ЭПИГОНАМ СЛАВЯНОФИЛЬСТВА

1   См.  его  статью  против  меня   в   «Биржевых ведомостях»   30-го января.

2 Биржевые ведомости, 14 и 15-го января.

много лет писавший о национальном самосознании и высоко оценивший значение славянофильства в истории нашего самосознания (я написал книгу о Хомякове3), теперь переживаю то, что Вл. Соловьев переживал в 80-х гг., когда он писал свой «Национальный вопрос в России», — мне неприятно плыть по ветру и я вижу опасность для России от такого плавания. Также и расправа с Кантом в данный момент мне кажется слишком выгодной и легкой. Я не последователь германской философии и давно уже вскрывал ее грехи3, но погром немецкой философии сейчас может быть слишком улично популярен. Суд над Кантом   должен  твориться   вне   уличного   шума   базарных страстей.

Как   русский   человек,   любящий   свою   родину,   болею  я  о том,  что в  русской душе  есть   «бабье».  И  я хочу для  своей родины и для  ее великого  будущего, чтобы   в   ней   креп   мужественный   дух   и   чтобы   она освободилась   от   внутреннего   и   внешнего   рабства. Даже   в   бунте   против   России   может   быть   больше русского,   чем   в   доктринерском   преклонении   перед Россией  Эрна!   Бакунин   был  более   русским  по  духу, чем   Эрн   со   своим   доктринерским   славянофильством. Философическое  письмо  Чаадаева,  в  котором он  сказал страшные вещи о России и отрицал ее, как никто никогда   не   дерзал   отрицать,   было   русским, делом, великим   актом   русского   самосознания.   Непонятно, почему   Эрн   идейный   вопрос   о   необходимости   для России мужественного духа перевел на чисто личную почву  и  превратил  в  вопрос  о  моей  мужественности или женственности. Мужественная ли у меня природа или не  мужественная,  это не имеет прямого отношения  к   тому  моему   твердому  сознания,   что  русскому народу необходима мужественность и что ему не хватает  мужественности в его  отношении к государству. Когда  я  писал  статью   «О  "вечно-бабьем"   в  русской

душе», меня интересовала судьба России и сам Розанов интересовал меня, как отражение некоторых черт, которые есть и в самой России и которые опасны для России. И я считал плодотворным и интересным спор о России и ее судьбе, о мужественном и женственном в русской душе, а не обо мне и не об Зрне. Я не делал личных сопоставлений Булгакова, В. Иванова4 и Эрна с Розановым. Я умею делать инди-нидуальные различия и хорошо знаю, как мало походит Эрн на Розанова. Но я думаю, что общественно и сверхлично Булгаков, В. Иванов и Эрн попадают в то же течение, в тот же социально-стихийный порыв нетра, что и Розанов. Если бы они имели смелость до конца открыть свои религиозно-общественные и ре-.пигиозно-государственные верования и упования, то это стало бы ясно. Но у них не хватает на это смелости. Может быть, Эрн лично и очень мужественен, это меня не касается, но его сознание о России совсем не мужественное. Его несут события и он сам склоняется перед стихией и ставит ее выше личности, ее воли и активности. В национальном самосознании природное у него преобладает над лично-человеческим.

Совсем не понятно, почему Эрн обвиняет меня в том, что я ничего существенного не сказал о православии, и требует, чтобы я прямо сказал, что имею против православия. В моей статье ничего о православии не говорилось, кроме указания на то, что с православием Розанов ничего общего не имеет и свя-;шн с ним лишь бытовыми грехами православных людей. Тема моей статьи совсем иная. Напрасно Эрн думает, что задеть его, значит задеть православие. Православие, как великая мировая сила, и доктрина Эрна — вещи, совершенно несоизмеримые. Чувствую Эрна   не   столько   православным,   сколько   протестант-

3 Еще в 1904 г. я напечатал в «Вопросах философии и психологии» статью о «Новом русском идеализме», в которой противополагал онтологизм русской философии трансцендентализму философии немецкой6.

4 Должен оговориться, что В. Иванов, как поэт и теоретик искусства, стоит выше всего этого, вне всех этих направлений'.

ским пиетистом, методистом или спасенным баптистом. Религиозность его — совсем не русская. Такой безоблачности не бывает на нашем русском небе. В Эрне нет ни русского смирения, ни русского бунта. Важен духовный тип — человек, его мироощущение. И вот тут боюсь, что у Эрна слишком мало православного и русского. Ничего плохого в этом нет, но не нужно всем колоть глаза своим православием и славянофильством.

Эрн   совершенно   невпопад   заговорил   о   православии,   о  котором   и   речи   не   было,   вместо   того,   чтобы говорить  о  вопросах,   о  которых,   действительно,  была речь в моей статье. Эти вопросы и я хотел бы поставить   Эрну,   как   и   Булгакову   и   В.   Иванову.   Первый вопрос,   затронутый  в   моей   статье,   очень   важен   для судьбы России, и спор о нем очень желателен. Это — вопрос   о   том,   должно   ли   быть   и   может   ли   быть   в России   воспроизведение   славянофильства?   Я   выставляю   такой   тезис:   славянофильство   и   западничество одинаково должны быть преодолены в творческом национальном   самосознании.   Этот   тезис   я   решительно высказал в своей книге о Хомякове5. Вся история русской   мысли   XIX в.   была   наполнена  распрей   славянофильства и западничества, и через распрю эту в муках рождалось  наше   национальное   сознание.  Но  и   славянофильство,   и   западничество   были   еще   выражением национальной незрелости. В славянофильской и западнической   идеологиях   был   какой-то   провинциализм,   который   должен   быть   преодолен.   Уже   Вл.   Соловьев делает  огромный  шаг  вперед  по  сравнению со  славянофилами   и   западниками.  И  я   хотел   бы   продолжить его  традицию   в   национальном   вопросе.   А  в   прошлом Чаадаев мне не менее дорог, чем Киреевский и Хомяков. Значение нынешних мировых событий для русского сознания я понимаю,  прежде  всего,  как конец старого   славянофильства   и   старого   западничества,   как начало новой эры. После мировой войны противоположение Востока и Запада потеряет свое значение. Россия   окончательно   войдет   во   внутренний   круговорот

5 См.: А. С. Хомяков. Изд-во «Путь».

75

жизни Европы и раскроет для Европы свои великие духовные потенции. И те, которые хотят сохранить и возобновить старое славянофильство, по моему убеждению, тянут Россию назад и вниз. Все основные тезисы славянофильства — об исключительном значении восточного христианства по сравнению с западным, об отношении к западной культуре, об отношении народа к государственной власти, о связи религиозного призвания России с ее бытовым укладом — должны быть радикально пересмотрены и изменены новым национальным самосознанием. Эрн, по-видимому, думает, что нужно выбирать: или славянофильство, или «Кизеветтер», третьего ничего нет. Я вижу в статьях Эрна, Булгакова, В. Иванова реставрацию дурного славянофильства, не вечного, а ветхого в славянофильстве. И в этом я вижу большую опасность для России, с которой нужно бороться подобно тому, как Вл. Соловьев в 80-е гг. видел большую опасность в националистическом вырождении славянофильства. Славянофильство теперь может быть лишь упадочным, а упадочность может отравить трупным ядом. 'Го, что было ценного и непреходящего в славянофильстве, давно уже отделилось от славянофильства и живет самостоятельной жизнью. И в нынешний исторический час, когда мы ждем нового дня мировой жизни, реставрация славянофильства есть духовная реакция, реакция в глубочайшем смысле слова. Последствия этой реакции немедленно дают себя знать на практике. Пусть Эрн и его единомышленники прямо ныскажут свои тезисы по вопросу о славянофильстве, ничего не прикрывая и не замалчивая. Пусть до конца ныскажут свои упования. Не нужно либеральных условностей, которые остались, как привычка, приобретенная в том обществе, в котором приходилось жить и с которым они не решаются порвать.

III.

У С. Булгакова в статье «Родине», напечатанной в начале войны в «Утре России», проскользнуло что-то  более  последнее,   более  окончательное.   Потом,   по-

76

видимому, он сам этого испугался. Но хорошо было бы раскрыть до конца то, что там было сказано лишь в виде лирических возгласов. Тут я подхожу к другому основному вопросу, поднятому в моей статье, вопросу об отношении русского народа к государству. Национальная смелость и возмужалость русского народа есть также и его государственная зрелость и возмужалость, т. е. окончательное осознание того, что русское государство есть «наше» государство, государство русского народа, выражение всенародной власти и силы. Государство не есть предмет поклонения и мления, но есть даль и высь, не есть инородная сила, которой надо служить, а есть философия народной жизни, имманентное выражение народной воли. Розанов проповедует поклонение, почти обоготворение государственной власти, как мистического факта и мистической силы. И в этом есть что-то характерное и опасное. Этот уклон есть и у Булгакова, и у многих выразителей «русского направления». В этом обнаруживается не мужественное отношение к государству и власти, вечный русский соблазн покорности и растворения, отдание себя чужой воле. Эту проблему можно выразить философски: нужно ли трансцендентное религиозное освящение государства или имманентное человеческое развитие? Первый путь я считаю ложным в период возмужалости народа и для России опасным. По этому пути движется «направление» Булгакова, Эрна, св. П. Флоренского. Они ищут в государстве священства по аналогии со священством в церкви, для них государственная власть есть ангельское начало. Этому решительно нужно противопоставить понимание государственной власти, как начала человеческого, со всей относительностью при-родно-исторического  процесса.

Это путь секуляризации государства, снятие с него трансцендентного освящения во имя имманентного его преобразования и преображения в общественность, освящаемую изнутри человеческого духа и через его творческую активность. Булгаков мечтает о «теократии белого царя». Это путь религиозного сервилизма,  поддерживающий  и  сервилизм  общест-

пенный. Об этом нужно открыто говорить и спорить. Трансцендентное освящение государственной власти есть состояние младенчества и источник рабства. Духовная зрелость переходит к имманентно-свободному освящению общественной и государственной жизни из глубины духа. Духовная эмансипация личности в России должна порвать связи и узы, налагаемые на дух человеческий религиозным материализмом, обоготворением объективно-телесного, материально-относительного как абсолютного. Вся относительная материальная и историческая жизнь должна быть свободна, ивтономна, должна направляться религиозно-имма-нентно, а не религиозно-трансцендентно, духовно, а не авторитарно. Для трансцендентного сознания государственность остается тем, чем была «конница» для Розанова на тротуаре. Для имманентного сознания —мы сами конница. Вот проблема, поставленная мною, и это важнее мелких счетов Эрна. Тут есть серьезная иражда, столкновение разных духов. Хотят ли Булгаков, Эрн, В. Иванов, чтобы русский народ невестился по отношению к государственной власти, или хотят, чтобы русский народ сам был мужем, сильным и властным,   по  отношению  к  земле  своей?  Вот  мой  вопрос.

С этим связано и то, как должно относиться к России, к родине? Я думаю, что отношение Эрна к России есть создание себе идола и кумира. Религиозно недопустимо говорить, что русская душа предвечно уже обручена с женихом своим Христом. Обручение с Христом русской земли еще впереди, это — задача, а не факт, не данность. Святая Русь — религиозный идеал, а не идол и не кумир. Человек — свободен и душа свободна и поэтому стоит перед ней творческая задача,   дело   ее   активности.

Если судьба России предрешена и нет для нее опасности падения, то нет свободы, и перед активной волей ее не стоит никакой задачи и никакого идеала. Так идеалы подменяются идолами. Онтологическое утверждение предвечного обручения души России с Христом есть источник духовной реакции, пассивности и рабства. Вл. Соловьев вопрошал Россию,   каким   она   хочет   быть   Востоком,   «Востоком

78

Эпигонам славянофильства