ГОЛУБЦОВ И.А.

Эта работа дает не только новые факты в руки исследователей, но и позволяет поднять вопрос о школе Голубинского, о значении его для целого ряда русских историков. Школа Голубинского не была только научной: ученый был для окружавших его учеников патриархом, не только учителем истории, но и примером жизни. Школу Голубинского составили преимущественно бывшие воспитанники Костромской семинарии. Костромичами были учитель Голубинского - историк А.В.Горский, и учитель Горского - старейшего профессора Московской Духовной Академии (МДА) - философ Ф.А.Голубинский (сама фамилия была дана Евгению в честь этого знаменитого земляка).

О большом влиянии Голубинского на профессора МДА А.П.Голубцова - отца И.А.Голубцова уже писали (Голубцов С.А. А.П.Голубцов // Журнал Московской Патриархии - 1989.- N 3.- С.18). 

Другой известный ученый С.А.Белокуров до последних своих дней готовил к выходу в свет книги академика, в том числе и последний том "Истории Русской церкви". 

Еще один ученик Голубинского - его биограф, профессор МДА С.И.Смирнов записывал и готовил к публикации "Воспоминания" (Голубинский Е.Е. Воспоминания.- Кострома, 1923) ослепшего учителя.

Учениками его были и историки Н.Ф.Каптерев и Н.Н.Глубоковский, воспринявшие от своего учителя дух смелой, беспристрастной, православной исторической критики и творчества (Глубоковский Н.Н. За тридцать лет (1884-1914 гг.)// У Троицы в Академии.- М., 1914.- С.743.).

Общественный характер таланта Голубинского заставил его воплотить свои исследования в книги, прорвать цензурные препоны, тогда как колоссальные труды его учителя Горского остались, в основном, в отрывках и черновиках.

Работа учеников над наследием учителя на протяжении многих лет шла наряду с их собственными исследованиями. Эта работа стала делом не только ближайших учеников, но и других членов костромского землячества. Так, публикация "Воспоминаний" Голубинского была осуществлена братом С.И.Смирнова костромским этнологом Вас.Смирновым.

Над наследием Голубинского работали брат С.А.Белокурова - Николай, дети А.П.Голубцова - И.А. и С.А.Голубцовы.

Материалы Голубинского хранились в личном архиве И.А.Голубцова более 50 лет. В 1965-68 гг. они были переданы в ОР РГБ, составив значительный архивный фонд (Ф.541). 

Ученикам академика "было ясно, что именно издание, посвященное описанию его библиотеки с воспроизведением оставленных им на книгах пометок, явится, пожалуй, более надежным и соответствующим своей цели способом увековечения его памяти... Чтобы судить о нем... надо ближе приглядеться к его книге"(ОР РГБ. Ф.541, К.1, Д.17.).

По завещанию Е.Е.Голубинского, библиотека его должна была перейти Московской Духовной Академии. Вследствие неготовности библиотеки МДА принять ее в 1912 г., книги оставались у душеприказчика академика - С.А.Белокурова, служившего старшим наблюдателем в Московском главном архиве Министерства иностранных дел (МАМИД) и казначеем Императорского общество истории и древностей Российских (ОИДР). ОИДР в честь 50-летия научной деятельности Е.Е.Голубинского "по мысли и плану" (ОР РГБ. Ф.541, К.1, Д.17.) С.А.Белокурова в 1912 г. решило издать Опись его личной библиотеки. Для подготовки и редактирования этого издания С.А.Белокуров привлек И.А.Голубцова, ставшего внештатным ("вольноопределяющимcя") сотрудником МАМИД (Голубцов С.А. Из жизни И.А.Голубцова//Московский журнал. - 1992. - N 11-12. - С.73.).

Опись библиотеки Голубинского, заметки, оставленные им на книгах, дают большой материал для воссоздания биографии ученого. Еще более ценна "Опись" для историков Русской церкви, давая им возможность общения с крупнейшим ее знатоком и знакомства с методами его работы над книгой, с его подходом к формированию библиотеки, хотя следует отметить, "Опись" далеко не дает полного учета книг по истории Русской церкви (сам Голубинский не мог удовлетвориться собственной библиотекой, содержавшей около 5000 томов, и "значительно большее количество их он получал из академической и других библиотек для временного пользования и с ними имел такую же переписку в виде таких же заметок") (ОР РГБ. Ф.541, К.1, Д.17.).

Библиотека Е.Е.Голубинского, находившаяся, по-видимому, в МАМИД, вместе с библиотекой самого С.А.Белокурова и библиотекой МАМИД, после революции была раздроблена. Несколько сот книг  нами обнаружено de visu в библиотеке Историко-архивного института. Свои книги Голубинский помечал автографом на форзаце, который часто сопровождается указанием на дату приобретения или дара книги; в тексте встречается карандашные пометы и заметки академика. В "Описи", к сожалению, не описаны дарственные надписи самих авторов книг, часто весьма интересные. В составлявшую "Опись" группу, которой руководил И.А.Голубцов, входили два студента МДА, помощник библиотекаря Академии, брат И.А. - Сергей. На каждую книгу составлялось описание на отдельном листе для рабочих-наборщиков. Работа велась более шести лет и давалась Голубцову нелегко - война, революция, личная драма (несчастное увлечение М.Крестовой, любившей брата Сергея). Печатание было прервано, по-видимому, вследствие революционных потрясений, когда было набрано уже более половины "Описи". В архиве имеются две расписки И.А. о получении денег за редактирование и печатание "Описи" (К.7, Д.5), которые позволяют установить общий объем набранного текста - 48 листов, что, по-видимому, соответствует имеющимся 448 типографским страницам, на которых в конце 1917 г. прекратилось печатание "Описи". "Опись", сохранившаяся частично в гранках и первичных описаниях для набора состоит из трех разделов: книг греческого, латинского и кирилловского алфавита. Греческий раздел "Описи" содержит 273 названия, латинский раздел - 520, кирилловский - около 4 тыс. названий. В фонде Е.Е.Голубинского в Отделе рукописей РГБ находятся отпечатанные листы "Описи" (448 стр.) (Ф.541, К.15, Д.4) и первичные описания (около 2500) (Ф.541. К.14. Д.5-22, К.15. Д.1-3), с которых набор не был произведен.

В архиве И.А.Голубцова было два экземпляра гранок. Но полностью сохранился лишь первый экземпляр вследствие ареста в 1930 г. по "Платоновскому" делу и заключения и ссылки до 1937 г. От второго экземпляра осталось около 50 страниц. Тексты утраченных листов гранок первого экземпляра были восстановлены И.А. в 1965 г. при подготовке к передаче материалов в Отдел рукописей. 

Большой интерес представляет вступительная статья И.А.Голубцова к "Описи", которую нам посчастливилось обнаружить в папке, озаглавленной "Некрологи" (К.1, Д.17). Изучение заметок на книгах, позволили Голубцову дать научной работе и личности академика Е.Е.Голубинского яркую характеристику. На заседании в Институте истории, посвященном 100-летию Голубцова, отмечалась необходимость издания неопубликованных работ ученого. Издание "Описи" стало бы памятником не только Голубинскому, как это задумывалось его учениками, но и школе Голубинского, и И.А.Голубцову. 

1. Голубцов С.А. А.П.Голубцов // ЖМП.- 1989.- N 3.- С.18

2. Голубинский Е.Е. Воспоминания.- Кострома, 1923.

3. Глубоковский Н.Н. За тридцать лет (1884-1914 гг.)// У Троицы в Академии.- М., 1914.- С.743.

4. ОР РГБ. Ф.541, п.1, ед.хр.17.

5. Голубцов С.А. Из жизни И.А.Голубцова // Московский журнал.- 1992.- N 11-12.- С.73.

Движимое чувством глубокого уважения к покойному почетному члену своему знаменитому историку русской церкви Евгению Евсигнеевичу Голубинскому, желая воздать дань благоговейной памяти его 50-тилетнему самоотверженному научному подвигу, Общество Истории и Древностей Российских шесть лет тому назад по мысли и плану своего действительного члена С.А.Белокурова, душеприказчика покойного, приступило в числе других и к настоящему изданию, поручив подготовку и редактирование его пишущему эти строки - Можно было угадывать, что по специфичности своей, книга, подобная этой, несомненно, не может рассчитывать на общий интерес и широкий круг читателей; однако для всякого, кто более или менее близко знал покойного ученого, было ясно, что именно издание, посвященное описанию его библиотеки с воспроизведением оставленных им на книгах пометок, явится, пожалуй, более надежным и соответствующим своей цели способом увековечения его памяти, средством к сохранению иной раз научно ценных замечаний и к распространению не лишенных поучительности и серьезного интереса сведений о домашнем научном быте одного из незаурядных аскетов от науки.  

Суровая школа Филаретовских и Николаевских времен дала немало таких аскетов. При полной почти недоступности общественной деятельности наука тогда редко встречала себе серьезную конкуренцию в глазах ученых со стороны других ценностей цивилизации, а если ученому еще не удавалось устроить личную свою жизнь, то она становилась для него почти единственным светочем на жизненном пути, - ею одной он начинал жить. - В данном отношении Е.Е.Голубинский имел перед собою великолепный живой пример, производивший на него, быть может, и невольно, но, несомненно, глубокое впечатление, - пример этой интимной жизни с книгой, этого самозабвения в науках. Разумеем его ближайшего руководителя на студенческой скамье, а также на первых порах самостоятельного исследования и старшего сослуживца впоследствии протоиерея Александра Васильевича Горского, знаменитого ректора Московской духовной академии и описателя рукописей Синодальной библиотеки. 

Биограф Е.Е-ча проф. С.И.Смирнов говорит: "Голубинский был земляк Горского - костромич, и это сближало их. Уезжая в Кострому к родителям на Рождество и вакации, Горский оставлял земляка домовничать в своей квартире. В эти домовниченья Голубинский обычно выкуривал весь табак Горского "до волоти", рылся в его библиотеке и читал книги, которые не выдавались тогда студентам, между прочим во французских переводах Гиббона "Историю упадка и разрушения Византийской империи" и Прокопия Кесарийскаго "Тайную историю Юстиниана и Феодоры"". 

В этих условиях Е.Е., несомненно, хорошо познакомился с домашним и ученым бытом своего знаменитого учителя, с приемами его научной работы, с его безупречным трудолюбием. 

Впоследствии Е.Е. свой либерализм и независимость любил противопоставлять консерватизму, благоразумию и осторожности А.В.Горского, но он прямо признавал, что своим трудолюбием А.В воодушевлял его в минуты утомления денно-нощным сидением за книгой. Несомненно и весь внешний образ жизни А.В-ча вызывал в Е.Е. глубокое уважение. - Сознательно ли стал он потом подражать своему учителю или же просто, попав в одинаковые условия ученого быта и обладая приблизительно аналогичными запросами ума, он бессознательно воспроизводил в своем быту черты жизни своего учителя, но только в отношении к книге мы наблюдаем здесь почти полное тожество: оба без книг не могли жить, любили ее, собирали, не жалея скудного своего содержания, оба беседовали с нею, как с живою, выражая свою беседу в форме бесчисленных заметок или на полях книги или на отдельных листочках, оба завещали свое книжное наследие родной Академии. 

Эти заметки правда имеют разное значение. А.В.Горский, напечатавший сравнительно лишь немногое из своих бесчисленных научных изысканий, часто не доводивший своего исследования до окончательно обработанной готовой к печати литературной формы, в заметках своих оставил очень значительную часть своего научного наследия; быв для многих источником вдохновения и надежным руководством в научных изысканиях, они, к сожалению, до сих пор остаются неразработанными и неизвестными широкой публике, скрывая от нее многие черты светлого облика и многие значительные наблюдения и мысли скромнейшего и ученейшего труженика. 

Е.Е.Голубинскому, напротив, удалось ещ± при жизни издать главнейшие свои научные труды; в них в окончательном, несомненно, виде изложена большая часть тех мыслей, которые намечались лишь в свое время при чтении того или иного труда или памятника и выливались в форме необработанной заметки на полях или белых листах самой книги. Таким образом, едва ли можно расчитывать найти в настоящем издании действительно ценные в научном отношении замечания, которые бы не были так или иначе уже использованы и опубликованы самим автором. Однако этим не упраздняется совершенно научный интерес печатаемых ниже заметок. Многих из них, относящихся к частностям либо к области различных вспомогательных дисциплин, или совсем нет в изданных сочинениях Е.Е-ча или их можно там найти в обобщении и переработке, а между тем они могут быть полезны именно в своем первоначальном виде, особенно те из них, которые относятся к текстам первостепенных по своему значению исторических памятников.  

Кроме этого заметки эти могут оказать большую услугу лицам, работающим в области истории церковной, а отчасти и гражданской, делая для них возможным, при чтении соответствующих книг и изучении предмета, научное общение с таким авторитетным собеседником и комментатором, как Е.Е.Голубинский. Главная же ценность печатаемых заметок, которая в данном разе, при изучении книги, особенно имеется в виду, заключается в том, что они дают обильный материал частью для биографии, а больше для характеристики покойного, как ученого и человека.  

Если справедлива пословица, которая говорит: "скажи, с кем ты знаком и я скажу, кто ты", то, в отношении к Е.Е.Голубинскому, ясно, какое она может иметь приложение: чтобы безошибочно судить о нем, проникнуть в сокровенное его научной мысли и его духа, надо ближе приглядеться к его единственныму неизменному другу - книге, посмотреть какую книгу и для каких целей собирал он в свою библиотеку, надо прочитать ту переписку, которую он в течение 50-ти слишком лет в виде напольных заметок вел с этим своим другом о всевозможных вопросах науки и жизни, о целом ряде современников своих и предшественников, с которыми ему приходилось сталкиваться или в жизни или, как то случалось в большинстве, на страницах той же самой книги. Необходимо лишь, чтобы не делать ошибок, твердо помнить, что здесь далеко не все книги, с которыми он имел дело: значительно большее количество их он получал из академической и других библиотек для временного пользования и с ними имел такую же переписку в виде таких же заметок. 

Сын довольно зажиточного сельского священника глухого Кологривского уезда Костромской губернии - Евгений Песков был с детства мальчик живой, резвый и острый. Грамота далась ему сравнительно легко. Дедушка его, тоже сельский священник, не раз устраивал внуку, приезжавшему к нему в гости, экзамен, шустрый мальчик отвечал бойко и удачно, и довольный дедушка хвалил внучка, приговаривая: "ты будешь у меня академистом".  

О.Евсигний, отдавая своего девятилетнего сына в Солигалицкое духовное училище, вместо непонравившейся ему самому фамилии Пескова, после долгих раздумий, дал ему громкую в духовных кругах того времени фамилию Голубинского. Маленький Голубинский учился очень хорошо, и один из педагогов жестокой Солигалицкой бурсы предсказывал ему, что он будет "большой человек". В бытность Голубинского в последнем классе духовного училища из семинарии пришло предписание отобрать у всех учеников произвольные фамилии и восстановить старые, отцовские; и в то время как Сперанские со слезами превращались снова в Овсовых, младший Голубинский (Александр) - в Пескова, старшему брату, Евгению, была оставлена громкая фамилия, и он с великою честью пронес ее до самой могилы, сойдя в нее ординарным академиком Академии Наук и оправдав с детства возлагавшиеся на него надежды. 

На десятом году, еще перед поступлением в училище, мальчик лишился матери, которую заменила взятая отцом для домоправления крестьянская старуха, "бабушка" Аксинья. Мальчик остро почувствовал происшедшую перемену: замкнулся, стал избегать игр и сверстников с их насмешками над поповичем, которого бабушка Аксинья одевала и кормила грубо, по-крестьянски, самолюбие заставляло его нередко краснеть перед товарищами и гостями то за неискусно приготовленные подорожники, то за белье из толстого плохо обделанного крестьянского холста и т.п. "Хотя отец и заботился о нас, но без матери все время, пока мы росли, нам было плохо", с грустью сознавался Е.Е-ч под старость. 

Успехи и похвалы, питая самолюбие замкнутого и серьезного мальчика, при создавшихся условиях домашней обстановки естественно привязывали его к школе и книге, и он смолоду не привык относиться к ним формально, по-казенному.  

Восприимчивый ученик черпал в школе и книге те истинно-христианские устои нравственности и миросозерцания, которые позволяли ему уже тогда уберечься от многих окружавших его бытовых пороков современного бурсацкого и церковного общества, и впоследствии влекли его ученое внимание к исследованию и беспощадному осуждению этих пороков в его многочисленных работах.  

Уже тогда, в дни юности, он ценил знание, искал его, проявляя замечательное трудолюбие и самодеятельность и, очевидно, склоняясь в будущем посвятить себя ему всецело, а пока стараясь запастись тем, что окажет в дальнейшем необходимую помощь. Весьма естественно, что при этом большое значение в смысле направления его внимания должна была иметь та школьная традиция, та обстановка, в которой протекало его обучение. В тогдашней низшей и средней духовной школе всякое знание предлагалось лишь под условием основательного изучения древних языков. Приезжая из семинарии домой на отдых, Голубинский и тут находил все те же хорошо знакомые ему по школе старые бережно сохраненные отцом греко-латинские лексиконы и печатанные в Москве в начале XIX века латинские учебники по философии, богословию и др.предметам; в семинарии на уроках постоянно приходилось слышать ссылки на старые и новые иностранные ученые авторитеты.  

Понятно, что пытливому семинаристу недолго было придти к убеждению в необходимости основательно изучить и новые европейские языки, как лучшее средство непосредственного общения с самими источниками знания. Не забудем, что то еще была пора крепостного права, и, может быть в помещичьей усадьбе его родного села Матвеева слышалась еще французская речь, и в барских комнатах на полках можно было видеть, а еще легче в изобилии встретить в Костроме у букиниста маленькую карманную французскую книжку, большею частью наследие XVIII века. И Е.Е-ч принялся за изучение французского языка; это первое для нас уловимое проявление его самодеятельности в области знания. Поступив в Академию в 1854-м году, он утроил свою настойчивость в этом отношении, и к святкам первого же года стал довольно свободно читать и по-французски и по-немецки. 

В семинарии же, по-видимому, определились и общая настроенность, и научные интересы Е.Е-ча; видимо, уже тогда он стал в немногочисленные ряды той части семинарской молодежи, которая, не быв подавлена филаретовски-казенным школьным режимом, искала положительного знания и не чуждалась некоторого свободомыслия в своем мировоззрении. Купив где-то за год еще слишком до окончания семинарии за 10 коп. сер. французскую книжку: "L'esprit de l'encyclopedie", Е.Е-ч не без особого быть может значения надписывал, что она принадлежит ученику "Богословия": не богословски и не философски была настроена голова его, вероятно, уже и в то время. В Академии философия плохо ему давалась, и впоследствии он оценивал себя, как философа, у которого ум заходит за разум. Гораздо успешнее были его занятия по словесности, расколу и истории. Во всем составе его библиотеки нельзя указать ни одной, пожалуй, чисто богословской или философской книжки, которую бы он приобрел сознательно с целью изучения предмета; здесь мы встретим лишь 3-4 старых его учебника, да несколько богословских трактатов на латинском языке, приобретенных случайно из уважения к их древности. Богословские же и философские диссертации, подаренные сослуживцами или учениками, в отличие от прочих книг он обычно оставлял неразрезанными; иногда, правда, он прочитывал попадавшую где-либо ему под руку философскую или богословскую статью, иногда покупал даже какое-либо руководство по истории философии или богословию, но это делалось им или потому, что он считал для себя необходимым иметь минимальное знакомство с соответствующими областями, или потому, что излагавшиеся здесь предметы были связаны с тем или другим интересовавшим его вопросом истории и жизни. 

Пока продолжался курс обучения, кончая Академией, Е.Е-ч был, очевидное дело, связан в своих занятиях рамками школы и для очередных своих тем черпал материал в казенных книгохранилищах: о собственной книге казеннокоштнику не приходилось мечтать, и лишь случайные книжки, попадавшиеся ему у букиниста, стоившие 5-10 коп. серебром, становились изредка достоянием любознательного студента. 

Переходя на последний курс Академии, занимаясь, согласно навязанной ему Горским теме, курсовым сочинением "Об образе действования православных греко-римских государей в IV, V и VI-м вв. в пользу Церкви против еретиков и раскольников", он приобретает себе книжки совсем не по специальности: старенькое издание Тацитова сочинения о Германии, за 5 коп. сер., и совсем недавно вышедшую ко времени Севастопольской кампании французскую книжку Д'Эстрамбера о "России и ее обвинителях в восточном вопросе". 

В 1858-м году Голубинский одним из первых магистрантов окончил курс в Академии. Сочинение его, неохотно им писанное, было представлено однако, как одно из лучших митрополиту Филарету, быв выправлено предварительно по его вкусу самим А.В.Горским. В следующем году по требованию Синода оно было напечатано (в "Прибавлл. к изд. Твор.св.отец", ч.18) к немалой досаде автора, получившего за него степень магистра богословия.  

— Между тем Е.Е-ч по окончании Академии был назначен на службу в Вифанскую духовную семинарию преподавателем словесности и соединенных с нею предметов (реторики и немецкого языка), в через год ему было поручено преподавание предметов в миссионерском отделении, в том числе истории и обличения раскола, а также заведывание семинарской библиотекой. Как видим, в семинарии Голубинскому по службе пришлось сразу столкнуться со множеством разнообразных предметов и, несмотря на то, что служба его здесь продолжалась всего 2 _ года, они все нашли с его стороны, как и следовало ожидать, добросовестное и внимательное к себе отношение. Поступив на службу и получая еще далеко небогатое жалование, Е.Е-ч сразу обнаружил любовь к книге, стремление иметь собственную библиотеку. Он начинает постепенно и все в большем и большем количестве скупать книжки как необходимые ему по роду занятий, так и просто интересующие его своими темами или дразнящие его библиофильское чувство своею древностью, или редкостью или уникальностью предмета. Стоит просмотреть заглавия приобретенных им в эти годы книжек, чтобы понять, что неистребимая любознательность и незаурядная разносторонность интересов наряду с замечательной добросовестностью и трудолюбием в выполнении взятых на себя обязанностей уже тогда составляли основные черты его духовного облика. Он - преподаватель словесности и реторики и одновремен но любитель старенькой подержанной книжки, и мы видим, что на ряду с современным и необходимым ему Буслаевским "Опытом исторической грамматики русского языка" или "Обзором русской духовной литературы" Филарета в его библиотечке находят себе место старые, XVIII века, сочинения, в роде латинских работ Павла Алера: "Ступень к Парнасу, или новы(а)я сокровищ(ница)а синонимов, эпитетов и поэтических речений", Мундения: "Священная этимология всех слов Нового Завета", XVIII же века издания на иностранных языках как старых, так и новых классиков, как-то: 

Генриада Вольтера (издание (18) 10-го года), два томика сочинений Мольера, два томика какого-то французского песенника, французский же словарик басни, Фигарова женитьба Бомарше в старом русском переводе Лабзина, подлинники Гомера, Горация, Варрона, Ювенала с Флакком, Демосфена и Эсхина (sic! у Г-ва) и др; значительная часть этих книг, по моде века, - карманнаго формата в кожаных или пергаменных переплетах и приобретена им, как большинство и других книг во время летних скитаний по букинистам Моховой и Сухаревки. Как преподаватель немецкого языка, он не только собирает немецкие книжки для практики, как напр., Тюбингенское издание Нового Завета с Псалтирью, в потом и Ветхий Завет, сочинения Лессинга, Вильгельма Гримма "О немецкой героической песне" или Георги "Описание всех народностей Русскаго Государства, но параллельно с этим старательно углубляет свои сведения и по части научного языкознания: на французском языке знакомится с "Основами всеобщей грамматики", изучает немецкие труды: Штейнталя "О происхождении языка" и о "языковедении Гумбольдта в отношении к Гегелевой философии", "Систему языкознания" Гейзе, "О происхождении языка" Якова Гримма и др.; интересуется Денхардовым сочинением "О жизни и трудах братьев Як. и Вильг. Гриммов", этих знаменитых языковедов того времени. Все эти занятия иностранными языками требуют словарей и грамматик, и Е.Е -ч приобретает их, не жалея средств, выискивая лучшие по качеству, и потому сплошь и рядом отдавая предпочтение опять-таки иностранным изданиям. Но всего этого еще мало. Е.Е-ч - преподаватель предметов в миссионерском отделении; поэтому рядом с Алером и Мундением, Демосфеном и Ювеналом, Штейнталем и Гриммом на книжных полках его кабинета появляются доморощенные "Беседы к глаголемому старообрядцу", "Краткие извлечения из старопечатных книг к вразумлению мнимых старообрядцев" и в рукописных копиях, сделанных, возможно, семинаристами, различные раскольничьи сочинения, в роде поморских вопросо-ответов и др. 

Всего этого требовал от Е.Е-ча, б.м., строго понимаемый им долг службы, но у него было и настойчивое стремление к самообразованию, и значительный, по существу публицистический, интерес к вопросам государственно-общественной, и церковной жизни, и, если из простого любопытства он захватывал на Сухаревской площади брошюру Семевского о современных портретах царевны Софьи и кн.В.В.Голицына или старый 1775 года перевод книги о Православии греческой церкви или старую же 1764 года книжку Кареля Opuscula quaedam varii argumenti, то несомненно, совершенно определенные цели самообразования он ставил себе, приобретая французский очерк истории философии, немецкие труды О христианских легендах или Вебера Всеобщую историю, Гиббона Историческое обозрение римскаго права, скупая многочисленные описания путешествий по северу России Озерецковского; не пропускает он, вероятно, случайно встреченной французской книжки, изданной депутатом Национального Собрания Вольнеем под загла-вием: "Развалины или размышления о революциях в империях"; выписывает он и журналы: "Православное обозрение" и вместе "Современник" Некрасова. 

Надо думать, что богатая библиотека Вифанской Семинарии, которой ему пришлось заведывать и в к-рой он видел м.пр. множество старых книг, оказала решающее влияние на Е.Е. в смысле закрепления в нем библиофильских наклонностей (карандаш)  

С.5 об. н.7-8 

шкафы и полки в его кабинете стали заполняться подношениями и дарами отдельных ученых, русских, славянских и греческих. 

С.6 об.18-10 Наблюдая скудость туземных источников для изучения древних периодов славянских церквей, Е.Е. все чаще и чаще должен был обращаться к более богатым материалам византийским как повествовательным, так и юридическим (гражданским и церковным); и хотя он не издал специальных работ по истории Византийской церкви, но бесчисленные экскурсы в эту область, рассеянные по И.Р.Ц. и другим трудам, ясно дают знать, какими глубокими познаниями обладал он в этой области, а многие страницы И.Р.Ц. показывают, какую важную помощь оказывали ему эти знания в деле характеристики или описания некоторых неизвестных по туземным источникам моментов и явлений русской церковной истории. 

С. 7 об.8 6 месяцев посвятил Константинополю. Афон. 1,5 мес. Афины 

С.8 об. в.7- 

С.11 Читая классических греческих авторов (Аристофана, Ксенофонт...) отмечал черты быта, нашедшие продолжение в христианских и русских народных обычаях 

С.37 

Черты характера - самолюбие, гордость ученая, смирение перед Богом, разочарование после неудач, чувство усталости; религиозность, внимание к Св.Писанию; не любит трат зря; ненавидит сребролюбие; глубоко государственное настроение - отказ от жалования; не жалеет денег на удовлетворение своих научных потребностей и любознательности. Черты его домашнего быта: хозяйственность до щепетильности и курьеза (выстраивал лестницу, чтобы скрипа не было); увлечение рационализмом там, где значение имеет практика, конопатил трубы (?). Доверчивость к книге: по книге охотился, по книге сад разводил, по книге лечился. Доброта - яблоки нам дарил, угощать любил, запаса много домашнего держал. Завещание о деньгах и о книгах. Пожертвовал при жизни. Любовь к детям, которых не имел (Песковы, Смирнова). Непритязательность к комфорту обстановки. Охотничий отдых. 

Научные интересы: быт (даже в Евангелии), интерес к вопросам современной полемики; филология, изучение языков; литература; серьезное отношение к вспомогательным дисциплинам. 

Религия: Св.Писание, пр.Сергий; Лавра. Насмешливое отношение к религиозным фокусам греков. 

Общественные интересы: об отношении к общественной деятельности, славянофильство, вопрос правописания, монашество и его недостатки; война; восстановление патриаршества и другие вопросы церковного управления; реформы Петра; Синод; Богословский Вестник с выхода в отставку; болгаро-балканские вопросы. Академическая жизнь; Монтескье; журнал для всех; Л.Толстой. (Севастопольская и Японская война). Интерес к политике. Интерес к Павлу I, Александру I, L'esprit de l'encyclopedie (1853). 

Интересы любознательности: учебник арифметики на старости лет, вопросы правописания, терминология.