К оглавлению НАРЯДЫ Древнейшая одежда славян Славяне прибалтийские, по свидетельству Тацита, не отличались одеждой от германских народов, - они едва закрывали свою наготу. Славяне дунайские сражались еще в VI в. почти полунагие, прикрывая только нижнюю часть тела исподним платьем; шкуры лесных зверей и домашних животных согревали их в холодное время. Женщины носили длинные одежды, украшались бисером и металлами, отнятыми на войне или вымененными у иностранных купцов. Аравийский посол Ахмет, будучи у волжских болгар в начале X в., видел многих славян и описывает их наряд довольно грубым. "Мужчины, - пишет он, - не носят ни кафтанов, ни камзолов, но набрасывают на себя сбоку толстую одежду, оставляя другую руку всегда свободной. Они никогда не ходят без оружия; у каждого большой нож, меч и топор, и всякая женщина носит нож, а на шее цепи золотые и серебряные; главное же их украшение зеленый бисер". При описании погребения одного из вождей он говорит, что покойник был одет в два исподние платья, сапоги, куртку, кафтан из золотой парчи с золотыми пуговицами, и парчовую шапку, опушенную соболем. Счастливые войны и торговые сношения русских с Константинополем и болгарами в продолжение двух столетий изменили образ жизни: поселили изобилие и роскошь. Великие князья, сановники и воины, ознакомившись с царьградской пышностью, стали носить длинные, широкие, по-восточному вкусу, платья; от них перенимало все прочее сословие, поэтому все одежды наши были подражание греческим. Нередко послы наши требовали от греческих императоров, именем своих князей, царской одежды и венца. Императоры отговаривались от них тем, что порфира и короны сделаны руками ангелов и должны быть хранимы в Софийской церкви. Женщины, одеваясь в длинные платья, убирали грудь монистами, ожерельями и золотыми цепями; пальцы кольцами и перстнями; волосы заплетали в косу, а головной наряд блистал жемчугом и золотом. Богатые люди носили шелковое платье, драгоценные пояса и сафьяновые сапоги. В XI и даже в XIX в. мы встречаем сапоги с загнутыми кверху носами; подошвы подбивались гвоздями; голенища были до икр круглые. В XIV в. голенища шились под самые колени и здесь стягивали их ремнем и тесьмой. Знатные люди и великие князья носили по большей части голенища короткие, унизывая их золотыми и серебряными прошвами, галунами, жемчугом и каменьями. Впрочем, такая роскошь появилась, как кажется, не раньше XVI в., что увидим в своем месте. Исподнее платье называлось портами или порты; они шились из полотна. Рубашки, называвшиеся сорочками, а по-славянски срачицами, шились из холста, длинными до колен, с разрезным спереди воротом и подпоясывались шнурком поверх исподнего платья. После завоевания России татарами изменились многие наши одежды. Сами сорочки и исподнее платье приняли другой покрой, и едва ли не тогда вошли в употребление штаны и шаровары. Сорочки и тогда шились не длиннее колен; ворот разрезали на левой стороне. Для украшения же делали на груди и спине подоплек, вышитый красными нитками и шелком. Под пазухой нашивали красные и синие ластовки, или ластовицы. Воротник и края рукавов вышивали красными нитками, шелком, серебром и золотом, смотря по состоянию и званию. Воротник застегивали металлической пуговкой. Исподнее платье шилось весьма просторным: из холста, бумажной и шелковой материй, и подвязывали на шнуре под рубашкой; концы исподнего платья засовывали в сапоги. Богатые и знатные носили шелковые и парчовые штаны, которые были холодные и теплые. Великий князь Святослав, гроза Восточной империи, ничем не отличался одеждой от простого ратника; тогда воины и мирные граждане одевались одинаково. Когда он увиделся с Иоанном Цимисхием на берегу Дуная под Доростолом (Силистрией); тогда греки смотрели на него с изумлением. Император, окруженный облаченными в золото всадниками, сидел на коне, а Святослав в лодке: в простой белой одежде, с длинными усами, реденькой бородой и с клоком волос на голове; в ухе его висела золотая серьга, украшенная жемчужиной и рубинами*. * Малороссийские казаки долго носили, и теперь некоторые носят, длинный клок волос на голове, называемый хохол, а чумаки (извозчики, занимающиеся перевозкой тяжестей, соли и рыбы) носят чуприны, - то же самое. Клок волос, выходя из темя головы, обвивался за правое ухо, и висевший его конец назывался оселедцем (сельдеею), потому что он был похож на сельдь. Русские, насмехаясь над клоком волос, прозвали малороссиян хохлами, и это слово обратилось впоследствии в укорительное. Невежи под именем хохлов разумеют людей грубых и необразованных. Им простительно так думать, но случается слышать, что весьма образованные укоряют хохлов, и эти хохлы весьма благоразумно отвечают им: нехай соби каже, на то у его язык, щоб брехаты. Ношение чубов или хохлов было известно многим древним народам. Сам Тацит, живший в I в. по Р. Х., говорит, что у свевов был обычай закручивать и пучком связывать себе волосы; что старики носят страшный чуб и часто завязывают его на самой макушке. Ношение серег между мужчинами было во всеобщем употреблении до начала XV в. В завещании великого князя Иоанна, отца Дмитрия Донского, видно, что он отказал сыновьям своим по жемчужной серьге. По известию иностранных писателей XVI и начала XVII в., они видели многих бояр, купцов и простолюдинов с серьгами. И ныне некоторые из простого сословия носят их. Следует думать, что киевские славяне издревле брили головы, оставляя на голове один клок волос; но впоследствии, когда мы узнали греческие наряды, тогда стали ходить по-восточному: с длинными волосами на голове и длинной бородой. Аравийский писатель Х в. говорит, что русские не бреют бород. В Русской Правде определена денежная пеня за повреждение бороды и зуба, именно 12 гривен. Гривна означала в то время полфунта серебра. Ношение бород было повсеместным у нас до начала XVIII в., с этих пор все дворянство стало брить, оставив их носить духовенству и простому народу. Староверы думают, что человек с бородой есть образ и подобие Божие. О древнейшем нашем одеянии можно сказать только то, что долгое платье считалось почетным и подпоясывали его кушаком, а короткое носило одно простое сословие, как это было во всей Европе до середины XVII в.; то же самое было с бородами. Генрих IV, король французский, носил еще бороду и длинное платье; императоры германские любили одеваться в пестрые разноцветные длинные одежды и гордились бородой, - и не ранее середины XVII в. стали изменять древние обычаи. Об испанских государствах нечего упоминать, потому что они, познакомившись с нравами аравитян, позаимствовали их одежду и образ жизни. Колумб и весь двор Изабеллы и Фердинанда Католика блистали одеждой шелковой и длинной. Еще Филипп II, Елизавета английская, Кромвель и другие ходили в азиатских одеждах. Наружный блеск прежних времен составлял общий вкус одеяний. Хотя мужчины и носили серьги, однако ожерелья и монисты были собственно украшением женского пола и употреблялись у нас с самых древних веков, со времен набегов наших предков на Восточную империю. Впоследствии серьги, ожерелья и монисты образовали необходимую принадлежность наших красавиц и распространились между всеми сословиями: чем богаче были эти наряды, тем более выказывалась через них знатность рода. В старину судили о знатности по богатству, и ныне встречают по голове, а провожают по одежде. До XIII в. носили, даже боярские жены, серебряные кольца; с этого же времени появляются уже гораздо чаще золотые перстни с драгоценными камнями. При порабощении нас татарами роскошь исчезла, однако великие князья и их двор носили заповедные кольца и перстни, в том мнении, что они имели тайную силу противодействовать всякому яду и чародейству. Ханы Золотой Орды употребляли их с той же самой целью. Наши князья, отправляясь в Орду, запасались такими перстнями*. * Один из употреблявшихся перстней против чар и яда я имел случай видеть (1843 г.) в Саратове. Он был найден на Царевских курганах, - на месте бывшей столицы Золотой Орды: величина его с обыкновенный перстень, сделан из чистого арабского золота, с камнем наверху и изломанной внизу пружинкой. На нем были видны следы изображения какого-то животного. Другой найденный перстень был также золотой, но без камня, и внизу находилась остроконечная шпилька. Оба они служили для отравления, - что нередко случалось прежде, когда, угощая лицемерно, в то же время пожимали руку со злобной улыбкой и сжимали наполненную ядом пружину. Следует сказать, что этот обычай умерщвления изобретен в Италии, и там он господствовал до конца XVI в. В века общего невежества верили в волшебное действие перстней, точно как в амулеты. Этим мнением был заражен сам Иоанн III, великий государь, - и великие часто платят дань предрассудкам. Хан крымский Менгли-гирей, друг Иоанна III, отправляя к нему однажды подарки, писал: "Посылаю тебе перстень из рога качерденева, индийского однорога. Тайная сила этого перстня уничтожает яд в кушанье и всякое лихое зелье; носи на руке, и помни мою дружбу". К чести России, у нас не носили ядовитых перстней и колец. В конце XVIII и начале XIX в. господствовала страсть носить драгоценные перстни и кольца. Купечество и мещанство столичных городов еще щеголяет ими, но в благородном сословии это почти вышло из обыкновения. Серьги и монисты, изящное украшение женских прелестей, издавна были во всеобщем употреблении, и их было у нас в таком множестве, что во время государственных несчастий выкупали себя ценностью украшений. Удельный князь дорогобужский, Владимир Мстиславич, осадив Галич, требовал от жителей серебра. "Если же не дадите, то подниму всех вас на щиты". Они, не зная откуда взять, сняли из своих ушей серьги, а с шей монисты, слили и принесли ему. Лапти Живя в простоте нравов, все довольствовались произведениями своей страны, которая в избытке снабжала наших предков дорогими мехами, полотном и шкурами для разных одежд; но, однако, простой народ предпочитал сапогам лапти, по чрезвычайно легкой работе и изобилию материала. Древность их превышает введение сапог. Владимир, заставив болгар своими победами платить ему дань, возвратился в Киев со многими пленниками (985 г.). Добрыня, осмотрев приведенных, которые были в сапогах, сказал князю: "Сим дани нам не давати, но пойдем искать лапотников". Им не быть нашими данниками, потому что такие люди, доказывая свой избыток, имеют более средств к защите себя. Лапотники, о которых говорит Добрыня, есть племена северо-восточной России, где народ был беднее. Мужик надевает свои лапти на обернутую им онучу или портянку, и обматывает потом лыком, веревочкой или ремнями. Одежда XI века Памятником одежд XI в. может служить рисунок черниговского князя Святослава с его семейством. Изображение одежды сына его Глеба изглажено временем; все княжеское семейство представлено в рост. Олег в высокой синей шапке, наподобие колпака, с палевой опушкой; на шее платок золотой парчи, с развевающимися концами на груди; кафтан багряный, обложен алой бахромой; подпоясан золотым поясом и в желтых сапогах. Давид и Роман одинаково одеты в алые кафтаны. Княгиня в синей высокой шапке с алым покрывалом; платье красное с золотой бахромой, подпоясано золотым поясом; на рукаве золотое ожерелье, башмаки малиновые, крытые золотом. Она держит за руку юного Ярослава, который представлен в багряном кафтане с золотой бахромой; подпоясан золотым кушаком с бантом, сапоги красные. Князь Святослав с усами и бородой стоит в круглой низенькой желтого цвета шапке с красной опушкой и в синих сапогах; кафтан на нем синий с красной бахромой, поверх кафтана золотая княжеская мантия; в руках его книга, окованная золотом и покрытая малиновым бархатом. Вся роскошь одежды, как мы видим из этого рисунка, состоит в блеске золота и разноцветной парчи*. * В историческом описании одежд и вооружений российских войск, составленным г. Висковатым, ч. 1. с. 7, сказано, что черниговский князь Святослав одет в зеленоватое платье, вроде подризника с красной по подолу обшивкой, с длинными рукавами и с золотыми зарукавьями; сверху накинут плащ синего цвета; застегнутый на правом плече золотыми петлицами и с красной застежкой или запоном, имеющий красную подкладку и обшитый золотым гасом. Великие князья имели частые сношения с Византией, получали оттуда богатые ткани и украшения; а купцы, осуществляя значительную торговлю с Грецией, вывозили их для богатых и вельмож. Великие князья и бояре отличались пышностью одежд, а заслуженные бояре отличались еще от незаслуженных ношением на груди золотой цепи с золотой гривной. Впоследствии времени тысяцкие новгородские носили золотую цепь на шее, в ознаменование их власти. Великие князья и удельные, цари и патриархи, носили на золотых цепях кресты и панагии, усыпанные драгоценными камнями и жемчугом. Простой народ одевался в толстые одежды: мужчины в зипуны, а женщины в поневы, это самое древнее одеяние. Мантия называлась в древности корзном, коцем и кочем. Вероятно, и мантия Святослава была тоже корзно, т. е. верхняя одежда. Князь Владимир, желая защитить Игоря от убийства киевлян, соскочил с лошади и покрыл его корзном. Великий князь Андрей Боголюбский, женатый на дочери боярина Кучки, был убит приверженцами Кучки, и тело его бросили в огород. Киевлянин Козьма, усердный слуга несчастного государя, стоял над трупом и плакал, и потом отнес в церковь, положил в притворе и прикрыл корзном. Черниговский князь Михаил, прибыв в стан Батыя, не хотел поклониться священному огню и кумирам. Ему объявили, что следует исполнить ханскую волю или умереть. "Для вас не погублю своей души, - сказал он, снял с себя коч и бросил убийцам. - Возьмите славу этого мира, хочу небесной". Великий князь Иоанн Калита в завещании своем отказал сыну Симеону, между прочими одеждами, коч с бармами. Это доказывает, что корзно, коч или коц, была великокняжеская одежда. Со времен Владимира или с конца Х по XIII в., великокняжеская одежда хранилась в Софийском соборе в Киеве, и во храме Божией матери во Владимире на Клязьме. Половцы, опустошив Киев (4 января 1201 г.), не оставили в церквях ни одного сосуда, ни иконы, и похитили драгоценные одежды наших князей, которые вешались в храме на память потомству. Татары, взяв Владимир (в 1258 г.), ворвались в святой храм, сняли все украшенья с икон, книг и унесли древние одежды. Корзно обратилось впоследствии в приволоку, т. е. короткий плащ, который носили князья, бояре и дворяне до Петра I. Пояса золотые, усыпанные камнями, украшали мужской убор и с тем вместе обнаруживали расточительность. Они никогда не складывались, а надевались гладко и ровно. Были пояса шелковые и плетеные золотом с серебром; бархатные и кожаные: их усаживали золотыми и серебряными бляхами, жемчугом и каменьями; при поясе висели капторги (застежки), тузлуки и калита. Из-за одного из поясов разгорелась война. Князья Василий Косой и Дмитрий Шемяка пировали однажды на свадьбе у своего родного дяди, великого князя Василия (в 1433 г. ); все были веселы и все изумлялись драгоценному поясу Василия Косого. Между тем, наместник ростовский, Петр Константинович, узнал пояс и сказал о том Софии, матери великого князя Василия, которая, обрадовавшись своей находке и забыв пристойность, сняла пояс с Косого. Произошла ссора. Косой и Шемяка оставили дворец с гневом, отправились в Галич, собрали войско и начали неприятельские действия. Этот золотой пояс с цепями, усыпанный драгоценными камнями, первоначально был подарен князем суздальским, Дмитрием Константиновичем, нареченному его зятю, князю Дмитрию, впоследствии Донскому; тысяцкий Василий, во время свадьбы этого князя (1367 г.), тайно обменял его на другой, гораздо меньшей цены, и отдал сыну своему Николаю, женившемуся на Марии, старшей дочери князя суздальского. Переходя из рук в руки, этот пояс достался Василию Косому. Кушаки складывались в несколько раз: они были шерстяные, шелковые, а иногда переплетались золотом и серебром. Концы кушака висели спереди. За поясами и кушаками висели, по азиатскому обычаю, кинжалы и ножи. Наряд в XIII веке Почти такой же наряд был в XIII в., но здесь встречаем гораздо более описаний о женском одеянии и их уборе. Замужние носили, по словам Карпини, длинные и широкие платья без застежек спереди; голову покрывали кокошником, придававшим величественность всякой женщине. Девушки лелеяли этот убор, возвышавший их прелесть. Низ кокошника был узкий и оканчивался сверху широким четырехугольником, который обводили серебряным или золотым прутиком; весь кокошник обшивали багряной или темно-красной материей. Девушки и молодые женщины из простого сословия одевались совершенно как мужчины, и никто из посторонних, кроме родных, не мог различить их. Оба пола в молодом возрасте носили длинные красные и алые платья, опоясываясь, повыше живота, одной лентой с левой стороны и тремя с правой, оставляя левый бок открытым. Девицы носили косы до пядей. Рубриквис, другой путешественник того же столетия, рассказывает, что женский пол делал на платьях опушку снизу полы до колена из разных мехов и горностаев. Мужчины носили епанчи, подобно немецким; головы покрывали высокими остроконечными шапками, которые делались из войлока. Рубриквис, говоря о головном наряде женщин, не находит никакого различия в одежде нашей с западными народами, потому что по всей Европе было тогда однообразное платье. Иностранцы о наружности русских Путешественник конца XV в., Контарини, хвалит мужчин и женщин. Они, говорит он, весьма красивые. Павел Иовий, писавший в начале XVI в., так отзывается: "Русские вообще среднего роста, статные и как бы четвероугольные, но мускуловатые; глаза у всех голубые. Нежные шеи женского пола обвиваются самыми тончайшими соболями". Олеарий пишет, что русские во всем похожи на немцев, отличаются же от них одной дородностью и крепостью. Бояре весьма спесивые; ходят с большими отвислыми брюхами, означающими важность и знаменитость. Женский пол по большей части стройный, лица их нежные и белые, груди небольшие, но правильные; глаза черные, руки полные и мягкие, пальцы небольшие, но всю свою очаровательность уродуют окрашиванием лица, рук и шеи: белой, голубой, красной и черной красками, особенно когда идут в гости или в церковь. Меерберг говорит: "Женщины среднего роста по большей части весьма хорошенькие и сложены правильно; но лица свои, от природы румяные, портят натираниями белил, думая, что без них они некрасивые". Меч пишет, что мужчины и женщины носят весьма длинные волосы. После смерти матери дочери срезают с головы покойниц пучок волос и заплетают их в свою косу. Корб говорит, что женщины вообще статные и хорошие, но губы их прелесть; красоту свою безобразят румянами. Барон Герберштейн, посол германского императора Максимилиана, бывший у нас в начале XVI в. два раза, есть один из лучших и верных наблюдателей наших нравов того времени. Между многими любопытными сведениями он сохранил в точности названия носимых тогда одежд, а именно: терлика, однорядки, охабня, ферезеи, кунтуша, доломана и кафтана. Эти одежды давно употреблялись у нас, но мы доселе нигде не встречали им описания. Терлик было верхнее широкое платье с рукавами, но без воротника. Однорядка верхнее платье без воротника: длинное, широкое и с опушкой; охабень совершенно похож на однорядку, только что с воротником; ферезея длинное платье, с пуговицами сверху донизу. Если делали ферезею с нашивками, то она называлась кунтушом, и пуговицы ставили на нем до пояса. Доломаны и кафтаны были короткие платья с пуговицами и прорехами на боках; полукафтаны делались с козырем. Головы накрывали колпаками, которые у дворян были остроконечные и делались из шерсти. Все подпоясывались пониже живота, от чего всегда висело брюхо, как у итальянцев, испанцев и немцев. Сапоги почти у всех были из красной кожи. Поверх платья набрасывали еще епанчу с капюшоном. Другой иностранец середины XVI в. говорит, что одежды наши во всем сходны с венгерскими, исключая шапок, которые решительно белые. Такие одежды носили бояре, дворяне и купцы. Богатый отец передавал свое платье сыну, и в праздник давал ему надевать свое. Тогда для всех шили одинаково, и потому, что было прилично матери, то шло и дочери. Рубашки носили разноцветные; воротники были вышитые, и с серебряной пуговицей; сапоги из цветного сафьяна, более красные, с железными подковами; волосы остригали в кружок. По свидетельству Гванина, строго было запрещено царским указом во второй половине XVI в., чтобы люди без состояния одевались в пышные одежды. Этим доказывается, что роскошь давно знакома нашим предкам и люди без достатка часто жертвовали последним из своего имущества для того только, чтобы своим блеском дать почувствовать гордым боярам, что они имеют равное право на уважение народа, преклонявшегося перед дорогими одеждами первостепенных сановников. Тогда было общее мнение, что эти сановники, рожденные в знатности и воспитанные в неге, имели неоспоримое право на почтение; но народ, узнав впоследствии, что уважение приобретается делами, стал их чтить по заслугам. Когда встречали бедного, но пышно одетого, тогда останавливали его и говорили ему с укором: "Ты нарядился паном! Верно, собрался бежать в Литву - изменник! Откуда ты взял эту одежду? Не продал ли себя ляхам?" Так думали тогда, и часто не без причины. Литовское князья, враждуя беспрестанно с Россией, сыпали золото вероломным, которые, служа орудием для их умыслов, жили богато, роскошно и ходили в блестящих одеждах. Часто видя в этих одеждах бедных людей, считали их за изменников. Одежды: терлик, ферезея, кафтан и колпак позаимствованы нами частью от Востока, а частью из Литвы; доломан и кунтуш собственно венгерские, и перешли к нам из Польши. Тогда же носили кожухи и шубы, о которых Герберштейн хотя и не говорит, однако это весьма старинные одежды и суть русские. Кожухи (от слова кожа, мех) и шубы подбивались дорогими мехами; шубы преимущественно делались из лисьего меха. Употреблялись также бостроги (татарские шубы), крытые цветной материей. Простой народ носил полушубки из бараньих и овечьих мехов, которые доселе во всеобщем между ними употреблении. Мы имеем другие сведения о старинной нашей одежде, которые во многом противоречат сказаниям очевидца Герберштейна. Жаль, что сочинитель не указал источников: откуда он почерпнул любопытные известия о кафтане, ферезее, однорядке русской и турецкой шубах, терлике, турском кафтане, становом кафтане, зипуне, платне, опашене и кожухе. Мы не могли оставить без внимания эти известия, если бы не видели большого разногласия с описанием Герберштейна и не желали бы другим доставить случай поверить: тем более что в наших летописях нет пояснения этим одеждам, кроме названий. Кто имел случай видеть древнейшие рисунки наших одежд, тот, конечно, знает, что нет других источников. Автор видел самые древние одежды, но трудно предположить, чтобы они уцелели с глубокой древности. Само военное платье, которое с недавнего времени стало храниться в Москве в арсенале и Оружейной палате, шилось уже по образу старинному, когда оно портилось. Вот занимательное описание. Кафтан было узкое платье, с рукавами узкими, длинными и со сборами. Длина его не заходила далее колен; воротник делался высокий и стоячий, закрывавший весь затылок, и назывался козырем. Кафтан шился из легкой и тонкой материи, редко из сукна; полы обивали золотым и серебряным галуном и цветной материей. Спереди застегивался петлями на пуговицах с длинными кисточками; у запястий рукава связывались тесьмянными, металлическими и ременными зарукавьями. Богатые украшали жемчугом и камнями. Козырь или стоячий воротник, предмет щегольства и роскоши, делался атласный, бархатный и парчовый: он вышивался серебром, золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Выражение, употребляемое поныне: он ходит козырем, он смотрит козырем, означает чванного и тщеславного блеском своей одежды. Из дому не выходили в кафтане, а надевали на него ферезь: длинное платье, почти до лодыжек, с такими же длинными рукавами, без перехвата и воротника; она застегивалась спереди длинными петлицами с пуговицами; шилась из бумажных материй, сукна, бархата и парчи. Простолюдины надевали ферезь на рубашку, и предпочитали белый и синий цвета. На ферезь надевали охабень или охобень: это длинное платье до самых пят, но гораздо шире, с прорехами под рукавами и с откидным четырехугольным воротником, который висел почти до половины спины, иногда ниже, и вышивался подобно козырю. Охабни шились из обьяри, атласа и бархата. Однорядки во всем похожи на охабень; были без воротника и шились из сукна, каразеи и других шерстяных материй. В зимнее время носили русские и турские шубы на разном меху; их покрывали сукном, камкой, атласом, бархатом и парчой. Русские шубы были похожи на охабень, но с рукавами и отложным меховым воротником. Спереди застегивались пуговицами или завязывались шнурами, с длинными висячими кистями. Турские шубы имели покрой русский, но широкие и длинные рукава, до кистей рук. Иные делали двойные рукава: одни надевались на руки, а другие закидывались сзади для украшенья. Одежда: терлик, турский кафтан, становой кафтан, зипун, платно, опашень и кожух употреблялись исключительно при дворе. Терлик во всем похож на ферезь, но был с перехватом; спереди делались короткие петли; от шеи вдоль обеих пол, по подолу и рукавам, обшивали серебряным и золотым гасом, унизывали жемчугом и драгоценными камнями. Рукава шили короче ферези и без сборов. Турский кафтан - длинное платье без воротника и петель; правую полу закидывали за левую, застегивали у шеи и на левом боку. Становой кафтан был во всем подобен турскому, с широкими и не длинными рукавами; вверху застегивали запонкой, и полы забирали за полы; шили преимущественно из шелковых материй. Его носили государи поверх зипуна. Такого покроя кафтаны и сейчас носят купцы, с той разницей, что рукава у них в обхват. Зипун то же, что кафтан, но с короткими петлями и без козыря. Зипуны подбивались мехом и украшались стоячим ожерельем вокруг шеи, усыпанным жемчугом и камнями. Платно во многом сходствовало с ферезью; оно имело короткие рукава и застегивалось короткими петлями; надевали на становой кафтан и носили одни государи, поэтому шили только из бархата и парчи; вокруг унизывали кружевами из жемчуга и дорогих камней. Опашень, похожий на платно, шился с короткими рукавами. Кожух был то же, что опашень, но подбивался мехом. Становой кафтан, платно, опашень и кожух, носили государи и царевичи. Кафтан, зипун и кафтан турский, подпоясывались кушаками и поясами. Вообще, старинные наши одежды имели, внизу боковых пол, прорезы, которые застегивались петлицами. В старинных наших бумагах встречаются еще названия одежд: бугай, портище, ментеня и чюга, и, как видно из некоторых известий, они были дорогие, носились великими князьями и знатными боярами. Бугай подбивался собольим или другим дорогим мехом и имел наплечники, усаженные жемчугом и каменьями. Портище, вероятно, носили на плечах, ибо было с бармами, и шили из дорогой материи. Ментеня, верхняя одежда, шилась из бархата и атласа, подбивалась мехом и унизывалась жемчужными кружевами. Чюга шилась из камки, бархата и сукна; подбивалась тафтой и опушку имела атласную, или подбивалась соболями и другими мехами; впереди застегивалась на пуговицах; пуговицы были золоченые, петли серебреные, а концы петель затканы золотом. Сведения англичанина Флетчера, бывшего в Москве в конце XVII в., гораздо полнее. Люди среднего достатка носили зимою, поверх овечьих шуб, широкие, длинные по икры, из толстого серого или белого сукна зипуны. Из такого же сукна делали исподнее платье, шапки и рукавицы; бедные носили жупаны или зипуны, приготовленные из коровьей шерсти, а в летнее время довольствовались рубахой с косым воротником и исподним платьем из холстины или пестряди. Богатые всегда отличались роскошью и изысканностью: они носили рубашки с шитыми воротниками, делавшимися около шеи без складок; летом хаживали у себя в доме, когда не было посторонних, в одних рубашках; шеи покрывали унизанным жемчужным козырем или стоячим воротником, толщиной в три или четыре пальца; поверх рубашки надевали легкий шелковый жупан, который был до колена; сверх жупана надевали узкий парчовый кафтан с персидским кушаком, за который затыкали кинжал и нож; поверх кафтана была шелковая и широкая ферезь, подбитая мехом. Это была самая почетная и торжественная одежда бояр и всех чиновников. Она употреблялась для придворных выходов и шилась по бархату золотом; была и обьяринная. Придворная одежда При приеме иностранных послов переменяли по несколько раз кафтаны. При необходимости получали из казны золотые, серебряные, парчовые и из персидской ткани одежды и высокие шапки из черного лисьего меха. Это великолепие изумляло иноземцев; они говорили единогласно, что царский двор был облит в золото. Иные представлялись ко двору в цветном платье, шитом из обьяри, камлота или тонкого сукна с золотыми нашивками; голову покрывали черной шапкой. Указом 19 декабря 1680 г. предписывалось являться ко двору в ферезях только одним боярам, окольничим, думным и ближним людям, стольникам, стряпчим, дворянам и дьякам. На ферезь набрасывали охабень, длинное платье с рукавами и воротником. В царствование Феодора Алексеевича, в конце XVII в., не велено никого впускать во дворец, одетого в охабень. Во время выездов надевали, поверх охабня, однорядку, длинную одежду из сукна или камлота, сшитую без воротника; в военное время употребляли корзно, род епанчи. Сапоги носили сафьяновые и часто обшивали жемчугом; нижнее платье было атласное или парчовое. Головы покрывали высокими собольими, горлатными и лисьими шапками. Название горлатных шапок произошло от употребления меха от душек, или горла пушистых животных. Они делались высотой почти в аршин: вверху шире, а к голове уже. К этой шапке иные прикрепляли пушистое высокое перо, на дорогом запоне или застежке, усыпанное камнями. У других шапок верх был парчовый или бархатный, а спод соболий или рысий. Иные унизывали жемчугом и к верху привязывали кисти с дорогими камнями, и такие шапки назывались мурманками или мурманкою. Борис Годунов, при приеме константинопольского патриарха Иеремии II, стоял у трона царя Феодора в шапке мурманке и золотой одежде на опашку. Мурманки были высокие, с плоскою тульей и к голове шире; делались они без бархата и парчи, и вместо мехового околыша имели меховую с отворотами лопасть, которая в двух местах у тульи пристегивалась пуговицами на петлях. К ним прикрепляли иногда дорогое или жемчужное перо. Боярские одежды Обыкновенное же платье бояр, как самое старинное, было черное бархатное, иногда унизанное по краям дорогими камнями и жемчугом, и употреблялось почти до середины XVIII в. Носили еще фофудии, - самая древняя одежда мужчин и женщин, а подпоясывались малиновыми или красными поясами. Волосы стригли, опальные отращивали их весьма длинно, так что они закрывали лицо и лежали разбросанными по плечам. Остриженную голову закрывали маленькой скуфьей, плетеной из золотых или серебряных ниток, и унизанной жемчугом и дорогими камнями. Поверх скуфьи надевали тафию, - высокую шапку из черных лисиц или других мехов, которые не снимали в присутствии самого государя. Царские одежды При царе Иоанне не было запрещено собором носить тафии, особенно входить с ними в церковь, вероятно, потому, что они были собственно татарские шапки. Несмотря на запрещение, многие носили: царевич Дмитрий носил суконную, которая ныне хранится в ризнице московского Архангельского собора, и убрана яхонтами и жемчугом. Государи и бояре носили еще шубы, называвшиеся: бостроги, кожухи и терлики. Они были, по большей части, бархатные с золотыми шнурами и кисточками, на дорогих собольих или лисьих мехах. Были еще и летние терлики. Сапоги подбивали гвоздями и подковами серебряными; иные унизывали по швам, носкам и каблукам жемчугом; иногда драгоценными камнями. Великокняжеский дом носил боярскую одежду, которая отличалась блеском и пышностью. Богатство царской одежды было ослепительное, особенно когда наши государи являлись в торжественные дни к выходу или короновались. Царь Феодор, по сказанию очевидцев, превосходил великолепием все предшествовавшие коронования. Один скипетр, усыпанный драгоценными камнями, был длиной в 3 1/2 фута и стоил несколько миллионов на наши деньги; одежда царя весила не менее 200 фунтов; шесть князей держали хвост мантии; вельможи сияли бриллиантами, яхонтами и жемчугом удивительной величины, ценимыми на миллионы. О наряде царя Михаила, бывшем во время его бракосочетания, сказано, что он был в кожухе золотном аксамитном, на соболях, и в шубе русской собольей, крытой бархатом золотным, замотав полы за плечи. Франциск да Коло пишет, что великие князья жаловали храбрых и любимых воинов одеждами: шелковыми, суконными, парчовыми и шубами. Этой одежды всегда лежало в великом множестве в кладовых, занимавших в Москве целую улицу. Контарини получил от Иоанна III в подарок 1000 червонцев и богатую кунью шубу и приказал ему, чтобы он, одевшись в нее, явился во дворец. Иоанн IV, по покорении Казанского царства, жаловал отличившихся воинов шубами золотыми и бархатными на собольих мехах, ковшами золотыми и кубками. По изгнании Кази-Гирея, хана крымского, из пределов Москвы, Царь Феодор украсил князя Мстиславского и Бориса Годунова золотыми португальскими червонцами, а прочих воевод корабельниками и венгерскими червонцами; потом надел на Бориса Годунова со своих плеч русскую шубу с золотыми пуговицами и драгоценную цепь; на князя Мстиславского такую же шубу и подарил ему кубок с золотой чаркой. Наряд боярынь Боярские жены, знатные и богатые, покрывали волосы шелковой сеткой, обвязывая голову белой повязкой, или носили тафтяную шапочку, обыкновенно красного цвета, с шелковым белым повойником или шлыком. Для наряда надевали большую парчовую шапку, опушенную мехом и унизанную жемчугом и дорогими камнями; незамужние и бездетные отличались черными лисьими шапочками. Некоторые знатные перестали было украшать шапки жемчугом по той причине, что такие же стали носить купеческие и подьяческие жены. В уши вдевали золотые серьги с изумрудами и яхонтами, длиною иногда в два дюйма; шею покрывали жемчужными монистами, головы повязывали богато вышитыми платками. Платья их были из тонкого красного сукна и разноцветной материи; носили широкие, длинные, с висячими рукавами, и застегивались дюжиной золотых пуговиц; другие боярыни носили серебряные парчовые и золотые. Воротники делали откидные до половины спины, и часто собольи. Боярыни и их дочери шили иногда широкое платье, застегнутое спереди, без рукавов, и это называлось ферезея или ферезь, которая во многом сходна с сарафаном. Тогда носили сарафаны не только простые, но и боярские жены, с той разницей, что у небогатых и простого сословия делались из крашенины, китайки, кумачовые и суконные; у знатных и богатых из дорогой материи. Шили еще телогреи, на которые надевали теплые и холодные душегрейки. Они были совершенно сходны с сарафанами, только гораздо короче, без пуговиц и на груди с выемкой. Поверх ферези надевали опашень кармазинного цвета, с рукавами до самой земли. Это одеяние суживалось спереди, и усаживалось большими золотыми, или, по крайней мере, серебряными позолоченными пуговицами, величиной с грецкий орех. Позади привешивался подбитый дорогим мехом капюшон, висевший до половины спины. Рубашки носили длинные, рукава которых были от 6 до 10 локтей, и складки собирали искусно на руки. Зимой носили картели (шубы) из соболиных, горностаевых и других дорогих мехов; крыли их бархатом и золотистой материей. Летом надевали летники: атласные платья с рукавами или из другой легкой материи; до локтя обшивали их парчой или делали складки со швами из материи другого цвета. Носили еще кокошники, выдававшиеся вперед, которые были различного вида и величины. Тульи кокошников делались из цветной шелковой ткани, парчи и штофа. Передняя сторона вышивалась шелками, унизывалась бисером и жемчугом, а по местам цветными камнями. Иные делали их круглыми, шириной в пять или шесть вершков, и довольно низкими. Другие делали высокими, иногда в пол-аршина, с торчащим вверх клином. На рукава платья надевали широкие запястья из золота, усаженные жемчугом и драгоценностями; пальцы украшали кольцами и перстнями; сапожки носили сафьяновые: желтые, малиновые и голубые, шитые золотом, жемчугом, но на высоких каблуках. Женский пол очень любил белиться и румяниться и считал за нарушение приличия, если не следовал общепринятому обычаю. По известию Поссевино, богатые и знатные женщины имели обыкновение носить по три платья, надевая одно на другое. Если бы которая оделась в одно, то это приписывали ее неблагопристойности и бесчестью. Описанный женский убор был общим для цариц и царевен, которые распознавались только по особо оказываемому им почтению или чрезвычайному блеску одеяния. Арсений, приезжавший с патриархом Иеремией в Москву (1590 г.) и видевший блистательные украшения царицы Ирины, говорит: "Нельзя постигнуть разуму человеческому, какими драгоценностями была унизана голова царицы! Чем более я смотрел на ее корону, тем более изумлялся. Корона ее, обведенная двенадцатью столбами, представляющими Иисуса Христа и Его Апостолов, вся составлена из одного жемчугу и весьма искусно усеяна рубинами, алмазами, топазами, аметистами, сапфирами и другими драгоценностями". Женская одежда и наряды Женщины и девушки из духовного сословия одевались точно так же, как светские. Замечательно, что между рисунками старинных одежд барона Мейерберга представлен священник в теплой ферези. Девицы заплетали волосы в косу, голову повязывали широкой повязкой, называемой лентой, потому что она была или из одних лент, или широкого позумента; богатые накладывали жемчужные поднизья, оставляя верх головы открытым. Из-под повязки ниспадала по спине коса, к концу которой привешивался косник, который был не что иное, как треугольник из картузной бумаги, шириной в два или три вершка: обшитый шелковой тканью, унизанный разноцветным бисерным узором или жемчугом и камнями. Косу заплетали как можно слабее и пошире, разделив волосы на множество прядей и перевив их золотыми нитками, а богатые переплетали нитки жемчугом. Заплетание косы составляло большое искусство. Надо было, чтобы коса закрывала всю шею широкой решеткой, которая постепенно суживалась бы до самого косника. Девицы, отправлявшиеся под венец, не заплетали волосы в косу, но распускали по плечам, и в этом положении венчались. По совершении бракосочетания свахи выводили новобрачную в трапезную или на паперть, снимали с головы ее девичий убор, и, разделив волосы надвое, заплетали в две косы; потом, обернув ими голову, надевали кокошник, наконец, покрывали фатой и подводили к новобрачному, который, во все это время, ожидал ее на своем месте в церкви. Платье мужчин и женщин было почти одинаковое; женский пол высшего сословия и богачей распознавался нежностью сложения, но в простом сословии женщины и девушки не могли быть отличены от мужчин, по причине одинаковой с ними одежды. Десятилетние девочки и мальчики ходили в длинных рубашонках; всем им стригли одинаково волосы на голове, оставляя висячими по два локона, и девочек можно было узнать лишь по длинным волосам. Иностранцы и русская одежда Все упомянутые наряды и одежда более или менее употреблялись до конца XVII в. Иностранцы, жившие у нас по торговым делам и находившиеся на службе, должны были носить наше платье, если не хотели подвергать себя осмеянию и презрению. Впоследствии им было запрещено носить русскую одежду. Во время одного крестного хода патриарх осенял крестом народ, который, по своему обычаю, клал земные поклоны, но как находившиеся тут иностранцы, одетые по-русски, не следовали нашему обряду, то патриарх, за неуважение к святыне, прогневался на них и запретил им носить русскую одежду. Под конец царствования Алексея запрещено было (6 августа 1675 г.) стольникам, стряпчим, московским дворянам и жильцам перенимать немецкие обычаи, носить их платья, шапки и стричь волосы по-иноземному. Кто же ослушивался, тот подвергался опале, а из высших чинов переписывали в низшие. Одежда в середине XVII века В бытность в Москве английского посла Карлейля, во второй половине XVII в., одевались так же, как и прежде: в широкие и длинные платья, рукава которых ниспадали до пядей, но их подбирали в многочисленные складки с большим искусством; носили полукафтаны, длиной по икры, с большими висячими воротниками. Знатные особы одевались в кафтаны до колен, со стоящими воротниками, которые сзади были шире и выше, чем спереди; их покрывали бархатом и парчовой материей. Исподнее платье было узкое. Головы покрывали высокими колпаками с одним отверстием спереди и другим сзади; богатые носили кармазиновые и бархатные, и унизанные жемчугом; купцы делали суконные, а бедные войлочные, которые пестрели разноцветными кусочками сукна. На зиму подбивали мехами. Рубашки, составляя щегольство, вышивались шелком; воротник, нарукавники и грудь блистали золотой вышивкой и жемчугом. Носили остроконечные полусапоги с весьма высокими каблуками; подборы подбивали гвоздями. Большая часть дворянства уже тогда носила башмаки и шелковые или вязаные шерстяные чулки; крестьяне и рабочие обертывали ноги войлоком или толстым сукном; бороды отращивали длинные, а волосы на голове имели короткие. "Следует отдать справедливость, - говорит Мьеж, - что русские, не говоря о прекрасной их наружности и хорошем сложении, гораздо еще важнее в своих длинных одеждах, высоких колпаках, со своими короткими волосами и длинными бородами, нежели большая часть европейцев в их одеяниях". Платье простого народа, в отношении покроя, было то же, что у знатных, отличавшихся от них бархатами, атласами и парчой; горожане носили суконное: темно-красное, темно-зеленое и фиолетово-красное, а бедные из толстого сукна, выделываемого ими самими. На зиму подбивали платье, смотря по состоянию и важности, дорогими мехами: собольими, лисьими, горностаевыми, беличьими, заячьими и пр.; простолюдины носили овечьи полушубки. Женский наряд отличался от мужского шириной и длинными рукавами. Рукава их рубашек были довольно узкие, но от трех до четырех аршин длины, почему собирали в складки, которые покрывали сгибы пальцев. Полусапоги носили такие же, какие мужчины. Девушки заплетали волосы в две плетенки, которые ниспадали по спине; женщины подбирали их под чепец. "Надобно заметить, - продолжает Мьеж, - что женщины вообще имеют правильные черты лица и прекрасно сложены; но так преданы белилам, что едва можно их уверить, что они без румян хороши". Страсть белиться и румяниться продолжалась до наших времен. И теперь многие купеческие жены и мещанки не оставляют этой дурной привычки. В этом, однако, нельзя обвинять их одних. Очень многие из другого сословия прибегают к постыдному средству краситься и румяниться, думая привлечь воздыхателей поддельной красотой или обмануть глаза других, натираясь румянами. Следующая простонародная песня явно показывает, что для того только белятся и сурьмятся, чтобы нравиться: Ах! на что ж было, Да к чему ж было, По горам ходить, По крутым бродить! Ах! на что ж было, Да к чему ж было, Мне, младешеньке, Соловья ловить! У соловушки У младенькова, Бедной пташечки, Одна песенка. У меня младой, У меня младой: Один дряхлый муж, Один дряхлый черт. Да и тот со мной, Да и тот с младой Не в ладу живет, И не любится. Не белись мое, Не белись мое, Лицо белое, Лицо полное! Не румяньтеся, Не румяньтеся, Щеки алые, Щеки алые! Не сурьмитеся, Не сурьмитеся, Брови черные, Брови черные! Не носись мое, Не носись мое, Платье цветное, Платье цветное! Мне на что ж было, Мне к чему ж было, По горам ходить, По крутым бродить! Мне на что ж было, Мне к чему ж было, Соловья манить, Соловья ловить! У соловушки У младенькова, Одна песенка, Одна песенка. У меня младой У меня младой, Один милой друг, Мил сердешненькой. Да и он со мной, Да и он со мной, По любви живет Верно любится. Ты белись мое, Ты белись мое, Лицо белое, Лицо полное! Вы румяньтеся, Вы румяньтеся, Щеки алые, Щеки алые. Вы сурьмитеся, Вы сурьмитеся, Брови черные Соболиные! Ты носись мое, Ты носись мое, Платье цветное И нарядное! Введение иностранной одежды Иоанн III, дозволив полезным иностранцам селиться в Москве, покровительствовал им и не препятствовал введению иноземных обычаев. Внук его, Иоанн Грозный, имел намерение ввести немецкие обычаи и законы. Борис Годунов не запрещал перенимать немецкие обычаи, замышляя совершить преобразования, но преждевременная смерть прекратила его предначертания. Первый самозванец уже презирал наши обычаи и вводил польско-немецкие. Цари Михаил и Алексей постепенно вводили науки, не воспрещали иноземцам жить по своему обычаю, а русским заимствовать от них не только просвещение, но образ жизни и одежды. Напрасно думают, что Петр Великий первый начал вводить иностранное, и что он первый ввел науки: до него уже были посеяны начатки, ему оставалось докончить важное дело преобразования. При царе Феодоре Алексеевиче уже запрещалось носить драгоценные платья, шитые на татарский покрой, а повелевалось ходить в польском или древнем русском. Боярин Никита Иванович Романов давно носил польские и французские одежды, но только у себя в деревне. В конце XVII в. всем повелевалось (1699 г.), исключая земледельцев и духовенство, носить венгерское платье; потом было предписано (в начале XVIII в.), чтобы мужской и женский пол носили определенное для них платье. Мужчинам определялось: верхнее саксонское, камзолы и исподнее платье; сапоги и башмаки немецкие. Тогда у нас появились польские шубы - без отложного воротника, петлиц и пуговиц; они шились с просторными рукавами и меховой опушкой; вверху застегивались запонкой. Точно такие носят и поныне. Предоставлялось на выбор носить зимой кафтаны саксонские или французские, но летом одно французское. Всем женщинам, без исключения, предписывалось носить: кунтуши, юбки, немецкие башмаки и немецкие шапки (шляпки). Черкесские кафтаны, русское платье и вообще все русское: тулупы, штаны, сапоги, башмаки носить строго запрещалось; даже не ездить на русских седлах, не делать и не торговать ими. На ослушников налагалось денежное взыскание: с пешего по 50 алтын и 2 деньги, с конного 2 рубля. Портных, башмачников и седельщиков велено подвергать жестокому наказанию за изготовление старинных одежд и вещей. Гражданская, военная и простонародная одежда С основания нашего государства до конца XVII в. все носили единообразное платье: и мирные граждане, и воины. С учреждением регулярной армии Петром I в начале XVIII в., одежда гражданская совершенно отделилась от военной, и с этих пор наша старинная одежда не только стала изменяться, но терять прежнюю свою важность и величавость, блеск и роскошь, хотя она еще находила приверженцев старины, однако уже была оставлена при дворе, потом дворянами, и, наконец, даже стала быть пренебрегаема. Иноземные обычаи и одежды совсем вытеснили ее. Одежду нашу можно безошибочно разделить: 1) на гражданскую, называемую в простом народе штатской, 2) военную и 3) простонародную. Первая не имеет и тени русской: в ней смесь иностранных мод. Вторая употребляется в полках, военно-учебных заведениях, между светскими, инженерами, при разных военных учреждениях, между служащими по военным ведомствам и теми, которым присвоена военная форма. Третья сохранилась в простом народе, и хотя она претерпела значительные изменения, однако все еще сохраняет наружность русской одежды. Нельзя не заметить, что очень многие между купеческим и мещанским сословием, даже между зажиточными простолюдинами, уже бросают свое народное платье. Что будет через сто лет? Введение нового С постепенным распространением иностранной одежды мужчины стали носить галстуки и манжеты, а женщины кофты, корсеты, шнуровки, локоны, гребенки, башмаки с пряжками, перчатки, кружева, платья длинные и широкие: на фижмах, робронах и со шлейфами. На белые лица наклеивали черные атласные мушки, затягивались крепко в корсеты, надевали предлинные платья: фуро и полонезы, которые шились с косыми полами. Женские наряды изготовлялись из крепкого гродентура, тафты, штофа, блестящего атласа и пушистого бархата. Голову убирали огромными шиньонами со шпильками и булавками разной величины и вида. Булавки были топазовые, яхонтовые, жемчужные и бриллиантовые; в виде звездочек, роз, незабудочек, мух и т. п. Пальцы унизывались кольцами и перстнями; без перчаток и веера ни одна дама не смела появиться в гостиную; лица румянили почти все без исключения. Входя в комнату и держа в правой руке надушенный платок, делали реверансы и книксены очень почтительно, - присев всем туловищем на колена, - а мужчины, шаркая и размахивая платком со всевозможной осторожностью, раскланивались и потом подходили целовать ручку. На рождественские святки и в пасху им позволялось целовать дам в губы. Женские башмаки шились с высокими каблуками и на рипах. Мужчины щеголяли во французских кафтанах с медными, стальными и стразовыми пуговицами; жилеты носили глазетовые и шелковые, с кружевными манжетами; нарукавные манжеты были такие длинные, что закрывали пальцы; голову покрывали треугольной шляпой, башмаки были тупоносые с большими серебряными пряжками, а сапоги по икры, лощеные ваксой, с шелковыми кисточками и рипами; в руках носили бамбуковые трости с костяными или металлическими набалдашниками. Такой наряд употреблялся, с небольшими изменениями, до конца XVIII в., но в царствование императрицы Елизаветы появились пукли и тупеи с длинными косами, вкладываемыми в кошелек с большим бантом; голову осыпали душистой и самой лучшей пудрой. Во время Суворова наше войско носило косы и пукли, и поэтому он сказал однажды: пукля не пуля, коса не тесак. Екатерина II, по открыли наместничеств, назначила для гражданских чиновников и дворянства губернские мундиры. При императрице Анне стали пудриться и делать прическу, примазывая волосы розовым маслом, или помадились и прыскались духами, - все это получали из Германии и Франции. Благовонное мыло, зубные порошки и изысканные румяна, не выходившие тогда из употребления, были распространяемы иностранными торговцами. Парики, круглые шляпы и фуражки заменили старинные колпаки и меховые шапки. Широкие и длинные шинели, долгополые сюртуки, длинные жилеты со светлыми пуговицами, манишки с манжетами, трости толстые камышовые с дорогими набалдашниками, часы карманные, которые носили по двое, с длинными золотыми цепочками и печатями из дорогих камней составляли щегольской убор мужчин; но время все это так изменило впоследствии, что ныне только вспоминают и хвалят старину. Мы теперь по одежде совершенно ничем не отличаемся от иностранцев, и нигде нет такой роскоши на платья, как у нас. Для уборов и нарядов ничего не жалеют; охотнее согласятся голодать, чем отказать прихотям моды, особенно женский пол, который решительно поглощает состояние своих мужей. Изменение платья не простиралось на духовенство и простой народ. Первое носило и теперь носит греческую одежду: длинные рясы с широкими рукавами, посох в руке и черную круглую шляпу с широкими полями. Народ остался верным старинным армякам, кафтанам, только заменил колпаки круглыми низенькими шляпами с короткими полями и круглыми шапками, подбиваемыми теплой подкладкой. Оба эти сословия продолжали носить бороды. До сих пор купцы, хотя уже многие из них стригут бороды и носят иностранные платья, величаются окладистой бородой и усами. Стрижка бород и усов При введении иноземных обычаев многие стали брить бороды. Еще во время владычества татар некоторые брили из подражания им, и это продолжалось почти до Иоанна III. Однако никому не воспрещалось носить их. Псковитяне, по свидетельству Герберштейна, стригли волосы, и тем отличались от прочих русских. Великий князь Василий, желая казаться молодым для своей супруги Елены, обстриг свою бороду, и во время одного обеда, данного им для цесарских послов, он, подозвав к себе барона Герберштейна, спросил у него: бреет ли он бороду? "Брею", - отвечал посол. - "Это по-нашему", - сказал великий князь, улыбнувшись с самодовольством. Стоглавом воспрещалось брить бороды, подстригать усы и носить иноземные одежды. Царь Борис Годунов, вводя чужеземные одежды, приказал, между прочим, брить бороды. Поборники старины упрекали его в порче нравственности, ставили ему в вину сами смуты; однако благоразумные люди стриглись и моложавились. Преждевременная кончина его была причиной, что не исполнилось его намерение истребить некоторые старинные странные обычаи. Петр I почел за нужное изменить застарелые понятия о платьях и бороде; он начал с себя. Его пример должен был произвести перемену между знатными и всеми гражданами, однако почти все упорствовали. Это побудило его издать указ (1699 г.) о повсеместном стрижении бород, исключая духовенство. Упорство снова оказалось между многими столь сильное, что государь оставил принуждение, потому что оно произвело разные расколы, а недовольные его нововведениями волновали умы; но по прошествии шести лет он повелел новым указом (25 июля 1705 г.) брить бороды и усы; не желающих же брить обложил пошлиной. С царедворцев, дворцовых, городских жителей, служащих и приказных велено взыскивать ежегодно по 60 рублей; с гостей и гостиной сотни первой статьи по 100 рублей; средней и меньшей статьи, торговых и посадских по 60 рублей; с посадских, боярских людей, ямщиков, извозчиков, кроме духовенства, по 50 рублей, и всем им выдавать из приказа медные знаки вместо квитанций, которые должны были носить на шее. С крестьян же велено взимать пошлины по две деньги всякий раз, как только они отправятся в город и за город по своим делам, и без этих знаков не пропускать их. Собирание пошлины с бород и усов отмечалось на медном кружке величиной с обыкновенную медную копейку и с надписью: деньги взяты; под этими словами висел нос с губами, длинными усами и бородой; на другой стороне изображалась кружка и государственный герб, с означением под ним года. Следует заметить, что усы составляли отличительную черту жителей Малороссии и всех казаков. Малороссияне и казаки малороссийские не носили бород, но зато отличались длинными усами. Донские и волжские казаки до того гордились ими, что отращивать самые большие усы мог только их атаман, и в песнях он прославлялся усищем. Собирались усы на царев кабак, А садилися молодцы во единой круг. Большой усище и всем атаман, Сам говорит, сам усом шевелит: А братцы усы, удалые молодцы! А и лето проходит, зима настает, А и надо чем усам голову кормить, На полатях спать и нам сытым быть. Ах! нутеж-ко усы, за свои промыслы! Впоследствии, кто носил большие усы, тот в общем мнении был храбрый человек. Ежели о ком говорили: "Вот усатый", - то это значило: "Вот храбрец!" В старинные годы борода у испанцев занимала почетное место, как в прежние годы у наших предков, длинная, окладистая и черно-лоснящаяся борода, и на нее смотрели с особым уважением. Если говорили: "Он с длинной бородой", то под этим разумели, - он умный человек. Испанцы говорили: "Es hombre de batba", - вот бородатый муж, - это значило: вот умный! В середине XVIII в. усы обозначали мужество и удальство военных, а ныне щегольство. Носили ли в самой глубокой древности бороды и усы? Все народы не только носили, но отпускали предлинные бороды и усы. Языческие боги изображались с бородами и усами; философы, мудрецы, государи и весь народ, просвещенный и непросвещенный, носили бороды и усы. Александр Македонский повелел всем своим воинам перед Арабельским сражением (552 г. до Р. X.) остричься, чтобы во время сражения не хватали друг друга за бороды. Персидские цари переплетали бороду золотыми нитками; французские короли, перевязав ее золотом, застегивали. Испанцы долго смотрели на бороду с почтением, приписывая ей особое достоинство мужества и ума, и выражались об умном человеке: "Вот бородатый муж". Усы же у них означали символ свободы и братства. Происхождение этого значения следующее: когда мавры завоевали Испанию в середине VII в., тогда христиане так походили на них по однообразному ношению платья и волос, что трудно было отличить магометан от католиков. Надо было придумать какой-нибудь знак, по которому христиане могли бы узнавать и немедленно подавать друг другу помощь, поэтому начали отпускать под носом горизонтальную линию волос, а под нижней губой перпендикулярный клочок волос. По этому самому усы стали символом свободы и братства, и этот знак вскоре усвоили другие народы в том же значении; но ныне, как мы уже сказали, они выражают отличительный знак военнослужащих. Все азиатские народы чрезмерно любят бороды и усы, и можно сказать, что древний бородато-усатый мир уже не противен новому европейскому. ОБРАЗ ЖИЗНИ Похвальные свойства славян Племя славян издревле отличалось почитанием старших. Главой семейства и его начальником был отец; все прочие: жена, дети, родственники и слуги повиновались ему беспрекословно. Славяне, добрые сердцем, мужественные, гостеприимные, были восхваляемы самими врагами, всегда находившими у них приют. Отказ гостю-неприятелю в защите в своем доме или в хлебе-соли осуждалось самими соотечественниками. Обиженный в их земле иноземец или заблудившийся путник был отмщаем соседями. Русские славяне были кроткие и тихие, их стыдливость украшала брачную жизнь, спокойствие и целомудрие господствовали в домах семейных. Мужья ценили супружескую верность, жены повиновались им раболепно. Мать, воспитывая детей, вселяла в них любовь к отечеству, и часто народная любовь превращалась в неумолимую месть врагам. Дети, следуя древнему обычаю уважать старших, славились особым почтением к родителям и заботились об успокоении их на старости лет. Наши предки были трезвые и умеренные, довольствуясь тем, что производила природа; наслаждались долговечностью, были крепкие и веселые, любили пляски, музыку, хороводы и песни; не знали никаких заразных болезней, переносили холод и зной в равной степени; легкие одежды простого сословия, будучи единообразными, в чем поныне служит живым примером наш народ, носились без украшений: они искали прочности и теплоты в одеждах. Неутомимые в трудах и привязанные к земледелию, они были вознаграждаемы собиранием обильной жатвы, молока и шкур, которые в домашней жизни служили покровом от непогоды. Доброта сердца, обнаруживавшаяся повсеместным гостеприимством, была отличительной чертой наших предков, и самое отдаленное потомство не изменило их умилительных чувств хлебосольства. Хлебосольство Доныне между поселянами, живущими в отдалении от столиц и больших городов, существует обычай, чтобы проезжего или прохожего пригласить к себе в дом, накормить и успокоить его по возможности. Хозяин и хозяйка встречают и провожают такого гостя с радостным лицом, поклонами и приветствием; подают на стол, что имеют, и не берут никакой с него платы, думая, что брать с прохожего деньги за хлеб-соль есть великий грех. В Малороссии преимущественно господствует это добродушие. Там считают еще за великую обиду, если приглашенный на хлеб-соль путник откажется посетить дом. Хлеб, говорят малороссияне, есть дар Божий; не принять его, значит, прогневить Бога. Почти во всей России еще владычествует гостеприимство, особенно между простым сословием и помещиками, которые ничего не щадят для угощения званых и незваных гостей, и хозяева были бы обижены, если бы их гости мало пили и ели. Таковых обыкновенно просят неотступно, и часто заставляют пить и есть против сил. Сначала просит хозяин, потом хозяйка. Если пирует у них какой-нибудь почетный гость, то употребляют все возможности, чтобы потчевать его беспрерывно, - и это сплошь ведется между поселянами, мещанами и купцами, и к чести помещиков, еще сохранилась между ними эта прекрасная прадедовская черта. Когда почетный гость уже не в состоянии не только есть, но и пить, тогда хозяин со своей женой и детьми становится перед ним на колени и умоляет его: "Еще хоть немножко! Чего-нибудь!" И дотоле все стоят на коленях и кланяются ему в ноги, пока упросят. Набожность В древние времена вставали до восхода солнца, молились тотчас Богу, испрашивая Его святой помощи на все добрые дела, и, не помолясь, никакого не начинали дела. Отправлялись ли в дорогу, строили ли дом, засевали ли поле, - ходили прежде в церковь помолиться. В опасных же предприятиях исповедовались и причащались. Выступая в поход или осаждая город, все воины исповедовались и принимали святые тайны, и тогда они шли бесстрашно на смерть. Сражаясь за отечество, охотно умирали мучениками, будучи убеждены, что их души примут ангелы и отнесут в царство вечного блаженства. Такое действие веры укрепляло наш народ среди величайших его невзгод. Эти похвальные свойства благочестия не истребились: они и поныне украшают простолюдинов, и поныне наши воины с чистой молитвой отправляются на доблести геройские. Перед выступлением в поход никакой полк не двинется вперед, не отслужив молебна и не будучи окроплен освященной водой. Садился ли кто за стол или вставал из-за него, осенял свое чело крестным знамением. Спать ложились после солнечного захода, от того были крепкие и жили по столетию. Здоровая пища, скажут многие, весьма много содействовала их долгоденствию. Правда, но не более ли правильная жизнь? Могут ли быть те здоровыми, которые превращают ночь в день, а день в ночь? Посмотрите на столичную жизнь, и вы убедитесь. Едва расцветшие девицы уже чахлые и бесцветные, а усыпляемые роскошью дамы отживают в 50 лет свой век: они становятся дряхлыми и безжизненными. Сами мужчины, изнуряемые светскостью, сохнут, и в 40 лет старики. Владимир Мономах прекрасно изобразил в своем Поучении набожные свойства, которые руководили им всю жизнь, и желал, чтобы все подражали примеру благочестивых мужей. Это доказывает, что в его время было общей принадлежностью отличаться христианским благочестием. Слезы у него текли из глаз, когда он молился Вседержителю за отечество, и народ, ему любезный. Мономах был еще редкий сын: он никогда и ни в чем не ослушался своего отца. "Приближаясь ко гробу, - пишет он, - благодарю Всевышнего за умножение дней моих! Кто будет читать это писание, наблюдайте в нем правила. Когда же сердце ваше не одобрит их, не осуждайте моего намерения, но скажите: старец уже ослабел разумом. О дети мои! хвалите Бога и любите человечество. Ни пост, ни уединенье, ни монашество не спасут вас, но благодеяния. Не забывайте бедных, кормите их и мыслите, что всякое достояние есть Божие. Не скрывайте богатства в недрах земли: это противно христианству. Не призывайте всуе имени Бога; утвердив же клятву целованием, не нарушайте. Не оставляйте больных, не имейте гордости ни в уме, ни в сердце, и думайте: мы тленны, ныне живы а завтра в гробе. Бойтесь всякой лжи, пьянства, любострастия; чтите старых людей, как отцов; любите юных, как братьев. В хозяйстве сами прилежно смотрите за всем, да гости не осудят ни дому, ни обеда вашего. Всего более чтите гостя, и знаменитого и простого, и купца и посла; если не можете одарить его, то удовольствуйте брашном и питием: ибо гости распускают в чужих землях и добрую и худую славу. Приветствуйте всякого человека, когда идете мимо. Любите жен своих, но не давайте им власти над собою. Все хорошее помните; чего не знаете, тому учитесь. Отец мой, сидя дома, говорил пятью языками: за это хвалят нас чужестранцы. Леность есть мать пороков: берегитесь ее. Вместо суетных мыслей, читайте молитву, хотя самую краткую, но лучшую: Господи помилуй! Не засыпайте никогда без земного поклона. Когда чувствуете себя нездоровыми, - поклонитесь в землю три раза. Да не застанет вас солнце на ложе! Идите рано в церковь воздать Богу хвалу утреннюю: так делал мой отец; так делали все добрые мужи. Когда озаряло их солнце, они славили Господа с радостью: просветил еси, очи мои, Христе Боже! и дал ми сей свет твой красный". Мелеций, писатель XVI в., говорит, что все спешили во храм прежде помолиться Богу, а потом принимались за работу. Никто не садился за стол, не совершив молитвы, и никто не вставал из-за обеда, не принеся благодарения Богу. Лжедмитрий не думал следовать нашим древним обычаям, и, желая быть во всем ляхом и немцем, он не хотел креститься перед иконами, не велел благословлять царской трапезы, садился за обед не с молитвой, а с музыкой, за что народ сначала осуждал его, но, не видя в нем исправления, восстал против него. Праздники справляли в старину, как и ныне, с благоговейными обрядами, потому что русские всегда отличались при встрече священных дней истинной набожностью, умилительными обычаями, простосердечной, нелицемерной и братской радостью. Во время празднеств все забывали свою вражду и составляли одно общество. Для лучшего объяснения о встрече празднества, приводим для образца Рождество Христово. Накануне Рождества Христова государь выходил утром в столовую избу или золотую палату к царским часам, в сопровождении бояр, окольничих, думных, ближних, приказных, стольников и стряпчих. Во время службы благовещенский дьякон кликал многолетие государю и всему царскому семейству. По отходе часов протопоп благовещенский, царский духовник, здравствовал государю (поздравлял). Потом царь принимал поздравления от бояр: старший из них подходил к нему и от лица всех говорил титло (речь). Вечером в тот же день приходили к государю славить соборные протопопы и попы; певчие дьяки и подьяки царские, патриаршие, митрополичьи и других духовных властей. Государь принимал всех их в столовой избе или передней палате, и жаловал им по ковшу белого и красного меда. Отславив у государя, они ходили славить к царице и патриарху. Кроме того, государевы певчие дьяки пользовались, в течение всего праздника, тем преимуществом, что они имели право славить у всех дворовых и служилых людей. Когда некоторые из них не пустили к себе этих певчих (в 1677 г.), тогда велено сказать им от имени Государя: что они то учинили дуростью своею не гораздо, и такого бесстрашия никогда не бывало. За это бесстрашие дьяки, в свою очередь, лишились, по указу царя, всяких светлых и даже темных доходов, т. е. поминок и взяток, соединенных со службой в приказе. В праздник Рождества Христова, после заутрени во втором часу дня, патриарх в предшествии соборных ключарей, несших крест на мисе и св. воду, и в сопровождении митрополитов, епископов, архимандритов и игуменов, приходил к государю в золотую палату славить Христа и здравствовать государя с праздником. Потом патриарх и власти ходили славить к царице и ко всему царскому семейству. По совершении славления, государь торжественно выходил в Успенский собор к обедне. Всем сановникам, приезжавшим ко двору, указано было (19 декабря 1680 г.) являться в золотых ферезях, потому можно вообразить себе, каким блеском сопровождался царский выход. Праздничный стол у государя был в столовой избе или золотой палате, и начинался обыкновенно в последнем часу дня (в сумерки). У стола были по приглашению: патриарх, власти духовные, несколько бояр и окольничих; но чтобы звать к себе хлеба есть, то государь посылал к патриарху окольничего, а к властям и боярам дьяков. Иногда сам государь приглашал их в соборе после обедни. Приглашение к царскому столу бояр и окольничих основывалось на их родословном старшинстве, а иногда на их родстве с государем. Люди неродословные приглашались или по особенному к ним благоволению государя, или когда он хотел наградить их за службу: обыкновенно все награды объявлялись тогда после царского стола. К столу выходил государь всегда в предшествии стряпчего, который нес царский скипетр. Если по какому-либо случаю не готовился стол для патриарха, духовных властей и бояр, то посылали к патриарху целый обед под надзором ближнего человека или окольничего. После стола дарили патриарха кубком, камкой и другими предметами. Митрополиту Дионисию было подарено (26 декабря 1584 г.) государева жалованья 10 аршин камки венедицкой багровой, цена по 10 алтын аршин итого шесть рублей, и кубок индийского ореха (кокоса), окованный серебром, но вместо кубка было выдано ему девять рублей. Точно так подарили патриархов, из них самые богатые дары получал один Никон. В числе первых подарков всегда был кубок из индийского ореха, окованный серебром. Из рук митрополита и патриарха он переходил снова в царскую казну, из которой выдавали за него неизменные девять рублей. От царского стола посылались еще подарки боярам, думным и ближним людям. Если подарок не доходил по назначению, то этим наносилось оскорбление тому лицу, которому было послано. Кравчий князь П. С. Урусов разослал однажды боярам, окольничим, думным дворянам, думным дьякам и ближним людям по две подачи с кубка, т. е. с винами, и сверх того отдельно боярам корки (род пирожного). В день Рождества Христова (как и в другие большие праздники), цари не садились за стол, не накормив прежде тюремных сидельцев. Так, в 1663 г. было кормлено на большом тюремном дворе 964 тюремных сидельца. Независимо от всех церемоний, происходивших в царских палатах, приносилась дань обычаям того времени в отделении дворца цариц. Окруженная дворовыми боярынями, она принимала в своей золотой палате духовенство, приходившее к ней славить Христа, и приезжих боярынь, которые являлись к ней с поздравлениями и по особому приглашению обедали за ее столом. Каждая приезжая боярыня подносила царице и царевне по тридцати перепечей. Царице Марье Ильиничне и царевнам поднесли 14 приезжих боярынь (в 1663 г.) 426 перепечей. После обедни царица посылала патриарху от себя и каждой царевны по 5 перепечей. Зная, что проклятие совершается, наши предки верили, что благословение и доброе слово сбываются. Всякий человек, встретившийся со знакомым, или проходивший мимо незнакомого, но чем-нибудь отличаемого, приветствовал его снятием своей шапки и наклоном головы. Это делается поныне в отдаленных местах. Как прежде соблюдались, так и ныне соблюдают усладительные обряды набожности и чистосердечия. Посторонний человек, вошедший в избу или в пышные палаты, обращал впервые свои глаза на икону и молился; потом кланялся и приветствовал: будьте здоровы или здравствуйте. Когда посторонний входил во время обеда, тогда он, помолясь Богу, говорил: хлеб-соль, хозяин отвечал: добро пожаловать хлеба-соли кушать; проходивший мимо работающего говорил: Бог в помощь! Тот отвечал: спасибо, выражая этим: спаси тебя Бог за доброе твое желание. При провожании кого-либо в дорогу говорили: счастливый путь; при встрече со знакомым: здорово, брат, или здравствуй, брат, желая ему, чтобы он был здоров. Расставаясь друг с другом говорили: прощай или прости, брат, т. е. в чем я тебя оскорбил или какое я тебе сделал неудовольствие, забудь ныне все и не вспоминай лихом даже заочно; не кляни, но благослови. Проходя мимо церкви или увидя издали крест, всякий снимал шапку и молился. Ныне так делают только купцы, мещане и простолюдины. Многие при звуке колокола вечернего, или во время благовеста, делают крестное знамение. Другие, когда зевают, осеняют свой рот крестным знаком не менее трех раз, - над этим простодушным обрядом издеваются некоторые. Когда кто чихнет, тогда считают невежеством, если не пожелают исполнения желания или не скажут: на здоровье, мое почтение, или: встать и поклониться. Иные думают, кто чихнет при разговоре, тот подтверждает истину сказанного. Другие замечают еще: чихнуть в воскресенье, значит, быть в гостях; в понедельник, - будет прибыль в этот день; во вторник, - будут ходить за долгами; в среду, - будут хвалить; в четверг, - рассердит кто-нибудь; в пятницу, - придут письма или будет неожиданная встреча; в субботу, - ждать вестей о покойнике. Есть на свете люди, для которых обычаи, освященные временем, кажутся невежеством. Отзывы иностранцев о свойстве русских Наши свойства казались наблюдателям худыми и добрыми, а обычаи любопытными и странными. Контарини пишет, что московитяне толпятся с утра до обеда на площадях и рынках: глазеют и шумят, а день заканчивают в медовых домах. Герберштейн говорит с удивлением, что он видел работающих в будние дни, что им запрещалось тогда пить, что одни иноземные воины, служившие за деньги, имели право быть невоздержными в употреблении хмельных напитков, для чего слобода за рекой Москвой, где они жили, называлась наливайкой, от слова наливать. Великий князь Василий, опасаясь худого примера от иностранцев и дурных от них последствий, запрещал русским жить вместе с ними. У всякой рогатки на улице стояли часовые; никто не смел ходить ночью без надобности и фонаря. Тишина царствовала в городе. Русские не злы, не сварливы, но москвичи склонны к обманам. Славили честность новгородцев и псковитян. Пословица: товар лицом продать оправдывала тогдашние времена. Произнесенные слова: да будет мне стыдно, - заменяли клятву. Имя Божие не смели призывать напрасно, боясь Его праведного гнева. Клялись перед св. Крестом и Евангелием, но с трепетом, зная, что за нарушение клятвы душа погаснет, как свеча. Не божились по произволу, зная заповедь: не произноси напрасно имени Господа Бога Твоего! Эти похвальные свойства изменились от татарского угнетения, почему неудивительно, если иностранцы осуждали наших предков прямодушных, клявшихся и в язычестве: да будем золоты, яко золото, и да будем иссечены своим оружием, не дерзая призывать в свидетели даже своего идола Перуна. Флетчер укоряет тогдашние нравы. "Московитяне не верят чужим словам, - говорит он, - ибо никто не верит их слову. Воровство и грабеж, весьма частые от множества бродяг и нищих, которые, требуя неотступно милостыни, говорят: дай мне, или убей меня! Днем просят, ночью воруют, а вечером нельзя выходить из дома". Несмотря на это, он сознается, что искренняя набожность царствует между русскими. Петрей говорит, что русские крепкие, сильные и не страдают никакими зловредными болезнями; но московитяне лукавые и обманчивые. Меч пишет, что русские одарены сметливостью, изобретательностью и остротой ума. Корб, восхваляя добродушие, говорит: "Достойно удивления, что в Московии никогда не было восстания". Капитан Шлейссинг, бывший несколько лет на службе царей Алексея, Феодора, Иоанна, Петра I и правительницы Софьи, отзывается с особенной похвалой о верности русских: "Я никогда не слыхал и никогда не читал, - пишет он, - чтобы русские восставали когда-нибудь против своих государей, разве только против самозванцев". Иностранцы с удивлением описывают еще строгость постов наших предков и говорят все единодушно, что в самых отчаянных болезнях они не решались употреблять мясного; что все посты встречали с набожными чувствами, ознаменовывали их добрыми делами, чистосердечным раскаянием и братским угощением. Занятия женского пола Женский пол в семейном быту всегда был кроток и послушен. Муж обрабатывал землю, плотничал и строил; жена пряла, ткала, шила, и каждое семейство подчинялось старшему в доме, который разделял между ними работы и занятия. У нас женщины сами шили для себя одежды и отличались искусным вышиваньем разными шелками, серебром и золотом. Знатные боярыни и девицы преимущественно занимались этой работой и щеголяли ею. Анна, супруга великого князя Рюрика II, живя в монастыре св. Андрея в Киеве (в конце XII в.), обучала детей шить золотом и серебром. Введение вышивания золотом приписывают фригийцам. Во время Моисея {за 1500 лет до Р. X.) отличались египтяне шитьем по золоту и тканием разноцветных материй; женщины сидонские славились вышиваньем. Греки знали оба эти искусства еще до Троянской войны. Елена, по описанию Гомера, прекрасно изобразила на большой ткани кровопролитные битвы греков и троянцев; Андромаха вышила разными цветами несчастную смерть Гектора. Многие из наших боярынь славились искусством вышивания. Жена Волынского, сберегателя Посольского приказа, славилась вышиванием. Удовольствие в пении Пение составляло особое удовольствие наших предков, как и поныне между народом. Песни свадебные, хороводные, святочные, плясовые и церковные стихи услаждали их во всякое время. Правильность пения образовалась не ранее, как около середины XI в., когда выехали к нам греческие певцы в великое княжение Ярослава. Они первые научили русских демественному пению на восемь голосов, чтобы и слух молящихся находил не одно удовольствие, но услаждение. Княжна Янка или Анна, как называет Татищев, дочь великого князя Всеволода, будучи монахиней в монастыре св. Андрея в Киеве, учила молодых девиц грамоте, пению и шитью. Весьма справедливое замечание одного иностранца, что для россиянок XVII в. главнейшее увеселение состояло в пении, которым они прогоняли свою скуку, ибо тогда женский пол, проводя всю свою жизнь в затворничестве, не мог участвовать в собраниях с мужчинами. Одна забава считалась им позволенной, - качели, однако и ее осуждали невежи и суеверы, называя дьявольской сетью. Музыкой женский пол не занимался. Уединенная жизнь Женщины и девушки, будучи совершенными затворницами, не смели показываться чужим людям, даже не ходили в церковь с открытым лицом. Ни старики, ни родственники, ни братья не могли их видеть без особого позволения отца семейства или мужа, ибо, по тогдашнему мнению, те женщины были нечестные, которые сами показывались, а особенно когда не сиживали дома. В праздники и в летнее время мужья бывали к ним снисходительнее. Жены и молодые девушки выходили гулять на луг. Там пели и качались на качелях, а матери между тем гадали дочерям в фортунку. Если женам и дочерям позволяли навещать родственников или проезживаться, то не иначе как под покрывалами или в закрытых возках. Сами царицы подвергались такому же порядку. Когда супруга царя Алексея была нездорова и к ней пригласили врача, тогда ему дозволили ощупать ее пульс через тонкое тканье, которым была покрыта ее рука. От сидячей жизни наш женский пол страдал тогда многочисленными болезнями. А ныне еще жалуются на сидячую жизнь! Постель Нега, принадлежность женского пола, усыпляла его на мягком и теплом ложе. Перины и пуховые подушки, употреблявшиеся издревле, составляли роскошь знатных боярынь и великих княгинь. Постели их застилались шерстяными, шелковыми или льняными одеялами; покрывала вышивались золотом и серебром и украшали богатую постель; кровати были подвижные, ставились к стене под пышным занавесом, называвшимся пологом. У небогатых и бедных делались, вместо кроватей, примосты, укрепляемые досками на подставах между двумя стенами. Поныне простой народ спит на примостах и на печи. Полати делались из досок, повыше примостов, в уровень с печью. Часто спали не раздеваясь даже на самих печах. Супружеская верность Иностранные летописцы хвалят непорочность и верность россиянок. Агнеса, супруга императора германского Генриха IV, дочь великого князя Всеволода, была однажды подвергнута им испытанию в верности; для этого он велел одному из своих баронов, влюбившихся в нее, искать ее любви. Она презирала его страстные изъяснения, но, выведенная из терпения, назначила ему место и время для тайного с ней свидания, но вместо барона явился ночью сам император, который был встречен переодетыми в женское платье слугами. Они, исполняя приказание императрицы, поступили с ним, как с оскорбителем ее чести. Узнав же в мнимом бароне своего мужа, Агнеса сказала ему: "Для чего ж ты шел к жене под видом обольстителя?" Раздраженный Генрих казнил барона, а целомудренную Агнесу поносил грубыми и дерзкими словами. Россиянки всегда славились непорочностью в семействе и служили удивлением для иноземцев. Скромность и невинность составляли неразлучную добродетель жен: этим гордились мужья и дорожили самые знатные люди. Однако, были примеры неверности, но эти примеры не могут быть доказательством безнравственности, в особенности прекрасного нашего пола. Первый разнес невыгодную молву барон Герберштейн. Не принимая и не веря его замечаниям, мы можем согласиться с ним в том только, что мужья, занятые службой, редко бывали дома, и что само супружество зависело от воли родителей. Не жених выбирал себе невесту, но отец, и он назначал ее для своего сына. Когда жених домогался видеть свою невесту, тогда родители отвечали ему: спроси о ней у добрых людей. По наступлении только дня свадьбы засватанные видели друг друга перед венцом. Доказательство любви через побои "Мужья весьма любят своих жен, - говорит барон Герберштейн, - но без частых побоев мужа каждая жена сомневается в его любви. Один немец, женатый на русской, рассказывал ему, что жена часто докучала ему своими замечаниями, что будто бы он не любит ее и постоянно спрашивала: "Отчего ты не любишь меня?" - "Напротив, я тебя очень люблю", - отвечал он ей. - "Не верю, докажи". - "Какого же ты хочешь от меня доказательства?" - "Ты никогда не бил меня". Тогда муж исполнил ее желание и, по его словам, чересчур". Обыкновение бить жен позаимствовано от татар, и это может быть объяснено только грубостью тогдашних времен. Любовь через побои существовала еще лет пятьдесят тому назад, как рассказывали мне. В одной песне женщина, выражая чувствования своей любви, напоминает нам на старый обычай доказывать любовь хворостиной и кнутом: Мимо пройдет, да не взглянет, Как морозом подерет! Ай люли, ай люли, Нигде места не найду! Вдоль спины перепояшет, Хворостиной аль кнутом, Ай люли, ай люли, Нигде места не найду! Мне то за честь и не больно, Хоть малиной не корми! Ай люли, ай люли, Нигде места не найду! Еще в другой песне: Ах, что это за муж, Молоду жену не бьет! Бей жену к обеду, К ужину снова, да опять, Чтобы щи были горячи, Каша масляная. Обращение в общежитии Каждый народ имеет свой особый дух и такие качества, которые только ему одному свойственны. Женский пол отличается во всем свете чувствительностью и нежностью сердца, но при этом он обнаруживает свои наклонности. Немки хорошие хозяйки, голландки постоянные, англичанки верные, испанки пламенные, португалки страстные, швейцарки патриотки, француженки любезные, итальянки ревнивые, польки увлекательные собеседницы, а русские нежные матери. Мужчины же в своих страстях так изменились, что все они более или менее на один лад непостоянные, но этот недостаток они вознаграждают твердостью воли, глубокомыслием и проницательностью. Дворяне и богатые были спесивые к бедным, но между собой гостеприимны и вежливы. Гостя встречали с объятиями и просили садиться, но гость, войдя в комнату, искал глазами Св. икон, подходил к ним, крестился и клал сначала три земных поклона, произнося вслух несколько раз: Господи помилуй, Господи помилуй! Потом обращался к хозяину с приветствием: дай Господи тебе здоровья. Подавши друг другу руку, они целовались, кланялись по несколько раз, и чем ниже, тем считалось почтительнее; переставали кланяться и снова кланялись, наконец, садились и беседовали. Гость садился лицом к Св. образам. Тут его потчевали медом, пивом, вишневкой, а дорогих гостей греческими винами и мальвазией. По окончании разговоров гость, взяв свою шапку, подходил к образам, крестился, делал те же поклоны и прощался с хозяином, желая ему быть здоровым. Хозяин отвечал ему взаимным желанием и провожал его без шапки до крыльца; любимого провожал до самых ворот, а почетного еще далее, за несколько шагов от ворот. Путешественник Ле-Брен, будучи представлен князем Меншиковым государыне Екатерине в селе Измайлове, говорит, что после нескольких разговоров князя с царицей она велела наполнить чашу водкой и подала из своих рук князю, который, выпив, передал одной из фрейлин. Эта фрейлина вновь наполнила чашу, а государыня подала Ле-Брену. После подавали пить вино и, наконец, пиво, но князь и он, отведав немного пива, отдали фрейлине, ибо пить пиво считалось неприличием. Русские не любили придираться к словам, в обхождении были весьма просты, и всякому говорили ты. Если разговаривали о чем-нибудь сомнительном или слышали говорящих несправедливо, то вместо учтивых выражений: это ваше мнение, извините, отвечали прямо: ты врешь. Так говорил и слуга своему господину. Сам царь Иоанн IV не сердился за это, но эта простота в обхождении стала уже изменяться в конце XVI в. Самый почтенный и знатный боярин не обижался, если поселянин называл его ты. Великих князей и государей величали ты; так называл мужик своего барина, а дети своих родителей. Поныне еще называют ты; но, к сожалению, эта простота нравов исчезает. Греки, римляне и все народы древнего и нового мира говорили ты из особого уважения, а не вы. В слове ты выражается почтение к одной особе, а в вы ко многим; последнее, приписывая одному лицу многие несвойственные ему достоинства, льстит его страстям, а люди крайне любят это. При подаче просьбы или какой-нибудь жалобы обыкновенно писались уменьшительными именами. Духовные подписывались: богомолец твой или богомолица твоя. Знатные особы: холоп твой или раб твой. Слово холоп употреблялось до XVII в., а раб до середины XVIII в. Императрица Екатерина II заменила слово раб верноподданным. Крестьяне поныне употребляют раб в письмах к своим господам. Купцы и мещане подписывались: мужик твой; оставшиеся сиротами: сирота твоя; женский пол: раба твоя или рабыня твоя; крестьяне: крестьянин твой; слуги: человек твой. Еще до второй половины XVII в. многие подписывались сокращенными именами, например: Ивашка, Андрюшка, Федюшка и т. д. Преступников и простой народ долго именовали, едва ли не до конца XVIII в., сокращенными именами, например: Гришка Отрепьев, Стенька Разин, Пугач и т. п. Было особым знаком уважения и почести, если боярина величали полным именем, например: боярин князь Василий Андреевич. Окончание вич составляло принадлежность княжеского достоинства и знатных особ, но и последние не смели именоваться им без соизволения великих князей, которые прикладывали это в ознаменование заслуг или особого достоинства. В начале XVII в. уже стали именовать на вич не только знатных, но всех дворян; в XVIII в. назывались полным именем чиновные и служащие, а в наше время вошло в употребление всеобщее даже между простым сословием, в котором ныне услышите прибавочное еще название: господа. Если соберется несколько из простолюдинов и толкуют о чем-нибудь, а один кто-нибудь из них не соглашается с общим мнением, то он говорит: "Господа! Вы не так рядите. Подумайте лучше, господа", и т. п. Простой народ назывался почти до конца XVIII в. подлыми людьми. Простой народ, особенно деревенские мужики, объясняясь со старшим, говорят простодушно и непринужденно. Перед начинанием своей речи он сначала потупит глаза в землю и думает; потом, почесав затылок, вступает в разговор. Почесывание затылка повторяется едва ли не за каждым разговором, как бы давая этим знать, что все умное вытекает из головы. Высокомерие дворян Дворяне, как бы ни были бедны, вменяли себе за бесчестие приобретать хлеб трудами своих рук, и в самой бедности были недоступны, а бояре еще более: к последним никто не смел въехать на двор; вставал с лошади у ворот и шел пешком. Благородные не имели знакомства с мещанами; любили сидячую жизнь и дивились, как можно стоя или ходя заниматься разговорами и вести дела. Они имели круг своих знакомых, рады были гостю, но крайне не любили, если гость разговаривал стоя. Сажали на почетное место того, у кого было значительное брюхо и сам был дородный. И сейчас осталась между русскими старинная привычка не считать того за гостя или порядочного человека, который не сидя разговаривает. Если он встает, то просят его присесть; вошедшего же в комнату, но не садящегося, просят немедленно сесть, говоря: "Будьте гостем, просим покорно присесть". Верховая езда Всякий дворянин, даже среднего достатка, ездил в гости верхом, хотя бы расстояние к дому знакомого было в несколько шагов. Ходить пешком считалось за стыд, исключая случаев, когда являлись ко двору и отправлялись в церковь. Не ездили зимой, потому что лошади не были подкованы. Женщины не ходили далее ворот; они ездили верхом, садясь на седла, сделанные наподобие шотландских стульев, которые делались гладкими из березового дерева; узды не блистали роскошью. Муж редко ездил со своей женой, разве в церковь или в день свадьбы. В конце XVI столетия верховая езда была любимым гуляньем женского пола. Когда царица Ирина, супруга царя Феодора, выезжала из Кремля, тогда все знатные дамы провожали ее верхом: в белых поярковых шляпах, похожих на епископские клобуки и обшитых тафтой телесного цвета, с лентами вокруг; в ферезях с золотыми пуговицами и длинными висячими до плеч кистями. Звериная и птичья охота Самым лучшим увеселением не только дворян и бояр, но великих князей, была звериная и птичья охота. Звериная ловля приучала юношей к перенесению голода, зноя и холода; подвергала их трудностям, опасностям и часто смерти. Владимир Мономах сам говорит о себе: "Любя охоту, мы ловили зверей. Я вязал своими руками в густых лесах диких коней, вдруг по несколько. Два раза буйвол метал меня рогами, олень бодал, лось топтал ногами; вепрь сорвал меч с моего бедра, медведь прокусил седло; лютый зверь однажды бросился и сбил с ног коня подо мною; несколько раз я падал с лошади, два раза разбил себе голову, повреждал руки и ноги. Я сам все то делал, что мог приказать другим: смотрел за конюшнею, охотою, ястребами и соколами". Андроник Комнин, греческий император, перенимал многие русские обычаи: он любил нашу звериную ловлю и бегание наперегонки (взапуски). Ловля зверей была у нас любимым занятием в самой еще древности. Великие князья с удовольствием проводили праздное и скучное время в охоте, из них великий князь Василий даже был пристрастен к звериной травле. "Увидев государя в поле, - говорит Герберштейн, - мы оставили своих лошадей и подошли к нему. Он сидел на гордом коне в парчовом терлике, в колпаке высоком, усыпанном драгоценностями и украшенном золотыми листьями, которые развевались как перья; на бедре его висели кинжал и два ножа; за спиною, ниже пояса, кистень. С правой его стороны находился казанской царь Шиг-Алей, вооруженный луком и стрелами, а с левой двое молодых князей: один из них держал секиру, другой булаву или шестопер; вокруг их находилось более 500 всадников. Сначала охотились ловлею зайцев в лесу, неподалеку от Москвы. Государь предоставил первую честь спустить собак важным сановникам и послам: императорскому Герберштейну и польским: Кишке и Богушу. На каждого зайца нападало по четыре собаки. Государь был весел и хвалил ловцов. В короткое время поймали более 500 зайцев. Потом последовала соколиная охота. Для этого пускали кречетов: бить лебедей, журавлей и других птиц. Кречеты, по тонкому своему чутью, открывали, где летали ловимые ими птицы. Пускали ястребов и соколов, из породы орлов, и тетерей, которые были замечательны тем, то они по крику узнавали фазанов и преследовали их с быстротой. Они черные, величиною с гуся и брови у них красные. Затем вызывали охотников бить медведей. Отважные ловцы бросались на зверя с деревянной рогатиной. Если медведь его ранил, то он являлся к государю, и, показывая ему свои раны, говорил смело: "Государь! я ранен". - "Я тебя награжу", - отвечал великий князь. Он приказывал его вылечить и щедро одаривал платьем. Вечером мы все сходили с коней, и для нас разбивали шатры на лугу. Государь, переменив свою одежду, разговаривал весело с боярами в своей палатке об удачной и неудачной ловле того дня. Слуги разносили кориандр, миндаль, орехи и сахар; все преклонялись пред государем и брали; потом пили за его здоровье мед и вино". Любимой забавой царя Феодора был медвежий бой. Диких медведей, ловимых тенетами или в ямах, держали в клетках. В день, назначенный для забавы, собирался двор и множество народа к тому месту, где предстоял бой. Место обводилось глубоким рвом, для безопасности зрителей, и чтобы ни зверь, ни охотник не могли уйти друг от друга. Являлся отважный боец с рогатиной, и тотчас выпускали медведя, который, увидя своего врага, становился на задние лапы, ревел и с отверстой пастью бросался на него. Охотник стоял неподвижно: он наблюдал его движения и одним сильным размахом вонзал рогатину в зверя, а другой конец ее прижимал ногой к земле, чтобы разъяренный медведь не добрался до него. Яростный зверь лез грудью на железо, которое орошал своей кровью и пеной, грыз, и если не одолевал, то падал набок со страшным стоном и обливался кровью. Народ провозглашал радостными восклицаниями имя победителя; его представляли царю и потом поили вином из царских погребов. Каждый охотник бил зверя в грудь; в случае промаха он был бы им изуродован, и это случалось часто. Счастливец был доволен тем, что оставался в живых, и не получал никакого награждения, кроме того, что его поили. Раненым выдавалось награждение, а жены и дети растерзанных содержались на царском иждивении. Пристрастие русских к охоте считалось благородным занятием, и потому оно стало всеобщей потребностью. В середине XVII в. было сочинено даже особое наставление для охотников сокольничего пути. Были особые чиновники, которые смотрели за охотой, а именно: ловчие и сокольничие. Ловчие разделялись на ловчих рязанского и московского пути; последнему были подчинены городовые. Ловчий равнялся нынешнему егермейстеру. Сокольничий смотрел за кречетниками, ястребами и другими охотниками; его звание равнялось обер-егермейстеру. Бояре много раз силились отклонить Петра I от воинских забав, которыми он занимался с любовью еще в малолетстве. Восхваляя псовую и птичью охоту, они хотели его пристрастить к ней. Малолетний государь не любил этой забавы, но в угодность им согласился однажды поохотиться. В назначенный день собрались любители охоты. Государь благодарил их за усердие к нему и сказал, что он желает поохотиться с ними одними, но для этого они должны отпустить своих слуг, с которыми неприлично им разделять удовольствие. Бояре одобрили. Государь, повелев отдать собак своим господам, приказал прислуге удалиться с поля. Вельможи, приняв собак, пришли в крайнее расстройство; собаки, которыми они не умели управлять, подбегали под ноги лошадей и их пугали. Испуганные лошади носили всадников по полю, других сбивали, а иных, державших на своре собак, сбрасывали с себя. Позабавившись, государь возвратился в село Преображенское. На другой день он назначил птичью охоту и для этого пригласил прежних охотников; но некоторые из них были изувечены и лежали в постели, а другие не явились. Царь спросил у явившихся: не хотят ли они еще поохотиться с ним? Они все отказались. Тогда государь сказал им: "Не лучше ли нам быть воинами, нежели псовыми охотниками? Я царь, а слава царя в благоденствии народа; охота же есть слава псарей". Хотя Петр I искоренял эти забавы, отнимавшие полезное время от занятий, однако вельможи не отставали от охоты. Петр II был любителем псовой охоты. Граф Остерман, его наставник, бывший потом государственным вице-канцлером, много раз жаловался на князей Долгоруковых, что они поселили в государе страсть к псовой забаве; отвлекали его от государственных дел, чтобы только самим управлять. После смерти Петра II навсегда исчезла охота в царственном доме: она осталась между любителями-помещиками, которые, живя в деревне, занимаются ею от нечего делать. Там охотники, отправляясь на ловлю зверей, поют с неизъяснимой радостью любимую ими песню, которую помещаем здесь по ее приятному голосу и плавному звуку: По колким дубравам, Охотники рыщут; Набегом удалым, Волков, лисиц ищут. Ту ево, ту ево, ту ево, ту ево, ту ево! Их шапки краснеют, Кафтаны желтеют; Рога серебрятся, Ножи золотятся. Ту ево, ту ево, ту ево, ту ево, ту ево! Вот стая помкнула, - Чу! голос слыхать. Лисица мелькнула, - Прошу не зевать! Ту ево, ту ево, ту ево, ту ево, ту ево! Охотник помчался, И степь затопилась. Чай там зверь прокрался, Но чу! - затравил. Ту ево, ту ево, ту ево, ту ево, ту ево! Ого, го, го, го, го, го. Есть охотники по обязанности, например, в Сибири и других лесных местах, где бьют пушных зверей и вредных диких: медведей, волков и пр. Но это доставляет пользу промышленникам: от них мы получаем меха для одежды. Существовавшая же прежняя охота убивала время и отклоняла от образования. Соколиная охота исчезла еще в конце XVII в. Шуты Не менее любимую забаву богачей, вельмож и царей составляли еще игры и пение скоморохов. Царь Феодор тешился ими в свободные часы: после обеденного отдыха и перед ужином. При дворе нашем стали впоследствии шуты необходимыми. Из великих наших венценосцев: Петр I и Екатерина II держали их, но по другой причине: они многое узнавали от них, чего не могли услыхать от приближенных. Вельможи держали для собственного удовольствия шутов, которые забавляли их во время обедов смешными рассказами и часто кололи и намекали на своих господ не в бровь, а прямо в глаз. В старинные годы даже думали, что обыденная пища скорее переваривается, если вдоволь насмешат записные шуты. Ныне это уже не в обыкновении; их места заняли карлики, которые ходят со своими патронами рука об руку или носят за ними зонтики. Шуты не только у нас были в почете, но во всей Европе, до середины XVIII в. - тогда была на них мода. Жизнь великокняжеского дома Великокняжеское семейство следовало общему древнему обыкновению сидеть дома и заниматься домашними делами, потому оно проводило всю свою жизнь во дворце. Царицы и царевны выезжали в закрытых колымагах или каптанах; их никто не мог видеть, кроме прислуги и определенных особ. Для вскормления царевичей и царевен выбирали кормилицу честную, добрую и молоком здоровую, которая целый год жила у царицы. По истечении года жаловали ее мужа, если он из дворян, в городские воеводы или дарили вотчиной; мужьям же из другого сословия назначали жалованье и освобождали их от оброка. Потом приставляли к детям мамку из честных боярынь или из старых вдов благородных, а из другого сословия назначали няньку и прислужниц. По достижении царевичем пяти лет определяли к нему боярина знаменитого, умного и тихого; в товарищи ему назначали окольничего или думного, а в слуги и стольники набирали однолетних с царевичем; в учителя избирали тихих и нравственных. Наследник престола показывался народу, являясь со своим родителем только в церковь или на игры, и то не прежде пятнадцатилетнего его возраста. Тогда нарочно приезжали из дальних городов, чтобы его увидеть. Государевых сыновей обучали чтению, письму, исчислению, шахматной игре, истории, географии и закону Божьему. Впоследствии стали учить греческому, латинскому и немецкому языкам. Многие из великих князей славились, еще в отдаленное время, знанием языков. Всеволод, живший в конце XI в., говорил на пяти языках. Великий князь Михаил знал совершенно греческий и латинский языки и говорил как на природном. Он любил чтение книг и ученых мужей. Великий князь Константин окружал себя учеными, собирал книги и покровительствовал просвещению. В столице своей, Владимире на Клязьме, он основал училище, подарил для него свой дворец и снабжал всеми пособиями. Великий князь Михаил Юрьевич говорил на греческом и латинском языках, князья Ярослав галицкий, Роман смоленский, Святополк новгородский и другие служили примером образованности и учености. Князь Владимир волынский за особую его ученость прозван философом. Он собственноручно списал Апостол, Пролог в 12 месяцах, Четью-Минею в 12 месяцах, Триодь, Октоих и служебник св. Георгию. Иоанн IV превосходно знал всеобщую историю и богословие, и в споре с хитрым иезуитом Поссевином о правилах церкви он пристыдил его при многочисленном собрании. Дети царя Алексея получили уже воспитание европейское, и по совету врачей стали их учить верховой езде, стрельбе из лука и занимать телесными упражнениями. Зимой они катались на салазках с ледяных гор, устроенных внутри дворца. Со времени Петра I совершенно переменился образ воспитания. Женский пол вел скучную, единообразную и сидячую жизнь, которую разнообразили сенные девушки своим пением и играми. Кроме свойственных женскому полу занятий, их ничему не учили; но они любили заниматься приготовлением притиранья, ежедневно посещали церковь, скрываясь от народа. Цари и царицы проводили все время своей жизни в благочестивых обрядах. Набожный Феодор едва успевал одеться, как являлся к нему священник с крестом в руках: он сперва благословлял его, потом прикладывал крест ко лбу, щекам и, наконец, давал ему самому приложиться. После приносили для наступившего дня образ Святого, и его ставили вместе с прочими иконами, которыми были обставлены все стены внутренних покоев. Царь начинал креститься и клал земные поклоны перед всеми образами. По окончании этого обряда священник окроплял иконы, а потом царя освященной водой. После утреннего моления государь навещал супругу и шел с нею в придворную церковь, отсюда в приемную залу, а потом, в девять часов, в другую церковь для слушания обедни, которая продолжалась около двух часов. После обеда он ходил к вечерне и, ложась спать, молился. Каждую неделю он ходил в монастырь. "Никто не мог похвалиться, говорит Меерберг, чтобы кто видел царицу или царскую дочь, ибо они не оставляли комнат до самой своей смерти; редко обедали вместе царь с царицей, придворные служители не смели приближаться к государыне. Если царственные особы кушали вместе, то лишь вечером, когда не было придворных. Дочери царские оставались безбрачными; им запрещалось выходить замуж за неправославного, поэтому они поступали в монашеское звание, в котором умирали. Никого из посторонних не пускали во дворец, кроме родственников, доверенных особ и прислуги; внутри и вне дворца стояла многочисленная стража". Поцелуйный обряд Было великим праздником для женского пола, когда мужья, из уважения к почетным гостям, дозволяли своим женам приходить после обеда в столовую и подносить каждому гостю по чарке вина, за что от каждого они получали поцелуй. Когда же выходило несколько жен к гостям, еще до обеда, тогда гости становились у дверей: жены приветствовали их небольшим наклоном головы (это называлось малым обычаем), а гости кланялись им в землю (большим обычаем). Хозяин, кланяясь в землю гостям, бил им челом, чтобы они изволили целовать его жену, но гости просили его, чтобы он целовал прежде. Потом гости, один за другим, кланяясь женам до земли, подходили и целовали каждую в губы; поцеловав же, отступали на несколько шагов назад и опять кланялись в землю; поцелованная благодарила каждого наклоном головы. Затем жена хозяина подносила гостям по чарке двойного или тройного зеленчика; чарка бывала мерой в четверть кварты. Хозяин между тем упрашивал гостей, чтобы они изволили пить вино из рук его жены, но по прошению гостей хозяин приказывал выкушать жене, после пил сам, и, наконец, подносили гостям. Перед питьем и после питья каждый гость, отдавая чарку, кланялся в землю. Кто не пил водки, тому подносили кубок романеи или рейнского. Обнеся кругом, хозяйка раскланивалась и шла в покои своих гостей. Женский пол никогда не обедал вместе с мужским, исключая близких родственников и свадеб. За обедом пили, после каждого кушанья, по чарке водки, романеи, рейнского, пива поддельного, простого и разных медов. Когда подавали на стол круглые пироги, тогда выходили невестки и замужние дочери или жены ближайших родственников; гости же, встав из-за стола, становились у дверей и кланялись им; мужья жен кланялись и просили гостей, чтобы они целовали их и приняли вино из их рук. Поцеловав жен и выпив вино, гости садились за стол, а жены отправлялись в свои покои. Дочери не выходили к гостям, и их никому не показывали; они жили в особых дальних покоях. После обеда хозяин и гости пили за здоровье друг друга и потом расходились по домам. Таким точно образом обедали жены, угощая взаимно напитками; за их столом находились девицы, но никого из мужского пола. Олеарий и Корб говорят, что наибольшая честь, какую оказывал хозяин гостю, состояла в том, когда его жена подносила чарку водки. Барон Меерберг пишет, что в его время (1661 г.) женщины стали показываться мужчинам чаще, и всякий раз, по окончании стола, выходила хозяйка к гостям в сопровождении двух горничных в наилучшем одеянии. Хозяйка, войдя в столовую, подносила сначала чарку водки одному из почтенных гостей, прикоснувшись к чарке своими губами. Потом она уходила в свою комнату, переодевалась в новое платье, пока гость пил, и снова выходила подносить другому гостю, и до тех пор уходила и выходила, всякий раз в другом платье, пока всем не поднесет. По окончании потчевания она становилась подле стены, потупив глаза в землю, и каждый из гостей подходил к ней поочередно и целовал в губы. Таннер добавляет к этому известию, что жены выходили только по сильной просьбе гостей, в богатом наряде, и, заложив руки назад, становились у печи. Тогда гости подходили целовать, и за это получали от них по чарке водки. Во время Таннера были уже примеры, что жены беседовали с мужчинами в отсутствие своих мужей. Знатные люди дозволяли выходить дочерям, и они подносили водку в серебряной чарке. Отец просил своих гостей целовать их в знак дружбы к нему. Красавицы стояли неподвижно, гости подходили один за другим, кланялись и целовали не в губы, а в щеку. В начале XVIII столетия мужчины стали подходить к руке дам и девиц, которые целовали их в щеку. Это сейчас в обыкновении, и многие из них считают даже за великое себе оскорбление, если гость не подойдет к руке. Польки подают целовать свою руку через перчатку. В некоторых местах провинции пришедший в гости должен целовать сначала руку хозяйки, потом всех дам и девиц, знакомых и не знакомых, и, выходя должен повторить то же самое. Мужчины приветствуют друг друга пожатием руки, поклонившись наперед; некоторые же целуются, следуя польскому обычаю. Между духовенством нашим и поныне мужчины и женщины целуются в губы; то же самое соблюдается в светском сословии между родственниками. В высшем обществе вывелось из обыкновения подходить к руке; вошедший в комнату приветствует хозяина и хозяйку поклоном, не обязывая себя кланяться посторонним, исключая знакомых. Хорошо знакомые дамы жмут дружески руку у мужчин, и так поступают, при нынешних приветствиях, дамы с дамами и девицы с девицами. Идя к обеденному столу, мужчины предлагают руку дамам и отправляются все попарно в столовую, и каждый мужчина, доведя свою даму к стулу, раскланивается здесь. В первой паре идет обыкновенно хозяйка, за нею гости, соблюдая строго первенство в подавании руки; дамы садятся по одну сторону, а мужчины по другую; но хозяин и хозяйка напротив. После обеда почти все уходят не простившись, за исключением дам, а на вечерах и балах являются с обыкновенным приветствием, и потом уходят без прощания. Обычай целования царственной руки не следует смешивать с общежительным. В первом случае он выражает торжественное величье монарха, а во втором действие приличия и уважение к женскому полу. Иоанн III первый установил обряд целования царской руки (в конце XV в.). Иноземные послы, представлявшиеся ему, строго соблюдали это обыкновение, которое тесно было связано со знаком особой милости. Такое обыкновение продолжалось до времен Петра Великого, который просто стал принимать их в своих аудиенциях, подавая им руку. Подавание руки употреблялось уже Иоанном III, и едва ли не он первый ввел это. В царствование императриц Екатерины I, Анны, Елизаветы и Екатерины II возобновилось целование руки в тезоименитные дни и годовые праздники. Этой честью пользовались не одни иностранные министры, но все наши сановники, генералитет и придворные дамы. С восшествием на престол императора Павла Петровича оно стало почестью венценосной монархини, и составляет ныне торжественную пышность двора. На востоке приветствовали в древности солнце, месяц и звезды целованием руки, означавшим обожание. Бедные между греками, будучи не в состоянии приносить жертву богам, делали перед ними знаки лобзанья своей руки. В религии целуют изображения святых в ознаменование чествования. Соломон говорит, что льстецы его времени лобзали руки своих патронов дотоле, пока не получали от них, чего просили. Приам целовал руку и обнимал колени Ахиллеса, умоляя его возвратить ему труп сына его Гектора. Целование руки господствовало повсюду, но оно не столь древнее, как в уста и щеку, ибо первый поцелуй в уста запечатлен пламенной любовью, потом утвержден супругами, и, наконец, родителями. В средние века, при возведении кого-либо в епископское звание или при одарении вассала землями государь целовал его в чело в знак подтверждения его прав и власти. Появление свободы женского пола Частое посещение иностранцев и введение ими многих обрядов изменяли постепенно строгость уединенной жизни. Когда царица Наталья выехала однажды в полуоткрытой колымаге, тогда народ роптал на нее. По прибытии же Москву цесарских послов: фон-Боттони и фон-Гуцмана (в 1675 г.) царица Наталия упросила царя дать им аудиенцию в Коломенском селе, чтобы все происходившее могла сама видеть. По соседству с приемной залой находился покой с дверями, в которых были сделаны небольшие отверстия, и через них она смотрела; но малолетний сын ее Петр открыл по своей резвости дверь в приемной прежде выхода особ и этим обнаружил потаенное ее убежище. Спустя некоторое время царь совершал с нею набожное путешествие в Троицко-Сергиевский монастырь; она тогда ехала в открытой колымаге, чтобы все ее видели, но народ, пораженный этим поездом, потупил глаза в землю и не смел смотреть на нее. При въезде польских послов в Москву (1678 г.) были зрителями уже многие посторонние девицы. Эти примеры дали повод царевне Софье обходиться с мужчинами вольно: не закрывая лица и не скрываясь от людей. Она не только разговаривала открыто с сановниками, но назначала аудиенции иностранным послам; выходила к народу и стрельцам, принимала лично челобитные и сама судила. Быстрый переход от затворничества к светскости не нравился закоренелым приверженцам старых обычаев, но они сами нечувствительно перенимали нововведения, а народ постепенно привыкал к ним. Во время въезда цесарских уполномоченных (1698 г.), уже никому не казалось странным, что царица и царевны, стоя у растворенных окон, смотрели на пышный посольский въезд. Петр I, спустя после этого несколько месяцев, угощал многих иностранных министров в доме своего любимца Лефорта и заключил угощение великолепным балом. В то время царевна Наталья и многие придворные дамы находились подле танцевальной залы и смотрели сквозь полуоткрытый занавес. Свободное общение Петр Великий, зная, что женской пол еще стыдится являться в мужские собрания, повелел в 1700 году, чтобы обоим полам иметь совершенную свободу в обращении и чтобы замужние и девицы ходили не закрываясь; но чтобы усилить это действие, завел при дворе ассамблеи (собрания), обеденные столы, балы, танцы и маскарады; заставил бояр и все дворянство приглашать на пирушки, вечерние собрания и другие увеселения замужних женщин и девиц, русских и иностранных. Придворные ассамблеи делились на летние и зимние. Первые давались в Царском и Царицыном саду (в нынешнем Летнем; Царицын же сад не существует, но он находился на Царицыном лугу); последняя сначала в австерии, - царской гостинице, которая находилась у канала Петропавловской крепости, недалеко от Троицкого собора; потом в Сенате, бывшем на Петербургской стороне или на Почтовом дворе (на месте нынешнего Мраморного дворца). Гостей созывали барабанным боем или афишками, иногда после обедни в Троицком соборе, или выбрасывали желтый флаг с изображением двуглавого орла, который держал в когтях четыре моря: Белое, Балтийское, Черное и Каспийское, и развевался на одном из бастионов Петропавловской крепости. Пушечные выстрелы возвещали жителям, что после обеда следует собираться в саду. Чиновники, дворяне, канцелярское служители и корабельные мастера имели право приходить сюда с женами и детьми. В пять часов пополудни, являлся государь со своим семейством. Государыня и великие княжны, занимавшие места хозяек, подносили знатным гостям по чарке водки или по кружке вина. Государь, черпая вино большим деревянным ковшом из ушатов, которые носили за ним два гренадера, угощал гвардейские полки: Преображенский и Семеновский. Прочим полкам предоставлено было угощать самих себя: пивом, вином и водкой, которые стояли в стороне от главной аллеи. В продолжение собрания иные гуляли в саду, другие курили за круглыми столами, рассуждали и угощали себя. С наступлением вечера сад освещался и начинались танцы, которые заключались огненной потехой (фейерверком), зажигаемым на судах по Неве. Тут горели прозрачные картины с приличными изображениями празднеству. Во все празднество были заперты ворота сада, и никто не смел выйти из него, без позволения государя. "Вечерние собрания, - говорил Петр Великий, - служат для увеселения, рассуждения и дружеских разговоров. Друзья могут видеться в собраниях (ассамблеях) и рассуждать о своих делах; осведомляться о домашних и чужестранцах, и препровождать таким образом время с приятностию". У кого готовилось вечернее собрание, тот делал на своих воротах надпись большими буквами, что в доме его собрание. Оно не могло начаться раньше четырех или пяти часов пополудни, и не могло продолжаться долее десяти часов вечера. Приглашавшие на вечер не были обязаны ни встречать, ни провожать своих гостей; но должны были освещать комнаты, иметь мебель и напитки и стараться о предоставлении игр и забав. Никому не воспрещалось когда приехать и когда уехать домой, - довольно, если кто посетит и на несколько минут. Всякий мог садиться, вставать, прохаживаться и играть, и кто помешал бы ему в чем-нибудь или лишил бы его удовольствия, тот обязан был, в наказание, опорожнить большой орел (кружка с водкой величиной с четверть ведра). В собрание входили дворяне, гражданские чиновники, офицеры, почетные купцы, известные художники, мастеровые и плотники корабельные, и все они со своими женами и детьми. В одной зале танцевали, а в другой играли в карты на малые деньги, в дамки и шашки; в отдельной же комнате курили табак и говорили наедине о своих делах. Еще в особой комнате собирались дамы, которые там забавлялись загадыванием и другими играми. Музыка в собраниях была духовая. Сначала Петр Великий ввел тарелки, литавры и фагот; потом прибавил трубы, валторны и гобои. Он выписал из Германии капельмейстеров с тем, чтобы они обучали молодых солдат, которые всякий день перед полуднем с 11-12 часов играли на Адмиралтейской башне. Государь особенно любил польский рожок; постоянно держал при себе музыканта, который во время занятий царя играл ему на рожке малороссийские и польские песни. Изгоняя старинные предрассудки, Петр Великий учредил театры, в которые приглашались бесплатно не только женский пол из дворян, но купечество и мещанство; дам и девиц угощали во время антрактов рюмкой сладкого вина и разными лакомствами. С тех пор появление женщин в кругу мужчин перестали считать за стыд и бесчестье; с тех пор завелись благородные и дружеские собрания и танцевальные вечера, на которых женщины уже составляли украшенье. Вежливость, обходительность и вкус изгнали ложное неприличие и стыд; дамы не только стали быть уважаемы, но стали распространителями изящества, образования, всего милого и прекрасного. Появление нежного пола в обществе истребило невежество, смягчило грубость нравов и оживило уединенную жизнь, через введение им многочисленных увеселений, забав и удовольствий. Обращение мужчин с дамами и девицами дало им живость, ловкость, веселость, приличие и уважение, и незаметно распространились вкус и образованность. Прежде вменялось девице в бесчестье видеть мужчину, говорить с ним; но после стали почитать оскорблением и нарушением всякой благопристойности, если девица скрывалась, боялась говорить или отказывалась танцевать на балу, даже с незнакомым. Это было такое уже оскорбление, что самое общество не извиняло. Балы и танцы Балы давались еще первым Лжедимитрием по случаю его свадьбы с Мариной Мнишек (в начале XVII в.), на которых участвовали не одни поляки, но и русские. Тогда музыка и танцы были польские, из которых польская, краковяк и мазурка остались и поныне. Со смертью Лжедимитрия исчезли было танцы навсегда. Петр I снова ввел их. Тогда же появились немецкие и французские танцы: вальсы, кадрили, галопад, пурпури; плясали русскую и казачка; завелись танцевальные общества; музыка употреблялась духовая, потом заменили ее скрипками. На вечера и балы позволялось приезжать наряженными в шутовские одежды, в масках или личинах. В то же самое время устраивались маскарады (вечера наряженных), и балы маскарадные. На них не иначе могли бывать, как только замаскированными. Впоследствии было допущено являться без масок, в одном домино, но наконец было дозволено приезжать на маскарадные вечера без домино и масок, всем тем, которые даже не желали маскироваться. Карусель Наши дамы, давно любившие верховую езду, гордились ловкой скачкой на лошади и умением управлять одноколкой. Потом появились у нас карусели, которые состояли в скачке и бегании и в искусной езде на лошади. Карусель представлена у нас в первый раз в присутствии Екатерины II на площади Зимнего дворца (16 июня 1766 г.). Распорядитель карусели был князь П. И. Репнин, а церемониймейстером князь П. А. Голицын, от которого были розданы билеты всем желавшим видеть рыцарское представление. Карусель состоял из 4 кадрилей: 1) славянского, которым предводительствовал граф И. П. Салтыков; 2) римского, им предводительствовал генерал-фельдцейхмейстер граф Г. Г. Орлов; 3) индийского, под начальством князя П. И. Репнина и 4) турецкого, под начальством графа А. Г. Орлова. В день представления, в два часа пополудни, был дан пушечный сигнал с крепости, чтобы дамы и кавалеры, назначенные действовать в кадриле, собирались в назначенные места. Славянский и римский собирались на Царицыном лугу в шатрах, а турецкий и индийский в Малой Морской в своих шатрах. Ничего не щадили для пышности. Две богатые ложи были устроены перед Зимним дворцом на конце цирка: одна для императрицы, а другая для наследника престола. Посреди цирка стоял трон, на котором сидел главный судья бойцов; его окружали 40 офицеров, 2 герольдмейстера и 2 трубача. По четырем углам цирка играли трубачи и музыка. Вокруг амфитеатра были устроены места для зрителей. По прибытии государыни на свое место началось шествие кадрилей. Славянский и римский шли из Царицына луга по Большой Миллионной, а индийский и турецкий по Малой Морской; каждый кадриль проходил через свои триумфальные ворота, сопровождаемый своей музыкой. Стечение зрителей было чрезвычайное. Участвовавшие в карусели были в пышных одеяниях, покрытых жемчугом и драгоценностями. Дамы ехали на колесницах, которыми управляли особые возницы, а кавалеры рисовались на богатых лошадях; все они остановились перед своими судьями, которых было 12, а главным восьмидесятилетний старец фельдмаршал граф Миних. По данному знаку с седалища главного судьи, трубным звуком, начался бег на колесницах, а потом на лошадях. Офицеры, занимавшие места секретарей, записывали по указанию судьи отличившихся. По окончании бега главный судья с прочими 12 судьями и все участвовавшие выступили из амфитеатра и отправились стройными рядами в залу Летнего дворца для разбора и назначения наград. Императрица встретила их на крыльце. Когда все прибыли в залу, тогда вынесли на золотых подносах награды, а главный судья, став посередине своих судьей, произнес: "Знаменитые дамы и кавалеры! Известно вам, что не проходил день ни один, в который бы наша императрица не прилагала материнских попечений о славе своей империи, благоденствии ее всех подданных и возвышении знаменитого дворянства. Беспримерная в истории монархиня избрала этот бессмертный день славы, чтобы отличить и достойно наградить того, кто прославится успехами оружия. Кто не разделит со мною чувство удивления к повелительнице нашей, которая, со свойственной ей проницательностью и нежностью матери, назначила карусель, чтобы видеть в ней отличия знаменитого дворянства. Дамы и кавалеры! С высоким рождением вашим неразлучны возвышенные достоинства; они служат верным залогом ваших побед, милостей нашей императрицы, благосклонности наследника престола и всеобщих похвал". Потом, обратясь к младшей дочери графа П. Г. Чернышева, Наталии Петровне, сказал: "Графиня! Императрица уполномочила меня вручить вам первую награду. Позвольте мне поздравить вас с этим высоким отличием, и с тем правом, какое предоставлено вам раздавать всем дамам и кавалерами остальные награды. Я, покрытый сединами шестидесятипятилетней службы, старейший воин в Европе, водивший много раз русских героев к победам, я считаю единственной себе наградой, что был свидетелем и судьей ваших блистательных доблестей". После этого приветствия он вручил ей богатые бриллиантовые пукли. Она стала по правую его руку и раздавала награды: фрейлине А. В. Паниной - золотую табакерку с бриллиантами; графине Е. А. Бутурлиной - бриллиантовый перстень; князю И. А. Шаховскому - бриллиантовую петлицу и бриллиантовую пуговицу на шляпу; полковнику Ребиндеру - трость с бриллиантовой головкой; графу фон-Штейнбоку - бриллиантовый перстень. Возницам, за их искусное управление: поручику конной гвардии фон-Ферзину - золотую записную книжку с финифтью; секунд-ротмистру конной гвардии Щепотьеву - золотую табакерку с финифтью; камергеру графу Д. М. Матюшкину - золотую готовальню с финифтью. Потом был читан приговор, подписанный главным и 12 судьями, а именно: фельдмаршалом графом Батурлиным, обер-егермейстером Нарышкиным, генерал-аншефами князьями Голицыным и Глебовым, графами Чернышевым, Паниным, Олицем, генералу-поручиками Веймарном, Бергом, Дицем, Бибиковым и майором конной гвардии князем Голицыным. Приговор был следующего содержания: "Ничто не может быть так лестно для рожденных от благородной крови, как пред лицем монархини и многочисленных зрителей отличиться искусством в бегании, заслужить всеобщую похвалу и награду. Из истории храбрых народов известно, что они учреждали в мирное время военные забавы, чтобы не заразиться праздностью. Эти забавы воспламеняют похвальное стремление к битвам, возвышают душу и укрепляют тело, и с тем вместе открывают путь к геройским подвигам. Наша монархиня, возвеличенная во всем свете своим миролюбием, исполнена истинным геройским духом. Она, воодушевляя сердца храбростью, желает заблаговременно приучить самую мысль к воинственным доблестям, чтобы, при необходимости ополчения за веру, отечество и престол, умели поражать врагов. Карусель есть школа для воинов: она, соединяя приятное с полезным, доставила ныне дорогой случай к отличиям и прекрасному полу. Мы ожидали, что в этой карусели примут участие приезжие иноземцы из дальних пределов царств, чтобы показать свое искусство; но они не явились - хотя еще в прошедшем году было об этом объявлено, - не явились без сомнения потому, что не надеялись восторжествовать над нами. Отличившиеся в беге достойно почтены наградами, и мы поименовали их беспристрастно". За этим следовали имена награжденных подарками. По прочтении приговора императрица угощала участвовавших в карусели обеденным столом, за которым играла духовая и инструментальная музыка. После обеда начался маскарадный бал, который продолжался до пятого часа утра. Этим заключилась первая карусель. Вторая, возобновленная через несколько недель, происходила в том же самом порядке перед Зимним дворцом (11 июля), и первую награду снова получила графиня Н. П. Чернышева, которая раздавала остальные: фрейлинам Е. Н. Чеглоковой, графине А. П. Шереметевой, графам Штейнбоку, Ферзину, подпоручику Жеребцову, камергеру барону А. И. Черкасову. Но как между братьями Орловыми открылось соперничество, доходившее до явной ссоры, и главный судья не знал, кому из них отдать первенство, а с тем вместе и награду, потому положено было решить соперничество взаимным ратоборством. На другой день явились графы Орловы в броне и с прежнем пышным шествием кадрилей. По данному знаку трубой, они оба начали бег с такой стремительностью, искусством и ловкостью, что долго не знали, кого предпочесть. Однако главный судья отдал преимущество Г. Г. Орлову, поднес присужденную ему награду, и другую, тайно заготовленную по собственному его распоряжению, лавровую ветвь. Это всех изумило. Дамы подносили ему букеты цветов, поздравляли его с победой, и потом с торжеством проводили его в театр, в котором давали тогда оперу Дидона. Государыня и весь двор, будучи свидетелями торжества Орлова, присутствовали в театре. Тут встретило его рукоплескание и оно раздавалось беспрерывно. Графа Алексея Григорьевича почтили одними лестными адресами. С тех пор не возобновлялась карусель, и теперь она совершенно забыта. Театры В наше время лучшее удовольствие, кроме танцев, доставляют театры, которые были уже известны в царствование государя Алексея. Боярин А. С. Матвеев, будучи любителем театра, первый выписал труппу комедиантов, которые играли в Преображенском и Кремлевском дворцах: комедии и трагедии, и сверх этого увеселяли танцами и балетами. Из игранных в то время комедий известны: Притча о блудном сыне; О Навуходоносоре царе, о теле злате и о трех отроцех, в пещи сожженных; Навуходоносор, Мемухан, Моав, Амон, Нееман, Корей, Лапид, четыре протазанщика, четыре спальника; Артаксеркс и Аман; Олоферн и Иудифь. В разрядных записках 1676 года сказано о комических играх: "Тешили великого государя иноземцы, как Алаферна царица царю голову отсекла, и на органах играли немцы, да люди дворовые боярина Артамона Сергеевича Матвеева", далее: "Как Артаксеркс велел повесить Амана, и в органы играли, и на фиолах, и на инструменты и танцевали", далее: "Тешили великого государя на заговенье немцы и люди Артамона Сергеевича на органах и фиолах и на инструментах, и танцевали, и всякими потехами разными". Народ смотрел на это с изумлением. Он долго никак не мог верить, чтобы все это делалось людьми: он думал, что нечистый дух вселялся в них и забавлялся зрителями. Многие из простолюдинов боялись говорить с актерами, полагая, что в них поселился дьявол; не смели есть из одной с ними чаши, почитая оскверненным; хлеб, одежду и деньги не иначе принимали от них, как по прочтении молитвы; избегали всякого сообщества с играющими на театре, даже чуждались самих зрителей; душу актеров считали погибшей. Такое мнение в народе господствовало долго, до начала XIX в. Тела актеров часто не предавали погребенью, считая их за богохульников и за людей, живущих в дружбе с чертями. Царевна Софья, искореняя старинные причуды, сама играла с благородными девицами комедию Мольера Врач против воли. Петр I, вводя иностранные обычаи, открыл театральные представления в Москве и Петербурге (1700 г.); в царствование Елизаветы учрежден в Петербурге (1756 г.) театр со всеми правилами вкуса и дирижирования; директором его назначили Сумарокова. По прошествии трех лет был открыт театр в Москве (1759 г.). При Екатерине II проявилось желание посещать театры во всех сословиях; в начале XIX в. оно распространилось по многим городам, где уже устроились свои театры; завелись переходные труппы актеров, которые стали появляться на значительных ярмарках и в большие праздники в больших городах. Труппы балаганщиков, фигляров, комедиантов и фокусников разъезжают ныне повсюду и показывают народу свои возвышенные представления. Они обыкновенно разбивают на площади или рынке большую палатку и, устроив в ней места для зрителей на подмостках, представляют неслыханные и никогда никем не виданные игры. До представления объявляют афишками. Вот образец из невиданных комедий: Как жена надевает мужу золотые рога; Как жена сидит подле мужа и целует своего дружка; Как девушка-душка нечаянно зашла к ненаглядному молодцу и пр. Как ни странны такие представления, но они заставляют почтенную публику хорошенько подумать: как вырастают рога? Как жена целует дружка? и т. п. Странствование трупп по городам еще в большем употреблении в Европе, нежели у нас. Театры в Петербурге, в котором ныне три: Александрийский, Большой и Михайловский особенно отличаются водевилями и операми, и не уступают лучшим иностранным; но музыкой и балетами они превосходят все иноземные. Все наши театры (с 1842 г.), находятся ныне в ведомстве директора петербургских театров с названием директора Императорских российских театров. Наши театры поддерживаются правительством, иностранные держатся содержателем, который, из вырученных им денег за представление, платит актерам и имеет еще свою прибыль. Телеги и сани В старину проводили время в разного рода забавах и увеселениях: в катании с ледяных гор, по льду, на коньках, санках, качелях, гадании и хороводных забавах. Другие занимались шахматами, шашками, зернами или костями; забавлялись беганием взапуски, борьбой, скачкой и т. п. У нас, в самой древности, предпочитали экипажам верховую езду. Такое обыкновение было обще всем восточным народам, пока роскошь не выдумала удобных и спокойных экипажей. Телеги и сани появляются у нас с основанием нашего государства. Барон Герберштейн, бывший у нас в начале XVI в., пишет, что в проезд его через Новгород он слышал от жителей, что в Пскове еще хранятся сани великой княгини Ольги. Нестор пишет, что в его время, в конце XI в., еще стояли сани великой княгини Ольги. Купцы новгородские упросили Герберштейна, чтобы он оставил им в память свою повозку. При отъезде его из Москвы он получил от великого князя в подарок сани, прекрасную лошадь, с белым медвежьим мехом чепрак, копченую белугу, осетра и стерлядь; а в другой раз - 42 соболя, 300 горностаев и 1500 куниц. Франциск да Колло пишет, что в отдаленных уголках России, где ловят соболей, - тогда ловили их и около Печоры, - впрягают в сани собак. Знатные люди ездили летом в закрытых возках, обитых внутри красным сукном, а зимой обращали их в сани. Жены первостепенных сановников выезжали в пышной одежде; величаясь знатностью, они имели у своих ног горничную, по бокам шло от 5 до 40 слуг. Лошадей убирали лисьими хвостами, как в поезд невесты. Петр, митрополит сарский и подонский, живший в середине XVII в., ездил зимой и летом в санях, запряженных в одну лошадь, на которой сидел верхом кучер; посох митрополита несли впереди его. Архимандриты ездили в лубочных санях, сидя на медвежьей полости, и покрывались коврами. Царица Наталья являлась к народу с особой пышностью: ее сани, обитые красной материей, были украшены вызолоченными двуглавыми орлами и были возимы 12 белыми лошадьми со страусовыми перьями на головах; позади шли чиновные люди. Царь Алексей ездил в церковь, в день своего тезоименитства, в обитых красной материей санях, запряженных одной гнедой лошадью; на запятках его стояли бояре: князь Я. К. Черкасский и И. Д. Милославский, его тесть; спереди стояли два комнатных стольника; впереди саней шли стрельцы, а по сторонам придворные. Каптаны, рыдваны и колымаги Со старых времен ездили в рыдванах, каптанах и колымагах. Каптаны были зимние возки, обитые бархатом или красным сукном; у дверец вставлялись слюдяные окошки, с тафтяными занавесками. Рыдваны были длинные и без рессор; покрывались сукном. Колымаги, как и рыдваны, делались на четырех колесах и отличались от простой телеги тем, что внутри обивались сукном; в них входили по лестнице. Колымаги и каптаны делались о двух оглоблях, без дышел, и запрягались в одну лошадь, а другие были столь просторные, что в них свободно помещали постель, подушки, тюфяки и теплые одеяла. Кареты и коляски Возок, который послал в подарок царь Борис Годунов датскому принцу Иоанну, жениху Ксении, был похож на карету. Его везли шесть серых лошадей, убранных в красные шлеи; все железо было посеребренное; верх обтянут лазоревым сафьяном, внутренность покрыта пестрой камкой; подушки лазоревые и темно-красные; по сторонам расписано золотом и красками, колеса и дышло крашеные. Во всей Европе долгое время ходили пешком, по неимению экипажей. Только принцев носили на носилках, а вельможи и сановники ездили на мулах. Первые выдумали кареты французы в середине XV столетия. При Франциске I, короле французском, жившем в XVI в., находились в Париже две кареты: одна королевы, а другая Дианы, дочери Генриха II. Но придворные дамы не заботились о каретах, и только в начале XVII в. кареты начали входить в употребление. Говорят, что первый из придворных ездить начал Иоанн де Боа-дофин, и то по причине чрезвычайной его тучности, препятствовавшей ездить верхом. В кареты запрягали лошадей, но в Испании еще долгое время употребляли мулов. Борис Годунов в числе многих подарков, полученных им от королевы Елизаветы, получил еще от нее карету, обитую бархатом. Карета Марии Мнишек была обита снаружи алым сукном, внутри красным бархатом; подушки были парчовые, унизанные жемчугом; ее запрягали в двенадцать лошадей. С появлением карет вошли в употребление коляски, и они запрягались в шесть лошадей. Распространившееся тщеславие на богатую упряжь заставило царя Феодора ограничить ее: он указал, чтобы впредь с 1682 года бояре, окольничие и думные впрягали в кареты и сани по две лошади, в праздничные дни по четыре; для сговоров и свадеб в шесть лошадей. Стольникам, стряпчим и дворянам велено ездить летом верхом, а зимой на санях в одну лошадь. Кареты стоили весьма дорого, и потому еще в начале XVIII в. они были очень редки. В Петербурге находилась при Петре I, одна наемная, которую употребляли для иностранцев; прочие ездили в одноколках или верхами. В середине XVIII столетия размножились кареты и коляски. Парадные кареты запрягались цугом в шесть и четыре лошади; впереди ехали вершники, одетые по-гусарски или по-казацки; иногда шли по бокам скороходы и гайдуки, - последние были одеты по-гусарски или по-казацки и исполняли обязанность лакеев. Тогда же появились брички, дормезы, фаэтоны с кожаными фартухами и дрожки; последний экипаж есть собственно русский, и его иностранцы не знают. В конце XVIII в. стали ездить при дворе на линейках, при котором они поныне остались в употреблении. Во внутренних областях России долго не знали ни колясок, ни карет, которые стали появляться там в конце XVIII в. как диковинка. Между многими тому примерами, это земля донских казаков. Там в первый раз появился тяжелый рыдван в середине XVII столетия, при атамане Данииле Ефремове. Когда атаманша ездила в рыдване, тогда все жители Черкасска выбегали на улицу и кричали: "Сама едет!" У этой атаманши был зимний возок, расписанный яркими красками и обитый войлоком, цветной шелковой материей и бархатом; дверцы были со стеклами и внутри стояла посередине жаровня. Русские повозки, сани и телеги служат и сейчас с пользой, но сани делаются ныне с изысканной роскошью, в одной только России, и именно в Петербурге. Ямские почтовые повозки славятся своей прочностью и удобством, а валдайские колокольчики сребристым звоном и крепостью. Упряжь наша отличается от европейской дугами и всей сбруей; наш кучер правит с большой ловкостью и самодовольством. Ямщики отличаются быстрой ездой; во время дороги они свистят, поют, прикрикивая на свою тройку: "Эй! соколики мои". За границей, даже в Царстве Польском и Литве, впрягают лошадей цугом и без форейтора; один кучер правит и поминутно хлопает бичом, который несносно поражает непривычный слух. В сани, которые испещряют разноцветной краской, запрягают лошадей гуськом и привешивают на шею колокольчики, напоминающие своим трезвоном наших маймистов, называемых в простонародье чухонцами. В Берлине даже щеголяют трезвоном. Омнибусы и дилижансы заведены у нас в недавнее время для облегчения проезжающих из Петербурга в Москву и обратно, а внутри столицы для отправляющихся в летнее время на гулянье. Весьма жаль, что они не учреждены во всей России, и даже в нашей столице начали употреблять их для повседневной езды недавно, кажется не более трех лет тому назад. В Париже разъезжают несколько тысяч ежедневно, и за весьма умеренную цену. Из одного конца столицы в другой там можно проехать не более за 15 копеек серебром, и проезжающих всегда полный омнибус. Коляски и кареты делаются у нас так хорошо, что они своей обделкой не уступают многим иностранным, и сверх того отличаются изысканностью до расточительности. При Петре I находилась в Петербурге одна наемная карета, а теперь, по прошествии столетия, уже тысячи; колясок и дрожек еще более. Положением Петра I дозволено всем дворянам и со званием высокоблагородным, ездить в карете парой; превосходительным в четыре лошади с форейтором, а в шесть высшим придворным чинам. Императорский дом ездит в карете в четыре лошади с форейтором, а во время народных гуляний и торжественных выездов запрягают в шесть и восемь лошадей, и весь блистательный двор сопутствует ему в экипажах придворных. Лакеи одеваются в красное платье, шитое золотом; сбруя лошадей ослепляет глаза сиянием. Кроме дворянства никакое другое сословие не имеет права ездить в каретах и колясках. Высшее черное духовенство, начиная от епископов до митрополита, пользуется правом ездить четверней, а митрополиты шестерней. Кучера и их лакеи ходят без бород и одеваются в черное платье. Городской голова в столице, один пользующийся правом являться ко двору в карете, может запрягать ее в четыре лошади. Прочее купечество и мещанство может разъезжать на дрожках и ездить в богатейших санях, даже тройкой. Верховая езда дворян, сановников и женского пола не употребляется более у нас, как это было прежде, и ныне она составляет щегольство одних охотников и русских амазонок. Ее вытеснили экипажи, - на все свое время. Но может быть, скоро наступит то время, когда снова станут ездить верхом, как это ныне в Англии, по причине дороговизны содержания лошадей и экипажей. Напрасно думают, что англичане ввели у нас верховую езду: она давно была у нас известна. Англичане только стали лучшими коннозаводчиками и любят верховую езду потому, что дешевле иметь одну или две лошади, чем содержать их много, и еще иметь кучеров и несколько экипажей и т. п. Мы не нуждаемся в верховой езде, потому что богаты, - но в самом ли деле богаты? Нет, мы более расточительны, небережливы. Когда проживемся, тогда примемся доказывать, что ходить пешком весьма полезно. Бани С незапамятных времен употребляли на Востоке ванны. В Греции и Риме они нежили прихотливость сибариток. Там женщины проводили все утро в роскошном омовении: прислужницы натирали их благовонными мазями и спрыскивали духами; волосы умащивали душистыми веществам и, расчесывая их, переплетали и убирали; потом одевали изнеженных красавиц в дорогие ткани. Теплые ванны знали малоазийские греки еще до времен Гомера. В европейской Греции появились бани около середины VIII в. до Р. X. Посреди комнаты была устроена печь, нагревавшая смежные две комнаты, в которых парились. У лакедемонян мужской и женский пол ходили вместе в одну баню; Римляне устраивали отдельные для обоих полов. Они ходили в баню до ужина; богачи натирались благовонными маслами и духами. Но солнечном закате возвещали звоном колокола об открытии бань. В Малороссии и во многих местах Великороссии банщик, ходя по улицам, кличет народ: "В баню! В баню!" Во время Помпея, за 70 лет до Р. X., полицейские чиновники смотрели за порядком и благопристойностью, даже отец не мог быть в бане вместе со своими детьми; но когда разврат изгнал стыд, тогда женщины начали мешаться с мужчинами. Содержатели бань заманивали сюда молодых людей, окружая их красавицами; старики ходили сюда единственно для пресыщения своих любострастных взглядов. В России были известны бани в самой глубокой древности. Наш летописец Нестор относит их к первому веку по Р. X., когда Св. апостол Андрей, проповедуя в Киеве Евангельское слово, отправился потом в Новгород, где он увидел чудо, - парившихся в бане. В ней, по описанию его, все превращались в цвет сваренных раков. "Накалив печь в деревянных банях, - говорит Нестор, - входили туда нагими и там обливались водой; потом брали розги и начинали сами себя бить, и до того секли, что едва выходили живыми; но потом, окатившись холодной водой, оживали. Так делали ежедневно, и притом, - заключает Нестор, - никем не быв мучимы, сами себя мучили, и совершали не омовение, а мучение". Некоторые обливались еще квасом. Сам апостол Андрей рассказывал об этом обряде по прибытии его в Рим. Его известие неверное, и оно невольно рождает вопрос: существовал ли тогда Новгород? Даже сам Киев? В первом веке мы никаких не знаем славянских племен, живших на этих местах. Откуда же взялись эти города? Наш летописец, конечно, хотел выставить давность бань, и, несмотря на эту погрешность, его преданье уже тем важное, что до него были в употреблении бани. Он, между прочим, рассказывает за достоверное, что великая княгиня Ольга, желая наказать древлян, убивших ее мужа Игоря (в 945 году), повелела приготовить баню для древлянских послов, которые бы, омывшись, представились ей. Во время их омовения зажгли, по приказанию Ольги, баню, в которой сгорели послы. У нас долго было в обычае, чтобы для гостей топить баню. Нам неизвестно, когда появляются торговые бани, но знаем, что они были давно в употреблении. В древности все любили бани. Бенедикт, предводитель венгерского войска, осадив город Галич (1211 г.), схватил в ней беспечно мывшегося князя Романа Игоревича. В старину строго соблюдали, чтобы жених перед брачным днем мылся в бане, а после первой супружеской ночи ходили бы вместе молодые. Этому обычаю следовали великие князья и цари до начала XVIII в. Лжедимитрий, будучи уже не любим народом за неуважение к обычаям, был осуждаем, что он ни однажды не мылся в бане со своей поганой царицей. В Греции также было в обыкновении мыться вместе в бане. Гомер, описывая прелестную Поликастию, говорит, что юная дочь Нестора сама провожала Телемаха в баню, а невинная Эвриксия находилась в бане с Улиссом. Некоторые иностранные писатели рассказывают еще, что если супруги проводили ночь вместе, то они не смели войти в церковь, не омывшись прежде. Во время служения они могли стоять за дверьми церковными, но тогда подвергались осмеянию молодых людей. В баню ходили инокини без разбора. При Екатерине II правительство старалось искоренить общие бани, и только в царствование Александра Благословенного они уничтожены навсегда устройством отдельных бань для обоих полов. Некоторые из наших писателей думали, что переяславский епископ Ефрем, бывший потом митрополитом, первый повелел строить торговые бани при церквях в 1090 г. "Епископ, - говорит летописец Нестор, - заложил строение каменное банное, чего прежде не было, а церкви воздвигал с банями". Баня на малороссийском языке значит купол, верх церкви, а строение каменное банное означает крестильницы, которые он учреждал при каждом храме. Бани в таком ныне употреблении между нашим народом, что всякий зажиточный поселянин в деревне имеет свою собственную. Иностранцы с изумлением пишут в XVI и XVII вв., что поселяне наши, выходя из бани красными, как раки, катались по снегу или кидались в ледяную прорубь; потом вновь парились, не подвергаясь никаким болезням. Эта крепость, свойственная русскому, ныне изменилась. Хотя встречаются эти примеры по деревням, однако они не всегда проходят удачно. Теперь только выходят на холод, чтобы несколько освежиться, и потом тут же окачиваются теплой водой. Бани неизвестны в Европе. В Вене и Париже учреждены русские бани, но они далеко отстоят от настоящих наших: там не знают, что такое париться с вениками, а только обмываются и потеют; самый пар не крепкий и даже слабый, и за всем тем немцы и французы не могут выдержать его. Они ходят в устроенные наши бани только во время сильной простуды, ревматизма и озноба. В Варшаве учреждены очень хорошие русские бани и они, как говорят, появились там в настоящем виде с 1832 г. Бани, как средство потогонное, весьма полезны; но употреблять в такой степени, как у нас, они очень вредны. Тело расслабляется и мозговые органы тупеют; наружность теряет природную краску и она скоро покрывается морщинами. Этому примером служат женщины: они старятся ранее своего возраста и вянут; лица их преждевременно бледнеют и часто желтеют. Омывание теплой водой и в легком паре, весьма здорово. Мыться же холодной несравненно здоровее: такое омовение укрепляет тело и оживляет его; румянец бывает постоянно свежий и естественный; морщины проглядывают не скоро, и что важно: гораздо реже подвергаться можно простудам и головным болям. Сама привычка к баням с детства не спасает от расслабления и постоянных простуд, особенно во время сырости. МУЗЫКА Древнейшая музыка славян Музыка, пение и пляска, выражение радости, были известны нашим предкам еще задолго до основания политического бытия России. По берегам Балтийского моря жили, по известию византийских историков, мирные и счастливые славяне, которых не мог вооружить против Восточной империи сам Баян, сильный и свирепый аварский хан. Когда греки, воюя с этим ханом (в 590 году), взяли в плен трех балтийских славян, тогда они нашли у них вместо оружия кифары или гусли и узнали от них, что в их стране нет железа; что они не знают войны, любят музыку и ведут мирную жизнь. Нельзя думать, чтобы балтийские славяне не знали войны и оружия, иначе земля их давно была бы разорена; но можно допустить, что они предпочитали мир войне; что три пленные славянина с гуслями находились в стане хана по восточному обычаю: воодушевляя воинов игрой и пением к битвам. Если бы все прибалтийские славяне занимались музыкой, то кто бы обрабатывал их земли? Предание византийцев может подтверждать только то, что все славяне любили музыку и увеселения: ибо из истории известно, что они на виду многочисленных врагов веселились, пели и забывали опасности. Однажды греки, напав ночью на стан славян, разбили их единственно потому, что, будучи отвлечены песнями, они не приняли никаких мер предосторожности. Какие музыкальные инструменты прежде всего были известны нашим предкам? Этого невозможно решить, но, следуя за ходом образования, мы знаем, что все народы употребляли первоначально самые простые музыкальные инструменты, потом изменяли их с постепенным усовершенствованием, и, наконец, дошли до того, что первоначальная музыка или осталась в употреблении между простым сословием, или исчезла совсем. Самые первые музыкальные инструменты были сделаны из костей и рогов животных. Первоначальная игра состояла из подражания свисту ветра и пению птиц; потом, своими особыми звуками, они начали выражать горесть и радость. Последовательные переходы, усовершенствуя приятность созвучий и согласие тонов, послужили к изобретению многосложных инструментов, требовавших не одного искусства, но особого изучения. Древнейшая наша музыка была простая, и, судя по необширному образованию наших предков, можно полагать, что дудка и рожок были у них самые первые инструменты; потом жалейка, рог и свирель; наконец, волынка, гудок, балалайка, ложки и гусли. Дудка, похожая на флейту, есть весьма обыкновенный и простой по своему устройству инструмент. На ней преимущественно играли пастухи, а потому она может считаться пастушеским инструментом. В России ее часто смешивают со свирелью; в Малороссии она называется сопилкою. Рожок, древний пастушеский инструмент, употребляется поныне. Его звуки в руках искусного музыканта довольно хороши, и он заменяет заунывный кларнет. Жалейка или сиповка образует двойную дудку; подает голос сиповатый, от чего она получила настоящее название. Она теперь выходит из употребления. Рог делается из двух деревянных согнутых стволов, похожих на военные трубы; употребляется на охоте. Музыка роговая имела свою эпоху и свою моду. При Екатерине II она была в обыкновении. Особенно любил ее обер-егермейстер Нарышкин, у которого роговая музыка разыгрывала трудные ноты и веселила гостей за изобильными пирами. Со смертью Нарышкина роговая музыка исчезла. Свирель состоит из семи вместе сложенных дудок или стволов таким образом, что отверстия, по которым пробегает играющий касанием губ, расположены ровно, и концы каждого ствола срезаны в соразмерной постепенности, в таком отношении, что большой или первый ствол превосходит последний вдвое. Это древнейший греческий инструмент, усовершенствователем которого почитается бог Пан. Он употреблялся долгое время пастухами на Украине и во всей Малороссии. В России его употребляли на сельских пирушках и хороводных играх. Волынка делается наподобие раздувательного меха, с той разницей, что кожа, часто сырая, недавно снятая с барана, как это бывает у финнов, надувается прикрепленной сверху деревянной трубочкой; внизу, с двух противоположных сторон, прикрепляются две разной величины и разных отверстий деревянные трубки, проходя через которые воздух выжимает басистые голоса, а третья, небольшая верхняя дудочка, имеет на своем стволе несколько отверстий, которые, по воле играющего, прижимаются пальцем и открываются, производя этим разные голоса и звуки. Музыка волынки однообразна: она беспрестанно гудит и ревет. Употребляется повсюду в России. Гудок похож на скрипку: он с тремя струнами и смычком; рукоятка его вверху загнутая, как у баса, с тремя колышками; по струнам водят смычком, который издает одно гудение, от которого и получил свое название. Он употребляется и ныне на сельских пирушках и забавах. Балалайка состоит из длинной рукоятки, на которой сделаны лады, и из круглого корпуса. На нее навязывают две струны, которые настраиваются довольно высоко. Балалайка есть любимейший инструмент русских. Ни один праздник, ни один свободный от работ вечер не упускается охотниками, чтобы не поиграть на ней. Сам игрок и поет, и танцует. Любители веселья, услышав звук балалайки, немедленно сюда сходятся и начинают разгульную пляску. Ложки. Два деревянных инструмента, похожие на обыкновенные ложки, складываются вместе. Рукоятки их унизывают сквозными небольшими шариками, которые бывают металлические, и оставляют их висячими, подобно виноградным кистям. Во время музыки трясут ложками, которые от движения шариков издают многообразные звуки. Гусли. Имеют вид легкой ручной арфы с медными струнами; строй их свободный: можно поднимать высоко и очень низко; они служат приятным спутником для пения. Это был самый древний и любимый инструмент у евреев. Давид прославился игрой на гуслях. Будучи оруженосцем при царе Сауле, он усыплял его гнев кифарами и воспевал славу Божию. В Малороссии долгое время любили играть на гуслях, но ныне и там они исчезают. В России их не употребляют. У сербов и сейчас гусли занимают первое место. От берегов Савы и Дуная до внутренних владений Черногории, везде услышите их звуки, сопровождаемые восхитительнейшим напевом отечественных песен. Нет там уголка в деревне, где бы их не было, или, правильнее сказать, нет дома, где бы они не звучали. Бывший владетельный князь Сербии Милош Обренович любил в свободное от государственных занятий время играть на гуслях и петь под их сладкозвучный напев доблестные подвиги своих единоземцев. Любимая песнь сербского народа для гуслей это есть свадьба Максима Черноевича. Имя сочинителя неизвестно, но она красотою и силою чувствований так превосходна, что не уступает во многом простоте Гомера и восторгу Оссиана. Сохранением своим она обязана народной памяти; переходя многие столетия от поколения к поколению она, наконец, в XIX в. стала известной в печати по изустным преданиям. Простой народ употреблял в пылу веселья тазы и сковороды, в которые он бил палочками, согласуясь с музыкой. Ни при дворе великокняжеском, ни в кругу благородного сословия мы не встречаем никакой музыки. Хотя иностранец Контарини говорит, что у наместника Помартина была за обедом музыка, однако мы не знаем, какая это была музыка. При Иоанне IV мы встречаем скоморохов и шутов, которые забавляли его разными играми и музыкой. Во время первого Лжедимитрия польская музыка раздавалась на его пиршествах. По известию одного иностранца, употребляли для пляски и во время свадьбы, между прочими музыкальными инструментами, псалтырь. Его держали на коленях и пальцами перебирали струны, как на арфе - нынешний торбан. Этот псалтырь есть гусли царя Давида, которые доселе называются в простом народе псалтырем, от того что вдохновенный песнопевец воспевал славу Божию на своих гуслях по псалмам. Духовенство строго воспрещало забавляться музыкой, но, однако, ее употребляли на свадьбах и в веселье. За обедом царя Михаила Феодоровича, когда он угощал послов голштинских, играли на арфе и скрипке; потом плясали русскую искусные танцоры. Девушки держали в руках пестрые вышитые ширинки, которыми они махали при выражении ловких своих движений. Свадьба царя Алексея Михайловича праздновалась с музыкой: на дворе и в передней комнате играли в трубы и суренки и били в литавры. Трубная музыка и мнение о музыке Еще в середине XII в. употреблялись у нас трубы и бубны. При осаде Киева в 1151 г. князьями Георгием суздальским и Владимиром галицким осажденные и осаждаемые трубили в трубы и били в бубны. При собирании войска для новгород-северского князя Игоря (в 1185 г.), трубили в трубы. Во время междоусобия новгородцев с владимирцами (в 1216 г.), первые имели 60, а последние 40 труб и 40 бубен. Во время похода русских против волжских болгар (в 1220 г.) в нашем стане были трубы, бубны, сурны и сопели. В это время уже были известны флейты; в XVI столетии они делаются повсеместными, как видно из песни того же века. То ляхи в бубны вдаряют, У свистилки да у трубы выгрывают, Усе вiйско свое до купы у громаду скликают. Усе хоробрыи товарищи запорожцы На кониках выгрывают, шабельками блискают, у бубны ударяют. В том же столетии появляются набаты, литавры, флейты и сиповки. Первоначальный вид труб нам неизвестен, но можно предположить, что они были прямые, как у древних народов, и состояли из одного колена, и потом, изменяясь в устройстве, они получили настоящий вид, т. е. трехколенные и прямые. К трубам привешивали шнуры с кистями и завесы четырехугольные из парчи, камки и тафты, с серебряной и золотой бахромой. В походах, для предохранения от пыли и сырости, надевали суконные чехлы, называвшиеся нагалищами, ольстрами и чемоданами. Бубен - небольшая медная чаша с натянутой на верху ее кожей. Конные прикрепляли их к седлу, а пешие держали левой рукой и били вощагой, плетеной из толстого ремня наподобие палки, с прикрепленным на конце ее ременным шаром. У каждого воеводы был привешан к его седлу тулумбаз или жулумбас, поменьше бубна, в который он сам бил при необходимости. Бубны часто принимаются в наших старинных известиях за одно с накрами. Сурны, длинная узкая и прямая труба, с загнутым нижним отверстием. К ратному строю принадлежит еще набат. Это большой величины медный барабан, который укреплялся на деревянном щите с помощью цепей: его перевозили на четырех рядом поставленных лошадях. Для битья в него использовалось восемь человек. Каждый воевода имел свой набат, которым, по его распоряжению, производили тревогу в войске, отсюда произошло выражение: бить в набат. Селившиеся у нас немцы постепенно вводили разнообразные инструменты. Духовенство осуждало русских, которым музыка нравилась, и оно запрещало им веселиться. Патриарх, говорит Олеарий, запретил все музыкальные инструменты, употреблявшиеся русскими во время пиршеств и увеселений. Четыре или пять лет тому назад он велел обыскать все дома частных людей, и найденные инструменты, будучи сложены на пяти больших возах, приказал увезти за реку Москву и сжечь. Одним только немцам дозволялось иметь музыку и веселиться. Это, однако же, не воспрепятствовало многим боярам держать музыку и веселиться. Боярин Матвеев был страстный ее любитель, и он не только имел своих музыкантов, но выписал еще иностранную труппу актеров, которые представляли комические пьесы и балеты, сопровождавшиеся музыкой. Такое нововведение было столь неприятно всем поклонникам старины, что во время изгнания Матвеева ему ставили в вину, между многими несправедливыми на него обвинениями, что он любил музыку и занимался чернокнижием. Тогда это считали преступлением государственным. Боярин Языков, первый министр и любимец царя Феодора, не препятствовал распространению музыки и не обращал внимания на тех, которые считали ее дьявольским увеселением. Царевна Софья, вопреки невежественному мнению, поддерживала любителей музыки, так что в начале XVIII столетия Петру Великому стоило меньших трудов ввести музыку, хотя и тогда простой народ и некоторые из бояр смотрели на нее с негодованием, избегали слушать ее, боясь нечистой силы, будто бы кружившейся во время игры. Веселившихся считали погибшими на том свете; раскаявшихся не допускали к причастию без покаяния. Входившее в обыкновение пение было также осуждаемо: думали, что разнообразное изменение голоса по нотам нельзя выполнить человеку без содействия злых духов. Такое мнение, поддерживаемое гонителями доброго и полезного, невольно укрепляло невежество в ложном мнении; за всем тем уже многие любили музыку и пение, и если не смели открыто заниматься ими, то и не упускали случая участвовать во время игр и пения. Петр Великий успел рассеять мрак невежества, успокоить совесть староверов и убедить, что музыка, доставляя веселье невинное, смягчает грубость нравов, возвышает чувства и ведет непосредственно ко всему изящному. Появление других инструментов В продолжение XVII столетия появились многие музыкальные инструменты. Барабан, литавры, гобой, тарелки, варган, кларнет и скрипки забавляли уже веселившихся. Первоначальная форма барабана была та же самая, какая и ныне. Деревянное лукошко, вызолоченное или выкрашенное, вокруг него два обруча и две натянутые кожи составляли все его устройство. В полках носили барабан на широкой тесьме или на кожаном ремне, повешенном через правое плечо; хранили в суконных чехлах, называвшихся нагалищем и чемоданом. Барабан не был известен грекам; римляне его употребляли для сбора солдат на войну. Иные думают, что введение барабана принадлежит сарацинам. Эдуард III, король английский, при въезде его в Кале в первый раз услышал барабанный звук в 1547 г. Литавры то же самое, что бубны, делались побольше их и притом медные; бывали и серебряные. К ним привешивали для украшенья завесы: суконные и камчатные ярких цветов, с серебряными и золотыми шнурками, кистями и бахромой. В литавры били небольшими палочками с закругленным на конце шариком. Варган, занесенный к нам из Польши, которая получила его из Германии, есть небольшое металлическое орудие с тонким посередине язычком. Приложив его на зубы и вдыхая в себя воздух, бьют слегка пальцем по язычку, который, по мере изменяемого воздуха, издает довольно приятные звуки. Им забавляются дети и девушки. В Малороссии он употребительнее, чем в России, и, видимо, в Малороссию он попал раньше, потому что она находилась очень долгое время под влиянием Польши, которая изменила даже язык ее. Орган, от него испорченное слово варган, введен католическим духовенством при богослужении не ранее IV столетия и употребляется ныне почти во всех христианских церквях, кроме греко-российской. Из духовного органа образовались танцевальные и застольные органы, а эти послужили к устройству клавиров или фортепиано. Военная и духовая музыки возникли у нас не ранее середины XVIII в. Императрица Елизавета, до восшествия своего на престол, часто проводила время в кругу любителей музыки, поощряла высоким своим вниманием искусных артистов и вводила музыкальные вечера. В конце XVIII столетия музыка проникла во все сословия граждан; тогда распространились фортепиано, арфы, гитары и скрипки. Хотя арфа давно употреблялась на пирах, однако она была забыта весьма долгое время и теперь появляется редко. Из всех инструментов скрипка господствовала перед всеми: не было ни одного веселья, не проходило ни одной пирушки, где бы она не раздавалась. За всем тем наши прадеды предпочитали духовую музыку многострунной. На балах и свадьбах гремели оркестры уже во второй половине XVIII в. Гром победы раздавайся веселил сердца русских, потому что в нем выражалась слава Екатерины Великой, которую народ любил, как свою нежную мать, и теперь не может забыть ее. "Наша матушка, - говорил простолюдин, - тешила нас и сама тешилась. То-то была радость! То-то было веселье на Руси!" Императрица Екатерина устроила однажды, на голос гром победы, изумительную музыку. Там, где следовало изображать гром, струнами и голосом, она приказала стрелять из пушек, и эти выстрелы с необыкновенным согласием сопровождали чудный оркестр музыкантов и певчих. Небо и земля, казалось, внимали восторженному грому великой монархини. Фортепьяно и арфа заняли впоследствии почетные места в кругу благородных; стали учиться не только игре, но и пению под звук этих инструментов, и страсть к ним до того распространилась, что женской пол стал было предпочитать музыку умственному образованию. Ныне арфа не в употреблении, но фортепиано господствует повсюду, так что со знанием фортепианной музыки тесно слилось образование девушек, для которых говорить по-французски, играть на фортепиано и танцевать составляют необходимое условие воспитания. Гитара долгое время употреблялась женским и мужским полом как приятный и легкий инструмент для музыки и пения; теперь она изгнана из высшего круга; ею занимаются один любители, барские и вольнонаемные слуги: гитара доставляет им приятное услаждение. Многие из слуг играют на ней самоучкой и разыгрывают с такой правильностью, как по нотам; игру свою всегда сопровождают пением любимых русских песен. Император Павел I начал устраивать духовую музыку при полках, и по употреблению ее в полках она называется военной. Хотя при Екатерине II существовала кавалергардская музыка, или трубачи, однако она не простиралась далее гвардии. Император Александр повелел завести духовую музыку при всех полках, и ныне она неразлучна с потребностью вкуса: по городам она заменяет оркестры артистов, веселит застольное радушие и оживляет вечерние собрания. С повсеместным распространением музыки, не более сорока лет тому назад, чрезвычайно изменились нравы и образ жизни: во все сословия проникли вкус и сознание изящного. Императорская гвардия славится военной музыкой, которая часто раздается при царских пиршествах, и она участвует в оркестрах отличных артистов. Приезжающие к нам самые прославленные виртуозы не обходятся без гвардейской музыки. Русские от природы имеют склонность к музыке и пению. По городам и деревням не бывает ни одного веселья без музыки: скрипач, бас и бубны непременно находятся повсюду; они играют по одному слуху. Образовалось даже сословие музыкантов, под именем скрипачей, которые всегда известны в своем околотке и приглашаются на вечеринки. |
