СТАЛИНИЗМ В СОВЕТСКОЙ ПРОВИНЦИИ
К оглавлению
И. В. Цыков (Тверь)
ПРАВОСЛАВНЫЕ МОНАХИ В РЕПРЕССИЯХ 1937-1938 гг. В КАЛИНИНСКОЙ ОБЛАСТИ
Преследование православного монашества в ходе массовых операций, проводившихся по приказу наркома внутренних дел № 00447 от 30 июля 1937 г., в настоящей статье рассматривается на материалах следственных дел, хранящихся в Тверском центре документации новейшей истории (ТЦДНИ). Для исследования оказались доступными дела только на приговоренных к высшей мере наказания, они же частично отражены в Книге памяти жертв политических репрессий Калининской области1. Все дела оформлены в соответствии с требованиями приказа № 00447. В них стандартный набор документов, связанных с механизмом следственного делопроизводства и содержащих информацию об арестованных. Анализ следственных материалов проводился для того, чтобы получить информацию по следующим аспектам: 1. Кто становился жертвами в ходе реализации приказа № 00447? 2. 3. Какими могли быть реальные причины арестов? 4. 5. Формулировка и содержание обвинения. 6. 7. Кто выступал в роли свидетелей? 8.
1. Жертвы
По данным УНКВД Калининской области, к 12 марта 1938 г. было репрессировано 26 монахов и 3 епископа. Из них 23 были расстреляны, в том числе все 3 епископа, остальные 6 чел. получили 10 лет лагерей2. В Книге памяти жертв политических репрессий Калининской области есть информация, что в августе 1937 г. 5 монахов были приговорены к расстрелу и 2 — к заключению3. В этой книге также есть сведения о семи расстрелянных монахах. Изучение следственных дел показало, что один из них, Павлов Ф. П., отнесен к этой категории
ошибочно1. Информацию о двух монахинях проверить не удалось, так как не обнаружены дела на них.
Из 14 монашествующих, о которых удалось собрать информацию биографического характера, 6 женщин и 8 мужчин. Среди мужчин 3 епископа, 2 архимандрита, 2 иеромонаха, 1 иеродьякон. Возраст репрессированных от 37 до 75 лет. Все ранее судимы. Десятеро из 14-ти — люди без определенного места жительства или занятий. Совокупность сведений из всех указанных источников позволяет датировать 21 из 29 арестов монахов и лиц, которых сотрудники НКВД посчитали таковыми (Павлов Ф. П.). По месяцам аресты распределяются следующим образом: до 1 августа 1937 г. — 8 чел. (среди них 2 епископа), август — 7, декабрь — 2 (среди них архиепископ Фаддей Успенский), январь 1938 г. — 1, февраль — 1, март — 1. Павлов Ф. П. был арестован 24 июля 1937 г. Таким образом, почти половина репрессированных монахов была арестована до начала массовых операций или в первый месяц их проведения.
2. Причины арестов
Возможной реальной причиной арестов монашествующих был их неопределенный социально-экономический статус. Преимущественно «бывшие» монахи проживали в сельской местности или в маленьких городах и поселках. По своему социальному облику они резко отличались от окружающего населения: не имели своих жилищ, устойчивых дружеских и родственных связей, не входили в колхозы, зачастую и вовсе не работали или имели редкие профессии (например, фельдшера2), не имели жен и детей, поддерживали отношения с верующими людьми. Таким образом, монах был заметен на окружающем общественном фоне и выпадал из новой советской трехчленной социальной системы (рабочие — крестьяне — интеллигенция). В следственных материалах не зафиксированы неприязненные отношения монахов с остальным населением. Указаний на доносы в делах также не встречается. Своего рода доносами можно считать некоторые справки из сельсоветов. Например, в деле Павлова Ф. П. содержится такая справка, в которой не только рассказывается о его общественно опасных поступках, но и формулируется обвинение в противодействии коллективизации, которое потом фигурирует в материалах дела и попадает в обвинительное заключение1. Соколов Н. Е., проходивший свидетелем по делу монахини Тарасовой М. А., заявил, что просил ее не ходить к нему, поскольку он бывший полицейский и такие контакты для него чрезвычайно опасны2. Таким образом, монашествующие воспринимались следователями и, вероятно, населением как люди, находящиеся под постоянным подозрением и обреченные на репрессии.
3. Обвинение
Сильнее всего от репрессий пострадали монахи, проживавшие в восточных районах области, входивших в оперативный сектор Краснохолмского райотдела НКВД. В городе Кашине сотрудники НКВД весной-летом 1937 г. «вскрыли» большую антисоветскую организацию, костяк которой составляли монахи бывшего московского Даниловского монастыря. В ходе повторного следствия 1954-1955 гг. выяснилось, что для получения обвинительных показаний в 1937 г. использовались пытки3. Один из монахов подписал протокол допроса, в котором были изложены цели и задачи подпольной фашистско-монархической организации: «Восстановление монархического строя в России предполагалось, что осуществится при помощи фашистских держав, которые, по нашему предположению, в скором времени должны были начать войну с Советским Союзом и [...] опираясь на антисоветский элемент внутри России, разобьют Советский Союз и помогут восстановить монархический строй»4. Материалами повторного следствия было установлено, что дело сфабриковано сотрудниками НКВД5. Во время следствия по уголовным делам 1937-1938 гг. монахам предъявлялось обвинение в подготовке общественного мнения к свержению советской власти, организации повстанческих ячеек, которые якобы должны были выступить одновременно с вторжением фашистских держав. В следственных делах зафиксирован пересказ слухов о предстоящем крупном военном конфликте1. Однако серьезных доказательств в изученных делах не обнаружено, в протоколах допросов зафиксированы высказывания наподобие: «Я никак не дождусь, когда эту власть бог уберет»2.
Тяжелые условия жизни могли порождать закономерное чувство недовольства существующим строем. Не полагаясь в этом отношении на данные протоколов, можно получить некоторую информацию из материалов, изъятых при обыске. Так, монахиня М. В. Фунтикова хранила у себя стихотворение, в котором описывалась сцена ночного ареста и пребывание в ссылке группы иноков. События, зафиксированные в тексте, относятся к началу 1930-х гг. Фунтикова, как выяснилось на допросе, сохранила его на память о ссылке и для ознакомления родственников, «чтобы они знали, в каком положении мы находились»3. В реалистическом описании событий не делается прямых выпадов против советской власти. Неизвестный автор сконцентрировал свое внимание на проведении аналогий с гонениями на христиан, начиная с казни Иисуса Христа, и высказал убеждение, что «достойно пострадавших не лишит Господь венца»4. Таким образом, в этом стихотворении гонения на монашество рассматриваются как испытание Богом духа и веры каждого монаха, но одновременно утверждается внутреннее неприятие права власти жестоко обращаться с людьми. В протоколах допросов обвиняемых встречается иная трактовка происходящих событий. Бывший монах И. Ф. Колосов говорит, что «настало время для религии очень тяжелое, большое гонение от власти, и это является наказанием божиим»5. В любом случае монахи, пытаясь понять причины своих страданий, видели в них религиозный смысл. В число монахов следователи иногда записывали лиц, чья принадлежность к монашеству вызывает серьезные сомнения. До 1930-х гг. в стране существовало значительное количество профессиональных нищих, странников, которые постоянно совершали своеобразное паломничество по святым местам, питаясь подаянием. Коллективизация, закрытие монастырей и ужесточение паспортного режима сделали подобный образ жизни почти невозможным. Тем не менее отдельные странники продолжали свое вечное паломничество. Их ряды, по мнению некоторых исследователей, даже стали пополняться за счет монахов, которые постоянно перемещались, чтобы избежать ареста1. Среди этих людей встречается совершенно особая, традиционная для русского общества, категория юродивых. Один из них, ф. П. Павлов, получил известность среди осташковских крестьян тем, что предсказывал различные несчастья, которые потом сбывались. Он открыто бранил людей за отказ от веры, называл врагами и предателями тех, кто участвовал в раскулачивании2. Таким образом, в следственных делах монашество выступает как сила, угрожающая подорвать доверие народа к существующему строю и его достижениям. Существенную роль при формулировке обвинений играла борьба с пораженческими настроениями: власть боролась с любым не подконтрольным ей воздействием на население. Принадлежность к монашеству при этом не играла существенной роли, поскольку выдвигаемые обвинения носили преимущественно политический характер.
4. Свидетели
Контингент свидетелей зависел от того социального окружения, из которого была «изъята» жертва репрессий. Свидетелями по делу Белоусова Я. Е., работавшего на торфопредприятии, стали его коллеги, в том числе те, которые проживали с ним в одном бараке. Они достаточно живописно рассказали о коллективных попойках. Показания свидетелей производят трагикомичное впечатление, поскольку двое из них обвинили Белоусова в подрыве трудовой дисциплины. Судя по показаниям других свидетелей, эти двое занимали у обвиняемого деньги на водку3. По данному делу привлекалось 5 свидетелей, но обычно следователи ограничивались двумя-тремя. В сельской местности в свидетели привлекали «актив» — людей, имеющих небольшую должность или разные степени членства в партии большевиков: сочувствующий ВКП(б)4, налоговый инспектор5,
замдиректора МТС1, заведующий базой утильсырья2. Характерно, что почти все эти маленькие люди были выходцами из крестьянбедняков. В редких случаях привлекались и середняки. Таким образом, при работе с сельскими жителями следователи прибегали к помощи «социально-близкого» населения, которое в большей степени зависело от благорасположения начальства, чем рядовые колхозники. Было и обратное направление следственной работы: свидетелями привлекались люди, имевшие основания бояться репрессий. Например, по делу Тарасовой М. А. свидетелем проходил бывший полицейский3. В любом случае есть основания полагать, что следователям удобно было привлекать в качестве свидетелей людей, на которых можно было оказать административное давление.
Особым контингентом свидетелей являются священники-обновленцы. Их привлекали для дачи показаний в отношении тверского епископа Успенского И. В. (Фаддея)4, великолукского епископа Троянского И. Е.5, бывшего коломенского епископа Лебедева А. А.6 Монашествующие, репрессированные в порядке приказа наркома внутренних дел № 00447 от 30 июля 1937 г.
Фамилия, имя, отчество Дата и место рождения Сан Последнее место служения Место жительства и занятие Дата ареста, приговора, расстрела 1 2 3 4 5 6 Лебедев Александр (Григорий) Алексеевич 1878 г.
г. Коломна
Московской
обл. епископ г. Шлиссельбург, викарий Ленинградской епархии г. Кашин, БОЗ 16.04.1937, 13.09.1937, 17.09.1937 Сафонов Сергей (Стефан) Иванович 1892 г. г. Саратов архимандрит Даниловский монастырь, г. Москва до 1929 г. (?) г. Калязин, БОЗ 23.03.1937, 13.09.1937, 17.09.1937 Продолжение табл.
2 3 4 5 6 Бабиков Иван
(Исаакий) Алексеевич 1879 г. с. Трухино Угличского р-на Ярославской обл. иеромонах Даниловский монастырь, г. Москва 1920-е гг. г. Кашин, БОЗ 16.04.1937, 13.09.1937, 17.09.1937 фесюк Андрей Григорьевич 1890 г.
г. Петриков,
Белоруссия архимандрит Нет данных с. Хабоцкое Краснохолмского р-на Тверской обл., фельдшер 16.04.1937, 13.09.1937, 17.09.1937 Андреев Макарий Федорович 1883 г. д. Сумино Кашинского р-на
Тверской обл. иеродьякон Даниловский монастырь, г. Москва до 1929 г. д. Староселье Кашинского р-на Тверской обл., кузнец в колхозе 16.04.1937, 13.09.1937, 17.09.1937 Лысихина Тамара (Таора) Алексеевна 1900 г. г. СанктПетербург монахиня Сергиевская община, г. Москва 1920-е гг. г. Калязин, БОЗ 12.05.1937, 13.09.1937, 17.09.1937 Румянцева Анна
(Арсения) Кузьминична 1898 г. д. Петелино Волоколамского р-на Московской обл. монахиня Сергиевская община, г. Москва 1920-е гг. г. Калязин,
портниха,
рабочая
артели
«Ударник» 12.05.1937, 13.09.1937, 17.09.1937 Успенский Иван (Фаддей) Васильевич 1872 г.
с. Наруксово Лукояновского р-на Нижегородской обл. архиепископ епископ
Калининской
епархии
до 29 октября
1936 г. г. Калинин, БОЗ 21.12.1937, 29.12.1937, 31.12.1937 Фунтикова Мавра
Владимировна 1891 г.
д. Алексан-
дровка
Весьегонского
р-на Тверской
обл. монахиня Монастырь «Камень» (?) до 1929 г. д. Александровка Весьегонского р-на Тверской обл., БОЗ 12.03.1938, 21.03.1938, 23.03.1938 Тарасова
Марфа
Андреевна 1878 г. г. Таруса Калужской обл. монахиня Нет данных г. Старица Тверской обл., БОЗ 02.01.1938, 21.03.1938, 05.01.1938 Колосов Иерон
Филитерович 1882 г. пос. Селижарово Тверской обл. иеромонах НиколоСтолбищенская пустынь до 1929 г. д. Брезки Вышневолоцкого р-на Тверской обл., БОЗ 14.02.1937, 06.03.1937, 08.03.1938 Петрова
Мария
Петровна 1883 г.
д. Захарино
Лихославль-
ского р-на
Тверской обл. монахиня Нет данных г. Старица Тверской обл., БОЗ 27.12.1937, 31.12.1937, 05.01.1938
Изученные материалы позволяют сделать вывод, что принадлежность к монашеству ставила человека перед угрозой репрессий. Этот факт осознавали и следователи, и население, и сами монашествующие. Анализ следственных дел показывает, что обвинения в создании подпольных антисоветских организаций сфабрикованы следователями. Монахам приписывалась роль «героев», возбуждающих недовольство населения тяжелыми условиями жизни, коллективизацией, свирепостью власти. Вероятно, подобные разговоры из повседневной жизни не исчезали даже в ходе страшных репрессий, и сами бывшие монахи в них принимали участие. В некоторых случаях можно говорить о проявлении трезвой оценки сложившейся ситуации и психологической готовности пострадать за свои убеждения. Репрессированные монахи в большинстве своем к 1937 г. оказались выброшенными из жизни, неустроенными в бытовом отношении, безработными, немощными. Та роль в обществе, которая им приписывается в следственных делах, сильно преувеличена. Вместе с тем этот маленький общественный слой отличался внутренней сложностью и частично был втянут во внутрицерковную вражду. Репрессивная политика государства наложилась на соперничество разных течений в рамках православия. В этом аспекте советское общество оказалось прямо замешано в организованном кровопролитии. В то же время в свидетельских показаниях светских людей отчетливо читается стремление обезопасить себя за счет менее счастливых сограждан. Общество подошло к периоду Большого террора в атомизированном состоянии. К сожалению, полная картина репрессий не может быть восстановлена, пока не открыт доступ ко всем следственным делам. А. А. Колесников (Барнаул) ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ НА АЛТАЕ
Одним из недостаточно изученных вопросов истории Большого террора 1937-1938 гг. являются репрессии, направленные против служителей религиозного культа. Между тем они характеризуют определенный поворот в политике партийно-государственного руководства по отношению к религиозным объединениям и их служителям. Стремление власти ослабить влияние религии на население страны проявлялось и ранее. Однако теперь была предпринята попытка в рамках развернутой репрессивной операции нанести мощный удар «контрреволюционному влиянию» указанных объединений через отдельных служителей культа (в основном «низшего» эшелона) — посредством их физического уничтожения1 и изъятия еще сохранявшихся в частных руках культовых предметов. Данное исследование посвящено анализу политических репрессий на Алтае в отношении представителей Русской Православной Церкви в период Большого террора 1937-1938 гг. В основном это священнослужители и церковнослужители, т. е. клир, и те, кто относился к церковному правлению. И все-таки не вполне справедливо было бы ограничиться только этим кругом «церковных жертв» сталинского режима. Для полноты картины социальную базу репрессированных пришлось несколько расширить за счет: а) бывших служителей и управленцев; б) лиц, названных в архивно-следственных делах «активными церковниками»; в) церковных сторожей. Действительно, без этих звеньев церковь как серьезную идеологическую силу, действовавшую в указанное время, трудно себе представить. Все репрессированные, тесно связавшие свою жизнь с деятельностью Православной Церкви, объединены здесь термином «церковные функционеры» или «церковники» (выражение, бытовавшее в советском обществе). Хронологические рамки настоящего исследования определены периодом действия оперативного приказа наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова от 30 июля 1937 г. за № 00447 — относительно лиц, каравшихся постановлениями региональных троек управлений НКВД по Западно-Сибирскому и Алтайскому краям, — с 5 августа 1937 г. по 15 марта 1938 г. включительно. Предоставленная возможность практически неограниченного доступа к таким первоклассным документальным источникам, как архивно-следственные материалы на функционеров Русской Православной Церкви, с одной стороны, почти не дала повода к вынужденному фрагментарному изучению общего объема документов, а с дру-
гой — позволила не прибегать к «процентному отбору» дел. В процессе разработки темы были изучены все дела по обвинению церковников, хранящиеся в отделе специальной документации управления архивного дела Алтайского края (фонд Р-2 — Управление Федеральной службы безопасности Российской Федерации по данному региону), по которым «прошло» 343 чел. Причем в строгих границах спецоперации, проведенной органами НКВД на Алтае, выявлено 328 чел. из интересующей социальной группы (15 чел. — осуждено до 5 августа 1937 г.).
Важно отметить, что количество архивно-следственных дел, попавших на государственное хранение, еще не является исчерпывающе полным, т. к. процесс передачи следственных материалов из Управления ФСБ РФ по Алтайскому краю, начавшийся в 1993 г., продолжается. К тому же в середине 1990-х гг. по просьбе правительства Республики Алтай несколько сотен архивно-следственных дел по обвинению представителей разных групп Управление ФСБ по Алтайскому краю передало на хранение в г. Горно-Алтайск. Но можно быть уверенным, что в фонде Р-2 отдела специальной документации на сегодня собрано подавляющее большинство прекращенных следственных дел, в т. ч. и заведенных на церковников, подпавших под действие оперативного приказа № 00447. Бесспорно, и в качественном, и в количественном отношениях мы имеем дело с весьма репрезентативным историческим источником по изучаемой теме. Прежде чем непосредственно обратиться к рассмотрению вопросов, связанных с репрессированием церковников на Алтае в рамках исполнения приказа № 00447, надо несколько отступить назад и взглянуть на статистику арестов представителей данной социальной группы до 5 августа 1937 года. 1. Предварительные аресты
Алтайские работники органов НКВД выполняли тем самым указание начальника УНКВД по Западно-Сибирскому краю С. Н. Миронова, данное им на оперативном совещании 25 июля 1937 г. в Новосибирске: «...сразу же провести аресты в больших масштабах, по первой категории до 20 000 человек, чтобы иметь "резерв"»: Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «Большим». С. 22. Согласно архивно-следственным делам эти аресты начались на Алтае в апреле 1937 г., а всего было «взято» за 1937 г. 288 чел. Причем в формальные сроки спецоперации под следствие попали 107 чел., а до 5 августа — 181. Разбив последнюю цифру по месяцам, получаем следующее: апрель — 18 чел., май — 2, июнь — 7, июль — 146, август (до 4-го числа включительно) — 8 чел. Обращает на себя внимание июль, когда аресты достигли невиданного размаха. Расчеты показывают, что в период до 27 июля включительно в среднем за день арестовывалось по три человека, правда, 20 июля отмечается несомненный скачок — 14 чел. А 28 июля произошел скачок резкий, беспрецедентный — 72 чел.1 Действительно, такого уровня «облава» на алтайских церковников не достигла ни в один из дней за весь период Большого террора. Таким образом, есть все основания полагать, что фактически непосредственная подготовка к спецоперации по приказу № 00447 развернулась в июле 1937 г., а 28-е число стало воистину «черной средой». На вопрос же, какого именно числа на Алтае началась «арестная подготовка» спецоперации в отношении церковников, четкого ответа нет. Попробуем разобраться. Если принять календарные числа июля 1937 г. за числитель, а количество арестованных лиц — за знаменатель, то получится такая картина месяца: 3/б, 5/з, 6/ь 9/ь 10/ь и/з. 15/ь 16/b 18/b 1Э/Ь 2%4, 21/з, 22/4, 23/ь 26Д 27Д 28/72> 29/15> 30Д, 31Д. ЯркО
выраженной, бесспорной закономерности до 28-го числа тут нет, но можно выделить все же 20-е — как определенный симптом. Причем необходимо подчеркнуть, что за 1,2,4,7,8,12,13,14,17,24 и 25 июля, т. е. 11 дней, аресты в делах лиц, «захваченных» приказом № 00447, не зафиксированы.
В дни с 29 июля по 4 августа включительно органы НКВД арестовали еще 32 чел. Таким образом, перед 5 августа у Управления НКВД по Западно-Сибирскому краю был по церковникам на Алтае уже хороший задел. Причем последний, разумеется, составили не только арестованные начиная с 20 июля (134 чел.), но и те, кого взяли раньше и «провели по тройкам» уже в хронологических рамках, определенных ежовским приказом и другими директивами.
2. Основные данные о репрессировании церковников
Перехожу теперь к освещению картины церковных репрессий на Алтае в рамках указанного приказа, а именно с 5 августа 1937 г. по 15 марта 1938 г. включительно. Жертвами этого акта стали, как было сказано выше, 328 чел., осужденных тройками управлений НКВД по Западно-Сибирскому и Алтайскому краям, а также по Новосибирской области (8 чел.). Из этого количества 52 чел. (15,9 %) составили женщины. Это очень много, особенно если учесть, что общее количество женщин, репрессированных в стране по приказу № 00447, не превышает 1 %. Но, чтобы покончить с этим «женским вопросом», укажем, из чего сложились на Алтае эти 52 чел. Итак, монашки, попадьи, «активные церковницы» — 37 чел.; церковные старосты — 8, председатели церковных советов — 2, церковные сторожа — 2 чел., а также 1 член церковного совета, 1 псаломщица и 1 казначей. Возраст репрессированных рассматривался по двум уровням: а) от 30 до 59 лет включительно — 278 чел. (84,8 %); б) от 60 лет и выше — 50 чел. (15,2 %). Самым молодым стал священник Анисимов Иван Васильевич (1907 г. р.), с. Загайново Троицкого района1; самыми старыми по возрасту — церковный староста Долгов Иван Тимофеевич, с. Никольское Старобардинского района2, и дьякон Руга Авдей Андреевич, с. Георгиевка Локтевского района3 (оба 1855 г. р.).
Среди репрессированных церковников абсолютное большинство составили «пришлые», т. е. родившиеся вне территории Алтая, — 267 чел. (81,4 %), и только 61 чел. (18,6 %) являлись уроженцами нашего края. Что же касается национальности, то, понятно, наиболее пострадавшей группой стали русские — 302 чел. (92,1 %). Остальные 26 чел. (8,1 %) — это (по мере уменьшения) украинцы, мордва, белорусы, чуваши и даже один православный татарин. По происхождению более всего церковников оказалось из крестьян — 210 чел. (64%), и только 77 чел. (23,4 %) — это представители потомственного духовенства. Мещанское сословие дало 27 чел. (8,4 %), а остальные 11 (4,4 %) вышли из кустарей, рабочих, казаков; один имел дворянские корни. Архивно-следственное дело по обвинению Анисимова И. В. и др. 1937-1959 гг.// Отдел специальной документации управления архивного дела Алтайского края (ОСД УАД АК). Ф. Р-2 — Управление Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Алтайскому краю. Оп. 7. Д. 6416. Т. 1-2. о
Архивно-следственное дело по обвинению Долгова И. Т. 1937-1960 гг. // Там же. Д. 9391. о
Архивно-следственное дело по обвинению Руга А. А. 1937-1989 гг. // Там же. Д. 14060. 4 Архивно-следственное дело по обвинению Козырева Г. А. и др. 1937-1960 гг. // Там же. Д. 9113. Т. 14. 5 Архивно-следственное дело по обвинению Ильина Н. И. 1937-1989 гг. // Там же. Д. 15843. Вопрос об образовательном уровне репрессированных церковников требует особого рассмотрения. Духовную академию (Московскую) внутри изучаемой социальной группы окончил лишь один человек — епископ Козырев Григорий Алексеевич, г. Барнаул4. Духовные семинарии и консистории окончили или учились там, но по разным причинам не окончили — 42 чел. (13,1 %). В духовных, катехизаторских, епархиальных, приходских училищах, 2-годичной духовной школе учился 31 чел. (9,5 %), а в городских училищах, сельских, церковно-приходских, министерских и земских школах — 115 чел. (35,1 %). Интересно, что 4 чел. учились в гимназиях, а 10 (4,4 %) — в учительских институтах, семинариях и школах. Священник Ильин Николай Иванович, с. Ильинское Тюменцевского района, окончил два курса историко-филологического факультета Томского университета и учился на втором курсе Московского института иностранных языков5; дьякон Малыш Семен Иванович, г. Барнаул, окончил Московские регентские курсы1; священник Мильский Петр Васильевич, г. Бийск, наряду с духовной семинарией окончил медицинский факультет Воронежского университета2. Если свести воедино указанные виды официального духовного и светского образования репрессированных церковников, получим 205 чел. (62,5 %). Это уровень достаточно высокий, тем более что факты об образовании в архивно-следственных делах не совсем полные: скажем, непонятно, как человек, получивший низшее светское образование, становился священником, вероятно, занимался на специальных курсах. Остальные 123 чел. (37,5 %) «позиционировали» себя на следствии как «грамотные», «малограмотные», «самоучки», с «низшим» образованием, а также как «неграмотные». Относительно их нередко в документах одного и того же дела уровень образования конкретного лица варьируется. Но можно сделать вывод, что речь во всех этих случаях идет все же о начальной степени образования, хорошо характеризующей низший слой церковников.
Первое место в «общецерковной» иерархии среди репрессированных, как и ожидалось, принадлежало священникам. Это 179 чел. (54,6 %). Далее идут: монашки, монахи и «активные церковники» — 41 чел. (12,5 %), церковные старосты — 36 (11 %), псаломщики — 14 (4,3 %), церковные сторожа — 12 чел. (3,7 %). Оставшиеся 29 чел. (8,8 %) делятся между такими группами, как дьяконы, председатели и члены церковных советов, церковные казначеи, епископы и один церковный секретарь. Кроме того, как упоминалось выше, учтена и такая категория, как бывшие церковники, т. е. те, кто на момент ареста отошел от «дел духовных»: в связи с закрытием церкви накануне ареста или годами ранее либо в связи с изменением характера деятельности до 1917 г. и в более поздний период. Таких набралось 17 чел. (5,3 %). И все же надо иметь в виду, что выявление персоналий активных и бывших церковников могло дать лишь весьма приблизительные цифры — из-за вероятного отсутствия в ряде архивно-следственных дел (и в справочных материалах) фиксации принадлежности к данным группам. По ветвям Русской Православной Церкви репрессированные делятся так: официально-православные — 317 чел. (96,6 %), т. е. абсолютное большинство, и старообрядцы — 11 чел. (3,4%). Только половина осужденных на 1917 г. занималась «церковными делами» — 167 чел. (50,9 %), деятельность 161 чел. (49,1 %) на указанный год совершенно не была связана с церковью. В составе последней категории крестьяне составляют 120 чел. (74,5 %), бывшие на иждивении Архивно-следственное дело по обвинению Малыш С. И. 1937-1989 гг. // ОСД УАД АК. Ф. Р-2. Оп. 7. Д. 6397. Архивно-следственное дело по обвинению МильскогоП. В. и др. 1937-1957 гг. // Там же. Д. 4949. родителей (одна на иждивении мужа) и учащиеся — 16 чел. (9,9 %), мещане (служащие) — 11 чел. (6,8 %); остальные 13 чел. (8,1 %) — это рабочие, кустарь-портной, прасол (торговец скотом), военный медфельдшер, казак и домохозяйка.
На момент начала массовых репрессий на Алтае многие из «взятых» церковников ранее уже были в конфликте с советским законом: или осуждены, или находились под следствием, под кратковременным арестом. В 1920-1930-х гг. политические дела коснулись 114 чел. (34,8 %), общеуголовные — 53 (16,1 %), «смешанно» — 15 чел. (4,6 %). Таким образом, 182 чел. (55,5 %), т. е. больше половины, вполне могли находиться в «органах» на особом учете. А 146 чел. (44,5 %) к периоду Большого террора не имели судимостей и не подвергались арестам. Закономерно, что основная масса подлежавших репрессированию черпалась из сельской местности Алтая, ведь там проживала большая часть населения региона: из сел, деревень и поселков по приказу № 00447 было «взято» 237 чел. (72,2 %), а из городов — 91 чел. (27,8 %), причем из Барнаула — 30 чел. (33 % от всех городских церковников); один из прошедших по «алтайским делам» был арестован в г. Новосибирске. Обвинения по политическим делам, предъявлявшиеся церковным функционерам, четко делятся на два больших разряда: а) индивидуальные и б) в составе группы. Индивидуальным разрядом были «охвачены» 65 чел. (19,8 %), а в составе групп — «проведены» 263 чел. (80,2 %). «Групповикам», понятно, «вменялась» статья 58 п. 11 УК РСФСР (участие в контрреволюционной организации). Но не всегда. Имеется 15 репрессированных лиц, признанных обвинением членами группы, но без отнесения к 11-му пункту статьи 58. Это те, кто участвовал в «сговоре», «в связи», «в согласии», т. е. где группа была неустойчивой, четкие признаки организации отсутствовали. Количество участников колебалось тут от 2 до 5 чел. Например, в Баевском районе в ноябре — декабре 1937 г. были осуждены три священника из разных сел. Всех их объединили в «контрреволюционную группу», в которой они «действовали», «будучи тесно связаны общностью враждебных настроений». Из 58-й статьи им инкриминировали только 10-й пункт (контрреволюционная агитация)1. Как и ожидалось, более всего среди церковников оказалось лиц, в состав обвинения которых вошел 10-й пункт 58-й статьи, — 274 чел. (83,5%). Однако 11-й пункт почти не уступает 10-му — 263 чел. (80,2 %). Предъявлялись обвинения и по другим пунктам 58-й статьи: 2 — повстанческая деятельность, 6 — шпионаж, 7 — вредительство, 8 — терроризм, 9 — диверсии. 3. Изъятие церковных ценностей
Арестам обреченных предшествовали обыски. Последние у лиц, тесно связанных с церковью, имели свою специфику. Наряду с изъятием обычных вещей, а также паспортов, документов об образовании, переписки и прочих материалов, характерных для всех социальных групп арестованных, у церковников изымались обрядовые предметы, книги религиозного содержания, церковные грамоты и др. Именно такое имущество было изъято у 122 чел. (37,2 %). Довольно яркий пример — результат обыска в доме священника Подкина Григория Антоновича, с. Ново-Глушенка Залесовского района, проведенного 31 июля 1937 г. Кроме привычных и для других арестованных лиц предметов, у него изъяли ризу, стихарь, 2 епитрахили, «2 пары» парчи, 100 граммов ладана, 7 свечей, 1,7 килограмма воска, «крестильные вещи» и 47 (!) церковных книг1. А вот у 204 чел. (62,2 %) ничего «церковного» не обнаружили. На двух же человек протоколы обыска в архивно-следственных делах отсутствуют. Разумеется, основные ценности советская власть изъяла у Русской Православной Церкви на Алтае, с одной стороны, в процессе разрушения и разграбления культовых зданий (соборов, церквей, молельных домов, часовен), а с другой — в 1917-1936 гг. в ходе политических репрессий по отношению к отдельным церковникам. Исполнение оперативного приказа № 00447 внесло в это дело весомую лепту. Анализ сведений об изъятии церковных предметов на территории нашего края при проведении в жизнь этого погромного документа дает следующую картину. Прежде всего обращает на себя внимание изъятие такой идеологической «скверны», как церковные книги: библии, евангелия, часословы, Четьи-Минеи, молитвенники и т. д. и т. п. Количество действительно впечатляет — 930 единиц, из них 916 — собственно книги (и, очевидно, брошюры тоже) и 14 — номера «Журнала Московской патриархии». Можно сказать — целая духовная библиотека. Следует подчеркнуть, что указанное количество отражает литературу именно духовную, т. к. в подавляющем большинстве протоколов обысков даны либо конкретные названия изданий, либо используется обобщающее выражение «церковные книги». В ряде протоколов (их, впрочем, немного) зафиксированы просто «книги» и «журналы», но можно смело предположить, что большая часть из них имеет непосредственное отношение к православному вероисповеданию. Иными словами, 930 единиц церковной литературы еще не является полной цифрой; количество явно достигает тысячного рубежа. Протокол обыска у Подкина Г. А. от 31 июля 1937 г. // ОСД УАД АК. Ф. Р-2. Оп. 7. Д. 14196 (1937-1989 гг.). Л. 2. Духовная литература была изъята у 66 арестованных лиц, т. е. у 54,5 % располагавших церковными предметами вообще или у 20,6 % к общему количеству церковников, репрессированных по приказу № 00447. В основном сотрудниками НКВД в каждом конкретном случае изымалось до десятка религиозных изданий. Но были и «исключения». О сорока семи изданиях, обнаруженных у священника Подкина Г. А., выше уже говорилось. А вот еще примеры: — священник Пономарев Дмитрий Павлинович, г. Барнаул, Знаменская церковь — 60 ед.1; — — священник Лебедев Логин Сафронович, с. Благовещенка Благовещенского района — 51 ед.2; — — священник Подорванов Дмитрий Афанасьевич, с. Нижняя Пайва Баевского района — 39 ед.3; — — священник Смирнов Василий Дмитриевич, — с. Паутово Быстроистокского района — 34 ед.4;
— церковный староста Половинкина Анастасия Павловна, с. Карпово Краснощековского района — 30 ед.5
Понятно, «интересовались» сотрудники НКВД и манускриптами, но последних обнаруживалось немного и являли они собой в основном эпистолярные материалы. Но вот у священника Денисова Михаила Ивановича, благочинного церквей Калманского района, при обыске 28 июля 1937 г. изъяли и вскоре вшили в следственное дело 29 листов (55 стр.) интереснейшей, четкой и аккуратной рукописи6. Сам подследственный на допросе так объяснил ее происхождение: «Мои записи [...] "Основные вопросы современной христианской апологетики" хранятся с 1932 года, которые мною лично были записаны с лекции академика протоиерея Виноградова в гор. Н[ово]Сибирске, который был моим духовником и учителем»7. Итак, в результате репрессивных действий местных органов НКВД из конкретной религиозной практики на Алтае было «выведено» никак не менее тысячи единиц духовной литературы, что уже само по себе не могло не потеснить позиции православия в регионе. А ведь литературой дело не ограничилось. Все, что хоть мало-мальски имело отношение к отправлению религиозного культа, изымалось решительно. Вот обобщающие данные о таких предметах, сведения о которых сохранились в протоколах обысков репрессированных лиц: — иконы — 86 ед.; — — кресты наперсные (нагрудные) — 51 ед.; — — церковная утварь (дарохранительницы, кадила, ковши, крестильные ящики, сосуды, чаши и др.) — 57 ед.; — — вещи церковного облачения (головные уборы, епитрахили, подризники, ризы, рясы, стихарь и др.) — 34 ед.; — — грамоты — 8 ед.; — — печати и штампы — 6 ед. — К этому надо добавить изъятые в довольно крупных размерах (приведены в разных видах измерения) свечи и воск. В ряде протоколов обысков церковные предметы обозначены обобщенно: «Разные вещи церковного обряда», «Разные церковные предметы», «Вещи церковного обихода» — и таковых набирается 16 ед. А вот случай исключительный. При обыске 5 октября 1937 г. у церковного сторожа Вознесенской церкви г. Новосибирска Замятина Петра Ивановича, приехавшего в с. Змеиногорское Алтайского края, было обнаружено 8 000 (!) нательных крестиков и 500 (!) венчиков1. Сравните: во всех остальных протоколах обысков, вместе взятых, крестиков зафиксировано 211 единиц, а венчиков — 5.
4. Свидетели
По свидетелям в следственном процессе не вполне ясно, что же иметь тут в виду. Если свидетелем считать человека, находящегося «на воле» и дающего показания как лицо, вызванное по повестке, — это одно. Другое дело, когда в качестве свидетелей используются либо «подельники», либо лица, «проходящие» по другим «политическим» делам. А ведь такой прием — «добывать» свидетельские показания у людей, морально и физически целиком зависимых от следователя, — в 1937-1938 гг. применялся нередко. В 1938 г. использование «подельников» и иных зависимых лиц как свидетелей достигло небывалого уровня. Такое положение хорошо иллюстрирует следующий пример. В феврале 1938 г. Управлением НКВД по Алтайскому краю на территории г. Барнаула и ряда районов «была вскрыта и оператив- Протокол обыска у Замятина П. И. от 5 октября 1937 г. // ОСД УАД АК. Ф. Р-2. Оп. 7. Д. 14748 (1937-1989 гг.). Л. 2. но ликвидирована» «контрреволюционная церковно-монархическая повстанческая организация». Всего было арестовано 53 чел., 26 из которых четко «подпадают» под изучаемую социальную группу. Так вот, для того чтобы всех церковников обвинить (по статье 58 п. 2, 10, 11 УК РСФСР), свидетелей — в обычном понимании — не потребовалось: каждый был «изобличен» показаниями самих обвиняемых, и только1.
Возьмем теперь все попавшие в наше поле зрения «политические» следственные дела «духовных лиц» за 1938 г. (конкретно — это осужденные в марте), находящиеся на хранении в отделе специальной документации. Дел этих — 16, и пострадало по ним 47 чел., «пропущенных» через тройку Управления НКВД по Алтайскому краю 4,5,7,11, 14 и 15 марта 1938 г. Расчеты показывают, что: — «изобличены» исключительно «подельниками» или лицами, осужденными по другим политическим делам (т. е. людьми несвободными, причем всегда церковниками), — 37 чел. (78,8 %); — — «изобличены» «смешанно», т. е. людьми несвободными и обычными свидетелями, — 5 чел. (10,6 %); — — «изобличены» только обычными свидетелями —5 чел. (10,6 %); причем в качестве таких свидетелей выступали: член сельсовета, зав. райсобесом, преподаватель сельскохозяйственной машинной школы, инженер-строитель, рабочий, председатель колхоза, рядовой колхозник, единоличник, домохозяйка и другие. — Таким образом, в решении вопроса об осуждении подавляющего большинства церковников в рамках оперативного приказа № 00447 за 1938 г. следствием использовались прежде всего лица несвободные. При выборочном рассмотрении по этой линии архивно-следственных дел за 1937 г. подобной тенденции не отмечено, хотя упомянутые лица играли роль свидетелей неоднократно. К примеру, 18 августа 1937 г. тройка Управления НКВД по Западно-Сибирскому краю осудила по одному делу 60 чел., проживавших в Алтайском районе и являвшихся якобы членами контрреволюционной организации (ст. 58 п. 11 УК РСФСР). Из этого количества 14 чел. (23 %) — собственно церковники. При просмотре пяти томов следственных «бумаг» было установлено следующее. В целях «изобличения» этих людей допрашивались прежде всего свидетели «обычные» (находившиеся «на воле») разных социальных «оттенков»: кассир Госбанка, служащий, школьный учитель, председатель Обвинительное заключение по делу в отношении Высоцкого М. А. и др. // ОСД УАД АК. Ф. Р-2. Оп. 7. Д. 4557 (1938-1956 гг.). Т. 2. Л. 354-386. сельсовета, председатель сельпо, продавец, рабочий инвалидной артели, председатель колхоза, счетовод колхоза, рядовой колхозник, иждивенец. Тем не менее в разделы дела, содержащие следственные материалы на священников Морозова С. У., Романовского А. М., Щукина С. Ф. и церковного старосту Ненашева П. Е., в один ряд с рукописными подлинниками показаний «обычных» свидетелей включены машинописные копии показаний подельников1.
Изучение десяти произвольно отобранных индивидуальных архивно-следственных дел (ст. 58 п. 10 УК РСФСР) за августдекабрь 1937 г. на предмет уяснения особенностей подхода следователей к свидетельским показаниям дало следующие результаты. Восемь человек из десяти были «изобличены» исключительно «обычными» свидетелями, т. е. лицами, приглашенными для дачи показаний согласно процессуальным нормам. Это председатель поссовета, заведующий нефтехозяйством МТС, агент по заготовкам стройматериалов на кожевенном заводе, финансовый работник горсовета, кустарьпортной, служащий, члены колхозов (рядовые и занимавшие разные должности), заведующий избой-читальней и сиделка в больнице. Что же касается двух церковников из указанной выборки, то тут разговор особый. Священника с. Ново-Камышенка Залесовского района Подкина Григория Антоновича «изобличили» «разнородные» свидетели. Наряду со свидетельствами «свободных» колхозников были весьма активно использованы — посредством включения в дело копийных экземпляров — показания священников, проходивших в качестве обвиняемых по другим делам, а именно Акашкина В. Н., Коркина М. К., Лебедева А. Н., Плехова Е. Н. и Самоукина Ю. М.2 Дьякона церкви с. Мезенцево Тюменцевского района Самарина Петра Романовича, «разоблаченного» рядовым колхозником и заведующим молочнотоварной фермой колхоза, «привязали» еще и к вшитым в дело в виде машинописной копии показаниям обвиняемого по другому делу сектанта Максимова М. К.3 Вопрос о сути и роли свидетеля в политических расследованиях периода Большого террора и связанных с этим процессуальных манипуляциях представляет для историка, занимающегося тем временем, особый интерес и требует отдельной, углубленной научной работы. 5. Признание вины
При изучении архивно-следственных дел на лиц, связанных с деятельностью церкви, обращает на себя внимание тот факт, что признание, непризнание, частичное признание вины равно предопределяло трагическую судьбу человека. Вердикт троек почти всегда отличался крайней суровостью. Уровень полного признания вины был чрезвычайно высоким — 290 чел. (88,4 %), что может свидетельствовать только о том, насколько жестким было моральное и физическое давление на подследственных. Анализ изученных архивно-следственных дел позволяет сделать вывод о том, что протокол допроса в органах НКВД в период Большого террора был документом в большей степени формальным. В этом смысле показательным является следственное дело в отношении священника села Ая Алтайского района Орлова Иннокентия Дмитриевича. Его арестовали 29 июля 1937 г. по признакам совершения преступлений, предусмотренных статьей 58 п. 10 и 11 УК РСФСР. На первом допросе, состоявшемся 5 августа, на вопрос следователя о признании себя виновным Орлов ответил: «Я это отрицаю». Тогда следователь «выдал» привычную допросную формулировку: «Следствие располагает достаточными материалами, изобличающими вас в принадлежности к контрреволюционной организации и активной деятельности против существующего строя. Требую правдивых показаний»1. Ответ был такой: «Я убедился, что следствие располагает достаточными материалами, изобличающими меня, дальше не желаю скрывать свои преступления. Признаюсь, что я действительно являюсь участником...»2 и т. д. Такой уж был на допросах шаблон. Но в случае с айским священником формалисты явно перестарались. Подследственному на допросе уже нелепо было что-либо отрицать, ведь накануне он сделал начальнику Алтайского районного отделения НКВД заявление следующего содержания: «Прошу вызвать меня на допрос. Я дам чистосердечное признание о моем участии в контрреволюционной организации и участии других лиц, ничего не скрою» (курсив мой. — А. К.)3. К заявлению был даже приложен текст «чистосердечного признания» под заголовком «Мои показания»4. Отсюда видно, что, несмотря на явно нестандартную ситуацию, рутинная, избитая форма допроса скорректирована все же не была. О том, что обвинения, по которым следователи добивались признания, были надуманными, красноречиво свидетельствует такой факт, «неосторожно» зафиксированный в протоколе допроса. 19 августа 1937 г. допрашивали священника Кадысева Пахома Сазоновича из с. Колово Грязнухинского района: «Ответ: Поскольку следствие располагает достаточными материалами, изобличающими меня, то я готов дать свои показания, но меня интересует вопрос, кто же из участников контрреволюционной организации фигурирует в качестве обвиняемых по делу этой организации (курсив мой. — А. К.). Вопрос: Фамилии других обвиняемых вам будут названы в процессе допроса (курсив мой. — А. К.), а сейчас вы прямо и справедливо ответьте на вопрос — признаете ли вы себя участником контрреволюционной повстанческой организации? Ответ: Да, виновным себя признаю, что я действительно был участником названной организации»1. Как говорится, комментарии излишни.
Из 328 репрессированных начисто отмели все обвинения только 26 чел. (7,9 %). Еще меньше количество частично признавших свою вину — 12 чел. (3,7 %). Следует иметь в виду, что среди давших признательные показания были и такие, кто не оговорил никого. К примеру, священник Никольский Евдоким Степанович, р. п. Тальменка Тальменского района, на допросе 20 августа 1937 г. признал себя участником контрреволюционной группы, возглавляемой епископом Г. А. Козыревым, который уже был арестован 27 июля. «Выдать» других соучастников Никольский категорически отказался2. На допросе 21 августа подследственный сделал попытку самоубийства, «ударившись с силой головой об печку, но неудачно». Травмированный священник заявил: «Ни за что я никого не выдам, я не могу быть предателем»3.
6. Неутомимые труженики
При изучении темы репрессирования православных церковников на Алтае в августе 1937 — марте 1938 г. сам собой встал вопрос об интенсивности работы органов НКВД. Разумеется, этот показатель хорошо характеризуют уже приведенные статистические дан-
ные об арестах. Наряду с этим, одним из важных показателей такой «ретивости» явилась работа в выходные дни (по воскресеньям). С помощью обычных календарей на 1937 и 1938 гг. было выявлено следующее. С 5 августа 1937 г. по 15 марта 1938 г. включительно, в дни, когда советским людям по закону полагалось отдыхать, органы НКВД были заняты выполнением приказа № 00447. В воскресные дни было арестовано 29 чел. (8,8 %), осуждено на заседаниях троек 57 чел. (17,4 %), расстреляно 43 чел. (13,1 %). А вот даты воскресных заседаний троек управлений НКВД по Западно-Сибирскому и Алтайскому краям в 1937 г. (в 1938-м таковые уже не практиковались): 22 августа, 19 и 26 сентября, 31 октября, 19 декабря.
Заключение
Общий итог выполнения на Алтае оперативного приказа наркома внутренних дел СССР № 00447 в отношении лиц, связанных с православной церковной деятельностью, сводится к следующему. Из 328 арестованных, «пропущенных» через тройки, 302 чел. (92,1 %) были осуждены к высшей мере наказания — расстрелу. И лишь 26 чел. (7,9 %) получили лагерные сроки — 10 и 8 лет. Процент приговоренных к смерти церковников на Алтае оказался выше, чем в других регионах: в Татарии он составил 75,9 %, в Новгороде и его окрестностях - 84 %К Интересна и разбивка по годам. В 1937 г. по указанному приказу политическим репрессиям подвергли 281 церковника (85,7 % к общему количеству), из них 271 осудили к расстрелу, а 10 — к лагерным срокам (96,4 % и 3,6 %). В рамках же 1938 г. репрессировано было 47 чел. (14,3 % к общему количеству), из которых высшую меру наказания получили 31, а в лагерях оказались 16 (66 % и 34 %). Перейдем теперь к другим выводам.
Непосредственная практическая подготовка к началу операции по приказу № 00447 началась на Алтае не ранее 20 июля 1937 г., а 28 июля было арестовано рекордное количество церковников за весь период этой крупнейшей акции НКВД — 72 чел. Бросается в глаза, что в ходе данной операции было взято много женщин — около 16 % от общего количества репрессированных. Это можно объяснить спецификой изучаемой социальной группы, широко допускавшей в свою среду — в качестве штатных функционеров и активистов — представительниц «слабого пола». Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «Большим». С. 172, 290.
Подавляющее большинство арестованных имели вполне «деятельный» возраст, и лишь чуть более 15 % переходили пенсионный рубеж. Заметен, но не удивителен решительный перевес среди репрессированных церковников лиц пришлых, т. е. тех, кто не являлся уроженцем Алтая, — более 4/5 общего количества. В основном это люди, переселившиеся в наш регион в начале XX в. из Европейской России. Не нуждается в особых комментариях вывод, что более 92 % попавших под «карающий меч революции» церковников являлись по национальности русскими. Причем, как и ожидалось, большая часть репрессированных — около 3/4 — черпалась органами НКВД из сельской местности. Уровень образования «изъятых» из общества церковников был довольно высок, но все же около 2/5 из них стояли по этому показателю на весьма низкой ступени (включая и неграмотных). Чуть больше половины репрессированных на Алтае «духовных лиц» оказались священниками, что в целом совпало с прогнозом. В гораздо большей степени оправдалось ожидание того, что подавляющее большинство погубленных церковников — это представители официальноправославной церкви. Тем не менее в начале работы по данной теме казалось, что старообрядцев на Алтае репрессировано не 11 чел., как выяснилось в процессе исследования, а примерно 30-40. Обвинения, предъявлявшиеся церковникам, впрочем, как и представителям других социальных групп, были следующие: индивидуальные и в составе группы; вторые — самые многочисленные — охватывали более 4/5 репрессированных лиц. Наиболее распространенные обвинения, которые вели к физическому уничтожению церковников, предусматривались пунктом 10-м (антисоветская агитация) и 11-м (участие в антисоветской организации) 58-й статьи УК РСФСР. В обвинительных заключениях данные пункты встречаются у более чем 80 % осужденных и почти в равном соотношении. В качестве свидетелей, «изобличавших» церковников, в ходе следствия выступали самые разные люди. Среди них председатели сельсоветов и колхозов, рядовые колхозники, единоличники, инженеры, рабочие, учителя, домохозяйки, пенсионеры — список может быть продолжен. Однако нередко роль свидетелей «с успехом» выполняли подельники и лица, привлеченные по другим политическим данным, т. е. целиком зависимые от следователей. Причем выяснено, что в 1938 г. подавляющее большинство свидетелей бралось как раз из представителей этой категории. При жестком моральном и физическом давлении сталинского следствия на церковников уровень полного признания ими вины ни в коем случае не мог быть низким и составил около 90 %. И только 26 чел., несмотря на все ухищрения следователей, обвинения в свой адрес решительно отвергли. Наряду с безжалостным репрессированием собственно церковников, как живых носителей враждебной большевизму идеологии, в ходе практического осуществления оперативного приказа № 00447 проводилось широкое изъятие у обреченных церковных ценностей. В результате этого «православный мир» на Алтае лишился никак не менее тысячи единиц печатных религиозных изданий и большого количества церковных предметов: икон, наперсных крестов, утвари, церковного облачения, печатей, грамот и пр.
Нелепо утверждать, что в результате проведения в жизнь мероприятий оперативного приказа № 00447 на Алтае «духовное влияние» здесь не было ослаблено. Такое избиение церковников (вместе с изъятием специфического имущества) можно объяснить тем, что они в своей массе все еще представляли «воинствующее» мировоззрение, несовместимое с коммунистической идеологией и являвшее собой духовную альтернативу, «освященную» веками. И это при существовании обновленческого движения, вполне лояльного к советской власти. Несмотря на бесконечные насилия, чинившиеся над Русской Православной Церковью с первых лет советской власти, к середине 1937 г. она еще оставалась моральной силой, с которой большевикам нельзя было не считаться. Именно тогда для «государства рабочих и крестьян» наступил момент, когда наряду с другими противостоявшими новому строю социальными группами можно было нанести мощный удар и по «людям Церкви», главным образом православной. Причем, если с бывшими кулаками, офицерами, членами буржуазных партий и другими «врагами» в социальном плане действительно стремились решить вопрос «кардинально», то об «искоренении» религии в СССР в ближайшем будущем речи идти не могло. Настолько уж крутая ломка сознания масс в планы «воинствующих безбожников» не входила, хотя «избавление» народа от религии и церкви, бесспорно, являлось заветной целью большевиков. Историк Русской Православной Церкви С. С. Бычков пишет: «Тоталитарная система, созданная Сталиным по рецептам Ленина [...] не только игнорировала христианские ценности, но и стремилась уничтожить Церковь, хранительницу духовных традиций. Большевики пытались уничтожить на территории СССР все мировые религии»1. С этим надо согласиться, если иметь в виду все же историческую перспективу, тактику постепенного удушения опасного идеологического конкурента. А пока Конституция 1936 г. в своей 128-й статье «перед лицом всего мира» провозглашала: «Свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами»2. В том-то, по-видимому, и состоял смысл политических репрессий, развернутых согласно оперативному приказу № 00447 против церковников, чтобы создать благоприятные условия для дальнейшего, более успешного культивирования «карманной», «беззубой», не «воинствующей» церкви. Подобная организация верующих, по замыслу «кремлевских вождей», прежде чем — по мере приближения к «светлому будущему» — отмереть, должна была какое-то время реально помогать держать массы в беспрекословном повиновении. Вопросы же чисто мировоззренческие, от остроты которых, впрочем, не могла уйти ни одна из сторон, при функционировании такой «толерантной церкви» неизбежно отступали бы на второй план. Говоря о чудовищных политических репрессиях в отношении алтайских церковников, нельзя обойти стороной сопутствующую и принципиально важную тему — о постепенном «выкашивании» на территории края православных церквей. Вместе с другими «недругами» советского режима оперативный приказ № 00447 предусматривал политические репрессии в отношении церковников, и, как мы знаем, речь шла исключительно о физических лицах. В документе не было ничего сказано о закрытии церквей. С одной стороны, причина этого — в специфике приказа, принципиально обращенного своим острием к «живой силе» врагов, а с другой — подгонять процесс лишения церковников культовой недвижимости данным документом не приходилось: это с успехом осуществляли иные «высокие директивы». Между тем по подчинению определенной целеустановке практика закрытия церквей была неразрывно связана с многолетней погромной деятельностью органов госбезопасности. Одно идеально дополняло другое, и «вода лилась» на одну «мельницу». Сохранились списки, согласно которым с 1931 по 1941 г. включительно на Алтае было закрыто 369 церквей, причем бесспорный пик этого вида богоборческой политики пришелся на 1938-1939 гг., когда церковники (и паства) потеряли 157 культовых зданий, т. е. 42,5 % от общего количества закрытых за 11 лет церквей1. Что же касается конкретных рамок осуществления в нашем регионе мероприятий указанного приказа, то надо признать: никакого всплеска закрытия церквей тут не было. Более того, в жертву «красному дьяволу» принесли тогда лишь 7 храмов, а с учетом июля 1937 г. — 112. Бычков С. Большевики против Русской церкви // Очерки по истории Русской церкви (1917-1941 гг.). Т. 2. М., 2006. С. 13. Конституция РСФСР // Хронологическое собрание законов, указов Президиума Верховного Совета и постановлений Правительства РСФСР на 1 марта 1940 г Т 9 М, 1941. С. 26. Важно отметить, что закрытые властями церкви сплошь да рядом «перепрофилировались» под помещения с самым разным целевым назначением. И современный исследователь имеет возможность ознакомиться со сводным списком по Алтаю, который содержит сведения о переоборудовании и перестройке конкретных церквей под клубы, больницы, «пожарки», мастерские МТС, школы, избычитальни, склады, кинотеатры, дома культуры, интернаты, столовые и зернохранилища; часто в малопригодные для иных целей бывшие церковные здания просто засыпали зерно1. А вот в с Знаменка одноименного района был случай беспрецедентный: там деревянную церковь перестроили... в здание районного отдела НКВД!2 Понятно, что и сам факт закрытия церквей, и издевательское их «перепрофилирование» не могло не нанести серьезного ущерба религиозным чувствам людей, не могло не заставить их страдать нравственно. Да только что за дело было властям до таких переживаний?! Впрочем, когда недовольство «дотягивало» до «контрреволюционной агитации», в дело решительно вступали органы госбезопасности. После временного — в рамках советской системы — церковного «возрождения», начатого по инициативе и под жестким контролем И. В. Сталина в 1943-1945 гг., вторая половина 1950-х — начало 1960-х гг. стали временем нового наступления на православие в стране, в частности на Алтае. Каковы же были общие итоги такого «богоборческого беспредела»? В последнем квартале 1961 г. в Алтайском крае проводился единовременный учет «религиозных объединений, молитвенных зданий и имущества, находящегося в пользовании церковных органов». Не рискуя сверх меры загружать читателя цифрами, привожу показательный абзац из соответствующей докладной записки — страшного по своей сути документа:
«По данным единовременного учета на территории края выявлено 16 церковных зданий (церквей), не потерявших своего церковного вида, в том числе в сельской местности — 15 зданий, в городах 1 здание. Из них деревянных 14, каменных 2, закрытых до 1941 года 16. Церковные здания, закрытые после 1941 года, были сразу же снесены. Все сохранившиеся церковные здания на учете памятников архитектуры не состоят. Из имеющихся церковных зданий, не потерявших своего вида, 14 используется для различных нужд, в том числе под культурно-просветительные цели 10 зданий, под хозяйственные и другие нужды 4. Вовсе не используется 2 здания. Подлежит сносу 4 здания, из них из-за ветхости 3, по реконструкции I»1. Для «отправления религиозного культа» православным верующим на Алтае остались воистину мизерные возможности. Цитированный выше документ свидетельствует, что в описываемое время в крае остались три зарегистрированные церковные общины — в Барнауле, Бийске и Рубцовске. Соответственно и действовали официально всего три православные церкви2. Нет поэтому сомнений в том, что религиозные, «воцерковленные» люди духовно существовали в Алтайском крае, как в пустыне. Итак, на протяжении нескольких десятилетий фарисейски разглагольствуя о «свободе вероисповедания» в стране, партийные и советские власти не стеснялись в своем богоборчестве действовать самыми грубыми, часто открыто террористическими методами (оперативный приказ № 00447 — ярчайший пример тому) и к началу 1960-х гг., наконец, образно выражаясь, перекрыли своим верующим согражданам почти весь воздух.
Приложение
