Владимир Буковский

Р. 1933. Провел почти 12 лет в советских тюрьмах, трудовых лагерях и психиатрических больницах за свою правозащитную деятельность. Автор нескольких книг, включая "И возвращается ветер" и "Московский процесс". С 1976 г. живет в Кембридже.

Против Путина, 2006. Против пыток, 2006.

16 декабря 2007 г., воскресенье. Вернулся с выдвижения Буковского - 20.30. Прибыл туда сразу после литургии - 12.30. Если бы все пришли рано, то разошлись бы на два-три часа раньше. А так - к 15.00 было зарегистрировано 320 человек, все бросились панически звонить, и к 18.00 было зарегистрировано 500, но хотелось иметь "запас", а потом решили, что уж надо зарегистрировать всех - "работников двенадцатого часа", раз уж приехали. В итоге зарегистрировалось 800 человек с небольшим.

Я доволен. Ситуация совершенно не катастрофическая - не подавалась с таким надрывом как путч 1991 и тем более хасбулатовщина. Однако, напряглись. Значит, можем и без надрыва. Социальная маскулатура налицо. Можно ли собрать два миллиона подписей? Думаю, вполне, даже за месяц. Абсолютно уверен, что Буковского не зарегистрируют ни в коем случае (абсолютно убеждён, впрочем, что он всё равно сделал большую ошибку, не отказавшись от британского подданства - ошибку политика). Между прочим, убеждён, что именно правозащитник - хорошая кандидатура в ситуации, когда начинать именно с основы основ - создания правового пространства.

Позор многим и многим... Движение "Оборона" умудрилось в это самое время заседать. Не видел ни Гайдара, ни Быкова Дмитрия Львовича, ни Немцова, ни Явлинского... Казалось бы - уж эти-то!...

Подходили (я был в подряснике многие люди) и объясняли, что обязательно придут на службу. Я вежливо кивал. Раньше я думал, что только пьяный человек бросает слова на ветер, теперь полагаю, что дело, скорее, в нестандартности ситуации в целом. Карнавальная ситуация, человек раскрепощается, и это его сильная сторона, а слабая - что это заранее именно исключение.

Жена ужасно рассердилась на меня: ко мне подошла какая-то дама, стала расспрашивать, какой Церкви я священник. Фамилию не спрашивала. Ну, я был формален, не лгал, но и не форсировал: мол, Харьковско-Полтавская епархия... Она стала увлечённо рассказывать, что она из храма Космы и Дамиана (я: о, это интересно) - "мы меневцы" -(я: о, а кто это?)... "у нас четыре тысячи человек" (я: а Вы одна сюда пришли? она: да...). Минут десять я, как называл такое развлечение Михаил Светлов, "щупал за вымя", пока она не догадалась спросить моё фамилиё. Но! Вывело меня из себя это "мы меневцы". После этого я бы с удовольствием сказал "а я черносотенец и антисемит", но шутить я могу почти до глумления, а врать нет. И ведь знает эта дама в лицо множество всяких персонажей - и реакционных римо-католиков, любящих учить таких вот православных уму-разуму, и сладкоголосых... ммм... всё, молчу-молчу... А вот меня она в лицо или хотя бы по голосу (гм...) не знает... Хотя, казалось бы, я в её храме года два подвизался, там ведь какие-то летописи делают, газеты издают, хроники... Господи, прости меня, склочного!

ЯК

Интервью Владимира Буковского на "Гранях" http://borko.livejournal.com/420135.html. Каждая фраза вызывает сопротивление, включая оставшуюся за пределами видеоролика, но процитированную Дмитрием Борко - что человечество тупеет. Ильф и Петров придумали список заезженных журналистами выражений и тем. Можно составить список тем, служащих верным признаком наступления старческого маразма (того, что Бродский называл "пасти народы").

На первом месте, видимо, утверждение, что люди глупеют. На втором - что человечество на краю пропасти. На третьем - что раньше было лучше. Впрочем, все три суть вариации на тему одного бессмертного греха - уныния, и довольно агрессивного. Если человек не может, помирая, спалить мир, он может его хотя бы обругать; ему это облегчает помирание (старение при этом превращается в часть предсмертной агонии).

Это не означает, что от поколения к поколению люди умнеют, отодвигаются от края пропасти и что завтра лучше, чем вчера. У человечества одна общая пропасть - небо. Каждый сам решает, падать туда или куда-то ещё.

Самая застарелая проблема Буковского - манипуляторное, политтехнологическое отношение к "народу". Который он, кстати, любил раньше поругивать, но сейчас сдерживается и лишь ожидает "народных волнений", которые следует "направить". "Социальные потрясения" в казарме как ни направляй, будет автомат Калашникова. Вот когда начнут бунтовать, требуя свободы... А требовать дешёвых квартир и дешёвой жратвы... Это не социальное потрясение, а желудочная колика.

Единственный светлый момент в интервью - мемуары Буковского о том, как три тысячи диссидентов создали мощную дисперсную организацию, которая парализовала работу КГБ и Политбюро. Правильно я делал, что участвовал в выдвижении Буковского президентом - кто так умеет преображать к лучшему прошлое, уж верно хотя немного смог бы преобразить к лучшему и настоящее.

У СТЕНЫ ЛЖИ

"Corriere Della Sera", Италия
Холодная война не закончена, ложь одерживает верх над историей

26 сентября 2006

Опубликовано на сайте ИноСМИ.Ru
http://www.inosmi.ru/translation/230112.html

Я всегда задавался вопросом: почему западным политическим элитам, и прежде всего - экспертам, известным под странным названием 'кремлинологи', так нравится КГБ. Примерно 25 лет назад, когда Юрий Андропов, возглавлявший КГБ дольше своих предшественников, добрался до верхушки пирамиды советской власти, восхваления западных СМИ не имели конца. Они утверждали, что это был 'тайный либерал', что он любил джаз и коньяк, что он даже говорил по-английски. Потом оказалось, что все это была неправда - плод воображения западной элиты. Но почему надо было испытывать такой энтузиазм по отношению к человеку, чья работа на протяжении 15 лет заключалась в том, чтобы убивать людей, даже если бы он действительно был способен разговаривать по-английски и предпочитал бы коньяк водке? Разве не было бы более естественно испытывать хотя бы небольшое беспокойство, наблюдая, как этот человек становится у руля советской империи?

Подобная история произошла и в конце 1999 года, когда Ельцин объявил о своей отставке и провозгласил своим наследником почти неизвестного подполковника КГБ Владимира Путина. На телеэкранах всего мира появились знакомые лица, выражавшие невероятный восторг в связи с появлением в России 'молодого и энергичного лидера'. Разумеется, речь шла об убежденном демократе и либерале; он жил в Германии и даже разговаривал по-немецки! Какое значение могла иметь его прошлая служба в КГБ? В конце концов, КГБ представлял собой 'элиту советского общества'.

Насколько мне известно, на Западе в ту пору лишь два человека оказались озабочены прошлым Путина - Ричард Пайпс и я. Наши рассуждения были очень сходны, хотя мы и не советовались: для нас обоих вопрос стоял совершенно очевидным образом. Если допустить, что СС составлял элиту нацистской Германии, обрадовались ли бы мы в 1955 году, если бы бывший эсесовец стал канцлером? В прогнившем обществе элита является источником гниения. А значит, чему было радоваться?

Тогда еще можно было избежать многих зол. Но нет смысла говорить, что наши одинокие голоса были заглушены хором сочувствующих. Вскоре восхваления нового российского лидера сделались повсеместной практикой - это случилось даже прежде, чем его избрали президентом. Западные лидеры соревновались друг с другом, осыпая похвалами подполковника КГБ, преследовавшего таких людей, как я. Президент Соединенных Штатов даже заявил, что заглянул ему в душу. Интересно, как ему это удалось. Во время всех моих (отнюдь не добровольных) встреч с КГБ как раз душ офицеров мне ни разу не удавалось разглядеть.

Когда все были заняты созданием антитеррористической коалиции, британский премьер-министр Тони Блэр, вне всякого сомнения, при согласии Вашингтона, отправился в Россию, чтобы поприветствовать нового союзника. Он выразил свою радость в связи с тем, что в войне против терроризма Россия, наконец, заняла место бок о бок с Западом, прежде всего потому, сказал он (и я цитирую его слова), что 'Россия обладает столь огромным опытом в борьбе с терроризмом'. Я не думал, что доживу до того, чтобы услышать, как западный политик произносит подобные слова. Сказать подобное - цинично и смешно, примерно так же, как утверждать, что у Германии огромный опыт в обращении с евреями. Именно Россия (в своем предшествующем обличье - как Советский Союз) фактически изобрела современный политический терроризм, возведя его в ранг государственной политики. Прежде всего - для того, чтобы контролировать собственное население, а затем - распространить свое влияние в мире.

Только теперь, после того как КГБ находится в России у власти уже шесть лет, с соответствующими последствиями для свободы прессы и граждан, после того, как выяснилось, насколько путинский режим помог Саддаму Хусейну, Ирану и Северной Корее, после того, как Москва тиранила своих соседей и шантажировала всю Европу поставками газа, Запад медленно и неохотно начал приглушать свои восторги. В Литве вице-президент Соединенных Штатов, Дик Чейни, недавно произнес следующее предупреждение: 'В России до сих пор противники реформ пытаются очернить прогресс, достигнутый за последнее десятилетие. Правительство несправедливо и незаконно ограничило права граждан во многих областях гражданского общества, от религии до средств информации, от движений в защиту гражданских прав до политических партий'. Это один из тех случаев, когда американское правительство вмешивается, как это ему свойственно, 'слишком мало и слишком поздно'. Для него речь идет всего лишь о политической игре: в чем-то можно победить, в чем-то - проиграть. Невелика проблема. Но для нас, простых смертных, проблема есть. Достаточно задуматься, скольких зол можно было бы избежать, сколько человеческих жизней можно было бы спасти.

Ведь что, в действительности, произошло в России? Почему она внезапно повернула назад после многообещающего старта 15 лет назад? В противоположность тому, что принято считать на Западе, Россия не двигается по направлению к демократии и рыночной экономике. Последние президентские выборы, когда избиратели должны были выбирать между лидером коммунистов и полковником КГБ, показывают, что за демократия дается этой стране. Выборы на русский манер.

Победило КГБ. После десяти лет неуверенных и не слишком убежденных попыток реформ КГБ вновь получил власть, и эти люди быстро установили свою власть по всей стране, точно так же, как они восстановили старую советскую символику - национальный гимн и красное знамя в армии. Последние независимые каналы были закрыты один за другим. Десять лет у нас не было политических заключенных, теперь они у нас снова есть. Многие оказываются в тюрьме за то, что критиковали войну в Чечне или злоупотребления армии в тех краях или загрязнения, вызванные военными радиоактивными отходами. Сегодня Чечня - одна из гнойных ран страны, и по мнению многих международных обозревателей эта крошечная беззащитная нация стала жертвой геноцида.

Уже отмечалось, что истина, как правило, становится первой жертвой любой войны, чью историю впоследствии пишут победители. Это особенно верно в отношении холодной войны, как раз потому что это была война идей, война за то, что считать Истиной. Поэтому Истина стала не только жертвой нескольких 'незначительных инцидентов', но и главной целью войны, причиной, которая ее и вызвала. А значит, неудивительно, что в этом случае Истина была разрушена настолько, что, боюсь, даже историки будущего не смогут ее восстановить.

Вакуум, который из-за этого возник, был немедленно заполнен Великой Ложью, которая сегодня стала общеприемлемой и которая не может больше подвергаться сомнению, потому что сомневающийся будет признан чудаком. Итак, когда Берлинская стена пала, западные лидеры поторопились провозгласить две самых крупных лжи столетия: первая - что ''холодная война' закончена', вторая - что 'мы в ней победили'.

ДЛИННАЯ ТЕНЬ ПЫТКИ

Опубликовано на сайте ИноСМИ.Ru
http://www.inosmi.ru/translation/224408.html

"The Washington Post", США), 20 декабря 2005

Как-то товарищ Сталин проснулся холодным серым утром и не обнаружил на столе своей любимой трубки. Он тут же вызвал своего главного 'заплечных дел мастера' Лаврентия Берию и распорядился трубку найти. Через несколько часов она обнаружилась в ящике стола, и он снова позвонил Берии - сказать, чтобы поиски прекратили. 'Но, товарищ Сталин', - запинаясь, произнес в трубку Берия, - 'в ее краже уже созналось пять человек'.

Пожалуй, кроме этого анекдота, который в 50-е годы, кода я был еще ребенком, шепотом рассказывали в Москве только самым доверенным друзьям, мне по поводу развернувшихся в Вашингтоне дебатов о законе, запрещающем негуманное обращение и пытки по отношению к лицам, подозреваемым в терроризме и захваченным за пределами США, и сказать, по большому счету, нечего. После публичного шоу, которое президент Джордж Буш сделал из одобрения поправки, предложенной сенатором Джоном Маккейном (John McCain. Речь идет о поправке # 1977 к Закону о расходах на оборону на 2005 г., предложенной 3 октября 2005 г., в которой Дж. Маккейн призвал жестко отказаться от применения силовых методов добывания информации - прим. перев.) дискуссия ощутимо идет к концу, но лично меня больше всего озадачивает и беспокоит не то, как она закончится, а то, что она вообще имела место и что вопрос этот обсуждался с разных сторон весьма высокопоставленными фигурами. Ибо я уже видел, до чего может дойти общество, которому в слепой погоне за безопасностью показалось, что цель оправдывает средства. И, чтобы не давать таким порывам выйти на волю, нужны далеко не только слова и политические компромиссы.

Для американцев вопрос, о котором зашла речь, достаточно нов, однако изобретать при этом колесо совершенно не обязательно. По этому вопросу в некоторых странах накопились многие тома горького опыта. Если не считать чумную болезнь, пытки - самый старый бич человечества (недаром против них было принято такое множество разнообразных конвенций). Каждый российский царь после Петра Великого при восхождении на трон публично запрещал применение пыток, и каждый раз его преемнику приходилось делать это снова. Причем все эти цари вряд ли были такими уж рьяными сторонниками либеральной идеи - скорее они понимали, что, при столь долгом опыте использования подобных методов 'дознания', если смотреть на применение пыток сквозь пальцы, то оно раз и навсегда разрушит систему безопасности. Они понимали, что пытки - профессиональная болезнь любой полицейской машины.

Если посмотреть на это же дело с точки зрения 'догоняющего', то, исключив из рассмотрения нервные срывы и другие адреналинсодержащие явления, мы увидим, что, напав на след жертвы, любому детективу или полицейскому приходится бороться с невероятно сильным желанием сломить волю пойманного силой, потому что он совершенно искренне сморит на нее как на чемоданчик, изнутри которого доносится тиканье. Однако недаром же хороший охотник притравливает свору так, чтобы добычу не разрывали на месте, а приносили хозяину. Таким же образом, и хороший правитель должен так держать в узде своих подручных, чтобы те не доводили жертву раньше времени до такого состояния, что хозяин в результате останется ни с чем. Расследование - тонкий процесс, оно требует терпения и хороших аналитических способностей, а также способностей к работе с источниками информации.

Людей, обладающих такими талантами, немного, а, если применение пыток начинает вызывать хотя бы молчаливое одобрение, государеву службу покидают и они, поскольку на поворотах их обходят менее талантливые, но более склонные к 'быстрым решениям' коллеги. После этого служба окончательно дегенерирует и превращается в театр садизма. Именно так на пике своего развития всемирно известный сталинский НКВД (тайная полиция Советского Союза) стал не чем иным, как армией мясников, терроризировавших всю страну, но при этом неспособных раскрыть и самое простое преступление. А, когда НКВД врубил последнюю передачу, Сталин уже не смог бы остановить его, даже если бы захотел. В конце концов ему это удалось, но только потому, что слепую ярость НКВД удалось обратить на сам этот организм. Тогда Сталин отдал приказ об аресте не только главы НКВД Николая Ежова, предшественника Берии, но и всех его ближайших подручных.

Но почему у демократически избранных лидеров Соединенных Штатов может вообще возникнуть желание легализовать практику, которую один за другим пытались запретить русские монархи? Зачем рисковать и выпускать наружу джинна, загнать которого обратно в бутылку не удавалось самому Сталину? Зачем пытаться 'усовершенствовать систему сбора разведывательных данных', разрушая даже то немногое, что от нее осталось? Что тому виной - разочарование?некомпетентность? общее невежество? Или, может быть, американское руководство набралось от того, с кем повелось, а именно с неким бывшим подполковником КГБ по имени Владимир Путин? На эти вопросы у меня нет ответа, но я твердо знаю одно: если вице-президент Чейни (Cheney) прав, и если 'комплекс жестоких, негуманных и унизительных (ЖНУ)' способов обращения с подследственными в определенных дозах действительно необходим для того, чтобы мы выиграли войну с терроризмом - значит, мы эту войну уже проиграли.

Потому что даже возможность применения ЖНУ, даже разговоры о нем - это уже сигнал, уже колебания, которые пробуждают низменные инстинкты в душах тех, кого руководство всегда должно всячески удерживать от этого искушения. Поскольку у меня есть некоторый опыт непосредственного общения с этим 'комплексом мер', причем я был 'конечным потребителем' указанной продукции, я могу вам ответственно заявить, что пытаться провести разграничительную линию между какими-нибудь ЖНУ и просто пытками - это смешно. Те времена, когда ремесло пыточных дел мастера не могло обойтись без страшных инструментов, которые сегодня выставляют напоказ в лондонском Тауэре, давно прошли. До смерти человека можно довести даже просто железной койкой - если убрать с нее матрас и просто заставить человека спать на ней, ночь за ночью. А как насчет широко практиковавшегося при Сталине 'рукопожатия чекиста', когда кисть жертвы крепко сжимали, предвартельно засунув ей между пальцев простой карандаш? Очень просто и очень удобно. А как вы квалифицируете оставление двух тысяч заключенных трудовой колонии без зубного врача по несколько месяцев кряду? Отказываться лечить рвущую зубную боль - это что, ЖНУ или просто пытка?

Сейчас, говорят, единственный прием из ЖНУ-арсенала, используемый в заливе Гуантанамо - лишение сна. Что ж, с почином вас, товарищи! Именно этот метод использовали головорезы НКВД, когда выбивали столь искренние признания во всех грехах во время сталинских 'показательных процессов' в 30-х годах. Они называли это 'конвейером': заключенного допрашивали беспрерывно в течение недели или даже десяти дней, не давая ему ни на минуту прикрыть глаза. В конце концов жертва подписывала любое признание, уже даже не понимая, что, собственно, за документ перед ним лежит.

Из собственного опыта я знаю, что допрос - это столкновение двух личностей, дуэль на волевых шпагах. Дело не в том, раскрыл ты чью-то тайну или нет, признался в чем-то или нет. Дело в том, осталось ли у тебя самоуважение и человеческое достоинство. Если я сломаюсь, я потом не смогу смотреть в зеркало. Но если нет - тот, кто допрашивает меня сейчас, будет испытывать то же самое. Только попробуйте в пылу этой битвы сказать себе, что свои эмоции надо контролировать. Именно поэтому пытки практикуются даже тогда, когда их официально запрещают. А кто возьмется гарантировать, что в нынешних обстоятельствах будут соблюдаться самые точные, самые четкие определения вроде ЖНУ?

А если никто это гарантировать не берется, то как же вы сами толкаете своих же подчиненных и своих же ребят из ЦРУ совершать то, что оставит в их душах шрамы, которые не затянутся никогда? А шрамы будут, это уж вы мне поверьте.

В 1971 г., находясь в Лефортовской тюрьме в Москве (центральное место допросов КГБ), я объявил голодовку, требуя права выбрать своего адвоката (а не доверенного юриста КГБ, которого хотели мне назначить). Момент для моих мучителей был самый неподходящий - мое дело должно было слушаться в суде, и нельзя было терять времени. И для того, чтобы сломить меня, они принялись за насильственное кормление, причем очень необычным способом - через ноздри. Около полдесятка охранников отвели меня из камеры в медицинскую часть. Там на меня надели смирительную рубашку, привязали к кровати, и кто-то сел мне на ноги, чтобы я не дергался. Остальные держали меня за плечи и за голову, а врач тем временем вводила зонд для искусственного кормления мне в ноздрю.

Эта трубка была толще, чем ноздря, а потому никак не проходила. Из носа полилась кровь, а из глаз слезы, но они толкали зонд, пока не сломали хрящи. Если бы я мог, я бы орал, но с трубкой в горле это было невозможно. Вдохнуть или выдохнуть я сначала тоже не мог. Я хрипел, словно утопающий, и казалось, что легкие вот-вот лопнут. Казалось, что врач тоже вот-вот разрыдается, но она продолжала проталкивать трубку все дальше. Только когда зонд достиг желудка, я смог осторожно возобновить дыхание. Врач взяла воронку и осторожно влила в трубку жидкую кашу. Если бы она поднялась обратно, я бы захлебнулся. Меня держали в связанном виде еще полчаса, чтобы желудок усвоил пищу и я не мог от нее избавиться, вызвав рвоту. После этого начали постепенно вытаскивать трубку обратно: Бррр. За ночь мои травмы начали заживать, но утром они вернулись, и все повторилось снова. Так продолжалось десять дней, пока не стало невыносимым даже для охранников. Было воскресенье, и начальства поблизости не наблюдалось. Они окружили врача: "Послушайте, дайте ему выпить из чашки, пусть выпьет. Так и тебе будет проще, старая дура". Врач разрыдалась: "Думаете, я хочу из-за вас попасть в тюрьму? Я не могу:" И они, кляня друг друга, стояли надо мной, наблюдая, как из носа пузырями выходит кровь. На двенадцатый день власти сдались - поджимали сроки. Я получил своего адвоката, но ни врач, ни охранники уже никогда не смогли взглянуть мне в глаза.

Сегодня, когда юристы Белого дома, похоже, чрезвычайно заняты, пытаясь придумать способ сдержать поток потенциальных исков от бывших заключенных, я настоятельно рекомендую им задуматься о массе исков с другого направления, от мужчин и женщин, которые служат в армии или ЦРУ и оказались или окажутся вовлеченными в ЖНУ. Богатый опыт России показывает, что многие из них станут алкоголиками или наркоманами, опасными преступниками или, в крайнем случае, деспотичными и жестокими родителями.

Если лидеры Америки хотят охотиться на террористов, одновременно превращая диктатуры в демократии, они должны признать, что пытка, включая ЖНУ, исторически была инструментом угнетения, а не инструментом допроса или сбора сведений. Ни одна страна не должна придумывать способы "легализации" пыток. Проблема должна стоять иначе: как положить им конец. Если этого не произойдет, пытки уничтожат важную стратегию вашей страны по развитию демократии на Ближнем Востоке. А если вы цинично переложите пытки на плечи подрядчиков и иностранных агентов, не стоит удивляться, когда 18-летний парень на Ближнем Востоке будет косо смотреть на ваши усилия провести там реформы.

Наконец, подумайте, какое впечатление ваша позиция окажет на остальной мир, особенно на такие страны, как Россия, где по-прежнему широко применяются пытки, где граждане все еще вынуждены с ними бороться. Ведь Путин первый скажет: "Вот видите, даже ваша хваленая американская демократия не может защитить себя без помощи пыток. . ."

И вот мы уже на пути обратно в пещеры . . .