Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы: Россия, 1930-е гг.

А.Ю.Ватлин

ТЕРРОР РАЙОННОГО МАСШТАБА

К оглавлению

Часть 2. Жертвы

Соучастие общества в репрессиях

Неуравновешенное состояние, в котором находилось советское общество со времен «великого перелома», на рубеже 1937 г. было переведено в фазу коллективного психоза. Освященные властью репрессии давали шанс свести старые счеты, будили в человеке инстинкты загонщика дичи. Накатывавшиеся одна за другой кампании прессы по разоблачению троцкистов, шпионов, вредителей находили массовый отклик. Если типичной реакцией «бывших людей», как показывают материалы следственных дел, было плохо скрываемое злорадство («совсем дела плохи, если за своих принялись»), то социальные низы воспринимали происходившее как руководство к действию. Поток «сигналов» во все адреса — от ЦК ВКП(б) и органов НКВД до местной профсоюзной организации — многократно увеличился. Мотивы авторов невозможно обобщать, в каждом конкретном случае что за ними стояли особые чувства и намерения. Было и искреннее стремление «спасти любимого вождя», были и корыстные расчеты.

Характерно письмо некоего Гончарова, работавшего на уже упоминавшейся станции полеводства шофером грузовика. Оно датировано 24 марта 1937 г. и явно навеяно сообщениями прессы о разоблачениях шпионов и вредителей. «Я как прочел эту заметку из

120

I

газеты и мне сразу блеснула мысль в голову о терроре и никак не могу успокоиться и заметку все берег и думал только об этом»1. Результатом размышлений стали сразу два озарения: во-первых, руководство МОСП затеяло банкет и пригласило на него лидеров партии и правительства, чтобы их убить. Во-вторых, оно выпускает в рейс неисправные машины, которые рано или поздно столкнутся на правительственной трассе со сталинским лимузином. Впрочем, письмо условно осужденного Гончарова заканчивалось весьма тривиальной просьбой вернуть ему трудовую книжку.

Все это можно было бы отнести к разряду параноидального бреда, если бы подобные домыслы несколько месяцев спустя не превратились в официальные обвинения в адрес тысяч и тысяч людей. Любая информация, если речь шла о жизни Сталина, тщательно проверялась и откладывалась в оперативных архивах НКВД, чтобы в нужный момент оказаться востребованной. В деле о полеводческой станции сохранилась серия доносов на К.А. Позднякова. В случае, если последнего не репрессируют («Я прошу изолировать его в 24 часа... Изолировать так, чтобы пулю в лоб пустить. Он неисправимый гад, я его знаю»), автор писем, дальний родственник Позднякова, обещал покончить жизнь самоубийством. Получив в 1936 г. срок за клевету, он не успокоился, и обращался отныне прямо к Сталину: «Когда вы получите мое письмо, меня не будет, я буду лежать в могиле, но т. Сталин, я очень доволен, что вы остались живы, вы ценный человек для нашего общества, вождь мирового пролетариата».

1 ГАРФ. 10035/1/П-25316. Т. 1.

121

Нетрудно догадаться, что автор этих строк оказался в конечном счете на излечении в психбольнице, но каждое из его писем вызывало проверку Кунцевского райотдела, а в конечном счете отложилось в деле, по итогам которого жертва преследований политического маньяка получила десять лет лагерей. Сверхбдительность, ведущая к сумасшествию, стала в те годы массовым явлением и популярным диагнозом. Некоторым жертвам Кунцевского райотдела НКВД, арестованным за клевету в адрес руководителей партии и правительства, на этапе прокурорской проверки приходилось назначать психиатрическую экспертизу. Хотя для того, чтобы установить диагноз, вполне хватило бы здравого смысла.

Так, машинистка Кунцевской ткацко-отделочной фабрики писала наркому Ежову об антисоветской деятельности секретарей ЦК ВКП(б) Хрущева и Андреева. Ее донос не поместился в двух ученических тетрадях, хотя она не знала лично ни того, ни другого и черпала информацию для своих домыслов из прессы. Подобных людей можно было бы назвать клиническими жертвами пропаганды революционного насилия. Болезнь, которую на протяжении первых десятилетий большевистской диктатуры усиленно прививали массам, в конечном счете проникла в политическую верхушку страны и обернулась для общества невосполнимыми потерями.

Значительное число доносов выросло из пеосо-нификации неурядиц, сотрясавших хозяйство района на двадцатом году советской власти. Их авторы по-своему переживали происходящее, указывая на пьянство председателей колхозов и коррупцию районного начальства, расхищение «социалистической собственности» и оставленный сгнивать на полях урожай. Не-

122

заинтересованность и «верхов», и простых работников в результатах своего труда воспринималось некоторыми из окружающих как сознательное вредительство. Кто-то из будущих жертв «запряг неезженного жеребчика и проехал 20 верст», кто-то не укрыл бурты со свеклой или просто не закрутил как следует гайки при ремонте двигателя. Если бы авторы писем знали, какими окажутся последствия для обвиняемых ими людей, большая часть подобных заявлений так бы и осталась ненаписанной.

Другая категория доносов даже в экстремальных условиях 1937 г. рождалась по прагматическим соображениям, отражая затаенную социальную злобу неудачников. Многие жители района продолжали заниматься предпринимательской деятельностью: разного рода артели инвалидов и надомники производили дефицитные товары широкого спроса, крестьяне-огородники снабжали всю Москву свежей зеленью, женщины носили на станцию свежее молоко. Согласно письмам, попадавшим в райотдел, некоторые из них имели усадьбу площадью до гектара и вели весьма прибыльное тепличное хозяйство, совершенно забросив работу на общество2.

Кроме того, Кунцево превратилось в место постоянного проживания разного рода изгоев столицы, многие из которых жили за счет мелочной торговли, попадавшей под понятие «спекуляции». Социальную структуру города и окрестных деревень дополняли выходцы из дворянства и предпринимательских кругов дореволюционной России, в целом сохранявшие кастовую замкнутость. Несмотря на то, что Кунцевский район считался

2 ГАРФ. 10035/1/П-23240.

123

«режимным», высланные из него в административном порядке нередко возвращались обратно, нелегально проживая у родственников. Все эти категории лиц займут центральное место в «сигналах» бдительных граждан.

Во многих доносах из деревни речь шла не о конкретных злодеяниях, а о «социальном лице» того или иного крестьянина. Как правило, точкой отсчета оставался 1930 г. и связанные с ним репрессии — выселение, конфискация имущества, индивидуальное налогообложение и т.д. При этом авторы доносов не скрывали своего страха перед местью вернувшихся в родные места кулаков. «Раскулачивание, которому подвергли некоторые семьи, давая возможность остальным нагреть руки на их несчастье, невероятно повысило число взаимных обид и претензий в деревне», в результате «в 30-е годы поток жалоб и доносов из деревни принял поистине беспрецедентные размеры»3.

Страсть к свежему воздуху и зелени приусадебного участка нередко становилась роковой для любителей провести летний вечер на природе. Стандартной формулой свидетельских показаний кунцевского образца было следующее: «проходя вечером мимо террасы соседской дачи, я видел контрреволюционное сборище» (или как вариант: «слышал антисоветские разговоры»). При пересмотре дел в 1939 г. иногда даже проводилась привязка к местности и указывалось на то, что с расстояния десяти метров, да еще из-за забора содержание соседских разговоров невозможно услышать4.

3 Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная ис

тория Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001.

С. 23, 24.

4 См. дело СМ. Зайцева (ГАРФ. 10035/1/п-7934).

124

Значительная часть доносов вырастала из неприязненных отношений родственников. Мы не имеем в виду вынужденные показания, выбитые в ходе следствия. Здесь у человека практически не было выбора. Речь идет о добровольных сигналах, дававших первый толчок следственным действиям. «Темное прошлое моего отца, а также не менее подозрительное поведение его в настоящее время заставляют меня думать о том, что отец мой является врагом народа». — писал кунцевский Павлик Морозов в комсомольскую организацию, откуда его письма переправлялись в органы госбезопасности. Подобные случаи, не укладывающиеся в нормы человеческой морали, можно пересчитать по пальцам. Чаще жертвами становилась не кровная родня, а свойственники, прежде всего тещи — Ульяна Павловна Пода, Евдокия Андреевна Студенова. В последнем случае Рукоданов даже запросил сельсовет, не поступало ли туда жалоб, связанных с неприязненными взаимоотношениями тещи и зятя5.

И все же среди авторов доносов лидируют соседи. Скученность проживания, социальная неустроенность, соблазн поправить собственное положение за счет «ближнего своего» — все это заставляло их браться за перо. Даже разделенные на множество каморок, кунцевские дачи оставались полем ожесточенных боев за передел собственности. Уже упоминавшийся штатный свидетель Щаденко еще в бытность свою участковым инспектором поселка Баковка вел настоящую классовую борьбу со своими соседями из «бывших», которым когда-то принадлежал целый дом. Она завершилась победой представителя советской власти: братья Селины и жена одного из них были репрессированы6.

5 ГАРФ. 10035/2/20955.

6 ГАРФ. 10035/1/П-26195.

125

Для многих потерпевших не вызывало сомнений то, что их жизнь испортил «квартирный вопрос»7. Получившая десять лет лагерей буфетчица железнодорожной станции В.М. Чуприк так описывала обстоятельства своего ареста в ноябре 1937 г.: «Возможно, что против меня возбудил дело домоуправ, который проживал в том же доме, что и я, претендовавший занять одну из комнат тогдашней моей квартиры после ареста мужа. Однажды, когда он настойчиво просил меня об этом и я ему отказала, последовал его угрожающий ответ: "Если не уступишь мне комнату, я тебе дам бесплатную квартиру". После моего ареста этот домоуправ занял комнату моей квартиры»8.

Последней жертвой «массовых операций» в Кунцево, если судить по дате ареста, стал Х.А. Аврамович, черногорец по национальности. Он работал в районном суде членом коллегии адвокатов, нередко выступая по имущественным делам в защиту «бывших». Аврамович взялся помочь бывшему хозяину дома, в котором сам снимал угол, выселить неугодного квартиранта. Тот являлся участковым инспектором милиции. Проиграв судебный процесс (свидетели по делу Авра-мовича живописали шумный скандал, разыгравшийся в зале заседаний суда), инспектор нанес ответный удар, «организовав» нужные показания свидетелей. Адвокат был арестован 12 апреля 1938 г., и его дело

7 См., например, заявление матери осужденного С. Г. Зудина, которая была уверена, что арест подстроил сосед по даче, который подпольно занимался кустарничеством и хотел избавиться от лишних свидетелей (ГАРФ. 10035/1/п-28856).

126

вели сотрудники уголовного розыска райотделения милиции9.

Если на исходе массовых репрессий в доносах преобладал бытовой подтекст, то первоначально значительную роль в «наполнении» следственного дела играли сигналы с места службы. Их авторами становились те, кто не попал в директорский клан и чувствовал себя обделенным. Здесь трудно отделить сведение личных счетов от партийной принципиальности, но очевидно, что по степени тяжести политические обвинения имели гораздо больший вес, нежели доказательства профессиональной некомпетентности. Зачастую одна ошибка на «идеологическом фронте» стоила дороже, чем развал работы во вверенном хозяйстве.

Весной 1937 г. житель Немчиновки сигнализировал в газету «Правда»: «На митинге, созванном по поводу процесса над контрреволюционной бандой троцкистов Пятакова, Радека и К0, директор Московской областной опытной станции полеводства Николаев Н.П. заявил, что в случае войны СССР с Японией и Германией еще неизвестно, кто выйдет победителем, мы или они... Характерно, что ни один член партии по этому вопросу не выступил с тем, чтобы дать сокрушительный отпор контрреволюционному выступлению Николаева»10. Последнее было совсем не удивительно — вопрос о невозможности окончательной

8 ГАРФ. 10035/1/П-63233. Л. 36.

9 В обвинительном заключении по делу Аврамовича по

явились совсем не милицейские формулировки типа «ис

пользует в суде Сталинскую конституцию в защиту кулаков»

(ГАРФ. 10035/1/П-48234).

ю ГАрф Ю035/1/П-25316. Л. 42.

127

победы социализма увязывался официальной идеологией именно с опасностью иностранной интервенции.

Очевидно, автора доноса обуревали сомнения — вначале он подписался, затем оставил только «сотрудник МОСП» и наконец написал «дополнение» и полностью указал свои координаты. В постскриптуме выводы о директорском клане шли гораздо дальше: «Как видите, создается круговая порука, друг друга поддерживают, ибо делают общие для них делишки контрреволюционного порядка». Письмо бдительного партийца проделало традиционный путь по инстанциям: редакция «Правды» отправила его в областное управление НКВД, а оттуда оно спустилось к только что назначенному Кузнецову с визой начальника УНКВД С.Ф. Реденса.

Наряду с делом МОСП новое руководство райотдела НКВД провело пробу сил на директоре завода им. КИМ Н.И. Лазареве — человеке, весьма заметном в Кунцево. В доносах, которые регулярно писали на своего директора подчиненные, речь шла о шикарном образе жизни (у Лазарева был собственный легковой автомобиль) и подозрительных контактах с иностранцами, один из которых привез ему в подарок даже пишущую машинку. Действительно, завод, производивший швейные иголки, располагал новейшим немецким оборудованием, и сам Лазарев неоднократно выезжал в Германию по служебным делам. Чувствуя угрозу, он предпочел подстраховаться, организовав за счет завода ремонт помещений райотдела НКВД. Впрочем, эта любезность его не спасла.

Персональное дело Лазарева первоначально разбиралось в партийных инстанциях. 10 мая 1937 г. первый секретарь Кунцевского райкома ВКП(б) Морозов направил письмо на имя Ежова, в котором изложил

128

собранный компромат. Через Фриновского письмо вернулось в Московское управление НКВД с пометкой, что Лазарев мог быть завербован в Германии. Очевидно, об этом был проинформирован и райком, исключивший директора завода из партии. Через пять дней, 11 июня 1937 г. он был арестован.

До тех пор дела подобного рода, содержавшие обвинение в шпионаже, да еще в адрес видного номенклатурного работника, велись только в областном управлении. То, что следствие по делу Лазарева от начала до конца проходило в Кунцевском райотделе, свидетельствовало об особом доверии Радзивиловско-го к своему выдвиженцу Кузнецову и о переносе акцента политических репрессий на места. Сигнал там был правильно понят.

Райотдел НКВД стал подменять собой государственные и партийные органы в выявлении «стрелочников», ответственных за постоянное невыполнение народнохозяйственных планов, срыв сроков строительства, порчу оборудования. Общая незаинтересованность людей в результатах своего труда перекладывалась на плечи отдельных лиц, обвинявшихся во вредительстве. М.М. Авдеенко, главный механик патронного завода, постоянно находившегося в «прорыве», был снят со своей должности в июне 1937 г. Однако за ним уже более двух лет тянулся шлейф доносов, многие из которых были написаны весьма квалифицированно и, вероятно, отражали реальные упущения производственного процесса. Как правило, письма подписывались и направлялись в партком, а оттуда отсылались в райотдел, но ряд авторов сразу направлял «копию в органы НКВД».

Для пущей убедительности авторы доносов не ограничивались описанием производственных неурядиц,

129

6-9179 7

а выносили их причины в политическую плоскость. Здесь им помогали как пропагандистские кампании «сверху», так и собственный жизненный опыт. Один из коллег главного механика писал весной 1937 г. о своих заслугах: «Я стал присматриваться к Авдеенко. Имея некоторый опыт работы, ибо я работал в НКВД, должен сделать вывод, что Авдеенко явно антисоветски настроен, правда, он эти настроения скрывает, но все-таки они выскакивают наружу»11.

В ходе следствия по делу Авдеенко, завершившегося расстрельным приговором, факты конкретного вредительства отошли на второй план и не перепроверялись. Гораздо важнее оказалось то, что он до революции проживал в Харбине и «имел контрреволюционные связи». Начало массовых операций избавляло органы госбезопасности на местах от процедуры проверки многочисленных сигналов и тем самым превращало их в аппарат устрашения, обладавший более широким кругом полномочий, нежели поиск и наказание виновных в политических преступлениях. Эти полномочия не являлись большим секретом для окружающих и использовались как для сведения личных счетов, так и для сокрытия собственных промахов и некомпетентности.

Группы риска и анкетный принцип

Расхожее утверждение, что в условиях сталинского режима жертвой карательных структур мог стать абсолютно любой, верно лишь отчасти. Были категории населения, которые не только могли, но и должны были попасть в разряд жертв «большого террора».

11 ГАРФ. 10035/1/П-26549. 130

Они названы в оперативных приказах НКВД 1937— 1938 гг.: «бывшие» всех категорий, антисоветские элементы, т.е. уже осуждавшиеся ранее по политическим статьям, члены любых партий, кроме ВКП(б), участники разного рода внутрипартийных оппозиций. Особые операции проводились по иностранцам и лицам, побывавшим за рубежом, будь то в качестве военнопленных в ходе Первой мировой или советско-польской войны, или работавшим там, например, на Китайско-Восточной железной дороге («харбинцы»). Статистика репрессий в Кунцевском районе показывает, что риск ареста для «пришлых» был гораздо выше, чем для местных уроженцев.

Среди первых жертв оказались лица, уже находившиеся под следствием. Наряду с номенклатурными «одиночками» в эту категорию попала группа иностранных специалистов игольного завода, а также круг их знакомых. Входившие в нее люди вели сомнительный с точки зрения соседей образ жизни — устраивали шумные застолья, выражали свое недовольство существующим положением, рассказывали антисоветские анекдоты12. Первоначально следствие вели сотрудники районного уголовного розыска. Им пришлось бы немало попотеть, переводя бытовой нонконформизм в политическую плоскость, но тут как раз подоспели приказы о развертывании «массовых операций». Вынос спирта с оборонного завода превратился в «хищение взрывматериалов», анекдоты — в подготовку покушения на Сталина, и судьба шестерых участников группы была предрешена.

Лиц, следствие по которым было начато до июля 1937 г., в Кунцевском районе было не более двадцати.

12 ГАРФ. 10035/1/П-40549.

131

Рекордсменами здесь являлись браться Арцименьевы, арестованные еще в октябре 1936 г.13 Формой отбора жертв, наиболее адекватной массовому террору, стала работа с документами, причем не только в оперативном архиве НКВД, но и в отделах кадров предприятий и учреждений, адресных столах и даже справочных бюро. Списки кандидатов на арест составлялись на основе обычных биографических данных, из которых решающую роль играли национальность (или точнее, иностранная фамилия), место рождения, социальное происхождение, предшествовавшие судимости или административные наказания, наличие родственников за границей.

От угрозы ареста не спасали ни прошлые заслуги, ни предыдущая работа в чекистских органах. Латыш Жан Миклау олицетворял собой тип истинного революционера: он вступил в большевистскую партию в 1914 г. восемнадцати лет от роду, участвовал в захвате власти в Москве в ноябре 1917 г., находился в отряде латышских стрелков, охранявших Кремль, являлся комиссаром в частях Первой конной армии, а после гражданской войны работал в ВЧК—ОГПУ. Шел двадцатый год советской власти, когда он, начальник крупного треста химической промышленности, поделился с одним из подчиненных своим чекистским опытом, который в полной мере был востребован его наследниками: «...даже если человек невиновен, то его заставят признаться»14. Результат откровенности не замедлил сказаться — донос, исключение из партии и арест.

13 ГАРФ. 10035/2/20713.

14 ГАРФ. 10035/1/П-48708.

132

Единственным сотрудником Кунцевского райотдела НКВД, который был репрессирован своими колллегами, стал П.И. Виглей. Он работал участковым инспектором ВИР и являлся выходцем из немцев Поволжья. Виглей дал показания, что «мне было поручено устраивать на работу в органы НКВД по Кунцевскому району людей, которые были нашими ставленниками»15.

Более сложной была история секретной сотрудницы райотдела, которая давала информацию еще Бергу, а в 1937 г. стала агентом центрального аппарата НКВД, получив псевдоним «Снежинка». Очевидно, Каретников почувствовал себя ущемленным — «Снежинка» писала позже об этом разговоре, что он вызвал ее в райотдел, и спросил, почему она прервала работу с ним. «Я в досаде ответила, что поскольку он не пожелал интересоваться материалом, о котором я ему говорила, я его передала в Москву». Воспользовавшись тем, что ушедшая на повышение женщина-агент была латышкой, Каретников арестовал ее и убедил подписать вьщуманные признания, сказав, что это необходимо для разоблачения шпионской сети. «Слепо веря ему, видя в его лице представителя НКВД, я так глупо попала в расставленные сети». Все просьбы доложить о случившемся кураторам из центрального аппарата Каретников оставил без внимания, и «Снежинка» получила стандартные десять лет лагерей.

Но вернемся от частного к общему. Самой массовой и легко выявляемой группой риска оказывались раскулаченные крестьяне, которые подвергались административной высылке в начале 1930-х гг. Большинство из них, отбыв срок или получив амнистию,

15 ГАРФ. 10035/1/П-52301.

133

вернулось в родные деревни. Вот типичная биография одного из жителей Кунцевского района, расстрелянного в Бутово: «Тихонов В.А., около 35 лет, уроженец деревни Барвиха, занимался крестьянством и сапожничесгвом, имел 4 дома, облагался индивидуально, был лишен прав голоса, в 1931 г. выслан с семьей: женой и двумя детьми. В 1933 г. восстановили и прибыл обратно в Барвиху, два дома до выселения продал, один дом отдал зятю, а остальное имущество изъято. Теперь он купил у Макаровой М.С. чулан, крытый тесом, и там проживает»16.

Даже потеряв все имущество и будучи не в состоянии вести самостоятельное хозяйство, раскулаченные сохраняли былой авторитет и влияние на односельчан. Некоторые из вернувшихся из ссылки крестьян, как свидетельствовала оперативная разработка «Пролезшие», смогли утвердиться на руководящих должностях в кунцевских колхозах. Однако в массе своей репрессированные не скрывали враждебного отношения к новому строю, рассматривая очередное послабление режима как проявление его слабости. Оперативный архив Кунцевского райотдела НКВД регулярно пополняли донесения их оппонентов о «кулацкой пропаганде» и «тайных сходках». Надежды «раскулаченных» на скорый реванш держали власти — и в Кремле, и в сельсовете — в постоянном страхе. Приказ № 00447 был отголоском этого страха, выражая типичное для большевистской логики стремление решить проблему раз и навсегда. Под его действие попадали и дети ссыльнопоселенцев, в анкетах которых навсегда осталось соответствующее клеймо. Как

16 Из оперативного донесения 1934 г. (ГАРФ. 10035/1/ п-70909).

134

правило, они вели самостоятельное хозяйство или отправлялись на заработки в Москву, но для властей продолжали оставаться социально враждебными элементами.

При арестах и обысках по «кулацкому» приказу в деревнях изымалось немало оружия. Как правило, это были либо мелкокалиберные берданки, либо сувениры гражданской войны — знаменитые «наганы». Но изымались и экзотические вещи вроде шпаги — вероятно, трофей войны 1812 г. служил в хозяйстве в качестве вертела. В самом Кунцево оружия практически не было, а изымаемые патроны указывали на то, что проблема «несунов» существовала даже на оборонном заводе № 46, выпускавшем боеприпасы.

Каждый изъятый ствол приводил к тому, что в обвинительном заключении по делу его владельца появлялась формулировка о «террористических намерениях». Как правило, хозяина оружия приписывали к той или иной группе, что позволяло распространить вещественное доказательство на нескольких обвиняемых. Так, Ф.П. Печников, у которого был обнаружен револьвер с просроченным разрешением, стал членом «эсеровского подполья» в Кунцево, хотя сочувствовал эсерам только в 1902 г., когда учился в школе17. Конечно, оружие припрятывалось не для проведения индивидуального террора. Скорее, это был запас на черный день, который позволял его владельцу чувствовать себя спокойней перед слухами о неизбежной войне или близком конце советской власти.

17 Несмотря на наличие вещественного доказательства, Печников получил самый маленький срок среди участников эсеровской группы — три года ссылки (ГАРФ. 10035/1/ п-55451).

135

Легкой добычей в ходе массовых репрессий оказывались и священнослужители, которые по роду своей деятельности активно общались с населением, являясь «носителями враждебной идеологии». Практически на каждого из них в органах госбезопасности велась агентурная разработка. Судя по донесениям, за священником церкви села Федосьево Кунцевского района Д.И. Остроумовым следило не менее пяти секретных сотрудников. Их псевдонимы свидетельствовали о фантазии штатных работников НКВД: «Заказной», «Зоркий», «Бинокль» и т.д. Находясь под плотной опекой, федосьинский поп сумел за год до ареста мобилизовать односельчан и отстоять собственный приход. В обвинительном заключении это выглядело следующим образом: «Остроумов в 1936 г. имел попытку организовать восстание верующих, послав по деревне двух старух церковниц, которые спровоцировали население, что советская власть намерена закрыть церковь, в результате чего большая группа верующих ворвалась в сельсовет, требуя объяснения...»18

8 августа и 20 августа в районе прошли массовые аресты «церковников». Среди арестованных служителей культа оказался и Елисей Федорович Штольдер. Если верить обвинительному заключению, его послужной список являлся примером сопротивления безбожным властям — будучи священником церкви в Немчиновке, он всячески сопротивлялся ее закрытию, перебравшись в Ромашково, продолжал утверждать, что «скоро будет конец советской власти и церкви все равно скоро возвратят»19. Там же оказался и священник Соколов. По показаниям свидетелей, он говорил прихожанам вещие слова: «Надо пока мириться, но

18 ГАРФ. 10035/1/П-23962. !' ГАРФ. 10035/1/П-56812.

136

придет время и снова все церкви откроются, да еще новые будут, нас поддержат, а Сталина и его помощников будем поминать»20.

Группы церковных активистов не скрывали своего отношения к «безбожникам», и в то же время требовали от местных органов власти соблюдения конституционных прав. Тлевший конфликт между председателями городских и сельских советов и «церковниками» был разрешен в 1937 г. методом поголовных репрессий последних. Для массовости к ним относили потомственных дворянок, церковных старост и певчих, тех, кто когда-то давал деньги на строительство и реставрацию православных храмов.

В сети органов НКВД попадали не только местные «служители культа» и их окружение. Монашка Всехвятского монастыря в г. Волхов, в миру Александра Фроловна Бородина, получила свой первый срок еще в 1931 г. В БамЛАГе стала домашней работницей в семье врачей, которая взяла ее с собой при переброске на строительство канала Москва—Волга. Заключительный участок канала проходил по территории Кунцевского района неподалеку от Хорошевского шоссе. Освоившись на новом месте, Бородина стала посещать церковь, что не понравилось ее хозяйке. Последняя написала заявление в милицию, не забыв приписать в заключение: «О Вашем решении прошу меня поставить в известность, чтобы я заранее могла взять сразу себе другую работницу». На допросах у Каретникова Бородина признала: «я являюсь человеком религиозным», но категорически отрицала контрреволюционную агитацию. Она была расстреляна 14 сентября 1937 г.21

20 ГАРФ. 10035/2/20952.

21 ГАРФ. 10035/2/20950.

137

Репрессии не щадили и представителей иных конфессий. П.С.Гуткин проводил «нелегальные еврейские молитвенные собрания», за что получил контрреволюционную агитацию и расстрельный приговор22. Вдвойне под угрозой оказывались члены религиозных сект, о которых особо говорилось в приказе № 00447. Они нелегально собирались на квартирах единоверцев, проводили религиозные беседы в кругу соседей и родственников. На станции Немчиновка и в окрестных деревнях существовала община баптистов-евангелистов, которая несколько раз пыталась легализоваться, но безуспешно. 5 сентября девять баптистов, из них пятеро женщин, были арестованы. В ходе следствия все они защищали свои убеждения, в том числе и отказ от службы в армии, но не признавали их контрреволюционными23.

Еще два пресвитера баптистов-евангелистов, пытавшиеся скрыться в Подмосковье от репрессий, избрали профессию, которая, по мнению работников местных НКВД, открывала невиданный простор для религиозной агитации. Украинцы П.И. Полегенько и П.К. Кордон, арестованные по доносу бдительных граждан, являлись письмоносцами отделения связи в с. Очаково. До перехода к баптистам один из них был священником украинской автокефальной церкви.

Следующей группой риска оказывались представители «бывших», т.е. верхних слоев дореволюционного общества. Для их определения в органах госбезопасности не существовало четких критериев. Иногда в делах встречаются выписки из метрической книги о дворянском происхождении. Бесспорным подтверждением принадлежности к высшим слоям дореволюци-

22 ГАРФ. 10035/1/П-50478.

23 ГАРФ. 10035/1/П-61546.

138

онного общества являлись справки о наличии недвижимости до 1917 г., данные налоговых органов о частнопредпринимательской деятельности в годы нэпа. По материалам репрессий можно проследить историю кунцевского предпринимательства — Г.П. Петров открыл первый кинотеатр «Рекорд», И.М. Занегин поставлял в город лес и древесный уголь, М.К. Волков изготовлял игрушки и т.д.24 Среди «бывших» были и политики национального масштаба — И.А. Маевский являлся членом Украинской центральной Рады от партии левых эсеров, Н.С. Ченыкаев занимал до революции пост калужского губернатора.

Графа анкеты арестованного «социальное происхождение» оставляла достаточно простора для фантазии следователя. Главное, чтобы из нее можно было вывести преступный характер мыслей или действий арестованного. Каретников написал однажды в этой графе: «николаевский солдат, проживал на царскую пенсию». Мастерская превращалась в фабрику, землевладелец становился помещиком, околоточный — агентом охранки. «Использование наемного труда» или потомственное дворянство звучали как приговор. Участие в Первой мировой войне приравнивалось к «службе в царской армии». Впрочем, для отправления дела на «тройку» оказывалось достаточно собрать свидетельские показания о том, что обвиняемый ведет себя как «социально чуждый элемент».

Особое внимание уделялось бывшим членам «антисоветских» (т.е. любых, кроме большевистской) партий. Люди с дореволюционным опытом политической борьбы вели себя на следствии более стойко, нежели молодежь. В.М. Одиноков, примыкавший к партии эсеров в начале века, постоянно комментировал ход

24 ГАРФ. 10035/2/18853, 19769, 20953.

139

следствия. На постановлении об избрании меры пресечения он написал, что никакой контрреволюционной деятельностью не занимался, на постановлении об окончании следствия — «с материалами дела ознакомлен следователем, т.к. мне не были предоставлены очки»25. С больными и немощными оперативные работники предпочитали не связываться — по делу о группе церковников во главе с Фелициным проходил некто В.Е. Егоров, записанный в показаниях обвиняемых как член Союза Михаила Архангела. 23 сентября 1937 г. Каретников подписал постановление, согласно которому арест смертельно больного раком откладывался «до его выздоровления»26.

К особой категории «бывших» можно отнести тех хозяйственных, советских и партийных работников, которым не удалось удержаться в седле. Даже если они не были замечены в оппозициях, сам факт увольнения с ответственной работы, а тем более партийного взыскания, давал достаточный повод для внимания со стороны НКВД. Среди них было немало иностранцев, как политэмигрантов, так и бывших функционеров зарубежных компартий и Коминтерна. Зачастую они оказывались заложниками фракционных и клановых битв в руководстве своих партий. Будучи в России «чужими среди своих», иностранные коммунисты полностью зависели от коминтерновских структур, которые пытались их трудоустроить если не в Москве, то по крайней мере в ближайшем Подмосковье.

Некоторые из людей с революционными биографиями оказались и в Кунцевском районе. О немецкой колонии политэмигрантов и бывших функционеров КПГ, насчитывавшей несколько десятков человек,

25 ГАРФ. 10035/1/П-55451.

26 ГАРФ. 10035/1/П-60184.

140

речь пойдет ниже. Болгарка П.Д. Димова, арестованная 20 февраля 1938 г., прятала у себя на родине в Плевене подпольную типографию коммунистов. После того, как та была раскрыта полицией, она вместе с мужем бежала в Советский Союз. Димова не имела связей в руководстве болгарской компартии, и на новой родине ей пришлось несладко. Она устроилась работать завхозом в ясли завода № 95 и сумела получить жилье в рабочем поселке. Чтобы подвести Димо-ву под смертный приговор, следователь Соловьев вложил в ее уста признание, достойное учебников по подготовке кадровых шпионов: «Зная слабость каждой матери, я старалась усиленно нахваливать ребенка той матери, с которой хотела познакомиться. Этим самым я располагала к себе эту работницу, пускалась с ней в разговоры и таким путем узнавала все, что мне было необходимо узнать о заводе № 95».

Кореец Сан-Таги Ким, в квартиру которого вселился начальник райотдела Кузнецов, в 1925—1926 гг. выезжал к себе на родину по заданию Восточного отдела ИККИ. Среди арестованных в Кунцево были бывшие члены американской, югославской, польской и ряда других компартий. Все эти люди могли бы немало рассказать о своей нелегальной работе во имя мировой революции. Вместо этого им пришлось подписывать признания о шпионской и вредительской деятельности, для которой они были завербованы в своих странах десять, а то и двадцать лет назад.

В рамках «национальных операций» НКВД 1937— 1938 гг. под ударом оказывались все лица иностранного происхождения, хотя многие из них до 1917 г. имели российское подданство. После того, как ряд национальных окраин Российской империи получил независимость, их жители — поляки, финны, прибал-

141

ты — стали рассматриваться как потенциал для формирования «пятой колонны» в случае возможной войны. Притоку иностранцев в СССР способствовал набор зарубежных специалистов в годы первых пятилеток, политическая эмиграция. Все те, кто остался, в середине 1930-х гг. в обязательном порядке должны были принять советское гражданство, без этого они лишались работы и минимума социальных благ27. Подавляющее число граждан СССР «враждебной национальности» в публикуемом списке жертв Кунцевского райотдела НКВД — поляки, за ними примерно в равных долях следуют латыши и немцы. Но встречаются и редкие случаи — там есть словенец, черногорец, хорват, перс, несколько корейцев и греков.

Еще одну группу риска составляли местные жители, имевшие контакт с иностранцами. Для района, находившегося под боком у столицы, да еще и славившегося своими дачными местами, эти контакты, за которыми внимательно следили органы госбезопасности, были не такой уж редкостью. Дело о греческой шпионской сети в Кунцево основывалось на том, что Елену Костаки навещал родственник, работавший в посольстве Греции. Главой этой сети волей Каретникова оказался сосед семьи Костаки, русский рабочий Дмитрий Исаков28. Проживавший в Баковке лесник Н.А. Павленкович сдавал свою дачу дипломату из Литвы (в обвинительном заключении по его делу это звучало как «тесная связь с секретарем литовского посольства»).

Отношения семьи Крысьевых из д. Крылатское и их дачников — семьи секретаря посольства Германии

27 См.: Дель О.А. От иллюзий к трагедии. Немецкие

эмигранты в СССР в 30-е годы. М., 1997. С. 82—91.

28 ГАРФ. 10035/1/П-61718.

142

Фрица Вирта — вышли за рамки простой аренды помещения на лето. Крестьяне ходили в гости к дипломатам, их дочь возила им в подарок продукты нехитрого подсобного хозяйства29. Неформальные отношения завершились арестом главы семейства еще до начала «массовых операций». Живописное Крылатское дало достаточно высокий процент обвинений в шпионских связях. Сдача дома под дачу иностранным дипломатам стоила жизни не только Тимофею Ивановичу Крысьеву, но и шестерым представителям семьи Пресновых, о судьбе которых речь пойдет ниже. Преступной считалась и переписка с заграницей, а тем более получение оттуда посылок, даже если их отправителями выступали ближайшие родственники жителей Кунцево30.

Как видно из приведенной классификации, мотивов, по которым тот или иной житель СССР (и соответственно Кунцевского района) мог попасть в поле зрения органов НКВД, было предостаточно. Естественно, после его ареста под подозрением оказывались члены его семьи, родственники и просто знакомые. Но даже тот, кто находился вдали от любой из описанных «групп риска», не был застрахован от репрессий. Сочетание рациональных мотивов и иррациональной практики «большого террора» остается одним из самых острых пунктов в современных дискуссиях ученых и публицистов. Его история на кунцевском примере способна скорее дать дополнительную пищу для споров, нежели выступить истиной в последней инстанции.

29 ГАРФ. 10035/2/28174.

30 К делу по обвинению М.Ю. Рывкина была приложена

таможенная декларация на продуктовую посылку, которую

прислал в Кунцево его сын, работавший в Лондоне и яв

лявшийся британским подданным (ГАРФ. 10035/2/23043).

143

143

Контрреволюционная агитация или общественное мнение?

Использование в качестве основного источника настоящей работы архивно-следственных дел периода массовых репрессий неизбежно ставит перед исследователем вопрос о том, насколько можно им доверять, где заканчиваются крупицы истины и начинает разматываться «клубок лжи, клеветы и насилия»31. Соглашаясь с тем, что наполнение этих дел представляет собой, «в основном, фальсифицированный материал» и в них «отсутствуют сведения, хоть как-то противоречащие обвинительной тенденции следователя»32, мы не должны на этом ставить точку. При всей фантасмагории самооговоров, прежде всего шпионских и террористических, в них присутствует определенный «сухой остаток», отражающий реалии тех лет. Так, вменяемые в вину арестованным взрывы и аварии действительно имели место, хотя и не являлись следствием сознательного «вредительства». Группы заговорщиков нередко состояли из реальных приверженцев того или иного начальника, проигравшего в карьерной или внутрипартийной борьбе, уволенного с работы, исключенного из ВКП(б).

Вряд ли стоит отмахиваться и от «антисоветских высказываний», содержащихся в делах о контрреволюционной агитации, считая их плодом фантазии

31 См.: Головкова Л.А. Особенности прочтения следст

венных дел в свете канонизации новомучеников и исповед

ников российских // Альфа и омега. 2000. № 4. С. 214.

32 Литвин А.Л. Следственные дела советских политиче

ских процессов как исторический источник // Проблемы

публикации документов по истории России XX века. М.,

2001. С. 334.

144

ежовских палачей. Многое из того, что дошло до нас в протоколах допросов свидетелей, они просто не могли (и не успели бы) выдумать — вспомним хотя бы стихи, частушки, анекдоты. Это часть антитоталитарного общественного мнения, образа мысли, который уже на этапе следствия трансформировался в образ действий, т.е. «агитацию». Скорее всего авторство произведений подобного жанра не принадлежит ни следователям, ни обвиняемым. И те, и другие воспроизводили то, о чем говорили в колхозных пивных и на вокзалах, в очередях и на перекурах.

Чаще всего антисоветские высказывания были подслушаны свидетелями в очереди, где обсуждались новости большой политики и местные сплетни. Второе место занимают разговоры на производстве, в содержании которых преобладало социальное недовольство. Нередко в делах отмечается, что подследственные были в подпитии, их забирали в отделение милиции за дебош, и только там всплывал вопрос о «контрреволюционных высказываниях»33. Более десятка несдержанных на язык жителей Кунцево и близлежащих поселков были задержаны на перроне Белорусского вокзала, где они в ожидании пригородного поезда давали волю своим эмоциям. Следствие по их делам, завершившимся не одним смертным приговором, вело 54-е отделение милиции г. Москвы34. Сплошь и рядом в свидетельских показаниях читаем: «разговор подслушан в железнодорожном буфете», «находился рядом в тамбуре поезда», хотя в по-

33 ГАРФ. 10035/2/18543.

34 См., например: дело А.В. Луковникова и В.А. Шушу

нова, дело П.Е. Дормова (ГАРФ. 10035/1/п-72809; 10035/2/-

24149).

145

следнем случае даже собеседники едва ли слышали друг друга.

Среди высказываний жителей Кунцевского района, зафиксированных в ходе следствия, есть просто перлы городского фольклора, например заявление о том, что «членские билеты служат коммунистам хлебной карточкой»35, или тост «за погибшие корабли, потопленные фашистскими пиратами в Испании»36. Не менее ярки и сценки деревенской жизни, превратившиеся в состав преступления. Елизавета Селина вышла во двор и крикнула мужу, чинившему забор: «Иди кушать, чего стараешься, все равно советские бандиты отберут». Зачастую составом преступления становилось простое сетование на произвол местных властей: «Вся советская власть существует только на взятках, а прямым путем ничего не добьешься»37.

Существуют ли критерии проверки истинности подобных цитат? Они появятся тогда, когда будет накоплен и обработан значительный объем примеров «контрреволюционной пропаганды». Пока же можно ограничиться очевидным: чем дальше то или иное утверждение от усредненного стандарта (типа «высказывал ругательства в адрес Сталина»), тем больше шансов, что оно действительно имело место и было лишь отредактировано работниками госбезопасности. Последним приходилось применять особые меры предосторожности в обращении с подобными материалами. В ряде дел рассказанные подследственными анекдоты записывались на клочках бумаги и заключались в особый конверт, имя Сталина заменялось многоточием, ругательства в адрес коммунистов заменялись наводя-

35 ГАРФ. 10035/1/П-46575.

36 ГАрф. 10035/1/П-34643.

37 ГАРФ. 10035/1/П-26301.

146

щими словами (например «антисемитизм», «похабщина» и т.п.).

Просмотренные дела содержат примеры только устной «агитации», дошедшей до нас в показаниях свидетелей или донесениях «сексотов». Единственным исключением является письмо жителя д. Раменское Николая Ремизова, отправленное весной 1937 г. своему дяде Василию Михайловичу. В нем он сообщал о гибели своего отца в лагере для спецпереселенцев. Эти несколько строк не нуждаются в комментариях. Просто удивительно, как мог обычный крестьянский парень так точно и образно выразить чувства, обуревавшие многих.

«Прощай отец! Ты умер вдали от родного дома, заброшенный роковым ударом судьбы в глухие дебри Сибири. Ужасная доля, ужасная судьба миллионов, подобных тебе, загнанных людей, уже исчезнувших в страшной пасти голода, лишений и непосильного труда. Кто вас обрек на эту медленную мучительную смерть? О, сколько вашими силами вырыто каналов, вырублено непроходимых лесов и проведено железных дорог! Вашими черепами замощены русла, вырытых вами каналов, и вместо шпал под рельсами белеются ваши кости, и телами вашими забутили непроходимые болота, чтобы пройти к задуманной цели, неосуществимой в наше время, на ваших костях строим мы воображаемый социализм. И все это скрывается за плотной стеной лжи и неправды. Подтягиваются уже давно затянутые гайки, но всему есть предел, и болты могут лопнуть, если не ослабить гайки. Правда повсюду безжалостно душится, но придет время, найдется великий смелый человек, который выставит на показ эту истину, и ужасна она будет в своей наготе, и

147

удивятся, отворачиваясь, те, по чьей вине произошли эти ужасы».

По воспоминаниям односельчан, двадцатидвухлетний юноша считался в деревне выдающейся личностью — он был очень начитан, совмещал работу с учебой на факультете журналистики, являлся селькором районной газеты «Большевик». Письмо было перехвачено в оперативном отделе лагеря, где находился В.М. Ремизов, прислано в Кунцево и запустило процедуру проверки. В деле самого молодого из пяти Ремизовых, арестованных в районе летом 1937 г., помимо письма сохранились стихи и карикатура на председателя Раменского колхоза, проспавшего прополку. Каждый из листков бумаги превратился в особый пункт обвинительного заключения.

Мысли, созвучные письму Николая, опубликованному в 1991 г.38, высказывались постоянно, хотя и дошли до нас только в пересказе следователей Кунцевского райотдела НКВД. «Советская власть не дает развиваться сельскому хозяйству, она хвалится, что многое сделала, а это все делается кулаками или ссыльными деревенскими мужиками», — утверждал раскулаченный житель' деревни Троице-Голенищево В.В. Пыльнов39.

Единственный, кто в ходе дополнительного расследования 1939 г. не отрицал того, что высказывал недовольства существующими порядками, был самый старый из арестованных в Кунцево — сторож Очаковского совхоза немец Карл Коцин. Он продолжал утверждать, что «у помещиков были лучше порядки при ведении хозяйства, чем в совхозах», а «сейчас на каж-

38 Независимая газета. 1991. 4 декабря.

39 ГАРФ. 10035/2/19766.

148

дого рабочего приходится по одному администратору». После года, проведенного в тюрьме, Коцин был выпущен на свободу — Особое совещание при НКВД признало достаточным ограничиться сроком предварительного заключения. Причиной столь мягкого приговора (единственного среди кунцевских репрессий) явился не учет чистосердечного признания, а более прагматичные мотивы — в лагерях не нужны были иждивенцы. ОСО согласилось с мнением прокурора, предложившего «при рассмотрении дела учесть, что Коцин в возрасте 74 лет согласно медзаключению к труду не годен»40.

Попытаемся на кунцевских материалах систематизировать основные темы «контрреволюционной агитации», отдавая себе отчет в том, что они отражают не только общественные настроения, но и установки оперативных работников НКВД. В подавляющем большинстве случаев речь шла о вполне актуальных проблемах — «липовой» Конституции и формальных выборах, безоглядном вранье газет, нехватке товаров в магазинах и некомпетентности начальства. Вина за все неурядицы возлагалась на коммунистов, узурпировавших власть в стране и неспособных наладить нормальную жизнь. Из этого нехитрого набора формировался остов обвинения, на который затем нанизывались специфические моменты.

Особо недовольными оказывались те, кто имел возможность сравнивать свою нынешнюю ситуацию либо с дореволюционной жизнью, либо с положением в других странах. Вот выдержка из протокола допроса поляка В.М. Штыбора, который родился в Германии, провел молодость в США и в 1932 г. прибыл в СССР,

40 ГАРФ. 10035/1/П-47738.

149

с характерным противопоставлением «мы и они»: «Разве это всенародные выборы. Из всего видно, что навязывают людей, которые им нужны, а не рабочим, они все это делают с целью, если у власти будут представители рабочих, то вся промышленность будет работать на их пользу, а сейчас она работает в военных целях»41.

Для высказываний лиц, отнесенных у кулакам, характерна не только понятная озлобленность («У меня эта власть всю жизнь испортила. На старости лет выгнали из дому, мало этого, за мое же добро, которое ограбили, осудили и посадили»42), но и ожидание близкой войны, которая завершится крахом существующего режима. Это поистине самый упорный из слухов 1930-х гг., присутствие которого в общественном сознании крестьян подтверждается и другими источниками43. Вторжение иностранных армий в Россию (как правило, назывались немцы, поляки или японцы) должно было привести к разгону колхозов и к тому, что «всех коммунистов повесят на первом столбе».

Обилие воинственных заявлений подобного рода, зафиксированных в протоколах допросов 1937 г., выдавало установку на выявление и ликвидацию «пятой колонны», которую местные работники НКВД получали на Лубянке. Угрозы, порожденные чувством собственного бессилия, превращались в «программы террористов». Например, высылавшийся ранее житель деревни Троице-Голенищево В.Е. Летучев говорил о

41 ГАРФ. 10035/2/24746.

42 Из свидетельских показаний о высказываниях

П.Н. Фатеева, высылавшегося из своей деревни в ходе кол

лективизации (ГАРФ. 10035/1/П-52089).

43 Фицпатрик Ш. Указ. соч. С. 13.

150

большевиках: «подождем еще немного, а потом уж будем с ними разделываться, двадцать раз они меня ссылать не будут, а за то, что два раза ссылали, я им отомщу и с ними разделаюсь». Здесь присутствует интересный момент: многие из репрессированных ранее «кулаков» были уверены в том, что хуже уже не будет, не понимая, что власть может отнять у них последнее — саму жизнь.

Массовый террор 1937—1938 гг. не имел аналогов в прошлом, которые заставили бы недовольных скрывать свои эмоции. Отсюда открытость и резкость высказываний еще не пуганых граждан, кажущаяся невероятной в условиях сталинского режима. Многие обращались к историческим параллелям, пытаясь найти ответы на жгучие вопросы. Нередко утверждалось, что «в деле свержения Романовых большое значение сыграла война. Так вот нам нужно быть готовым к предстоящей войне и так тряхнуть этих (оскорбление) коммунистов, чтобы от них не осталось военнопленных»44.

Еще более популярным было противопоставление двух периодов советской истории: «Советская власть и организация колхозов крестьянство сделали лодырями, хороших тружеников разогнали по всему Союзу, кого сослали, а кто сам убежал. Когда был жив Ленин, он вел другую политику, сделал НЭП, и если бы он жил до этого времени, так бы и было, а Сталину доверили, так он разогнал все крестьянство»45.

Представители высших слоев дореволюционного общества высказывали откровенное злорадство по поводу неудач советской власти, считая, что рано или

44 ГАРФ. 10035/1/П-28856.

45 Из обвинительного заключения по делу В.Т. Давыдова

(ГАРФ. 10035/1/П-31802).

151

поздно их позовут на помощь. «Ворошилов много нарастил полковников, но толку мало, им еще далеко до старых полковников, вот будет война, нашим определенно наколотят, тогда и нам старым патриотам будет хорошо»46. Частным случаем социального злорадства было восприятие показательных процессов: «скоро мы с вами посчитаемся, ни одного живого не оставим, вот уже ваши своих начали расстреливать и всем вам такая же участь»47. «Начинают постреливать приближенных к Сталину. Скоро видно доберутся и до Сталина, тогда этой власти будет крышка»48.

Бывший владелец самоварной мастерской в Туле Н.Е. Баташев согласно показаниям свидетелей заявлял: «Жду я не дождусь прежних условий жизни, когда я чувствовал себя свободным и жил в почете, а теперь живешь и трясешься. Все это потому, что у власти сидят (антисемитизм) евреи и (оскорбление) коммунисты»49. Антисемитских высказываний в делах о «контрреволюционной агитации» достаточно много, они трактуются как отягчающее обстоятельство, даже если были произнесены в пьяном виде50. Это косвенный аргумент против того, чтобы видеть в предшествующей фазе репрессий чистку номенклатурных кадров от евреев. В то же время многие высказывания содержали уверенность в том, что при Троцком и Зи-

46 Из дела офицера царской армии Ф.Ф. Абросимова

(ГАРФ. 10035/1/П-24913. Л. 20).

47 ГАРФ. 10035/1/П-60092.

4«Высказывание СП. Каретникова (ГАРФ. 10035/1/ п-28856).

4«ГАРФ. 10035/1/П-28856. Л. 10. 50 ГАРФ. 10035/2/18543.

152

новьеве жилось бы легче («если бы Троцкий был у власти, не было бы нам вечной каторги»51).

Материалы следственных дел показывают, что ни для кого в стране не являлся секретом ни размах, ни направленность репрессий 1937 г. «Советская власть во главе с коммунистами (оскорбление), думая избежать войны, начала сажать всех бывших людей, а особенно старое офицерство, но всех не пересажаешь, у нас еще остался кое-кто из них по Советскому Союзу, и будут продолжать свою деятельность. Вот скоро будет война, придет Гитлер в СССР, а мы ему поможем здесь, и тогда коммунистам будет жара, за все свои обиды отомстим»52.

Жертвы сталинских чисток в высшем руководстве страны часто записывались на счет обострения междоусобной борьбы, а дальше ситуация описывалась по принципу «паны дерутся, у холопов чубы летят». Один из кунцевских обвиняемых выражал уверенность в том, что «Тухачевский, Гамарник и другие ни в чем невинные, Ворошилову захотелось их уничтожить и он их уничтожил, сейчас свирепствует ужасный террор, много невинного народа сгниет в тюрьмах»53. Будь фраза об ужасном терроре и его массовых жертвах фантазией следователя, он мог бы быть обвинен в разглашении служебной тайны.

Общественный протест звучал не только в частных разговорах, но и на официальных мероприятиях накануне выборов в Верховный Совет СССР. В этом случае показания свидетелей рисовали похожую картину. Житель д. Татарово М.Г. Бушинов на одном из предвыборных собраний вступил в дискуссию с док-

51 ГАРФ. 10035/1/П-18431.

52 ГАРФ. 10035/1/П-59678.

53 ГАРФ. 10035/2/19265.

153

ладчиком: «Вы говорите, что наша Конституция самая демократическая в мире, но согласно нашей Конституции и слова нельзя сказать, а если скажешь и заденешь наших руководителей, то тебя за шкиру и в тюрьму. Вот тебе и демократия, лучше бы ее такой демократии не было». Его подельник К. Галеев отказался голосовать за редактора газеты «Правда» Л.З. Мехлиса («неужели хороших людей нет в Кунцевском районе»), предложив в кандидаты себя самого54. В ряде показаний свою кандидатуру на предстоявших в декабре 1937 г. выборах предлагали местные священники. Страх властей перед альтернативным выдвижением кандидатов нарастал, и от такой процедуры предпочли вообще отказаться55.

Еще одним популярным сюжетом антисоветских высказываний было одобрение убийства Кирова, принимавшее официальную версию, что это был контрреволюционный акт. Отсюда кунцевские следователи перекидывали мостик к «террористическим намерениям», ценившимся в иерархии политических преступлений более высоко. В уста старушки-помещицы Т.П. Ивановской было вложено следующее кровожадное предложение: «У нас в районе хорошо бы сделать то же, что и в Ленинграде. Действовать нужно решительно, достать оружие, выйти на Можайское шоссе и, подождав правительственную машину, кинуться под нее, а другие уничтожат сидящих в ней»56.

Огромный поток следственных дел о попытках уничтожить Сталина вызывал насмешку даже у самих

54 Цитаты из показаний свидетелей, которые отказались

подтверждать их в 1958 г. (ГАРФ. 10035/1/П-51292).

55 Getty J. Arch. State and Society under Stalin: Constitution

and Elections in the 1930s // Slavic Review. 1991. № 1.

56 ГАРФ. 10035/1/П-60184.

154

работников госбезопасности. Исполнявший обязанности начальника третьего отдела УНКВД МО А.О. Постель признавался впоследствии на одном из допросов: «...Если проанализировать протоколы и альбомы осужденных "террористов" по датам и местам, где они намечали осуществление терактов, то получается такая совершенно дикая и невероятная картина, что в дни празднеств 1 мая и 7 ноября в колоннах демонстрантов на Красной площади шагали чуть ли не целые десятки и сотни "террористов", которые проходя мимо мавзолея должны были якобы стрелять, но по различным причинам им якобы помешали, или же на Можайском шоссе, где проезжали правительственные машины, о чем террористы даже и не знали, в определенные дни летом "дежурили" целые группы разных "террористов", поджидавших якобы эти машины для стрельбы по ним, чему опять таки якобы помешали какие-то причины, которые и придумывались для правдоподобности показаний»57.

Недоумение кадрового сотрудника органов госбезопасности можно сформулировать и по-иному: почему в толпу мифических террористов не затесался хотя бы один реальный? Несмотря на богатые традиции политического террора в российской истории, каких-нибудь реальных действий на этом пути ни в Кунцево, ни где-либо еще не предпринималось. Мы далеки от того, чтобы высказывать по этому факту сожаление, но за ним стоит более широкая проблема. Зарубежные историки указывают на то, что в годы массовых репрессий общество смотрело на власть, как кролик на удава, так и не воспользовавшись своим правом на сопротивление диктатуре. Не вдаваясь в де-

57 Бутовский полигон. Вып. 3. С. 345—346.

155

тали научных споров, отметим ряд моментов, выходящих за рамки районного масштаба.

Даже в деревнях Кунцевского района, в хозяйственном плане ориентированных на потребности столичного региона, сохранялась ментальная автаркия традиционного общества. К большевистской партии можно было относиться с восторгом или ненавистью, но только она выступала в роли скреп, связующих разрозненные социально-географические ячейки в единое государство. Идеи альтернативной власти в материалах следственных дел не простирались дальше внешней агрессии или внутреннего реванша Троцкого и Зиновьева. Потенциал же народного бунта был исчерпан в ходе двух гражданских войн (1917—1921 и 1930—1932 гг.), каждая из которых раскалывала и ломала крестьянский мир. Даже самые активные из селян, сумевшие в те годы устоять и сохранить свое хозяйство, годились только на роли распространителей антисоветских анекдотов.

Не случайно Рукоданов записывал в руководители «повстанческих групп» той или иной деревни людей пришлых — председателей колхозов, учителей, ветеринаров. Если бы не поголовные аресты предшествующих лет, на эту роль вполне подошли бы местные священники. В кунцевских делах содержится информация о том, что они в 1930-е гг. сохраняли свое влияние. Так, при проведении переписи населения раздавались призывы, чтобы «все писались верующими, а то если нас будет мало, советская власть всех нас верующих сошлет и будет издеваться, а когда запишемся всей деревней, то она, т.е. власть, побоится нас тронуть»58. К активным протестам и неповинове-

58 ГАРФ. 10035/1/П-23962. 156

нию призывали только жены арестованных, сами находившиеся в состоянии аффекта. Председатель Ваковского сельсовета Узунов жаловался в райотдел НКВД, что жена Б.И. Селина Елизавета «терроризирует население против советской власти», угрожая и ему, и участковому Щаденко кровавой расправой59.

Террористы из Немчиновки

Председатель поселкового совета подмосковной Немчиновки И.В. Куликов давно являлся объектом эпистолярных атак своих односельчан. Главный упрек, который выдвигался в его адрес — покровительство «бывшим», прежде всего домовладельцам, которые всеми правдами и неправдами умудрились сохранить свою собственность, переписав ее на родных и знакомых. Квартиранты из социальных низов, неуютно чувствовавшие себя под злобными взглядами прежних хозяев жизни, требовали выселения последних, что автоматически означало улучшение их собственных жилищных условий. Очевидно, Куликов сдерживал подобные настроения, а может быть, и имел материальную выгоду от «бывших», проживавших в Немчиновке. Так или иначе, он находился под пристальным наблюдением аппарата госбезопасности Кунцевского района.

Впрочем, не он один, а весь поселок, т.к. рядом с ним находились дачи высокопоставленных лиц, в частности СМ. Буденного, и кроме того, переезд через железную дорогу, где были вынуждены останавливаться даже правительственные автомобили. Более удобного места для совершения террористического акта

59 ГАРФ. 10035/1/П-34643.

157

трудно было найти. Неизвестно, судачили ли на эту тему местные жители, но в их следственных делах организация покушения на Сталина стала первым пунктом обвинения.

На роль главы террористической организации планировался сам Куликов, но к моменту первых арестов он исчез из поселка. Не исключено, что его предупредили «свои люди» из райотдела НКВД. Пробыв в бегах две недели, Куликов покончил жизнь самоубийством. Следствию пришлось на ходу перераспределять роли. Среди арестованных в первую очередь, 28 октября 1937 г., выделялся П.А. Домнинский, бывший домовладелец и офицер царской армии. У него был найден гостевой билет на прошедший съезд Советов, в котором принимал участие сам Сталин. Домнинско-му и предписано было стать во главе заговора.

Только один из арестованных, бухгалтер Наркомата машиностроения Д.П. Сальников начал сразу же давать нужные следователям показания. Его допрашивал Каретников, очевидно, сумевший убедить своего визави в том, что «так нужно для пользы Родины». Следует отметить, что подпись обвиняемого стоит не под каждым ответом, а в конце страницы. Это может служить косвенным показателем того, что Сальников подписывал готовый протокол. 5 ноября в нем появился такой ответ на вопрос о том, подтверждает ли обвиняемый свои показания: «Они являются правдоподобными, соответствуют действительности и записаны с моих слов верно»60. Промашка с «правдоподобностью» свидетельствует о том, что Каретников

60 Из протокола допроса 5 ноября 1937 г. (ГАРФ. 1ОО35/1/П-32338).

158

еще не выработал должного стиля. Так или иначе, это дело стало важной ступенькой его кунцевской карьеры.

Признаний Сальникова, который был в поселке чужим человеком, оказалось явно недостаточно для создания обвинительной базы, и в Немчиновку командировали начинающего оперативного работника Никитина. Прибыв на место с инструкциями Рукода-нова, образцом свидетельских показаний и списком подозрительных лиц, тот сразу связался с председателем Ново-Ивановского сельсовета С.Ф. Жирновым. Пригрозив последнему соучастием в контрреволюционных действиях, Никитин не только получил негативные характеристики на арестованных жителей Немчиновки, но и добился согласия на стратегическое сотрудничество. Допрошенный в январе 1940 г., Жир-нов признал, что следователь оставил ему списки имен и конспект допроса, «и по этому конспекту я сочинял показания свидетелей, а затем предлагал им подписывать»61. Во время своих постоянных приездов в поселок Никитин «работал» с теми свидетелями, которые отказывались от соучастия в этом спектакле.

Массовый и открытый сбор показаний вызвал в Немчиновке состояние гражданской войны. Фигура оперативника стала символом зла вселенского масштаба. Один из свидетелей позже рассказывал на допросе: Никитин заставил меня два раза подписать протокол, заявляя, что я инвалид и мне ничего не будет. «Больше я не подписывал, я его избегал, потому что в поселке узнали, что я давал показания и стали меня считать лягашом, и даже были случаи, когда ме-

61 ГАРФ. 10035/1/П-32338. См. также: Бутовский полигон. Вып. 5. С. 350.

159

ня избили, об этом я говорил Никитину, а он мне один раз просил собрать сведения об одной девушке, за которой он ухаживал. Я отказался, а он меня хотел посадить, довел до станции, а потом отпустил»62. В этих нескольких фразах — сюжет для целого романа. Как видно, даже амурные дела вершились в тридцать седьмом году чекистскими методами — сбором компромата и шантажом возлюбленной.

Согласно Жирнову, было собрано более 30 протоколов свидетельских показаний, которые придали томам немчиновского дела необходимую солидность и использовались позже для новых арестов63. Еще не зная, как отнесутся в областном управлении НКВД к столь масштабному заговору, кунцевские следователи разделили двенадцать арестованных на три четверки. Страх перед разоблачением оказался напрасным. В Москве на «тройке» УНКВД все прошло гладко, если не считать того, что предполагавшийся исполнитель теракта Владимир Шнайдрук получил «всего» восемь лет (у лиц, рассматривавших представленные с мест документы, была своя логика — Шнайдруку исполнилось всего семнадцать лет, и с этим, вероятно, связан мягкий приговор). Дело «террористов из Немчиновки» стало образцом для развертывания новых операций в следующем, 1938 г. Еще через два года оно будет пересмотрено и прекращено за недоказанностью обвинения.

62 ГАРФ. 1ОО35/1/П-4932О. См. также: Бутовский поли

гон. Вып. 5. С. 349.

63 Так, свидетельские показания, собранные Жирновым,

сыграли решающую роль при аресте братьев-близнецов Гри

гория и Евгения Стасуев (ГАРФ/1/п-49298).

160

Антисоветский заговор главы советской власти. Дело Муралова

Председателем Кунцевского райисполкома с 1933 г. являлся Сергей Константинович Муралов, безупречная биография которого не раз выручала ее хозяина во время кампаний «самокритики» и вызовов на ковер к начальству. Потомственный рабочий, Муралов прошел всю гражданскую войну, служил комиссаром полка в Первой конной армии, был награжден орденом Красного Знамени за участие в подавлении Кронштадтского мятежа. Пожалуй, единственным минусом его дальнейшей карьеры на двадцатом году советской власти было наличие знаменитого однофамильца Николая Муралова, одного из самых верных соратников Троцкого.

Чтобы обезопасить себя от недоброжелателей, Муралов поддерживал приятельские отношения с начальником райотдела НКВД Багликовым, оказывая ему разного рода услуги. Однако тот был смещен со своего поста, и «нужное знакомство» не принесло ожидаемых плодов. Тучи над главой советской власти в Кунцевском районе стали сгущаться весной 1937 г., когда бывший командир его полка вдруг вспомнил, что комиссар Муралов в 1923 г. проявлял троцкистские колебания. Что заставило человека, проживавшего в Иркутской области, спустя столько лет взяться за перо и сочинить донос в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б), остается загадкой. Эта бумага стала первой в объемистом деле, ставшем результатом секретного разбирательства — пока в райкоме партии. Собранный компромат был спрятан под сукно, чтобы в нужный момент продемонстрировать бдительность районной номенклатуры.

161

Момент не заставил себя ждать. Муралов вступил в затяжной конфликт со столичной бюрократией — руководителями областного земельного отдела, ведавшего вопросами сельского хозяйства, и явно переоценил свои силы. Приехавшая в район комиссия первым делом обратила внимание на «засоренность руководящего звена социально чуждым элементом», которая и стала первопричиной всех кунцевских бед — снижения урожайности, падежа скота и даже «вредительского севооборота». Выводы комиссии вели из области аграрной в уголовную: «В Кунцевском районе проводилось организованное вредительство, направленное на развал колхозов. Необходимо передать материал следственным органам для привлечения виновных к ответственности»64.

В СССР и тогда, и позже, партийный комитет являлся отцом всех побед, а райисполком нес ответственность за все огрехи и проблемы будничной жизни. Его председатель и был снят со своего поста в первую очередь. Апелляции к московскому комитету ВКП(б) завершились приемом у секретаря, где, как вспоминал впоследствии Муралов, «я получил классический ответ: "Покойников обратно в дом не несут"». Последующие события прояснили скрытый смысл этих слов.

Последний звонок прозвучал в декабре 1937 г., когда был арестован председатель Мособлисполкома Н.А. Филатов. Все его подчиненные автоматически попадали под подозрение в «связи с врагом народа». Областная прокуратура получила из райкома ВКП(б) пухлое дело на Муралова, содержавшее в себе троякое обвинение: троцкистские колебания в 1923 году, за-

64 Из дела С.К. Муралова (ГАРФ. 10035/1/п-25777). 162

жим колхозной демократии и бытовое разложение. Каждого из этих пунктов хватило бы в ту пору для ареста. Но боевая биография в последний раз выручила бывшего комиссара Первой конной: он получил назначение на крупный директорский пост в Ленинград. Как оказалось, ненадолго. С конца января 1938 г. начались аресты в Кунцевском райземотделе, где еще не так давно сам Муралов проводил кадровую чистку. Лучшего кандидата на роль руководителя контрреволюционного заговора в масштабах района трудно было найти.

Приехав к семье на выходные, 11 марта Муралов был арестован прямо на Ленинградском вокзале. Родные были в полном неведении относительно его судьбы до тех пор, пока к ним с обыском не явился лично Каретников. Жена Муралова Екатерина Степановна так описывала обстоятельства этого обыска в заявлении на имя наркома внутренних дел:

«При обыске абсолютно ничего компрометирующего моего мужа не найдено. По окончании обыска тов. Каретников при мне позвонил по телефону и сообщил, что ничего не нашел. Тут же тов. Каретников меня предупредил, переходите с сыном в одну комнату, так как остальные две комнаты у вас наверное заберут и тут же их запечатал. Через день при беседе тов. Каретников сказал, что дело Муралова плохо, а вы ищите работу». Запоздалый обыск был связан с тем, что арестованный отказывался давать показания и упоминание в ходе допроса о печальной участи семьи, снабженное несколькими личными деталями, могло побудить его к «сотрудничеству со следствием». Каретников изъял документы и личную переписку Муралова, а также орден Красного Знамени. Впослед-

163

ствии выяснилось, что орден не был сдан на хранение в райотдел, а попросту присвоен.

В своем первом заявлении на имя Ежова (а всего их будет написано несколько десятков) через неделю после ареста мужа Екатерина Степановна подчеркивала: «Я пишу Вам не как жена, а как Советская гражданка и заявляю, что у меня хватило бы мужества сообщить НКВД, если бы на протяжении двадцати лет совместной жизни я заметила что-либо антипартийное за своим мужем». Общественная атмосфера тех лет не позволяет усомниться в искренности этого крика души.

Сам Муралов первые дни находился в камере предварительного заключения при райотделе. Состояние шока, охватывавшее в момент ареста человека, убежденного в своей невиновности, невозможно передать словами. Именно поэтому «свеженького» обвиняемого сразу же вели на допрос, чтобы добиться нужных признаний. Первые признания от Муралова были получены 14 марта, на третий день после ареста.

Вернувшись живым после восьми лет лагерей на Колыме, он продолжал наивно верить в то, что все произошедшее было всего лишь местным извращением генеральной линии партии. В одном из писем Сталину Муралов писал: «Я считаю себя виновным в том, что я, пробывший в рядах ВКП(б) 20 лет, прошедший большую боевую школу, оказался слабохарактерным и податливым на физическую силу и уловки следователей, которые заставили меня подписать самую мерзкую клевету на себя заявлением: "если ты любишь партию, то должен подписать этот протокол следствия", "такого рода признания сейчас нужны нашей стране"».

Протокол первого допроса Муралова начинался вопросом, который являлся фирменным знаком кун-

164

невских палачей и задавался всем без исключения арестованным: «Ваши политические взгляды?» Столь же стандартно выглядел в каждом случае и протокольный ответ: «Мои политические взгляды на существующий строй и партию отрицательные». Далее начинался индивидуальный подход — в деле Муралова можно прочитать следующее: «Политику ВКП(б) я еще с 1923 г. идейно не разделял, а стоял на точке зрения платформы право-троцкистских элементов (Бухарина, Рыкова, Троцкого), но формально маскируясь членом партии, занимал в ней двурушническо-предательскую политику».

Фактические несуразности, здесь также очевидны, как и их источник. 13 марта 1938 г. завершился третий показательный процесс, на котором бывшие лидеры «правого уклона» во главе с Бухариным были занесены в разряд приспешников Троцкого. Откуда было знать следователю районного звена, воспитанному на «Кратком курсе истории ВКП(б)», что в двадцатые годы Бухарин и Троцкий являлись наиболее непримиримыми оппонентами во внутрипартийной борьбе!

Дальнейший разворот дела Муралова подсказали передовицы «Правды». Среди приговоренных к расстрелу в ходе третьего показательного процесса находился и бывший нарком земледелия М.А. Чернов, которому инкриминировалось вредительство в сфере сельского хозяйства, вплоть до засевания полей сорняками. Приговор был опубликован в газетах в тот день, когда Муралова заставили подписать первый протокол. Сотрудникам госбезопасности сельского района аграрные проблемы были весьма близки, и следствие направилось по этому пути.

И здесь неоценимую помощь им оказала райко-мовская папка с компроматом на Муралова, приоб-

165

щенная к делу 15 марта. Значительную часть ее объема составляли регулярные доносы воистину гоголевского персонажа — мелкого чиновника в ранге инспектора районного управления народнохозяйственного учета по фамилии Гоголь. В своем роде это был тоже большой писатель. Начав «сигнализировать» в райком, он быстро разобрался в том, кому нужны все нараставшие разоблачения вредителей. Рукоданову пришлось попотеть над таблицами и расчетами добровольного помощника, над процентами бескоровности и осемененности. Вывод был задан заранее — притаившиеся враги подорвали сельское хозяйство района и поставили под угрозу снабжение продуктами столицы. Оставалось лишь подобрать «кадровый состав» вредительской организации и распределить роли между ее членами.

Сценарий, озаглавленный как «показания Мура-лова 14—26 марта 1938 г.» и сохранившийся в нескольких десятках дел, выглядел следующим образом. Связанный с областным звеном всесоюзного «право-троцкистского центра», Муралов возглавлял подпольщиков в масштабах вверенного ему района, создав «разветвленную контрреволюционнную вредительскую организацию с охватом всех отраслей народного хозяйства». Местные подгруппы возглавлялись арестованными представителями номенклатуры. Так, в деревнях Ромашково и Каменная Плотина это были председатели колхозов, в Рассказово, Одинцово и Мневниках — руководители сельских и поселковых советов.

Наряду с ними существовали и отраслевые группы, так или иначе связанные с сельским хозяйством. Сюда были включены работники Машинно-тракторной станции, земельного отдела райисполкома,

166

районные уполномоченные центральных ведомств по статистике, заготовкам и т.п. Особую группу образовывали кунцевские ветеринарные врачи, арестованные почти поголовно. Кризисное состояние животноводства после коллективизации давало огромный материал для обвинения их во вредительстве. Рукоданов и его подручные рисовали страшные картины: «быки-производители держались на привязи, занимались онанизмом и быстро изнашивались», в то время как яловость коров в районе достигла 30%65. Главное обвинение заключалось в том, что врачи-вредители сознательно заражали колхозные стада ящуром. На новом этапе следствия весной 1939 г. выяснилось, что быков и нельзя было выпускать в стадо, а искусственное инфицирование являлось обычным приемом ветеринарной практики. Однако никто из врачей и зоотехников Кунцевского района так и не был реабилитирован.

Сложнее обстояло дело с бывшими членами «контрреволюционных партий» преклонного возраста, арестованных лишь в марте в ходе «последнего призывы». Их подтягивание к заговору «правых» позволяло Рукоданову создать необходимую обвинительную базу. С этой целью в конспекте показаний Муралова появилась следующая фраза: «Областная тройка правых в своих директивах о расширении и укреплении контрреволюционных организаций на местах постановила не замыкаться только кадрами правых, а расширять состав организации за счет эсеровских, меньшевистских и других враждебных элементов, стараясь их не только сохранять, но и продвигать в советский аппарат». Далее следовало перечисление имен, которые в

65 ГАРФ. 10035/1/П-44002.

167

свою очередь становились лидерами районных комитетов «контрреволюционных партий».

В попытках придать заговору «правых» внешнюю правдоподобность кунцевские следователи переходили фаницы разумного. Так, один из арестованных выступал в качестве «учетчика террористической организации», что, вероятно, должно было подразумевать учет ликвидированных руководителей партии и правительства. Алфавитный список пунктов, описывающих направления подрывной деятельности фуппы Муралова, заканчивался на букве «р», поражая своим всеохватывающим характером. Реализация даже нескольких пунктов контрреволюционной профаммы фозила превратить жизнь мирных жителей Кунцево в сущий ад.

Следствие в отношении мураловцев не удалось втиснуть в рамки «массовых операций», и оно продолжалось еще в течение года. Смертных приговоров здесь не выносилось, но в отличие от операций по «националам» смена Ежова Берией не привела даже к робким попыткам реабилитации невинных людей. В январе 1939 г. бывший руководитель Кунцевского райотдела НКВД Багликов был арестован среди прочего за «связь с врагом народа Мураловым»66. Последнего все еще держали «про запас», на случай новой волны репрессий. После интенсивной обработки в марте бывшего председателя райисполкома не вызывали на допросы в течении последующих девяти месяцев. Лишь 29 мая 1939 г. он получил по приговору Особого совещания при НКВД от восемь лет лагерей.

66 ГАРФ. Ю035/1/П-7698. 168

Семейный подход в практике репрессий. Дело Пресновых

Следующий сюжет демонстрирует слепоту и беспощадность «массовых операций» начала 1938 г. в Кунцевском районе. В небольшой деревушке Крылатское, расположенной на крутом берегу Москвы-реки, не было даже названий улиц, а дома имели сплошную нумерацию. Едва ли не половина деревни носила фамилию Пресновых — объединяла она и большую крестьянскую семью, проживавшую в доме под № 127. Мать, Екатерина Николаевна, после смерти мужа одна поднимала четверых детей. Старшему, Василию, в 1937 г. исполнилось тридцать восемь, младшему, Николаю, двадцать два. Близость столицы да большой огород позволили семье Пресновых пережить голодное время после коллективизации, когда родовой надел пришлось отдать в колхоз «Свободный труд». Братья постоянно ездили на заработки в Москву, сестра Варвара освоила труд вязальщицы-надомницы. Жизнь стала постепенно налаживаться, Василий и Иван обзавелись собственными семьями.

А тут еще невиданное счастье привалило — живописная деревушка приглянулась немцу Эрнсту Шуле, работавшему в посольстве Германии. Дипломат снял на лето часть дома у радушной крестьянской семьи, отвалив за сезон немалые по тем временам деньги — полторы тысячи рублей. Наверняка Шуле привлекли не только красоты природы, но и возможность поближе познакомиться с загадочной русской душой, пожив в самой настоящей деревне всего в десяти километрах от Кремля.

Судя по всему, немцу здесь понравилось — он продолжал наведываться к Пресновым и после завер-

169

шения дачного сезона, демонстрируя деревенским ребятишкам скоростной спуск на лыжах со знаменитых Крылатских холмов. Идиллия образца 1937 г. не могла продолжаться долго — посольская машина смотрелась уж слишком необычно на скромных деревенских улицах, и кто-то из бдительных соседей написал донос в райотдел НКВД. Знали бы в семье Пресновых, чем обернется для них кратковременное знакомство с западным дипломатом — не подпустили бы его и за версту. Но от судьбы не уйдешь... 22 января 1938 г. она явилась к ним в образе уполномоченных, и просторный крестьянский дом сразу опустел. По одному и тому же ордеру арестовали всех, кого застали — Василия, Николая, Ивана, Варвару и жену Ивана — Татьяну. Заодно прихватили с собой и Ивана Сергеевича Преснова, двоюродного брата, проживавшего по соседству.

Их знакомство с немецким дипломатом стало отправной точкой дела о шпионской группе, якобы существовавшей в деревне. Но какие секреты могли выдать иностранцам чернорабочий, строитель, грузчик, слесарь и вязальщица на дому? Первый допрос каждого из арестованных братьев и сестры ограничился биографическими данными и признанием знакомства с Шуле, на основе которого был сочинен «деревенский детектив». В заранее подготовленных протоколах присутствовала ключевая фраза: «Основной целью шпионской группы, участником которой являюсь я и перечисленные мной лица, являлся подрыв оборонной мощи Советского Союза путем систематического сбора сведений об объектах оборонного значения»67. В качестве последних в деле фигурировали продовольст-

67 ГАРФ. 10035/1/п-60950-п-60952, п-60958-п-60960. 170

венный склад, дом отдыха и колхоз «Свободный труд».

Сочинение подобной фантасмагории было еще половиной дела — следователь должен был заставить арестованных подписать весь этот бред. После первого допроса в следствии по делу шестерых Пресновых наступил более чем недельный перерыв. Известно, что период «интенсивной обработки» арестованных не протоколировался, и мы можем только гадать, какими методами малограмотных крестьян заставляли сознаться в не содеянном преступлении. Первой не выдержала Татьяна — 2 февраля она подписала протокол допроса с признанием своей шпионской деятельности. В последующие два дня были получены аналогичные признания и от остальных арестованных. Каждый из протоколов, умещавшийся на двух страницах машинописного текста, был как две капли воды похож на своих собратьев. Практически неотличимы друг от друга были и подписи крестьян, возможно, сфальсифицированные самим следователем.

20 февраля 1938 г. «двойка» приговорила всех шестерых Пресновых к расстрелу. Спустя несколько дней все они оказались на полигоне смерти в Бутово. Для следователя Кунцевского райотдела НКВД сержанта госбезопасности Б.Д. Смирнова это дело, приведшее обычную крестьянскую семью к роковому итогу, оказалось последним успехом. 26 февраля 1938 г. в своем служебном кабинете он покончил жизнь самоубийством.

Трагическая история семьи Пресновых получила еще одно неожиданное продолжение. После их ареста единственным хозяином большого крестьянского дома остался шестилетний сын Ивана и Татьяны Витя, которого забрал к себе дедушка. Дом стоял опечатанным

171

до начала дачного сезона, когда в него вселился... все тот же Каретников. Новоявленный дачник не только не собирался платить за наем жилого помещения, но и не пускал в дом мальчика и его опекуна. Дед Павел Иванович Морозов не побоялся написать по этому поводу возмущенное заявление в суд, отправив копию наркому внутренних дел Ежову. Арест Каретникова разрешил вопрос в пользу последнего из Пресновых.

Дело семьи из Крылатского было далеко не единственным, где аресты проводились по принципу родства. В условиях сельского района семейный принцип был очень удобен — помимо очевидной экономии времени при арестах и обысках не приходилось выдумывать связь между арестованными. С июля 1937 г. по март 1938 г. Кунцевским райотделом НКВД по неполным данным было сфабриковано более сорока следственных дел, в которых фигурировали ближайшие родственники.

В один день, 26 января 1938 г., были арестованы в своем доме в деревне Теплый стан Семен Козлов и Александр Шувалов, приходившиеся друг другу тестем и зятем. В один день ровно через месяц из Тропарево были доставлены на улицу Загорского отец и сын Складновы68. Вместе арестованных, их вместе вели к расстрельному рву в Бутово. Кто знает, удалось или нет им перекинуться прощальными словами перед револьверным выстрелом.

В один день, 16 августа 1938 г. были расстреляны три брата, Иван, Иосиф и Бронислав Этминусы. Все трое работали в Кунцево на игольном заводе, ходили в передовиках и строили планы на будущее. Их перечеркнула польская национальность, хотя родились

68 ГАРФ. 10035/2/23854-23857. 172

братья еще в пределах Российской империи69. В рамках той же шпионской группы были репрессированы брат и сестра Болтруковичи, отец и сын Цихотские. Отца и сына Бревдо, вместе работавших на патронном заводе, арестовали в разное время, но в Таганской тюрьме им довелось оказаться в одной камере70.

Целыми семьями согласно приказу НКВД № 00593 репрессировались «харбинцы», т.е. лица, проживавшие ранее в Манчжурии и работавшие на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД). 20 ноября 1937 г. в Кунцево были арестованы Евдокия Михайловна Балыкова и ее сын Василий. Второй из близнецов Петя, студент одного из столичных вузов, на следующий день нашел пустую квартиру (отец семейства был репрессирован ранее). Он тут же направился в райотдел, чтобы выяснить судьбу матери и брата. Выяснение завершилось трагично — после беседы с Каретниковым Петя был также арестован71. Близнецы получили по десять лет лагерей, их мать приговорили к расстрелу. Сестры Евдокия и Ульяна Пода, муж одной из них Артемий и сын Леонид приехали в Кунцево уже после того, как КВЖД была возвращена Китаю. У «харбинки» Веры Михайловны Чу-прик, вначале были арестованы сын и муж, затем она сама и ее брат72.

Порой достаточно трудно установить степень родства людей, попавших в список кунцевских жертв. Особенно это касается жителей деревень, где все приходились друг другу дальними родственниками. Семь Ремизовых из деревни Аминьево являлись друг другу

«ГАРФ. 10035/1/П-24984, п-26041, 29143.

70 ГАРФ. Ю035/1/П-50029.

71 ГАРФ. 10035/1/П-63240.

72 ГАРФ. 10035/1/П-63233.

173

братьями, дядьками, сыновьями, племянниками. О самом молодом из них, Коле Ремизове, речь уже шла выше. Если выйти за рамки «массовых операций», то число Ремизовых, репрессированных по политическим мотивам, вырастет почти вдвое. Все они оказались в числе кулаков, сопротивлявшихся насильственной коллективизации. Михаил Иванович и Иван Егорович в 1932 г. были высланы на три года, брат последнего Николай, являвшийся председателем Аминьевского сельсовета, продержался до 1935 г. Накануне июльского приказа 1937 г. получил срок за контрреволюционную агитацию Александр Павлович Ремизов. Все эти дела вел следователь Рукоданов, который специализировался на классовой борьбе в деревне. Кто знает, может быть особая «урожайность» исторического села Аминьево была связана с тем, что оно находилось в двух шагах от центра Кунцево, где располагался райотдел НКВД73.

Немецкая колония в Кунцевском районе. Дело Фейергердов

В этом разделе речь пойдет не просто о лицах немецкой национальности, а об иностранцах-коммунистах. Как минимум десять имен — таков вклад Кунцевского райотдела НКВД в список членов КПГ — жертв сталинского террора, опубликованный в Германии в 1991 г.74 Всех их в Советскую Россию, а следовательно, в Кунцево, привело революционное

73 ГАРФ. 10035/1/П-8454, п-13778, п-40663, п-40664.

74 In den Fangen des NKWD. Deutsche Opfer des

stalinistischen Terrors in der UdSSR. Berlin, 1991.

174

прошлое, все они после прихода Гитлера к власти стали политэмигрантами.

Этот статус, дававший ранее солидные преимущества, с середины 1930-х гг. превратился в несмываемое клеймо. Пестовавшийся правящей партией в СССР в годы нэпа культ «наших за границей», подразумевавший радостные встречи с зарубежными братьями по классу, покровительственное отношение к ним, живущим еще при капиталистах, исподволь сменил культ «чужих в нашей стране», куда чохом были записаны и иностранные коммунисты.

Те из них, кто до приезда в Советский Союз побывал в полиции или тюрьме, автоматически подозревался в «вербовке классовым врагом». Сложный механизм перепроверки состава политэмиграции привел к резкому сокращению ее рядов. Растущий разрыв между привезенными из-за фаницы идеальными образами страны социализма и советской реальностью вел иностранцев к психологическим срывам, а порой и самоубийствам. Того, кто сумел вписаться в образ «советского человека», ждало последнее испытание — испытание террором 1937—1938 гг. Как и в сюжетах, представленных выше, здесь господствовал семейный принцип.

Самыми заметными из немецких полит-эмифантов в Кунцево бьши Луиза и Вильгельм Гад-россек. Согласно автобиофафии Вильгельм вырос в семье левых социал-демократов, в возрасте семнадцати лет участвовал в Ноябрьской революции, позже являлся сотрудником военно-политического аппарата КПГ и готовил осенью 1923 г. так называемый «германский Октябрь». После того, как на его след вышла полиция, он эмифировал в СССР и работал в Республике немцев Поволжья. Через три года он вернулся в Германию и до 1932 г. числился

175

служащим советского торгпредства, фактически выполняя роль связного между КПГ и Коминтерном75.

Луиза Гадроссек также выросла в революционной атмосфере. Отец, Курт Штейнбрехер, был членом КПГ с момента основания партии, шесть ее братьев и сестер также разделяли леворадикальные взгляды. В марте 1921 г. Луиза была курьером во время коммунистического восстания в Центральной Германии, и после его разгрома несколько месяцев провела в тюрьме г. Галле. Позже товарищи по партии укрыли молодую девушку в Берлине, где она под именем Рози Штиллер начала работать в аппарате ЦК КПГ, а потом стала машинисткой в советском торгпредстве.

В 1932 г. семья Гадроссек оказалась в Кунцево, где Вильгельм получил должность технического директора игольного завода. Если не считать задержки с переводом в ряды ВКП(б), карьера молодого инженера складывалась весьма успешно. На заводе использовалось новейшее оборудование из Германии, и Гадроссек не раз сопровождал его директора Лазарева в служебные командировки, выполняя роль советчика и переводчика. Воспитывавшая маленького Гейнца Луиза пыталась играть роль хозяйки немецкой колонии на заводе, устраивая для соотечественников «общие завтраки». Несмотря на образцово-показательный образ жизни политэмигрантов в Кунцево, отдел кадров Коминтерна неоднократно получал запросы из органов НКВД с требованием предоставить на них негативную информацию. До поры до времени давался стандартный ответ: «компрометирующих данных не имеется».

75 Российский государственный архив социально-политической истории (далее — РГАСПИ). 495/205/4660.

176

15 октября 1936 г. один из кунцевских коллег написал на Вильгельма достаточно абсурдный донос. Он и не скрывал, что причиной его поступка стал разлад в отношениях его семьи и семьи Гадроссек. Хотя в Коминтерне письму не поверили, но отправили его в «соответствующую организацию», как на жаргоне тех лет назывались органы госбезопасности. 11 ноября Вильгельм был арестован центральным аппаратом НКВД. В апреле 1937 г. он получил «всего» пять лет, но ровно через год в лагере Дальстроя вновь попал в поле зрения карательных органов и был расстрелян.

После ареста мужа вокруг Луизы образовался вакуум. Никто из старых знакомых не хотел навлекать на себя подозрения, общаясь с подозрительной иностранкой. Данные из райотдела НКВД использовала местная пресса, нагнетавшая атмосферу всеобщей подозрительности. Районная газета «Большевик» подчеркивала в передовой статье: «Оторвавшись от партийной организации, обманывая и лицемеря, Лазарев был окружен подхалимами, угодливо обделывавшими любые грязные делишки. В этой атмосфере долгое время орудовали враги, в частности, германский шпион Гидросек, бывший одним из приближенных Лазарева»76.

Колония немецких коммунистов в Кунцево с каждым днем уменьшалась. Луиза Гадроссек попала в здание райотдела на улице Загорского 25 октября 1937 г. Еще при аресте Вильгельма был конфискован и бесследно пропал немецкий мотоцикл. Когда арестовывали Луизу, исчезло и остальное имущество, привезенное из

76 Передовая статья «Правдивость и честность» // Большевик. 1937. 8 июня.

177

Германии. Попытки найти следы утраченного в 1950-е гг. завершились ничем. Допрошенный спустя двадцать лет работник Кунцевского райотдела Ефремов пояснил, что «опись и сдача имущества арестованных в госфонд сотрудниками райотдела производилась самостоятельно»77. Однако ни в одном из следственных дел кунцевских жертв не имеется соответствующих бумаг. Документы же районного финотдела, которые могли бы пролить свет на судьбу имущества репрессированных, были уничтожены в годы войны.

Еще большим ударом, чем потеря свободы, стало для Луизы Гадроссек насильственное расставание с сыном. Десятилетний мальчик был направлен в Даниловский приемник, куда свозили детей «врагов народа». Это единственный подобный случай а практике Кунцевского райотдела НКВД. Обычно, чтобы избегать лишних хлопот, детей оставляли родственникам, благо, в деревнях их хватало. Сыну Луизы и Вильгельма дали русские имя и фамилию, правда, созвучные истинным. После стандартного следствия с вымышленным протоколом дело Луизы отправили на Особое совещание НКВД. 10 лет, полученные якобы за контрреволюционную агитацию среди жителей Кунцево, звучали прямым издевательством — даже из лагеря она могла писать заявления Ежову и Вышинскому только на немецком языке

Подбор остальных кандидатов в «группу Гадроссе-ка» производился по остаточному принципу уже после того, как Луиза была осуждена. В январе 1938 г. были арестованы латыш Карл Бурхард, немки Эрика Гюбнер, Татьяна Зоммерфельд и ее отец. Сохранившая немецкое фажданство Маргарита Гюнтер отделалась дос-

77 ГАРФ. 10035/1/65924. 178

таточно легко — с нее была взята только подписка о невыезде. После полуторагодового разбирательства обвинения со скромной парикмахерши были сняты обвинения в шпионаже.

А вот Вильгельма Штейница (подлинное имя Артур Ковалевский) германское гражданство не спасло от расстрела. Член КПГ с 1920 г., он состоял в Союзе красных фронтовиков, на деле являясь функционером военизированной организации партии. В ночь под новый 1932 год Штейницу удалась дерзкая операция: со склада в местечке Тросдорф под Кельном им было похищено около 200 килограммов динамита, более 8 тыс. детонаторов и бикфордов шнур. Взрывчатка понадобилась бы коммунистам в ходе готовившегося вооруженного восстания («половину я отправил в Берлин, а часть раздал в местных организациях», утверждал в ходе следствия Штейниц), но вместо него в Германии к власти пришел фашизм.

Штейниц и его помощник Петер Цирт сразу же после проведения «экспроприации» перешли на нелегальное положение и в мае 1933 г. были переправлены партией в СССР78. Оба обосновались в Кунцево и начали работать на игольном заводе. Отношения Штейница с немецкими товарищами и заводской администрацией сразу же испортились. Он постоянно жаловался на маленькую зарплату и «добровольные» поборы, а в мае 1935 г. отказался подписываться на очередной заем в размере месячного заработка и уволился. Согласно сообщению Гадроссека в представительство КПГ, Штейниц «повел себя не как коммунист» и «дезертировал с завода». Тем не менее немецкая пар-

78 РГАСПИ. 495/205/4644, 4646.

179

тия выхлопотала заслуженному боевику через МОПР персональную пенсию.

Внутренний разлад в душе Штейница нарастал — вначале от него уехала жена Кристина, вернувшись к детям в Германию. Немецкий коммунист отказался принять советское гражданство и стал искать забытья в вине, его несколько раз задерживали в пьяном виде кунцевские милиционеры. После того, руководству КПГ как стало известно о его попытках выехать в США, он был исключен из партии.

Петля вокруг Штейница затягивалась постепенно — уже в апреле 1937 г. был арестован весь круг его русских знакомых — сестры Михайловы, Г.Н. Белоусов. От них был получен необходимый «компромат». Но для того, чтобы арестовать иностранного подданного, требовалась санкция вышестоящих инстанций. Появление приказа НКВД № 00439, подразумевавшего арест всех германских граждан, работавших на оборонных заводах, развязало руки сотрудникам Кунцевского райотдела. Чтобы попасть в рамки приказа, Штейниц был определен главой мифической шпионской сети на заводе № 46, где он никогда не работал.

Тот факт, что Вильгельм Штейниц проживал в СССР под вымышленным именем, избавил карательные органы от отношения к нему как к иностранному подданному. Германское посольство вряд ли бы нашло его следы, а тем более заступилось за человека с такой биографией. На родине Артура Ковалевского ждало гестапо и концентрационный лагерь. Из Кунцево Вильгельм Штейниц был отправлен на расстрел в Бутово.

В его группу были включены коммунистические эмигранты из Германии Фридрих Гриче и Эрнст Мей-

180

ер. Последний жил в одной квартире со Штейницем и, вероятно, по его совету накануне ареста забрал из милиции заявление о переходе в гражданство СССР. На допросе он так объяснил мотив своего поступка: «Во-первых, у меня в Германию 17 июля 1937 г. уехала жена, я не хотел жить без нее, и во-вторых я знал, что меня все равно здесь должны арестовать». Посещение посольства обернулось немедленным арестом, следствием, которое вел третий отдел УНКВД МО, и приговором к высшей мере наказания.

В группе Штейница оказались также Карл и Гертруда Гефлих — оппоненты семьи Гадроссеков в борьбе за неформальное лидерство над кунцевской колонией немцев. Карл (подлинное имя Георг Хелеи) был одним из ведущих деятелей Венгерской революции 1919 г., возглавляя Военно-революционный трибунал в Будапеште. После разгрома Венгерской советской республики он бежал в Германию, отвечал в центральном аппарате КПГ за финансирование газетных издательств. Позже Карл и Гертруда Гефлих работали в советской школе в Берлине, в марте 1933 г. эмигрировали в СССР79.

Уже после ареста Карла Гефлиха за него поручился Вальтер Дитбендер, секретарь комиссии КПГ по переводу эмигрантов в ВКП(б). Такое в 1937 г. случалось крайне редко, обычно от арестованного органами НКВД открещивались даже близкие друзья. Мужество Дитбендера, поставившего под сомнение тезис о том, что «чекисты не ошибаются», достойно всяческого уважения. Вскоре арестуют его самого, и на допросах

РГАСПИ. 495/205/4651, 4652.

181

всплывут факты тесного сотрудничества его комиссии с органами государственной безопасности80.

Младший товарищ и подельник Штейница в краже взрывчатки также сменил фамилию, став Петером Функом. В отличие от строптивого функционера военного аппарата КПГ он нашел свое место в кунцевской жизни. На игольном заводе Функ-Цирт был в передовиках и в ноябре 1935 г. получил советское гражданство. За год до этого из Германии приехала его жена Кэти Лоршейд, которой после прихода нацистов к власти пришлось провести несколько месяцев в концлагере81. В 1936 у молодой семьи родилась дочь Татьяна. В личном деле Цирта-Функа, которое велось в московском представительстве германской компартии, нет ни одной негативной строчки. Наверное, поэтому обвинительное заключение по его делу ограничилось «контактами с арестованными шпионами». Однако и этого оказалось достаточно для рас-стрельного приговора.

Вторым после Игольного завода местом сосредоточения немецких политэмигрантов в Кунцевском районе был «пункт номер один отдела международной связи Коминтерна», находившийся неподалеку от деревни Суково. Здесь проживали тайные курьеры зарубежных компартий, проходило их обучение и конспи-

80 Miiller R. «Wir kommen alle dran». Sauberungen unter den

deutschen Politemigranten in der Sowjetunion (1934—1938) //

Terror. Stalinistische ParteisSuberungen 1936—1953. Padeborn

u.a., 1998. S. 125.

81 К.Лоршейд была арестована в феврале 1938 г. и приго

ворена к восьми годам заключения. Подробнее о ее даль

нейшей судьбе см.: Stark M. «Ich muss sagen, wie es war».

Deutsche Frauen des GULag. Berlin, 1999. S. 256—257.

182

ративные встречи с руководителями Исполкома Коминтерна (ИККИ). Попутно «пункт номер один» использовался для летнего отдыха коминтерновцев, а также для обеспечения столовой ИККИ свежими продуктами. Он был создан в 1932 г., когда из-за продовольственных трудностей аппарат Коминтерна открепили от Инснаба82 и ее руководителям всерьез пришлось заниматься легальным «самоснабжением» вплоть до создания собственной свинофермы83.

История этого подсобного хозяйства, проходившего по документам как «дом отдыха Кунцево», имеет непосредственное отношение к теме книги и заслуживает нескольких слов. Его первым директором стал немец Адольф Штанге. Он попал в Россию военнопленным, с конца 1918 г. работал в Немецком совете рабочих и солдатских депутатов, взявшем на себя функции посольства Германии в столице Советской России. После того, как посольское здание в Денежном переулке досталось Коминтерну, Штанге стал курьером этой организации.

Посланный в начале 1920-х гг. с агитотрядом ИККИ в деревню, он присмотрел себе живописное место неподалеку от станции Немчиновка. Сельсовет вьщелил ему землю и сторожку во владениях бывшего суковского помещика. Немецкий поселенец наладил образцовое хозяйство, стал разводить цветы и клубнику. Он продолжал играть роль просветителя и агитатора, вызывая зависть и недоброжелательство односель-

82 «Иностранное снабжение» — организация, занимав

шаяся обеспечением продуктами дипломатических миссий в

Москве.

83 РГАСПИ. 495/7/24. Л. 1, 9.

183

чан. В деревне поговаривали: «Появился новоявленный помещик, да еще и из Коминтерна».

Сдача сторожки на лето дачникам, молоко и ягоды, которые Штанге возил и продавал прямо в здании Коминтерна, не могли пройти бесследно. В 1929 г. при партийной чистке коллеги потребовали его исключения из ВКП(б) как спекулянта. Спасло Штанге заступничество секретаря Исполкома Коминтерна финна Отто Куусинена. Как замечает в своих мемуарах жена последнего, «защищая немецкого коммуниста, Отто ничем не рисковал. И потом, он любил клубнику...»84.

Выговор, полученный Штанге за «хозяйственное обрастание», оказался только первым звеном в цепи неприятностей. Решающий удар по его «фермерскому хозяйству» (так в материалах чистки) нанесла коллективизация. Чтобы не потерять хозяйство, Штанге придумал гениальную комбинацию — он сдал его... в Коминтерн, получив солидную компенсацию и став директором «подсобного хозяйства».

Четыре гектара земли и помещичья усадьба, ставшая домом отдыха для 30 человек, не решили проблемы обеспечения продовольствием и организации летнего отдыха коминтерновцев. Зато они стали предметом подробного разбирательства в ходе следующей партийной чистки осенью 1933 г. Штанге был обвинен в бесхозяйственности и взятках, которые он давал руководителям местного колхоза овсом и картошкой. Больше всех товарищей по партии возмущало

84 Куусинен А. Господь низвергает своих ангелов. Петрозаводск, 1991. С. 46.

184

то, что им приходилось самим выезжать в Немчинов-ку для прополки сорняков.

Присутствовавший на заседании член ЦКК ВКП(б) А.А. Сольц, одна из весьма заметных фигур в иерархии большевизма, вынес приговор: «Он живет в вашем "имении" и одновременно вы позволяете ему развивать свое хозяйство. В таких условиях оно обязательно должно стать кулацким»85. Под грузом политических обвинений Штанге вернулся на работу в ИККИ. Вместо собственного дома он получил от кунцевских властей угол в Немчиновке, где ютился с женой и шестью дочерьми. В августе 1937 г. его уволили по сокращению штатов. После ареста в январе 1938 г. работники Кунцевского райотдела НКВД определили Адольфа Штанге в одну шпионскую группу с российскими немцами, даже не доверив поста ее руководителя.

Наследником Штанге на посту директора коминтерновской дачи стал еще один немец, Артур Гольке. В 1920-е гг. он являлся членом ЦК КПГ и ведал партийными финансами. Будучи депутатом прусского ландтага, Гольке прославился потасовками в его стенах с представителями правых партий. Оказавшись в результате внутрипартийных коллизий вне руководства КПГ и эмигрировав в Советский Союз, Гольке по протекции руководителя отдела международной связи ИККИ Я. Абрамова-Мирова получил этот хозяйственный пост. Повальные аресты сотрудников ОМСа привели к увольнению Гольке из аппарата Коминтерна за «связь с врагами народа».

Аналогичное обвинение становилось прелюдией к аресту многих политэмигрантов, оказавшихся в 1937 г. в Советском Союзе. Наивно пытаясь «пересидеть»

85 РГАСПИ. 495/205/11788. Л. 25.

185

волну репрессий, они уезжали из столицы в подмосковные деревни или на ударные стройки, но и там их настигали репрессии. При доме отдыха Коминтерна, переименованном в «пункт связи № 1», образовалась целая колония немецких эмигрантов, существовавшая независимо от кунцевской. Помимо Гольке там проживали Инга Фелькер, сестры Берта и Лидия Фейер-герд, там же работал их брат Александр.

Трагическая история шести братьев и сестер Фей-ергерд, с начала 1920-х гг. работавших в Берлине на советское посольство, а затем на Коминтерн и разведку, эмигрировавших после прихода Гитлера к власти в СССР и ставших жертвами сталинского террора, заслуживает особого внимания. Семья проживала в Кишиневе и в начале мировой войны мужчины бьши интернированы. После подписания Брестского мира один за другим они смогли вернуться в Германию.

Старший из братьев, Фриц, в декабре 1918 г. по рекомендации одного из лидеров группы «Спартак» Л. Иогихеса стал курьером советских эмиссаров, прибывших в Берлин для помощи германской революции. Позже он основал магазин по продаже электротоваров, служивший одной из самых надежных явок КПГ86. В берлинском аппарате Имперского комиссара по наблюдению за общественным порядком имелись данные на всех представителей семьи Фейергерд.

Особый интерес германской контрразведки вызывали Фриц, ставший секретарем советского полпреда в Берлине Н.Н. Крестинского и его двоюродный брат Пауль, работавший дипкурьером и перевозивший ценности для финансирования коммунистической пропаганды. Так, согласно донесению от 23 июля

86 РГАСПИ. 495/205/3163. Л. 1. 186

1927 г., он привез из Москвы коробку с бриллиантами общей стоимостью 2 млн марок87. Вильгельм Фейер-герд оказался в годы гражданской войны в России и был мобилизован в армию Деникина. Через Турцию он пробрался в Берлин, где поступил на службу в советское посольство. Там же его братья Франц и Александр работали шоферами, а сестра Берта — машинисткой.

Первым из семьи был репрессирован старший, Фриц, работавший в Разведывательном управлении Красной Армии. Он был арестован 13 августа 1937 г. в рамках подготовки «антикоминтерновского дела», которое планировалось на роль четвертого показательного процесса. 5 ноября, через неделю после расстрела Фрица, арестовали Пауля. Его судила Военная коллегия Верховного суда, и он, как и все приговоренные этой инстанцией к смертной казни, был погребен на территории бывшей дачи Ягоды88. Это место находилось совсем недалеко от Бутовского полигона, где 28 мая 1938 г. расстреляли Вильгельма Фейергерда89.

Остававшиеся к этому моменту в живых три представителя семьи Фейергерд уже стали подследственными Кунцевского райотдела НКВД. После смерти отца семейства в 1935 г. мать Розина Этингер с двумя дочерьми перебралась из Берлина в Москву. Через месяц после приезда она умерла, и Берта приняла на себя роль главы семейства. Она устроилась работать в службу связи Коминтерна, Лидия продолжала учебу.

87 Российский государственный архив военной истории,

772/1/10. Л. 16; 772/1/19. Л. 101.

88 Расстрельные списки. Москва, 1937—1941. «Комму

нарка», Бутово. Книга памяти жертв политических репрес

сий. М., 2000. С. 416.

89 ГАРФ. 10035/2/24455.

187

Найти жилье в столице было очень трудно, и женщин поселили на коминтерновской даче. Проживание в подмосковной деревне, особенно зимой, явно не выдерживало сравнений с былой берлинской жизнью. Следующим ударом судьбы стал арест братьев и увольнение из аппарата ИККИ. Оказавшись в безвыходной ситуации, Берта решилась на отчаянный шаг — отправилась за визой в германское посольство.

На следующий день, 26 января 1938 г., ее арестовали. Заодно районные оперативники прихватили и младшую сестру. Хотя их везли в Кунцево в одном «воронке», в следственном деле у Лидии появилась запись, что она арестована по показаниям своей старшей сестры. У запуганных женщин удалось без труда получить признания в шпионской деятельности. О том, как конструировались подобные обвинения, свидетельствует следующий отрывок из допроса одной из сестер:

«Вопрос: Проживая при деревне Суково, знали ли Вы, что там находится аэродром (речь идет об аэропорте, получившем позже более благозвучное название Внуковский. — А.В.)?

Ответ: Проживая при деревне Суково, я знала, что там находится аэродром и видела, что там спускались аэропланы и находились палатки.

Вопрос: Были ли Вы когда на территории аэродрома и зачем?

Ответ: На территорию аэродрома при деревне Суково я никогда и ни за чем ни ходила.

Вопрос: Следствием установлено, что Вы часто гуляли по территории, расположенной возле Суков-ского аэродрома. С кем Вы гуляли и цель Ваших прогулок?

188

Ответ: Да, действительно, по территории возле Суковского аэродрома я часто гуляла в свободное время и в выходные дни со своей сестрой Фейергерд Бертой Карловной, а также с братьями — Александром, Вильгельмом, Фридрихом, с их женами и детьми... Целью было хорошо провести время, так как место там дачное»90.

Из этого диалога было скроено обвинение, достаточное для передачи дела во внесудебные органы — сестры прогуливались по лесу и попутно заводили знакомства с летным составом, выпытывая у юных и неопытных «учлетов» секретные сведения. Показания Берты и Лидии должны были породить цепную реакцию арестов всех тех, с кем они были знакомы и кто по анкетным данным подходил на роль «врага народа». Главную роль отвели Артуру Гольке. В ночь на 14 марта 1938 г., когда были получены первые признания от Сергея Муратова, Кунцевский райотдел НКВД провел операцию по «обезвреживанию шпионской националистической группы», куда помимо безработного к тому времени Гольке вошли шофер Александр Фейергерд, пенсионеры, два повара, бухгалтер «Главсахара» и пожарник — всего восемь человек, немцы, поляки и латыши.

Согласно протоколам допросов, через шофера шла в Берлин «информация о состоянии шоссейных дорог Московской области», повара должны были в момент начала войны спровоцировать антисоветское восстание своих клиентов (очевидно, резко уменьшив вложение продуктов в готовившиеся ими блюда), ну а работник сахарного фронта уже в мирное время систематически дезорганизовывал снабжение столицы.

90 Копия допроса Лидии Фейергерд находится в следственном деле ее сестры (ГАРФ. 10035/1/23478).

189

Все это можно было бы свести к дурному анекдоту, если бы следствием подобных самооговоров не оказывался приговор к высшей мере наказания.

Тяжелей всего приходилось кунцевским следователям при подготовке протоколов допросов пенсионеров, домохозяек и безработных. Один из образцов их «творчества» сохранился в следственном деле поляка В.В. Колбута, за недостатком немцев записанного в состав группы Гольке: «Я, будучи хорошо знаком с Кунцевским районом и имея много свободного времени, т.к. нигде не работал, имел возможность делать продолжительные прогулки, а поэтому узнавал в это время о состоянии шоссейных дорог района, расположении важных объектов для обороны и эти сведения мною передавались Александру Фейергерду. Получив от него сорные семена трав, я их рассыпал на колхозные поля, тем самым снижался урожай и сеялось недовольство среди колхозников»91.

В отличие от большинства «шпионских дел» в Кунцевский райотдел НКВД было вызваны несколько рабочих «пункта номер один» для дачи показаний против Гольке. Они так и не смогли привести примеров шпионской деятельности своего начальника, подписав придуманную следователем формулировку о том, что Гольке «насаждал фашистскую систему управления хозяйством», «с презрением относился к русским рабочим и умышленно не изучал русский язык». Пожалуй, искренним было лишь заявление свидетелей, что немец отбирал у них на проходной спиртное, а изрядно выпивших сажал на ночь в подвал для протрезвления92.

91 ГАРФ. 10035/1/П-21602.

92 ГАРФ. 10035/1/П-23556.

190

Главным аргументом обвинения по делу Гольке было его знакомство с Б.Н. Мельниковым (Мюллером), расстрелянным в 1937 г. сотрудником ОМС ИККИ. Нити шпионских заговоров, которые изобретали в то время и на Лубянке, и в низовых структурах НКВД, вели, как правило, в тупик. Недоступными для следствия «резидентами» могли быть либо вернувшиеся на родину иностранные специалисты, либо пользовавшиеся дипломатическим иммунитетом сотрудники посольств, либо уже казненные жертвы террора. Тем самым исключалась возможность проверки этих дел, очевидные пробелы в которых объяснялись объективными обстоятельствами. В августе 1938 г. трое членов «группы Гольке» были расстреляны, остальные были отправлены в лагеря.

Чтобы завершить историю семьи Фейергерд, следует сказать о единственном выжившем из шести братьев и сестер — Франце. Ему «повезло» — он работал в советском посольстве в Вене и после присоединения Австрии к «третьему рейху» попал в концлагерь Равенсбрюк. Вопрос о том, почему Франц Фейергерд не сумел своевременно выехать в Советский Союз, остается открытым — быть может, он какими-то путями узнал о трагической судьбе своих родных и не захотел ее повторять. Ему удалось выжить в нацистском концлагере, и в 1950-е гг. он работал дипломатическим курьером ГДР93.

93 Устное сообщение его дочери Веры Фейергерд, Берлин, июнь 1997.

191

Национально-производственный принцип в практике репрессий

Дело о вредительстве на Московской областной станции полеводства стало первым, где обвиняемые во главе с директором Николаевым отбиралась по производственному принципу. До начала 1938 г. в Кунцевском районе была репрессирована только одна заводская группа, состоявшая из восьми рабочих и служащих Одинцовского лесотарного комбината94. С переносом акцента на «национальные операции» методы фальсификаторской работы в Кунцевском райотделе НКВД радикально изменились. На первый план выдвинулся национально-производственный принцип формирования шпионских групп, а значит, акцент репрессий переместился из деревни в город.

Последний день зимы на Бутовском полигоне выдался необыкновенно жарким. Нет, речь не о погоде, февральский мороз щипал как надо. Комендантской команде как будто пришлось закрывать месячный наряд — 562 расстрелянных за один день, это страшный рекорд Бутово. Завершалась операция по приказу № 00447, и «посадочные места» готовились для другой категории жертв террора. Среди расстрелянных 28 февраля 1938 г. были и первые ласточки «национальной» операции. Среди них — жители Кунцево Роман Клят и Эдуард Цихотский, которых поспешно убрали после получения показаний, необходимых для «шпионского разворота» на оборонном заводе № 95.

Резидентом шпионской группы Каретников определил Е.С. Бабушкину, когда-то работавшую на заводе, а затем ставшую научным сотрудником Академии

94 ГАРФ. 10035/1/П-46575. 192

наук. Она не была полькой, зато ее мать до 1930 г. работала прачкой в польском консульстве в Москве и проживала на его территории. Более подходящий случай вряд ли бы представился. В группу Бабушкиной было включено пять человек, и по каждому из них было заведено отдельное следственное дело. Еще не все из них были отправлено на заседание «двойки», а на заводе № 95 начались новые аресты. 22 февраля и 12 марта было арестовано 18 человек, записанных в анкетах как поляки. Чтобы справиться с потоком арестованных, Каретников ограничивался только выбиванием подписей на уже готовых протоколах. По данным графологической экспертизы, протокол допроса М.М. Аниковича был переписан от руки сотрудницей Кунцевского ЗАГСа Метелкиной95.

Через членов семьи арестованных ниточки шпионских заговоров протягивались и на другие предприятия Кунцево. Мечислав Цихотский к моменту расстрела сына уже неделю находился под арестом. Из дел следует, что сын и отец ничего не знали о шпионской деятельности друг друга, хотя и тот, и другой работали на польскую разведку96. Мечислав Цихотский являлся заместителем главного бухгалтера на игольном заводе, а потому вполне подходил на роль руководителя «националистической террористическо-повстанческой, вредительско-диверсионной и шпионской группы», как она именовалась во всех обвинительных заключениях. Отбор рядовых шпионов в нее

95 ГАРФ. 10035/1/П-29137.

96 Это случалось довольно часто — ничего не знали о

шпионской деятельности друг друга Ольга Розенберг и ее

муж Василий Климентьевский, отец и сын Зоммерфельд и

другие семейные жертвы кунцевского террора.

8 - 9179

193

фактически производился отделом кадров, давшим информацию о поляках, работавших на заводе.

На его администрацию возлагалась и поставка обвинительного материала в отношении 13 арестованных. Директор завода Д.М. Чистов позже рассказывал об этой практике: «Сотрудники Кунцевского районного отдела НКВД всегда подчеркивали, что на арестованных лиц у них имеются веские материалы, и поэтому сами указывали, в каком плане нужно дать характеристику на того или иного работника завода. Если мною давалась характеристика объективная, то они такие характеристики возвращали обратно. При этом намекали мне, что Вы, мол, сами себя ставите под подозрение, давая такие характеристики на врагов народа»97.

Среди арестованных преобладала «номенклатура» — начальники цехов, инженеры, но были и простые рабочие. Поскольку завод выпускал швейные иголки, обвинить его сотрудников в шпионаже было непросто. Чтобы как-то выйти из положения, следователь Соловьев вложил в уста одного из арестованных такую фразу: «Если развалим завод, поставим под угрозу снабжение одеждой армии, а отсюда и моральное состояние ее бойцов»98. Десять из тринадцати членов «контрреволюционной польской организации» были расстреляны. Игольный завод, разом лишившись значительной части своего руководства, вошел в полосу хозяйственных неудач.

В то время как подчиненные «чистили» скромную индустрию провинциального городка от лиц польской и латышской национальности (к ним заодно присте-

97 ГАРФ. 10035/1/П-26041. 98ГАРФ. 10035/1/П-26041.

194

гивали украинцев, белорусов и евреев, особенно выходцев из Прибалтики), Каретников изобретал все более экзотические формы шпионской паутины, якобы окутавшей Кунцево. После самоубийства следователя Смирнова ему достались в качестве подследственных два грека, записанные в анкетах как лица без определенных занятий. Один из них так и не признал себя виновным, другой — Г.Х. Илиадис стал «резидентом германской разведки, возглавлявшим шпионскую контрреволюционную группу греков»99.

Точнее было бы написать — гречанок, поскольку только они входили в группу Илиадиса. Такого раньше не бьшо в практике репрессий (шпионаж считался все-таки мужской профессией), очевидно, мужской контингент с подходящими анкетными данными в Кунцевском районе был практически исчерпан. Возможно и иное объяснение — женщину было проще запугать и добиться подписи под протоколом, а в условиях «мартовского пика» экономия времени и сил работников НКВД выступала отнюдь не последним фактором следствия.

Тот факт, что все гречанки являлись домохозяйками или лотошницами, а посему не имели доступа к военным тайнам, никого не смущал. За два дня допросов, 3 и 5 марта 1938 г., Каретников получил восемь признаний в шпионской деятельности. Потомки жителей Эллады якобы совращали рабочих оборонных заводов и выпытывали у них секретную информацию. А пока комиссия наркома внутренних дел и прокурора СССР определила каждой из них от 8 до 10 лет исправительно-трудовых лагерей.

99 ГАРФ. 10035/1/П-61786.

195

Скорее исключением, чем правилом в практике кунцевских репрессий было сведение в одну группу лиц, которых нельзя было связать друг с другом ни по национальному, ни по производственному принципу. Их аресты свидетельствовали о том, что информация о «лицах враждебной национальности» собиралась не только в паспортном столе и заводских отделах кадров, но и от участковых милиционеров, до которых фактически спускался общегосударственный план репрессий. В результате в немку превращалась даже учительница немецкого языка, среди разоблаченных шпионов, как в случае с гречанками, стали нормальным явлением лица без определенных занятий, кустари и домохозяйки.

Следователи Дикий и Соловьев буквально в три дня, 14—16 марта сколотили из них особую шпион-ско-диверсионную группу, участники которой, как признавал в 1940 г. на допросе тот же Соловьев, «узнавали друг друга только в камере предварительного заключения»100. Из двенадцати членов группы, которую волей следствия возглавил токарь текстильной фабрики В.Ф. Данич, было пять женщин. Достаточно бледно выглядели и их преступные деяния. Так, учительница немецкого языка Г. Г. Ферапонтова «проповедовала преимущества фашистского строя среди школьников», домохозяйки ограничивались распространением антисоветских слухов. Связанная якобы с польской разведкой группа представляла собой целый интернационал: латыши, немцы, евреи. Попытка поскорее избавиться от явного даже по меркам 1938 г. «липачества» не удалась: на расстрел успели отправить

100 Из показаний Соловьева от 16 июля 1940 г. (ГАРФ. 10035/1/П-50176).

196

только Данича и Р.К. Неймана, дела остальных членов группы были позже пересмотрены.

Отказ Москвы осуждать по первой категории женщин-домохозяек (и возврат следственных дел из УНКВД МО на «доработку», хотя в них самих этот факт не отмечался) вновь и вновь возвращал исполнителей к производственному принципу проведения репрессий. Если исходить из числа арестованных, то главной жертвой «массовых операций» в Кунцево оказался завод № 46, производивший патроны для стрелкового оружия. Специфика производства, связанного со взрывчатыми веществами, текучесть кадров и слабая дисциплина вели к постоянным авариям на заводе, хотя вряд ли он особо выделялся на общем фоне форсированной индустриализации советской экономики. Однако для разоблачения вредительства и диверсий вряд ли можно было бы найти более благодатную почву.

К числу первых жертв репрессий на заводе № 46 можно отнести его директора Плоткина, который застрелился в предчувствии ареста. Главный механик завода М.М. Авдеенко был арестован еще в октябре 1937 г., главный инженер Д.В. Новиков и коммерческий директор С.А. Марткович — в ноябре. В конце января следующего года одиночек-вредителей сменили шпионские коллективы. Первый из «резидентов» был импортирован из Москвы. Им стал латыш Карл Озолин, арестованный 28 января 1938 г. Сокольническим райотделом НКВД г. Москвы. В обвинительном заключении по делу Озолина ни слова нет о заводе № 46, не допрашивался он об этом и после ареста членов своей «шпионской группы» в Кунцево101.

101 ГАРФ. Ю035/1/П-25966.

197

После приговора к высшей мере наказания Озо-лин был превращен из неправедно обвиненного в заочного обвинителя, от которого в разные стороны потянулись цепочки арестов. Вероятно, ценную информацию о его знакомстве с работавшими на заводе № 46 латышами предоставили Кунцевскому РО НКВД коллеги из Сокольников. Следствие, которое вели оперативные работники Смирнов и Соловьев, завершилось в течение недели. Десять из двенадцати членов «латышской шпионской группы» на патронном заводе, в которую определили также Новикова и Мартковича, были расстреляны.

Вскоре оказалось, что это была только «пристрелка» к предстоявшей операции на том же заводе — самой крупной из массовых репрессий в Кунцево и последней — в карьере Каретникова. Чтобы экономить время, он с оперативной группой выезжал на завод и там производил аресты102. За несколько дней начиная с середины марта было арестовано около 50 заводчан, причем около трети из них составляли женщины. Более половины из них были записаны в анкетах как поляки, затем шли немцы, латыши и представители других национальностей.

Основой сценария разоблаченного заговора явилась адресованная в Кунцевский райотдел НКВД справка за подписью главного инженера патронного завода, в которой были расписаны особо уязвимые места этого предприятия103. Там было перечислено буквально все — от электроподстанции до пороховых складов, от пожарного водоема до подъездных путей,

102 См. заявление А.П. Важинского от 1 марта 1939 г. (ГАРФ. 10035/1/П-50163). юз ГАрф. Ю035/1/П-52533.

198

и Каретникову оставалось только расставить по местам арестованных членов шпионской сети.

Их допросы велись с ошеломляющей скоростью. Из просмотренных 30 протоколов, составленных в течение двух недель, 14 подписаны Каретниковым, 10 — инспектором ЗАГСа Петушковым и 6 — начальником пожарной охраны Живовым. Последние только переписывали то, что сочинял «мозговой центр» райотдела НКВД, и добивались признаний арестованных. Абсурдность выдвигавшихся обвинений не требует комментариев — в случае войны взорвать каждый из заводских цехов должны были независимо друг от друга не менее десятка диверсантов. Вспомним иное — при аресте Каретникова помимо «квартирного вопроса» ему вменялось в вину, что на обслуживаемых им предприятиях продолжало работать более ста человек с подозрительными биографиями. Если бы не контрольная дата прекращения «национальных операций», утвержденная на самом высоком уровне104, — 15 апреля 1938 г. — вторая чистка патронного завода оказалась бы не последней.

Уже после того, как был арестован «серый кардинал» районного аппарата госбезопасности, запущенный им механизм продолжал поглощать все новые жертвы. Прекратились аресты, но следствие спешно доводилось до заседания «двойки». Словосочетание «оборонный завод» имело роковое звучание — шесть работниц завода № 46 были приговорены к расстрелу. Их судьба была решена 29 июля 1938 г., а постановление о передаче их дел на рассмотрение внесудебных органов было оформлено только задним числом,

104 Решение об этом было принято Политбюро ЦК ВКП(б) 31 января 1938 г. (см.: Хлевнюк О.В. Указ. соч. С. 190-191).

199

13 августа. К этому дню Александру Шпакову уже засыпали бутовской землей. Остальным женщинам пришлось дожидаться своего часа еще две недели.

Последствия «массовых операций» в Кунцево

По далеко неполным данным за девять месяцев «массовых операций» в Кунцевском районе было арестовано около 560 человек, из них более половины было приговорено к расстрелу. Самым популярным сроком лагерного заключения, который давали «тройки» и «двойки», были десять лет. Максимальный срок — 15 лет — получил С. Г. Дулин, один из участников мифической организации «Наше дело» в Кунцево105. В то время как дела эсеров рассматривались Особым совещанием при НКВД, Дулин попал на Военную коллегию Верховного суда. Очевидно, сказалось его знакомство с оппозиционерами высокого ранга М.П. Томским и Г.Н. Мельничанским в бытность директором института заочного обучения при

вснх.

Беззаконие вершилось не только на этапе следствия и решения внесудебной инстанции. Людей отправляли на расстрел без объявления приговора106. Приговоренным к лагерному заключению срок называли только при выходе из вагона уже на месте107. Невозможно измерить и описать мучения родных и близких репрессированных. Они увольнялись с работы, изо дня в день ездили по московским тюрьмам, нередко получая стандартное извещение: «десять лет

Ю5 ГАрф Ю035/1/П-34140.

106 о том, как приводились в исполнение смертные при

говоры см. Бутовский полигон. Вып. 1. С. 25—26.

107 ГАРФ Ю035/1/П-70909.

200

без права переписки». Зачастую их под тем или иным предлогом выселяли с занимаемой жилплощади. Так, жена А.А. Гайлеша зимой 1938 г. оказалась с двумя маленькими детьми на неотапливаемой веранде размером в пять квадратных метров.

Крестьянские семьи теряли кормильцев и оказывались на грани физического существования. У жителя деревни Терешково Ивана Дючкова после ареста осталось девять детей, самый младший из них только что родился. Мать из-за нервного потрясения не смогла его выкормить, и он умер. На многих в те годы ложилось клеймо «пособников врага народа», им приходилось вытравливать из собственной памяти родственников, друзей и сослуживцев.

После смены Ежова Берией попытки разобраться в содеянном остановились на полпути — никто не решался поставить вопрос ни о причинах репрессий, ни о реабилитации их жертв. В предварительном заключении, в том числе и в самом Кунцевском райотделе, продолжало находиться около сотни человек, большинство из которых уже призналось в несовершенных преступлениях. Из Москвы поступили негласные рекомендации завершать следствие любой ценой. Цыганов в своем рапорте 26 декабря 1938 г. отмечал: «Некоторые люди были посажены недоработанными, поэтому мы в настоящее время надрываемся над следствием».

В начале следующего года в Кунцево было переброшено несколько оперативных сотрудников из соседних районов — Красногорского и Истринского. Дела срочно приводились в порядок, проводились новые допросы. Откровенных фальсификаций уже не допускалось, но их инерция давала о себе знать. Заявления обвиняемых о даче «мартовских» показаний под

201

давлением следствия фиксировались в протоколах допросов, однако эти показания продолжали фигурировать в обвинительных заключениях, датированных первой половиной 1939 г.

Вызванных по второму кругу свидетелей четко ориентировали на то, чего от них ждут. Обвинения в подготовке диверсий и вредительстве исчезли, но их сменили не менее стандартные формулировки вроде «опошления колхозного строя». Оперативные работники запрашивали компрометирующие документы (характеристики, акты об авариях, браке и т.д.) от администрации кунцевских заводов. Так, у кладовщицы Брониславы Болтрукович через год после ее ареста было обнаружено «крайне запущенное и запутанное состояние склада»108. Обвиняемым в соответствии со статьей 206 УПК стали объявлять о завершении следствия. Шпионаж и террор заменялись контрреволюционной агитацией109, эти дела передавались на заседание Особого совещания при НКВД, где обвиняемые получали от трех до восьми лет лагерей.

Лишь с января 1939 г. в Кунцево стронулся с места процесс освобождения жертв «массовых операций». Первыми освободили 12 работников завода № 46110. При их допросах выяснилось, что Т. С. Кохановская оказалась украинкой, И.Я. Редько — белорусом, хотя в анкетах их записали поляками. Такая же участь по-

Ю8 ГАРФ. Ю035/1/П-21839.

109 В ряде дел имеется отпечатанный на машинке бланк:

«В процессе следствия участие в контрреволюцион

ной эсеровско-меньшевистской организации не установле

но, а добыты данные о том, что занимался контр

революционной агитацией», куда лишь вписывалась соот

ветствующая фамилия (ГАРФ. 10035/1/П-55451).

п° По данным на 1940 г. всего было освобождено 27 работников завода № 46.

202

стигла нескольких евреев, некоторые из которых вообще никогда не были в Польше. Однако про методы ведения следствия Каретниковым и его подручными в протоколах передопросов не было записано ни единого слова.

Даже те из жителей Кунцево, кому вернули свободу, получили шок на всю жизнь. У многих было подорвано здоровье из-за невероятной скученности в тюрьме, где они провели почти год. У М.С. Голенгрин, арестованной 13 марта 1938 г. на пятом месяце беременности, в Новинской женской тюрьме, располагавшейся на месте нынешней столичной мэрии, родился ребенок. Хотя райотдел НКВД получил указание о предоставлении освобожденным жилья по прежнему месту жительства, на деле это было невыполнимо. Люди потеряли работу, социальные связи, их встречало отчуждение окружающих.

Директива НКВД и прокурора СССР от 26 декабря 1938 г. за № 2709 требовала от органов внутренних дел принимать к рассмотрению любые жалобы на несправедливые приговоры «троек»111. Она же применялась и в отношении лиц, осужденных «двойками». Как правило, по письмам проводилась формальная проверка, в лучшем случае передопрос свидетелей. Подавляющее большинство итоговых документов по пересмотру дел заканчивалось словами: «приговор не подлежит изменению». Но были и счастливые исключения. Владимир Шнайдрук, единственный оставшийся в живых из двенадцати немчиновских «террористов»112, написал в 1939 г. грамотную жалобу в Прокуратуру. Проверка, проведенная следственной частью УНКВД МО, показала, что дело, начиная от показа-

111 Полный текст см.: Бутовский полигон. Вып. 5. С. 344.

112 Восемь человек были приговорены к расстрелу,

Ф.Ф. Чулков умер на этапе следствия, Д.П. Сальников и

И.В. Грустное — в лагерях.

203

ний свидетелей и заканчивая обвинением, сфабриковано. Постановление об отмене решения «тройки» предусматривало привлечение к уголовной ответственности следователя Никитина и председателя сельсовета Жирнова113.

Наряду с заявлениями самих осужденных и их родственников толчок процессу реабилитации давали и другие запросы. Чрезвычайно редко, но встречались и коллективные заявления, вроде письма сорока двух членов колхоза «На страже социализма», направленного депутату Верховного Совета СССР от Кунцевского района Л.З. Мехлису114. В 1939 г. из греческой миссии в наркомат иностранных дел поступила просьба о пересмотре дел женщин, вошедших в сфабрикованную Каретниковым «греческую шпионскую организацию». Как оказалось, в нее попали мать и брат работника миссии, проживавшие в Баковке и сохранившие греческое гражданство. Этот случай находился на личном контроле Берии. При перепроверке дела оказалось, что двух свидетелей, на показаниях которых строилось обвинение, вообще не существовало в природе115. Попутно выяснилось, что Е.Э. Кос-

113 ГАРФ. 10035/1/п-32338, аналогичные постановления

содержатся в делах п-49320 и п-49330.

114 Это письмо было переправлено Мехлисом Берии, и

проверка проводилась на самом высоком уровне. Тем не

менее в пересмотре дела было отказано, а председатель

сельсовета Левин, заверивший письмо колхозников, был

подвергнут партийному взысканию (ГАРФ. 10035/1/п-31357).

115 По результатам проверки появилось «указание Нар

кома о привлечении к уголовной ответственности сотрудни

ков Кунцевского райотдела НКВД МО — Дикого Г.Н., Пе-

тушкова В.Ф., Фролова Д.С., за подлоги, фальсификацию

материалов следствия и применение извращенных методов

при допросах арестованных» (ГАРФ. 10035/1/п-47013). Было

ли выполнено это указание, автору неизвестно.

204

таки и Л.Э. Папахристодуло не были осуждены и продолжали находиться в Новинской тюрьме в роли подследственных. На допросах гречанки в один голос рассказывали о побоях и психологическом давлении, вынудивших их подписать заведомую неправду. В конце 1939 г. дело было закрыто за недоказанностью обвинения116.

Имело свое продолжение и дело секретной сотрудницы НКВД «Снежинки», арестованной Каретниковым без согласования с курировавшими ее сотрудниками госбезопасности из центрального аппарата. Ее письмо из лагеря с жалобой на произвол кунцевских следователей попало по адресу и вызвало в феврале 1939 г. грозное постановление с визой первого заместителя наркома Всеволода Меркулова. Резолютивная часть постановления требовала «обязать начальника УНКВД Московской области создать комиссию по проверке дел по Кунцевскому РО НКВД за время работы Каретникова и Кузнецова (арестованы) на предмет выявления всех дел, по которым следствие было проведено неправильно». Это так и осталось благим пожеланием. Неоднократные попытки следователей УНКВД пересмотреть приговор по делу бывшего секретного сотрудника разбивались о бюрократические препоны и были прекращены в апреле 1941 г. Сама «Снежинка» умерла в лагере всего за несколько месяцев до окончания своего десятилетнего срока.

Родные самоотверженно боролись за судьбы своих близких, попавших в лагеря. Освобожденный в январе 1939 г. из-под следствия Иосиф Илюкович искал своих родителей, арестованных незадолго до него. В письмах он рисовал картину беспредела, творившегося в Кунцевском райотделе НКВД. Анализ архивно-

П6 ГАРФ. 10035/1/П-47468, п-48224 - п-48229.

205

следственных дел показывает, что постоянные апелляции во все мыслимые и немыслимые инстанции могли стронуть с места даже машину сталинского правосудия. Трое сыновей учительницы Г.Г. Ферапонтовой в своих письмах приводили все новые и новые аргументы в пользу невиновности своей матери.

Обращает на себя внимание то, что провинциальный городок был прекрасно осведомлен о состоянии дел в местных органах госбезопасности — в заявлении сыновей от 11 июня 1940 г. подчеркивалось, что «в ближайший после ареста матери год большая часть судебных работников, в том числе и следователь Дикий, были с работы сняты и арестованы»117. Проверка дела Василия Николаевича Углецкого началась после того, как в марте 1939 г. трое его детей-пионеров написали трогательное письмо Л.З. Мехлису, убеждая «дядю» в невиновности своего отца. Пересмотр продолжался больше полугода и был тихо свернут после того, как выяснилось, что Углецкий умер в Севвостла-ге еще 10 декабря 1938 г.118

Почти во всех заявлениях репрессированных жителей Кунцево шла речь о том, что их угрозами и силой заставили подписать заранее подготовленный протокол допроса. Однако уже уволенный из органов НКВД Рукоданов, ставший начальником спецчасти Кунцевского райторга, продолжал настаивать на том, что «никаких репрессий и физических воздействий над этими обвиняемыми с моей стороны не было. Протоколы допроса были написаны только с их слов,

П7 ГАРФ. 10035/1/48282. Ферапонтова была освобождена 4 января 1941 г.

118 ГАРФ. 10035/1/П-22114.

206

в чем они расписались без всякого воздействия»119. Его показания являлись одним из мотивов для отказа в пересмотре большинства приговоров 1937—1938 гг.

В 1939 г. постепенно очнулись от паралича и судебные инстанции. Иногда даже секретариат Особого совещания при НКВД отказывался выносить приговор, мотивируя это возможностью направления дела в уголовный суд120. Крестьянин из деревни Мневники С.А. Шушунов был оправдан решением Московского областного суда после того, как вызванные на судебное заседание свидетели отказались подтверждать свои показания121. Областная прокуратура также неоднократно отправляла на доследование дела жителей Кунцевского района, арестованных в ходе «массовых операций»122.

Однако бериевская реабилитация продолжалась недолго. Из-за все нараставшего потока жалоб директива № 2709 в апреле 1940 г. была заменена приказом НКВД и Прокурора СССР № 0165, который отменял обязательную проверку дел осужденных «тройками» по их заявлениям. Приказу была придана обратная сила, и в результате освобожденный накануне его появления А.И.Зайцев так и не был выпущен из Бамла-га. Пять раз с 1939 по 1946 г. пересматривалось дело пятерых работников свиноводческого совхоза «Пятилетка», территория которого вплотную примыкала к Филевскому авиазаводу. Каждый раз принимались разные решения — приговор отменить, «снизить до фактически отбытого срока» или оставить в силе. В

119 Протокол допроса от 3 марта 1941 г. (ГАРФ.

10035/1/П-30447).

120 ГАрф. 10035/1/п- 34140.

121 ГАРФ_ Ю035/1/П-8049.

122 См., например, дело Я.В. Дерова, освобожденного по

протесту прокурора 2 января 1940 г. (ГАРФ. 10035/1/п-7808).

207

результате бюрократической неразберихи досрочно не был освобожден никто — два свиновода отбыли полный срок, два погибли в лагерях и один расстрелян еще в 1937 г.123

Среди реабилитированных накануне войны жителей Кунцево не было представителей колонии немецких коммунистов. Берта Фейергерд не выдержала жестоких условий Крайнего Севера и умерла в лагере. Ее младшая сестра Лидия попала в печально известный транспорт с немецкими политэмигрантами, которых в конце 1939 г. насильно отправили в Германию, фактически «сдав» гестаповским палачам. В поезде она познакомилась с австрийцем, который стал ее мужем, а вскоре был отправлен на фронт и погиб. Жена Александра Фейергерда была также выслана в Германию, и на границе с Польшей покончила жизнь самоубийством. Сына, оставшегося сиротой, дальние родственники вернули в Германию при помощи Красного Креста124.

Луиза Гадроссек, оказавшаяся в голой казахской степи, в Карагандинском лагере НКВД, обратилась за помощью к Вильгельму Пику, которого знала лично по работе в аппарате ЦК КПГ. На ее письме имеется пометка самого генерального секретаря Исполкома Коминтерна Георгия Димитрова, что первый экземпляр русского перевода был послан в «соответствующую организацию». Однако данных о том, что товарищи по партии вступились за Луизу Гадроссек, не имеется125. Ее дело рассматривалось вначале в проку-

123 ГАРФ. 10035/2/20790.

124 устное сообщение Веры Фейергерд (Берлин, июнь

1997 г.).

125 РГАСПИ. 495/205/1258.

208

ратуре, а затем в областном управлении НКВД. Окончательный результат содержался в постановлении, подписанном Меркуловым 9 сентября 1940 г. — в пересмотре дела отказать, т.к. «Гадроссек крайне подозрительна по шпионажу»126.

Иностранка, плохо знавшая русский язык, она не теряла присутствия духа даже в нечеловеческих условиях сталинских лагерей. В письме Пику Луиза Гадроссек сообщала, что используется «в качестве строительного рабочего по изготовлению кирпичей. Работа меня удовлетворяет, несмотря на то, что она тяжелая. Чувствуешь себя все-же полезным членом общества после столь продолжительного времени (пребывания в предварительном заключении. — А.В.). ...В июне я получу впервые заработанные деньги, так что сумею кое-что прикупать. Климат здесь очень суровый, ветрен-ный и непостоянный. Вокруг голая степь и холмы. Я сильно страдаю от перемены погоды, так как сердечно-больная, но нужно выдержать, ничего другого не остается»127.

Луиза выдержала все — молчание бывших товарищей, десять лет лагерей, затем спецпоселение, борьбу за реабилитацию, которую получила лишь в 1961 г. Сын Луизы и Вильгельма Гадроссек Гейнц, ставший Геннадием Васильевичем, нашел свою мать через Красный Крест только в феврале 1962 г. В 1964 Луиза после обращения в ЦК КПСС смогла выехать на постоянное место жительства в ГДР. Сыну и его семье в выезде отказали.

Суровые условия Крайнего Севера, недоедание, изнуряющий физический труд делали свое дело. Из общего числа кунцевских жертв, приговоренных к

126 ГАРФ Ю035/1/П-65924.

127 Цит. по переводу на русский язык, сделанному в Ис

полкоме Коминтерна (РГАСПИ. 495/205/1258).

209

различным срокам заключения, более половины так и не вышли из лагерей. Статистика их смертности (далеко не всегда отмеченной в следственном деле) имеет два пика — 1939 и 1944 гг. Тот, кто сумел выжить, оставался в лагерях до конца войны.

Многие из жителей Кунцево и окрестных деревень после отбытия срока не могли вернуться к себе на родину, даже если там продолжали проживать их ближайшие родственники. Район попадал в режимную зону, где действовало печально известное правило «сто первого километра», и освободившиеся из мест заключения селились по линии Белорусской железной дороги, чтобы тайком навещать своих близких. У Екатерины Александровны Блиновой, получившей восемь лет лагерей за членство в секте баптистов, осталось в Немчиновке, где она проживала, семеро сыновей. К 1945 г., когда она была освобождена, трое из них погибли на фронте. Тем не менее старой женщине еще десять лет не разрешали жить в родном доме, и она тайно приезжала навещать своих сыновей из Смоленской области.

Новая полоса арестов жителей Кунцевского района, уже единожды репрессированных, пришлась на конец 1940-х гг. Людей, отбывших срок в восемь — десять лет, и, как правило, оставшихся работать в лагерях вольнонаемными, вновь обвиняли в несовершенных преступлениях, иногда по тем же пунктам, что и в 1938 г. В их следственных делах появлялся второй том со стандартным набором документов. Скидок не делалось ни для стариков, ни для женщин. Муралов после отбытия срока проживал в г. Александров на «сто первом километре», и в 1948 г. был вновь отправлен в лагерь, откуда уже не вернулся.

Массовая реабилитация жертв политических репрессий началась только после смерти Сталина. В

210

Кунцево, к которому вплотную придвинулась стремительно разраставшаяся Москва, стали возвращаться исхудавшие, поседевшие люди со справками об освобождении из лагерей. Для того, чтобы получить прописку, им приходилось обивать пороги все того же щитового домика на улице Загорского. Счастье, если в городе оставались родственники, готовые прописать вернувшегося из лагерей на свою жилплощадь.

Процесс реабилитации начинался только по заявлению самого осужденного или его близких. Сотрудники военной прокуратуры в своей работе опирались на материалы следствия в отношении Каретникова и Кузнецова, которые приобщались к делам их жертв. Как правило, вызывали и свидетелей, проживавших в Кунцево и давших в 1937 г. обвиняющие показания. Они многое рассказали о технологии «массовых операций». Кто-то оказался малограмотным и не мог прочитать протокола, кому-то зачитали его без «крамольных» мест, а кого-то вообще заставили подписать чистый лист. Были случаи, когда люди отказывались признать подпись на протоколе допроса своей.

Родным расстрелянных сообщали вымышленную дату и причину их смерти, якобы наступившей много позже. Екатерина Николаевна Преснова более двух десятилетий ничего не знала о страшной судьбе своих детей и близких. Лишь летом 1958 г. соседи написали за неграмотную женщину заявление в Комитет государственной безопасности СССР. Ей сообщили, что Пресновы-младшие в разное время умерли, отбывая длительные сроки заключения в системе ГУЛАГа.

Никакой компенсации за загубленную жизнь и потерянное здоровье в годы «стыдливой» хрущевской реабилитации не производилось, лагерные годы просто записывались в трудовой стаж. Претензии принимались только по конфискованному имуществу, есте-

211

ственно, при условии, если производившие арест оперативные работники НКВД тщательно его описали. Обычно объем выплат, которые причитались тому или иному человеку, укладывался в две—три месячные зарплаты. Как уже отмечалось выше, кунцевским жертвам политических репрессий из-за утраты финан-совых документов компенсации вообще не выплачивались.

Последний этап реабилитации наступил только на рубеже 1990-х гг. Родственники приговоренных к смерти узнали подлинные причины и дату смерти своих близких, в 1993 г. было установлено и место расстрела подавляющего большинства жертв из Кунцевского района — Бутовский полигон. Там создан мемориал и воздвигнут храм святых Новомучеников и Исповедников Российских. Кстати, расстрелы на полигоне продолжались и много позже «массовых операций»128.

Сами репрессированные или их родные получили возможность знакомиться с архивно-следственными делами. Сколько слез было пролито в приемной ' Управления ФСБ по Московской области, а позже в читальном зале ГАРФ! Люди видели все — последние \ фотографии близких, их вымученные признания во время следствия и письма из заключения. Было здесь и многое другое, что также заставляло встрепенуться душу — доносы соседей, а порой и родственников, ложь свидетелей, боявшихся за собственную жизнь, и наконец, безжалостность карательной машины, которую волновали только темпы и контингенты репрессий. В архивно-следственных делах сосредоточена лишь часть наших знаний о произошедшем. Трудно

128 См.: Рогинский А.Б. Послесловие // Расстрельные списки. Москва, 1937—1941. «Коммунарка», Бутово. М., 2000. С. 488-490.

212

поверить утверждениям официальных лиц, будто не сохранилось других документов о терроре «районного масштаба» — служебной переписки, директив областного начальства и донесений рядовых исполнителей. Придет время, и они увидят свет.

Новое Кунцево отдыхает от прошлого. Вместо заключения

Личные сентенции неуместны в книге, претендующей на характер научного исследования. И все же об одном нельзя не сказать. Архивные находки, все новые и новые имена в списке кунцевских жертв террора 1937—1938 гг. не вызывали понятной для любого ученого радости открытий. Напротив, мне все больше хотелось, чтобы поскорее иссяк этот поток человеческих трагедий, перестала скользить перед глазами вереница теней, которым уже ничем не можешь помочь. Когда открываешь следственное дело, всматриваешься в лицо человека, сфотографированного за несколько дней до расстрела, читаешь письма его близких, находившихся в полном неведении относительно его судьбы — испытываешь почти физическую боль. Здесь нет и не может быть арифметических величин.

Говорят, что время лечит. Наверное, особая мудрость истории заключается в том, что события «большого террора» были вскоре перекрыты еще большей трагедией великой войны, и в том, что после XX съезда КПСС возобладала стратегия стыдливой реабилитации жертв без наказания их палачей. На земли кунцевских колхозов все активнее наступала Москва, которая несла с собой новый образ жизни, как бульдозером равняла недавнее прошлое. В излучине Москвы-реки, на месте деревень Терехово и Мневники, должен был возникнуть гигантский детский парк под

213

символическим названием «Страна чудес» — советский ответ еще не появившемуся Диснейлэнду. Устремленность з будущее как будто оправдывала зигзаги отечественной истории, упаковывая их в расхожую формулу: «наши жертвы были не напрасны».

Прошло еще четыре десятка лет, и время сделало свое дело. Ушли из жизни те, кому было что рассказать своим детям и внукам. Многие из них так и не решились нарушить обет молчания, взятый на себя добровольно или в виде подписки о неразглашении, данной при освобождении из тюрьмы или лагеря. Давно уже пали идеологические барьеры, но историческое беспамятство в современной России не исчезло. Его питает отчаянная борьба за существование одних и безудержная гонка за материальным успехом других. Территория бывшего Кунцевского района стала Юго-Западом российской столицы. Скромные деревянные домики уступили свое место шикарным особнякам и многоэтажным башням, предназначенным для «новых русских». Память об исчезнувших деревнях сохранилась лишь в названиях современных микрорайонов — Матвеевское, Давыдково, Очаково или Тропарево.

Эта книга — напоминание о том, во что трудно поверить. Преуспевающий бизнесмен или политик, имеющий особняк в Барвихе или Немчиновке, автомобилист, ежедневно проезжающий по Аминьевскому или Рублевскому шоссе, последние представители экзотической деревни Троице-Лыково, жители спальных районов Строгино, Теплый Стан или Раменки, работяги из Солнцево, с Щукинской или Мневников, детишки, катающиеся с Крылатских холмов или отдыхающие в Суворовском парке, должны знать — по этим местам в 1937—1938 гг. прошлась безжалостная машина государственного террора, унесшая с собой

214

сотни невинных жизней. Их материальные следы сохранились только на пожелтевших страницах архивно-следственных дел и в нескольких строчках мартирологов. За этих людей некому было заступиться тогда, когда они еще были живы. Теперь они мертвы, но их тени будут витать над нами, пока последняя из жертв не будет помянута по имени-отчеству.

Следует помнить и о другом — этой машиной управляло всего несколько человек из неприметного дома на тихой кунцевской улице. Молодые люди в ладной униформе сотрудников госбезопасности позже утверждали, что они только выполняли приказ. Нет, они согласились на роли ведущих актеров в пьесе, сценарий которой был написан в Кремле и на Лубянке. Далеко не все играли свою роль со страстью и вдохновением — было и отвращение, и робкие протесты. Об этом тоже следует помнить, но для того, чтобы помнить, следует знать.

Самое страшное заключается в том, что приведенные в книге факты содержат в себе гораздо больше типичного, чем уникального. Говоря об адресах массового террора 1937—1938 гг., не стоит ограничивать их пресловутой Лубянкой. История Кунцевского райотдела НКВД в доме № 5 по улице Загорского является маленьким осколком невиданной трагедии, пережитой страной и ее народом на пике сталинизма. Подобно дьявольскому зеркалу из сказки про Снежную королеву, которое разлетелось на тысячи кусков и заражало людей холодом и равнодушием, осколки той войны власть имущих против своего народа останутся грузом на нашей совести до тех пор, пока не будут извлечены на свет Божий. Все до единого.