Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.
К оглавлению
Часть третья. РАЗЛИЧНЫЕ ТИПЫ АГРЕССИИ И ДЕСТРУКТИВНОСТИ И ИХ ПРЕДПОСЫЛКИ
XI. ЗЛОКАЧЕСТВЕННАЯ АГРЕССИЯ: ЖЕСТОКОСТЬ И ДЕСТРУКТИВНОСТЬ
Кажущаяся деструктивность
От деструктивности следует отличать некоторые известные с давних пор эмоциональные состояния, которые современному исследователю нередко кажутся доказательством прирожденной деструктивности человека. Серьезный анализ показывает, что они хотя и приводят к деструктивным действиям, но не обусловлены страстью к разрушению.
Примером такого эмоционального состояния может быть желание, обозначаемое как "жажда крови". Практически пролить кровь человека — означает убить его; поэтому выражения "убивать" и "проливать кровь" употребляются в литературе как синонимы. Возникает вопрос: может быть, в древности существовали какие-то ритуалы, связанные с проливанием крови, а не с жаждой убивать.
На глубинном, архаическом уровне переживания кровь ассоциируется с каким-то "особым соком". В общем виде понятие "кровь" приравнивается к понятиям "жизнь" и "жизненная сила". Кроме того, кровь издавна считается одной из трех основных субстанций живого тела, в то время как остальные две субстанции составляют молоко и семя. Семя — это выражение мужской силы, молоко — символ женственности, "материнства" и созидания. Во многих культах и ритуалах молоко и семя считались священными. В крови разница между мужским и женским началом стирается. В глубиннейших слоях переживания человек каким-то магическим образом захватывается самой жизненной силой, если он проливает кровь. Применение крови в религиозных целях хорошо известно. Священники храма в Иерусалиме, совершая богослужение, разбрызгивали кровь убитых животных. Жрецы ацтеков приносили в жертву богам еще трепещущие сердца своих жертв. Во многих ритуальных обрядах братские узы символически скреплялись кровью.
Поскольку кровь является "соком жизни", то нередко прилив жизненных сил напрямую связывают с выливанием чужой крови. На ритуальных оргиях в честь Вакха и богини Геры обязательным было поедание сырого мяса и выпивание крови. А на Крите во время праздников Дионисия было принято зубами рвать мясо туш только что заколотых и еще живых животных. Подобные ритуалы встречаются также в культе многих хтонических* богов и богинь. Бурке утверждает, что арийцы, вторгшиеся в Индию, презирали аборигенов (Dasyu-Inder) за то, что те способны были есть сырое мясо людей и зверей. Это отвращение они выразили, назвав аборигенов "сыроедами"[200].
О ритуальных кровопролитиях нам напоминают обычаи ныне живущих примитивных народов при определенных религиозных церемониях. Так, у индейцев хаматса на северо-западе Канады есть обычай, когда во время религиозной церемонии у человека откусывают кусочек мяса руки, ноги или груди[201]. Поскольку кровь считается полезной для здоровья, то и сегодня встречаются разные формы "терапии", связанные с видом крови. В Болгарии, например, человеку, пережившему сильный страх, дают съесть трепещущее сердце только что убитого голубя, — считается, что это поможет преодолеть страх. Даже в римском католицизме сохранился древний обычай называть церковное вино кровью Христа. И, конечно, было бы недопустимым упрощением связывать этот ритуал с деструктивными инстинктами и не видеть в нем жизнеутверждающего начала.
Современный человек связывает кровопролитие только с деструктивностью. С точки зрения "реализма" это так и есть. Но если взять не сам по себе акт кровопролития, а проследить его значение в глубинных пластах человеческой психики, то можно прийти к совершенно иным ассоциациям: пролив кровь (свою или чужую), человек соприкасается с энергией жизни.
На архаическом уровне этот акт сам по себе был уже достаточно сильным переживанием, а когда кровь проливалась к тому же во имя богов, то это было актом величайшего поклонения. И здесь вовсе не обязательно должен был присутствовать разрушительный мотив. Сходные соображения, возможно, имеют отношение и к людоедству.
У представителей теории врожденной деструктивности каннибализм фигурирует нередко чуть ли не как основной аргумент. Они указывают на то, что в пещере Чжоукоудянь находили черепа, из которых мозг был изъят через основание черепа. Предполагали, что это делалось ради поедания мозгов, которое якобы было присуще людоедам. Такая возможность, конечно, не исключена, но она скорее соответствует мировоззрению современного потребителя. Гораздо убедительнее выглядит объяснение, согласно которому мозг использовался в ритуально-магических целях. Такую точку зрения высказал А. Бланк, который установил большое сходство между черепом синантропа и человека, найденного в Монте-Чирчео спустя почти полмиллиона лет. Если эта интерпретация верна, то и в отношении ритуального каннибализма и ритуального кровопролития можно сделать аналогичное предположение.
Ясно, что у "примитивных" племен нового времени (в последние два-три столетия) был широко распространен каннибализм вовсе не ритуального свойства. Но все, что мы знаем о доисторических охотниках, а также о характере еще и ныне живущих примитивных охотников, говорит о том, что они не были убийцами и потому маловероятно, чтобы они были каннибалами. Л. Мэмфорд по этому поводу ясно формулирует свою мысль: "Так как примитивный человек не был способен к таким проявлениям жестокости, как пытки и массовое уничтожение людей, то вряд ли мы имеем право обвинять его в убийстве собрата ради собственного пропитания". Таким образом, я только хотел предостеречь читателя от того, чтобы любое разрушительное поведение слишком поспешно объявлять следствием врожденной деструктивности, вместо того чтобы выяснить для себя, как часто за таким поведением стоят религиозные и другие вовсе не разрушительные мотивы. Ибо в противном случае стирается грань между ритуальным кровопролитием и настоящей жестокостью и не получает должной оценки подлинная деструктивность, к анализу которой мы сейчас переходим.
Спонтанные формы
Деструктивность[202] встречается в двух различных формах: спонтанной и связанной со структурой личности. Под первой формой подразумевается проявление дремлющих (необязательно вытесняемых) деструктивных импульсов, которые активизируются при чрезвычайных обстоятельствах, в отличие от деструктивных черт характера, которые не исчезают и не возникают, а присущи конкретному индивиду в скрытой или явной форме всегда.
Исторический обзор
Богатейшие и ужасающие документы относительно спонтанных форм деструктивности нам дают летописи цивилизованных народов. История войн является хроникой безжалостных убийств и пыток, жертвами которых становились и мужчины, и женщины, и дети. Часто возникает впечатление какой-то вакханалии — когда разрушительную лавину не в силах удержать никакие моральные или рациональные соображения. Убийство было еще самым мягким проявлением деструктивности. Оно не считалось жестокостью и не утоляло "жажду крови"; мужчин кастрировали, женщинам вспарывали животы, пленных сажали на кол, распинали или бросали на растерзание львам. Трудно даже перечислить все виды жестокости, изобретенные человеческой фантазией. Мы сами были свидетелями, как во время разделения Индии сотни тысяч индусов и мусульман в бешенстве убывали друг друга, а в Индонезии в ходе проведения антикоммунистической "чистки" в 1965 г. были истреблены от 400 тысяч до миллиона действительных или мнимых коммунистов вместе со многими китайцами. Далее мне придется описывать такие примеры человеческой жестокости, которые всем хорошо известны и которые обычно упоминаются всеми теми, кто хочет доказать, что деструктивность является врожденной.
Причины деструктивности будут рассмотрены позднее при описании садизма и некрофилии. Здесь же я только приведу примеры деструктивности, не связанной со структурой характера. Хотя эти спонтанные взрывы разрушительности тоже не проявляются безо всякой причины. Во-первых, всегда имеются внешние обстоятельства, стимулирующие их, как, например, войны, религиозные или политические конфликты, нужда и чувство обездоленности. Во-вторых, есть также субъективные причины — высокая степень группового нарциссизма на национальной или религиозной почве (например, в Индии) или склонность к состояниям транса (как в определенных районах Индонезии) и т. д. Спонтанные проявления агрессивности обусловлены не человеческой природой, а тем деструктивным потенциалом, который произрастает в определенных постоянно действующих условиях. Однако в результате внезапных травмирующих обстоятельств этот потенциал мобилизуется и дает резкую вспышку. По-видимому, без провоцирующих факторов деструктивная энергия народов дремлет. Поэтому в данном случае вряд ли можно говорить о постоянном лоточнике энергии, который наблюдается в деструктивном характере.
Деструктивность отмщения
Агрессивность из мести — это ответная реакция индивида на несправедливость, которая принесла страдания ему или кому-либо из членов его группы. Такая реакция отличается от обычной оборонительной агрессии в двух аспектах. Во-первых, она возникает уже после того, как причинен вред, и потому о защите от грозящей опасности уже говорить поздно. Во-вторых, она отличается значительно большей жестокостью и часто связана с половыми извращениями. Не случайно в языке бытует выражение "жажда мести". Вряд ли нужно объяснять, насколько широка сфера распространения мести (как у отдельных лиц, так и у групп). Известно, что институт кровной мести существует практически во всех уголках земного шара: в Восточной и Северо-Восточной Африке, в Верхнем Конго, в Западной Африке, у многих племен Северо-Восточной Индии, в Бенгалии, Новой Гвинее, Полинезии и (до недавнего времени) на Корсике. Кровная месть является священным долгом: за убийство любого представителя семьи, племени или клана должен понести кару тот клан, к. которому принадлежал убийца. Институт кровной мести делает кровопролитие бесконечным. Ведь наказанием за преступление становится тоже убийство, которое в свою очередь ведет к новому витку мести, и так без конца. Теоретически кровная месть является бесконечной цепью, и она действительно приводит нередко к истреблению целых семей или больших групп. Кровная месть в порядке исключения встречается даже среди очень миролюбивых народов, например у гренландцев, которые не знают, что такое война, но знают кровную месть и не испытывают по этому поводу каких-либо страданий.
Не только кровная месть, но и все формы наказания — от самых примитивных до самых совершенных — являются выражением мести. Классической иллюстрацией этого служит lex talionis (закон возмездия: око за око, зуб за зуб) Ветхого завета. Угрозу наказывать детей за вину отцов до третьего и четвертого поколения следует рассматривать как выражение мести Бога, заповеди которого были нарушены, хотя одновременно мы видим попытку смягчить эту угрозу в форме обещания творить "милость до тысяч родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои". Ту же самую мысль мы встречаем у многих других народов — например, у якутов есть закон, который гласит: "Если пролилась кровь человека, она требует искупления". У якутов потомки убитого мстят потомкам убийцы до девятого колена.
Нельзя не согласиться, что кровная месть и закон о наказании выполняют определенную социальную роль в обеспечении стабильности общества. Если эта функция отсутствует, то жажда мести находит иное выражение. Так, проиграв войну 1914-1918 гг., немцы были охвачены желанием мести и хотели во что бы то ни стало отплатить за несправедливые условия Версальского договора... Известно, что даже ложная информация о злодеяниях может вызывать сильнейшую ярость и жажду мести. Так, Гитлер, прежде чем напасть на Чехословакию, приказал распространять слухи о жестоком отношении к немецкому меньшинству на территории Чехословакии. Массовое кровопролитие в Индонезии в 1965 г. началось после сообщения о зверском убийстве нескольких генералов, которые были противниками Сукарно.
Одним из наиболее ярких проявлений мстительной памяти поколений является бытующая уже две тысячи лет ненависть к евреям, которые якобы распяли Христа. Репутация "христопродавцев" стала одной из главных причин воинствующего антисемитизма.
Почему мстительность является такой глубоко укоренившейся и интенсивной страстью? Попробуем поразмышлять. Может быть, в мести в какой-то мере замешаны элементы магического или ритуального характера? Если уничтожают того, кто совершил злодеяние, то этот поступок как бы оказывается вытеснен магическим способом в результате расплаты. Это и сегодня еще находит свой отзвук в языке: "Преступник поплатился за свою вину". По крайней мере теоретически после отбытия наказания преступник равен тому, кто никогда не совершал преступления. Месть можно считать магическим исправлением зла. Но даже если это так, то возникает вопрос, почему так сильно это стремление к искуплению, к благу, к добру? Может быть, у человека есть элементарное чувство справедливости, исконное ощущение экзистенциального равенства всех людей? Ведь каждого из нас в муках родила мать, каждый когда-то был беспомощным ребенком, и все мы смертны[203]. И хотя человек порой не может противиться злу и страдает, но в своей жажде мести он пытается вытеснить это зло, избавиться от него, забыть, что ему когда-то был причинен вред. (По-видимому, такого же рода корни имеет и зависть. Каин не мог перенести, что он был отвергнут, в то время как его брат был принят. Все произошло само собой, он был не в состоянии что-либо изменить. И эта несправедливость вызвала в нем такую зависть, что он не нашел другого способа расплаты, как убийство Авеля.) Однако для мести должны существовать еще и другие причины. По всей видимости, человек тогда берется вершить правосудие, когда он теряет веру... В своей жажде мести он больше не нуждается в авторитетах, он "высший судия", и, совершая акт мести, он сам себя чувствует и ангелом, и Богом... это его звездный час.
Можно найти еще целый ряд причин. Например, рассмотреть ряд жестокостей с нанесением телесных повреждений. Разве кастрация (или просто пытки) не противоречит элементарным общечеловеческим требованиям совести? Разве совесть не препятствует совершению бесчеловечных поступков под влиянием чувства мести? А может быть, здесь проявляется механизм защиты от собственной деструктивности: лучше совершить месть чужими руками и сказать: вот тот (другой человек, палач) способен на жестокость, а я — нет.
Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо дальнейшее исследование феномена мести.
Высказанные выше соображения, по-видимому, опираются на представление о том, что жажда мести как глубинное чувство личности присуща всем людям. Однако факты не подтверждают это предположение. Несмотря на то что потребность в мести довольно широко распространена, ее проявления существенно отличаются по характеру и интенсивности в разных культурах[204], а уж тем более у отдельных индивидов. Эти различия обусловлены целым рядом факторов и причин. Одним из таких факторов является отношение к собственности — к проблеме богатства и бедности. Так, например, человек (или группа), не располагающий огромным богатством, но все же достаточно обеспеченный, чтобы не скупиться и не думать с тревогой о завтрашнем дне, способен радоваться жизни и не "делать трагедию" из временной неудачи, принесшей некоторый материальный ущерб. В то время как настоящий богач с недоверчивым характером скупца и накопителя воспринимает всякую утрату как непоправимую трагедию.
Мне кажется, что жажда мести поддается вполне определенному шкалированию. При этом на одном конце шкалы находятся люди, совершенно лишенные мстительных чувств: это те, кто достиг в своем развитии уровня, соответствующего христианскому и буддистскому идеалу человека. Зато на другом конце этой шкалы располагаются люди с робким накопительским характером, нарциссы высшего ранга, у которых даже малейший ущерб своей персоне вызывает бурю мстительных эмоций (настоящую жажду мести). Этому типу примерно соответствует человек, требующий, чтобы жулик, который украл у него пару долларов, был сурово наказан. Это также профессор, который, помня обидное высказывание студента в свой адрес, откажется рекомендовать его при устройстве на работу или даст плохую рекомендацию. Это покупатель, жалующийся директору магазина на плохое обслуживание и требующий обязательно, чтобы продавец был уволен. Во всех этих случаях мы имеем дело с жаждой мести как устойчивой чертой характера.
Экстатическая деструктивность
Если человек страдает сознанием одиночества, беспомощности и тоски, он может попытаться преодолеть свое экзистенциальное бремя путем перехода в состояние экстатического транса, где он (как бы "вне себя") приходит к единению с самим собой и с природой. Для этого есть много возможностей. Одна из них дана человеку природой в форме сексуального акта. Это кратковременный экстаз, который можно назвать естественным прототипом полноценной концентрации... При этом сексуальный партнер может быть подключен к сопереживанию, а может, и нет: очень часто для обоих партнеров это остается актом самолюбования, хотя при этом каждый, возможно, и благодарен партнеру за вызванные чувства и за совместное действо (которое нередко оба называют любовью).
Мы уже упоминали о других, более устойчивых и интенсивных способах получения экстаза. Мы встречаемся сними в религиозных культах (например, в экстатических танцах), при употреблении наркотиков, в сексуальных оргиях или в состоянии транса... Прекрасным примером такого состояния являются принятые на Бали церемонии, ведущие к трансу. Они особенно интересны при изучении феномена агрессивности, так как в одном из таких церемониальных танцев[205] используется малайский кинжал (которым танцоры наносят резаные раны себе или друг другу).
Существуют также другие формы экстаза, при которых ненависть и агрессивность оказываются в центре внимания. Возьмем, к примеру, обряд инициации, известный германским народам. Фридрих Клюге в своем этимологическом словаре пишет: "В древнегерманском языке слово «berserkr» (от beri — Bar — «медведь» и serkr — «одеяние») означает воина, одетого в медвежью шкуру".
Речь идет об обряде посвящения. Юноша подвергается ритуальному испытанию, в ходе которого он идентифицирует себя с медведем. Посвященный таким образом обычно становится агрессивным. Он рычит, как медведь, и пытается кого-нибудь укусить. Достигнуть состояния такого транса — дело нелегкое, а выдержать его с честью означает положить начало мужской взрослости и независимости. В словах "furor teutonicus" ("гнев тевтонца") находит отражение священный и магический характер этого состояния буйства. Многие признаки этого ритуала весьма примечательны. Вначале речь идет о ярости как самоцели; такая ярость не направлена на врага и не является следствием специальной провокации: оскорбления, ущерба и т. д. Главной целью является достижение состояния, близкого к трансу, при котором человек преисполнен всепоглощающим чувством ярости. Не исключено, что такое состояние обеспечивалось специальными средствами типа наркотиков. Для достижения такого чувства экстаза необходима абсолютная сила ярости. Далее речь идет о состояниях, основанных на традиционном коллективном чувстве. Они связаны с механизмами заражения, группового коллективного действа, массового психоза и т. д. В самой последней фазе это уже попытка возврата в животное состояние (в данном случае — медведя), когда посвященный ведет себя как хищник. И все же здесь речь идет о временном, а не о хроническом состоянии ярости.
Другой ритуал, при котором также наблюдается запредельное состояние буйства и деструктивности, до настоящего времени сохранился в маленьком испанском городе[206]. Там ежегодно в определенный день на главной площади собираются мужчины, каждый с большим или маленьким барабаном. Ровно в полночь они начинают бить в барабаны, и этот бой продолжается 24 часа. Немного времени требуется, чтобы участники этого грохота впали в состояние, близкое к буйному безумию. Через 24 часа ритуал окончен. На многих барабанах кожа разорвана в клочья, у барабанщиков распухли и кровоточат ладони. Но самое примечательное — лица участников. Это невменяемые мужские лица, которые не выражают ничего, кроме дикой ярости[207]. Нет сомнения, что барабанный бой вызывает мощный разрушительный импульс, который, усиливаясь, достигает эффекта резонанса. Если вначале ритм просто помогает войти в состояние транса, то в конце ритуала коллективный экстаз охватывает каждого настолько, что люди не чувствуют ни боли в руках, ни физической усталости, а, охваченные одной всепоглощающей страстью, в полном самозабвении барабанят беспрерывно 24 часа.
Поклонение деструктивности
С деструктивностью экстаза можно в какой-то мере сравнить поведение человека, живущего в состоянии хронической ненависти. Это совсем не то, что мгновенная вспышка гнева, это концентрация отрицательной энергии и колоссальная целеустремленность личности, все силы которой направлены на то, чтобы разрушать. Здесь перманентное служение идеалу разрушения, принесение своей жизни в жертву кумиру.
Эрнст фон Саломон и его герой Керн. Клинический случай поклонения идолу разрушения
Блистательно иллюстрирует этот феномен автобиографический роман Эрнста фон Саломона, который в 1922 г. принимал участие в убийстве талантливого человека, либерально настроенного германского министра иностранных дел Вальтера Ратенау. Фон Саломон родился в 1902 г. Когда в 1918 г. в Германии разразилась революция, он был юнкером. Он ненавидел и революционеров, и в не меньшей мере представителей средней буржуазии, которые, по его мнению, были достаточно обеспечены в жизни, чтобы жертвовать собою ради нации. (Иногда он симпатизировал радикальному крылу левых революционеров, так как и они хотели разрушить существующий порядок.)
Фон Саломон подружился с фанатически настроенной группой бывших офицеров-единомышленников; к ним относился и Керн, который позднее убил Ратенау. Фон Саломона затем арестовали и приговорили к пяти годам тюрьмы[208].
Фон Саломона, как и его героя Керна, можно рассматривать в качестве прототипа нациста, однако, в отличие от нацистов, он и его группа были свободны от оппортунизма.
В своем автобиографическом романе фон Саломон говорит сам о себе: "С ранних пор я получал от разрушения особое наслаждение. Мне нравилось наблюдать, как у человека от ежедневных страданий постепенно уменьшался запас его прежних представлений и ценностей, как разлетались в прах его идеалистические желания, мечты и надежды, как он превращался в кусок мяса, сплошной комок нервов, обнаженных и вибрирующих, словно туго натянутые струны в прозрачном воздухе".
Как явствует из этого описания, Саломон не всегда поклонялся идолу разрушения. Вероятно, на него оказали влияние его друзья, особенно Керн, который произвел на него огромное впечатление своим фанатизмом. Одна беседа между фон Саломоном и Керном очень характерна: она показывает Керна как олицетворение абсолютной деструктивности. Фон Саломон начинает разговор со слов: "Я хочу большего. Не хочу быть жертвой. Я хочу видеть империю поверженной в прах, за это я сражаюсь. Я хочу власти. Хочу испытать всю сладость жизни, все радости этого мира. Это моя цель — и она стоит средств".
Керн горячо ему отвечает: "...хватит сомнений! Скажи мне, разве существует большее счастье, чем в нас самих, когда у нас есть власть и сила и право сильного, которое пьянит нас и наполняет нашу жизнь".
Через несколько страниц Керн говорит: "Я бы не вынес, если бы расколотое на куски, поверженное отечество снова возродилось в нечто великое... Нам не нужно «счастье народа». Мы боремся, чтобы заставить его смириться со своей судьбой. Но если этот человек (Ратенау) еще раз подарил бы народу веру, если бы он снова вселил в их души ту веру и ту волю к победе, которая вела их на войну и которая трижды была разбита в той войне, если бы она воскресла, я бы этого не перенес".
На вопрос о том, как он, кайзеровский офицер, смог пережить день революции, он отвечает: "Я не пережил его. Я, как приказывала мне честь, пустил себе пулю в лоб 9 ноября 1918 г. Я мертв, то, что осталось во мне живого, это — не я. Я не знаю больше своего «Я» с этого дня... Я умер за нацию, и все во мне живет только ради нации. А иначе как бы я мог вынести все, что происходит? Я делаю то, что должен. Поскольку я должен был умереть, я умираю каждый день. Все, что я делаю, есть результат одной-единственной мощной воли: я служу ей, я предан ей весь без остатка. Эта воля хочет уничтожения, и я уничтожаю... а если эта воля меня покинет, я упаду и буду растоптан, я знаю это" (Курсив мой. — Э. Ф.).
Мы видим в рассуждениях Керна ярко выраженный мазохизм, который делает его послушным орудием высшей власти. Но самое интересное в этой связи — всепоглощающая сила ненависти и жажда разрушения, этим идолам он служит не на жизнь, а на смерть.
Трудно сказать, что более всего повлияло на Саломона — самоубийство Керна, которое тот совершил, чтобы избежать ареста, или крушение его политических идеалов, — но складывается впечатление, что стремление к власти и радости жизни у Саломона уступило место абсолютной ненависти. В тюрьме он чувствовал себя настолько одиноко, что ему было невыносимо, когда директор пытался приблизить его к себе "человеческим обращением". Он не выносил вопросов своих сотоварищей: "Я спрятался в свою капсулу... кругом были враги... я ненавидел чиновника, открывшего дверь, тюремщика, который приносил баланду, собак, лаявших под окном. Я боялся радости" (Курсив мой. — Э. Ф.). Дальше он описывает, как его раздражало цветущее во дворе миндальное дерево. Он сообщает о своей реакции на третье рождество в тюрьме, когда директор попытался сделать для заключенных какой-то праздник, чтобы помочь им забыться:
Но я не хочу ничего забывать. Будь я проклят, если я все забуду. Я хочу помнить каждый день и час. Память мне дает силы ненавидеть. Я не хочу забывать обиды, ни одного косого взгляда... или высокомерного жеста... Я хочу помнить каждую подлость, каждое слово, которое меня когда-либо ранило. Я хочу оставить в памяти и каждое лицо, и каждое впечатление, и каждое имя. Я хочу навсегда сохранить этот омерзительный опыт жизни со всей его грязью. Единственное, что я хочу забыть, так это те крохи добра, которые встретились на моем пути (Курсив мой. — Э. Ф.).
В определенном смысле можно было бы говорить о Саломоне, Керне и их небольшом круге как о революционерах. Они стремились к тотальному разрушению существующей социальной и политической системы и хотели заменить ее националистическим, милитаристским порядком, о котором вряд ли у них было конкретное представление. Но революционера характеризует не только желание свергнуть старый порядок. Если внутри его мотивации нет любви к жизни и свободе, то это не революционер, а просто деструктивный мятежник. (Это относится ко всем, кто, участвуя в настоящем революционном движении, движим только страстью к разрушению.) И когда мы анализируем психическую реальность таких людей, то убеждаемся, что они были разрушителями, а не революционерами. Они не только ненавидели своих врагов, они ненавидели саму жизнь. Это видно и в заявлении Керна, и в рассказе Саломона о его ощущениях в тюрьме, о реакции на людей и на саму природу. Он был совершенно неспособен к положительной реакции на какое-либо живое существо.
Исключительность, неордионарность его реакций тотчас бросается в глаза, когда вспоминаешь поведение настоящих революционеров в их частной жизни и, особенно, в тюрьме. Невольно вспоминаются знаменитые письма Розы Люксембург из тюрьмы, когда она с поэтической нежностью описывает птицу, которую могла наблюдать из своей камеры. Письма, в которых нет и следа горечи. Да не обязательно приводить пример такой незаурядной личности, как Роза Люксембург. В тюрьмах разных стран были и есть тысячи и сотни тысяч революционеров, в которых нисколько и никогда не ослабевала любовь ко всему живому...
Чтобы понять, почему люди тина Керна и фон Саломона искали свое выражение в ненависти и разрушении, нужно немного больше узнать об их жизни. К сожалению, мы не располагаем данными и должны довольствоваться тем, что знаем хотя бы одну предпосылку для произрастания ненависти. Все их нравственные и социальные ценности рухнули. Их представления о национальной гордости, их феодальные представления о чести и послушании — все это потеряло свой смысл, когда пала монархия. (Хотя на самом деле не военное поражение союзников разрушило их полуфеодальный мир, а победоносное шествие капитализма внутри Германии...) Их офицерские звания и ценности потеряли свой смысл (кто знал, что их профессиональные акции так скоро снова пойдут в гору, всего лишь спустя 14 лет). Утрата смысла жизни, социальных корней достаточно хорошо объясняет жажду мести и культивирование в себе ненависти. Однако мы не знаем, в какой мере эта деструктивность одновременно соответствовала структуре личности, сложившейся задолго до первой мировой войны. Это, вероятно, относится прежде всего к Керну, в то время как позиция Саломона была менее определенной и сформировалась под сильным влиянием Керна. Очевидно, Керн — это действительно представитель некрофильского типа личности, который мы подробно будем рассматривать позднее. Я коснулся его уже здесь, поскольку он ярко иллюстрирует поклонение идолу ненависти. Дополнительный анализ этого и многих других случаев деструктивности, особенно в группах, дает массу интересных данных. Возьмем эффект стимулирования "агрессивного поведения". Например, реакция на угрозу может сначала носить форму оборонительной агрессии, но, проявив один раз агрессивность, человек как бы освобождается от обычных запретов и преград, а это облегчает переход к другим формам агрессивности, в том числе и к жестокости... А дальше все может пойти по типу цепной реакции, при которой в какой-то миг деструктивность достигает "критической массы", и тогда у человека или у целой группы наступает состояние разрушительного экстаза.
Деструктивный характер: садизм
Феномен спонтанных, преходящих проявлений деструктивности имеет так много аспектов, что для его изучения необходимы многочисленные исследования. С другой стороны, мы располагаем достаточно богатыми и ценными данными о деструктивности в ее характерных формах. Это неудивительно, если вспомнить, что они получены путем психоаналитических наблюдений за отдельными лицами, а также из многочисленных наблюдений повседневной жизни на протяжении многих десятков лет.
Нам известны две распространенные точки зрения на сущность садизма. Первая нашла выражение в понятии алголагнии (от algos — "боль" и lagneia — "желание"). Автором ее считается Шренк-Нотцинг (начало XX в.). Он делит алголагнию на два типа: активную (садизм) и пассивную (мазохизм). По этой классификации сущность садизма заключается в желании причинить боль, вне зависимости от наличия или отсутствия сексуальных мотивов[209].
Другой подход усматривает в садизме прежде всего сексуальный феномен во фрейдистском смысле, первородное влечение либидо (как Фрейд его понимал еще на первой стадии своего научного развития). Согласно этому взгляду, даже те садистские желания, которые внешне не связаны с сексуальностью, все равно имеют сексуальную мотивацию, только на бессознательном уровне. Немало усилий пришлось затратить остроумным аналитикам, чтобы доказать, что либидо — движущая сила жестокости даже тогда, когда невооруженным глазом никакой сексуальной мотиваций обнаружить невозможно.
Я не собираюсь оспаривать, что сексуальный садизм (вместе с мазохизмом) представляет собой одну из наиболее распространенных форм сексуальной перверсии. У мужчин, страдающих таким извращением, он является условием получения удовлетворения. Это извращение имеет несколько вариантов — от желания причинить женщине физическую боль (например, избиение) до желания унизить (связать или любым другим способом заставить подчиняться). Иногда садист нуждается в том, чтобы причинить партнеру сильную боль, а иногда ему достаточно минимальной ее степени, чтобы уже получить удовольствие. Нередко садисту хватает одной фантазии для достижения сексуального возбуждения... Известно немало случаев, когда мужчина нормально общается со своей женой и той даже в голову не приходит, что для получения сексуального удовольствия муженек прибегает к помощи своей садистской фантазии. При сексуальном мазохизме ситуация диаметрально противоположная. Возбуждение достигается ценой собственных страданий: боли, избиения, насилия и т. д. Садизм и мазохизм как сексуальные извращения встречаются часто. По всей видимости, у мужчин чаще, чем у женщин, проявляется садизм (по крайней мере, в нашей культуре). В отношении мазохизма мы не располагаем надежными данными.
Прежде чем перейти к обсуждению проблемы садизма, мне кажутся уместными некоторые замечания, связанные с понятием "извращение".
Некоторые политические радикалы (как, например, Герберт Маркузе) взяли моду преподносить садизм как одну из форм выражения сексуальной свободы человека. Работы маркиза де Сада заново перепечатываются радикальными политическими журналами как иллюстрации к этой "свободе". То есть признается утверждение де Сада о том, что садизм — это одно из возможных выражений человеческих страстей и что свободный человек должен иметь право на удовлетворение всех своих желаний, включая садистские и мазохистские... коль скоро это доставляет ему удовольствие.
Это довольно сложная проблема. Если считать извращением любую сексуальную практику, которая не ведет к производству детей, т. е. секс ради секса, то, разумеется, очень многие встанут горой (и по праву) и будут защищать эти "извращения". Но ведь такое довольно старомодное определение извращения отнюдь не является единственным определением.
Сексуальное желание даже тогда, когда оно не сопровождается любовью, в любом случае является выражением жизни, обоюдной радости и самоотдачи.
В отличие от этого, сексуальные действия, характеризуемые тем, что один человек стремится унизить партнера, заставить его страдать, — и есть извращение, и не потому, что эти действия не служат воспроизводству, а потому, что вместо импульса жизни они несут импульс удушения жизни.
Если сравнить садизм с той формой сексуального поведения, которую часто называют извращением (а именно с различными видами орально-генитального контакта), то разница видна невооруженным глазом. Сексуальная близость так же мало похожа на извращение, как и поцелуй, ибо ни то, ни другое не имеет цели обидеть или унизить партнера.
Утверждение о том, что удовлетворение своих желаний есть естественное право человека, с точки зрения дофрейдовского рационализма вполне понятно. Согласно этому рационалистическому подходу человек желает только то, что ему полезно, и потому желание есть наилучший ориентир правильного поведения. Но после Фрейда такая аргументация выглядит достаточно устаревшей. Сегодня мы знаем, что многие страсти человека только потому и неразумны, что они ему (а то и другим) несут не пользу, а вред и мешают нормальному развитию. Тот, кто руководствуется разрушительными влечениями, вряд ли может оправдать себя тем, что он имеет право крушить все вокруг, ибо это соответствует его желаниям и доставляет наслаждение. Сторонники садистских извращений могут на это ответить, что они вовсе не выступают в защиту жестокости и убийств; что садизм — только один из способов сексуального поведения, что этот способ не лучше и не хуже других, ибо "о вкусах не спорят"... Но при этом упускается из виду один важнейший момент: человек, который, совершая садистские действия, достигает сексуального возбуждения, обязательно является носителем садистского характера, т. е. это настоящий садист, человек, одержимый страстью властвовать, мучить и унижать других людей. Сила его садистских импульсов проявляется как в его сексуальности, так и в других несексуальных влечениях. Жажда власти, жадность или нарциссизм — все эти страсти определенным образом проявляются в сексуальном поведении. И в самом деле, нет такой сферы деятельности, в которой характер человека проявлялся бы точнее, чем в половом акте: именно потому, что здесь менее всего можно говорить о "заученном" поведении, о стереотипе или подражании. Любовь человека, его нежность, садизм или мазохизм, жадность, нарциссизм или фобия — словом, любая черта его характера находит отражение в сексуальном поведении.
Кое-кто утверждает, что садистские извращения даже полезны для "здоровья", так как они обеспечивают безобидный выпускной клапан для тех садистских тенденций, которые присущи всем людям. Ну что же, подобные рассуждения вполне логично было бы завершить таким выводом, что надзиратели в гитлеровских концлагерях могли бы .вполне благосклонно и дружелюбно относиться к заключенным, если бы у них была возможность получить разрядку для своих садистских наклонностей в сексе.
Примеры сексуального садизма и мазохизма
Следующие примеры сексуального садизма и мазохизма взяты из книги Полины Реаж "История О.", которая, по-видимому, не нашла так много читателей, как соответствующие классические сочинения маркиза де Сада.
Она стонала... Пьер прикрепил ее руки цепочкой к перекладине кровати. После того как она была скована таким образом, она снова поцеловала своего любовника, который стоял на кровати рядом с нею. Он сказал ей еще раз, что он ее любит, затем он спустился с кровати и позвал Пьера. Он смотрел, как она безуспешно пыталась защитить себя от ударов, он слышал, что ее стоны становились все громче и громче, в конце она просто кричала... Когда у нее брызнули слезы, он отослал Пьера. Она еще нашла силы сказать, что любит его. Затем он поцеловал ее залитое слезами лицо, ее тяжело хрипевший рот, развязал ее, уложил на кровати и ушел.
Ее зовут О. Она не смеет проявить собственную волю. Ее любовник и его друзья должны полностью управлять ею. Она находит свое счастье в рабстве, а они свое — в абсолютном господстве. Следующий отрывок хорошо показывает этот аспект садо-мазохистского поведения. (Следует добавить, что ее любовник, чтобы полностью управлять ею, поставил, кроме всех прочих, еще и такое условие, что она должна подчиняться не только ему, но и его друзьям. Один из них — сэр Штефен.)
Наконец она приподнялась — как будто бы то, что она хотела сказать, ее душило, — она освободила верхние застежки своей блузы так, что стала видна ямочка на груди. Затем она встала, ее руки и колени дрожали.
"Я вся твоя, — сказала она наконец, обращаясь к Рене. — Я буду принадлежать тебе так, как ты этого хочешь..."
"Нет, — перебил он ее, — нам! Повторяй за мной. Я принадлежу вам обоим. Я буду точно такой, как вы оба хотите..."
Пронизывающие серые глаза сэра Штефена смотрели на нее в упор, как и глаза Рене. Она потерялась в них и медленно повторяла предложения, которые он ей говорил, но только от первого лица, как будто бы она твердила правила грамматики. "Ты предоставляешь право мне и сэру Штефену..." Речь шла о праве владеть и распоряжаться ее телом, как бы и где бы они того ни пожелали... о праве заковать ее в цепи, бить, как рабыню или пленницу, за малейшую ошибку или проступок или просто ради удовольствия; о праве не обращать внимания на ее стоны и крики, если дело дойдет до истязаний.
Садизм (и мазохизм) как сексуальные извращения представляют собой только малую долю той огромной сферы, где эти явления никак не связаны с сексом. Несексуальное садистское поведение проявляется в том, чтобы найти беспомощное и беззащитное существо (человека или животное) и доставить ему физические страдания вплоть до лишения его жизни. Военнопленные, рабы, побежденные враги, дети, больные (особенно умалишенные), те, кто сидит в тюрьмах, беззащитные цветные, собаки — все они были предметом физического садизма, часто включая жесточайшие пытки. Начиная от жестоких зрелищ в Риме и до практики современных полицейских команд, пытки всегда применялись под прикрытием осуществления религиозных или политических целей, иногда же — совершенно открыто ради увеселения толпы. Римский Колизей — это на самом деле один из величайших памятников человеческого садизма.
Одно из широко распространенных проявлений несексуального садизма — жестокое обращение с детьми. Только в последние 10 лет эта форма садизма была довольно подробно изучена в целом ряде исследований, начиная с классического произведения Ц. X. Кемпе и других. С тех пор было опубликовано много работ[210], и исследования продолжаются во всех странах. Из них следует, что шкала зверств по отношению к детям очень велика — от нанесения незначительных телесных повреждений до истязаний, пыток и убийств. Мы практически не знаем, как часто встречаются подобные зверства, так как данные, имеющиеся у нас в распоряжении, доходят до нас из общественных источников (например, из полиции, куда поступают звонки из больниц или от соседей). Но ясно одно, что количество зарегистрированных случаев представляет сотую часть от общего числа. Наиболее точные данные были сообщены Гиллом (речь идет о данных только по одной стране). Я хотел бы привести здесь только некоторые из них. Детей, которые стали жертвами насилия, можно разделить на несколько возрастных групп: первая — от года до двух лет; вторая — от трех до девяти (число случаев удваивается); третья группа — с девяти до пятнадцати (частота снова понижается, пока не достигается исходный уровень, а после шестнадцати лет постепенно совсем исчезает). Это означает, что в наиболее интенсивной форме садизм проявляется тогда, когда ребенок еще беззащитен, но уже начинает проявлять свою волю и противодействует желанию взрослого полностью подчинить его себе.
Душевная жестокость, психический садизм, желание унизить другого человека и обидеть его распространены, пожалуй, еще больше, чем физический садизм. Данный вид садистских действии наименее рискованный, ведь это же совсем не то, что физическое насилие, это же "только" слова. С другой стороны, вызванные таким путем душевные страдания могут быть такими же или даже еще более сильными, чем физические. Мне не нужно приводить примеров такого садизма. Их — тьма в человеческих отношениях. Начальник — подчиненный, родители — дети, учителя — ученики и т. д., и т.п. Иными словами, он встречается во всех тех ситуациях, где есть человек, который не способен защитить себя от садиста. (Если слаб и беспомощен учитель, то ученики часто становятся садистами.) Психический садизм имеет много способов маскировки: вроде бы безобидный вопрос, улыбка, намек... мало ли чем можно привести человека в замешательство. Кто не знает таких мастеров-умельцев, которые всегда находят точное слово или точный жест, чтобы кого угодно привести в смятение или унизить. Разумеется, особого эффекта достигает садист, если оскорбление совершается в присутствии других людей[211].
Иосиф Сталин, клинический случай несексуального садизма
Одним из самых ярких исторических примеров как психического, так и физического садизма был Сталин. Его поведение — настоящее пособие для изучения несексуального садизма (как романы маркиза де Сада были учебником сексуального садизма). Он первый приказал после революции применить пытки к политзаключенным; это была мера, которую отвергали русские революционеры, пока он не издал приказ. При Сталине методы НКВД своей изощренностью и жестокостью превзошли все изобретения царской полиции. Иногда он сам давал указания, какой вид пыток следовало применять. Его личным оружием был, главным образом, психологический садизм, несколько примеров которого я хотел бы привести. Особенно любил Сталин такой прием: он давал своей жертве заверения, что ей ничто не грозит, а затем через один или два дня приказывал этого человека арестовать. Конечно, арест был для несчастного тем тяжелее, чем более уверенно он себя чувствовал. Сталин находил садистское удовольствие в том, что в тот момент, как он заверял свою жертву в своей благосклонности, он уже совершенно точно знал, какие муки ей уготованы. Можно ли представить себе более полное господство над другим человеком? Приведу несколько примеров из книги Роя Медведева:
Незадолго до ареста героя гражданской войны Д. Ф. Сердича Сталин произнес на приеме тост в его честь, предложил выпить с ним "на брудершафт" и заверил его в своих братских чувствах. За несколько дней до убийства Блюхера Сталин на собрании говорил о нем в самых сердечных тонах. Принимая армянскую делегацию, он осведомился о местонахождении и самочувствии поэта Чаренца и заверил, что с ним ничего не случится, однако через несколько месяцев Чаренц был убит выстрелом из-за угла.
Жена заместителя Орджоникидзе А. Серебровского сообщает о неожиданном звонке Сталина вечером 1937 г. "Я слышал, что Вы ходите пешком? — сказал Сталин. — Это не годится, люди придумывают разную чушь. Пока Ваша машина в ремонте, я пошлю Вам другую". И действительно, на следующий день Кремль предоставил в распоряжение Серебровской машину. Но через два дня ее мужа арестовали, не дожидаясь даже его выписки из больницы.
Знаменитый историк и публицист Ю. Стеклов был в таком смятении от многочисленных арестов, что он записался на прием к Сталину. "С удовольствием приму Вас", — сказал Сталин. Как только Стеклов вошел, Сталин его успокоил: "О чем Вы беспокоитесь? Партия Вас знает и доверяет Вам, Вам нечего бояться". Стеклов вернулся домой к своим друзьям и родным, и в тот же вечер его забрали в НКВД. Само собой разумеется, первая мысль его друзей была обратиться к Сталину, который, по-видимому, не предполагал, что происходит. Было намного легче верить в то, что Сталин ничего не знал, чем в то, что он был изощренный злодей. В 1938 г. И. А. Акулов, бывший прокурор, а позднее секретарь ЦК, упал, катаясь на коньках, и получил опасное для жизни сотрясение мозга. Сталин позаботился, чтобы приехали выдающиеся иностранные хирурги, которые спасли ему жизнь. Акулов после долгой, тяжелой болезни вернулся к работе и вскоре после этого был расстрелян.
Особенно изощренная форма садизма состояла в том, что у Сталина была привычка арестовывать жен — а иногда также и детей — высших советских и партийных работников и затем отсылать их в трудовые лагеря, в то время как мужья продолжали ходить на работу и должны были раболепствовать перед Сталиным, не смея даже просить об их освобождении. Так, в 1937 г. была арестована жена президента СССР Калинина[212]. Жена Молотова, жена и сын Отто Куусинена, одного из ведущих работников Коминтерна, — все были в трудовых лагерях. Неизвестный свидетель сообщает, что Сталин в его присутствии спросил Куусинена, почему тот не пытается освободить сына. "По всей видимости, для его ареста были серьезные причины", — ответил Куусинен. По словам этого свидетеля, Сталин ухмыльнулся и приказал освободить его сына. Посылая жене передачи, Куусинен даже не подписывал адреса, а просил сделать это свою прислугу. Сталин арестовал жену своего личного секретаря, в то время как тот продолжал работать у него.
Не нужно обладать слишком буйной фантазией, чтобы представить себе, в каком унижении жили эти функционеры, если они не могли оставить свою работу и не могли просить об освобождении своих жен и сыновей: более того, они должны были поддакивать Сталину, допуская, что арест их близких небезоснователен. Либо у этих людей совсем не было чувств, либо они в моральном отношении были полностью сломлены и потеряли всякое чувство собственного достоинства. Яркий пример тому — Лазарь Каганович и его поведение в связи с арестом его брата Михаила Моисеевича, который до войны был министром авиации.
Он был одним из могущественнейших людей в окружении Сталина, он сам нес ответственность за репрессии многих людей. Однако после войны он впал у Сталина в немилость, а группа арестованных по обвинению в тайной организации "фашистского подполья" решила наказать Кагановича, объявив его в ходе следствия своим помощником. Она построили совершенно фантастическую версию, согласно которой Михаил Моисеевич (еврей!) должен был, по-видимому, после занятия Москвы немцами возглавлять прогитлеровское правительство. Когда Сталин услышал то, что ему было нужно, он позвал Лазаря Кагановича, чтобы сказать ему, что его брату грозит арест по обвинению в связи с фашистами. "Ничего не поделаешь, — ответил Лазарь, — раз это необходимо, прикажите его арестовать!" Когда Политбюро обсуждало этот случай, Сталин похвалил Лазаря за принципиальность — ведь он не возражал против ареста своего брата. Затем Сталин добавил: "Не нужно спешить с арестом. Михаил Моисеевич уже многие годы в партии, и нужно еще раз основательно проверить все обвинения". Микоян получил задание устроить очную ставку М. М. с тем, кто написал на него донос. Встреча происходила в кабинете Микояна. Привели человека, который в присутствии Кагановича высказал свое обвинение и еще добавил, что перед войной намеренно построили несколько авиационных заводов так близко к границе, чтобы немцы смогли их легко занять. Когда Михаил Каганович услышал это обвинение, он попросил разрешения выйти в туалет — маленькую комнату рядом с кабинетом Микояна. Вскоре оттуда раздался выстрел.
Другой формой проявления садизма Сталина была абсолютная непредсказуемость его поведения. Были случаи, когда людей, арестованных по его приказу, после пыток и тяжелых обвинений снова освобождали, а через несколько месяцев (или лет) они снова назначались на высокие посты, и притом без всяких объяснений.
Выдающейся иллюстрацией поведения Сталина является его отношение к старому товарищу Сергею Ивановичу Кавтарадзе, который когда-то в Санкт-Петербурге помог ему спастись от тайных агентов.
В 20-е гг. Кавтарадзе вступил в оппозицию Троцкого и расстался с ней только после того, как троцкистский центр рекомендовал своим членам прекратить всякую оппортунистическую деятельность. После убийства Кирова Кавтарадзе, сосланный как бывший троцкист в Казань, заверял Сталина в письме, что он ни в коем случае не ведет работы против партии. Тотчас же Сталин освободил его из ссылки. Вскоре после этого во многих газетах появилась заметка Кавтарадзе, в которой он описывал случай из подпольной работы, которой он занимался вместе со Сталиным. Сталину статья очень понравилась, но Кавтарадзе больше не писал заметок по этому поводу. Он даже не вступил опять в партию, скромно жил и работал в печати. В конце 1936 г. он и его жена были неожиданно арестованы, их пытали и приговорили к расстрелу. Его обвинили (вместе с Буду Мдивани) в подготовке покушения на Сталина. Вскоре после оглашения приговора Мдивани был расстрелян. Кавтарадзе, напротив, долгое время держали в камере смертников. Оттуда его однажды привели в кабинет Лаврентия Берия, там он увидел свою жену, которая так сильно постарела, что он ее едва узнал. Обоих отпустили. Вначале они жили в гостинице, затем получили две комнаты в коммунальной квартире и долго искали работу. Внезапно Сталин проявил к нему, Кавтарадзе, внимание — сначала пригласил к себе на обед, а через некоторое время он вместе с Берия нанес визит семье Кавтарадзе. (Этот визит поверг всю квартиру в волнение. Одна из соседок упала в обморок, когда она, как она выразилась, вдруг увидела, что "на пороге стоитпортрет Сталина".) Когда Кавтарадзе бывал у него на обеде, Сталин сам, наливая ему суп в тарелку, рассказывал анекдоты и много вспоминал. Однажды на одном из таких обедов Сталин подошел к нему и сказал: "И все-таки ты хотел меня убить!"[213]
В этом случае в поведении Сталина проявляется одна из черт его характера — желание показать людям, что у него над ними была власть. Достаточно было одного его слова, чтобы человек был убит или подвергнут пыткам, спасен или награжден. Он, как Бог, был властен над жизнью и смертью и, как сама природа, мог разрушить или заставить расти, доставить боль или исцелить. Жизнь и смерть зависели от его каприза. Этим, быть может, объясняется то, что некоторым людям он сохранил жизнь: например, Литвинову (после краха его миролюбивой политики на Западе). То же самое относится к Илье Эренбургу, который был воплощением ненавистных Сталину черт личности... и к Пастернаку, который, как и Эренбург, был "уклонистом". Медведев это объясняет тем, что Сталину в отдельных случаях было необходимо сохранить жизнь кое-кому из старых большевиков, чтобы поддерживать иллюзию, что он продолжает дело Ленина. Но в отношении Эренбурга, конечно, совсем другой случай. Я думаю, что главным мотивом для Сталина было наслаждение своей неограниченной властью: "Хочу — казню, хочу — помилую".
Сущность садизма
Я привел эти примеры старшинского садизма, потому что они превосходно подходят для вступления к центральной теме: сущность садизма. До сих пор мы описывали различные виды садистского поведения в сексуальной, физической и духовной сфере. Все эти различные формы садизма не являются друг от друга независимыми. Проблема заключается в том, чтобы найти общий элемент, "сущность" садизма. Ортодоксальный психоанализ утверждал, что общим для всех этих форм якобы является сексуальный аспект. Во второй период своей жизни Фрейд внес поправки в свою теорию, утверждая, что садизм — это смесь Эроса и Танатоса*, имеющая экстравертную* направленность, в то время как мазохизм — смесь Эроса и Танатоса интравертной* направленности.
В противоположность этому я считаю, что сердцевину садизма, которая присуща всем его проявлениям, составляет страсть, или жажда власти, абсолютной и неограниченной власти над живым существом, будь то животное, ребенок, мужчина или женщина. Заставить кого-либо испытать боль или унижение, когда этот кто-то не имеет возможности защищаться, — это проявление абсолютного господства (одно из проявлений, хотя и не единственное). Тот, кто владеет каким-либо живым существом, превращает его в свою вещь, свое имущество, а сам становится его господином, повелителем, его Богом. Иногда власть над слабым может быть направлена на пользу слабому существу, и в этом случае можно говорить о "благом" садизме, например в случаях, когда кто-то держит рядом слабоумного "для его же собственного блага" и, действительно, во многих отношениях поддерживает его (рабство — особый случай). Но обычно садизм — это злокачественное образование. Абсолютное обладание живым человеком не дает ему нормально развиваться, делает из него калеку, инвалида, душит его личность. Такое господство может проявляться в многообразных формах и степенях.
Пьеса Альбера Камю "Калигула" дает пример крайнего типа садистского поведения, которое равнозначно стремлению к всемогуществу. Мы видим, как Калигулу, который в результате обстоятельств приобрел неограниченную власть, жажда власти захватывает все сильнее и сильнее. Он спит с женами сенаторов и наслаждается унижением их мужей, которые вынуждены делать вид, что они его обожают. Некоторых из них он убивает, а оставшиеся в живых вынуждены и дальше смеяться и шутить. Но даже этой власти ему недостаточно. Он недоволен. Он требует абсолютной власти, он хочет невозможного. Камю вкладывает в его уста слова: "Я хочу луну".
Очень просто было бы сказать, что Калигула безумен, но его безумие — это форма жизни. Это пример возможного решения экзистенциальной проблемы: Калигула служит иллюзии всевластия, которое переступает через границы человеческого существования. В процессе завоевания абсолютной власти Калигула теряет всякий контакт с людьми. Выталкивая других, он сам становится изгоем. Он должен сойти с ума, ибо его попытка достичь всевластия провалилась, а без власти он — ничтожество, изолированный индивид, жалкий немощный одиночка.
Конечно, Калигула — это исключительный случай. Немногие люди в реальной жизни получают шанс приобрести такую власть, когда все вокруг начинают верить, что эта власть безгранична. И все-таки в истории вплоть до наших дней такие случаи были. Они заканчиваются, как правило, тем, что при удачной судьбе такие люди выбиваются в военачальники или становятся крупными государственными деятелями, но те, кого покидает удача, обычно объявляются либо преступниками, либо сумасшедшими.
Такое выдающееся решение проблемы человеческого существования недоступно среднему человеку. Однако в большинстве общественных систем — включая нашу — представители даже самых низших ступеней социальной лестницы имеют возможность властвовать над более слабым. У каждого в распоряжении есть дети, жены, собаки; всегда есть беззащитные существа: заключенные, бедные обитатели больниц (особенно душевнобольные), школьники и мелкие чиновники. В какой мере руководство всех перечисленных учреждений способно проконтролировать и ограничить властные функции чиновников, зависит от конкретной социальной системы. Если этот контроль недостаточно эффективен, то всегда остается возможность для злоупотреблений властью и для проявлений садизма по отношению к слабым. А кроме того, существуют ведь еще и религиозные и этнические меньшинства, которые всегда могут стать объектом садистских издевательств со стороны любого представителя большинства народа (государственной религии и т. д.).
Садизм — один из возможных ответов на вопрос, как стать человеком (если нет других способов самореализации). Ощущение абсолютной власти над другим существом, чувство своего всемогущества по отношению к этому существу создает иллюзию преодоления любых экзистенциальных преград (пограничных ситуаций), особенно если в реальной жизни у человека нет радости и творчества. По своей сущности садизм не имеет практической цели: он является не "тривиальным", а "смиренным". Он есть превращение немощи в иллюзию всемогущества. То есть это — религия духовных уродов.
Однако не надо думать, что любая ситуация, в которой индивид или группа облечены неограниченной властью над другими людьми, обязательно дает проявление садизма. По-видимому, большинство родителей, тюремных сторожей, учителей и чиновников — все-таки не садисты. По самым различным причинам даже при благоприятных для садизма внешних условиях сама структура личности многих людей препятствует развитию садизма. Человека с жизнеутверждающим характером не легко совратить властью. Однако было бы опасным упрощением, если бы мы всех людей разделили только на две группы: садистские дьяволы и несадистские святые. Все дело в интенсивности садистских наклонностей в структуре характера каждого индивида. Есть много людей, в характере которых можно найти садистские элементы, но которые в результате сильных жизнеутверждающих тенденций остаются уравновешенными; таких людей нельзя причислять к садистскому типу. Нередко внутренний конфликт между обеими ориентациями приводит к особенно острому неприятию садизма, к формированию "аллергической" установки против любых видов унижения и насилия. (Однако остаточные элементы садистских наклонностей могут просматриваться в незначительных, маргинальных формах поведения, которые настолько незначительны, что не бросаются в глаза.) Существуют и другие типы садистского характера. Например, люди, у которых садистские наклонности так или иначе уравновешиваются противоположными влечениями; они, быть может, и получают определенное удовольствие от власти над слабым существом, но при этом они не станут принимать участия в настоящей пытке, а если окажутся в такой ситуации, то она не доставит им радости (за исключением, быть может, ситуации массового психоза). Это можно доказать на примере гитлеровского режима и массовых акций уничтожения. Так, истребление евреев, поляков и русских проводилось руками только небольшой элитарной группы СС, а от населения все эти акции содержались в строгой тайне. Гиммлер и другие исполнители этой ужасной "кампании" постоянно подчеркивали в своих речах, что убийства должны производиться "гуманным" способом, без садистских эксцессов, чтобы избежать ожесточения людей против СС. В некоторых случаях отдавался приказ, что русских и поляков, которые уже были обречены, нужно сначала подвергнуть стандартному допросу: это давало палачам ощущение "законности" совершаемого преступления. Как ни абсурдно выглядит вся эта лицемерная игра, но она свидетельствует о том, что нацистские лидеры считали, что широкомасштабные садистские акции вызвали бы осуждение большинства даже лояльно настроенных сторонников рейха. Хотя с 1945 г. было обнаружено много материалов, до сих пор не было систематического изучения того, в какой мере рядовые немцы были вовлечены в садистские акции своих фюреров.
Садистские черты характера никогда нельзя понять, если рассматривать их изолированно от всей личности. Они образуют часть синдрома, который следует понимать как целое. Для садистского характера все живое должно быть под контролем. Живые существа становятся вещами. Или, вернее говоря, живые существа превращаются в живущие, дрожащие, пульсирующие объекты обладания. Их реакции навязываются им теми, кто ими управляет. Садист хочет стать хозяином жизни, и поэтому для него важно, чтобы его жертва осталась живой. Как раз это отличает его от некрофильно-деструктивных людей. Эти стремятся уничтожить свою жертву, растоптать саму жизнь, садист же стремится испытать чувство своего превосходства над жизнью, которая зависит от него.
Другая черта характера садиста состоит в том, что для него стимулом бывает всегда только слабое существо и никогда — сильное. Например, садист не получит удовольствия от того, что в бою с сильным противником ранит врага, ибо данная ситуация не даст ему ощущения господства над врагом. Для садистского характера есть только одна "пламенная страсть" и одно качество, достойное восхищения, — власть. Он боготворит могущественного и подчиняется ему, и в то же время он презирает слабого, не умеющего защищаться, и требует от него абсолютного подчинения.
Садистский характер боится всего того, что ненадежно и непредсказуемо, что сулит неожиданности, которые потребуют от него нестандартных решений и действий. И потому он боится самой жизни. Жизнь пугает его потому, что она по сути своей непредсказуема... Она хорошо устроена, но ее сложно планировать, в жизни ясно только одно: что все люди смертны. Любовь также непредсказуема. Быть любимым предполагает возможность любить: любить себя самого, любить другого, пытаться вызвать у другого чувство любви и т. д. При слове "любовь" всегда подразумевается риск: опасность быть отвергнутым, просчитаться ... Поэтому садист способен "любить" только при условии своего господства над другим человеком, т. е. зная свою власть над предметом своей "любви". Садистский характер всегда связан с ксенофобией* и неофобией* — все чужое, новое представляет некоторый интерес, но в то же время вызывает страх, подозрительность и отрицание, ибо требует неординарных решений, живых человеческих реакций.
Еще один важный элемент в синдроме садизма составляет готовность подчиняться и трусость. Это звучит как парадокс, когда говорят, что садист — легко подчиняющийся человек; однако данное явление с точки зрения диалектики вполне закономерно. Ведь человек становится садистом оттого, что чувствует себя импотентом, неспособным к жизни... Он пытается компенсировать этот недостаток тем, что приобретает огромную власть над людьми, и тем самым он превращает в Бога того жалкого червя, каковым он сам себя чувствует. Но даже садист, наделенный властью, страдает от своей человеческой импотенции. Он может убивать и мучить, но он остается несчастным, одиноким и полным страхов человеком, который испытывает потребность в том, чтобы подчиниться еще более мощной власти. Для тех, кто стоял на ступеньку ниже Гитлера, фюрер был высшей властью; для самого Гитлера высшей силой было провидение и законы эволюции.
Потребность в подчинении уходит корнями в мазохизм. Взаимосвязь садизма и мазохизма очевидна, но с точки зрения бихевиоризма они являются противоположностями. В действительности же это два различных аспекта одной и той же основной ситуации: ощущение экзистенциальной и витальной импотенции. Как садист, так и мазохист нуждаются в другом существе, которое может, так сказать, их "дополнить". Садист дополняет сам себя при помощи другого существа, мазохист сам себя делает дополнением другого существа. Оба ищут символических связей, так как каждый из них не имеет стержня внутри себя. Хотя садист вроде бы не зависит от своей жертвы, на самом деле она ему необходима; он в ней нуждается, но ощущает эту потребность в извращенной форме.
Из-за тесной связи между садизмом и мазохизмом будет правильнее говорить о садо-мазохистском характере, хотя ясно, что у каждого конкретного лица преобладающим является либо один, либо другой аспект. Садо-мазохистский характер можно еще назвать авторитарным, если перейти от психологической характеристики к политической, ибо, как правило, авторитарные лидеры демонстрируют черты садо-мазохистского характера: притеснение подчиненных и подобострастие по отношению к вышестоящим[214].
Нельзя полностью понять садо-мазохистский характер без учета фрейдовской концепции "анального характера", которая была дополнена его учениками, особенно Карлом Абрахамом и Эрнстом Джонсом.
Фрейд (1908 г.) предположил, что анальный тип личности проявляется в сочетании таких черт характера, как упрямство, чрезмерная любовь к порядку и скаредность, которые затем дополняются сверхпунктуальностью и сверхчистоплотностью. Фрейд считал, что этот синдром коренится в "анальном либидо", источник которого связан с соответствующей эрогенной зоной. Характерные черты синдрома он объяснил как реактивное образование или сублимацию настоящей цели, на которую это анальное либидо направлено.
Когда я стал искать возможности заменить либидо другими видами зависимости, мне показалось, что различные черты характера (внутри одного и того же синдрома) могут быть проявлением четырех разных видов зависимости: дистанционной (на расстоянии), под непосредственным контролем, отрицательной и накопительной ("накопительский характер"). Это вовсе не означало, что были ошибочными клинические наблюдения Фрейда или его выводы о необходимости особого внимания к проблеме стула, недержания и тому подобным симптомам при изучении личности.
Напротив, мое собственное обследование отдельных пациентов полностью подтвердило наблюдения Фрейда. Разница состояла в том, как ответить на вопрос об источнике: то ли анальное либидо обусловливает интерес к экскрементам (и — опосредованно — анальный синдром личности), то ли синдром этот есть проявление особого вида зависимости? В последнем случае анальный интерес следует понимать как иное, символическое, выражение анального характера, а не как его причину. Экскременты являются и в самом деле очень подходящим символом: они представляют то, что исключается из человеческого жизненного процесса и больше не служит жизни[215].
Накопительский характер может проявляться в отношении к вещам, мыслям и чувствам. Но чрезмерная любовь к порядку делает его безжизненным... Такой человек не выносит, если вещи лежат не на своих местах, и спешит все привести в порядок. Таким образом, он следит за помещением, за временем (феноменальная пунктуальность). Если он обнаруживает недостаток чистоты, он впадает в шок, мир кажется ему грязным и враждебным, и он должен немедленно все "вылизать" до блеска, чтобы восстановить свое равновесие. Иногда, пока соответствующая установка (или сублимация) еще не закрепилась, он не проявляет "чистоплюйства", а предпочитает быть грязнулей. Человек-накопитель ощущает себя самого как осажденную крепость: он должен не допустить, чтобы что-либо вышло наружу, удержать все, что находится в крепости. Его упорство и настойчивость обеспечивают почти автоматическую защиту от любого вторжения.
Накопительской личности часто кажется, что у нее совсем мало сил, физической и духовной энергии и что этот запас очень быстро тает, что он невосполним. Такой человек не понимает, что каждая живая субстанция постоянно обновляется, что только функционирование живых органов увеличивает их силу, в то время как их "простой" ведет к атрофии. Для него смерть и разрушение обладают большей реальностью, чем жизнь и рост. Акт творчества для него — чудо, о котором он слышал, но в которое он не верит. Его самые главные ценности — порядок и надежность. Его девиз гласит: "Ничто не ново под солнцем". В человеческих отношениях он воспринимает близость как угрозу: надежность обеспечивается только ценой освобождения от всяких связей с людьми. Накопитель подозрителен, ратует за "справедливость", которую понимает весьма однозначно, в плане: "Мое — мое, а твое — твое".
Накопитель может чувствовать себя уверенно в этом мире только при том условии, что он им владеет, распоряжается им, является его хозяином, ибо другие отношения с миром — такие, как любовь и творчество, — ему неизвестны (он на них не способен).
То, что анально-накопительский характер связан с садизмом, в значительной мере подтверждается клиническими данными, и тут уж неважно, объяснять ли эту связь теорией либидо или зависимостями человека от окружающего мира. Тесная связь между анально накопительской личностью и садизмом проявляется также в том, что в социальных группах с таким характером чаще всего обнаруживается высокая степень садизма[216].
Садо-мазохистский характер в первом приближении соответствует и бюрократической личности[217] (не столько в политическом, сколько в социальном смысле). В бюрократической системе каждый человек осуществляет контроль над своими подчиненными, а он, в свою очередь, контролируется своим начальником. Как садистские, так и мазохистские импульсы в такой системе оправдывают свои расходы. Бюрократическая личность презирает нижестоящих и в то же время восхищается и боится вышестоящих. Достаточно посмотреть на выражение лица бюрократа и послушать его голос, когда он критикует подчиненного за минутное опоздание, чтобы понять, что он требует, чтобы подчиненный всем своим поведением показывал, что он во время работы "принадлежит" своему начальнику. Или вспомните бюрократа из почтового отделения, когда он, ухмыляясь, ровно в 17.30 захлопывает свое окошечко, а два последних клиента, ждавших полчаса у дверей, идут домой ни с чем и на следующий день должны будут прийти снова. При этом речь идет не о том, что он ровно в 17.30 заканчивает продажу марок; показательно то, что ему доставляет удовольствие помучить людей; ему нравится, что кто-то от него зависит, на его лице отчетливо читается удовлетворение по поводу этой ситуации, когда он чувствует свое превосходство.
Думается, нет нужды доказывать, что не всякий бюрократ старого образца обязательно является садистом. Только глубокий психологический анализ мог бы показать меру распространенности садизма в этой группе по сравнению с другими категориями служащих. Хочу привести только два выдающихся примера: генерал Маршалл и генерал Эйзенхауэр, оба в период второй мировой войны принадлежали к высшему ярусу военной бюрократии и при этом отличались своей заботой о солдатах и полным отсутствием садизма. С другой стороны, целый ряд немецких и французских генералов в первую мировую войну проявили бесчеловечную жестокость и с легкостью посылали солдат на смерть ради тактических целей.
В некоторых случаях садизм скрывается под маской любезности и показной доброжелательности. Но было бы ошибкой считать, что такое поведение сознательно направлено на то, чтобы ввести кого-то в заблуждение, что эта внешняя любезность исключает настоящие чувства. Чтобы лучше понять данный феномен, нужно вспомнить, что психически нормальные люди, как правило, думают о себе хорошо и стараются укрепить это представление у окружающих, демонстрируя, где только возможно, свои человеческие качества. И потому очевидное проявление жестокости ведет к утрате понимания и одобрения со стороны окружающих, а то и к полной изоляции. И когда человек встречает полное равнодушие или враждебность, то это надолго вызывает у него непереносимый страх. Хорошо известны, например, случаи душевного расстройства бывших нацистов, которые служили в специальных подразделениях и уничтожили тысячи людей. Многие из тех, кто вынужден был выполнять приказы о массовых убийствах, демонстрировали затем психические отклонения, которые так и назвали "профессиональной болезнью"[218].
Я употреблял в связи с садизмом слова "контроль", "господство", "власть", однако нужно отдавать себе отчет в неоднозначности этих понятий. Власть можно понимать как господство (т. е. власть над...) или же как свою силу (способность к...). Садист как раз стремится к власти над... ибо у него нет способности иначе реализовать себя, он не способен БЫТЬ. Многие авторы упускают из виду многозначность этих терминов и допускают двусмысленное толкование. Они пытаются протащить похвалу "господству", отождествляя его с могуществом индивида, со способностью к активному действию. Что касается проблемы контроля, то его отсутствие вовсе не исключает всякую организацию; речь идет лишь о некоторых формах контроля, при которых осуществляется эксплуатация и давление и при которых нижестоящий, управляемый, не имеет возможности обратного воздействия — проверки или иного контроля над управляющим. Существует много примеров примитивных обществ, а также современных союзов и групп, где рациональный авторитет основан на реальном (а не подстроенном) одобрении большинства группы, в таких объединениях не формируется стремление к господству.
Тот, кто не способен оказать сопротивление, разумеется, также страдает определенным дефектом характера. Вместо садистских черт у него развиваются черты мазохиста, стремление подчиняться. С другой стороны, полная непритязательность в отношении собственного лидерства может привести к формированию таких добродетелей, как чувство товарищества, солидарность и даже творческое начало. Спрашивается, что хуже: не иметь власти и жить под угрозой порабощения или же обладать властью и оказаться перед опасностью потерять человеческий облик? Какое из двух зол больше страшит человека — зависит от его религиозных, нравственных или политических убеждений. И буддизм, и иудаизм, и христианство предлагают решение, которое диаметрально противоположно современному образу мысли. Так что вполне закономерно проводить различие между "властью" и "безвластием", но при этом все же всегда есть опасность, которой следует избегать: не надо пользоваться многозначностью терминов ради одновременного служения и Богу, и кайзеру или (что еще хуже) не надо ставить их на одну доску. Богу — Богово, а кесарю — кесарево.
Условия, вызывающие садизм
Вопрос о том, какие факторы приводят к развитию садизма, слишком сложен, чтобы можно было одной книгой дать на него исчерпывающий ответ. Важно с самого начала уяснить следующее: отношения между личностью и окружающим ее миром вовсе не простые и не однозначные'. Это связано с тем, что индивидуальный характер определяется индивидуальными факторами: задатками и способностями, обстановкой в семье, а также целым рядом чрезвычайных событий в жизни индивида. Факторы окружающей среды намного сложнее, чем предполагают обычно, и они также играют огромную роль в формировании личности. Как мы уже говорили, общество — чрезвычайно сложная система. Здесь и классы, и сословия, старые и новые буржуа, новый средний класс, высшие классы (распадающиеся элиты). Проблему урбанизации, принадлежности к той или иной религиозной или другой этнической группе (и многое другое) необходимо учитывать при изучении проблемы личности. Исходя из отдельно взятого изолированного фактора, невозможно понять ни личность, ни общество. Если пытаться провести корреляцию между садизмом и социальной структурой, то сразу же станет ясно, что неизбежен подробный, эмпирический анализ всех факторов. Одновременно следует добавить, что власть, с помощью которой одна группа притесняет и эксплуатирует другую группу, часто формирует у эксплуатируемых садистские наклонности (хотя есть много индивидуальных исключений).
И потому, вероятно, садизм (за исключением особых случаев) может исчезнуть лишь тогда, когда будет устранена возможность господства одного класса над другим, одной группы над другой, относящейся к расовому, религиозному или сексуальному меньшинству. Если не считать доисторического периода (и нескольких мелких социальных систем), то можно утверждать, что мир еще не знает такого состояния. И все же надо сказать, что создание правового порядка, опирающегося на закон и отвергающего произвол в отношении личности, — уже шаг вперед даже при том, что во многих частях мира, включая США, такое развитие идет непросто и периодически нарушается "во имя закона и порядка".
Общество, основанное на эксплуатации, предполагает и еще некоторые показатели. Например, оно имеет тенденцию ущемлять тех, кто находится внизу, ограничивать их независимость, целостность, критическое мышление и творческий потенциал. Это не означает, что оно лишает своих граждан всевозможных удовольствий и развлечений, только чаще всего эти стимулы скорее тормозят, чем способствуют развитию личности. Так, например, римские императоры питали свой народ публичными зрелищами преимущественно кровавого толка. Современное общество демонстрирует подобные садистские развлечения с помощью средств массовой информации, вещающих о преступлениях, войнах и жестокостях. Там, где нет ужасающей информации, все равно мало пользы, а гораздо больше вреда (как это мы видим в любой рекламе продуктов, жвачки или курева). Такая "культурная программа" не развивает человека, а способствует только лени и пассивности. В лучшем случае она строится на развлечениях и сенсациях, но почти никогда не несет настоящую радость: ибо радость невозможна без свободы. Свобода предполагает ослабление управления, контроля и давления, т. е. именно то, что так претит анально-садистскому типу личности.
Что касается садизма в каждом отдельном случае, то он коррелирует со среднестатистическим социальным типом, включая индивидуальные отклонения в ту или другую сторону. Индивидуальные факторы, которые способствуют развитию садизма, — это все те обстоятельства, которые дают ребенку или взрослому ощущение пустоты и беспомощности (несадистский ребенок может стать садистским подростком или взрослым, если появятся новые обстоятельства). К таким обстоятельствам относится все, что вызывает страх, например "авторитарное" наказание. Я подразумеваю такой вид наказания, который не имеет строго фиксированной формы и не связан с тем или иным проступком, а произвольно выбирается по усмотрению власть имущего и в соответствии с его садистскими наклонностями. В зависимости от темперамента ребенка страх перед наказанием может стать доминирующим мотивом в его жизни, его чувство целостности может постепенно надломиться, а чувство собственного достоинства — рухнуть: если ребенок чувствует себя обманутым, то он теряет чувство самодостаточности и перестает быть "самим собой".
Другое обстоятельство, приводящее к утрате жизненных сил, может быть связано с ситуацией душевного обнищания. Если ребенок не получает положительных стимулов, если ничто не будит его, если он живет в безрадостной атмосфере черствости и душевной глухоты, то ребенок внутренне "замерзает". Ведь нет ничего, где бы он мог оставить свой след; нет никого, кто бы ему ответил на вопрос или хотя бы выслушал его. И тогда в его душе поселяется чувство отчаяния и полного бессилия. Такое чувство бессилия не обязательно должно привести к формированию садистского характера; дойдет ли дело до этого или нет, зависит от многих других факторов. Это, однако, одна из главных причин, которая способствует развитию садизма как на индивидуальном, так я на общественном уровне.
Если индивидуальный характер отклоняется от общественного, то социальная группа имеет тенденцию усиливать те черты характера, которые ей соответствуют, и ослаблять нежелательные черты. Если, например, индивид садистского типа живет в группе, в которой большинство людей лишено этой черты, где садистское поведение осуждается, то это еще не значит, что садист-одиночка обязательно изменит свой характер. Однако он будет стараться действовать вопреки своему характеру; его садизм не исчезнет, но он из-за недостатка питания "засохнет". Иллюстрацией к такому утверждению является жизнь в кибуце и других общностях, объединенных одной идеей (хотя есть и такие случаи, когда новая обстановка и новый социальный климат вызывают радикальные перемены в характере личности)[219].
Для общества антисадистского толка личность одного садиста не представляет особой опасности. Его будут считать больным. Он никогда не будет популярен и вряд ли получит доступ к социально значимым позициям. Когда речь идет о причинах и корнях злокачественного садизма, конечно, нельзя ограничиваться только врожденными биологическими факторами, а нужно учитывать также психологическую атмосферу, от которой зависит не только возникновение социального садизма, но и судьба индивидуального, личностного садизма. Поэтому развитие индивидуума никогда нельзя понять в достаточной степени, если рассматривать только его генетические и семейные корни. Если мы не знаем социальный статус его и его семьи в рамках общественной системы и дух этой системы, то мы не сможем понять; почему некоторые черты характера такие глубинные и такие устойчивые и так глубоко укоренились.
Генрих Гиммлер, клинический случай анально-накопительского садизма
Генрих Гиммлер является отличным примером злокачественного садистского характера. Это иллюстрация к тому, что мы сказали о связи между садизмом и крайними формами проявления анально-накопительской, бюрократической, авторитарной личности.
"Кровавый пес Европы", как называли Гиммлера вместе с Гитлером, несет ответственность за убийство 15 или 20 млн. безоружных и беспомощных людей: русских, поляков и евреев.
Что это был за человек?[220]
Начнем с того, что рассмотрим некоторые описания характера Гиммлера. Самую меткую и точную характеристику Гиммлера мы находим у Карла Буркхардта, который был в свое время представителем Лиги Наций в Данциге. На Буркхардта Гиммлер производил неприятное впечатление "степенью своей подчиненности, какой-то узколобой исполнительностью, нечеловеческой методичностью с некоторым элементом автомата". Это описание содержит большинство существенных элементов садистской авторитарной личности, описанной ранее. Оно подчеркивает в Гиммлере умение подчиняться, его нечеловеческую, бюрократическую тщательность и педантичность. Это вовсе не описание монстра или человеконенавистника, как его обычно оценивают, это просто портрет бездушного бюрократа.
Другие исследователи называют еще некоторые элементы в структуре личности Гиммлера. Ведущий национал-социалист д-р Альберт Кребс, который был в 1932 г. исключен из партии, однажды 6 часов подряд беседовал с Гиммлером во время совместной поездки в поезде. Это было в 1929 г., когда тот еще не был у власти, и доктору Кребсу бросились в глаза его неуверенность и его неуклюжее поведение. Для Кребса это короткое путешествие стало мукой из-за "глупой и, в сущности, беспредметной болтовни, инициатором которой был Гиммлер... Его рассуждения были странной смесью из бравого вранья, мелкобуржуазной застольной болтовни и страстной проповеди сектанта". Навязчивость, с которой Гиммлер заставлял другого человека слушать его бесконечные речи, — это вариант господства, весьма типичный для личности садиста.
Интересную характеристику Гиммлера дал один из наиболее талантливых немецких генералов, Хайнц Гудериан:
Самым непроницаемым в свите Гитлера был рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Невзрачный человек, со всеми признаками низшего сословия, носил личину простака. Он старался быть вежливым. По сравнению с Герингом он вел буквально спартанский образ жизни. Зато в фантазиях он не знал преград... После 20 июля Гиммлера мучило военное тщеславие; оно заставляло его стать верховным главнокомандующим вспомогательной армии, а затем верховным главнокомандующим группы войск. В военной области Гиммлер вначале потерпел полный крах. Его суждения о наших врагах можно было назвать только детскими... У меня неоднократно была возможность заметить в нем недостаток чувства собственного "Я" и полное отсутствие гражданского мужества в присутствии Гитлера.
Эмиль Хельфферих, представитель элитарных банковских кругов, писал: "Гиммлер — это тип жестокого воспитателя старой школы. Строгий к самому себе, он еще строже требует с других. Видимость сочувствия, а особенно дружеский тон его благодарственных писем — всего лишь поза, неистинное поведение, нередко встречающееся у ярко выраженных холодных натур".
Менее негативный портрет Гиммлера мы находим у его адъютанта Карла Вольфа; в его воспоминаниях нет даже намека на садизм, из отрицательных черт он называет только фанатизм и слабую волю. "Он мог быть нежным отцом семейства, вежливым начальником и хорошим приятелем. Одновременно он был ярым фанатиком, взбалмошным мечтателем и безвольным инструментом в руках Гитлера, с которым его связывала все возрастающая любовь-ненависть". В описании Вольфа мы видим в Гиммлере две противоположные личности: доброжелательного человека и одержимого фанатика. Сам Вольф не сомневается ни в том, ни в другом. Старший брат Гиммлера Гебхард сообщает о Генрихе только положительные факты, хотя тот долгие годы оскорблял и унижал его еще до прихода к власти. Гебхард Гиммлер даже пишет об "отеческой доброте и участии" брата в отношении своих подчиненных[221]. Эти описания содержат самые точные данные о характере Гиммлера, фиксируя такие элементы, как мрачность, желание господствовать над другими и одновременно фанатизм и подобострастие по отношению к Гитлеру. Его дружеская забота о других, о которой упоминают Вольф и Гебхард, была, скорее всего, признаком внешнего поведения; впрочем, всегда трудно определить, в какой мере речь идет о заботливости как черте характера. Если представить себе всю эту личность в целом, то элемент доброжелательности займет в ней все же минимальное место.
По мере изучения структуры данной личности становится очевидно, что это действительно классический случай анального (накопительского) садо-мазохистского характера, основные признаки которого мы уже назвали: супераккуратность и чрезмерный педантизм. С 15 лет он вел список корреспонденции, в котором помечал каждое входящее и выходящее письмо.
Усердие, с которым он этим занимался, его педантичность, склонность к четкому делопроизводству — все это выдает очень • важную сторону его личности. Его бухгалтерский менталитет проявился особенно отчетливо в его отношении к переписке со своими близкими друзьями Лу и Кэт. (Письма, которые он получал от своей семьи, не сохранились.) На каждом из этих писем и открыток он ставил не только дату получения, но и время с точностью до минуты... И поскольку речь шла о поздравлениях с праздниками, днем рождения и другими подобными событиями, такая педантичность была более чем абсурдной.
Позднее, когда Гиммлер был рейхсфюрером СС, он завел себе картотеку и фиксировал в ней каждый подарок, который он кому-либо презентовал. По настоянию отца с 14 до 24 лет он вел дневник. Почти ежедневно там появлялись незначительные записи, которым он вряд ли придавал более глубокий смысл.
Гиммлер записывал, как долго он спал, когда пошел обедать, пил ли чай, курил ли, кого встретил днем и как долго делал уроки, в какую церковь ходил и в котором часу вернулся домой. Затем он записывал, кого он навестил и встретил ли гостеприимство, когда поехал поездом к родителям, опоздал ли поезд или пришел вовремя и т. д.
Например, с 1 по 16 августа 1915 г. он записывает в дневнике:
1. 8.15 Воскресенье... купался 3-й раз. Папа, Эрнст и я купались после катания на лодке 4-й раз. Гебхард слишком разогрелся...2. 8.15 Понедельник... вечером купался 5-й раз...
3. VIII. Вторник... купался 6-й раз...
6. VIII. Пятница... купался 7-й раз... купался 8-й раз...
7. VIII. Суббота... до обеда купался 9-й раз...
8. VIII. ...купался 10-й раз...
9. VIII. До обеда купался 11-й раз, после этого купался 12-й раз...
12. VIII. Играл, потом купался 13-й раз...
13. VIII. Играют, потом купался 14-й раз... 16. VIII. Затем купался 15-й и последний раз
(Записано Смитом)
Другой пример: Гиммлер записал в своем дневнике, что под Гумбинненом в плен взяли 3000 русских (запись от 23.08.1914 г.), а 29 августа 1914 г. в Восточной Пруссии было взято уже 30 000 русских пленных (запись от 29.08.1914 г.), что этих "пленных русских... после детального подсчета не 30 000, а 60 000" (запись от 31.08.1914 г.), а после повторной проверки даже 70000 человек. Вскоре после этого он записал, что число пленных русских было не 70 000, а 90 000. И добавил: "Они размножаются, как насекомые" (запись от 4.09.1914 г.). 26 августа 1914 г. мы находим следующую запись:
26 августа. Играл в саду с Фальком, наши войска восточнее Вислы взяли в плен 1000 русских. Австрийцы наступают. После обеда работал в саду. Играл на рояле. После кофе ходили в гости к Киссенбартам. Нам разрешили у них нарвать слив. Ужасно много пало. Теперь у нас есть 42-сантиметровые пушки.
Смит пишет: неясно, сожалеет ли Гиммлер по поводу упавших слив, которые нельзя было есть, или по поводу погибших людей.
Педантичность Гиммлер, вероятно, унаследовал от отца, который был страшный педант: профессор гимназии, а затем директор, самым главным достоинством которого была любовь к порядку. Это был, по сути дела, слабый старомодный человек, консервативный учитель и авторитарный отец.
Другой важной чертой в структуре личности Гиммлера была его готовность подчиняться ("несамостоятельность, зависимость", как это назвал Буркхардт). Даже если он и не испытывал особого страха перед отцом, он все равно был чрезвычайно послушным сыном. Он принадлежал к тому типу людей, которые подчиняются не оттого, что какой-либо конкретный человек внушает им ужас, а оттого, что в них самих сидит страх (и это страх не перед авторитетом, а перед жизнью), и поэтому они прямо-таки ищут авторитет, которому готовы подчиниться, ибо испытывают в этом потребность. Их подчинение нередко имеет потребительскую цель, что в полной мере относится и к Гиммлеру. Он использовал своего отца, своих учителей, а позднее и своих начальников в армии и партии (от Грегора Штрассера до Гитлера) ради своей карьеры и устранения соперников. Он никогда не бунтовал и не "высовывался", пока не нашел мощных покровителей в лице Штрассера и других нацистских лидеров. Он вел свой дневник так, как однажды ему велел это делать отец, и чувствовал угрызения совести, если хоть день пропускал. Его родители и он сам были католики. Они регулярно ходили в церковь (во время войны 3-4 раза в неделю), и он заверял отца, что чтение аморальных книг (вроде Золя) не принесет ему вреда. У нас нет данных о страстной религиозности молодого Гиммлера; его отношение к религии было довольно-таки символическим, как это характерно для всех буржуазных семей.
Переход из-под влияния отца в подчинение к Штрассеру и Гитлеру (и от христианства к арийскому язычеству) вовсе не сопровождался бурными страстями. Все шло тихо-мирно и без всякого риска. А когда главный идол его жизни — Гитлер перестал быть ему полезным, он попытался его предать, проявив готовность подчиниться новым хозяевам и работать на союзников, которые вчера еще были заклятыми врагами, а сегодня — победителями. В этом состоит, вероятно, самое существенное различие между Гиммлером и Гитлером. Гитлер был "бунтарем" (пусть даже и не "революционером"). У Гиммлера полностью отсутствовал элемент бунтарского протеста. И потому предположение о том, что переход Гиммлера к нацизму был якобы актом протеста против своего отца, совершенно лишено оснований. Настоящая мотивация для этой перемены, по-видимому, совершенно другая. Гиммлеру нужна была сильная могущественная фигура фюрера для компенсации собственной слабости. Его отец был слабым человеком, который после поражения кайзеровской империи и крушения своих идеалов утратил остатки былого общественного престижа и гордости. Движение национал-социалистов даже на первой стадии, когда в него вступил Гиммлер, было достаточно сильным в плане критики, направленной не только против левых, но и против буржуазной системы, к которой принадлежал его отец. Эти молодчики играли роль героев, которым принадлежит будущее, и Гиммлер, слабый юноша, с конформным сознанием, нашел себе более достойный объект почитания, чем отец. Одновременно он мог с некоторым пренебрежением, если не со скрытым презрением, взирать на своего папеньку — вот и весь его бунт.
Потребность Гиммлера в подчинении более всего проявилась в его отношении к Гитлеру; здесь вполне допустимо, что приспособленчество толкнуло его к прямой лести, но провести грань между лестью и фанатическим обожанием довольно трудно. Гитлер был для него Человеко-богом, как Христос в христианстве или Кришна в Бхагавад-Гите*. "В него переселилась душа одного из самых ярких героев мира; и потому самой кармой* мирового германского духа ему было предназначено вступить в битву с Востоком и спасти арийскую нацию".
Он преклонил колени перед новым богом Крипшой-Христом-Гитлером, как раньше он поклонялся Иисусу Христу. На сей раз идолопоклонство доходило до фанатической любви, тем более что новые идолы сулили вполне определенные перспективы в карьере.
Подчинение Гиммлера личности отца сопровождалось глубокой зависимостью от матери, которая любила и баловала сына. Гиммлер не страдал от недостатка материнской любви, как это нередко изображается в стандартных биографических статьях. Однако ее любовь была довольно "примитивной". Она не понимала, что нужно подростку. Любовь матери к маленькому ребенку не изменилась, когда мальчик стал юношей. Ее любовь испортила его, затормозила его взросление и укрепила его зависимость от матери. Прежде чем я подробно остановлюсь на этой зависимости, я хотел бы указать на то, что у Гиммлера (как и у многих других) потребность в сильном отце основывалась на собственной беспомощности, которая, в свою очередь, вызывалась тем, что сын слишком долго был ребенком и нуждался в материнской любви, защите и утешении. Он долго не хотел становиться мужчиной, ему нравилось быть ребенком — слабым, беспомощным, малоинициативным. И потому он ищет сильного лидера, который даст ему ощущение уверенности в себе, ибо близость к фюреру компенсировала ему недостающие личные качества.
Гиммлер был ленив, как это часто бывает с "маменькиными сынками", свою физическую и духовную лень он пытался преодолеть, "тренируя свою волю", однако эта тренировка, как правило, не шла дальше выработки жестокости и невозмутимости при виде бесчеловечных деяний. Власть и жестокость должны были заменить ему недостающие природные способности (силу, волю, активность...). Однако эта попытка была обречена, ибо не может слабак стать сильным благодаря жестокости, он просто обманывает себя и других, скрывая свою немощь, пока в его руках власть.
Многое свидетельствует о том, что Гиммлер был типичным "маменькиным сынком". Когда он в 17 лет оказался далеко от родительского дома на военных учениях, он написал за один только месяц 23 письма домой.
И хотя он тоже получил в ответ дюжину писем, он постоянно жаловался, что родные его забыли. Вот типичное начало одного из писем (от 24 января): "Дорогая мамочка, спасибо за твое милое письмо. Наконец-то я получил его". Спустя 2 дня он снова получает известие из дома и снова начинает старую песню с жалобами: "Я страшно долго этого ждал". Даже получив за три дня два письма, он все равно стонет и 29 января пишет: "Сегодня опять от тебя ни строчки". В первых письмах звучат два мотива: просьба о письмах и жалобы на условия жизни: в комнате холодно, полно клопов, еды мало, все невкусно. Он просит денег, продуктовых посылок и т. д. Каждая мелочь описывается в подробностях, всякая неприятность приобретает габариты трагедии. В основном жалобы были адресованы матушке — фрау Гиммлер. Она откликалась немедленно, посылала ему денежные переводы, посылки с продуктами, одеждой, постельным бельем, порошком от насекомых и т. д. Вероятно, все эти богатства сопровождались массой полезных советов и предостережений. Генрих много раз говорил себе, что должен стать храбрым солдатом, и, получив письмо с "ценными указаниями", он пытался храбриться и взять свои жалобы обратно. Однако спустя каких-нибудь два-три дня он снова начинал стонать и умолял прислать ему "чего-нибудь вкусненького": яблок, конфет, "маминого пирога", который он называл "вершиной кулинарного искусства".
Со временем письма домой стали реже — хотя перерыв никогда не был дольше, чем три недели, — но он так же настойчиво продолжал просить писем. Если мать не писала ему так часто, как он этого желал, он, забывая про приличия, выливал свой яд: "Дорогая мама, — начинается письмо от 23 марта 1917 г., — большое спасибо за то милое письмо, которое я так долго ждал. Это довольно гнусно с твоей стороны, что ты не писала".
Потребность делиться с родителями (особенно с матерью) осталась, когда он был на практике на ферме. Ему было тогда 19 лет, и он написал домой в первые три недели не менее восьми писем и открыток. Когда он заболел паратифом, мать чуть не умерла от страха. А когда он пошел на поправку, он только тем и занимался, что во всех подробностях сообщал ей о своем здоровье (температуре, пищеварении, болях и т. д.). Одновременно он был достаточно хитер, чтобы не производить впечатления "младенца": он храбрился, браво заверял мамочку, что ему живется хорошо, что ей не надо беспокоиться. Обычно он начинал письмо двумя-тремя общими фразами, а затем приступал к главному: "Дорогая мама, я чувствую, как ты сгораешь от нетерпения, чтобы узнать, как я живу". Возможно, так оно и было, но в данном случае это иллюстрация типичного приема, которым Гиммлер пользовался всю свою жизнь, приема проецирования на других своих собственных страхов и желаний.
Итак, мы познакомились с супераккуратным, ипохондрическим приспособленцем, нарциссом, который все еще чувствовал себя ребенком и тосковал по материнской защите, хотя в то же самое время он делал попытку следовать примеру отца и подражать ему.
Без сомнения, конформизм и приспособленчество Гиммлера (которые отчасти объяснялись чересчур снисходительным отношением матери) усиливались в результате ряда действительных его слабостей (как физических, так и духовных): Гиммлер был не очень крепким ребенком и с трех лет постоянно болел. В ту пору он заболел бронхитом, который давал осложнение на легкие и от которого тогда умирало много детей. Родители были в отчаянии и страхе, они пригласили того самого педиатра из Мюнхена, который присутствовал при его рождении. Было решено, что фрау Гиммлер с ребенком на время переедет в места с более подходящими климатическими условиями. Отец приезжал к ним, когда позволяла работа. В 1904 г. семья опять переехала в Мюнхен. Следует отметить, что отец был согласен на любые трудности и неудобства ради здоровья ребенка[222].
С 15 лет Генрих начал жаловаться на пищеварение, которое мучило его до конца жизни. Судя по общей картине болезни, вероятно, все было связано с нервами. Хотя болезнь желудка, с одной стороны, была ему неприятна (как симптом его слабости), с другой стороны, она давала ему возможность постоянно заниматься самим собой и общаться с людьми, которые выслушивали его жалобы и возились с ним[223].
Следующим слабым местом Гиммлера было сердце, которое он якобы "сорвал" в 1919 г. во время своих "сельхозработ". Тот же мюнхенский врач, который лечил его от паратифа, поставил диагноз "гипертрофический порок сердца" (расширение сердца), причиной которого считались перегрузки во время военной службы. В. Ф. Смит пишет, что в те годы часто ставили такой диагноз, который у современных врачей вызывает лишь улыбку. Современные медики утверждают, что у Гиммлера не было болезни сердца и что если не считать нарушений, "связанных с перееданием, то он обладал довольно хорошим здоровьем".
Как бы там ни было, а диагноз еще больше усилил ипохондрические наклонности Гиммлера и его привязанность к родителям, которые по-прежнему пеклись о его здоровье.
Однако физические недостатки Гиммлера не ограничивались легкими, желудком и сердцем. У него была на редкость неспортивная фигура: рыхлое, вялое и неуклюжее тело. Когда ему купили велосипед и он с братом Гебхардом ездил кататься, с ним происходили самые невероятные вещи: "Он падал, рвал брюки цепью, и это продолжалось без конца". В школе его неуклюжесть бросалась в глаза, была предметом насмешек, и это, безусловно, заставляло его страдать.
Есть прекрасное описание школьных лет Гиммлера, принадлежащее перу его одноклассника Г. В. Ф. Халлгартена, который позднее стал известным историком[224]. В своей автобиографии Халлгартен пишет, что, услышав о карьере Гиммлера, он не мог себе представить, что речь идет о его однокласснике. Халлгартен рисует Гиммлера как "невероятно белолицего, неуклюжего мальчика", который носил очки и улыбался странной, "то ли смущенной, то ли лукавой улыбкой". Его любили учителя, он был образцовым учеником на протяжении всей учебы и по важнейшим предметам всегда получал отличные оценки. В классе он считался карьеристом. Только по одному-единствен-ному предмету у Генриха была плохая отметка, это была физкультура. Халлгартен пишет, что Генрих страшно страдал, когда ему не удавалось выполнить сравнительно простую программу; он чувствовал себя униженным, а учитель и товарищи по классу явно радовались неудаче тщеславного отличника.
При всей организованности Гиммлера ему не хватало дисциплины и инициативы. Он любил поболтать, сознавал это и пытался с этим как-то бороться. Но сам он был совершенно безвольным, и потому неудивительно, что, считая силу воли и твердость духа главными достоинствами человека, сам он их так никогда и не приобрел. Отсутствие воли он компенсировал тем, что подчинял себе других людей.
Он сам отдавал себе отчет в своем слабоволии и покорности. Об этом свидетельствует запись в дневнике от 27 декабря 1919 г.: "Бог еще поможет все наладить. И я не хочу быть безвольной игрушкой в руках судьбы, а хочу научиться управлять ею сам". Это предложение звучит довольно противоречиво. Он начинает с того, что признает волю Бога (тогда он был еще католиком); а затем заверяет, что не станет игрушкой в руках судьбы... и добавляет к этому слово "безвольной"; таким образом, он как бы решает конфликт между собственным конформизмом и идеалом волевой личности, утверждая, что он готов подчиняться, но делает это по собственной воле. Затем он воображает, что сможет сам управлять судьбой, и квалифицирует эти идеи как "декларацию о независимости", однако, как всегда, делает себе уступку, добавляя безразмерную формулу "насколько это мне удастся".
Итак, в противоположность Гитлеру, Гиммлер был и оставался слабаком и полностью отдавал себе в этом отчет. Всю свою жизнь он боролся с этим своим недостатком, постоянно пытаясь стать сильным. Гиммлер был похож на юношу, который хочет прекратить заниматься онанизмом, но не может остановиться; который живет с ощущением вины, упрекает себя в слабости, постоянно пытается измениться, но безуспешно. Но вот обстоятельства сложились так, что он получил почти безграничную власть над судьбами людей, и тогда не только окружающие, но и сам он поверил в свою силу.
Известно, что у Гиммлера был комплекс не только физической, но и социальной неполноценности. Профессора гимназии стояли на самой нижней ступеньке монархической иерархии и уважали тех, кто был наверху. Этот момент имел особое значение для семьи Гиммлеров, ибо отец некоторое время был частным учителем принца Генриха Баварского, а позднее сохранил с ним такие близкие отношения, что смог попросить принца взять шефство над своим младшим сыном. Именно в честь принца родители назвали сына Генрихом. Расположение принца было воспринято семейством как огромная честь и постоянно подогревало тщеславие и карьеризм всех ее членов. Возможно, высокое покровительство в будущем и принесло бы свои плоды, но принц погиб в первую мировую войну (кстати, это был единственный в ту пору принц крови, которого постигла такая участь). Для Генриха, который тщательно скрывал свой комплекс неполноценности, дворянство казалось тем социальным раем, врата которого были для него закрыты навсегда.
И вот тот случай, когда тщеславие может совершить чудо. Из робкого юноши, который завидовал каждому дворянскому отпрыску, он превратился в лидера СС, т. е. в предводителя нового немецкого дворянства. Выше него теперь не было никого: ни принц Генрих, ни графы, ни бароны — никто не возвышался более над ним. Он, рейхсфюрер СС, и его свита составили новое дворянство; он сам был принцем (по крайней мере в мечтах своих). В воспоминаниях Халлгартена о школьных годах указывается на эту связь между старым дворянством и СС. В Мюнхене была группа юношей из аристократических семей. Они жили в собственных домах, но ходили в одну гимназию. Халлгартен вспоминает о том, что они носили школьную форму, которая была очень похожа на эсэсовские мундиры, только была не черного, а темно-голубого цвета. Его предположение, что униформа дворянских детей послужила прообразом для униформы СС, кажется очень убедительным.
Гиммлер постоянно публично призывал к мужеству и самопожертвованию. Это было фарисейством, и доказать это нетрудно, если вспомнить одну несколько запутанную армейскую историю, относящуюся к 1917 г. Как старший брат и многие другие молодые люди со связями, Генрих пытался найти полк, в котором он мог бы стать кандидатом в офицеры, т. е. прапорщиком. Такой путь имел два преимущества: явное и скрытое. Явное состояло в том, что появлялась возможность стать офицером и перспектива после войны остаться в профессиональной армии; скрытое же преимущество заключалось в том, что в этом случае обучение длилось дольше, чем обучение молодых людей, которые шли в армию добровольцами или по призыву, как простые солдаты. Таким образом, можно было рассчитывать на то, что до фронта дело дойдет не раньше чем через 8 или 9 месяцев. Простого солдата на той фазе войны посылали на фронт гораздо быстрее.
Брат Гиммлера Гебхард закончил свою офицерскую подготовку уже в 1916 г. и в конце концов попал на фронт. Когда Генрих увидел, каким вниманием семья окружила старшего брата, когда услышал, как много молодых людей уходят на фронт, он родителям уши прожужжал, требуя разрешения бросить школу и пойти учиться на офицера. Отец Гиммлера сделал в этом направлении все, что было в его силах. Но даже рекомендация вдовы принца Генриха не помогла поступить в полк, ибо там было уже достаточно кандидатов в офицеры. Отец, предварительно разузнав имена командиров полков и других влиятельных лиц в разных полках, обратился сразу в 23 полка. Но везде получил отказ. И даже тогда профессор Гиммлер не сдался. Через 5 дней он подал 24-е прошение, на сей раз в 11-й пехотный полк, в который он еще не обращался. В то время как отец бился с прошениями, Генрих перестал уже надеяться на этот путь и понял, что его призовут как простого солдата. Тогда он воспользовался связями своего отца в городе Ландсгут, чтобы получить работу во вспомогательной службе (вариант военной службы для тех, кто не подлежал призыву). Он ушел из школы и поступил в эту вспомогательную службу, явно надеясь таким образом отсрочить свой призыв. Когда затем Баварское министерство культов выпустило особый указ, из которого следовало, что опасность призыва миновала, Генрих снова вернулся в школу. Каково же было удивление отца и Генриха, когда вскоре после этого они получили положительный ответ на 24-е прошение и предписание явиться в 11-й пехотный полк в Регенсбурге в течение нескольких дней.
А через неделю до Генриха дошел слух, что его не планируют для офицерской учебы, а, возможно, сразу пошлют на фронт. "Это известие сразило его и полностью погасило его боевой энтузиазм". Родителям он, правда, объяснил свое отчаяние тем, что рухнула надежда стать офицером, и в то же время он просил их связаться с троюродным братом, который служил офицером в 11-м полку, и просить его поддержки. Родители и сами были в ужасе от перспективы солдатской службы и, конечно, разыскали кузена Цале, а через месяц лейтенант Цале заверил семейство, что Генриха не пошлют на фронт и он может спокойно продолжать свою учебу.
Как только опасность фронта миновала, к Генриху вернулась его самоуверенность. Он даже осмелился курить, не страшась отцовского гнева, и комментировать события на фронте. В 1918 г. с начала года и до начала октября он учился и ожидал призыва на фронт. На сей раз он, видимо, действительно хотел попасть на фронт: он пытается войти в доверие к офицерам, чтобы опередить своего друга Кистлера, если из них двоих будут выбирать одного. Но его усилия остались безуспешными, и он продолжал свою гражданскую жизнь. Возникает вопрос: почему именно теперь он настроился на фронтовую судьбу, хотя два месяца назад она его так страшила. Это кажущееся противоречие можно объяснить по-разному. Во-первых, брат его Гебхард на фронте получил офицерское звание, и это, вероятно, вызвало у Генриха острую зависть, он тоже непременно хотел быть героем. Возможно, что конкуренция с Кистлером также была стимулом опередить соперника в этой игре и затмила прежние страхи. Но мне кажется, причина заключается в другом: как раз в то время, когда Генрих так старался попасть на фронт, он писал: "Я считаю политическое положение безнадежным... совершенно безнадежным.., Я никогда не откажусь от своего намерения, даже если дело дойдет до революции» что не исключено". Гиммлер был достаточно умен, чтобы понимать в октябре 1918 г., что война закончилась и была проиграна. Теперь можно было смело заявлять о желании быть на фронте, ведь в этот момент в Германии стала нарастать революционная волна. А спустя три недели разразилась революция. И в самом деле, рост революционных настроений вынудил военные власти прекратить отправку на фронт новобранцев.
Другим примером слабоволия и нерешительности Гиммлера была его профессиональная жизнь, решение изучать сельское хозяйство было для всех неожиданным, и его мотивы остались до сих пор загадкой. Семья, по-видимому, предполагала, что при том гуманитарном образовании, которое он получил, он пойдет по стопам отца. Единственное убедительное объяснение, с моей точки зрения, состоит в следующем: он сомневался, что его способностей хватит для обучения в более сложной интеллектуальной области, а сельскохозяйственная сфера даст ему возможность вырваться вперед и более легким путем получить академическую степень. Нельзя забывать, что его решение в пользу сельского хозяйства было принято после неудачной попытки осуществить свою первую цель и стать профессиональным офицером. Сельскохозяйственная карьера Гиммлера была прервана из-за болезни сердца, возможно имитированной, но он не отказался от этого пути. По меньшей мере, кое-что он все же делал: он изучал русский язык, поскольку собирался переселиться на Восток и стать там фермером. По-видимому, он считал, что
армия завоюет какие-то восточные земли — и тогда ему тоже кое-что перепадет. Он писал: "В настоящий момент я не знаю, почему я работаю. Я работаю, так как это мой долг, потому что я нахожу в работе покой и радость для себя и своей будущей немецкой спутницы жизни, с которой я однажды отправлюсь на Восток и буду строить там жизнь как немец вдали от любимой Германии". И месяц спустя: "Сегодня я внутренне освободился от всех связей, начиная с этого момента я буду полагаться только на себя. Если не найду девушку с подходящим характером, которая полюбит меня, я один отправлюсь в Россию!"
Эти заявления очень показательны. Гиммлер пытается скрыть свой страх, боязнь одиночества, с одной стороны, и чувство зависимости — с другой. И делает он это, имитируя свое самоутверждение. Он заявляет, что готов даже один жить вдали от Германии: этой болтовней он пытается убедить себя самого, что перестал быть "маменькиным сынком". В действительности он ведет себя как шестилетний ребенок, который, решив убежать от мамы, прячется за ближайшим углом и ждет, что она найдет его и вернет назад. Если вспомнить, что ему уже было 20 лет, то весь этот план можно считать всего лишь одной из романтических фантазий, к которым у Гиммлера была определенная склонность в "свободное от практических дел время".
Когда выяснилось, что перспективы поселиться в России нереальны, он начал изучать испанский язык и строить планы о фермерской жизни в Южной Америке[225]. Он изучал такие страны, как Перу, Грузия, Турция, но все эти идеи были не больше чем фантазии-однодневки. Гиммлер не знал, с чего начать. Ему не удалось стать офицером, не хватало денег на фермерство в Германии — не говоря уже о Южной Америке. Ему не хватало не только денег, но и фантазии, выдержки и независимости, которые для этого совершенно необходимы. В таком положении был не он один, многие нацисты только потому встали на этот путь, что в социальном и профессиональном плане они были совершенно заурядными, а тщеславие и желание сделать карьеру толкало их присоединиться к Гитлеру.
Возможно, его желание уехать подальше от всех, кто его знал, усилилось под влиянием студенческой поры в Мюнхене. Он вступил в студенческую корпорацию и делал все, чтобы обрести популярность. Он посещал заболевших товарищей, на каждом шагу высматривал активистов и старых членов корпорации и т. д. Но он не нравился товарищам, некоторые открыто высказывали свое недоверие к нему. Его навязчивые идеи, болтовня, постоянные попытки всех организовать — все это еще больше усугубляло неприязнь к нему; и когда он попытался получить должность в корпорации, то получил отказ. В отношениях с девушками он никак не мог проявить решительность, а "настороженность и поток слов создавали такую напряженность, которую юным представительницам слабого пола преодолеть было не под силу, и потому его невинности ничто не угрожало".
Чем безнадежнее становились профессиональные перспективы, тем больше Гиммлер заражался идеями радикального правого крыла. Он читал антисемитскую литературу, а когда в 1922 г. был убит немецкий министр иностранных дел Ратенау, он обрадовался и назвал его "подлецом". Он вступил в одну из мистических правоэкстремистских организаций под названием "Свободный путь", там он узнал Эрнста Рема, известного активиста в движении Гитлера. Несмотря на новые привязанности и симпатии к правым радикалам, он был достаточно осторожен, чтобы не сразу кинуться в их объятия; пока что он оставался в Мюнхене и продолжал свою привычную жизнь. "Обращение к политике и думы о будущем не изменили пока привычного образа жизни. Он продолжал ходить в церковь, в гости, танцевал на студенческих вечеринках и по-прежнему отсылал грязное белье в Инголь-штадт (к матери)".
Наконец пришло спасение, он получил предложение, которое ему было сделано из жалости одним из профессоров. Его брат работал на фабрике искусственных удобрений, и Генриху предложили место технического ассистента. Все остальное — дело случая, но именно это место
работы сразу толкнуло его в политику. Фабрика, на которой он работал, была расположена в Шлайсхайме, севернее Мюнхена, где находилась штаб-квартира одного из новых военизированных образований под названием "Союз Блюхера". Он не мог устоять и был, естественно, захвачен водоворотом бурной деятельности. После довольно длительных размышлений он вступил в НСРПГ, которая возглавлялась Гитлером и была одной из самых активных среди группировок правого крыла. У меня нет возможности описать события в Германии, а особенно в Баварии, в ту пору. Короче говоря, баварское правительство вынашивало идею использовать экстремистски настроенное движение в борьбе с центральным правительством в Берлине, но не могло решиться на открытое выступление. Тем временем Гиммлер оставил свое место в Шлайсхайме и вступил в новый военный союз, альтернативный войскам рейхсвера. Правда, его роту очень быстро распустили, слишком много было желающих участвовать в акции против Берлина. Опять военная карьера Гиммлера не состоялась. Но семи недель Генриху хватило, чтобы установить тесные отношения с Рёмом, и в день мюнхенского путча именно Гиммлер нес старое кайзеровское знамя и маршировал рядом с Рёмом во главе отряда, который атаковал военное министерство. Рём и его люди окружили военное министерство, но были захвачены баварской полицией. Попытка Гитлера освободить Рёма закончилась его бесславным "сражением" с регулярными войсками. Лидеры группы Рёма были взяты под стражу, а Гиммлер и остальные сдали оружие, были зарегистрированы в полиции и отпущены по домам.
Гиммлер, конечно, был горд, что нес знамя, и боялся, что его могут арестовать; с другой стороны, он был разочарован, что правительство не проявляло к нему интереса. Он не осмеливался предпринять что-либо, что могло бы привести к его аресту, например работать на запрещенные организации. (Вспоминают, что арест тогда не имел никаких страшных последствий. Вероятнее всего, его опять отпустили бы или оправдали или он — как Гитлер — был бы приговорен к заключению в крепости со всеми удобствами, разве что без права покидать крепость.) Но Гиммлер успокаивал себя рассуждениями: "Как друг и солдат и верный член национального движения, я никогда не уклонюсь от опасности, но мы обязаны сохранить себя ради нашего движения и должны быть готовы к борьбе". Так он тихо продолжал работать в национальном движении, которое было не запрещено, но поглядывал по сторонам в поисках нового места. У него были идеи другого рода. Например, найти себе привлекательное место в Турции. Он даже написал в Советское представительство, желая узнать о возможности переселения на Украину (странная идея для фанатичного антикоммуниста). К этому времени его антисемитизм стал воинствующим и приобрел какую-то сексуальную окраску, видимо, потому, что мысли его постоянно были заняты сексуальными идеями. Он размышлял и фантазировал по поводу нравственности девушек, с которыми был знаком, жадно читал любую литературу по проблемам секса. Когда он в 1924 г. был в гостях у старых друзей, он нашел у них в библиотеке книгу Шлихтегроля "Садист в сутане", запрещенную в Германии в 1904 г. Он "проглотил" ее за день. В общем он производил впечатление закомплексованного юноши, страдающего от неумения обходиться с женщинами.
Наконец решилась проблема его будущего. Грегор Штрассер, руководитель национал-социалистского движения и гауляйтер Нижней Баварии, предложил ему быть его секретарем и ассистентом. Он тотчас же согласился, поехал в Ландсгут и стал делать партийную карьеру вместе со Штрассером. Штрассер отстаивал несколько иные идеи, чем Гитлер. Он выдвигал на первый план революционные пункты нацистской программы и был вместе со своим братом Отто и с Иозефом Геббельсом во главе радикального крыла партии. Они стремились оторвать Гитлера от его буржуазной ориентации и полагали, что партия должна "провозгласить лозунги социальной революции, слегка дополненные антисемитизмом". Но Гитлер не менял своего курса. Геббельс, заметив, какое крыло берет верх, отказался от собственных идей и присоединился к Гитлеру. Штрассер вышел из партии, а лидер СА Рём, который также выдвигал весьма радикальные идеи, по указанию Гитлера был убит. (Эту акцию осуществили эсэсовцы Гиммлера.) Гибель Рема и других руководителей СА стала началом и предпосылкой для карьеры Гиммлера. В 1925-1926 гг. национал-социалистская Германии была еще малочисленной. А в тот момент казалось, что Веймарская республика окрепла и стабилизировалась, поэтому понятно, что Гиммлера одолели сомнения. Он потерял прежних друзей, и "даже родители дали ему понять, что не только не одобряют его работу в партии, но вообще считают, что они потеряли сына". Его жалованье было незначительным, и он был вынужден влезать в долги. Так что неудивительно, что он вернулся к мыслям о постоянной работе и снова настроился искать должность управляющего имением в Турции. Правда, он по-прежнему оставался на своем партийном посту, но вовсе не потому, что его лояльность к идеям партии была непоколебимой, а просто все попытки найти подходящее место были безуспешными. И вдруг небо прояснилось. В 1929 г. Грегор Штрассер становится главой партийной пропаганды, а Гиммлера берет в заместители.
Не прошло и трех лет, как Гиммлер уже командовал отрядом в 300 человек, который к 1933 г. разросся в пятидесятитысячную армию.
Биограф Гиммлера Смит пишет: "Нас волнует не то, как Гиммлер организовал СС, и не последующая его работа в качестве шефа имперской полиции, а то, что он лично руководил истязаниями миллионов людей и уничтожением целых наций и народностей. Как он пришел к этому? На этот вопрос невозможно найти ответ, изучая детство и юность Гиммлера". Я не думаю, что Смит прав, и попытаюсь показать, что садизм Гиммлера имел глубокие корни в структуре его личности задолго до того, как он получил возможность реализовать свои садистские наклонности на практике и войти в историю под именем одного из кровавых чудовищ XX в.
Вспомним, что в целом садизм определяется как страсть к абсолютной и неограниченной власти над другим человеческим существом. Причинение физической боли — только одно из проявлений этой жажды абсолютной власти. Нельзя также забывать, что мазохистское самоунижение не является противоположностью садизма, а составляет часть симбиозной структуры личности, в которой господство и полное подчинение — лишь проявление одной и той же глубочайшей жизненной импотенции. Когда Генриху было всего 16 лет, он впервые обнаружил свою склонность радоваться по поводу злостных наветов и клеветы на знакомых людей. Это было в период первой мировой войны. Некоторые состоятельные саксонцы, проводившие каникулы в Баварии, скупали там дефицитные продукты питания и отправляли домой. Об этом появилась компрометирующая статья в газете. Смит пишет, что Гиммлер был настолько хорошо осведомлен обо всех деталях этого дела, что невольно приходит мысль, что тот имел прямое отношение к данной публикации. В небольшом стихотворении, которое Гиммлер сочинил в 1919 г., также можно усмотреть вполне определенные наклонности:
А ну-ка, французы, поберегитесь!
Никто не собирается вас щадить.
Свистят наши пули, звенит в ушах,
И вам несут они ужас и страх.
В возрасте 21–22 лет он стал чувствовать себя несколько менее зависимым от родителей. Нашел новых друзей и покровителей и стал несколько пренебрежительно относиться к отцу, а на старшего брата Гебхарда буквально смотрел свысока.
Чтобы проследить развитие садизма Гиммлера, очень важно понять характер его отношений с Гебхардом[226]. Гебхард действительно был полной противоположностью Генриха. Он был смел, решителен, легко завязывал связи и был любимцем девушек. Когда братья были еще юношами, Генрих, видимо, восхищался Гебхардом, но вскоре это восхищение перешло в горькую зависть, когда Гебхард постоянно одерживал победы там, где Генрих терпел поражение. Гебхард пошел на фронт и получил там офицерское звание и награду — Железный крест первой степени. Гебхард влюбился в хорошенькую девушку и обручился с ней. А в это время неуклюжего младшего брата сопровождали сплошные неудачи: он не попал на фронт, не стал офицером, не имел ни славы, ни любви.
Генрих отошел от Гебхарда и присоединился к своему кузену Людвигу, который тоже по-своему завидовал Гебхарду. Генрих критиковал старшего брата за отсутствие дисциплины и целеустремленности; но главная причина была в том, что сам он не был героем и его раздражала беззаботность и удачливость брата; и характерно, что Генрих очень часто видел у другого те самые недостатки, которыми страдал сам.
Однако в полной мере будущий министр полиции проявил себя, когда Гебхард ухаживал за дальней родственницей, хорошенькой кузиной Паулой. Молодая девушка не соответствовала представлениям Генриха о робкой, сдержанной и целомудренной невесте. Когда между Паулой и Гебхардом возникла ссора, Гебхард в письме к Генриху настоятельно просил его сходить к Пауле и уладить дело. Эта необычная просьба показывает, что Генриху уже удалось заставить старшего брата уважать себя; вероятно, здесь сыграли свою роль какие-то интриги, которыми Генрих настраивал родителей против брата. Генрих пошел к Пауле, и мы не знаем, что при этом произошло. Однако через пару недель он написал ей письмо, которое нам о многом говорит, во всяком случае показывает нам его как человека властолюбивого и рвущегося к власти:
Я охотно верю, что ты соответствуешь тем четырем требованиям, которые назвала мне при встрече. Но этого недостаточно. Мужчина должен быть настолько уверен в своей невесте, что, даже если он многие годы находится вдали от нее и они ничего друг о друге не слышат (что совершенно реально в годы войны), он должен знать, что ни словом, ни взглядом она не допустит мысли об измене... Тебе было послано большое испытание, которое ты должна была выдержать (подчеркнуто в оригинале) и которое ты позорным образом не выдержала... Для того чтобы ваша связь стала счастливой для вас обоих и для здоровья нации — в основе которой лежит здоровая и высоконравственная семья, — ты должна настроить себя на чудовищное самоотречение (подчеркнуто в оригинале).
Но поскольку ты не обладаешь сильной волей и плохо владеешь собой, а твой будущий муж, как уже сказано, слишком хорошо к тебе относится и довольно слабо разбирается в людях (и теперь ему уже этот пробел в изучении людей не восполнить), то этим делом должен заняться кто-то другой. И поскольку вы оба обратились ко мне за помощью, я чувствую себя обязанным взять это дело в свои руки.
В течение семи последующих месяцев Генрих не появлялся, но в феврале 1924 г. кто-то ему сообщил, что Паула снова "ведет себя неблагоразумно". На сей раз он не только проинформировал брата, но и рассказал всю историю родителям и постарался убедить их, что честь семьи требует расторгнуть помолвку. Мать, рыдая, согласилась, последним сдался отец. Только тогда Генрих написал обо всем Гебхарду. Когда же Гебхард расторг помолвку, Генрих торжествовал, но в то же время он презирал своего брата за то, что тот больше не сопротивлялся. "Он вел себя так, словно у него (Гебхарда) вообще не было сердца", — сказал он позднее.
Мы видим, что 24-летний молодой человек сумел подчинить себе и отца, и мать, и старшего брата и стать фактически диктатором в семье.
Разрыв помолвки был потому особенно тягостным для всех, что семьи жениха и невесты были в некотором родстве. "Но каждый раз, когда родители или Гебхард проявляли хоть малейшее сомнение в необходимости окончательного разрыва, Генрих был тут как тут и оказывал еще более сильное давление. Он разыскивал общих знакомых и объяснял им причину разрыва и тем самым подрывал репутацию девушки. Когда от Паулы пришло письмо, он заявил: «Нужно быть твердым и не допускать в свою душу сомнений»." Желание управлять родителями и братом принимало уже черты настоящего садизма. Чтобы досадить обеим семьям, он настаивал на том, чтобы были возвращены все сделанные друг другу подарки. Он полностью проигнорировал желание отца решить дело тихо, мирно и при обоюдном согласии. Твердая и бескомпромиссная линия Генриха была доведена до конца. Гиммлер одержал полную победу и сделал основательно несчастными всех участников этой истории.
На этом она могла бы закончиться, но не таков был Генрих Гиммлер. Он нанял частного детектива для слежки за Паулой. Детектив предоставил ему набор ситуаций, которые можно было рассматривать как компромат. Гиммлер не упускал ни одной возможности унизить семью Паулы. Так, через месяц он отправил назад несколько презентов, которые он якобы забыл вернуть, и приложил только свою визитную карточку. А через два месяца состоялась последняя атака: он написал письмо к общим друзьям. Он просил их передать Пауле, чтобы она прекратила распространять о Гиммлерах гнусные слухи, и добавил предостережение: "Я хоть и добрый малый, но если меня доведут до ручки, то я натяну совсем другие струны. Я не допущу тогда в свое сердце сострадание и сумею извести своего противника в моральном и социальном смысле" (Курсив мой. — Э. Ф.).
На этом этапе Гиммлер еще вряд ли мог проявить злокачественный садизм. Это были только предпосылки. Но позднее, когда в его руках оказалась неограниченная власть, он быстро научился использовать новую политическую ситуацию в личных целях, и его садистские наклонности получили развитие исторического масштаба. Терминология, которой пользовался молодой рейхсфюрер СС, мало чем отличалась от слов, которые юный Генрих употреблял в кампании против Паулы. Можно проиллюстрировать это текстом одной из его речей 1943 г. по поводу нравственных принципов "Черного ордена".
Для представителя службы СС абсолютен принцип: быть честным, порядочным, верным, но все это — только в отношении чистокровных германцев. Как живут русские — это мне совершенно безразлично. Мы используем все хорошее, что есть у других народов, мы заберем, если нужно, их детей и воспитаем их так, как нужно. Живут ли другие народы в благополучии или подыхают от голода — это интересует нас лишь в той мере, в какой нас интересуют рабы, работающие на благо нашей культуры. Сколько русских баб погибнет при постройке противотанковых окопов — тысяча или десять тысяч, — волнует меня лишь в том смысле, что я хочу знать, когда будет готов этот противотанковый рубеж для обороны Германии. И мы никогда не проявим грубости или бессердечия, если в этом не будет необходимости... (Курсив мой. — Э. Ф.).
В этих высказываниях уже в полную меру виден садист. Он намерен похитить чужих детей, если у них хорошая кровь. Он собирается использовать взрослых как "рабов", и, умрут ли они или выживут, его не интересует. Окончание речи типично для нацистских фарисеев. Он жонглирует общечеловеческими ценностями и заверяет слушателей (и себя самого), что совершает жестокости лишь там, где избежать этого невозможно. Это опять типичная рационализация, которую он использовал, угрожая Пауле: "Я натяну совсем другие струны, если меня к этому кто-нибудь принудит".Гиммлер был трусливым человеком, и потому ему всегда была нужна рационализация, чтобы оправдать свою жестокость. Карл Вольф сообщает, что поздним летом 1941 г. Гиммлер присутствовал при массовом расстреле в Минске и был изрядно потрясен. Но он сказал: "Я считаю все-таки, что мы правильно сделали, посмотрев все-это. Кто властен над жизнью и смертью, должен знать, как выглядит смерть. И в чем состоит работа тех, кто выполняет приказ о расстреле". Многие из его эсэсовцев не выдерживали массовых расстрелов: одни падали в обморок, другие сходили с ума, третьи кончали жизнь самоубийством.
Нельзя говорить о садистском характере Гиммлера, не остановившись на том, что часто называли его "дружелюбием". Мы уже упоминали, что в студенческие годы он пытался завоевать расположение товарищей, навещая больных, делая подарки и т. д. Нечто подобное он совершал и при других обстоятельствах. Например, он мог дать какой-нибудь старухе кусок хлеба или булку и записать в своем дневнике: "Если бы я мог сделать больше, но мы сами ведь бедные черти" (что, между прочим, неправда, так как его семья принадлежала к зажиточному среднему сословию и они ни в коем случае не были бедняками). Он организовал совместно со своими друзьями благотворительное представление, сбор от которого был передан детям Вены. Многие утверждали, что для эсэсовцев он был "отец родной". Однако у меня создается впечатление, что большинство этих дружеских актов не были искренними. Просто у него была потребность компенсировать свою душевную ущербность, равнодушие и отсутствие чувств, он хотел убедить и себя самого, и других, что он был не тем, кем он был в действительности. Другими словами, он хотел испытать то, чего он в реальности не испытывал. Он стремился опровергнуть свою жестокость, равнодушие к людям тем, что намеренно демонстрировал доброту и участие к ним. Даже его отвращение к охоте нельзя считать серьезным, ибо в одном из писем он предложил разрешить эсэсовцам охоту на крупную дичь в награду за хорошую службу. Говорят, что он был приветлив с детьми и расположен к животным, но даже и здесь уместно сомнение, потому что этот человек почти никогда не делал того, что не способствовало его карьере.
Конечно, даже такой садист, как Гиммлер, мог бы обладать некоторыми положительными качествами, как, например, сердечность, внимательное отношение к определенным лицам в определенных ситуациях и т. д. Однако абсолютная расчетливость Гиммлера и эгоцентризм практически не позволяют поверить в наличие этих черт в его характере.
Кроме того, известен некий "доброжелательный" или благожелательный вид садизма, при котором подчинение другого человека не имеет целью нанесение ему вреда[227]. Вполне возможно, что в характере Гиммлера также были элементы благожелательного садизма, которые создавали иллюзию доброты. (Эти элементы можно усмотреть в его письмах к родителям, где он мягко и с "доброй иронией" поучает их; так же можно расценить и его отношения с эсэсовцами.) Показательно письмо Гиммлера к одному высокопоставленному офицеру СС, графу Коттулински, от 16 сентября 1938 г.: "Дорогой Коттулински! У Вас очень больное сердце. В интересах Вашего здоровья я на 2 года полностью запрещаю Вам курить. Через два года прошу представить медицинское заключение о Вашем здоровье, и после этого я решу, можно ли будет отменить мой запрет на курение. Хайль Гитлер!"
Этот же наставнический тон мы находим в письме от 30 сентября 1942 г., адресованном главному врачу СС Гравицу. Его отчет об экспериментах над заключенными концлагерей он считает неудовлетворительным и выражает это в следующих словах:
Это письмо направлено не на то, чтобы выбить Вас из колеи и заставить ждать своей отставки. У меня единственная цель — убедить Вас, что пора избавиться от Вашего главного недостатка и, отбросив тщеславие, действительно серьезно и с гражданским мужеством взяться за выполнение своих задач (даже самых неприятных) и наконец-то отказаться от идеи, что дела можно привести в порядок путем праздных разговоров и обсуждений. Если Вы это усвоите и будете работать над собой, то все будет в порядке и я буду снова доволен Вами и Вашей работой.
Письмо Гиммлера к Гравицу интересно не только своим наставническим тоном, но прежде всего тем, что Гиммлер призывает врача избавиться как раз от тех недостатков, которые явно присущи ему самому: тщеславие, недостаток мужества и болтливость. Архив располагает большим количеством писем, в которых Гиммлер производит впечатление строгого и мудрого отца. Многие офицеры, к которым они были адресованы, принадлежали к дворянству, и нетрудно догадаться, что Гиммлеру доставляло особое удовольствие, что он может продемонстрировать свое превосходство и обращаться с дворянскими отпрысками, как с неразумными детьми.
Конец Гиммлера также соответствует его характеру. Когда стало ясно, что Германия проиграла войну, он постарался через шведских посредников вступить в переговоры с западными державами; при этом он рассчитывал, что за ним сохранится ведущая роль, и потому предложил им условия в отношении дальнейшей судьбы евреев. В ходе переговоров он отбросил все свои политические принципы, за которые так упорно цеплялся. Разумеется, "преданный Генрих", как его называли, уже самим фактом подобных переговоров совершил последнее предательство в отношении своего кумира Адольфа Гитлера. А то, что он вообразил, будто союзники могут признать в нем нового немецкого "фюрера", свидетельствует не только о заурядном интеллекте и недостаточной способности к политическому мышлению, но также и о феноменальном нарциссизме и самомнении, которые давали ему ощущение своей значительности даже в побежденной Германии. Он отклонил предложения генерала Олендорфа сдаться союзникам и взять на себя ответственность за действия СС. Человек, который проповедовал преданность, честность и ответственное отношение к делу, показал — в соответствии со своим истинным характером — величайшее вероломство и безответственность. Он бежал с фальшивым паспортом, в форме фельдфебеля, сбрив усы и завязав один глаз черной повязкой. Когда его схватили и поместили в лагерь для военнопленных, он явно из-за своего нарциссизма не мог пережить, чтобы с ним обращались, как и с тысячами неизвестных солдат. Он потребовал, чтобы его отвели к коменданту лагеря, и сказал: "Я — Генрих Гиммлер". Вскоре после этого он раскусил капсулу с цианистым калием, которая была вмонтирована у него в искусственный зуб. Всего за несколько лет до этого момента (в 1938 г.) он говорил, выступая перед группенфюрерами: "Я не понимаю тех, кто, надеясь избавиться от трудностей, способен расстаться с жизнью, как с грязной рубахой". Такого человека, продолжал он, не стоит "хоронить по-человечески", достаточно развеять его прах.
Так замкнулся круг его жизни. Он должен был достигнуть абсолютной власти, чтобы преодолеть в себе чувство слабости и тотальной жизненной импотенции. После того как он достиг этой цели, он пытался цепляться за эту власть и предал своего кумира. Когда же он оказался на месте простого солдата в лагере для пленных, он не смог перенести крушения и превратиться в одного из сотен тысяч, в беспомощную и бесправную песчинку... Он решил, что лучше умереть, чем вернуться в положение человека без власти, т. е. снова стать слабаком.
Выводы
Гиммлер является типичным примером анально-накопительской, садистской, авторитарной личности. Он был слабым (а чувствовал себя не только слабым, но и способным на нечто значительное). Благодаря своей педантичности и любви к порядку, он приобрел некоторое чувство уверенности. Авторитет отца и желание быть на него похожим привели к формированию его стремления к неограниченной власти над другими людьми. Он завидовал прежде всего тем, кто от рождения был наделен и силой, и волей, и уверенностью в себе. Его "витальная импотенция" и породила ненависть к таким людям, желание унижать и уничтожать их (это относится и к невесте его брата, и к евреям). Он был необычайно расчетлив и холоден, у него словно не было сердца, это пугало даже его самого, усиливая чувство изолированности.
Гиммлер был абсолютным приспособленцем. Даже садистскими страстями он умел управлять, исходя из того, что ему было выгодно. Он был бесчестным и неверным и вечно лгал — не только другим, но и самому себе. Любая добродетель, которую он превозносил, была ему самому недоступна. Он предал Гитлера, хотя сам придумал основной девиз СС: "Верность — наша честь". Он проповедовал силу, твердость и мужество, а сам был слабым и трусливым. "Преданный Генрих" — насквозь лживый образ. Единственное слово правды о себе он написал в письме к отцу во время своей короткой военной службы: "Не беспокойся обо мне, ведь я хитер, как лиса"[228].
Бихевиорист и теперь готов поставить вопрос: а может быть, Гиммлер был нормальным человеком до тех пор, пока обстоятельства не сложились так, что ему стало выгодно вести себя по-садистски?
Мне кажется, что наш анализ уже дал ответ на этот вопрос. Мы видели, что все предпосылки для садистского развития наблюдаются уже в детстве. Мы проследили развитие его неуверенности, слабости, трусости, чувства импотенции; одни только эти качества уже указывают на вероятность садистских компенсаций. Кроме того, мы видели развитие супераккуратности, педантичности и типичных анально-накопительских черт авторитарной личности. Наконец, мы убедились в первом проявлении злокачественного садизма по отношению к невесте его брата — и все это задолго до того, как он пришел к власти. Мы должны сделать вывод, что рейхсфюрер СС имел садистский характер уже до того, как он стал рейхсфюрером; его положение дало ему власть, возможность проявить свой садизм на исторической сцене; однако все, что он проявил, он уже носил в себе давно.
Все это влечет за собой еще один вопрос, которым очень часто задаются ученые, да и обыватели тоже: "А что бы стало с Гиммлером, если бы он жил в другое время, не тогда, когда нацисты пришли к власти? Что бы делал он со своим характером, тем самым, с которым вмешался в помолвку брата?" Ответ найти не так уж трудно. Поскольку у него был довольно низкий интеллектуальный потенциал и очень высокая степень аккуратности, то он, вероятно, нашел бы место в бюрократической структуре. Он мог бы быть учителем, почтовым служащим, чиновником или сотрудником какого-либо солидного предприятия. Поскольку он беззастенчиво стремился только к своей собственной выгоде, то он, возможно, в результате умелой лести и интриг смог бы добиться довольно высокого положения (но не ключевых позиций, так как для этого у него было недостаточно творческой фантазии и здравого смысла в принятии решений).
Вероятно, его бы недолюбливали коллеги, зато он мог бы стать любимцем крупного начальника. Он мог бы быть агентом в антипрофсоюзных играх Генри Форда, но в современном концерне он вряд ли стал бы хорошим управляющим. Расчетливость и душевная глухота никогда не нравятся людям. На его похоронах священник и начальник произнесли бы хвалебные речи: он был бы в их устах и любящий отец, и примерный муж, почтенный гражданин и самоотверженный работник, богоугодный прихожанин и т. п...
Среди нас живут тысячи Гиммлеров. С социальной точки зрения в обычной жизни они не приносят большого вреда, хотя нельзя недооценивать число тех, кому они наносят ущерб и делают основательно несчастными. Но когда силы разрушения и ненависти грозят поглотить все общество, такие люди становятся особенно опасными. Ведь они всегда готовы быть для правительства орудием ужаса, пыток и убийств. Многие совершают серьезную ошибку, полагая, что потенциального Гиммлера видно издалека. Одна из целей характерологических исследований как раз и состоит в том, чтобы показать, что для всех, кто не обучен искусству распознавания личности, потенциальный Гиммлер выглядит точно так же, как и все другие. И потому надо учиться читать книгу характеров и не ждать, пока обстоятельства позволят "чудовищу" показать свое истинное лицо.
Какие факторы сделали из Гиммлера безжалостного садиста? Мы могли бы найти простой ответ на этот вопрос, напомнив о факторах, которые формируют накопительский характер. Но это был бы неудовлетворительный ответ, так как характер Гиммлера представляет крайнюю и чрезвычайно злокачественную форму накопительской личности, которая встречается гораздо реже, чем безобидная форма (бережливый характер). Если мы попытаемся проследить факторы, которые способствовали развитию характера "кровавого пса Европы", мы сначала натолкнемся на его отношения с родителями. У него была сильная привязанность к матери, которая способствовала его конформизму; у него был авторитарный, но довольно слабый отец. Но ведь у миллионов людей встречаются отцы и матери с подобными чертами, однако никто из них не стал Гиммлером! В самом деле, нельзя объяснить специфические особенности человеческой личности одним или двумя факторами; только целая система взаимодействующих и развивающихся факторов может более или менее полно объяснить формирование личности. В Гиммлере мы увидели еще некоторые признаки и черты, небезразличные для развития личности: это его физическая немощь и неуклюжесть, которые, видимо, объясняются частыми детскими болезнями и слабой конституцией; к этому добавляется комплекс социальной неполноценности, который усиливался подчиненным, подобострастным отношением отца к аристократам, и многое, многое другое... Его робость по отношению к женщинам, причиной которой была, вероятно, его привязанность к матери, усилила его ощущение беспомощности, нарциссизм и чувство ревности к брату — ведь тому были присущи и мужество, и воля, и все прочие качества, которых был начисто лишен Генрих. Нельзя не сказать, что существует еще ряд факторов, которые мы не называем просто ввиду недостатка информации.
Следовало бы также учитывать и некоторые генетически обусловленные моменты, которые сами по себе нельзя считать причиной садизма, но тем не менее гены ведь, безусловно, создают определенные задатки личности. И все же главным патологическим фактором формирования личности Генриха следует, вероятно, считать удушливо-замкнутую атмосферу семьи Гиммлеров, в которой не было ни откровенности, ни тепла, ни добра; где царили законопослушание, педантизм, показной патриотизм и карьеристские устремления. В домене было духовной почвы и свежего ветра для развития здорового молодого существа, но это была норма для той общественной системы, к которой относилась эта семья. Гиммлеры принадлежали к тому классу общества, который находился на самой нижней ступени кайзеровской системы и страдал от ненависти, бессилия и безотрадности. Это была почва, на которой вырос Гиммлер, и потому чем больше революция разрушала его социальный статус, нормы и ценности его круга, тем сильнее росли в нем озлобление и осознанный карьеризм
