18. Рассказ киевского летописца
В киевской летописи, как мы теперь ее имеем, начало Руси и киевских князей рассказывается так. Род Кия княжил над полянами, но затем вымер. Киев остался без князей, и его захватили два брата, варяжские предводители Аскольд и Дир, пришедшие из Новгорода, из северных стран. В Новгороде тогда господствовали варяги, они брали дань с северных славянских и финских племен: новгородских славян, кривичей, мери; эти племена взбунтовались было и прогнали варягов, но от этого не стало у них больше порядка, в конце концов они решили взять себе князя от варягов: сами добровольно призвали к себе варягов из-за моря, чтобы те княжили над ними. Три брата-варяга, Рюрик, Синеус и Трувор, приняли это приглашение, пришли со своей дружиной и стали княжить в городах новгородских и некоторых соседних, а в других посадили своих людей. Среди последних были упомянутые Аскольд и Дир; они отправились вниз по Днепру и, застав Киев лишенным князей, водворились здесь. Но недолго господствовали они, так как сын Рюрика Игорь со своим воеводой Олегом начал покорять под свою власть города по Днепру и в конце концов подошел к Киеву. Узнав, что здесь княжат Аскольд и Дир, Игорь с Олегом скрыли свое войско в засаде у днепровской пристани и послали сказать Аскольду и Диру, что с ними желают повидаться прибывшие варяжские купцы. Когда Аскольд и Дир, поверив этому, приехали к ним, Игоревы воины выступили из засады, а Игорь заявил Аскольду и Диру: «Вы не князья и не княжеского рода, я князь и мне надлежит княжить». Воины его бросились на Аскольда и Дира и убили их. Аскольда похоронили там же над Днепром, на урочище Угорском, и на его дворе поставлена была церковь св. Николая, а Дира отнесли на Старый город и похоронили там. Княжить в Киеве стал Игорь. От этих-то варяжских князей и их дружины пошло русское имя сперва в Новгород, а затем и в Киев.
Так рассказывает один из летописцев, переделавший более раннюю киевскую летопись, и этот рассказ перешел в историю.
Особенно полагаться на его рассказ нельзя. Летописец рассказывал наугад, многого не зная: не знал даже, что Олег был киевский князь, а не Игорев воевода. Ввиду этого трудно верить ему на слово, когда он рассказывает, что Аскольд и Дир были варяжские предводители, или что Игорь был сыном какого-то новгородского князя из варяжского рода, призванного новгородцами. Трудно верить его уверениям, что имя русское было принесено в Киев варяжскими дружинами из Новгорода: странно, почему не утвердилось это имя за Новгородом, а только за Киевом, именно за киевской окрестностью, полянской землей. Нелегко поверить также и тому, что киевские князья пришли из Новгорода, два раза попарно, одни за другими: сначала пришли Аскольд и Дир, а спустя несколько лет Игорь с Олегом и заняли место Аскольда и Дира.
Не принимая на веру всего того, что рассказывает киевский летописец, как верили раньше, мы кое-чего не можем узнать и из других источников, и эти вопросы остаются неясными для нас. Но лучше признать, что не знаем чего-нибудь достоверно, как оно было, чем повторять, как правду, чужие домыслы. Тем более, что начало государства у других народов обыкновенно остается неизвестным в своих подробностях. Лишь позже, когда государственная жизнь разовьется, появятся письменность, исторические записи, летописи, тогда последние о своих временах и недавнем прошлом начинают рассказывать подробно и верно. Так и у нас из наших летописей довольно хорошо известны события позднейшие, времен Владимира, отчасти его отца, а о предыдущих известно лишь кое-что, по чужим источникам или по позднейшим преданиям. 19. Русь
В известиях иностранцев, сохранившихся от IX и X веков, наши князья и их войска называются постоянно Русью, русскими. В местных же источниках Русью называлась Киевская земля. Догадка старого киевского летописца, что имя Русь было принесено из Швеции варяжской дружиной, не оправдывается: в Швеции такого народа не знали, и шведов никогда у нас не называли этим именем. Откуда взялось это имя в Киевской земле, мы не знаем и не будем угадывать. Но нам важно, что это имя так тесно связано с Киевом, и из этого мы заключаем, что известия о Руси и русской дружине, которые мы имеем в иностранных источниках IX и X веков, относятся к Киевскому государству: к тем князьям и дружинам, столицей которых был Киев.
Арабский писатель IX века так описывает эти русские дружины: Русь не имеет ни земель, ни сел, ни пашен, она промышляет только продажей соболиных и других мехов. Она нападает на земли славян и захватывает людей в неволю, а затем продает их в Итиле или в Болгаре. Когда у русина родится сын, отец ребенка кладет перед ним голый меч и говорит: «Я не оставлю тебе никакого добра, будешь иметь только то, что добудешь своим мечом».
Соседи знали эту Русь — киевскую дружину, как воинов и купцов: она нападала на соседние земли, забирая добычу и людей, и торговала этим товаром. Выше мы видели, как неразрывно связаны были в то время война и торговля; купец неизбежно должен был быть воином, воин был вместе с тем и купцом — отправлял свою добычу на соседний рынок, чтобы обменять на деньги, оружие и всякие убранства, которые так ценили люди того времени. Киев, столица русского купечества, одновременно был столицей этой воинственной Руси. Константин Порфирородный сто лет спустя после упомянутого арабского писателя так описывает ее образ жизни: «Когда наступает месяц ноябрь, князья русские со всей Русью выходят из Киева и идут на «полюдье» (сбор дани) в волости славян, древлян, дреговичей, кривичей, северян и других славян, подвластных Руси. Там они живут целую зиму, а в апреле месяце, когда растает лед на реке Днепре, возвращаются в Киев. Тут они снаряжают свои лодки и отправляются в Византию вышеописанным порядком» (см. гл. 15).
Эти киевские дружины в IX — X веках составлялись из местных людей и из захожих варягов. В первой половине X века среди высшего киевского боярства — наместников киевского князя и начальников дружины — видим такое множество варягов, что за ними совершенно на второй план отошли местные люди. До нас дошли имена послов киевского князя и его наместников в трактатах с Византией 907, 911 и 944 годов и среди них гораздо больше скандинавских имен, чем славянских. И среди дружинного войска было много варягов. Это было время междоусобий в скандинавских землях: в Швеции и Норвегии, и немало «конунгов» (то же слово, что и наш князь), разных родовитых и знатных людей, а с ними — много и рядовых воинов отправлялись в далекие края, отыскивая себе новое отечество, завоевывая новые земли, или поступали на службу к различным тогдашним владетелям. До первой половины XI века (до смерти Ярослава) беспрестанно встречаем на службе у наших князей варяжские дружины. Для них это был очень подходящий народ: хорошие воины, смелые, предприимчивые, а вместе с тем не связанные ничем со страной, с населением — посылай их хоть на чужих врагов, хоть на своих людей. И так как этих скандинавских воинов среди киевской «русской» дружины было очень много, то часто и самую Русь называли скандинавским, или иначе «норманским» народом (норманнами, или северными людьми, называли тогда скандинавских воинов в западных краях, куда они также часто отправлялись за добычей, — подобно тому, как у нас их звали варягами). А киевский летописец, как мы видели, пришел к заключению, что и самое имя русское пришло, вероятно, с варягами из Швеции. 20. Походы русских дружин
В IX веке начинают уже довольно часто появляться известия о походах русских дружин на соседние земли. Так, в начале этого столетия «губительным именем своим и делами народ Русь» (так называет его житие св. Георгия Амастридского) опустошал южное побережье Черного моря, берега Малой Азии от Константинополя до Синопа; случайно узнаем об этом благодаря тому, что эта русская дружина, между прочим, напала на город Амастру, и в житии св. Георгия Амастридского записано чудо, совершившееся якобы над этими насильниками. В житии другого святого, Стефана Сурожского, рассказывается о том, как «русская рать» со своим князем Бравлином опустошала в это же время южное побережье Крыма.
Таких нападений на византийские города на Черном море было, вероятно, в те времена много и, чтобы обезопасить себя от них, византийское правительство в 830-х годах вошло в сношение с русскими князьями. Случайно узнаем об этом по такому случаю, что в 839 году император византийский со своими послами отправил к немецкому императору послов русских, чтобы немецкий император переправил их восвояси, так как из Византии им преградили дорогу какие-то враги (вероятно, венгерская орда). Однако походы Руси на Византийские земли скоро возобновились. Наиболее выдающийся поход состоялся в 860 году. Русь с большим войском напала на самый Константинополь. Было их 200 больших лодок, на них могло быть около десяти тысяч войска. Византийский император как раз отправился со своим войском на войну в Малую Азию, и столица его осталась без защиты. Русь высадилась на берег и опустошала ее окрестности; население укрылось за стены города и с минуты на минуту ожидало приступа, в сильнейшем страхе спрашивая друг друга, не перелезли ли уже враги через стену, не овладели ли городом. Тогда патриарх, чтобы рассеять этот страх, велел обнести по стенам ризу Богородицы, хранившуюся в одной из церквей; духовенство с различными святынями в сопровождении всего города обошло стены и служили молебны, и считалось особенным чудом Божиим, что после этого русское войско оставило город и уплыло обратно. Позже явились рассказы, как страшная буря, поднявшись на море, когда в нем омочили ризу Богородицы, разметала лодки Руси и принудила ее к отступлению; но это позднейшие украшения: современники ничего не говорят об этом, Русь в действительности оставила Цареград, вероятно, потому, что до нее дошли известия о возвращении императора с войском.
Это смелое нападение на самую столицу принудило византийское правительство снова заняться Русью. Были высланы послы к русским князьям с богатыми дарами, драгоценными греческими материями и одеждами, шелковыми, тканными золотом и серебром. Они заключили мирный трактат с князьями, а епископ, высланный с посольством, уговорил многих креститься. Греки рассказывают, что и здесь не обошлось без чуда. Русь, слушая проповедь епископа, заявила желание, чтобы он и пред ними совершил какое-нибудь чудо из тех, о которых так много им рассказывает: предложили ему положить в огонь евангелие, которое он держал в руках, и если оно останется невредимым, как те отроки в пещи огненной, о которых он повествовал, — тогда они крестятся. Епископ положил евангелие в огонь, и оно действительно осталось целым, и тогда много Руси крестилось. Но такие чуда с евангелием рассказываются при разных случаях.
Кроме походов на греческие города, Русь ходила и на Каспийское побережье. Один позднейший арабский писатель, описывавший историю Табаристана, т. е. южного побережья Каспийского моря, случайно вспоминает о походе Руси на эти края около 870 года. Затем такой поход имел место в 910 году; известны такие походы и позже.
Какая это была Русь, откуда происходила и как назывались ее предводители или князья, греческие и арабские писатели не упоминают. Арабский источник IX века, повествующий о жизни Руси, и немецкий летописец, упоминающий о послах русских у императора (839), называют русского князя «каганом»; так действительно и позже иногда титуловали киевских и других украинских князей (Владимира и др.); это был титул хозарского государя, и от хозар он мог перейти и к украинским князьям. Киевский летописец, встретив в греческих источниках известие о походе Руси на Цареград в 860 году, приписал его упомянутым киевским вождям Аскольду и Диру: по его соображениям это должны были быть киевские князья. И действительно так должно было быть — эти далекие «русские» походы, выходили ли они все из Киева или нет, во всяком случае показывают, что уже в те времена в Киеве выросла большая военная сила, носившая имя Руси; она покорила себе соседние земли, искала добычи в далеких походах, и от нее исходили эти далекие походы на юг. Патриарх Фотий в своих проповедях, произнесенных в Константинополе в дни осады 860 года, так и выражается, что Русь осмелилась напасть на Цареград после того, как покорила соседние земли и возгордилась от этого. В договоре князя Игоря с греками 944 года, кроме киевского князя, посылают к императору послов еще около двадцати «светлых и великих князей и бояр», как называет их трактат, и столько же приблизительно прислали они своих послов несколько лет позже, с княгиней Ольгой. Такое большое число князей и наместников, бывших «под рукою киевского князя» (как говорится в Олеговом трактате), само уже указывает на большие размеры государства, на громадные земли, подвластные киевскому князю. Нам известно, что в 940-х годах Игорь княжил в Киеве, а сын его, малолетний Святослав, был посажен в Новгород, на северном конце Балтийско-Днепровского пути. А походы Руси на черноморские города, ее действия в Крыму и русское княжество в Тмутаракани, на Керченском проливе, — показывают, что и южный конец великого Днепровского пути Русь держала в своих руках, пока тюркские орды не разогнали вконец черноморское население. Сухопутные и речные пути на восток через земли северян и вятичей стояли также в сфере влияния киевских князей уже в IX веке. С началом X века в главных городах Северской земли правят уже подручные киевского князя, и Русь забирает в свои руки понемногу и самое Подонье, чтобы открыть себе путь на Каспийское побережье. Восточнославянские племена в начале X века уже все и украинские и северные — находятся под властью киевского князя, в большем или меньшем подчинении; также и никоторые соседние финские земли на Поволжье, да, вероятно, и литовские на западе. Вся территория, позже принадлежавшая к Киевскому государству, уже в начале X века, во времена князя Олега, более или менее находилась под властью или под влиянием киевских князей; только власть их над этими землями не была еще так сильна, не проникала глубже во внутреннюю жизнь этих племен, как это было позже. 21. Древнейшие князья и князь Олег
От первых времен Киевского государства до нас дошли только голые имена какого-то Бравлина, затем Аскольда и Дира. Последние два имени были известны и нашим летописцам, но больше ничего о них разузнать им, очевидно, не удалось, и то, что они рассказывают — что это были два брата, пришли из Новгорода, ходили на Цареград и погибли от руки Олега и Игоря — все, вероятно, их собственные догадки. Наверное, Аскольд и Дир вовсе не были братьями и не княжили вместе. Из того, что на Аскольдовой могиле поставлена была церковь, можно в самом деле заключить, что он был киевским князем тогда, когда греческий епископ, прибывший с императорскими послами, проповедовал христианство на Руси и «многих крестил». О Дире упоминает позднейший арабский писатель Масуди, и жил он, вероятно, позже Аскольда, но о нем ничего не помнили во времена Ярослава, когда составлялась киевская летопись. Только князь Олег, княживший в Киеве в начале X века, глубоко запечатлелся в народной памяти. Последняя окружила его имя удивительными рассказами, сказками и песнями, приписав ему разные дела и подвиги, оставшиеся в местных преданиях из древних времен, и в конце концов превратила его из смелого и удачливого завоевателя в «вещего» чудодея, совершающего сверхчеловеческие дела, могущего обернуться зверем и птицей и малым муравьем, и за образом этого сказочного кудесника почти совершенно стушевался действительный, подлинный князь Олег, княживший в Киеве. Былина, воспевающая Олега под именем Вольги Всеславовича, объединяя в одном образе воспоминания об Олеге, Ольге и позднейшем чудодее князе Всеславе, так описывает этого вещего князя:
Закотилося червонеє сонечко
За лісочки темні, за моря широкії,
Розсажалися зорі часті по небу ясному
Нарождався Вольга Всеславович На святій Русі.
І ріс Вольга Всеславович до п'яти років,
Пішов Вольга Всеславович по сирій землі
Матір сира земля захиталася,
Звірі в лісах розтікалися,
Птахи попід хмарами розліталися,
Риби по морю синьому розкидалися.
Та й пішов Вольга Всеславович
Вчитись всяких хитрих мудрощів
Мов усяких, язиків ріжних.
Перейшов Вольга на сьомий рік
А прожив немов дванадцять літ:
Понавчався хитрих мудрощів,
Мов усяких, язиків ріжних.
Прибирав собі дружину добрую.
Добрую дружину, хоробрую:
Тридцять юнаків без одного
Сам він ставав за тридцятого.
«Гей же ви, дружина моя добра та хоробрая,
Слухайте мене, брата старшого, отамана.
Робіть діло вам повелене
Вийте ви мотузочки шовковії,
Ставте ви мотузочки по темнім лісі.
Ставте ви мотузочки по сирій землі,
А ловіть ви куниць та лисиць,
Диких звірів — чорних соболів,
Поскакущих білих зайчиків,
Білих зайчиків, горностайчиків,
Ловіть ви їх по три дні, по три ночі...»
Послухали брата старшого, отамана,
Робили діло їм повелене,
Звивали мотузочки шовковії,
Ставили мотузочки в темнім лісі по сирій землі
І ловили по три дні, до три ночі,
Не могли вловити й одного звірка!
Обернувся тут Вольга львом звіром,
Поскочив він по сирій землі — темнім лісі,
Завертав він куниць, лисиць,
Диких звірів — чорних соболів,
Поскакущих білих зайчиків
І маленьких горностайчиків.
Був він в городі у Києві,
Зі своею дружиною хороброю,
Та й говорить їй Вольга Всеславович:
«Гей дружинонько ти добра та хоробрая!
Слухай брата старшого, отамана,
Робіть діло вам повелене,
Крутіть-вийте сильця шовкові,
Ставте ви сильця на темний ліс —
Гей на темний ліс, на самий верх,
Ловіть гусей, лебедів, ясних соколів
І малу теж птицю-пташицю,
Ловіть ви їх по три дні, три ночі...»
Послухали брата старшого, отамана,
Зробили діло їм повелене.
Вили сильця вони шовкові,
Ставили сильця ті в ліс на самий верх
І ловили по три дні, по три ночі —
Не могли вловити і пташиночки!
Обернувся тоді птахом сам Вольга,
Полетів він попід хмарами,
Заганять гусей, лебедів, ясних соколів
І малу теж птицю-пташицю.
Знов були вони у городі у Києві
Зі своєю дружиною хороброю —
Та й говорить ій Вольга Всеславович:
«Гей же ви, дружино моя добра та хоробрая;
Слухай брата старшого, отамана,
Робіть діло вам повелене —
Беріть ви топори дроворубнії.
Ви будуйте суденце дубовеє,
В'яжіть ви на нім снасть шовкову,
Виїздіть ви на нім на сине море
Та ловіть рибу щуку та плотиченьку,
Дорогеньку рибку осетринку,
А ловіть її по три дні, три ночі».
Послухали брата старшого, отамана,
Робили діло їм повелене,
Брали топори дроворубнії.
Будували суденце дубовее,
Снасть в'язали на нім шовкову,
Виїздили на нім на синє море
І ловили по три дні, по три ночі —
Не могли зловити ані рибини.
Обернувсь тоді Вольга сам щукою,
Гей побіг він по синім морю.
Заганяв він рибу щуку та плотиченьку,
Дорогеньку рибку осетринку.
В летописных известиях об Олеге сохранились также следы различных рассказов и выдумок о нем как о вещем князе, знающем различные хитромудрые вещи.
К счастью, однако, сохранился документ, относящийся к княжению Олега, вполне достоверный и очень ценный, свидетельствующий, что мы имеем дело не со сказочным богатырем, а с подлинным, действительным князем, княжившим в начале X века. Это договор Олега с Византией, заключенный в 911 году. Есть в летописи еще и другой договор, обозначенный 907 годом, но тот приведен только в отрывках, между тем как договор 911 года включен в летопись целиком, и из него явствует со всею несомненностью, что Олег тогда действительно был князем в Киеве. Летописец говорит, что эти договоры заключены были после удачного похода Олега на Цареград: в 907 году он ходил со всеми силами, с полками всех подвластных племен на Константинополь; греки, чтобы не допустить его в город, закрыли цепями Босфорский пролив, но Олег их перехитрил: велел своим воинам поставить на колеса ладьи, в которых они приехали, и когда ветер подул в паруса, ладьи поехали на колесах к самому городу. Греки так устрашились, что стали предлагать Олегу любую дань, лишь бы он не трогал города; Олег предложил им заплатить по 12 гривен, т. е. по 6 фунтов серебра, на человека его войска, кроме того, на дружину и князей, оставшихся в Киеве, Чернигове, Переяславе и других городах. Получив выкуп, он приказал сшить паруса для своих лодок вместо полотна из шелковых материй, драгоценных греческих паволок, а в знак своей победы над греками он и бояре прибили свои щиты на цареградских воротах.
Все это, конечно, такие рассказы, в которых нечего искать много правды. Но судя по тому, что в трактатах 907 и 911 годов Византия сделала большие льготы нашим князьям и их торговле, необходимо заключить, что действительно этим уступкам предшествовали удачные для Руси, чувствительные для греков походы Руси на греческие земли (может быть, только не на самый Константинополь, так как в греческих источниках мы рассчитывали бы найти известия о нападениях на самый Константинополь, между тем они не упоминают о таких нападениях). Эти-то походы и принудили, вероятно, греческое правительство вступить в переговоры с Олегом и дать различные льготы русским купцам: оно не только разрешило им торговать в Византии бесплатно, но еще обязалось доставлять им все необходимое во время пребывания их там и всякого рода припасы для возвратного пути. За то Олег обещал не препятствовать своим воинам вступать в службу императора.
От арабского писателя Масуди узнаем, что, примирившись с Византией, Русь отправилась искать добычи на восток. В конце 913 года имел место большой поход ее на Каспийское море. На 500 ладьях, по сто человек в каждой, Русь спустилась по Дону, волоком переправила свои ладьи с Дона на Волгу и, выйдя на Каспийское море, начала грабить южное побережье моря, так называемый Табаристан, где было довольно много богатых торговых городов. Войска на месте не было, край лишен был защиты, и в течение нескольких месяцев русское войско хозяйничало здесь свободно, грабило беспрепятственно, и только на обратном пути случилось с ним несчастье: хозарское войско устроило засаду и разгромило Русь. Летопись не упоминает об этом походе, но память о нем и о других походах на восток сохранилась в былине в виде рассказов о походе Вольги на Индийское царство. Поход этот описывается здесь как одна из дивных хитростей этого чудодея: Вольга оборачивается «гнедым туром золотые рога» и пускается в царство Индийское; обернувшись ясным соколом, подслушивает беседу индийского царя со своей царицей, из которой убеждается, что поход его будет успешен; обернувшись горностаем, портит луки и стрелы индийского царя в его оружейных складах; обернувшись серым волком, убивает его коней, и лишив его таким образом всех средств защиты, ведет свою дружину на Индийское царство. Но царство окружено стенами с железными воротами, а в подворотню их может пролезть только муравей. Вольга оборачивает свою дружину муравьями, проводит их внутрь города и здесь превращает снова в воинов. Так завоевывается Индийское царство, и дружина Вольги получает сказочно богатую добычу. 22. Игорь и Ольга
После Олега стал княжить Игорь. И снова, как от времен Олега, имеем его трактат с Византией и разные иностранные известия о последних годах его княжения — о неудачном походе на Цареград и счастливой экспедиции в каспийские земли. Очевидно, это стало обычаем: первые годы княжения проходили в укреплении положения нового князя и государственной системы, усмирении непокорных князей и наместников, непокорных волостей и племен, а затем, усмирив их и имея в распоряжении значительные военные силы, киевские князья отправлялись походом на далекие богатые страны, ища в них добычи и славы.
После трактатов, заключенных Олегом с Византией, долгое время сохранялись мирные отношения. Киевское войско не раз отправлялось на помощь византийскому императору, если там случались войны или восстания. В записках византийского императора Константина Порфирородного сохранились счета по уплатам русскому полку из 700 воинов, принимавшему участие в морском византийском походе на арабов около 910 года: заплачено ему за этот поход 100 литров (фунтов) золота. Это те походы русских воинов в Византию, о которых вспоминает наша колядка:
Ой під вербою, під зеленою
Стояла рада — хлопців громада;
Радили ж вони добрую раду:
Не купуймо, браття, золоті перстні,
Купуймо, браття, шовкові шнури,
Шовкові шнури, мідяні човна:
Спустимося вниз по Дунаю,
Гей по Дунаю під Царегород.
Ой чуємо там доброго пана:
Ми йому будем вірно служити,
А він нам буде добре платити:
По воронім коню, по золотім сідлі,
По калиновій стрілці, по хорошій дівці.
Но к сороковым годам мир с Византией был нарушен, и в 941 году Игорь предпринял большой поход морем на самый Цареград. Греки говорят, что в этом походе было Руси 10 тысяч лодок, но эта цифра, очевидно, сильно преувеличена. Время для похода выбрано было удачно, так как греческие корабли были тогда отправлены против арабов, и Игорь со своим войском беспрепятственно приблизился к Константинополю. Но Константинопольский пролив греки закрыли кораблями, какие успели собрать, и, напав на Игоревы ладьи, начали бросать в них бомбы с так называемым «блестящим» или «греческим огнем»: как видно из рецепта его состава, это был теперешний порох. Тогда русские ладьи отступили и направились на малоазиатское побережье. Здесь Русь опустошала города, мучила людей, захватывала добычу. Но в конце концов ей и здесь не повезло: прибыло греческое войско и флот, обступило Русь и разгромило. Значит, поход был неудачный, но в Киеве потом рассказывали о нем совсем наоборот: что греки испугались русского похода и откупились от него дорогой ценой. Новый трактат с Византией заключен был в 944 году, и на этот раз Византия, воспользовавшись своей победой, ограничила права русских купцов, запретили им покупать самые дорогие паволоки; а Игорь обещал, что не будет нападать на греческие владения в Крыму.
Более удачен был поход Руси на Каспийское побережье в 944 году. О нем много рассказывают восточные писатели, а знаменитый персидский поэт Низами позже (в XII веке) написал на эту тему фантастическую поэму: с одной стороны у него выступает русский король с 900-тысячным войском, едущим на слонах, с другой — сам Александр Великий, чтобы наказать Русь за произведенные опустошения, и после семи битв наконец отражает нападение Руси. В действительности русское войско не было так велико, но ему удалось собрать богатую добычу и уйти с нею совсем безнаказанно. На этот раз, памятуя о прежней засаде (см. гл. 21), оно перешло сушею до Дербента, через Северный Кавказ, оттуда морем отправилось к устью Куры и затем по Куре поднялось вверх, в страну, называемую Агованией (теперь Карабаг). Тогда этот край принадлежал арабам. Русь овладела им, утвердилась в столице его, Бердае, на р. Куре, и грабила соседние страны долго, в течение нескольких месяцев, пока в русском войске не появились болезни, от непривычки к здешним фруктам; тогда Русь ушла обратно.
Интереснее этих походов было бы для нас знать, что происходило тогда дома, в самом Киевском государстве, но об этом не имеем сколько-нибудь подробных сведений. Из трактата Игоря и из известий Константина Порфирородного мы видели, что киевские князья господствовали в те времена над огромными пространствами, от самого Новгорода до городов над Волгой, имели много подвластных князей и наместников, при случае восстававших против киевского князя. Кое-что о дружинной жизни сохранилось и в народной поэзии, нашей и чужой. Наши колядки помнят походы дружины на украинские города, денежные и всякие другие выкупы, получавшиеся с них: войско приступает к Чернигову и осаждает город, пока, наконец, ему не выносят оттуда «мису червонцев» на поклон, затем точно так же приступают к Переяславу, к Киеву. Дружина делится добычей; случается, что князь забирает себе лучшее и обделенная дружина покидает его:
Пан Хомуненько-переберниченько,
Сам молоденький, кінь вороненький...
Перебирав між кониками —
Котрі ліпшиї, то собі бере,
А котрі гіршиї, служенькам дає.
Перебирав між сіделками —
Котрі ліпшиї, то собі бере,
А котрі гіршиї, служенькам дає.
Перебирає між уздечками —
Котрі ліпшиї, то собі бере,
А котрі гіршиї, служенькам дає.
Пан Хомуненько-переберниченько,
Перебирав між сукенками —
Котрі ліпшиї, то собі бере,
А котрі гіршиї, служенькам дае.
Пан Хомуненько-переберниченько,
Перебирає чоботоньками —
Котрі ліпшиї, то собі бере,
А котрі гіршиї, служенькам дає.
Пан Хомуненько-переберниченько,
Перебирав між дівоньками —
Котрі ладнійші, то собі бере,
А що погані, служенькам дає.
Бувай же здоров, пан Хомуненьку,
Сам молоденький, кінь вороненький...
В одной из былин о Вольге последний изображается одним из младших князей, племянником киевского князя, от которого получил в удел «три города наилучшие», и едет за данью в свои города, но на дороге встречает Микулу Селяниновича, и тот предупреждает его, что «получку» - дань не так легко будет собрать: там живут мужики все разбойники, подрубят мосты калиновые, потопят князя с его дружиной. И Вольга просит его ехать с ним «в товарищах» за этой данью-«получкой».
Это неясные, глухие воспоминания, долетевшие до наших времен уже обесцвеченные, спутанные. В старой киевской летописи они гораздо свежее, несмотря на то, что и здесь записаны они через какие-нибудь сто лет после событий, так что их и здесь надо принимать не за подлинные факты, а скорее за поэтические образы прошлого. Мы видели, как в этих преданиях неудачный поход Игоря на Византию превращается в удачный и счастливый, точно так же и позднейший поход его сына Святослава; без сомнения, подобным же образом переиначивались в этих рассказах и события внутренней жизни Киевского государства. Перед нами не факты, а поэтические образы былого, но они отлично помогают нам понимать это былое.
Летопись рассказывает, что Игорь воевал с уличами и древлянами. Уличи долго защищались; их город Пересечен три года держался и не сдавался Игорю, но тот выстоял под ним эти три года и покорил его: «примучил» уличей и дал своему воеводе Свенельду дань с них. Затем ему же передал дань с древлян, плативших по черной кунице от дыма (от хозяйства). Игорева дружина начала жаловаться, что он слишком много дал доходом одному Свенельду. «Теперь воины Свенельда имеют оружие и хорошую одежду, а мы ходим наги», — говорили они и начали убеждать Игоря, чтобы он пошел с ними в Древлянскую землю — взять с нее дань еще и для себя: «Пойдем, княже, добудешь ты и мы». Игорь последовал этому совету, пошел с дружиной и вымучил от древлян дань еще и для себя, сверх взятой Свенельдом. Но разлакомившись этой данью, которую так покорно дали ему древляне, Игорь отослал дружину и задумал еще раз собирать дань для себя и отправился с небольшой свитой, чтобы не делиться со всей дружиной и получить больше на свою долю. (Так, очевидно, рассказывали после дружинники Свенельда, подчеркивая жадность Игоря). Древляне, услыхав, что Игорь снова идет за данью, потеряли терпение и решили покончить с ним. Они учинили совет со своим князем Малом и порешили: если волк повадится к овцам, то и все стадо уничтожит, если его не убить, — так и нам: если не убьем Игоря, вконец нас погубит. Послали к Игорю, чтобы опомнился и оставил их в покое: «Зачем снова к нам идешь? ведь забрал уже всю дань». Но Игорь их не послушал, и тогда древляне из города Искоростеня напали на его свиту и избили ее, так как ее было мало, а самого Игоря схватили и замучили: нагнув верхушки деревьев, привязали к ним Игоря и затем пустили — деревья, выпрямившись, разорвали Игоря.
В Киеве после смерти Игоря осталась вдова его Ольга с малолетним сыном Святославом. Своим долгом сочла она прежде всего отомстить за мужа и усмирить непокорных древлян. Месть считалась святым делом в те времена: «Кто не отомстит, за того Бог не отомстит», — гласит старая славянская пословица, и чем суровее была месть, тем больше чести было мстителю. Среди народа ходило много рассказов о том, какими хитрыми способами и как безжалостно мстила Ольга древлянам за смерть мужа. Ольга в наших преданиях сделалась типом, идеалом мудрой княгини, как Олег — идеалом мудрого князя; Олег и Ольга — это пара: премудрый князь-чародей и премудрая княгиня; благодаря сходству имен, разные рассказы переносились с него на нее и наоборот.
Об Олеге рассказывали, как он ходил походом на Цареград и своими хитростями, привел в страх греков, об Ольге — как она ездила к греческому императору в гости, и тот, видя ее красоту и премудрость, начал ее сватать, но та премудро отделалась от этого сватовства, попросив императора, чтобы он был ее крестным отцом, и он, сделавшись ее крестным отцом, уже не мог жениться на своей крестнице: выходило, что Ольга лучше знала христианские правила, чем сам византийский император.
Рассказов о мести Ольги древлянам сохранилось в летописи несколько: сначала она закапывает в землю древлянских послов, пришедших сватать ее за древлянского князя; потом приказывает их сжечь, отослав в баню помыться; затем устраивает тризну на могиле своего мужа, и когда древляне упились медом, велит своим воинам перебить их. Другая повесть описывает поход Ольги на Древлянскую землю, предпринятый ею с целью мести, чтобы опустошить и разорить ее: людей велит убивать, других берет в плен и, отомстив таким образом, налагает на древлян еще более тяжелую дань, чем какая была при Игоре: две части велит платить в киевскую казну, а одну — в свою личную. В другом рассказе об этом походе повествуется о хитростях Ольги при завоевании Искоростеня (ныне Искорость): город никак не сдавался, Ольга передала жителям, что не требует от них уже ничего ценного, только по три голубя и по три воробья от каждого двора; когда жители Искоростеня исполнили ее желание, она раздала этих птиц своим воинам и велела привязать к ножкам их зажженный трут; птицы с трутом полетели под свои крыши и зажгли город; люди бросились убегать от пожара, а Ольга приказала своим воинам избивать их. (Подобные рассказы о сожжении города при помощи животных или птиц встречаются в преданиях разных народов).
Таким образом, по понятиям того времени, Ольга свято исполнила свой вдовий долг и запечатлелась в памяти народной как образец достойной женщины, строго преданной своим обязанностям: она чтит память своего мужа, воспитывает детей, оберегает их наследие, мудро правит государством, объезжая его, заводя порядок, и не льстится выйти снова замуж, хотя бы и за самого греческого императора.
Летопись упоминает, что в различных местностях сохранились ее стоянки и «ловища», погосты и города, носящие ее имя. Но это могли точно так же быть и «знамения» Олеговы.
В церковных кругах Ольгу чтили за то, что она приняла христианство, держала при себе священника и велела похоронить себя по христианскому обряду, без тризны. За это церковь впоследствии признала ее святою. 23. Святослав и его сыновья
Сын Игоря и Ольги, Святослав, так же как Олег и Ольга, богато приодет легендой в народных преданиях. Но это не хитрый кудесник, пользующийся помощью таинственных знаний и сил, а смелый и честный рыцарь-воитель, всегда поступающий открыто и смело, не ищущий ни добычи, ни богатства, ценящий только военную славу и живущий только для нее одной. Это герой княжьей дружины, ее наивысший идеал. «Когда князь Святослав вырос и возмужал, — начинает свой пересказ этих преданий летописец, — он начал собирать много храбрых воинов, так как и сам был храбр и легок, ходил как леопард и усердно воевал. Не возил с собой ни возов, ни котла, не варил мяса, а, порезавши тонко конину, зверину или говяжье мясо, пек на углях и так ел; не имел и шатра, а стлал для спанья подклад (бывший под седлом), а под голову седло, — и таковы же были воины его. А когда шел на какую-нибудь страну, то заранее объявлял: иду на вас!»
Летопись прежде всего описывает поход его на восток на хозар, на касогов — черкесов и на ясов — теперешних осетин, живших тогда не только на Кавказе, а и далее на север, ближе к Дону; описывает также войну с вятичами, платившими перед тем дань хозарам, а теперь принужденными платить дань Киеву. Из арабских источников знаем, что тогда Русь опустошила страну, разорила торговые болгарские и хозарские города, Итиль, Болгар и др., разогнала население. После этого она еще более твердой силою стала на устье Дона и на Азовском побережье и обеспечила свободный путь своим походам на Каспийское море. Можно было ожидать новых походов Руси на персидско-арабские города Каспийского побережья. Но вместо этого судьба бросила Святослава в балканские страны, в Болгарию: византийский император Никифор задумал уничтожить Болгарию и для этого решил поднять против нее Святослава. Он направил с этой целью к Святославу ловкого херсонесца Калокира, и тот предложил Святославу план совместных действий под видом союза с Никифором: Святослав займется завоеванием Болгарии, а Калокир постарается захватить византийский престол. Этот план очень понравился Святославу: захватив в свои руки Болгарию и имея в руках Киевское государство, он мог овладеть целыми Балканами и угрожать самому Цареграду, как знаменитый болгарский царь Симеон полстолетия назад (в начале X века). Впрочем, и без того Болгария была ценным приобретением. Рассказывая, как киевские бояре уговаривали позже Святослава покинуть свои далекие планы и больше заботиться о родном крае, летописец влагает в уста Святослава такие речи: «Не хочется мне жить в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае (болгарской столице) — там средина земли моей, туда стекается всякое богатство: от греков паволоки, золото, вино, различные пряности и плоды, от чехов и венгров серебро и кони, из Руси меха, воск, мед и челядь». Святослав, конечно, заранее знал об этих богатствах Болгарии и поэтому с радостью принял приглашение Калокира, не догадываясь о греческой хитрости.
Собрав большое войско, напал он в 968 году на Болгарию, разбил болгарское войско под Доростолом на Дунае (теперь Силистрия) и, захватив западную Болгарию, основался в Переяславце (теперь село Преслав около Тульчи).
Но вслед за тем пришли вести из Киева, призывавшие Святослава немедленно на Русь, так как печенеги обступили Киев и держат в осаде. Киевские бояре укоряли Святослава, что он не заботится о своем государстве: «Ты, княже, чужой земли ищешь и о ней заботишься, а свою покинул: нас едва не забрали печенеги, — и мать твою, и детей твоих». Они уговаривали его остаться в Киеве, но Святослав не захотел. Он прогнал печенегов в степи и снова начал собираться в Болгарию. Но престарелая Ольга, до сих пор правившая вместо сына в Киеве, чувствовала, что ей недолго осталось жить, и удержала Святослава, чтобы он был при ее смерти. Действительно, она скоро умерла. Святослав посадил своего старшего сына Ярополка в Киеве, другого сына, Олега, в Древлянской земле, в Овруче; новгородцы, у которых при Игоре княжил сам Святослав, также добивались, чтобы и у них он посадил кого-нибудь из своих сыновей. Но ни Ярополк, ни Олег не хотели идти в Новгород; тогда один из киевских бояр, Добрыня, брат наложницы Святослава Малуши, имевшей от Святослава сына Владимира, посоветовал новгородцам просить Святослава, чтобы он дал им в князья Владимира; Святослав согласился, и в Новгород поехал Владимир с тем же Добрыней, который должен был править его именем в Новгороде, как другие бояре должны были править в Киеве и Овруче именем малолетних Ярополка и Олега.
Распорядившись таким образом, Святослав снова отправился в Болгарию. Летопись описывает этот второй поход так, как о нем рассказывали в Киеве: болгаре в отсутствие Святослава засели в Переяславце и не хотели ему покориться. Произошла битва, и болгаре начали одолевать, но Святослав ободрил свою дружину словами: «Придется нам пасть все одно, ударим же смело, братья-дружина!» Воины ободрились, бились отважно, отразили болгар и овладели городом. После этого Святослав послал свой вызов грекам: «Хочу идти на вас и взяти ваш город, как взял этот». Греки задумали его перехитрить и послали ему сказать; «Мы не в состоянии вам противостать, возьмите с нас дань на себя и на свою дружину, скажите только, сколько вас, и мы заплатим по этому числу на каждого». Но это греки говорили с хитростью, поясняет летописец, а Святослав не догадался, сказал, что с ним двадцать тысяч войска — и то еще прибавил, чтобы больше дани взять, так как имел только десять тысяч. Греки же собрали сто тысяч войска и пошли на Святослава. Увидя такую силу, войско Святослава устрашилось, но он поддержал их дух своей речью: «Все равно некуда нам деться; волей-неволей должны стать против них, не посрамим же земли Русской, а ляжем здесь костьми своими! Мертвому нет срама, а если побежим — будет нам срам! Не побежим же, а станем крепко! Я пойду перед вами — если моя голова ляжет, тогда промышляйте сами о себе!» Тогда воины крикнули:«Где, княже, твоя голова ляжет, там и мы свои сложим». И выступили войска, и обступили греки Русь, и была битва великая. Святослав победил, и греки бежали: Святослав пошел к Цареграду, разбивая по пути города, так что и до сих пор стоят пусты. Тогда царь (византийский император) испугался, собрал своих бояр — советоваться с ними, что делать. Посоветовали послать подарок Святославу, узнать, на что он падок. Посылают золото и паволоки с разумным человеком, чтобы присмотрелся, как примет эти дары Святослав. Положили послы золото и паволоки перед Святославом, — а он даже не посмотрел на них, только сказал слугам: «Спрячьте», — и те забрали. Рассказали царю: «Даже не посмотрел, приказал только слугам забрать». Тогда один советует: «Царь, попробуй еще, пошли ему оружие!» Понесли послы меч и другое оружие — Святослав принял с чрезвычайным удовольствием, любовался, велел благодарить царя. Рассказали об этом царю. «Лютый человек, — сказали его бояре, — о богатстве не заботится, а хватается за оружие; нечего делать, плати ему дань». И послал царь Святославу: «Не иди уже на столицу, возьми дань, какую хочешь». Дали ему дань, а он велел еще и за убитых заплатить: «Это возьмет его род». Так, взяв дань и богатые дары, пошел Святослав к Переяславцу со славою великою.
Так пересказывает летопись киевские предания о Святославе. В действительности эта вторая болгарская война не была так удачна для Святослава. Болгарии ему, может быть, и не надо было завоевывать снова, так как он там оставил своих людей и войско. Вернувшись, он занялся покорением южных забалканских земель, а чтобы держать в повиновении болгар, старался устрашить их жестокими казнями и убийствами. Так, по крайней мере, рассказывают греки, принявшие теперь личину друзей и покровителей болгар, чтобы вытеснить из Болгарии Святослава.
Новый византийский император Иоанн Цимисхий предложил Святославу получить обещанное ему за помощь Никифором и очистить Болгарию. Святослав был крайне раздражен таким предложением, пригрозил походом на самый Константинополь и действительно двинулся во Фракию, в ближайшие окрестности Цареграда. Греки ограничивались обороной, пока Цимисхий, покончив с другими делами, смог двинуться со всеми силами против Святослава. К устью Дуная он выслал корабли с «греческим огнем», чтобы не допустить подкреплений из Руси, а сам балканскими проходами, неосторожно оставленными Святославом без защиты, прошел в Болгарию. Застав Святославово войско неприготовленным к борьбе, он осадил Переяславец и взял его после короткой осады. Захватив болгарского царевича Бориса, Цимисхий провозгласил его царем болгарским, и после этого болгарские города начали сдаваться ему, как защитнику и покровителю болгар. Тогда, не теряя времени, Цимисхий двинулся на самого Святослава, стоявшего в Доростоле (Силистрии). В жаркой битве, произошедшей здесь, одержали победу греки. Святослав заперся в городе, и так началась осада Доростола, продолжавшаяся три месяца и описанная подробно греческими историками.
Русь защищалась стойко; не раз делала вылазки из города, стараясь уничтожить осадные машины и обоз греков. Последние терпели большие потери, но и Руси приходилось все тяжелее в осаде, так как она не могла получить новых запасов. Наконец Святослав решил сделать еще одну, последнюю попытку, — дал большое сражение, и когда оно не удалось — решил идти на мир с греками. Обещал возвратить пленников и уйти из Болгарии, лишь бы обеспечили ему свободное возвращение. На этих условиях был заключен мир, составлен трактат, сохранившийся в летописи. Святослав отказывался от претензий на Болгарию, обещал не касаться греческих владений в Крыму и быть союзником греков. За это греки открыли ему свободный путь на родину и снабдили припасами на дорогу; греческий историк говорит, что всего выдано было войску Святослава зерна на 22 тысячи человек, а потери его за минувшую войну исчисляет в 38 тысяч.
После заключения договора Святослав захотел повидаться с императором. Тот прибыл к Дунаю с большой конной свитой, в богатых, блестевших золотом доспехах; а Святослав приплыл с другого берега на лодке, гребя вместе с товарищами; одет он был весьма просто и ничем не отличался от других, — только полотняная одежда на нем была чище, а единственным украшением его была золотая серьга в ухе. Очевидец так описывает его внешность: он был среднего роста, коренастый и сильный; нос у него был короткий, синие глаза, густые брови; борода была сбрита, усы длинные и на голове чуб; выглядел сурово. Немного поговорил, сидя в лодке, с императором и поплыл обратно.
Отказавшись от Болгарии, Святослав мог утешать себя богатой добычей, оставшейся у него, а может быть, рассчитывал на Руси собрать новое войско и попробовать еще раз счастья в Болгарии. Но на пути из Болгарии его ждал конец: у Днепровских порогов, где устраивались засады на русских купцов, подстерегали Святослава печенеги, проведавшие о богатой добыче, которую он вез с собою (может быть, и сами греки дали им знать, чтобы отделаться от опасного врага). Не имея возможности пробиться со своим большим обозом, Святослав возвратился назад на устье Днепра, и там остался зимовать в ожидании какой-нибудь перемены к лучшему. Но там его войску не хватило припасов, наступил голод, и ранней весной Святослав решил рискнуть пробиться через пороги. Попытка эта ему не удалась: он сам сложил голову в битве с печенегами; враги ему отрубили голову и из черепа сделали чашу в память победы над славным воителем, «искавшим чужой земли и потерявшим свою». В позднейших преданиях о Святославе так и рассказывается, что на чаше из его черепа была сделана надпись: «Ища чужого, утратил свое». Это руководящая мысль всей летописной повести о Святославе. 24. Владимир
Смерть Святослава послужила началом долгой и кровавой- усобицы. Разделенные Святославом между сыновьями земли Киевского государства не раз уже, вероятно, и до того времени делились и снова собирались в руках наиболее энергичного или счастливого княжича, и теперь, когда не стало Святослава, скоро началась война между его сыновьями или между боярами-правителями, правившими от их имени. Каждый желал собрать отцовское наследие в своих руках. Ярополк киевский пошел войной на Олега древлянского; говорили, что довел до этого своими наговорами боярин его Свенельд, так как Олег убил сына Свенельда, застав его на охоте в своих лесах. Произошло сражение под Овручем; Олег потерпел поражение, и во время бегства его войска произошла такая давка на мосту, что множество людей попадало в ров и было задавлено. В числе сброшенных был И князь Олег, который и погиб здесь, задавленный падавшими на него людьми и конями. Так Древлянская земля досталась Ярополку.
Услыхав об этом, Владимир бежал из Новгорода за море, искать помощи у варягов, так как боялся, что Ярополк, устранив Олега, захочет и с ним повторить то же. Тогда Ярополк завладел Новгородом, посадил там своих бояр и стал собирать и прочие земли в своих руках, подчиняя своей власти князей и наместников, правивших ими. Но вскоре из-за моря возвратился Владимир с варяжскими полками, прогнал Ярополковых воевод из Новгорода и стал приготовляться к войне с братом. Прежде, однако, он расправился с соседним князем полоцким, стоявшим на стороне Ярополка. Это была печальная история, воспетая впоследствии в песнях о том, откуда взяла свое начало наследственная вражда между князьями полоцкими и киевскими. В этих песнях и повестях рассказывалось, что у полоцкого князя Рогволда была дочь Рогнеда. За нее сватались Ярополк и Владимир, и Рогнеда не захотела идти за Владимира, «чтобы не разувать сына рабыни» (таков был обычай, что жена на свадьбе разувала мужа). Слова эти были переданы Добрыне, он был разгневан такой обидой его роду и решил отомстить. Он убедил Владимира отправиться в поход на Полоцк, и эта война окончилась смертью, старого Рогволда и поруганием его дочери. Т. Г. Шевченко так пересказал эту печальную историю:
Прийшли і город обступили
Кругом, і город запалили,
Владимир-князь перед народом
Убив старого Рогволода,
«Потя» народ, княжну «поя»,
«Отіде в волости своя».
Рогнеда должна была сделаться женой Владимира. За все несчастья, так жестоко обрушившиеся на ее бедную голову, ее прозвали Гориславой. От Владимира она имела сына Изяслава; но, имея других жен, он стал пренебрегать ею: она ему наскучила, Тогда еще и ревность присоединилась ко всем тем горьким чувствам, какие Рогнеда питала к Владимиру, и жажда мести стала овладевать ею. Однажды ночью Владимир спал у нее, и она решила его убить; она занесла уже над ним нож, но в этот момент Владимир проснулся и схватил ее за руку. Рогнеда призналась, что она хотела отомстить за отца, после того как Владимир перестал любить ее и ее ребенка, и Владимир решил покарать ее смертью за этот умысел. Он приказал ей нарядиться «во все одежды царские», как к венцу, сесть на постели и ожидать его. Но Рогнеда дала меч своему маленькому сыну, и, когда Владимир вошел в ее горницу, ребенок выступил и сказал так, как его научила мать: «Отец, ты думаешь, что ты тут один?» При виде этого маленького свидетеля и защитника, будущего мстителя за мать — Владимир опустил свой меч, приготовленный для Рогнеды, и ответил сыну: «Кто бы мог ожидать тебя тут?» Он обратился к совету своих бояр, и те ему посоветовали помиловать мать ради сына и отдать им их отчину, Полоцкую землю. Владимир так и поступил, и от этого Изяслава пошел род полоцких князей, не раз впоследствии ожесточенно воевавших с киевскими князьями, ведущими свой род от другого Владимирова сына, Ярослава. «С того времени поднимают меч Рогволжи внуки на Ярославли внуков», — заканчивается эта повесть о Рогнеде.
Это уже, однако, позднейшая история, а теперь Владимир, покончив с Рогволдом, а может быть, и еще кое с кем из соседних князей, стоявших на стороне Ярополка, отправился в Киев. Ярополк не приготовился к борьбе и заперся в Киеве. Но Владимир нашел пособника среди киевских бояр, по имени Блуда. Он обещал ему всяческие почести, и Блуд согласился предать Ярополка. Чтобы легче было отдать его в руки Владимира, он уговорил Ярополка бежать из Киева в маленький городок Родню, находившийся около теперешнего Канева, уверяя, что там он будет в большей безопасности. Ярополк последовал совету и попал в еще большую беду, так как в Родне скоро не стало припасов и начался жестокий голод, так что даже сложилась поговорка: «Беда, как в Родне». Блуд начал теперь уговаривать Ярополка сдаться брату, так как положение все равно стало безвыходным. Ярополк послушал его совета; напрасно другой боярин, верный ему, советовал бежать к печенегам и там искать помощи, — Ярополк решил идти к Владимиру, покориться и просить какой-нибудь волости у него. Блуд же немедленно известил Владимира, что его желание будет исполнено, — он приведет к нему Ярополка. Владимир приготовился к приходу брата: когда Ярополк шел к нему, у дверей стояли два варяга; Блуд закрыл за Ярополком двери, чтобы его люди не могли прибежать на помощь, а варяги взяли Ярополка на мечи и закололи его.
Так Владимир овладел волостями братьев и затем принялся собирать под свою власть и прочие земли. Несколько лет ушло на это собирание Русского государства; в летописях сохранились известия только о некоторых походах: на вятичей, на радимичей, в теперешнюю Галицию, которую Владимир постарался теснее связать с Киевским государством, и на разные соседние племена. Только из известий о волостях, розданных Владимиром своим сыновьям, видим, какое грандиозное дело за это время было совершено Владимиром. Он собрал земли и волости, бывшие в зависимости от Киева, устранил разных «светлых и великих князей», правивших здесь и не особенно расположенных повиноваться воле киевских князей, и на место их посадил своих сыновей; «примучил» непокорные племена, возвратил земли, захваченные в последнее время соседями, и этим последним внушил должное почтение. А чтобы земли Русского государства связать теснее, он роздал их в управление своим сыновьям. У него было много сыновей, так как он имел много жен и наложниц. С молодых лет рассаживал он сыновей под опекой доверенных бояр, как сам в юности правил в Новгороде. И так посадил он, гласят наши источники, в Новгороде Ярослава, затем Вышеслава, в Пскове Судислава, в Полоцке Изяслава, в Смоленске Станислава, в Турове Святополка, во Владимире на Волыни (вероятно, вместе с Галицией и польским пограничьем) Всеволода, в Тмутаракани (над землями подонскими, крымскими и кавказским пограничьем) Мстислава, в Ростове (в землях верхней Волги) Ярослава, а затем Бориса, в Муроме (в землях по реке Оке) Глеба. В управлении самого Владимира остался центр украинских земель, среднее Поднепровье, да, может быть, еще некоторые новоприсоединенные земли.
Это дело «собирания Русской земли» должно было стоить многих войн, много крови: мы видели, каким суровым, даже жестоким рисуют Владимира рассказы о молодых его годах и первых шагах его политической деятельности; это подчеркивалось отчасти с умыслом, чтобы тем резче оттенить перемену, происшедшую во Владимире с переходом в христианство, когда он стал кротким и ласковым князем. Но все-таки несомненно, что первая половина княжения Владимира была очень кровава! Зато укрепивши государственную организацию силой и страхом, убийствами и войнами, он не удовлетворился этим, а позаботился связать земли своего государства внутренней связью, более свободной, а не принудительною. Уже одно то, что он вместо чужих наместников и князей или далеких родственников, связь которых с киевским княжеским родом ослабела и забылась, рассажал по киевским волостям своих родных сыновей, имело большое значение для дальнейших отношений. С этого момента ведет свою историю династическая идея в землях Киевского государства: князья, потомки Владимира, со своей стороны и в своих интересах, а общество и дружина со своей стороны (и до некоторой степени также в своих интересах) распространяют, развивают и укрепляют мысль, что земли Русского государства — общее достояние Владимирова рода, он обязан о нем заботиться, но и владеть им могут только потомки Владимира: здесь не может быть никаких других князей, кроме потомства Владимира Святого, и каждый из князей, его потомков, должен иметь какую-нибудь волость в этих землях. Эта «династическая идея» имела большое значение и действительно связывала известной внутренней связью, чувством единства и солидарности эти земли в течение целых веков. Но, кроме нее, Владимир ввел в жизнь своего государства еще другие могущественные связи — религиозные и культурные, что было достигнуто распространением новой религии, христианства, сделавшегося религией государственной и правительственной для земель Киевского государства. 25. Христианство
В черноморских греческих городах, так же как и на Подунавье, христианство начало распространяться уже в первые века по Р. X., а оттуда заносилось в наши края купцами и разным странствующим людом. Несомненно, уже в IX веке христианская религия стала довольно обычным явлением в важнейших городах Украины, где много было такого подвижного населения, и захватывала высшие слои общества. Мы знаем уже, что в 860-х годах посланные на Русь греческие духовные окрестили многих людей, так что на Русь прислан был потом особый епископ для здешних христиан. В первой половине X века упоминается церковь св. Илии в Киеве на Подоле — в трактате Игоря с греками, и среди Игоревой дружины в том же трактате различается Русь христианская и Русь языческая. На княжеском дворе и в боярских кругах было довольно много христиан, и неудивительно, что и жена Игоря, княгиня Ольга, крестилась также. В Киеве рассказывали впоследствии, что она путешествовала в Цареград, чтобы там принять крещение, и сам византийский император был ее крестным отцом; однако в записках константинопольского императорского двора, описывающих подробно церемониал ее приемов, о крещении ее не упоминается; из этого явствует, что крестилась она в Киеве же. Уговаривала она креститься и сына своего Святослава, но тот не считал это удобным для себя. Зато его сыновья, вырастая в Киеве при своей бабке, с детских лет могли уже ознакомиться с христианством, в том числе и Владимир. Но прошло много лет, прежде чем он, устроив дела своего государства, занялся распространением в нем христианства.
Летописная повесть представляет дело так, что к Владимиру приходили из разных стран миссионеры и старались обратить его в свою веру: болгары в магометанскую, хозары в еврейскую, немцы в католическую, греки в православную. Владимир решил сам испытать, какая вера лучше, и послал своих послов в разные страны приглядеться к разным религиям. Послы возвращаются и рассказывают, что им больше всего понравилась греческая вера; бояре также говорят, что, вероятно, все-таки греческая вера самая лучшая, если эту веру приняла Ольга — «мудрейшая изо всех людей». Владимир решает креститься, но не хочет просить греков, чтобы прислали ему для этого духовных лиц, а ведет дело иначе: отправляется с войском на Корсунь (Херсонес) и, принудив его к сдаче, обращается с требованием к византийскому императору Василию и его брату Константину, правившим совместно, чтобы они выдали за него замуж сестру, иначе он пойдет на самый Цареград. Императоры отвечают, ЧТО не могут выдать сестру за язычника. Владимир заявляет, что он готов креститься, так как знает уже христианскую веру и она пришлась ему по сердцу. Тогда императоры посылают сестру свою Анну к Владимиру в Корсунь. Владимир, однако, начинает оттягивать свое крещение; но тут он заболевает глазами, и царевна Анна уговаривает его креститься скорее, чтобы выздороветь. Крестившись, он действительно выздоровел, обвенчался с царевной и, забрав греческих духовных из Корсуня, отправился в Киев — крестить киевлян и всю землю.
В этом рассказе сохранилось только кое-что из действительного хода событий.
В то время, когда начались переговоры о браке Владимира с царевной, он как раз заканчивал свои труды над восстановлением единства государства. Задумываясь над мерами упрочения этого государственного организма и своей власти над ним, вообще власти киевского великого князя, Владимир, очевидно, решил средств для этой цели поискать у Византии. Византия и ее столица, Константинополь, или Новый Рим, как его называли, был в то время в глазах современного мира венцом блеска, культуры, славы, могущества, подобно тому, как раньше был им старый Рим римских императоров. Различные творцы и созидатели новых государств, возникавших в те времена, старались приодеть себя и свою власть блеском и славой этого мирового светильника и для этого старались породниться с византийским императорским двором, получить оттуда разные драгоценности — знаки власти, какую-нибудь корону, императорские одежды . В записках императора Константина, современника Игоря, находим упоминания, что хозарские властители, венгерские, русские и другие владетели часто обращаются к византийскому императору с просьбами пожаловать им за какую-нибудь услугу византийскую корону или другие регалии, просят выдать за них византийскую царевну или женить какого-нибудь византийского царевича у них. Так было и с Владимиром.
Повод к этому подали сами императоры. Они в это время находились в весьма тяжелом положении: один из первых сановников империи, Варда Склир, поднял восстание и приступил с войском к самому Константинополю. Императоры, не видя другого выхода, обратились к Владимиру с просьбою о помощи. Владимир согласился, но со своей стороны потребовал, чтобы императоры выдали за него свою сестру и, кроме того, вероятно, прислали также корону и императорские регалии. Существует позднейшее предание о императорском венце, присланном из Цареграда князю Владимиру, и короновании его этим венцом; это предание связывается с короной московских князей, называемой Мономаховой шапкой, и под Владимиром в этой легенде подразумевается Владимир Мономах, правнук Владимира Святого. Сама Мономахова шапка, вероятно, позднейшего происхождения, но предание о присылке греческой короны из Цареграда восходит, вероятно, к Владимиру Святому и только потом перешло на его соименного правнука, как ближайшего предка московских князей.
Владимир послал в Византию шесть тысяч войска, оно помогло разгромить бунтовщиков и осталось затем на службе императоров. Но когда миновала гроза, императоры начали уклоняться от исполнения обещаний, данных Владимиру. Для византийского императора считалось большим позором выдать свою сестру за варварского властителя, каким греки считали киевского князя — хотя бы и крещеного. Тогда Владимир обратился к больному месту Византии — напал на ее крымские владения. Русские князья уже издавна стремились захватить их, и предыдущими трактатами греки постоянно обеспечивали себя от нападений Руси на крымские города. Теперь Владимир осадил столицу крымских владений Византии — Херсонес, или, как его у нас звали, — Корсунь. Город был хорошо укреплен, защищен крепкими стенами, и трудно было его взять. Но один корсунянин изменил и открыл Владимиру, как перехватить воду, а без воды Корсунь не мог долго держаться. Императоры не могли прийти ему на помощь, так как в Византии снова вспыхнуло опасное восстание. Владимир овладел Корсунем, а с ним и всем Крымом. Чтобы вернуть себе эти владения, императоры должны были исполнить данные Владимиру обещания: отправить царевну Анну в Корсунь. Там состоялась ее свадьба с Владимиром, и последний после этого возвратил Корсунь грекам в качестве «вена (выкупа) за царевну».
Среди этих событий незаметно прошло само крещение Владимира; неизвестно даже, где оно произошло, в Корсуне или в Киеве; говорили еще, что Владимир крестился в Васильеве, теперешнем Василькове, около Киева. По одному известию, поход Владимира на Корсунь имел место на третий год после его крещения; и действительно, вполне вероятно, что крестился он еще до похода. При крещении он принял имя Василия — по имени своего шурина императора Василия. 26. Новая культура
Крестившись сам, Владимир все усилия приложил к тому, чтобы распространить христианство в землях своего государства. Задумав сблизить свое государство с Византией, украсить его блеском византийской культуры и образованности, он, естественно, должен был стремиться приблизить по возможности местный быт к формам византийской жизни. С другой стороны, как выдающийся политик, он мог сообразить, каким тесным узлом свяжет его земли распространение новой религии с ее блестящей обрядностью, законченными формами, прочно организованным духовенством и тесно связанная с церковью книжность, просвещение и искусство. Он мог представить себе, как упрочит политические связи образование в его землях этой новой церкви и иерархии, с помощью княжьей власти и под ее защитой и опекой. Такая государственная церковь и здесь, как и в других .землях, должна была сделаться союзником политической власти, содействовать усилению могущества княжеской власти, укреплять своим влиянием ее авторитет и значение, — как это действительно и было потом.
Летопись повествует, что Владимир, возвратившись из крымского похода в Киев, приказал истребить идолов — изображения языческих богов, поставленные на горе, вблизи княжьего двора: одни изрубить, другие сжечь, а идол Перуна велел привязать к конскому хвосту и таким образом тащить до самого Днепра, причем люди должны были идти и бить его палками для поругания, затем бросить в Днепр и следить, чтобы он нигде не пристал к берегу. Истребив идолов, Владимир велел всему населению Киева собраться на другой день у Днепра, причем ослушникам грозил наказанием. Когда люди собрались, им велено было раздеться, войти в воду, а священники стояли на берегу и читали крещальные молитвы, и так был окрещен сразу весь город. Так рассказывает летописец, и нечто подобное действительно должно было происходить в Киеве и в других больших городах, хотя и не так просто и внезапно, как описывается в летописи: вероятно, сперва все-таки население знакомили с новою верою, тем более, что и раньше в больших городах были уже священники и могли заняться объяснением главнейшего содержания новой религии. Летописцы, в памяти которых должно было сохраниться воспоминание об этих событиях, сообщают, что тогда, при Владимире, крещена была «вся земля», и где не оказалось у населения расположения, там на помощь являлась угроза: «если не из любви, то из страха крестились». За крещением следовало построение церквей, поставлялись священники, и в науку им отдавались дети — «начал Владимир брать детей у нарочитых людей и отдавать их в науку книжную», говорит летописец. Для постройки и украшения церквей приглашались из греческих стран мастера и художники: архитекторы, живописцы, золотых дел мастера — от них перенимали их искусство местные люди, и так распространялось византийское искусство, в особенности церковное.
Конечно, все это происходило, главным образом, в более значительных городах: вне их, в особенности в более глухие местности, новая вера проникала только с течением времени, постепенно и даже довольно медленно. Но в общем «земля» стала христианскою, и таким образом наряду со связями политическими в ней возникают связи культурные. Разные земли и племена объединяет не только династическая связь — общий княжий род и общая дружина, расходящаяся из Киева по всем землям, а с нею общее киевское устройство и право, распространявшееся во всех землях княжескими наместниками, чиновниками и судьями. Связывает их теперь также и общая вера и церковь, общая иерархия, духовенство, подвластное киевскому митрополиту, книжность и просвещение с сильной церковной окраской, а также искусство. До того времени сильное влияние имело восточное искусство, персидско-арабское, соперничавшее с влияниями греческими; теперь византийская культура и искусство, связанные с новой государственной религией, берут перевес. Новая «русско-византийская» культура получает господство на долгие века в украинских и во всех вообще восточно-европейских землях, принадлежавших к Киевскому государству.
Вообще, все эти новые связи, привнесенные Киевским государством и главным образом эпохой Владимира, объединяли между собою не одни украинские земли и племена, а захватывали также нынешние белорусские и великорусские земли и стирали, ослабляли племенные, этнографические различия, не дававшие себя чувствовать еще долгое время спустя за общностью веры, иерархии, книжности, права и общего имени русского. Духовенство и княжеская династия, со своей стороны, старались заглушать все, что разделяло эти народности, и усиливать в них чувство единства.
Вследствие всех указанных причин, правление Владимира оказалось чрезвычайно важным моментом в жизни нашего народа, настоящей эпохой, тем более, что начатое им дело было продолжено и упрочено затем его сыном Ярославом, который пошел по стопам отца.
Летописцы и другие писатели подчеркивают перемену, происшедшую с Владимиром после крещения: его характер совершенно изменился, это был уже совершенно не тот прежний, суровый, жестокий, сластолюбивый князь. Но перемена в его личном характере менее интересна для нас, — важно то, что, закладывая новые основания под свое государственное здание: культурные, духовные, более свободные от внешнего принуждения и насилия, Владимир вместе с тем старается установить более мягкие отношения между властью и обществом, заботится о сближений с последним, о сотрудничестве с его представителями. Летописец рассказывает, что во второй половине своего княжения Владимир мало воевал, жил в мире с соседями, заботился более о внутреннем порядке, часто советовался с дружиной, с духовенством и со «старцами» — почетнейшими гражданами — о лучших законах и учреждениях, «о строении земленем и о уставе земленем». Ежедневно в его княжеском дворе, при нем и в его отсутствие, устраивали пиры, и сюда собирались бояре, дружинники, разные чиновники и «нарочитые мужи», по праздникам же устраивались большие всенародные пиры, варились сотни котлов меду, торжество продолжалось по несколько дней; бедным раздавали деньги, а больным и калекам на дом привозили всякую пищу. Вообще Владимир в эту эпоху проявлял большую предупредительность к населению, в особенности к беднякам: позволял им приходить на княжьи дворы во всякое время, получать разные предметы необходимости и денежную помощь, а для больных и калек, которым слишком трудно являться на княжий двор, велел развозить по городу всякую пищу — хлеб, мясо, рыбу, овощи, мед и квас в бочках, и раздавать им.
Летописец все это приписывает влиянию на Владимира христианского учения после его крещения. Но в этих новых обычаях его двора заключается глубокая политическая идея, новое направление государственной жизни, и лучшим доказательством их значения является память, сохранившаяся в народе об этих Владимировых пирах, о его милосердии к людям. Забыты были его войны и кровавые дела, и в песнях о временах Владимира, сохранившихся до сих пор на далеком великорусском севере, помнят о нем лишь как о «ласковом князе красное солнышко», по целым дням пирующем в киевской столице среди своих людей, а всякие дела поручающем своим «могучим богатырям». Вот обычные «запевы» таких песен:
Во стольном было городе во Киеве,
У ласкова князя у Владимира,
Как было пированье - почестный пир
На многие князи, на бояры,
На всех-тых гостей званых-браныих,
Званых-браных гостей, приходящиих.
Все на пиру наедалися,
Все на честном напивалися,
Все на пиру порасхвастались:
Иной хвалится добрым конем,
Иной хвалится шелковым портом,
Иной хвалится селами да приселками,
Иной хвалится городами с пригородками.
Будет день в половину дня,
Будет пир во полу-пире,
Владимир князь распотешился,
По светлой гридне похаживает,
Таковы слова поговаривает...
|
