Григорий Назианзин

Слово 27

Против евномиан и о богословии
слово первое или предварительное

Об авторе

Слово к хитрым в слове, и начну от Писания: се аз на тя горде (Иep. 50, 31), то есть на ученость, и слух, и мысль! Ибо есть, действителено есть люди, у которых при наших речах чешутся и слух, и язык, и даже, как вижу, и руки, которым приятны скверныя суесловия и прекословия лжеименнаго разума, и ни к чему полезному не ведущия словопрения (1 Тим. 6, 4. 20). Ибо Павел проповедник и вводитель слова сокращенна (Рим. 9, 28), учитель и ученик рыбарей, называет так все излишнее и изысканное в слове. Хорошо, если бы те, о ком у нас речь, также были несколько искусны в деятельном любомудрии, как оборотлив у них язык и способен приискивать благородныя и отборныя слова. Тогда мало, и вероятно менеше, чем ныне, стали бы они вдаваться в нелепыя и странныя мудрования и словами (о смешном деле и выражусь смешно) играть, как шашками. Но, оставив все пути благочестия, они имеют в виду одно — задать или решить какой-нибудь вопрос, и походят на зрелищных борцев, представляющих не те борьбы, которыя ведут к победе по законам ратоборства, но те, которыя привлекают взоры не знающих дела и похищают у них одобрение. И надобно же, чтоб всякая площадь оглашалась их речами, чтоб на всяком пиршестве наводили скуку пустословие и безвкусие, чтоб всякой праздник делался непраздничным и полным уныния, а при всяком сетовании искали утешения в большем зле — в предложении вопросов, чтоб во всяком женском тереме — этом убежище простодушия — нарушалось спокойствие и поспешностию в слове похищаем был цвет стыдливости! А если дошло уже до этого, если зло стало неудержимо н невыносимо, даже есть опасность, что и великое наше таинство обратят в низкое ремесло: то пусть сии соглядатаи окажут столько терпения, чтоб, когда отеческое сердце наше приходит в волнение, и чувства наши терзаются, как говорит божественный Иеремия (14, 19), им без ожесточения принять сие о них слово, и хотя несколько, если только могут, удержав язык, преклонить к нам слух. И без сомнения, вы не потерпите ущерба. Или буду говорите в уши слышащих, и тогда, слово принесет некоторый. плод, именно тот, что вы воспользуетесь словом, потому что, хотя cеющий слово сеет в сердце каждого, однакоже плодоприносит одно доброе и плодотворное сердце. Или пойдите от меня, смеясь и над сим словом, находя в нем новый предмет к возражениям и злословию на меня, что доставит вам еще большее удовольствие. Не подивитесь же, если скажу слово, и оно будет не по вашему закону и странно для вас, которые слишком отважно и мужественно (боюсь оскорбить, сказав: невежественно и дерзко) утверждаете о себе, что знаете все и всему в состоянии научить.

Любомудрствовать о Боге можно не всякому, да не всякому. Это приобретается не дешево и не пресмыкающимися по земле. Присовокуплю еще: можно любомудрствовать нe всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать: когда, перед кем, и сколько. Любомудрствовать о Боге можно не всем; потому что способны к сему люди испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере очищают, и душу и тело. Для нечистаго же, может быть, небезопасно и прикоснуться к чистому, как для слабаго зрения к солнечному лучу. Когда же можно? — Когда бываем свободны от внешней тины и мятежа, когда владычественное в нас не сливается с негодными и блуждающими образами, как красота письмен перемешанных письменами худыми, или как благовоние мира смешаннаго с грязью. Ибо действительно нужно упраздниться, чтоб разуметь Бога (Пс. 45 11), и егда приимем время, судить о правоте Богословия (Пс. 74, 3). — Пред кем же можно? — Пред теми, которые занимаются сим тщательно, а не наряду с прочим толкуют с удовольствием и об этом после конских ристаний, зрелищ и песней, по удовлетворении чреву и тому. что хуже чрева; ибо для последних составляет часть забавы и то, чтоб поспорить о таких предметах и отличиться тонкостию возражений. О чем же должно любомудрствовать, и в какой мере? — О том, что доступно для нас и в такой мере, до какой простираются состояние и способность разумения в слушателе. Иначе, как превышающие меру звуки или яства вредят одни слуху, другия телу, или, если угодно, как тяжести не по силам вредны поднимающим, и сильные дожди — земле; так и слушатели утратят прежния силы, если их, скажу так, обремените и подавите грузом трудных учений.

И я не то говорю, будто бы не всегда должно памятовать о Боге (да не нападают на нас за это люди на все готовые и скорые!). Памятовать о Боге необходимее, нежели дышать; и, если можно так выразитеся, кроме сего не должно и делать ничего иного. И я один из одобряющих слово, которое повелевает поучатися день и нощь (Псал, 1, 2), вечер и заутра, и полудне поведать (Псал. 54, 18), и благословлять Господа на всякое время (Псал. 33, 2). А если нужно присовокупите и сказанное Моисеем; то лежа, и востая, и идый путем (Второз. б, 7), и исправляющий другия дела должен памятовать о Боге, и сим памятованием возводить себя к чистоте. Таким образом запрещаю не памятовать о Бог, но богословствовать непрестанно; даже запрещаю не богословствование, как бы оно было делом не благочестивым, но безвременность, и не преподавание учения, но несоблюдение меры. Мед, не смотря на то, что он мед, если принят в излишестве и до пресыщения, производит рвоту. И время всякой вещи, как рассуждаю с Cоломоном (Екклез. 3, 1). Даже прекрасное, не прекрасно, если произведено вне порядка; как, например, совершенно неприличны цветы зимою, мужской наряд на женщине и женский — на мужчине, геометрия во время плача, и слезы на пиру. Ужели же ни во что будем ставите время единственно там, где всего боле надобно уважать благовременность? — Нет, друзья и братия (все еще называю вас братьями, хотя ведете себя и не по братски)! Не так будем разсуждать, не побежим далее цели, как горячие и неудержимые кони, сбросив с себя всадника — разум, и отринув добрую узду — благоговение, но станем любомудрствовать, не выступая из назначенных Христианину пределов, не будем переселяться в Египет, не дадим уввлекать себя к Ассириянам, не воспоем песнь Господню на земли чуждей (Пс. 136, 4), т.е. вслух всякому, и стороннему и нашему, и врагу и другу, и благонамеренному и злонамеренному, который чрез мкру тщательно наблюдает за вами, и желал бы, чтобы в нас каждая искра худаго обратилась в пламя, сам тайно ее возжигает, раздувает, воздымает своим дыханием к небу, выше попаляющего все окрест себя Вавилонскаго пламени. Поелику в собственных своих учениях не находят они для себя подкрепления; то ищут его в том, что слабо у нас. А потому, как мухи на раны, нападают на наши (как назвать это?) неудачи или погрешности.

Но не будем доле оставаться в неведении о себе самих и не уважать приличия в таких предметах. Напротив того если невозможно истребить вражды, по крайней мере согласимся в том, чтоб о таинственном говорить таинственно, и о святом — свято. Пред имеющими оскверненный слух не станем повергать того, о чем не должно всем разглашать. Не попустим, чтоб, в сравнении с нами, оказались достойными большаго почтения покланяющиеся бесам, cлyжитeли срамных басен и вещей; потому что и они скорее прольют кровь свою, нежели откроют учение свое непосвященным. Будем знать, что есть некоторое благоприличиe, как в одежде, пище, cмеxe и походке, так и в слове. и молчании; тем паче, что мы, кроме, других наименований и сил, чтим в Боге и Слово.

Самыя состязания да будут у нас подчинены законам. О рождении Бога, о сотворении, о Боге из не-сущих, о сечении, делении и разрешении для чего слушать тому, кто слушает cиe неприязненно? для чего обвинителей делаем судиями? даем меч в руки врагам? Как и с какими, думаешь ты, понятиями примет слово о сем тот, кто одобряет прелюбодеяния и деторастление, кто склоняется страстям и не может ничего представить выше телеснаго, кто вчера и за день творил себе богов, богов отличающихся делами самыми постыдными? Не с понятиями ли (к каким он привык) грубыми, срамными невежественными? И богословия твоего не сделает ли он поборником собственных своих богов и страстей? Если мы сами употребляем такия речения во зло; то еще труднее убедить противников нашнх, чтоб любомудрствовали, как следовало бы нам. Если мы сами у себя обретатели злых — (Рим. 1, 30) то как им не коснуться того, что действительно в нас есть? Вот следствия нашей междуусобной брани! Вот польза от подвизающихся за слово более, нежели угодно Слову, и от подвергающихся одной участи с лишенными ума, которые зажигают собственный свой дом, или терзают детей, или гонят от себя родителей, почитая их чужими!

Но отлучив от слова чуждое, и многочисленный легион, поступивший во глубину, послав в стадо свиней, обратимся к себе самим (что составляет второй предмет нашего слова), и как изваяние изсечем богослова во всей красоте. Прежде же всего размыслим о том, что значит такое ревнование о слове и эта болезнь языка? что за новый недуг, что за ненасытимость? для чего, связав руки, вооружили мы язык? Не хвалим ни страннолюбия, ни братолюбия, ни любви супружеской, ни девства; не дивимся ни питанию нищих, ни псалмопению, ни всенощному стоянию, ни слезам; не изнуряем тела постами, не преселяемся к Богу молитвою, не подчиняем (как правильно разсуждающие о своем составе) худшаго лучшему, то есть персти духу; не обращаем жизни в помышлене о смерти; помня о горнем благородстве, не удерживаем за собою владычества над страстями; не укрощаем в себе ни ярости, делающей надменными и зверскими, ни унижающаго превозношения, ни безразсудной скорби, ни необузданнаго сладострастия, ни блудническаго смеха, ни наглаго взора, ни ненасытнаго слуха, ни неумеренной говорливости, ни превратнаго образа, мыслей, ни всего, что против нас у нас же самих берет лукавый, вводящий, как говорите Писание, смерть сквозь окно (Иер. 9, 21), то есть чрез чувства. У нас все напротив. Как цари даруют пощаду после победы, так мы даем свободу страстям других, если только поблажают нам, и дерзостнее или нечестивее устремляются против Бога; и за недоброе воздаем худою наградою, за нечестие — своевольством.

Но вопрошу тя мало, совопросник и вещий муж, ты же ми отвещай, говорит Иову Вещавший сквозь бурю и облаки (Иов. 38, 1-3). Что слышишь: много у Бога обителей, или одна? — Без сомнения согласишься, что много, а не одна? Все ли они должны наполниться? или одни наполнятся, а другия нет, но останутся пустыми, и приготовлены напрасно? — Конечно все; потому что у Бога ничего не бывает напрасно. — Но можешь ли сказать, что разумеешь под таковою обителью: тамошнее ли упокоение и славу уготованную блаженным, или что другое? — Не другое что, а это. Но согласившись в сем, разсмотрим еще следующее. Есть ли что-нибудь такое, как я полагаю, что доставляло бы нам cии обители; или нет ничего такого? — Непременно есть нечто.

Что же такое? — Есть разные роды жизни и избрания, и ведут к той или другой обители по мере веры, почему и называются у нас путями. — И так всеми ли путями, или некоторыми из них должно идти? — Если возможно, пусть один идет всеми. А если нет, то, сколько может, большим числом путей. Если же и того нельзя; то некоторыми. Но если и сие невозможно, то примется в уважение, как мне по крайней мере кажется, когда кто-нибудь и одним пойдет преимущественно. Правильно разумеешь cие. Посему что же, по твоему мнению, означается словом, когда слышишь, что путь один и притом тесен? — Путь один относительно к добродетели: потому что и она одна, хотя и делится на многие виды. Тесен же он по причине трудов, и потому что для многих, непроходим, а именно для великаго числа противников, для всех, которые идут путем порока. Так и я думаю. — Но если сие справедливо; то почему же, наилучший, как будто уличив наше учение в какой-то скудости, оставили вы все прочие пути, а стремитесь и поспешаете на этот один путь, на путь, как вам представляется разума н умозрения, а как я скажу, — пустословия. и мечтательности? Да вразумит вас Павел, который, по исчислении дарований, сильно упрекает за сие говоря: еда вcи апостоли? еда вcи пророцы? и так далее (1 Кор. 12, 29).

Положим, что ты высок, выше самых высоких, а если угодно, выше и облаков; положим, что ты зритель незримаго, слышатель неизреченнаго, восхищен как Илия, удостоен богоявления, как Моисей, небесен как Павел. Для чего же и других, не больше как в один день, делаешь святыми, производишь в богословы, и как бы вдыхаешь в них ученость, и составляешь многия сонмища, научившихся книжников ? Для чего окутываешь паутинными тканями тех, которые наиболее немощны, как будто это, дело мудрое и великое? Для чего против в веры возбуждаешь шершней? Для что распложаешь против нас состязателей, как в древности баснословие — гигантов? Для чего, сколько есть между мужами легкомысленных И недостойных имени мужа, собрав всех, как сор в одну яму, и своим ласкательством сделав их, еще женоподобнее, построил ты у себя новую рабочую, н не без разума извлекаешь, для себя пользу из их неразумия?

Ты возражаешь и против сего? У тебяе нет другаго занятия? Языку твоему необходимо должно господствовать? Ты не можешь остановить болезней рождения и не разродиться словом? Но много есть для тебя других обильных предметов. На них обрати с пользою недуг сей. Рази Пифагорово молчание, Орфеевы бобы, и эту надутую поговорку новых времен: сам сказал. Рази Платоновы идеи, преселения и круговращения наших душ, припамятование и вовсе непрекрасную любовь к душе ради прекраснаго тела; рази Епикурово безбожие, его атомы и чуждое любомудрия удовольствие; рази Аристотелев немногообъемлющий Промысл, в одной искусственности состоящую самостоятельность вещей, смертныя суждения о душе и человеческий взгляд на высшия учения; рази надменность стоиков, прожорство и шутовства циников. Рази пустоту н полноту, и те бредни, какия есть о богах или жертвах, об идолах, и демонах, благотворных и злотворных, какия разглашаются о прорицалищах, о вызывании богов и душ, о силе звезд.

А если ты не удостаиваешь cие и словом, как маловажное и многократно опровергнутое, хочешь заняться своим предметом. и в нем ищещь пищи любочестию; то и здесь укажу тебе широкиe пути. Любомудрствуй о мире или мирах, о веществе, о душе, о разумных — добрых и злых природах, о воскресении, суде, мздовоздаянии, Христовых страданиях. Касательно этого и успеть в своих изследованиях не безполезно, и не получить успеха не опасно. О Боге же будем разсуждать теперь не много, но в скором времени, может быть, совершеннее, о самом Христе, Господе нашем. Которому слава во веки, аминь.