(КОММЮНОТАРНОСТЬ)В РУССКОМ СОЗНАНИИПервая публикация на франц. языке (Клепинина, №457)Воспроизводится по изд.: Истина и откровение. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 1996. I Существуют трафареты, которые постоянно повторяют и которые кажутся убедительными. Таков трафарет западных людей о России как стране, в которой нет личности или она слабо выражена. Россия оказывается безликим Востоком. Это дает возможность западным людям, довольным собственной цивилизацией, признать русский народ еще варварским народом, ибо усиление личного сознания считается признаком более высокой цивилизации. О слабости личности в России еще недавно говорил такой талантливый писатель, как Зигфрид. Но всем пора бы сознать, что Россию очень плохо знают и понимают. После того как обнаружилась огромная сила России в мировой войне, начинают чувствовать потребность лучше узнать эту страну. Но при этом образ России советской начинает заслонять образ веч- 235//236 ной России. С чем связано недоразумение в вопросе о личности в России? Думаю, что это прежде всего связано с тем, что русский народ — самый коммюнотарный в мире народ. Эту коммюнотарность очень трудно понять французам, которые для этого слишком индивидуалисты. Коммюнотарность отождествляется с безличностью. Но это и огромное заблуждение. Я даже хочу выставить тезис, обратный общепринятому. В России личность всегда была более выражена, чем в нивелированной, обезличенной, механизированной цивилизации современного Запада, чем в буржуазных демократиях. Этим я нисколько не отрицаю огромного значения, которое имели века западной гуманистической истории для темы о личности. Но индивидуализм совсем не означает яркой выраженности личности, он может даже приводить к безличности, к утере своеобразной индивидуальности. Для западной цивилизации XIX и XX века характерны разом и крайняя социализированность человека, его исключительная определяемость обществом в суждениях и нравах, и крайняя индивидуалистическая изолированность человека, утеря всякой действительной коммюнотарности, ибо социализованность и коммюнотарность — разные вещи. Русская коммюнотарность не есть только естественное свойство русского народа, но есть также результат православного христианского его воспитания. Эта коммюнотарность всегда сказывалась в русских нравах, в раскрытости русских домов, в гостеприимстве, в потребности русских людей в общении, в нелюбви к условностям и формальностям общения, в жалостливости и необыкновенной способности к жертвам русского народа. В русской ре- 236//237 волюции и в войне обнаруживается эта способность к жертве, и это основной мотив советской литературы. Без христианской основы в формировании русской души такая жертвенность была бы невозможна. Коммюнотарность предполагает существование личности и способность ее выхода за свои замкнутые пределы *.Коммюнотарность, совершенно отрицающая личность и человека, есть в германском натуралистическом пантеизме, она приняла крайнюю форму в расизме, в теории и практике национал-социализма. Религиозная основа соединения принципа личности и свободы с принципом коммюнотарности заключена в идее соборности, выраженной главой славянофильской школы и самым замечательным ее богословом Хомяковым. Самое слово соборность с трудом переводимо на иностранные языки, и идею соборности очень плохо понимают западные христиане, католики и протестанты. Западная христианская мысль слишком вращалась в круге, созданном противоположением свободы и авторитета. Если вы утверждаете принцип свободы против принципа суверенитета, то это означает, что вы впадаете в протестантский индивидуализм. Если вы утверждаете принцип коммюнотарности Церкви, то вы впадаете в католическую авторитарность. Но соборность не означает ни того, ни другого, ни индивидуализма, ни авторитарности. Соборность находится не вне человеческой личности, как извне данный ей авторитет, а внутри ее, как ее качество коммюнотарности, как жизнь в Духе * Французское направление, связанное с «Esprit», называет себя personalisme communautaire'. 237//238 Св<ятом>. Учение об авторитете в сущности предполагает индивидуализм, некоммюнотарный характер индивидуализма, принуждающегося к коммюнотарности извне. Соборность есть третий прицип, совершенно отличный и от религиозного индивидуализма, и от религиозного авторитета. Церковь не есть внешний институт, требующий гарантий и критерия, подобный институтам государственным и правовым, а жизнь в Духе Св<ятом>, и самый Дух Св<ятой> есть гарантия и критерий. Это предполагает метафизический принцип коммюнотарности, который имеет одно свое выражение в религиозной жизни народа, а другое выражение в социальной жизни народа. Это может представляться отрицанием личности только при отождествлении личности с индивидумом и при непонимании того, что такое коммюнотарность. Соборность и коммюнотарность не есть коллективизм, хотя может вырождаться в коллективизм. Коллективизм есть подавление личности, подавление человека коллективом, массовым началом. Соборность, коммюнотарность есть внутреннее, качественное начало в человеке, в самой его личности. Указывают на то, что в соборной православной Церкви слишком долгие столетия не было Соборов, что Церковь находилась в порабощении государству. Фактически это верно. Но соборность совсем не тождественна с Соборами, внешний авторитет которых Хомяков отрицал. Он думал, что не там действует Дух Св<ятой>, где есть собор, созванный по формальным признакам, а там есть собор, где действует Дух Св<ятой>. То есть весь вопрос в существовании духовной коммюнотарности как высшей реальности. II Именно в русской мысли и литературе XIX века с наибольшей остротой был поставлен вопрос о судьбе личности и ее конфликте с миром и историей. Белинский в замечательном письме к Боткину объявляет бунт против мирового духа Гегеля, против всей мировой истории во имя личности и ее страданий2. С этого бунта начинается последний период жизни Белинского, когда он закладывает основания своего революционного социализма. Это приняло прежде всего форму борьбы против гегелевского антиперсонализма. Белинский не согласен жертвовать живой личностью во имя грядущей мировой гармонии. Он предвосхищает диалектику Ивана Карамазова о слезинке ребенка, он тоже возвращает билет на вход в мировую гармонию, которая куплена неисчислимыми страданиями живых человеческих личностей. Противоречие Белинского было в том, что он, освободив личность от рабства у мирового духа, у общего и универсального в смысле гегелевского идеализма, подчинил ее социальности, которая тоже оказывалась общим и универсальным. У него уже определилось многое, что потом раскрывалось в русской социальной мысли второй половины XIX века. Не менее интересен Герцен, у которого была очень замечательная для своего времени философия истории, которую он, впрочем, никогда не изложил в систематической форме. Герцен был решительным персоналистом, хотя самого слова он не употребляет и не умеет делать различия между персонализмом и индивидуализмом. Он не разделяет обычной в его время оптимистической теории прогресса. Его мучило, что живая человечес- 239//40 кая личность падает жертвой исторического прогресса: он не хочет жертвовать существующим поколением людей во имя счастья грядущих поколений. Человеческая личность не есть лишь средство для будущего, она есть и цель в себе. Герцен был основателем русского народнического социализма, он, как и очень многие русские люди XIX века, враг буржуазного мира. Он обличал мещанство Запада, видел его и в социализме, и он верил, что русский народ, прежде всего русский мужик, соединит принцип личности, которая все более исчезает в обезличивающемся Западе, с принципом общинности, коммюнотарности, лежащим в основе русского крестьянского мира. Вместе с тем Герцен был совершенно свободен от иллюзий оптимистической веры в прогресс. Закона прогресса не существует. Прогресс есть дело человеческой активности. Миросозерцание Герцена не было религиозным, но он ставил те же проблемы, которые ставили у нас и на почве религиозного миросозерцания. Герцен, как в те годы Н.Михайловский и Лавров, исповедывал индивидуалистический социализм, очень русский. Из западных социальных мыслителей это ближе всего к Прудону, которого очень ценили. Но тема о личности и ее столкновении с миропорядком достигает предельной остроты у Достоевского. В этом отношении на Западе с ним может сравниться лишь Кирхегардт, которого в России совсем не знали. Уже в «Записках из подполья» объявляется восстание подпольного человека против миропорядка, против власти общего (всемства)*, против необходимости, против дважды два четыре, против пре- * Вся мысль Л.Шестова отсюда вышла. 240//241 вращения неповторимой, единственной личности в штифтик, в средство для чуждых ей целей. Достоевский является сам предстателем за живую личность и готов выразить свое восстание в самой парадоксальной форме. Наибольшей остроты и значительности достигает экзистенциальная диалектика Достоевского о личности и миропорядке в разговоре Ив. Карамазова с Алешей. Это самое известное место, в котором Ив. Карамазов ставит вопрос, можно ли согласиться на творение мира, основанное на слезинке хотя бы одного замученного ребенка. Можно ли принять миропорядок, основанный на страданиях живых личностей? И Ив. Карамазов возвращает Богу билет на вход в мировую гармонию. Это есть очень русская тема, тема о Теодицее, она обострялась в тему о судьбе живой личности, о столкновении ее с мировым процессом. В «Легенде о Великом Инквизиторе» продолжается та же диалектика, но связывается главным образом с темой о свободе, центральной для Достоевского. Проблема личности беспокоила и всю нашу мысль начала XX века*. Но индивидуализм всегда был нам чужд, и мы не связывали с ним нашего пафоса личности. Достоевский был менее всего индивидуалистом, он утверждал, что все ответственны за всех. III Западноевропейские люди иногда высоко ценят русскую литературу, русскую музыку, что не мешает * Наиболее центральна она для моего философского миросозерцания. 241//242 им считать русских варварами. Но русская литература XIX века не может не поражать своей исключительной человечностью. Она проникнута состраданием к человеку, болью о судьбе человека, народа, всей стенающей и ждущей избавления твари. Поразительна универсальная человечность Пушкина. В нем нет еще той скабрезности, которая потом появилась в русской литературе. Пушкину ничто человеческое не чуждо, в нем есть универсальная отзывчивость, которая дала Достоевскому повод говорить, что русский человек — всечеловек. Все творчество великого русского поэта проникнуто человеческим отношением к человеку. Эта человечность не была моралистической, не была отвлеченной идеей, напр<имер>, идеей блага человечества, это непосредственная живая человечность. Один из самых замечательных результатов русской революции— это культ Пушкина во всем русском народе. Он поистине стал всенародным поэтом, его читают крестьяне и рабочие и восторгаются им. Читают все народности Советского Союза. Он пророчески предвидел свою судьбу. Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастет народная тропа... Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, И назовет меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгус, и друг степей калмык. И долго буду тем любезен я народу. Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я Свободу И милость к падшим призывал... Народный культ Пушкина означает обнаружение чувства человечности, которое в потенциальном 242//243 состоянии всегда было в русском народе. Но человечность всегда показывает отношение к конкретному человеку, т. е. к личности. Революция, всякая революция, жестока, и в ней много беспощадности к человеку. Это испытания, через которые проходят человеческие общества. Но после видимой бесчеловечности может возникнуть новая человечность, если она заложена в духе народа. Первое оригинальное русское миросозерцание славянофильства, несмотря на некоторые ошибочные идеи, было проникнуто человечностью. Славянофилы были сторонники самодержавной монархии, которую они отличали от западного абсолютизма, но они думали, что это форма, в которой государство доведено до минимума, и они были горячими защитниками свобод человека, свободы совести, свободы мысли, свободы слова. Вся идеология славянофилов проникнута проповедью любви к человеку. И любовь к человеку не была у них любовью к отвлеченному человечеству, к отвлеченной идее. Они испо-ведывали идеал общинности, были врагами индивидуализма, который они обличали на Западе, но личность человека они защищали и видели в ней образ и подобие Божье. Они обличали рационализм Запада, в котором видели источник всех зол. Но ошибочно было бы думать, что они совершенно отрицали Запад и не видели в нем ничего положительного. В славянофильских суждениях о Западной Европе были преувеличения и односторонности. И на Западе было немало близкого идеям самих славянофилов, напр<и-мер>, антирационализм Паскаля, богословские идеи Адама Мёллера, немецкого католического богослова начала XIX века, очень близкого к идее соборности, 243//244 или религиозная философия Франца Баадера, очень близкого к православной Церкви. Но сам Хомяков назвал Западную Европу «страной святых чудес». Славянофилы никогда не исповедовали бесчеловечного национализма, который у нас появился в некоторых течениях 80-х годов и которых обличал Вл. Соловьев. В России был сильный элемент христианского универсализма. Как это ни странно на первый взгляд, но советская Россия в результате революции возвращается ко многим славянофильским идеям об особой миссии России и русского народа в мире. И это наводит на мысль; что в русской революции больше традиционно русских элементов, чем принято было думать. Марксистская символика, под которой произошла русская революция, носит условный характер, и в нее вкладывается своеобразное русское содержание. Многое устарело в славянофильских идеях, но наиболее устойчиво и наиболее выражает русскую народность в ней то, что наиболее в них человечно. Это есть соединение свободы и любви, персонализма и коммюнотарности. Мессианизм пролетариата как бы отождествляется с мессианством русского народа. Известна человечность Достоевского и Л. Толстого. Эти русские гении были ранены человеческими страданиями, искали спасения от страданий и достижения радости. В Достоевском наиболее отражается поляризованность русского народа. Ему свойственна была необычайная, небывалая в мировой литературе сострадательность. Он поклонялся человеческому страданию. Но Достоевский был назван «жестоким талантом», и для этого были основания. Элемент жестокости был у него связан с верой в искупительную 244//245 силу страдания. И он думал, что человек есть противоречивое существо, в котором есть потребность в страдании. Он не был гуманистом в оптимистическом и бестрагичном смысле слова. Он исповедовал трагический гуманизм. Но в центре всего его творчества стоял человек и его мучительная судьба. В этом было исключительное внимание к личности. Он нападал на революционные направления своего времени, потому что думал, что они враждебны началу личности. Большая, но иная человечность есть у Л.Толстого, несмотря на космический характер его художественного творчества. Лев Толстой, великий удачник среди гениальных людей, был поражен бессмыслицей и неправдой всей человеческой истории и цивилизации, ужасом смерти, он искал спасения для людей от неисчислимых страданий жизни. Религиозная философия, к которой он пришел, не была по-настоящему христианской, но тема его была христианской Он, великий искатель правды и смысла жизни, великий критик неправды и бессмыслицы жизни. Все творчество Достоевского и Л.Толстого было проникнуто религиозным беспокойством, христианской сострадательностью. Но вспомним русских писателей, которые по видимости ничего общего не имели с христианством и которые прямо не ставили религиозных тем, — Тургенева и Чехова. Они также глашатаи русской человечности. Такой человечности нельзя найти у великих французских романистов XIX века — Бальзака, Стендаля, Флобера. В европейской литературе ее можно найти, может быть, лишь у Диккенса. Особенно поражает человечность Чехова, которая не была связана ни с каким миросозерцанием и выражалась в его 245//246 изумительном художественном даре. Русская человечность распространяется не на достижения лишь высших качеств человечности, но на всех и на самых скромных, самых маленьких, самых последних людей. Известна также человечность Максима Горького, но она у него была связана с революционным миросозерцанием. Русская революция, в которой была жестокость, как и во всякой революции, хотя, может быть, и меньшая, чем в революции французской, заслонила для западных людей такие характерные русские свойства, как сострадательность и жалостливость. Так, напр<имер>, период торжествующего воинствующего атеизма в русской революции заслонил источник русского атеизма и затруднил его понимание. Русский атеизм первоначально возник из сострадания и гуманитарных чувств. В этом было что-то схожее по внутреннему чувству с возникновением маркиониз-ма, т. е. с трудностью примирить существование Творца мира, всемогущего и всеблагого, со злом и страданиями мира *. Но в умственной атмосфере XIX века это приняло, конечно, иные формы, чем в эпоху Мар-киона. В дальнейшем русский атеизм из страдальческого делается агрессивным, и в час победы тех, которые его исповедовали, из преследуемого делается преследующим. В этом отношении Россия прошла через момент, который сейчас уже изжит. Тут была роковая экзистенциальная диалектика, в которой человечность могла перерождаться в бесчеловечность. * Гарнак в своей книге «Marcion: das Evangelium vom Fremden Goft»3 говорит, что в русской религиозности есть что-то близкое Маркиону. 246//247 Это не раз происходило в истории. Но остается несомненным, что человечность, отражавшаяся во всей русской литературе, остается характерным свойством русской души. Это по-новому обнаруживается в со^ ветской литературе и в советском искании неогуманизма. На последнем Всероссийском съезде4 народный комиссар просвещения Потемкин заявил: «Основная черта советского просвещения — гуманизм, демократия, пламенная вера в творческую силу знания и воспитание молодежи в патриотическом и народном духе. Его задачи — уметь подойти к ребенку и развить в нем хорошие качества, присущие русскому народу, — деятельность, скромность, беззаветную преданность Отечеству и любовь к свободе». Огромное значение имеют педагогические идеи Льва Толстого. Поворот к гуманизму означает признание ценности человеческой личности. Остается, конечно, сложный и беспокойный вопрос, почему социальное переустройство общества проходит через период ослабления чувства личности и антигуманизм. IV Наиболее влиятельные течения русской мысли XIX века были социалистически окрашены и даже, когда они не были оределенно социалистическими, они во всяком случае были резко антикапиталистическими и антибуржуазными. Россия в лице своей мыслящей интеллигенции, в лице своих влиятельных мыслителей и писателей определила себя как мир, враждебный миру буржуазному. Это традиционный русский мотив, в котором сходились революционер Герцен и 247//248 реакционер К.Леонтьев, славянофилы и западники, люди мысли религиозной и антирелигиозной, народ-кики и анархисты, Достоевский и Л. Толстой. Когда обнаруживалась у нас вражда к Западной Европе, то это обыкновенно была вражда не к Западу вообще, а к западному буржуазно-капиталистическому миру. И вражда эта определялась тем, что это мир античеловечный, раздавливающий живую человеческую личность. Отец левой русской интеллигенции и предшественник русского социализма в XVIII веке Радищев говорил: «Душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Фурьерист Петрашевский, глава кружка, за участие в котором Достоевский был сослан на каторгу, говорил, что, не находя для себя никого достойного любви среди мужчин и женщин, он посвящает себя служению человечеству. Можно установить четыре периода в истории русского соци-- ализма. Первый период — это утопический социализм в духе Сен-Симона и Фурье. Второй период — это социализм народнический, близкий к Прудону, но наиболее оригинально русский. Этот тип социализма можно назвать индивидуалистическим социализмом. Таков социализм Герцена и Михайловского. Но наряду с принципом высшей ценности человеческой личности как цели, он утверждает коммюнотарный характер русского народа, опирается на крестьянство, связывает себя с традиционными формами крестьянской общины и рабочей артели и не хочет допустить развитие капитализма в России. Человек ставится выше государства, национального богатства, которому противопоставляется народное благосостояние, выше цивилизации, которая может быть античелове- 248//249 ческой. С этим связано и русское отношение к собственности, которое очень отличает Россию от Запада. Известно, что русский народ не знал римских понятий о собственности, согласно которым собственник имеет право не только пользоваться собственностью, но и злоупотреблять ею, что превращает собственность в абсолютное и античеловеческое начало. Русские люди не имеют такой привязанности к собственности, как западные люди, даже как западные социалисты. Русские купцы, наживая миллионы иногда нечистыми путями, в глубине души не считали свою собственность священной и в светлые минуты своей жизни могли отказаться от всего и стать монахами или странниками. Я это как-то выразил в такой форме, что русским свойственны были буржуазные пороки, но не свойственны были буржуазные добродетели, как людям Запада. И это характерная черта. При таких свойствах в России не могло создаться сильной, уверенной в своей правоте буржуазии, не могло обнаружиться влиятельной буржуазной идеологии. Русские верили в течение всего XIX века, что Россия раньше и лучше Запада разрешит социальный вопрос. Все это объясняет, почему именно в России возможен был опыт коммунизма, очень затрудненный на Западе. Русское отношение к собственности связано с отношением к человеку. Человек ставится выше собственности. Бесчестность есть обида, нанесенная человеку, а не обида, нанесенная собственности. В западном буржуазном мире ценность человека слишком определялась не тем, что есть человек, а тем, что есть у человека. Но русская природа противоречива и поляризована, и уже в конце 60-х годов и в начале 70-х годов 249//250 у нас обнаружилась и обратная, негуманистическая сторона социализма. Это мы видим в Нечаеве, написавшем катехизис революционера, испугавший даже Бакунина. Нечаев оправдывал самые дурные средства для осуществления целей, которые почитал добрыми. В 70-е годы Ткачев представлял тип социализма, в котором ценность человеческой личности исчезла. В отличие от антиэтатической, почти анархической тенденции большей части русских социалистов-народников, он был сторонником сильного, диктаторского государства. По некоторым своим мыслям он предшественник Ленина. В лице Желябова, главы партии «Народной воли» и участника покушения на Александра II, приговоренного к смертной казни в процессе 1 Марта, социализм делается опять более гуманным, и в нем обнаруживаются даже элементы сознательного христианства, несмотря на допущение террора. Третий период русского социализма есть социализм марксистский, возникший в 90-х годах прошлого века. Основания его положила заграничная группа Плеханова, Аксельрода и Веры Засулич. Первоначально это был западный классический марксизм. Марксизм понимался как социологический детерминизм и эволюционизм, достижение социализма ставилось в зависимость от промышленного развития, от развития производительных сил страны и образования фабричного пролетариата. Эта форма социализма была направлена на борьбу с народническим социализмом и нанесла ему удары, от которых ему трудно было вполне оправиться. В нем была найдена как бы база для освободительного движения, которой не могло быть крестьянство. В марксистском социализме, наиболее 250//251 западническом, слабее был выражен принцип ценности человеческой личности, хотя и не было ничего антигуманистического. Часть марксистов конца 90-х годов, обладавших наиболее высокой философской культурой, были зачинателями идеалистического движения начала XX века. Но в России был еще четвертый тип социализма, который и победил в революции. Это марксизм большевистский или коммунистический. В нем западный марксизм подвергся острой руссификации и в нем* вошли некоторые элементы революционного народничества (возможность миновать капиталистическую стадию экономического развития)и даже славянофильства (свет с русского Востока). Я называю этот тип социализма волюнтаристическим, в нем экзальтируется революционная воля и мессианские элементы марксизма сильнее элементов научно-детерминистических. В нем личность играет более активную роль, чем в западном классическом марксизме, но личность в недрах партии, в коммюнотар-ности. Для этого типа социализма человек в организованном коллективе может менять лицо мира, мир делается пластическим. Не нужно ждать результатов детерминированной экономической эволюции. Самой материи приписывается самодвижение и свобода. Это называют диалектическим материализмом, насилуя терминологию, так как материи приписывают качества духа. Этот тип социализма в развитии революции подвергся большим изменениям, и в нем момент национально-русский будет играть все большую роль. * Так у Бердяева (прим. публ.). 251//252 V Совершенно неверно, что у русских нет чувства свободы и любви к свободе. В политическом деспотическом старом режиме была ббльшая бытовая свобода, свобода нравов, чем у других народов. Русские менее подверглись социальной муштровке, чем люди западной цивилизации. В православии больше свободы, чем в католичестве. Самый сильный пафос свободы, и свободы религиозной, был у Хомякова и Достоевского. Хомяков даже думал, что русский народ должен поведать народам Запада «таинство свободы». Русская мысль XIX века, стесненная внешне цензурой, внутренне была необыкновенно свободной. «Легенда о Великом Инквизиторе» была в сущности провозглашением свободного религиозного анархизма. Идеология анархизма создана русскими и, как это ни странно, представителями высшего слоя русского дворянства — Бакуниным, Князем Кропоткиным, Графом Львом Толстым (на религиозной почве). Но поляризованность русского народа, совмещение противоположностей затрудняют суждения о России и русском народе, в частности, о русском отношении к свободе. С одной стороны, русский народ в противоположность мнению славянофилов имеет государственный инстинкт, создал огромное государство и бывал слишком покорен деспотическим формам государства. Но, с другой стороны, всегда обнаруживался и обратный полюс, была вольница, как бы выход из государства и восстание против него. Был религиозный раскол, апокалиптически настроенный, который в левой своей части думал, что властью овладел 252//253 антихрист. В русском народе было недовольство градом земным, искание града Китежа, скрытого под озером. Весь XIX век русская интеллигенция восставала против империи и была настроена революционно. В русском народе также совмещалась покорность и свободолюбие, как необыкновенная жалостливость и сострадательность могла совмещаться с проявлениями жестокости. Но менее всего это означает безличность. Наиболее сложен вопрос об отношении к личности и свободе в коммунистической революции и в строе, который после нее сложился. Дух коммюно-тарности, способность к жертве в сильной степени обнаружились в русской революции. Но, как было уже сказано, стихия революции и новое строительство после нее неблагоприятно для личности и свободы. Социальная революция есть передвижение огромных масс, и в этом передвижении личность в своей единственности и неповторимости может тонуть. Русская революция в своей первой советской стадии не стояла под знаком гуманизма. Гуманизм слишком утончен, предполагает слишком высокий уровень культуры, чтобы дать символику для социальных переворотов почти геологического характера и для движения масс. Нужны лозунги более элементарные. В судьбах русского народа, в осуществлении его высших целей суждено было пройти через период ущербления личности и свободы, что совсем не является свойством русского народа, а является свойством, характерным для массовых революций. Но уже обнаруживается тенденция к созданию нео-гуманизма. Нужно понимать, что источники миросозерцания самого Маркса были гуманистические. Это явственно видно в его6 юношес- 253//254 ких произведениях. Он восстал против капитализма, потому что видел в нем обесчеловечение, отчуждение человеческой природы рабочих, овеществление (Ver-dinglichung). Полнота человеческой природы должна быть возвращена рабочим и всем людям. Маркс развивал мысль об отчуждении Гегеля и Фейербаха, перенося ее в социальную сферу. Но в дальнейшем развитии марксизма элементы гуманистически-идеалистические были отнесены на второй план. Когда в России пройдут первоначальные стадии пореволюционного строительства, сосредоточивающего на материальной стороне жизни, то возврат к духовным началам и ценностям жизни по свойствам русского народа произойдет на религиозной почве, и утверждение ценности личности будет прежде всего христианским, т. е. соединенным с коммюнотарностью, не будет индивидуализмом. Необходимо признать, что русский народ склонен к соблазнам и смешениям, он иногда погружается в мутную атмосферу. Это может быть даже показателем духовной одаренности. Не случайно в жизни политической самозванство было характерно русским явлением. Лже-Дмитрий, Пугачев, выдававший себя за Петра III, — все это явления специфически русские. Подозревается, что власть подменена Антихристом, Петр — Антихрист. Возможно постоянное смешение земного Кесарева царства с Царством Божьим. В русском народе заложена жажда социальной правды, но допускаются средства осуществления этой правды, не похожие на эту цель. Земное смешивается с небесным, придается абсолютное значение относительному. Происходят подмены, которые иногда 254//255 трудно различить. В русской духовной культуре начала XX века, которую можно назвать настоящим русским ренессансом, веком расцвета русской поэзии и философии, была атмосфера, допускавшая ядовитые подмены. Логос подменялся Софией. Это связано с искривлением природы личности, ибо личность связана прежде всего с Логосом, т. е. с Христом. Вл. Соловьев вопрошал о России: «Каким ты хочешь быть Востоком, Востоком Ксеркса иль Христа?»7 Россия по идее, которую замыслил о ней Творец, есть Россия Христа, и только осуществляя эту идею, она верна себе и осуществлению своей миссии. Но срывы к России Ксеркса в ней возможны, и они всегда бывали в проявлениях русского империализма. В императорской России эти соблазны бывали сильны, хотя и преувеличены на Западе. Это то, с чем постоянно должна вестись духовная борьба. И отдельный человек, и целый народ достигают высших состояний, лишь проходя через духовную борьбу с соблазнами и искушениями. Христос подвергся искушению в пустыне и победил их*. Русскому народу в его исторической судьбе выпало на долю осуществить более справедливый и более человечный социальный строй, чем тот, который существует на Западе. Он должен осуществлять братство людей и братство народов. Такова русская идея. Русский народ должен осуществить новый мир, не капиталистический и не буржуазный мир. Но в путях этого осуществления он может подвергаться всякого рода соблазнам. Возможны срывы. Ничто в истории не осуществляется прямыми и Так у Бердяева (прим. публ.). 255//256 легкими путями. Один из главных соблазнов — это соблазн монизма, отрицание многообразия. Все будущее России и русского народа связано с тем, возникнет ли в ней духовное движение. Признаки этого уже есть. Изменились отношения между советской властью и Церковью. И самое важное тут не то, что нет больше религиозных гонений, нет воинствующего безбожия, нет внешних стеснений Церкви, самое лёажное тут выражение силы религиозных8 верований русского народа, которую власть не может не признать. Выпрямление отношений между принципом личности и принципом коммюнотарности зави-Чит в России не от образовавшегося в России советского социального строя, который вполне соединим с принципом личности, а от духовного состояния русского народа и духовного движения в России. Ибо принцип личности есть духовный принцип. Думаю, что это верно и для Запада, где совсем не так благополучно обстоит с личностью, как хотят представить западные писатели, склонные отрицать личность в России. В России не может утвердиться индивидуалистический гуманизм, в России возможен лишь ком-мюнотарный гуманизм, т. е. в религиозной терминологии может осуществляться лишь соборность. Статья эта написана, чтобы показать западным людям, что это менее всего означает безличность. Наоборот, индивидуализм приводит к обезличиванию, к разложению личности. Как же понять взаимные отношения между Россией и Западом? Это беспокоит западных людей, хотя более в политической перспективе. 256//257 VI Я совсем не буду ставить этот вопрос в перспективе международной политики правительств. Политика правительств может уклоняться от исторических задач народов, но и в этом случае она принуждена базироваться на идеях, способных вдохновлять народы и выражать их душу. Если сравнить реформу Петра и переворот, совершившийся в советской России, то можно так определить их соотношение. Через реформу Петра Западная Европа вошла в Россию, через коммунистическую революцию Россия входит в Западную Европу. Советская Россия прошла через период замкнутости и изолированности от Европы, но этот период прошел, и она вышла в мировую ширь. Это-то и беспокоит людей Запада. В мировую войну обнаружена огромная сила России, и начинающийся новый исторический период будет в значительной степени стоять под знаком России. Огромные потенциальные силы русского народа актуализируются, большие дарования русского народа, которые до сих пор были связаны и не могли себя проявить, смогут себя реализовать. До сих пор обнаруживал себя лишь верхний культурный слой, в котором образовался высший тип культуры. Сейчас происходит процесс демократизации, низшие социальные слои очень подымаются в своем культурном уровне, народные массы получают образование, читают русскую литературу XIX века, ищут света и знания, но в такого рода процессах качество культуры в начале всегда понижается. В новой советской России сейчас нет людей такой высокой и утонченной куль- 257//258 туры, как в ренессансе начала XX века. Но на это нужно смотреть с точки зрения диалектического развития, которое совершается через противоречие. В этом отношении у Гегеля была большая правда. И вот, несомненно, что через катастрофические процессы Россия и русский народ вернутся к своим вечным идеям, наиболее глубоко его выражающим. В России бывали империалистические и националистические соблазны и уклоны как отрицательный полюс. Эти соблазны и уклоны бывали у всех народов. Но не в этом русская идея и русское призвание в мире. Русским свойствен универсализм в большей степени, чем другим народам. [Мысль Достоевского о том, что русский человек всечеловек, была основана прежде всего на <1 ел. — нрб.> универсальном гении Пушкина.] Русские были патриотами Западной Европы. Это было и у славянофилов. Русский человек, несмотря на своеобразную душевную структуру, отличную от структуры западного человека, был очень открыт и восприимчив ко всем западным движениям духа, которые по-своему перерабатывал. В русскую идею всегда входило объединение Востока и Запада, двух потоков мировой истории. Это остается и в русском коммунизме, который был западного происхождения, но впитал в себя элементы славянофильские. Мировая роль советской России связана прежде всего с социальным переустройством мира. Первый раз во всемирной истории в основу социального строя огромной страны положен принцип, не допускающий эксплуатации человека человеком. Личная собствен- * Так у Бердяева (прим. публ.). 258//259 ность утверждается в конституции 36-го года, но при условиях, не допускающих эксплуатации. Страх русского коммунизма, который часто бывает просто буржуазным страхом, боязнь утерять свои социальные привилегии искажает и ослабляет западное сознание. Он и породил фашизм, к которому неизбежно ведет анти-коммунистический фронт. Из страха ничего хорошего произойти не может, и победа над страхом есть высшая духовная задача человека. Но есть западные люди, у которых страх этот не является корыстным и определяется высшими идейными соображениями. Тогда он объективно принимает форму боязни за судьбу личности, страха безличного Востока. Эти пугающие призраки необходимо рассеять. С таким же успехом, как говорят об отрицании принципа личности в России, можно было бы говорить об отрицании принципа личности во Франции в эпоху Великой французской революции. Ни из чего не видно, чтобы Марат более утверждал высшую ценность личности, чем деятели русской революции. В суждениях об этих вопросах нужно еще все время иметь в виду, что техническая цивилизация сама по себе есть сила, обезличивающая и античеловеческая, хотя техническая сила человека есть орудие освобождения человека, если она подчинена духу. Обезличивающая сила технической цивилизации достигла наибольшего выражения в Западной Европе и Америке. Капиталистическая индустрия безлична, более безлична, чем пугающий европейцев безликий Восток. И потому Запад переживает кризис человеческой личности. Россия может помочь выйти из этого кризиса, который не может быть преодолен старым индивидуализ- 259//260 мом. Понять противоречия советской России можно лишь в исторической, вернее, в историософической перспективе, которая обычно отсутствует в отрицательных суждениях, русских и иностранных. В России происходит процесс острой индустриализации, процесс жестокий и мало считающийся с ценностями человеческой личности, как и многие процессы истории. [В России] индустриализация происходила под знаком коммунизма. В Англии начала XIX века происходила под знаком индивидуалистического капитализма. Был ли процесс первоначального накопления в Англии, описанный К. Марксом, менее жесток и более человечен? Капиталистическая индустрия вошла в мир с жестокостью, беспощадной к человеку. Но вот, что необходимо помнить Западу, когда происходит суд над советской Россией. Индустриализация России, имевшая свои неприглядные стороны, привела к русской победе над Германией и спасла не только Россию, но и всю Европу от грозившего рабства. Россия уже спасла раз Европу от татарского нашествия. Она ныне спасла ее от нашествия гитлеровской Германии. Но с более глубокой точки зрения только духовное христианское возрождение, объединяющее принцип личности и принцип коммюнотарности, может открыть путь к преодолению грозящей миру безличности и бесчеловечности9. Мы стоим перед началом новой мировой эпохи, в которой есть для нас еще много загадочного. Но радости есть мало даже после правого окончания войны, потому что кончающийся мир находится в ужасном состоянии раздора и вражды, в нем не остается ничего твердого. Мир одержим ненавистью, и он как бы покинут Богом. Новый мир 260//261 новой эпохи есть не только новый социальный мир, но и новый духовный мир. Если в человеческом мире не будет найдено нового духовного единства, если не будет найдено новых духовных форм для христианского универсализма, то не помогут и социальные переустройства. Но мы не должны фатально смотреть на будущее, оно всегда зависит и от человеческой свободы. VI. ЛИЧНОСТЬ И ОБЩИННОСТЬ (КОММЮНОТАРНОСТЬ) В РУССКОМ СОЗНАНИИ В РГАЛИ имеется беловой автограф статьи (Ед. хр. 235. Л. 1—6) и верстка перевода ее на французский язык с правкой неустановленного лица (скорее всего переводчицы. Л. 7—15). На русском языке статья опубликована не была. Текст статьи публикуется по беловому автографу. (- 1 «Esprit» (франц.) — «Дух», журнал, основанный в октябре 1932 г. в Париже французским философом-идеалистом Эмманюэ-лем Мунье( 1905—1950). Personalismecommunautaire(франц.) — коммюнотарный, общ-ный персонализм — течение французского персонализма, разновидность так называемого католического модернизма. Журнал «Эс-при» был теоретическим органом персоналистов. К группе «Эспри» принадлежали католический священник Морис Гюстав Недонсель (род. 1905), французские философы Жан Лакруа (род. 1900) и Поль Рикер (род. 1Й13), немецкий философ Поль Ландсберг( 1901 — 1944), вынужденный эмигрировать во Францию в 30-е годы. Активно сотрудничал с журналом и Н. А. Бердяев. 2 Белинский в замечательном письме к Боткину... — имеется в виду письмо, написанное 1 марта 1841 г. См.: Белинский В. Г. Поли. собр. соч. М., 1956. Т. XII. С. 22-30. 3 Гарнак А. Маркион: Евангелие чуждого бога. Монография по истории основания католической Церкви. Лейпциг, 1921. 4 Определить, о каком именно съезде идет речь, не удалось. 5 Частица «не» в автографе вписана над строкой карандашом. 6 Местоимение «его» в автографе вписано над строкой карандашом. 7 Из стихотворения В. С. Соловьева «Ex Oriente lux» (лат.): «Свет с Востока». См.: Соловьев В. С. Неподвижно лишь солнце любви. М., 1990. С. 57-58. 8 В автографе ошибочно: антирелигиозных. Примечания 367 9 В автографе после слов «к преодолению грозящей миру безличности и бесчеловечности» имеется зачеркнутая подпись автора. Конец статьи дописан другими чернилами, вероятно позднее. |
