ГЛАВА VIII

О ДОСТОИНСТВАХ, ОБЫЧНО НАЗЫВАЕМЫХ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫМИ, И О ПРОТИВОСТОЯЩИХ ИМ НЕДОСТАТКАХ

Определение интеллектуальных достоинств. Достоинство вообще во всякого рода субъектах есть нечто, что ценится за превосходство и состоит в сравнении. Ибо если бы все было одинаково во всех людях, ничто бы не ценилось. И под интеллектуальными достоинствами всегда подразумеваются такие умственные способности, которые люди хвалят, ценят и которыми желают обладать. Все эти способности имеют общее название большой ум, хотя слово ум (wit) употребляется также, чтобы отличить одну определенную способность от всех других.

Ум природный или благоприобретенный. Эти достоинства бывают двух видов: природные и благоприобретенные. Под природными я понимаю не то, что человек имеет от рождения, ибо от рождения человек имеет лишь ощущение, • в отношении этого люди так мало отличаются друг от друга и от остальных животных, что ощущение нельзя считать достоинством.

Природный ум. Под природным я подразумеваю лишь тот ум, который приобретается практикой, опытом, без метода, культуры и обучения. Этот природный ум заключается главным образом в двух вещах: быстроте воображения (г. е. быстрое следование одной мысли за другой) и неустанной устремленности к какой-либо избранной цели. Наоборот, медленное воображение составляет тот умственный дефект, или недостаток, который обычно называется косностью, тупостью, а иногда другими именами, обозначающими медленность движения или трудность приведения в движение.

Большой ум, или фантазия. Это различие в быстроте обусловлено различием человеческих страстей. Некоторые люди любят или не любят одну вещь, другие - другую, и потому у одних людей мысли протекают одним путем, у других - другим, и люди различно схватывают, и ими различно замечаются те вещи, которые проходят через их воображение. И так как при последовательном ряде человеческих мыслей в вещах, о которых люди думают, нельзя заметить ничего, кроме того, что они в чем-то сходны между собой, или чем-то различаются, или служат какой-то цели, то о тех людях, которые замечают сходства вещи, в случае если эти сходства таковы, что их редко замечают другие, мы говорим, что они обладают большим умом, под каковым в данном случае подразумевается большая фантазия.

Способность суждения. Рассудительность. О тех же, кто замечает их различия и несходства, что является различением и распознаванием вещей и суждением о вещах, в случае если такое различение нелегко, говорят, что они обладают большой способностью суждения, и, в частности, в беседах и деловых вопросах, где должны быть различны времена, места и лица, это качество называется рассудительностью. Первое, т. е. фантазия, не сочетающаяся со способностью суждения, не восхваляется как сходств, которые будут нравиться не только потому, что они будут достоинство, но последнее, являющееся способностью суждения и рассудительностью, восхваляется как нечто самостоятельное и не соединенное с фантазией. Помимо необходимости сочетать с хорошей фантазией способность различения времени, места и лиц требуется также частное приспособление мыслей к их цели, т. е. к некоторому применению, которое должно быть из них сделано. При наличии этих данных тот, кто обладает этим качеством, будет иметь большой запас иллюстрировать его разговор и украшать его новыми и меткими метафорами, но также благодаря оригинальности этих метафор. Однако без постоянства и устремленности к определенной цели большая фантазия есть своего рода сумасшествие. Этого рода сумасшествие мы наблюдаем у тех, кто, начиная разговор, отвлекается от своей цели всякой вещью, которая ему приходит в голову, и запутывается в столь многих и длинных отступлениях и вводных предложениях, что совершенно теряет нить разговора. Для этого рода сумасшествия я не знаю специального имени. Однако причинами его являются: иногда недостаток опыта, вследствие чего человеку представляется чем-то новым и редким то, что другим не представляется таковым; иногда малодушие, по причине которого человеку кажется великим то, что другие люди считают мелочью, а все, что ново и велико и потому считается подходящей темой для разговора, отвлекает человека от намеченного им направления его беседы.

В хороших поэмах, будь то эпические или драматические, точно так же в сонетах, эпиграммах и других пьесах требуются как суждение, так и фантазия, но фантазия должна больше выступать на первый план, так как эти роды поэзии нравятся своей экстравагантностью, но они не должны портить впечатления отсутствием рассудительности.

В хорошей работе по истории должно выступать на первый план суждение, ибо высокое качество работы по истории состоит в ее методе, истинности и выборе действий, которые наиболее выгодно знать. Фантазии здесь нет места, разве лишь для украшения стиля.

В похвальных речах и сатирах фантазия преобладает, так как их задачей является не поиск истины, а восхваление или посрамление, что делается путем сопоставлений с благородным или низким. Суждение лишь подсказывает, какие обстоятельства делают деяние похвальным или преступным.

В увещеваниях и защитах требуются суждения или фантазия в зависимости от того, служат ли соответствующей цели лучше всего истина или сокрытие истины.

В доказательстве, в совете и во всех тех случаях, когда серьезно ищут истину, суждение - все, разве что иногда приходится для облегчения понимания начать с какого-нибудь подходящего сходства, и потому применяется фантазия. Однако метафоры в этом случае абсолютно исключены, ибо раз мы видим, что они откровенно обманывают, то было бы явным сумасшествием допускать их в совете или рассуждении.

Если в каком бы то ни было разговоре явно сказывается отсутствие рассудительности, то, как бы экстравагантна ни была оказывающаяся в нем фантазия, весь разговор будет считаться показателем отсутствия ума у говорящего. Подобного никогда не будет, если в разговоре явно обнаруживается рассудительность, пусть даже фантазия при этом будет самая ординарная.

Тайные мысли человека распространяются на все вещи: священные, светские, чистые, бесстыдные, серьезные и легкие, не вызывая чувства стыда или осуждения, но в словесном разговоре это можно сделать постольку, поскольку это считается допустимым в зависимости от времени, места и лиц. Анатом или врач может высказать или написать свое суждение о нечистых вещах, ибо это делается не для развлечения, а для выгоды; но если другой человек стал бы писать свои экстравагантные или забавные фантазии о тех же самых вещах, то он уподобился бы человеку, который, упав в грязь, пришел бы и представился в таком виде хорошему обществу. Вся разница между первым и вторым случаями состоит в том, что во втором случае отсутствует рассудительность. Точно так же в явно игривом настроении ума и в знакомом обществе человек может играть звуками и двусмысленными значениями слов, и это очень часто случается при соревнованиях, исполненных необычайной фантазии, но в проповеди, или публичной речи, или перед незнакомыми людьми, или перед людьми, которых мы обязаны уважать, не может быть жонглирования словами, ибо его сочли бы сумасбродством, и разница тут тоже лишь в отсутствии рассудительности. Так что там, где не хватает ума, дело заключается не в отсутствии фантазии, а в отсутствии рассудительности. Поэтому суждение без фантазии есть ум, но фантазия без суждения умом не является.

Благоразумие. Если человек, поставивший перед собой определенную цель, пробегает в мыслях множество вещей и замечает, как они ведут его к этой цели или к какой цели они могут вести, то, в случае если такая наблюдательность нелегко дается или необычна, этот ум называется благоразумием, и он обусловливается богатым опытом и памятью о подобных вещах и дальнейших их последствиях. Разница между людьми в отношении благоразумия не так велика, как в отношении фантазии и способности суждения, ибо опыт людей одинакового возраста различен не столько количественно, сколько качественно - в зависимости от различных поводов, так как каждый человек имеет свои особые задачи. Управлять хорошо семьей или королевством есть не разные степени благоразумия, а разного вида дела в такой же мере, как нарисовать портрет в миниатюре, или в натуральную величину, или в увеличенном размере не есть разные степени искусства. Обычный отец семейства проявляет больше благоразумия в делах своего собственного дома, чей тайный советник - в делах другого человека.

Хитрость. Если вы к благоразумию прибавите пользование несправедливыми или бесчестными средствами, каковые обычно внушаются людям страхом или нуждой, то вы имеете ту извращенную мудрость, которая называется хитростью и является признаком малодушия, ибо величие души сказывается в презрении к несправедливым или бесчестным средствам. А то, что римляне называют versutia (что переводится "увертка"), означает избавление от наличной опасности или неудобства средствами, вовлекающими в еще большую опасность или еще большее неудобство, как если, например, человек грабит одного, чтобы заплатить долг другому,- это лишь известный вид хитрости, именно более близорукая хитрость, называемая versutia от слова versura, означающего взятие денег под проценты, с тем чтобы заплатить другому следуемые ему проценты.

Благоприобретенный ум. Что же касается благоприобретенного ума (wit) - я разумею благоприобретенного путем метода и обучения, то таковым является лишь разум (reason), имеющий своей основой правильное употребление речи и создающий науку. Однако о разуме и науке я уже говорил в V и VI главах.

Причины этих различий ума кроются в страстях, а различие страстей обусловливается отчасти различным строением тела, а отчасти различным воспитанием. В самом деле, если это различие проистекало бы от строения мозга и других органов ощущения, будь то внешних или внутренних, то люди различались бы в отношении их зрения, слуха и других ощущений не меньше, чем в отношении их фантазии и рассудительности. Источником указанного различия являются поэтому страсти, которые различаются в зависимости не только от телосложения людей, но также от их привычек и воспитания.

Страстями, более всего обусловливающими различия ума, являются главным образом желания власти, богатства, знания или почестей. Все эти страсти могут быть сведены к первой, т. е. к желанию власти, ибо богатство, знание и почести суть различные виды власти.

Легкомыслие. Сумасшествие. Вот почему если человек не имеет большой страсти к какой-нибудь из указанных вещей, а является, как говорят, безразличным, то хотя он был, может быть, настолько добрым человеком, чтобы не быть способным обидеть кого бы то ни было, однако он не может обладать ни большой фантазией, ни большой способностью суждения. Ибо мысли играют по отношению к желаниям роль разведчиков и лазутчиков, ищущих путей к желаемым вещам, и всякое твердое направление движений ума и их живость проистекают из желаний. Ибо, подобно тому как отсутствие всяких желаний означает смерть, точно так же слабость страстей означает тупость, а иметь страсти, безразличные ко всякой вещи, есть легкомыслие и рассеянность. Питать же по отношению к какой-либо вещи более сильную и более пылкую страсть, чем та, которая обычно наблюдается у других людей, есть то, что люди называют сумасшествием.

Этого сумасшествия бывает столько же видов, сколько и страстей. Иногда необычайная и экстравагантная страсть имеет своим источником плохое строение органов тела или причиненное им повреждение, иногда же повреждение и расстройство органов проистекают от пылкости или продолжительности страсти. Но в обоих случаях сумасшествие имеет одну и ту же природу.

Страстью, которая при известной силе и продолжительности переходит в сумасшествие, является или большое тщеславие, которое обычно называется надменностью или высокомерием, или большая душевная угнетенность.

Ярость. Высокомерие делает человека склонным к гневу, крайностью чего является сумасшествие, называемое яростью или неистовством. И бывает, что чрезмерное желание мести, когда оно становится обычным, приводит в расстройство органы и переходит в неистовство. Чрезмерная любовь, соединенная с ревностью, переходит также в неистовство. Слишком высокое мнение человека о самом себе, о своем божественном вдохновении, о своей мудрости, учености, красоте и т. п. становится сумасшествием и взбалмошностью, а когда сочетается с завистью, то становится бешенством. Преувеличенное мнение об истинности какой-нибудь вещи, оспариваемой другими, есть бешенство.

Меланхолия. Душевная угнетенность делает человека склонным к беспричинному страху, что является сумасшествием, обычно называемым меланхолией. Последняя проявляется в различных формах, как, например, в частом посещении уединенных мест и могил, странном поведении и в боязни то одной, то другой вещи. Одним словом, все страсти, которые обусловливают странное и необычное поведение, называются общим именем - сумасшествием. А что касается разных видов сумасшествия, то всякий, кто даст себе труд, может насчитать их легион. И если чрезмерность есть сумасшествие, то нет сомнения, что и сами страсти, когда они направлены к злу, суть различные степени сумасшествия.

(К примеру.) Хотя действие сумасшествия у тех, кто уверен в своей вдохновенности свыше, не всегда сказывается у каждого из них в отдельности в каком-либо чрезвычайном поступке, проистекающем из этой страсти, однако, когда многие из них сговариваются, неистовство всей толпы сказывается вполне явно. Ибо в чем может больше сказаться сумасшествие, как не в том, чтобы кричать на наших друзей, бить их и бросать в них камнями? Однако это самое меньшее из того, что такая толпа будет делать. Ибо она будет кричать, драться и убивать тех, кто всю предыдущую жизнь оказывал ей покровительство и охранял ее от зла. А если это - сумасшествие толпы, то это точно так же и сумасшествие каждого ее участника. Ибо, подобно тому как человек, находящийся в открытом море, не воспринимая шума ближайшей к нему частицы воды, тем не менее уверен, что эта частица не меньше содействует шуму моря, чем всякая равная ей по количеству, точно так же мы, не замечая большего волнения в одном человеке или в двух, можем быть, однако, твердо уверены, что их отдельные страсти являются частью мятежного шума волнующейся нации. И если бы ничто другое не обнаруживало их сумасшествия, сам факт приписывания себе подобных влияний явился бы достаточным аргументом. Если в Бедламе какой-нибудь человек занимал бы вас рассудительным разговором и вы при прощании пожелали бы узнать, кто он такой, дабы вы могли в другой раз отплатить ему за его любезность, и он сказал бы вам, что он Бог-отец, то вам, я полагаю, не было бы надобности ждать каких-нибудь чрезвычайных поступков с его стороны, чтобы иметь доказательство его сумасшествия.

Это мнение о своей вдохновенности, называемое обычно особым внушением, очень часто возникает после какого-либо счастливого открытия ошибки в том, что общепризнано. Не зная или не припоминая, каким именно путем они дошли до этой частной истины (как они полагают, ибо очень часто наталкиваются на ложь), люди поклоняются самим себе, считая, что пользуются особой милостью всемогущего Бога, который открыл им эту истину сверхъестественным путем - путем внушения.

Что сумасшествие есть лишь резко выявившаяся страсть, можно опять-таки заключить из наблюдения над действием вина, которое одинаково с действием плохого состояния органов. В самом деле, поведение людей, много выпивших, похоже на поведение сумасшедших. Некоторые из них неистовствуют, другие объясняются в любви, третьи смеются, и все это сумасбродно, однако сообразно с доминирующими у них страстями, так как действие вина лишь устраняет притворство и лишает людей возможности видеть уродство их страстей. Ибо (как я полагаю) самые трезвые люди, когда они гуляют одни, ни о чем серьезно не думая, были бы очень недовольны, если бы суетность и уродство их мыслей выявились публично, и это является признанием того, что страсти, которыми не управляют, большей частью суть простое сумасшествие.

В отношении причины сумасшествия как в древние, так и в более поздние века существовало два мнения. Одни считали, что причины - их страсти, другие - демоны или духи, добрые или злые, которые, как полагали, могли войти в человека, овладеть им и двигать его члены таким странным и неуклюжим образом, как это обычно делают сумасшедшие. Поэтому представители первого мнения называли таких людей сумасшедшими, представители же второго - бешеными (т. е. одержимыми бесом), иногда беснующимися (т. е. движимыми бесами), а ныне в Италии они называются не только pazzi - сумасшедшими, но также spiritati - одержимыми духами.

Однажды в знойный день в греческом городе Абдере было огромное стечение народа по случаю представления трагедии "Андромеда". В результате, как из-за зноя, так и из-за трагедии, очень многие зрители впали в горячку и только и делали, что декламировали стихи о Персее и Андромеде, от чего, как и от горячки, они излечились с наступлением зимы; возникновение этого сумасшествия приписывали страсти, вызванной трагедией. Подобная же эпидемия сумасшествия случилась в другом греческом городе, где она охватила лишь молодых девушек, побудив многих из них повеситься. Большинство жителей того города сочли это действием дьявола. Однако один гражданин, подозревая, что презрение к жизни проистекает в них из какой-нибудь душевной страсти, и предполагая, что они не пренебрегают своей честью, дал городским властям совет раздеть догола самоубийц и оставить их висеть голыми. Это, как рассказывает история, прекратило сумасшествие. Однако, с другой стороны, те же греки часто приписывали сумасшествие действиям евменид и фурий, а иногда - Цереры, Феба и других богов. Люди так много приписывали фантомам, что считали их живущими в воздухе телами и называли их общим именем духов. Римляне держались в этом отношении того же мнения, что греки и евреи, ибо они называли сумасшедших пророками или (в зависимости от того, считали ли они духов добрыми или злыми) бешеными, некоторые из них называли как пророков, так и бешеных сумасшедшими, а некоторые называли одного и того же человека и бешеным и сумасшедшим. Однако, поскольку речь идет о язычниках, этому не приходится удивляться, так как болезни и здоровье, пороки и добродетели и многие естественные качества определялись и почитались ими как демоны. Так что под словом "демон" человек мог понимать как перемежающуюся лихорадку, так и дьявола. Однако странно, как могли евреи иметь такое мнение? Ведь и Моисей, и Авраам приписывали свой дар пророчества не одержимости каким-нибудь духом, а Божьему внушению посредством видения или сна. Точно так же нет никакой одержимости в законе, морали или обрядах, которые были преподаны евреям. Когда говорится о Боге (Чис. 11,25), что он взял от духа, жившего в Моисее, и дал его семидесяти старейшинам, то не дух Бога (понимая под этим субстанцию Бога) делился. Под божественным духом в человеке Писание понимает человеческий дух, склонный к набожности. А когда говорится (Исх. 28,3) : "Кого я наполнил духом мудрости, чтобы сделать одежду для Аарона", то подразумевается здесь не дух, вложенный в тех, кто умеет делать одежду, а собственная мудрость их в этого рода работе. В таком же смысле обычно называется нечистым дух человека, совершающего нечистые деяния, а также другие духи, по крайней мере во всех тех случаях, когда соответствующие добродетели или пороки являются значительными и выдающимися. Точно так же не претендовали на одержимость и другие пророки Ветхого завета и не утверждали, что Бог говорит в них, а лишь что он говорит им голосом или посредством видения, или сна, а под Господним бременем понималась не одержимость, а повеление. Каким же образом могли евреи прийти к этому мнению об одержимости? Я не могу представить другой причины, кроме той, которая свойственна всем людям, а именно: недостаток любознательности для исследования естественных причин, склонность считать счастьем грубые удовольствия ощущений от обладания теми вещами, которые непосредственно доставляют их. Ибо те, кто видит у человека какую-нибудь странную или необычайную способность или недостаток, не видя одновременно, от какой причины они могли бы произойти, едва ли могут считать их естественными, а если они не считают их естественными, то по необходимости должны считать их сверхъестественными, а раз так, то что другое может тут быть, кроме того, что или Бог, или дьявол обитает в таком человеке. Вот почему произошло так, что когда наш Спаситель (Марк 3,21) был окружен толпой, то те, кто был внутри дома, заподозрили Его в сумасшествии и вышли, чтобы удержать Его, но книжники говорили, что Он одержим Вельзевулом и именно благодаря этому Он изгоняет бесов наподобие того, как более сумасшедший нагнал бы страх на менее сумасшедшего. Точно так же (Иоан. 10,20) некоторые говорили, что Он одержим бесом и сошел с ума, между тем как другие, считавшие Его пророком, говорили: Это не слова такого, который одержим бесом. И в Ветхом завете (4 Цар. 9,11) рассказывается, что, когда пришел пророк помазать Исайя, некоторые из окружающих спрашивали Исайю: Зачем приходил этот неистовый к тебе? В итоге всего этого ясно, что всякий, кто вел себя странным образом, считался у евреев одержимым добрым или злым духом; исключение представляют лишь саддукеи, которые настолько заблуждались, что совершенно не верили в существование духов (что уже весьма близко к прямому атеизму) и этим, может быть, в значительной степени провоцировали других называть людей странного поведения скорее одержимыми бесами, чем сумасшедшими.

Но почему наш Спаситель при лечении таких людей действовал так, точно они были одержимыми, а не так, как если бы они были сумасшедшими? На это я могу ответить лишь так, как отвечают тем, кто подобным же образом использует Священное писание против мнения о движении Земли. Священное писание, предоставив мир и мирскую философию спорам людей для упражнения их естественного разума, было написано, дабы показать людям Царство Божие и подготовить умы людей к тому, чтобы стать послушными подданными Бога. Обусловлена ли смена дня и ночи движением Земли или Солнца, объясняются ли ненормальные действия людей влиянием страсти или дьявола (поскольку мы последнему не поклоняемся), безразлично для нашего послушания и нашей покорности всемогущему Богу, т. е. для той единственной цели, ради которой написано Священное писание. А что касается того, что наш Спаситель говорит с болезнью как с личностью, то это обычная манера всех, кто лечит лишь одними словами, как это делал Христос (и как это делают колдуны, все равно, обращаются ли они к дьяволу или нет). В самом деле, не говорил ли Христос также (Матф. 8,26), что Он запретил ветрам? Не говорил ли Он также (Лук. 4, 39), что запретил горячке? Однако это ведь не доказывает, что горячка есть дьявол. И если говорится, что многие из этих бесов признали Христа, то нет необходимости толковать соответствующие места иначе как в том смысле, что его признали эти сумасшедшие. А когда наш Спаситель говорит (Матф. 12, 43) о нечистом духе, что он, вышедший из человека, бродит по сухим местам, ища покоя, и, не находя его, возвращается в того же самого человека с семью другими, еще худшими духами, то это явное преувеличение, подразумевающее человека, который после небольшого усилия расстаться со своими похотливыми вожделениями побеждается их силой и становится в семь раз хуже, чем был. Таким образом, я ничего не нахожу в Священном писании, что требовало бы веры, будто одержимые бесом являются кем-то другим, а не сумасшедшими.

Бессодержательная речь. Есть еще один недостаток в рассуждениях некоторых людей, который также может быть причислен к видам сумасшествия, именно то злоупотребление словами, о котором я сказал раньше в главе V, говоря об абсурдах. Это когда люди говорят такие слова, в сочетании которых нет никакого смысла, но которыми одни просто пользуются, не понимая этих слов, воспринятых от других и заученных, другие - ставя целью ввести в заблуждение нелепостью. И это свойственно исключительно тем, кто вроде схоластиков разговаривает о непонятных предметах или обсуждает вопросы темной философии. Простые люди редко говорят бессмыслицы, и поэтому претенциозные люди считают их идиотами. Однако, чтобы убедиться в том, что словам этих претенциозных людей абсолютно ничего не соответствует в уме, нужны были некоторые примеры. И вот если кто-либо требует таковых, то пусть он возьмет в руки сочинение какого-нибудь схоласта и посмотрит, сможет ли он перевести на любой современный язык какую-нибудь главу, касающуюся того или другого пункта, например Троицы, божественности природы Христа, пресуществления, свободы воли и т. п., причем перевести так, чтобы сделать указанные рассуждения понятными, или - перевести такую главу в сносную латынь, т. е. такую, какая была обычна в то время, когда латинский язык был общенародным. Каков, например, смысл следующих слов: Первичная причина не необходимо втекает как-нибудь во вторичную силой существенного подчинения вторичных причин, при помощи чего она помогает последним действовать? Эти слова - перевод заголовка V главы I книги Суареса "О содействии, движении и помощи Бога". Когда люди пишут целые тома о таких материях, то разве они не сумасшедшие или не намерены сделать таковыми других? А что касается, в частности, вопроса о пресуществлении, то те, кто после нескольких произнесенных слов говорят, что белизна, круглость, важность, качество, ломкость, которые все суть бестелесные свойства, выходят из просвиры и входят в тело нашего святого Спасителя,- разве говорящие так не делают все эти Зна, Ость, Ство столькими же духами, обладающими его телом? Ибо под духами они всегда разумеют вещи, которые, будучи невещественными, тем не менее имеют способность передвигаться с одного места на другое. Таким образом, этот вид абсурда с полным основанием может быть причислен к другим видам сумасшествия; и все те моменты, когда схоласты, отдавая себе ясный отчет в смысле своих слов, воздерживаются от того, чтобы диспутировать или писать таким образом, являются лишь светлыми промежутками. И сказанного достаточно об интеллектуальных достоинствах и недостатках.

ГЛАВА IX

О РАЗЛИЧНЫХ ПРЕДМЕТАХ ЗНАНИЯ

Имеются два рода знания, из которых первый есть знание факта, второй - знание последовательной зависимости одного утверждения от другого. Первый род знания есть не что иное, как ощущение и память, и является абсолютным знанием (absolute knowledge), например когда мы наблюдаем совершающийся факт или вспоминаем, что он совершался, и это то знание, которое требуется от свидетеля. Второй род знания называется наукой и является условным, например когда мы знаек, что если данная фигура есть окружность, то всякая прямая, проведенная через центр, разделит ее на две равные части. И это есть то знание, которое требуется от философа, т. е. от того, кто претендует на правильное мышление.

Запись знания факта называется историей, которой имеются два вида. Один называется естественной историей и является историей таких фактов или явлений природы, которые совершенно не зависят от человеческой воли. Таковы, например, истории металлов, растений, животных, стран и т. п. Другой вид называется гражданской историей и является историей произвольных действий людей в государствах.

Записями науки являются такие книги, которые содержат доказательства последовательной зависимости одного утверждения от другого и обычно называются философскими книгами. Таких книг имеется много видов соответственно разнообразию объектов исследования. Они могут быть разделены так, как я это наметил в следующей таблице (см. приложенную таблицу).

ГЛАВА Х

О МОГУЩЕСТВЕ, ЦЕННОСТИ, ДОСТОИНСТВЕ, УВАЖЕНИИ И ДОСТОЙНОСТИ

Могущество. Могущество человека (взятое в общем виде) есть его наличные средства достигнуть в будущем некоего видного блага и является или естественным, или инструментальным.

Природным могуществом является превосходство способностей тела или ума, таковы необычайная физическая сила, красота, благоразумие, ловкость, красноречие, щедрость, благородство. Инструментальными являются формы могущества, приобретенные посредством вышеуказанных качеств или благодаря удаче и являющиеся средствами или инструментами для приобретения еще большего могущества, как-то: богатство, репутация, друзья и тайное содействие Бога, которое люди называют счастливым случаем. Природа могущества в этом отношении похожа на молву, которая растет по мере своего распространения, или подобна движению тяжелых тел, которые, чем дальше движутся, тем больше увеличивают свою скорость.

Наибольшим человеческим могуществом является то, которое составлено из сил большинства людей, объединенных соглашением, и перенесено на одну личность, физическую или гражданскую, пользующуюся всеми этими силами или по своей собственной воле, каково, например, могущество государства, или в зависимости от воли каждого в отдельности, каково могущество партии или лиги различных партий. Вот почему иметь слуг есть могущество, иметь друзей есть могущество, ибо все это означает объединенные силы.

Богатство, соединенное с щедростью, также является могуществом, ибо оно доставляет друзей и слуг; без щедрости богатство - ничто, ибо в этом случае оно не защищает своих обладателей, а делает их добычей зависти.

Репутация могущества есть могущество, ибо она влечет за собой приверженность тех, кто нуждается в покровительстве.

На том же основании могуществом является репутация патриота (то, что называется популярностью).

Таким же образом всякое качество, внушающее многим любовь к данному человеку или страх перед ним, или слава такого качества есть могущество, ибо это средство иметь содействие или службу многих.

Большой успех есть могущество, ибо он доставляет человеку репутацию мудрости или счастья, заставляющую людей бояться его или полагаться на него.

Приветливость людей, уже обладающих могуществом, есть усиление могущества, ибо она завоевывает любовь.

Молва о человеке, будто он проявил благоразумие при ведении войны или при заключении мира, является его могуществом, ибо благоразумным людям мы более охотно вручаем власть над собой, чем другим.

Дворянское звание есть могущество, но не везде, а лишь в тех государствах, где дворянство пользуется привилегиями, ибо в таких привилегиях состоит его могущество.

Красноречие есть могущество, ибо оно есть кажущееся благоразумие.

Красота есть могущество, ибо, являясь обещанием блага, она привлекает к мужчинам любовь женщин и малознакомых людей.

Знание - небольшое могущество, ибо оно не проявляется вовне и поэтому ни в ком не замечается, да и обладают им не все, а лишь немногие, и эти немногие обладают знанием лишь немногих вещей, а природа знания такова, что познать его наличие в ком-либо может лишь тот, кто сам в значительной степени овладел им.

Искусства, имеющие значение для общества, как, например, фортификация, создание машин и других орудий войны, представляют собой силу, ибо они способствуют обороне и победе; и хотя истинной матерью их является наука, а именно математика, все же, так как они производятся на свет рукой ремесленника, они рассматриваются как его порождение (подобно тому как у простонародья повивальная бабка именуется матерью) .

Ценность. Стоимость, или ценность, человека, подобно всем другим вещам, есть его цена, т. е. она составляет столько, сколько можно дать за пользование его силой, и поэтому является вещью не абсолютной, а зависящей от нужды в нем и оценки другого. Способный предводитель солдат имеет большую цену во время войны или в такое время, когда война считается неизбежной, чем в мирное время. Образованный и честный судья имеет большую ценность в мирное время и меньшую - во время войны. И как в отношении других вещей, так и в отношении людей определяет цену не продавец, а покупатель. Пусть люди (как это большинство и делает) ценят самих себя как угодно высоко, их истинная цена не выше той, в которую их оценивают другие.

Проявление ценности, которую мы придаем друг другу, есть то, что обычно называется уважением и неуважением. Ценить человека высоко - значит уважать его; ценить его низко - значит не уважать. Но высоко и низко в этом случае следует понимать по сравнению с той ценой, которую человек придает самому себе.

Достоинство. Общественная ценность человека, т. е. та цена, которая дается ему государством, есть то, что люди обычно называют достоинством. И эта цена выражается в пожаловании военных, судейских, государственных должностей или имен и титулов, введенных как отличительная особенность такой цены.

Уважение и неуважение. Просить другого о какой-либо помощи - значит оказывать ему уважение, ибо это свидетельствует о мнении просящего, что другой имеет возможность помочь ему, и, чем с большими трудностями связана эта помощь, тем больше оказываемое уважение.

Повиноваться кому-либо - значит оказывать ему уважение, ибо никто не повинуется тому, кто, по его мнению, не имеет возможности ни помочь, ни вредить ему. И следовательно, не повиноваться - значит оказывать неуважение.

Делать большие подарки человеку - значит оказывать ему уважение, ибо это есть покупка его покровительства в признание его могущества. Делать малые подарки - значит оказывать неуважение, ибо это есть лишь милостыня и свидетельствует о мнении дарящего, что одариваемый нуждается лишь в малой помощи.

Быть усердным в содействии благу другого или льстить ему - значит оказывать уважение, ибо это и свидетельствует о том, что мы ищем его покровительства или помощи. Пренебрегать человеком - значит оказывать ему неуважение.

Уступить кому-либо какое-нибудь преимущество - значит оказывать ему уважение, ибо это есть признание большей силы.

Оказывать знаки любви или боязни кому-либо - значит оказывать ему уважение, ибо как любить, так и бояться кого-либо - значит ценить его. Игнорировать кого-либо, или любить, или бояться его меньше, чем тот ожидает,- значит оказывать ему неуважение, ибо это значит низко ценить его.

Хвалить, возвеличивать или называть кого-либо счастливым - значит уважать его, ибо ничто не ценится, кроме доброты, силы и счастья. Бранить, высмеивать или жалеть кого-либо есть неуважение.

Говорить с кем-либо с почтением, держаться перед ним скромно и смиренно - значит уважать его, ибо это свидетельствует о боязни обидеть его. Говорить с ним необдуманно, делать перед ним что-либо непристойное, неряшливое, постыдное - значит оказывать ему неуважение.

Верить в кого-либо, доверяться ему и полагаться на него - значит оказывать ему уважение, ибо в этом сказывается наше мнение о его добродетели и могуществе. Не доверять или не верить - значит оказывать неуважение.

Слушаться чьего-либо совета или охотно слушать чью-либо речь - значит оказывать соответствующему лицу уважение, ибо это говорит о том, что мы считаем это лицо мудрым, красноречивым или остроумным. Спать, уходить или разговаривать во время речи другого - значит оказывать ему неуважение.

Делать по отношению к другому вещи, которые тот принимает за знаки уважения или которые закон или обычай принимает за таковые,- значит оказывать уважение, ибо, одобряя уважение, оказываемое другими, мы признаем и силу, которую признают другие. Отказ делать это есть неуважение.

Соглашаться с чьим-либо мнением - значит оказывать соответствующему лицу уважение, так как это есть признак одобрения его суждения и его мудрости. Не соглашаться есть неуважение, ибо это значит укорять соответствующее лицо в заблуждении и (если несогласие касается многих вещей) в нелепости.

Подражать кому-либо - значит оказывать ему уважение, ибо это значит горячо одобрять его. Подражать же его врагам - значит оказывать ему неуважение.

Оказывать уважение тем, кого уважает другой человек,- значит оказывать уважение этому последнему, ибо это признак одобрения его суждения. Уважение к его врагам есть неуважение к нему.

Привлекать кого-либо в качестве советчика или помощника в трудных делах - значит оказывать ему уважение, ибо это признак нашего мнения о его мудрости или о другой его силе. Отказать в этих случаях в привлечении тех, кто добивается этого, есть неуважение.

Все эти способы оказания уважения являются естественными и могут иметь место как при наличии, так и при отсутствии государств. Однако в государствах, где тот или те, кто обладает верховной властью, могут установить в качестве знаков уважения все, что им угодно, существуют и другие формы оказания уважения.

Суверен оказывает уважение подданному посредством любого титула, должности, занятия или действия, которые он сам определяет как знак своего уважения к подданному.

Персидский царь оказал уважение Мордухаю, распорядившись, чтобы последнего, облаченного в царскую одежду и с короной на голове, возили по улицам на одной из царских лошадей и чтобы принц шествовал перед ним, выкрикивая: "То же будет сделано каждому, кому царь окажет честь!" И однако же, когда кто-то попросил у другого персидского царя или у того же в другое время разрешения в награду за большие заслуги носить царскую одежду, царь дал на это свое согласие, но с условием, чтобы тот носил эту одежду в качестве царского шута, а это уже было бесчестьем. Таким образом, гражданские почести имеют своим источником личность государства и зависят от воли суверена, поэтому они являются временными и называются гражданскими почестями. Таковы судейское звание, должности, титулы, а в некоторых местах мундиры и разрисованные гербы. И люди уважают тех, кто ими обладает, видя эти знаки расположения со стороны государства, а подобное расположение является могуществом.

Почет. Всякое владение, действие или качество, которое является доказательством и признаком могущества, почетно.

Вот почему быть уважаемым, любимым многими или внушать страх многим есть нечто почетное как доказательство могущества. Быть уважаемым немногими или не уважаемым никем - нечто позорное.

Позор. Владычество и победа есть нечто почетное, так как достигаются силой, а рабское положение, обусловленное нуждой или страхом,- нечто позорное.

Счастливая судьба (если она продолжительна) является предметом почитания как знак милостивого расположения Бога. Несчастная судьба, утраты - нечто позорное. Богатство есть нечто почетное, ибо является силой. Бедность - позор. Великодушие, щедрость, надежда, мужество, самоуверенность - нечто почетное, ибо они имеют своим источником сознание силы; малодушие, скаредность, робость, неуверенность в себе - нечто позорное.

Своевременное решение или определение того, что человек должен делать, является чем-то почетным, ибо свидетельствует о презрении к мелким затруднениям и опасностям. Нерешительность - нечто позорное, ибо свидетельствует о переоценке маленьких препятствий и маленьких преимуществ. В самом деле, раз человек достаточно долго взвешивал вещи и не принял никакого решения, то это говорит о том, что разница между чашами весов мала, и поэтому, если он не решился, значит, он переоценивает ничтожные вещи, что является малодушием.

Все действия и речи, проистекающие или кажущиеся проистекающими из богатого опыта, знания, рассудительности или остроумия, суть предметы почитания. Ибо все эти вещи являются силой. Действия или слова, проистекающие из заблуждения, невежества или глупости, позорны.

Если серьезность человека проистекает из того, что ум занят каким-нибудь делом, она есть нечто почетное, так как занятость есть признак могущества. Но если она, как видно, проистекает из намерения человека лишь казаться таковым, то она - нечто позорное. Ибо серьезность первого подобна устойчивости корабля, нагруженного товарами; серьезность же второго подобна устойчивости корабля с балластом песка и всякой другой дряни.

Быть знаменитым из-за богатства, высокого поста, великих деяний или какого-нибудь выдающегося блага есть нечто почетное, так как это признак могущества, по причине которого человек знаменит. Безвестность, напротив, есть бесчестье.

Происходить от знаменитых родителей почетно, ибо детям таких родителей легче всего получить помощь от друзей своих предков. Происходить от безвестных родителей, напротив, есть нечто позорное.

Деяния, проистекающие из чувства справедливости и сопряженные с потерями, есть нечто почетное, ибо они суть признаки великодушия, а великодушие есть признак могущества. Хитрость, коварство и пренебрежение справедливостью, напротив, нечто позорное.

Жадность к большому богатству и честолюбивое стремление к большим почестям есть нечто почетное, ибо они признаки могущества. Жадность и честолюбие, направленные на ничтожные приобретения или незначительные продвижения по службе, позорны.

Деяние в этом случае, если оно велико и трудно и, следовательно, свидетельствует о большом могуществе, вызывает наше уважение. При этом безразлично, справедливо оно или несправедливо, ибо уважение состоит лишь в мнении о могуществе. Вот почему древние язычники полагали, что они не бесчестят, а, напротив, воздают большую честь богам, изображая их в своих поэмах совершающими насилия, воровство и другие великие, но несправедливые и нечистые дела; поэтому ничто так не прославляется в Юпитере, как его любовные похождения, а Меркурий больше всего прославляется за его мошенничество и воровство. Величайшей из похвал, расточаемых последнему в одном из гимнов Гомера, является та, что, родившись утром, он к полудню того же дня изобрел музыку, а вечером выкрал стадо у пастухов Аполлона.

Точно так же, как это явствует из истории древнего времени до основания больших государств, среди людей считалось не бесчестьем, а скорее законным промыслом быть пиратом или грабителем на большой дороге, причем не только среди греков, но также и среди всех других народов. И в наши дни в этой части света прославляются дуэли и будут, несмотря на свою незаконность, прославляться, пока не наступит время, когда честь воздаваться будет тем, кто отказывается от дуэлей, и бесчестье - тем, кто делает вызов. Ибо дуэли также нередко представляют собой проявление мужества, а основанием мужества всегда является сила и ловкость, т. е. могущество. Однако в большинстве случаев дуэли есть результат необдуманной речи и боязни бесчестья у одного или у обоих дуэлянтов. Впутавшись необдуманно в конфликт, они вынуждены вступить в борьбу, чтобы избежать бесчестья.

Гербы. Щиты и наследственные гербы почитаются, если они связаны с большими привилегиями, в противном случае они не почитаются. Могущество их заключается либо в таких привилегиях, либо в богатстве, либо, наконец, в чем-нибудь таком, что является объектом почитания у других людей. Эта форма почета, обычно воздаваемая знати, перешла к нам от древних германцев, ибо она никогда не была известна там, где не были знакомы с германскими обычаями, и в настоящее время она существует лишь в тех местах, где обитали некогда германцы. Древнегреческие военачальники, отправляясь на войну, разрисовывали свои щиты так, как это им нравилось, так что неразрисованный щит считался признаком бедности и отличал рядового солдата; но греки никогда не передавали своих щитов по наследству. Римляне передавали из поколения в поколение свои фамильные знаки, но это были портреты, а не затейливые рисунки их предков. Среди народов Азии, Африки и Америки такого не существует и никогда не существовало. Этот обычай существовал лишь у германцев, от которых он перешел в Англию, Францию, Испанию и Италию в те времена, когда множество германцев служило наемниками у римлян, или же во времена германских завоеваний в этой западной части мира.

Дело в том, что Германия, как и все другие страны, в те древние времена была разделена между бесконечным числом маленьких князей или рядовых вождей, ведших непрерывные войны друг с другом. Эти вожди или князья разрисовывали свое оружие, щиты и одежду изображениями зверей или другими предметами, а также делали на гребне шлема некоторый отличительный и видимый знак главным образом с той целью, чтобы их могла узнать их свита, когда они были облачены в военные доспехи, а отчасти для украшения. Это украшение на оружии и на гребне шлема переходило по наследству к их детям; к старшим - в первоначальном виде, а к остальным - с такими изменениями, какие старый вождь, называемый по-голландски Here-alt, считал целесообразными. Однако когда многие такие роды, соединившись вместе, образовали большую монархию, то функции, которые выполнял Here-alt (различение гербов), были переданы специальной геральдической службе. Потомством этих-то князей и является высокое и древнее дворянство, которое большей частью имеет на своих гербах изображения сильных и хищных зверей или замков, зубчатых стен, портупей, оружия, решеток, частоколов и других военных знаков, так как в то время ничто не было в таком почете, как военная доблесть. Впоследствии не только короли, но и республики жаловали различного рода гербы тем, кто отправлялся на войну или возвращался с нее, в виде поощрения и вознаграждения за заслуги. Все это внимательный читатель может найти в древних исторических книгах, греческих и латинских, где говорится о германском народе и об обычаях того времени.

Почетные титулы. Почетные титулы, такие, как герцог, граф, маркиз и барон, являются объектом почитания, так как они свидетельствуют о ценности, которую придает их носителям верховная власть государства. Эти титулы были в старые времена титулами гражданских и военных должностей, и названия их частью римского, частью немецкого и французского происхождения. Герцоги, по-латыни duces, были генералами во время войны; графы (comites) сопровождали генерала из чувства дружбы и оставались, чтобы управлять завоеванными и усмиренными местами; маркизами были графы, управлявшие марками, или пограничными областями, империи. Титулы герцогов, графов и маркизов перешли в империю в эпоху Константина Великого от обычаев германского войска. Но барон, по-моему, галльский титул и обозначал большого человека. Баронами назывались те, кто находился при особе королей и принцев для их личных услуг во время войны. И мне кажется, что слово "барон" произведено от слова vir, перешедшего в ber и bar, обозначающих на галльском языке то же, что слово vir - на латинском. Затем эти слова перешли в bero и baro, так что соответствующие люди были названы berones, а потом barones и (по-испански) varones. Однако тот, кто хотел бы более подробно узнать о происхождении почетных титулов, может найти это, как это сделал и я, в превосходнейшем трактате мистера Сельдена на эту тему . С течением времени эти почетные должности по случаю смут и в целях хорошего и мирного управления были превращены в простые титулы, служащие в большинстве случаев для определения старшинства, места и порядка подданных в государстве. Люди были сделаны герцогами, графами, маркизами и баронами таких мест, где не было ни их владений, ни войск. Для указанной же цели были изобретены и другие титулы.

Достоинство. Пригодность. Достоинство человека есть вещь, отличная от его стоимости или ценности, а также от его заслуг, и состоит в специальном даровании или способности к тому, достойным чего его считают. Эта специфическая способность обыкновенно называется пригодностью или приспособленностью.

В самом деле, наиболее достоин быть военачальником, судьей или иметь какую-нибудь другую должность тот, кто наиболее одарен качествами, требующимися для исправления указанных должностей, и наиболее достоин богатства тот, кто обладает качествами, наиболее необходимыми для его лучшего использования. При отсутствии какого-нибудь из этих качеств человек может быть тем не менее достойным человеком и ценным в каком-либо другом отношении. С другой стороны, человек может быть достойным богатства, должности или какого-либо официального поручения и тем не менее не иметь на это никакого преимущественного права перед другими, так что о нем нельзя сказать, будто он заслуживает этого. В самом деле, заслуга предполагает право, а также то, что заслуженная вещь подлежит получению на основании обещания, о чем я скажу подробнее потом, когда буду говорить о договорах.

ГЛАВА XI

О РАЗЛИЧИИ МАНЕР

Что здесь понимается под манерами. Под манерами я разумею здесь не благопристойность поведения, например, как человек должен приветствовать другого или как он должен полоскать рот и чистить зубы, перед тем как идти в гости, и тому подобные случаи простой благопристойности, а те качества людей, которые касаются их совместной жизни в мире и единении. Исходя из этого, мы должны прежде всего принять в соображение, что счастье этой жизни не состоит в покое удовлетворенной души. Ибо того finis ultimus (конечной цели) и summum bonum (высшего блага), о которых говорится в книгах старых философов морали, не существует. Да и человек, у которого нет больше никаких желаний, был бы не более способен жить, чем тот, у кого прекратилась способность ощущения и представления. Счастье состоит в непрерывном движении желания от одного объекта к другому, так что достижение предыдущего объекта является лишь шагом к достижению последующего. Причиной этого служит то обстоятельство, что человек стремится не к тому, чтобы наслаждаться один раз и на один момент, а к тому, чтобы навсегда обеспечить удовлетворение своих будущих желаний. Вот почему произвольные действия и склонности всех людей имеют целью не только добывание, но и обеспечение благополучной жизни и различаются между собой лишь в отношении путей, причем это различие обусловливается отчасти различием страстей в разных людях, а отчасти различием знаний и мнений, которые разные люди имеют о причинах, производящих желаемое следствие.

Беспрестанное желание власти у всех людей. И вот на первое место я ставлю как общую склонность всего человеческого рода вечное и беспрестанное желание все большей и большей власти, желание, прекращающееся лишь со смертью. И причиной этого не всегда является надежда человека на более интенсивное наслаждение, чем уже достигнутое им, или невозможность для него удовлетвориться умеренной властью; такой причиной бывает и невозможность обеспечить ту власть и те средства к благополучной жизни, которыми человек обладает в данную минуту, без обретения большей власти. Этим объясняется, что короли, власть которых является величайшей, обращают свои усилия на обеспечение последней: внутри - путем законов, вовне - путем войн. А когда это достигнуто, тогда возникает новое желание: у одних - желание достичь славы путем новых завоеваний; у других - желание покоя и чувственных наслаждений; у третьих - желание быть предметом поклонения или лести за превосходство в каком-нибудь искусстве или за другой талант.

Любовь к раздорам из-за соперничества. Соперничество в богатстве, почестях, командовании или другой власти приводит к раздорам, вражде и войне, ибо каждый соперник идет к достижению своего желания путем убийства, подчинения, вытеснения или отталкивания другого. В частности, соперничество в славе располагает к поклонению древним. Ибо люди соперничают с живыми, а не с умершими и, чтобы затмить славу первых, приписывают последним больше, чем следует.

Гражданское повиновение из-за любви к покою, из-за боязни смерти или увечья. Желание покоя и чувственных наслаждений располагает людей к повиновению общей власти, ибо при таких желаниях человек отклоняется от той защиты, которую могли бы ему доставить его собственная предприимчивость и трудолюбие. Боязнь смерти и увечья располагает к тому же и по той же самой причине. Напротив, бедные и смелые люди, недовольные своим положением, точно так же, как все, добивающиеся военного командования, склонны создавать поводы к войне и возбуждать смуту и мятеж, ибо военная слава может быть достигнута лишь путем войны, и нет другой надежды исправить плохую игру, как заставив перетасовать карты сызнова.

Из-за любви к мирным ремеслам. Стремление к знанию и к мирным ремеслам располагает людей к повиновению общей власти. Ибо такое желание содержит желание иметь досуг, а следовательно, иметь защиту иной силы, чем их собственная.

Желание славы располагает людей к похвальным деяниям, к таким, которые нравятся тем, чье суждение они ценят, ибо мы презираем и похвалу презираемых нами людей. Желание славы после смерти приводит к тому же. И хотя после смерти нет ощущения хвалы, воздаваемой нам на земле, ибо эти радости или поглощаются неизреченными радостями рая, или гаснут в страшных муках ада, тем не менее такая слава не тщетна, ибо люди испытывают удовольствие в настоящем от предвидения этой славы и от ее благодетельных последствий для их потомства. Хотя всего этого они не видят теперь, они все же представляют себе это, а все, что доставляет удовольствие в ощущении, доставляет удовольствие и в представлении.

Ненависть из-за трудности расплаты за большие благодеяния. Сознание, что мы получили от кого-либо, кому мы считаем себя равными, больше благодеяний, чем мы можем надеяться возместить ему, располагает к показной любви, а в действительности - к тайной ненависти и ставит человека в положение несостоятельного должника, который, избегая встречи с кредитором, тайно желает, чтобы последний был там, где бы он никогда не мог его видеть. Дело в том, что благодеяние обязывает, обязательство же есть рабство, а обязательство, которое не может быть оплачено, есть вечное рабство, которое для человека, равного тому, кому он обязан, ненавистно. Если же мы получили благодеяния от человека, которого мы признаем выше себя, то это располагает нас к любви к нему, ибо это обязательство есть не новое уничижение, а охотное принятие, называемое людьми благодарностью, и эта честь, оказываемая тому, кто нас обязывает, вообще принимается за оплату. К любви нас располагает и благодеяние, полученное от равного или от ниже нас стоящего, если только имеется надежда воздать за это благодеяние в полной мере, ибо, согласно намерению получателя, благодеяние есть взаимопомощь и взаимная услуга, что дает повод к состязанию в отношении того, кто кого превзойдет в благоденствовании. Это самое благородное и выгодное состязание, ибо в данном случае победитель доволен своей победой, а другой берет реванш, признав это.

И из-за сознания, что он сам заслуживает ненависти. Если человек нанес другому обиду, которую не может или не желает загладить, то обидчик склонен ненавидеть обиженного, ибо должен ожидать от него или мести, или прощения, но то и другое ненавистно.

Боязнь притеснений располагает человека заранее обеспечить себе помощь общества или искать ее, так как нет другого средства, при помощи которого человек мог бы охранять свою жизнь и свободу.

Из-за сомнения в собственном уме. Люди, не доверяющие своему уму, во время смуты и мятежа более способны одержать победу, чем люди, считающие себя мудрыми или хитрыми. Ибо первые любят советоваться, вторые же (боясь быть обманутыми) любят наносить удар первыми. Между тем во время мятежа, когда люди должны быть всегда готовы к сражению, объединение и использование всех преимуществ силы является лучшей стратегией, чем какая-либо иная, придуманная тонким умом.

Тщетные начинания из-за тщеславия. Тщеславные люди, а именно те, кто, не сознавая в себе больших способностей, преисполнены самодовольства, считают себя храбрецами, склонны к хвастовству, но не к смелым начинаниям, ибо при опасности или затруднениях они добиваются лишь того, что все видят их неспособность.

Тщеславные люди, составившие мнение о своих больших способностях на основании льстивых заверений других людей или на основании случайного успеха какого-либо своего предыдущего действия и не проверяющие этого мнения на основании истинного познания самих себя, склонны к поспешным начинаниям, но при наступлении опасности и затруднений они, если это возможно, отступают. В самом деле, не видя никакого пути к спасению, такие люди скорее будут рисковать своей честью, которую они могут восстановить ссылкой на какие-нибудь извиняющие обстоятельства, чем своей жизнью, восстановить которую невозможно.

Честолюбие из-за убеждения в своих способностях. Люди, твердо убежденные, что мудры в государственных делах, склонны к честолюбию, ибо без официального положения в государственном совете и в суде они лишены той чести, которую может им доставить их мудрость. Вот почему домогаться государственных должностей склонны также красноречивые ораторы, так как красноречивые люди представляются мудрыми как самим себе, так и другим.

Нерешительность из-за слишком большой оценки мелочей. Малодушие располагает к нерешительности, вследствие чего упускаются случаи и подходящие поводы действовать. В самом деле, если, взвесив все обстоятельства, до того как наступил момент действовать, люди все же не уяснили себе, как лучше всего поступить, то это доказывает, что разница между мотивами в пользу одного и другого образа действия невелика. Вот почему не решаться при таких условиях - значит упускать случай из-за взвешивания мелочей, что является малодушием.

Бережливость (являющаяся, правда, добродетелью у бедных людей) делает человека непригодным к совершению таких деяний, которые требуют одновременных усилий многих людей, ибо активность этих усилий может быть питаема и поддерживаема лишь наградой, а бережливость ее ослабляет.

Доверие к другим из-за незнания признаков мудрости • доброжелательности. Красноречие в соединении с лестью располагает доверять тем, кто обладает этими качествами, ибо первое есть кажущаяся мудрость, а вторая - кажущаяся доброжелательность. Если же к ним присоединяется еще военная слава, то это располагает людей к верности и подчинению тем, кто обладает всеми этими качествами. Мудрость и доброжелательность гарантируют против опасности со стороны обладателей первых качеств, последнее же гарантирует против опасности со стороны других.

Из-за незнания естественных причин. Отсутствие знания, т. е. незнание причин, располагает или, вернее, вынуждает человека полагаться на совет и авторитет других. Ибо если человек, которого интересует какая-либо истина, не полагается на собственное мнение, то он вынужден полагаться на мнение кого-либо другого, которого считает умнее себя и в отношении которого у него нет основания думать, чтобы тот его обманывал.

Из-за отсутствия понимания. Незнание значения слов, т. е. отсутствие понимания, делает людей склонными брать на веру не только истину, которая им неизвестна, но и ошибки и, мало того, нелепости тех, кому они доверяют, ибо ни ошибки, ни нелепости не могут быть обнаружены без совершенного понимания слов.

Поэтому-то люди дают различные наименования одной и той же вещи в зависимости от различия своих страстей. Так, например, те, кто одобряет какое-нибудь частное мнение, называют это мнением, но те, кто относится к этому мнению неодобрительно, называют его ересью. Однако "ересь" означает не более, чем частное мнение, и лишь заключает в себе больший оттенок порицания.

Этим же обусловливается то, что без изучения и большего понимания люди не могут отличить одно действие многих людей от многих действий толпы, как, например, между общим действием всех сенаторов Рима при убийстве Катилины и многими действиями некоторых сенаторов при убийстве Цезаря. Вот почему мы склонны принимать за действие народа множество действий, совершенных толпой людей, руководимых, может быть, одним человеком.

Приверженность обычаям из-за незнания природы права и не-права. Незнание причин и основной природы права, справедливости, закона и правосудия располагает людей сделать правилом своих действий обычай и пример. Неправым делом в этом случае считается то, что согласно обычаю наказывалось, а правым - то, безнаказанности и одобрения чего можно привести пример, или (как это варварски называют юристы, которые одни лишь применяют эту фальшивую мерку справедливости) прецедент. Люди в этих случаях похожи на маленьких детей, для которых единственным мерилом хорошего и дурного поведения является наказание, полученное от родителей и учителей, с той, однако, разницей, что дети всегда верны своему мерилу, взрослые же люди нет. Напротив, становясь сильными и упрямыми, люди апеллируют то от обычая к разуму, то от разума к обычаю в зависимости от того, как служит это их склонности. Они отступают от обычая, когда этого требуют их интересы, и действуют вопреки разуму, когда он против них. Вот чем объясняется, что учения о праве и несправедливости постоянно оспариваются как пером, так и мечом, между тем как учения о линиях и фигурах не подлежат спору, ибо истина об этих последних не задевает интересов людей, не сталкиваясь ни с их честолюбием, ни с их выгодой или вожделениями. Я не сомневаюсь, что если бы истина, что три угла треугольника равны двум углам квадрата, противоречила чьему-либо праву на власть или интересам тех, кто уже обладает властью, то, поскольку это было бы во власти тех, чьи интересы задеты этой истиной, учение геометрии было бы если не оспариваемо, то вытеснено сожжением всех книг по геометрии.

Приверженность к мнениям частных лиц из-за незнания причин общественного порядка. Незнание отдаленных (remote) причин располагает людей приписывать все события непосредственным и промежуточным причинам, ибо только эти причины они замечают. Отсюда происходит, что во всех тех местах, где люди отягощены сильными государственными поборами, они изливают свой гнев на представителей податного ведомства, т. е. на откупщиков, сборщиков податей и других чиновников ведомства государственных сборов, и идут на поводу у тех, кто критикует правительство, причем, когда они зашли так далеко, что на оправдание нет надежды, они из страха наказания или унизительного для них прощения нападают на верховную власть.

Легковерие из-за незнания естественных причин. Незнание естественных причин располагает людей к легковерию, так что люди часто склонны верить в невозможное, ибо, будучи неспособными обнаружить эту невозможность, они могут лишь считать это правдоподобным. А так как люди любят, чтобы их слушали в обществе, то легковерие делает их склонными к вранью. Таким образом, одно это незнание делает людей склонными без всякого злого умысла с их стороны как верить лжи, так и распространять ее, а иногда даже и сочинять ее.

Любознательность из-за заботы о будущем. Беспокойство за будущее располагает людей к исследованию причин явлений, ибо знание этих причин делает людей более способными устроить свое настоящее к своему вящему благополучию.

Естественная религия, проистекающая из того же самого. Любознательность, или любовь к познанию причин, заставляет людей переходить от наблюдения последствий к отысканию их причин, а затем к отысканию причин этих причин, так что в конце концов они должны прийти к тому заключению, что есть некая причина, которая не обусловлена никакой предшествовавшей причиной, а является вечной. И эту первую причину люди называют Богом. Таким образом, нельзя углубиться в исследование естественных причин, не склонившись к вере в существование предвечного Бога, хотя нельзя иметь о Нем в уме никакого представления, которое было бы адекватно Его природе. Точно так же, как слепорожденный, который слышит от людей, что они греются у огня, и сам испытывает на себе это действие огня, может легко понять и питать твердую уверенность, что есть что-то такое, что люди называют огнем и что является причиной ощущаемой им теплоты, и все же при этом не может себе представить, как этот огонь выглядит, и не может иметь в уме представления, равного представлению тех, кто видит этот огонь,- точно так же и человек при виде изумительного порядка, царящего в явлениях нашего мира, может понять, что имеется какая-то причина этого, но не может иметь в своем уме ни идеи, ни образа этой причины.

Если же люди мало или совсем не занимаются исследованием естественных причин вещей, то обусловленный этим незнанием страх перед тем, что имеет силу причинить им много добра или зла, делает их склонными предполагать и воображать существование разного рода невидимых сил, благоговеть перед образами своего собственного воображения, призывая их на помощь в моменты несчастий и вознося им благодарность в надежде на успех, делая, таким образом, своими богами творения собственной фантазии. Так случилось, что из бесконечного разнообразия образов своей фантазии люди сотворили бесконечное количество богов. И этот страх перед невидимыми вещами есть естественное семя того, что каждый называет религией или суеверием, если другие иначе, чем он сам, почитают эту силу или боятся ее.

А так как это семя религии было замечено многими, то некоторые из тех, кто его заметил, были склонны питать и развивать его и превратить в законы, прибавив к ним еще собственного изобретения различные мнения о причинах будущих событий, думая приобрести таким путем наилучшую возможность управлять другими и извлечь для себя наибольшую выгоду из их сил.

ГЛАВА XII

О РЕЛИГИИ

Религия только в человеке. Ввиду того что все признаки, все плоды религии находятся лишь в человеке, нет никакого основания сомневаться в том, что и семя религии находится лишь в человеке и состоит в некотором специфическом качестве или по крайней мере в таком значительном развитии этого качества, которого нельзя найти в других живых созданиях.

Во-первых, из-за его желания знать причины. Во-первых, человеческой природе свойственно доискиваться причин наблюдаемых событий. Такая любознательность присуща одним людям в большей, другим - в меньшей степени, но всем - в такой мере, чтобы доискиваться причин своего счастья и несчастья.

Из-за рассмотрения начала вещей. Во-вторых, при виде какой-нибудь вещи, имеющей начало, человеку свойственно также думать, что эта вещь имеет причину, определившую начало ее именно в данный момент, а не раньше или позже.

Из-за его наблюдения последовательности вещей. В-третьих, в отличие от животных, которые в силу отсутствия у них способности наблюдать и запоминать порядок, последовательность и взаимную зависимость видимых ими вещей очень мало или совсем не способны предвидеть будущее и счастье которых поэтому состоит лишь в ежедневном удовлетворении их потребности в пище, покое и похоти,- в отличие от животных человек замечает, как одно событие производит другое, и запоминает в них предыдущее и последующее. А если он не может выявить истинных причин вещей (ибо причины благополучия и неблагополучия большей частью бывают скрыты), он строит насчет этих причин предположения, внушаемые его собственной фантазией, или полагается на авторитет других людей, а именно тех, кого считает друзьями и более мудрыми, чем он сам.

Естественная причина религии - беспокойство о будущем. Первые два свойства человеческой природы являются источником беспокойства. Ибо, удостоверившись в том, что все вещи, как те, которые имели место до сих пор, так и те, которые будут иметь место впоследствии, имеют свои причины, человек при своих непрерывных усилиях оградить себя от зла, которого он боится, и приобрести благо, к которому стремится, не может не быть в постоянной заботе о будущем.

Таким образом, все люди, особенно те, кто наиболее прозорлив, находятся в положении, подобном положению Прометея. Подобно тому как Прометей (под которым следует разуметь разумного человека) был прикован к скале Кавказа, с которой открывался широкий вид и где орел, расклевывая его печень, пожирал днем то, что отрастало за ночь, точно так же и человек, слишком далеко заглядывающий вперед, в своей заботе о будущем терзается все время страхом смерти, бедности или другого бедствия, имея отдых или передышку от своего беспокойства разве лишь во время сна.

Кто побуждает их бояться могущества невидимых вещей. Этот постоянный страх, всегда сопровождающий человеческий род, шествующий как бы во тьме из-за незнания причин, должен по необходимости иметь какой-нибудь объект. Вот почему, когда нельзя найти видимый объект, люди считают виновником своего счастья или несчастья какую-то власть или невидимую силу. В этом смысле, может быть, следует понимать слова некоторых древних поэтов, говоривших, что боги были первоначально созданы человеческим страхом ³², и это в отношении богов (т. е. в отношении многобожия язычников) совершенно справедливо. Однако признание единого бога, предвечного, бесконечного и всемогущего, может быть легче выведено из желания людей познать причины естественных тел и их различных свойств и действий, чем из страха людей перед тем, что с ними может случиться в будущем. Ибо тот, кто при наблюдении чего-либо совершающегося перед ним будет исследовать ближайшую и непосредственную причину этого и отсюда перейдет к исследованию причины этой причины и таким образом углубится в исследование всего последовательного ряда причин, должен будет в конце концов прийти к заключению, что существует (как это признавали даже языческие философы) первичный двигатель, т. е. первичная и предвечная причина всех вещей '". А это именно то, что люди разумеют под именем Бог. К мысли о едином Боге, таким образом, люди приходят помимо всякой мысли об их судьбе, забота о которой делает их склонными к страху и отвращает их от исследования причин других вещей и этим способствует измышлению стольких богов, сколько есть людей, измышляющих их.

И думать, что они бестелесны. Что же касается материи, или субстанции, выдуманных невидимых агентов, то путем естественного размышления люди могли прийти лишь к тому представлению, что эта материя, или субстанция, однородна с материей, или субстанцией, человеческой души и что человеческая душа по своей субстанции сходна с тем, что представляется человеку в сновидении, или с тем, что представляется бодрствующему человеку, когда он смотрится в зеркало. Не зная, что эти последние явления суть не что иное, как порождение фантазии, люди полагают их реально существующими вовне субстанциями и поэтому называют их привидениями точно так же, как римляне называли их imagines и umbrae ³⁴, и считают их духами, т. е. тонкими воздушными телами, думая, что те невидимые агенты, которых они боятся, похожи на них с той лишь разницей, что появляются и исчезают по своему произволу. Однако мнение о том, будто такие духи бестелесны или нематериальны, никогда не могло прийти в голову кому бы то ни было естественным путем, ибо хотя люди могут сочетать взаимопротиворечащие слова, как дух и бестелесный, однако они не могут иметь представления о какой-либо вещи, соответствующей этому словосочетанию. Вот почему люди, пришедшие собственным размышлением к признанию бесконечного, всемогущего и предвечного Бога, предпочитают признать его непостижимым и превышающим силу их разумения, а не определять его естество словами "бестелесный дух", чтобы затем признать, что это определение непонятно либо что такой титул дается ему в догматическом смысле, т. е. не с намерением сделать понятным божественное естество, а из благочестивого желания выразить свое благоговение приписыванием ему атрибутов, значение которых наиболее далеко от грубости видимых тел.

Но не знают, каким путем невидимые силы производят свои действия. Что касается предполагаемого пути, каким эти невидимые силы производят свои действия, т. е. какими непосредственными причинами они пользуются, заставляя события совершаться, то люди, не знающие, что представляет собой то, что мы называем причинностью (т. е. почти все люди), могут строить свои догадки на этот счет, руководствуясь не правилами, которых у них нет, а наблюдениями и воспоминаниями последовательности определенных явлений во времени без выявления их зависимости или связи. Вот почему они ждут в будущем такой же последовательности событий, какую они наблюдали в прошлом, и суеверно ожидают счастья или несчастья от вещей, которые не стоят ни в какой причинной связи с этим. Так поступили афиняне, требовавшие для своей войны при Лепанто другого Формиона, и партия Помпея, требовавшая для войны в Африке другого Сципиона ³⁵, и так поступали с тех пор другие в различных иных случаях. Подобным же образом люди приписывают влияние на свою судьбу чьему-либо присутствию, счастливому или несчастливому месту, каким-нибудь произнесенным словам, особенно если при этом было произнесено имя Бога, например колдованию и заклинаниям (литургия ведьм), причем доходят до того, что верят, будто колдовство и заклинания имеют силу превратить камень в хлеб, хлеб - в человека или любую вещь - в любую иную вещь.

Но почитают их, как почитают людей. В-третьих, что касается почестей, которые люди, естественно, воздают невидимым силам, то они могут иметь лишь те формы выражения, которые применялись бы по отношению к людям, а именно: дары, просьбы, благодарности, покорность, почтительные обращения, скромное поведение, обдуманные слова, клятвы (т. е. уверение друг друга в исполнении данных обещаний) - при призыве их на помощь. Сверх этого разум ничего не подсказывает, а предоставляет людям или довольствоваться этими формами, или полагаться в отношении дальнейших церемоний на тех, кого они считают умнее себя.

И приписывают им все экстраординарные события. Наконец, что касается того, как эти невидимые силы объявляют людям то, что должно произойти в будущем, особенно то, что касается их будущей судьбы вообще или успеха или неуспеха в каком-либо частном предприятии, то в этом отношении люди, естественно, находятся в затруднении. Однако, имея привычку гадать о будущем на основании прошлого, люди весьма склонны не только принять случайные вещи после одного или двух случаев за предзнаменование подобных же случаев в будущем, но и верить также предсказаниям других людей, о которых они однажды составили себе хорошее мнение.

Четыре вещи - естественные семена религии. И в этих четырех вещах: в представлении о привидениях, незнании вторичных причин, покорности по отношению к тому, чего люди боятся, и в принятии случайных вещей за предзнаменования - состоит естественное семя религии, которое в силу различных фантазий, суждений и страстей разных людей развилось в церемонии, столь различные, что те, которые практикуются одним человеком, в большинстве случаев кажутся смешными другому.

Культивирование этих семян. Дело в том, что эти семена были культивированы людьми двоякого рода. Одни - это те, кто выращивал и приводил в порядок эти семена согласно своему собственному измышлению. Другие же - те, кто делал это согласно приказанию и наставлению Бога. Но оба рода людей делали это с намерением превратить доверяющих им в наиболее приспособленных к повиновению, к подчинению законам, к миру, к милосердию и гражданскому общежитию. Религия первого вида есть, таким образом, часть человеческой политики, указывающей подданным те обязанности, исполнять которые требуют от них земные цари. Религия же второго вида есть божественная политика и содержит правила для тех, кто объявил себя подданным Царства Божиего. К первому роду относятся все языческие основатели государств и законодатели. Ко второму - Авраам, Моисей и наш божественный Спаситель, внушившие нам законы Царства Божиего.

Абсурдные мнения язычников. А что касается той части религии, которая заключается в представлениях относительно природы невидимых сил, то нет почти ни одной именуемой вещи, которая не считалась бы у язычников в том или другом месте Богом или дьяволом или не представлялась бы их поэтам одушевленной, обитаемой или одержимой тем или другим духом.

Неорганизованная материя мира почиталась Богом под именем Хаоса.

Небо, океан, планеты, огонь, земля, ветры были такими же богами.

Обоготворялись мужчина, женщина, птица, крокодил, теленок, собака, змея, лук-порей. Язычники населяли почти все места духами, называемыми демонами: долины - панами, или сатирами, леса - фавнами и нимфами, море - тритонами и другими нифмами, каждую речку и каждый источник - духом того же имени и нимфами, каждый дом - ларами, или домовыми, каждого человека - его гением, ад - привидениями и духами-служителями, как Харон, Цербер и фурии; а в ночное время они населяли все места ларвами, лемурами, привидениями умерших людей и целым царством русалок и привидений. Мало того, они приписывали божественность и строили храмы простым акциденциям, или качествам, таким, как время, ночь, день, мир, согласие, любовь, борьба, доблесть, честь, здоровье, ржавчина, лихорадка и т. п., причем если они молились о даровании или об отвращении чего-нибудь из этого, то они молились так, точно над их головой висели духи, носящие эти имена и способные ниспослать им желаемое благо или отвратить от них угрожающее бедствие. Они обоготворяли также собственный ум под именем Муз, свое невежество - под именем судьбы, свое сладострастие - под именем Купидона, свое неистовство - под именем фурий, свои члены - под именем Приапа и приписывали свои поллюции инкубам и суккубам, так что все, что поэт может вывести в качестве персонажа в своей поэме, они делали Богом или дьяволом.

Те же творцы языческой религии, заметив вторую основу религии, а именно незнание людьми причин и как следствие этого их склонность приписывать превратность своей судьбы причинам, от которых эта судьба не находится ни в какой видимой зависимости, воспользовались случаем, чтобы навязать невежеству людей вместо вторичных причин своего рода вторичных и служебных богов, и приписали причину плодородия Венере, причину возникновения искусств - Аполлону, причину лукавства и хитрости - Меркурию, причину бурь и гроз - Эолу и т. д., так что у язычников было такое же великое равнообразие богов, как и дел.

К тем формам поклонения, которые люди, естественно, считали нужным использовать по отношению к своим богам, а именно: к жертвоприношениям, молитвам, благодарностям и другим вышеуказанным формам, эти самые языческие законодатели прибавили изображения богов как в живописи, так и в скульптуре, с тем чтобы наиболее невежественная часть народа (т. е. наибольшая часть или большинство его), думая, что боги, которых эти изображения представляют, реально содержатся и как бы помещаются в них, еще больше бы их боялась. И язычники одарили этих богов землями, домами, служителями и доходами, изъятыми из человеческого пользования, т. е. посвященными этим их идолам. Им посвящались, таким образом, пещеры, рощи, горы и целые острова. И наделялись они не только формами людей, зверей или чудовищ, но также их способностями и страстями, а именно ощущением, речью, полом, сладострастием и способностью производить потомство (это не только путем сожительства между собой для продолжения рода богов, но и путем сожительства с мужчинами и женщинами для порождения нечистокровных богов и лишь жителей неба, как Вакх, Геркулес и др.), и сверх того они наделялись способностью к гневу, мстительностью и другими страстями, присущими живым существам, а также деяниями, проистекающими из этих страстей, как обман, воровство, прелюбодеяние, содомия, и любым пороком, который может считаться последствием власти или причиной наслаждения, и всеми теми пороками, которые, по понятиям людей, больше противоречат законам, чем чувству чести.

Наконец, к предсказаниям будущего - естественным, являющимся лишь догадками на основе опыта прошлого, я сверхъестественным, являющимся божественным откровением,- творцы языческой религии прибавили бесчисленное количество суеверных способов определения будущего, основанных частью на мнимом опыте, частью на мнимом откровении. Они внушили людям веру, что можно узнать свою будущую судьбу то из двусмысленных и бессмысленных ответов жрецов Дельф, Делоса и Аммона и других известных оракулов, каковые ответы были преднамеренно двусмысленны, чтобы не быть посрамленными при любом исходе событий, или бессмысленны вследствие одурманивающего действия паров, которые часто бывают в сернистых пещерах; то из книг Сибилл, из коих некоторые пользовались известностью и в эпоху римской республики (вроде, может быть, книг Нострадама, ибо имеющиеся в настоящее время фрагменты являются, по-видимому, подделкой позднейшего времени); то из бессмысленных речей сумасшедших, которые считались одержимыми божественным духом, каковую одержимость они называли энтузиазмом, и такого рода представление событий считалось пророчеством; то по расположению звезд при рождении тех, о судьбе кого гадали, что называлось гороскопом и считалось частью астрологии; то из собственных надежд и опасений, что называлось предчувствием или предвещанием; то из предсказаний ведьм, утверждавших, будто они совещаются с мертвыми, что называлось некромантией, заклинанием и колдовством, а на самом деле было лишь мошенничеством и умышленным плутовством; то по случайному полету или кормлению птиц, что называлось авгурией; то по внутренностям принесенных в жертву животных, что называлось aruspicina; то по сновидениям; то по карканью воронов или щебетанью птиц; то по чертам лица, что называлось метопоскопией; то гаданьем по линии рук, по случайно оброненным словам, что называлось omina; то по появлению чудовищ или необычайных явлений, таких, как затмения, кометы, редкие метеоры, землетрясения, наводнения, странные случаи рождения и т. п., которые они называли portenta и ostenta, так как полагали, что эти явления предвещают или предуказывают наступление каких-то больших бедствий; то путем простой лотереи, подсчета отверстий в решетке, выуживания стихов у Гомера и Вергилия, и бесчисленные другие нелепые представления. Отсюда видно, с какой легкостью можно заставить человека верить всему, что говорят ему люди, которые приобрели его доверие и умеют исподволь и ловко использовать его страх и невежество.

Цели создателей языческой религии. Вот почему первые основатели и законодатели государств среди язычников, ставившие себе единственной целью держать народ в повиновении и мире, везде заботились, во-первых, о том, чтобы внушить народу веру, будто те наставления, которые они дали ему в отношении религии, не являются их собственным изобретением, а продиктованы каким-нибудь богом или духом, иначе говоря, внушить народу, будто они сами выше простых смертных, с тем чтобы их законы могли быть легче приняты. Так, например, Нума Помпилий ³⁹ утверждал, что церемонии, установленные им среди римлян, были внушены ему нимфой Эгерией; первый царь и основатель царства Перу утверждал, будто он и его жена - дети Солнца, а Магомет в целях утверждения своей новой религии заявлял, будто он совещался со святым духом, который являлся ему в образе голубя. Указанные законодатели заботились, во-вторых, о том, чтобы внушить веру, будто те самые вещи, которые запрещены законами, неугодны также и богам. В-третьих, они предписывали церемонии, молебны, жертвоприношения и праздники и заботились о том, чтобы народ верил, будто этими средствами может быть умилостивлен гнев богов и будто неудачи на войне, большие эпидемии, землетрясения и личные несчастья каждого человека происходят от гнева богов, а этот гнев происходит от пренебрежительного отношения к их культу и от забвения или ошибочного понимания какого-нибудь пункта предписанных церемоний. И хотя у древних римлян не запрещалось отвергать то, что поэты писали о страданиях и радостях после этой жизни, и люди, имеющие большой авторитет и вес в государстве, открыто высмеивали эти писания в своих публичных выступлениях, однако вера поэтов разделялась всегда больше, чем противоположные взгляды.

Этими и другими подобными установлениями языческие законодатели в согласии с их задачей (которая заключалась в поддержании мира в государстве) достигли того, что простой народ винил в своих несчастьях самого себя - за нарушение или неправильное исполнение религиозных церемоний или за неповиновение законам - и был менее всего склонен бунтовать против своих правителей. Забавляемый великолепием и развлечениями празднеств и публичных игр, устраиваемых в честь богов, народ нуждался лишь в хлебе, чтобы не проявлять досады, ропота и возмущения против государства. Вот почему римляне, покорившие большую часть известного тогда мира, не колеблясь, допускали даже в самом городе Риме любую религию, если только она не заключала в себе чего-либо несовместимого с их гражданским правлением, и мы действительно нигде не находили указаний на то, чтобы там была запрещена какая-нибудь религия, за исключением религии евреев, которые (будучи особым Царством Божьим) считали незаконным подчинение смертному царю или какому бы то ни было государству. Таким образом, мы видим, в какой мере религия язычников была частью их политики.

Истинная религия и законы Царства Божиего. Однако там, где сам Бог основал религию посредством сверхъестественного Откровения, Он также установил особое Царство для себя и дал законы, определяющие поведение людей не только по отношению к Нему Самому, но также и по отношению друг к другу; и так как в этом Царстве Божьем политика и гражданские законы являются частью религии, то здесь нет различия между светской и духовной властью. Бог, правда, является царем всей земли, однако при этом Он может быть царем особого и избранного народа. В этом не больше противоречия, чем в том, что человек, имеющий

общее командование над всей армией, одновременно может иметь собственный полк или роту. Царем всей земли Бог является в силу своего могущества, но царем своего избранного народа он является в силу договора. Однако более подробно о Царстве Божием, как о том, которое обусловлено естеством Бога, так и о том, которое обусловлено договором, я буду говорить в другом месте (в главе XXXV).

Причины изменений в религии. Из выяснения причин распространения религии нетрудно понять причины ее распада на первоначальные семена, или принципы, которыми являются лишь представления о божестве, о невидимых силах и о сверхъестественном. Эти семена никогда не могут быть в такой мере искоренены из человеческой природы, чтобы они не дали снова ростков новых религий при возделывании их такими людьми, которые обладают для этого подходящей репутацией.

В самом деле, так как мы видим, что всякая оформленная религия основана прежде всего на вере в какого-нибудь одного человека, коего считают не только мудрым и заботящимся о благе всех, но и святым, которому Бог благоволит объявлять сверхъестественным путем свою волю, то отсюда необходимо следует, что в том случае, когда те, кто управляет религией, станут вызывать сомнения в отношении своей мудрости, искренности и любви к народу или когда они окажутся неспособными привести какое-нибудь правдоподобное доказательство божественного откровения,- в этом случае сделается сомнительной и та религия, которую они желают поддержать, и (при отсутствии боязни светского меча) эту религию начнут оспаривать и отвергать.

Лишение веры из-за противоречивых догматов. Репутации мудрого лишается тот человек, который, основывая религию или прибавляя что-нибудь к уже имеющейся, предписывает противоречивые догматы вере, ибо обе части какого-нибудь противоречивого положения не могут быть верны, и потому предписывание веры в такие противоречивые догматы является доказательством невежества их автора и дискредитирует все то, что он стал бы предлагать на основании якобы сверхъестественного откровения, каковое откровение может в самом деле дать человеку многое такое, что превосходит естественный разум, но ничего такого, что идет вразрез с ним.

Из-за поступков, противоречащих религии, которую совершившие поступки сами установили. Репутации искренних людей основатели или завершители религии лишаются в том случае, когда делают или говорят вещи, доказывающие отсутствие у них самих той веры, которой они требуют от других. Такие действия или высказывания называются скандальными, так как они суть камни преткновения, заставляющие людей спотыкаться на пути религии. Таковы несправедливость, жестокость, богохульство, корыстолюбие и сластолюбие. В самом деле, кто может поверить, что человек, обычно совершающий деяния, вырастающие из указанных корней, сам верит, что следует бояться той невидимой силы, какой он пугает других людей за меньшие прегрешения?

Репутации человеколюбивых эти люди лишаются, если они разоблачены в том, что преследуют личные цели, т. е. если вера, которой они требуют от других, служит, или кажется, что она служит, для приобретения только или исключительно для себя власти, богатства, почестей или обеспеченных наслаждений. Ибо то, что они делают ради собственного блага, рассматривается как совершаемое в собственных интересах, а не из любви к другим.

Требование сверхъестественных доказательств. Наконец, свидетельством, которое человек может привести в пользу своего божественного призвания, может служить лишь совершение чудес, или оправдавшееся пророчество (что тоже является чудом), или необычайное счастье. Вот почему когда к тем пунктам религии, которые получены от людей, совершавших такие чудеса, прибавляются другие пункты людьми, неспособными удостоверить свое призвание чудесами, то эти последние пункты приобретают не больше доверия, чем то, что было внушено авторам этих пунктов обычаем и законами того места, где они воспитывались. Ибо, подобно тому как в естественных вещах здравомыслящие люди требуют естественных доказательств, точно так же в сверхъестественных вещах, прежде чем согласиться внутренне и от всего сердца, они требуют сверхъестественных доказательств (каковыми являются чудеса).

Что все приведенные моменты суть причины ослабления человеческой веры, с очевидностью явствует из следующих примеров. Прежде всего мы имеем пример сынов Израиля: когда Моисей, доказавший им свое призвание чудесами и счастливым выведением их из Египта, отсутствовал всего лишь сорок дней, они отступили от веры в истинного Бога, возвещенного им Моисеем, и, сделав своим богом золотого тельца, снова впали в идолопоклонство египтян, от которых они так недавно были освобождены. И опять, когда Моисей, Аарон, Иисус Навин и то поколение, которое видело величие дела Бога в Израиле, умерли, встало новое поколение, поклонявшееся Ваалу. Так что с исчезновением чудес исчезла также и вера.

Дальше, когда сыновья Самуила, поставленные своим отцом судьями в Вирсавии, стали брать взятки и несправедливо судить, народ Израиля не захотел больше иметь Бога своим царем на иных основаниях, чем его имеют царем другие народы, и поэтому стал требовать от Самуила, чтобы он поставил над ним царя, как у прочих народов. Так с исчезновением справедливости исчезла и вера постольку, поскольку евреи отрешили Бога от царствования над ними.

И если при учреждении христианской религии перестали существовать оракулы во всех частях Римской империи и число христиан благодаря проповеди апостолов и евангелистов удивительно быстро росло ежедневно и повсюду, то большая часть этого успеха может быть с полным основанием приписана тому презрению, которое навлекли на себя языческие жрецы той эпохи своим развратом, корыстолюбием и фиглярничанием перед государями. Точно так же отчасти по этой же причине была упразднена в Англии и во многих других частях христианского мира религия римской церкви, поскольку ослабление добродетели в пастырях привело к ослаблению веры в народе. Отчасти же, однако, это случилось благодаря внесению схоластами в религию философии и учения Аристотеля, отчего возникло столько противоречий и нелепостей, что римское духовенство подверглось одновременно обвинению как в невежестве, так и в мошеннических намерениях, что побудило народ восстать против этого духовенства помимо воли своих государей, как во Франции и Голландии, или с их согласия, как в Англии.

Наконец, среди пунктов, объявленных римской церковью необходимыми предпосылками спасения, имеется так много явно имеющих целью предоставление выгод папе и его духовным слугам, пребывающим на территориях других христианских государей, что, если бы эти последние не были заняты взаимной борьбой между собой, они могли бы так же легко, как это сделано было в Англии, изгнать из своих государств любую иностранную власть без войны или смуты. В самом деле, кто не видит, к чьей пользе клонится вера в то, что король не имеет своей власти от Христа, если его не короновал епископ; что король, если он священник, не может жениться; что вопрос о том, родился ли принц в законном браке или нет, должен быть решен властью Рима; что подданные могут быть освобождены от верности своему королю, если этот король осужден за ересь римским двором; что король может быть беспричинно отрешен от престола папой (как Хильперик во Франции - папой Захарием ) и его королевство и монахи в любой стране должны быть изъяты из юрисдикции своего короля, когда речь идет об уголовных делах? Или кто не видит, в чью пользу идут доходы от частных литургий и вынужденных пожертвований? Точно так же обстоит дело с другими проявлениями корысти, достаточными, чтобы умертвить самую живую веру, если, как я говорил, гражданские власти и обычаи поддерживают ее не больше, чем любое мнение, которое они имеют о святости, мудрости и честности их учителей. Таким образом, все происходившие в мире перемены в религии я могу приписать одной и той же причине, а именно распущенности духовенства, и это не только среди католиков, но и в той церкви, которая в наибольшей мере испытала на себе влияние Реформации.

ГЛАВА XIII

О ЕСТЕСТВЕННОМ СОСТОЯНИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА В ЕГО ОТНОШЕНИИ К СЧАСТЬЮ И БЕДСТВИЯМ ЛЮДЕЙ

Люди равны от природы. Природа создала людей равными в отношении физических и умственных способностей, ибо хотя мы наблюдаем иногда, что один человек физически сильнее или умнее другого, однако если рассмотреть все вместе, то окажется, что разница между ними не настолько велика, чтобы один человек, основываясь на ней, мог претендовать на какое-нибудь благо для себя, а другой не мог бы претендовать на него с таким же правом. В самом деле, что касается физической силы, то более слабый имеет достаточно силы, чтобы путем тайных махинаций или союза с другими, кому грозит та же опасность, убить более сильного.

Что же касается умственных способностей (я оставляю в стороне искусства, имеющие свою основу в словах, и особенно искусство доходить до общих и непреложных правил, называемое наукой,- таковыми правилами обладают немногие, и то лишь в отношении немногих вещей, ибо правила эти не врожденные способности, родившиеся с нами, а также не приобретенные (как благоразумие) в процессе наблюдения над чем-то другим), то я нахожу в этом отношении даже большее равенство среди людей, чем в отношении физической силы. Ибо благоразумие есть лишь опыт, который в одинаковое время приобретается в равной мере всеми людьми относительно тех вещей, которыми они с одинаковым усердием занимаются. Невероятным это равенство делает, возможно, лишь пустое самомнение о собственной мудрости, присущее всем людям, полагающим, что они обладают мудростью в большей степени, чем простонародье, т. е. чем все другие люди, кроме них самих и немногих других, которых они одобряют потому ли, что те прославились, или же потому, что являются их единомышленниками. Ибо такова природа людей. Хотя они могут признать других более остроумными, более красноречивыми и более образованными, но с трудом поверят, что имеется много людей столь же умных, как они сами. И это потому, что свой ум они наблюдают вблизи, а ум других - на расстоянии. Но это обстоятельство скорее говорит о равенстве, чем о неравенстве, людей в этом отношении. Ибо нет лучшего доказательства равномерного распределения какой-нибудь вещи среди людей, чем то, что каждый человек доволен своей долей.

Из-за равенства проистекает взаимное недоверие. Из этого равенства способностей возникает равенство надежд на достижение целей. Вот почему, если два человека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, они становятся врагами. На пути к достижению их цели (которая состоит главным образом в сохранении жизни, а иногда в одном лишь наслаждении) они стараются погубить или покорить друг друга. Таким образом, выходит, что там, где человек может отразить нападение лишь своими собственными силами, он, сажая, сея, строя или владея каким-нибудь приличным именем, может с верностью ожидать, что придут другие люди и соединенными силами отнимут его владение и лишат его не только плодов собственного труда, но также жизни или свободы. А нападающий находится в такой же опасности со стороны других.

Из-за взаимного недоверия - война. Вследствие этого взаимного недоверия нет более разумного для человека способа обеспечить свою жизнь, чем принятие предупредительных мер, т. е. силой или хитростью держать в узде всех, кого он может, до тех пор пока не убедится, что нет другой силы, достаточно внушительной, чтобы быть для него опасной. Эти меры не выходят за рамки требуемых для самосохранения и обычно считаются допустимыми. Так как среди людей имеются такие, которые ради одного наслаждения созерцать свою силу во время завоеваний ведут эти завоевания дальше, чем этого требует безопасность то и другие, которые в иных случаях были бы рады спокойно жить в обычных условиях, не были бы способны долго сохранять свое существование, если бы не увеличивали свою власть путем завоеваний и ограничились бы только обороной. Отсюда следует, что такое увеличение власти над людьми, поскольку оно необходимо для самосохранения человека, также должно быть позволено ему.

Мало того, там, где нет власти, способной держать всех в подчинении, люди не испытывают никакого удовольствия (а напротив, значительную горечь) от жизни в обществе. Ибо каждый человек добивается, чтобы его товарищ ценил его так, как он сам себя ценит, и при всяком проявлении презрения или пренебрежения, естественно, пытается, поскольку у него хватает смелости (а там, где нет общей власти, способной заставить людей жить в мире, эта смелость доходит до того, что они готовы погубить друг друга), вынудить у своих хулителей большее уважение к себе: у одних - наказанием, у других - примером.

Таким образом, мы находим в природе человека три основные причины войны: во-первых, соперничество; во-вторых, недоверие; в-третьих, жажду славы.

Первая причина заставляет людей нападать друг на друга в целях наживы, вторая - в целях собственной безопасности, а третья - из соображений чести. Люди, движимые первой причиной, употребляют насилие, чтобы сделаться хозяевами других людей, их жен, детей и скота; люди, движимые второй причиной, употребляют насилие в целях самозащиты; третья же категория людей прибегает к насилию из-за пустяков вроде слова, улыбки, из-за несогласия во мнении и других проявлений неуважения, непосредственно ли по их адресу или по адресу их родни, друзей, их народа, сословия или имени.

При отсутствии гражданского состояния всегда имеется война всех против всех. Отсюда видно, что, пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех. Ибо война есть не только сражение, или военное действие, а промежуток времени, в течение которого явно сказывается воля к борьбе путем сражения. Вот почему время должно быть включено в понятие войны, так же как и в понятие погоды. Подобно тому как понятие сырой погоды заключается не в одном или двух дождях, а в ожидании этого в течение многих дней подряд, точно так же и понятие войны состоит не в происходящих боях, а в явной устремленности к ним в течение всего того времени, пока нет уверенности в противном. Все остальное время есть мир.

Неудобство подобной войны. Вот почему все, что характерно для времени войны, когда каждый является врагом каждого, характерно также для того времени, когда люди живут без всякой другой гарантии безопасности, кроме той, которую им дают их собственная физическая сила и изобретательность. В таком состоянии нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда, и потому нет земледелия, судоходства, морской торговли, удобных зданий, нет средств движения и передвижения вещей, требующих большой силы, нет знания земной поверхности, исчисления времени, ремесла, литературы, нет общества, а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна.

Кое-кому недостаточно взвесившему эти вещи может показаться странным допущение, что природа так разобщает людей и делает их способными нападать друг на друга и разорять друг друга; не доверяя этому выводу, сделанному на основании страстей, он, может быть, пожелает иметь подтверждение этого вывода опытом. Так вот, пусть такой сомневающийся сам поразмыслит над тем обстоятельством, что, отправляясь в путь, он вооружается и старается идти в большой компании; что, отправляясь спать, он запирает двери; что даже в своем доме он запирает ящики, и это тогда, когда он знает, что имеются законы и вооруженные представители власти, готовые отомстить за всякую причиненную ему несправедливость. Какое же мнение имеет он о своих согорожанах, запирая свои двери, о своих детях и слугах, запирая свои ящики? Разве он не в такой же мере обвиняет человеческий род своими действиями, как и моими словами? Однако никто из нас не обвиняет человеческую природу саму по себе. Желание и другие человеческие страсти сами по себе не являются грехом. Грехом также не могут считаться действия, проистекающие из этих страстей, до тех пор пока люди не знают закона, запрещающего эти действия; а такого закона они не могли знать до тех пор, пока он не был издан, а изданным он не мог быть до тех пор, пока люди не договорились насчет того лица, которое должно его издавать.

Может быть, кто-нибудь подумает, что такого времени и такой войны, как изображенные мной, никогда не было; да я и не думаю, чтобы они когда-либо существовали как общее правило по всему миру. Однако есть много мест, где люди живут так и сейчас. Например, дикие племена во многих местах Америки не имеют никакого правительства, кроме власти маленьких родов-семей, внутри которых мирное сожительство обусловлено естественными вожделениями, и живут они по ею пору в том животном состоянии, о котором я говорил раньше. Во всяком случае, какова была бы жизнь людей при отсутствии общей власти, внушающей страх, можно видеть из того образа жизни, до которого люди, жившие раньше под властью мирного правительства, обыкновенно опускаются во время гражданской войны.

Хотя никогда и не было такого времени, когда бы частные лица находились в состоянии войны между собой, короли и лица, облеченные верховной властью, вследствие своей независимости всегда находятся в состоянии непрерывной зависти и в состоянии и положении гладиаторов, направляющих оружие друг на друга и зорко следящих друг за другом. Они имеют форты, гарнизоны и пушки на границах своих королевств и постоянных шпионов у своих соседей, что является состоянием войны. Но так как они при этом поддерживают трудолюбие своих подданных, то указанное состояние не приводит к тем бедствиям, которые сопровождают свободу частных лиц.

В подобной войне ничто не может быть несправедливым. Состояние войны всех против всех характеризуется также тем, что при нем ничто не может быть несправедливым. Понятия правильного и неправильного, справедливого и несправедливого не имеют здесь места. Там, где нет общей власти, нет закона, а там, где нет закона, нет несправедливости. Сила и коварство являются на войне двумя основными добродетелями. Справедливость и несправедливость не являются ни телесными, ни умственными способностями. Если бы они были таковыми, они, подобно ощущениям и страстям, должны были бы быть присущи и человеку, существующему изолированно. Но справедливость и несправедливость есть качества людей, живущих в обществе, а не в одиночестве. Указанное состояние характеризуется также отсутствием собственности, владения, Отсутствием точного разграничения между моим и твоим. Каждый человек считает своим лишь то, что он может добыть, и лишь до тех пор, пока он в состоянии удержать это. Всем предыдущим достаточно сказано о том плохом положении, в которое поставлен человек в естественном состоянии, хотя он имеет возможность выйти из этого положения - возможность, состоящую отчасти в страстях, а отчасти в его разуме.

Страсти, склоняющие людей к миру. Страсти, делающие людей склонными к миру, суть страх смерти, желание вещей, необходимых для хорошей жизни, и надежда приобрести их своим трудолюбием. А разум подсказывает подходящие условия мира, на основе которых люди могут прийти к соглашению. Эти условия суть то, что иначе называется естественными законами, о которых я более подробно буду говорить в следующих двух главах.

ГЛАВА XIV

О ПЕРВОМ И ВТОРОМ ЕСТЕСТВЕННЫХ ЗАКОНАХ И О ДОГОВОРАХ

Что такое естественное право (right of nature). Естественное право, называемое обычно писателями jus natura-1е, есть свобода всякого человека использовать собственные силы по своему усмотрению для сохранения своей собственной природы, т. е. собственной жизни, и, следовательно, свобода делать все то, что, по его суждению, является наиболее подходящим для этого.

Что такое свобода. Под свободой, согласно точному значению слова, подразумевается отсутствие внешних препятствий, которые нередко могут лишить человека части его власти делать то, что он хотел бы, но не могут мешать использовать оставленную человеку власть сообразно тому, что диктуется ему его суждением и разумом.

Что такое естественный закон (law of nature). Естественный закон, lex naturalis, есть предписание, или найденное разумом (reason) общее правило, согласно которому человеку запрещается делать то, что пагубно для его жизни или что лишает его средств к ее сохранению, и пренебрегать тем, что он считает наилучшим средством для сохранения жизни.

Различие между правом и законом. Следует различать jus и lex - право и закон, хотя тот, кто пишет на эту тему, обычно смешивает эти понятия, ибо право состоит в свобода делать или не делать, между тем как закон определяет и обязывает к тому или другому члену этой альтернативы, следовательно, закон и право различаются между собой, Так же как обязательство и свобода, которые несовместимы в отношении одной и той же вещи.

В естественном состоянии каждый человек имеет право на все. Так как состояние человека (как было указано в предыдущей главе) есть состояние войны всех против всех, когда каждый управляется своим собственным разумом и нет ничего, чего он не мог бы использовать в качестве средства для спасения от врагов, то отсюда следует, что в таком состоянии каждый человек имеет право на все, даже на жизнь всякого другого человека. Поэтому до тех пор, пока сохраняется право всех на все, ни один человек (как бы силен или мудр он ни был) не может быть уверен в том, что сможет прожить все то время, которое природа обычно предоставляет человеческой жизни. Следовательно, предписание, или общее правило, разума гласит, что всякий человек должен добиваться мира, если у него есть надежда достигнуть его; если же он не может его достигнуть, то он может использовать любые средства, дающие преимущество на войне.

Основной естественный закон. Первая часть этого правила содержит первый и основной естественный закон, гласящий, что следует искать мира и следовать ему. Вторая часть есть содержание естественного права, сводящегося к праву защищать себя всеми возможными средствами.

Второй естественный закон. От этого основного естественного закона, согласно которому люди должны стремиться к миру, происходит другой закон, гласящий, что в случае согласия на то других человек должен согласиться отказаться от права на все вещи в той мере, в какой это необходимо в интересах мира и самозащиты, и довольствоваться такой степенью свободы по отношению к другим людям, которую он допустил бы у других людей по отношению к себе. Ибо до тех пор, пока каждый человек держится за это право - делать все, что он хочет, все люди будут находиться в состоянии войны. Однако если другие люди не желают следовать его примеру и отказаться от этого права, то нет никакого основания для кого бы то ни было лишиться его, ибо это означало бы скорее отдать себя на разграбление (чего никто не обязан желать), чем показать свою готовность к миру. Именно таков закон Евангелия: поступай по отношению к другим так, как ты желал бы, чтобы другие поступали по отношению к тебе. И это закон всех людей: quod tibi fieri поп vis, alteri ne feceris.

Что означает отказ от права. Отказаться от человеческого права на что-нибудь - значит лишиться свободы препятствовать другому пользоваться выгодой от права на то же самое. Ибо тот, кто отрекается или отступается от своего права, не дает этим ни одному человеку права, которым последний не обладал бы ранее, так как от природы все люди имеют право на все. Отказаться от своего права означает лишь устраниться с пути другого, с тем чтобы не препятствовать ему в использовании его первоначального права, но не с тем, чтобы никто другой не препятствовал ему. Таким образом, выгода, получаемая одним человеком от уменьшения права другого человека, состоит лишь в уменьшении препятствий к использованию своего собственного первоначального права.

Что означает отречение от права. Что такое перенесение права. Обязательство. Долг. Отказ от права совершается или простым отречением от него, или перенесением его на другого человека. Простое отречение имеется в том случае, когда отказывающийся не интересуется тем, кому достанется благо этого права. Перенесение имеется в том случае, когда отказывающийся желает, чтобы благо этого права досталось определенному лицу или лицам. А когда человек в той или другой форме отказался от своего права или уступил его кому-нибудь, тогда говорят, что он обязан не препятствовать тем, кому уступил или предоставил это право, в пользовании этим благом, что на нем лежит долг и обязанность не отменять этого своего добровольного акта и что такое противодействие есть несправедливость и неправомерность, будучи sine Jure , так как данный человек отказался от своего права или уступил его.

Несправедливость. Неправомерность и несправедливость в мирных спорах некоторым образом подобны тому, что в диспутах схоластов называется абсурдом. Как в этих спорах мы называем абсурдом противоречие тому, что утверждалось раньше, так обычно мы называем несправедливостью или неправомерностью произвольное разрушение того, что раньше было добровольно сделано. Простое отречение от права или перенесение права производится либо путем соответствующего заявления, либо посредством произвольного знака или знаков, с достаточной ясностью обозначающих, что данный человек отрекается или переносит либо что он отрекся или перенес свое право на того, кто его получает. Этими знаками являются или одни слова, или одни действия, или (как это чаще всего бывает) и то и другое. Эти заявления, или знаки, суть обязательства, которыми люди связывают себя и обязуются, причем сила этих обязательств лежит не в их собственной природе (ибо нет ничего легче для человека, чем нарушить свое слово), а в боязни того зла, которое неминуемо влечет за собой их нарушение.

Не все права могут быть отчуждаемы. Когда человек переносит свое право или отрекается от него, то он это делает или ввиду какого-нибудь права, которое взамен переносится на него самого, или ради какого-нибудь другого блага, которое он надеется приобрести. В самом деле, такое отречение, или отчуждение, является добровольным актом, а целью добровольного акта всякого человека является какое-нибудь благо для себя. Вот почему имеются некоторые права, о которых нельзя полагать, чтобы кто-нибудь мог уступить их или передать словами или знаками. Прежде всего человек не может отказаться от права оказывать сопротивление тем, кто нападает на него с целью лишить его жизни, ибо нельзя думать, чтобы он надеялся приобрести таким путем какое-нибудь благо для себя. То же самое можно сказать о праве сопротивления нападению, имеющему целью нанести раны, наложить оковы или заключить в тюрьму, причем по двум соображениям: во-первых, потому, что терпеливое снесение этих насилий не влечет за собой такого блага, какое влечет за собой терпеливое отношение к тому, что другой ранен или заточен в тюрьму; во-вторых, потому, что, когда человек видит, что на него наступают с целью совершить нападение, он не может сказать, имеют ли наступающие в виду его смерть или нет. И наконец, мотивом и целью при отречении от права, или отчуждении его, является гарантия безопасности человеческой личности, т. е. сохранение жизни и обеспечение средств такого сохранения жизни, при котором последняя не стала бы тяжелой. Вот почему если имеется видимость, что человек словами или знаками отказывается от той цели, к которой эти знаки приурочены, то не следует думать, что таковы его действительные намерения и воля, а просто этот человек не знал, как могут быть истолкованы такие слова и действия. Взаимное перенесение права есть то, что люди называют договором (contract).

Что такое договор. Следует различать перенесение права на вещь и перенесение или передачу, т. е. вручение, самой вещи. Ибо вещь может быть вручена одновременно с перенесением права, как, например, при покупке и продаже, за наличный расчет либо при обмене товаров или земель; и может быть вручена некоторое время спустя.

Что такое соглашение. Может быть и так, что одна из сторон вручает вещь, предоставить которую она обязана по договору, и позволяет другой стороне выполнить обязательства к определенному, более позднему сроку, оставаясь некоторое время должником, и тогда участие первой стороны в договоре называется соглашением (convenant), или обе стороны могут договориться сразу о том, что их взаимные обязательства будут выполнены после. В обоих этих случаях выполнение своих обязательств тем, кто должен их выполнить в будущем, называется сдержанном, обещания, или верностью, а невыполнение (если оно преднамеренно) - нарушением верности.

Дар. Когда перенесение права не взаимно, а лишь одна из сторон переносит свое право на другую сторону в надежде приобрести этим дружбу или какую-нибудь услугу от нее или друзей, или в надежде приобрести славу милосердного и великодушного человека или освободить душу от тяжелого чувства сострадания, или в надежде на награду на небесах, тогда это перенесение права является не договором, а даром, добровольным даром, благодарением, каковые слова означают одно и то же.

Знаки, выражающие договор непосредственно. Договор выражается знаками или непосредственно, или путем умозаключения из них. Непосредственно он выражается словами, значение которых понятно. Такие слова могут относиться к настоящему или прошлому, например: "я даю", "я дарю", "я дал", "я подарил", "я желаю, чтобы это принадлежало вам",- или же к будущему, например: "я дам", "я подарю", в каковом случае они называются обещанием.

Знаки, выражающие договор путем умозаключения. Знаками, выражающими договор путем умозаключения из них, являются иногда слова, иногда молчание, иногда действия, иногда воздержание от действий - вообще все то, что достаточно выявляет волю договаривающегося.

Дар с помощью слов, относящихся к настоящему и прошлому. Одни слова, относящиеся к будущему и содержащие голое обещание, являются недостаточным признаком добровольного приношения и поэтому необязательны. Ибо если они относятся к будущему, как, например: "завтра я дам",- то это признак того, что я еще не дал, и, следовательно, признак того, что мое право еще не перенесено, а останется за мной до тех пор, пока я не перенесу его при помощи какого-нибудь другого действия. Если же слова относятся к настоящему или прошлому, как, например: "я дал" или "я с тем даю, чтобы вручить завтра", тогда мое завтрашнее право уже отдано сегодня, и это в силу одних слов, хотя бы и не было другого доказательства моей воли. Существует огромная разница между значениями следующих слов: volo hoc tuum esse eras и eras dabo, т. е. между "я желаю, чтобы это завтра принадлежало тебе" и "я дам тебе это завтра", ибо в первом обороте речи слова "я желаю" обозначают акт воли, совершающийся в настоящем; во втором же они обозначают обещание будущего акта воли. Вот почему первая фраза, относящаяся к будущему, ничего не переносит. Однако, если имеются кроме слов другие признаки воли к перенесению права, тогда и в случае добровольного дара право может считаться отчужденным посредством слов, относящихся к будущему. Например, если человек предлагает премию тому, кто первым в соревновании придет к финишу, то этот дар является добровольным, и хотя слова относятся к будущему, однако право переходит, ибо, если этот человек не желал бы, чтобы его слова были так поняты, он не стал бы побуждать людей к бегу.

Знаками, выражающими договор, являются слова, относящиеся как к прошлому и настоящему, так и к будущему. В договорах право переходит не только в тех случаях, когда слова относятся к настоящему или к прошедшему времени, но также когда они относятся к будущему, ибо договор есть взаимное перенесение или обмен прав. Вот почему и намерение того, кто лишь обещает, должно быть истолковано в том смысле, что он желает, чтобы его право перешло, ибо он уже получил то благо, за которое обещает передать свое право, и если бы он не был согласен с таким истолкованием его слов, то другая сторона не выполнила бы первой того, что лежит на ней. При покупке, продаже и других актах договора обещание по этой причине равносильно согласию и потому обязательно.

Что такое заслуга. Если в случае договора одна из сторон первой выполняет свои обязательства, о ней говорят, что она заслуживает то, что она должна получить от второй стороны, и что она имеет на это право как на причитающееся ей. Точно так же если многим предложен приз, который должен быть вручен лишь тому, кто его выиграет, или если среди людей были брошены деньги, с тем чтобы ими воспользовались те, кто их поймает, то хотя это добровольный дар, однако выигравшие или поймавшие заслуживают этого и имеют это как то, что им причитается. Ибо право было перенесено в этом случае актом предложения приза и бросания денег, хотя лишь исход состязания должен был определить, на кого именно переносится это право. Однако между этими двумя видами заслуг существует та разница, что при договоре я заслуживаю в силу своей собственной власти и обязательств другой стороны, в случае же добровольного дара моя способность заслуживать обусловлена доброй волей дающего. В случае договора я заслуживаю того, чтобы мой контрагент отрекся от своего права; в случае же дара моя заслуга имеет не тот смысл, будто дающий обязан отречься от своего права, а лишь тот, что если он отрекся от него, то это право должно скорее принадлежать мне, чем кому-либо другому. И это, как я полагаю, выражает смысл того различия, которое схоласты делают между meritum congrui и meritum condigni ⁴⁸. Ибо так как всемогущий Бог обещал рай тем людям (ослепленным плотскими вожделениями), которые смогут шествовать по пути жизни согласно его заветам в предписанных им пределах, то схоласты говорят, что тот, кто шествует таким образом, заслужит рай ex congruo. Но так как ни один человек не обладает правдивостью и другими богоугодными качествами в такой мере, чтобы претендовать на рай по праву, а может надеяться получить его лишь как господнюю милость, то схоласты говорят, что ни один человек не может заслужить рай ex condigno. Таков, как я понимаю, смысл этого различения. Однако, поскольку спорщики-схоласты соглашаются со значением своих искусственных терминов лишь до тех пор, пока это им выгодно, я не желаю ничего утверждать насчет этого смысла и говорю лишь следующее: если какой-нибудь дар дается неопределенно как приз тому, кто победит в состязании, то выигрывающий заслуживает приз и может претендовать на него как на нечто ему причитающееся.

Когда соглашения, основанные на взаимном доверии, оказываются недействительными. Если заключено соглашение, при котором ни одна из сторон не выполняет своих обязательств немедленно, а доверяет друг другу, то в естественном состоянии (которое есть состояние войны всех против всех) такое соглашение при мало-мальски обоснованном подозрении одной из сторон, что противная сторона не выполнит своих обязательств, оказывается недействительным. Если же имеется стоящая над обеими сторонами общая власть, имеющая право и достаточно сил, чтобы принудить их к выполнению соглашения, то оно действительно. В самом деле, тот, кто первый выполняет условия соглашения, не имеет уверенности в том, что другой со своей стороны выполнит их потом, ибо там, где нет боязни принудительной власти, словесные обязательства слишком слабы, чтобы они могли обуздывать честолюбие, корыстолюбие, гнев и другие страсти; но такой принудительной власти нельзя предполагать в естественном состоянии, где все люди равны и сами решают, насколько справедливы их собственные опасения. Поэтому тот, кто первый выполняет условия соглашения, лишь выдает себя врагу, что противоречит праву (от которого он никогда не может отречься) защищать свою жизнь и средства к жизни.

Однако в гражданском состоянии, когда имеется власть, установленная для оказания принудительного воздействия на тех, кто без этого воздействия нарушил бы свое слово, такое опасение неосновательно, и потому тот, кто на основании соглашения должен первым выполнить зависящие от него условия, обязан так делать.

Причиной боязни, делающей такое соглашение несостоятельным, должно быть всегда нечто возникшее после заключения соглашения, некий новый факт или другое выявление воли к невыполнению. В противном случае эта причина не может сделать соглашение недействительным, ибо то, что не мешает человеку обещать, не может быть признано препятствием к выполнению.

Право на цель содержит право на средства. Тот, кто переносит какое-нибудь право, переносит также, поскольку это в его власти, и средства использования этого права. Например, тот, кто продает участок земли, должен быть понят так, что он одновременно передает и травы, и все, что произрастает на нем; так и тот, кто продает мельницу, не может отвести реку, приводящую эту мельницу в движение. А те, кто облекает человека правом верховной власти, должны быть поняты так, что одновременно они дают ему право взимать налоги для содержания солдат, а также право назначения судей для отправления правосудия.

Соглашение с животными невозможно. Невозможно заключить соглашение с животными, ибо, не понимая нашей речи, они не понимают и не приемлют никакого перенесения права, точно так же они не способны переносить право на другого, а без взаимного получения нет соглашения.

Соглашение с Богом невозможно без особого откровения. Заключить соглашение с Богом можно лишь при посредстве тех, с кем Бог сообщается путем сверхъестественного откровения, или при посредстве Его наместников, правящих под Ним и от Его имени, ибо иначе мы не знаем, принимает Бог наши условия или нет. Поэтому те, кто торжественно обещает нечто противоречащее какому-нибудь естественному закону, обещают напрасно, ибо выполнение такого обещания было бы несправедливо. Если же обещается нечто диктуемое естественным законом, то источником обязательства является не обещание, а закон.

Не может быть соглашения о том, что невозможно в будущем. Предмет, или содержание, соглашения есть всегда нечто составляющее объект обдумывания (ибо соглашение есть акт воли, т. е. акт, и последний акт, обдумывания) и потому всегда понимается как нечто, что наступит в будущем и что признается возможным исполнить для того, кто заключает соглашение.

Поэтому обещание заведомо невозможной вещи не есть соглашение. Однако, если лишь впоследствии обнаружилась невозможность того, что раньше считалось возможным, соглашение действительно и обязывает хотя не к самому выполнению обязательства, однако - к возмещению его денежного эквивалента или, если и это невозможно, к добросовестному старанию выполнить столько, сколько возможно, ибо к большему нельзя обязать человека.

Каким образом соглашения оказываются бесполезными. От обязательств, наложенных соглашением, люди могут быть освобождены двояким путем: выполнением и прощением. Выполнение есть естественный конец обязательства, а прощение есть восстановление свободы, являясь перенесением того права, в котором состояло обязательство.

Соглашения, исторгнутые под влиянием страха, действительны. Соглашения, заключенные под влиянием страха, являются в естественном состоянии обязательными. Например, если я заключаю соглашение с врагом об уплате выкупа или о службе ему в обмен на свою жизнь, то я связан таким соглашением. Ибо такого рода соглашение есть договор, при котором один получает благо жизни, другой должен получить взамен деньги или службу, и, следовательно, там, где нет другого закона (как это бывает в естественном состоянии), запрещающего выполнение подобного обязательства, такое соглашение имеет силу. Поэтому военнопленные, которым поверили на слово, что они уплатят выкуп, обязаны уплатить его. И если более слабый государь заключил под влиянием страха невыгодный мир с более сильным, то он обязан выполнить мирные условия, если только не возник (как было сказано ранее) новый и основательный повод для опасения, что война будет возобновлена. И если я даже в государстве вынужден, подчиняясь насилию, обещать какому-нибудь разбойнику деньги в качестве выкупа за свою жизнь, я обязан уплатить их, если гражданский закон не освободит меня от этого обязательства. Ибо все то, что я могу на законном основании делать без обязательства, я могу законным образом путем соглашения делать и под влиянием страха. А соглашение, заключенное на законном основании, не может быть законным образом нарушено.

Более раннее соглашение с одним аннулирует более позднее с другим. Более раннее соглашение аннулирует более позднее. Ибо человек, перенесший сегодня свое право на одного, не может это завтра переносить на другого, поэтому более позднее обещание не переносит никакого права, а является пустым звуком.

Соглашение людей, не защищающее их, недействительно. Соглашение, обязывающее меня не сопротивляться насилию, всегда недействительно. Ибо (как я это показал раньше) никто не может переносить право спасать себя от смерти, увечья и заточения (избежание которых является единственной целью отказа от какого-либо права или отречения от него), и поэтому обещание не сопротивляться насилию не может переносить права в силу какого бы то ни было соглашения и не обязательно. И хотя человек может заключить такое соглашение: если я не сделаю того-то или того-то, убей меня, он не может заключить соглашения, гласящего: если я не сделаю того-то и того-то, я не буду сопротивляться вам, когда вы придете убить меня. Потому что человек охотнее выбирает меньшее зло, которое в данном случае состоит в опасности смерти при сопротивлении, чем большее зло, а именно верную и неминуемую смерть при отказе от сопротивления. Истину этого положения подтверждают все люди, отправляя преступников к месту казни или в тюрьму под конвоем, несмотря на то что эти преступники согласны с законом, на основании которого были осуждены.

Никто не обязан взять на себя какую-либо вину. Соглашение, обязывающее человека взять на себя какую-нибудь вину без уверенности, что он будет помилован, точно так же не имеет обязательной силы. Ибо в естественном состоянии, когда каждый человек является судьей, нет места для обвинения, а в состоянии гражданственности, когда за обвинением следует наказание, являющееся насилием, человек не может быть обязан не защищаться. . То же самое верно в отношении обвинения близких, осуждение которых является для человека несчастьем, как, например, обвинение отца, жены и благодетеля. Ибо показания человека при этом, если они не даются добровольно, считаются, естественно, пристрастными и поэтому не должны приниматься во внимание, а там, где показания человека не встречают доверия, он не обязан их давать. Точно так же не должны считаться решающими показания, данные под пыткой, ибо пытка должна применяться как средство разгадки и освещения дальнейшего хода следствия и обнаружения истины, но тот, кого пытают, признания в этом случае делает с целью облегчить свои страдания, а не сообщить сведения тем, кто его пытает, и потому эти показания не заслуживают доверия, не являясь достаточными свидетельскими показаниями, а избавляет ли себя человек от пыток правильными или ложными показаниями, он это делает по праву сохранения собственной жизни.

Цель клятвы. Так как слова, как я заметил раньше, слишком бессильны, чтобы заставить людей выполнять свои соглашения, то для увеличения их принудительной силы человеческая природа имеет лишь два средства. Этими средствами являются или боязнь последствий нарушения своего слова, или желание славы и чувство гордости, побуждающие человека показать, что он способен не нарушать своего слова. Это последнее является благородством, слишком редко встречаемым, чтобы на него можно было рассчитывать, особенно у тех, кто преследует цели богатства, власти или чувственных наслаждений, а к ним принадлежит большая часть человечества. Страсть, на которую можно положиться,- это страх, причем этот страх имеет два наиболее общих объекта. Первый объект - это сила невидимых духов, второй - сила тех людей, которым нарушение обещания нанесет ущерб. И хотя сила первых превосходит силу вторых, однако страх перед силой последних обычно сильнее страха перед силой первых. Страх перед первыми есть в каждом человеке его собственная религия, которая имеет место в природе человека до возникновения гражданского общества. Другой страх не присущ человеку до возникновения гражданского общества или по крайней мере присущ не в такой степени, чтобы принудить человека к исполнению его обещаний, ибо в естественном состоянии неравенство сил определяется лишь исходом сражения. Таким образом, до возникновения гражданского общества или когда существование гражданского общества прервано войной, ничто не может укрепить силу заключенного мирного договора против искушения корыстолюбия, честолюбия, сладострастия и других сильных страстей, кроме боязни той невидимой силы, которую каждый человек почитает как Бога и которой он боится как мстителя за вероломство. Поэтому все, что два человека, не подчиненные гражданской власти, могут сделать,- это заставить друг друга поклясться тем Богом, которого они боятся.

Форма клятвы. Эта клятва есть форма речи, которая прибавляется к обещанию и которой тот, кто обещает, обозначает, что в случае неисполнения им своего обещания он отказывается от милосердия своего Бога или призывает на себя его месть. Такова была языческая форма: "В противном случае пусть убьет меня Юпитер, как я убиваю это животное". Такова наша форма: "Я сделаю то-то и то-то, да поможет мне Бог". Кроме того, каждый из договаривающихся сопровождает свою клятву обрядами и церемониями, практикуемыми в его религии, дабы сделать страх перед вероломством еще более сильным.

Клятва может быть только именем Бога. Отсюда ясно, что обещание, подкрепленное формой, или обрядом, отличным от тех, которые обычно применяются при клятвах, есть пустой звук и не является клятвой, а также что нельзя клясться именем предмета, которого клянущийся не почитает Богом. И хотя люди иногда имели обыкновение из страха или из лести клясться именем своих царей, однако этим они хотели отметить, что воздают им божеские почести. Ясно также, что клясться без нужды именем Бога есть лишь профанация его имени, а клясться чем-нибудь другим, как это делают люди в обиходных разговорах, есть не клятва, а лишь нечестная привычка, обусловленная слишком большой горячностью в разговорах.

Клятва ничего не прибавляет к обязательству. Ясно также, что клятва ничего не прибавляет к обязательству. Ибо законное соглашение обязывает перед Богом и без клятвы, так же как с клятвой; незаконное же соглашение ни к чему не обязывает, даже если оно подкреплено клятвой.

Далее