Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: Россия, 1930-е гг.

А.Ю.Ватлин

ТЕРРОР РАЙОННОГО МАСШТАБА

К оглавлению

Часть 1. Исполнители

Питомник чекистских кадров

Примыкавший к столице Кунцевский район, где располагались дачи Сталина и партийных руководителей рангом поменьше, находился на особом счету в центральном аппарате НКВД, и все происходившее в нем было погружено в атмосферу тотального контроля. Было и еще одно обстоятельство, способствовавшее превращению Кунцевского райотдела в питомник чекистских кадров. Сюда частенько наведывалось «развеяться» областное начальство, и на должность радушного хозяина требовался человек, посвященный в негосударственные тайны. Работавшие на этом посту офицеры рассматривали его как трамплин для дальнейшей карьеры, предпочитая ездить на работу в скромный особнячок на улице Загорского из своих московских квартир.

Накануне и в ходе «большого террора» кунцевский трамплин не давал осечек. До мая 1936 г. райотделом заведовал Яков Дмитриевич Багликов, ставший позже и.о. начальника второго отдела ГУГБ УНКВД МО. Его сменил Иван Григорьевич Сорокин, который уже через полгода перебрался из Кунцево на Лубянку, в аппарат областного управления госбезопасности. Еще один бывший сотрудник Кунцевского райотдела, оперуполномоченный Исай Давыдович Берг летом 1937 г. получил завидный пост начальника административно-хозяйственного отдела (АХО) УНКВД МО.

Что, кроме места службы в Кунцево, объединяло всех этих людей? Тот факт, что каждое повышение по

15

службе было следствием серьезных упущений на прежнем месте работы. Так, Багликов покинул Кунцево после того, как пытался помешать следственным действиям районной прокуратуры в отношении кунцевского нотариуса, являвшегося его близкой знакомой. Работавшая в райотделе комиссия УНКВД МО не нашла в его действиях очевидного криминала, однако сочли за лучшее перевести Багликова в дальний, Егорьевский райотдел внутренних дел1. Наверное, более важным аргументом в пользу такого решения стал развал оперативной работы, которую Багликов перепоручил своему заместителю по вопросам госбезопасности, а заодно и неформальному порученцу Бергу.

Сменивший Багликова Сорокин в свою очередь был переведен в Кунцево из Дзержинского райотдела НКВД Москвы в связи со случившимся там пожаром. Первым делом он уволил Берга, заявив кунцевским сотрудникам, что с его уходом «воздух станет чище». Однако Берг, как и его окружение, оказался непотопляемым и стал начальником райотдела внутренних дел в Верейском районе Подмосковья. Его дальнейший взлет в аппарат УНКВД МО был связан с сигналами о применении неправомерных методов ведения следствия, которые тоже предпочли не предавать огласке2.

Очевидный кадровый застой первой половины 1930-х гг., который историки ревизионистского направления считают одним из мотивов «большой чистки», в полной мере затронул и органы госбезопасности. Нежелание начальства жертвовать пусть даже проштрафившимися, но «своими» сотрудниками порождало у последних не только личную преданность «верхам», но и высокомерное отношение к «низам», чувство безнаказанности по отношению к тому, что

1 ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. п-7698. Далее используется

следующее сокращение: 10035/1/П-7698.

2 ГАРФ. 10035/1/П-67528.

16

творилось в пределах их собственной компетенции. Без учета этого фактора трудно понять готовность сотрудников НКВД к соучастию в репрессиях против своих сограждан, достигших пика к 1937 г.

Выходцев из Кунцевского райотдела НКВД объединяло не только участие в кадровой карусели и наличие компромата в личном деле (как правило, его портило непролетарское социальное происхождение). Решающее значение имела их близость команде Александра Павловича Радзивиловского, занимавшего с марта 1935-го по июль 1937 г. пост заместителя начальника УНКВД Московской области. Складывается впечатление, что кадры с червоточинкой ценились особенно высоко, ибо готовы были беспрекословно выполнять любые указания начальства, осведомленного об их темном прошлом. Арестованный в 1938 г. начальник отдела кадров управления Иван Петрович Фаворов показывал на допросе: «Радзивиловский предложил мне составить ему подробные списки по личным делам на сотрудников УНКВД МО, на коих имеется компрометирующий материал. ...Дней через 15—20 мною были составлены списки на 150—180 человек (точно не помню) и я передал их Радзивилов-скому в январе 1937 г. Тогда же Радзивиловский дал мне установку, чтобы в работе отдела кадров проводить линию, направленную на сохранение оперработников, на которых имелись серьезные компрометирующие материалы»3.

Даже с поправкой на корректировку допросов в выгодном для следствия свете этот эпизод показывает, что в кадровую политику руководителей НКВД Московской области фактически переносились методы вербовки секретных сотрудников. Информация о «темных пятнах» в биографии того или иного подчи-

3 Из допроса Фаворова от 20 января 1939 г.

17

ненного гарантировала его абсолютную преданность, позволяла поручать ему выполнение заданий, выходивших за рамки служебных. Она же выступала благодатной почвой для складывания неформальных групп взаимной поддержки.

Данные из других сфер партийно-государственной жизни 1930-х гг. свидетельствуют о том, что формирование своего рода профессиональных кланов было характерно не только для органов госбезопасности. Высокая динамика социальной жизни превращала карьерный рост в «советскую рулетку»: один неверный шаг мог перечеркнуть все прошлые заслуги. Партийный или государственный чиновник был окружен сонмом проверяющих инстанций, каждая их которых без труда могла найти в его работе и компромат, и криминал. В этих условиях отбор «своих людей» и их круговая порука выступали защитной реакцией номенклатурных кадров на неблагоприятные условия окружающей среды.

Вопреки партийным чисткам и репрессиям группы «своих людей», противостоящих внешнему миру и знающих друг о друге достаточно, для того чтобы внушать взаимный страх и уважение, постоянно разрастались. Их общие интересы не ограничивались делами службы — профессиональные кланы объединяло и совместное проведение досуга, как правило, не вписывавшееся в представления о большевистской морали. Кутежи, пьянки являлись не просто показателем низкого культурного уровня новых кадров, они снимали психологическое напряжение постоянной штурмовщины, которая сопровождала каждый поворот генеральной линии ВКП(б).

Правой рукой Радзивиловского являлся Григорий Матвеевич Якубович, который под его руководством совершил головокружительную карьеру от помощника

18

начальника отдела до заместителя главы УНКВД МО. Он активно устанавливал «неформальные связи» с Кунцевским райотделом внутренних дел: в одном из его зданий, предназначенном для проживания сотрудников, поселилась родственница Якубовича. Комнату в ее квартире занимал, в свою очередь, сам Багликов. Подобные факты вызывали глухие протесты простых оперативников — этот эпизод фигурировал в ряде заявлений, отправленных ими в УНКВД. «Для сестры Якубовича Багликов отдал отдельную квартиру, тогда как мы, сотрудники НКВД по Кунцевскому отделу, валялись по 7 месяцев у себя в кабинетах на диванах»4. Разбирательство закончилось в 1936 г. увольнением автора вышеприведенных строк из органов НКВД.

Высокие гости из Москвы частенько наведывались в Кунцево, их жен и знакомых районные чекисты устраивали в местные дома отдыха. Отметим, что на территории района, неподалеку от Одинцово, находилась дача самого Радзивиловского, за «чекистское обслуживание» которой отвечал Берг. «Семейственность, бытовое и моральное разложение», которое позже признавал он сам и другие арестованные сотрудники органов госбезопасности5, не ограничивались одним районом или наркоматом. Скорее это было своеобразное отражение процесса складывания новой политической элиты, который не поддавался контролю верховной власти.

В резолюции февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. отмечалось, что на руководящие должности в аппарате НКВД «во многих случаях люди выдвигались не по признакам их преданности партии,

4 ГАРФ. 10035/1/П-7698.

5 Из показаний Берга от 16 декабря 1938 г. (ГАРФ.

10035/1/П-67528).

19

способностям и знанию дела, а по признакам угодничества и подхалимства. В результате этого в отдельные звенья органов государственной безопасности проникли чуждые и преступные элементы»6. Однако борьба с ними, как показывала ситуация в Кунцевском районе, и до, и после грозных решений партийного руководства сводилась к простой перетасовке кадров.

Еще одним фактором, способствовавшим расцвету устойчивых групп, связанных как служебными, так и неформальными отношениями, была невиданная служебная мобильность руководящих кадров, связанная с постоянными бросаниями в «прорыв» и прочей штурмовщиной. Достаточно посмотреть на послужной список любого из руководителей НКВД в 1930-е гг., чтобы увидеть, что он недолго задерживался на одном месте7. Чтобы справиться с очередным заданием партии и правительства, каждый начальник высокого ранга таскал за собой со стройки на стройку, из учреждения в учреждение свиту верных людей, на которых мог положиться. Это позволяло максимально быстро наладить нормальную работу на новом месте и отгородиться от враждебного отношения к «чужаку»8.

Так, после перевода в Иваново летом 1937 г. Рад-зивиловский пытался увести за собой проверенные кадры из Московского Управления НКВД. Согласно показаниям того же Берга, это выглядело следующим

6 Цит. по: Вопросы истории. 1995. № 2. С. 22—25.

7 См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч.

8 О десанте сибирских чекистов в Москву после того, как

Леонид Михайлович Заковский стал начальником УНКВД

МО, см.: Тепляков А.Г. Указ. соч. С. 68—113. О клановости

в руководстве органов внутренних дел Украины см.: Бело-

конь С. Массовый террор как метод государственного

управления в СССР (1917—1941). Киев, 1999 (на укр.

языке).

20

образом: «Радзивиловский меня хорошо знал как "своего" человека и работая уже в Ивановской области начальником УНКВД, он, будучи в командировке в Москве при встрече с Реденсом (новый начальник УНКВД МО. — А.В.) на стадионе «Динамо» в присутствии меня просил у последнего отпустить меня работать к нему в Иваново, а потом, когда Реденс ему в этом отказал, Радзивиловский порекомендовал устроить меня на должность начальника АХО УНКВД МО»9. Берг, за которым тянулся шлейф административных взысканий, разом превратился из «мелкой сошки» — помощника секретаря начальника областного управления наркомата — в человека с солидной должностью. Именно он будет обустраивать Бутовский полигон для массовых расстрелов жителей Москвы и Подмосковья, а также обеспечивать его бесперебойное функционирование.

Клановость в «верхах» процветала вопреки официальной установке на то, что у большевиков «перед партией не может быть секретов». С этим, вероятно, была связана патологическая ненависть Сталина к «героям ведомственности», которые за спиной у партии и ее вождя проводят свою собственную линию. Оказалось, что кадры действительно решают все — именно они, а не Сталин. Правда, в его трактовке основой такого поведения выступали разного рода внутрипартийные уклоны, «меньшевистские шатания» и т.п. Такой подход дал идеологическое обоснование первой фазе репрессий (1936—1937 гг.), обращенных прежде всего против представителей партийно-государственного аппарата.

Номенклатурные кланы на производстве и в государственном управлении СССР трансформировались в контрреволюционные группы и шпионские сети, об-

9 Из показаний Берга от 29 декабря 1938 г. (ГАРФ. 10035/1/П-67528).

21

легчая работу оперативным сотрудникам НКВД всех уровней. Вскоре, после смены Ежова Берией, пришел и их черед. Не миновала чаша сия и команду, сложившуюся еще в начале 1930-х гг. в секретно-политическом отделе Московского представительства ОГПУ. Впрочем, с некоторыми соратниками Радзиви-ловский был знаком гораздо раньше. Уже упоминавшийся Сорокин начал работать с ним еще в 1925 г. в Крыму10. Тот факт, что Сорокин на некоторое время оказался начальником Кунцевского райотдела НКВД, предопределил складывание там своего рода филиала клана Радзивиловского—Якубовича за пределами столицы. Благодаря трансформации в «контрреволюционный троцкистский заговор», детально зафиксированный в материалах следственных дел 1938—1939 гг., мы сможем проследить некоторые линии недолгой жизни этого неформального объединения.

Продолжим цитировать Фаворова: «В марте 1937 г. в отдел кадров поступил компромат на Кузнецова, что он сын кулака и участвовал в восстании. Я его вызвал, он очень нервничал, заявил, что "мне остается только застрелиться". Через 15 мин. после его ухода позвонил Радзивиловский и попросил зайти с делом Кузнецова. Посмотрев его, заявил: "Ничего особенного в деле нет, Кузнецов наш человек, его нужно перевести в более крупный район"». После этого Кузнецова перевели из Раменского райотдела в Кунцево, что открывало блестящие перспективы дальнейшей карьеры. Радзивиловский специально предупредил нового начальника, что при приеме дел от Сорокина не следует обращать внимания на недочеты в документации.

Александр Васильевич Кузнецов происходил из зажиточной крестьянской семьи и действительно в

10 См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч. С. 352, 390. 22

1918 г. вместе с односельчанами, недовольными продразверсткой, ходил громить волостной исполком, что позже было квалифицировано как бандитизм. Но уже в следующем году, будучи призванным в Красную армию, он вступил в партию большевиков. В деревню больше не вернулся, пошел служить в ОГПУ. Темная строка в биографии преследовала его, в 1931 г. он вновь находился под следствием из-за «участия в антисоветском восстании». Назначение в Кунцево, казалось, ставило на прошлом жирную точку. Новому члену неформального коллектива («завербованному в контрреволюционную организацию», по версии следствия) еще предстояло доказать свою полезность для руководства НКВД Московской области.

«Великий блатмейстер»

Уезжая на Лубянку, Сорокин рекомендовал Кузнецову в качестве правой руки сержанта госбезопасности Виктора Каретникова, с которым сам уже был знаком несколько лет. Карьера последнего заслуживает пристального внимания, ибо является вопиющим нарушением правил и предписаний сталинской системы, а сам Каретников — прямой противоположностью пропагандируемому властями образу чекиста как человека с «холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками». Мелкобуржуазное происхождение сводило к минимуму его шансы на быстрый служебный рост в органах госбезопасности. И тем не менее Каретников начал трудиться именно там. Шустрый молодой человек, ставший сотрудником для поручений в секретно-политическом отделе представительства ОГПУ по Московской области, быстро стал незаменимым и оброс необходимыми связями. Коллеги называли его «великим блатмейстеромж Сам Каретников позже говорил на допросе, что «моя работа бы-

23

ла сведена исключительно на устройство личных и семейных дел Радзивиловского, Якубовича и Солома-тина (секретарь отдела. — А.В.). Мои взаимоотношения с Радзивиловским, Якубовичем и Соломатиным были настолько близки, что дома у всех них я считался за своего близкого человека, а мать моя для всех семей их шила белье»11.

В марте 1933 г. карьера незаменимого порученца надломилась: он был уволен из органов госбезопасности за «дебош в пьяном виде со стрельбой», учиненный в центре Москвы. При этом Каретников избил милиционера, пытавшегося его утихомирить, но до суда дело не дошло — спасла неприкасаемость вывески ОГПУ и личное заступничество Радзивиловского. Выведенный за штат, Каретников стал платным резидентом Дзержинского райотдела НКВД, начальником которого являлся Сорокин. Перейдя в Кунцево, тот не просто взял с собой Каретникова, но и сделал его оперуполномоченным. Каретников сохранил неформальные отношения со своими бывшими покровителями, продолжал бывать у них в гостях, оказывать разного рода полезные услуги.

Кузнецов сразу понял, что в лице Каретникова он имеет дело с лицом, стоявшим в неформальной иерархии гораздо выше него самого, и смирился с тем, что тот незамедлительно начал играть роль серого кардинала. Такое положение дел пришлось признать и остальным сотрудникам райотдела12. Свеже-испечен-

11 Из допроса Каретникова от 5 февраля 1939 г. Копии

допросов Каретникова и Кузнецова включались в архивно-

следственные дела их жертв при пересмотре и реабилитации

последних.

12 «Кузнецов был у него на поводу и Каретников как хо

тел, так и вертел Кузнецовым» — сообщал в своем рапорте

оперуполномоченный Кунцевского райотдела А.А. Цыганов

(ГАРФ. 10035/1/П-23556).

24

ный сержант госбезопасности, уверенный в силе своих заступников, метил гораздо выше. Берг, встретив однажды Каретникова в здании на Лубянке, спросил у него, почему тот не стал начальником Кунцевского райотдела, после того как оттуда ушел Сорокин. «На это Каретников мне ответил: для того, чтобы работать начальником РО, нужно быть членом ВКП(б), а я еще кандидат в члены ВКП(б). Вот в ближайшее время мне Якубович поможет вступить в партию, а летом назначит меня начальником Кунцевского РО»13. И последний факт из биографии «великого комбинатора»: к началу массовых репрессий, в ходе которых развернется его криминальный талант, Каретникову было только двадцать пять лет.

Штурмовщина без энтузиазма —

районное звено НКВД на начальном этапе

«массовых операций»

С начала 1930-х гг. обеспечением государственной безопасности в Кунцевском районе занимался райотдел Постпредства ОГПУ по Московской области. Оперативная работа в нем велась по двум направлениям: пресечение «кулацких вылазок» в деревнях и «чекистское обслуживание» оборонных предприятий. После реорганизации органов внутренних дел в 1934 г. районный отдел (или отделение) НКВД стал основной и самой массовой ячейкой системы общественной безопасности и контроля за населением, сложившейся в СССР к середине 1930-х гг. В его структуру входили милиция со своими подразделениями, пожарная охрана, бюро записи актов гражданского состояния.

13 Из допроса Берга от 20 января 1939 г. (ГАРФ. 10035/1/П-67528).

25

Функции ОГПУ приняло на себя Главное управление государственной безопасности, имевшее структурные подразделения в республиках, краях и областях. В штате райотделов НКВД имелись должности оперативных работников (оперуполномоченных госбезопасности), которые изучали настроения населения, проводили агентурную работу, вели следствие по политическим делам14. Вскоре это направление работы подмяло под себя все остальное, в период репрессий в служебной переписке иногда встречается даже такая формула: «районный отдел Управления государственной безопасности НКВД».

До лета 1937 г., т.е. до начала «массовых операций», в практике органов госбезопасности индивидуально-политические критерии отбора «антисоветских элементов» преобладали над массово-социальными. Агентурные разработки велись на отдельных участников внутрипартийных оппозиций, дореволюционных политических деятелей и партийных активистов, проявлявших общественную активность и сохранявших старые связи. Еще одной категорией жертв первой фазы террора являлись номенклатурные работники, прежде всего в сфере экономики, на которых как на скрытых вредителей возлагалась ответственность за срыв плановых заданий. При том, что само обвинение, если использовать жаргон работников НКВД, «натягивалось», в ходе следствия соблюдались уголовно-процессуальные нормы, такие, как ознакомление с делом обвиняемого перед передачей в суд или во внесудебную инстанцию.

Однако новые веяния из центра чувствовались и на местах. На районном уровне оперативными работниками предпринимались попытки сфабриковать масштабные заговоры шпионов и вредителей по обра-

14 См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч. С. 34-38. 26

зу и подобию тех, которые были «разоблачены» в ходе первых показательных процессов в августе 1936 и январе 1937 гг. По представлению Каретникова 21 февраля были арестованы члены «контрреволюционно-террористической группы в системе Кунцевского Горсовета». В нее вошли пять конюхов и возчиков городского коммунального хозяйства во главе со своим непосредственным начальством. Хотя следствию не удалось обнаружить ничего, кроме стандартных антисоветских высказываний, Каретников рассчитал точно: кулацкое прошлое «водителей кобыл» и пять судимостей их начальника позволили спецколлегии Мособл-суда завершить процесс обвинительным приговором15. Впрочем, в момент его вынесения уже начались «массовые операции», в рамках которых приговоренным работникам коммунального хозяйства была бы уготована гораздо более жестокая участь.

Дело «возчиков», начатое в Кунцево еще при Сорокине и давшее работникам райотдела необходимый опыт «классового подхода» к отбору жертв, до лета 1937 г. оставалось скорее исключением, нежели правилом. Излишнее служебное рвение Каретникова не находило поддержки «наверху», в управлении НКВД. Так, дело о вредительстве на Московской областной станции полеводства (МОСП) завершилось осуждением ее руководителей, в то время как «профессора и научные сотрудники из социально чуждой среды» (выражение Кузнецова) остались на свободе.. Так и не были подписаны справки на арест инженеров-строителей находившегося в Кунцево военного завода № 46 после того, как рухнула крыша возводимого ими здания, а также директора текстильной фабрики За-бельского. Уже находясь под следствием, Каретников

15 ГАРФ. 10035/2/23043. Руководитель группы М.Ю. РЫБКИН был позже расстрелян по приговору «тройки».

27

и Кузнецов подавали эти факты как примеры наличия в УНКВД МО заговорщицкой организации, стремившейся «сохранять контрреволюционные кадры».

Ситуация радикально изменилась после появления приказа № 00447, который был подписан наркомом внутренних дел Ежовым 30 июля 1937 г. и дал старт эпохе «массовых операций». Требование «изъятия антисоветских элементов» в масштабах всей страны ставило во главу угла выполнение количественных показателей (лимитов на лишение свободы и расстрел), которые доводились до каждого из республиканских и областных управлений наркомата внутренних дел. Их начальникам на специальных совещаниях в Москве Ежов гарантировал полную безнаказанность16. Можно не сомневаться в том, что контрольные цифры репрессий, подобно плановым заданиям в хозяйственной сфере, дробились и спускались еще ниже, на уровень низовых структур наркомата. Приказ о начале «массовых операций» зачитывался на специальных совещаниях начальникам районных отделов НКВД, а те знакомили с его содержанием оперативный состав.

Какова же была реакция последнего? Нетрудно предположить, что максимальное упрощение уголовно-процессуальных процедур было встречено сотрудниками госбезопасности с одобрением, т.к. позволяло завершить дела со слабой доказательной базой. Их накопилось немало. Как показывал в 1957 г. секретарь Лужского райотдела НКВД В.П. Гринько, «основными материалами, послужившими для начала этих массовых и незаконных репрессий, явились архивные материалы, хранившиеся в архиве отделения и оставшиеся от бывшего райотделения ОГПУ и НКВД. Эти разные

16 См.: Верой и правдой. ФСБ. Страницы истории. Ярославль, 2001. С. 242.

28

официальные или неофициальные материалы, дела были сданы в архив как незаконченные, не получившие своего подтверждения либо малозначительные, в которых отражалась переписка с заграницей, с родственниками, принадлежность к социально чуждым группировкам или просто случайным группам, национальной принадлежности, разным случайным антисоветским действиям, не получившим дальнейшего развития...»17.

Фактически оперативные сотрудники получали свободу рук в определении своих будущих жертв. Жители Кунцево, арестованные за «подозрительные контакты с иностранцами» еще до появления приказа № 00447, попадали под его действие, хотя в самом тексте приказа не было речи о подобных деяниях, считавшихся преступными в 1930-е годы18. Для сельского района важную роль играла антикулацкая направленность предстоявшей операции. Возвращение раскулаченных крестьян на родину воспринималось населением как их реабилитация и вело к новому росту социальной напряженности в деревне. Приказ наркома внутренних дел звал сотрудников госбезопасности в «последний и решительный бой» с кулачеством. В то же время они отдавали себе отчет в том, что «вытягивать» плановые цифры репрессий в городе и де-

17 Цит. по: Богданов Ю.Н. Указ. соч. С. 121.

18 См. дела немецких специалистов, работавших на

игольном заводе, и их кунцевских знакомых, арестованных

еще в апреле 1937 г. (ГАРФ. 10035/1/п-40549; 10035/2/27605,

27609, 28272, 28645). В ряде случаев в обвинительном за

ключении по этим делам содержатся ссылки на приказ

НКВД № 00439, подразумевавший арест всех немцев, рабо

тавших на оборонных заводах. Он тоже трактовался доста

точно широко: так, немка О. Г. Розенберг попала под его

действие только потому, что ее муж работал на оборонном

заводе и был репрессирован ранее (ГАРФ. 10035/1/п-57225).

29

ревне придется низовым структурам НКВД, и готовились к новым испытаниям.

Сразу же после появления приказа № 00447 жизнь в здании райотдела на улице Загорского закипела: срочно переоборудовались комнаты для ведения следственной работы, в подвале устраивались дополнительные камеры для арестованных19. Пожарникам и паспортисткам пришлось потесниться для размещения новых оперативных работников. Так выполнялось решение февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. о расширении аппарата госбезопасности в центре и на местах и пополнении его новыми партийными кадрами. По партийной мобилизации в органы внутренних дел направлялись выпускники и студенты московских вузов, имевшие хоть какое-то отношение к понятию «право»20. После двух-трех месяцев стажировки они приступали к оперативной работе — вербовке агентов, арестам, допросам. Помощник оперуполномоченного сержант А. В. Соловьев, пришедший в Кунцевский райотдел в июле 1937 г., позже описывал в своем рапорте, как его учили вести следствие:

«Спустя два дня после начала моей работы я пошел к бывшему начальнику Кузнецову показать результат своей работы. В кабинете у Кузнецова был и Каретников. Кузнецов, прочитав протоколы вслух, форменным образом осмеял меня, заявляя: "Разве это протокол? Вот, смотри, вот какие показания надо брать с обвиняемых". С этими словами Каретников

19 В делах некоторых кунцевских подследственных есть

отметки о том, что они содержались в камере предваритель

ного заключения райотделения милиции: например, А.А. По

пов с 1 по 8 декабря 1937 г. (ГАРФ. 10035/1/п-25316).

20 Так, Цыганов был мобилизован в органы госбезопас

ности из Московского института государства и права, в де

кабре 1937 г. начал работу в Кунцевском райотделе, а уже в

феврале самостоятельно вел следствие.

30

дал мне протокол допроса, уже подписанный обвиняемым. Я с большим интересом прочитал этот протокол и, надо сказать, пришел в ужас от того, насколько я еще плохой следователь. Тогда я решил посмотреть, как же ведет следствие Каретников и вечером, зайдя в кабинет, увидел следующую картину: сидит обвиняемый и читает протокол допроса. Прочитав протокол, обвиняемый категорически отказался его подписать, заявляя, что в протоколе нет и доли правды. Тогда Каретников закричал на обвиняемого и кончил тем, что начал применять физическое воздействие, т.е. избивать обвиняемого, заставляя последнего подписать протокол. Дальше я сидеть в кабинете Каретникова не стал, так как для меня стало все ясно, т.е. я научился вести следствие и тут же, подойдя к Кузнецову, заявил, что так работать не буду. Кузнецов начал убеждать, что "в борьбе с врагами все средства хороши и что необходимо очищать Советский Союз от иностранной контрразведки"»21. Уроки «старших товарищей» возымели свое действие: из примерно десяти штатных оперативных работников, работавших в райотделе с июля 1937-го по март 1938 г., не было ни одного, рукоприкладство и издевательства которого не упоминались бы в заявлениях выживших жертв террора. Бесспорным лидером при проведении антикулацкой операции в Кунцевском райотделе НКВД был его ветеран СИ. Рукоданов. Он являлся кадровым сотрудником органов госбезопасности и в апреле 1937 г.

21 Копии рапорта Соловьева, как и других сотрудников Кунцевского райотдела НКВД, датированные концом декабря 1938 г., находятся в большинстве просмотренных архивно-следственных дел, т.к. они использовались в процессе реабилитации жертв политических репрессий в середине 1950-х гг.

31

уже получил первое взыскание за фальсификацию материалов следствия. Осенью того же года его опыт в этой сфере был востребован. Было бы упрощением утверждать, что новые обвинения, как правило, в контрреволюционной агитации создавались Рукодано-вым и его помощниками на пустом месте. Оперативный архив райотдела регулярно пополнялся документами, свидетельствовавшими о брожении в крестьянской среде. Среди них преобладали жалобы на злоупотребления руководителей местных органов власти (сельсоветов), на втором месте находились заявления о притеснениях со стороны вернувшихся из ссылки кулаков. Если горожане писали, как правило, в газеты и партийные инстанции (откуда их письма переправлялись в НКВД), то среди крестьянских жалоб заметно преобладание примитивных «сигналов органам», многие из которых были анонимными.

Материалы следственных дел не дают ответа на вопрос, по каким критериям велась систематизация поступавших писем. Выглядевшие достаточно солидно (и спущенные из других инстанций) просматривались начальником райотдела и «расписывались» для дополнительной проверки тому или иному оперативному сотруднику. «Мелочь», в содержании которой из-за безграмотности авторов трудно было разобраться, сразу же оседала в архиве. Поскольку обвинения были обширными и затрагивали сразу несколько лиц, можно предположить, что письма сортировались не по именам, а по «месту преступных действий», тождественному конкретному предприятию, колхозу или даже отдельной деревне. Дела о контрреволюционной агитации лета—осени 1937 г. начинаются со стандартного раздела: «Материалы учетных данных».

Лишь изредка в этом разделе присутствовали результаты агентурных разработок, т.е. слежки внештат-

32

ных сотрудников НКВД («сексотов») за тем или иным человеком. Они выглядели как выписки из «дела-формуляра», где отмечались даты встреч с агентами, их клички и полученные компрометирующие материалы. Появление приказа № 00447 позволило приступить к тотальной реализации агентурных данных и в то же время ставило точку на этом виде оперативной работы. Для новых разработок, вербовки внештатных сотрудников и регулярных встреч с ними не хватало ни времени, ни кадров.

Предшествовавшая оперативная работа, хотя и носила характер гражданской войны с эксплуататорскими классами, не являлась сплошной фальсификацией. Достаточно привести один пример. С 1933 г. Кунцевским райотделом НКВД проводилась агентурная операция с характерным названием «Пролезшие». Объектом наблюдения выступали председатели колхозов с кулацким прошлым. Тот факт, что именно эти колхозы оказывались в числе самых передовых, не стал для их руководителей гарантией от репрессий. Летом 1937 г. из Москвы поступило распоряжение о скорейшем завершении операции. О том, какое значение ей придавалось, свидетельствовало предложение Якубовича о снятии с этапа уже осужденного К.М. Кульманова для дачи дополнительных показаний22. Следствие, которое вели общими усилиями Каретников и Рукоданов, закончилось смертным приговором для всех 11 обвиняемых23.

22 Кульманов был 28 июля 1937 г. осужден к 7 годам

ИТЛ и уже после этого был вновь перечислен за Кунцев

ским райотделом НКВД. Использование в качестве свидете

ля для дальнейшего «разворота дела» уже приговоренного, в

том числе к расстрелу, являлось достаточно популярным

приемом оперативной работы в период массовых репрессий.

23 ГАРФ. 10035/1/П-46577.

2 — 9179 33

Дело о «пролезших» и их приспешниках, имевшее солидную предысторию, являлось скорее исключением на фоне конвейера антикулацкой операции. Складывается впечатление, что запас агентурных разработок на местах, особенно в сельской местности, был исчерпан еще на номенклатурном этапе репрессий, т.е. в 1936 — первой половине 1937 гг., и позже они не играли сколько-нибудь весомой роли. Материалы, предварявшие в делах этого периода ордер на арест, ограничивались только свидетельскими показаниями. Иногда их дополняли справки о предыдущих судимостях (куда относилась и административная высылка кулаков в 1930—1931 гг.) и негативные характеристики из сельсовета или с места работы. Можно предположить, что все эти документы собирались уже после ареста того или иного человека и датировались задним числом.

Реализация приказа № 00447 в Кунцевском районе затрагивала в основном сельское население, что вписывалось в рамки привьинои для местных сотрудников НКВД борьбы с «вылазками кулачества». Правда, резко выросло количество арестованных, и пропорционально этому стали тоньше отдельные следственные дела, которые сохраняли старую структуру. С августа 1937 г. они отправлялись уже не в Особое совещание НКВД, а на областную «тройку», куда входили начальник УНКВД МО, областной прокурор и секретарь московского комитета ВКП(б). «Тройка» была облечена правом выносить смертные приговоры в соответствии с лимитами, спущенными «сверху» тому или иному региону страны. Основную часть материалов для своей работы она получала от низовых органов госбезопасности.

Аресты в Кунцевском районе проводились по отдельным населенным пунктам, что позволяло обхо-

34

диться наличными силами. 15—19 июня были арестованы первые шесть жителей деревни Матвеевское, 19 августа — 10 крестьян деревни Мневники, 5 сентября — 9 жителей Немчиновки и окрестных сел, 24 сентября — 7 человек из деревни Орлово24. В ночь с 6 на 7 октября производились аресты в поселке Баковка и расположенных неподалеку деревнях Вырубово и Измалково. Все арестованные односельчане объединялись в одну «террористическо-диверсантскую группу»25. По такому же принципу проводились аресты и в отдаленных деревнях — Теплом Стане, Тропарево, до которых очередь дошла лишь в январе 1938 г.26

Масштабы репрессий в селах Кунцевского района противоречат мнению американской исследовательницы Ш.Фицпатрик, что «Большой Террор 1937— 1938 гг. в деревне являлся меньшим событием, чем в городе»27. Другое дело, что информация об арестах циркулировала в той или иной деревне или колхозе — в отличие от городской сельские каналы слухов и неформальной информации тянулись только к родне и соседям, и сигнал в них достаточно быстро затухал. Именно рядовые колхозники28, а не местное начальство, репрессировались в рамках приказа № 00447 — очередь последнего придет в марте 1938 г.

24 ГАРФ. 10035/1/П-26331 (Матвеевское), п-61546 (Нем-

чиновка), п-47579 (Мневники), п-31299 (Орлово). См. также

аналогичные групповые «деревенские» дела: п-52089 (Тере

хово), п-31357 (Дудкино), п-74993 (Троице-Голенищево).

25 ГАРФ. 10035/1/П-26915.

26 ГАрф Ю035/2/23854-23857.

27 Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная ис

тория Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001.

С. 222.

28 «Рядовым колхозникам, которых коснулся Большой

Террор, как правило, грозило скорее исключение из колхо

за, чем арест». Там же. С. 225.

2* 35

Помимо данных оперативного учета состав «кулацкого подполья» во многом зависел от информации представителей органов власти на местах, которые с началом «массовых операций» НКВД получили шанс свести личные счеты с деревенскими недоброжелателями. Это не обещало им спокойной жизни: в деревнях скрыть что-либо было невозможно, и они подвергались обструкции односельчан. Председатель Ваковского сельсовета Оганес Узунов требовал защиты у Кузнецова от разъяренных жен арестованных, заодно прося его «дать Вашим сотрудникам распоряжение не разглашать мою фамилию». Пропаганда его активной «помощи следствию» вела к тому, что в Баковку стали приезжать руководители других сельсоветов и просить Узунова выдать им образцы негативных характеристик29. Советские работники с период массовых репрессий оказывались меж двух огней: тому, кто отказывался сотрудничать с командированным в деревню сотрудником НКВД, указывали на компромат, имевшийся на него самого. В ряде случаев глава советской власти в той или иной деревне изначально планировался на роль организатора контрреволюционного заговора.

По такому сценарию разворачивалась операция по «изъятию антисоветского элемента поселка Нем-чиновка», начавшаяся в конце октября30. Наличие неподалеку от той или иной деревни дач первых лиц государства не только направляло характер обвинения их жителей (террор вместо контрреволюционной агитации), но и тяжесть приговора. Так, к расстрелу были приговорены все восемь крестьян деревни Матвеевское (неподалеку располагалась дача М.И. Калинина), десять жителей Немчиновки (рядом находилась дача

29 ГАРФ. 10035/1/П-34643.

30 См. раздел второй части «Террористы из Немчиновки».

36

СМ. Буденного). В Барвихе находился загородный дом наркома земледелия СССР М.А. Чернова, и с этим обстоятельством родственники репрессированных связывали арест своих близких31.

Коллективный характер деревенских дел лета— осени 1937 г. не являлся проявлением инициативы на местах, а скорее реакцией простых оперативников на непосильные задачи, ставившиеся областным начальством. Оно же определяло тот минимум следственных действий, который необходимо было документировать. Мы не знаем точно, какие установки давались руководителям райотделов в Московском управлении, но в соседней Ярославской области требования к оформлению дел выглядели следующим образом: «Достаточно было лишь справки о "социальной физиономии" арестованного и двух свидетельских показаний, "изобличающих" его. Одновременно дали и другую установку: принимать на "тройку" только групповые дела. В результате этого районные аппараты стали соответственно объединять подготовленные ими дела»32. Такие же указания получали оперативные работники Ленинградской области33.

У нас нет также точных данных о том, принимали ли следователи районного звена прямое участие в определении меры наказания лиц, дела которых отправлялись на «тройку». Это было прерогативой послед-

31 Чернов построил свой дом на живописно расположен

ном участке раскулаченного жителя Барвихи И. В. Тихонова.

Последний был расстрелян уже 14 сентября 1937 г.

32 Верой и правдой. С. 247.

33 «Неоднократно делались предупреждения, что Тройка

дела на одиночек принимать не будет, так как это результат

плохого следствия. Один человек не может проводить анти

советскую деятельность, он обязан иметь вокруг себя группу

единомышленников» (цит. по: Богданов Ю.Н. Указ. соч.

С 125).

37

ней, но поскольку вопрос решался на основе представленных из районов обвинительных заключений и составлявшихся параллельно с ними кратких справок, оперативные работники райотделов НКВД влияли на тяжесть приговора. Нельзя исключать и того, что ими особо отмечались лица, которых следовало приговорить к высшей мере наказания. Вероятно, здесь действовал тот же принцип, что и в рамах развернувшихся позже «национальных операций»: «На местах после того, как оперативный сотрудник составлял справку (для представления во внесудебный орган. — А.В.), он же, вместе с начальником отделения или отдела, и предлагал меру осуждения»34.

Московское управление НКВД на еженедельных летучках неоднократно отмечало успехи Кунцевского райотдела в разоблачении «врагов народа», невзирая на их посты и лица. Сорокин лично приезжал к своим вчерашним подчиненным, призывая выполнять и перевыполнять чекистские планы. В свою очередь районное начальство доводило идеологию государственного террора до каждого из оперативных работников. Обстановка в других районах области мало чем отличалась от кунцевской. Согласно показаниям одного из оперативных работников г. Мытищи, в 1937 г. начальник местного райотдела НКВД Харлакевич говорил, что «нам спущен "лимит" на аресты и что каждый из нас должен закончить не меньше одного дела в сутки, а кто не хочет так вести дела, пусть пишет рапорт и он направит его в Московское управление. К этому Харлакевич добавил, что начальник Пушкин-

34 Петров Н.В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД 1937—1938 гг. // Репрессии против поляков и польских граждан. М., 1997. М. 28. Очевидно, здесь имеются в виду все же сотрудники областных управлений, а не райотделов НКВД.

38

ского райотдела, который отказался проводить массовые аресты, был сам арестован»35.

Кузнецов осуществлял общее руководство «массовыми операциями» в Кунцево, которое сводилось к подписанию справок на арест и требованию к своим подчиненным давать за ночь по 6—7 признательных протоколов36. Следственная работа полностью перешла в ведение Каретникова, который стал фактическим заместителем начальника райотдела. Он быстро освоил технологию фальсификаций и, после того как центр тяжести репрессий переместился из деревни в город, сумел оттеснить Рукоданова на второй план. Авторитет Каретникова среди сотрудников райотдела держался на слухах, что он «зять или свояк Якубовичу»37. Для выполнения плана политических репрессий в районе были мобилизованы все имевшиеся резервы. На аресты выезжали не только штатные сотрудники, но и офицеры фельдсвязи, инструкторы пожарной охраны. В целях экономии времени и сил намеченные жертвы вызывались в районное отделение милиции, находившееся в том же здании, и уже в кабинете следователя им предъявлялся ордер на арест.

И в дачном городке Кунцево были свои адреса террора, вполне сопоставимые с печально известным «Домом на набережной» напротив Кремля. Если так называемый частный сектор прочесывался достаточно равномерно и здесь степень репрессий зависела от

35 Показания оперуполномоченного райотдела Н.Д. Пет

рова (ГАРФ. 10035/1/П-59771).

36 Из рапорта оперуполномоченного райотдела Г.Н. Ди

кого от 26 декабря 1938 г. Рапорт Цыганова называет близ

кую цифру: «Кузнецов и Каретников говорили: "Вы сегодня

в ночь должны дать 5 протоколов допросов", что физически

сделать было невозможно».

37 Из показаний заведующего гаражом Кунцевского рай

отдела НКВД Михаила Щаденко (ГАРФ. 10035/1/п-20247).

39

усердия того или иного участкового, то кунцевские заводские поселки в ходе «массовых операций» стали объектом главного удара районных органов госбезопасности. Из бараков фабрики им. КИМа на Бутовский полигон попало пятнадцать человек, из поселка завода № 95 — четырнадцать.

В последнем по числу репрессированных лидировал скромный бревенчатый дом под № 8, где жило заводское начальство. 31 октября 1937 из квартиры № 9 этого дома увели заместителя главного механика украинца М.М. Авдеенко, 23 ноября из квартиры № 11 — инженера латыша И.А. Дейча, 23 декабря из квартиры № 3 — начальника ОТК латыша Э.П.Ве-раксо, 18 января 1938 г. из квартиры № 5 — механика цеха поляка Р.С. Клята. Наконец, 2 февраля в квартире № 12 был арестован главный металлург завода поляк В.И. Дворецкий. Все они были расстреляны.

До первого допроса арестованных держали в камере предварительного заключения милиции на территории райотдела, где условия были совершенно невыносимыми. Осенью 1937 г. арестованных отправляли из Кунцево в Москву только накануне заседания «тройки», а оттуда — в лагерь или на расстрел в Бутово. В случае, если следствие затягивалось, заключенных переводили в московские тюрьмы — Бутырскую, Таганскую и Новинскую. Из-за перегруженности оперативные работники не имели возможности регулярно приезжать туда для проведения дальнейших следственных действий. Случалось, что между первым и вторым допросом, зафиксированными в деле, проходило более полугода. Никаких документов о продлении следствия не составлялось. «Забытые» арестанты испытывали все ужасы тюремного содержания, что должно было стимулировать их готовность подписать вымышленные признания.

40

Технология следствия в период массовых репрессий

Достаточно быстро в здании на улице Загорского установился ритм жизни, известный нам по воспоминаниям выживших жертв террора. В условиях, когда признание в содеянном преступлении было объявлено главным из доказательств, его фабрикация легла в основу рабочего процесса. «Обычно днем составляли вымышленные протоколы допросов обвиняемых, а ночью их давали под физическим воздействием подписывать обвиняемым»38.

Протокол составлялся по доносу, агентурным данным и реже после первого «неформального допроса». Этим занимались самые опытные оперуполномоченные. «Протоколы допросов печатались под диктовку Каретникова, а после он давал приказание работникам ЗАГСа переписывать с печатанного в бланк протокола допроса»39. Кузнецов советовал молодым сотрудникам предварительно ознакомиться с местом работы арестованного и его специальностью, т.е. «сделать так, чтобы сапожника не обвинить в диверсии в области токарного дела». Затем оперативные работники и их помощники заставляли невинных людей подписывать протоколы, используя для этого методы, не вмещавшиеся в рамки даже «революционной законности».

К их числу относились прежде всего угрозы и запугивание, сопровождавшие бесконечные ночные допросы. «Я из-за боязни насилия подписал, т.к. на сто-

38 Из протокола допроса Соловьева от 17 декабря 1955 г.

(ГАРФ. 10035/1/П-23556).

39 Из докладной записки инструктора ЗАГС Петушкова

от 28 декабря 1938 г. Вместе с Петушковым в переписыва

нии протоколов участвовали делопроизводительница и архи

вариус Кунцевского ЗАГСа.

41

ле у следователя лежал наган и резиновая плетка»40, — утверждал позже эстонец Этгард Шидловский, который к тому же не мог читать по-русски. Достаточно часто применялся метод коллективного давления: «Меня одновременно допрашивали по 4—5 человек, которые заставили меня подписать заранее сфабрикованные ими показания»41. Если угроз оказывалось недостаточно, в ход шли избиения, которыми не брезговал ни один из следователей. «Когда я отказался подписать протокол допроса... следователь Соловьев ударил меня и вызвал милиционера сопроводить в камеру, сказав, что дает час-два на размышление, после чего он со мной будет говорить иначе»42.

Особой формой прессинга была апелляция к большевистской совести обвиняемого, сочетавшаяся с побуждением к заключению сделки со следствием. «Следователь сказал, что и сам знает, что все написанное в протоколе — сплошной вымысел, но я должен учитывать, что международная обстановка очень тяжелая и я должен для блага Родины принять на себя все перечисленные обвинения и подписать протокол допроса»43. «Благо Родины» каждый раз варьировалось: иногда это было очищение пригородов столицы от нежелательных иностранцев, иногда — сбор компромата для закрытия того или иного посольства. Не понимая смысла подобной фантасмагории, обвиняемые выражали готовность покинуть насиженные места добровольно, однако им объясняли, что «выселение в организованном порядке» даст им определенные преимущества и продлится от силы три—пять лет.

40 ГАРФ. 10035/1/П-47776.

41 Из заявления А.-Р.П. Визула (ГАРФ. 10035/1/п-51145).

42 Из заявления А.А. Гайлеша от 19 апреля 1940 г.

(ГАРФ. 10035/1/П-51107).

43 Там же.

42

В мемуарах жертв массовых репрессий 1936— 1938 гг. говорится о том, что между сотрудниками НКВД, которые их допрашивали, существовало своеобразное разделение труда: «плохого» следователя сменял «хороший» и наоборот. Такая тактика применялась и в Кунцевском райотделе. Вот как описывала год спустя ход своего допроса гречанка Надежда Сидиропуло: допрашивал меня Петушков (инструктор районного ЗАГСа), он уговаривал подписать протокол, заявляя, что «этого требует партия, он знает, что я невинна, однако подписать протокол должна как сознательная советская девушка. Так как я отказывалась, находившийся в соседней комнате Каретников посылал угрозы в мой адрес. Затем зашел к нам и рукой нанес мне побои в голову до потери сознания, потом дал мне ручку с пером и я в таком состоянии подписала протокол допроса»44.

Судя по заявлениям репрессированных, никто из их мучителей даже не пытался показать, что сам верит тому бреду, который был должен подписать обвиняемый. Вот как Е.В. Брейвинская описывала свою единственную встречу с оперуполномоченным Соловьевым 16 марта 1938 г.: «Следователь предъявил мне протокол в заготовленном виде, где было написано, что я в 1935 году работала на 46-м заводе и передавала сведения относительно цехов, и всякую всячину, всего протокола не дал прочесть, а сказал, зачем читать, вам станет страшно, когда прочтете. Когда я сказала, что все это ложь, ...следователь ответил: мы в НКВД это знаем и против вас ничего не имеем, но так нужно, протокол подписать я должна и арестована потому, что по национальности я полька»45. Советские люди

44 ГАРФ. 10035/1/П-49562.

45 Из заявления Брейвинской от 26 февраля 1939 г.

(ГАРФ. 10035/1/П-47883).

43

первого поколения, жившие от обострения до обострения классовой борьбы, воспринимали акцию уничтожения очередного врага почти как должное.

Евгении Бабушкиной на момент ареста было только двадцать восемь лет. Закончив горный институт, она работала на заводе авиаприборов в Кунцево, затем стала научным сотрудником Института общей и неорганической химии Академии наук. Все складывалось замечательно, если бы не одна деталь в биографии: до поступления в институт Бабушкина проживала на территории польского консульства в Москве, где ее мать работала прачкой. Это превращало Евгению в идеального кандидата на роль резидента иностранной разведки. Спустя шестнадцать лет после подобной фальсификации она сообщала Генеральному прокурору СССР о методах работы кунцевских палачей: «...основной мотивировкой, проводимой следователями, было то, что мое признание нужно Советской власти для того, чтобы иметь материал для сокращения сети иностранных консульств и что для этого я должна "пострадать", но что мне дадут небольшой срок и т. д. и т. п.

Против этих "убеждений", ругани, инсценировки расстрела и т. п. методов я устояла. Тогда эта "кампания", ранее воздействовавшая на меня поодиночке, однажды ночью собралась во главе со следователем Ефремовым и стала избивать меня, требуя, чтобы я подписалась под сочиненным ими протоколом — моим "признанием" в контрреволюционной деятельности.

Молодая женщина, с детства воспитанная Советской властью, сначала в пионерской, а затем в комсомольской организациях, в принципах абсолютного доверия к Советскому правосудию и уважения к правам человека, потрясенная всем увиденным, услышанным и пережитым мною во время месяца, прошедшего со

44

дня ареста, я уже и так была доведена до состояния невменяемости, а это избиение довело меня до такого состояния, что в КПЗ Кунцевского района, где я содержалась в течение следствия, вызвали скорую помощь, которая кое-как привела меня в чувство, а через несколько часов после этого, когда я еще не совсем пришла в себя, меня снова вызвал следователь Дикий и вновь предложил подписать уже готовый протокол, в котором, в качестве моего признания, было собрано все, что смогли придумать эти люди — и руководство какой-то контрреволюционной организацией, в которую, в частности, были вписаны люди, которых я не только не знала, но которых я никогда не видела, и шпионская деятельность, и вредительство, и покушение на И.В. Сталина, и какая-то диверсия — и все это по заданию польского консульства. Всего я и не помню, т.к. была в таком состоянии, что пера не могла держать в руке достаточно твердо. Все же я снова отказалась подписать это "признание", на что следователь Дикий ответил мне угрозой снова позвать Ефремова, который "обработает" меня (надо отдать справедливость, что Дикий, когда Ефремов начал бить меня, ушел и в избиении не участвовал), а затем, посочувствовав, по-человечески объяснил мне, что все равно они должны заставить меня подписать аналогичный документ, чего бы это не стоило, т.к. я самая подходящая фигура для таких признаний, потому что в какой-то мере была связана с польским консульством.

Короче говоря, я не имела больше сил сопротивляться: в то время мне было все равно, расстреляют меня или осудят, и я подписала все, что от меня потребовали, а вечером меня отправили из района в Москву, а затем в лагерь»46. К этому можно добавить

46 Заявление от 2 июня 1954 г. из ссылки, куда Е.С. Бабушкина была отправлена после восьми лет Норильских лагерей (ГАРФ. 10035/1/П-21556).

45

только одно: Бабушкина была арестована 17 января 1938 г., а ее признание в деле датировано 14 февраля. Почти месяц она в нечеловеческих условиях сопротивлялась давлению своих мучителей.

Тот факт, что оперуполномоченный Ефремов (являвшийся заодно и секретарем парторганизации райотдела) выступал в роли внештатного истязателя, подтверждают и другие показания. Начальник Сульфит-треста латыш Жан Миклау обращался к Хрущеву в августе 1956 г. с просьбой о реабилитации, сообщая следующие подробности следствия по своему делу: «На второй день ареста мне предложили подписать протокол о якобы моей контрреволюционной деятельности. Когда я решительным образом отказался подписать заранее приготовленный протокол допроса, в ту же ночь я был отправлен в Бутырскую тюрьму, где подвергся жесточайшим избиениям, о которых писать не могу при одном воспоминании о них. В течение месяца меня регулярно избивали и довели до такого состояния, что на ногах не мог стоять и под этим непрерывным физическим воздействием заставили подписать требуемый ими протокол, больше меня никто не трогал и не допрашивал»47. В деле сохранился краткий признательный протокол, датированный 2 февраля 1938 г. На следующий день Миклау уже подписывал развернутый документ с фамилиями своих соучастников, который, очевидно, давно ждал своего часа. Под каждым из протоколов стоит подпись проводившего допрос сотрудника Кунцевского райотдела НКВД Ефремова.

Следователи обходились без изощренных пыток, дело ограничивалось «рукоприкладством», как это называла официальная переписка. Но и этот метод вы-

47 ГАРФ. 10035/1/П-48708. Миклау был арестован 17 января 1938 г.

46

бивания нужных показаний оказывался достаточно эффективным. Человека ломала не столько физическая боль, сколько моральное унижение и стресс. Вот эпизод из заявления И.Я. Конон-Кононова, написанного в 1956 г.: «...Следователь ударил меня по щеке и сказал, что убьет меня, составив акт, что я умер от разрыва сердца, если не напишу то, что ему нужно. В камере староста, главный инженер одного из Кунцевских заводов, подтвердил, что это действительно может быть. Был в камере заключенный, который после неоднократного избиения его в кабинете Рукоданова почти оглох и харкал кровью. Другой заключенный вернулся из этого кабинета в камеру с опухшими шеей и лицом: его избивали его же резиновой калошей»48.

На готовность человека согласиться с любой ложью влияло и психологическое давление ужасных условий заключения. В переполненных камерах местного отделения милиции люди спали по очереди, их не выводили на прогулку, кормили одной баландой. Тех, кто уже подписал вымышленные признания, призывали пропагандировать это среди тех, кто еще не сломался. Учительница немецкого языка Кунцевской школы № 3 Г. Г. Ферапонтова сообщала в одном из своих протестов из лагеря: «Когда я после долгих протестов подписала ложное обвинение, другой следователь сказал мне: Вы можете гордиться, мы даем Вам поручение в камере агитировать за подписку, а то все равно хуже будет»49.

48 ГАРФ. 10035/1/П-35561. В декабре 1938 г. Кононова

допрашивал все тот же Рукоданов. Он потребовал доказа

тельств избиений, на что учитель с тридцатилетним стажем

скромно ответил своему недавнему мучителю: «Свидетелей

при этом не было, а следы от ударов по щекам конечно не

сохранились».

49 ГАРФ. 10035/1/П-48282.

47

Гречанка Евгения Лигерпуло подписала протокол допроса по совету сокамерниц, которые сказали ей, что тогда отправят в лагеря, где жизнь будет полегче. Ее подельница Любовь Папахристодуло оказалась в тюрьме без очков, и протокол ей в сокращенной форме прочитал Каретников50. То же произошло и с переплетчиком А.П. Демидовым, бывшим эсером. После ареста его около десяти дней не вызывали на допрос, а при первой же встрече следователь Рукоданов «участливо» обратился к нему: «Ты видел в камере тех, кто не хочет подписывать, какие они? А подпишешь, я позвоню и тебе принесут передачу»51. Об этом же свидетельствуют многие апелляции жителей Кунцево: после подписания протокола «мне было разрешено написать доверенность на причитающуюся зарплату и облигации займа, а также разрешено свидание с семьей»52. В расчете на то, что арестованные сами будут «додумывать» предписанный им сценарий, людей, волей работников госбезопасности сведенных в одну шпионскую или вредительскую группу, сажали в одну и ту же камеру53.

Фактором давления на обвиняемого выступала и общая атмосфера в стране. На фоне шпионско-террористических разоблачений советской прессы

50 Показания Сидиропуло, Лигерпуло и Панахристодуло

о методах следствия были сделаны при пересмотре дела

«греческой шпионской организации» в 1939 г. (ГАРФ.

10035/1/П-61785).

51 Из заявления А.П. Демидова от 14 августа 1940 г.

(ГАРФ. 10035/1/П-25010).

52 Из заявления А.А.Гайлеша от 19 апреля 1940 г. (ГАРФ.

10035/1/П-51107).

53 «Меня также пытались обвинить в том, что я являлся в

г. Кунцево организатором какой-то группы латышей, с этой

целью меня сажали в одну камеру с арестованными латы

шами, которых я никогда не знал» — из заявления

А.-Р.П. Визула(ГАРФ. 10035/1/п-51145).

48

предлагавшиеся к подписанию признательные протоколы уже не казались абсолютной ложью. Проходивший по делу о контрреволюционном заговоре на МОСП А.А. Попов писал в одном из своих заявлений: «Играя на моих патриотических чувствах к Родине, ультрируя (очевидно, утрируя. — А.В.) моим стремлением быть максимально полезным для органов в борьбе с врагами народа, Каретников добился подписания мною протокола только потому, что записанное им в протокол, на фоне опубликованных до этого в газетах материалов о процессах в районах Московской области, на фоне общей обстановки, известной всем на МОСП, казалось правдоподобным»54. Попов был вызван в райотдел на допрос в качестве свидетеля и после подписания его протокола стал обвиняемым.

Аналогичному давлению подвергались и свидетели, среди которых преобладали соседи и сослуживцы арестованных. Родственники в этом качестве привлекались только тогда, когда арест производился по их доносу. Лишь в единичных случаях составленные протоколы допросов свидетелей не содержат компромата, характер которого выдает авторство следователя. При пересмотре дел в конце 1930-х гг. большинство свидетелей отказывалось подтверждать свои показания. Некоторые из них заявляли, что следователь заставлял их подписывать чистый бланк, обещая, что показания потом туда перепишут55.

Указания на «враждебную национальность» обвиняемого в условиях шпиономании гасили колебания свидетелей. Эксплуатация страха перед органами госбезопасности сочеталась с игрой на правовой безграмотности простых людей. Постоянной практикой власти было издание секретных законов (с грифом «не для печати») и ведомственных приказов. В результате

54 ГАРФ. 10035/1/П-25316.

55 ГАРФ. 10035/1/П-53465.

49

«в советском обществе сложилось своеобразное восприятие самого понятия "право". В массовом сознании оно отождествлялось не с конституцией или законом и уж тем более не с естественными правами человека, а с конкретной деятельностью тех или иных правоохранительных учреждений»56. Именно это обстоятельство лежало в основе кажущегося на первый взгляд парадоксальным факта: судя по заявлениям самих жертв, значительное число вымышленных признаний было получено путем уговоров, а не физического насилия. Особенно восприимчивыми к авторитету следователя оказывались лица с низшим образованием и молодежь.

Для упрощения следствия в Кунцево, как и в других низовых ячейках массового террора57, привлекались так называемые штатные свидетели. Эту роль зачастую выполняли председатели сельсоветов и их знакомые, бывшие милиционеры. В 1939 г. выяснилось, что одним из самых «востребованных» свидетелей был запойный дворник, плохо понимавший по-русски и к тому же страдавший эпилепсией. В различных делах по обвинению жителей той или иной деревни встречаются одни и те же фамилии свидетелей. Одним из штатных свидетелей в Кунцево был М.Т. Щаденко, который заведовал гаражом райотдела НКВД. В 1939 г. он подробно рассказывал о том, как его привлекли к подобной деятельности. «Однажды ко мне на квартиру зашел практикант Никитин и сказал, каких ты знаешь Ваковских граждан, зачитав мне список. Я на это ответил, знаю как всех и перечислил некоторых из них. Он тогда предложил подписать мне несколько штук написанных протоколов допроса. Я отказался. Никитин мне предложил, чтобы я зашел к Рукоданову».

56 ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои. М., 1998.

С. 16.

57 Книга памяти жертв политических репрессий на Ор-

ловщине. Т. 1. Орел, 1994. С. 53.

50

Очевидно, тот не смог убедить коллегу, и за дело взялся сам Каретников. Продолжаем цитировать Ща-денко: «Он спросил меня: "Знаешь ли ты Павленковича?". Я ответил, что знаю, как рядом проживающего. Каретников тогда спрашивает меня: "На охоту вы с ним ездили?" Да, ездили, ответил я. "Ты знаешь, он арестован как враг народа, так вот, пока не поздно, иди к Рукоданову и подпиши протокол допроса"»58. Бывший милиционер кавалерийского взвода кунцевского отделения милиции М.М. Колесников, оговоривший под давлением следователей Смирницкого и Рукоданова латыша Б.П. Бревдо, повторял свои вымышленные обвинения даже на очной ставке с последним59.

Признания Щаденко находятся в следственном деле А.И. Зайцева, которое было проведено Рукодано-вым с молниеносной быстротой — 19 ноября арест и допрос, следующим днем датировано обвинительное заключение, а уже 23 ноября дело рассматривалось «тройкой». Другой Зайцев, Степан Михайлович, напротив, стал рекордсменом среди кунцевских жертв по срокам нахождения в предварительном заключении. Арестованный 18 января 1938 г., он в ноябре 1939 г. обращался к Берии с просьбой поскорее завершить следствие, указывая, что уже 22 месяца сидит в Бутырской тюрьме. За это время его дело неоднократно выносилось на «тройку» и возвращалось прокуратурой на доследование. В его ходе выяснилось, что один из свидетелей, некто Кожевников, является вымышленной личностью. Ровно через два года после ареста СМ. Зайцев оказался на свободе.

Фамилия «Зайцев» стала роковой для Рукоданова, который сфабриковал показания мифического свиде-

58 В протоколах указывалось вымышленное место работы Щаденко (ГАРФ. 10035/1/п-20247).

51

теля Кожевникова и штатного свидетеля Щаденко. В ходе служебного расследования его объяснения по обеим делам были признаны неубедительными60, и на дальнейшей карьере кунцевского ветерана, ставшего к 1940 г. лейтенантом госбезопасности, был поставлен крест. Впрочем, имена вымышленных свидетелей встречаются и в других делах Кунцевского райотдела61.

Несмотря на то, что с августа 1937 г. конвейер репрессий закрутился с невероятной быстротой, каждое из завершенных в районе следственных дел получало необходимое бюрократическое оформление. При обысках обязательно изымались пишущие машинки, которые оставались в распоряжении райотдела НКВД. Для печатания следственных документов были мобилизованы машинистки со всех крупных предприятий района, в том числе и не имевшие допуска к секретной работе. Бланков не хватало, и их приходилось размножать на пишущей машинке. Копии допросов печатались на импортной папиросной бумаге в таком количестве экземпляров, что шрифт становился неузнаваемым.

Открывавшее дело постановление о предъявлении обвинения составлялось в районе и подписывалось Кузнецовым (если дело велось местным отделением милиции, этот документ подписывал его начальник Чугунов). В зависимости от характера обвинения заделывалась и вторая подпись Сорокина либо Персица

59 ГАРФ. 10035/1/п-50029.

60 Рукоданов писал, что «свидетели подыскивались по

линии милиции и доставлялись в райотдел УНКВД следова

телям, ведущим следствие, так могло получиться и со свиде

телем Кожевниковым, которого по всей вероятности мне

доставил кто-то из милиционеров, я же механически допро

сил его, не установив подлинно его личность» (ГАРФ.

10035/1/П-7934).

61 ГАРФ. 10035/1/П-48283.

52

(начальники отделов УНКВД МО), однако они в разгар «массовых операций» не успевали подписывать даже обвинительные заключения. Утверждалось постановление заместителем начальника областного управления, обычно Якубовичем, но и его подпись присутствует в делах, заведенных в начале 1938 г., крайне редко.

После этого (а может быть, и независимо от этого) Кузнецовым на стандартном бланке выписывался ордер на арест с указанием, кому из сотрудников райотдела поручается его произвести. Иногда ордер подписывал Каретников как самоназначенный заместитель начальника райотдела. На обратной стороне ордера в большинстве случаев имеется подпись арестованного, реже он ставил день и даже час ареста. Поскольку аресты производились ночью, довольно часто даты на лицевой и обратной стороне ордера разнятся на один день.

Следствие завершалось составлением обвинительного заключения, где указывался характер преступления и признание обвиняемым своей вины. Затем дело отправлялось в Москву и проверялось в соответствующем отделе областного управления. Как правило, у каждого райотдела там был свой «куратор». Иногда он сам допрашивал обвиняемых, хотя эти мероприятия носили формальный характер. Так, сотрудник четвертого (секретно-политического) отдела Петухов при допросе кунцевских подследственных ограничился вопросом о его социальном положении до революции62. После проверки в следственном деле появлялось постановление, первый пункт которого гласил: «Обвинительное заключение соответствует материалам дела и виновность обвиняемого полностью доказана». После этого дело передавалось на рассмотрение уже упоми-

62 ГАРФ. 10035/1/П-18431.

53

навшейся «тройки» или «двойки» в составе наркома внутренних дел и Генерального прокурора СССР, выносивших заочный приговор.

Можно предположить случаи, когда дела из-за явного «липачества» возвращались областным управлением НКВД на доследование. О том, что следственные дела проверялись даже на пике репрессий, свидетельствуют пометки на их страницах начальственным красным карандашом. Так, в протоколе допроса одной из женщин против слова «говорил» (а не «говорила») был поставлен вопросительный знак. В другом следственном деле проверяющий подчеркнул как неуместное первое прилагательное во фразе «я проводил гнусную подрывную работу»63. С другой стороны, мимо контроля областного управления проходила и явная нелепица: так, из-за неправильного написания фамилии в обвинительном заключении получалось, что человек завербовал самого себя64. Немцу Эдуарду Зоммерфельду почему-то вменялось в вину посещение польского клуба в Москве, где он встречался опять же с немецкими шпионами65. Проверяющие на Лубянке следили за наличием необходимых бумаг66 и отсутствием противоречий в них и в то же время отдавали себе отчет в том, что являются соучастниками фальсификации государственного масштаба. Но над ними, как и над их коллегами из райотделов НКВД, висел дамоклов меч круговой поруки.

63 ГАРФ. 10035/1/П-52533.

64 Так, Штеклян Антон Петрович завербовал Штеклера

Антона Петровича (ГАРФ. 10035/1/П-47776).

65 ГАРФ. 10035/2/27651.

66 Так, дело В.В, Шематовича вернулось в Кунцевский

райотдел уже после того, как обвиняемый был расстрелян.

Причиной этого являлось отсутствие квитанции о приеме

пишущей машинки и фотоаппарата, изъятых при аресте

(ГАРФ. 10035/1/П-24551).

54

Открытым остается вопрос о том, в какой мере оперативные работники райотделов снабжали «человеческим материалом» областное управление. Хотя сами они, и в частности Рукоданов, неоднократно жаловались, что самые лакомые кусочки у них забирают сотрудники Центра, подобные случаи можно пересчитать по пальцам. Они относятся к начальному периоду репрессий и обвинениям в шпионаже. Так, германский подданный Эрнст Мейер был первоначально допрошен Каретниковым, а затем его дело вел уже третий отдел УНКВД МО67.

Мартовский пик

Фабрикация следственных дел низовыми органами госбезопасности варьировалась в зависимости от установок Центра. До конца 1937 г. акцент делался на обвинениях в контрреволюционной пропаганде и вредительстве, что позволяло реализовать накопленный компромат и соответствовало установкам приказа № 00447. «Шпионскими сетями» занимались «наверху» — сотрудники третьих (контрразведывательных) отделов областных управлений. Так, агентурная разработка, которая велась райотделом в отношении семьи Моничей, переехавшей в Кунцево из Белоруссии, превратилась уже на Лубянке в дело о банде, созданной польским генштабом еще в начале 1920-х гг. Только в Кунцево по этому делу было репрессировано 18 человек, в том числе расстреляно шестеро Моничей68.

67 В деле содержится интересный документ — акт о том,

что Мейер в ходе допроса заявил: «Ненавижу органы, пото

му что в НКВД не люди, а звери». Выяснить, было ли это

реакцией на побои и издевательства, уже не представляется

возможным (ГАРФ. 10035/2/28164).

68 ГАРФ. 10035/1/П-49816 - п-49828.

55

С начала 1938 г. районным отделам НКВД доверили уже святая святых системы госбезопасности — борьбу с происками иностранных разведок. Контрреволюционную агитацию в обвинительных заключениях, направлявшихся с мест в областные центры, сменили шпионаж, подготовка террора и диверсий. Новый поворот был обращен прежде всего против лиц «враждебных национальностей»69 — латышей, поляков, немцев, финнов. Репрессии получили второе дыхание. При этом их постоянной величиной, своего рода политическим заказом «верхов» оставалась установка на раскрытие крупных контрреволюционных организаций, связанных с заграницей — либо с разведслужбами западных государств, либо с троцкистами70. Иного и быть не могло в политической системе, чья идеология держалась на коллективизме.

Пропагандистское раскручивание разоблаченных заговоров и ликвидированных шпионских сетей позволяло руководству страны отвести от себя обвинения в промахах и ошибках на пути построения светлого будущего. По такому сценарию были проведены показательные процессы бывших лидеров большевизма, соратников и политических противников самого Сталина. Внимательно читая судебные отчеты, публиковавшиеся в центральной прессе, следователи НКВД претворяли в жизнь логику сталинского правосудия в масштабах вверенного им района. Характерно брошенное мимоходом замечание Каретникова по поводу

69 Имелись в виду представители национальности, боль

шая часть которой проживала за границей и имела собст

венное государственное образование. В обиходе работники

НКВД называли их представителей «националами».

70 См.: Weissbeig-Cybulski A. Im Verhoer. Ein Ueberle-

bender der stalinistischen Saeuberungen berichtet. Wien, Zuerich,

1993. S. 183.

56

судебного процесса над Бухариным, Ягодой и другими членами «правотроцкистского центра»: «Вот им наверное тоже натянули в показаниях»71.

«Шпионский разворот», если пользоваться жаргоном оперативных работников тех лет, не являлся инициативой чекистских «низов». Контингент, сроки и размах национальных операций определялись соответствующими приказами Ежова. Они же «создавали принципиально новый в практике ОГПУ—НКВД процессуальный порядок осуждения. После окончания следствия на обвиняемого составлялась справка "с кратким изложением следственных и агентурных материалов, характеризующих степень виновности арестованного". Отдельные справки каждые десять дней надлежало собирать и перепечатывать в виде списка, который представлялся на рассмотрение комиссии из двух человек — начальника НКВД— УНКВД и прокурора (отсюда разговорное, в официальной переписке не встречающееся название этого органа — "двойка")»72.

Наличие в ряде архивно-следственных дел подобных справок позволяет предположить, что они готовились в райотделе или по меньшей мере согласовывались с ним. На левой стороне горизонтально расположенного листа стандартного формата печатались установочные данные на обвиняемого, внизу — номер следственного дела и указание на то, что оно было проведено Кунцевским райотделом НКВД. Справа давалась краткая характеристика состава преступления, взятая из обвинительного заключения. В отличие от последнего там содержался и приговор. Так, в справке на А.А. Сима, латышского сотрудника МОСП, правая часть листа завершалась словами «террорист (дивер-

71 Из рапорта Цыганова от 26 декабря 1938 г.

72 Петров Н.В., Рогинский А.Б. Указ. соч. С. 28.

57

сант)», напечатанными большими буквами73. Альбомы просматривались и подписывались руководителями НКВД, которые в течение нескольких часов обрекали на смерть сотни человек74.

В ходе «национальных операций» изменился и порядок оформления материалов следствия. На каждого из членов той или иной шпионской группы заводилось отдельное дело, в которое подшивались протоколы допросов всех ее участников. Это создавало видимость проведенной работы и в то же время позволяло оперативным сотрудникам максимально стандартизировать бюрократическую работу. Проведение очных ставок между членами той или иной шпионской группы в марте 1938 г. не практиковалось, по крайней мере в Кунцево.

Как и в случае с приказом № 00447, завершение национальных операций несколько раз переносилось на более поздние сроки. Только после того, как к ним были подключены районные структуры госбезопасности, удалось выполнить и перевыполнить контрольные цифры репрессий75. Перенос акцента на шпионские дела в начале 1938 г. имел еще одно, «технологическое» объяснение. К этому моменту был в основном исчерпан запас данных на антисоветские элементы — кулаков и «бывших». Новые наработки требовали агентурной работы, на которую уже не было ни сил,

73 ГАРФ. 10035/1/П-52696.

74 См.: «Говорят бывшие палачи» // «Хотелось бы всех

поименно назвать...» По материалам следственных дел и ла

герных отчетов ГУЛАГа. М., 1993. С. 11—12.

75 В рамках «польской операции» было репрессировано

около 150 тыс., в рамках «немецкой» — более 60 тыс. чело

век (см.: Петров Н.В., Рогинский А.Б. Указ. соч. С. 40; Охо-

тин Н., Рогинский А. Из истории «немецкой операции»

НКВД 1937—1938 гг. // Репрессии против российских нем

цев. Наказанный народ. М., 1999. С. 63).

58

ни средств. Кроме того, обвинение в контрреволюционной агитации следовало подтверждать свидетельскими показаниями. Следствие же по делам о шпионаже было максимально упрощено, здесь уже не требовалось свидетелей и характеристик.

Это понимали на местах: так, начальник Мыти-щенского райотдела НКВД П.А. Соловьев заявлял своим сотрудникам, что «вредительские дела требуют серьезного следствия, документации дела, а в настоящее время заниматься этим некогда и требовал добиваться от арестованных лишь шпионской деятельности, т.к. последнее легко закончить и осудить арестованного»76.

Сотрудников районного звена постоянно предупреждали о том, что за невыполнение указаний «сверху» они будут привлечены к уголовной ответственности77. Наставления из областного управления сопровождались психологическим прессингом в адрес конкретных исполнителей репрессий на местах, на свет были вновь извлечены компрометирующие материалы. Страх представлялся более надежным средством добиться желаемого результата, нежели призывы к большевистской сознательности. Когда Кузнецов в феврале зашел к Сорокину для получения инструкций по проведению операции против «националов», тот с порога рассказал об имеющемся на него компромате. По протоколу допроса за этим последовала просьба Кузнецова уладить дело и вербовка в ряды заговорщиков, однако имеется гораздо больше оснований предположить, что Сорокин потребовал любой ценой «дать план» по арестам и отправил его к своему заместителю Петрову для дальнейших инструкций.

76 Из показаний оперуполномоченного райотдела

Н.Д. Петрова (ГАРФ. 10035/1/п-59771).

77 Богданов Ю.Н. Указ. соч. С. 123.

59

Со слов Кузнецова, дальнейший разговор выглядел так: «Петров спросил меня, какие материалы имеются в райотделении на националов. Я ему ответил, что никаких материалов в райотделении нет. После этого Петров дал мне установку взять с предприятий, из адресного бюро и всех других мест списки националов и на основании этих списков составлять справки на арест, указывая всем в справках на арест, что они занимались шпионажем. При этом дал мне контрольную цифру, сколько я должен был взять в первую очередь. Когда я ему заметил, что в процессе следствия мы не сможем добиться показаний о шпионской деятельности, Петров на это заявил: а Вы это делайте так: пишите сами протокол, где применительно к его работе указывайте, какие шпионские материалы он мог давать, или приписывайте ему диверсионные акты. Делайте это, не бойтесь, мы придираться не будем. Если написанный Вами протокол обвиняемый не будет подписывать, бейте его до тех пор, пока подпишет. На этом наш разговор был закончен»78.

Вернувшись в Кунцево, Кузнецов собрал сотрудников райотдела и выдал полученную инструкцию за директиву наркома, пообещав полную безнаказанность в случае фальсификации протоколов. Можно не сомневаться в том, что аналогичные указания получали и начальники других райотделов, хотя каждый реа-лизовывал их на практике по-своему. Кто-то ограничивался минимумом активности, принимая на свою голову служебные разносы, кто-то старался выбиться в передовики. Штурмовщина на низовом уровне отнюдь не означала того, что областное управление выпустило вожжи из своих рук, ослабив ежедневный контроль. Напротив, пик репрессий вызвал всплеск бюрократической переписки.

78 Из показаний А.В. Кузнецова от 3 февраля 1939 г. 60

Начальник 11 отдела УНКВД МО Ильин в мае 1938 г. докладывал о ситуации, царившей в Московском управлении при Заковском — Якубовиче. «Выработанная руководством Управления система отчетности и рапортов о проделанной за сутки оперативно-следственной работе вызывала нездоровые методы соревнования по количеству арестованных и полученных признаний. На оперативные отделы, не давшие больших цифр (XI, VI-й отделы) по количеству признаний, старавшихся при всей этой гонке более или менее основательно поработать над арестованными, смотрели как на отстающие и тянущие назад. Руководством ставилась задача догнать Ленинград, т.е. давать по Московскому Управлению не меньше 200 признаний в сутки»79.

Соревновательный дух в полной мере проявлял себя и на местах. На совещаниях Заковский неоднократно ставил Кунцевский райотдел в пример отстающим80. Один из оперативных работников позже вспоминал, что «в мартовской операции Кузнецов соревновался с Коломной и вот на одном из совещаний Кузнецов требовал, чтобы оперативные работники давали еще справки на арест, чтобы Коломна не перегнала наш райотдел. Я на этом совещании заявил, "что скоро это соревнование заставит нас давиться", указывая на крючок в потолке его кабинета. Кузнецов обозвал меня паникером, не желающим выполнять решение партии и правительства»81. На просьбы новичков показать нормативные документы по шпион-

79 Рапорт Ильина был адресован новому начальнику

УНКВД МО В.А. Каруцкому и датирован 8 мая 1938 г.

13 мая Каруцкий застрелился (копию рапорта см.: ГАРФ.

10035/1/П-20635).

80 Из показаний В.П. Каретникова от 9 февраля 1939 г.

81 Из рапорта Дикого от 26 декабря 1938 г.

61

ской операции Кузнецов многозначительно отвечал: «Вы еще молодой оперработник и не понимаете, в чем здесь дело, ведь мы проводим операцию по изъятию немцев, поляков и других инонациональностей по заданию Политбюро ЦК ВКП(б)»82. Авторитета этого органа оказывалось достаточно для того, чтобы устранить сомнения в правомерности своих действий.

В ходе операции Каретников требовал «не менее 5 протоколов в сутки от каждого оперработника, т.к. по его словам установка УНКВД не менее 50 дел в пятидневку»83. Следственные действия на мартовском пике репрессий сводились к проведению одного допроса, вернее, получению подписи под заранее заготовленным протоколом и составлению обвинительного заключения размером не более двух страниц. Чтобы дело не выглядело подозрительно тощим, в него вкладывались копии показаний всех участников той или иной «шпионской группы», хотя иногда в них и не упоминалась фамилия конкретного обвиняемого. Только так один райотдел мог в марте 1938 г. произвести аресты почти 200 человек. Вероятно, цифра законченных и переданных на «тройку» и «двойку» следственных дел в марте была примерно такой же.

Одобренные Политбюро лимиты репрессий, как видно из рапортов сотрудников Кунцевского райотдела НКВД, превращались в личное задание для каждого из них. Из нехитрой арифметики — «пять дел в неделю» — становится понятно, что в момент пика репрессий число оперативных работников, включая ми-

82 Из рапорта Цыганова от 26 декабря 1938 г.

83 Из рапорта Рукоданова (без даты, декабрь 1938 г.) О

подобных требованиях («давали лимит по 5—6 человек на

день работы») свидетельствуют и другие источники

(см.: Бутовский полигон... Вып. 5. М., 1999. С. 348).

62

лиционеров, имевших право вести допросы по политическим делам, не превышало в районе 10 человек. Это подтверждается их подписями на следственных документах (хотя составлялись они, как уже отмечалось выше, гораздо более широким кругом привлеченных к «массовым операциям» сотрудников84).

Нечто подобное происходило в низовых структурах НКВД по всей стране. Так, согласно показаниям начальника Мценского райотдела Орловской области М.Ф. Пикалова, областное руководство «давало санкцию на арест по спискам, причем в таких случаях требовалось представить список на арест большего числа кулаков, а на составление списка давалось двое суток. На ведение следствия на 50 арестованных давалось не больше 5 суток»85.

Вопреки призывам показать большевистскую твердость, нервы стоявших у конвейера смерти в Кунцево не выдерживали физических и психических перегрузок. 28 февраля застрелился в своем кабинете следователь Б.Д. Смирнов; 7 марта начались припадки у помощника оперуполномоченного Соловьева, и он временно прекратил работать. Остававшиеся продолжали тянуть лямку, в то время как руководство в лице Кузнецова облекало штурмовщину в привычные формулировки: включиться в соцсоревнование, перевы-

84 «Для достижения контрольной цифры не менее 45—

50 дел в пятидневку Каретников создал следовательскую

группу из лиц, ничего общего не имеющих с оперативной

работой (начальник ЗАГС, начальник городской пожарной

охраны Живов, участковый инспектор), к печатанию прото

колов допроса и обвинительных заключений были привле

чены машинистки чуть ли не со всех предприятий Кунцев

ского района» — из рапорта Соловьева от 29 декабря 1938 г.

85 Книга памяти жертв политических репрессий на Ор-

ловщине. Т. 1. С. 54.

63

полнить план, обогнать соседний район, как будто речь шла о посевной или жатве.

На мартовском пике репрессий к следствию по 58 статье был подключен районный отдел милиции. Кузнецов нередко брал на установочные совещания в Москву начальника уголовного розыска Чугунова. «Милицейские» дела, завершавшиеся обвинением по 58 статье, выглядели более солидно, аресты проводились только после визы начальника Управления РКМ области М.И. Семенова. Очевидно, что и в составлении обвинительных заключений, и в избиении жертв шефскую помощь милиционерам оказывали следователи госбезопасности. Согласно заявлению С. Г. Зудина, проходившему в марте 1938 г. по делу о бывших предпринимателях, которое вел сотрудник уголовного розыска Новиков, последний «совместно со следователем Диким предложили подписать уже написанный протокол, ...избили до потери сознания, причем били оба следователя, один сзади, другой спереди, били в лицо, в грудь, в живот, заявляя, не подпишешь, будем бить еще не так»86.

Одной из последних жертв массового террора в Кунцевском районе стал Б.Б. Черский, отец которого был царским офицером, а сам он до революции учился в кадетском корпусе (после того, как запас контрреволюционных «отцов» был исчерпан, взялись за «детей»). Следствие провел сотрудник отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности (ОБХС) Смирнов поистине ударными темпами. Черский был арестован 4 апреля, а уже через пять дней его дело было передано на «тройку»87.

Подобное ускорение было бы невозможно без максимального упрощения практики отбора будущих

86 ГАРФ. 10035/1/П-28856.

87 ГАРФ. 10035/1/П-59678.

64

жертв. Кузнецов добросовестно претворял в жизнь указания, полученные на Лубянке: «За период проведения операций по кулакам и национальной контрреволюции Кунцевский райотдел закончил следственные дела почти на тысячу человек, среди которых имелось немалое количество таких арестованных и осужденных людей разных национальностей, которые были арестованы и осуждены по показаниям, полученным от арестованных методами физического воздействия над ними. Лица инонациональностей, проживавшие на территории Кунцевского района, арестовывались мною по спискам, которые были собраны с предприятий и учреждений района.

Арестованные лица, работавшие на каком-то одном предприятии или учреждении, мною группировались и им предъявлялись обвинения, как участникам контрреволюционных групп, преступления же им инкриминировались в зависимости от характера того предприятия или учреждения, на котором данная группа лиц ранее работала. Если группа арестованных работала на военном предприятии, то эта группа обвинялась, как шпионская и диверсантская...»88

К концу марта оборонные заводы, находившиеся на территории Кунцевского района, были «вычищены» по два-три раза, за неимением людей с подходящими анкетными данными исчерпал себя и национальный принцип подбора шпионских сетей. Фантазия следователей лишалась каких-либо опор в реальной жизни, порождая все более удивительные конструкции. Одной из последних фальсификаций оперуполномоченных Дикого и Соловьева стало дело норвежских шпионов. В состав шпионской группы были включены три человека, арестованных еще в августе-сентябре 1937 г. и, очевидно, забытых в горячке даль-

88 Из показаний Кузнецова от 3 февраля 1939 г.

3 - 9179 65

нейших репрессий. Один из них, чех Л.П. Блах якобы «находился на связи с агентом Норвежской контрразведки»89 (именно контрразведки! — А.В.), и ему было предписано возглавить шпионскую сеть.

Ее рядовые члены были арестованы 28—29 марта лишь потому, что их имена и фамилии, а иногда даже отчества звучали по-иностранному90. Среди них были учительница начальных классов, бухгалтер багетной мастерской, кочегар типографии и грабарь кирпичного завода. Центром их шпионского интереса стал авиазавод в Филях (постоянно «выручавший» кунцевских следователей) и почему-то камвольно-ткацкая фабрика. В те же дни следователь Смирницкий арестовывал шпионов на «дермантинно-клеенчатой» фабрике им. Ногина, находившейся по соседству. Один из них якобы передавал иностранной разведке сведения о мастике и красках, употреблявшихся в производстве кухонной клеенки91.

Финальный аккорд

На февраль—март 1938 г. пришелся и пик арестов по «секретно-политической» линии, которую курировал Рукоданов. Давно уже были реализованы агентурные данные, списки раскулаченных и прочих контрреволюционных элементов. После январского постановления ЦК ВКП(б) о перегибах при проведении репрессий иссяк поток доносов. Однако из областного управления день ото дня усиливались призывы «ударным трудом закончить чекистскую вахту». Последним

89 ГАРФ. 10035/1/П-50179.

90 Например, Алхимова Мария Оттовна.

91 Следует отметить, что в обвинительном заключении по

этому делу слово «шпионская» при характеристике группы

было зачеркнуто от руки (ГАРФ. 10035/1/п-46735).

66

резервом районного масштаба оставались бывшие члены партий эсеров и меньшевиков, которые когда-то выступали союзниками большевиков в борьбе за демократизацию России.

Проиграв в политических и военных баталиях, они предпочитали не вспоминать о прошлом. Большинство давно достигло пенсионного возраста и никак не проявляло себя в общественной жизни. Однако очередь дошла и до них. 19 марта в паспортный стол райотдела были сданы документы 23 арестованных92, которых, как выяснилось позже, можно было отнести лишь к «сочувствующим» меньшевикам и эсерам в дореволюционный период. В ходе фабрикации «эсеро-меньшевистского заговора» Рукоданов сделал важное изобретение. Наряду с группой, имевшей централизованное руководство в лице А. И. Кудрявцева и получившей название «Наше дело», стали формироваться ее филиалы на местах. Это было фактическим повторением «осеннего призыва», когда бывших кулаков брали по деревням. Такой подход позволял децентрализовать подготовку допросов: помощники Рукодано-ва сочиняли их применительно к тому или иному населенному пункту, не выходя на районный уровень.

Поясним эту технологию на конкретном примере. В рамках «эсеровского заговора среди педагогов» были арестованы семь школьных учителей из деревень Никулино, Мневники, Аминьево, Очаково и Одинцово93. Каждый из них был связан только с А.Г. Зверевым, учителем школы в деревне Румянцево, игравшим роль районного лидера94. В своих деревнях учителя явля-

92 ГАРФ. 10035/2/27491.

93 ГАРФ. 10035/1/П-25714.

94 Зверев в 1904 г. примыкал к школьной организации

эсеровского толка, знакомство остальных участников его

группы с идеями социал-революционеров было еще более

туманным.

з«67

лись руководителями боевых групп, которые должны были поднять крестьянское восстание. Рядовые члены этих групп не имели никакого представления не только о Звереве, но и о том, кто такие эсеры вообще.

По неизвестным причинам дело об эсеровском заговоре не было доведено до своего логического конца. Наверное, сказывался неполитический характер обвинений в адрес школьных учителей — подзатыльники, второгодники, разорванный портрет Сталина в одном из классов и т.п. Свидетелям под руководством следователя приходилось прокладывать мостик от школьных будней к политическим преступлениям: «На учительской конференции Зверев выступал не как советский человек, говоря, что в низкой успеваемости виноваты сами ученики, которые находятся по 2— 3 года в одном классе. Из его слов явствует, что советские дети вроде идиотов, не способны к учению».

Около половины лиц, названных в допросах учителей членами деревенских повстанческих ячеек, так и не было арестовано. Рукоданов вскоре переключился на многообещающую фальсификацию «заговора правых», а сил на параллельное разоблачение двух вражеских сетей в райотделе явно не хватало. В конечном счете большинство эсеровских дел было переквалифицировано по статье о контрреволюционной агитации и отправлено на рассмотрение Особого совещания при НКВД, которое давало «только» пять лет. Однако «сетевая» технология, отработанная на школьных учителях, вскоре пригодилась.

Волна государственного террора 1937—1938 гг. в Кунцево завершилась двумя самыми массовыми операциями, которыми руководили соответственно Каретников и Рукоданов. Первый олицетворял собой на районном уровне третий (контрразведывательный) отдел, второй — четвертый (секретно-политический), существовавшие на более высоких этажах иерархии НКВД. Личный почерк каждого из них прослеживает-

68

ся даже в сфабрикованных по общему сценарию делах. Если Каретников был мастером получения признательных показаний от самих обвиняемых, то Руко-данов делал ставку на обработку свидетелей.

Складывается впечатление, что в погоне за планом и благосклонностью высокого начальства и тот, и другой стали воспринимать своих жертв как арифметические величины, азарт охотников за людьми вытеснил все остальные человеческие чувства. Соревнование ветеранского опыта и молодого задора завершилось на финишной прямой ничейным исходом. В ответ на третью чистку завода № 46, которую вел Каретников (около 50 арестованных), Рукоданов развернул дело о «контрреволюционной организации правых» в Кунцевском районе (не менее 40 арестованных), копировавшее сценарий третьего показательного процесса.

В отличие от Каретникова, который просто увеличивал число членов шпионских сетей (и, случалось, путался в вопросе о том, кто кого завербовал), Рукоданов отказался от сведения арестованных в разрозненные группы. Опираясь на опыт дела учителей и используя признания бывшего председателя Кунцевского райисполкома Сергея Муралова, которые корректировались по ходу следствия, он выстроил своего рода иерархию контрреволюционных структур в районе. Она в общих чертах копировала схему партийно-государственного аппарата, сложившегося в СССР к середине 1930-х гг. Позже Рукоданов утверждал, что такие рекомендации он получил из областного управления НКВД95, однако за такой «скромностью» скры-

95 «Следственное дело Муралова и других первоначально было одним томом, как на одну общую контрреволюционную группу, но когда было написано обвинительное заключение и послано на утверждение руководству НКВД МО, то дело было предложено разъединить в отдельные производства...» — из показаний Рукоданова от 8 июня 1940 г. (ГАРФ. 10035/1/П-22114).

69

валось желание отвести от себя ответственность за фальсификации марта 1938 г.

Согласно концепции Рукоданова и его кураторов, нити управления кунцевскими заговорщиками, которых возглавлял Муралов, шли из областного центра «правых». Общее руководство им осуществлял председатель Мособлисполкома НА. Филатов, который в свою очередь был связан с наркомом земледелия М.А. Черновым, расстрелянным по приговору третьего показательного процесса. Конкретные директивы председателям райисполкомов, являвшихся по совместительству главами контрреволюционных организаций соответствующих районов, передавал начальник отдела кадров Мособлисполкома И.А. Свиридов96.

В свою очередь, под контролем Муратова находились местные группы террористов-подпольщиков, которые возглавляли либо председатели колхозов, либо руководители сельсоветов. Отдельные подразделения образовывали работники органов, подотчетных райисполкому — врачи, ветеринары, землемеры, агрономы. Такая схема делала «заговор правых» в Кунцевском районе поистине безразмерным, позволяя Рукоданову записывать в его ряды самые неожиданные кандидатуры. (Подробнее об этом заговоре и судьбах его мнимых участников — во второй части книги.)

В начале апреля 1938 г. массовые аресты в Кунцево прекратились столь же внезапно, как и начались девять месяцев тому назад. Очевидно, на места поступила соответствующая директива, связанная с окончанием срока действия внесудебных органов репрессий. Рукоданов писал в своем рапорте, что получил приказ завершить следствие и сдать все дела на «тройку» к 5 апреля 1938 г. Однако и этот срок оказался нереальным, и бумажная работа продолжалась в таком же темпе до середины лета.

96 ГАРФ. 10035/1/П-27480. 70

В камерах районного отделения милиции и московских тюрьмах находилось несколько сотен арестованных, числившихся за Кунцевским райотделом НКВД. Как правило, между признательным мартовским допросом и обвинительным заключением в документах следствия образовывалась пауза в несколько недель, а то и месяцев. Ни один из арестованных не был оправдан и освобожден. Действовало незыблемое правило: «Чекисты не могут ошибаться». После некоторого затишья в апреле бутовская земля в мае и июне вновь принимала в свое лоно более тысячи убиенных. Только в августе там была поставлена последняя точка в жизни пятидесяти жителей Кунцевского района, которые прошли на расстрел через невзрачное здание на улице Загорского.

«Самоустранение от руководства закрытым

грунтом» — партия большевиков в год

массовых репрессий

Вопрос о роли правившей в Советском Союзе партии в «большой чистке» является одной из линий размежевания в научных дискуссиях между «сталинистами» и «ревизионистами». Если для первых ВКП(б) выступает как «орден меченосцев», беспрекословно выполняющий волю своего магистра, то для вторых важна динамика внутрипартийной жизни, способность «низов» в специфических условиях латентной гражданской войны манипулировать «верхами», чтобы сохранить собственные иллюзии или продвинуть личные интересы. Не вдаваясь в подробности подобных споров, отметим, что следственные дела, проведенные Кунцевским райотделом НКВД в 1937—1938 гг., могут рассматриваться как полноценный источник только при их постоянном сопоставлении с материалами районной партийной организации.

71

Их тесная связь не вызывает сомнений — достаточно указать на то, что начальник райотдела внутренних дел «по должности» являлся членом Бюро райкома ВКП(б) и райисполкома97. Доносы, попадавшие в партийные органы, передавались органам внутренних дел и позже использовались при проведении следствия98. Движение корреспонденции в обратном направлении было не менее интенсивным. Так, 5 апреля 1937 г., уже через пару недель после принятия дел в Кунцево Кузнецов докладывал в райком о бесхозяйственности в ромашковском колхозе «Путь Октября». Не первых порах дело ограничилось строгим выговором его председателю B.C. Чернову за несанкционированное сверху «открытие в колхозе мастерских с наймом рабочей силы»99. В случае с председателем колхоза «Красный изваринец» М.К. Волковым формулировка письма райотдела в партийные органы была еще более жесткой: тот был обвинен в пьянстве, взяточничестве, «политике полного разложения колхоза и подрыва Советской власти»100. И в том, и в другом случае сельские руководители бьыи вначале исключены из рядов ВКП(б), а затем арестованы.

97 См. Богданов Ю.Н. Указ. соч. С. 115.

98 Так, в январе 1937 г. в райотдел был переправлен до

нос на бывшего члена Социалистической партии США

М.М. Аниковича, работавшего на заводе № 95. В нем ут

верждалось, что Аникович встречается с иностранцами, по

лучает доллары из-за границы и бывает на даче, где не

сколько лет тому назад проживал репрессированный в ходе

второго показательного процесса Г.Л. Пятаков. Проведенная

проверка обвинений не подтвердила, но Аникович был аре

стован в феврале 1938 г. (ГАРФ. 10035/1/п-27841).

99 Копия решения райкома ВКП(б) от 3 августа 1937 г.

находится в деле п-26944.

юо ГАРф Ю035/2/18853.

72

Если Роберта Маннинг опиралась на партийные документы из «Смоленского архива» и не имела доступа к документам НКВД, то в случае с Кунцево ситуация прямо противоположная. По 1937 г. имеются лишь протоколы заседаний бюро Кунцевского райкома ВКП(б), причем остаются недоступными те документы, где речь идет о разборе проступков отдельных коммунистов. По 1938 году материалов вообще не сохранилось101. Поэтому мы ограничимся отдельными фрагментами из истории взаимоотношений райкома ВКП(б) и райотдела НКВД, которые могут послужить в лучшем случае затравкой для будущих дискуссий.

В 1936—1937 гг. в Кунцевском районе, как и во всем СССР, проходила проверка партийных документов, которая носила отнюдь не формальный характер и являлась, по существу, очередной чисткой ВКП(б). Даже в райотделе НКВД из 12 проверенных двое человек были исключены из партии102. Проверка проходила в первичных организациях, спорные случаи попадали на рассмотрение бюро райкома. В ряде случае к проверке подлинности партийных документов и отдельных сюжетов биографии подключался райотдел НКВД. В результате органы госбезопасности получили солидный «компромат». Ряд лиц из тех, кто в ходе проверки получил те или иные взыскания, год спустя оказался в списках жертв «массовых операций»103.

101 Следует отметить, что материалы партийной органи

зации Вельского района Смоленской области тоже не со

хранились (Маннинг Р. Указ. соч. С. 66). Это может быть

следствием того развала и запустения, в которые привел

районные организации ВКП(б) предыдущий этап репрессий.

102 Центральный архив общественных движений Москвы

(далее - ЦАОДМ). 113/1/52. Л. 117.

103 Автор имел в своем распоряжении только протоколы

бюро Кунцевского райкома ВКП(б) за январь—март 1936 г.

Среди исключенных за тот период были и жертвы «массовых

операций» В.И. Дворецкий, А.А. Гарковик, Р.Ф. Карпило.

73

Звездным часом внутрипартийной демократии в ее сталинском понимании была первая фаза репрессий (осень 1936 — лето 1937 гг.), когда их жертвами становились номенклатурные работники. Солидный партстаж последних подразумевал разного рода уклоны от генеральной линии, а работа на руководящих должностях неизбежно сопровождалась конфликтом с партийными директивами или государственными законами. «Огонь по штабам», начавшийся еще в период партийной чистки 1933—1935 гг., то стихал, то возобновлялся с новой силой. Обезопасить себя от него тот или иной руководитель мог, только заручившись поддержкой сверху и собрав вокруг себя сплоченную группу единомышленников, в которую обязательно должен был входить секретарь соответствующей партийной организации.

Примерно так выглядела вотчина директора Московской областной полеводческой станции Горбатова до тех пор, пока в 1935 г. не вскрылось его якобы троцкистское прошлое и он был снят со своего поста, а позже арестован. Станция располагалась в Немчи-новке, совсем недалеко от Кунцево, и райком партии был в курсе всех дальнейших перипетий клановой борьбы. Местные коммунисты выступили против «украинцев», которых привел с собой Горбатов и расставил на ключевых постах. Новый директор Н.П. Николаев, назначенный по протекции Москомзема, старался оставаться выше этой борьбы, но доверил ведение дел своему заместителю И.М. Осауленко, представлявшему фракцию «украинцев».

На протяжении 1936 г. стороны собирали компромат друг на друга, заваливая вышестоящие инстанции жалобами и заявлениями. Любая выходка работников станции получала политическое звучание, становилась аргументом клановой борьбы. Так, в фев-

74

рале секретарь парткома МОСП получил выговор за притупление революционной бдительности и допущение следующей антисоветской выходки: «Работница Чуркина по предложению гражданина Лобанова и нескольких домохозяек разделась и голой пробежала по улице, за что получила 100 грамм сала»104.

Кунцевский райком ВКП(б), невольно становившийся соучастником подобных дрязг, решил раз и навсегда навести порядок в МОСП. 1 сентября в районной многотиражке «Большевик» появилась статья с типичным для того времени названием «Троцкистские последыши в селекционной станции». Осауленко в ней выступал завзятым вредителем, который «борется против общепризнанных методов профессора Лысенко по яровизации», директор — гнилым либералом, который «не знает стахановцев, лучших людей станции». Статья завершалась выводом, что «троцкистское гнездо, свитое Горбатовым, до сих пор существует». Она не могла появиться в свет без благословения рай-комовских работников. Развивая успех, парторганизация МОСП взяла на себя функции следственных органов. В декабре 1936 г. ее представитель совершил специальную поездку на Украину, чтобы собрать факты вредительской деятельности Осауленко за последние десять лет.

До поры до времени вышестоящие инстанции сдерживали активность немчиновских коммунистов, писавших им о сгнившей картошке и неубранной ржи. Во время приезда на станцию первого секретаря МК и МГК ВКП(б) Н.С. Хрущева тот попытался отшутиться: «Если у вас много вредителей, то вы их переработайте, и все». В райкоме тоже считали, что «на станции троцкизма нет, а есть бесхозяйственность».

104 ЦАОДМ. 113/1/52. Л. 90-91.

75

В пользу «низов» ситуация изменилась в феврале 1937 г., после того как Николаев на собрании трудового коллектива МОСП опрометчиво заявил, что ввиду опасности иностранной интервенции дело социализма нельзя считать решенным. Спор, переведенный из сферы корнеплодов в теоретическую плоскость, завершился покаянием директора полеводческой станции на районной партийной конференции в мае. Это не остановило волну критики снизу и сверху. После того, как было арестовано руководство земельного управления Московской области, Николаева зачислили уже в ряды врагов народа. Следующая статья кунцевского «Большевика», вышедшая в свет 9 июня 1937 г., несла директивный заголовок «Разоблачить троцкистских последышей».

Чтобы не оказаться в хвосте событий, бюро Кунцевского райкома ВКП(б) исключило Николаева из партии, попутно указав парторганизации на недопустимое примиренчество. Бдительные коммунисты, которых руководство станции лишало премий, но так и не смогло уволить с работы, торжествовали победу. Через две недели после исключения из партии Николаев был арестован. В его следственном деле, куда были подключены еще пять человек из административного персонала станции, отложились все документы партийного разбирательства105. Нет никакого сомнения в том, что они очень помогли следователям Кунцевского райотдела, только начинавшим «массовую» работу.

Район, находившийся под боком у Москвы, был весьма удобен для разного рода проверок и комиссий. В октябре 1937 г. в Кунцево работала очередная комиссия Московского обкома ВКП(б) по сельскому хозяйству. Неурядицы в этой сфере продолжались, и по-

Ю5 ГАРф Ю035/1/П-25316. Т. 1. 76

еле обвинения в «политической беспечности» руководители партийной организации Кунцево начали игру на опережение. В соседнем районе были срочно запрошены компрометирующие материалы на старшего агронома земельного отдела исполкома (РайЗО) Н.И. Заливалова (выяснилось, что в ходе чистки 1933 г. ему вменялся в вину «правооппортунистиче-ский самотек в планировании севооборотов»). Уже 3 ноября он был исключен из партии, решение райкома предписывало «поручить райотделу НКВД (т. Кузнецову) провести расследование по всей деятельности Заливалова в аппарате Райзо».

Через неделю партийная директива была продублирована в приказе по этому учреждению: «За преступное планирование посевных площадей в колхозах... за массовое нарушение агроправил, за отсутствие руководства участковыми агрономами, за самоустранение от руководства закрытым грунтом... старшего агронома Заливалова с работы снять и дело передать следственным органам»106. В райотделе НКВД на Заливалова велось дело-формуляр, регулярно пополнявшееся сообщениями секретного сотрудника по кличке «Редис». 27 ноября агроном был арестован, но репрессии среди руководителей сельского хозяйства района на этом не закончились. В отличие от арестов в «низах», райком партии не только находился в курсе событий, но и выступал главным поставщиком будущих жертв среди кунцевских коммунистов.

Еще до приезда областной комиссии секретарем РК ВКП(б) Ростиславовым и председателем Райисполкома Мураловым была проведена сплошная проверка кадров РайЗО и МТС района. Ее результаты были направлены в райотдел НКВД. Четверо сотруд-

106 Копия приказа РайЗО от 11 ноября 1937 г. находится в деле п-26912.

77

ников РайЗО, имевших «плохие» анкеты, были выбраны на основе этого документа в качестве первых жертв и арестованы 27 января 1938 г. Уже через месяц их расстреляли, что было необычно быстро для того периода репрессий. Вопрос о том, «помогла» ли в этом просьба из Кунцево, остается открытым. В любом случае следователи смогли использовать четырех расстрелянных в качестве «заочных обвинителей» для фабрикации масштабного заговора кунцевских землеустроителей. Руководителем заговора позже был определен все тот же Муралов107.

Аресты работников районной номенклатуры являлись составной частью мотивации к «работе за страх», на которой держалась сталинская система. 20 марта 1938 г. некоторые из них были вызваны на заседание бюро Кунцевского райкома ВКП(б), где их подвергли форменному разносу. Солировал Кузнецов, переводивший обвинения в уголовно-политическую плоскость. Так, районный уполномоченный Наркомата заготовок Г.М. Лопатин «оказался совершенно неспособным по-большевистски понять задачу выполнения плана, отнесся к делу как бездушный чиновник, не мобилизовал свой аппарат.., закон о мясопоставках, как это нужно, не применил и тем самым нанес большой вред интересам государства».

Форменному разносу подвергся и И.П. Бадаев, который оставался директором Кунцевской МТС и с октября 1937 г. замещал Муралова на посту председателя Райисполкома. Ему пришлось нести ответственность за все огрехи своих подопечных, вплоть до самых комичных («загон трактора в речку»). Вместе с Бадаевым был исключен из ВКП(б) и В.Т. Кохов, заместитель директора Кунцевской МТС по политчасти.

Ю7 ГАРФ. 10035/1/п-23240. О деле Муралова см. раздел во второй части книги.

78

Секретарь райкома партии А.Г. Белов, допрошенный по этому делу в 1940 г., утверждал, что решение принималось под давлением начальника райотдела НКВД108. Несомненно, что ему была известна судьба Кузнецова, который таким образом оказывался удобным козлом отпущения.

Так или иначе, в результате недолгого разбирательства Бадаева, Лопатина и Кохова исключили из партии и тут же арестовали109. Для этого в здание райкома был вызван Рукоданов. К марту 1938 г. это стало уже обычной практикой: так, в сентябре 1937 г. Кузнецов докладывал на Бюро райкома о персональных делах К.В. Скорука и И.Н. Ершкова, которые сразу же после этого превратились в подследственных110.

Сотрудничество заводских партийных организаций и райотдела НКВД в ходе операции по «инона-циональностям» имело эпизодический характер, поскольку большинство арестованных не являлись членами партии. В случаях, когда на обвиняемого имелся компромат, он обязательно становился достоянием следствия. Начальница отдела подготовки кадров завода № 46 Т.С. Коханская (украинка, записанная в анкете арестованного как полька) в марте 1938 высту-

108 «В марте 1938 г. по сообщению бывшего начальника

Райотдела НКВД Кузнецова горком обсуждал вопрос о Ко-

хове в связи якобы с тем, что по показаниям арестованного

Муралова Кохов состоял во вредительской контрреволюци

онной группе. По поводу выраженного сомнения в такого

рода обвинениях Кузнецов сообщил, что Кохов уже полно

стью изобличен и на его арест уже получен ордер. Считаясь

с такого рода фактом, бюро горкома приняло решение об

исключении Кохова из партии» (ГАРФ. 10035/1/п-22114).

109 Бадаев и Кохов писали об этом в своих заявлениях из

лагерей (ГАРФ. 10035/1/п-29451, п-22114).

110 ГАРФ. 10035/1/П-46577.

79

пила против повальных арестов иностранцев111. Ее персональное дело разбиралось в парткоме завода и она была исключена из ВКП(б), а через несколько дней арестована. В материалах следственного дела оказались стенограмма и протокол заседания парткома. «Материалы о враждебных антисоветских элементах на фабрике» посылал в райотдел НКВД и партийный комитет Кунцевской ткацко-отделочной фабрики112.

Остается открытым вопрос о том, получали ли секретари первичных парторганизаций доверительную информацию от своего «куратора» из органов госбезопасности для того, чтобы успеть исключить из партии того или иного человека перед его арестом. Такое исключение рассматривалось как проявление бдительности, напротив, арест «не разоблаченного» члена партии ложился темным пятном на все его окружение.

В то же время следует признать, что даже на пике репрессий районные коммунисты отстаивали свою самостоятельность и осмеливались перечить местным органам госбезопасности. Это иллюстрирует история с приемом Каретникова в ряды ВКП(б). Чтобы стать членом партии, Каретникову пришлось летом 1937 г. приложить все свои комбинаторские способности, хотя он уже в своей автобиографии 1932 г. без тени смущения писал, что «передан в ряды ВКП(б)». Вначале первичная парторганизация райотдела отказалась давать рекомендацию, справедливо считая слишком

111 Из выступлений на заседании парткома завода № 46 от 27 марта 1938 г.: «Коханская проявляет прямое недоверие к политике нашей партии, ее трогает и волнует то, что идет выкорчевывание врагов и шпионов, в том числе и на нашем заводе». «Видя, что на заводе разоблачают врагов, она заявляет, что якобы в Советском Союзе арестовывают всех иностранцев» (ГАРФ. 10035/1/П-33920).

112ГАРФ. 10035/2/42798.

80

туманными некоторые факты его биографии. Потребовался приезд на партсобрание в Кунцево целой делегации с Лубянки во главе с самим Якубовичем, чтобы дело сдвинулось с места.

Позже при прохождении его кандидатуры через райком выяснилось, что Каретников в биографии записал себя выходцем из рабочих. Секретарь райкома, не желая обострять отношения с органами НКВД, держал документы под сукном, не давая им ходу. Лишь после того, как Кузнецов, являвшийся членом бюро райкома, начал расследование об их пропаже, дело сдвинулось с места. 21 сентября 1937 г. бюро райкома утвердило перевод Каретникова в члены партии. И здесь не обошлось без очередной «комбинации»: эта процедура была проведена «по первой категории устава ВКП(б)», допускавшейся только для рабочих от станка113.

К концу 1937 г. репрессии уже невозможно было скрыть от жителей Кунцево. Слухи о ночных арестах и бесследно исчезающих людях будоражили население городка, предпочитавшее обходить стороной здание райотдела. Местная власть, наоборот, солидаризировалась со «славными чекистами». 20 декабря в Кунцево состоялось торжественное заседание райкома ВКП(б), райисполкома, городского совета комсомола и профсоюзов, посвященное 20-летию ВЧК—ГПУ-НКВД. Работники райотдела получили ценные подарки, в ответном слове Кузнецов пообещал утроить усилия по искоренению контрреволюционной нечисти. В обращении, принятом участниками заседания на имя Ежова, говорилось: «Вы, верный сын нашей партии, до конца преданный делу Ленина и Сталина, беззаветно любящий свой народ и родину, воспитавший в

113 ЦАОДМ. 113/1/596. Л. 271.

81

себе замечательные черты организатора ВЧК Феликса Дзержинского, встав во главе Наркомвнудельцев за короткий срок с помощью своего (sic!) многомиллионного трудящегося народа разоблачили и ликвидировали осиные гнезда этих наемных лакеев фашизма, террористов, диверсантов, вредителей, шпионов. За это весь советский народ шлет Вам сердечную благодарность»114.

За потоками безмерной лести, на свой манер пересказывавших передовицы «Правды», скрывался страх районного руководства самому оказаться в числе «наемных лакеев». Его дальнейшая судьба определялась в кабинетах райотдела НКВД. После своего ареста Каретников заявил, что «Муралов давал показания о конкретной контрреволюционной деятельности Морозова — бывшего секретаря Кунцевского РК ВКП(б), снятого с работы Московским комитетом партии за правотроцкистскую работу, Крылова — второго секретаря РК ВКП(б) и других работников райкома... Когда Муралов начал давать показания на вышеперечисленных участников контрреволюционной организации, то я убедил оперуполномоченного Рукоданова в том, что Муралов якобы клевещет на честных работников и запретил Рукоданову записывать эти показания в протокол, таким образом ряд участников этой нелегальной организации нами был сохранен...»115.

Действительно, МК ВКП(б) специальным решением от 26 ноября 1937 г. посчитало причиной низкой урожайности в колхозах Кунцевского района слабую работу райкома партии. Через два дня на пленуме от своих постов были освобождены Морозов и его заместитель Ростиславов116. Почему районные органы госбезопасности не воспользовались предоставившимся

114 Там же. Д. 57. Л. 58.

115 Из показаний Каретникова от 7 февраля 1939 г.

116ЦАОДМ. 113/1/57. Л. 40.

82

шансом разоблачить заговор в партийной верхушке Кунцево, остается загадкой. Вероятно, в ноябре все внимание оперативных работников было сосредоточено на выполнении приказа № 00447, а позже, в марте 1938 г., когда речь зашла о вредителях, волна арестов прошлась только по номенклатуре райисполкома во главе с Мураловым. Из освобожденных работников ВКП(б) в Кунцево пострадали только те, кто уже лишился своих партийных постов — политрук районной МТС Кохов и секретарь парткома завода № 46 Мишин.

Столь же удивительным и необъяснимым было спасение директора Одинцовского лесокомбината М.И. Объедкова. Хотя его арестованные коллеги живописали развал предприятия, рисуя целые схемы хищений, в декабре 1937 г. Каретников ограничился передачей собранных материалов «для соответствующей реализации в Кунцевский РК ВКП(б)»117.

Пиетет местных работников госбезопасности по отношению к партийным руководителям района не был постоянной величиной. В ряде случаев секретари райкомов ВКП(б) Московской области пытались контролировать деятельность органов внутренних дел, сигнализировали о творившемся там беспределе. Так, начальник Воскресенского райотдела НКВД Московской области В.М. Сукуров требовал от своих подчиненных, чтобы при вызове в райком они хранили молчание, ссылаясь на тайну следствия. Конфликт местного райкома и райотдела завершился в пользу последнего — в сентябре 1937 г., сразу же после начала массовых репрессий в районе, был арестован и первый секретарь РК ВКП(б) Горбульский. Хотя участие в этом Сукурова несомненно, арестовывать и производить обыск в его кабинете приехали сотрудни-

117 ГАрф. Ю035/1/П-46575.

83

ки областного управления НКВД, в том числе лично начальник 8 отделения контрразведывательного отдела Каверзнев118.

Репрессии первых лиц в партийной иерархии Подмосковья являлись обыденным делом. В Серпуховском районе был арестован секретарь райкома партии М.Н. Никифоров, которого заставили подписать вымышленный протокол допроса. Кроме того, один из следователей «пытался оклеветать 1-го секретаря Серпуховского ГК ВКП(б), написав на него клеветническое заявление в Президиум районной конференции, которое составил на основании вымышленных компрометирующих материалов»119.

Напротив, в Вельском районе Смоленской области коммунистам в сентябре 1937 г. удалось добиться исключения из партии начальника райотдела НКВД Виноградова120. Так что вряд ли можно построить некую схему взаимоотношений партийных органов и органов госбезопасности, действовавшую повсеместно. Их сотрудничество в отборе жертв «большой чистки» являлось постоянной величиной. Исход же их соперничества был отнюдь не предопределен и зависел от степени личной неприязни первых лиц того или иного района.

«Самоснабжение» кунцевских чекистов

В Советском Союзе с начала 1930-х гг. рыночная система распределения потребительских товаров была вытеснена административным рационированием, да-

118 Из архивно-следственного дела Горбульского (ГАРФ.

10035/1/П-22682).

119 Из справки по архивно-следственному делу

В.И. Хватова (ГАРФ. 10035/1/п-64568).

120 См: Маннинг Р. Указ. соч. С. 68. Был ли Виноградов

после этого арестован, уволен из органов или направлен на

повышение, неизвестно.

84

вавшим власти возможность неограниченного контроля над населением огромной страны. Остап Бендер, имея заветный миллион, не мог ни попасть на поезд, ни устроиться в гостиницу. Гораздо большую роль, нежели обладание советскими дензнаками, играл доступ к материальным ценностям, в свою очередь делившийся на две категории. «Верхи» обладали закрытыми распределителями продуктов и промтоваров по твердым ценам, в то время как обычные граждане после отмены в середине 1930-х гг. карточной системы переплачивали в системе коммерческой торговли121.

Если этот путь снабжения был хотя и тщательно замаскированным, но все же легальным, то второй путь считался криминальным и жестоко преследовался. Речь идет о «самоснабжении», т.е. незаконном использовании людьми своего служебного положения для поправки положения материального. Начиная от обычной буфетчицы и кончая директорами крупных заводов, они фактически вели партизанскую борьбу с системой, поставившей под свой контроль все общественное достояние страны, хотя руководствовались при этом не политическими, а корыстными интересами. Складывалась иерархия «блатных» профессий, представители которых обрастали «нужными людьми» и двигали практику «самоснабжения» вширь и вглубь. Излишне говорить о том, что подобная взаимопомощь являлась составной частью неформальных отношений, которые мы выше определили как клановые. Было бы наивным считать, что она отсутствовала в работе и быту сотрудников НКВД, хотя они помимо солидного денежного довольствия имели собственную систему материального обеспечения.

121 См. подробнее: Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927—1941. М., 1997.

85

Власть заменяет собственность — этот избитый афоризм советских времен был вдвойне справедлив на пике сталинизма. Представители партийно-политической элиты СССР в 1930-е гг. формировали собственную шкалу материального успеха, одно из первых мест в которой занимало обладание престижной квартирой и наличие легкового автомобиля (как правило, служебного). И тем и другим работники органов госбезопасности обеспечивались в полной мере. Период массовых репрессий открыл в этой сфере невиданные возможности. Размеры жилплощади и количество проживающих на ней тщательно фиксировались в протоколе ареста и обыска. Если там был прописан только арестованный, комнаты опечатывались и переводились на баланс Административно-хозяйственного отдела УНКВД, а затем распределялись среди нуждающихся сотрудников управления. В случае, если в квартире проживали члены семьи, она оставалась в их распоряжении. Однако не было правил без исключений, и к числу последних относилось так называемое «элитное жилье».

В следственных делах 1937—1938 гг. содержатся материалы, раскрывающие механизм квартирного «самоснабжения». При обыске квартиры Муралова, располагавшейся в Петровском переулке, Каретников опечатал две из трех комнат и предупредил домочадцев, что им следует ждать «уплотнения». Однако в горячке чекистских будней о лакомом кусочке забыли. Уже после того, как Муралов был осужден, его жена летом 1939 г. попыталась вернуть себе жилплощадь. Напрасно: через пару недель в опечатанные комнаты уже вселялся сотрудник НКВД122.

122 ГАРф Ю035/1/П-25777.

После перевода в Кунцево Кузнецов получил трехкомнатную квартиру в центре Москвы, на Гоголевском бульваре, что считалось пределом мечтаний для работника такого уровня. При составлении списка репрессированных Кунцевским райотделом мне бросился в глаза знакомый адрес одного из них — как оказалось, Кузнецов вселился квартиру корейца Сан-Таги Кима. Последний работал в 1919 г. в Моссовете, позже выезжал к себе на родину с заданиями Коминтерна, а накануне ареста работал заместителем начальника цеха Одинцовского кирпичного завода, располагавшегося на территории Кунцевского района. Была ли его шикарная квартира причиной ареста или о ней сообщили Кузнецову уже после задержания Кима, неизвестно.

Так или иначе, начальник райотдела не упустил своего шанса. После ареста Кима в его квартире оставались проживать жена и двое детей, но, очевидно, и для них нашлась подходящая ведомственная инструкция или статья Уголовного кодекса. Отсидев десять лет в лагерях и оказавшись в ссылке, Сан-Таги Ким так и не смог разыскать свою семью123. Зато Кузнецов приобрел достойные апартаменты — вдали от Кунцево, но совсем недалеко от Кремля. Можно не сомневаться, что по такой же технологии вселился в квартиру на Сивцевом Вражке возглавлявший райотдел НКВД в 1934-1936 гг. Багликов.

Вскоре рядом с начальством, в знаменитых арбатских переулках, приобрел просторную трехкомнатную квартиру и Каретников. Его способ решения «квартирного вопроса» можно реконструировать в мельчайших деталях. Он граничил с откровенным криминалом и в конечном счете привел в движение бюро-

123 ГАРФ. 10035/1/П-47575.

87

кратическую машину, покончившую с господством кунцевского дуумвирата. Но об этом ниже. Пока же ограничимся выводом о том, что «самоснабжение» работников НКВД в подшефном районе в те годы являлось обычной практикой. По телефонному звонку в райотдел привозили фрукты из окрестных совхозов124, за счет кунцевских заводов закупалась мебель и производился ремонт125. Один из коллег делился своими впечатлениями: «Будучи раза два на квартире Каретникова, я видел очень хорошую обстановку, радиолу, зеркала и т.п. При этом Каретников хвастался, что все это сделано за бесценок благодаря связям на тех объектах, которые он обслуживает»126. Для того чтобы добираться в Кунцево из своей новой квартиры в Москве, тот же Каретников пользовался легковой машиной «ГАЗ-А». Машина была реквизирована в пользу райотдела после ареста ее владельца, директора завода КИМ Н.И. Лазарева. Мебель из его квартиры получил «на сохранение» другой сотрудник НКВД.

Вещи арестованных порой просто разворовывались. Об этом сообщал, в частности, в своем рапорте от 2 января 1939 г. кунцевский фельдъегерь Рощин, которого также привлекали к оперативной работе:

124 «Я брал бесплатно из совхоза завода № 22 фрукты и

овощи, например, в 1937 г. я для Радзивиловского и Якубо

вича получил из этого совхоза 3 ящика яблок и 45 кило

фруктов. Якубович неоднократно звонил по телефону и тре

бовал доставки ему фруктов, овощей и т.д.» — из показаний

И.Д. Берга (ГАРФ. 10035/1/п-67528).

125 Дело доходило до анекдотических мелочей: в деле

Берга есть показания врача, которая являлась секретной со

трудницей органов госбезопасности, о том, что ее принуж

дали носить на агентурные встречи «сэкономленный» спирт.

126 Из рапорта оперуполномоченного Иосифова началь

нику 4-го отдела УНКВД МО Петровскому от 20 июля

1938 г.

«Процветала пьянка во время служебного времени, а также и присвоение разных вещей арестованных, а именно патефонных пластинок. Каретников присвоил ружье и, найдя при обыске много денег, не внес их в протокол». В заявлениях тех, кто прошел через камеры Кунцевского райотдела, неоднократно отмечалось, что охранники щеголяли в новых часах, портупеях и т.д. перед их бывшими владельцами. При аресте главного механика завода № 95 М.М. Авдеенко был изъят его мотоцикл с коляской, который затем бесследно исчез127.

В горячке репрессий, которая валила с ног простых оперативных сотрудников, Кузнецову и его неформальному заместителю хватало времени не только для личного обогащения и продвижения собственной карьеры, но и для «снятия психологической нагрузки». Домик во дворе райотдела, где проживали его сотрудники и куда по знакомству была поселена свояченица Якубовича, продолжал оставаться местом шумных вечеринок. Постоянными гостями были здесь бывшие начальники Каретникова, его самого неоднократно увозили в Москву на служебном транспорте мертвецки пьяного. Если гулянки с приглашением высокопоставленных гостей из Москвы выделяли Кунцевский райотдел из числа остальных, то использование политических репрессий для поправки материального положения сотрудников НКВД низового звена являлось достаточно распространенным явлением.

Роберта Маннинг считает начальника Вельского райотдела НКВД Смоленской области Виноградова «самым коррумпированным из бельских коммунистов», не гнушавшимся даже реквизицией добротной обуви арестованных128. Выходец из Кунцево Багликов перевез к себе кожаную мебель из квартиры своего

127 ГАРф> Ю035/1/П-26549.

128 Маннинг Р. Указ. соч. С. 99.

89

арестованного коллеги, кстати, когда-то допрашивавшего его самого. Факты «самоснабжения» отдельных сотрудников разбирались партийной организацией Ульяновского горотдела НКВД — речь шла о спекуляции товарами (мануфактурой, велосипедами), полученными под административным нажимом прямо с производивших их заводов. Позже выяснилось, что руководители горотдела за бесценок скупали вещи, конфискованные у осужденных. Оперативные сотрудники, задействованные на расстрелах, шли еще дальше. Они отнимали деньги и ценности у своих жертв и тратили их на приобретение спиртных напитков, чтобы снять накопившиеся эмоции129.

В следственном деле на бывшего сотрудника Серпуховского райотдела УНКВД МО В.И. Хватова сохранилось анонимное письмо, автор которого приводил следующий пример: Хватов купил у одного фотографа мотоцикл, однако денег не заплатил, а арестовал его, и тот был осужден. Письмо заканчивалось так: «А сколько арестовано людей по мотивам чисто корыстного характера — вроде один отказал в отпуске масла-молока, другой — мануфактуры, третий не дал машины и т.п.»130 Действительно, в маленьком городке или сельском райцентре все было как на ладони, и злоупотребления представителей власти, будь то участковый милиционер или уполномоченный госбезопасности, невозможно было скрыть от окружающих.

Когда речь заходит о рядовых исполнителях сталинских репрессий, следует иметь в виду, что это были не стандартные шестеренки бездушного механизма, а живые люди, каждый из которых пропускал происходившее через свое сознание и чувства. Здесь следует

129 См.: Книга памяти жертв политических репрессий

Ульяновской области. Т. 1. С. 876.

130 Из справки по архивно-следственному делу

В.И. Хватова (ГАРФ. 10035/1/п-64568).

90

быть очень осторожным в обобщениях. Большинство сотрудников НКВД воспринимало директивы сверху как очередной виток классовой борьбы или выражение тайных замыслов великого вождя, не доступных простому смертному. История Кунцевского райотдела в 1937—1938 гг. показывает, что были среди них и такие, кто упивался собственной властью над беззащитными людьми, использовал их трагедию в корыстных целях, оказавшись в конечном итоге халифом на час.

Но была и другая сторона медали — заинтересованность руководителей всех уровней в подобном типе людей. В конце концов не подарки и вечеринки определяли благосклонное отношение московского начальства к кунцевским подчиненным. Ударники на местах всячески поощрялись, ибо разгружали Лубянку от непомерных «лимитов», позволяли бодро рапортовать о собственных победах. Без тысяч Каретниковых и сотен Кузнецовых не могли быть реализованы абсурдные планы полного уничтожения «антисоветского элемента» на всей территории СССР.

Конец «дуумвирата»

Сигналы о произволе сотрудников госбезопасности в Кунцевском районе поступали в партийные инстанции и руководство наркомата постоянно. Писали не только подследственные, но и сами сотрудники райотдела. До тех пор, пока в креслах руководителей областного управления НКВД оставались «свои люди», все эти письма, анонимные и подписанные, клались под сукно. Ситуация изменилась после того, как начала разваливаться команда Радзивиловского. Сам он накануне массовых репрессий был переведен на работу в Ивановскую область, но на ключевых постах в УНКВД МО оставались Якубович и Сорокин.

91

В июле 1938 г. и тот, и другой были переброшены на Дальний Восток. Обстоятельства этих кадровых перестановок напоминали ссылку, на деле предваряя аресты обоих. Члены команды Радзивиловского, остававшиеся в Москве, окончательно потеряли покой. Каретников обратился к своему бывшему коллеге, секретарю Якубовича Ермакову за разъяснениями и получил такой ответ: «Ты, Витя, не бойся, Сорокин, передавая дела новому начальнику 3 отдела.., сказал последнему о том, что если он будет «копаться» в его делах, то он сядет вместе с ним. Так что в 3 отделе будет все в порядке»131. Однако тучи над приближенными Сорокина и Якубовича неумолимо сгущались.

12 июля 1938 г. на стол наркома Ежова лег документ, подписанный новым начальником Московского управления НКВД В.Е. Цесарским. В нем шла речь о на первый взгляд рядовом факте — использовании Каретниковым служебного положения для получения квартиры. Обстоятельства этого дела заслуживают подробного изложения. В конце марта 1938 г. Каретников вел следствие в отношении большой группы работников кунцевского завода № 46. При аресте В.П. Куборского, бывшего начальника отдела снабжения завода, он обратил внимание на шикарную трехкомнатную квартиру в центре Москвы, в Большом Власьевском переулке, где арестованный вместе с женой занимали две комнаты. Сам Каретников только в январе 1938 г. получил комнату в Москве, но явно не собирался останавливаться на достигнутом. Вскоре выяснилось, что на желанной жилплощади был прописан еще и квартирант. Дальнейшие действия пред-

131 Из допроса Каретникова от 9 февраля 1939 г. 92

приимчивого сержанта госбезопасности сделали бы честь сюжету любого криминального романа.

Как написано в справке на арест, «Каретников мерами физического воздействия добился показаний от Куборского о том, что, якобы, Литвак Яков Григорьевич, остававшийся проживать на квартире Куборского, является участником к/р шпионско-дивер-сионной организации. Не имея права на подпись ордеров на арест, как Оперуполномоченный, Каретников 22 марта 1938 г. подписал ордер на арест Литвака Я. Г. Арестовав г-на Литвака, по национальности еврея, Каретников дал установку сотруднику Райотдела НКВД Петушкову показать Литвака в следственном деле, как поляка. Петушков выполнил указание Каретникова путем преступной подделки документов — внес в анкете арестованного вместо "еврей" — "поляк", а также и в протоколе допроса оставил свободное место и после подписи страницы гр-ном Литва-ком внес слово "поляк".

Учитывая то обстоятельство, что после ареста Куборского и Литвака на квартире оставалась проживать жена Куборского — Куборская Мария Алексеевна, Каретников вошел в сделку с обвиняемым Куборским, попросив обменять свою комнату с его женой. Получив согласие Куборского на обмен своей квартиры на квартиру Куборских, Каретников незаконно разрешил свидание Куборской М.А. со своим мужем обвиняемым Куборским. Далее, решив не менять свою комнату на квартиру Куборских, Каретников через Петуш-кова добился показаний от Литвака и других обвиняемых, что Куборская Мария тоже шпионка и 29 марта 1938 г. арестовали [также и] ее. Желая замести следы преступления и представить Куборскую в самом отрицательном виде, ведший следствие Петуш-

93

ков, по установке Каретникова, подделал документ — в анкете арестованного уже после подписи арестованной внес надпись "отец крупный помещик", в то время как Куборская показала, что ее отец мещанин. После ареста Куборской Каретников, получив записку от бывшего зам. начальника Управления НКВД МО Якубовича на получение ордера, вселился в квартиру Куборских, свою же комнату променял с гражданином Зайцевым, проживавшим через коридор от Куборских и теперь занимает отдельную квартиру из 3-х комнат около 50-ти квадратных метров. Используя служебное положение, Каретников за счет завода № 95 отремонтировал всю квартиру».

В немалой степени эта афера являлась составной частью беспредела репрессий, творившегося не только в Кунцевском районе. Но было и существенное отличие. Массовые аресты санкционировались «сверху», а вот решение квартирного вопроса стало проявлением частной инициативы, как известно, наказуемой. Руководство НКВД, ежемесячно обрекавшее на смерть десятки тысяч невинных людей, щепетильно заботилось о чистоте своих рядов. Кроме того, квартирные махинации Каретникова позволили свести с ним старые счеты его кунцевским коллегам, а также тем сотрудникам областного управления, кто отказывался видеть в массовых репрессиях источник личного обогащения.

Позже Багликов в своих показаниях записывал разоблачение на свой собственный счет: «Из попавшего мне в руки оперативного документа мне стало известно, что близкий родственник Якубовича оперуполномоченный Кунцевского РО Каретников совершил преступные действия в отношении арестованного Кубор-ского, незаконно, с ведома Якубовича, заняв 4-х комнатную квартиру, а имущество, подлежавшее конфи-

94

скации, самолично возвратил родственникам. С приходом в УНКВД МО Цесарского, не предъявляя этого документа Якубовичу, я о нем письменно рапортом доложил Цесарскому». Отметим, что Багликов стремился отомстить не столько Каретникову, сколько самому Якубовичу, которого он считал причиной своих семилетних скитаний по райотделам Подмосковья132.

Так или иначе, заявление Литвака прокурору Вышинскому, написанное 6 июля в Бутырской тюрьме на клочке бумаги, не покинуло стен Наркомата внутренних дел и моментально запустило механизм служебной проверки. Оно стало той самой каплей, которая переполнила чашу терпения «верхов» и перевесила соображения кастовой солидарности. Отдадим должное мужеству человека, фигурировавшего в деле Каретникова только как квартирант. Литвак не побоялся поставить под сомнение светлый образ чекиста и детально изложил факты, сопутствовавшие его аресту:

«Я являюсь жертвой тяжкого государственного преступления, совершенного следователем Кунцевского P.O. НКВД Каретниковым в личных корыстных целях. 18.III. следователь Каретников арестовывал моего соседа по квартире гр. Куборского. Во время обыска у Куборского Каретников зашел ко мне в комнату и в разговоре со мной внезапно заявил мне: "Я вам рекомендую освободить эту комнату". На мой недоуменный вопрос "Почему?" Каретников ответил: "Иначе для тебя будет хуже"»133.

Очевидно, описанный эпизод выглядел для руководства УНКВД более кощунственно, нежели доводы Литвака о том, что он никак не был связан с секретами патронного завода. Цесарский отправил в Кунцево

132 ГАРФ Ю035/1/п-7698.

133 ГАРФ. Ю035/1/П-4961.

95

комиссию во главе с начальником отделения при секретариате областного управления Никитиным, которая ознакомилась с материалами дел, а также допросила 8 июля Литвака и Куборского. Факты подтвердились полностью — в анкете арестованного поверх «еврея» было написано «поляк», Каретников бил Куборского книгой «Вся Москва», чтобы добиться не только признаний в шпионской деятельности, но и разрешения на обмен квартиры. Получив согласие, он тут же позвонил жене Куборского, но к телефону подошел Литвак. Каретников страшно разозлился и тут же отправил подчиненных его арестовать. Затем он устроил Куборскому свидание с женой и даже пообещал помочь с переездом на новую жилплощадь.

Позже Куборский (допрос от 2 декабря 1938 г.) дополнил некоторые детали: «Арестовывал меня Каретников, когда я был приведен к нему в кабинет, я был сильно им избит и потерял сознание, а 22 марта Каретников пришел в камеру арестованных и спросил, могу ли я ходить, я ответил, что могу. Каретников тут же задал мне вопрос: "Понял ли я все то, что происходит и может ли он писать мои показания", я ответил, что понял... Когда я подписал протокол, Каретников, обращаясь ко мне, сказал: "Уступи мне свою квартиру". Я ответил, что там живет квартирант. Каретников на это заявил, что квартирант сволочь и он послал его арестовать. После, когда я уже сидел в камере, туда же был приведен арестованный Каретниковым мой квартирант Литвак»134.

Уже в июле, очевидно, почувствовав, что дело с квартирой может обернуться плохо, Каретников предпочел подстраховаться, срочно женившись и прописав в свою трехкомнатную квартиру жену с ребенком и ее

134 ГАРФ. 10035/1/П-25482. 96

отца. Кроме того, он обратился за помощью к старому покровителю Радзивиловскому, который с апреля 1938 г. работал в центральном аппарате НКВД. Тот посоветовал написать заявление о переводе на другое место службы и затаиться135. Но и это уже не помогло. Через пять дней после свадьбы, 13 июля 1938 г. Каретникова арестовали, а семью после окончания следствия выселили из шикарных апартаментов (оставшихся в распоряжении НКВД) в дровяной сарай.

На фоне нескольких сотен невинных людей, отправленных к тому времени кунцевскими палачами на расстрел в Бутово или в систему ГУЛАГа, описанные выше квартирные махинации выглядели просто безобидно. Наряду с ними Каретникову инкриминировалась только служебная халатность: на обслуживаемом им оборонном заводе продолжают работать «109 человек кулаков, сынов кулаков и прочего антисоветского элемента» и никто из них до сих пор не репрессирован! В справке на его арест человеку, знакомому с этим видом документации НКВД, сразу бросается в глаза отсутствие стандартной фразы: «изобличается показаниями арестованных...» Каретников оказался первым из команды, в которой он сам являлся всего лишь «пешкой» (так назовет его один из допрашивавших следователей). Но пешкой, на которую многие ставили и которая прочно уверовала в собственную безнаказанность.

Как это ни парадоксально, «квартирный вопрос» предрешил судьбу не только самого Каретникова, но и некоторых из его жертв. В постановлении об освобождении Литвака, которое 22 июля подписал Цесарский, содержалась важная фраза: «В отношении других лиц, проходящих по следственному делу 9160,

135 Из показаний Каретникова 7 февраля 1939 г.

97

4 - 9179

произвести дополнительное расследование»136. Хотя кроме Литвака никто из нескольких десятков работников завода № 46 в 1938 г. так и не был освобожден, дело было «законсервировано» и подследственные дождались его пересмотра.

Оказавшись по другую сторону тюремной решетки, Каретников не собирался сдаваться. Даже потеряв надежду на высоких покровителей, он был уверен в своей полезности и варьировал показания в зависимости от конъюнктуры репрессий в высшем эшелоне НКВД. Так, на допросе 29 августа 1938 г. Каретников признался, что Сорокин еще в 1936 г. завербовал его в подпольную организацию. Сорокина, на пару недель ставшего начальником УНКВД Уссурийского края, арестовали 16 сентября, а через три дня с Дальнего Востока прибыл и Якубович. В справке по архивно-следственному делу последнего говорилось: «Основанием для ареста Якубовича Г.М. послужили показания арестованных в 1938 г. Каретникова В.П. и Шейди-на П.А. о том, что в системе Управления НКВД Московской области существует троцкистская группа, в которую кроме них входят: быв.зам.нач. УНКВД МО Якубович, быв.зам.нач. СПО Сорокин, быв.зам.нач. УНКВД МО Радзивиловский А.П., нач. Кунцевского райотделения УНКВД МО Кузнецов, секретарь Радзи-виловского — Соломатин, быв. нач. АХО УНКВД МО Берг. Участники названной троцкистской группы, используя свое служебное положение, проводили подрывную работу по сохранению от арестов активных троцкистов и других антисоветских формирований».

136 В рамках дела № 9160, развернутого Каретниковым в марте 1938 г., была арестована большая группа работников патронного завода. Подробнее об этом см. следующий раздел.

98

98

Позже Каретников, почувствовав перемену настроения допрашивавших его следователей, отказался признавать свое соучастие в работе контрреволюционной организации. Сентябрьские допросы носили фамильярный характер и не фиксировались в деле, их содержание можно восстановить только по более поздним показаниям Каретникова. Последнего буквально успокаивали тем, что повсюду разоблачаются «серьезные вражеские гнезда и в числе участников контрреволюционной организации были такие же пешки, как и ты», для них наказание зачастую ограничивается переводом на работу в систему ГУЛАГа.

То же самое происходило и при допросах Берга, арестованного 3 августа по цепочке, тянущейся от Каретникова. Его уговаривали признать моральное разложение и «самоснабжение», обещая за это срок в три года137. Поскольку и следователь, и подследственный были посвящены в то, как тогда фабриковалось обвинение, их диалог сводился не к тому, что было, а к тому, что нужно. Ситуация радикально изменилась только после того, как под Ежовым зашаталось кресло

137 «Тительман вызывал меня на допросы и требовал показания не о контрреволюционной деятельности, а уговаривал меня, чтобы я признался в злоупотреблениях. Говорил, что я воровал деньги, что я жулик, а не контрреволюционер. Закупал незаконно Заковскому мебель и т.д. Я категорически свою вину в присвоении денег отрицал, но Тительман мне говорил, что признавайся в этом и ты уедешь работать в лагеря, а то смотри, из тебя сделают троцкиста и тогда будешь отвечать за контрреволюционные дела» — Из допроса Берга от 29 декабря 1938 г. (ГАРФ. 10035/1/п-67528). Тительман отдавал себе отчет в двусмысленности своего положения и старался не перегибать палку ввиду того, что его подследственные могли вновь оказаться не только на свободе, но и в рядах сотрудников НКВД. Позже он сам будет арестован за «соучастие в контрреволюционном заговоре».

99

наркома внутренних дел. Его наследнику нужны были серьезные жертвы, чтобы свалить на них ответственность за произвол 1937—1938 гг., и к кунцевскому делу вновь проснулся интерес.

Справка на арест Кузнецова была завизирована Берией, только что ставшим первым заместителем наркома внутренних дел, 21 сентября 1938 г. Бросается в глаза то, что готовили ее явно наспех: среди прочего Кузнецов обвинялся в связи с директором фабрики им. КИМ Лазаревым, который на самом деле был арестован еще в июне 1937 г. Напротив, в справке отсутствовали указания на то, что в августе был арестован брат начальника Кунцевского райотдела Дмитрий Кузнецов, работавший на высоком посту в наркомате путей сообщения. Не было в справке и ссылок на донос, запустивший механизм служебной проверки. Сосед Дмитрия Кузнецова сообщал в НКВД о том, что ночью 18 августа его брат Александр в форме офицера госбезопасности вместе с женой Дмитрия выносил вещи из их квартиры и грузил в машину, чтобы уберечь от возможной конфискации138. Естественное стремление помочь родне, помноженное на крестьянскую скаредность, сгубили кунцевского выдвиженца.

Арестовали Кузнецова 26 сентября на крымском курорте Алушта, в санатории железнодорожников. На допросах он выражал готовность признать любое обвинение, каким бы абсурдным оно не являлось («на путь борьбы с советской властью я вступил с первых же дней ее существования»). Однако следователи, как и в случае с Каретниковым, выжидали указаний начальства, в какую сторону разворачивать дело. В начале

138 На машинописной копии доноса есть виза Цесарского от 28 августа: «Петровскому проверить и доложить».

100

1939 г. затянувшееся затишье сменила спешка, которая явно свидетельствовала об указании свыше. 17 января в обоих делах появилось постановление о продлении следствия, и началась серия допросов. 10 февраля состоялась единственная очная ставка Кузнецова и Каретникова, и в тот же день обвиняемым было объявлено о передаче их дел в судебные органы.

Следствие вернулось к первоначальной версии о контрреволюционном заговоре в руководстве УНКВД Московской области, участники которого ставили своей задачей сохранить троцкистские кадры, а в перспективе «заговорщики путем вооруженного переворота должны были свергнуть существующее правительство и захватить власть в свои руки»139. Массовые аресты невинных людей должны были озлобить население против советской власти (эта фраза, часто фигурировавшая в делах бывших сотрудников НКВД, снимала ответственность с подлинных инициаторов террора 1937—1938 гг.). На последних допросах Каретников заученно называл имена своих бывших покровителей, ныне превратившихся в саботажников и шпионов. Фальсификации нового поколения не слишком отличались от предыдущих.

Показания Каретникова фигурировали в деле еще одного кунцевского чекиста — Багликова, арестованного 8 января 1939 г. Круг замкнулся — еще не так давно именно он разоблачил квартирные махинации «блатмейстера». В отличие от Каретникова и Кузнецова Багликова не подвергали физическому воздействию, и он откровенно говорил следователю, что «арестован механически», т.е. оказался в роли одного из козлов отпущения, необходимых для реабилитации высших сфер. После того, как следствие по его делу

139 Из показаний Каретникова от 5 февраля 1939 г.

101

свернуло с проторенной дороги «контрреволюционного заговора» на извилистый путь «служебных нарушений и самоснабжения», оно зашло в тупик. Несколько раз дело отправлялось на доследование, пока в ноябре 1939 г. в нем не появилось решение «уголовное преследование Багликова прекратить, ограничившись увольнением его из органов НКВД»140.

Его наследника на посту начальника Кунцевского райотдела НКВД ждала иная судьба. 26 февраля 1939 г. состоялось заседание Военной коллегии Верховного суда СССР по делу Кузнецова. Обвиняемый от своих показаний отказался, заявив, что они были даны под нажимом следствия. «"Липовых" дел не создавал. Аресты проводил только после санкции областного управления». Тем не менее он был приговорен к расстрелу. Каретников предстал перед тем же судебным органом 2 марта и тоже получил высшую меру наказания. Приговоры были приведены в исполнение на следующий день. На этом закончилась короткая история двух человек, двух сотрудников госбезопасности, звездным часом которых стал год «большого террора». Откатившись, его волна унесла с собой не только жертвы, но и их палачей.

Кунцевский райотдел под следствием

Осенью 1938 г. сотрудники Кунцевского райотдела НКВД могли еще только гадать о судьбе Кузнецова и Каретникова, пока те сидели во внутренней тюрьме на Лубянке и ожидали решения своей участи, будучи заложниками клановой борьбы на самой вершине власти. Новым начальником райотдела стал лейтенант госбезопасности А.Ф. Сененков, которого переброси-

140 ТАРФ. 10035/1/П-7698. 102

ли «закрывать прорыв» из одного из столичных районов. В помощь ему из Коломенского района был переведен оперуполномоченный А. Г. Леонов (год спустя после ухода Сененкова на повышение в УНКВД МО он возглавит Кунцевский райотдел).

Новому начальству пришлось столкнуться с большим количеством следственных дел, которые были возвращены из областного управления как «недоработанные». Торможение сверху началось после того, как были закончены массовые операции, в то время как на местах еще сохранялась их инерция. Согласно показаниям оперативного сотрудника Воскресенского райотдела НКВД Власова «в мае месяце нам было возвращено на доследование 45—50 дел по шпионажу, но одновременно было получено указание из Таганской тюрьмы никого не освобождать и если вопрос о шпионаже срывается, то добиваться антисоветских показаний»141.

Подобная практика в Кунцево проводилась вплоть до арестов Кузнецова и Каретникова. Затем числившиеся за райотделом и находившиеся в московских тюрьмах подследственные были «заморожены», их по несколько месяцев не вызывали на допрос. После смены Ежова Берией работа органов госбезопасности начала вводиться в нормальное русло. Кунцевские оперуполномоченные надеялись, что корпоративные интересы возьмут верх и им удастся выйти сухими из воды. В служебных кабинетах здания по улице Загорского поменяли обязательный портрет наркома и затаились. Но похоронить произошедшее так и не удалось.

Поток жалоб от подследственных и их родственников ни иссякал, и в Кунцево зачастили проверяю-

141 Показания Власова находятся в деле п-40802.

103

щие из Москвы. Согласно докладу сотрудника 2 отдела Булкина начальнику УНКВД МО В.П. Журавлеву от 7 декабря 1938 г., им было просмотрено 37 незаконченных следственных дел, и почти в каждом из них установлены нарушения уголовно-процессуального кодекса. Сененкову было предложено срочно провести новое следствие и подготовить дела для передачи в суд142.

Всем сотрудникам райотдела, имевшим отношение к проведению массовых репрессий, пришлось заняться написанием рапортов и объяснительных о вредительстве своих вчерашних начальников. Эти документы уже неоднократно цитировались выше, без них мы не имели бы сколько-нибудь полной картины событий. Ценность подобных документов подтверждают их неоднократные публикации143, хотя и к этому типу источников следует подходить достаточно осторожно. Их авторы не выступали в роли бесстрастных хронистов, на первом месте для них стояло самооправдание.

Каждый факт сопротивления начальству оказывался на вес золота, становился залогом собственной реабилитации. Поэтому рапорты выдержаны в нехарактерном для этого жанра бытовом стиле, полны эмоций и невысказанных обид. Естественно, вся ответственность за произошедшее перекладывалась на бывшее начальство, а особенно на Каретникова, который «оперативной работой не занимался, все время устраивал какие-то блатные дела, как для себя, так и

142 На рапорте имеется виза Журавлева: «Губочкину ис

пользовать для следствия. Выделить двух оперработников и

послать в помощь. О результатах доложить. 8 декабря».

143 См.: «Воля. Журнал узников тоталитарных систем»,

№№ 1—7, а также «Бутовский полигон», выпуски 1—4. По

добные документы часто сопровождают издания региональ

ных мартирологов.

104

для бывшего областного руководства»144. Каждому из писавших (в следственных делах Кунцевского райотдела в выписках хранится около десятка рапортов) предстояло пройти по лезвию бритвы: признав нарушения законности на местах, не усомниться в законности «массовых операций» как таковых.

Признание собственной вины заменялось ссылками на давление сверху, со стороны районного или областного начальства. «Мы производили аресты по списку без санкции и наличия компрометирующих материалов, что видно из прилагаемых установочных данных, где росчерком пера, рукой Кузнецова написано: "справку", что значило выписать справку на арест, т.е. липовую, без наличия материалов компрометирующего характера, лишь только потому, что он поляк или немец»145. Рукоданов давал дополнительные штрихи к обстановке весной 1938 г.: «В практике допросов имели место побои, опять-таки заведенные Каретниковым, так как он, приезжая из области /т.е. из областного управления НКВД — А.В./, рассказывал, что там бьют арестованных, что мол, такая установка Заковского, который сам бьет арестованных на допросах, а когда я этого старался избегать, то Каретников как бы мне в упрек говорил: "Ты, Рукоданов, не умеешь допрашивать", и у меня создавалось впечатление, как бы не заподозрили в особой благосклонности к врагам...»

Некоторые из оперативных работников писали в своих рапортах, что сообщали руководству наркомата о безобразиях, творившихся в районе. Первичная парторганизация райотдела сопротивлялась принятию в партию Каретникова. Материалы следственных дел

144 Из рапорта Дикого от 26 декабря 1938 г.

145 Из рапорта Цыганова от 26 декабря 1938 г.

105

свидетельствуют и о других попытках противодействия террору. Кунцевский отдел милиции фактически саботировал требование разгромить «кулацкий городок» в овраге, выходящем на правительственную трассу. Проверка показала, что представителей кулачества среди жителей поселка бедняков, называемого «Шанхаем», не оказалось, и это вызвало гнев Кузнецова146.

Отстранение от руководства его и Каретникова стало следствием многочисленных сигналов о беззаконии, творившемся в Кунцевском районе. Их авторами были и сами репрессированные, и их родственники, в том числе простые крестьяне, а обычными адресатами — нарком внутренних дел Ежов и Прокурор СССР Вышинский. Направлялись письма и по другим адресам, зачастую в нескольких копиях. Участвовали в их создании и работники райотдела. В августе 1938 г. в Московский комитет ВКП(б) пришло анонимное послание, живописующее моральное разложение Каретникова и беспредел, творившийся под его руководством. Письмо заканчивалось утверждением, что его арест является половинчатым решением, «надо посмотреть, только ли он или кое-кто еще должен ответить за грязные дела, творившиеся в Кунцеве»147. Арест и следствие по делу Багликова также велись на основе сигналов о кунцевском отрезке его биографии, которые продолжали рассылать во все инстанции уволенные им сотрудники. Если на пике «массовых операций» подобным письмам не уделяли внимания, то летом-осенью 1938 г. они стали основой для разворачивавшейся чистки органов госбезопасности.

146 Из рапорта начальника паспортного стола сержанта

милиции Борискова от 26 декабря 1938 г.

147 Копия письма была приобщена к архивно-следствен

ному делу В.П. Каретникова.

106

30 декабря 1938 г. данные расследования в Кунцевском районе были обобщены и вместе с рапортами оперативных работников направлены Журавлеву. В документе содержалась следующая статистика: под следствием продолжало находиться 73 человека, арестованных в конце 1937 — начале 1938 г., 55 из них в рамках национальных операций. «Ряд арестованных при передопросах заявляют, что они русские, украинцы или евреи, людей, указанных в их показаниях и подписанных ими как участников и руководителей контрреволюционной группы или организаций они или совсем не знают или знают только по работе на предприятиях, или по месту жительства». При проведении графологических экспертиз выяснилось, что имелись случаи фальсификации подписей обвиняемых на следственных документах148.

Из аппарата УНКВД торопили поскорее «закругляться» с доследованием, и в здании на проезде Загорского начался новый штурм. Новогодним подарком в райотдел пришло требование помощника военного прокурора Московского военного округа закончить следствие по делу о контрреволюционной организации на заводе № 46 в трехдневный срок, к 5 января 1939 г.149 Сененков постоянно докладывал Журавлеву о пересмотре дел, «последний уже окончательно решал вопрос или об освобождении арестованного или об оставлении ранее вынесенного решения в силе». Согласно служебной записке нового помощника начальника Кунцевского райотдела НКВД Леонова, из 48 продолжавшихся находиться под следствием работников заво-

148 ГАрф. Ю035/2/30515.

149 Резолюция на обороте списка из 49 проходивших по

этому делу, составленного и подписанного Каретниковым

(ГАРФ. 1ОО35/1/П-3392О).

107

да 27 получили свободу, «причем 6 или 9 человек были освобождены по приказам Наркома»150.

В горячке будней случались и трагикомичные встречи: А.И. Кудрявцева допрашивал в декабре 1938 г. тот же самый Рукоданов, который в марте того же года сделал его руководителем подпольной эсеровской организации. Следователь не постеснялся спросить, чем обвиняемый объясняет свои вымышленные показания, данные несколькими месяцами ранее, и сам же записал в протоколе: «тяжелыми тюремными условиями»151. Другой из лидеров эсеровского заговора, учитель Зверев был обвинен Рукодановым ни много ни мало в клевете!

После того, как в конце 1938 г. была разрешена проверка жалоб приговоренных «тройками» или их родственников, сотрудники Кунцевского райотдела оказались последней инстанцией, куда спускался девятый вал просьб о пересмотре приговоров. Соответствующие задания они получали и от прокуратуры, и от областного управления НКВД. Несмотря на жесткие сроки и грозные резолюции начальства, рассмотрение жалоб затягивалось на несколько месяцев. Неразбериха в компетенциях вышестоящих инстанций позволяла работникам на местах уверенно лавировать между ними.

В отличие от оказавшихся под судом военного трибунала руководителей НКВД районного звена простые оперативники в течение 1939 г. переводились на новое место службы или подвергались дисциплинарным взысканиям. Рукоданов, трижды получавший выговоры за фальсификацию следственных материалов,

150 Объяснение Леонова, направленное в следственную

часть УНКВД МО 1 мая 1940 г. (ГАРФ. 10035/1/п-25482).

151 ГАРФ. 10035/1/П-53465.

108

в апреле 1940 г. был уволен из органов внутренних дел «за невозможностью дальнейшего использования». Он пытался сопротивляться, писал письма в ЦК ВКП(б), но его убедили «уйти по тихому»152.

По некоторым данным, Ефремов и Дикий тоже попали под суд. Молодые оперуполномоченные отделались легким испугом. А.В. Соловьев получил 10 суток ареста за фальсификацию допросов свидетелей, так как «в его действиях не усматривается злонамеренных целей»153. Еще один новичок райотдела А.А. Цыганов остался работать в органах госбезопасности и погиб в 1943 г. на Воронежском фронте.

После ноября 1938 г. то же самое происходило во всех низовых структурах органов госбезопасности СССР. «Альбомные дела» стали возвращаться из областных управлений на доследование, и работникам городских и районных отделов внутренних дел приходилось освобождать арестованных. В наиболее одиозных случаях на места выезжали «особоуполномоченные» центрального аппарата наркомата, материалы их проверок превращались в справки на аресты работников госбезопасности низового и среднего звена154. По данным автора, в 1939 г. было репрессировано более половины начальников райотделов НКВД Московской области, есть данные о подобных «чистках» в ря-

152 Выписка из личного дела Рукоданова находится в

следственном деле п-23240.

153 ГАрф. Ю035/1/П-26041.

154 Так, в Серпуховском райотделе НКВД комиссия об

ластного управления закончила свою работу рапортом, в ко

тором суммировались «нарушения социалистической закон

ности» в предшествующий период. По итогам работы ко

миссии были осуждены начальник райотдела М.И. Веселов

и оперуполномоченный В.И. Хватов.

109

де других областей155. На судебное заседание военного трибунала вместе с ними попадали один—два сотрудника, особо «отличившихся» в период массового террора. В начале войны многие из тех, кто не был расстрелян, получили помилование и вернулись на работу в органы госбезопасности156.

Исполнители или палачи — попытка психологического портрета

Несколько лет занимаясь кунцевским райотделом, я не могу заставить себя поверить в то, что горы следственных дел, братские могилы в Бутово, тысячи искалеченных человеческих судеб являются результатом деятельности всего лишь одной низовой ячейки НКВД, делом рук какого-то десятка человек, облеченных в мундиры офицеров госбезопасности. Да, над ними были большие начальники, принимавшие преступные решения, внизу были сотрудники комендатуры, стрелявшие в затылок — но все же львиную долю работы вершили за письменным столом они, оперативные работники из дачного поселка Кунцево, которые в других условиях так и остались бы сельскими детективами. Мог ли нормальный человек добровольно стать к конвейеру «массовых операций», приняв на себя роль судьи и палача? И можно ли было не сойти с ума после всего увиденного и содеянного?

155 См. например: Книга памяти жертв политических ре

прессий Ульяновской области. Т. 1. С. 914, Книга памяти

жертв политических репрессий на Орловщине. С. 50—56.

156 Так, начальник Мценского райотдела НКВД Орлов

ской области Пикалов, приговоренный в ноябре 1939 г. к

семи годам лагерей, получил помилование и снятие судимо

сти в декабре 1941 г. (см. там же. С. 54—55).

ПО

Проведенное на примере Кунцево исследование не предполагает глобальных обобщений — они станут возможны только тогда, когда будет накоплена критическая масса исследований, посвященных террору районного масштаба. И все же складываются определенный портрет исполнителей «массовых операций» на местах, который кое в чем перекликается с данными по руководящим кадрам НКВД157. Большинство не имело даже среднего образования, было вырвано из крестьянской среды в годы гражданской войны и отличалось абсолютной преданностью своим покровителям среди непосредственного начальства. Природная смекалка в сочетании с привычкой к военной дисциплине давали первый толчок карьере «сталинских кадров». В то же время быстрый социальный подъем в условиях господства не совсем понятной идеологии порождал страх потерять материальный комфорт и прочие привилегии, сделав всего лишь один неверный шаг. В качестве защитной реакции формировались вертикальные неформальные группы (кланы), интеграция в которые оказывалась более эффективной, чем официальное служебное рвение.

Оперативные работники, прежде всего на низовом уровне, невольно перенимали нравы уголовного мира, с которым им приходилось ежедневно сталкиваться по долгу службы. Речь идет о замешанном на страхе подчинении авторитетам, наличии особого «кодекса чести», круговой поруке, ритуале раздела добычи и даже использовании кодированного языка. В условиях массового террора все это выльется в причудливые формы строго регламентированного произвола. Лимиты на аресты врагов народа образца 1937 г. явля-

157 См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч. С. 491-502.

111

лись такой же нелепицей, как и выполнение планов по раскрытию преступлений, с которыми приходилось иметь дело работникам милиции еще совсем недавно.

Верили ли уполномоченные госбезопасности на местах, что их жертвы, набранные из райцентра и окрестных деревень — шпионы и вредители? Вряд ли. Конечно, им приходилось объяснять самому себе и своим «подопечным» логику безосновательных обвинений. Многие из тех, кто оказался в лагерях, писали позже в своих заявлениях о том, что в Кунцевском райотделе НКВД их вводили в заблуждение относительно ближайшего будущего. Сотрудники, проводившие допрос, говорили о выселении из Подмосковья или нескольких годах ссылки, указывали на временность репрессий и даже увязывали их с расцветом «сталинской демократии». «Когда меня в Кунцево после ареста вызвал Соловьев, то он мне на вопрос, за что меня взяли, сказал, что меня нужно выселить, а когда я спросила, зачем для этого арестовывать, ведь вот кулаков выселяли с семьями и не арестовывали, то он мне объяснил, что сейчас не позволяет Конституция»158.

Несмотря на широкое применение насилия в процессе следствия, садистские наклонности у кунцевских следователей тоже не просматриваются. Быть может, им доставляло удовольствие глумиться над теми, кто еще вчера являлся сильными мира сего, будь то глава райсовета, директор местной фабрики или председатель колхоза. Но в целом мы имеем дело с сознательным выключением чувств и подчинением разума высшей необходимости, пусть даже в образе

158 Из допроса Ю.С. Дробик, освобожденной на этапе следствия, от 28 марта 1940 г. (ГАРФ. 10035/1/п-51556).

112

начальника райотдела НКВД. Избиение арестованных являлось для них частью партийного задания, которое никогда не бывает приятным, но которое следует беспрекословно выполнять.

Чем выше становилась скорость вереницы обвиняемых, проносившихся мимо следователя в период «массовых операций», тем менее различимы были в ней отдельные лица. В конечном счете личная вина жертвы не играет в обряде жертвоприношения никакой роли. Пожалуй, только Каретников получал удовольствие, загоняя невинных людей в придуманные им шпионские сети. Но как наивно выглядит его орудие пыток — увесистый справочник «Вся Москва» — на фоне изготовленных из покрышек резиновых дубинок и мраморных пресс-папье, которыми пользовались его старшие товарищи на Лубянке159.

Служебному рвению сопутствовал (и способствовал) постоянный страх сотрудников госбезопасности самим оказаться в роли обвиняемых. Об «опасности разоблачения» говорили практически все те из них, кто был арестован на закате ежовщины. Даже с учетом корректировки подобных показаний, они дают представление о настроениях исполнителей массовых ре-

159 Из заявления репрессированного ректора Всесоюзной академии архитектуры В.М. Крюкова, следствие по делу которого вел 5-й отдел УНКВД МО: «Меня избивали по ночам в течение более двух недель, не давая днем спать. Били следователи Бочков, Омельченко, Прищепа и др. кулаками, пинками, ремнями с пряжками, резиновой палкой, веревками. О плечи мои были сломаны два мраморных пресс-папье, об бока был сломан стул, били меня по голове толстой скалкой, ножкой от стула, причем следователь Бочков говорил: "Будем бить, пока не напишешь всего... До смерти не убьем, но калекой будешь ползать на четвереньках"» (ГАРФ. 10035/1/П-60179).

113

прессий. Эти люди вполне отдавали себе отчет в том, что оказались пешками в большой игре, и цеплялись за любой шанс остаться на шахматном поле, в том числе и за счет ближайшего окружения. В показаниях Каретникова от 9 февраля 1939 г. содержится пересказ его разговора с Сорокиным накануне отъезда последнего на Дальний Восток, дающий представление о «круговой поруке» в клановых структурах: «Говоря о нашей с Кузнецовым предательской работе в Кунцевском районе, Сорокин сказал: "О работе Кунцевского РО и о Вас с Кузнецовым среди честных работников НКВД МО имеются разговоры, невыгодные для нас. Вашу с Кузнецовым работу легко было маскировать, когда в УНКВД был Заковский, который Кунцевское РО ставил другим в пример, отвлекая этим всякие подозрения честных работников и зажимая им рты. А вот теперь, когда Заковского арестовали, а Каруцкий застрелился, может случиться, что среди нас кого-либо арестуют и тогда, несмотря ни на что, заговорщицкую организацию проваливать нельзя и показаний об этом ни в коем случае не давать. Если тебя, Виктор, арестуют, то ты показаний о заговоре не давай, а признавайся в крайнем случае в злоупотреблениях, но не участии в заговоре, так как, если ты дашь показания о заговорщицкой организации, то всех нас, в том числе и тебя, расстреляют"». Последняя фраза Сорокина звучала как откровенный шантаж.

Психологическое состояние Каретникова и Кузнецова мало чем отличалось от состояния тысяч их коллег по всему Советскому Союзу. Они лучше других видели, насколько размыта черта между тюрьмой и свободой, и их страх был вполне осознанным. Оперативный работник Ульяновского горотдела НКВД П.К. Филихин, принимавший участие в массовых рас-

114

стрелах, накануне собственного ареста летом 1939 г. писал в заявлении на имя секретаря ЦК ВКП(б) Жданова: «Работая наравне со всеми, я ежеминутно ждал, что вот меня обезоружат, арестуют и спустят в подвал... Переживая ежедневно нечеловеческое напряжение нервов (ожидание ареста, расстрелы), я стал применять те же методы, как и все. Аналогичное положение было у многих рядовых старых чекистов. А по рассказам в некоторых областях даже многих спустили в подвал. Сейчас же нам эти методы работы и даже расстрелы осужденных людей вменяют в вину»160.

Реальный страх рядового работника госбезопасности образца 1937 г. быть спущенным в подвал, т.е. на расстрел, вполне сопоставим с ужасом орвеллов-ского героя перед «крысиной клеткой». Реакцией организма на подобный стресс бьша стойкая депрессия, психические заболевания, попытки самоубийства. Записи в медицинских картах работников НКВД за 1937—1938 гг. могли бы рассказать о многом. Но даже не зная статистики «профессиональных заболеваний», нетрудно представить себе, как ломало человеческую психику соучастие в преступных деяниях под прикрытием государственного авторитета. Тот же Филихин писал о себе: «Я сейчас психологически совершенно больной человек и моментами забываю даже родной язык». Оперативный работник УНКВД Нижегородской области Е.Ф. Богомолов, пришедший на работу в начале 1938 г., менее чем через год получил инвалидность с диагнозом эпилепсия161.

160 факсимиле заявления см.: Книга памяти жертв поли

тических репрессий Ульяновской области. Т. 1. С. 896.

161 Книга памяти жертв политических репрессий Ниже

городской области. Т. 2. Нижний Новгород, 2001. С. 96—97.

115

Покончил жизнь самоубийством не только начальник УНКВД Московской области Каруцкий, но и простой следователь Кунцевского райотдела Смирнов. Серию самоубийств продолжили сотрудники органов госбезопасности, которым была отведена роль «стрелочников». Оперуполномоченный Мытищенского райотдела НКВД Прелов застрелился при аресте162. Следователь Серпуховского райотдела НКВД Хватов, деяния которого не уступали деяниям Каретникова, покончил с собой в Таганской тюрьме 21 сентября 1939 г.163

Современные юристы справедливо говорят о «профессиональной деформации» работников политической юстиции, участвовавших в проведении репрессий. «В итоге некоторые сотрудники превращались в откровенных садистов, порой неполноценных психически; другие старались забыться в пьянстве и разврате; третьи заболевали или кончали самоубийством. Всех их рано или поздно ждал глубокий распад личности»164.

И все же не следует забывать то, что мы имеем дело не с жертвами, а с организаторами и исполнителями репрессий. Перестроечный тезис о том, что система не щадила своих и число жертв среди чекистов в процентном отношении превышало другие категории населения, требует серьезного уточнения. Если сотрудники советской разведки действительно становились жертвами террора, обращенного против сталинской номенклатуры в целом, то оперативные работни-

162 Из показаний оперуполномоченного райотдела Н.Д. Пет

рова (ГАРФ. 10035/1/П-59771).

163 Из справки по архивно-следственному делу В. И. Хва-

това (ГАРФ. 10035/1/П-64568).

164 Кудрявцев В., Трусов А. Политическая юстиция в

СССР. М., 2000. С. 88.

116

ки Управления госбезопасности, как показывает ситуация в УНКВД МО, лишь в редких случаях арестовывались в разгар репрессий165. Только летом 1938 г. в их среде начались кадровые перестановки, взыскания и аресты. Руководители всех уровней пытались создать себе алиби, переложив ответственность на других, причем как снизу вверх, так и сверху вниз.

Рядовые сотрудники отдавали себе отчет не только в том, что творят беззаконие, но и в том, что их ждет за это неминуемая кара. Оказавшись перед угрозой ареста, они называли вещи своими именами: «Сейчас Бюро Обкома ВКП(б) и Управление НКВД ищет конкретных виновников нарушения революционной законности, хочет кому-то навязать роль козла отпущения за чьи-то грехи... Судить сейчас нужно не тех, кто применял в следственной работе указанные методы, так как тогда нужно судить всех работавших в органах НКВД без исключения»166.

Радзивиловский, Якубович, Сорокин и другие руководители Московского управления НКВД, повязанные круговой порукой и неформальными отношениями, были репрессированы не за то, что совершили на самом деле. Мастера политико-уголовной фальсификации, они сами стали ее жертвой. Но это еще не повод говорить об их невиновности и даже реабилитировать, как это произошло с кунцевским выдвиженцем, начальником административно-хозяйственной части УНКВД МО Бергом, отвечавшим среди прочего за организацию расстрелов в Бутово.

165 См. об этом подробнее: Петров Н.В., Скоркин К.В.

Указ. соч. С. 501.

166 Из заявления П.К. Филихина (см.: Книга памяти

жертв политических репрессий Ульяновской области. Т. 1.

С. 897).

117

Рассмотренные сюжеты не могут приблизить нас к ответу на вопрос о причинах массовых репрессий 1937—1938 гг. Но все же один побочный эффект проведенной по прямому указанию Сталина акции налицо. Живший предчувствием большой войны вождь проверял выпестованные за двадцать лет советской власти кадры госбезопасности, он хотел видеть, на что они способны ради выполнения его приказа. Проверив, в очередной раз ужаснулся. Но других кадров у него не было. «Большой террор» означал их кардинальную перетряску, он разрушил сложившиеся кланы от районного до государственного масштаба, вернул страху роль главного мотива продуктивной работы. Без подобного «кровопускания» сталинская модель модернизации страны была обречена на потерю темпа и застой. Такие потери, как в «верхах», так и в «низах», хладнокровно принимались в расчет, ведь в соответствии с большевистской логикой новые люди и новые кадры по определению должны быть лучше старых.

И в заключение возникает проблема морального порядка: как же эти люди жили дальше, не мучили ли их кошмары, не являлись ли к ним по ночам невинные жертвы? Случаев добровольного покаяния среди работников НКВД всех уровней, принимавших участие в репрессиях 1937—1938 гг., не зафиксировано. Большинство гнало прочь воспоминания об этом, хотя прошлое напоминало о себе на каждом шагу. Руко-данов продолжал жить в доме для персонала, расположенном на территории Кунцевского райотдела, где он обрекал на смерть десятки невинных людей. К началу хрущевской «оттепели» он заведовал сектором кадров Кунцевского горсовета и по долгу службы вполне мог встречаться со своими жертвами. Вызы-

118

вавшийся в процессе их реабилитации для дачи показаний, он не отрицал содеянного, но привычно сводил его причины к давлению «свыше»: «Все дела, законченные с августа 1937 г. по апрель 1938 г., проведены с нарушением социалистической законности. Это я объясняю тем, что от нас требовали такой работы все вышестоящие начальники, заявляя, что мы призваны вести самую беспощадную борьбу с представителями пятой колонны, указывая при этом, что мы прежде всего чекисты, а потом уже члены партии. Установка же была такова, что раз человек происходит из социально чуждой среды, он враг советского государства»167. Эта установка исчезла только с исчезновением последнего. Но осталось нежелание общества вспоминать о темных страницах своего прошлого и осталось ведомственное сопротивление, которое не позволяет узнать всю правду о нем. Террор районного масштаба в Кунцево и не только в нем — всего лишь маленький осколок большой трагедии, пережитой народами России на пике сталинизма.

167 Показания от 4 октября 1956 г. (ГАРФ. 10035/1/ п-61785). Прокуратура Московской области в октябре 1957 г. внесла представление в МК КПСС о привлечении Рукоданова к партийной ответственности.