы зла и добра, проецируемые с помощью диаскопов, меняются местами. Ад на небесах, в раю?

Адски-райская видеоинсталляция “Армагеддон” молодой художницы Дороты Хилинской, “инспирированная” Апокалипсисом, или Откровением апостола Иоанна Богослова, - это одна из работ, экспонируемых с 13 марта на выставке “Вне добра и зла” в щецинском замке князей Поморских, которая представляет собой часть международного фестиваля “инСПИРАЦИИ. Sacrum-Profanum”. Художники задаются вопросом о границе между добром и злом, наблюдают за их взаимопроникновением, задумываются о смысле веры. Часть из них обращается к религиозным символам, ссылается на стереотипы, таящиеся в глубинах нашего сознания. Но не намеревается шокировать. Иначе, нежели это происходило в 90-е годы, когда провокация была явлением будничным, повседневным, а художников за оскорбление религиозных чувств таскали по судам. Может сложиться впечатление, что религия перестала быть для них горячей темой. “К ней относятся теперь обдуманно и замаскированно”, - оценивает Казимеж Пётровский, искусствовед и куратор многочисленных выставок, затрагивающих религиозную тематику. Художники не провоцируют, не атакуют напрямую, а прибегают к иронии, к шутке, тонко разоблачают. Вера, Церковь, религия стали всего лишь одним из многочисленных поводов к их экзистенциальной пытливости. Марта Пшонак разместила в деревянном, напоминающем гроб, более чем метровом ларце необычную скульптуру - бейсбольную биту с надписью “INRI”, то есть сокращением латинской фразы “Иисус-Назареянин, Царь Иудейский”, скопированной с картины Матиса Грюневальда. Этим самым она создала современные мощи, напомнив о насилии. О том, которое сопутствует христианству: о кровавых крестовых походах и о самóм преступлении, совершенном над Христом, но прежде всего - о насилии сегодняшнем, с которым мы сталкиваемся каждодневно. Насилии во имя какой идеи? Хорошей или плохой, связанной с добром или злом?

Формулируя эти вопросы, художники одновременно очерчивают границы своей свободы. “Всё ли можно художнику?” - спрашивает “СуперГруппа Азорро” в названии фильма, который демонстрируется на упомянутой выставке. В контексте искусства, поднимающего религиозную тематику, этот вопрос по-прежнему представляется в Польше обоснованным.

Трепка от оскорбленных

Еще несколько лет назад искусство было полем боя. Против Дороты Незнальской за ее работу “Страсти”, показанную в декабре 2001 г. в гданьской галерее “Выспа” (“Остров”) - крест с фотографией мужских бедер и гениталий, - возбудили судебный процесс в связи с оскорблением религиозных чувств, более того - ее даже приговорили к шести месяцам ограничения свободы (запрет на выезд за рубеж и бесплатные общественные работы в объеме 20 часов в месяц. - Пер.).

В тот же самый период общественное мнение и политики шумно провозгласили иконоборческой, а монахи паулинского ордена из Ченстоховского монастыря на Ясной Гуре прокляли “Иррелигию” - выставку польского искусства, устроенную в частном музее “Ателье 340” в Брюсселе. Правда, ее куратор Казимеж Пётровский не попал за этот проект под суд, но потерял должность в Национальном музее, откуда его уволил тогдашний директор. “Я получил изрядную трепку”, - вспоминает он.

69//71

Эта выставка, которую в Польше до сих пор не удалось показать, стала темой споров в парламенте, появились даже депутатские запросы. По замыслу она была обзором польского искусства ХХ века, обращающегося к религиозной тематике, однако восприняли ее как атаку на католическую Церковь. Что же вызвало столь крупный скандал? Различные изображения Девы Марии: танцующей, в шляпке, с усами, в виде красивой женщины с обнаженной грудью (на фотоснимках Катажины Гурной) или, в конечном итоге, с узорами на теле (татуировки Яцека Маркевича). Буря разразилась вокруг трех работ из серии “Грелки” Роберта Румаса, который разместил ханжески-набожные скульптурные изображения Иисуса и Марии в прозрачных мешках с водой, словно бы хотел их утопить - ликвидировать и свести на нет народный, низкопробно китчевый богородичный культ, имеющий хождение в польском обществе. Не обошла эта буря и Дороту Незнальскую (ее “Отпущение грехов”, критикующее таинство исповеди), а также Владислава Хасёра (“Хоругвь”), шутливые работы группы “Калишская лодка” или гностические “Эмблемы” Гжегожа Кламана. Выставка показывала сложность и многоликость польской религиозности, ставила вопросы по поводу морали и высших ценностей, а тем временем дискуссия, которая велась в связи с нею, вращалась вокруг дилеммы: богохульство или искусство? Представляется, что тогдашние войны, которые велись “во имя защиты католической веры”, и тягание художников по судам в значительной степени перепахали наше мышление о современном искусстве. Сегодня каждый пять раз подумает, прежде чем назовет художника святотатцем, а суд не отнесется всерьез к свидетелю, который признáется - как это произошло с выступавшим при рассмотрении дела Незнальской, - что отправился на ее выставку, дабы искать там преступление. Провокация утратила свежесть и силу, пришло время поменять язык. Десяток лет назад она была, однако, эффективным инструментом, возвращающим искусству его критикующую роль. Работы художников вызывали интерес, провоцировали к развертыванию дискуссий, выбивали людей из привычных схем мышления. Искусство восстановило свое место в общественном пространстве, откуда оно оставалось исключенным на протяжении всего периода ПНР.

Бог завидует нашим ошибкам

При коммуняках искусство пытались запереть в удобном для правителей круге формальных проблем, вне пределов политической сферы. Религиозная тематика по очевидным причинам представляла собой табу. Художники подвергались двойному ограничению: с одной стороны, действовала цензура, которая запрещала изображение религиозных чувств и не хотела никаких раздражающих факторов на линии “государство - Церковь”, с другой стороны - самоцензура. Тех деятелей искусства, которые бунтовали против системы, ограничивающей их свободу, поддерживала как раз Церковь. Зло скрывалось в чем-то ином, и острие художественной критики было направлено туда. Нередко единственным пространством свободы оказывались галереи при костелах (например, на Житной улице в Варшаве или при соборе Святого Креста во Вроцлаве), где устраивалось много важных выставок. Но в этом течении околоцерковного искусства 80-х годов, полном серьезности и весомого национально-христианского содержания, не было места для произведений, пронизанных иронией и кощунственным святотатством.

Однако такого рода работы возникали. Альтернативные действия предпринимали так называемые “дикие” - художественные группы вроде “Калишской лодки”, “Оранжевой альтернативы”, “Культуры на выброс” или “Групппы”, осуществлявшие эксперименты с формой, провоцировавшие, противопоставлявшие себя повсеместно принятым иерархиям ценностей, вступавшие со своим искусством в жизнь за пределами музейных залов или галерей. В рамках всего этого Марек Собчик написал “Тайную вечерю” с водкой и сигаретами, “Молоко Марии и кровь Христова” в баре, Ярослав Модзелевский - “Размашистое воскресение из мертвых”, тогда как Адам Ржепецкий дорисовал усы на репродукции чудотворной иконы Богоматери Ченстоховской, члены “Калишской лодки” в полном составе сфотографировались в качестве скучающих апостолов, расположившихся у длинного стола (“Тайная вечеря”), а весь состав “Культуры на выброс”, концентрировавшейся вокруг независимых лодзинских галерей, встречался на фоне транспаранта “Бог завидует нашим ошибкам”.

70//71

Однако лишь 90-е годы принесли с собой перелом в польском искусстве и перемену в его отношении к религии. Активность церковных иерархов на политической сцене вызвала ответную реакцию: появилась - кстати говоря, и в поп-культуре тоже - критика самогó института Церкви и польского менталитета, укорененного в католицизме. Художники, захлебываясь и упиваясь свободой, занимали радикальные позиции, присваивали себе право на символическую агрессивность, на пребывание за рамками всякого порядка - морального, религиозного, общественного. Это принесло с собой исключительно выразительное искусство. Именно в 90-е годы возникли “Грелки” Роберта Румаса, а в собрание варшавской галереи “Захента” попала его инсталляция “Господь в моей отчизне пользуется почетом” - подсвеченная полка, на которой в ряд выстроились стеклянные банки с польским флагом, фигурками Матери Божией, розами, облатками, мелкими монетами и колбасой. Сходную стратегию: прибегать к основным символам культа, чтобы бороться с безвкусной мазней и китчем, с поверхностностью религии и с ее осколками в польской ментальности, - принял для себя Владислав Хасёр, когда создавал серию скульптур-часовенок, сделанных, например, из телевизора, который ставился на столик со свисающей посередине салфеткой.

Техносакрализация

Таких работ, напрямую критикующих состояние польской религиозности и использующих сильные выразительные средства, сегодня в нашем искусстве становится всё меньше. Художники уже не хотят шокировать. Предпочитают иронию, шутку, цинизм. Несколько лет назад фотограф и автор перформансов Хуберт Черепок заказал церковную службу за успех своей предстоящей выставки, снял богослужение на пленку и показал на этой выставке. Матеуш Пенк прибегает к религиозной символике, чтобы смело сочетать ее с эстетикой поп-культуры. Его “Религиозные имплантаты” (2004) - это цикл подсвечиваемых снимков-лайтбоксов, на которых сам художник тянется в струнку и напрягается, словно заправская фотомодель, показывая миру крестик, имплантированный в его тело на груди. Внушаемая им идея ясна и отчетлива: католическая Церковь внедрилась в польское общество наподобие имплантата, а раз она пересажена в него неподалеку от сердца, то воздействует сильно и непосредственно. Вывод напрашивается сам собой: до того сильно, что ее трудно вырвать из тела. Но Пенк не критикует католическую доктрину, он говорит скорее о необходимости изменений. В видеопроизведении под знаменательным названием “Проект техносакрализации католической Церкви” художник, ссылаясь на слова Жана Бодрийяра, добивается религии, поспевающей за общественными и технологическими переменами. Хочу такого Бога, который бы разрешил удовольствия и понимал современный мир.

Потребность в изменениях видит также Лешек Кнафлевский. В цикле подсвеченных изнутри фотографий (световых коробов-лайтбоксов) “Killing me softly” (“Убивай меня ласково”), часть которого мы увидели на щецинской выставке, художник воплотился в роль священника-террориста, современного рыцаря-крестоносца. Серия снимков духовного лица в боевом шлеме и с оружием бьет в институт Церкви как в организованную, до зубов вооруженную группу, которая обладает властью, и в ее агрессивную позицию по отношению к обществу. Но вместе с тем наименование проекта и сексуальная эстетика этих работ, которые напоминают фотографии из журналов мод, наводят на мысль, что художник требует новой религии. Тонкой, снисходительной, дающей тем, кто верует, чувство безопасности, шутливой, соблазняющей. Казимеж Пётровский даже придумал для нее термин: софт-религия.

Под этим постулатом, наверное, подписался бы и Павел Кащинский, который в представленном в Щецине фильме “Advocatus noster - defende nos!” (“Защитник наш - защити нас!”) тягается с агрессией и лицемерным ханжеством религиозных фанатиков. Такой простой прием, как столкновение парня, молящегося на коленях близ алтаря, и надетой на него куртки с надписью “Hooligan”, сочно и наглядно обнажает эту фальшь и комментирует агрессивные акции “Всепольской молодежи”. Вера, которая повсеместно признается добром, может служить превосходным алиби для зла. А может, зло таким способом ищет добра? Проект приобретает еще более внятную выразительность, если нам известно, что на выставке в познанской галерее “ОН”, где видеохудожник в первый раз показывал этот

71//72

фильм, появились молодые члены партии “Лига польских семей”. Они наверняка высмотрели бы в этой работе подающее дурной пример и скандальное содержание, если бы не согласие познанской епархии на ее реализацию в церковном интерьере.

Папа Римский в садике

Однако боятся ли все-таки Церкви польские художники? Наверняка дело Незнальской оказало влияние на смену художнических стратегий. Кнафлевский при подготовке упоминавшегося проекта консультировался со священнослужителями, открытие выставки, запланированное на месяц перед смертью Папы, он сдвинул, а галерея по этому случаю наняла охрану. На проходившей в ноябре прошлого года во вроцлавской галерее BWA выставке “Santo Subito” (“Святой немедленно”) художника, который скрылся под псевдонимом Петер Фусс, где можно было увидеть слайды с мелкими предметами религиозного культа: фигуру Папы в виде миниатюрного брелка, лампадки или бутылочки, а также серию из 24 Пап - садовых гномиков, - появилась полиция. Такие примеры можно множить. Павел Хайнцель, чей шутливый фильм “Аллилуйя, аллилуйя” мы увидели в Щецине, признаётся, что знакомые предостерегали его, когда он готовился к участию в крестном ходе на праздник Тела Господня в костюме закопанского мишутки. Только чудом артиста не задержали, а сам этот религиозный обряд его усилиями переродился в народное гулянье. “Люди махали мне, мамы с детьми делали для себя фотоснимки”, - вспоминает художник. И открыто признаётся, что не боится говорить, что Бога нет, а религия существует там, где есть бедность, убожество и нужда. Достаточно взглянуть на карту мира…

Если перефразировать название работы Катажины Козыры¹, то пусть бы мечты сегодняшнего искусства стали реальностью и на религиозной карте мира быстро появилась софт-религия. Чего можно пожелать отнюдь не только художникам.

¹ Имеется в виду последний проект этого широко известного 45-летнего польского скульптора, а также мастера видеоработ и инсталляций, который называется “В искусстве мечты становятся реальностью” (пер.).