Предисловие

Марк Блок героически погиб в возрасте пятидесяти семи лет; арестованный гестаповцами за участие в Сопротивлении и подвергнутый пыткам, он был расстрелян 16 июня 1944 г. близ Лиона, в Сен-Дидье-де-Форман (департамент Эн). В течение прошедших с тех пор трех с лишним десятков лет Блок продолжал пользоваться известностью среди историков в силу трех обстоятельств. Во-первых, Блока помнили, потому что он (совместно с Люсьеном Февром) был создателем и редактором журнала «Анналы»[1], послужившего обновлению методов исторического исследования. Во-вторых, Блока знали как автора двух книг: первая из них – «Характерные черты французской

11//12

аграрной истории» (1931), особенно высоко оцениваемая специалистами, которые с полным основанием полагают, что в ней Блок блестяще воспользовался достижениями географической истории французского типа и положил начало новому подходу к аграрной истории Средних веков и Нового времени; вторая, предназначенная для более широкого круга читателей, – «Феодальное общество» (1939 – 1940), объемистый и оригинальный труд, в котором предложена глобальная концепция общества, включающая в себя экономическую и социальную историю, а также историю ментальностей, и полностью пересмотрена история социальных установлений. К этим двум книгам добавился опубликованный посмертно трактат о методах исторического исследования «Апология истории, или Ремесло историка» (издан Люсьеном Февром в 1949 г.) – неоконченное сочинение, где среди черновых фрагментов, которые автор наверняка переписал бы для публикации, мелькают время от времени мысли исключительно глубокие и оригинальные.

Однако в последние несколько лет для все большего числа исследователей, занимающихся науками о человеке в обществе, наиболее важной сделалась пионерская работа Марка Блока, его первая настоящая книга – «Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии» (1924), книга, благодаря которой этот выдающийся историк может считаться основоположником исторической антропологии[2].

12//13

Генезис «Королей-чудотворцев»

Если исходить из того, что нам известно о Марке Блоке сегодня (возможно, впрочем, что впоследствии публикация переписки ученого дополнит и уточнит наши представления), работа над «Королями-чудотворцами» длилась около двенадцати лет под влиянием трех основных факторов, два из которых принадлежали сфере интеллектуальной и даже (в одном из этих двух случаев) экзистенциальной[3].

Первым из этих факторов стало получение Блоком в 1909 г., на следующий год после окончания Высшей нормальной школы, трехлетней стипендии в Фонде Тьера. Вторым – война 1914 – 1918 гг., которую Блок окончил капитаном и кавалером креста «За боевые заслуги» и в ходе которой ему четырежды была объявлена благодарность в приказе по армии.

Наконец, большое значение имела и атмосфера филологического факультета Страсбурского университета, куда Блок был в 1919 г. зачислен преподавателем и где в 1921 г. получил звание профессора.

Научную деятельность Блок начинает в 1911 – 1912 гг. В это время он публикует свои первые статьи. До войны научные интересы Блока ограничиваются тремя основными сферами. Во-первых, Блок размышляет об истории социальных установлений средневекового феодального общества и в первую очередь о месте, занимаемом в феодальной системе королевской властью и серважем (первые наброски той работы, из которой после войны, подчиняясь университетским требованиям, Блок сделал что-то вроде диссертации – «Короли и сервы, глава из истории Капетингов»). Во-вторых, в рамках историче-

13//14

ской географии, созданной Видалем де Ла Блашем и его учениками и оказавшей в 1920 – 1930-е годы большое влияние на новую французскую историческую школу, Блок исследует определенную область Франции, Иль-де-Франс. Наконец, он сочиняет свое первое «рассуждение о методе»; произнесенное в 1914 г., накануне Первой мировой войны, в день раздачи наград в амьенском лицее, оно называлось «Историческая критика и критика свидетельств» и, к сожалению, осталось мало кому известной.

Из этих первых опытов особого внимания заслуживает один – появившаяся в 1912 г. статья «Формы разрыва клятвы верности сеньору в старом феодальном праве»[4]. Блок описывает в ней феодальный «обряд» – «разбрасывание веток» и разрывание их пополам (exfestucatio), обозначающее и осуществляющее разрыв договора между вассалом и сеньором. Здесь, на самых ранних порах, уже заметен интерес Блока к роли обряда в установлениях прошлого, причем, поскольку абсолютное большинство историков вообще и историков французского средневекового права в частности не проявляли к этой проблеме никакого интереса (кроме двух примечаний Гастона Париса и одного намека Жака Флака, сослаться было не на что), Марк Блок обращается к трудам немецких историков средневекового права, которые в ту пору много занимались этнографией и сравнительными исследованиями: он ссылается на статью Эрнста фон Меллера и, главное, на «основополагающий труд г-на Карла фон Амиры» «Der Stab in der germanischen Rechtssymbolik» («Жезл в германской правовой символике»)[5].

Трое из Фонда Тьера

Где в это время находился Марк Блок? 1908 – 1909 годы он провел в Германии, в Берлине и Лейпциге, а затем стал стипендиатом Фонда Тьера. Здесь он повстречался с двумя ста-

14//15

ринными друзьями, с которыми вместе учился в Высшей нормальной школе, – эллинистом Луи Жерне (поступил в Школу в 1902 г.) и китаистом Марселем Гране (поступил, как и Блок, в 1904 г.). Трое молодых ученых объединились в своего рода исследовательскую группу. Судя по всему, особенно значительную роль в научном становлении друзей сыграл Гране, которому впоследствии было суждено обновить китаистику. Знакомство с его проблематикой и методами работы привило Луи Жерне и Марку Блоку широту взглядов, которой не обладали представители традиционной историографии античной Греции и средневекового Запада. Еще прежде появления «Королей-чудотворцев» (они, как мы помним, вышли из печати в 1924 г.) Марсель Гране выпустил книги «Праздники и песни Древнего Китая» («Fetes et chansons anciennes de la Chine», 1919) и «Религия китайцев» («La Religion des Chinois», 1922); позже появились два его обобщающих труда: «Китайская цивилизация» («La Civilisation chinoise, 1929») и «Китайская мысль» («La Pensee chinoise», 1934). Написал он и книгу «Китайский феодализм» («La Feodalite chinoise»), которая вышла в Осло в 1932 г., на следующий год после выпущенных там же «Характерных черт французской аграрной истории» Марка Блока; в это время Гране был приглашенным иностранным профессором в норвежском Институте сравнительного исследования культур (представленном Блоком в «Анналах» за 1930 г.: Annales. 1930. Р. 83 – 85), то есть занимал должность, которую до него занимал Блок. Работы Гране с самого начала способствовали укреплению интереса Марка Блока к обрядам и мифам, к церемониям и легендам, к сравнительным исследованиям коллективной психологии, «систем мышления» и верований в древних обществах[6].

Луи Жерне впоследствии уехал в Алжир и слишком долго оставался профессором тамошнего университета (впрочем, там у него появился ученик – молодой историк Фернан Бродель), а труды его позорно замалчивались представителями господствовавшей тогда университетской эллинистики. Тем не менее и он чрезвычайно близок Марку Блоку по мыслям и методам

15//16

работы. Еще в 1917 г. Жерне опубликовал «Разыскания о развитии юридической и этической мысли в Древней Греции» («Recherches sur Ie developpement de la pensee juridique et morale en Grece»). Его обобщающий труд, «Греческий гений в религии» («Le Genie grec dans la religion»), касающийся эллинистического периода (в соавторстве с Андре Буланже), появился в 1932 г., однако подлинную известность получил лишь после переиздания 1970 г.; к этому времени уже вышел из печати посмертный сборник статей Жерне «Антропология Древней Греции» («Anthropologie de la Grece antique», 1968; 2-е изд. 1982), позволивший наконец оценить масштаб того, что сделал этот ученый, и понять, какое большое влияние оказал он на выдающихся ученых – представителей современной французской школы исторической антропологии Древней Греции (таких, как Жан-Пьер Вернан, Пьер Видаль-Наке, льежец Марсель Детьенн, Николь Лоро, Франсуа Артог и др.). Беседы Марка Блока (и Гране) с Жерне, по всей вероятности, лишь углубили интерес будущего автора «Королей-чудотворцев» к этноюридическим исследованиям, мифу, обряду, проницательной и осторожной компаративистике[7].

Первая мировая война

Наступил второй важнейший этап в биографии Марка Блока – война 1914 – 1918 гг. Блоку она принесла переживания совершенно необычные. По воспоминаниям, написанным им в первый год войны, видно, что в его душе совершенно естественно соединялись пламенный патриотизм, обостренное сострадание бойцам с их повседневными тяготами и невзгодами, стремление запечатлеть все без исключения детали грязной и жестокой солдатской жизни. При этом Блок постоянно выказывает трезвость мысли, позволяющую даже в самом тяжелом бою сохранять некоторую отстраненность, относиться к окружающим и к самому себе сочувственно, но одновременно и

16//17

требовательно. Он старается смотреть на все то, что видит и переживает, глазами историка. Рассказывая о дне своего первого боя, 10 сентября 1914 г., он замечает: «Любопытство, которое я испытываю всегда, не покинуло меня и в этот момент». К любопытству, первому побудительному мотиву исторических исследований, тотчас прибавляется неустанная работа памяти. До 15 ноября 1914 г., когда ранение нарушило привычный ход жизни, Блок изо дня в день ведет дневник, фиксируя в нем все происходящие события. Когда же в начале 1915 г. его из-за тяжелой болезни эвакуируют в тыл и оставляют там вплоть до окончательного выздоровления, он спешит употребить это время на написание воспоминаний, причем не хочет зависеть только от своей собственной памяти: «она избирательна и потому кажется мне не слишком справедливой». В конце этих воспоминаний о пяти первых месяцах войны он подводит итоги пережитому с точки зрения историка. Он делает наброски, которые затем, в 1940 г., разовьет в «Странном поражении»[8]. Однако в первую очередь его интересует все то, что касается психологии, индивидуальной психологии солдат и офицеров, коллективной психологии армейских подразделений[9].

Роль войны 1914 – 1918 г. в генезисе «Королей-чудотворцев» с большой проницательностью и тонкостью выявил и проанализировал Карло Гинзбург. Война позволила Марку

17//18

Блоку увидеть, как современное общество превращается в общество почти средневековое, возвращается назад к ментальности «варварской и иррациональной». Распространению ложных слухов – бывших, по его мнению, главной формой этого движения вспять, – Блок посвятил замечательную статью «Размышления историка о ложных слухах военного времени»[10]. Он показывает в ней, каким образом цензура, искажающая письменные тексты и тем самым подрывающая доверие к ним, приводит к «потрясающему расцвету устного предания – источника всех давних легенд и мифов». Благодаря этому война дает историку единственный в своем роде шанс наблюдать своими глазами средневековое прошлое: «Смелым движением, о котором и помыслить не мог бы самый дерзкий экспериментатор, цензура, упразднив прошедшие столетия, вынудила солдата прибегнуть к средствам информации тех эпох, когда еще не существовало ни газет, ни печатных листков с новостями, ни книг; она вынудила его возвратиться к умонастроению этого давнего времени». Однако скептицизм, с которым историк относится к распространению ложных слухов, не распространяется на «юридическую, экономическую или религиозную историю», и в еще меньшей степени на историю коллективной психологии. «Самые глубинные слои истории являются, возможно, и самыми надежными». Погружением в такую «глубинную» историю и станут «Короли-чудотворцы»[11].

Отсюда диагноз, который поставит Марк Блок в конце своего труда о королевском чуде: «гигантский ложный слух». Он повторит это выражение в 1932 г., стремясь дать определение феномену, которому Жорж Лефевр посвятил другой обширный труд по истории ментальностей: «Великий Страх 1789 года»[12].

18//19

Военный опыт утвердил Марка Блока в мысли, что если «незнание прошлого неминуемо ведет к непониманию настоящего», то не менее верно и другое, о чем идет речь в «Апологии истории»: «понимать прошлое следует при помощи настоящего». Отсюда значение, которое он придавал «регрессивному методу». Психология солдат и вообще всех людей в 1914 – 1918 гг. помогла Блоку пролить свет на отношение людей прошлого (от Средневековья до XVIII века) к королевскому чуду.

Как бы там ни было, замысел того исследования, которое в конечном счете превратилось в книгу «Короли-чудотворцы», зародился в уме молодого историка во время Первой мировой войны. Его коллега Шарль-Эдмон Перрен вспоминает, что в феврале 1919 г., когда они с Блоком, еще не демобилизованные, вместе совершили поездку в Вогезы, будущий автор «Королей-чудотворцев» сказал ему: «Когда я покончу с моими аграриями, я займусь историей помазания и коронации в Реймсе».

Страсбур

Я буду более краток – в силу того, что эти обстоятельства известны куда более широко, – в рассказе о третьем факторе, определившем выбор королевского чуда как предмета исследования; я имею в виду атмосферу Страсбурского университета, куда Марк Блок был зачислен преподавателем в октябре 1919 г.[13] Страсбурский университет, после войны вновь сделавшийся французским, пользовался особенным вниманием властей, стремившихся изгладить в душе преподавателей и студентов память о недавнем немецком прошлом и превратить это заново обретенное учреждение в образец интеллектуального и научного совершенства, который не стыдно предъявить соседней Германии. В университет были приняты на работу блестящие молодые ученые: историк Люсьен Февр (родившийся в 1878 г.), которого следует назвать в первую очередь, ибо встреча с ним сыграла в жизни Блока решающую роль и привела к совместному основанию в 1929 г. «Анналов эконо-

19//20

мической и социальной истории»; другие историки, такие, как знаток Древнего Рима Андре Пиганьоль, медиевист ШарльЭдмон Перрен и, главное, выдающийся исследователь Французской революции 1789 – 1794 гг. Жорж Лефевр; основоположник французской социологии религии Габриэль Ле Бра, географ Анри Болиг, филолог Эрнест Хепфнер и, наконец, врач и психолог Шарль Блондель и социолог Марсель Хальбвакс. Блондель, к этому времени уже выпустивший свое «Больное сознание» («Conscience morbide», 1914), работал над «Первобытным мышлением» («Mentalite primitive», 1926) и над своим главным трудом «Введение в коллективную психологию» («Introduction a la psychologie collective»), который вышел из печати в 1929 г. и на который Марк Блок откликнулся в 1929 г. рецензией в «Историческом журнале» («Revue historique»). По замечанию Жоржа Дюби, Блондель бросал вызов историкам – впрочем, это было через целых четыре года после публикации «Королей-чудотворцев»! – утверждая, что «не может быть и речи о том, чтобы по-прежнему упорствовать в намерении определять de piano (легко, без труда. – лат.) всеобщие формы чувствования, мышления и действия». Иначе говоря, Блондель призывал к созданию дифференцированной истории, истории ментальности и поведения в разные эпохи и в разных регионах. Что же касается Мориса Хальбвакса, то он через год после появления «Королей-чудотворцев» выпустил книгу, оказавшую огромное влияние на всю ту область исследований, которую мы сегодня называем науками о человеке в обществе, – «Социальный контекст памяти» («Les Cadres sociaux de la memoire»). В том же 1925 г., когда она вышла из печати, Марк Блок посвятил ей пространную статью в «Журнале исторического синтеза» («Revue de synthese historique») Анри Берра, одного из главных инициаторов обновления истории и наук о человеке[14]. Память и общество, а следовательно, память и история – могла ли найтись тема, более привлекательная для Марка Блока?

В лице Блонделя и Хальбвакса Марк Блок встретился с учениками исследователя, который сыграл в его интеллектуаль-

20//21

ном становлении едва ли не самую большую роль, – социолога Эмиля Дюркгейма, умершего в 1917г.; Эмиля Дюркгейма, который опубликовал в 1912 г. построенную на материале австралийской тотемической системы книгу «Элементарные формы религиозной жизни» («Les Formes elementaires de la vie religieuse»), где сакральное определяется как «отображение общества»[15]; Эмиля Дюркгейма, влияние которого на автора «Королей-чудотворцев» с большой проницательностью отметил вскоре после выхода книги в письме к ее автору Анри Се. В этом письме, в котором Се благодарит Блока за книгу и поздравляет с ее выходом, идет речь и о напечатанной в «Историческом журнале» рецензии Блока на книгу Люсьена Февра (в соавторстве с Лионелем Батайоном) «Земля и человеческая эволюция. Географическое введение в историю»; среди прочего Се говорит: «Ваши наблюдения, касающиеся книги Люсьена Февра, показались мне весьма справедливыми. В сущности, история... должна быть ближе к социологии, чем к географии; а социологический метод, как его определил Дюркгейм, – это в большой степени метод исторический». Примечательно, что Дюркгейм открыл первый номер «Социологического ежегодника» за 1898 год цитатой из Фюстеля де Куланжа, того Фюстеля де Куланжа, на которого так часто ссылается Марк Блок в «Апологии истории» и чтением которого он вдохновлялся в юные годы. Кристиан Пфистер в рекомендации, написанной Марку Блоку в 1909 г. для поступления в Фонд Тьера, говорит, что Блок занимается вопросами социальной истории, которым не уделил достаточного внимания Фюстель де Куланж[16]. В «Апологии истории» Марк Блок сказал о том, за что он сам и другие ученые, мечтавшие вырваться из плена позитивистской университетской истории, благодарны Дюркгейму и его школе: «Наша наука многим ей обязана. Она научила нас анализировать более глубоко, ограничивать проблемы более строго, я бы даже сказал, мыслить не так упрощенно»[17].

21//22

Итак, Страсбур подарил Марку Блоку в лице коллег и друзей контакт с общественными науками, родственными истории. Именно на этой междисциплинарной почве и взросли «Короли-чудотворцы». Неудивительно, что это сказалось на содержании книги; как писал Анри Се: «Превосходная последняя глава вашей книги заинтересует не одних историков; в ней найдут пищу для размышлений фольклористы, психологи и социологи».

Завершая разговор о том, чем обязаны «Короли-чудотворцы» Страсбуру 1919 – 1924 гг., следует упомянуть также о замечательной университетской библиотеке, которую считали своим долгом пополнять как немцы (в 1871 – 1918 гг.), так и французы. Люсьен Февр прекрасно сказал об этом: «А фоном этому созвездию служила наша библиотека, восхитительная национальная библиотека Страсбурского университета, чьи манящие взор сокровища всегда были у нас под рукой, – несравненный рабочий инструмент, единственный во Франции. Если кому-либо из нас удалось оставить след в науке, он обязан этим – хотя бы отчасти – Страсбурской библиотеке. Ее неисчислимым богатствам, которые только и ждали исследователей»[18].

Немецкие медиевисты

Два обстоятельства, по всей видимости, подтолкнули Марка Блока к изучению королевской болезни. Первое – это его прекрасное знание трудов немецких медиевистов и его увлечение немецкой ученостью и германской проблематикой. Кристиан Пфисгер намекает на него в уже упоминавшемся рекомендательном письме 1909 г. Пребывание в Берлине и Лейпциге в 1908 – 1909 г. принесло свои плоды. Одну из первых рецензий, напечатанных в 1921 г. в «Историческом журнале», Блок написал на вышедшую в 1914 г. книгу Фрица Керна «Gottesgnadentum und Widerstandsrecht im fruheren Mittelalter. Zur Entwicklungsgeschichte der Monarchic» («Божья ми-

22//23

лость и право сопротивления в Раннем Средневековье. К вопросу об истории развития монархии»).

Между прочим, среди бумаг Марка Блока, хранящихся в Национальном архиве, есть письмо от Фрица Керна, в котором немецкий историк благодарит Марка Блока за рецензию. Он пишет, что его глубоко тронуло внимание Блока и предупредительность, с которой страсбурский преподаватель прислал ему свою публикацию. С тех пор как началась война, признается Керн, французские коллеги либо хранят молчание насчет его работ, либо осыпают их грубой бранью. Тем приятнее ему внимание Блока.

Немецкие работы и раньше служили Блоку если не источником вдохновения, то, во всяком случае, подспорьем. При написании статьи 1912 т. о «разрыве клятвы верности сеньору» он пользовался трудами этноюристов – представителей дисциплины, которой французские ученые по большей части пренебрегали[19]. Блок не просто черпает из немецкой историографии разнообразные сведения; стремясь превзойти немецких коллег, он начинает заниматься историей верховной власти, ее образов и знаков – теми самыми темами, которые позже с большим успехом разрабатывали П. Э. Шрамм и его школа.

Брат-медик

Наконец, душевная близость с братом-врачом помогла Блоку особенно глубоко изучить медицинскую сторону королевского чуда и вникнуть в проблемы народной медицины. В финале предисловия к «Королям-чудотворцам» (приписке, датированной 28 декабря 1923 г.), Блок прямо говорит о том, какое большое влияние оказали на него отец и брат, умершие прежде, чем книга была закончена и опубликована[20].

* * *

Всеобщая история чуда

Теперь нам необходимо рассмотреть «Королей-чудотворцев», какими их задумал и написал Марк Блок, в контексте ис-

23//24

торической и антропологической науки его эпохи, иначе говоря, начала 1920-х гг.

Целью, которую поставил перед собой Марк Блок, было написание разом истории чуда и истории веры в это чудо. Впрочем, две эти истории в большей или меньшей степени переплетаются. Марк Блок показал, что чудо начинает существовать с того момента, когда у людей появляется возможность в него поверить (детерминизм Блоку чужд, он признает рациональные соотношения между историческими явлениями, но без гегелевского отождествления рационального и реального), и клонится к упадку, а затем и вовсе исчезает в ту пору, когда возможность верить в него у людей пропадает. «Если бы я не боялся утяжелить и без того громоздкое заглавие, я бы дал моей книге второй подзаголовок: "История одного чуда"», – признается он (наст. изд., с. 87).

Долгая временная протяженность

Что же касается самого чуда, то он хочет «объяснить, как она (вера в него) развивалась и почему жила так долго», для того чтобы внести вклад в «общее объяснение»... В этих словах нетрудно различить две главные темы «школы» «Анналов»: первая – глобальная, или тотальная история (насколько же лучше «общее объяснение»! – хотя оно, конечно, остается, пределом мечтаний, более или менее достижимым идеалом); вторая – долгая временная протяженность (longue duree), определение которой дал Фернан Бродель в заслуженно знаменитой статье 1958 г.[21], написанной уже после книги «Средиземное море и мир Средиземноморья в эпоху Филиппа II» (1949), где эта идея нашла блистательное воплощение. Долгая временная протяженность, или время большой длительности, совсем не обязательно означает продолжительный отрезок времени; речь в данном случае идет о том пласте истории – пласте

24//25

структур, – который эволюционирует и изменяется медленнее всего. Долгая временная протяженность – это неторопливый ритм. Ее можно обнаружить и наблюдать и на относительно коротких отрезках времени, однако она неизменно скрывается под историей событийной, под среднесрочным стечением обстоятельств. Ошибочнее всего было бы полагать, будто работы на тему «от истоков до наших дней», крайне редко сочетающиеся с подходом истинно научным, и есть настоящие исследования долгой временной протяженности. Однако в исключительных случаях историку выпадает счастливая возможность проследить развитие исторического явления от начала до конца, изучить все его историческое существование, от зарождения и становления до упадка и исчезновения; именно такая исключительная удача выпала на долю автора «Королей-чудотворцев». Поэтому Марк Блок мог утверждать, что королевское чудо – обряд исцеления золотушных посредством возложения рук – возникло во Франции около 1000 года, а в Англии примерно столетием позже, прекратило же оно свое существование в Англии в 1714 г., когда на трон взошла немецкая Ганноверская династия, а во Франции 31 мая 1825 г., когда Карл Х после своей коронации, состоявшейся 29 мая, последним из всех французских королей совершил обряд возложения рук.

Идол истоков

Обстоятельство вдвойне парадоксальное: сегодня в пересмотре более всего нуждается именно та часть «Королей-чудотворцев», которая посвящена истокам, королевского чуда. Парадоксальное, во-первых, потому, что Марк Блок, который вскоре посвятит целую главу в «Апологии истории» разоблачению того, что он назовет «идолом истоков», в книге 1924 г. сам стал жертвой смешения таких разных понятий, как истоки, источники (еще одно коварное слово – можно подумать, будто в истории что-либо течет легко и гладко, как река, или рождается естественным путем) и причины. Между тем у самого Марка Блока уже в «Королях-чудотворцах» присутствуют понятия гораздо более плодотворные: наследство, выбор, рождение, генезис, причем в основу всего положен главенствующий тезис: ни одно историческое явление невозможно объяснить, не изу-

25//26

чив его эпоху. Во-вторых же, в данном случае мы имеем дело с парадоксом потому, что эрудиция, всегда полезная и, больше того, совершенно необходимая историку, сама по себе ничуть не более надежна, чем гипотезы, интерпретации, идеи. Те историки, которые полагают, будто одной эрудиции достаточно, чтобы прийти к абсолютно достоверным и непреложным выводам, пребывают в плену у опасной иллюзии. Эрудиция – даже самая обширная – вещь хрупкая. Со временем новые исследователи обнаруживают новые памятники, меняющие статус того документа, который прежде считался самым ранним, открывающим хронологическую цепочку. Увиденные под новым углом зрения, старые источники обретают новый смысл, новое историческое и даже буквальное значение. На уровне документации перед прошлым открывается блестящее будущее: совершаются новые открытия, появляются новые технические средства. Поэтому уже в том, что касается эрудиции, историкам следует сохранять скромность и даже смирение, как по отношению к будущему, так и по отношению к прошлому.

Пример «Королей-чудотворцев» представляется мне в высшей степени показательным. Исследовав большое число источников и подвергнув их критическому рассмотрению – труд, который даже эрудиты, относившиеся к работе Марка Блока в высшей степени скептически, оценили как отвечающий самым строгим научным требованиям, – Марк Блок извлекает из того набора документов, которым располагает, некий текст. Это письмо Петра из Блуа, клирика французского происхождения, жившего при дворе короля Генриха II Английского. Около 1180 г. он писал: «Признаюсь, прислуживать королю значит (для клирика) творить святое дело, ибо король – святой; он – помазанник Божий; недаром был он помазан священным миром, каковому помазанию, ежели кто о силе его не знает либо в ней сомневается, доказательством исчерпывающим послужит исчезновение паховой чумы и исцеление золотушных больных»[22].

26//27

Поскольку я занимался историей паховой (бубонной, или черной) чумы в Средние века, то, перечитывая «Королей-чудотворцев», очень заинтересовался этим текстом, приписывающим Генриху II (который умер в 1189 г.) прекращение эпидемии паховой чумы. Дело в том, что сегодня мы знаем (и этот вопрос можно считать решенным окончательно, поскольку явление такого масштаба, как черная чума, непременно нашло бы отражение в дошедших до нас многочисленных памятниках XII века), что с VII века до 1347 г. эпидемий паховой чумы на Западе не случалось[23]. Однако шестьдесят лет назад вопрос о хронологии черной чумы оставался в историографии совершенно непроясненным, и большинство серьезных историков – включая такого осведомленного и пытливого исследователя, как Марк Блок, – мало интересовались этой болезнью, упоминаний о которой они не находили (понятно, почему) в текстах, написанных между VII и XIV столетиями. Впрочем, у Марка Блока это упоминание чумы тоже вызвало некоторое смущение. Он пишет: «Строго говоря, мы не знаем, что подразумевается под этим последним выражением: возможно, эпидемия бубонной чумы, которая, как считалось, прекратилась благодаря чудодейственному вмешательству короля. Люди того времени, уверяет превосходный историк медицины д-р Кроуфорд, вполне могли спутать некоторые разновидности чумных бубонов с паховым аденитом. Петр из Блуа не был врачом» (с. 111). Но если мы не можем доверять Петру из Блуа в том, что касается паховой чумы, где основания считать более надежными его отзывы о золотухе?

Между тем Марк Блок делает из слов Петра вывод: «Итак, Генрих II исцелял золотушных». В другом месте Блок на основании текстов XI века датирует началом этого века возникновение целительного обряда, однако там он делает это с оговорками, здесь же безо всяких оговорок называет письмо Пет-

27//28

pa из Блуа самым старинным бесспорным свидетельством чудотворной целительной практики английского короля.

Между тем мне удалось определить возможный источник упоминания в тексте Петра из Блуа эпидемии чумы, которой якобы положил конец английский король[24]. Григорий Турский рассказывает в своей «Истории франков» (X, I) о том, как Григорий Великий в год своего избрания папой (590) призвал римлян принести покаяние, устроить крестный ход и молить Господа о том, чтобы он избавил их от страшной эпидемии «паховой чумы», которая в самом деле свирепствовала в ту пору в Риме. Эта большая литания, в отличие от малой литании – моления об урожае в течение трех дней, предшествующих Вознесению, – с тех пор стала повторяться всем христианским миром ежегодно 25 апреля и прочно вошла в состав литургии. Уже Беда в начале VIII века упоминает ее в своей гомилии 97 (De majori litania // P. L. T. 94. Col. 499). Незадолго до того времени, когда Петр из Блуа пишет процитированное выше послание, парижский литургист Жан Белет в своей «Summa de Ecclesiastias officiis», в главе «О литаниях» напоминает о происхождении большой литании, введенной Григорием Великим для избавления от «паховой чумы»[25]. В XIII веке о том же сообщает Яков Ворагинский в «Золотой легенде» (около 1255 г.), а доминиканец Жан де Майи в неизданном сочинении «Abbreviatio in gestis et miraculis sanctorum» («Краткий рассказ о деяниях и чудесах святых») (около 1243 г.), описывая major litania, также рассказывает о ее происхождении. Он приводит легенду, согласно которой после литании Григорий Великий увидел на вершине некоего римского замка ангела, вытирающего окровавленный меч и убирающего его в ножны, отчего замок и был назван замком Святого Ангела. Жан де Майи добавляет, что процессию, в ходе которой пелась литания Григория Великого, называли процессией «черных крестов»[26]. Она происходила в день Святого Марка, 25 апреля, и

28//29

Жуанвиль напоминает, что рождение Людовика Святого именно в этот день (в 1214 г.) предвещало его трагическую смерть на подступах к Тунису.

Таким образом, Петр из Блуа заговорил о чуме только лишь потому, что знал о ней из литературной традиции и литургической практики, из молитв, которые произносились из года в год, хотя эпидемии чумы в эти годы не наблюдалось. Следовательно, никакой чумной эпидемии Генрих II не прекращал: Петр из Блуа просто приписал ему чудо, которое совершил Григорий Великий и которое постоянно упоминалось в житиях и литургии. Не обстояло ли дело сходным образом и с исцелением золотушных? Утверждать этого нельзя, ибо если относительно прекращения черной чумы мне удалось найти более ранние свидетельства, то относительно исцеления золотушных я таких свидетельств не нашел; тем не менее письмо Петра из Блуа как историческое свидетельство подлинности чудес, совершенных Генрихом II, в результате приведенных выше фактов оказывается существенно дискредитированным.

С другой стороны, британский историк Френк Барлоу, обративший внимание не на письмо Петра из Блуа, а на другие тексты, с помощью которых Марк Блок доказывает, что исцеление золотушных посредством возложения рук возникло в Англии в XII веке, а во Франции в ХI-м, недавно весьма убедительно показал: ни один из этих текстов не позволяет с уверенностью утверждать, что дела обстояли именно так, как думал Марк Блок. С точки зрения Барлоу – и я с ним согласен, – если одним надежным свидетельством, касающимся исцеления золотушных посредством возложения рук в XII веке, мы располагаем (свидетельство это относится к царствованию Людовика VI), то доказательств того факта, что целительный обряд совершался королями, царствовавшими до Людовика Святого, регулярно, у нас нет. Что же касается Англии, то здесь первое надежное свидетельство о целительном обряде датируется 1276 г.[27]

29//30

Итак, весьма вероятно, что королевский обряд исцеления золотушных вошел в обиход во Франции и Англии не раньше середины XIII века. Впрочем, пересматривая датировку, мы вовсе не ставим под сомнение основную мысль Марка Блока. Два христианских короля сделались в Средние века – благодаря совокупности обрядов и определенному верованию – особами сакральными, чудесными целителями. Это – христианский вариант представлений о сакральносги королевской власти. Бог ниспосылает королям обеих наций ту же способность его именем творить чудеса, какую он дарует святым. Церковь вынуждена смириться с обретением королями этой новой власти, над которой она, впрочем, сохраняет контроль. Все дело просто-напросто в том, что короли получили эту власть позже, чем полагал Марк Блок. Возможно, контекст XIII века (положение мирян, эволюция обрядов, концепция святости, отношение к телу и болезням, и проч.), позволяет, не ограничиваясь аспектами сугубо политическими, более точно объяснить королевское чудо, чем объяснял его Марк Блок, относивший возникновение целительного обряда к эпохам более ранним.

Помазание и политика

Занимаясь поисками «истоков», то есть хронологического начала королевского чуда, Марк Блок вводит в свой труд две его основные темы: связь между чудотворной мощью и коронацией, или, точнее, помазанием,, и политические мотивы этого обращения к сакральному.

Из описаний литургии, сопровождавшей коронацию французских королей в Реймсе, – коронационных ordines XIII века[28], – видно, что реймсская церемония имела две стороны, со-

30//31

ответствовавшие двум следовавшим одна за другой фазам церемонии, – освящение, или помазание, и коронование. Чудотворную власть французским королям сообщало помазание. Если в конце Средневековья короля Франции будут именовать христианнейшим королем, если он стоит выше всех прочих королей христианского мира, то причина этого – в елее, которым его помазывают во время коронации, единственном елее, имеющем сверхъестественное происхождение. Елей этот был доставлен с небес голубкой (самим Святым Духом или его вестницей) для крещения Хлодвига святым Ремигием. Французский король – единственный из всех королей, помазанный елеем божественным, ниспосланным с небес (подчеркнем, что для помазывания королевы использовался только обычный елей). Тем не менее, в XIV веке на ту же привилегию стали претендовать и английские монархи. В 1318 г. английский доминиканец брат Николай из Стреттона является в Авиньон к папе Иоанну XXII, чтобы поведать, что прославленный архиепископ Томас Бекет (святой Фома, канонизированный в 1173 г., через три года после смерти) в пору своего пребывания в изгнании во Франции получил из рук Богоматери сосуд с елеем, предназначенным для помазания пятого короля Англии после Генриха II (иначе говоря, короля, царствовавшего в 1318 г., – Эдуарда II), который, в отличие от своего предка, приказавшего казнить Бекета, будет «человеком великой честности, ревнителем церкви» и сумеет «отвоевать Святую землю у языческого люда». Иоанн XXII не опроверг эту историю, но и не признал ее официально. Однако постепенно, во всяком сслучае, в Англии, люди прониклись убеждением, что и английских королей также помазывают сверхъестественным елеем.

Восстанавливая историю королевского чуда, Марк Блок об-

31//32

наруживает, что в ней с самого начала огромную роль играла политика. Политика королей по отношению к Церкви, но также и политика английских и французских королей внутри подвластных им королевств и по отношению друг к другу. Обретение монархом чудотворной мощи происходит и во Франции, и в Англии одновременно с утверждением его власти над крупными феодалами и баронами. Чудотворная мощь исполняет роль династического орудия. Марк Блок видел в ней одно из средств, с помощью которых короли обеих держав получали господство, не связанное с их местом в феодальной иерархии. Однако если исходить из того, что эту мощь короли обрели не в XI – XII веках, а в XIII веке, то следует говорить не столько о получении господства, сколько о его освящении.

Важно и то, что между двумя монархиями, точнее сказать, между Капетингами и Плантагенетами, шло соперничество за наибольший престиж. Королевское чудо – один из знаков и предметов соревнования и конкуренции двух великих соперничающих держав Средневековья, Франции и Англии[29].

Обряды

Пожалуй, еще сильнее Марк Блок интересуется одной особенностью английского обряда, отсутствующей в обряде французском; целую главу он посвящает «второму чуду, сотворенному английскими королями, – целительным кольцам». С начала XIV века каждый год в Великую Пятницу английский король клал на алтарь монеты, затем «выкупал» их, кладя на их место эквивалентную сумму в любой валюте, а первые монеты шли на изготовление колец, которые вручали разным больным, в первую очередь эпилептикам, и те, нося эти кольца, именуемые cramp-rings, выздоравливали.

Марк Блок дает образцовое описание обряда и жестов, производимых при его совершении королями Англии (наст. изд., с. 251 – 252). Чтобы выявить «магические истоки обряда с кольцами», он сближает его с употреблением различных талисманов и показывает, что в обряде этом «центральным было действие в определенном смысле юридическое: принесение в дар золотых и серебряных монет и их выкуп за эквивалентную сумму» (с. 263). Затем он подчеркивает, что этот процесс, в основе которого лежали магические традиции, был процессом историческим: «чудотворная королевская власть присваивала себе магическую процедуру» (с. 266). Внимание Блока к элементам церемониала выдает в нем антрополога. Прежде всего, он стремится определить пространственные и временные рам-

34//35

ки церемониала, принципиально важные, когда речь идет о сфере сакрального. На обложке папки с его бумагами, посвященными «французской коронации», стоят два вопроса: «где?» и «кто служит?»

Список иконографических материалов, составленный Марком Блоком, следовало бы расширить и проанализировать более систематически, чем это сделано автором «Королей-чудотворцев». Местом проведения целительного обряда авторы этих картин, миниатюр и гравюр избирают либо церковь, либо королевский дворец, либо любую нейтральную территорию, которой пребывающий в ней король сообщает сакральный статус. Возникает впечатление, что нередко, по причинам как символическим, так и практическим, обряд совершали в пространстве, так сказать, компромиссном – капелле королевского дворца, саду церкви и проч. Обряд часто связывался с мессой, а порой и с причащением короля под обоими видами. Английские короли, как замечает Марк Блок, с большим трудом избегали своего рода растворения в церковном пространстве. Исцеление золотушных посредством возложения рук превращается у них в настоящую церковную литургию. Чудо с кольцами совершается в дворцовой капелле в Великую Пятницу, причем алтарь играет в нем центральную и основополагающую роль.[33]

Кто же направляет и контролирует исполнение обряда? Во время коронации и помазания эту функцию по отношению к королю Франции и викарным епископам берет на себя церковь в лице архиепископа Реймсского. Что же касается самого целительного обряда возложения рук, то не является ли в этом случае король не только участником церемонии, но и лицом, совершающим богослужение?

Наконец, Марк Блок подчеркивает, что в обряде очень важную роль играют сакральные предметы. Среди подготовительных материалов к книге мы находим список того, что Блок назвал «составляющими» сакральной королевской власти: «королевский знак; сосуд святого Фомы (Томаса Бекета); реймсский Священный Сосуд; камень из Скона; короли и львы; геральдические лилии (и орифламма); причащение под

35//36

обоими видами; Священное Копье; меч; формулы, произносимые при коронации; скипетр; корона; кольцо (и cramp-rings)». Однако, как тонко замечает Марк Блок, предметы эти используются в обществе, у которого есть своя история (да и бывают ли общества, истории лишенные?), и люди Средневековья наделяют их историческим статусом, обретенным в определенную эпоху, при определенных обстоятельствах. Земная история реймсского Священного Сосуда началась в тот день, когда святой Ремигий крестил Хлодвига; история сосуда святого Фомы – в ту пору, когда епископ оказался в изгнании во Франции; история сосуда из Мармутье – в тот день, когда в тамошнем монастыре святой Мартин поскользнулся и сломал ребро, после чего с небес спустился ангел, принесший святому божественный бальзам для исцеления. Елеем из Мармутье был помазан в Шартре в 1594 г. Генрих IV, а прежде тот же елей был доставлен к смертному одру Людовика XI и (согласно легенде) использован для помазания Людовика VI в Орлеане в 1108 г.[34] На обложке одной из тетрадей Марка Блока написано: «предметы, используемые при коронации, приобретают историческую ценность», а на одной из карточек значится: «стремление видеть в символическом предмете, с которым связано начало обряда, предмет исторический». Историк Марк Блок разглядел в христианстве его глубинное стремление вписаться в историю. История вовлекает в себя все: традицию, фольклор, символы.

36//37

От этого Марк Блок переходит к более общей проблеме «чудесной и священной королевской власти» в западном Средневековье.

Он совершает экскурс в историю священнической королевской власти. Результат выходит весьма скудный. В самом деле, если в Византии басилевс сумел соединить в своих руках власть и светскую, и духовную, на Западе ничего подобного, никакого цезаропапизма не наблюдалось. Короли (и император) колебались между двумя решениями либо пытались их сочетать. Первое решение заключалось в том, чтобы четко различать духовное и светское и сделаться независимыми властителями земного государства; я бы назвал это политическим аверроизмом (исходя из доктрины о двух истинах, истине веры и истине разума). Второе решение – в том, чтобы, уподобившись папам, которые в силу своего права отпускать или не отпускать грехи притязали на контроль над светской властью, получить некоторую власть в области духовной, а для этого добиться – в определенной мере – священнического статуса. Марк Блок обращает здесь внимание на то обстоятельство, что способы, с помощью которых короли пытались внедриться в церковную иерархию, гораздо более очевидны не на примере понятия rex-sacerdos, выдвинутого теологами и теоретиками в ходе великого спора между Священством и Империей, но в области литургии, на примере трактатов или требников. Что же касается церкви, то она стремилась низвести королей до роли иподьяконов, тогда как сами короли и их окружение, если судить по церемониалу, стремились построить «рукоположение» в королевский сан по образцу поставления в епископы. Впрочем, это исследование еще очень далеко от завершения; в книге Блока сделаны лишь первые шаги.

Легенды

Затем Марк Блок переходит к описанию тех легенд, которые служили прославлению священной средневековой монархии. В первую очередь его интересует «французский монархический цикл» – собрание легенд, порожденных верой в различные королевские инсигнии сверхъестественного происхождения; к этим легендам и верованиям Блок прибавляет также и обряд исцеления золотушных посредством возложения рук:

37//38

«Священный Сосуд, лилии, ниспосланные с небес, орифламма, также имеющая божественное происхождение, прибавим сюда способность исцелять страждущих – и мы получим ту совокупность чудесных свойств, которую апологеты династии Капетингов отныне без устали будут предлагать вниманию Европы, в надежде снискать ее восхищение» (наст. изд., с. 345). Таким образом, помимо королевских инсигний в буквальном смысле слова, помимо тех regalia, которые, в противоположность Священному Сосуду, хранящемуся в аббатстве Святого Ремигия в Реймсе, пребывают в королевском аббатстве Сен-Дени (корона, меч, золотые шпоры, позолоченный скипетр, Богоматерь с рукой слоновой кости, шелковые фиолетовые штаны, расшитые геральдическими лилиями, фиолетовый подрясник, «в какой облачаются иподьяконы перед мессой», также фиолетовая мантия без оплечья[35]), королевская власть отличается тем, что обладает сверхъестественными предметами, ниспосланными с неба, и, наконец, целительным даром. Эти предметы и этот дар способствуют установлению прямой связи между королем и Богом, однако на определенном уровне между ними сохраняется посредник: Священный Сосуд был вручен святому Ремигию; пребывает этот сосуд в аббатстве Святого Ремигия, и в день коронации именно настоятель этого аббатства приносит сосуд на церемонию и уносит его назад, помазывает же короля архиепископ Реймсский. Кстати, если реймсский архиепископ Хинкмар, первым сообщивший письменную форму легенде о Священном Сосуде, и заимствовал ее, как полагает Марк Блок, из реймсских фольклорных традиций, описанием этого чуда он, вне всякого сомнения, занялся в первую очередь для того, чтобы утвердить главенство реймсской церкви над прочими церквами, а также чтобы установить, на каролингский лад, контроль церкви над монархией.

38//39

Марк Блок не сопоставляет целительную мощь французских и английских средневековых королей с мощью харизматических лидеров других обществ, ибо сознает ограниченность сравнительного метода, которым, впрочем, весьма охотно пользуется. Опираясь на своего основного учителя в антропологии, Фрэзера, он упоминает верования и обряды племен, населяющих Океанию, и способности вождей, обитающих на полинезийском острове Тонга. Однако это – случай исключительный; одно из главных правил настоящего компаративиста Блок формулирует так: «Изучение полинезийских племен показывает, что им были присущи представления о сакральности царской власти, сходные с теми, какие господствовали и под другими небесами, в античной и даже средневековой Европе; из этого, однако, никак не следует, что в Европе можно обнаружить все те установления, какие имеются в Океании...) Среди первых миссионеров многие были убеждены, что "дикарям" присущи – в более или менее четкой форме – разнообразные христианские верования. Остережемся совершить ошибку противоположного свойства и не станем переносить нравы антиподов в Париж и Лондон» (наст. изд., с. 124).

Затем Марк Блок делает отступление, посвященное двум легендам королевского цикла, не имеющим отчетливо христианского характера: королевскому знаку и отношению львов к королям. Согласно народным верованиям, не признанным церковью, король Франции, подобно другим государям, имеет на коже – чаще всего на правом плече, реже на груди – ярко-алый знак, пятно, naevus в форме креста. По всей вероятности, это тот самый знак, который Карл VII по секрету показал в Шиноне Жанне д'Арк, дабы убедить ее, что он в самом деле законный сын Карла VI. Следы этого верования обнаруживаются как в эллинистической древности, так и в Новое время, когда на обладание королевским знаком притязали некоторые европейские шарлатаны. С другой стороны, простой народ верил, что «никогда львы не набросятся на истинного короля». А некий доминиканец, посол Эдуарда III в Венеции в 1340 г., уверял дожа, что английский король «согласен признать Филиппа де Валуа королем Франции, если тот войдет в клетку с голодными львами и выйдет из их когтей невредимым» (наст. изд., с. 80 и 368 – 370).

39//40

Наконец, Марк Блок предлагает вниманию читателя пространный и крайне оригинальный анализ контаминации (центральное понятие фольклористики, которым приходится пользоваться историку) поклонения святому и королевского целительного обряда. С начала Х века в Корбени (департамент Эна) народ поклонялся святому, рожденному на полуострове Котантен, Маркульфу или Маркулю, который – по-видимому, в XIII столетии – также специализировался на исцелении золотушных, чему, скорее всего, способствовала этимологическая игра слов: mar – «плохой» + cou(l) – «шея». Дар святого сблизился в сознании народа с даром королей, и два культа слились воедино. С XIV по XVII век все короли Франции, кроме Генриха IV, после коронации делали крюк, чтобы заехать в Корбени, прикоснуться к главе (черепу) святого, а затем, упрочив свою мощь за счет мощи святого, совершить над собравшимися в аббатстве золотушными обряд возложения рук. Людовик XIV и его преемники предпочитали поклоняться мощам святого Маркуля не в Корбени, а в Реймсе, и по их приказу в день коронации раку доставляли туда.

С контаминацией поклонения святому Маркулю и королевского чуда Марк Блок связывает третье народное верование, исторически родственное двум первым. Во многих краях люди верили, что если в семье рождается семь мальчиков подряд, то самый младший – седьмой сын – непременно вырастет колдуном и целителем. По сходству с королями, также наделенными целительной мощью, седьмым сыновьям стали приписывать не только способность исцелять золотушных, но и наличие отличительного знака на теле. Наконец, по заведенному обычаю, прежде чем начать пользоваться своим целительным даром, седьмые сыновья должны были совершить паломничество в Корбени, к реликвиям святого Маркуля. Марк Блок, собравший огромный материал, свидетельствующий о распространении этого верования во французских провинциях, в Европе и даже в Америке у индейцев чироки, особенное внимание обращал на взаимопроникновение трех явлений (культа святого, королевского обряда и народных суеверий), на историческую встречу народного верования с обрядами, одобряемыми или, по крайней мере, допускаемыми церковью.

40//41

Смерть чуда

Самая пространная часть книги, в которой Марк Блок, как и подобает историку, сочетает хронологический анализ с тематическим, завершается рассказом о судьбе королевского чуда в XVI – XVIII веках, «в эпоху религиозных войн и абсолютизма», а затем в пору его «заката» и «смерти».

Блок показывает, как структура (обряд исцеления золотушных посредством возложения рук), в основном не меняя формы, приобретает в новых исторических контекстах новое место и значение. Что же до исчезновения обряда, то в Англии он не выдержал атак протестантизма и исчез одновременно с переменой династии в 1714 г., а во Франции его смерть совпала с Революцией и крушением королевской власти (краткое и анахронистическое воскрешение в 1825 г., во время коронации Карла X, – не в счет). Впрочем, главное заключается не в этой событийной стороне дела, какой бы важной она ни была. Смерть исторического феномена вообще и верования, элемента ментальносги в частности, редко бывает мгновенной. Верования отмирают более или менее неспешно, в том же ритме, в каком происходят изменения ментальностей и условий, эти ментальносги сформировавших.

Здесь Марк Блок оставляет область обрядов, жестов, образов и переходит исключительно к фольклору, этнографии, медицине. На «глубинные процессы», «коллективную психологию» решающее влияние оказывает интеллектуальная эволюция элиты. Королевское чудо прекратило свое существование, потому что начиная с XVII века представители «рационалистического» течения пытались приискать ему рациональное объяснение, а в XVIII веке деятели эпохи Просвещения отказались от этих попыток и просто-напросто объявили королевское чудо несуществующим. Поскольку чудо это невозможно объяснить естественными причинами (например, наследственностью), оно исчезает из круга ученых представлений вместе со всеми другими чудесами, вместе со всей «концепцией мира», порождением которой оно являлось. Впрочем, Марк Блок с обычной своей проницательностью отмечает в «общественном мнении» XVIII века расхождение между просвещенными умами и массой, которая продолжает верить в чудодейственный обряд (см. наст. изд., с. 557).

41//42

Разгадка: «коллективное заблуждение»

Напоследок Марк Блок, рационалист, наследник эпохи Просвещения, еврей-атеист, больше чем кто бы то ни было веривший в великие светские ценности прошлого, вынужден задаться вопросом: «Почему люди верили в королевское чудо?» Историк-первооткрыватель, опирающийся на данные антропологии и социологии, Блок предлагает объяснение описанного им феномена, стремясь избежать анахронизмов и ограниченности позитивизма. Прежде всего, пишет он, хотя «короли-целители» сроду никого не вылечили, они не были обманщиками (наст. изд., с. 567). Все люди (почти абсолютное большинство общества от Средних веков до эпохи Просвещения), верившие в целительную власть королей, поступали так по двум причинам. Во-первых, им позволяли верить в эту власть обстоятельства физиологические, медицинские. Болезни, которые в ту пору объединялись под общим названием «золотуха», отличались той особенностью, что порой проходили – навсегда или на время – сами собой. Чудо совершала природа. Облегчение, как правило, наступало через некоторое, порой весьма продолжительное, время после совершения целительного обряда, однако люди прошлого охотно верили в чудо замедленного действия.

Главную же причину веры в чудо Марк Блок – не останавливаясь на этом подробно – излагает во фразе, которая и до сих пор остается основополагающей для истории ментальносгей и исторической психологии: «Вера в чудо возникла потому, что все этого чуда ожидали» (наст. изд., с. 578).

Однако это объяснение – как ни посмотри, чересчур краткое и общее – несет на себе следы рационализма, которым был проникнут его автор. О том же свидетельствует и знаменитый вывод: «Итак, трудно увидеть в вере в королевское чудо что-либо, кроме плода коллективного заблуждения» (наст. изд., с. 578). Впрочем, можно ли упрекать Марка Блока, процитировавшего в «Апологии истории» арабскую пословицу: «Люди больше походят на свое время, чем на своих отцов», в том, что он не сумел освободиться от своей собственной проблематики? Можно ли упрекать его, нащупавшего в своей книге такие подходы, которые остаются новаторскими и по сей день, в том, что он напомнил об истине, которую должен уважать всякий историк, размышляющий о пределах своего по-

42//43

гружения в прошлое? Та история ментальностей, которая удовлетворяется проникновением в словарь и фразеологию людей прошлого и которой достаточно избежать анахронизмов, – история лишь наполовину. Настоящий историк обязан, нарисовав достоверную картину прошлого, объяснить его с помощью научного аппарата собственной эпохи.

Концептуальный инструментарий Марка Блока

Перед тем как начать разговор о дистанции, которая нас отделяет от Марка Блока (а также о том, что нас сближает), я хочу вкратце охарактеризовать замысел этого ученого, его концептуальный инструментарий и научный метод.

Словарь Марка Блока выдает некоторые колебания, некоторую нечеткость, объясняющуюся пионерским характером его исследований, тем обстоятельством, что действенность новых понятий была частично связана с их расплывчатостью[36] и, наконец, сознательным желанием исследователя избежать чересчур жестких концептуальных рамок. Он очень удачно сказал по поводу устройства французских деревень, что предпочитает понятие «уклад» понятию «система», потому что оно гибче, а значит, ближе к исторической реальности.

Явления, которые Марк Блок изучает – и которые он обозначает выражениями, где с постоянством навязчивой идеи повторяется прилагательное «коллективный», подчас сменяющееся словом «общий», – определяются им то как «мыслительные стереотипы» (с. 137), то как «мысль не столько ученая, сколько народная» (с. 329), то как «коллективные представления» (с. 109, 124, 361), то как «общее мнение» (с. 247), то как «народное мнение» (с. 329), противопоставляемое ухищрениям теологов, то как «умственные представления» (с. 122), то как «интеллектуальные и сентиментальные представления» (с. 371), то, наконец, как «символические образы» (с. 333), «воображение» (с. 334, 356), «народное воображение» (с. 368).

Если говорить об образах, то именно концептуальное и символическое воображение[37] побудило Марка Блока уделить

43//44

особенное внимание иконографии (см., например, с. 88, 236) и собрать богатое иконографическое досье (см. Приложение II). Разумеется, статус образа в истории и исторической мысли рассмотрен у Блока далеко не исчерпывающе. Однако автор «Королей-чудотворцев» сумел привлечь внимание историков к этому исключительно важному объекту. Образ – предмет весьма специфический – способен открыть, сообщить гораздо больше, чем думает большинство историков искусства и даже современных иконографов и иконологов. Его соотношение с текстами, его место в функционировании исторических обществ, его структура и локализация заслуживают самого серьезного изучения. Обновление истории искусства – одна из насущнейших задач, стоящих сегодня перед исторической наукой.

К паре текст – образ Марк Блок добавляет жест, значимость которого автор «Королей-чудотворцев» часто подчеркивает (наст. изд., с. 144, 151, 168, 170 – 171, 296 и проч.). И, наконец, с большой методичностью Блок описывает обряды. От его внимания не ускользнуло то обстоятельство, что обретение королями власти происходило в ходе церемонии, во время которой менялась сама королевская природа. Поэтому он говорит об обрядах перехода из одного состояния в другое (с. 141, 300), хотя и не извлекает из этого понятия всю пользу, какую мог бы извлечь. Он лишь осторожно указывает, что «результатом церемонии становится для государя перемена состояния» (с. 300).

Наконец, в качестве самого общего понятия Марк Блок употребляет выражение «коллективное сознание» (с. 142, 163 и т. д.), или, реже, «умонастроение» (mentalite). Так, он ведет речь о «пропасти, пролегающей между двумя умонастроениями» (с. 81). Тема «умонастроений» в той или иной степени пронизывает все творчество Блока; она играет центральную роль в наиболее оригинальной части «Феодального общества» и в последний раз возникает под пером Блока, как некое завещание, в самом финале той части «Апологии истории», которую он успел дописать: «... определенные социальные, а значит, по их глубинному характеру – психологические (mentales) условия...» За умонастроением всегда скрываются «темные глубины», завораживающие Блока (см. наст. изд., с. 163, 198 и др.). «Глубины» – метафора, которая – не будем об этом забывать, – хотя и не довела историю до уровня психоанализа, но тем не менее в течение полувека была одним из тех зыбких

44//45

понятий, которые помогали истории преодолеть границы и барьеры, продвинуться в новом направлении, подойти гораздо ближе к сущности явлений, людей и обществ.

Что же касается наук уже существовавших или только зарождавшихся во времена Марка Блока, то автор «Королей-чудотворцев» мечтает о дальнейшем развитии «коллективной психологии» (с. 353), «фольклора» (с. 171, 361 и т. д.), «сравнительного изучения народной медицины» (с. 253), «сравнительной этнографии» (с. 85), и, наконец, «биологии» (с. 86). Дело в том, что в «Королях-чудотворцах» присутствует еще и набросок истории тела – тела короля, совершающего целительные жесты; страдающих, искалеченных тел людей, больных золотухой, – тел, которые недуг превращает в культурные и социальные символы; наконец, тел, обратившихся в груду костей и ставших магическими реликвиями; само «возложение рук», которому посвящена вся книга, есть не что иное, как контакт, соприкосновение двух тел.

Я умолчал об одном термине – и словах, ему родственных, – который выдает «традиционную» сторону «умонастроения» самого Марка Блока, ту, что выразилась в заключении «Королей-чудотворцев» (несмотря на присутствие на этих страницах оригинального термина «коллективное заблуждение»). Я имею в виду слово «суеверие», которое Блок употребляет в разных формах: «народные суеверия» (с. 246), «сравнительная история суеверий» (с. 258); просто «суеверие» (с. 365); к этому перечню следует прибавить такие выражения, как «народная фантазия» (с. 335), «обескураживающее простодушие» (с. 339), и проч. [38]

Таким образом, Марк Блок пользуется старым пейоративным термином, который начиная с самого раннего Средневековья и до наших дней (до вчерашнего, если не до сегодняшнего дня) употребляла церковь и который приобрел особенную популярность в XVIII веке, когда и старая церковная мысль, все более и более проникающаяся духом рационализ-

45//46

ма, и умонастроение просветителей[39] совпали в осуждении верований и религиозных практик, которые церкви не удалось подчинить своему влиянию. В данном случае Марк Блок действует и как наследник средневековых клириков и просветителей XVIII века, и как интеллектуал начала века ХХ-го.

Восприятие «Королей-чудотворцев»

Как были приняты «Короли-чудотворцы» в 1924 г.? Поначалу – и в этом нет ничего удивительного – книгой, представлявшей собой серьезный научный труд, заинтересовались только специалисты. В основном реакция первых читателей была благоприятной. Из откликов, собранных самим Марком Блоком, а также из тех, какие мне удалось отыскать в научных журналах, выделю три текста, отличающихся особой теплотой.

Первый, разумеется, принадлежит Люсьену Февру. В письме (недатированном, но бесспорно написанном в 1924 г.) Февр пишет Марку Блоку, что если вначале он полагал, будто тема книги «слишком узка», а вещи, о которых в ней идет речь, находятся «на обочине истории», то после прочтения обнаружил, что «Короли-чудотворцы» – «одна из тех главных книг, читая которые, начинаешь чувствовать себя более умным, одна из тех книг, которые проясняют массу вещей и постоянно будят любопытство». А после смерти Марка Блока он писал: «Это книга редкостна по своим достоинствам; это подлинная жемчужина среди изданий Страсбурского филологического факультета, а кроме того, едва ли не первое из этих изданий. Я часто говорил Блоку, что это одна из самых любимых мною его книг – и он был признателен мне за столь благосклонный отзыв о его, как он выражался, "увесистом детище"»[40].

46//47

Люсьену Февру вторил Анри Пиренн, друг Февра и Блока, предмет живейшего восхищения обоих, великий бельгийский историк, чья статья через несколько лет появится в первом номере «Анналов». Он прислал Марку Блоку из Гента восторженное письмо, сочиненное 4 мая 1924 г., по прочтении первых пятидесяти шести страниц книги. Он хвалит Блока за значительный вклад в «изучение идей политических, религиозных и социальных». И прибавляет: «Дорога, которой вы пошли, пересекает, петляя, всю человеческую историю, и я с большим воодушевлением вижу, как, идя по этой дороге вперед, не уклоняясь в сторону и не теряя из виду вашей главной темы, выделаете множество открытий».

Наконец, уже упоминавшийся мною Анри Се отмечает междисциплинарный характер «Королей-чудотворцев» и влияние, оказанное на Блока Дюркгеймом, а затем признается: «Если бы я знал вашу книгу раньше, я бы непременно изменил некоторые положения в моей книге об абсолютистской доктрине. По всей вероятности, следовало бы не ограничиваться «социальной философией» писателей, однако вы сами знаете, как трудно проникнуть в чувства народных масс. Ваша заслуга в том, что вы указали историкам политических идей, в каком направлении им следует двигаться».

Среди откликов ученых-практиков, интересовавшихся сходными вопросами, два кажутся мне особенно заслуживающими внимания. Первый принадлежит филологу Эрнесту Хепфнеру, который, впрочем, дружил с Марком Блоком и работал одновременно с ним в Страсбурском университете. В журнале «Romania» (1924. Т. IV. № 199. Р. 478 – 480) Хепфнер писал: «Это исследование представляет большую ценность потому, что проливает свет на историю идей, прежде всего идей Средневековья, а во-вторых, потому, что содержит множество новых сведений, которые принесут пользу историкам нашей средневековой литературы», а подводя итоги, вновь отмечал «большое значение этого насыщенного и новаторского труда для истории нашей древней литературы». Другой отзыв дан в личном письме к Марку Блоку Люсьеном Леви-Брюлем, который незадолго до выхода «Королей-чудотворцев», в 1922 г., опубликовал свое «Первобытное мышление» (La Mentalite primitive); 8 апреля 1924 г. он сообщал Блоку, что еще не прочел

47//48

книгу и, к сожалению, не успеет написать рецензию на нее для «Философского журнала» (Revue philosophique), но при этом прибавляет: «Ваши короли-"чудотворцы" чрезвычайно меня интересуют. Сам я исследую так называемое первобытное мышление на примере обществ, совершенно не похожих на наше, однако я благодарен тем, кто обнаруживает сходное умонастроение в областях и эпохах, поддающихся историческому анализу. Я уверен, что найду в вашей книге ценнейший материал для размышлений и сопоставлений».

Не все письма и рецензии выдержаны в столь же хвалебном тоне. Возникает впечатление, что даже самые доброжелательные читатели, как правило, смиряются со «странностью» избранного для исследования предмета только потому, что Марк Блок выказал в книге большую эрудицию.

Некоторые просто не поняли Блока. Эрнест Перро в «Журнале по истории права» (Revue historique de droit. 1927. № 2. P. 322 – 326), в основном похвалив новую книгу, высказывает сожаление: «Однако для исследователей права далеко не все в рецензируемом труде одинаково ценно. В самом деле, г-н Марк Блок подробно останавливается на том проявлении священного характера королевской власти – чудотворной мощи королей, – которая представляет не слишком большой интерес для юриста».

Наконец, бельгийскому медиевисту Франсуа-Л. Гансхофу, человеку, впрочем, в то время еще совсем молодому, книга, судя по рецензии, напечатанной им в «Бельгийском филологическом и историческом журнале» (Revue beige de philologie et d'histoire. 1926. Т. V, fasc. 2/3. P. 611 – 615), совсем не понравилась. Отдавая должное «эрудиции, тонкости и выверенности суждений», он, однако, замечает: «Толстый том, написанный гном Марком Блоком, нельзя назвать трудом по истории медицины; нельзя – слава Богу! – назвать его и трудом по сравнительной социологии. Эта книга – историческое исследование в самом буквальном смысле этого слова...», однако автор принес «главное» («квазисвященническую природу королевской власти») в жертву «второстепенному», то есть обряду исцеления золотушных посредством возложения рук. Достаточно сравнить этот отзыв с отзывом Анри Пиренна, чтобы понять: опередить свое время дано не всем!

48//49

Как бы там ни было, в творчестве Марка Блока «Короли-чудотворцы» занимают совершенно особое место. Шарль-Эдмон Перрен совершенно справедливо заметил: «Следует подчеркнуть, что позже (после 1924 г.) Марк Блок больше не возвращался к вопросу о помазании короля; посвященный этой церемонии труд стоит в его наследии особняком; в определенном смысле труд этот самодостаточен – ни до, ни после Блок не печатал никаких исследований на эту тему»[41].

В чем причина такого равнодушия? Не зная, что думал по этому поводу сам Марк Блок, мы вынуждены прибегать к гипотезам.

Прежде всего, от исследований такого рода Марка Блока отвлекли требования университетской научной программы. Университетская наука подобные темы не поощряла, поэтому впоследствии Блок, тяготевший к сравнительным исследованиям (см. большую статью 1928 г. «К вопросу о сравнительной истории европейских обществ»), занимался ими на материале истории сельского хозяйства. Когда же он был назначен преподавателем, а затем профессором экономической истории в Сорбонне (1936 – 1937), ему пришлось погрузиться в изучение этого – отчасти нового для него – предмета.

Можно также предположить, что Блок почувствовал некоторую ограниченность методов сравнительной антропологии. Во-первых, такому требовательному историку, как он, не хватало работ, на которые позволительно опираться; во-вторых, он сознавал, что не сумел выработать в области сравнительных исследований достаточно строгого метода.

Наконец, возможно, что реакция университетских кругов на «Королей-чудотворцев» – реакция благожелательная, но в основном, за редкими исключениями, свидетельствовавшая о полном непонимании, – побудила его хотя бы для виду отказаться от исследований, мало способствовавших успешному продолжению университетской карьеры. Новизну, значительность, плодотворность «Королей-чудотворцев» смогли оценить лишь те редкие ученые, которые и сами, подобно Марку Блоку, были новаторами в науке. Блок же не расстался с «Ко-

49//50

ролями-чудотворцами» окончательно; он «оставил открытыми» папки с касающимися этой темы материалами, и в одной из них, посвященной коронации, наряду с выписками из двух работ П. Э. Шрамма (книги об английском короновании и статьи 1937 г. о короновании французском), сохранилась карточка с пометой: «коронация: Фавтье у Глоца, с. 62, пытается доказать, что значение коронации ничтожно»[42]. С 1924 г. французская университетская наука изменилась очень мало.

* * *

«Короли-чудотворцы» сегодня: компаративистика

Что значат «Короли-чудотворцы» для сегодняшнего историка? Самое сильное впечатление до сих пор производит компаративистский аспект этого труда. Недавно среди американских историков разгорелся спор по поводу компаративизма Марка Блока. В «Американском историческом журнале» (American Historical Review, 1980) Арлетт Олин Хилл и Бонд А. Хилл младший, основываясь, с одной стороны, на блоковской статье 1928 г. «К вопросу о сравнительной истории», а с другой, на лингвистических теориях[43], подхватили выдвинутое Марком Блоком разграничение между всеобщей компаративистикой и компаративистикой исторической, которая занимается только обществами если не существующими одновременно, то, по крайней мере, соседствующими во времени и пространстве.

50//51

Марк Блок, разумеется, тяготел больше к компаративистике второго типа. Хиллы, соглашаясь с подобным делением компаративистики на две и только две разновидности, упрекнули Блока в том, что он во многих работах, и, в частности, в «Королях-чудотворцах», смешивал эти разновидности, и засвидетельствовали свое тяготение к компаративистике всеобщей, которую они, исходя из лингвистических теорий Ноама Хомского, явно склонны считать единственно интересной. В том же 1980 г. в «Американском историческом журнале» появились два весьма критических отклика на статью Хиллов, принадлежавшие Уильяму А. Сьюэллу (Sewell), автору замечательного исследования «Марк Блок и сравнительная история» (1967), и Сильвии Л. Трапп (Thrupp), основательнице превосходного новаторского журнала «Сравнительные исследования по социологии и истории» (Comparative Studies in Sociology and History). Сьюэлл и Трапп вполне обоснованно отвечают Хиллам, что никакой нерасчлененности двух моделей компаративистики в наследии Марка Блока не существует, как не существует, впрочем, и самих этих двух моделей, и что в споре Блока с Фрэзером, чьи чересчур обобщенные сравнения автор «Королей-чудотворцев» отвергает, историк всегда будет на стороне Блока.

Так вот, сравнительный метод, провозглашенный и прославленный Марком Блоком, кажется мне сегодня – при соблюдении всех тех предосторожностей, о которых Блок предупреждал, – необходимым как никогда; было бы прекрасно, если бы у автора «Королей-чудотворцев» появились продолжатели[44]. Однако следует хранить верность духу Марка Блока и сравнивать лишь то, что сравнимо.

По правде говоря, в компаративистике Марк Блок был немного робок, прежде всего, как мне кажется, потому, что не располагал теориями и методами, которые позволили бы ему пойти дальше, не погрешив против осторожности и требований историчности, предъявляемых к историческому исследованию. Я, например, убежден, что определенные формы

51//52

структурализма могут прекрасно сочетаться с работой историка и помогать ей. Таков, например, структурализм Леви-Стросса, если использовать его для тех целей, для каких его создал сам Леви-Стросс, – для анализа внутреннего строения мифов и обрядов. Еще более пригодными к тому, чтобы пролить дополнительный свет на феномены, подобные королевскому чуду, кажутся мне истинно научные компаративистские идеи и методы Жоржа Дюмезиля. В свете исследований Дюмезиля королевское чудо следует отнести к трудно определяемой области третьей функции. Здоровье помещается здесь рядом с плодородием, благополучием, красотой. Целитель – несомненный носитель третьей функции. Между тем в XI – XIII веках на христианском Западе короли стремятся если не завоевать главенство, то хотя бы обозначить свое присутствие в сфере каждой из трех функций[45]. Борьба королей за овладение чудесной мощью разворачивается не столько в сфере священства, сколько в той области сакрального, которая относится к третьей функции. Противником короля всегда является церковь. В период, когда экономическая функция начинает стремиться к независимости и переходу в ведение самих работников, laboratores, короли, несмотря на сохраняемые ими остатки магического влияния на урожай (Марк Блок, сближавший его с целительной мощью, тщательно отмечает в своих выписках все подобные случаи, зафиксированные в Средние века и Новое время), могут подвизаться в сфере третьей функции лишь в качестве благотворителей. Церковь и здесь стремится оставить за собой монополию: именно она ведает благотворительными заведениями, опекает бедных, обладает исключительным правом владения реликвиями. Монах Хельгот в своем «Житии Роберта Благочестивого», написанном в начале XI века, старается всячески прославить образ милосердного короля, покровителя бедных и больных. Однако достойное место в сфере третьей функции может обеспечить королю лишь репутация целителя.

52//53

Историческая антропология

Новаторство Марка Блока как автора «Королей-чудотворцев» заключается также и в том, что он сделался антропологом и по праву считается основателем той исторической антропологии, которая активно развивается в наши дни. В книге 1924 г. Марк Блок ссылается, если не считать работ по фольклору, только на двух великих антропологов: сэра Джеймса Фрэзера, который опубликовал в 1911 г. свою «Золотую ветвь» («The Golden Bough. A study in Magic and Religion», I- – II. The Magic Art and the Evolution of Kings), переизданную в сокращенном виде в 1922 г., а в 1905 г. – книгу «Lectures on the Early History оf the Kingship» («Лекции по ранней истории королевской власти»), в 1920 г. переведенную на французский под названием «Магическое происхождение царской власти» (впрочем, у Марка Блока не было необходимости дожидаться появления перевода; он читал и говорил на английском, немецком и итальянском), и Люсьена Леви-Брюля. У первого он почерпнул концепцию магического происхождения королевской власти, у второго – понятие первобытного мышления. Однако Марк Блок, с одной стороны, уберегся от соблазна всеобщей компаративистики, которым грозило ему чтение Фрэзера, а с другой, избежал отождествления людей Средневековья с «дикарями», на которое могло натолкнуть знакомство с идеями Леви-Брюля.

Как это ни удивительно, но если за книгой Марка Блока 1924 г. различима великая тень Дюркгейма, то о двух других значительных трудах, появившихся задолго до 1924 г., Блок даже не упоминает; судя по всему, он просто не был с ними знаком. Я имею в виду, во-первых, работу Марселя Мосса (в соавторстве с А. Юбером) «Набросок общей теории магии» («Esquisse d'une theorie generale de la magie»), появившуюся в «Социологическом ежегоднике» (Annee sodologique) за 1902 – 1903 г. (Т. VII. Р. 1 – 146). Выдвинутое в этой статье – в полемике с Фрэзером – различение между магическим, и религиозным, обрядом, и прославленная формула, в которой магическое мышление именуется «гигантской вариацией на тему принципа причинности», могли бы помочь автору «Королей-чудотворцев» точнее определить и более подробно проанализировать

53//54

обрядовую сторону королевского чуда и точнее описать отношение к нему церковных и религиозных кругов[46].

Другой удивительный пробел – незнакомство Марка Блока с великой книгой Арнольда Ван Женнепа «Обряды перехода» (Van Gennep A. Les Rites du passage. Paris, 1909). Марку Блоку, употреблявшему этот термин и опознавшему соответствующий обряд, эта книга помогла бы правильнее определить место возложения рук в церемонии коронации. Целительный дар – одна из новых способностей, появляющаяся у «рукоположенной» особы вследствие свершившегося с нею превращения. Дар этот следует пустить в ход сразу же после совершения обряда, послужившего причиной его появления. Поэтому-то короли первый раз совершают возложение рук сразу после коронации. После выхода в свет «Королей-чудотворцев» появилось немало работ, в том числе и первоклассных, посвященных «представлениям о сакральном характере королевской власти». Назовем, например, книгу американского исследователя Г. Франкфорта (Frankfort H. Kingship and the Gods. A study of Ancient Near Eastern religion as the Integration of Society and Nature. Chicago, 1948), вышедшую на французском языке в Париже в 1951 г. под названием «Королевская власть и боги». Автор этого исследования показывает, что в древности королевская (царская) власть выступала гарантом правильного развития мира и нормального функционирования общества. Приложима ли эта концепция к средневековой монархии, увиденной через призму королевского чуда? Автор книги «Kings and Councillors» («Короли и советники»), которая вышла в 1936 г. в Каире и осталась в тот момент никем не замеченной[47], великий английский антрополог Артур Морис Хокарт, между прочим ссылающийся и на «Королей-чудотворцев» Марка Блока, связывает происхождение королевской власти с обрядом, предназначенным для поддержания жизни.

55//56

Затем совершение обрядов становится делом государственным. Город создается как жилище для короля. Поначалу король исполняет в обрядовой церемонии центральную роль, и память об этом начальном этапе сохраняется в обществе очень долго. Если Марк Блок поставил эпиграфом к «Королям-чудотворцам» слова Монтескье «Этот король – великий волшебник», то Хокарт избирает эпиграфом для своего труда слова Шекспира «There's much divinity doth hedge a King» («Вокруг короля так много божественного»). Однако Хокарт, засвидетельствовав, с точки зрения антрополога, ту же редкость чудесных исцелений, которая поразила историка Марка Блока, ничего не говорит о целительной власти королей.

Эволюции и совершенствованию теорий «сакрального характера королевской власти» посвящена недавно вышедшая превосходная статья Валерио Валери «Regalita» («Королевская власть») в «Энциклопедии Эйнауди» (Encyclopedia Einaudi. 1980. Vol. XI. P. 742 – 771). Автор ее напоминает, что теории происхождения королевской власти строятся по одной из двух моделей: в основе первой лежит магическое происхождение власти, в основе второй – происхождение историческое, причем сторонники второй модели в свою очередь делятся на два вида: одни считают, что вначале были насилие и завоевание (такое объяснение, в частности, дает Жан де Мен в «Романе о Розе»), другие – что вначале был договор. Хотя Марк Блок не занимался специально этим вопросом, интересовавшим его лишь постольку, поскольку происхождение оказывает влияние на исторические феномены, он, по-видимому, склонялся к точке зрения своего учителя в сфере антропологии, Фрэзера. Среди антропологов Фрэзер утратил популярность, и сегодня многие его идеи либо просто объявляются устаревшими либо подвергаются жестоким нападкам[48]. Валерио Валери, однако, отмечает возвращение к некоторым идеям Фрэзера в работах Хокарта и Люка де Эша {Heusch L. Le Roi ivre ou 1'origine de 1'Etat. Paris, Gallimard, 1972).

Следует повторить, что Марк Блок проблемами происхождения не занимался. Однако его исследование королевского чуда доказывает, что – по крайней мере, применитель-

55//56

но к средневековому Западу – резкое разграничение между обрядом и политикой, проводимое Хокартом, выглядит сильным преувеличением. Обряд возложения рук был жестом политическим.

Я не стану лишний раз подчеркивать, что «рационалистическое» и «прогрессистское» отношение Марка Блока к чуду вообще и к королевскому чуду в частности сегодня прозвучало бы не слишком уместно. Дело не в том, что историки вновь стали верить в чудо, но в том, что они ограничиваются поисками ответов на те вопросы, которые задавал себе и Блок: «Как и почему люди верили в королевское чудо?» Они исследуют верование, не заботясь о его научной достоверности.

Марсель Детьенн справедливо отметил родство между ходом мысли Фрэзера и Леви-Брюля, двух антропологов, с чьими трудами Марк Блок был знаком. Детьенн полагает, что в начале XX века антропологи «от Фрэзера до Леви-Брюля видели в мифологии проявление безумия и слабоумия», а «Золотую ветвь» можно назвать «пролегоменами к истории трагических заблуждений человечества, сбитого с толку магией». Далее Детьенн пишет: «С точки зрения Люсьена Леви-Брюля, первобытное общество имело иную ментальную организацию, нежели наше; мышление первобытных людей, построенное не так, как наше, имело мистическую природу; оно управлялось «законом сопричастности», который делал его равнодушным к принципу непротиворечивости, лежащему в основе нашей системы мышления... На наш сегодняшний взгляд, работы Леви-Брюля, глубоко созвучные в этом отношении работам Фрэзера, способствуют изоляции первобытного мышления»[49].

Я не думаю, что у Марка Блока (вольтерьянца, в отличие от руссоиста Леви-Стросса) имелся подобный умысел. Пожалуй, он просто относился к доверчивости наших предков со своего рода снисходительностью.

Что же касается новых идей, связанных с изучением обрядов, образов и жестов в исторических обществах, – тех идей, о которых первым заговорил автор «Королей-чудотворцев», – то они еще и сегодня остаются в большой мере неразвитыми, неразработанными.

56//57

К новой политической истории

Однако если история ментальностей изучена уже довольно подробно и само это понятие употребляется очень часто, порой даже без особой нужды, то совсем неизученной остается другая важнейшая область, на существование которой открыто указывает Марк Блок, – а именно новая политическая история.

Судя по плану, составленному Марком Блоком и приведенному в порядок его сыном Этьенном, ученый полагал, что различные теории происхождения королевской власти не борются между собой, а следуют в историческом времени одна за другой, что отчасти напоминает идеи Хокарта. Сначала возникают представления о сакральности королевской власти с соответствующими легендами, «суевериями», коронацией, вручением короны и инсигний, затем – «теория договора», порожденная феодальным обществом, но отделяющаяся от него, затем новое избирательное право и парламентаризм. И через все это Марк Блок протягивает единую путеводную нить «глубинной истории», пытаясь выработать тотальную историю власти во всех возможных ее формах и со всеми возможными ее орудиями. Историю, в которой власть не представала бы оторванной от своих обрядовых основ, от своих образов и представлений. Чтобы понять, что такое чудотворная королевская власть во французском или английском феодальном обществе, следует, пожалуй, осмыслить феодальный способ производства еще и как способ производства символов.

Марк Блок завещал нам возвратиться к созданию политической истории[50], но политической истории обновленной, политической исторической антропологии, одним из первых и нестареющих образцов которой остаются «Короли-чудотворцы».

Жак Ле Гофф, 1982

57//58

[1] Основанный в 1929 г. под названием «Анналы экономической и социальной истории» (Annales d'histoire economique et sociale), журнал этот во время войны (в 1939—1941 гг., а затем в 1945 г.) выходил под названием «Анналы социальной истории» (Annales d'histoire sociale), а в 1942—1944 г.— под названием «Статьи по социальной истории» (Melanges d'histoire sociale; по требованию вишистского правительства пришлось не только изменить название, но и убрать с обложки имя еврея Марка Блока). Хотя в мае 1941 г. в письме к Люсьену Февру Блок высказался против продолжения выпуска журнала при вишистком режиме, тем не менее позже он начал печатать там статьи под псевдонимом Марк Фужер, а в октябре 1942 г., в письме к тому же адресату, пересмотрел свою прежнюю точку зрения и признал справедливость решения, принятого Февром. Насчет того, собирался ли Блок принимать участие в работе редакции после войны, свидетельства существуют самые противоречивые. В 1946 г. журнал получил название «Анналы: Экономика—Общество—Цивилизация», под которым выходит и по сей день (ныне: «Анналы. История, социальные науки».—Примеч. ред.) Жак Ле Гофф.

[2] Жорж Дюби признал этот факт в предисловии к седьмому изданию «Апологии истории, или Ремесла историка» (1974): «Во всяком случае, разве когда в пятьдесят шесть лет, накануне смерти Блок времен Сопротивления в последних написанных им строках еще раз повторяет, что глубинная природа социальных обстоятельств заключается в их ментальном характере, он не возвращается к идеям своей первой, подлинно великой книги «Короли-чудотворцы» и разве не должны эти его слова заставить нас продолжить работу над созданием той истории ментальностей, которую сам Блок разрабатывать не стал, но которой ровно полвека назад положил начало именно он?» (р. 15).

[3] Я пользуюсь случаем, чтобы выразить признательность Этьенну Блоку, сыну Марка Блока, который предоставил мне сведения и документы, касающиеся работы его отца над «Королями-чудотворцами», и позволил познакомиться с бумагами из фонда Блока в Национальном архиве (шифр АВ XIX 3796—3852; под шифром АВ XIX хранятся в Национальном архиве бумаги великих ученых). Я благодарен также главной хранительнице г-же Сюзанне д'Юар, которая обеспечила мне наилучшие условия для работы с этими бумагами. Большинство цитат, приводимых мною в моем предисловии без ссылок, заимствованы из бумаг, хранящихся в этом фонде. Многими ценными сведениями я обязан моему другу Андре Бюргьеру, которого тоже от души благодарю.

[4] Nouvelle Revue historique du droit francais etetranger. 1912, mars—avril. T. XXXVI. P. 141—177; переизд. в: Block M. Melanges historiques. P., 1963 (Bibliotheque generale de 1'Ecole pratique des hautes etudes. VI section. S.E.V.P.E.N.). T. I. P. 189—209.

[5] Полное библиографическое описание этих двух работ см. в: Block M. Melanges historiques. Op. cit. Т. I. P. 190, note 2.

[6] См., например, вышедшую до «Королей-чудотворцев» статью Марселя Гране об одном юридическом обряде: Le dep6t de 1'enfant sur Ie sol // Revue archeologique. 1922.

[7] Основными сведениями о существовании в Фонде Тьера в 1909—1912 гг. группы Блок—Жерне—Гране я обязан Рикардо Ди Донато, профессору Высшей нормальной школы города Пиза, который работает сейчас над большой книгой о Луи Жерне; приношу ему искреннюю благодарность.

[8] Опубликовано в Париже посмертно, в 1946 г. См.: Block M. Souvenirs de guerre 1914—1915 // Cahiers des Annales. Paris, 1969. Т. 26.

[9] Офицер Блок имел случай обогатить свои представления о солдатской психологии, когда по приказу командования осуществлял защиту солдат, отданных под трибунал. Наброски его защитительных речей сохранились. См. каталог выставки, посвященной Марку Блоку (Ed. A. Burguiere, С. Chandonnay. Ecole des hautes etudes en sciences sociales. 1979, mat). О влиянии опыта, приобретенного Марком Блоком во время Первой мировой войны, на его интерес к коллективной психологии, справедливо говорится в предисловии Кэрол Финк к английскому переводу «Военных воспоминаний» Марка Блока (это предисловие остается до сего дня лучшим очерком жизни и творчества великого историка); см.: Block M. Memoirs of War, 1914—1915. Trad. et introd. de Carole Fink. Cornell University Press. Ithaca; London, 1980. См. также по необходимости краткую статью: SchmittJ.-Cl. Marc Bloch // La Nouvelle Histoire. Ed.J. Le Goff, R. Char tier.J. Revel. P., 1978. P. 79—82.

[10] Revue de synthese historique. 1921. Т. 33. Р. 13—35; перепеч. в.: Melanges historiques. P., 1963. Т. I. P. 41—57.

[11] См. предисловие Карло Гинзбурга к итальянскому переводу «Королей-чудотворцев» (I re taumaturghi. Turin, Einaudi. 1973. P. XI—XIX.

[12] Lefebvre G. La Grande Peur de 1789. Свою рецензию на эту книгу Марк Блок назвал «Коллективное заблуждение, или "великий страх" как симптом состояния общества»: Erreur collective de la «grande peur» comme symptome d'un etat social // Annales d'histoire economique et sociale. 1933, Т. V. P. 301—304.

[13] См.: Febvre L. Souvenirs d'une grande histoire: Marc Bloch et Strasbourg // Memorial des annees 1939—1945. Strasbourg, Faculte des Lettres; nepeизд. в: Febvre L. Combats pour 1'histoire. P., A. Colin, 1953; рус. пер.: Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 130—145.

[14] Memoire collective, tradition et coutume a propos d'un livre recent // Revue de synthese historique. 1925. Т. 40. P. 73—83.

[15] Fabiani J.-L. Emile Durkheim // La Nouvelle Histoire. Ed. J. Le Goff, R. Chartier,J. Revel. 1978. P. 149. ** См.: Fink С. Ор. cit., n.9.

[16] Block M. Apologie pour 1'histoire ou Metier d'historien. 7^е ed. 1974. P. 27; Блок M. Апология истории, или Ремесло историка. M., 1973. С 13.

[17] О Дюркгейме, истории и Марке Блоке см.: Bellah R. N. Durkheim and History // American Sociological Review. 1959. Т. 24. P. 447—461; Rhodes R. С. Emile Durkheim and the Historical Thought of Marc Bloch // Theory and Society. 1978. Т. б, 1. Р. 45—73.

[18] Febwe L. Combats pour 1'histoire. P. 400; Февр Л. Бои за историю. С. 138. Разумеется, Марк Блок работал также с книгами из парижской Национальной библиотеки и лондонской British Library; вел обширную переписку с французскими и иностранными архивистами.

[19] См. примечание 5 к этой статье.

[21] Braudel F. Histoire et sciences sociales. La longue duree // Annales E.S.C. 1958. P. 725—753; переизд. в: Ecrits sur 1'histoire. P., Flammarion. 1969. P.41—83.

[22] Латинский текст, опубликованный в: Migne. Patrologie latine. T. 207. Col. 440 D, гласит: «fidem ejus plenissimam faciet defectus inguinariae pestis, et curatio scrophularum» (см. наст. изд., с. 110 и примеч. 48). Марк Блок сверял печатный текст с рукописью из парижской Национальной библиотеки (Nouvelles acquisitions latines 785. Fol. 59), а я—с более древними рукописями (ибо в какой-то момент у меня возникло подозрение, что в подлинном тексте могло стоять не «inguinariae pestis», то есть паховая, или черная чума, a «igniariae pestis», огненная болезнь, иначе говоря, отравление спорыньей, носившее в то время характер эпидемии).

[23] Biraben J.-N. Les Hommes et la peste en France et dans les pays europe ens et mediterraneens. Paris—La Haye, 1976. Т. 1—2; Biraben J.-N., Le Goff J. La peste dans le haut Moyen Age //Annales E.S.C. 1969. P. 1484—1508.

[24] Пользуюсь случаем выразить искреннюю признательность Мари Клер Гано, помогавшей мне в поисках.

[25] Beleth J. Summa de ecclesiasdcis officiis. Ed. H. Douteil, Turnholt. 1976. Corpus chrisdanorum, Continuatio medievalis. XLI. P. 232—234.

[26] Jacques de Voragvne. Legende doree, la litanie majeure et la litanie mineure; Jean de Mailly. Abbreviatio in gestis et miraculis sanctorum. Paris.

[27] Bibl. Mazarine. Ms. 1731. Fol. 55 v 1—56 (сведениями об этой рукописи я обязан Мари-Клер Гано). Barlow F. The King's Evil // English Historical Review. 1980. P. 3—27. Автор этой очень важной статьи, отдавая должное пионерскому исследованию Марка Блока, пишет (р. 25), что королевское чудо «было проявлением не королевской праведности, а королевской привилегии». Речь идет не о святости, а о сакральносги, о сакральном характере королевской власти.

[28] Классическое исследование ordines коронации французских королей—работа Шрамма (Shramm Р. Е. Ordines—Studien II: Die Kronung bei den Westfranken und den Franzosen // Archiv fur Urkunden Forschung. 1938. Т. 15. P. 3—55). К сожалению, работа эта полна ошибок, связанных с плохим знанием и неверной датировкой рукописей. Некоторые из этих грубых ошибок исправлены в работах: Pinoteau H. La tenue du sacre de saint Louis IX, roi de France // Itmeraires. 1972, avril. № 162. P. 120—166; Jackson R. A. Les manuscrits des ordines du couronneraent de la bibliotheque de Charles V, roi de France // Le Moyen Age. 1976. P. 67—88. Группа по изучению исторической антропологии средневекового Запада (Высшая школа социальных исследований) надеется подготовить издание одной из интереснейшей рукописей такого рода (Bibliotheque Nadonale de Paris. Ms. lat 1246) и в связи с этим предложить новую классификацию и датировку ordines французских коронаций XIII века.

[29] Марк Блок склонялся к мысли, что первыми проявили инициативу и добились успехов французские монархи, а английские брали с них пример. Хронологические уточнения, предложеннные Френком Барлоу и мной самим, не отменяют эту схему, хотя и несколько сдвигают ее во времени. Следует напомнить, что, как правильно понял Марк Блок, взаимотношения Франции и Англии в связи с коронацией восходят к раннему Средневековью: «франкский и англосаксонский обряды развивались параллельно, хотя, по всей вероятности, и не без взаимного влияния» (наст. изд., с. 628). В французских ordines (коронационных чинах) XIII века встречаются точные ссылки на англосаксонские обряды.

[30] «Статистические данные, связанные с возложением рук, достойны внимания историка, желающего восстановить подробную эволюцию монархического верноподданства» (наст. изд., с. 183).

[31] Jauss Н. R. Pour une esthetique de la reception (trad. de 1'allemand). Paris, Gallimard, 1978.

[32] См.: Zapperi R. Luomo incinto. La donna, 1'uomo e il potere. Cozenza, 1979; автор этой книги показывает, как в конце Средневековья и в эпоху Возрождения физиологи подтверждали положения религиозной идеологии, давая «научное» обоснование мифу о беременном мужчине — мифу, служившему орудием господства мужчины над женщиной.

[33] Например, английские короли освящают целительные кольца исключительно в Великую Пятницу.

[34] См.: Gasnault P. La Saints Ampoule de Marmouder // Analecta Bollandiana. Melanges offerts a Baudouin de Gaiffier et Francois Halkin. 1982. Т. 100. P. 243—257. Следует заметить, что во всех этих эпизодах божественного вмешательства структурная модель, функция в пропповском смысле слова, остается, несмотря на перемены внешнего порядка, неизменной. В IX веке возникает легенда о реймсском Священном Сосуде, принесенном голубтй (Святым Духом) во время крещения Хлодвига в начале VI века; в начале XIV века появляется легенда о Сосуде святого Фомы (врученном ему Девой Марши в конце XII века); в начале XVI в. рождаются сказания о Священном Сосуде из Мармутье, который известен гораздо меньше и потому нуждается в гораздо более пышном легендарном оформлении (в конце IV в. его вручает святому Мартину ангел; в начале XII века содержащийся в нем елей используется при коронации Людовика VI, в конце XV века к нему прибегает Людовик XI).

[35] Все эти предметы хранятся в аббатстве Сен-Дени не с 1260 г., как считал П. Э. Шрамм, но по крайней мере с середины XII века, поскольку они безусловно находились там в момент коронации Филиппа-Августа (1179). См.: Recueil des Historiens de la France. T. 12. P. 215; Berger E. Annales de Saint-Denis // Bibliotheque de 1'Ecole des chartes. 1879. T. 40. P. 279—288. Об орифламме см.: Contamine Ph. Loriflamme de Saint-Denis aux XIV^ et XV'² siecles. Etude de symbolique religieuse et royale // Annales de 1'Est. 1973. №3. P. 179—244.

[36] См.: Le Goff J. Les mentalites, une histoire ambigue? // Faire de 1'histoire. Ed.J.Le Goff et P.Nora.

[37] См.: Patlagean E. EHistoire de 1'imaginaire // La Nouvelle Histoire. Op. cit. P. 249—269.

[38] См.: HarmeningD. Supersddo. Uberlieferung und Theorie geschichtliche Untersuchungen zur kirchlich-theologischen Aberglaubensliteratur des Mittelalters. Berlin, 1979; SchmittJ.-Cl. Les traditions folkloriques dans la culture medievale // Archives de sciences sociale des religions. 1981. Т. 52, № 1. Р. 5—20.

[39] Бесценным плодом подобного умонастроения являются сочинения аббата Жана-Батиста Тьера «Трактат о суевериях, описанных согласно Священному Писанию, декретам Соборов и воззрениям Святых отцов и богословов» (Traite des superstitions selon 1'Ecriture sainte, les decrets des Conciles et les sentiments des Saints Peres et des theologiens. Paris, 1679) и «Трактат о суевериях, связанных со всеми таинствами» (Traite des superstitions qui regardent tous les sacrements. Paris, 1703—1704). Оба трактата вышли в одном четырехтомном издании в Париже в 1741 г.; переизданы в Амстердаме в 1777 г.

[40] Febvre L. Combats pour 1'histoire. P. 393; Февр Л. Бои за историю. С. 131.

[41] Bloch M. Melanges historiques. T.I. P. XI. Надо, впрочем, отметить, что в январе 1932 г. Марк Блок прочел в Генте лекцию на тему «Традиции, обряды и легенды старинной французской монархии».

[42] Имеется в виду первая часть шестого тома «Истории Средних веков» (в составе «Всеобщей истории» под редакцией Г. Глоца)—«Западная Европа с 1270 по 1380 года»,—написанный Р. Фавтье (Fawtier R. LEurope occidentale de 1270 a 1380 // Histoire du Moyen Age. T. VI, 1. Paris, 1940 (Histoire generale. Sous la dir. de G.Glotz). P. Фавтье позже изменил свое мнение. В «Истории французских средневековых установлений» (Histoire des institutions francaises au Moyen Age. Т.Н. Institutions royales. Paris, 1958. P. 28—29) он пишет, ссылаясь на Марка Блока: «Пожалуй, можно, не боясь ошибиться, сказать, что сакральный характер французской королевской власти оказал на ее развитие немаловажное влияние».

[43] Прежде всего, на кн.: Hoenigswcdd M. Language Change and Linguistic Reconstructions. Chicago, 1965. Впрочем, то же самое делал и Марк Блок в своей статье, опираясь в основном на Мейе.

[44] Жан де Панж (PangeJ. de. Le Roi tres chreden. Paris, 1949. P. 39 et suiv.) изучает помазание короля в «трех типах человеческих обществ», в которых оно встречается: «на островах Тихого океана и в Америке, в Индии и, наконец, в Вавилонии, Египте и Израиле».

[45] См.: Le Goff J. Note sur societe tripartie, ideologic monarchique et renouveau economique dans la chretiente du IXs au XI 1^е siecle // LEurope au IXs—XI<" siecles. Varsovie, 1968; переизд. в: Pour un autre Moyen Age. p.go—90.

[46] См.: Levi-Stravss С. Introduction a 1'oeuvre de Marcel Mauss // Maws M. Sociologie et anthropologie. Paris, 1950; Auge M. Magia // Enciclopedia Einaudi.T.8.P.708—723.

[47] Новое издание вышло в Чикаго в 1970 г.; французский перевод под названием «Короли и царедворцы»—в 1978 г. (Rois et courdsans. Paris. Ed. du Seuil, 1978), с замечательным предисловием Родни Нидема (Rodney Needham).

[48] Нападки эти порой носят абсолютно негативистский и скандальныйхарактер; см., например, статью о Фрэзере в «Encyclopaedia Universalis» (1968. Т. VII. Р. 372—373).

[49] Detienne M. Theories de 1'interpretadon des mythes // Dicdonnaire des mythologies. Ed. Y. Bonnefoy. Paris, Flammarion, 1981. T. I. P. 568—573.

[50] Le GoffJ. Is Polidcal sdll the Backbone of History? // Historical Studies Today. Ed. F. Gilbert et St. R. Graubard. New York, 1972. P. 337—355.

Марк Блок

КОРОЛИ-ЧУДОТВОРЦЫ