Та был рыцарь, достойный человек,
Который с тех пор, как впервые начал
Выезжать, полюбил рыцарство,
Правду и честь, свободу и куртуазность.
Достойным он был в войнах своего сюзерена,
И так он ездил (никто дальше не ездил)
По христианскому и языческому миру,
И всюду его чествовали за достоинство.
В Александрии он был, когда ее завоевали.
Очень часто он восседал за столом
Над всеми другими в Пруссии;
На Латвию ходил он и на Россию,
Никто из ему подобных христиан так часто (не ходил).
В Гранаде он был при осаде
Алжезира, и ходил на Бельмарию.
Под Лайасом он был и под Саталией,
Когда их взяли; и в Великом море
Во многих благородных войсках он бывал.
В пятнадцати смертельных битвах он побывал,
И сражался за нашу веру в Тремиссене
В трех поединках, и в каждом убил противника.
Тот же достойный рыцарь также был
Иногда с правителем Палатии
Против других язычником в Турции.
И везде он получал наивысшую награду;
И хоть он был столь великолепен, он был умен,
А в обращении также мягок, как девица.
Он никогда не говорил бранью
За всю жизнь с кем бы то ни было.
Он был истинно совершенным, ласковым рыцарем.
Но, чтобы рассказать вам о его наряде,
Его конь был хорош, но не слишком резв.
Из простой ткани был его камзол,
Весь потертый о его кольчугу,
Ведь он недавно вернулся из путешествия,
И отправился совершать паломничество.  

С ним был сын, молодой сквайр,
Влюбчивый и похотливый юнец,
С кудрявыми локонами, будто завитыми щипцами.
Он был лет двадцати, я думаю.
Высотой он был среднего роста,
Необыкновенно живой и сильный.
Он побывал с конницей
Во Фландрии, в Артуа, в Пикардии,
И хорошо показал себя за то короткое время
В надежде завоевать милость своей дамы.
(Одежда его) вся расшита была, как луг,
Полна свежих цветов, белых и красных.
Пел он или играл на флейте целый день;
Он был свеж, как месяц май.
Коротким был его камзол, с длинными и широкими рукавами. Славно держался он в седле и хорошо ездил верхом. Хорошо сочинял песни и стихи,
Бился на турнирах, и танцевал, хорошо рисовал и
писал.
Так горячо он любил, что пока длилась ночь,
Он спал не меньше, чем спал соловей.
Куртуазным он был, милым и услужливым,
Резал (жаркое) отцу за столом.
Йоман был у него и никаких других слуг
В то время, так как решил ехать так,
Он был одет в кафтан с зеленым капюшоном.
Пучок стрел, ярких и острых,
Под поясом он бережливо носил,
(Хорошо он мог хранить свои принадлежности по-йомански: его стрелы не опускали перьев)
И в руке он нес могучий лук.
Бритой голова у него была, загоревшим лицо.
Лесной охоты хорошо знал он законы.
На руке он носил пышный нарукавник,
На одном боку меч и щит,
А на другом яркий кинжал,
В хороших ножнах и острый, как острие копья;
Блестящий серебряный лик св. Христофора (он носил) на груди; рог он носил с зеленой перевязью;
Лесником он точно был, я думаю

Там была также монахиня, аббатисса,
Которая, улыбаясь, была проста и скромна;
Ее страшнейшая брань была : "Клянусь святым Элуа";
И ее звали мадам Эглантина.
Очень хорошо она пела святую службу,
Напевая в нос очень мило,
И по-французски она говорила хорошо и свободно,
Как учат тому в Стратфорде,
Ибо парижский французский был ей неизвестен.
За столом она хорошо держалась, к тому же:
Они не позволяла ни одной крошке упасть с губ
И не обмакивала пальцы глубоко в соус;
Она очень заботилась о еде и так ела,
Что ни одна капля не падала ей на грудь.
К куртуазности у нее была большая склонность.
Верхнюю губу вытирала она так чисто,
Что на чаше не были видно ни следа
Жира, когда она выпивала вино.
Изящно она доставала себе мясо.
И конечно она любила хорошую игру,
Была приятна и любезна в обращенье,
И старалась подражать нравам
Двора и принимать величавые манеры
И считаться достойной почитания.
Но - чтобы сказать о ее морали -
Она была столь милосердной и жалостливой,
Что плакала, если видела мышь,
Пойманной в ловушку, мертва ли та или ранена.
Маленьких собачек она имела, которых кормила
Жареным мясом, молоком и белым хлебом.
И горько плакала, если одна из них умирала,
Или если люди били ее до боли хлыстом;
Ведь вся она была жалостью и нежным сердцем.
Очень красиво скроенным был ее платок,
Нос был прям, глаза серы, как стело,
Рот очень маленьким, мягким и красным;
И, конечно, у нее был прекрасный лоб;
Он был высотой почти в пядь, я думаю;
Ибо, истинно, она не была мала ростом.
Чистым было ее одеяние, насколько я увидел.
Из мелкого коралла вокруг руки она носила
Нитку четок, украшенных зеленым (малахитом?),
И с них висела брошка из яркого золота,
На которой была сначала написана коронованная "А",
А внизу "amor vincit omnia" (т.е. любовь побеждает все).

С ней была другая монахиня,
Бывшая ей капелланом, и трое священников.

Монах был там, хороший для власти,
Мог выезжать, любил охоту;
Мужественный человек, способный аббат.
Много чистокровных лошадей в конюшне у него было,
И, когда он ехал, люди могли его уздечку слышать,
Звенящую в свистящем ветре столь же ясно
И так же громко, как (звенят) колокола церкви.
Там этот хозяин был содержателем кельи,
Закон святого Мавра или святого Бенедикта,
Так как он был устаревшим и строгим, он не знал.
Этот монах не занимался этим прошлым
И, вместо этого, следовал за современностью.
И в ощипанную курицу он не ставил тот текст,
Который говорит, что охотники не святые люди,
И что монах без монастыря просто
К ак рыба на безводье, -
То есть, монах вне своего монастыря.
Этот же текст он не оценивал и в устрицу;
И я сказал, что его мнение правильно.
Должен ли он учится и
Корпеть
Над книгами в монастыре,
Или утруждать руки и работать,
Как требует св. Августин? Какая польза миру?
Пусть Августин оставит труд для себя!
Поэтому он был неутомимым всадником:
Гончие у него были быстрые, как птица в полете;
Езда верхом и охота на зайца
Была его одной любовью, так что все он тратил на это.
Я видел, что его рукава украшены, на запястье,
Серым (мехом), лучшим в стране;
И, чтобы завязывать капющон под подбородком,
У него была чудная пряжка чистого золота;
"Любовный бант" был на большем конце.
Его голова была лыса и сияла, как стекло,
И также его лицо, как будто смазанное.
Он был жирным и представительным монахом;
Его глаза навыкате вращались в его голове,
Они горели, как пламя под котелком;
Сапоги были мягкими, лошадь великолепной.
Он был, разумеется, прекрасным прелатом;
И не был бледен, как некое терзаемое привидение,
Из жаркого больше всего любил жирного лебедя.
Лошадь его была гнедой, как зерно.

Там был и кармелит, веселый и радостный,
Сборщик (милостыни), очень важный господин.
Во всех четырех орденах не было такого,
Который был так галантливо и прекрасно говорил.
Он устроил многие свадьбы
Молодых женщин за свой счет.
Он был благородным столпом своего ордена.
Он был очень любим и фамильярен
С франклинами по всей своей округе,
А также с почтенными городскими дамами;
Так как он имел больше права слушать исповедь,
Или он так говорил, чем священник,
Потому что у него было на то разрешение (от папы).
Очень приятно он слушал исповеди,
И с радостью исповедовал :
Он легко давал отпущение,
Когда надеялся на хорошее вознаграждение.
Ведь давать бедному ордену -
Это истинный знак, что человеку отпустили грехи;
Если он отпустил, он может похвастаться этим,
То знает, что человек раскаялся;
Есть много жестоких сердцем людей,
Что он не может плакать, как бы ни хотел.
Тогда, вместа плача и молитва,
Людям следует дать серебряную монету бедному брату.
Его капюшон был набит ножичками,
Заколками на подарки прекрасным женщинам.
У него был сильный голос:
Хорошо он мог петь и играть на роте;
Никто лучше него не пел тех песен.
Его шея была бела, как лилия;
Но он был сильным борцом.
Он хорошо знал таверны в каждом городе
И каждого хозяина и служанку
Лучше, чем проказных или нищих;
Так как такому достойному человеку, как он,
Не к лицу было, в его положении,
Иметь знакомство с больными проказными.
Это нехорошо, ни к чему не ведет
Общаться с такой мелюзгой,
Лучше уж с богачами и продавцами еды.
Но везде, где мог быть барыш,
Он был любезен и услужлив.
Не было более добродетельного монаха.
Он был лучшим попрошайкой в своей огруге;
(И за патент платил немало; к его территории
Никто из его братьев не смел приблизиться;)
Даже если у вдовы не было обуви,
Так приятно было его in principio,
Что он получал он нее полушку, по пути.
Его кошелек был богаче, чем плата (за свою "область").
И прыгать он мог, как козленок.
В дни любви его помощь могла пригодиться,
Тогда он являлся не как затворник
В вытертой рясой, как какой-нибудь бедный ученый,
Но как кардинал или папа.
Двойного сукна была его пелерина,
Которая округло торчала (из рясы).
Немного шепелявил он из шика,
Чтобы сделать английский язык слаще на языке;
Сыграв на арфе, спев песню,
Его глаза сверкали в его голове,
Так как звезды в морозную ночь.
Этого достойного сборщика звали Губертом.

Был там купец с раздвоенной бородой,
В пестром платье, и высоко на коне он сидел;
На голове у него была фландрская бобровая шапка,
Его сапоги были застегнуты элегантно,
Торжественно он говорил о своих делах,
Подчеркивая всегда свои победы.
Он считал, что надо охранять море
Между Миддлбургом и Оруэллом.
Хорошо умел нажиться на размене.
Этот достойный человек так хорошо хитрил,
Что никто не знал, что он задолжал,
Такими искусными были его расчеты
В сделках и в переговорах.
Вообще, он был достойным человеком,
Но, по правде говоря, не знаю, как его зовут.

Юрист, осторожный и мудрый,
Часто бывавший на паперти,
Там также был, полный мастерства.
Сдержанным он был и очень уважаемым -
Он казался таким, его слова был так умны.
Справедливостью он был часто на суде,
(Имея) патент и все полномочия.
За образованность и большую известность
Денег и одежд у него было много.
Такого взяточника нигде не знали:
Но все было для него простой платой (за услуги);
Его взяточничество не казалось подозрительным.
Не было столь занятого человека, как он,
И все же он казался занятее, чем был на самом деле.
Все дела и приговоры он знал,
Что со времен короля Вильгельма известны были.
Он мог обойти (законы) и сделать так,
Чтобы никто не мог заподозрить обмана;
О каждом деле слово в слово докладывал.
Он ехал по-домашнему в узорном камзоле.
Подпоясан был шелковым поясом, с маленькими пряжками; о его одежде ничего больше не скажу.

Повара они везли с собой, на всякий случай,
Варить цыплят с мозговыми костями,
И приправлять пряно калганом.
Хорошо он узнавал глоток лондонского эля.
Он умел жарить, и варить, и жарить,
Варить похлебку, хорошо спечь пирог.
Но очень плохо было, как мне показалось,
Что на голени у него была язва.
Что до бланманже, он вкусно его изготовлял.

Там шкипер был, что жил далеко на западе;
Насколько мне стало известно, он был из Дартмута.
Он ехал верхом на кляче, как умел,
В платье был спадающем до колен.
Кинжал, висящий на шнурке был у него
На шее, и под рукой.
Жаркое лето сделало его цвет совсем темным;
И, конечно, он был славным малым.
Много вина он выпивал,
Что из Бордо, пока купцы спали.
Со своей совестью он не считался.
Если он устраивал бой и выходил победителем,
Морем он отправлял купцов по домам.
Но, что касается искусства узнавать приливы,
Течения, опасные отмели,
Гавани, луну, лоцманское дело,
Такого не было от Гулла до Картахены.
Отважным он был и мудрым во всем, что делал;
Многие шторма потрясали его бороду.
Он знал все гавани, какие ни есть,
От Готланда до Финистера,
И бухты в Бретани и Испании.
Его судно звалось "Магдалиной".

С нами был доктор медицины;
Во всем мир не было подобного ему (способного)
Говорить о медицине и хирургии,
Ведь он был искусным в астрономии.
Он хорошо осматривал своего пациента
Лишь в часы, предусмотренные белой магией.
Хорошо он предсказывал благоприятное время
По гороскопу своего пациента.
Он знал причину каждой болезни -
Жар или холод, влагу или сухоту -
И где она появлялась и какого нрава была.
Он был истинным профессионалом:
Узнав причину и корень зла
Он тут же давал больному лекарство.
Готов он был, со своими аптекарями,
Послать ему лекарства и электуарии,
Взаимной помощью много они зарабатывали -
Их дружба не была нова.
Хорошо он знал старого Эскулапа,
И Диоскорида и Руфа,
Старого Гиппократа, Гали и Галиена,
Серапиона, Раза и Авиценну,
Аверроиса, Дамаскина и Константина,
Бернарда, Гатисдена и Гильбертина.
Диета умеренна у него была, -
Никакого излишества, -
Но питательна и удобоварима.
В Библии мало был начитан.
В красно-синее он был одет,
В тафтовую одежду;
Но все же он неохотно тратился;
Он хранил, что выручил со дней чумы.
Ведь золото в медицине - стимулирующее
(средство), поэтому он особо любил золото.

Добрая домохозяйка была там из окрестностей Бата,
Но она была несколько глуха, и это грустно.
К тканью имела такую склонность,
Что превосходила ипрских и гентских ткачих.
Во всем приходе не было такой,
Которая в храм перед ней вошла бы;
А если и входила, конечно, ткачиха так гневалась,
Что забывала о всякой благостыне.
Ее платки были все из тонкого полотна;
Клянусь, они весили все десять фунтов,
Когда по воскресеньям были на ее голове.
Ее чулки были ярко-красного цвета,
А башмаки мягкими и новыми.
Дерзким было ее лицо, красивым и румяным.
Она была достойной женщиной всю жизнь:
Законных мужей у нее было пятеро,
Не считая других дружков в юности,
Но об этих не стоит говорить.
Трижды она была в Иерусалиме;
Она прошла многие чужестранные моря;
В Риме была, и в Булоне,
В Галисии в Сантьяго, и в Кельне.
О путешествиях могла порассказать, кстати.
Беззубой она была, по правде говоря.
На иноходце легко сидела,
В косынке, на голове шляпа,
Широкая, как щит;
Плащ вокруг ее широких бедер,
И на ногах пара острых шпор.
В компании она могла смеяться и говорить.
Лекарства от любви она знала,
Так как этого искусства она знала все тонкости.

Был там добрый церковник:
Бедный сельский священник,
Но богат он был святыми мыслями и делами.
Он также был ученым, клерком,
Христово Евангелие истинно проповедовал;
Своих прихожан набожно учил.
Добр он был и удивительно усерден,
И в трудные времена весьма терпелив,
А такими (временами) он часто испытывался.
Не любил проклинать забывшего отдать десятину,
Но готов был наделять, несомненно,
Своих бедных прихожан
Из собстенного дохода и даже из своего имущества.
Малым он довольствовался.
Большим был его приход, дома разбросаны,
Но никогда он не забывал, в дождь и грозу,
Больного или страждующего посетить,
Дальнейшего из его прихожан, малого иль великого,
Пешком, а в руке - палка.
Этот благородный пример своим овцам подавал:
Сначала делал, потом учил.
Из Евангелия текст брал
И к нему добавлял:
Если золото заржавеет, что делать железу?
Ведь если священник, которому мы верим, испорчен,
Неудивительно, что светский человек ржавеет
Позор - если священник взялся пасти, -
Грязный пастух и чистые овцы.
Священник должен подавать пример
Своей чистотой, как его овцы должны жить.
Он не держал прихода на оброке,
Не оставлял своих овец в грязи
И не бежал в Лондон, к храму святого Павла,
Искать себе место, где петь панихиды
И не удалялся в какое-нибудь братство;
Но жил дома, и так держал хорошо паству,
Что волк не мог туда ворваться;
Он был пастухом, а не наемником.
И хотя был святым и добродетельным,
К грешникам не был высокомерен,
В словах не слишком надменет и божественен,
Но в учении прост и кроток.
Влечь народ к небу
Хорошим примером было его занятие.
Но если попадался ему лукавый человек,
Кем бы он ни был, высокого или низкого сословия,
Его он резко порицал, насколько известно.
Лучшего священника, я думаю, нигде не было.
Он не желал великолепия и почитания,
Не хвастался особенной совестью,
Но слову Христа и его двенадцати апостолов
Он учил, но прежде следовал ему сам.
С ним был Пахарь, его брат,
Который много повозок удобрения вывез (в поле);
Истинным тружеником был он,
Жил в мире и в совершенном благочестии.
Бога любил он сильно всем сердцем
В любое время, когда играл или трудился,
А затем своего ближнего, как самого себя.
Он молотит и копал,
Ради Христа, для всякого,
Без оплаты, если это было в его возможности.
Налоги он платил хорошо и справедливо
Собственной работой и тем, что продавал.
В Табард он ехал на кобыле.
Там был также мажордом, и мельник,
Пристав, а также продавец индульгенций,
Эконом, и я сам - вот и все.

Мельник был крепким малым, как я знаю;
Сильный мускулами, а ткаже костями.
Это хорошо доказано, так как когда он выходил
На кулачный бой, он всегда получал барана (награду).
Он был крепок, коренаст, хорошо сколочен,
Любую дверь высадил бы плечом,
Или проломил бы ее, разбежавшись, головой.
Его борода, как свинья или лиса, была рыжей,
И широкой, как если бы была лопатой.
Посреди носа у него была
Бородавка, и оттуда торчал пучок волос,
Рыжих, как свиное ухо;
Его ноздри были черны и широки.
Меч и щит он нес на боку.
Его рот был велик, как устье печки.
Он был жонглером и сочинял стихи,
По большей части греховные и непристойные.
Ловко умел украсть зерно и за помол взять
втридорога. У него был золотой палец, клянусь.
Одет он был в белый плащ с синим капюшоном.
В волынку умел хорошо дуть,
И с этим он нас вывел из города.

Там был судейский эконом,
У которого все покупатели могли бы поучиться
Мудрости в купле продовольствия;
Платил ли он наличными или нет,
Он так хорошо умел выждать, делая покупки,
Что никогда не находился на мели.
Не знак ли Бога особой милости то,
Что такой невежда так хитер, чтобы
Равняться в мудрости с кучей ученых мужей?
Клерков у него было больше чем трижды десять,
И все в праве были обучены и любопытны,
Из них была дюжина в том доме,
Достойных быть хранителями дохода и земли
Любого лорда в Англии,
Под которым они бы жили хорошо,
В чести, без долгов (если не безумны),
Или жили бы так скромно, как пожелали бы;
Они могли бы помочь всему графству
В любом случившемся деле;
Но этот эконом перехитрил их всех.

Мажордом был худым холериком.
Бороду себе брил как можно чище;
Волосы вокруг ушей были кругло подстрижены;
Выбрита у него была тонзура спереди,
как у священника, длинны и худы были его ноги,
Как палки, без всяких признаков мяса.
Хорошо умел содержать амбар и закрома;
Ни один сборщик не мог застукать его.
Он знал, по засухе и по дождю,
Какой урожай ждать от семян и зерна.
Хозяйские овчарни, скот, коровники,
Его свиньи, лошади, склады, курятники
Были полностью под началом мажордома,
И, по договору, он вел счета,
С тех пор как его господину было двадцать лет.
Но никто не мог уличить его в задолженности.
Не было рабочего, пастуха или батрака,
Чьи хитрость и замысли он не знал бы;
Его боялись как смерти.
Его дом был красив, на лугу;
Зеленые деревья осеняли его жилище.
Он делал более богатые покупки, чем его господин.
Богатства он копил тайно:
Своему господину он умел искусно угодить,
Дать или одолжить ему из его же денег,
И получить благодарность, плащ и капюшон
( в подарок). В юности он изучил хорошее ремесло;
Он был очень хорошим ковровщиком.
Этот мажордом восседал на добром жеребце,
Сером в яблоках, по имени Скотт.
Одет он был в длинный синий плащ,
А на боку носил ржавый клинок.
Из Норфолка был мажордом, о котором я говорю,
Из городка, что люди зовут Болдсуэллом.
В одежду закутан был с ног до головы, как монах,
И всегда ехал последним в нашей компании.

Пристав был с нами в том месте,
У которого было огненно-красное лицо,
Экземой болел, с узкими глазами.
Горяч был и похотлив, как ласточка,
С черными паршивыми бровями и всклоченной
бородой. Его лица пугались дети.
Ни ртуть, ни щелочь, ни глёт,
Ни бура, ни белила, ни винный камень,
Ни мазь, которая бы вычистили и разъела,
Которая бы помогла ему от белых прыщей
И от шишек, сидящих на его щеках.
Очень любил он чеснок, лук и порей,
А из напитков - крепкое вино, красное, как кровь;
Тогда он начинал говорить и кричать, как если бы
был сумасшедшим.
И когда он хорошо бы набрался вина,
Тогда он говорил лишь на латыни.
Несколько слов знал он, два или три,
Которые выучил из какого-то указа -
Не удивительно: он слышит их целыми днями;
Но все вы знаете хорошо, что даже сойка
Может говорить "Вальтер" не хуже Папы.
Но кто попробовал в другом его проверить,
Находил, что он уж все знания показал;
И question quid iuris, начинал кричать.
Он был обходительным негодяем и добрым;
Лучшего дружка нельзя было сыскать.
Он не был против, за кварту вина,
Доброму товарищу отдать свою любовницу
На год и не наказывать его за это;
Тайно он любил курочку ощипать.
А если он находил себе хорошего товарища,
Он учил его не пугаться
В случае, если его отлучит от церкви архиепископ,
Ведь душа человека в его кошельке;
В кошельке он должен быть наказан.
"Кошелек - ад архиепископа", он говорил.
Но я хорошо знал, что он врал;
Проклятья должен каждый виновный бояться,
Ведь оно может убить, как говорит отпущенье грехов,
А также надо опасаться significavit.
В своей власти имел он, в своем распоряжении,
Юных девушек всей епархии,
Знал их секреты и советом направлял.
Венок он возложил себе на голову,
Большой, как вывеска таверны.
Щитом ему служил пирог.

С ним ехал продавец индульгенций
Из ронсельваского братства, его друг и товарищ;
Прямо из папского двора он ехал.
Громко он пел: "Иди сюда, любовь, ко мне!"
Этот пристав сопровождал его басом;
С таким звуком не сравнится и рог.
У продавца индульгенций были желтые как воск волосы, но гладко висели, как лен;
Нитями висели такие локоны, как у него,
Он их по плечам разбросал;
Но плоско они лежали, прядями, один за другим.
Но капюшон из небрежности не носил,
Он был скручен в узел.
Ему казалось, что он был щеголем;
Простоволос, лишь шапкой плешь закрыв.
Глаза имел блестящие, как у зайца.
Христов Лик он пришил к шапке.
Его кошелек лежал перед ним,
Полный свежих из Рима индульгенций.
Голосок у него был тонкий, как у козла.
Бороды не было, да и не могло быть;
Гладким было его лицо, будто только что выбрито.
Я думаю, он был мерином или кобылой.
Но что касается его работы, во всей Англии
Не было другого такого продавца индульгенций.
В его бауле была наволочка,
Которая, он говорил, служила покрывалом Деве:
Он говорил, что у него был кусок того паруса,
Который принадлежал Петру, когда тот
Ходил в море, до того, как Иисус позвал его.
Медный крест был у нег, полный камней,
А в коробке свиные кости.
Но этими "реликвиями", когда он находил
Священника, живущего в этой земле,
За день он получал больше денег,
Чем тот священник зарабатывал за два месяца;
И так, фальшивой лестью и шутками,
Он оставлял его и приход в дураках.
Но, чтобы всю правду высказать до конца,
Он был в Церкви благородным церковником.
Хорошо умел прочесть поученье или историю,
Но лучше всего склонял к приношеньям;
Он хорошо знал, что, когда он закончит песнь,
Он должен проповедовать и оттачивать свой язык,
Чтобы получить серебро, он в этом был искусен;
Поэтому он пел так весело и громко.