Евхаристия как таинство любви
Церковь есть организованный путь спасения, который называется иначе кафолическим, то есть основанным на "многоединстве" или "единстве во множестве". Индивидуального пути спасения (или иначе: внецерковного, то есть вне общины) нет и не может быть. Об этом учит нас основной догмат христианства — догмат о Пресвятой Троице (каждый догмат — не теоретическая абстракция, а руководящее начало христианской жизни). Пресвятая Троица есть "образец", идеал и "норма" церковного бытия, бытия возрожденного человечества, родоначальником которого является Новый Адам — Богочеловек Иисус Христос. О нормативном значении догмата о Пресвятой Троице для всего церковного бытия выразительно и точно сказал Вл. Лосский: "Для Православной Церкви Пресвятая Троица — непоколебимое основание всякой религиозной мысли, всякого благочестия, всякой духовной жизни, всякого духовного опыта...". "Это — основа всякой христианской антропологии, всякой евангельской морали, ибо "христианство есть некое подражание природе Божией", говорит св. Григорий Нисский". "Троичный догмат, догмат преимущественно "кафолический", есть образец, есть "канон" всех церковных канонов, основа всякой экклезиологической икономии"("Богосл. Труды", Сб. 8, М., 1972, "Мистическое богословие", с. 38, 67, 93). Итак, спасаться можно только сообща, совместно со своими братьями, то есть в общине, или иначе соборно.
Христианская община, как основная структурная единица ("клетка организма") Церкви, должна объединять своих членов общей верой и взаимной любовью в одно сплоченное целое, основанное на братстве ("все же вы братья", Мф 23,8), равенстве, взаимном служении и взаимной помощи, то есть на определенных, конкретных проявлениях любви внутри общины, без которых эта любовь не может осуществляться на деле. Христос — Спаситель сказал, что определяющим признаком Его учеников или последователей является их взаимная любовь (Ин 13, 35), и, что "где соберутся двое или трое во имя Мое, там и Я посреди них" (Мф 18, 20), то есть посреди Его учеников или последователей (в вышеуказанном смысле). Следовательно, слова Христа о присутствии Его среди собравшихся во имя Его предполагают у собравшихся взаимную любовь. Отсюда очевидно, что собравшиеся во имя Христа, но не имеющие любви между собою (которая обязательно выражается в вышеуказанных проявлениях своих) напрасно надеются, что Христос присутствует среди них. А разве не такими собраниями без присутствия Христа часто являются наши богослужебные собрания "посетителей храма"? Именно "посетителей", а не членов общины в указанном смысле слова? Об этом писал даже такой консервативный богослов, как Вл. Троицкий (проф. МДА, впоследствии известный архиепископ Илларион): "Христос указал признак, по которому можно узнать Его учеников. Этот признак не учение Христа, не таинства даже, а только любовь... Таинства не спасут, если у принимающего их нет любви. Апостол говорит: "если я знаю все тайны (сакрамента) и не имею любви, я - ничто" (1 Кор 13, 1-3). ("христианство и Церковь", 1911, №1, с. 65). Таким образом, не только богослужения, но и таинства церковные "не спасают", то есть бесполезны, не имеют смысла, если нет взаимной любви, о которой учил Христос, и которая создает сама собой христианскую общину (в вышеуказанном смысле), как плод своих проявлений. И только в такой общине, основанной на взаимной любви, присутствует Христос. Таким образом, напрасно думают, что если соберутся во имя Христа двое или трое лицемеров и фарисеев (или их множество), считающих себя, по недоразумению, христианами, то среди них, с автоматической необходимостью, должен присутствовать Христос. В Церкви, где все основано на свободе и благодати, вообще не может быть никакого автоматизма.
"Среди земных предметов, — писал Вл. Троицкий, — не нашлось ни одного, с которым можно было бы сравнить единство духовное. Такое единство нашлось только на небе. На небе несравненная любовь Отца, Сына и Духа Святого, соединяет три Лица во едино Существо, так, что уже не три существа — но Единый Бог, живущий триединой жизнью. К такой любви, которая многих могла бы слить воедино, призваны и люди, о чем и молился Христос Отцу Небесному: "Да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино..." и "любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них да будет..." (Ин 17, 21 и 26). В приведенных словах Христа истина Церкви поставлена в самую тесную связь с тайной Пресвятой Троицы. Люди вступившие в Церковь... подобны трем лицам Пр. Троицы, которых их любовь соединяет во единое Существо. Церковь есть как бы единосущие многих лиц, соединенных силой христианской любви" (там же, с. 63). Автор употребляет выражение "как бы единосущие", а не просто "единосущие" потому, что в земных условиях полное единосущие людей недостижимо, и возможно лишь единосущие человеческих душ. Поэтому единство верных во Христе, то есть в Церкви, есть единство внутреннее, единство душ и сердец, которое предполагает и единство внешнее, в плане социально-институционном, то есть как организованное общество людей. Внутреннее единство возникающее в результате взаимной любви и есть единосущие человеческих душ, составляющее невидимую, онтологическую сторону Церкви, как мистического Тела Христова. Причем любовь Божию, о которой говорил Христос в Своей Первосвященнической молитве, нельзя понимать психологически, то есть как "чувство" любви Бога к твари. Это было бы антропоморфическим представлением о Боге, и следует понимать онтологически, как силу (энергию) Божества — "изливаемую в наши сердца Духом Святым "(Рим 5,5). Это — энергия самой природы божества, состоящей в любви ( "Бог есть любовь" (1 Ин. 4, 8, 16), то есть любовь - это сущность Божия, собственная Его природа, а не только Ему присущее промыслительное Его отношение. Другими словами "Бог есть Любовь" а не только "Любящий" хотя бы и совершенно" (свящ. Павел Флоренский "Столп и утверждение истины", М., 1914, с. 71.)), это — энергия самой внутритроечной жизни, состоящей в вечной взаимной, жертвенной самоотдаче трех Лиц Пресвятой Троицы. Дальше Вл. Троицкий, продолжая мысль о единосущии, писал: "Эту именно мысль в приведенных словах первосвященнической молитвы Христа Спасителя усматривают весьма многие из знаменитейших отцов и учителей Церкви — св. Киприан Карфагенский, св. Василий Великий, св. Григорий Нисский, Амвросий Медиоланский, Иларий Пиктавийский, Кирилл Александрийский, блаженный Августин и преподобный Иоанн Кассиан".
Итак, спасает не участие в богослужебных собраниях, и даже не участие в таинствах, а участие в христианской общине, именно потому, что спасает только благодатная христианская любовь, а такая любовь находит свое выражение только в общине, как общей, совместной, единой жизни, то есть в братстве, равенстве, взаимном служении и помощи, создающем то новое единство, которое находится "на небе", — как сказал Вл. Троицкий, — и которое называется единосущием. Вот в этом низведении с Неба на Землю Божественной жизни (то есть единосущия) и состоит вся сущность христианства, вся сущность учения Христа и Его заповедей и вся задача Церкви на Земле. Культ в христианстве, в отличие от всех других религий, имеет, при всей его необходимости и важности, производное и второстепенное значение, ибо если нет общины как таковой, в указанном смысле слова, то культ бесполезен, "не спасает", как говорил Вл. Троицкий, повторяя в этом апостола Павла, в отношении таинств, являющихся кульминацией всего культа. Культ не может заменить христианской жизни, ибо культ — не самоцель, а лишь "вспомогательное средство" для христианизации жизни (в том числе и молитва). Эту элементарную истину у нас не понимают. Если культ организован так, что он не выполняет эту свою основную функцию, то он вообще бесполезен и не нужен. Более того, он в этом случае даже вреден, ибо создает у посетителя храма иллюзию, что посещая храм, он, тем самым, становится "христианином" и успокаивается на этом ложном самосознании, что является "прелестью", то есть гибельным заблуждением ("В этом контексте религия означает просто и конкретно - хождение в церковь по воскресениям, и, следовательно, только внешнюю принадлежность к христианству. Но от регулярного хождения в курятник не становишься курицей и от посещения храма по воскресениям не становишься христианином" (Жан Дюшен "Иисусова революция в Америке", "Логос", Париж, № 9-10, 1979, с. 23). Так саркастически отзывались о "воскресных христианах" представители широкого движения за возрождение христианства в США в 60-70 гг. нашего века.). Сведение всего христианства к одному культу глубоко его искажает и порождает у "верующего" такую психологию, при которой внешние формы богопочитания заслоняют в его сознании Бога и Его правду, то есть порождает психологию фарисейства. Справедливо писал выдающийся русский мыслитель и богослов С. Л. Франк: "Христианская Церковь часто понимается как союз людей, имеющий своей единственной целью удовлетворение религиозных потребностей верующих (в узком смысле одного культа). Церковь в такой ее форме, — к сожалению весьма распространенной, — есть напротив, только собрание ложно верующих и фарисеев. Нельзя внимать с умилением словам Евангелия и вместе с тем думать, что материальная нужда моего ближнего, даже самая насущная, меня не касается, или, что забота о ней есть дело иных, "земных" инстанций, а не Церкви. Вечный образец истинной Церкви есть, напротив, Церковь первохристианская, Апостольская, в которой "все верующие были вместе, имели все общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого". "У множества уверовавших было одно сердце и одна душа, и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее" (Деян 2, 44-45. 4, 32) ("С нами Бог. Три размышления", Париж, 1964, с. 339).
Известный проповедник, архиепископ Херсонский Иннокентий (Борисов), однажды говорил проповедь о жизни первых христиан. Слушавший его сановник смутился. Ему показалось, что архиепископ проповедует коммунизм! В тот же день он едет к проповеднику, — Владыка, вы проповедовали сегодня коммунизм! — Да, только христианский, ответил архиепископ Иннокентий, тонко улыбнувшись, — этот коммунизм резко отличается от того, которого вы боитесь. Христианский коммунизм говорит: все мое пусть будет вашим; коммунизм, которого вы боитесь — все ваше пусть будет моим. Проповедник правильно сослался на жизнь христиан Апостольской Церкви как на идеал и норму подлинно-церковной жизни. И в этом он лишь повторял великого отца Церкви — св. Иоанна Златоуста, который постоянно в своих проповедях и беседах ставил в пример и норму для своей паствы — жизнь первых христиан. Таким образом то, о чем рассказывается в Деяниях Апостолов было добровольным, внутренним преодолением человеческого эгоизма силой благодатной любви, создающей единосущие человеческих душ ("одно сердце и одна душа" — как образно и точно выражено здесь понятие "единосущия"!), не имеющим ничего общего с социологической доктриной К. Маркса. Теперь, после того, как мы изложили те богословские идеи, знать которые необходимо для понимания смысла таинства Евхаристии, мы можем приступить к изложению последнего. Причащаясь тела и крови Христа Спасителя, мы соединяемся не только со Христом, но и друг с другом во Христе, о чем сказано в евхаристической молитве: "нас же всех от единого хлеба и чаши причащающихся соедини друг с другом..." (в литургии Василия Великого). А это соединение самое тесное, самое интимное, ибо это соединение в любви Божественной, которая делает нас единосущными друг другу по образу Пресвятой Троицы. А единосущие верных во Христе и составляет мистическое Тело Христово, то есть невидимую, онтологическую сторону Церкви. Справедливо писал отец Георгий Флоровский (выдающийся православный богослов XX в.): "...пафос единения и единства в литургическом бдении не может не изливаться в делах любви. Дела любви продолжают богослужение, ибо и они в собственном смысле суть богослужение, служение и хвала Богу любви. Потому из Евхаристии открывается путь к житейскому подвигу...". "Заповедь любви Господь возводит к тайне Троичного единства, ибо эта тайна есть любовь. Можно сказать, Церковь в твари образ Пресвятой Троицы, — поэтому и связано откровение Троичности с основанием Церкви" ("Евхаристия и соборность", "Путь", № 19, Париж, 1929, с. 8-9). И если участие в Литургии и причащение святых Даров не дает нам вдохновения любви, не влечет нас к подвигу любви, то это значит, что мы еще не христиане, и должны покаяться по настоящему (в смысле метанойя), то есть радикально изменить свой образ жизни и образ мышления, взяв на себя крест свой и последовав за Христом. Только тогда мы будем не номинальными, а настоящими христианами. Итак, Евхаристия, как таинство единящей любви, создающей единосущие человеческих душ, то есть Церковь, как Тело Христово, есть тем самым источник благодатных сил для исполнения "новой", "главной и первой"заповеди Христа о самоотверженной любви к ближним.
Спрашивается: почему дар любви является основополагающим? Да потому, что именно этот дар и только этот дар Божественной любви создает Церковь, как единосущие человеческих душ по образу единосущия Пресвятой Троицы. То есть, дар Божественной любви создает невидимую, онтологическую сторону Церкви, как мистического Тела Христова (о чем выше говорилось). Поэтому без этого дара нет Церкви, в указанном смысле слова, и нет спасения. Итак, христианская любовь есть дар Святого Духа (Рим 5, 5) и отличается самоотверженностью и жертвенностью, то есть полным преодолением человеческого эгоизма, и потому недоступна, недостижима естественным силам греховного человека. Дар этой любви есть первый и последний дар Духа Святого, то есть первоначальный и завершающий, ибо этот дар необходим и для начала христианской жизни, и для ее конца, ибо без него христианская жизнь вообще невозможна. Апостол Павел в своем знаменитом гимне любви (1 Кор 13) говорит, что все остальные дары духа без дара любви — как основополагающего начала христианской жизни, — не имеют никакой цены и не дают спасения человеку. Таким образом, даже вера, способная передвигать горы, и дар чудотворения и пророчества — теряют все свое значение и превращаются в ничто, не приносят нам "никакой пользы", то есть не спасают, если у нас нет дара любви, этого определяющего признака "ученика Христова", то есть христианина. С другой стороны: "Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем" (1 Ин 4, 16). "Любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь" (там же, 4, 7-8). Все сказано предельно ясно! Итак, любовь есть содержание Божественной жизни, и поэтому, стяжавший эту любовь в силу одного этого становится бессмертным, ибо Божественная жизнь не подлежит смерти: "Мы знаем, что перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев, не любящий брата пребывает в смерти" (1 Ин 3, 14).
В греческих служебниках существует древняя формула призыва всех верных к Причастию при выносе чаши из алтаря: "Со страхом Божиим, верою и любовию приступите!". После крещения Руси, поскольку все богослужение было принесено к нам из Греции, эта формула существовала и у нас. Но позднее, русское священство изъяло слово "любовию", считая его, очевидно, лишним, и сохранило лишь остальные слова: "Со страхом Божиим и верою приступите!". Может быть это тоже является "рационализацией" труда священства, о которой говорилось выше? В самом деле, зачем произносить пять слов, если можно обойтись четырьмя? Вот так, древнейшая и правильная формула, указывающая приступающим к Причастию три необходимых условия достойного причащения и действенности самого таинства: благоговения, веры и любви, была кощунственно искажена и перестала поучать народ церковный "достойному причащению", и, что самое страшное, таинство Евхаристии перестало быть действенным для православных Русской Церкви! Дело в том, что хотя таинства в нашей Церкви всегда совершаются, но они бесполезны для тех членов Церкви, которые не имеют взаимной любви. Это потому, что по православному вероучению, в таинствах различаются две стороны: 1) объективная или "действительность таинства" и 2) субъективная или "действенность таинства". Последняя всецело зависит от человека принимающего таинство, то есть от его внутреннего, душевного состояния. При отсутствии любви к собратьям у принимающего таинство Евхаристии, оно будет для него бездейственным, то есть не приносящим благодатной помощи и силы, не дающим никаких даров Духа Святого, или иначе — бесполезным, (см. например, "Учебный курс по догматическому богословию" И. Николина, Сергиев Посад, 1915, одобренный Учебным Комитетом при св. Синоде и удостоенный Макарьевской премии, где мы на с. 282 читаем: "...наша Церковь строго различает между "действительностью" и "действенностью" таинств или спасительностью их... Чтобы таинства были действительны, чтобы они совершались, никаких субъективных условий, всмысле душевного расположения и состояния, не требуется, ни от совершителя таинства, ни от присутствующих. Но имеют ли они спасительную силу или нет — это всецело зависит от принимающих таинства, то есть от их внутреннего расположения". Далее автор ссылается на Апостола Павла, сказавшего, что принятие таинства недостойно, без "рассуждения", то есть без понимания его смысла и значения, приносит вместо пользы вред (1 Кор 11, 29). Наконец, вспомним ранее приводимые слова известного русского богослова-экклезиолога, — Вл. Троицкого: "Таинства не спасут, если у принимающего их нет любви. Апостол говорит: если я знаю все тайны (сакрамента) и не имею любви, я — ничто" (1 Кор 13, 1-3). Итак, любовь к братьям по вере, именно взаимная любовь является необходимым условием действенности таинства Евхаристии. Об этом, чрезвычайно важном обстоятельстве необходимо часто напоминать верующим с амвона и, вместе с тем, создавать необходимые условия для свободного проявления в общине взаимной активной любви ее членов, без чего любовь останется только на словах, и тем самым верующие превращаются в лицемеров и фарисеев. Но кто у нас это понимает? И кто у нас это практикует? И последнее разъяснение. Предварительный дар любви подается человеку в момент его обращения к Богу, когда он, пережив это "обращение" как "встречу с Богом" на своем жизненном пути, становится из неверующего (или из номинально верующего) сознательно верующим, что непосредственно связано с "покаянием", не в смысле таинства исповеди, в смысле "метанойя", то есть в смысле резкого изменения своего образа жизни и своего образа мышления, как "переворот" в человеческом сознании и поведении, как обретение "нового пути жизни". А в дальнейшем подается этот "дар любви" в таинстве Евхаристии. Указанное "обращение к Богу" и есть то "рождение свыше", о котором говорится в Евангелии. По верному выражению У. Джемса, "христиане — дважды рожденные люди". И это "обращение" (которое содержит в себе и покаяние в смысле "метанойя"), как "рождение свыше" нельзя смешивать с таинством Крещения, ибо к последнему человек приступает уже будучи "обращенным", уверовавшим под влиянием (в той или иной форме) достигшего его голоса Божия, и только по этому пришедшего в Церковь. Таким образом необходимо различать "обращение" от таинства Крещения, и "метанойя" (покаяние) — от таинства Исповеди поскольку и обращение и метанойя возможны только один раз в жизни, а таинство Исповеди — многократно, да и Крещение нередко повторялось при переходе из одного христианского вероисповедания в другое. Это различие необходимо учесть и в Догматике (в разделе — сакраментологии) и в Пасторологии. Это различение возникло только в нашем веке в связи с тем, что все чаще и чаще христианами становятся (в смысле принятия таинства Крещения) люди взрослые, пришедшие в Церковь после своего "обращения". Таким образом, в наше время все чаще и чаще становятся христианами не "по рождению", то есть механически, а "по обращению", то есть сознательно.
