Николай Бердяев

ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ

РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Воспроизводится по изданию: Бердяев Н. Духовные основы русской революции. В кн.: Бердяев Н. Собрание сочинений. Т. 4. Париж: YMCA-Press, 1990. Страницы этого издания указаны в прямых скобках и выделены линейками. Текст на страницы предшествует ее номеру.

К оглавлению

ВЛАСТЬ И ПСИХОЛОГИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ^*

См. лучшую публикацию.

I

Вот уже несколько месяцев, как Россия поставлена перед неразрешимой задачей — создать сильную государственную власть из человеческого материала, совершенно непригодного для властвования и определения судеб государства, по всему своему прошлому, по душевному своему укладу не призванного к власти и господству в государстве. По мере «развития» революции власть постепенно перешла к русской революционной интеллигенции, к русским социалистам-революционерам и социал-демократам, т. е. к людям, которым и во сне никогда не снилось, что они могут быть у власти, все миросозерцание и вся психология которых отрицает самый принцип власти. Попасть прямо из подполья в министры — дело нелегкое, можно с ума сойти. У русской социалистической интеллигенции не было ни одного чувства, ни одной мысли, которые подготовляли бы её к власти. Русская революционно-социалистическая интеллигенция кристаллизовалась в особую расу, в особую породу людей, которую можно узнать даже по физическому облику, и раса эта не может господствовать. Ее господствование и властвование есть антропологическая, психологическая и моральная нелепость. Эта порода людей не может создать такого эстетического стиля власти, который не был бы

отталкивающим. Кричащее бессилие не только эстетически отталкивает, — эта эстетическая неприемлемость является также мерилом духовной негодности и неправды. Всей кровью своей, всеми мыслями своими наша революционная интеллигенция всегда отрицала власть, и борьба с самодержавной властью перешла у нее в отрицание государства, нации, истории. Революционная интеллигенция жила утопиями и мечтами о совершенном социальном строе. В то блаженное время, когда наступит этот строй, предполагалось отсутствие всякой власти, ибо всякая власть от лукавого. До этого же вожделенного мгновения должна быть непримиримая оппозиция всякой власти, нужна перманентная революция. Абсолютизация революционной психологии делает невозможным участие во власти. Русский революционер не представляет себе возможным участие во власти до осуществления социализма, осуществление же социализма он представлял себе как окончательное блаженное преодоление всякой власти, всякой государственности. Власть для него была или слишком преждевременной, или слишком запоздалой. Он привык переносить религиозную абсолютность на жизнь общественную, где все относительно. И это извращение религиозного чувства не только не укрепляло нравственно, но вело к нравственному извращению и вырождению. Душа русской интеллигенции попала во власть ложных богов и идолов.

Никакие положительные навыки общественного и государственного строительства не предшествовали у русской интеллигенции её внезапному и катастрофическому появлению у власти. Интеллигенция привыкла чувствовать себя оторванной от родины, от её истории, от заветов предков, от государственного и народного целого. Никогда не раскрывалась перед её взором историческая ширь и никогда не была

направлена её воля на творческие задачи. Психология её была узко кружковая, душная и затхлая. Этот интеллигентский мир был совершенно замкнутый мир, живущий своими глубоко провинциальными интересами, своими партийными счетами, говоривший на своем уродливом жаргоне, противополагающий себя вселенской, исторической шири. Это был сектантский мирок со всеми особенностями сектантской психологии. Ему чужд был язык национальный и язык общечеловеческий. Сектант не способен мыслить великое целое и направлять свою волю на это целое, этим он отличается от человека церковного, чувствующего себя во вселенском целом. Сектантская психология революционной интеллигенции привела к крайней упрощенности мышления. Вся сложность жизни ускользала от её взора, видна была лишь одна прямая линия, весь многообразный Божий мир делился на «правый» и «левый». Психология этого интеллигентского сектантства никогда не была творческой и производительной, она была целиком охвачена жаждой раздела и распределения. Интеллигенты-сектанты никогда не хотели признавать никаких объективных начал общественной жизни, это им представлялось «буржуазным». Судьба государства и общества отдавалась ими во власть человеческой субъективности, все объяснялось злой или доброй волей людей и классов. Космические, природные основы человеческого общества всегда оставались непонятными и неприемлемыми для интеллигентского сектантства. Ничем не ограниченный субъективный морализм на практике приводил к безнравственному насилию над объективной природой общества и государства, к безнравственному отрицанию принципов, стоящих выше субъективного произвола людей и субъективного их блага. Это был морализм подполья и отщепенства, для которого не существует

великой тайны целого национального и мирового, не существует круговой поруки и ответственности. И вот стихийная историческая волна возносит на вершину власти сектантов, привыкших жить в подполье, в отщеплении от национального целого и отрицать государство, отечество, историческую преемственность.

II

Вся революционная история русской интеллигенции приучила её к безответственности. Она никогда не призывалась к ответственным делам в русской истории. Ответственность за несчастную судьбу России, за все зло русской жизни привыкла интеллигенция возлагать на «них», на власть, противополагаемую народу, но никогда на себя. Ссылки, тюрьмы и казни нравственно укрепляли чувство безответственности. Несчастная русская интеллигенция привыкла к гонимому положению и во всем считает виновными своих гонителей. Тот, кто не призван к строительству жизни, кто выброшен за борт, тот лишен возможности развить и укрепить в себе чувство ответственности. Интеллигенция привыкла исповедовать самые безответственные теории и утопии, которые никогда не проверялись на жизненном опыте. В своем замкнутом мирке интеллигенция изживала самые крайние учения, но никогда серьезно не готовила себя к жизненной проверке этих учений. За несколько дней до переворота представители революционной интеллигенции и не помышляли, что им выпадет на долю взять на себя ответственность за судьбу великого государства. И после того как произошел переворот, когда пали все преграды на путях демократии, революционная демократия отнеслась к Временному правительству первого состава почти так же, как относилась к старому

правительству, она перенесла свои старые навыки в новую Россию. От подпольной и отщепенской революционной психологии она отказаться не могла. Профессиональные революционеры продолжали делать революцию и тогда, когда уже не против кого и незачем её было делать. Безответственная революционная оппозиция была целиком перенесена и в освобожденную Россию. И нужно прямо сказать, что русская революционная интеллигенция есть, быть может, самое инертное и самое реакционное наследие, полученное новой Россией от России старой — она живет в старом, дышит старыми, отрицательными чувствами, она неспособна проникнуться творческой психологией. Это — порода людей, органически неспособная к строительству новой жизни.

Люди эти начали с того, что совершили величайшее преступление — бросили в темные народные массы семена классовой злобы и ненависти и довели дело восстания класса на класс до чудовищных размеров, угрожающих смертью государству и нации и превращающих русскую жизнь в ад. Потом люди эти сами испугались дела своих рук, они вкусили горькие плоды своей разрушительной работы и спешно начали проходить элементарную школу государственного и национального воспитания, и некоторые из них по складам стали произносить слово отечество. Получив власть, они начали безуспешно исправлять некоторые свои ошибки, например, пытались возродить армию, но наряду с этим делали все новые и новые ошибки. Русская социалистическая интеллигенция подверглась опасности быть сметенной ею же самой разнузданной народной стихией. Революционная интеллигенция сама же начала разрушать освобожденную, новую Россию и, став у власти, бессильно пытается исправить последствия своего разрушения. Не творческие, а

разрушительные дела привели русских социалистов к власти, и путь этот породил трагическое бессилие власти. Ткань души этих людей такова, что они не могут властвовать. Власть — не интеллигентское дело. Когда интеллигенты-революционеры перестали быть гонимыми и превратились в гонителей, у них обнаружилась черта ужасного нравственного неблагообразия. Они не способны достойно нести бремя власти, ибо прежде всего понимают власть, как право, а не как обязанность. Для того, чтобы достойно властвовать, нужно отказаться от революционной психологии, нужно приобщиться к тайне целого и тайне преемственности. «Революционная власть», как и «революционный порядок», — нелепое словосочетание. Попытки создать «революционную власть», опираясь на революционную психологию, в течение нескольких месяцев уподобили атмосферу, в которой действует правительственная власть, бедламу и породили явления нравственного безобразия. После того как произошел революционный переворот, нужно было организовать в России новый порядок жизни, приступить к строительству и творчеству. Вместо этого здорового пути — пути национального возрождения, — у нас продолжили революцию до бесконечности, стали на путь разрушения и не в силах были отказаться от старой революционной психологии, порожденной гнетом и братством. Революционная демократия не может властвовать, это — старая, а не новая демократия. Строителем жизни, строителем новой России может быть лишь демократия нового душевного типа, с развитым чувством ответственности, с развитым инстинктом производительности, с крепким сознанием национального и государственного целого и связи с историческим прошлым, т. е. творческая национальная демократия. Демократия должна создать аристократию, т. е. подбор лучших. Революционная

же демократия, которая есть революционная интеллигенция, с русской революцией кончает свою историю.

III

Наши социалисты разом и борются за власть, всеми способами дискредитируют власть «буржуазную», и боятся власти, не хотят взять на себя полноту ответственности. Не потерявшие стыдливости и совестливости русские социалисты чувствуют себя неловко оттого, что в революции, которую сами же они называют «буржуазной», главенствуют социалисты, а буржуазия утеснена и в загоне. Это — парадокс русской революции, который беспокоит русских социалистов, ещё не окончательно лишенных чувства ответственности. Социалистический строй не может быть сейчас введен в России, стране промышленно отсталой, бедной и некультурной, с рабочим классом непросвещенным и неорганизованным, при несомненном социальном антагонизме крестьян и рабочих. Да и социалистический строй есть абстракция, конкретны лишь многообразные социальные реформы. Радикальные социалистические эксперименты отбрасывают сейчас Россию назад, разлагают её. И вот социалисты требуют участия буржуазных элементов в организации власти, не могут без них делать «буржуазной» революции, но они нужны им только как ширмы, чтобы переложить со своих плеч непомерное чувство ответственности. Как только коалиция устраивается, социалистические элементы требуют, чтобы буржуазные элементы целиком исполняли их программу. Таково же было отношение старой власти к либеральным элементам русского общества: в опасные минуты их готовы были призвать, но с тем, чтобы сохранить в неприкосновенности старый режим. Социалистическое засилье натворило много бед и ведет

Россию к великому позору, но социалисты не хотят принять целиком на себя ответственность за эти беды и этот позор. Революционная демократия боится полноты власти, полноты ответственности, и не хочет поступиться той властью, которая неожиданно выпала на её долю.

Со страхом вскарабкались представители социалистической интеллигенции на вершину власти. Их собственные крики против буржуазии поставили их в трагическое положение. Они нравственно пали на высоте. Эти люди нравственно могли переживать гонения, но не могут нравственно переживать господство. Не царственная течет в них кровь, не к расе властителей принадлежат они. Русская социалистическая интеллигенция у власти есть явление трагикомического бессилия. Она не может создать эстетического стиля власти и обречена на нравственное неблагообразие и падение. Человек, попавший в слишком несвойственное и неподходящее ему положение, бывает бессилен, не эстетичен и с трудом остается на нравственной высоте. История подстроила ловушку русской социалистической интеллигенции, и за экстатические мгновения силы и славы ей предстоит тяжелая расплата. Для меня совершенно ясно, что пребывание у власти русской революционной интеллигенции и те эксперименты, которые она делает над несчастной Россией, есть её конец, её могила, есть демонстрация лжи её основных идей и принципов. У нас слишком берут всерьез ныне господствующий русский социализм, слишком им напуганы и подавлены. Это — ложная перспектива. Все это засилье «революционной демократии» и есть лишь выражение русского хаоса и русской тьмы. Это призраки и миражи русской жизни. В русской революции слишком много нереального, много декораций, которые могут быть сняты в несколько минут, и театральных

представлений, в которых действуют совсем не реальные персонажи. Подлинные реальности прикрыты, и реальное соотношение сил совсем не таково, как это кажется на поверхности. У нас был создан миф о большевиках, и миф этот принял видимость реальности, но и большевики трясутся от страха контрреволюции и возвращения старых господ, и они принадлежат к расе, не призванной долго господствовать. Мгновение их господства будет призрачным, одним из кошмаров больной души русского народа, не более. Раньше или позже в России должна быть реальная, крепкая, национальная государственная власть. Эта власть может быть разной по своей окраске, но она не может быть властью революционной интеллигенции, — породы, обреченной на вымирание. Будет власть новой, более сильной и цельной породы, не изъеденной старыми болезнями, не обессиленной нравственной рефлексией, способной к выполнению сурового долга. Не могут быть у власти те, которые ещё накануне не знали, допустима ли война и оправдана ли защита отечества, сомневались, можно ли мерами принуждения поддерживать в стране порядок и предотвращать анархию, по-гамлетовски рефлектировали над отталкивающей суровостью всякого государственного бытия. Грядущая русская демократия, если она и будет, ничего общего не будет иметь с тем, что сейчас называют «революционной демократией». И если у нас будет здоровое социалистическое движение, то оно ничего общего не будет иметь с русским революционным социализмом, ныне справляющим свои оргии. Россия должна найти в себе расу людей, способных к власти, новую аристократию.