Модест Колеров

М.К.

Пять писем Н.А.Бердяева к П.Б.Струве (1922-1923)

Переписка Бердяева и Струве давно находится в поле внимания исследователей[1]. Но ниже публикуемая ее часть выходит за рамки только лишь археографического интереса. Новые публикуемые письма относится к периоду встречи корреспондентов после высылки Бердяева, в эмиграции, к периоду начала их глубокого идейного расхождения вокруг отношения к советскому коммунизму, повлекшему впоследствии и решительный личный разрыв. Контекст и реалии эпистолярия изучены и освещены в литературе вполне удовлетворительно (и сопровождены здесь указаниями лишь на недавние публикации). Существенно новыми в нем являются сами формулы эмигрантской публицистики Бердяева, хронологически, наверное, впервые оттачиваемые в письмах - в удивительно настойчивых попытках найти идейное взаимопонимание со Струве.

Письма публикуются впервые по оригиналам, выявленным в массиве личной переписки Струве в «Пражском архиве» (ГА РФ. Ф.5912. Оп.1.): 1 письмо – Д.136. Л.111 (пометка Струве: «Дан ответ»); 2 письмо – Д.136. Л.121-122 (пометка Струве: «Дан ответ»); 3 письмо - Д.137. Л.58 (пометка Струве: «Дан ответ»); 4 письмо - Д.137. Л.123-125; 5 письмо – Д.137. Л.107 (открытка).

1.

Берлин, 14 Октября <1922>.

Дорогой Петр Бернгардович!

Очень хочется Вас видеть и говорить с Вами. Очень волнует меня вопрос, в какой мере мы с Вами сходимся и расходимся. Легче одному человеку приехать в Берлин, чем нескольким человекам <нрзб> в Прагу. Поэтому думаю, что Вам следует приехать в Берлин. Сегодня был у нас Ваш сын Глеб. Я много говорил с ним и хотел через него узнать, что Вы думаете. Имею много планов для Берлина. Привет Нине Александровне. Напиш<ите> мне по адресу: Berlin W, Kleiststrasse, 31, Pension Baranarossy. Обнимаю Вас.

Любя<щий> Вас Ник. Бердяев.

P.S. Очень счастлив был получить от Вас несколько слов, которые только что передал мне Кизеветтер. Сейчас обсуждается среди высланных проэкт образования Русского Института в Берлине.

2.

Мой твердый берлинский адрес:

Charlotenburg, Rankestrasse,

31-32, Gartenhaus, links,

Tr. III, bei Frau Dehne.

Берлин, 6 Ноября <1922>.

Дорогой Петр Бернгардович! Очень благодарен Вам за Ваши заботы обо мне. Но после зрелого размышления я все-таки пришел к тому заключению, что мне следует отказаться от переезда в Прагу. Я слишком далеко зашел в осуществлении разных планов в Берлине и слишком связал себя с ними. По моей инициативе основывается здесь религиозно-философская академия с помощью американского христианского союза[2], который принял уже представленный мной план, утвердил годичный бюджет и предоставляет нам помещение. В этом начинании будут принимать участие Франк и Ильин. Берлин - большой русский центр и духовная деятельность в этой русской среде является нашим безусловным долгом. Пока у меня есть впечатление, что русский Берлин находится в более низком духовном состоянии, чем Москва (не большевистская), в которой за последние годы есть очень повышенная и напряженная духовная жизнь. Я считаю своей миссией по мере сил отвлекать русских за границей от разъяренной политики и мелкой политической грызни и обращать их сознание к духовной жизни и духовным интересам. Россия тяжело больна духом и спасать ее можно только духовным лечением и углублением, а не внешней политикой. Политическое исцеление России явится только из духовных источников. Большевизм есть явл<ен>ние вторичное и рефлекторное, лишь симптом духов<но>й болезни народа. И также не следует преувеличивать значения "большевизма", как не следовало преувеличивать значения "самодержавия". Важнее всего, каковы мы сами. Давящая нас, как кошмар, внешняя грубая сила есть лишь выражение нашей собственной духовной слабости, лишь кара за наши грехи. Русская революция, безобразная и мерзкая (я думаю, что всякая революция - безобразная и мерзкая, других рев<олю>ций не бывает), есть путь искупления. Большевики нам посланы Провидением. Так смотрел на революцию и гениальный и столь мной любимый Ж. де Местр. Но я очень отвлекся от деловой стороны письма. Кроме религиозно-филос<о>ф<ск>ой академии, которая почти совсем налажена, проэктируется еще русский научный институт, который ставит своей целью исследование русской духовной и материальной культуры и преподавание знаний о ней. Это более трудное начинание, но думаю, что есть все данные для его осуществления. Нам предлагают довольно значительные денежные суммы голандцы [sic]. Есть еще и другие денежные источники. Немцы также идут нам во всех отношениях навстречу. Вообще немцы проявляют к нам совершенно исключительные внимание и интерес. Меня очень интересует общение русской мысли с мыслью западно-европейской. В Берлине это более осуществимо, чем в Праге. Я уже тут видел много не только немцев, но также американцев, голандцев, швейцарцев и др., которые выразили исключительный интерес к русской религиозной мысли и русск<ом>у религиоз<но>му движению. Все это я считаю очень благоприятной атмосферой для той духовной деятельности, которую я ставлю себе задачей. Я думаю, что не только Россия, но и Европа тяжело больна духом, ей тоже владеют антихристианские начала кровавой розни и ненависти. Если будет продолжаться истребляющая ненависть Франции и Германии, то европейская христианская культура погибнет. Будет господство Китая. Мировая война не разре<ши>ла никаких задач, она проиграна всеми, все пали ее жертвой, она была лишь выявлением зла и греха. Так как мы долго с Вами не виделись, то у меня все является потребность высказать Вам наболевшие мысли. С Берли<но>м меня также связывают разные издательские планы. Тут должны издаваться мои книги. Есть также предложение стать ближе к некоторым издательским комбинациям. Ввиду всего этого я решил пока остаться в Берлине. Но, конечно, не исключаю возможнос<ти> того, что в Берлине все примет неблагоприятный для нас оборот. Считаете ли Вы возможным, чтобы, если берлинские планы, в отношении которых у нас сейчас есть обязательства, не удадутся и мы попадем здесь в затруднительное положение, мы все-таки были приняты в Прагу? Говорю также о Франке и Ильине, которые решают вопрос также, как и я. Есть ли отказ сейчас ехать в Чехословакию окончательное отрезывание для себя возможности быть там принятыми или такая возмож<ност>ь останется и впереди? И имеет ли смысл сейчас прислать curriculum vitae и деловое заявление, как сделал Ильин[3]?

Смущают также разговоры о том, что услов<ия> жизни в Праге трудные, нельзя дост<ат>ь комнат, жить дорого, город антигигиеничен. Буду ждать Ва<шего> ответа. Сер<дечный> при<вет> Нине Алек<сандровне>. Обнимаю.

Лю<бящий> В<а>с Н.Бердяев.

Очень хотел бы повид<ат>ь Вас и поговор<ит>ь с Вами.

3.

Berlin W. 50, Rankestrasse,

31-32, Gartenhaus, links,

bei Dehne.

5 Декабря <1922>.

Дорогой Петр Бернгардович!

В Берлине основывается религиозно-философский журнал под моей редакцией при ближайшем участии С.Л.Франка и Л.П.Карсавина. Определять физиономию журнала кроме нас трех должно еще участие следующих лиц: Н.Лосский, И.Ильин, Вы, П.Новгородцев, А.Карташев, В.Зеньковский[4]. Остальные будут уже более переферическими [sic]. Кроме статей миросозерцательного характера вокруг проблем философии духовной культуры будет еще хроника духовного движения в России и на Западе и библиография. Будут и принципиальные статьи о Церкви. Я предполагаю для первого N написать о "Живой Церкви". Но политики не будет. Материальный базис журнала твердый и гонорар будут платить больше обычного. Мы очень рассчитываем, что Вы примете участие в журнале, хотя я знаю, что Вас трудно принудить написать статью. Мы открыли уже "Религиозно-философскую Академию" и начали чтение лекций. Дело это идет успешно. Что же касается Русского Научного Института, то это дело более сложное.

С личной точки зрения мне иногда кажется, что более спокойно мне было бы в Праге, было бы более твердое положение и я легче мог бы писать свою книгу "Философия духовной жизни". В Берлине я совсем растерзан. Но внутренний голос зас<та>вл<яе>т меня остава<тьс>я и продолжать все мои начинания.

Ваши сыновья, которые посещают мои лекции по философии религии, сказали, что на Рожде<ст>во Вы и Нина Александровна будете здесь. Очень счастлив буду Вас увидеть.

Обнимаю Вас. Любящий Вас Ник. Бердяев.

4.

Berlin W. 50, Rankestrasse,

31-32, Gartenhaus, links,

bei Frau Dehne.

Моя почта вернула письмо к

Вам, т. к. было наклеено не

дост<аточно> марок.

17 Декабря <1922>.

Дорогой Петр Бернгардович!

Только что получил Ваше письмо и спешу Вам ответить для устранения некоторых недоразумений. Прежде всего о журнале Б.В.Яковенко[5]. Он только что был в Берлине, много говорил со мной, говорил также с И.А.Ильиным и С.Л.Франком. Соединяться мы принципиально не можем. Платформой журнала Яковенко будет духовное принятие революции, как оно выразилось в прочитанном недавно в Берлине докладе Ф.А.Степуна. Кроме того журнал предполагает враждовать с традициями русской религиозной философии. Под влиянием возникновения нашего журнала, который, вероятно, будет называться "София", журнал Яковенки делается более актуальным. Для меня ясно, что Вы не должны участвовать в журнале Яковенко и должны участвовать в нашем журнале. Ильин и Франк уже отказали Яковенко. Необходима концентрация идейных сил. Что касается исключения из нашего журнала политики, то между нами произошло недоразумение. Журнал должен быть духовно актуален. Теперь не время для спокойных академических журналов. Мы должны обсуждать проблемы социализма, демократии, революции и т. п., но как проблемы духа. Исключается политика в собственном, узком смысле слова, а не статьи о духовных и религиозных основах общественности и культуры. Последнее и есть главная цель журнала. Вы спрашиваете для примера, можно ли написать, что на большевизме лежит печать антихриста. Я это сказал в речи, произнесенной мной на открытии религиозно-философской Академии в Берлине. Я это много раз говорил в Москве открыто, на заседаниях Вольной Академии Духовной Культуры. В советской печати, в "Известиях" и "Правде" было даже написано, что у меня в доме, на собраниях, которые у нас бывали, обсуждается вопрос о том, есть ли большевизм царство антихриста. В течении последних лет в России я всегда открыто высказывал свое религиозное отношение к коммунизму, свое духовно-радикальное его отвержение. Я говорил это Дзержинскому, с которым имел длинный разговор в В.Ч.К.. Такова была моя тактика, которую я мог себе позволить, потому что вел духовную войну. В журнале должна быть политика духовной войны и не должно быть политики гражданской войны, это совсем другая область. Только что я перечитал номера "Русской Мысли"[6]. И у меня есть очень большое желание договориться с Вами до конца, выяснить наши согласия и разногласия. У меня даже мелькала мысль написать в форме открытого письма к Вам размышления о русской революции. Есть у Вас одна фраза, которой я не могу Вам простить и за которую вызываю Вас на дуэль. Вы говорите, что русская духовная жизнь и русская мысль за годы революции перебрались за границу и там только существуют. Это непозволительная эмигрантская гордыня. Русская духовная жизнь и мысль преимущественно существовали и развивались в России, у тех, которые прикасались к русской земле. Русская религиозная, церковная жизнь за эти страшные годы осуществлялась не в епископах, которые бежали за границу и которые не внушают никому в России уважения, т. к. они по древним велениям Церкви обязаны были принять смерть около своей паствы, а в тех старцах, которые остались на русской земле и которыми земля эта спасется. Мне говорил один из старцев, котор<ого> я видел за два дня до выезда за границу и который благословил меня образом, что спасение России придет не от гражд<анско>й войны извне, не от Деникина и Врангеля, а от веяния Духа Божьего в самом русском народе. Он рассказал мне, как постоянно к нему приходят каяться коммунисты из красной армии. Я не верю в эволюцию коммунизма, его верхов, Вы правы, - они способны лишь на тактические изменения. Но я верю в эволюцию России и русского народа. Ваша вера в рус<ски>й народ есть вера в отвлеченную идею. Но правда не в отвлеченном, а в конкретном идеализме, для которого идея сращена с существом и существами. Огромная душевная жизнь существовала за эти годы в русской интеллигенции, в русской молодежи. Я бы хотел рассказать Вам, что происходило вокруг основанной мной Вольной Академии Духовной Культуры[7]. Там была такая духовная жажда и такая духовная напряженность, которых я совсем не нахожу в русском Берлине. Здесь несоизмеримо более низкий духовный уровень, чем в Москве. Нак<оне>ц мы, русские мыслители, высланные теперь из России, за эти годы довольно много написали. Я сам написал пять книг, но не мог ничего напечатать. Буду теперь печатать. Разногласия между нами совсем не в том, что некто из нас более правый, а кто-то более левый, кто-то не принимает совсем революции, а кто-то ее хоть отчасти принимает. Разногласия в том, что Вы исповедуете prius политической власти и слишком многого ждете от военных операций над русским народом, а я очень верю в оригинальные жизненные процессы в самом русском народе, в духовное перерождение России, которое приведет изнутри и к социальным и политическим изменениям, и не верю в военные заговоры и военные перевороты извне. Сначала революция должна быть преодолена духовно русским народом, а потом уже политически. Я это думаю не потому, что я демократ (я - аристократ, а не демократ), а потому, что я верю лишь в органические процессы и вижу зловредность рационализма в нежелании считаться с иррациональн<ост>ью жизни. Думаю еще, что Вы слишком оптимист. Я же исповедую трезвый пессимизм. Я знаю, что той единой, целостной России моих предков, в возврат к которой Вы верите, более не будет. Россия будет иметь несколько образов и количественно, вероятно, будет преобладать образ безбожной цивилизации. Мир идет к разделениям и антихрист имеет большие шансы на успех. Христианство в<сег>да было пессимистично. И парадоксально то, что, несмотря на мой пессимизм, я больше Вас верю в духовную жизнь русского народа. Русскую эмиграцию я считаю во многом родственной Франции (в Архиве Министерства Иностранных дел я просмотрел все документы франц<узско>й эмиграции <нрзб> революции) и отн<ош>усь к ней так, как Ж. де Местр относился к франц<узс>кой. Грядущая Россия будет создаваться теми, которые в революции, вполне сатанической революции разделили судьбу русского народа и остались в России.

Я враг новой орфографии и не умею по ней писать. Но вот что удивительно: в организационном комитете Русск<ого> Инсти<ту>та боль<шинст>во стоит за новую орфографию и <нрзб> на заседании правления тол<ько> я и Ильин.

Обнимаю Вас Ник. Бердяев.

P.S. Когда приедете в Берлин? Жду статью. Издательство просит, чтобы статья была переписана на машинке.

5.

Берлин, 29 Сен<тя>бря <1923>.

Дорогой Петр Бернгардович! Я приеду в Прагу в Понедельник 1 Октября. Во Вторник утром поеду под Прагу на конференцию христианской молодежи[8]. Мог ли бы я у Вас переночевать с Понедельника на Вторник? Поезд в Прагу приходит около 9 часов, так что у Вас могу быть в десятом часу. Кстати мне все-равно нужно Вас повидать, и поговорить с Вами.

Ваш Ник. Бердяев.