Яков Кротов. Богочеловеческая история.- Вера. Вспомогательные материалы

Михаил Георгиевский

ДРЕВНЕ-ХРИСТИАНСКИЙ КОММУНИЗМ

Георгиевский М. Древне-христианский коммунизм // Путь. — 1929.— № 18 (сентябрь).— С. 25—53.

О «Социализме и христианстве» уже очень много писали. Их противоположная природа и идейное несходство выяснены в достаточной степени. Но есть в этом вопросе одна сторона, которая продолжает вызывать некоторые сомнения, особенно в среде интеллигентной читающей публики. Это — вопрос о древнехристианском коммунизме. Говорят иногда, что при зарождении своем христианство было движением социальным, а представители социалистической доктрины прямо изображают христианство, как попытку социальной революции, как движение пролетарских масс к освобождению от гнета имущих (Каутский и др.). Это-де мощное революционное движение стремилось разрешить проблему благополучия земного существования средствами социально-религиозной реформы. Но движение не удалось, так как имущие вошли в организацию, и свели попытку на нет.

Доказывается это положение ссылками на порядки в Иерусалимской общине, описанные в Деяниях Апостольских: «Все же верующие были вместе и имели все общее: и продавали имения и всякую собственность и разделяли всем, смотря по нужде каждого». (11, 44). «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа,

и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее. Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду.» (IV, 32-35). Так, поступил со своей землей Иосия, прозванный Варнавою. (IV, 36-37). О том же свидетельствует рассказ об Анании и Сапфире, которых покарал ап. Петр, за утайку части денег после продажи имущества. В свете этих очевидных и решающих доказательств делаются понятными, по мнению социалистических историков, там и сям разбросанные в св. Писании Н.З. фразы и заявления: «Легче верблюду пройти через игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие» (Мт. XIX, 24); «Никто не может служить двум господам». (Мт. VI, 24); «Не мир принес Я, но меч» (Мт. X. 34); «Горе вам, богатые, ибо вы получили уже свое утешение!» (Лк. VI, 24); «Не работающий да не ест» (I Фесс. III, 10).

Эта комбинация текстов не лишена убедительности и способна заставить искреннего человека задуматься и заколебаться. Правда, доказательная сила этих текстов ослабляется тем, что нельзя подобрать текстов, говорящих о существовании таких же порядков в других христианских общинах апостольского времени. Можно найти тексты, обличавшие богатых (I Кор. XI — о бесчинстве богатых на вечери), полные негодования к богатым и богатству вообще ( Иак. II, 2-7), но следов существования коммунистических порядков в общинах, современных Иеpyсалимской, найти нельзя. Наоборот, те же только что цитированные места из посланий ап. Павла и Иакова говорят о наличии в общинах бедных и богатых братий. Социальное неравенство не

только не было устранено в частной жизни братий, но давало себя чувствовать даже во время вечерей любви (I Кор. XI, 20, сл: «Далее, вы собираетесь так, что это не значит вкушать вечерю Господню; ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упитывается.») Известно, что любимая ученица ап. Павла была Лидия продавщица багряницы в Филиппах, что сам апостол не отвергал даже таких сторон современного ему социального строя, как рабство, и возвратил Филимону его бежавшего раба Онисима.

Я не стану умножать цитат по этому вопросу — они общеизвестны. Одно можно сказать, что сколько бы мы ни читали источники, говорящие о жизни в христианских общинах греко-римского миpa, мы не найдем ничего, дающего нам основание предполагать существование коммунистических порядков или хотя бы тенденций в этих общинах. Единственным свидетельством, смущающим нас, остается только приведенный выше текст Деяний Апостольских.

Остается предположить, что коммунистические порядки сохранились лишь в иерусалимской общине, той, что приняла заветы из уст Учителя. Тогда это дела не меняет, ибо Его пример и слова и есть решающие в нашем вопросе. Посмотрим же, какие заветы оставил сам Учитель своим ученикам? Христос, хотя и говорил, что «легче верблюду пройти через игольные уши ...», но никогда не был социальным реформатором. Он платил дидрахму сборщикам податей, охотно посещал пиры фарисеев и богатых. Его богатые ученики (Иосиф Аримафейский и Никодим) совсем не думали раздавать своего имущества нищим. Мытарь Закхей заслужил Его благоволение лишь тем, что решился вознаградить из своего богатства несправедливо им

обиженных. Христос принимал мир так, как он есть, с бедностью и богатством. Ни в поступках, ни в речах Его нет того, что бы мы назвали элементами социальной ненависти и уравнительными тенденциями. В этом отношении характерна притча, которую вкладывает в уста Его евангелие от Луки (XVI, 1-9): «Сказал же и к ученикам Своим: один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его. И, призвав его, сказал ему: что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем, ибо ты не можешь более управлять. Тогда управитель сказал сам в себе: что мне делать? господин мой отнимает у меня управление домом: копать не могу, просить стыжусь. Знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом. И, призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: сколько ты должен господину моему. Он сказал: сто мер масла. И сказал ему: возьми твою расписку и садись скорее, напиши пятьдесят. Потом другому сказал: а ты сколько должен? Тот отвечал: сто мер пшеницы. И сказал ему: возьми твою расписку и напиши: восемьдесят. И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил: ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде. — И я говорю вам : приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они когда обнищаете, приняли вас в вечные обители.» Это — т. н. притча «о неправедном домоправителе». Она всегда привлекала внимание богословов; много комментариев написано на нее. Для наших целей мы можем оставить в стороне ее богословское толкование и ограничиться раскрытием ее реального содержания. Богатство неправедно. Неправедно не потому, что сосредоточе-

но в немногих руках. Если бы все люди стали обладателями достаточных земных благ, эти блага остались бы неправедными. Богатство заставляет нас прилепиться к земному и отрывает наши помыслы от горнего, ибо «нельзя служить двум господам» (непосредственно за нашей притчей ст. 13). Но cоциалистической ненависти к богатству в притче нет. Только из «мамона неправедного» надо сделать наилучшее употребление — надо и его сделать средством достижения Царствия Божия. Истинное назначение богатства — милостыня и дела милосердия. Здесь нет даже нашей интеллигенческой принципиальности, — если богатство зло, то как же его предлагать средством спасения? Не возникает даже сомнений в возможности взять такой образ. Эти образы берутся из окружающей жизни — из мещанской повседневной жизни людей, погрязших в заботах о существовании. Бедная женщина ползает на коленях, разыскивая жалкую драхму (Лк. XV, 8-10) — символ всепрощения Божия... Плут домоправитель приобретает себе друзей за счет господина своего... «Ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде». Эта догадливость берется, как факт, и служит канвой замысловатой и тонкой притче. Дух притчи ясен, настаивать же придирчиво на буквальности ее выражение не следует. Нельзя забывать особенности восточного мышления — его любви к афоризму. В то время как мы любим «сухощаво-умное слово», восток брал во всяком явлении одну сторону и доводил мысль до конца, заостряя ее в парадоксальную форму. Вследствие чего часто получаются положения, на первый взгляд друг другу противоречащие. Лишь путем сопоставления можно уяснить себе лежащие в основе их факты.

Такое точно сопоставление отдельных фактов

из Деяний Апостольских может убедить всякого, что смущающий вас рассказ II-ой и IV-ой глав написан тоже в несколько усиленных красках. Здесь говорится, что все было общее у верующих; но мать Иоанна Марка продолжает жить в собственном доме; то же знаем мы и о теще ап. Петра. Рассказ о наказании Анании и жены его Сапфиры совсем не предполагает обязательности продажи имущества. Наказаны они не за то, что утаили, а за то, что солгали. — «Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось? Для чего же ты положил это в сердце своем? Ты солгал не человекам, а Богу». (V, 4). Т. е. и между самыми известиями Деяний есть некоторое противоречие. Стремясь выйти из этого противоречия, исследователи (а имя им легион) пытались ослабить силу чересчур категорических утверждений Деяний о коммунистическом устройстве Иepycaлимской общины путем умаления авторитета и осведомленности автора. Указывалось, что евангелист Лука был эллин, плохо знавший иepyсалимские дела и писал больше понаслышке, что он, по всей вероятности, рисовал идеальную картину не того, что было, а того, что предносилось его воображению, проектировавшему в героическое, хоть и недавнее, прошлое то, чего он тщетно искал вокруг себя. Находят даже и литературный образец этой трогательной картины - описание пифагорейской общины, распространенный трафарет тогдашнего времени. Это тенденциозное искажение фактов недавнего прошлого объясняют обыкновенно особенностями личных взглядов евангелиста Луки. Уравнительные тенденции именно приписывают ему самому, указывая на то обстоятельство, что нападки на богатых сосредоточены главным образом в его евангелии.

Итак, на основании самих же Деяний Апо-

стольских, мы можем считать, что картина, нарисованная автором, отражает скорее его представления об идеальной жизни в духе христианском, чем действительные факты. Мелкие житейские подробности, рассеянные там и сям в Деяниях, убеждают нас в этом. Но вместе с тем у нас нет никакого права отрицать эту картину целиком. Мы не смеем заподозрить автора в совершенно произвольных измышлениях. «Возлюбленный врач» (Кол. IV, 14) Лука был спутником ап. Павла, слишком хорошо знавшего Иерусалимские дела для того, чтобы его сотрудник оказался в них не осведомленным. Лука постоянно встречался с людьми, ходившими в Иерусалим, видевшими апостолов; вероятно, он и сам бывал там. Величайшее религиозное движение, свидетелем рождения которого он был, едва ли нуждалось в сообщении о себе выдуманных историй. И большинство исследователей не решается отметить факт, сообщаемый евангелистом, целиком. Пусть не было в Иepycaлимской, окружавшей апостолов церкви строго проведенного коммунистического устройства, пусть не проповедовалось ни Христом, ни апостолами ненависти к богатству и уравнительных на собственность взглядов, но должно было быть нечто, что дало повод св. Луке изобразить Иерусалимскую жизнь в таких красках. Все историки выходят из этого положения приблизительно одинаковым образом: исключительные условия жизни общины, не похожие ни на что другое и создающие видимость коммунистического уклада, сложились, по их мнению, в силу исключительных обстоятельств. Ученики и все уверовавшие, собравшиеся по воскресении Христа в Иерусалиме, жили в лихорадочном ожидании явлений Христа и исполнении данных им обещаний. Вопросы существования и заработка отошли

на задний план. Но есть и пить они тем не менее были должны, и чем многочисленнее становилась община, тем острее давала себя знать материальная сторона. Попечение о нищих братиях естественно пало на долю состоятельных членов. Все это привело к созданию своеобразной организации, нигде больше в христианском миpe не повторившейся. Не коммунистическая доктрина вызвала к жизни эту организацию, но по внешности они были сходны. Для характеристики этого явления исследователи усваивают часто термин «коммунизма потребления». Самая тонкая характеристика явления с этой точки зрения сделана Э. Трельчем (Soziallehren der christlichen Kirchen und Gruppen, 1919). Жизнь Иерусалимских энтузиастов ему представляется по характеру своему, как жизнь огромной семьи. Все помыслы членов ее о грядущем царствии небесном, а не об изменении социальных порядков на земле. Связывающим ферментом здесь была любовь; она же побуждала богатых предоставлять свои средства в распоряжение апостолов на нужды церкви. На этот пути организация общины должна была придти к определенному социальному порядку — минуя идею равенства, несправедливости богатства, к подобно коммунистической организации. Трельч назвал ее «коммунизмом любви» (Liebeskommunismus», op. cit. 49).

Итак, любовь сплотила верующих в тесную семью, в братство, создавшее даже свою организацию. Как ни как, а здесь налицо хозяйственный орган из коллегии апостолов и присоединившихся к ним вскоре «семерых» (впоследствии диаконов), орган, направлявший усердие частной благотворительности; средства благотворительности этой, далее употребляются не только для равномерной помощи, но, главным образом, на «служение столам» для всей общины. Несмотря

на достаточную убедительность этой схемы не может не возникнуть по поводу нее некоторых сомнений. Любовь, спаявшая братий, сплотившихся вокруг апостолов, вовсе не должна была обязательно привести к данной форме организации. Широкая благотворительность могла найти себе применение в виде помощи нуждающимся членам общины, особенно галилеянам и другим многочисленным пришельцам, не имеющим возможности заработка. Эта помощь могла идти частным путем, а не тем централизованным, каким она шла по Деяниям Апостольским. Должно было быть нечто, что предопределяло развитие этой стороны жизни общины именно в таком усложненном направлении. Это нечто могло заключаться в идеях, которые впитывали в себя верующие, а также, может быть, в некоторых зачатках организации, намечавшихся уже при жизни на земли Учителя.

С такими, я думаю, соображениями подходил к разрешению нашего вопроса Бигельмаир, автор последней по времени работы о христианском коммунизме (Bigelmair, Andreas. Zur Frage des Sozialismus und Kommunismus im Christentum der ersten drei Jahrhudnerte, 1922. в «Beitrage zur Gesch. des Chr. Altertum und der byzantinischen Literatur» — сборник к юбилею Альберта Эрхардта). Повторяя в сущности Трельча там, где он говорит о любви — основе создавшегося порядка, об отказе от собственности, как «обнаружении энтузиазма», он пробует все же подыскать и другие объяснения явленно. Обращаясь к идеям, он отмечает, что уже в лоне еврейства христианство могло позаимствовать отрицание богатства и преимущество перед ним нищеты. Историческим путем (состоятельные классы часто поддерживали иноземную власть) сложилось отожествление: «богатый — нечестивый, нищий —

праведный.» Отсюда — бедность становится идеалом и отказ от имущества является заслугой. Пытается Бигельмаир найти и прототип организации, описанной в Деяниях. Он думает, что его можно искать в общинах ессеев, живших на берегу Мертвого моря. Им свойственна была также общность стола и умаление храмового культа. Но и сам Бигельмаир замечает, что сходство это ослабляется весьма существенными различиями. Черты коммунизма у ессеев были гораздо сильнее; общности столов у ессеев сопутствовала жизнь монастырского типа, а также работа членов общины по установленному плану. Первоначальное христианство не находилось, кроме того, в такой резкой оппозиции к храмовому культу, как ессенизм. Христианству, далее, совсем не свойственно было фарисейски брезгливое отношение к миpy, характерное для ессейства, его вечная боязнь оскверниться при соприкосновении с обыкновенными смертными — грешниками, боязнь, заставившая наиболее последовательных членов секты выселиться в пустыню Энгади. В этом самое глубокое противоречие между двумя явлениями. Христос говорил, что Он пришел к грешникам, и не чуждался их. Все эти соображения и заставляют Бигальмаира отказаться от окончательного решения вопроса о влиянии ессенизма на организацию Иерусалимского христианства. Поставив вопрос, он не дал на него ответа, ибо единственный возможный, по его мнению прототип организации являл черты, не допускавшие сближения.

Передо мной вопрос о необходимости более внимательного рассмотрения еврейских традиций, в связи с интересующим нас явлением, встал еще до прочтения книги Бигельмаира, в процессе работы над более широкой темой. И мне кажется, что в этом направлении можно достичь совершен-

но определенных результатов.

Обратимся сначала к идеологии. В этом пункте можно углубить построение Бигельмаира. Действовала не одна только исторически создавшаяся схема «нищий — праведный». Высокая мораль, свойственная еврейской религии, всегда требовала дел милосердия и любовного отношения к нуждающемуся брату. Всем известны предписания, во всякой книге В. 3. встречающиеся, о необходимости и богоугодности помощи вдове, сироте и несчастному. Нужно быть снисходительным к несчастным, памятуя, что и сам был когда-то рабом в Египте (Втзк. 24, 17, сл.). То же Второзаконие рекомендует употреблять десятины не только на клир, но и на поддержку сирых (14, 29). «Отказывал ли я желанию нищих, и глаза вдовы томил ли я? Ел ли я ломоть мой один?» взывает терзаемый бедствиями Иов (31, 16, сл.). «Милующий бедного взаймы дает Господу», говорят Притчи (19, 17), «ибо, близок Господь к сокрушенным сердцем» (Пс. 33,19). Бог-отец сирот и судья вдов (Пс. 67, 6). И над всем этим призывы пророков: «К чему мне множество жертв ваших?... Научитесь делать добро: стремитесь к правосудию, спасите угнетенного, заступитесь за сироту, явитесь защитниками в деле вдовицы.» (Ис. I, 11, 17). «О, человек, сказано тебе в чем добро и чего требует от тебя Господь: только действовать Справедливо, любить дела милосердия и смиренномудро ходить пред Богом твоим.» (Мих. 6, 8). Таким настроением проникнуты все Писания. Даже скептический Екклезиаст советует: «Отпускай хлеб твой по водам...» (11,1). Такое обостренное чувство обязанностей взысканного Господом счастливца перед своим обездоленным братом, какое мы видим у духовных водителей народа, должно было естественно привести к горькому сознанию не-

соответсвия действительности с идеальными требованиями. Псалмы и пророческие писания полны сетований на жестокосердие богачей и безнаказанность злодеев. Вот некоторые из этих мест: «От гордости нечестивого томится бедный; уловляются бедные ухищрениями, которые вымышляют нечестивые... Сидит он в засаде в потаенном месте, как лев в логовище; сидит в засаде, чтобы схватить бедного: хватает бедного, увлекая в сети свои. (Пс. 9, 23, 29); «как птичник наполнен птицами, так домы их наполнены добычей обмана; таким способом они возвысились и разбогатели. Стали тучны, гладки, поступают, как злодеи; не разбирают судебных дел, даже дел сироты: наслаждаются жизнью, и тяжбы бедных не судят.» ( Иер 5, 27, сл.). Из повышенных моральных правил, предъявляемых религией, из сознания несоответствия их с действительностью, а не только историческим путем наблюдения постоянного союза богатых с иноземцами, должно было вырасти чувство негодования против последних. «Горе вам, приобретающие дом к дому, присоединяющие поле к полю, пока не будет места, чтобы вам одним только жить на земле.» (Ис. 5, 8). Как следствие таких настроений, возникает вообще сомнение в возможности совместить приобретение богатства с сохранением праведности. Злой иронией звучат слова Иисуса сына Сирахова, когда он говорит об источниках благосостояния богатых: «Блажен богач, оказавшийся безукоризненным и который не гонялся за золотом! Кто он? и мы прославим его, ибо он сделал чудо в народе своем» (31, 5). При таких настроениях легко могли возникнуть, конечно, и социальные движения. И они возникали в еврействе. Даже предписания самой религии имели в виду эту сторону. Таковы, например, предписания о

юбилейном годе (см.: Ис. 23, 10, Лев. сл.,25, 35, сл.; Втзк. 15, I, сл.). И, поскольку еврейская религия есть религия земного благополучия, в ее построениях будущего имеется достаточно элементов, которые можно отожествить, при непременном желании, с характерными чертами современных нам социальных движений — различными оттенками социализма. Среди этих сходных движений отмечают всегда осуждение и отрицание богатства. Вышеприведенных текстов вполне достаточно для иллюстрации этого положения. Нельзя отрицать, что такие настроения переходят иногда в злобные чувства, под стать раздирающим нашу современность: «... и отнимут (сыны израилевы) добычу у разорителей своих и оберут грабителей своих», говорит пророк Иезекиилъ. И, торжествующий, сзывает он дальше птиц небесных и зверей полевых на трупы врагов Израиля: «мясо сильных будете есть и станете пить кровь князей земных»... (Иез. 39, 10. 18). Не станем отрицать также, что и мессианские чаяния еврейства были земного характера. Все это так. Но только, во-первых, торжество предвидится не класса, а целого народа; во-вторых, нападки на сильных миpa и богатых имеют разные под собою основания. Против чужих народов и их царей и сильных, угнетающих Израиля, произносятся угрозы и поддерживается ненависть. Горькая участь готовится им — рабство Израилю (Ис. 60) и обездоление (никаких уравнительных тенденций — новые господа сменят старых). Жестокосердных же богачей и неправедных судей из своего народа обличают, как нарушителей нравственного закона, предписывающего благочестие, правду, милосердие, братолюбие. Не права угнетенных защищают обличители, а обязанности каждого напоминают они человеку, особливо взысканному Богом. Здесь существен-

ное различие между социалистическим и библейским мировоззрением. Второе рассматривает вопрос со стороны религиозной и моральной; первому такая точка зрения совершенно чужда. Чужда по существу. Оно стремится к равномерному благоденствию всех на земле. В этой системе нет места морали религиозной; она естественно должна замениться утилитарной условностью пользы человечества. Но разница двух направлений еще глубже, чем это кажется на первый взгляд. Социализм ненавидит богатых, библейский праведник обрушивает на них громы своего негодования, потому что отчаялся в их исправлении и спасении. И это именно приводит к уравнению: «нищий-праведный». Конечно, верность простого и бедного народа закону и национальному делу должна была способствовать утверждению такого взгляда; но по существу, своему он всецело вытекал из основных предпосылок религиозного развития еврейского народа.

Священное Писание давно сделало личность бедного, убогого, слабого предметом обязательных забот и Бога и всякого верующего. (См. напр.: Исх. 23, 6; Втзк. 15, 7, Притч. 14, 20; 19, 17, 22, 16; 24, И; Ам. 2, 6; 5, И; 1 Ис. Сир. 4.). Пришествие Мессии также связано теснейшим образом с торжеством нищих и убогих. «Да будет он судить угнетенных в народе, спасет сынов нищего и низложит притеснителя... он избавит вопиющего бедного и угнетенного беспомощного; будет миловать нищего и бедного и спасет души убогих.» (Пс. 71, 4, 12, 13). «И будет судить бедных по правде, и будет решать дела смиренных на земле по справедливости». (Ис. 11, 4 — за этим следует известное описание блаженной жизни на земле: волк будет жить с ягненком...). «И первенцы бедных будут напи-

таны, и нищие будут покоиться в безопасности», обещает тот же пророк (14, 30). Все эти обетования носят не только характер вознаграждения за понесенные лишения; у них есть своя мистическая сторона. Нищие являются в этих обетованиях носителями особых свойств. Глухие услышат слова Книги, очи слепых увидят во тьме, нищие возрадуются (Ис. 29, 18, сл.). Очень часто пророчества относят это славное будущее исключительно на долю нищих, изображая их в виде даже отдельного народа, «Оставлю среди тебя народ смиренный и нищий, и они будут уповать на имя Господне», говорит пророк Софония. (3, 12). «Потому благословит тебя народ нищий, и град людей обездоленных благословит тебя. Потому что ты стал крепостью для бедного, крепостью для нищего...» (Ис. 25, 3). Последний текст особенно интересен в этом отношении. В еврейском тексте его начало гласит несколько иначе, чем в Септуагинте: «Потому народ сильный будет прославлять тебя, город страшных племен будет бояться тебя.» «Септуагинта или сохраняет более правильное исконное чтение или переделывает текст в духе установившихся взглядов.*)

Все предыдущие рассуждения направлены на то, чтобы показать, что в еврействе даже струя социального негодования пошла общим потоком в русле религиозности. Социальные вопросы никогда не перестанут волновать человечество; больно, ведь, для сердца человеческого видеть страдания и лишения незаслуженный и досадно присутствовать при торжестве неправды и бессердечного эгоизма. Но не будем смешивать «социального» и «социалистического». Последнее есть terminus technicus, и, как таковой, имеет строго

___________________

*) См. интересную статью Watz-a: «Alte hebraishce Stam me im Psalmen text der Septuaginta». B. Zschft. I-II, 1925, стр. 1-28.

определенное содержание. Социализм, в конечном счете, стремится преодолеть нищету и доставить всем одинаковое благополучие. Для религиозной струи, которую мы сейчас выделяем в общей системе еврейского богословия, нищета стала почетной. Нищим принадлежит будущее; благовествование обращено к ним (Ис. 61, 1), они же и носители этого благовествования. Для этих идей особенно характерным является псалом 39-ый. Я бы назвал его программным псалмом. Нищий благовествователь (9 ст.) идет, как написано о нем «во главе Книги» (8),*) проповедовать» (ευκγγελ?ζειν) 9) В собрании великом (?εν?κκλησ?αμεγ?λη**), воспеть новую песнь (4) о Господе, который не хочет ни всесожжений, ни жертв (7). Здесь «нищий» поднялся над житейским и низменным. Его убожество есть теперь признак избранничества. Здесь нищета есть лишь элемент в системе реформаторско-мессианистического характера. Не социальные реформы возглашает нищий, а новое чистое поклонение в духе и истине, без всесожжений и жертв.

Еврейская религиозная мысль миновала социальные проблемы. Не на грешной земле взойдут семена ее упований: «нищие всегда будут среди земли», говорит Второзаконие (15, 11). Земные скорби и печали забудутся в славном будущем. Могут возразить на это, что при построениях наших забыть земной мессианизм с почти кровожадным торжеством над врагами. Но, во-первых, над врагами народа, а не класса. Во-вторых же, говорилось до сих пор лишь об одной стороне явления, всем хорошо известного. Признаем, что еврейский мессианизм вылился в результате

_______________________

*) Т. е. во исполнение пророчества.

**) Греческие термины, чтобы показать, какие понятия соответствовали словам.

своего развития в грубо-материалистическую форму торжества и благополучия Израиля на земле. Долголетие, благоденствие, благополучие, торжество над другими... Но это уже завершение линии развития, закостенение в формах, явившихся результатом долгого и мучительного процесса.

Среди земных несчастий, в поисках успокоения, еврейская религиозная мысль создала не одну наивно-пошлую уверенность в своем мировом успехе. Два потока идей шли параллельно, прежде чем разойтись. Во втором мы находим все самые возвышенные, которыми и до сего дня живет мир. Оба ряда были антагонистами, и должны были вступить между собой в борьбу. Их последнее столкновение — выделение из еврейства христианства. Извергнутое, христианство унесло с собой радости личного общения с Божеством.

Но и до этого столкновения противоречие обоих комплексов идей давало себя чувствовать. Зарождаясь в сердце человека, это противоречие питалось и укреплялось тем, что было зафиксировано в самой книге Закона. Еврейский ум всегда был склонен проектировать слово и букву закона в реальность существования. Отсюда часто формы реальности определялись у этого народа буквой Закона. Мысль беспокойно сверяла эту букву с действительностью. Здесь лежат и корни фанатического законничества и причины многих религиозных споров и разделений. Для меня, хоть и недоказуемо, но совершенно ясно, например, что ессейство, в своем отрицании кровавых жертв и отказе от личной собственности (последнее — у братий, выселившихся в пустыню Энгади), вполне могло исходить из Писания. И приведенный мною выше псалом 39-ый является лучшей тому иллюстрацией. С большей еще вероятностью, мне кажется, можно утверждать, что из того же источника черпало свои

взгляды и раннее христианство. Христос пришел исполнить закон, и аргумент от Писания имел действенную силу в среде учеников. Простые и бедные люди первые отозвались на призыв Учителя (Мт. 11, 25), им, конечно, первым несло облегчение слово Его (Мт. 11, 28), то слово, что через них исцелило язвы всего миpa, без различия классов. И тот, кто хотел быть совершенным, естественно мог стремиться уподобиться им (Мт. 19, 21). Комплекс мессианистических идей, на базе которых начало христианство свою проповедь, заключал в себе описанные мною выше взгляды на нищего и нищету. И наши источники хранят тому доказательства. Когда ученики Иоанна пришли к Христу с вопросом о том, кто Он, то Он отвечал им: «подите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют» (Мт. 11, 4, сл.). Придя в синагогу Назарета, Христос раскрывает книгу пророка Исаии (61-ая гл.) и читает: «Дух Господень на мне, ибо Он помазал меня благовествовать нищим и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем.. (Лк. 4, 18). Первый из цитированных текстов напоминает нам о нищем благовествователе 39-го псалма. Большую дословную выдержку из того же псалма встречаем мы в послании к евреям (10, 5-7). Близость идей этого псалма христианским была ясна, очевидно, первому поколению.

Пусть не подумает только читатель, что путем предыдущих рассуждений я предполагаю исчерпать вопрос об организации Иерусалимской общины. В системе универсалистических и моральных идей, взятых из Библии, христианство унаследовало и развитое представление о нищем. О нем должен заботиться счастливец, он же,

отягощенный бедами и есть подлинный носитель благочестия; он же возвестит и о наступлении новой эры. Эта совокупность идей и в еврействе уже могла развиваться в сторону формального понимания преимуществ нищего и страстного отрицания богатства (отсюда подчас грозные против него филиппики, столь милые сердцу современного социалиста). И в среде первых учеников могли уже быть люди, которые преувеличивали значение нищеты в деле спасения. Недаром же в древнейших рукописях евангелия от Луки, вместо «блаженны нищие духом», стоит «блаженны нищие» (6, 20), а за этим следуют грозные речи против богатых («Горе вам, богатые, ибо вы уже получили свое утешение!» — 6, 24). Евангелисту Луке, очевидно, не чужда была такая непримиримая последовательность. Представителем такого же настроения является и автор послания Иакова (2, 2-7). В особенно резкой форме давало оно себя знать часто в ересях (вспомните хотя бы Карпократа); в форме смягченной дало начало монашеству. И эти крайности и своеобразно выразившиеся в жизни их следствия легче всего объясняются именно нашей теорией. He потому, чтобы мы, во что бы то ни стало, хотели дать фактам другое объяснение, чем то, которое дают социалисты. Путем искажений, затемнений и словесных изворотов нельзя доказать своей правоты, а тем паче остановить ход событий. В этих обстоятельствах мудрый совет Гамалиила остается единственно правильным. Сейчас в наших поисках нами руководит стремление к исторически объективной истине. С этой точки зрения построения защитников коммунизма Иерусалимской общины сильно противоречит ей. Порядки этой общины, описанные в источниках, они наделяют чертами коммунизма не на основании фактов, а путем уста-

новления наличия в среде христианской резкого социального протеста и ненависти к богатым. Выделенные из своего контекста эти формулы дают известный эффект. Но даже в их свете описанные в источниках порядки не укладываются в рамки коммунизма (противоречия указаны в начале статьи). Т. о. факты не объясняются теорией, теория не подкрепляется фактами. Они не связаны между собой, и могут быть рассматриваемы отдельно. Устанавливая теорию идеализованной нищеты, мы тем самым освобождаем факты от насильственного объяснения. Освобожденные, они могут быть рассмотрены во всей их исторической полноте.

Установленная нами идеализация нищеты не решает вовсе вопроса о порядках в общине. Она уясняет нам характер общины, отношения членов между собою, поведение отдельных членов, возможность возникновения крайностей, но форма организации из нее не вытекает. И прежде всего надо решить, ведет ли эта организация свое начало от самого Учителя или она возникла в силу особых условий жизни Иерусалима (скопление энтузиастов). Обычно дело именно представляют последним образом. Мне, однако, начинает казаться, что жизнь учеников с Учителем вылилась в форму не совсем случайного характера и сложилась под воздействием уже некоторых традиций. Традиции эти как и многое в жизни начального христианства, сложились под влиянием прошлого. Христос, несомненно, рассматривал дело свое, как продолжение и завершение великих пророческих движений; по руслу этих движений оно и пошло. Для этого не нужно было даже сознательного подражания. Условия возникновения движения были сходны, потому и выливалось оно в сходные формы. Тот, кто хотел бы уяснить себе обстоятельства,

при которых протекала земная жизнь Христа с учениками, кто хотел бы хоть немного приподнять завесу, отделяющую от нас Христа исторического, тот должен внимательнее вглядываться в еврейскую среду и ее обычаи, ибо на фоне их протекала земная жизнь Спасителя. И история пророческих движений и характер их весьма поучительны для нас в этом отношении. В толпе обыденной появляется пророк, и в ответ на призыв его загораются сердца немногих избранников. Мгновенный перелом заставляет их бросить все и идти ему вослед. Так совершилось призвание Христом первых учеников (Петра и Андрея, Иакова и Иоанна — Мт. 4, 18-22); в такой же обстановке происходит и призвание пророка Елисея Илией по рассказу книги Царства: «И пошел он оттуда, и нашел Елисея, сына Сафатова, когда он орал; двенадцать пар волов пред ним, а сам он при двенадцатой. И подошел Илия к нему, и бросил к нему плащ свой. И оставил Елисей волов и побежал за Илиею, и сказал: позволь мне поцеловать отца моего и матерь мою, и пойду за тобою. Он сказал ему: поди, воротись; ибо что я сделал тебе? Тот, отошедши от него, взял пару волов и заколол их, и на снаряде волов сварил мясо их, и раздал людям, и они ели. А сам встал и пошел за Илиею». (I Цр. 19, 19-21). Так собирался вокруг пророка круг учеников. Были они у Самуила (I Ир. 19, 20 сл.); у Илии их было пятьдесят (IV Цр. 2, 7), у Елисея — сто (2 Цр. 4, 43). Как они живут? Довольно подробные сведения об этом имеем мы в рассказах IV-ой книги Царств о пророке Елисее. Они живут вместе. Мы знаем, например, что «сыны пророков», живущие при Елисее, строят себе новое жилище, ибо старое им тесно (6, 1-7). Не надо только представлять себе эту

жизнь в форме правильного общежития. Мы знаем о женах и детях пророков. Вдове одного из «сынов пророческих» Елисей, путем чуда с елеем, ставшим неиссякаемым в сосуде помогает заплатить долги своего мужа и спасти своих детей от нужды (4, 1-7). Очевидно, что исконная в пророческих школах традиция жизни в непосредственной близости со своим учителем не создала строго выработанной теории на этот счет. Можно было иметь свой дом, семью, устраивать по-своему свои личные дела. Лишь в непосредственном окружении учителя начинает действовать своеобразное общинное начало. Чем живет это общество? Едва ли они много думают об этом. О них думают другие. Человек из Ваал-Шалиши приносит Елисею хлебный начаток — двадцать хлебцов и немного зерен — как раз во время, ибо у братства ничего нет (4, 42 сл.). Когда же совсем ничего нет, варят себе в большом котле похлебку из чего придется (4, 38-41). Женщина сунамитянка берет на себя заботы о Елисее, и строит на своей усадьбе горенку, где бы он мог приютиться во время своих странствий по тем местам (4, 8-10). В таких же условиях — бытовых и психологических — начиналась проповедь Иоанна Крестителя и Христа. И окружающие видели в этом движении продолжение великих пророческих движений, и само братство учеников склонно было себя так рассматривать. Этому можно привести даже несколько косвенных доказательств. Наши канонические евангелия хранят в себе следы таких воззрений. Очень интересна в этом отношении, например, 11-ая глава евангелия от Матфея. В ней, называя Иоанна Предтечу пророком, Христос отожествляет его вместе с тем с Илией (ст. 9 и 14). Это — отзвук твердо установившейся в еврей-

стве традиции, что, как некогда, в критический момент борьбы за чистоту богопочитания, пришли один за другим два пророка — Илия и вдвое его сильнейший Елисей (IV Цр. 2, 9 — двойная часть духа; 4, 43 — двойное число «сынов пророческих» у Елисея), так и приход Мессии должен последовать за появлением предтечи Илии. И, наконец, мягкие и успокаивающие заключительные слова главы — «иго мое благо и бремя мое легко есть» суть перефразировка древнего пророческого обращения, которым начинал пророк свое слово (главным образом, грозящее слово). В еврейском ему соответствует «масса», что значит: 1) «бремя», «тяжесть» и 2) «изречение», «пророчество.» В Библии это выражение встречается весьма часто в обоих смыслах (см. хотя бы словарь Гезениуса). Особенно употребительно оно в пророческих писаниях, где стоит в начале, как некий выклик, предупреждающий об имеющем последовать предсказании. Вот несколько примеров: «масса о Ниневии» (Наум I, 1); «масса, которое провидел Аввакум» (I, 1); «масса о Вавилоне» (Ис. 13, 1) и мн. др. Перевести это можно было бы, пожалуй, так: «пророчество, тяготеющее над...» Правда, современные семитологи протестуют против слияния в одном и том же случае понятий «бремени» и «пророчества», настаивая на том, что это два различных слова, хоть и не отличающихся ни произношением, ни написанием. Мне кажется, однако, что живой язык, язык пророков, не соблюдал такого разделения, иначе непонятна стала бы 23-я глава пр. Иеремии, основанная именно на тонком смешении этих понятий. Он обрушивается на лживых пророков, обнадеживающих народ и обманывающих его ложными прорицаниями. Всюду слышно их: «бремя Господне!». Поэтому Господь запрещает даже употреблять это выражение, что-

бы не смешиваться с ними. «Если спросить у тебя кто из народа, или пророк, или священник, говоря: «какое же бремя Господне?», то скажи им: какое бремя? — «Я покину вас», говорит Господь» И если пророк или священник, или из народа кто скажет: «бремя Господне», то Я накажу того человека и дом его. Но так говорите друг другу и брат брату: «что отвечал Господь?» или: «что изрек Господь?» А такого выражения: «бремя Господне» впредь не употребляйте, иначе такому человеку слово это будет тяжким бременем; ибо вы извращаете слова Бога живого, Господа Саваофа, Бога нашего.» (33-36). Везде в этом тексте, где стоит «бремя», в еврейском ему соответствует «масса». Т. о. евангелие сохранило нам слова, чуждые даже самому составителю, слова Учителя, знавшего, что он пришел исполнить закон и пророки. Бремя грозных испытаний народа, прозреваемых провидцем древности, сменилось желанным игом благой вести. Для нас здесь важно это ощущение связи прошлого с настоящим; исходя из этого, мы яснее представляем себе традиции и настроения, влиявшие на форму евангельского общежития. По характеру своему оно приближалось к пророческой общине. С коммунизмом такая организация имела столько же общего, сколько может иметь всякое общежитие.

При такой постановке делается понятной и та невозможность свести в цельную идеологическую систему всю совокупность рассеянных в наших источниках заявлений общего характера. И мы должны подойти к вопросу без теоретической предвзятости; за это мы можем надеяться приблизить к своему пониманию ту героическую эпоху, хоть в малой дозе осуществить мечту всякого историка. При таком положении нам не

нужно отбрасывать несогласных с нашей теорией фактов. К фактам мы снова и обратимся.

Христос и ученики Его жили вместе, и даже имели ящик для общих средств. Этот ящик был естественным следствием того, что их средства к жизни не добывались ими самими. Для существования этой группы энтузиастов необходимым условием было существование братий, не порвавших своих связей с миром. Не для всех была эта полная лишений жизнь — «могий вместити да вместит», но признавать превосходство ее мог каждый, и, признав его, естественно стремился выразить, чем мог, свое преклонение перед нею. Те же психологические причины вызвали к жизни аналогичные явления у катаров и вальденсов средневековья («перфекты» и остальные в миpy обретающиеся братья); нечто подобное, вероятно, можно было наблюдать и в ессействе.

Люди, порабощенные великой идеей, бросили все свои обычные занятия. Изредка они ловили рыбу. Если не были в доме Лазаря или какого-нибудь имущего друга, в доме тещи апостола Петра, то буквально не имели где преклонить голову. Заботились о них другие — принимали, кормили, снабжали необходимым. Были и такие, большею частью женщины, что, проникнувшись высотой их учения, чувствовали вместе с тем сердцем, чутким сердцем матери, всю непрактичность этих энтузиастов. Они, как малых детей, боялись оставить их, и шли за ними, служа им. — «После сего Он проходил по городам и селениям, проповедуя и благовествуя Царствие Божие, и с Ним двенадцать. И некоторые женщины, которых Он исцелил от злых духов и болезней: Mapия, называемая Магдалиною, из которой вышли семь бесов, и Иоан-

на, жена Хузы, домоправителя Иродова, и Сусанна, и многие другие, которые служили Ему имением своим.» (Лк. 8, 1-3). Как служили? Может быть, распределяли, учитывали? Нет, здесь не было даже того, что зовут «коммунизмом потребления» — равномерного и для всех равного расходования. На вечере в доме Лазаря (Иоанн 12) Марфа служила, а Мария возлила на ноги Учителя фунт драгоценного нардового мира. Это была роскошь. Так и понял Иуда. Если уместно шутить в серьезных вещах, то да будет позволено мне сказать, что единственным коммунистом в окружении Христа был именно он, Иуда. Он сказал: «для чего бы не продать это миpo за триста динариев, и не раздать нищим.» Раздать, распределить!

Традиции, действовавшие в общине евангельской, продолжали действовать и в апостольской церкви Иepyсалима. Рост числа членов, естественные расслоения в их среде, распространение церкви за пределы Иерусалима, а потом и Палестины, должны были усложнить и видоизменить организацию. Но нечто сохранилось в ней от времен Христа даже на почве эллинистической. Таковы странствующие проповедники с пророками во главе. Была принята также всей церковью и укрепилась в ней традиция содержать членов Иерусалимской общины. Здесь действовали не только невероятно быстрый рост общины, иссякновение местных средств, но также и образовавшиеся в ней навыки и привычки. Во всех церквах рассеяния производились сборы на братию Иерусалима. Все эти условия повели к созданию в Иерусалиме порядков, давших повод отожествлять их с коммунистическими. Да другой формы, кроме организованного распределения, и не могло быть для средств, поступавших со стороны. Но повсюду в остальных церквах

это рассматривалось, как особенность Иерусалимской церкви, пожалуй, как ее право. За пределами Иерусалима подражания оно не вызвало. Основная причина та, что христиане вообще не были социальными реформаторами. Сердце их не на земле, а там, где сокровище их — на небе. «Думайте о горнем», бросает ап. Павел в послании к Колоссянам (3, 2). На земле они, как дети. Идя проповедовать, они, по слову Спасителя, не должны брать ни посоха, ни сумы, ни хлеба, ни серебра и не иметь двух перемен одежд (Лк. 9, 3). «Не заботьтесь для души вашей — завещал им Учитель — что вам есть, ни для тела, во что одеться. Душа больше пищи, и тело — одежды». (Лк. 12, 22). Далее — о птицах небесных и лилиях полей. Не такие настроения могут служить стимулом процветания на земле. На свое пребывание на ней они смотрели как на краткую, временную стадию. «Пришельцы», «странники» в мире, любили они называть себя. Поэтому-то не нужно и собирать сокровищ на земле, «где моль и ржа истребляют.» Тем более, что эти тленные сокровища тяжкими путами ложатся на человека, привязывают его к земле. Христианство древнее больно чувствовало эту трагедию раздвоения человека между земным и небесным. Отсюда и все его филиппики против богатства; отсюда — «отрекись от себя», лучше «продай имущество и раздай бедным». Не в имущественных отношениях здесь дело, и не в пайке для бедных, а в боязливом и брезгливом отношении к имуществу, источнику человеческого малодушия. «Кто поставил меня судить или делить вас?» сказал Христос человеку, просившему Его разделить наследство между ним и братом (Лк. 12, 14). Эту глубокую истину власти земли, того, что «дух бодр, а плоть немощна», ясно сознавал

вслед за Христом и апостол Павел. Он, в своих заботах оградить слабого человека от соблазна и падения, еще больше хотел бы изолировать его от мирского — уговорить воздержаться и от брака, ибо — звучат задушевные и заботливые слова, — «будете иметь скорби по плоти; а мне вас жаль». (I Кр. 8, 28). И эта трогательная любовь к слабому и страдающему есть самое характерное в христианстве. Отсюда, а не из социальных теорий исходит его призыв к труждающимся и обремененным, к грешникам. В любви и главная сила христианина. Она споспешествует ему в достижении непосильного (Рм. 8, 28). Ее источник в любви Того, кто отдал все за человечество, кто прошел через порог смерти. Здесь — мистерия христианства. Крещение в смерть Христа есть вместе с тем смерть ветхого человека в посвящаемом (Рм. 6, 3). В смерти старого родится новый человек — «и уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня.» (Гал. 2, 20). Идея любви делается почти осязаемой: «любовь — кровь Христа» (Игн. Бгн. Тралл. 8). Величайшая напряженность чувства разрешается величественными выражениями его. Ярче всего этот пафос любви выражен в т.н. «гимне любви» 1-го послания апостола Павла к Коринфянам, каковой я и позволю себе привести в заключение (13, 1-8):

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, кимвал бряцающий.

«Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое знание и всю полноту, веру, так что могу и горы переставлять, а любви не имею, — то я ничто.

И если я раздам все имение мое и отдам тело

мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зло, не радуется неправде, и сорадуется истине; она все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».

М.А. Георгиевский.