СТАЛИНИЗМ В СОВЕТСКОЙ ПРОВИНЦИИ

К оглавлению

Т. Г. Леонтьева (Тверь)

ПОПЫ, ЦЕРКОВНИКИ И СЕКТАНТЫ

В «БОЛЬШЕВИСТСКОЙ ПЕРЕСТРОЙКЕ»

В КАЛИНИНСКОЙ ОБЛАСТИ 1937-1938 гг.

Исходное насилие захвата власти умножалось большевиками множество раз, по мере того как власть постоянным принуждением кроила непослушную российскую действительность по своему лекалу. М. Малиа1

1. Цель исследования, литература, источники, понятийный аппарат

Репрессированному в 1937 г. священнику Федору Благовещенскому принадлежит меткая метафора. Он сравнил советскую власть с 40-летним странствием евреев по пустыне2, отождествив таким образом страдания ветхозаветного народа со страданиями служителей культа в СССР. Действительно, к тому времени священники почти двадцать лет существовали фактически вне закона, постоянно испытывали социально-политическое давление, но сохраняли при этом свою профессиональную и духовную идентичность. Общий курс в отношении церкви, жестко прочерченный Лениным и Троцким, продолжил более осторожный Сталин, вознамерившийся планомерно избавить страну «победившего социализма» от попов всех мастей. Не стоит думать, что коммунистические вожди всегда боролись только с чуждой идеологией: изначально они видели в институте церкви самовоспроизводящийся источник и организационный центр политического диссидентства. Именно так можно объяснить тот факт, что в 1937 г. священники и церковный актив из мирян попали в разряд «врагов народа». В рамках данного исследования речь пойдет только о православных, пострадавших в годы так называемого Большого террора. На сегодняшний день комплексных исследований, посвященных истории репрессий в отношении православных служителей культа и мирян, практически нет, но отдельные аспекты проблемы довольно подробно проанализированы1. Они будут откомментированы в тексте статьи. Нынешняя историография несет в себе очевидное противоречие: одни специалисты аргументированно доказывают наличие политизированного церковного подполья в СССР, другие признают репрессии в отношении служителей культа безосновательными. Когнитивная интрига определяет исследовательские задачи: выявить истоки и мотивы, механизм и масштабы процесса, чтобы уловить наконец общий смысл и возможности большевистской репрессивности в отношении православных служителей культа, и не только их. Представляется, что не менее важным (но на сегодняшний день слабо учтенным) для исследования проблемы является социальный фактор: церковный социум находился в состоянии канонических противоречий, что порождало желательную для власти иллюзию об умирании церкви как института. Чтобы подтвердить или опровергнуть его значение в противостоянии власти и верующих, следует «погрузиться» в перипетии событий прежде всего на региональном уровне. В данном случае речь пойдет о Калининской области. Основные источники, привлеченные к исследованию, — Книги памяти по Калининской (Тверской), Курской, Горьковской (Нижегородской) областям, уголовно-следственные дела, где содержатся ордера на арест, анкеты арестованных, протоколы допросов обвиняемого и свидетелей, характеристики и справки местных органов власти. Проанализированы материалы 80 следственных дел, хранящихся в Тверском центре документации новейшей истории (далее — ТЦДНИ). Их содержание достаточно репрезентативно отражает сложившуюся ситуацию. Более того, в иных делах даже после не- Цыпин В., протоиерей. История русской Церкви (1917-1997). М., 1997; Шкаровский М. В. Русская церковь при Сталине и Хрущеве. Государственно-церковные отношения в СССР в 1939-1964 гг.: http://biblioteka.narod.ru/history.htm; Юнге М, Биннер Р. Как террор стал «Большим». Секретный приказ № 00447 и технология его исполнения. М, 2003; Freeze G. L. The Stalinist Assault on the Parish, 1929-1941 // Stalinismus vor dem Zweiten Weltkrieg. Neue Wege der Forschung. Schriften des Historischen Kollegs. Kolloquien 43 / hg. von M. Hildermeier. Oldenburg, 1998. P. 209-323; Peris D. Storming the Heavens. The Soviet League of the Militant Godless. 1998; Андреев А. Руската православна църква първата половина на XX век. Велико Търново, 2006 и др. однократных изъятий сохранились «нежелательные фрагменты»: агентурные донесения, переписка информаторов с вербовщиками, личная переписка, так называемая производственная информация, отражающая перипетии внутрицерковной жизни Калининской епархии в рассматриваемый период.

Не менее содержательную информацию дают справки о смерти репрессированных, переписка родственников с органами прокуратуры, протоколы дополнительных расследований по отдельным эпизодам следствия, которые проводились в 1950-х гг. в ходе первой волны реабилитаций. Безусловно, все перечисленные группы источников содержат многоаспектную информацию о репрессированных, но при этом, как не раз подмечали исследователи1, для документов этого периода характерно большое количество неточностей (искажений имен, духовных санов и званий), грамматических ошибок (что затрудняет определение мест рождения и служения), описок и исправлений. Совершенно очевидными являются изъятия из дел отдельных страниц, что порой даже нарушает общую нумерацию. Более аутентичными следует признать сведения, полученные из протоколов закрытых партийных собраний и стенограмм областной партийной конференции. Эти документы раскрывают психоэмоциональную атмосферу того времени, в котором доминировало состояние массового психоза на почве шпиономании и тотального страха. Эта группа документов содержится в фонде Калининского обкома ВКП(б)2 и по мере необходимости использовалась в данном исследовании. 1 См., например: Романова С. Н. Источники персональной информации о православном духовенстве XX века в государственных архивах России // Материалы по истории русской иерархии. Статьи и документы / науч. ред. протоиерей В. Асмус, сост. П. Н. Грюнберг. М., 2002. С. 234. 2 См.: ТЦДНИ. Ф. 147 (Калининский областной комитет ВКП(б)).

3 Термин использовался в официальных документах до XIX в., далее, особенно в советское время, приобрел пренебрежительный оттенок. 4 Двадцатка — объединение верующих, необходимое для регистрации церковного прихода в СССР. Язык изученных документов, как, впрочем, и текст приказа № 00447, определяет границы репрессируемой категории на первый взгляд весьма категорично — «церковники и сектанты». Но по определению те и другие составляют самостоятельные социальные и конфессиональные группы. Очевидно, создатели приказа, как и следователи, пренебрегали (или не располагали) знанием тонкостей церковного титулования и подразумевали под «емким» лексическим архаизмом «церковники»3 всех служителей церкви и мирян — членов «двадцатки»4. Не случайно в следственных делах использовались, как синонимы, термины «поп», «священник», «священнослужитель», что совершенно некорректно: в числе последних оказывались и младшие члены причта — псаломщики. Следует заметить, что самой многочисленной группой репрессированных оказались священники (98 /б)1. Упоминания о сектантах встречаются лишь в нескольких следственных делах и «Книге памяти», где фигурируют «организатор секты», «сектант» без каких-либо дополнительных пояснений2. Из содержания справки УНКВД Калининской области «О вредительско-диверсионной деятельности в сельском хозяйстве» от 12 марта 1938 г. следует, что в январе 1937 г. было закончено следственное дело на контрреволюционную сектантскую организацию (баптистов-евангелистов) антивоенников с привлечением к наказанию 44 чел.3 Очевидно, что к началу операции в рамках приказа № 00447 верующие неправославной ориентации (в бытовой и официальной терминологии — сектанты) были рассеяны и малозаметны для власти.

2. «Партия твердо стоит на своей принципиальной позиции, враждебной всякой религии»: предыстория и хроника вопроса

«Большевистская перестройка» 1937-1938 гг., как любой исторический процесс, вызревала в предшествующий период. Следует согласиться с исследователями, что в случае с духовенством началом нового витка репрессивной политики партии стал 1928 г.4 Кроме игнорирования юридических прав верующих и массовых немотивированных отказов в регистрации религиозных объединений в это время последовала серия дискриминационных мер социальноэкономического характера: непомерное завышение квартплаты, а то и выселение из муниципальных квартир «лишенцев»5, увеличение налога на «нетрудовые доходы» до 75 Во всем этом таилось трагическое предзнаменование: не зарегистрированный как глава церковной общины священник попадал в разряд «частных предпринимателей» (!), что автоматически превращало его в жертву последующей репрессивной кампании. Анализ следственных дел 1937-1938 гг. по Калининской области показывает, что именно на этих основаниях (неуплата налогов и нетрудовая деятельность) часть священников «заработала» первую судимость2.

Следует учитывать и косвенные средства борьбы с религией: вытеснение церковных праздников с помощью «непрерывной рабочей недели [...] изъятие колоколов на нужды индустриализации»3. Уголовному преследованию, как обычно, предшествовали «разъяснительные» мероприятия. В резолюциях XV съезда ВКП(б), IX пленума Исполкома Коминтерна и VI конгресса Коминтерна говорилось о «нарастании классовых противоречий», что «неминуемо требует перестройки всех общественных отношений»4. В конце 1928 г. Л. М. Каганович и Е. М. Ярославский подготовили документ, который 24 января 1929 г. был утвержден ЦК ВКП(б) и разослан по всем административно-партийным учреждениям СССР — «О мерах по усилению антирелигиозной работы». В широко растиражированном тексте напрямую увязывались «религиозные настроения массы» и «медленные темпы социалистического строительства». Сохранившиеся церковные «двадцатки» квалифицировались при этом как «единственно легальные контрреволюционные организации», которые действовали по всей стране и «имели влияние на массы». По сути дела, этот указ положил начало не только массовым арестам священнослужителей и мирян в 1929-1932 гг.5, но и сыграл роковую роль в ходе последующих репрессий: в 1937-1938 гг. былая судимость станет главной «рекомендацией» для включения в расстрельный список. Одновременно с «чисткой» личного состава церковного ведомства специальной Антирелигиозной комиссией при ЦК ВКП(б) (АРК) прорабатывались вопросы, связанные с ограничением права советских граждан на свободу совести. В итоге были «подправлены» два пункта Конституции РСФСР, выявлено точное количество действующих культовых зданий. Тогда был взят курс на осторожное сокращение числа приходов и ограничение издательских возможностей всех существовавших в стране конфессий. Но в конце 1929 г. деятельность АРК была признана неэффективной1, ее функции были переданы в секретариат ЦК. Безусловно, это открывало новые возможности в деле ликвидации церковных структур: появившаяся Комиссия по вопросам культов при Президиуме ЦИК СССР обладала конкретными властными полномочиями. Так противостояние двух идеологий перешло в стадию открытого преследования.

Для активизации борьбы с религией подключаются пресса, школа, общественные организации. «Очередной задачей» советской власти становилась тотальная и быстрая идеологизация, а затем и качественная «переработка» института семьи. При этом власть учитывала традиционную склонность населения к ритуалистике и умело использовала ее. Коммунисты проявили изрядную изобретательность в создании новых обрядов, обычаев, праздников (детских и взрослых), которые сочетались с игровыми элементами и, несомненно, оказывали сильное воздействие на детскую ментальность. Это общеизвестные факты. Здесь они следовали не только опыту Великой французской революции, но и «творчески» переплавляли православные традиции. Итоги массовой антирелигиозной кампании 1929-1933 гг. были подведены в 1935 г.2 Обнаружилось, что по сравнению с данными на 1914 г. численность молитвенных зданий, как и служителей культа, сократилась вдвое: сохранилось не более 25 тыс. храмов и 20 тыс. действующих священников, в то время как «воинствующих безбожников» (по официальным и явно раздутым данным) насчитывалось

около 5,7 млн1. Эта статистика в совокупности с другими данными позволяла представителям власти делать заявления о том, что в стране «происходит великая переделка людей»2. Казалось, потребуется еще немного времени, и в СССР «имя Бога будет забыто».

В Калининской области, однако, как, впрочем, и в других местах, сохранили свою устойчивость и популярность церковные обряды, не только разрушающие «советскую мораль», но и противостоящие «социалистическому строительству». Аресты 1920 — начала 1930-х гг. не истребили ни церковных «двадцаток», ни тем более потребности в отправлении привычных ритуалов. Партийные активисты и «сознательные» журналисты сокрушались, что не только старики, но и молодежь по-прежнему посещает немногочисленные храмы. В ряде центральных областей действовало церковное подполье — Истинноправославная церковь и т. п.3 После самоликвидации обновленческого Синода в 1935 г. вышли из-под контроля большевиков обновленцы, которые, несмотря на неудачу борьбы с «тихоновцами», продолжали «борьбу за души» людей. Это означало, что в СССР сохранялись своеобразные «анклавы веры», где служители культа могли регулировать не только индивидуальное, но и групповое поведение граждан. Бдительные руководители даже небольших производственных коллективов, опасаясь прослыть «политически близорукими», не упускали из виду всех, кто так или иначе был связан с церковью. Регулярно отчитываясь перед вышестоящим начальством, они указывали имена «бывших» в перечне классово враждебных элементов4. Из ВЛКСМ и партячеек изгонялись все замеченные в выполнении церковных обрядов5. 1 Цыпин В., протоиерей. История русской Церкви. С. 197.

2 См.: Резолюция VII конгресса Коминтерна о победе социализма в СССР // ВКП(б) в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Часть II. С. 800-803. 3 См.: Шкаровский М. В. Русская церковь при Сталине и Хрущеве. М, 1999. Факт «активного сопротивления» советской системе сейчас признают и другие историки. См.: Коровин Н. Р. Из истории Русской Православной Церкви. Иваново, 2004. С. 36. 4 См., например: Сообщения и сведения о контрреволюционных высказываниях отдельных лиц, самоубийствах в Вышневолоцком районе (5 февраля — 22 марта 1935) // ТЦДНИ. Ф. 147 (Калининский областной комитет ВКП(б)). On. 1. Д. 78. Л. 1. 5 Информация об исключениях из партии, случаях самоубийств, контрреволюционных настроениях в Завидовском районе (1935) //Там же. Д. 99. Л. 9. Время от времени проводились точечные аресты, в Калининской области были выявлены даже крупные «церковно-монархические группы». Так, «Старицкую КРГр» во главе с игуменьей Анной (Антонией) «обнаружили» в городе Старица в середине 1929 г., контрреволюционная группа «Молодая Россия» в 1930 г. «действовала» в Кашинском и Бежецком уездах. Примечательно, что самые суровые приговоры по этим делам предусматривали «всего» 5 лет ссылки1. В конце 1936 г. чекисты «обезвредили» упомянутую выше антисоветскую сектантскую организацию, объединявшую баптистовевангелистов Вышневолоцкого, Сандовского, Максатихинского, Новоторжского, Спировского и Пеновского районов2. Установлено также, что некоторые священники после освобождения из заключения или поселения находились в оперативной разработке. Эти данные, а также выводы В. А. Алексеева и М. В. Шкаровского3, исследования, проведенные в Ивановской, Нижегородской и Курской областях4, ставят под серьезные сомнения предположения Р. Биннера и М. Юнге о том, что «напряженность между местными органами власти и региональными религиозными органами и религиозными объединениями» в «межрепрессионный» период преувеличена. Более релевантными для их характеристики названными авторами представляются «согласие и переплетение интересов» с 1934 до начала 1937 г.5 На деле карательные акции продолжались, но без явного демонстрационного эффекта, что подтверждает и увеличение числа жалоб на притеснения служителей культа и верующих6. Таким образом, «Большая чистка» 1937 г. началась в атмосфере растущего социального стресса, что обусловило ее темпы, размах и неконтролируемые последствия.

В январе 1937 г. в центральной и местной прессе было опубликовано «Постановление Чрезвычайного XVII Всероссийского съезда Советов об утверждении Конституции РСФСР»1. Глава XI «Основные права и обязанности граждан» гарантировала право на труд и отдых, образование и социальную поддержку всему (выделено мною. — Т. Л.) советскому народу. Статья 136 напоминала о патриотическом долге в виде обязательной воинской повинности, а статья 139 провозглашала всеобщее избирательное право независимо (среди прочего) и от вероисповедания. Получалось, что недобитые «бывшие люди», затаившиеся троцкисты-зиновьевцы и прочая враждебная братия оказывались на равных с преданными партии советскими людьми. Правда, в тексте проекта Основного закона было несколько «разъяснений» относительно затаившихся «врагов народа», которые могли нанести ущерб социалистической собственности или военной мощи государства (ст. 135 и 136). В переводе с бюрократического языка на язык «классовой борьбы» это означало, что в стране «победившего социализма» нет места тем, кто «не вписывался» в новую стратификационную триаду «рабочий класс — трудовое крестьянство — советская интеллигенция». Получалось, что настало время расправиться с «омерзительной шайкой» и «вырвать с корнем троцкистскую мразь» во всех ее проявлениях. Но нанесение «последнего удара» по служителям церкви требовало тщательной подготовки.

3. Начало: «...оживились меньшевики, эсеры, церковники, кулачье, троцкисты и всякая сволочь»

Большевики действовали по отрепетированному сценарию. На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) при рассмотрении вопроса о подготовке избирательной кампании недвусмысленно говорилось о «чуждых влияниях», которые исходили от «всяких религиозников»2. Весной 1937 г. стала набирать обороты пропагандистская кампания в прессе. Следует заметить, что читающая публика в регионах психологически была уже подготовлена к тому, чтобы проглотить очередную порцию яда, не заметив его горечи. Первые полосы центральных и местных газет давно заполняли подробные отчеты о ходе политических процессов в столице, здесь же печатались протоколы допросов выявленных в партаппарате троцкистов и

Сталинская молодежь. 1937.24 янв. С. 3-4.

См.: Текст выступления С. В. Косиора от 27 февраля 1937 г. // Трагедия советской деревни. Т. 5. Кн. 1:1937. М., 2004. С. 159-160. гневные письма трудящихся, требующих «сурово наказать предателей Родины».

В Калининской области антирелигиозная кампания началась в апреле 1937 г. Поскольку в этом году праздник Пасхи совпадал с 1 мая, на заседании бюро обкома ВКП(б) было решено задействовать все рычаги для отвлечения населения от посещения храмов: СМИ, партячейки, комсомол, школы и клубы1. В газете «Сталинская молодежь» появилась статья «Против поповской пасхи», автор которой, некий Н. Ларихин, после «разъяснения», откуда пошел этот нелепый праздник, поведал, что попы вместе с немецкими, итальянскими и испанскими фашистами «ведут кровавую бойню против испанского народа», сотрудничают с фашистскими генералами, а кое-где сами возглавляют отряды фашистской молодежи2. В тексте, наполненном ядовитым вздором, по сути дела, обвинялись в антисоветизме не только служители культа, но и их «пособники» — прихожане. 14 мая в той же газете сообщалось, что комсомольцы колхоза имени О ГПУ Новоржевского района решили провести цикл антирелигиозных лекций и создать ячейку воинствующих безбожников3. 18 мая журналист из Торжка (районный центр) в статье «Проповедники контрреволюции» с тревогой предупреждал, что в городе, где ранее было 36 церквей и монастырей, а теперь «редко встретишь попа», окопались сектанты, которые не только исподтишка крестят молодежь, но и способствуют развалу колхозов4. «Церковники распоясались, — вторили из Кушалинского района. — В связи с предстоящими выборами в Советы по новой Сталинской Конституции за последнее время особенно оживили свою деятельность попы церковники, сектанты и контрреволюционные элементы всех мастей». Их «грязные антисоветские дела», как разъяснялось, состояли в привлечении «учеников, пионеров и даже учителей» к церкви. Автор напрямую увязывал успешность предстоящих выборов с масштабами антирелигиозной пропаганды5. Подобные публикации следовали практически из номера в номер. На страницы местной прессы помещались также наиболее острые статьи из центральных изданий6. В сущности, населению был навязан язык обвинительных приговоров до их появления. Умело спланированная пропагандистская риторика указывала на прямую связь внешней опасности, внутриполитических и экономических трудностей с наличием в СССР части населения из бывших приспешников царского режима. Областная (июньская) партконференция «подсказывала»: «Мы должны найти корни вредительства и удалить их до конца»1. До появления приказа № 00447 оставалось чуть больше месяца.

4. «Оперативный приказ» наркома внутренних дел Ежова № 00447: «выкорчевка всех мерзавцев»

Документ, датированный 31 июля 1937 г., можно рассматривать как юридическое оформление репрессивной политики, сформулированной в предшествующий период. Его содержание предписывало с 5 августа 1937 г. во всех республиках, краях и областях начать репрессивную операцию против бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников2. Это был акт тотальной зачистки социального пространства. Намечались и конкретные сроки ликвидации «врагов народа». Критерии для зачисления в их состав — участие в буржуазных партиях, Белом движении, судимость, принадлежность к кулачеству, данные, указывавшие на причастность к антигосударственной и преступной деятельности в настоящем. Среди обширного перечня потенциальных жертв фигурировали «церковники и сектанты». Наиболее активные из них «подлежали немедленному аресту и по рассмотрению дел на тройках — расстрелу». Для других предусматривался срок заключения до 10 лет3. По Калининской области согласно приказу по первой категории подлежали наказанию 1 000 чел., по второй — 3 ООО4. Превышение нормативов допускалось с личного разрешения Ежова при наличии мотивированного обоснования. Особо оговаривалась судьба членов семей: пока они исключались из контингента потенциальных жертв. Протокол заседания бюро Калининского обкома ВКП(б) с материалами (27 апреля — 21 июня 1937) // ТЦДНИ. Ф. 147 (Калининский областной комитет ВКП(б)). On. 1. Д. 532. Л. 270. 2 Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов. — Из проекта оперативного приказа народного комиссара внутренних дел Союза ССР // От ЧК до ФСБ. 1918-1998: Сб. документов и материалов по истории органов государственной безопасности Тверского края / отв. сост. В. А. Смирнов, А. В. Борисов, М. В. Цветкова. Тверь, 1998. С. 139-142. 3 Там же. С. 140.

4 Там же.

На проведение операции отводился четырехмесячный срок. Определялась и последовательность действий: начать предстояло с жертв первой категории «врагов народа». Служители культа по определению находились в «группе риска» как классово чуждый элемент. Численность «поповской армии» в Калининской области к этому времени существенно сократилась1, а в силу специфики профессии концентрация по административно-географическому признаку была предельно низкой. По социальному происхождению, уровню образования и имущественному положению духовенство к середине 1930-х гг. было весьма разнородным. Уже после первой волны репрессий большевистские «кураторы» церкви отмечали, что «тихоновское» духовенство пополняется за счет бывших учителей, юристов, офицеров; это служило косвенным подтверждением и общей «реакционности»2. Наряду с «тихоновцами» в области сохраняли свои позиции обновленцы. Следует подчеркнуть, что калининские чекисты словно «отрепетировали» свои действия по приказу еще весной, проведя серию арестов «церковников». Так, в апреле была раскрыта крупная фашистско-монархическая организация (ФМО) из 50 чел.3 Центр ее находился в районном центре Кашине, но, как выяснилось в ходе следствия, «церковники и монархисты» настолько широко раскинули свои сети, что туда попали их приспешники из прилегающих районов — Краснохолмского, Калязинского, Молоковского и даже Мышкинского из соседней Ярославской области, всего пять групп4. Считалось, что «главарям» из Кашинской ФМО удалось наладить связь с активистами «Истинно-православной церкви», ставившей задачу «свержения советской власти»5. В июле по доносу односельчан был арестован священник из Бежецкого района Ф. Р. Благовещенский6, а в районном центре Торопце священники-обновленцы обвинили в контрреволюционных настроениях «епископа тихоновской церкви» И. Е. Троянского7. Перечень подобных случаев можно продолжать. Примечательно, что приговоры по названным делам выносились уже после появления приказа.

С августа карательные действия распространились на всю область и приобрели массовый характер. Это обеспечивалось не только служебным рвением сотрудников УНКВД, но и «посильным участием» местной власти и населения. В случае с преследованием духовенства основные события разворачивались в сельской местности: за время операции в городах было арестовано 80 чел., в провинции — 2181 (см. Приложения, табл. 2). Попробуем восстановить общую картину событий, следуя хронологии. Получив санкцию на ликвидацию «церковников и сектантов», исполнителям предстояло прежде всего определиться с контингентом жертв. В принципе со служителями культа мудрствовать не приходилось: в каждом населенном пункте их было немного, и все они оставались на виду. Ситуация несколько осложнялась тем, что к середине 1930-х гг. в области наблюдался явный переизбыток проживающих, хотя и не всегда служащих священников. Многие находились здесь в поисках места, другие проживали у родственников, некоторые перебивались временными заработками, не имея постоянного места жительства (таких, по данным Книги памяти, было арестовано 15 чел.)2. Возникала проблема отбора жертв. Нет сомнения в том, что первыми привлекали внимание те, кто ранее находился в оперативной разработке. Судя по документам, некоторые информаторы работали столь добросовестно, что следователи могли обескураживать арестованных напоминанием об их поступках двух-трехлетней давности, о подозрительных встречах и даже интимных связях. Так, одному из арестованных следователь сразу же заявил, что располагает сведениями, полученными от квартирной хозяйки и односельчан-свидетелей. Более того, из запротоколированного диалога следует, что письма священника перлюстрировались3. Но большинству следователей приходилось руководствоваться иными критериями: источники позволяют выстроить «шкалу» их преступной релевантности. Представляется, что на первый план выступала прежняя судимость: подавляющее большинство подследственных уже успели отбыть ссылку или прошли лагеря, иные отбывали наказание дважды и трижды. Подсчитано по: Книга памяти жертв политических репрессий Калининской области. Т. 1. о

Подсчитано по: Там же. 3 Уголовно-следственное дело по обвинению Будкина Н. Н. (12.11-18.11.1937) // ТЦДНИ. Ф. 7849. Д. 21770-с. Л. 9-10. Немаловажным являлся возраст: пожилые священники оставались наиболее стойкими в своих убеждениях и потому оказывались наиболее уязвимыми. По Калининской области было репрессировано священников: я 67 и более лет — 48 чел., 14,2 %;

? от 56 до 66 лет — 139 чел., 41,4 %; ? ? от 46 до 55 лет — 99 чел., 30 %; ? ? от 37 до 45 лет — 43 чел., 13,5 %; ? ? моложе 36 лет — 7 чел., 0,02 %1 (см. Приложения, табл. З)2. ? Полученные данные практически совпадают с итогами подсчетов по Курской и Нижегородской областям. Понятно, что священники почтенного возраста преобладали в церковной среде, но сокращение их численности практически разрушало все еще «живое» сословие и давало возможность мотивированно (из-за отсутствия настоятеля) закрывать храмы. Легко попасть в разряд жертв было и за подозрительное прошлое. Массовые анкетирования прошлых лет точно указали на тех, кто когда-то служил в царской или белой армии, родился или бывал за границей, оказался и в Красной армии, что, однако, не спасло их от нападок власти3. Впрочем, последние насчитывались единицами среди репрессированных. Малочисленной, но заметной оказалась группа жалобщиков — авторов «писем во власть». Так, священник Золотарев 8 июня 1937 г. обратился в Калининский облисполком с сообщением о недостатках снабжения колхозников хлебом; в ходе операции он был арестован4. Иные жаловались на неканоническое поведение своих сослуживцев — страдали и те и другие. Церковный актив сетовал на нарушение конституционных прав верующих, что также рассматривалось как преступление. Только за 1936 г. из Калининской области в Комиссию культов ЦИК СССР поступило 311 подобных жалоб5. Недовольные пополняли состав арестантов. Сложнее было с теми, кто прямо не подходил «под статью»: от исполнителей приказа власть требовала следовать «социалистической законности». В предыдущий период возникло противоречие между бездумным рвением снизу и стремлением к планомерному подавлению «церковников» сверху. Теперь антирелигиозные активисты получили некоторый простор для самовыражения: так, в орбиту карательной политики вовлекались представители местной власти и атеистически настроенные рядовые граждане. С первыми установить продуктивное сотрудничество было несложно: это подтверждается обилием характеристик и справок, подписанных председателями сельсоветов, которые напоминали обыкновенные доносы1. Так, характеристика на попа Тальцевской церкви Рамешковского района указывает, что он «проводил антигосударственную политику [...] затягивая церковную службу до обеда в дни уборки урожая и потому с/совет отставал в темпах»2. Характеристика на священника села Никандровское Зубцовского района представляет его как кулака, восхвалявшего царское правительство и фашистский строй и разлагавшего трудовую дисциплину. Кроме того, подчеркивалось, что поп — пьяница, «шатается по домам» и ведет агитационную работу3.

Что побуждало людей, облеченных властью, к таким поступкам? Из материалов «разоблачительных» закрытых партсобраний 1939 г. видно, что на местное руководство зачастую оказывалось давление, применялись угрозы и шантаж4. Несомненно и другое — активизация совфункционеров, убежденных в необходимости расправы с «вредителями». К тому же представлялся уникальный случай расправиться с просто неугодными, не говоря уже о возможности переложить на них ответственность за неудачи колхозного строительства. В одном из колхозов Максатихинского района ответственность за срыв посевной председатели сельсовета и колхоза дружно переложили на попа и обратились к органам милиции с просьбой «убрать попа как зловредного агитатора и срывщика колхозно-трудовой дисциплины»5. 1 См.: Уголовно-следственные дела по обвинению Введенского В. Д. (8-11 октября 1937), Будкина Н. Н. (12-18 ноября 1937), Голубева В. Д. (1-4 марта 1938), Быстрова А. П. и др. (без даты) // ТЦДНИ. Ф. 7849. Д. 20439-с; Д. 21770-с; Д. 23114-с; Д. 23855-с. 2 Уголовно-следственное дело по обвинению Агафонова М. А. (21.12-24.12.1937)// Там же. Д.21726-С.Л. 4. 3 Уголовно-следственное дело по обвинению Беззубикова Н. А. 28.12.1937 // Там же. Д.26139-С. Л.5. 4 См.: Протокол № 1 закрытого партийного собрания (4 января 1939) // Там же. Ф. 722 (Первичная организация КПСС УКГБ по Калининской области). On. 1. Д. 46. Л. 18. 5 Уголовно-следственное дело по обвинению Васильевского П. И. (без даты) // Там же. Ф. 7849. Д. 19996-с. Л. 16-18. По такой же схеме провоцировалась и общественность. Калининские вагоностроители, к примеру, отреагировали на разоблачительную кампанию, направив начальнику Калининского отделения НКВД 17 октября 1937 г. почтовую карточку следующего содержания: «Товарищ начальник! В связи с перевыборами в Верховный Совет не мешало бы вам обратить внимание на подпольную работу попов заволжской Единоверческой церкви, особенно попа Морошкина Ивана, который совершает религиозные обряды в общественных местах (Вагонзавод), был задержан заволжской милицией, но она его отпустила (по-видимому, начальник милиции с ним заодно). Просим дело выяснить и виновных наказать. Рабочие Вагонзавода Иванов, Петров и др.»1. Заведующий отделом народного образования одного из райцентров области от имени школьных работников писал в УНКВД: «Поп спаивает учеников 7 класса, дает им папиросы и зазывает в церковь»2. Активно сотрудничали с властью и бывшие обновленцы, которые охотно обращали внимание органов безопасности на антисоветски настроенных священников-тихоновцев. Из материалов реабилитаций 1950-х гг. видно, что несколько священников-обновленцев из Калинина и Торопца числились своего рода «штатными» свидетелями и их использовали при разработке и арестах важных персон3. В любом случае сотрудники НКВД сумели быстро набрать себе контингент подследственных. Процедура ареста и следствия над «церковниками» проходила по следующей схеме. По ордеру, порой подписанному задним числом, на квартирах жертв проводились обыск, изъятие документов, ценностей и подозрительных предметов. Характерно, что в рассмотренных случаях только однажды удалось обнаружить «серьезную улику» — крупную сумму денег. Зачастую в качестве «улик» изымались богослужебные книги и предметы, облачение и документы. После ареста составлялась анкета и проводился первый (нередко — единственный) допрос, показания арестованных не всегда подписывались ими по окончании записи, как требовала процедура4. Как правило, разговор начинался с предложения подследственному рассказать о своей антисоветской (или контрреволюционной) деятельности. Из протокола первого допроса священника И. И. Бенеманского: «Вы арестованы как активный участник церковно-монархической организации в городе Калинине, которая проводит агитацию среди духовенства и населения»1. С аналогичным вопросом обратился лейтенант НКВД к священнику А. И. Ботвинникову: «Следствию точно известно о проводимой вами контрреволюционной деятельности, расскажите сами об этом подробно»2. При этом следователи особенно не настаивали на признательных показаниях. Как уже отмечалось, большинство из них уже располагало показаниями свидетелей, в качестве которых часто выступали ранее завербованные осведомители, в том числе и служители культа, представители местной власти (председатели сельского совета или колхоза, секретари партийных и комсомольских ячеек), сослуживцы-священники, члены церковного актива, соседи3. Многие охотно свидетельствовали против попов. Следует помнить, что репрессивная кампания совпала с процессом самоутверждения новой власти на местах. Председатель колхоза, председатель сельсовета, парторг, секретарь комячейки — все они обычно не признавались значительной частью населения в качестве «начальников». Теперь им представлялся шанс избавиться от традиционных старорежимных «конкурентов», в том числе от попов и хозяйственно крепких мужиков. Нечто подобное происходило и в городе.

К тому же менялось сознание людей: лица от 1900 года рождения и моложе всерьез считали попов «пережитком» капитализма. В силу этого «войну с религией» многие партийные и комсомольские работники считали чуть ли не основной своей задачей4. Иные из них даже на очных ставках в ходе реабилитационной кампании 1950-х гг. не отказывались от своих былых убеждений. Однако случались и курьезы. Из показаний бывшего оперработника: «В начале операции по Калинину было приказано [...] изъять [...] 30 чел. попов и подготовить на тройку». Но такого количества людей, «подработанных агентурно», не нашлось. И вот тогда стали «...пачками вызывать свидетелей без соответствующей подработки [...] а только лишь по признакам того, что они близко проживают от арестованных или ходят в церковь, где проводили службу эти попы. В связи с такой постановкой следствия имелись случаи, когда свидетели, давшие кое-какие показания, при очной ставке с обвиняемым бросались ему в ноги и целовали рясу»1. Но случалось и другое: в ходе многочасовых допросов и подследственные и свидетели проникались чувством «вины», постепенно переходя на язык репрессивных органов. Психологически сломленные самой масштабностью репрессий, подозреваемые втягивались в их механизм в качестве безвольной жертвы. Из реабилитационных материалов 1950-х гг. видно, что иные свидетели были едва знакомы с обвиняемыми, но под страхом ответственности или в силу представления, что «так надо», давали нужные для следователя показания. Порой шпиономания приобретала характер соцсоревнования: требовалось быстро распознать врага, обнаружить «протянувшиеся от него нити», арестовать его, выбить показания, уничтожить и, наконец, оперативно доложить об исполнении. Иные следователи старались так, что от получения ордера на арест до расстрела проходило всего три-четыре дня. Документы показывают, что процедура следствия в 1937 г. существенно отличалась от того, что происходило в начале 1930-х гг. Изменилось содержание анкеты подследственного, были формализованы процесс дознания, допрос потенциальной жертвы и свидетелей. Арестованный фактически сразу приобретал статус обвиняемого. Примечательно, что особого разномыслия в подходе к арестованному у следователей не было. Следственные дела, составленные в Калининской области разными следователями, обнаруживают однотипную настроенность — каждого арестованного побыстрее «подвести под статью». Такая установка определялась самим механизмом репрессий: в поле зрения карательных органов оказывались, как было упомянуто, в первую очередь уже «разработанные», остальных «подбирали» из числа неугодных. Попадались и случайные люди, которых старались превратить в «полноценных» антисоветчиков, дабы не портить отчетность. Таким образом, следственный процесс изначально представлял собой репрессивно-бюрократическую операцию, в которой интересы центра и периферии совпадали. Верхи решали стратегические задачи, на местах избавлялись от диссидентов-одиночек. Нетрудно выявить и типичные процессуальные нарушения: несанкционированный арест (ордер выписан задним числом), привлечение «штатных» свидетелей, отсутствие мотивированных доказательств. Простое сопоставление текстов обнаруживает практически абсолютное совпадение вопросов и фрагментов показаний. Очень часто заведомо вымышленные факты признавались жертвами как подтверждение вины перед властью. Как появлялись эти признания? Протокол № 1 закрытого партийного собрания (4 января 1939) // ТЦДНИ. Ф. 722 (Первичная организация КПСС УКГБ по Калининской области). On. 1. Д. 46. Л. 61. Прямых или косвенных свидетельств применения пыток в отношении служителей культа в изученных официальных документах не обнаружено. Но в протоколах одного из закрытых партийных собраний в УНКВД по факту нарушения «соцзаконности» в 1939 г. открыто говорилось о способах получения признаний: «допрашивали круглые сутки одного арестованного», «ставили столбом и лупили», «лупили палками, резиновыми дубинками, кололи», «раскалывали черепа», «приходил с опроса черный, как голенище». Особенно зверствовали при расследовании групповых дел1. Из жалобы на имя наркома внутренних дел СССР от 1 июля 1940 г. одного из фигурантов «Кашинской церковно-монархической группы» школьного учителя И. И. Кузнецова, осужденного на 8 лет ИТЛ, следует, что он долго сопротивлялся уговорам следователя подписать «нужное» признание, а затем согласился. «Можно ли вынести ужасы следствия, простаивая без пищи и воды по 5 суток, избиваемый и обливаемый потоком брани [...] Можно ли вынести побои?»2 — пояснял он свое решение. В заявлении на имя Ворошилова уже в 1953 г. он указывал конкретнее: «Показания вымогались насильно с применением физической силы и всякого рода угроз»3. Все это позволяет предположить, что и к другим «церковникам и сектантам» также применялись издевательства и побои. С санкции приказа следователь формулировал обвинительное заключение. Казалось бы, проще всего служителей культа было привлекать за религиозную пропаганду. Но для организаторов репрессий профессиональная деятельность попов и ее издержки были лишь формальным поводом для более серьезных обвинений. Местные власти ловко устанавливали зависимость собственных провалов в хозяйственной деятельности от «подрывной» практики попов: поскольку старух отвлекли от полевых работ в престольный праздник, план не был выполнен. Повторяемость этой незатейливой импликации в следственных делах поразительно велика. ТЦДНИ. Ф. 722 (Первичная организация КПСС УКГБ по Калининской области). On. 1. Д. 46. Л. 4, 8, 14, 21, 43, 64, 70 и др. 2

Уголовно-следственное дело по обвинению Кузнецова И. И. 31.03-18.04.1950 // Там же. Ф. 7849. Д. 24937-с. Т. 8. Л. 29. См.: Уголовно-следственное дело по обвинению Лебедева А. А. и др. (без даты) // Там же. Т. 5. Л. 373. Анализ протоколов допросов показывает, как не без помощи оперработников проявилось в ходе дознания «творчество масс». Среди особенно часто повторяющихся показаний свидетелей фигурируют: ? контрреволюционная агитация (группировка контрреволюционных элементов, членство в контрреволюционных организациях, вербовка в контрреволюционные организации, переписка);

? антисоветская агитация (призывы к неподчинению власти, срыв выполнения заданий правительства); ? ? различные виды антисоветской клеветы (на советский/колхозный строй, членов правительства, дискредитация выборов в Верховный Совет); ? ? срыв сельхозработ; ? ? провокационные слухи (о голоде, войне, гибели вождей); ? ? высмеивание Конституции; ? ? оскорбление вождей; ? ? дискредитация СССР; ? ? пораженческие настроения; ? ? пропаганда войны, ожидание начала интервенции; ? ? сочувственное отношение к «врагам народа»; ? ? террористические намерения; ? ? восхваление фашизма. ? Встречались и редкие инвективы:

? белогвардейская личность; ? ? восхваление жизни за границей; ? ? распространение антисоветских листовок; ? ? попытки создать секту1; ? ? мошеннические операции (с деньгами, мощами); ? ? подозрение в поджоге колхозного имущества; ? ? организация литературного философско-богословского кружка; ? ? величание Гитлера «святым чел.ом»; ? ? отождествление советской власти с 40-летним странствием евреев в пустыне; ? ? антисемитизм; ? ? асоциальное поведение (пьянство, мужеложество, грубость, драки с колхозниками). ? В общей сложности выявлено около трех десятков «инкриминирующих» формулировок, они звучали уже в день ареста. В обвинительных заключениях враждебная деятельность, связанная с выполнением прямых богослужебных функций, обозначается куда реже и, как правило, в характерных инверсиях2: ? агитация «о признании духовной власти как высшей власти над чел.ом»; ? ? «использование религиозных убеждений против советской власти»; ? ? ? «сопротивление изъятию и закрытию церкви»; ? ? «слухи о религии»; ? ? оказание «противодействия коммунистическому воспитанию детей»; ? ? «религиозные предрассудки»; ? ? «сбор средств на тайный монастырь»; ? ? «ходит по деревням, проповедует сохранение храма». ? «Язык» заключения тройки — последней инстанции в следственном производстве — более лаконичен. Иерархия преступлений, судя по отчетным документам, выстраивалась так: измена Родине, террор, вредительство, повстанческая контрреволюционная деятельность, контрреволюционная агитация.

Итоги

Каковы же результаты проведенной кампании? Официальные данные, отражающие численность жертв политических репрессий 1937-1938 гг., тем более в рамках действия приказа № 00447 по Калининской области, довольно противоречивы. Из справки УНКВД по Калининской области «О вредительско-диверсионной деятельности в сельском хозяйстве» от 12 марта 1938 г. следует, что «Управлением НКВД по Калининской области в проводимую операцию по изъятию кулацко-белогвардейского и церковно-сектантского элемента привлечено к уголовной ответственности: епископов — 2 чел.; попов — 276 чел.; монахов — 20 чел.; церковно-кулацкого ак[тива] — 227 чел.; сектантских проповедников — 13. Всего — 538 чел.»1. В сводной таблице о социальном составе репрессированных за 1937 г. в графе «служители религиозного культа» числится 728 чел.2 Из материалов Книги памяти Калининской области следует, что в рамках приказа № 00447 пострадали 322 чел. (с учетом так называемого церковного актива), что составляет около 9 % от числа всех репрессированных в этой кампании (см.: Приложения, табл. 1). Окончательно прояснить картину могут данные протоколов троек, но на сегодняшний день последние не введены в научный оборот. Анализ следственных дел показал, что в Калининской области в рамках действия приказа № 00447 были выявлены3: ? «контрреволюционная группировка духовенства» в Бежецком районе (8 священников); ? ? «контрреволюционная группировка торговцев и духовенства» в г. Старица (27 чел., 1 священник); ? ? «фашистско-монархическая группа» епископа Фаддея (Успенского)» в областном центре Калинине; ? ? «церковно-монархическая организация», действовавшая на территории пограничных районов области (Опочецкий, Пушкинский и Кудеверский); ? ? «фашистско-монархическая организация» (Кашинский, Краснохолмский, Калязинский, Мышкинский (Ярославская область) районы, 26 чел., 3 священника); ? ? «фашистско-монархическая группа церковников» в Карельском национальном округе (Ново-Карельский, Козловский и Максатихинский районы, 8 священников); ? ? «группа кулаков», возглавленная священником (Осташковский район, 1 священник). ? Кроме того, как следует из отчетности карателей, в ряде районов (Кировском, Вышневолоцком, Вельском, Ржевском, Максатихинском, Новокарельском национальном округе и др.) вскрыты «церковно-сектантские» и «повстанческие» группы (по преимуществу из 2-3 чел. — Т. Л.), которые вели «активную антисоветскую, вредительско-подрывную деятельность»1. «География» репрессий свидетельствует: «реакционное духовенство» неравномерно распределялось по области. Аресты были проведены в 20 райцентрах и 41 районе. В 10 эпизодах район не указан. Наиболее густонаселенными «врагами народа» оказались районы Бежецкий — 21 арест, Кашинский — 19, Вышневолоцкий — 16, Калининский и Ржевский — по 15, Кимрский, Кесовогорский, Краснохолмский, Старицкий, Торопецкий — по 10 арестов (см. Приложения, табл. 2). Очевидно, что в области основательно «подчистили» ряды служителей культа. Между тем калининские чекисты находили, что «удар по церковникам, монашкам и другим религиозным формированиям» был недостаточно сильным, т. к. «враги народа», проникшие в ряды чекистов, оказывали им тайное покровительство2. Приговоры «церковникам и сектантам» в Калининской области выносились расстрельные — до 99 %, ссылка в исправительно- Из справки УНКВД Калининской области «О вредительско-диверсионной деятельности в сельском хозяйстве». 12 марта 1938 г. //Трагедия советской деревни. Т. 5. Кн. 2. С. 67. 2 Сведения о количестве арестованных по НКВД (УНКВД) Калининской области на время с 1/1-1937 по 1/1-1938 // От ЧК до ФСБ. Приложения. 3 ТЦДНИ. Ф. 7849. Д. 21045-с; Д. 20650-с; Д. 23855-с; Д. 22994-с; Д. 24937-с; Д. 21732-с. идр. трудовые лагеря составляла редкое исключение1. Подобная статистика обнаруживается в мартирологах по Горьковской (Нижегородской) и Вологодской областям2.

Уместно озадачиться вопросом: насколько реальной для советской власти была угроза со стороны православного духовенства? Показательна в этой связи мысль нашего современника иерея А. Расева (Тверская епархия): «Спору нет, конфронтационно настроенное духовенство вело и антисоветскую борьбу, не примирившись с советской властью. Но чаще всего их "антисоветизм" не выходил за рамки осуждения тех мероприятий официальной власти, которые Дискриминировали, ущемляли их права, унижали человеческое достоинство в процессе разных "безбожных" кампаний и других антицерковных беззаконий. Их "контрреволюционность" — не более как осуждение насилия, творимого властью над крестьянством, духовенством в период той же коллективизации»3. Итак, репрессивная кампания 1937-1938 гг. «успешно» завершила «пятилетку безверия». Приказ № 00447 оказался «своевременным» в том смысле, что по отношению к служителям церкви повсеместно (в партийных и властных структурах, а также среди части населения) сложилось устойчиво неприязненное отношение. Обеспечить «большевистские темпы» расправ могли только жесткие карательные меры: врагов уничтожали быстро, грубо и безжалостно. Ко времени появления приказа № 00447 в советском обществе накопился значительный опыт борьбы с Православной Церковью и религией. Поначалу атеистическая государственность не решалась разворачивать широкомасштабную борьбу против религии, опасаясь протестов «трудящихся масс», она предпочитала действовать руками богоборцев-энтузиастов. Усилия карательных органов сосредоточились на подавлении «контрреволюционеров в рясах» — священников, так или иначе выражающих недовольство новой властью. Вместе с тем к середине 1930-х гг. сложились условия для планомерного подавления не только церкви, но и веры: теперь неприязненное отношение к религии сложилось не только в городской среде, но и у части колхозников. Соответственно задачам тотальной зачистки социального пространства былые антирелигиозные кампании уступили место планомерному уничтожению не только рядовых священников, но и наиболее активных представителей их паствы. Характерно вместе с тем то, что те и другие искоренялись в качестве «классово чуждых» и «антисоветских» элементов, а не как носители веры. В предыдущий период государство в борьбе с церковью и религией не смогло найти оптимального соотношения между «планом» и «инициативой снизу». Теперь завершить разгром РПЦ должны были карательные органы. Достичь главной цели — заставить «забыть имя Бога на всей территории СССР», — конечно, не удалось, но результаты террора были впечатляющими. Сотни закрытых храмов, тысячи уничтоженных православных служителей культа, сотни тысяч перепуганных верующих — таковы были итоги борьбы с религией. То, что доставляло самую большую радость верующим — коллективное моление в храме — было вытеснено из общественной жизни. Итоги репрессивно-бюрократической акции не оказались бы столь впечатляющими, если бы РПЦ не находилась в состоянии кризиса, связанного с утратой опоры на государственность и обострением канонических противоречий. Приказ № 00447, формально не выдвигавший особой задачи искоренения неугодной религии, явился серьезным ударом в длительном противоборстве «новой» и «старой» веры.

Приложения

Источник: Книга памяти жертв политических репрессий Калининской области. Мартиролог 1937-1938 / ред. кол. Е. Н. Кравцова, Г. П. Цветков и др. Тверь, 2000. В скобках указаны данные, полученные из 80 следственных дел, изученных автором в ТЦДНИ (Ф. 7849). Источник: Книга памяти жертв политических репрессий Калининской области. Мартиролог 1937-1938 / ред. кол. Е. Н. Кравцова, Г. П. Цветков и др. Тверь, 2000. С учетом данных, полученных из следственных дел (ТЦДНИ. Ф. 7849).