Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь

Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы: История ХХ века.

Уильям Ширер

ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ ТРЕТЬЕГО РЕЙХА

 

К оглавлению

ФАШИЗАЦИЯ ГЕРМАНИИ: 1933-1934 ГОДЫ

Урок, который Гитлер усвоил в период бродяжничества в Вене и который никогда не забывал (что путь к победе движения лежит через союз с влиятельными силами в государстве), нашел теперь, как он и рассчитывал, достаточно полное практическое воплощение. Президент, опираясь на армию и консерваторов, назначил Гитлера канцлером. Однако, как ни велика была его политическая власть, она оставалась неполной. Ее приходилось делить с теми тремя силами, которые поставили его во главе правительства и которые, находясь вне нацистского движения, относились к нему с долей недоверия.

Следовательно, первейшая задача Гитлера состояла в том, чтобы как можно быстрее отстранить эти силы от кормила власти, сделать свою партию единственным хозяином в государстве, после чего, используя политическую и военную мощь авторитарного правления осуществить нацистский переворот. Едва минули сутки после назначения Гитлера главой кабинета, как он уже предпринял первый решающий шаг: захлопнул ловушку, в которую угодили легковерные консерваторы, возомнившие себя хозяевами, а его - невольником, и дал толчок целой цепи событий, которые либо спровоцировал, либо подчинил своему контролю, что и привело на исходе шести месяцев к полной фашизации Германии и к превращению его самого в диктатора объединенного, дефедерализованного третьего рейха, какого еще не знала история Германии.

Вечером 30 января 1933 года, через пять часов после вступления в должность, Гитлер созвал первое заседание кабинета. Протокол заседания {Это заседание было, конечно, закрытым. Его протокол и принятые на нем резолюции, как и документы большинства других совещаний, проводимых Гитлером и его политическими и военными помощниками в обстановке строгой секретности, не были известны общественности, пока их не огласили на Нюрнбергском процессе. Таких совершенно секретных документов найдено великое множество, и все они считались государственной тайной. Они будут упоминаться в этой книге, поскольку вся она от начала до конца основана на документах того времени. Ссылки на эти документы будут делаться даже с риском перегрузить ими текст книги. Но не ссылаться на источники было невозможно. Поэтому ни одна летопись жизни народа не документирована так полно, как летопись третьего рейха; отсутствие ссылок на документы значительно обеднило бы книгу, которая утратила бы историческую достоверность. - Прим. авт. }, обнаруженный во время Нюрнбергского процесса среди сотен тонн захваченных секретных документов, показывает, как быстро и ловко Гитлер при помощи изобретательного Геринга начал водить консерваторов за нос. Гинденбург назначил Гитлера главой не президентского кабинета, а кабинета, опирающегося на парламентское большинство. Однако нацисты и националисты, единственные партии, представленные в правительстве, имели в рейхстаге всего 247 мест из 583, а потому не располагали большинством. Чтобы обеспечить такое большинство, они должны были заручиться поддержкой партии "Центр", имевшей 70 мест. В первые же часы существования нового правительства Гитлер поручил Герингу вступить в переговоры с лидерами "Центра". Тот доложил кабинету, что они требуют "определенных уступок", и предложил распустить рейхстаг и назначить новые выборы. Гитлер согласился. Гугенберг, человек не очень далекий, сколь бы велики ни были его успехи в коммерческих делах, выступил против участия "Центра" в правительстве, но в то же время возражал против проведения новых выборов, хорошо понимая, что нацисты, использовав государственные рычаги, могут обеспечить себе абсолютное большинство, после чего попробуют обойтись без его услуг и без услуг его друзей-консерваторов. Он предложил простой выход - запретить коммунистическую партию; ликвидировав таким образом 100 депутатских мест, нацисты и националисты окажутся в большинстве. Но Гитлер счел эту акцию несвоевременной, поэтому было условлено, что утром следующего дня он сам переговорит с лидерами партии "Центр"; если переговоры ни к чему не приведут, то правительство обратится с просьбой назначить новые выборы.

Сорвать переговоры Гитлеру не составило труда. По его просьбе монсеньор Каас, руководитель партии "Центр", представил в качестве основы для переговоров список пунктов, дополнивших требование к Гитлеру управлять конституционными методами. Но Гитлер и не думал обсуждать вопросы, поставленные Каасом; он пошел на обман, заявив членам своего кабинета, что партия "Центр" выдвинула невыполнимые требования и что соглашение с ней невозможно. Поэтому он предложил обратиться к президенту с просьбой распустить рейхстаг и назначить новые выборы. Гугенберг и Папен оказались в западне. Они согласились с предложением нацистского лидера, тем более что он торжественно заверил их: независимо от исхода выборов состав кабинета останется прежним. Новые выборы были назначены на 5 марта.

Впервые - для Германии это были последние свободные выборы - нацистская партия получила доступ ко всем материальным ресурсам правительства, обеспечивающим голоса избирателей. Геббельс ликовал. "Теперь будет легко вести борьбу, - записал он в дневнике 3 февраля, - ибо мы сможем мобилизовать все государственные средства. В нашем распоряжении и радио, и печать. Мы развернем отличную пропаганду. И денег у нас теперь будет предостаточно".

Крупных предпринимателей, довольных тем, что новое правительство собирается поставить организованных рабочих на место, а им дать возможность хозяйствовать по собственному усмотрению, попросили раскошелиться. Они не возражали. 20 февраля во дворце Геринга, председателя рейхстага, собрались по инициативе Шахта десятка два крупнейших магнатов, в том числе Крупп фон Болен, неожиданно сделавшийся горячим сторонником нацистов, Бош и Шницлер из "И. Г. Фарбениндустри" и Феглер, глава Объединенного стального концерна. Там Геринг и Гитлер и раскрыли свои планы. Записи этого совещания сохранились.

Свою длинную речь Гитлер начал с льстивых слов в адрес промышленников. "Частное предприятие, - сказал он, - нельзя вести в условиях демократии; оно мыслимо, только если народ привержен авторитету личности... Всеми жизненными благами, которыми пользуемся, мы обязаны усилиям избранных... Мы не должны забывать, что преимущества культуры надо внедрять в известной мере силой железного кулака". Он обещал предпринимателям устранить марксистов и восстановить вермахт (последний являлся предметом особого интереса для таких промышленных гигантов, как Крупп, Объединенный стальной концерн, "И. Г. Фарбениндустри", которые рассчитывали умножить свои капиталы с помощью производства оружия.

"Сегодня мы стоим в преддверии последних выборов", - продолжал Гитлер, пообещав своим слушателям "не отступать, чем бы они ни кончились". Он заверил их, что в случае поражения все равно удержит в своих руках власть, только "иными средствами... с помощью иного оружия". Геринг, касаясь практической стороны дела, подчеркнул важность "финансовых жертв", которые деловым людям "гораздо легче будет нести, если они учтут, что выборы 5 марта могут стать последними, - других выборов, конечно, не будет в ближайшие десять, а может, и сто лет".

Все эти разъяснения промышленники сочли достаточно убедительными и с энтузиазмом восприняли обещание покончить с надоевшими выборами, с демократией и с разговорами о разоружении. Крупп, король военной промышленности, совсем недавно, точнее, 20 января уговаривавший Гинденбурга не назначать Гитлера канцлером, встал и выразил от имени деловых кругов благодарность за "ясное изложение позиции". Затем д-р Шахт пустил по кругу шляпу. "Я собрал три миллиона марок", - показал он на Нюрнбергском процессе.

31 января 1933 года, на следующий после назначения Гитлера канцлером день, Геббельс записал в своем дневнике: "На совещании у фюрера мы разработали план борьбы с красным террором. В данный момент мы воздержимся от прямых контрмер. Из попытки большевистской революции сначала должно возгореться пламя. В нужный момент мы нанесем удар".

Несмотря на все усиливавшиеся в ходе избирательной кампании провокации нацистских властей, ни малейшего намека на "революцию" (коммунистическую или социалистическую), да еще на "возгорание пламени", не было. Тем не менее в начале февраля правительство Гитлера запретило коммунистам проводить собрания и закрыло коммунистические газеты и журналы. Собрания социал-демократов тоже либо запрещались официально, либо разгонялись головорезами из СА, выпуск социалистических газет то и дело приостанавливался. Не могла избежать нацистского террора даже партия католического "Центра". Лидера католических профсоюзов Штегервальде молодчики в коричневых рубашках избили, когда он попытался выступить на митинге, а на другом собрании Брюнинг был вынужден искать защиты у полиции, когда отряды СА нанесли ранения некоторым его сторонникам. Общее число противников нацизма, убитых во время избирательной кампании, составило 51 человек, а число нацистов - 18, согласно нацистским источникам.

Ведущая роль Геринга как министра внутренних дел Пруссии становилась все заметнее. Не считаясь с умеренной позицией Папена, которому как министру-президенту Пруссии Геринг должен был подчиняться, он уволил сотни республиканских чиновников, заменив их нацистами, по большей части офицерами СА и СС. По его приказу полиция должна была, с одной стороны, "любой ценой" избегать враждебных акций в отношении СА, СС и "Стального шлема", а с Другой - не щадить "врагов государства". Он потребовал, чтобы полиция "пускала в ход огнестрельное оружие", предупредив, что полицейские, отказавшиеся подчиниться, будут наказаны. Это был откровенный призыв к полиции земли Пруссия, распространявшей свое влияние на две трети территории Германии, расстреливать каждого, кто выступит против Гитлера. Чтобы обеспечить неукоснительное выполнение поставленной задачи, Геринг объявил 22 февраля о сформировании дополнительных полицейских частей численностью 50 тысяч человек; из них 40 тысяч человек были мобилизованы из рядов СА и СС, а остальные - из рядов "Стального шлема". Отсюда следует, что полицейские функции в Пруссии осуществлялись в большой мере руками нацистских громил. Крайне несерьезно было бы поэтому ожидать, что такая полиция защитит немцев от нацистских террористов.

Несмотря на террор, "большевистская революция", которую ждали Геббельс, Гитлер и Геринг, не привела к "возгоранию пламени". Но если такую "революцию" не удалось спровоцировать, нельзя ли ее выдумать?

24 февраля полиция Геринга устроила налет на "Карл-Либкнехт-хаус", штаб-квартиру коммунистов в Берлине. Руководство коммунистов покинуло это помещение еще за несколько недель до налета. Часть его ушла в подполье, а часть нелегально перебралась в Россию. Но в подвале осталось много пропагандистских брошюр. Этого оказалось достаточно, чтобы Геринг заявил в официальном коммюнике, будто захваченные документы свидетельствуют о намерении коммунистов совершить переворот. Общественность и даже некоторые консерваторы - члены правительства отнеслись к этому, заявлению скептически. Было очевидно, что, пока не начались выборы, требуется найти более сильное средство воздействия на публику.

Пожар в рейхстаге

Вечером 27 февраля в двух разных местах Берлина собрались на ужин самые могущественные люди Германии. На Фос-штрассе, в закрытом "Герренклубе", вице-канцлер фон Папен принимал президента фон Гинденбурга. В доме Геббельса, в кругу его семьи, ужинал канцлер Гитлер. По словам Геббельса, они отдыхали, слушали пластинки и рассказывали разные истории. "Вдруг, - записал он потом в дневнике, - телефонный звонок от д-ра Ханфштенгля: "Горит рейхстаг! " Я был уверен, что он говорит ерунду, и даже не сказал ничего фюреру".

Но те, кто ужинал в "Герренклубе", находились совсем рядом с рейхстагом.

"Вдруг, - записал Папен, - мы заметили, что окна осветились красным заревом, а с улицы донеслись крики. Ко мне быстро подошел слуга и шепнул: "Горит рейхстаг! " Эти слова я передал президенту. Он встал, и мы, подойдя к окну, посмотрели на здание рейхстага: его купол был словно освещен изнутри прожекторами. Время от времени из него вырывалось пламя, клубы дыма застилали силуэт".

Отправив престарелого президента домой в своем автомобиле, вице-канцлер поспешил к горящему зданию. Тем временем Геббельс, еще раз поразмыслив, согласно его записи, над "ерундой", сказанной Путци Ханфштенглем, позвонил в несколько мест и убедился, что рейхстаг действительно в огне. Несколько мгновений спустя он и фюрер уже неслись со скоростью шестьдесят миль в час по шоссе Шарлоттенбергер "к месту преступления".

О том, что это - преступление, содеянное коммунистами, они заявили тотчас по прибытии на пожар. Геринг, потный, запыхавшийся, крайне возбужденный, был уже там и, как вспоминал впоследствии Папен, клялся, что это "преступление коммунистов против нового правительства". Обращаясь к новому шефу прусского гестапо Рудольфу Дильсу, он крикнул: "Это начало восстания коммунистов! Нельзя ждать ни минуты. Мы будем беспощадны. Всех коммунистов расстреливать на месте. Всех коммунистических депутатов сегодня же вздернуть! "

Вся правда о пожаре в рейхстаге, видимо, так и останется невыясненной. Практически никто из тех, кто эту правду знал, не остался в живых - большинство из них Гитлер уничтожил в последующие несколько месяцев. Даже на процессе в Нюрнберге тайна не была до конца раскрыта, хотя имеется достаточно улик, свидетельствующих, что нацисты спланировали и осуществили поджог в своих политических целях.

Дворец Геринга и здание рейхстага соединял подземный туннель, проложенный для труб центрального отопления. По этому туннелю вечером 27 февраля Карл Эрнст, бывший гостиничный посыльный, ставший потом шефом СА в Берлине, провел небольшой отряд штурмовиков в рейхстаг. Там они расплескали бензин и самовоспламеняющуюся смесь, после чего тем же путем ретировались. Одновременно с ними в это огромное полутемное и незнакомое ему помещение проник некто по имени Маринус ван дер Люббе. Он тоже устроил несколько очагов пожара. Этот пироманьяк явился для нацистов счастливой находкой. Они обнаружили его несколькими днями раньше в баре. Кто-то из штурмовиков подслушал, как Люббе хвастал, будто пробовал устроить пожар в ряде правительственных зданий, а теперь собирается поджечь рейхстаг. То, что нацисты обнаружили сумасшедшего поджигателя, который был коммунистом и собирался сделать то же, что и они, кажется невероятным, и тем не менее это подтверждается фактами. Можно почти не сомневаться, что идея поджога принадлежала Геббельсу и Герингу. Ганс Гизевиус, в то время чиновник министерства внутренних дел Пруссии, показал на процессе в Нюрнберге, что "именно Геббельс первым предложил поджечь рейхстаг", а Рудольф Дильс, шеф гестапо, добавил, что "Геринг во всех подробностях знал о плане поджога" и приказал ему "заранее подготовить список лиц, подлежащих аресту сразу после пожара". Генерал Франц Гальдер, бывший в начале второй мировой войны начальником генерального штаба, заявил на суде, что однажды Геринг сам похвастался, будто пожар его рук дело:

"В 1942 году на завтраке по случаю дня рождения фюрера разговор коснулся здания рейхстага и его архитектурной ценности. Я собственными ушами слышал, как Геринг, прервав беседу, громко сказал: "Уж кто-кто, а я действительно знаю все про рейхстаг, потому что я поджигал его! " При этом он шлепнул себя ладонью по ляжке" {На предварительном следствии и на суде в Нюрнберге Геринг отрицал свою Причастность к поджогу рейхстага. - Прим. авт. }.

Представляется очевидным, что ван дер Люббе был использован нацистами как подставная фигура. Да, его толкнули на поджог. Но основная часть "работы" возлагалась - разумеется, без ведома Люббе - на штурмовиков. И действительно, на последовавшем в Лейпциге судебном разбирательстве было установлено, что этот полоумный голландец не мог так быстро поджечь громадное здание. Прошло всего две с половиной минуты, как он туда проник, а в центральном зале уже вовсю бушевало пламя. Как выяснилось, для растопки он располагал лишь собственной рубашкой. А по заключению судебных экспертов, чтобы развести такое громадное пламя, требовалось немало химикатов и бензина. Одному человеку было бы не под силу принести все это в здание и в короткое время устроить множество очагов пожара.

Ван дер Люббе задержали прямо в горящем здании. Геринг, согласно его собственным показаниям, хотел немедленно его повесить. На следующий день Эрнст Торглер, лидер коммунистической фракции в парламенте, узнав, что Геринг объявил его соучастником преступления, отдался в руки полиции, а через несколько дней полиция схватила Георгия Димитрова, будущего главу правительства Болгарии, и еще двоих болгарских коммунистов - Попова и Танева.

Разбирательство их дела в верховном суде в Лейпциге закончилось провалом для нацистов, и в первую очередь для Геринга, которого Димитров, выступая и в роли собственного адвоката, без труда поставил в дурацкое положение, умело используя перекрестные допросы. Дошло до того, что Геринг, не выдержав, крикнул болгарину: "Вон отсюда, негодяй! "

Судья (полицейскому офицеру): Уведите его.

Димитров (направляясь в сопровождении полицейских к выходу): Испугались моих вопросов, герр министр-президент?

Геринг: Только выйди из зала суда, негодяй!

Торглера и троих болгар оправдали, хотя немецкого коммуниста тотчас взяли под стражу в целях его собственной безопасности, где он находился до самой смерти, наступившей в годы второй мировой войны. Ван дер Люббе признали виновным, и он был обезглавлен.

Оправдательный приговор, вынесенный судом, несмотря на его рабскую зависимость от нацистских властей, сильно подпортил репутацию Геринга и нацистов, однако никаких практических результатов это уже не могло дать. Гитлер не терял времени и максимально использовал пожар в рейхстаге в своих целях.

28 февраля, на следующий после пожара день, Гитлер представил на подпись президенту Гинденбургу проект декрета "Об охране народа и государства", приостанавливавшего действие семи статей конституции, которые гарантировали свободу личности и права граждан. Назвав этот проект "защитной мерой против насильственных действий коммунистов, представляющих угрозу для государства", Гитлер требовал права: ограничивать свободу личности и свободу мнений, включая свободу печати, а также свободу собраний и союзов; нарушать тайну переписки, телеграфной и телефонной связи; устраивать домашние обыски, конфисковывать имущество.

Все это считалось допустимым, даже если выходило за рамки закона. Декрет предоставлял также правительству рейха право пользоваться полнотой власти в землях, когда это вызывалось необходимостью, и вводил смертную казнь за ряд преступлений, таких, как "серьезные нарушения спокойствия" со стороны вооруженных лиц.

Таким образом, с помощью одного юридического акта Гитлер получил возможность не только затыкать рты оппонентам и бросать их по своей прихоти за решетку, но и придать пресловутой коммунистической опасности, так сказать, "официальный" характер, дабы нагнать побольше страху на миллионы сограждан из среднего сословия и крестьянства, внушить им, что если они не проголосуют через неделю за национал-социалистов, то власть могут захватить коммунисты. Было арестовано около четырех тысяч функционеров коммунистической партии и большое число социал-демократических и либеральных лидеров, в том числе депутатов рейхстага, которые по закону должны были пользоваться неприкосновенностью. Это был первый случай, когда немцы стали свидетелями нацистского террора, благословляемого правительством. По улицам страны с ревом носились грузовики, полные штурмовиков, которые вламывались в дома, устраивали облавы, сгоняли свои жертвы в казармы СА, подвергая их пыткам и избиениям. Печать и политические собрания коммунистов были запрещены, выпуск социал-демократических газет и многих либеральных изданий приостановлен, а собрания демократических партий либо запрещались в официальном порядке, либо разгонялись. Беспрепятственно вести избирательную кампанию могли только нацисты и их союзники из национальной партии.

Располагая всеми материальными ресурсами центрального и прусского правительств и получая огромные суммы денег от крупного бизнеса, нацисты развернули такую пропагандистскую шумиху, какой Германия еще не знала. Впервые по радио, контролируемому правительством, передавались на всю страну речи Гитлера, Геринга и Геббельса. Улицы, украшенные флагами со свастикой, оглашались топотом штурмовиков. Проводились массовые митинги, факельные шествия, на площадях ревели громкоговорители. На щитах были расклеены красочные плакаты с нацистскими призывами, холмы по ночам освещались кострами. Избирателям, которые были напуганы коричневым террором и "разоблачениями" о "коммунистической революции", обещали немецкий рай. На другой день после пожара в рейхстаге прусское правительство выпустило многословное воззвание, в котором будто бы излагалось содержание найденных коммунистических "документов":

"Правительственные здания, музеи, особняки и важные промышленные предприятия должны быть сожжены. Женщины и дети должны быть поставлены в качестве заслонов впереди террористических отрядов... Поджог рейхстага - это сигнал к кровавому воскресенью и гражданской войне... Установлено, что сегодня по всей Германии должны произойти террористические акты в отношении отдельных лиц, частной собственности и жизни мирного населения, а также должна начаться всеобщая гражданская война".

В воззвании содержалось обещание опубликовать документы, подтверждающие наличие коммунистического заговора, но оно не было выполнено. Тем не менее, поскольку прусское правительство официально объявило, что такие документы имеются, многие немцы этому поверили. Известное впечатление на колеблющихся произвели также угрозы Геринга. В своей речи во Франкфурте 3 марта он громогласно заявил:

"Граждане немцы, юридические препоны моим делам не помеха. Правосудие меня не тревожит; все, к чему я стремлюсь, это - уничтожать, искоренять, и ничего больше! .. И будьте уверены, мои дорогие коммунисты, что я сполна воспользуюсь правом, данным мне правительством земли, и силой полиции, так что не стройте никаких иллюзий; в этой смертельной схватке я возьму вас за горло и поведу за собой вон тех людей в коричневых рубашках".

Голос Брюнинга, бывшего канцлера, был мало кем услышан, хотя в тот самый день он тоже выступил с речью, заявив, что партия "Центр" будет бороться против отмены конституции, потребовав расследовать подозрительное дело о поджоге рейхстага и призвав президента Гинденбурга "защитить угнетенных от угнетателей". Тщетная попытка! Старый президент молчал. Пришло время, когда должен был сказать свое слово народ.

5 марта 1933 года, в день последних демократических и последних в жизни Гитлера выборов, этот народ выразил свою волю на избирательных участках. Несмотря на террор и запугивание, большая его часть отвергла Гитлера. Правда, нацисты набрали больше всех голосов - 17 277 180 (рост на 5, 5 миллиона), но это составило всего 44 процента общего числа проголосовавших. Большинство было настроено явно против Гитлера. Партия "Центр", как ни мешали ей преследования и запреты, набрала на этих выборах больше голосов, чем на предыдущих (4424900 против 4230600), а вместе с католической народной партией Баварии за нее проголосовали 5, 5 миллиона человек. Даже социал-демократы сохранили свое положение второй по численности партии, набрав 7 181 629 голосов (уменьшение на 70 тысяч). Коммунисты потеряли миллион сторонников, и все же за них проголосовали 4 848 058 избирателей. Националисты во главе с Папеном и Гугенбергом сильно обманулись в своих ожиданиях, набрав только 3 136 760 голосов (рост меньше чем на 200 тысяч), или 8 процентов общего числа голосовавших.

Тем не менее 52 депутатских места националистов плюс 288 мест нацистов давали правительству парламентское большинство (перевес в 16 мест). Этого, наверное, было достаточно для осуществления повседневных функций правительства, но далеко не достаточно для того, чтобы Гитлер мог провести в жизнь свой новый дерзкий план - установить при поддержке парламента личную диктатуру.

Унификация рейха

План этот был обманчиво прост; его преимущество состояло в том, что он позволял захватить абсолютную власть как бы законным порядком. Суть его такова: канцлер просит рейхстаг принять "акт о предоставлении чрезвычайных полномочий", предусматривающий передачу кабинету Гитлера исключительного права издавать законы сроком на четыре года. Проще говоря, парламент Германии вручает Гитлеру свои конституционные права, а сам уходит в длительный отпуск. Но такая мера требовала внесения поправки в конституцию, а эту поправку должно было одобрить большинство в две трети голосов.

Как добиться такого большинства - вот главное, чем был занят кабинет на своем заседании 15 марта 1933 года (протокол этого заседания был оглашен на Нюрнбергском процессе). Этого можно добиться, во-первых, с помощью "неявки" на заседание парламента восьмидесяти одного депутата-коммуниста и, во-вторых, путем "недопущения нескольких социал-демократов", что, по мнению Геринга, не составляло труда.

Гитлер в тот день был весел и чувствовал себя уверенно. Еще бы! У него был декрет от 28 февраля, подписанный по его настоянию Гинденбургом на следующий день после пожара в рейхстаге, который давал ему право бросить за решетку столько депутатов, сколько необходимо для обеспечения большинства в две трети голосов. Оставалась еще проблема католического "Центра", требовавшего каких-то гарантий, но канцлер не сомневался, что эта партия в конце концов окажется на его стороне. Гугенберг, лидер националистов, не желавший отдавать всю власть Гитлеру, потребовал оставить за президентом право участвовать в выработке законов, даже если эта функция будет передана в соответствии с "актом о чрезвычайных полномочиях" кабинету министров. Однако д-р Мейснер, статс-секретарь президентской канцелярии, уже связавший свою судьбу с нацистами, ответил: "Сотрудничество президента не вызывается необходимостью". Он быстро сообразил, что Гитлер не испытывает никакого желания ставить себя в зависимость от строптивого президента, как это было в период существования республиканских кабинетов.

Однако канцлер решил, что на этой стадии лучше сделать красивый жест в отношении престарелого фельдмаршала, армии и консерваторов-националистов, тем более что таким способом он как бы связывал свой разбойничий ("революционный") режим с почтенным именем Гинденбурга и со славным военным прошлым Пруссии. Для этого он и Геббельс, назначенный 13 марта министром пропаганды, придумали ловкий ход: Гитлер сам откроет заседание нового рейхстага, который он собирался упразднить, в гарнизонной церкви в Потсдаме - великой святыне пруссачества, напоминавшей столь многим немцам об имперской славе и величии Пруссии, ибо здесь покоились останки Фридриха Великого, здесь молились короли из династии Гогенцоллернов, сюда в 1866 году, еще будучи молодым гвардейским офицером, совершил свое первое паломничество Гинденбург, вернувшись с австро-прусской войны, положившей начало объединению Германии. Дата торжественного открытия нового парламента третьего рейха - 21 марта - тоже была выбрана не случайно, поскольку совпадала с годовщиной открытия Бисмарком первого рейхстага второго рейха в 1871 году. Когда в церковь проследовали старые фельдмаршалы, генералы, адмиралы в блестящих мундирах времен империи и возглавлявшие эту компанию бывший наследный принц и фельдмаршал Макензен во внушительных гусарских мундирах и в головных уборах с изображением черепа, собравшимся показалось, что над ними витают тени Фридриха Великого и "железного канцлера".

Гинденбург был явно растроган. Геббельс, дирижировавший этим спектаклем и наблюдавший за работой радио, вещавшего из церкви на всю страну, заметил - и не преминул записать об этом в дневнике - на глазах у старого фельдмаршала слезы. Рядом с ним находился Гитлер; было заметно, что в официальном костюме-визитке он чувствует себя стесненно. Президент, в полевой форме серого цвета, при ордене Черного орла на широкой ленте, обхватив одной рукой каску с шишаком наверху, а в другой держа маршальский жезл, медленно проследовал по проходу, задержался в императорской галерее, чтобы отдать честь пустующему креслу кайзера Вильгельма II, а затем подошел к алтарю и зачитал короткий текст речи со словами доброго напутствия новому правительству Гитлера:

"Да проникнется нынешнее поколение древним духом, этой прославленной святыни! Да избавит он нас от эгоизма и межпартийной вражды и да объединит в национальном самосознании на благо гордой, свободной и неделимой Германии! "

Ответное слово Гитлера было составлено с хитрым расчетом на то, чтобы сыграть на личных симпатиях и заручиться доверием столь блестяще представленного здесь старого порядка.

"Ни кайзер, ни правительство, ни нация не хотели войны. Лишь крушение нации вынудило ослабленный народ возложить на себя, вопреки его святым, убеждениям, ответственность за эту войну".

Повернувшись к Гинденбургу, сидевшему в позе окаменело в нескольких шагах от него, Гитлер продолжал:

"В едином порыве мы за несколько недель отстояли свою национальную честь. Благодаря взаимопониманию с вами, господин фельдмаршал, символы былого величия и новые силы соединились в единое целое. Мы выражаем вам наше почтение. Хранившее вас провидение возвысило вас над новыми силами нашей нации".

Демонстрируя глубокое почтение к президенту, которого он еще до конца недели намеревался лишить политической власти, Гитлер сошел с трибуны, низко поклонился Гинденбургу и взял его руку в свою. При вспышках блицев и под жужжание кинокамер, расставленных Геббельсом наряду с микрофонами в удобных местах, их торжественное рукопожатие - символ союза новой Германии со старым порядком - было запечатлено для нации и мировой общественности.

"После столь пылких заверений Гитлера в Потсдаме, - писал впоследствии присутствовавший на этом собрании французский посол, - разве могли эти люди, Гинденбург и его друзья - юнкеры и бароны-монархисты, Гугенберг и его национальная партия, офицеры рейхсвера, не предать забвению эксцессы и бесчинства его партии, хотя они и являлись их очевидцами? И не побояться полностью довериться ему, удовлетворить все его требования, предоставить неограниченную власть, которой он домогался? "

Ответ был дан через два дня, 23 марта, в зале берлинского оперного театра Кролла, где состоялось заседание парламента. На рассмотрение был представлен акт о предоставлении чрезвычайных полномочий, официально названный "Законом о ликвидации бедственного положения народа и государства". Пять коротких параграфов предусматривали изъятие законодательных функций, включая контроль за расходованием бюджета рейха, утверждение договоров с иностранными государствами и внесение поправок в конституцию, из юрисдикции парламента и передачу их сроком на четыре года в ведение кабинета министров рейха. Более того, в акте оговаривалось, что законы, принимаемые кабинетом, разрабатываются канцлером и "могут допускать отклонения от конституции". Никакие законы не будут "затрагивать положение рейхстага" (грубее этой шутки ничего нельзя было придумать), а права президента останутся "нерушимы".

Гитлер несколько раз повторил эти фразы в своей необычайно сдержанной речи перед депутатами, собравшимися в нарядном зале оперного театра, в стенах которого привыкли к спектаклям более легкого жанра. Теперь проходы зала заполнили штурмовики в коричневых рубашках; разбойничьи, покрытые шрамами лица этих людей как бы говорили, что никаких вольностей со стороны народных избранников они не потерпят.

"Правительство, - обещал Гитлер, - будет пользоваться этими полномочиями лишь при возникновении необходимости принять жизненно важные меры. Существованию рейхстага или рейхсрата это не угрожает. Положение и права президента остаются неприкосновенными... Автономия федеральных земель сохранится. Права церкви не будут ущемляться, ее отношения с государством не изменятся. Число случаев, когда будет возникать потребность применения этого закона, ограничено".

Вспыльчивый лидер нацистов держался на этот раз спокойно, почти скромно, и в тот момент - в момент зарождения третьего рейха - даже члены оппозиции не представляли в полной мере, чего стоят его обещания. И все же один из них - Отто Вельс, председатель социал-демократической партии, часть депутатов от которой (человек десять) были "задержаны" полицией, встал и под рев штурмовиков, доносившийся с улицы ("Даешь закон, не то смерть! " - орали они), бросил диктатору вызов. Спокойно, с большим достоинством Вельс заявил: правительство может отнять у социал-демократов права, но не может лишить их чести.

"В этот исторический момент мы, немецкие социал-демократы, торжественно клянемся в верности принципам человечности и справедливости, свободы и социализма. Никакой закон о чрезвычайных полномочиях не даст вам права уничтожать идеалы, которые вечны и нерушимы".

Тут разъяренный Гитлер вскочил с места и предстал перед законодательным собранием в своем настоящем обличье:

"Вы опоздали, но вы пришли... - закричал он. - Вы уже не нужны... Звезда Германии взойдет, а ваша закатится. Ваш предсмертный час пробил... Мне не нужны ваши голоса. Германия будет свободна, но не благодаря вам! " (Бурные аплодисменты. )

Хорошо, что социал-демократы, на которых лежит тяжкая ответственность за ослабление республики, уходили с политической сцены с поднятой головой, не изменив своим убеждениям. Не так поступила партия католического "Центра". Если во времена "железного канцлера" она не побоялась открыто противостоять "культур-кампфу", то теперь монсеньор Каас, председатель партии, лишь потребовал от Гитлера письменного заверения, что он будет уважать право президента на вето. До начала голосования Гитлер обещал выполнять это требование, но письменно его не подтвердил. И тем не менее Каас встал и объявил, что депутаты его партии будут голосовать за принятие законопроекта. Брюнинг промолчал, после чего приступили к голосованию. За проект проголосовал 441 человек, против - 84 (все - социал-демократы). Нацистские депутаты повскакали с мест и огласили зал истошными криками. Затем запели песню "Хорст Вессель", ставшую позднее вторым после "Германия превыше всего" национальным гимном:

Выше знамена! Сомкните ряды! Поступью чеканной идут штурмовики...

Вот так было покончено с парламентской демократией в Германии. Если не считать того, что депутатов-коммунистов и некоторых социал-демократов предварительно упрятали за решетку, все выглядело вполне законно, хотя и сопровождалось террором. Уступив свои конституционные права Гитлеру, парламент совершил самоубийство, хотя его забальзамированное тело и продолжало оставаться на виду вплоть до заката третьего рейха, изредка выполняя роль резонатора грозных "пронунсиаменто" {Призыв к перевороту (исп. ). } Гитлера; поскольку выборов больше не проводилось, места в рейхстаге занимали лица, специально подобранные нацистской партией. Акт о чрезвычайных полномочиях был единственным легальным обоснованием диктатуры Гитлера. Начиная с 23 марта 1933 года Гитлер действовал как диктатор, свободный от каких-либо ограничений как со стороны парламента, так и со стороны престарелого, немощного президента. Правда, многое еще предстояло сделать, прежде чем вся нация, все ее институты оказались под нацистской пятой, однако и это, как мы убедимся позднее, было достигнуто одним махом посредством грубых махинаций, вероломства и жестокости.

Контроль над ресурсами великого государства, по выражению Алана Буллока, захватили уличные банды. К власти пришли отбросы общества. Но, как не переставал хвастать Гитлер, "законно", по воле подавляющего большинства парламента. И винить за это немцы могли только самих себя.

Самые могущественные правовые институты Германии начали один за другим капитулировать перед Гитлером и тихо, без борьбы, умирать.

Земли, которые на протяжении всей германской истории упорно отстаивали свою автономию, оказались в ряду первых поверженных. Вечером 9 марта, за две недели до принятия акта о чрезвычайных полномочиях, генерал фон Эпп по приказу Гитлера и Фрика и при помощи нескольких штурмовиков разогнал правительство Баварии и установил там нацистский режим. А в остальные земли (кроме Пруссии, где уже прочно восседал Геринг) через неделю были назначены рейхскомиссары. 31 марта Гитлер и Фрик, впервые воспользовавшись данными им чрезвычайными полномочиями, обнародовали закон о роспуске парламентов во всех землях, кроме Пруссии, приказав переформировать их состав в соответствии с распределением голосов на последних выборах в рейхстаг. Депутатские места, занимаемые прежде коммунистами, решено было не заполнять. Но и этого канцлеру показалось мало. Действуя с лихорадочной поспешностью, он уже через неделю, 7 апреля, издал декрет об учреждении во всех землях новой должности - губернатора рейха, которому предоставлялось право формировать и смещать местное правительство, распускать парламент, назначать и увольнять чиновников и судей. Все вновь назначенные губернаторы были нацистами, ото всех требовалось проводить "генеральную политику, разработанную рейхсканцлером". Так, через две недели после обретения полноты власти, Гитлер достиг того, на что Бисмарк, Вильгельм II и Веймарская республика не могли и рассчитывать: он лишил земли автономии и подчинил их центральной власти рейха, то есть своей личной власти. Впервые в истории он по-настоящему объединил Германию, ликвидировав давнюю федеральную структуру.

30 января 1934 года, в первую годовщину пребывания в должности канцлера, Гитлер официально завершил выполнение поставленной задачи принятием декрета о реорганизации рейха. Народные ассамблеи в землях были упразднены, суверенные права земель переданы рейху, все их правительства подчинены центру, а губернаторы - непосредственно рейхсминистру внутренних дел. Как объяснил министр внутренних дел Фрик, "отныне земельные власти становятся всего лишь административными единицами рейха". В преамбуле декрета от 30 января 1933 года говорилось, что он принят рейхстагом единогласно. Это соответствует действительности, потому что к тому времени все политические партии Германии, кроме нацистской, перестали существовать. И процесс этот протекал без борьбы. 19 мая 1933 года социал-демократы (те, кто остался на свободе и не эмигрировал) без единого возражения проголосовали в рейхстаге за одобрение внешней политики Гитлера. За девять дней до этого полиция захватила помещения социал-демократической партии и редакций газет, конфисковала их имущество. Тем не менее социалисты, продолжая потакать Гитлеру, выступили с осуждением своих товарищей, находившихся в эмиграции, за их нападки на фюрера. 19 июня они избрали новый партийный комитет. Но Фрик три дня спустя лишил их всякой надежды на компромисс, запретив социал-демократическую партию как "подрывную и враждебную государству". Пауль Лобе, уцелевший руководитель, и несколько членов партии - депутатов рейхстага были арестованы. Что касается коммунистов, то их, естественно, репрессировали давно.

Сохранились, хотя и ненадолго, партии среднего сословия. Католическая народная партия Баварии, правительство которой было свергнуто в результате нацистского переворота 9 марта, объявила 4 июля о самороспуске; ее союзница, партия "Центр", так упорно сопротивлявшаяся Бисмарку и являвшаяся опорой республики, последовала ее примеру, впервые оставив Германию без партии католиков. Впрочем, это обстоятельство не помешало Ватикану спустя две недели подписать конкордат с гитлеровским правительством. Старая партия Штреземана (народная партия) совершила над собой харакири 4 июля; демократы сделали то же самое неделей раньше.

А что сталось с партнершей Гитлера по совместному участию в правительстве - национальной партией Германии, без поддержки которой бывший австрийский ефрейтор не смог бы легально прийти к власти? Увы, несмотря на ее близость к Гинденбургу, к армии, к юнкерам и крупному капиталу и несмотря на то, что Гитлер пребывал у нее в должниках, она так же, как другие партии, безропотно сошла со сцены. 21 июня полиция и штурмовики оккупировали штабы 9ТОЙ партии на всей территории страны, а 29 июня Гугенберг, ее Разгневанный председатель, всего полгода назад помогавший Гитлеру сделаться канцлером, вышел из состава правительства, после чего его помощники "добровольно" ее распустили.

Осталась лишь одна нацистская партия. Декрет от 14 июля гласил:

"Национал-социалистская немецкая рабочая партия является единственной партией в Германии. Всякий, кто предпримет шаги к сохранению организационной структуры какой-либо другой политической партии или к созданию новой политической партии, будет подвергнут наказанию в виде каторжных работ сроком до трех лет или тюремному заключению сроком от шести месяцев до трех лет, если его деяния не потребуют более тяжкого наказания в соответствии с другими предписаниями".

Прошло четыре месяца с тех пор, как рейхстаг отрекся от своих демократических прав и обязанностей, и вот появилось однопартийное тоталитарное государство, не встретив почти никакого сопротивления, не говоря об активной оппозиции.

С независимыми профсоюзами, которые, как мы знаем, когда-то ликвидировали капповский фашистский путч посредством объявления всеобщей забастовки, было покончено так же легко, как с политическими партиями и органами самоуправления в землях, только на этот раз нацисты решили прибегнуть к хитроумному маневру.

Минуло полвека, как день 1 мая стал традиционным праздником рабочих Германии и других европейских стран. С целью усыпить бдительность рабочих и их вожаков нацистское правительство, перед тем как нанести удар, объявило 1 мая 1933 года национальным праздником, дав ему официальное название "День национального труда" и распорядившись провести его с небывалой помпой. Поддавшись на столь неожиданное проявление дружелюбия к рабочему классу со стороны нацистов, профсоюзные лидеры с энтузиазмом помогли правительству и партии в организации празднества. Собрали в Берлине рабочих лидеров со всех концов страны, увешали улицы тысячами лозунгов, провозглашавших солидарность нацистского режима с рабочими, а Геббельс тем временем вел приготовления на огромном поле в Темпельхофе к демонстрации, которая по своим масштабам должна была превзойти все массовые манифестации, когда-либо проводившиеся в Германии. До начала демонстрации Гитлер принял рабочую делегацию и заявил: "Вы сами увидите, как неверно и несправедливо утверждение, будто наша революция направлена против немецких рабочих. Совсем наоборот". Выступая с речью перед 100 тысячами рабочих, собравшихся на демонстрацию, он бросил лозунг:

"Почитайте труд и уважайте рабочего! " Тогда же он обещал, что день 1 мая будет праздноваться во славу немецких тружеников на протяжении веков.

В тот же день, поздно вечером, Геббельс, изобразив в красочных тонах энтузиазм, проявленный рабочими на первомайских торжествах, которые с таким мастерством организовал, сделал в своем дневнике любопытную приписку: "Завтра мы захватим здания профсоюзов. Сопротивления фактически не будет".

238

Так оно и случилось {Документ, увидевший свет на Нюрнбергском процессе, свидетельствует, что нацисты давно намеревались уничтожить профсоюзы. Секретный приказ от 21 апреля, подписанный д-ром Леем, содержал подробные инструкции относительно "координации" профсоюзов 2 мая. Отряды СА и СС должны были осуществить "оккупацию владений профсоюзов" и взять под "превентивную охрану" всех профсоюзных руководителей. Профсоюзные фонды надлежало конфисковать. Христианские (католические) профсоюзы не были разогнаны 2 мая. С ними покончили 24 июня. - Прим. авт. }. 2 мая центры профсоюзов были закрыты, профсоюзные фонды конфискованы, сами профсоюзы запрещены, а их руководители арестованы. Многих избили и бросили в концентрационные лагеря. Теодор Лейпарт и Петер Грассман, председатели Всеобщего немецкого объединения профсоюзов, открыто заявили о согласии сотрудничать с нацистским режимом. Но их все равно арестовали. "Пусть все эти лейпарты и грассманы лицемерно болтают, сколько им влезет, о своей преданности фюреру, - заявил нацистский лидер из Кельна, алкоголик д-р Роберт Лей, которому Гитлер поручил разогнать профсоюзы и учредить "Немецкий трудовой фронт", - а все же лучше, если они сядут в тюрьму". Там они и оказались.

А ведь вначале и Гитлер, и Лей заверяли рабочих, что их права не будут ущемляться. Лей в своем первом обращении говорил: "Рабочие! Ваши права для нацистской партии священны. Я сам родом из семьи бедного крестьянина и знаю, что такое нищета... Я испытал на себе капиталистическую эксплуатацию. Рабочие! Клянусь вам, мы не только сохраним все, что вы имеете, но и расширим ваши права".

Что обещания нацистов ничего не стоили - выяснилось через три недели, когда Гитлер издал декрет, отменявший практику переговоров профсоюзов с предпринимателями и возлагавший "регулирование коллективных договоров" и соблюдение "трудового мира" на "доверенных уполномоченных по труду", которых будет назначать сам фюрер. А поскольку решениям этих доверенных лиц придавалась сила закона, то это означало, что декрет Гитлера, по существу, объявлял забастовки незаконными. Лей в свою очередь обещал "вернуть абсолютное господство на предприятии его естественному руководителю, то есть работодателю... Многие предприниматели в течение ряда лет спрашивали: кто хозяин дома? Теперь они знают, что снова становятся "хозяевами дома".

Предприниматели могли быть довольны: щедрые вложения, которые многие из них делали в кассу национал-социалистской немецкой рабочей партии, начали окупаться. Но для полного преуспеяния капиталу требовалась определенная стабильность общества, а ее не было, потому что весной и в начале лета в Германии царил беспорядок: по улицам слонялись оголтелые банды в коричневых рубашках, арестовывая, избивая, а иногда и убивая кого им вздумается, в то время как полиция равнодушно наблюдала за происходящим. Однако уличный террор не являлся нарушением предписаний государственной власти, как это имело место во время Французской революции; напротив, акты терроризма совершались с одобрения, а нередко и по приказу власти, авторитет и централизация которой никогда еще не были так велики, как в тогдашней Германии. Судьи были запуганы, им приходилось опасаться за собственную жизнь, если они выносили приговоры штурмовикам даже за хладнокровное преднамеренное убийство. Как говорил Геринг, фюрер - это и есть закон. В мае - июне 1933 года Гитлер заявлял, что "национал-социалистская революция еще не завершена" и "победоносно закончится лишь после того, как завершится работа по воспитанию нового немецкого народа". На языке нацистов слово "воспитание" означало устрашение людей до такой степени, что они безропотно принимали нацистскую диктатуру и нацистское варварство. С точки зрения Гитлера, как много раз заявлял он публично, евреи не являлись немецкими гражданами; и хотя он не решился на немедленное их истребление (в первые месяцы было ограблено, избито и умерщвлено сравнительно немного евреев, то есть всего несколько тысяч), но издал ряд законов, требовавших изгнания их с государственной службы, из университетов, отстранения от занятий свободными профессиями. А 1 апреля 1933 года он объявил всенародный бойкот магазинов, владельцами которых были евреи.

Деловые круги, с таким восторгом приветствовавшие разгром несговорчивых профсоюзов, обнаружили, что представители левого нацистского крыла, искренне верившие в "социализм" их партии, стремятся занять главенствующее положение в сообществе работодателей, ликвидировать крупные универсальные магазины и национализировать промышленность. Тысячи алчных функционеров нацистской партии насели на управляющих фирм, которые не помогали Гитлеру. В одних случаях они угрожали им конфискацией имущества, в других - домогались теплых мест в директорате. Д-р Готфрид Федер, дока по части экономики, настаивал на проведении в жизнь партийной программы, требуя национализации крупного капитала, участия в прибылях, а также отмены рентных доходов и "кабальных процентных ставок". Словно желая постращать и без того достаточно напуганных банкиров, Вальтер Дарре, новый министр сельского хозяйства, пригрозил им значительным сокращением капитальных долгов фермеров и уменьшением ставок до двух процентов на а то, что они оставались должны. А почему бы и нет? К середине лета 1933 года Гитлер стал хозяином Германии. Теперь он мог приступить к осуществлению своих замыслов. Папен при всей его ловкости остался ни с чем; все его расчеты на то, что, имея в кабинете численное превосходство над нацистами (восемь к трем), он вместе с Гугенбергом и другими сторонниками старого порядка сможет держать Гитлера под контролем и использовать в своих интересах, рухнули у него на глазах. С поста министра-президента Пруссии его прогнали, заменив Герингом. Правда, он еще оставался вице-канцлером рейха, но должность эта, как с грустью признавался потом Папен, со временем утратила свое значение. Гугенберг, этот удачливый коммерсант и финансист, с государственной службы ушел, а его партию распустили. Зато в правительство выдвинули Геббельса, третьего человека в нацистской партии. Его назначили министром народного образования и пропаганды. Дарре, считавшийся, как и Геббельс, радикалом, 13 марта стал министром сельского хозяйства.

Д-ра Ганса Лютера, консерватора, президента Рейхсбанка (ключевой пост в экономической системе Германии), Гитлер сместил, отправив послом в Вашингтон. На его место 17 марта был вновь назначен энергичный д-р Шахт, приверженец Гитлера, считавший нацизм, "оправданным и необходимым". Не было в Германии человека, который столько бы сделал для Гитлера в области укрепления финансовой мощи третьего рейха и осуществления программы перевооружения в годы, предшествовавшие второй мировой войне, сколько сделал Шахт, ставший позднее министром экономики и генеральным уполномоченным по делам военной экономики. Правда, незадолго до войны он начал отворачиваться от своего кумира и в конце концов ушел (либо его попросили уйти) со всех постов и даже примкнул к тем, кто замышлял покушение на Гитлера. Но к этому времени было уже поздно пытаться изменить курс нацистского главаря, которому он так долго и верно служил.

"Второй революции не будет!"

Гитлер подчинил себе Германию без малейшего труда, но перед ним еще стояли нерешенные проблемы. Главных проблем было пять: как предотвратить вторую революцию; как уладить напряженные отношения между СА и армией; как вытянуть из трясины экономику страны и обеспечить работой шесть миллионов человек; как добиться на Женевской конференции права на паритет Германии в области вооружений и ускорить тайное перевооружение рейха, начатое в последние годы существования республики; кто будет президентом страны, когда умрет Гинденбург.

Рем, шеф СА, первым употребил выражение "вторая революция" и призвал приступить к ее свершению. Так же думал и Геббельс. В его дневниковой записи от 18 апреля читаем: "В народе все говорят о неизбежности второй революции. Это значит, что революция не кончилась. Нам надо еще разделаться с реакцией. Революцию надо продолжать повсеместно".

Левых нацисты уничтожили, зато сохранили правых: крупный промышленный и финансовый капитал, аристократию, юнкеров-землевладельцев и прусских генералов, прочно державших армию в своих руках. Рем, Геббельс и другие "радикалы" движения хотели и их ликвидировать. Рем, отряды которого насчитывали теперь около двух миллионов (в двадцать раз больше, чем солдат регулярной армии), так прямо и заявил:

"Первая победа на пути германской революции одержана... СА и СС, на которых возложена великая миссия продолжателей германской революции, не допустят, чтобы ее предали, остановив на полпути... Если филистеры полагают, что национальная революция слишком затянулась... и в самом деле настало время кончать ее, превратив в национал-социалистскую... Мы должны продолжать борьбу с ними или без них, а если потребуется - и против них... Мы - неподкупные гаранты окончательной победы германской революции".

А в речи, произнесенной в августе, он добавил: "И до сего дня находятся лица, которые никакого понятия не имеют о революционном духе. Мы не колеблясь избавимся от них, если они осмелятся реализовать свои реакционные идеи на практике".

Но Гитлер рассуждал иначе. Он рассматривал социалистические лозунги нацистов лишь как средство пропаганды, завоевания масс на свою сторону в период продвижения к власти. Теперь, когда он уже оказался у власти, эти лозунги его больше не интересовали. Чтобы укрепить его положение и положение страны, требовалось время. С правыми (предприниматели, военные, президент), по крайней мере в данный момент, надо было ладить. Он не намеревался доводить Германию до банкротства и подвергать тем самым опасности само существование режима. Второй революции не должно быть.

Это он дал ясно понять 1 июля в речи, обращенной к главарям СА и СС. "Чего сегодня не хватает Германии, - сказал он, - так это порядка... Я буду беспощадно пресекать любые посягательства на существующий порядок и всякие разговоры о второй революции, которая привела бы только к хаосу". А б июля, выступая перед имперскими наместниками, собравшимися в здании правительства, он снова напомнил:

"Революция не есть наше перманентное состояние, и нельзя допускать, чтобы она стала состоянием постоянным. Революционный поток, вызванный к жизни, следует направить в безопасное русло эволюции... Поэтому мы не должны отталкивать предпринимателя, который хорошо ведет дело, даже если он и не стал еще национал-социалистом; тем более это важно, если национал-социалист, пожелавший занять его место, ничего не смыслит в коммерции. В коммерции единственным критерием является умение человека вести дело...

История будет судить о нас не по тому, много ли экономистов мы отстранили или посадили в тюрьмы, а по тому, сумели ли мы обеспечить людей работой... Идеи, заложенные в нашей программе, заключаются не в том, чтобы действовать по-глупому и создавать вселенский хаос, а в том, чтобы вести дело разумно и правильно. В конечном счете наша политическая власть будет тем прочнее, чем больше мы преуспеем в подведении под нашу экономику твердого фундамента. Имперские наместники поэтому должны позаботиться о том, чтобы ни одна партийная организация не брала на себя функций правительства, увольняя или назначая должностных лиц, поскольку функции такого рода являются компетенцией правительства рейха, а в хозяйственной области - рейхсминистра экономики".

Как видно, в этом заявлении с предельной ясностью указывалось, что нацистская революция - процесс политический, а не экономический. Чтобы доказать, что он не бросает слов на ветер, Гитлер сместил с занимаемых постов ряд нацистских "радикалов", попытавшихся захватить контроль над объединениями предпринимателей. Он вернул Круппу фон Болену и Фрицу Тиссену главенствующее положение в деловом мире, запретил "Боевую лигу коммерсантов среднего сословия", устраивавшую погромы в крупных универсальных магазинах, и назначил д-ра Карла Шмидта министром экономики (вместо ушедшего в отставку Гугенберга). Шмидт, прожженный делец, директор крупнейшей в Германии страховой компании "Аллианц", не терял времени даром: принял все меры к тому, чтобы воспрепятствовать замыслам тех национал-социалистов, которые по наивности всерьез восприняли программу нацистской партии.

Велико было разочарование рядовых нацистов, особенно штурмовиков, составлявших главную силу гитлеровского массового движения. Большинство из них принадлежали к армии обедневших, обездоленных, недовольных элементов. Эти люди на личном опыте убедились, что не могут не быть противниками капитализма, и видели в революции, которая приобрела форму уличных потасовок, возможность поживиться добычей и получить выгодные места в мире коммерции или в органах управления. И вот теперь, после бурных весенних эксцессов, их надежды рушились. Старая клика - партийная или беспартийная - не только не оставляла своих позиций, но и укрепляла их.

Это обстоятельство не было единственной причиной брожения в рядах СА. Снова дали о себе знать давние разногласия между Гитлером и Ремом из-за статуса и целей СА. Гитлер с самого зарождения нацистского движения требовал, чтобы штурмовые отряды выполняли функции политической, а не военной силы; их назначение - насилием и террором прокладывать путь к политической власти. С точки зрения Рема, СА являлись не только ведущей силой нацистской революции, но и костяком будущей армии, которая для Гитлера была бы тем же, чем для Наполеона - армия, созданная после Французской революции на основе воинской повинности. Он считал, что пора избавляться от реакционных прусских генералов - этих старых болванов, как презрительно он их называл, - и формировать боевое революционное войско, народную армию, руководимую им и его крепкими парнями.

Совсем иначе рассуждал Гитлер. Он лучше Рема и лучше любого Другого нациста понимал, что не смог бы прийти к власти без поддержки или хотя бы терпимого отношения к нему армейских генералов и что в данный момент отчасти от них зависит его дальнейшее пребывание у кормила власти, поскольку они, располагая реальными средствами, могли убрать его, если бы захотели. Гитлер предвидел, что личное расположение к нему военных будет особенно необходимо в тот критический момент - и его не так уж долго ждать, - когда главнокомандующий, 86-летний Гинденбург, покинет сей мир. К тому же фюрер был убежден, что только офицерский корпус с его традициями и его выучкой способен за короткое время создать сильную, Дисциплинированную армию. Что касается СА, то они представляли собой толпу, пригодную разве что для уличных драк, и не могли считаться современной армией. Свою службу они сослужили, и теперь их надо было постепенно выводить из игры. Взгляды Гитлера и Рема на этот счет оказались непримиримыми, и в период с лета 1933 года по 30 июня 1934 года между этими ветеранами нацистского движения, к тому же близкими друзьями (Эрнст Рем был единственным человеком, кому Гитлер говорил "ты"), шла в буквальном смысле смертельная борьба.

Выступая 5 ноября 1933 года в берлинском Шпортпаласте перед 15 тысячами командиров СА, Рем отметил, что в рядах штурмовиков царит глубокое разочарование. "Часто приходится слышать... что надобность в СА уже отпала", - заявил он и добавил, что такое суждение ошибочно. Однако Гитлер был непреклонен. "СА должны относиться к армии точно так же, как относится к ней политическое руководство", - заявил он в речи, произнесенной 19 августа в Бад-Годесберге.

А 23 сентября в Нюрнберге он высказался еще яснее: "Особенно не должны мы забывать сегодня о том, какую роль сыграла наша армия, ибо всем хорошо известно, что если бы в дни революции она была не с нами, то мы бы сейчас перед вами не стояли. Мы можем заверить армию, что всегда будем это помнить, что видим в ней носительницу славных боевых традиций и что от всего сердца и всеми силами будем поддерживать ее дух".

Незадолго перед этим Гитлер дал вооруженным силам тайное обещание, чем снискал расположение многих высших чинов. 2 февраля 1933 года, через три дня после вступления в должность, он произнес двухчасовую речь на встрече с генералами и адмиралами, состоявшейся в доме командующего армией генерала фон Хаммерштейна. Цель этой первой встречи нацистского канцлера с офицерским корпусом была раскрыта в Нюрнберге адмиралом Эрихом Редером. Гитлер, по его словам, рассеял опасения военной элиты относительно того, что вооруженным силам придется участвовать в гражданской войне, и заверил, что армия и флот получат возможность целиком посвятить себя решению главной задачи - быстрому перевооружению Германии. Адмирал Редер признал, что он остался чрезвычайно доволен перспективой строительства военно-морского флота, а генерал фон Бломберг, поспешивший 30 января 1933 года принять пост министра обороны, чем помог предотвратить попытки военных выступить против назначения Гитлера канцлером, указал позднее в своих неопубликованных мемуарах, что фюрер открыл "поле деятельности, таившее в себе огромные возможности на будущее".

Чтобы еще больше воодушевить военную верхушку, Гитлер объявил 4 апреля о создании Совета обороны рейха, призванного разработать новую секретную программу перевооружения. А спустя три месяца, 20 июля, канцлер издал новый закон об армии, освобождавший военнослужащих из-под юрисдикции гражданских судов и упразднявший выборные солдатские представительства, вернув таким образом офицерскому корпусу его исконные привилегии. В результате генералам и адмиралам нацистская революция начала представляться в ином, более благоприятном свете.

Желая задобрить Рема, Гитлер ввел его 1 декабря в состав кабинета (наряду с Рудольфом Гессом, бывшим тогда заместителем председателя партии), а в канун Нового года послал ему теплое дружеское письмо. В нем подчеркивалось, что "армия должна гарантировать безопасность нации от внешнего мира", в то время как задача СА - обеспечить победу национал-социалистской революции и блюсти национал-социалистское государство, что своими успехами СА всецело обязаны ему, Рему. Письмо заканчивалось словами:

"Считаю своим долгом в годовщину национал-социалистской революции поблагодарить тебя, мой дорогой друг Эрнст Рем, за неоценимые услуги, оказанные национал-социалистскому движению и немецкому народу, и заверить, что я благодарен судьбе, давшей мне возможность называть людей, подобных тебе, своими друзьями и соратниками.

С искренним чувством дружбы и признательности твой Адольф

Гитлер"

Письмо это, выдержанное в самых дружеских тонах, было напечатано 2 января 1934 года в центральном органе нацистской партии "фелькишер беобахтер". Оно заметно рассеяло недовольство, царившее в рядах СА. В атмосфере благодушия, последовавшего в дни рождественских и новогодних праздников, соперничество между СА и армией на время притупилось, громкие призывы нацистских "радикалов" ко "второй революции" стихли.

Истоки нацистской внешней политики

"Нет никакой победы, ибо некого было побеждать", - заметил Освальд Шпенглер, говоря о том, как легко Гитлер покорил и нацифицировал в 1933 году Германию. "Я с чувством глубокого скепсиса наблюдал, - пишет автор в вышедшей в начале 1934 года книге "Упадок Запада", - как громко изо дня в день восторгались фактом захвата власти. Лучше бы придержать эти восторги до того дня, когда появятся реальные, осязаемые успехи в области внешней политики. Только о них и можно говорить всерьез".

Этот философ и историк, которого нацисты одно время считали своим кумиром (до того, как произошло взаимное охлаждение), поторопился с выводами. Перед тем как приступить к покорению мира, Гитлер должен был подчинить себе Германию. Но как только он покончил с немецкими противниками, то, не теряя времени, занялся тем, что его интересовало больше всего, - иностранными делами.

Международное положение Германии весной 1933 года было хуже некуда. Третий рейх находился в изоляции от внешнего мира, в военном отношении он был бессилен. Весь мир содрогался от безобразий, чинимых нацистами, особенно от гонений на евреев. Соседи Германии, в первую очередь Франция и Польша, относились к ней враждебно и настороженно. Еще в марте 1933 года, после Демонстрации Польшей своей военной силы в Данциге, маршал Пилсудский высказал французам мысль о желательности совместной превентивной войны против Германии. Даже Муссолини, внешне довольный появлением нового фашистского государства, на деле не очень радовался приходу Гитлера к власти. Фюрер государства обладавшего гораздо большим экономическим и военным потенциалом, чем Италия, мог быстро отодвинуть дуче на второй план. Одержимый идеей пангерманизма, рейх посягал на Австрию и Балканы где итальянский диктатор уже успел заявить о своих правах. Враждебно отнесся к нацистской Германии и Советский Союз, который начиная с 1921 года поддерживал дружественные отношения с Германской республикой {16 апреля 1922 года в Рапалло (Италия) между СССР и Германией был подписан договор о восстановлении дипломатических и торгово-экономических отношений, об отказе от взаимных претензий, получивший название Рапалльского. - Прим. тит. ред. }. Да, друзей у третьего рейха фактически не было. К тому же он был безоружен по сравнению с соседями, обладавшими хорошо оснащенными вооруженными силами.

Как следствие, внешнеполитическая стратегия и тактика Гитлера на ближайшую перспективу диктовалась суровой реальностью - слабостью и изолированностью Германии. Но так уж получилось, что сложившаяся обстановка породила также естественные цели, отвечавшие как его собственному горячему желанию, так и чаяниям огромного большинства немецкого народа: избавиться от оков Версаля, не вызвав при этом ответных санкций, и вооружиться, не рискуя оказаться в состоянии войны. Лишь по достижении этих двух целей он будет располагать свободой действий и военной силой, чтобы начать проводить в жизнь внешнюю политику, задачи и методы которой он столь откровенно и детально изложил в "Майн кампф".

Прежде всего надо было сделать то, что само собой напрашивалось, - спутать карты противников Германии разговорами о мире и разоружении, одновременно выискивая слабые места в их коллективной обороне. 17 мая 1933 года Гитлер выступил в рейхстаге с "мирной речью" - одной из самых эффектных за все годы его деятельности; это был шедевр лживой пропаганды, глубоко взволновавший немецкий народ и сплотивший его вокруг фюрера. Большое впечатление произвела эта речь и за рубежом. Она была произнесена через день после того, как президент Рузвельт обратился к главам сорока четырех государств с сенсационным посланием, выразив в нем стремление Соединенных Штатов к разоружению и миру и призвав запретить всякое наступательное оружие - бомбардировщики, танки, подвижную тяжелую артиллерию. Гитлер не замедлил подхватить этот призыв и использовать его наилучшим образом.

"Предложение, внесенное президентом Рузвельтом, о котором я узнал вчера вечером, заслуживает самых теплых слов благодарности германского правительства. Оно готово одобрить такой способ преодоления международного кризиса... Предложение президента - это луч надежды для каждого, кто желает сотрудничать в деле сохранения мира... Германия целиком и полностью за запрещение всякого наступательного оружия, если вооруженные страны в свою очередь уничтожат наступательное оружие... Германия также готова ликвидировать все свои вооруженные силы и уничтожить те небольшие запасы оружия, которые у нас еще имеются, если также поступят соседние государства... Германия готова пойти на любой торжественный договор о ненападении, ибо думает она не о нападении, с о собственной безопасности".

Вежливая речь Гитлера, полная заверений в любви к миру, приятно удивила встревоженное человечество. Германия не хочет войны. Война - это "безграничное безумие". Она "приведет к крушению социального и политического порядка". Нацистская Германия не испытывает желания "онемечивать" другие народы. "Нам чужд образ мыслей, характерный для людей прошлого столетия, которые полагали, что из поляка или француза можно сделать немца... Французы, поляки и другие народы - наши соседи, и мы осознаем, что никакие исторически мыслимые обстоятельства не могут изменить эту реальность".

Но в речи прозвучало одно предупреждение. Германия требует равенства с другими странами и прежде всего - в области вооружений. Если равенства не будет, она предпочтет уйти с конференции по разоружению и выйти из Лиги Наций.

Среди всеобщего ликования, вызванного в западном мире столь неожиданным проявлением благоразумия со стороны Гитлера, это предупреждение осталось незамеченным. Лондонская "Таймc" сочла требование Гитлера о равенстве "неоспоримым". Другая лондонская газета, "Дейли геральд", официальный орган лейбористской партии, рекомендовала поверить Гитлеру на слово. Консервативный еженедельник "Спектейтор", также выходящий в Лондоне, заключил, что Гитлер сделал дружеский жест в отношении Рузвельта и что это вселяет в многострадальное человечество новую надежду. Официальное германское бюро информации в Вашингтоне, ссылаясь на помощника президента, сообщило: "Президент доволен, что Гитлер принял его предложение".

Вопреки ожиданиям многих в словах неистового нацистского Диктатора прозвучали не дикие угрозы, а учтивость и деликатность. Человечество было очаровано. В рейхстаге даже депутаты-социалисты, находившиеся не в тюрьмах и не в эмиграции, не высказали никаких возражений, в результате чего внешнеполитическая программа Гитлера была принята единогласно.

Но предупреждение фюрера не было пустой фразой. Узнав в начале октября, что союзники выдвигают требование предоставить им восьмилетний срок, чтобы они могли сократить свои вооружения до уровня германских, он объявил 14-го числа того же месяца, что, поскольку другие участники женевских переговоров отказываются предоставить Германии равные права, она немедленно отзывает своих представителей с конференции по разоружению и из Лиги Наций. Одновременно он принял и другие меры: распустил рейхстаг, объявив, что решение отозвать своих представителей из Женевы вынесет на референдум, и приказал министру обороны генералу фон Бломбергу издать секретную директиву вооруженным силам - оказать вооруженное сопротивление, если Лига Наций прибегнет к санкциям. Этот поспешный шаг показал, что за весенней миролюбивой речью Гитлера не стояло ничего реального. В международных делах это была его первая рискованная игра в открытую. Она означала, что отныне нацистская Германия начнет перевооружение вопреки всем существующим соглашениям о разоружении и вопреки Версальскому договору. Это был осознанный риск - секретная директива Бломберга армии и флоту, ставшая известной на процессе в Нюрнберге, показала не только то, что Гитлер рисковал подвергнуть страну санкциям, но и то, что положение Германии в случае применения таких санкций оказалось бы безнадежным {За несколько месяцев до этого, 11 мая, лорд Хейлшэм, военный министр Великобритании, публично предупредил, что всякая попытка Германии перевооружиться будет нарушением мирного договора и ответом на нее явятся санкции, предусмотренные указанным договором. В Германии полагали, что санкции подразумевают военное вторжение. - Прим. авт. }. Директива четко обозначала оборонительные рубежи на западе, на границе с Францией, и на востоке, на границе с Польшей и Чехословакией, которые германским вооруженным силам предписывалось "удерживать как можно дольше". Из самого текста приказа Бломберга было видно, что немецкие генералы, по крайней мере, не питали никаких иллюзий относительно способности рейха держать оборону хотя бы короткое время.

Это был первый критический момент. За ним в течение трех лет последует множество других, пока немцы не оккупируют демилитаризованную зону вдоль левого берега Рейна (это произойдет в 1936 году); тогда союзники могли применить санкции - не за то, что Гитлер ушел с конференции по разоружению и из Лиги Наций, а за нарушения условий Версальского договора относительно разоружения - условий, которые Германия начала нарушать уже два года назад, еще до прихода Гитлера к власти. В то время союзники легко могли одолеть Германию; это так же верно, как то, что своими действиями они способны были покончить с третьим рейхом в первый же год его существования. Но в том отчасти и заключалась одаренность бывшего австрийского босяка, что он давно постиг природу своих иностранных противников - постиг с таким же искусством и прозорливостью, с какими оценил характер оппонентов в собственном доме. В этой кризисной обстановке так же, как и в еще более серьезных ситуациях, которые будут следовать быстрой чередой вплоть до 1939 года, союзные государства-победители не предприняли никакие действий; слишком разобщены они были, слишком инертны, слишком слепы, чтобы понять характер и направленность того, что происходило за Рейном. Таким образом, расчет Гитлера оказался удивительно точен - так же точен, как и в отношении немецкого народа. Он прекрасно знал, что скажут немцы во время референдума, который он решил провести одновременно с выборами в рейхстаг (на них был представлен лишь список кандидатов от нацистской партии). И референдум и выборы должны были состояться 12 ноября 1933 года, другой день после годовщины перемирия 1918 года. День перемирия, продолжавший бередить душу немцев, считался в Германии черным днем.

"Надо сделать так, - сказал Гитлер 4 ноября на предвыборном собрании в Бреслау, - чтобы этот день был отмечен в истории нашего народа как день спасения, чтобы можно было потом сказать: 11 ноября немецкий народ формально потерял свою честь, но вот прошло пятнадцать лет, наступил день 12 ноября, и немецкий народ вернул себе честь".

В канун выборов, 11 ноября, в обращении к народу по радио почтенный Гинденбург тоже призывал: "Проявите завтра стремление к национальному единству и солидарности с правительством. Отстаивайте вместе со мной и рейхсканцлером принципы равноправия и почетного мира и покажите всему миру, что мы оправились от болезни и с божьей помощью сохраняем единство немецкого народа! "

Реакция немецкого народа, прожившего пятнадцать лет в обстановке отчаяния и недовольства в результате поражения в войне, была почти однозначной. В референдуме участвовали 96 процентов зарегистрированных избирателей; 95 процентов этого числа одобрили решение об уходе из Женевы. На выборах в рейхстаг за список нацистской партии (в него вошли также Гинденбург и шестеро ненацистов) отдали свои голоса 92 процента избирателей. Даже в концлагере Дахау 2154 заключенных из 2242 проголосовали за правительство, по вине которого они там оказались! Правда, во многих населенных пунктах раздавались угрозы в адрес тех, кто уклонялся от голосования или кто голосовал "неправильно"; были случаи, когда избиратели боялись, что власти узнают, кто из них голосовал против режима, и подвергнут их наказаниям. Но даже с этой оговоркой итоги голосования (а их-то, во всяком случае, подводили честно) свидетельствовали о потрясающем успехе Адольфа Гитлера. Не оставалось сомнений, что вызов, брошенный им внешнему миру, поддержало подавляющее большинство немецкого народа.

Через три дня после референдума и выборов Гитлер вызвал к себе польского посла Юзефа Липского. Об итогах их беседы было опубликовано совместное коммюнике, удивившее не только немецкую, но и мировую общественность. Правительства Польши и Германии договорились "рассматривать вопросы, касающиеся обеих сторон, путем прямых переговоров и отказаться от всякого применения силы во взаимных отношениях ради укрепления мира в Европе".

К Польше немцы относились с большей ненавистью и презрением, чем даже к Франции. С их точки зрения, тягчайшим преступлением версальских миротворцев было то, что они отделили Восточную Пруссию от рейха Польским коридором с целью отторгнуть Данциг и передали полякам Познанскую провинцию и часть Силезии; хотя там и преобладало польское население, территории эти принадлежали Германии со времен раздела Польши. Никто из немецких государственных деятелей в годы существования республики не считал эти приобретения Польши узаконенными навсегда. Штреземан и слышать не хотел о переговорах с Польшей относительно "восточного Локарно" как дополнения к Локарнским договорам {Локарнские договоры (1925 год) о неприкосновенности границ государств, граничащих с Германией на западе, являлись составной частью англо-французской концепции безопасности и в то же время открывали германскому империализму путь к агрессии на востоке против Польши и СССР. - Прим. тит. ред. } о западных границах Германии. А генерал фон Сект, отец рейхсвера и вдохновитель внешней политики республики в первые годы после ее основания, в 1922 году заявил правительству: "Существование Польши невозможно терпеть, оно несовместимо с самой сутью образа жизни Германии. Польша должна исчезнуть с лица земли, и она исчезнет". А еще он добавил, что ее уничтожение "должно быть одной из основных целей политики Германии... С исчезновением Полыци рухнет одна из главных опор Версальского мира - гегемония Франции".

Пока Польша не стерта с лица земли, рассуждал Гитлер, ее надо оторвать от союзной Франции. Курс, который он избрал, сулил кроме достижения конечной цели ряд непосредственных выгод. Декларируя отказ от применения силы к Польше, он мог еще громче кричать о мире, чтобы рассеять подозрения, вызванные в Западной и Восточной Европе его поспешным уходом из Женевы. Склонив поляков к прямым переговорам, он мог действовать в обход Лиги Наций и тем ослабить ее влияние. При этом он не только наносил удар по концепции коллективной безопасности, но и подрывал союзнические отношения Франции с Восточной Европой, оплотом которой являлась Польша. Немецкий народ, традиционно ненавидевший поляков, мог этого не понимать, но ведь в том и состояло, по мнению Гитлера, одно из преимуществ диктатуры перед демократией, что при ней можно, не вызывая шума внутри страны, какое-то время проводить в жизнь политику, не пользующуюся поддержкой народа, однако обещающую важные конечные результаты.

26 января 1934 года, за четыре дня до встречи Гитлера с депутатами рейхстага по случаю первой годовщины его прихода к власти, было объявлено о подписании сроком на десять лет польско-германского договора о ненападении. С тех пор Польша, уничтожившая под руководством диктатуры маршала Пилсудского остатки собственной парламентской демократии, начала постепенно отходить от Франции, на помощь которой она опиралась с момента своего возрождения в 1919 году, и все теснее сближаться с нацистской Германией. Этот путь и привел ее к гибели задолго до того, как истек срок договора о "дружбе и ненападении".

Выступая 30 января 1934 года в рейхстаге, Гитлер мог взглянуть на истекший год как на год свершений, не имевших аналогов в истории Германии. За какие-то двенадцать месяцев он низверг Веймарскую республику, заменил демократию личной диктатурой, ликвидировал политические партии, кроме собственной, разгромил органы самоуправления земель и их парламенты, разрушил федерацию, объединил рейх, уничтожил профсоюзы и всякого рода демократические организации, изгнал евреев с государственной службы, запретил врачам и адвокатам еврейской национальности заниматься частной практикой, отменил свободу слова и печати, лишил суды независимости и "унифицировал" под властью нацистов политическую, экономическую, культурную и общественную жизнь народа древней цивилизации.

Всеми этими "достижениями" и решительными действиями на международной арене, приведшими к выходу Германии из сообщества наций в Женеве и продемонстрировавшими ее упорное стремление добиться равенства с великими державами, Гитлер снискал себе, как показали результаты референдума и выборов, поддержку подавляющего большинства немецкого народа. Однако с наступлением второго года его господства над нацистами начали сгущаться тучи.

"Кровавая чистка" 30 июня 1934 года

То, что на небосклоне сгущались тучи, объяснялось наличием трех нерешенных взаимосвязанных проблем: продолжающиеся громкие призывы лидеров радикального крыла партии и СА ко "второй революции", соперничество между СА и армией и вопрос о преемнике президента Гинденбурга, которому, как это выяснилось уже в начале весны, жить оставалось недолго.

Рема, начальника штаба СА, численность которых выросла к этому времени до 2, 5 миллиона, не удалось нейтрализовать ни с помощью жеста, который сделал Гитлер, назначив его членом кабинета, ни с помощью дружеского письма, посланного ему лично фюрером по случаю новогоднего праздника. В феврале он представил кабинету пространный меморандум, в котором предлагал рассматривать СА как основу новой народной армии, в которую кроме СА вошли бы части СС, рейхсвера и объединения бывших фронтовиков. Все эти формирования, согласно проекту, должны были подчиняться единому министерству обороны, главой которого, как легко догадаться, рассчитывал стать Рем.

Ничего более отвратительного, чем эта идея, офицерский корпус не мог себе представить. Его старшие чины не только единодушно отвергли это предложение, но и обратились за поддержкой к Гинденбургу. Рухнули бы все традиции военной касты, если бы армия вдруг оказалась под контролем хулигана Рема и его неотесанных коричневорубашечников. В добавление ко всему генералов потрясли слухи, получившие широкую огласку, о коррупции и оргиях гомосексуалистов, практиковавшихся среди окружения шефа СА. Как показал впоследствии генерал фон Браухич, "перевооружение было слишком серьезным и сложным делом, чтобы подпускать к нему казнокрадов, пьяниц и гомосексуалистов".

В то время Гитлер не мог позволить себе обидеть верхушку армии поэтому он не поддержал проект Рема. 21 февраля он доверительно сообщил Антони Идену, приезжавшему в Берлин обсудить тупиковую ситуацию, сложившуюся в связи с проблемой разоружения, что готов сократить численность СА на одну треть и допустить инспекторов, которые могли бы проверить, не получают ли остальные две трети оружия и не проходят ли военное обучение. Когда сведения об этом обещании Гитлера стали известны Рему и другим главарям СА, они ожесточились еще сильнее. С приближением лета 1934 года отношения между начальником штаба СА и высшим командованием армии значительно ухудшились. На заседаниях кабинета происходили громкие скандалы. В марте министр обороны заявил Гитлеру протест по поводу того, что СА, не имея на то права, вооружают тяжелыми пулеметами многочисленный отряд специальной штабной охраны. Фон Бломберг добавил, что это представляет угрозу не только армии, но и осуществляемой под руководством рейхсвера тайной программе перевооружения Германии, поскольку командование СА действует открыто.

Очевидно, что в этих условиях Гитлер в отличие от своевольного Рема и его подручных не мог не думать о близком конце слабеющего Гинденбурга. Он знал, что престарелый президент, армия и другие консервативные силы Германии настроены в пользу восстановления монархии Гогенцоллернов. У него же были другие планы, и в начале апреля, когда ему и Бломбергу сообщили из неофициальных, но надежных источников в Нейдеке, что дни президента сочтены, он понял: приближается момент решительных действий. Для успеха предприятия ему требовалась поддержка офицерского корпуса; ради этой поддержки он готов был пойти на все.

Вскоре случай для секретных переговоров с военными представился. 11 апреля канцлер в сопровождении генерала фон Бломберга, командующего армией генерала фон Фрича и командующего военно-морскими силами адмирала Редера отправился на крейсере "Дойчланд" из Киля в Кенигсберг на маневры у берегов Восточной Пруссии. Сообщив командующим армией и флотом об ухудшающемся состоянии Гинденбурга, Гитлер с согласия Бломберга без обиняков предложил на пост нового президента себя, если на то будет благословение рейхсвера. В обмен на поддержку военных Гитлер обещал отклонить претензии Рема, резко сократить численность СА и гарантировать рейхсверу положение единственной вооруженной силы в третьем рейхе. Кроме того, как полагают, он заверил Фрича и Редера, что в случае их поддержки развернет обширную программу развития армии и флота. Разумеется, Редер, склонный к угодничеству, тотчас согласился. Что касается Фрича, то он, как человек менее сговорчивый, пожелал сначала посоветоваться со старшими генералами.

Совещание старших генералов состоялось 16 мая в Бад-Наугейме. Высшие чины немецкой армии, после того как им объяснили суть пакта на борту крейсера "Дойчланд", единодушно одобрили кандидатуру Гитлера на пост нового президента. Для армии это политическое решение приобретало историческое значение. Добровольно подчинившись неограниченной власти диктатора, одержимого манией величия, она предрешила свою судьбу. Гитлер же в результате этого сговора получил права верховного правителя. Теперь, когда на 3 пути уже не стоял строптивый фельдмаршал, когда миновала опасность реставрации монархии Гогенцоллернов, когда он становится главой государства, а не только правительства, ничто не стесняло свободы его действий. Цена, которую он заплатил за свое восхождение на вершину власти, оказалась ничтожной: он жертвовал СА. Не нужна ему была больше эта организация, ибо теперь он стал полновластным хозяином. От этого дикого сброда одни лишь неприятности. В ту весну его презрение к узколобым генералам резко усилилось, очевидно, потому, что переманить их на свою сторону оказалось на удивление легко. Это мнение о генералах он не изменил до самого конца, за исключением одного трудного момента в июне.

Но с наступлением лета забот у Гитлера не убавилось. Обстановка в Берлине накалялась. Призывы ко "второй революции" раздавались все громче. Они звучали не только в выступлениях Рема и других главарей штурмовиков, но и в речах самого Геббельса, а также в прессе, которую он контролировал. Правые консерваторы, юнкеры и крупные промышленники из окружения Папена и Гинденбурга требовали остановить "революцию", прекратить произвольные аресты, преследование евреев, нападки на церковь, наглые выходки штурмовиков, положить конец всеохватывающему террору, организованному нацистами.

Внутри самой нацистской партии с новой силой вспыхнула ожесточенная борьба за власть. Против Рема объединились два сильнейших противника - Геринг и Гиммлер, 1 апреля Геринг назначил Гиммлера, шефа СС, которые тогда еще входили в состав СА и подчинялись Рему, шефом прусского гестапо, после чего Гиммлер немедленно приступил к созданию тайной полицейской империи. Геринг, которого Гинденбург произвел в августе 1933 года в генералы от инфантерии, хотя тот был министром авиации, с радостью сменил неказистую коричневую форму СА на более элегантный мундир нового ведомства. Перемена формы была символична: как генерал и выходец из семьи военных, в борьбе с Ремом и СА он быстро принял сторону армии. Чтобы обезопасить себя в этой "войне джунглей", Геринг, кроме того, сформировал личные полицейские силы численностью несколько тысяч человек, выгодно расквартировав их с точки зрения стратегии возможной борьбы в Лихтерфельде, на окраине Берлина, в казармах бывшего кадетского училища, где когда-то началась его военная карьера.

Напряженность в Берлине усиливалась еще и вследствие распространявшихся слухов о заговорах и контрзаговорах. Генерал фон Шлейхер, не привыкший пребывать в скромной безвестности и забывший, что он уже не пользуется доверием Гинденбурга, генералов и консерваторов и поэтому не имеет какого-либо веса, снова начал вмешиваться в политику. Он был связан с Ремом и Грегором Штрассером; до Гитлера дошли сведения, что Плейхер вынашивает план в случае осуществления которого он станет вице-канцлером, заняв место своего старого врага Папена, Рем - министром обороны а СА сольются с армией. По Берлину распространялись десятки списков будущего кабинета; в некоторых из них Брюнинг фигурировал как министр иностранных дел, а Штрассер - как министр экономики. Разговоры эти были по большей части беспочвенны, но они лили воду на мельницу Геринга и Гиммлера, жаждавших покончить с Ремом и СА, а заодно свести счеты со Шлейхером и недовольными консерваторами. Намеренно сгущая краски, они передавали эти разговоры Гитлеру, возбудить подозрительность которого особого труда не составляло. Геринг и шеф гестапо преследовали цель не только перетрясти СА, но и ликвидировать левую и правую оппозицию, включая лиц, в прошлом выступавших против Гитлера, но потом прекративших активную политическую деятельность. В конце мая Брюнинга и Шлейхера предупредили, что их хотят убить. Первый тайно покинул страну, а второй отправился на отдых в Баварию, но в конце июня возвратился в Берлин.

В первой половине июня Гитлер имел с Ремом объяснение; беседа, как потом рассказал он в рейхстаге, длилась почти пять часов и затянулась до полуночи. Это была, по словам Гитлера, "последняя попытка" достичь взаимопонимания с ближайшим товарищем по движению: "Я сообщил ему, что из бесчисленных слухов и множества заявлений старых верных партийцев и руководителей СА вынес впечатление, что несознательные элементы готовят всегерманскую большевистскую акцию, которая не принесет ничего, кроме неслыханных бедствий... Я умолял его в последний раз добровольно отказаться от безумия и использовать свое влияние, чтобы предотвратить события, которые в любом случае закончатся только катастрофой".

По словам Гитлера, Рем, уходя, "заверил, что сделает все возможное, чтобы поправить положение". На деле же, как утверждал впоследствии фюрер, он начал вести приготовления к его (Гитлера) ликвидации, В этих словах было мало правды. Хотя история с чисткой, подобно истории с поджогом рейхстага, очевидно, так и останется невыясненной, все говорит за то, что шеф СА и не помышлял

Об устранении Гитлера. К сожалению, захваченные архивы содержат сведений о чистке не больше, чем о поджоге рейхстага. Похоже, что и в том и в другом случае компрометирующие документы были уничтожены по приказу Геринга.

Каким бы ни был характер долгой беседы ветеранов нацистского движения, фактом является то, что через день-два после нее Гитлер приказал отпустить штурмовиков на весь июль в отпуск, запретив им на это время носить форму, а также устраивать парады и учения.

7 июня Рем объявил, что берет отпуск по болезни, однако не преминул выступить с резким предупреждением: "Если враги СА надеются, что после отпуска штурмовики не вернутся в строй или вернутся лишь частично, то мы позволим им немного помечтать. Ответ им будет дан в тот момент и в той форме, какие будут сочтены необходимыми. СА были и остаются уделом Германии".

Перед отъездом из Берлина Рем пригласил Гитлера на совещание с руководителями СА, намеченное на 30 июня в курортном городке Бад-Висзе, близ Мюнхена. Гитлер охотно согласился, и встреча действительно состоялась, только не при тех обстоятельствах, на которые, возможно, рассчитывал Рем. Да и Гитлер, пожалуй, этого не предвидел. Ибо, как признал потом фюрер в своей речи в рейхстаге, он "долго колебался, перед тем как принять окончательное решение... Я все еще лелеял тайную надежду, что смогу избавить движение и СА от позора разногласий и, может быть, отвратить беду без серьезных конфликтов".

Он добавил: "Надо признать, что в последние дни мая стали выявляться все более и более тревожные факты". Но так ли это? Позже Гитлер утверждал, что Рем и его сообщники готовились захватить Берлин и взять его под стражу. Но если это правда, то зачем понадобилось руководителям СА всем скопом уезжать из Берлина и, что еще важнее, зачем сам Гитлер покинул Германию в столь критический момент, предоставив, таким образом, верхушке СА возможность в его отсутствие взять власть в свои руки? Дело в том, что 14 июня Гитлер вылетел в Вену на первую встречу (за ней последовало много других) со своим коллегой - фашистским диктатором Муссолини. Встреча, кстати, прошла неважно: Гитлер, в грязном плаще и помятой шляпе, чувствовал себя неловко рядом с искушенным дуче, облаченным в великолепную, увешанную орденами черную фашистскую форму, и посматривавшим на фюрера покровительственно-высокомерно. Гитлер возвратился в сильном, раздражении. 17 июня, в воскресенье, он созвал в городке Гера (Тюрингия) совещание руководителей партии, чтобы рассказать о встрече с Муссолини и обсудить ухудшающуюся обстановку в стране. Так совпало, что в то же воскресенье в старом университетском городе Марбурге состоялось еще одно совещание, которое привлекло к себе гораздо большее внимание и способствовало тому, что критическая ситуация достигла апогея.

Дилетант Папен, которого Гитлер и Геринг грубо столкнули на обочину политической жизни, но который формально все еще оставался вице-канилером и пользовался доверием Гинденбурга, набравшись мужества, выступил с публичным осуждением крайностей режима - того самого режима, который он так усиленно навязывал Германии. В мае он провожал больного президента в Нейдек (в передний раз он видел своего защитника живым). Озабоченный, но Уже слабый фельдмаршал проговорил тогда: "Плохи дела, Папен. Постарайтесь их поправить".

Ободренный этими словами, Папен принял приглашение выступить 17 июня в Марбургском университете. Текст речи был практически составлен его личным консультантом Эдгаром Юнгом, блестящим мюнхенским адвокатом и писателем, протестантом по вероисповеданию, хотя некоторые идеи были подсказаны Гербертом Фон Бозе, одним из секретарей вице-канцлера, и Эрихом Клаузнером, руководителем организации "Католическое действие" (за это сотрудничество все трое вскоре поплатились жизнью). Это было смелое и благодаря Юнгу выразительное по языку и сдержанной" по тону выступление. В нем прозвучал призыв к окончанию революции, прекращению нацистского террора, восстановлению элементарных норм поведения, предоставлению хоть каких-то свобод, в первую очередь свободы печати. Обращаясь к д-ру Геббельсу, министра пропаганды, Папен сказал:

"Откровенные, открытые дискуссии сослужили бы немецкому народу большую службу, чем печать в ее нынешнем положении. Правительство должно помнить известный афоризм "Только слабые не терпят критики"... Не пропаганда делает человека великим... Тот кто хочет иметь тесную связь и единство с народом, не может не считаться с его мнением. Нельзя бесконечно держать его в узде.. , Никакая организация, никакая пропаганда, как бы хорошо она не была поставлена, не может сама по себе гарантировать доверие. Не подстрекательством... и не угрозами в адрес беззащитной части нации, а только советуясь с народом можно заслужить его доверие и преданность. Люди же, которых третируют как слабоумных, доверия не окажут... Пришло время всем нашим соотечественникам объединиться во имя братской дружбы и взаимного уважения, дабы не мешать работе серьезных людей и заставить фанатиков замолчать".

Весть об этом выступлении, едва оно закончилось, разнеслась по всей Германии; на кучку нацистских главарей, собравшихся в Гере, она произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Геббельс принял экстренные меры с целью замолчать, насколько это возможно, содержание речи: запретил намеченные на вечер того же дня радиопередачи с ее записью, запретил упоминание о ней в печати, приказал полиции конфисковать уже вышедший номер газеты "Франкфурте цайтунг", в котором приводились выдержки из нее. Но и усилий всемогущего министра пропаганды оказалось недостаточно, чтобы помешать немецкому народу и внешнему миру узнать содержание дерзкой речи. Папен предусмотрительно разослал текст своего выступления иностранным корреспондентам и дипломатам в Берлине; кроме того, несколько тысяч экземпляров, отпечатанных в типографии газеты Папена под названием "Германия", было распространено тайно.

Гитлер, узнав о речи Папена в Марбурге, пришел в ярость. Выступив в тот же день в Гере, он осудил "пигмея, который воображает, что может несколькими фразами остановить гигантское обновление жизни народа". Папен в свою очередь разозлился, что на его речь наложен запрет. 20 июня он спешно приехал к Гитлеру и заявил, что не потерпит запрета, наложенного "младшим министром" на речь которую он произнес как "доверенное лицо президента", и тут же подал в отставку, добавив, что "немедленно доложит обо всем Гинденбургу".

Эта угроза обеспокоила Гитлера; фюрер знал, что президент недоволен сложившейся ситуацией и подумывает об объявлении чрезвычайного положения и передаче власти военным. Чтобы выяснить нить насколько она велика, он на следующий же день, 21 июня, вылетел в Нейдек для встречи с Гинденбургом. Прием, который был ему там оказан, лишь усилил его тревогу. Взглянув на встречавшего его генерала фон Бломберга, фюрер сразу заметил, что с лица министра обороны исчезло привычное выражение подобострастия. Бломберг преобразившийся вдруг в сурового прусского генерала, резким тоном информировал Гитлера, что фельдмаршал поручил ему заявить: если нынешняя напряженная обстановка в стране не будет в ближайшее время ликвидирована, то президент объявит военное положение и передаст власть армии. Гитлеру разрешили пройти к Гинденбургу на несколько минут. В присутствии Бломберга президент повторил свой ультиматум.

Для нацистского канцлера дело принимало скверный оборот. Под угрозой оказались не только его расчеты занять президентский пост; передача власти в руки военных означала бы конец его, фюрера, и конец нацистского правительства. Возвращаясь в тот же день в Берлин, он, должно быть, думал: если хочешь выжить, то выбор всего лишь один. Он должен выполнить обещание, данное армии: запретить СА, приостановить революцию, продолжения которой требовали штурмовики. Было ясно, что на меньшее армия, поддерживаемая почтенным президентом, не согласится.

И тем не менее в ту последнюю неделю июня Гитлер все еще колебался, надо ли ему столь круто поступать с руководителями СА, перед которыми он был в большом долгу. Но Геринг и Гиммлер помогли ему отбросить сомнения. Они уже наметили, с кем свести счеты, и составили длинный список настоящих и бывших врагов, подлежащих, по их мнению, ликвидации. Оставалось убедить фюрера в том, что против него готовится "широчайший заговор" и что действовать надо быстро и решительно. Как явствует из показаний Вильгельма Фрика, в то время министра внутренних дел и одного из самых ярых приверженцев Гитлера, не кто иной, как Гиммлер, сумел в конце концов убедить Гитлера, что "Рем хочет поднять мятеж". Гиммлеру, добавил Фрик в Нюрнберге, было поручено подавить мятеж в Баварии, а Герингу - в Берлине.

Военные в свою очередь тоже подстрекали Гитлера и, таким образом, брали на себя часть ответственности за варварские действия, которые предстояло предпринять чуть позже. 25 июня главнокомандующий генерал фон Фрич привел армию в состояние боевой готовности, отменив отпуска и запретив войскам покидать казармы. 28 июня Рема исключили из немецкой офицерской лиги - прямое свидетельство того, что начальнику штаба СА грозили неприятности. И чтобы ни у кого, тем более у Рема, не оставалось никаких иллюзий относительно позиции армии, Бломберг предпринял беспрецедентный шаг - опубликовал 29 июня за своей подписью статью в "Фелькишер беобахтер", подчеркнув, что "армия... на стороне Адольфа Гитлера... который остается с нами".

Таким образом, военные требовали чистки, но не хотели пачкать руки. Это дело возлагалось на Гитлера, Геринга и Гиммлера, на отряды СС, а также на специальные полицейские силы Геринга.

28 июня, в четверг, Гитлер отправился из Берлина в Эссен на свадьбу местного гауляйтера Йозефа Тербовена. Само это путешествие и цель, ради которой оно совершалось, едва ли давали повод думать, что он считал драматические события неминуемыми. В тот же день Геринг и Гиммлер приказали отрядам специального назначения СС и полиции Геринга быть наготове. Поскольку Гитлер был в отъезде, они считали возможным действовать по своему усмотрению. На следующий день, 29 июня, фюрер совершил поездку по трудовым лагерям Вестфалии, а во второй половине дня поехал в Годесберг на Рейне, где остановился в прибрежной гостинице, владельцем которой был его старый товарищ по партии Дризен. В тот же вечер в Годесберг прибыл Геббельс, который прежде колебался не зная, к какому лагерю примкнуть (он тайно поддерживал связь с Ремом), но теперь наконец сделал выбор. Он привез вести, которые Гитлер впоследствии назвал "тревожной разведывательной информацией" из Берлина: Карл Эрнст, бывший гостиничный посыльный и бывший вышибала в кафе, часто посещаемом гомосексуалистами (Рем назначил его начальником СА в Берлине), привел штурмовиков в состояние боевой готовности. Молодой человек привлекательной наружности, но небольшого ума, Эрнст был и тогда, и в последующие двадцать четыре часа своего земного существования искренне убежден, что мятеж готовят правые. Уже умирая, он гордо воскликнул: "Хайль Гитлер! "

Позже Гитлер скажет, что до этого времени, то есть до 29 июня, в его планы входило всего лишь "освободить начальника штаба (Рема) от его обязанностей и подержать какое-то время под стражей, а также арестовать ряд руководителей СА, преступность которых не вызывает сомнений... и обратиться к остальным с горячим призывом вернуться к своим делам".

"Однако, - заявил он в рейхстаге 13 июля, - в час ночи я получил... два срочных сообщения относительно боевых тревог: одно - из Берлина, где сбор был назначен на четыре часа дня... а в пять часов должно было начаться внезапное нападение; предполагалось оккупировать правительственные здания... другое - из Мюнхена, где сбор частей уже объявили; им было приказано собраться в девять часов вечера... Это был мятеж! .. В данных условиях мне оставалось принять только одно решение... Лишь беспощадное и кровавое вмешательство могло предотвратить расширение восстания... В два часа ночи я вылетел в Мюнхен".

Гитлер ни тогда, ни после не упомянул, от кого получил эти "срочные сообщения", но предполагают, что их прислали Геринг и Гиммлер. С уверенностью можно утверждать лишь то, что в них содержалось сильное преувеличение. Эрнст же не придумал ничего лучшего, как в ту субботу отправиться на автомобиле в Бремен, чтобы там пересесть на пароход и отплыть на Мадеру, где он собирался провести медовый месяц.

В ночь на 30 июня, в два часа, когда Гитлер, прихватив с собой Геббельса, вылетел с аэродрома "Хангелар" (близ Бонна) в Мюнхен, капитан Рем и его приближенные мирно спали на своих кроватях в гостинице "Ганзльбауэр" в Бад-Висзе, на берегу озера Тегернзе. Эдмунд Хайнес, обергруппенфюрер СА в Силезии, судимый за убийство известный гомосексуалист с бабьим лицом и могучим торсом грузчика, лежал в постели с каким-то парнем. По всей вероятности, главари СА были весьма далеки от мысли о мятеже: Рем даже оставил штабную охрану в Мюнхене. Было очевидно, что эти люди всю ночь предавались пьяному разгулу, а не занимались подготовкой заговора.

Гитлер и небольшая группа сопровождающих, к которой присоединились Отто Дитрих, начальник отдела печати, и Виктор Лютце, шеф СА в Ганновере, личность бесцветная, но зарекомендовавшая себя верным сподвижником фюрера, прибыв в субботу 30 июня, в 4 часа утра, в Мюнхен, обнаружили, что акция против "заговорщиков" уже началась. Майор Вальтер Бух, председатель партийного суда УШЛА, и Адольф Вагнер, министр внутренних дел Баварии, при помощи таких давних подручных Гитлера, как Эмиль Морис, бывший уголовник и соперник Гитлера в любовной истории с Гели Раубал, и Кристиан Вебер, торговец лошадьми, когда-то служивший вышибалой в кабаре, арестовали мюнхенское руководство СА, включая обергруппенфюрера Шнайдхубера, являвшегося одновременно начальником полиции города. Гитлер, начавший взвинчивать себя до буйной истерики, обнаружил арестованных в здании министерства внутренних дел. Стремительно подойдя к Шнайдхуберу (бывшему полковнику армии), он сорвал с него нацистские знаки различия и осыпал бранью за "измену".

С рассветом длинная вереница автомобилей, в которых сидели Гитлер и сопровождавшие его лица, помчалась в Бад-Висзе. Рем и его друзья по-прежнему находились в гостинице и крепко спали. Их грубо разбудили. Хайнеса и его молодого партнера стащили с кровати и выволокли на улицу, где по приказу Гитлера немедленно расстреляли. В номер Рема, как рассказывал потом Отто Дитрих, фюрер вошел один. Он бросил Рему одежду и велел встать. Потом приказал отвезти его в Мюнхен и поместить в тюрьму Штадельхайм, где шеф СА однажды уже отбывал наказание за соучастие в "пивном путче" 1923 года. Минуло четырнадцать бурных лет, и разошлись пути двух соратников, более, чем кто-либо еще, ответственных за рождение третьего рейха, за его террор и деградацию, остававшихся, несмотря на часто возникавшие разногласия, вместе в моменты кризиса, неудач и разочарований; подошла к концу буйная жизнь отчаянного, с лицом, покрытым шрамами, борца за фюрера и нацизм.

Гитлер сделал то, что считал, очевидно, последним актом милосердия: распорядился оставить Рему пистолет на столе. Но тот отказался стреляться, будто бы заявив: "Если решено убить меня, пусть это сделает сам Адольф Гитлер". После чего, по словам лейтенанта полиции, выступавшего свидетелем на судебном процессе в Мюнхене в мае 1957 года, в камеру вошли двое эсэсовцев и в упор расстреляли Рема. "Рем хотел что-то сказать, - показал очевидец, - но эсэсовец знаком приказал ему замолчать. Тогда Рем, голый по пояс, встал по стойке "смирно", его лицо выражало презрение" {Мюнхенский процесс, проходивший в мае 1957 года, был первым, на котором очевидцы и участники резни 30 июня 1934 года давали показания публично. В период существования третьего рейха это было невозможно. Зепп Дитрих, которого автор этих строк знал как одного из самых жестоких людей в третьем рейхе, в 1934 году был начальником охраны СС Гитлера и руководил казнями в тюрьме Штадельхайм. В годы войны он стал генерал-полковником СС, а затем был приговорен к двадцати пяти годам тюрьмы за соучастие в убийстве американских военнопленных, захваченных во время Арденнской операции в 1944 году. Через 10 лет его освободили и доставили в Мюнхен, где 14 мая он был приговорен судом к 18 месяцам заключения за участие в казнях 30 июня 1934 года. Этот приговор, а также приговор Михаэлю Липперту, одному из двух эсэсовцев, убивших Рема, явились первыми из вынесенных нацистским палачам за участие в резне. - Прим авт. }.

Так его жизнь, переполненная насилием, насилием и оборвалась. Он умер, испытывая чувство презрения к другу, которому помог достигнуть высот, коих не достигал еще ни один немец. Подобно сотням других умерщвленных в тот день (подобно Шнайдхуберу, который, по словам свидетелей, воскликнул: "Господа, я не знаю в чем дело, но стреляйте метко! "), он не понимал, что случилось и объяснял происходящее только предательством, попустительствуя которому он так долго жил и которое сам часто совершал, - предательством, которого от Адольфа Гитлера, конечно, никак не ожидал.

В Берлине в это время действовали Геринг и Гиммлер. Было арестовано около 150 руководителей СА. Их расстреляли у стен казарм кадетского училища в Лихтерфельде специальные наряды полиции Геринга и СС Гиммлера.

В числе расстрелянных оказался и Карл Эрнст. Его свадебное путешествие прервали эсэсовцы, настигшие автомобиль с новобрачными недалеко от Бремена. Молодая жена и шофер получили ранения, самого Эрнста в бессознательном состоянии доставили на самолете в Берлин, где и казнили.

В те кровавые дни погибли не только руководители СА. Утром 30 июня группа эсэсовцев, переодетых в штатское, подъехала к вилле генерала фон Шлейхера, расположенной в предместье Берлина, и позвонила в дверь. Вышедший им навстречу генерал был тут же застрелен. Его жену, с которой Шлейхер сочетался браком всего полтора года назад, прикончили тем же способом. Та же участь постигла вечером того же дня генерала Курта фон Бредова, близкого друга Шлейхера. Грегора Штрассера взяли по распоряжению Геринга в его берлинской квартире и через несколько часов препроводили в камеру гестаповской тюрьмы на Принц-Альбрехт-штрассе.

Папену повезло больше: он уцелел, но в его служебных помещениях эсэсовцы учинили обыск. Бозе, одного из его секретарей, застрелили прямо за письменным столом; Эдгара Юнга, его личного консультанта, арестованного гестаповцами несколькими днями раньше, убили в тюрьме; другого сотрудника, руководителя организации "Католическое действие" Эриха Клаузенера, убили в его кабинете в министерстве связи; остальной персонал Папена, включая его личного секретаря баронессу Штоцинген, отправили в концентрационный лагерь. Когда же Папен обратился к Герингу с протестом, тот, не желая тратить времени на болтовню, попросту вышвырнул его вон и посадил под домашний арест. Вооруженные до зубов эсэсовцы окружили его виллу, отрезали телефон и запретили общение с внешним миром - еще одно унижение, которое, однако, вице-канцлер Германии перенес исключительно легко. Не прошло и месяца, как он опозорил себя, приняв от нацистских убийц, уничтоживших его друзей, назначение посланником в Вену, где местные фашисты только что убили канцлера Дольфуса.

Сколько людей было погублено в период чистки - до сих пор точно не установлено. Выступая 13 июля в рейхстаге, Гитлер заявил, что расстрелян шестьдесят один человек, в том числе девятнадцать высших руководителей СА, еще тринадцать человек погибло "при сопротивлении аресту" и трое "покончили с собой" - всего семьдесят семь человек. А "Белая книга о чистке", изданная эмигрантами в Париже, указывала, что был убит 401 человек, однако поименно были названы только 116. На Мюнхенском процессе 1957 года говорилось, что погибших было "более чем 1000".

Многие были убиты просто из мести за былую оппозицию к Гитлеру, другие, очевидно, за то, что слишком много знали, а один - потому, что его приняли за кого-то другого. Тело Густава фон Кара, о котором мы рассказывали ранее как об одном из участников подавления "пивного путча" 1923 года и который давно уже отошел от политики, нашли в болоте близ Дахау; его, судя по характеру ран, закололи кирками. Гитлер не забыл и не простил его. Тело патера Бернхарда Штемпфле из ордена святого Иеронима, того самого, который, как уже упоминалось, помогал редактировать "Майн кампф", а потом навлек на себя немилость тем, что слишком много знал и, вероятно, выбалтывал о причинах самоубийства возлюбленной Гитлера - Гели Раубал, нашли в лесу Гарлахинг близ Мюнхена с раздробленным черепом и тремя пулевыми ранами в груди. Хайден утверждает, что группу убийц возглавлял Эмиль Морис, бывший уголовник, крутивший любовь с Гели Раубал. В число других "слишком много знавших" входили и трое членов СА, известных как соучастники Эрнста по поджогу рейхстага. Их, как и Эрнста, тоже отправили на тот свет.

Внимания заслуживает еще одно убийство. 30 июня, в семь часов двадцать минут вечера, д-р Вилли Шмид, известный музыкальный критик, сотрудничавший в ведущей мюнхенской ежедневной газете "Мюнхенер нойесте нахрихтен", музицировал у себя в кабинете на виолончели. Его жена готовила ужин, а трое детей в возрасте девяти, восьми и двух лет играли в гостиной их квартиры на Шакштрассе. Раздался звонок - и в дом ворвались четверо эсэсовцев; без каких-либо объяснений они арестовали Шмида и увели с собой. Четыре дня спустя его труп в закрытом гробу доставили домой. Представитель гестапо приказал ни при каких обстоятельствах гроб не открывать. Как потом выяснилось, д-ра Вилли Шмида приняли за его однофамильца, местного руководителя СА, который также был арестован отрядом СС и расстрелян на месте {Кейт Эва Херлин, бывшая жена Вилли Шмида, 7 июля 1945 года описала историю убийства мужа в письменных показаниях под присягой в Бингхэмтоне, штат Нью-Йорк. В 1944 году она приняла американское подданство. Чтобы замять дело об этом зверском преступлении, Рудольф Гесс лично посетил вдову, извинился за "ошибку" и назначил ей пенсию за счет правительства Германии. Эти показания приобщены к документам Нюрнбергского процесса. - Прим. авт. }.

А существовал ли вообще заговор против Гитлера? Если верить фюреру - существовал. Об этом говорится в официальном коммюнике и в его речи в рейхстаге 13 июля. Но он не привел никаких доказательств. Рем не делал тайны из того, что хотел превратить СА в ядро новой армии и лично возглавить военное ведомство. Да, он посвящал Шлейхера в эти планы; беседы на эту тему они вели еще в бытность генерала рейхсканцлером. Возможно, Гитлер не лгал, заявляя, что к обсуждению проекта привлекали Грегора Штрассера. Но такие обсуждения, конечно, никак нельзя назвать изменой. Гитлер и сам общался со Штрассером, а в начале июня даже предложил ему, по словам Отто Штрассера, пост министра экономики. И хотя Гитлер, выступая в рейхстаге, повторил свои обвинения, помянув заодно встречи Шлейхера и Рема с "неким иностранным дипломатом" (имея в виду, разумеется, французского посла Франсуа-Понсе), имевшие, как он язвительно выразился, "совершенно невинный характер", подкрепить свои слова фактами не смог. Преступно уже то, неубедительно доказывал он, что какой-либо гражданин третьего рейха общается с иностранными дипломатами без его, фюрера, ведома.

"Когда трое предателей в Германии организуют... встречу с официальным иностранным представителем... и приказывают ничего не говорить мне, то я отдам приказ расстрелять их, даже если потом окажется, что беседа, которую они от меня скрыли, касалась погоды, коллекционирования монет и тому подобных тем". Франсуа-Понсе заявил решительный протест против инсинуации относительно его участия в "заговоре" Рема, в связи с чем министерство иностранных дел Германии официально уведомило французское правительство: какие-либо обвинения в адрес посла лишены оснований, и правительство рейха надеется, что Франсуа-Понсе останется на своем посту. И он остался. Автор этих строк может подтвердить, что ни с одним послом демократического государства у Гитлера не было таких хороших отношений, как с Франсуа-Понсе.

И в первом коммюнике, и в леденящем душу публичном заявлении Отто Дитриха, начальника отдела печати фюрера, и даже в речи Гитлера в рейхстаге особое внимание обращалось на аморальное поведение Рема и других казненных руководителей СА. Дитрих сказал, что сцена ареста Хайнеса, застигнутого в Бад-Висзе в постели с молодым парнем, не поддается описанию, а Гитлер, выступивший в полдень 30 июня перед оставшимися в живых командирами штурмовиков Мюнхена, утверждал: эти люди заслужили смерть уже тем, что деградировали морально. Но ведь Гитлер с первых дней существования партии знал, что среди его ближайших и самых влиятельных сторонников немало половых извращенцев и лиц с уголовным прошлым. Не было ни для кого тайной, что Хайнес, например, заставлял своих людей из СА рыскать по всей Германии и подыскивать для него подходящих партнеров. И этих типов Гитлер не только терпел, но и защищал; он не раз говорил товарищам по партии, что не следует слишком строго относиться к порочным наклонностям людей, если они беззаветно преданы движению. Теперь же он делал вид, что потрясен фактами моральной деградации некоторых своих сподвижников.

На исходе воскресенья 1 июля, когда вакханалия убийств в основном завершилась, Гитлер, возвратившись из Мюнхена в Берлин, устроил в саду при доме правительства званый чай. В понедельник президент Гинденбург поблагодарил его за "решительное и доблестное личное вмешательство, которое помогло удушить измену в зародыше и отвратить от немецкого народа великую опасность", а Геринга он поздравил с принятием "энергичных и действенных мер" по пресечению "государственной измены". Во вторник генерал Бломберг передал Гитлеру поздравление кабинета министров, решившего "узаконить" расправу как вынужденную меру в интересах "защиты государства". Кроме того, Бломберг издал приказ по армии, выразив удовлетворение высшего командования новым поворотом событий и пообещав установить "добрые отношения с новым руководством СА". Понятно, почему военные были довольны тем, что избавились от соперника в лице СА. Но вот вопрос: куда девалось их понятие чести, не говоря о порядочности? Ведь офицерский корпус не только оправдал, но и похвалил правительство за беспрецедентную в истории Германии резню, в ходе которой двух его видных представителей, генерала фон Шлейхера и генерала фон Бредова, заклеймили как предателей и хладнокровно умертвили. Лишь восьмидесятипятилетний фельдмаршал фон Макензен и генерал фон Хаммерштейн, бывший командующий армией, подняли голоса протеста против расправы с их коллегами - расправы, оправданием которой послужило голословное обвинение в измене {Эти двое военных не прекращали попыток смыть со Шлейхера и Бредова позорное пятно, пока не вынудили Гитлера признать на секретном совещании руководства партии и армии, состоявшемся в Берлине 3 января 1935 года, что убийство генералов было совершено "по ошибке", и дать обещание, что их имена будут возвращены в почетные списки личного состава полков. Официального подтверждения эта "реабилитация" не получила, однако офицерский корпус смирился и с этим фактом (см. Уилер-Беннет. Немезида власти, с. 337). - Прим. авт. }. Позиция офицерского корпуса сильно запятнала честь армии и продемонстрировала ее невероятную близорукость.

Попустительствуя беззаконным, по существу бандитским, действиям Гитлера 30 июня 1934 года, генералы поставили себя в положение людей, не способных и в будущем противостоять актам нацистского террора не только на территории страны, но и за ее пределами, даже когда эти акты были направлены против самих военных. Армия поддерживала притязания Гитлера на роль самодержца, ведь в речи, произнесенной в рейхстаге 13 июля, он заявил: "... Если меня упрекнут и спросят, почему я не прибег к услугам обычных судов, я могу лишь ответить: в этот час я считал себя ответственным за судьбу немецкого народа и потому сам стал его верховным судьей". Для вящей убедительности Гитлер добавил: "Пусть все учтут на будущее, что всякого, кто поднимет руку на государство, ждет неминуемая смерть". Ровно через десять лет, почти день в день, эта угроза стала реальностью для генералов, когда самые отчаянные из них решились наконец поднять руку на своего "верховного судью". Члены офицерского корпуса заблуждались, полагая, что 30 июня они навсегда обезопасили себя от посягательств нацистского движения на их традиционные права и привилегии: место СА теперь заняли СС. 26 июля в награду за учиненные расправы ей предоставили независимый от СА статус. Во главе СС стал рейхсфюрер Гиммлер, подчиненный лично Гитлеру. Вскоре эта гораздо более дисциплинированная и управляемая организация превратилась и в более влиятельную силу, что позволило ей как сопернице армии добиться успеха там, где неотесанные коричневорубашечники Рема потерпели неудачу.

Но пока что генералы не теряли надменной самоуверенности. Ведь сказал же Гитлер 13 июля в рейхстаге, что армия останется "единственной обладательницей оружия"! Не иначе как по требованию высшего командования канцлер разделался с руководителями СА, осмелившимися оспорить это авторитетное заявление. Теперь пришло время, коuда армия выполнит свою часть обязательств по пакту на борту "Дойчланд".

Смерть Гинденбурга

Почти все лето состояние здоровья Гинденбурга, до этого казавшегося несокрушимым, непрерывно ухудшалось, и 2 августа, в девять часов утра, на восемьдесят седьмом году жизни он скончался. Спустя три часа было объявлено, что в соответствии с законом, принятым кабинетом министров за день до смерти фельдмаршала, функции канцлера и президента совмещаются в одном лице и что Адольф Гитлер принял на себя полномочия главы государства и главнокомандующего вооруженными силами. Титул президента упразднялся; отныне Гитлера следовало называть фюрером и рейхсканцлером. Его диктатура становилась всеобъемлющей. Чтобы ни у кого не оставалось на этот счет сомнений, Гитлер потребовал от всего личного состава вооруженных сил присягнуть в верности не Германии, не конституции, которую он нарушил, отказавшись назначить выборы преемника Гинденбурга, а лично ему. Текст присяги гласил:

"Клянусь богом, что буду беспрекословно подчиняться Адольфу Гитлеру, фюреру германского рейха и народа, верховному главнокомандующему вооруженными силами, и никогда не нарушу данную клятву даже если это будет связано с риском для собственной жизни".

Итак, генералы, которые могли бы при желании без особого труда свергнуть нацистский режим, теперь, после августа 1934 года, связали себя с таким человеком, как Адольф Гитлер, признав его высочайшей законной властью в стране и принеся ему клятву верности, клятву, которую считали долгом чести не нарушать ни при каких обстоятельствах, сколь унизительным ни было бы это для них и для родины. Это была клятва, беспокоившая совесть довольно большого числа офицеров, с тех пор как признанный ими руководитель стал на путь, по их мнению, не суливший стране ничего, кроме катастрофы, и потому вызывавший у них чувство протеста. Но еще большему числу офицеров та же клятва позволяла считать себя свободными от ответственности за неслыханные злодеяния, совершавшиеся ими по приказу верховного главнокомандующего, истинное лицо которого они не могли не увидеть во время резни 30 июня. Одно из ужасных заблуждений германского офицерского корпуса заключалось в превратном истолковании слова "честь" - слова, которое, как известно автору этих строк из личного опыта, часто звучало в устах офицеров. Чтя данную им клятву, они часто позорили себя как личности и втаптывали в грязь моральный кодекс своего корпуса.

После смерти Гинденбурга д-р Геббельс, министр пропаганды, официально заявил, что никакого завещания фельдмаршала не обнаружено, исходя из чего следует полагать, что его вообще не существует. Но 15 августа, за четыре дня до референдума, во время которого немецкий народ призывали одобрить решение Гитлера занять место президента, политическое завещание Гинденбурга вдруг обнаружилось - его доставил Гитлеру не кто иной, как Папен. Содержавшиеся в нем лестные эпитеты в адрес Гитлера сослужили Геббельсу хорошую службу во время кампании по подготовке к проведению референдума, а в канун голосования были подкреплены выступлением полковника Оскара фон Гинденбурга по радио:

"Мой отец видел в Адольфе Гитлере своего прямого преемника на посту главы Германского государства, и я, руководствуясь желанием отца, призываю всех немцев - мужчин и женщин - голосовать за передачу его полномочий фюреру и рейхсканцлеру".

Можно почти не сомневаться, что он сказал неправду. Ибо все данные, имеющиеся в нашем распоряжении, говорят о том, что Гинденбург, выражая свою последнюю волю, советовал, когда он умрет, восстановить монархию. Но об этой части завещания Адольф Гитлер умолчал. Хранившаяся в тайне правда о завещании старого президента отчасти, если не полностью, открылась после войны, во время допроса Папена в Нюрнберге, а позднее в его мемуарах. И хотя Папен не вполне надежный источник, да и рассказал он, наверное, не все, что знал, но игнорировать его показания нельзя. Он сам составлял первоначальный текст завещания и делал это, по его словам, по просьбе фельдмаршала.

"Мой проект, - пишет он в мемуарах, - предусматривал установление после его смерти конституционной монархии; при этом я особо подчеркнул нежелательность сосредоточения в одних руках власти президента и канцлера. Чтобы не давать Гитлеру повода для обиды, в текст завещания были включены некоторые лестные слова по поводу позитивных сторон деятельности нацистского режима".

Этот проект, по словам Папена, он передал Гинденбургу 1 апреля 1934 года.

"Через несколько дней он пригласил меня снова и сказал, что решил не принимать документ в том виде, в каком предложил его я. Он считал... что народ сам должен решить, какая форма правления для него желательна. Поэтому пусть его завещанием будет память о служении народу, а пожелание восстановить монархию он выскажет как проявление последней воли в личном письме Гитлеру. Понятно, это означало, что главная суть моего предложения из проекта выпала, поскольку рекомендация касательно восстановления монархии не адресовалась народу. Этим обстоятельством Гитлер сполна воспользовался".

Ни один немец не мог лучше Папена знать, как именно он этим обстоятельством воспользовался.

"Когда я возвратился из Танненбурга, где хоронили президента, мне позвонил Гитлер и спросил, оставил ли Гинденбург политическое завещание и знаю ли я, где оно находится. Я ответил, что справлюсь у Оскара фон Гинденбурга. "Я вам буду очень обязан, - сказал Гитлер, - если вы позаботитесь о том, чтобы этот документ как можно скорее доставили мне". Тогда я поручил Кагенеку, моему личному секретарю, поехать в Нейдек и спросить сына Гинденбурга, сохранился ли текст завещания и могу ли я его получить для передачи Гитлеру. Поскольку я не виделся с Гинденбургом с тех пор, как в конце мая уехал из Берлина, мне не было известно, уничтожил он текст завещания или нет".

Сразу после смерти отца Оскар не смог обнаружить этот важный документ, а тут вдруг обнаружил. То, что это не составило для него большого труда, подтвердил в своих показаниях помощник Гинденбурга граф фон Шуленбург, выступавший свидетелем по делу Папена на суде по денацификации. Он сообщил, что 11 мая президент подписал два документа: один из них был адресован немецкому народу, другой - рейхсканцлеру. Когда Гинденбург покидал в последний раз Берлин, Шуленбург прихватил их с собой. Папен пишет, что в то время он этого не знал. И вот теперь его секретарь привез из Нейдека два запечатанных конверта, врученных ему Оскаром фон Гинденбургом.

15 августа Папен доставил их Гитлеру в Берхтесгаден.

"Гитлер очень внимательно прочел оба документа и обсудила с нами их содержание. Рекомендации Гинденбурга явно противоречили его планам, поэтому он и воспользовался тем, что на конверте стояла надпись: "Рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру". "Эти рекомендации покойного президента, - сказал он, - предназначены лично мне. Я потом сам решу, когда их опубликовать . и надо ли публиковать вообще". Тщетно упрашивал я его обнародовать оба документа. Начальнику отдела печати был передан лишь тот, в котором подводились итоги деятельности Гинденбурга и говорились лестные слова в адрес Гитлера".

Куда девался второй документ, рекомендовавший не Гитлера, а одного из Гогенцоллернов на пост главы государства, Папен не указывает, да, наверное, и не знает этого. Поскольку среди сотен тонн захваченных нацистских архивов он не был обнаружен, похоже, Гитлер не замедлил его уничтожить.

Пожалуй, вряд ли что-либо изменилось бы, даже если бы Гитлер, проявив достаточно мужества и честности, обнародовал его. Еще при жизни Гинденбурга он заставил кабинет министров издать закон, предоставлявший ему полномочия президента. Произошло это 1 августа, за день до смерти фельдмаршала. То, что этот закон является актом беззакония, тоже не имело никакого значения для Германии, где законом стало слово бывшего австрийского ефрейтора. Каждому ясно, что это был незаконный акт. 17 декабря 1932 года, когда правительство возглавлял Шлейхер, рейхстаг большинством в две трети голосов принял поправку к конституции, согласно которой не канцлер, а председатель верховного суда исполнял функции президента, пока не состоялись новые выборы. И хотя акт о чрезвычайных полномочиях, подводивший "законную" основу под диктатуру Гитлера, давал канцлеру право издавать законы в нарушение конституции, в нем специально оговаривалось, что он не может самовольно решать вопросы президентства.

Но что теперь значил закон? До него не было дела Папену, с легким сердцем отправившемуся в Вену в качестве посланника Гитлера и занявшемуся там улаживанием сумятицы, вызванной убийством нацистами канцлера Дольфуса. Не было до него дела и генералам, рьяно взявшимся за строительство гитлеровской армии, и промышленникам, с восторгом занявшимся прибыльным делом перевооружения. Не ушли в отставку консерваторы старой школы - "порядочные" немцы вроде барона фон Нейрата из министерства иностранных дел и д-ра Шахта из Рейхсбанка. Никто не ушел. Более того, д-р Шахт стал еще и министром экономики. Это случилось 2 августа - в тот самый день, когда Гитлер узурпировал права президента.

А что же немецкий народ? 19 августа около 95 процентов зарегистрировавшихся избирателей явились в пункты голосования; 90 процентов из них, или более 38 миллионов человек, одобрили узурпацию Гитлером неограниченной власти. Лишь 4, 25 миллиона немцев имели мужество голосовать против.

Неудивительно, что, когда в Нюрнберге 4 сентября открылся съезд нацистской партии, Гитлер чувствовал себя так уверенно. Утром следующего дня я наблюдал, как он с видом императора-завоевателя шествует под рев оркестра, исполнявшего марш "Баденвайлер", по главному проходу огромного, увешанного флагами зала Лютпольд, а в это время тридцать тысяч рук вскинулись в нацистском приветствии. Спустя минуту он с гордым видом уселся в центре большой эстрады и, скрестив на груди руки, с блестящими глазами слушал, как гауляйтер Баварии Адольф Вагнер читает текст его послания:

"Немецкий порядок жизни бесспорно предопределен на тысячелетие вперед. Эпоха нервозности девятнадцатого столетия нашла свое завершение в наше время. Никакой другой революции в Германии не будет тысячу лет! "

Ему, смертному, тысячу лет не прожить, но, сколько бы он прожил, он будет править этим великим народом как самый могущественный и беспощадный самодержец, каких еще не знала история страны. Гинденбург, уйдя в мир иной, уже не мог оспорить его власти - армия, связавшая себя присягой, которую ни один немецкий солдат не решится нарушить с легким сердцем, стала его послушным орудием. Теперь, когда его последние противники либо уничтожены либо бесследно исчезли, вся Германия и все немцы, по существу оказались в его обагренных кровью руках.

"Это замечательно! " - воскликнул он на встрече с иностранными корреспондентами в Нюрнберге после недели изнурительных парадов, речей, язычески-помпезных представлений и такого безудержного идолопоклонства, какое автору этих строк никогда не приходилось наблюдать. Много воды утекло с тех пор, как Адольф Гитлер покинул трущобы Вены, а он еще не стар - ему лишь сорок пять лет. Все впереди. Даже тот, кто впервые после падения Веймарской республики возвращался в Германию, не мог не видеть, что Гитлер, каковы бы ни были его преступления против человечности, дал выход неисчерпаемым движущим силам, долгое время сдерживавшимся в недрах немецкого народа. Какую цель он преследовал? Ответ легко найти на страницах его книги "Майн кампф" и в сотне речей, которые многие, а лучше сказать, почти все как в самом третьем рейхе, так и за границей, либо вообще не читали, либо воспринимали как абсурд.

 

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова