Николай Бердяев

Получил от Вас 77 руб. 99 коп. и немедленно пересылаю Ельчанинову 40 руб. Я до сих пор ничего не знал о судьбе сборника "Вопросы религии", Не знал даже выйдет ли сборник. Из присылки гонорара заключаю, что сбоник вышел. Очень хотел бы этот сборник иметь. Неужели издатель не высылает авторам по экземпляру? Если можно запросить, чтобы я получил сборник, то, пожалуйста, сделайте это. //166// 

Очень жалко, что Вы приехали в Париж тогда, когда я уже оттуда уехал. Очень рад был бы повидать Вас и поговорить с Вами. Иногда я думаю, что между нами больше общего, чем это может сначала казаться. А я сам очень нуждаюсь в общении с людьми, которые идут к тому же, что и я. А где теперь В. П. Свенцицкий? Его книга «Антихрист» произвела на меня очень тяжелое, кошмарное впечатление. Многого я в Свенцицком не понимаю. Ужасно, что все мы скорее разъединяемые, чем соединяемые. Я и Мережковский во многом разъединились, Булгаков — с Вами, и все мы друг с другом. Не достигается даже минимума христианского общения3.

<нрзб 2 слова> меня очень обрадовало Ваше письмо. Редко получаю хорошие письма.

От сердца желаю Вам всего лучшего.

Мой деревенский адрес остается в силе до осени.

Ваш Николай Бердяев

ОР РГБ, ф. 109, Вяч. Иванов, л. 1, 2. Датировано по выходу 2-го тома Вопросов религии, где опубликована статья Н.Бердяева.

' См.: Бердяев Н. Духовный кризис интеллигенции. Статьи по общественной и религиозной психологии. СПб., 1910.

2 Бердяев Н. А. Распря церкви и государства в России // Вопросы религии, вып. 2, с. 108—122.

3 Для анализа духовной эволюции Бердяева можно привести его письмо к Вяч. Иванову от 22.06.<1908?>: «...Я отношусь отрицательно и враждебно к некоторым Вашим идеям и стремлениям, а к Вам всегда относился и отношусь с любовью. Но Вы, быть может, совсем забыли меня, Вы, быть может, не любите разномыслия с Вами? Вспоминаю <Париж?>, и воспоминание это мне приятно, поскольку из него выделяется чувство дружбы к вам двум, а затем воспоминание становится смутным и примешивается что-то неприятное. Я никогда не разделял Ваших мистических надежд, лично Ваших надежд (у других их повидимому не было) на такого рода формы общения, для меня это было обыкновенное дружеское общение с эстетикой и остроумием. Но некоторые обнаружившиеся тенденции этого общения мне были неприятны и становились в противоречие с моим сознанием. Тогда я отошел, да и скоро все само распалось. Все это давно было, очень давно по количеству внутренних для меня событий, да и не знаю, что Вы теперь об этом думаете и чувствуете.

Мое сознание и все мое существо все крепче и крепче срасталось с христианством и теперь вне христианской веры для меня невозможна жизнь. В своем отношении к христианству я гораздо правее и консервативнее Мережковских. Очень многое за послед- //167// 

А куда Вы движетесь, как Вы ко всему этому относитесь? Теперь совершается что-то очень важное, совершается очень глубокий кризис. Много нового и ценного я подсмотрел в душах молодежи, когда был в Париже. Старое окончательно рухнуло и настало время очень опасное. Где мы будем жить эту зиму еще не выяснилось, но осенью во всяком случае буду в Петербурге, т. к. предполагаю читать лекцию. Надеюсь Вас увидеть. Очень радостно было бы для меня, если бы Вы написали мне, откликнулись бы. До осени будем в деревне. Очень задумываюсь над тем, как сложится жизнь и отношения, если буду жить в Петербурге. Внутренне я знаю, что делать, но, что делать общественного, знаю очень мало, да и никто из нас толком не знает. Писал весь этот год довольно много, написал целый трактат "О происхождении зла и смысле истории", ряд статей, а теперь задумываюсь над большим философским трудом. Но остро чувствую, что мало писать о хороших вещах, нужно и жить хорошо, а жизни мало, жизнь безобразна. Да и литература становится безобразной...» (ОР РГБ, ф. 109.13.48, лл.22—23 об. Полностью опубликовано А. Б. Шишкиным— см.: Материалы конференции, посвященной творчеству Вячеслава Иванова. М., Наследие, 1996). 

Существует в мире таинственное умерших, живых и рождающихся, связанное консервативно, и единственный глава этого общества, источник жизни и любви — Христос, конкретный, реальный и единственный. Должно быть дерзновение во Христе, небывалое дерзновение и вне Христа неведомое. Но для этого мы должны пройти какой-то путь аскезы, путь отречения от многого. Я не готов еще для самого главного и боюсь, что слишком многие еще не готовы. Дерзость против Христа и вне уже изжита, «против» и «вне», нужно быть скромнее. А известного рода «правость» сейчас может оказаться очень «левой» и радикальной. Для меня, непокорного кшатрия2, нов и желанен опыт богопокорности. Я не благочестивый человек и не боюсь соблазна благочестия. О Вас же я себя спрашиваю, что для Вас главное и первое, мистика или религия, религией ли просветляется мистика или мистикой религия? Это старый наш спор, но теперь он вступил в новый фазис. //178// 

Для меня мистика, с одной стороны, есть стихия, таинственная среда, с другой, метод и особый путь, но никогда мистика не есть цель и источник света. Мистика сама по себе не ориентирует человека в бытии, она не есть спасение. Религия есть свет и спасение. И я все боюсь, что Вас соблазняет автономная, самодовлеющая мистика, слишком господствует у Вас мистика над религией. Я знаю, что в истории мистика играла творческую религиозную роль и спасала религиозную жизнь от омертвения и высыхания, от косности и реакционности. И никак без живой, творческой мистики мы не перейдем к новой, возрожденной религиозной жизни. Но такая мистика должна имманентно заключать в себе религиозный свет, в мистической стихии должен уже пребывать Логос, мистический опыт должен быть в магическом кругу таинственного общества Христова. Я знаю, что Вы со мной согласитесь, помню, что мы доходили почти до полного согласия, но тут вся суть в опытном переживании. И я не совсем еще знаю, вполне ли мы тождественно переживаем отношение между мистикой и религией, между оккультизмом и христианством, вполне ли схож наш молитвенный опыт, т.е. интимнейшее, неизреченное отношение к Богу. А я ищу сходства и тождества наших религиозных переживаний. Быть может, я еще буду бороться с Вами, буду многому противиться в Вас, но ведь настоящее общение и должно быть таким. Взаимное противление может быть творческим. И наш спор Востока и Запада поможет их соединению, а не разделению. А что меня страшит, так это то, что так мало людей религиозно и мистически живых и творческих. Религия Кн. Е.Трубецкого также мало меня утешает, как и мистика А. Белого.

Передайте от меня сердечный привет Марье Михайловне3 и горячую благодарность за все заботы обо мне. Мне было очень хорошо на башне, и я всех ее обитателей вспоминаю с любовью и чувством родства. Нежный привет Вере4 от меня и Лидии Юдифовны. Когда же приедет в Москву мой любимый друг Евгения Казимировна5? Передайте, что очень ее жду и очень чувствую ее отсутствие. Привет и ей, и Вам от Л<идии> Ю<дифовны>. Очень крепко целую Вас и люблю.

1 «Башня» — петербургская квартира Вяч. Иванова и Л.Зиновьевой (Аннибал), где собирались знаменитые «ивановские среды».

2 Кшатрий — представитель индийской касты воинов.

3 Замятнина Мария Михайловна (1865—1919) — ближайший друг семьи Ивановых, воспитательница их детей.

4 Шварсалон В, К. — падчерица Вяч. Иванова, впоследствии ставшая его женой.

5 Герцык (наст. фамилия Лубны-Герцык) Евгения Казимировна (1878—1944) —переводчица, критик; сестра Герцык Аделаиды Казимировны. <...>. 

По получении Вашего письма переговорил с Челпановым. Он не знает, получен ли ответ, по поводу Вашей командировки', но обещал через неделю навести об этом справки. Тогда сообщу Вам.

Отчего ничего не пишете о своем здоровье2? Пора Вам уже возвращаться в Москву. Соловьевское заседание назначено на десятое февраля3 Беда у нас с бедным Григорием Алексеевичем. Ему настолько сделалось плохо, что его отвезли в Ригу на поправку4. Мы остались вдвоем с Сергеем Николаевичем и ждем Вашего возвращения5. Из новых событий нашей жизни могу указать на то, что мы (я и Л<идия> <Юдифовна>) очень подружились с Флоренским6. Приезжайте поскорее, если здоровье позволяет. Очень ждем. Привет от нас Евгении Давыдовне7 Л<идия> Ю<дифовна> очень Вас приветствует.

Любящий Вас Николай Бердяев.

АЭ, ф. Бердяева, л. 1. В Пятигорск.

' См. прим. 1 к п. 208. //311// 

3 Речь идет о заседании МРФО, посвященном 10-летию кончины В. С. Соловьева, которое состоялось 10 февраля 1911 г. в актовом зале Университета Шанявского. В программе было четыре доклада: Бердяева, Вяч. Иванова, Блока и Эрна.

4 Г. А. Рачинский после перенесенного им микроинсульта и нервного кризиса находился на излечении в клинике нервных болезней д-ра Э.Э.Соколовского в Риге.

5 В.Ф.Эрн находился в это время на лечении в Пятигорске.

6 Через много лет Н.Бердяев дает старому другу следующую характеристику:

«В Москве я встретил у С.Булгакова П.Флоренского, человека очень оригинального и больших дарований. Это одна из самых интересных фигур интеллектуальной России того времени, обращенных к православию. С П. Флоренским у нас было изначальное взаимное отталкивание, слишком разные мы были люди, враждебно разные. Самые темы у нас были разные. Если от Мережковского меня отталкивала двойственность, переходящая в двусмысленность, отсутствие волевого выбора, злоупотребление литературными схемами, то от Флоренского отталкивал его магизм, первоощущение закол-дованности мира, вызывающее не восстание, а пассивное мление, отсутствие темы о свободе, слабое чувство Христа, его стилизация и упадочность, которую он ввел в русскую религиозную философию. В Флоренском меня поражало моральное равнодушие, замена этических оценок оценками эстетическими. Флоренский был утонченный реакционер. Подлинной традиционности в нем не было. Об его книге «Столп и утверждение истины», книге блестящей, имевшей большой успех и влияние в некоторых кругах, я написал статью под названием «Стилизованное православие». За эту статью на меня очень нападали. В книге Флоренского чувствовалась меланхолия осени, падающих осенних листьев. Флоренский был универсальный человек, он талантливый математик, физик, филолог, оккультист, поэт, богослов, философ. Наиболее ценной мне казалась психологическая сторона книги, самая замечательная глава о сомнении. Но я не нахожу, чтобы у него был специфический философский дар. У него можно найти элементы экзистенциальной философии, во всяком случае, экзистенциального богословия. Чувствовалась при большой одаренности большая слабость, бессильная борьба с сомнением, искусственная и стилизованная защита консервативного православия, лиризм, парализующий энергию* преобладание стихии религизного мления. В Флоренском и его душевной структуре было что-то тепличное, отсутствие свободного воздуха, удушье. Он был во всем стилизатор, говорил искусственно тихим голосом, с опущенными вниз глазами. В своей книге он борется с самим собой, сводит счеты с собственной стихийной натурой. Он как-то сказал в минуту откровенности, что борется с собственной безграничной дионисической стихией. Одно время он пил. В Флоренском было что-то соблазняющее и прельщающее. В этом он походил на В.Иванова. Он был инициатором нового типа православного богословствования, богословствованйя не схоластического, а опытного. Он был своеобразным платоником и по-своему интерпретировал Платона. Платоновские идеи приобретали у него почти сексуальный характер. Его богословствование было эротическое. Это было ново в России. Он также по-своему ждал новой эпохи Духа в христианстве, но был связан и скован. От Флоренского пошла и софиология, хотя он не разработал и не развил ее так, как потом С. Булгаков. Творческая инициатива во многом принадлежала Флоренскому. Но центральной фигурой православного возрождения XX века был С.Булгаков» (Бердяев Н.А. Самопознание. М., 1991, с.160—163).

7 Е.Д.Эрн (Векиловой). См. прим. 1 к п. 7.

Молю Вас как можно скорее выслать по моему адресу тезисы Вашего доклада о Вл. Соловьеве. Заседание назначено на 10 февраля\, уже взята зала. Необходимо сейчас же подавать прошение градоначальнику с тезисами. Откладывать нельзя, т.к. потом сойдет <?> масленница и первая неделя Поста. Кроме Вас участвуют еще Блок, Эрн и я. Моя тема — проблема Востока и Запада у Соловьева. Приехать в Москву Вам следовало бы не позже 9 февраля. Все мы счастливы будем Вас видеть. О многом важном хочется поговорить с Вами по-новому. Мне радостно, что свидание наше уже близится. Привет Вам от Л<идии> Ю<дифовны>. Целую Вас любовно

' Речь идет о заседании МРФО, посвященном десятилетней годовщине смерти Вл. Соловьева. 

По получении Вашего письма переговорил с управляющим наших меблированных комнат. Он обещает приготовить на среду (9 февраля) две комнаты для Вас и А.А.Блока. Комната будет прилизительно стоить 2 р. 25 к. в день. Может быть будет один номер с двумя комнатами. У нас хорошо и наверняка дешевле Вы не найдете. //332// 

Л<идия> Ю<дифовна> Вас ждет.

Много всяких тяжелых впечатлений. Мои семейные условия так ужасны, что я предпочитаю никогда о них не говорить (под семейными условиями я понимаю не мои отношения с Лидией Юдифовной). Моя выносливость ослабляется, и временами я начинаю унывать. К тому же я нахожусь в периоде острой самокритики и самоосуждения. Мало благодатности в жизни.

Работаю я много, но занят я, главным образом, тем, что переписываю своего «Хомякова» и усиленно редактирую Леруа и о Л.Толстом. «Хомяков» уже печатается. Немного занимаюсь также оккультизмом и Штейнером. Философов смешал меня с грязью в двух № «Речи» по поводу «Философии свободы» и Соловьевского сборника3. Я все-таки не ожидал такой злобы и ненависти. Но выводы его бессильны и глупы. И друг наш Степун мстит мне в «Логосе» за унижения этой зимы4. По существу же ничего не сказал ни тот ни другой.

Лидия Юд<ифовна> тоже чувствует себя неважно, хуже, чем в Москве. Евгения Юд<ифовна> уехала в Уфимскую губернию лечиться кумысом. Мы живем в полном уединении. Рады письмам от друзей. Я получил письмо от Челпанова, в котором он просит меня передать Вам приглашение участвовать //400// 

в философском сборнике в честь Лопатина. Сборник выйдет в конце сентября, а статьи надо представить к 1 сентября. Статья может быть на любую философскую тему. Ответьте Челпанову по адресу: Крым, Алупка — Симеиз, дача Субботина. Ответьте поскорее.
Я увлечен мыслью написать статью о Бергсоне5. Над чем Вы теперь работаете? Как Сковорода? Напишите непременно об условиях итальянской жизни. Мы с Лидией Юдифовной сердечно приветствуем Вас, Евгению Давыдовну и Надю. Заботитесь ли Вы о своем здоровье? Все мы очень надеемся увидеть Вас этой зимой.

До конца сентября будем в Люботине. Пишите нам чаще. Целую Вас с любовью. Надеюсь, что следующее мое письмо будет более отрадное.

' «Захаживал ко мне и старик Рачинский, просвещал в православии. Изумительная фигура старой Москвы: дымя папироской, захлебываясь, целыми страницами гремел по-славянски из Ветхого Завета, перебивал себя немецкими строфами Гете и вдруг, размашисто перекрестясь, перебивал Гете великолепными стихирами (знал службу на зубок)» (Герцык 1991, с.358).

2 Сама Е. К. Герцык так вспоминает о своем переходе в православие: «Не было у меня тщеславней поры, чем эта, "о Божьем" и с подлинной тоской к Богу обращенная. Но подлинность эта была только наедине, в мои горькие или озаренные часы, да еще с другом, с Бердяевым, потому что он, и сам чересчур сложный, видел насквозь путаную сложность мою. Все же другие — Булгаков, Эрн — с наивностью умилялись моему "обращению" и отходу от греховного декадентства, и я, не совсем лукавя, такою с ними и была» (там же, с. 357).

3 Позже переизд.: Правда Владимира Соловьева (Рец.на статью: Бердяев Н. Проблема Востока и Запада... в Сборнике «О Владимире Соловьеве») // Философов Д. Неугасимая лампада. Статьи по религиозным вопросам. М., 1912.

4 СтепунФ. [Рец.на кн.: Бердяев Николай. А.С.Хомяков. М., Путь, 1912.] // Логос, кн. 2—3,. М., 1911—1912.

5 Статьи об А.Бергсоне в библиографии Н.А.Бердяева не найдено. 

Очень счастлив, что скоро увижу Вас, но точно нельзя еще определить, когда. Мы полны Италией, Флоренцией и красотой, блаженствуем, наколько это можно для русских людей, всегда о чем-то беспокоящихся. Хотели мы прожить во Флоренции месяца три и затем на месяц поехать в Рим но ввиду //418// 

Много отдаем времени осматриванию и изучению Флоренции, но я кроме того довольно много работаю. Очень огорчило меня известие из "Пути", что Григорий Александрович заболел и уехал в санаториум. А как Ваше здоровье, поправляет ли Вас Италия? О многом, многом хочется поговорить с Вами. Пишите во Флоренцию на poste restante. Я каждый день хожу на почту. Флоренция лечит душевные раны. Перед нашими окнами Сан Миниато. Ждем от Вас известий. Приветствую Евгению Давыдовну. Передайте также привет Зайцевым. 1. Очень буду рад скоро встртиться.

Целую Вас, дорогой Владимир Францевич.

1 Зайцев Борис Константинович (1881-1972) - писатель, в 1904-1905 гг. сотрудник "Вопросов жизни". Он и его жена в это время уже не в первый раз жили в Италии, где тесно общались с Муратовыми и Эрнами.

соображениям, которые делают меня не вполне спокойным. Видеть же Вас и пожить с Вами мы просто жаждем. Надеемся, что и Вы потом перекочуете из Рима, так как слишком долго там оставаться было бы нежелательно. Мне почему-то кажется, что Рим надо изучить, но жить там не радостно. Во Флоренцию я влюблен. Мы бы хотели в Риме сразу приехать в пансион, не останавливаясь в гостинице, и по этому поводу хотим посоветоваться с Вами и Зайцевыми, которых надеемся еще застать. Л.Ю.<?> и Е.<?> приветствуют Вас и Е.Д.

До скорого свидания. Пишите на Poste restante. Отчего Вы не пишете о своем здоровье? Любящий Вас Николай Бердяев.

АЭ, Ф.Бердяева, л.З, в Рим. 

Мы, — люди бестолковые и необстоятельные, поражены Вашей толковостью и обстоятельностью и решили следовать Вашим указаниям. Выезжаем из Флоренции в четверг (29/12)1 в 7 ч. утра и будем в Риме около часу дня. Если увидим Вас на вокзале, то будем счастливы. Сердечно благодарим за Вашу готовность взять нас под Ваше покровительство. Если день нашего отъезда изменится, то мы известим Вас. Радуюсь скорому свиданию.

I Ошибка при переводе даты из юлианского в григорианский календарь. Должно быть 29/11 или 30/12.

Из письма Ев<гении> Юд<ифовне> делаю заключение, что Вы мне писали после поулчения письма от Сергея Николаевича о наших распрях. //с. 453// 

АЭ, ф. Бердяева, лл. 5—6 об.

Сердечно любящий Вас

АЭ, Ф.Бердяева, л. 11, открытка в Рим: на лицевой стороне изображена ветка вербы и надпись: Христосъ Воскресе.
 

У меня большая к Вам просьба. Выяснилось, что корреспонденция моя пропала потому, что ее направили в Италию по моему осеннему заявлению. Очень прошу Вас справиться на центральной почте в Риме, есть ли для меня письмо и заказная бандероль с книгами и оттисками. Если есть, то я прошу их направить по адресу: ст.Люботин, Южных дорог. Зайдите также в пансион Кайзера. Там может быть для меня корреспонденция. Пусть тоже направят в Люботин. Я пишу открытку на почту. Досадно, если пропали важные письма, книги и оттиски. На днях еду в Москву, задержался от болезни матери и дифтерита у Булгакова. Привет Евгении Давыдовне.

Давно уже чувствую потребность написать Вам, но все мешали разъезды. По переезде в деревню я скоро поехал в Москву. Там задержался дольше, чем предполагал, так как заболел ангиной и некоторое время не выходил из комнаты. По возвращении из Москвы был вызван в Киев для перевоза моих родителей на новую квартиру. Теперь только, кажется, более прочно утвердился в Люботине. Прежде всего хочу написать Вам, что было в Москве. Мне, повидимому, удалось откровенно и по душам поговорить с Сергеем Николаевичем, Григорием Алексеевичем и Маргаритой Кирилловной. Сначала Сергей Николаевич был духовно глух к тому, что я говорил, но потом все-таки услышал меня. Из редакционного состава «Пути» я ушел, и все, кажется, поняли, что ухожу я не из-за личных историй по поводу Гелло и т.п., не из демонстрации, а по глубоко осознанной внутренней потребности. Ничего враждебного и демонстративного в моем выходе нет, я остаюсь сотрудником «Пути» и сохраняю дружеские отношения с его участниками. Но выход из «Пути» для меня морально неизбежен, тут я повинуюсь своему внутреннему голосу. Для меня морально невозможно чувствовать себя в положении человека недобросовестного по отношению к издательству. Я даже думаю, что мне не следовало вступать в состав редакции «Пути». Я не чувствую себя принадлежащим к его духовному организму и это не могло не сказаться. Меня разделяют с Сергеем Николаевичем не разные мысли, идеи, как Вы склонны думать, а разные чувства жизни, разные религиозные оценки. Наше идейное единство казалось большим, чем реально было наше //462// 

То что я Вам писал и в разное время говорил о творчестве, то говорил не о «науках и искусствах», не о творчестве в «культурном» смысле, не о личностных дарах каждого из нас, а о новой религиозной эпохе, об ином чувстве жизни и оценке жизни, об ином религиозном сознании и жизненной морали. Сейчас я целиком поглощен книгой, которая будет очень целостной и последовательной. Год или два я ничем не буду заниматься, кроме этой книги, в которой надеюсь сказать то, что до сих пор мне не удавалось сказать. Книгу эту я предполагаю издать в «Пути» и уже об этом разговаривал. Последние месяцы я чувствую огромное творческое возбуждение и подъем, и перед этим состоянием моего духа отходят на второй план житейские невзгоды и трудности. Я ушел внутрь себя, вглубь, и не смог бы теперь выступать в Религиозно-философском обществе, писать статьи, связанные со злобой дня, хотя бы чисто идейной (например, полемика с «Логосом»), делать внешние дела2. До поздней осени буду жить в деревне и усердно работать над книгой. Что будет с нами потом, не знаю. Мы живем без твердой почвы. Вероятно, осенью нужно будет искать место.

Об Италии вспоминаем, как о радости. У меня осталось впечатление, что «Путь» стоит твердо, что редакция в общем спелась, и опасностей редакции не грозит. Думаю, что мой уход не может поколебать «Путь», не приведет его к разложению. Да так никто и не ставил вопроса.

Григорий Алексеевич поправился и был очень мил и чуток. Отрадно было, что с Сергеем Николаевичем я до многого договорился интимно и откровенно. С его «Философией хозяйства» я во многом радикально расхожусь. Мои отношения с С<ергеем> Н<иколаевичем> теперь улучшились. Не должны омрачаться и наши с Вами отношения моим уходом из «Пути». Люблю Вас как всегда. Как Вы себя чувствуете? Над чем работаете? Л<идия> Ю<ди-фовна> очень приветствует Вас и Евг<ению> Давыдовну. Она была больна ангиной и сейчас оправляется. Е<вгения> Ю<дифовна> собиралась Вам писать. Крепко Вас целую и приветствую Е.Д. Пишите.

' О том же Бердяев пишет в письме Андрею Белому от 16.05.1912: «За этот последний год вопрос о творчестве переживался мной как религиозная драма, и на этой почве во мне окончательно созрело новое сознание. Я верю глубоко, что наступает в мире третья религиозная эпоха, эпоха творчества, откровения человека как творца и идет на смену эпохам ветхого завета, откровения закона, и нового завета, откровения искупления. Эту весну я переживал очень трудное для себя время и вместе с тем небывалый творческий подъем духа. Внутренне неизбежен сделался для меня выход из редакционного состава "Пути". //с. 463// 

2 Ср. более позднее (от 9.12.1912) письмо Андрею Белому: «Я совсем ушел от всякой общественности, от всяких выявлений и выступлений, от публичных споров, от религиозно-философского общества и пр. Хочу только интимного общения в замкнутом кругу. Верю сейчас только в путь катакомбный. Часто вижусь с Вячеславом Ивановичем <Ивановым>, <...> мы с ним спорим и противимся друг другу. Он настроен очень право-православно. Со мной особенно стилизует на этот лад, держит сторону и Булгакова. Меня обвиняет в излишнем тяготении к штейнерианцам, в имманентизме, в люциферианстве и мн<огом> др<угом> <...>. Свою новую книгу решил не печатать в "Пути", так как слишком разошелся с духом путейским» (Н.А.Бердяев об антропософии: Два письма Андрею Белому // Новый журнал, кн. 137. Нью-Йорк, 1979, с. 122—123. Цит. по: Голлербах 1994, прим.114).

3 Муратов Павел Павлович (1881—1950) —прозаик, историк, искусствовед, издатель, автор книги «Образы Италии» (1911—1912; 1924), заново открывшей для русского читателя страну классического европейского искусства. Б. Зайцев через много лет писал:
«Вскоре и он попал в Италию и так же, как мы, навсегда попался. Это была роковая встреча: она внесла его имя в нашу культуру и литературу — в высокой и благородной форме. Три тома "Образов Италии" посвящены мне "в воспоминанье о счастливых днях". В этом сходились мы вполне: для обоих лучшие дни были — Италия, а его слова относятся к 1908 году, когда вместе жили мы и во Флоренции, и в Риме. Во Флоренции, в том самом "Albergo Nuovo Corona d'ltalia", который открыли мы с женой еще в 1904 году. (Существует и сейчас, и даже очень процвел.) Оттуда вместе ходили смотреть "Vedova allegra" в Politeama Nazionale через улицу, за гроши видели знаменитого комика Бенини, вместе помирали со смеху. Под Римом солнечный ноябрьский день с блаженной тишиной Кампаньи проводили на вилле Адриана, на солнце завтракали, запивая спагетти, сыр прохладным фраскатти. <...> Рядом стоял осел и мило-бесстыдно ревел от избытка сил. Вдали, за серебристыми оливками, в голубовато-златистом тумане сияли горы. Да есть чем помянуть... Правда, "счастливые дни" — были они счастливы и в 1911 году опять в Риме (где с Павлом Павловичем и его женой Екатериной Сергеевной — вместе мы встречали Новый год). "Образы Италии" и явились плодом этих дней. Их корни в итальянской земле — как все существенное, они рождены любовью. Успех образов был большой, непререкаемый. В русской литературе нет ничего им равного по артистичности переживания Италии, по познаниям и изяществу исполнения. Идут эти книги в тон и с той полосой русского духовного развития, когда культура наша, в некоем недолгом "ренессансе" или "серебряном веке" выходила из провинциализма конца XIX столетия к краткому, трагическому цветению начала ХХ-го» (Зайцев Б. Мои современники, с. 160—161). 

Чувствую свою вину перед Вами. У меня какая-то психопатическая неспособность писать письма. Но не подумайте, что мое молчание означает забвение. Мы часто о Вас вспоминаем с любовью. Я думаю, что мы сейчас очень сильно с Вами расходимся в идеях и верованиях, но это нисколько не мешает моему личному хорошему отношению. О многом хотел бы поговорить с Вами, но в письмах это невозможно. За это лето много пережил и передумал, многое для меня оформилось. Отголоском того, что происходило во мне является моя статья «Гасители духа»1, которую я Вам послал. Написал еще в «Русскую мысль» статью о книге Е.Трубецкого2. Книгу свою кончу в октябре3. Теперь уже замышляю новую работу. Мне кажется, что я окончательно осмыслил Штейнера и оккультизм, над чем бился много лет4. Моя точка зрения совершенно освобождающая и, как всякая освобождающая точка зрения, признает и правду того, что осмысливает. Так я отношусь к Ницше или к декадентству, или к социализму. Все это явления жертвенной безблагодатности. Меня до глубины души возмущает пассивное молчание Флоренского и Новоселова в деле расправы над афонскими имяславцами. Они должны принять на себя ответственность и пойти на все, вплоть до мученичества (изгнание из Академии, лишение сана, отлучение). Лиля сердечно Вас приветствует и напишет. В начале октября мы будем в Москве опять в Савеловском.

Рады будем получить от Вас известие. Какие у Вас планы, что делаете и как себя чувствуете? Привет Е.Д.

' Бердяев Н.А. Гасители духа // Русская молва, 5.08.1913, №232. Статья содержала резкую критику позиции Св. Синода, применившего грубую силу в полемике со сторонниками движения «имяславия», возникшего в русском монастыре на Афоне. «Врата адовы одолели Православную Российскую церковь», — заключил с пафосом автор. За эту статью против Н. Бердяева было возбуждено уголовное преследование.

2 Бердяев Н.А. О земном и небесном утопизме (рецензия на книгу: Трубецкой Е. «Миросозерцание Вл. Соловьева) // РМ, 1913, сентябрь, с. 46—54.

3 Речь идет о книге' Бердяев Николай. Смысл творчества. Опыт оправдания человека. М., Изд. Г.А.Леман и С.И.Сахаров, 1916.

4 Об отношении Н.Бердяева к антропософии и личности Р. Штейнера в этот период свидетельствует Е. Ю. Рапп в письме к В. Ф.Эрну:
Бабаки, 6 июня <1913?>

<...> Мою дружбу с вами я люблю как-то особенно, потому что она родилась тогда, когда я пришла к Христу, и на ней отблеск небесного света <...> //551// 

Позже были опубликованы: Бердяев Н. Теософия и антропософия // РМ, 1916, №11. Бердяев Н. Учение о перевоплощении и проблема человека // Переселение душ. Сб. статей. Париж, 1935, с. 63—82.

Уже почти перед отъездом моим в Москву (8 февраля я читаю лекцию, а в Москву приеду, вероятно, 6 февраля) собрался я писать Вам. Для «энциклики», как Вы выражаетесь, не было у меня подходящей настроенности. Вы все хотели, чтобы я сказал Вам откровенно, что я мыслю о Вас. И вот я скажу Вам, хотя и недостаточно пространно. Думаю я прежде всего, что Вы изменили заветам свободолюбия Лидии Дмитриевны, ее мятежному духу. Ваш дионисизм, Ваш мистический анархизм, Ваши оккультные искания, все это очень разное, было связано с Лидией Дмитриевной, с ее прививкой.

О Вас я очень сильно чувствую вот что: тайна Вашей творческой природы в том, что Вы можете раскрываться и творить лишь через женщину, через женскую прививку, через женщину-пробудителя. Таковы Вы, это роковое для Вас. Творческое начало в Вас падает без взаимодействия с женской гениальностью, Ваша огромная одаренность вянет. Вы сами по себе не свободолюбивы, Вы боитесь трудностей истинной свободы, распятия, к которому ведет путь свободы. Вы слишком любите легкое, отрадное, условное, в Вашей природе есть оппортунизм. Вы думаете, что теперь живете в свободе, потому что свободу смешиваете с легкостью, с приятностью, с отказом от бремени. У Вас нет религиозного дара свободы. Вы свободу всегда переживали, как демоническое дерзание, и для Вас лично воспоминания о путях свободы связаны с чем-то темным и сомнительным. И в Вашей природе есть робость, которая лишь внешне прикрывается дерзновением. Вы всегда нуждаетесь во //617//

В православии Вы ищете легкой и приятной жизни, отдыха, возможности все принять. И это усталость в Вас, духовное истощение от ложных опытов дерзания. Последние годы Вы живете уже творческими откровениями и подъемами прежних лет. Но сейчас я чувствую, что прежний огонь погас в Вас. Вы стали перекладывать в стихи прозу Эрна. Вы почти отреклись от Ваших греческих дионисических истоков. И на высоте Вы лишь тогда, когда остаетесь поэтом.

Я не люблю в Вас религиозного мыслителя. Ваша необычайная творческая одаренность цвела и раскрывалась под воздействием сначала жизни Лидии Дмитриевны, а потом ее смерти. А в Ваших оккультных исканиях для Вас имела огромное значение Анна Рудольфовна' Теперь Вы попали в быт и живете под санкцией Эрна, говоря символически.

В Вас слишком много было всегда игры. И сейчас Вы очень привлекаете и соблазняете в минуты игры. Но думается мне, что Вы никогда не пережили чего-то существенного, коренного в христианстве. Я чувствую Вас безнадежным язычником, язычником в самом православии Вашем. И как прекрасно было бы, если бы Вы оставались язычником, не надевали бы на себя православного. В Вас была бы языческая праведность. В Вас есть языческий страх христианской свободы, бремя которой нелегко вынести. Вашей природе чужда Христова трагедия, мистерия личности, и Вы всегда хотели переделать ее на языческий лад, видели в ней лишь трансформацию эллинского диони-сизма. Ваше чувство жизни. Ваше мироощущение в своей первооснове языческое, просто внехристианское, а не антихристианское. Вот в моей природе есть что-то антихристианское, но вся кровь моя пропитана христианской мистерией. Я — «еретик», но в тысячу раз более христианин, чем Вы — «ортодокс». Вы совсем не могли бы жить и религией Христа, не знали, что в ней делать, она просто не нужна Вам. Но культ Богоматери очень Вам подходит, сердечно нужен Вам для жизни, для мистических млении. И свое языческое чувство жизни вы теперь прилаживаете к Церкви, как к женственности и земле.

Я объявляю себя решительным врагом Ваших нынешних платформ и лозунгов. Я не верю в глубину и значительность Вашего «православия».
Простите, что я так открыто и резко высказал то, что думаю и чувствую. На это дает мне право наша старая дружба и высказанное Вами желание, чтобы я прямо написал, что переживаю я о Вас. Скоро увидимся. Приеду на этот раз с Лид<ией> Ю<дифовной>. Три ее стихотворения приняты в //618//

До свидания, целую Вас.