Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
ИЛЛЮСТРИРОВАННАЯ ИСТОРИЯ УКРАИНЫ
К оглавлению
94. Перед разрывом
Мазепа яркими красками описывал перед московским правительством народное неудовольствие, подымавшееся против него от этих «легкомысленных и непостоянных людей» за его верную службу московскому правительству. Он хотел, очевидно, подогреть этими сообщениями признательность московского правительства, ввиду неприятностей, падающих на верного гетмана за его верную службу Москве, но это была не очень умная тактика, так как предшествующий опыт показывал, что обыкновенно всякая верная служба московским правительством забывалась, если против гетмана возникало движение в самой Украине и московскому правительству не было расчета поддерживать гетмана. Но, вероятно, Мазепа не очень безнадежно смотрел на положение дел на Украине и полагал, что с московской помощью и своими компанейцами он сможет держаться, не заботясь о настроении народа. Между тем его верная служба московскому правительству действительно налагала на козачество и весь украинский народ бремена неудобоносимые, и в силу этого у народа не только «отпадало сердце к великому государю» — как говорили современники, то есть исчезало всякое доверие и расположение к московскому правительству, но и против гетмана, верного слуги москалей, поднимались раздражение и гнев народный — как это мы видели из предыдущих отзывов.
Новое московское правительство царя Петра возобновило войну с Турцией и Крымом в 1695 году, и в продолжение четырех лет козацкое войско из года в год должно было ходить в походы по указаниям царя — то на турецкие города, то против татар, а одновременно Украина сильно страдала и от татарских нападений из-за этой войны. Но, как оказалось потом, это еще было не самое худшее. Потом пошло хуже. Окончив войну с Турцией, царь Петр присоединился к войне Польши со шведами, чтобы открыть Москве дорогу к Балтийскому морю. И снова, начиная с 1700 года, козацкое войско из года в год должно было предпринимать на свой счет, без всякого вознаграждения, далекие походы на север, где множество козаков погибало от непривычного климата, тяжелой судьбы, а кто уцелел, возвращался пеш и гол; к тому же приходилось выносить всякие издевательства и истязания со стороны московских офицеров, распоряжавшихся козаками, — их ругали, били, калечили, делали с ними что хотели. Кроме военной службы, козаков постоянно употребляли для разных тяжелых работ, при постройке крепостей; в 1706—1707 годах огромное количество их употреблено было для работ при постройке новой крепости в Киеве, на Печерске, так как царь Петр опасался похода шведов на Украину. Козаки должны были работать зимой и летом, под присмотром московских надсмотрщиков, обращавшихся с ними чрезвычайно грубо и жестоко. Кроме того, через Украину постоянно передвигались московские полки и команды, чрезвычайно обременявшие население, забиравшие всякие припасы, обходившиеся грубо не только с простым народом, но и со старшиной. Со всех сторон поднимались «плач и стенание» козачества и всего народа, и даже наиболее покорные московскому господству люди начинали заявлять, что так дольше продолжаться не может.
Вот как пишет об этих годах в позднейшем письме Филипп Орлик, войсковой писарь и доверенный человек гетмана: «Началась работа над фортификацией печерской, начались переходы через украинские города в главную армию то рекрутов, то всяких начальников — и полковники со старшиной часто приходили к гетману и, жалуясь, рассказывали, что пристава около этой фортификационной работы бьют козаков палками по голове, обрубают шпагами уши и всячески издеваются. Козаки, бросив дома свои, косьбу, жатву, несут тяготы и жар на службе царского величества, а великороссийские люди там дома их грабят, разносят, жгут, над дочерями и женами их совершают насилия, забирают лошадей, скот и всякое имущество, старшину бьют смертным боем. Два полковника, миргородский Апостол и прилукский Горленко, как более значительные и более имевшие смелости в сношениях с Мазепою, говорили ему: «Они всех на тя уповают, и не дай Боже тебе смерти, останемся в такой неволе, что нас и куры загребут». А прилукский подтвердил это: «Как мы всегда молимся Богу за душу Хмельницкого, так мы и дети наши из рода в род будем- душу и кости твои проклинать, если нас в свое гетманство оставишь в таком рабстве».
Несомненно, все это было тяжело чувствовать самому Мазепе, а кроме того, возникали у него различные тревожные опасения. До сих пор он опирался на московскую помощь; но в конце 1705 года положение Москвы в шведской войне начало сильно ухудшаться. Шведский король, безумно смелый и предприимчивый Карл XII, за это время покончил с другими участниками войны, королями датским и польским. Разгромив партию короля Августа в Польше, он добился избрания своего ставленника, а Августа принудил отречься от польской короны (1706), и так Петр остался один против этого страшного противника, приобревшего славу непобедимого воителя.
Нужно было ожидать шведов и на Украине, а на Москву надежда была невелика. Когда Мазепа завел с Петром речь об угрожающей опасности со стороны шведов, царь решительно предупредил его, чтобы он не надеялся на его помощь: он не может обещать ему московского войска, так как оно нужно ему самому. Со своими же силами Мазепе нечего было и думать о борьбе с Карлом. Очевидно было, что если бы шведы только вошли в покинутую Москвой Украину, там немедленно поднялось бы восстание: население, раздраженное московскими притеснениями, наверное, присоединилось бы к шведам, да и на старшину трудно было положиться.
Нужно помнить, что со шведами связано было воспоминание о прежних трактатах во времена Хмельницкого и Выговского, когда шведским протекторатом обеспечивалась свобода и независимость Украины. С ними связывались разные надежды, и они так и остались не разбитыми и не опороченными, лишь неисполненными — так как шведы вышли тогда из борьбы с Польшею. Теперь они шли на Украину и старшина чувствовала, что на нее падает обязанность довести до конца дело, не доведенное ее предками, — попытаться при шведской помощи освободить Украину от московской власти, так тяжело и безжалостно тяготевшей в последние годы над украинской жизнью.
С другой стороны, Мазепа не раз имел случай убедиться, что московская милость очень непрочна. В беспокойной голове царя возникали все новые и новые проекты, и среди них очень часто появлялись различные комбинации, касавшиеся Украины, То он задумывал упразднить козацкое войско и ввести на Украине рекрутский набор. То думал образовать из Украины княжество для какого-нибудь нужного человека (например, для английского герцога Мальборо, через которого царь думал вовлечь в свои планы Англию); Петр даже уже выпросил у немецкого императора титул имперского князя для Мазепы, чтобы вознаградить его за потерю гетманства; изготовлена была уже для него и грамота от императора и герб. Зная ближе Петра, Мазепа понимал, что если ему действительно встретится какая-нибудь выгодная комбинация с Украиной, то он не пожалеет ни гетманских заслуг, ни его испытанной верности. Нельзя было полагаться на него, нужно было самому промышлять о себе.
К различным больным вопросам присоединился еще один, — именно о Правобережной Украине. Правобережные полковники, замышляя борьбу с поляками, стремились соединиться с Гетманщиной, чтобы заручиться ее помощью. Начиная с 1688 года Палий и другие полковники осаждали Мазепу, чтобы он принял их под свой «регимент», и Мазепа рад был бы взять под свою власть правобережное Поднепровье, но царь воспротивился этому, так как находился в союзе с польским королем и не мог принять под свою протекцию земель, которые Польша считала своими. Тем временем над правобережным козачеством нависла большая гроза: польный гетман Сенявский в 1703 году предпринял поход на южные полки, на территории Брацлавского и Подольского воеводств; здесь козачество было слабее, и Сенявский разгромил здешних полковников и залил кровью здешнее восстание. На Палия напасть он не осмелился, так как последний был сильнее. Но и Палий не чувствовал себя в безопасности. После этого и еще усерднее стал просить Мазепу взять его под свою защиту. Однако царь не только не хотел согласиться на это, а, наоборот, обещал еще полякам своими силами усмирить Палия. Тогда Мазепа, не желая упустить Правобережной Украины, решил поступать, не считаясь с царской волей.
Летом 1704 года Петр поручил ему отправиться в правобережные края — разорять магнатов, державшихся шведской партии. При этой оказии Мазепа решил завладеть Правобережной Украиной. Но он боялся, что Палий может оказаться опасным противником, благодаря своей популярности среди козачества, поэтому он дал делу совершенно неожиданный оборот: пригласив к себе Палия, Мазепа приказал схватить его, а в Белую Церковь на его место послал полковником своего племянника Омельченка. Козаки Палия большей частью находились при войске Мазепы; находившиеся в Белой Церкви хотели защищаться, но белоцерковские мещане, не желая новой усобицы, сдали город, и Фастовщиной стал править Омельченко. Перед Петром Мазепа обвинил Палия в сношениях со шведской партией, совершенно неосновательно, но все-таки его сослали в Сибирь. Эта катастрофа, постигшая Палия, произвела сильное впечатление в населении; она была воспета в песне, очень распространенной среди народа, долго помнившего Палия и сложившего о нем много различных рассказов и сказок:
Пише, пише та гетьман Мазепа
Та до Палія листи:
«Ой прибудь, прибудь, Палію Семене,
Та на бенкет до мене...»
Ой вже Семен, ой вже Палієнко
На подвір'є виїзжає,
А там його вельможний Мазепа
Вином з медом напуває.
Ой вже Семен, ой вже Палієнко
Меду-вина та й напився
Та свойому вороному коню
Та й на гриву похилився.
Ой як крикнув вельможний Мазепа
Гей на свої сердюки:
«Ой візміть, візміть Палія Семена
Та закуйте йому руки».
Таким образом Мазепа овладел Правобережной Украиной. Это был первый случай, где он осмелился так резко разойтись с царской волей, но на первых порах это расхождение не вызвало осложнений. Мазепа оправдывался, что, пока в Польше в силе остается шведская партия, не следует отдавать полякам правобережных земель, — и царь принял это объяснение. Под рукою Мазепы правобережное козачество продолжало расти. Однако, в конце концов, в 1707 году царь велел Мазепе передать правобережные земли полякам. Мазепа не повиновался и под различными предлогами продолжал удерживать правобережную территорию в своих руках, так как очень дорожил ею и надеялся все-таки сохранить ее для Гетманщины.
95. Союз со Швецией
В числе различных доказательств измены Мазепы Кочубей при своем доносе переслал песню, сложенную Мазепой. Как лицу, близкому к гетману, Кочубею можно поверить, что сложил ее действительно Мазепа:
Всі покою щиро прагнуть,
А не в еден гуж тягнуть:
Той направо, той наліво,
А всі браття: то-то диво!
Не маш любви, не маш згоди;
От Жовтої взявши Води,
През незгоду всі пропали
Самі себе звоювали!
Ей, братища, пора знати,
Що не всім нам панувати,
Не всім дано всее знати
I речами керувати!
На корабель поглядимо:
Много людей полічимо,
Однак стирник сам керует,
Весь корабель управуєт.
Пчулка бідна матку мает
І оноє послухает.
Жалься, Боже, України,
Що не вкупі маєт сини!
Єден живет із погани,
Кличет: «Сюди, отамани!
Ідім матку рятувати.
Не даймо єй погибати».
Другий ляхом за грош служить,
По Вкраїні і той тужит:
«Мати моя, старенькая!
Чом ти вельми слабенькая?
Розно тебе розшарпали,
Гди аж по Дніпр туркам дали.
Все то фортель, щоб слабіла
І аж в конець сил не міла».
Третій Москві юж голдуєт
І єй вірне услугуєт,
Той на матку нарікаєт
І недолю проклинает:
«Ліпше було не родити,
Нежлі в таких бідах жити!
От всіх сторон ворогують,
Огнем, мечем руїнують,
От всіх немаш зичливості,
Ані слушной учтивості:
Мужиками називають,
А подданством дорікають».
…
Ей, панове єнерали,
Чому ж есте так оспали?
І ви, панство полковники,
Без жадної політики
Возьмітеся всі за руки,
Не допустіть гіркой муки
Матці своїй більш терпіти!
Нуте врагов, нуте бити!
Самопали набивайте,
Острих шабель добувайте,
А за віру хоч умріте
І вольностей бороніте!
Нехай вічна буде слава,
Же през шаблю маєм права.
Эта песня до некоторой степени может служить объяснением политики Мазепы. Он хотел создать сильную гетманскую власть, опирающуюся на преданную ей старшину, поднять особу гетмана высоко в глазах общества и народа и заменить разномыслие козацкой демократии единодушием монархии, олицетворенной в лице гетмана. На это и ушли двадцать лет правления Мазепы. Но когда настал решительный момент, старый гетман не отважился смело и открыто призвать Украину к восстанию, как воспето в этой «песне». Он все выжидал и мудрил до последней минуты. Правда, и риск был велик, и опасности он подвергался серьезной.
Тревожно следя за успехами Карла, Мазепа уже довольно давно обеспечил себя с двух сторон: продолжая вести линию верного московского слуги, поддерживал сношения со шведской партией через своих знакомых, и через них в 1707 году завел переговоры с новым польским королем, поставленным Карлом, — Станиславом Лещинским. Подробностей этих переговоров до сих пор не имеем: Мазепа вел их в большой тайне, не открывая даже своим близким и доверенным лицам, хотя некоторые из них очень настойчиво домогались от гетмана, чтобы он вошел в сношения с Карлом — не знали, что в этом направлении ходы давно предприняты. И эта крайняя осторожность именно более всего и повредила планам Мазепы. Он все боялся чем-нибудь проявить себя до самой последней минуты, ждал, что, может быть, вопрос разрешится сам собою без его участия, и вследствие этой излишней осторожности своими руками уничтожал те шансы, которые могли сослужить ему очень полезную службу. Не решался ничем обнаруживать перед народом свою неприязнь к Москве. Продолжал посылать войска, куда ему велел царь. А когда на Дону, у самой украинской границы, в 1707 году вспыхнуло очень опасное для Москвы восстание донских козаков, под предводительством Булавина, Мазепа не только не поддержал ничем донцев, а еще и помог Москве своими козаками подавить это восстание — как раз в тот момент, когда сам готовился восстать против Москвы. Правда, зато ему удалось до последней минуты не выдать себя перед Москвой, и царь во всем верил ему. Весной 1708 года войсковой судья Кочубей, раздраженный на Мазепу за романтическую историю с его дочерью, послал со своим родственником полковником Искрой донос царю и раскрыл сношения Мазепы со шведской партией; но царь не поверил доносу и предал Кочубея и Искру войсковому суду, а тот осудил их на смерть. Все это, однако, не принесло большой пользы замыслам Мазепы. Последний полагал, очевидно, как в свое время Брюховецкий, что украинский народ так уже раздражен московским режимом, что готов пойти на всякий призыв к восстанию. Но оказалось, что, не подготовив почвы для восстания, он своими руками уничтожил все шансы последнего.
Осенью 1708 года Карл был занят военными действиями в литовских землях, на пограничье Украины и Московского государства. Как раз решался дальнейший план шведской войны — будет ли она перенесена в московские земли или на Украину. Если бы Карл двинулся в московские пределы, Мазепа мог бы продолжать оставаться зрителем дальнейшей борьбы и, судя по тому, какая сторона одержала бы верх, мог бы спокойно сообразить, кого держаться. Ввиду этого трудно верить рассказам, будто бы Мазепа призывал Карла на Украину: это было, наоборот, очень некстати ему. Вообще о переговорах Мазепы с самим Карлом до сих пор ничего неизвестно. Знаем, что Карл собирался идти на Смоленск, на московские земли, но затем побоялся, что в опустошенных московских краях нечем будет прокормить войско, и в сентябре повернул на Украину, на Стародуб.
Это известие застало Мазепу совсем неприготовленным. Как раз перед этим, по царскому приказу, он выслал козацкие полки из Украины — в земли литовские (белорусские) и за Днепр, против поляков, а на Украину, в самый центр ее, Петр прислал московское войско, ввиду жалоб Мазепы на ненадежное настроение украинского народа. Теперь, получив известие о движении шведского войска, царь послал наперерез свое войско, перехватившее Стародуб у шведов, а Мазепе приказал послать туда еще и своих козаков, на помощь московскому войску. Вслед за тем и сам царь двинулся на Украину и велел Мазепе явиться к нему лично. Наступил решительный момент, надо было решиться в ту или иную сторону. Собственно говоря, в этот момент Мазепа был уже так обставлен, что не мог и шевельнуться против Москвы. Но он и старшина пылали желанием не упустить случая для освобождения Украины; эта мысль, очевидно, так глубоко засела в их головах, что они уже не замечали, как все складывается против их планов, и решили своим переходом на шведскую сторону усилить ее шансы. Изо дня в день старшина приставала к Мазепе с требованиями, чтобы он послал к Карлу, снесся с ним относительно дальнейшей совместной борьбы с Москвой; и наконец Мазепа, с общего совета, начал сношения с Карлом и просил его, по словам Орлика, перейти за Десну, чтобы соединиться с войском Мазепы. А в 20-х числах октября, заняв своим гарнизоном свою Батуринскую резиденцию, с тем козацким войском, какое еще осталось у него, и со старшиной, Мазепа самолично отправился в шведский лагерь, стоявший как раз над Десной. В каком смысле было установлено между ними соглашение, об этом не имеем никаких точных сведений, и только из позднейших актов можем заключить, чего хотели Мазепа и старшина, присоединяясь к шведскому королю: «Украина по обе стороны Днепра с войском Запорожским и народом малороссийским должна быть навеки свободной от всякого чужого владения». Швеция и другие союзные государства «ни с целью освобождения, ни с целью опеки, ни с какими иными видами не должны претендовать на власть над Украиной и войском Запорожским или на какое-нибудь верховенство, не могут собирать каких-нибудь доходов или податей. Не могут захватывать или занимать своими гарнизонами украинских крепостей, какие были бы оружием или трактатами добыты у Москвы. Должны сохранять Украину в целости и не позволять кому-нибудь другому поработить ее. Должны свято сохранять целостность границ, неприкосновенность свобод, законов, прав и привилегий, чтобы Украина на вечные времена пользовалась свободно своими правами и вольностями безо всякого ущерба».
Это может характеризовать пожелания и стремления Мазепы и его единомышленников в этот момент. Но скоро они должны были убедиться, что ошиблись в расчете.
96. Погром Мазепы
Мазепа вел свою политику в такой тайне, что даже козацкое войско, которое он вел с собой к Карлу, не знало о его замыслах и узнало их только в пути. О союзе Мазепы с Карлом Петр узнал скорее, чем украинское население; прежде чем Мазепа успел поставить в известность о своем союзе со шведами украинское население, Петр наложил уже свою тяжелую руку на Украину, не дав ей и пошевелиться. Московское войско немедленно осадило Батурин, взяло его, благодаря измене одного человека, захватило запасы и сокровища Мазепы, артиллерию и всяческие припасы и учинило жесточайшую расправу с населением: люди были перебиты, город вконец разорен, начальствующие лица подверглись страшным мучениям. В других местах все заподозренные в союзе с Мазепой и шведами также подверглись суровым наказаниям, но вообще со старшиной велено было обращаться милостиво, чтобы удержать ее на московской стороне. Среди народа распространялись царские грамоты, уверявшие, что Мазепа предался шведам с тем, чтобы подчинить Украину Польше, ввести на Украине унию, а православие искоренить; что он был богоотступник, тайный католик, враг украинского народа, отягощал его незаконными поборами; а от московского правительства обещались украинцам всевозможные льготы и милости. Вместе с тем старшина получила приглашение явиться в Глухов для выбора нового гетмана на место Мазепы.
В свою очередь Мазепа и шведский король в своих грамотах, адресованных к украинскому населению, призывали всех к себе, уверяя, что шведский король не замышляет ничего худого, хочет Украину «защитить от московского тиранского ига», возвратить ей прежние права и вольности, а Москва стремится поработить Украину, и если теперь не приняты будут меры, не минует ее гибель.
Трудно сказать, за кем бы пошел украинский народ и старшина за царскими ли грамотами или за Мазепиными, если бы имел возможность выбирать между ними. Знаем, что на Москву и на великорусских людей было много жалоб; но не любили и Мазепу, не верили ему и считали его до сих пор вернейшим орудием Москвы. Но теперь не было и возможности выбора. Московское войско вошло в самый центр Украины, подвергая жестоким наказаниям всех приверженцев Мазепы и угрожая карами за всякое проявление сочувствия к шведам и Мазепе. Козацкое войско было с московскими войсками, а с Мазепой находилось всего каких-нибудь четыре тысячи козаков! Украина не отваживалась и пошевельнуться против Москвы.
Старшина покорно прибыла в Глухов. Здесь перед нею с разными церемониями произведено было свержение Мазепы с гетманства, повешена была на виселице его кукла, и он был всенародно проклят; затем приступили к избранию нового гетмана, и по царскому желанию избран был покорный и слабый полковник стародубский Иван Скоропадский. Духовенство послушно предало церковной анафеме гетмана, более чем все предшественники потрудившегося на пользу украинской церкви. Украинская старшина, спеша сбросить с себя подозрение, свидетельствовала свою верность царю и старалась при этом удобном случае и для себя что-нибудь урвать из богатых милостей, изливавшихся на всех верных сторонников Москвы, в виде пожалований поместий, новых и отобранных от мазепинцев. Даже среди старшины, отправившейся с Мазепой к шведскому королю, оказалось немало желавших возвратиться обратно: вернулся полковник лубенский Апостол, генеральный хорунжий Сулима, Галаган и другие. Сам Мазепа стал колебаться и завел переписку с царем, но, в конце концов, не решился положиться на слово Петра, да и шведы бдительно его стерегли.
Что замысел не удался, было очевидно. Но Мазепа еще обманывал себя надеждами, что дело может обратиться в его пользу, поэтому уговорил Карла зимовать на Украине, и этим еще больше обессилил своего союзника: эта зимовка на Украине вконец расстроила и деморализовала шведскую армию. Единственным успехом было присоединение к шведам Запорожской Сечи. Ранее она очень несочувственно относилась к Мазепе как московскому и старшинскому прислужнику — это нам известно. Кошевой Кость Гордиенко, по прозванию Головка, правивший Сечью начиная с 1701 года был большим врагом московского и старшинского владычества и очень резко выступал против Мазепы. Но теперь, когда Мазепа перешел на сторону шведов, Гордиенко стал его сторонником. Прошло, однако, несколько месяцев, пока ему удалось повести за собой сечевое товариство: запорожская старшина долго колебалась между Мазепой и Скоропадским и только в начале 1709 года решительно склонилась на сторону шведов и отправила своих послов к Мазепе, а в марте месяце кошевой с войском Запорожским сам прибыл в шведский лагерь, приветствуя короля латинской речью. Шведы были очень обрадованы прибытием запорожцев, их военной выправкой и опытом, но и это приобретение не пошло им на пользу, а тем менее запорожцам. Чтобы обеспечить себе сношения с Запорожьем, Карл двинулся еще глубже на Украину и застрял под Полтавой, не сдавшейся ему, а преградившей путь на Запорожье. В Сечь посланы были московские войска, и она была взята благодаря бывшему сечевику Галагану, отступившему от Мазепы и из всех сил выслуживавшемуся теперь перед царем. Он знал все запорожские тропинки и дорожки и провел московское войско. Запорожцы сдались на уверения Галагана и московских офицеров, но данное им обещание не было сдержано и их жестоко наказали за восстание: «головы обдирали, шеи рубили на плахе, вешали и иной тиранской смерти предавали, много мертвых вырывали из могил, не только товариства (козаков), но и монахов, — головы им рубили, сдирали кожу, вешали». Уцелевшие после этого запорожцы перенесли свой «кип» на татарскую территорию, в Алешки, недалеко от устья Днепра. И там Сечь была 19 лет.
После этого разгрома Сечи в мае месяц спустя та же участь постигла шведскую армию под Полтавой. Остатки шведской армии бежали за Днепр, на турецкую территорию. Но московское войско шло по их следам. Карл и Мазепа с небольшими отрядами солдат и козаков едва успели переправиться через Днепр; остальные вынуждены были сдаться московскому войску, догнавшему их у Днепра. Украинская старшина, находившаяся при Мазепе, по большей части принесла покорность Петру сейчас же после Полтавской битвы. Немногие последовали за Мазепой: генеральный писарь Филипп Орлик, племянник Мазепы Андрей Войнаровский, прилукский полковник Димитрий Горленко, войсковой обозный Иван Ломиковский, генеральный есаул Гр. Герцик, генеральный бунчужный Федор Миревич и другие.
С королем и Мазепою бежали они через степи в Тягин (Бендеры) и основались на несколько лет здесь на турецкой территории. Карл старался втянуть Турцию в войну с Москвой, что ему и удалось. Но Мазепа не дожил до этого: разбитый, измученный тревогою, неуверенный в своей жизни (Петр постоянно прилагал старания к тому, чтобы заполучить его в свои руки, и обещал турецкому визирю 300 тысяч талеров за его выдачу) — он разболелся и умер 22 августа 1709 года. Похоронили его в монастыре в Галаце, на Дунае.
97. Попытки Орлика
Старшина, оставшаяся при Мазепе, козаки и сечевики с Гордиенком во главе все-таки не оставляли мысли об освобождении Украины с помощью Швеции и Турции из-под московского владычества: этот план стал задачею их жизни. После долгих переговоров на место Мазепы был избран гетманом Орлик (в апреле 1710 года). При этом были составлены интересные постановления о гетманском правлении. Хотя эти постановления и не осуществились, так как получить правление этим людям никогда не удалось, все-таки они интересны как отражение взглядов и желаний людей, связавших свою судьбу с освобождением Украины. В постановлениях этих много нового, такого, что могло бы быть важным шагом вперед в развитии украинской жизни. Есть здесь и очевидные начатки представительного строя. Указывается, что в последнее время гетманы присвоили себе «самодержавную владзу, узаконили самовластие и такое право: «так хочу, так повелеваю» (sic volo, sic iubeo). Для предотвращения этого на будущее время эта конституционная хартия устанавливает такие порядки: три раза в год, на Рождество, Пасху и Покров, должны происходить «генеральные рады» в гетманской резиденции для решения важнейших дел; на эти рады должны являться: генеральная старшина, полковники со всей полковой старшиной и сотниками, выборные от полков «генеральные советники» и депутаты от Запорожской Сечи. Если бы в правлении гетмана или в его действиях замечено было что-либо вредное для народного блага, тогда старшина и советники имеют право «выговорить» гетману, а он не должен за это на них гневаться или наказывать. Без воли этой генеральной рады гетман может решать только спешные дела, не терпящие отлагательства, и то по совещании с генеральной старшиной. Никаких тайных сношений и корреспонденции гетман не имеет права вести. Не может также распоряжаться войсковой казной: для этого должен быть избран генеральный подскарбий, а гетман может располагать только доходами, назначенными «на булаву и особу его гетманскую». В обязанность гетману вменялось попечение о том, чтобы людям войсковым и посполитым не чинилось притеснений, не налагались на них чрезмерные тяжести, отчего они бросают свои селения и уходят «у прочку», искать более легких условий жизни в заграничных краях. Старшине и всяким «войсковым и посполитым урядникам» запрещалось употреблять козаков и не принадлежащих им посполитых для своих хозяйственных работ, отбирать земли или силой принуждать к продаже земель, забирать за какие-либо вины имущество провинившихся или заставлять отрабатывать свои вины.
Все это было хорошо, — но осуществить эти постановления не удалось —; не удалось составителям этой хартии возвратиться на Украину и завести эти новые порядки.
Правда, надежды некоторое время были, а был такой момент, когда и осуществление их было близко. Король шведский обещал, что не помирится с Москвой, пока не добьется возвращения Украине ее вольностей. То же самое обещал запорожцам хан крымский. Турция, боясь усиливающегося могущества Московского государства, заключила с Швецией союз осенью 1710 года, разорвала сношения с Москвой и весной открыла военные действия. Орлик со своими козаками и татарами и отрядами польских панов из шведской партии двинулся весной 1711 года на Правобережную Украину, в правобережные полки, с 1704 года признававшие власть московского правительства. Здешние поселения сдавались ему: сдались Умань, Богуслав, Корсунь; генеральный есаул Бутович, высланный из-за Днепра, был Орликом разбит. Но когда последний приступил к Белой Церкви, тут его постигла неудача, много его людей погибло, а татары в это время начали грабить край; сочувствие населения было потеряно, и после этого Орлик вынужден был отступить.
Летом 1711 года двинулся против турок Петр. Понадеявшись на молдавские обещания, он неосторожно углубился на Прут — как шведы на Украину. Здесь его окружили турецкие силы, и он попал в отчаянное положение. Орлик надеялся, что теперь можно будет продиктовать царю свои требования относительно Украины: Петр должен был отказаться от всяких прав на Украину. Но все поправили царские деньги: турецкий визирь был подкуплен, выпустил Петра с его армией на очень легких условиях, а об Украине в договоре упомянуто в таких неясных выражениях, которые каждая сторона могла толковать по-своему. Орлик доказывал, что на основании этого договора Москва обязалась отказаться от Украины по обе стороны Днепра, а царские уполномоченные доказывали, что такого обязательства для Москвы не содержится. Турецкое правительство приняло толкование Орлика и объявило новую войну Москве за то, что она не очищала Украины. Но снова все изменили московские деньги: договор был подтвержден, а пункт об Украине был разъяснен в таком смысле, что царь отказывается от Правобережной Украины (кроме Киева) и Запорожской Сечи, а Левобережная Украина остается под верховенством Москвы. Стоило это царю еще 100 тысяч червонцев, но зато после этого как ни старался Орлик побудить турецкое правительство добиваться от Москвы Левобережной Украины, как они обещали козакам, — все было напрасно. Да и с Правобережной Украиной дело не сладилось, так как, на основе прежних трактатов, на нее заявила претензию Польша.
Однако дело затянулось еще на несколько лет, так как царь не выводил своих войск из Правобережной Украины. Сначала он велел перегнать людей на левый берег, об этом объявлено было еще осенью 1711 года, и затем в продолжение четырех лет московские команды перегоняли население за Днепр. Только в конце 1714 года московские войска сдали Белую Церковь и ушли за Днепр. Орлик с запорожцами в конце 1712 года попробовали захватить Правобережье под свою власть, но силы у них были незначительные, и польское войско под предводительством гетмана Сенявского, отправленное для оккупации Правобережной Украины, разогнало их без большого труда. Москва и Турция пришли в 1713 году к полному соглашению, и Карл вынужден был выехать из Турции. С ним отправился и Орлик с несколькими товарищами по изгнанию; остальные вернулись на Украину. Запорожцы тоже стали проситься обратно, но московское правительство принимало отдельные отряды, а всей Сечи целиком принять не соглашалось, ввиду соглашения с Турцией (1712), и только много позже, когда решена была новая война с Турцией, дало свое согласие на возвращение и восстановление Сечи (1733). Орлик и Гордиенко напрасно отговаривали запорожцев от их намерения. Вообще Орлик в продолжение долгого ряда лет хватался за каждый случай, чтобы найти новых союзников против Москвы, заинтересовать их украинским вопросом — но безуспешно.
98. Ограничение гетманского правления
Союз Мазепы с шведским королем имел огромные последствия для украинской жизни. Он дал повод московскому правительству — царю Петру и его приближенным — еще энергичнее взяться за уничтожение украинской автономии. В этом направлении, как мы уже видели, московское правительство шло с самого начала. Сперва оно оставило Украину в полном заведовании гетмана и старшины, но потом все более ограничивало гетманскую власть и украинское самоуправление. Каждую перемену на гетманстве, каждый трудный момент украинской жизни использовало оно для этой цели. Каждый раз заявлялось о подтверждении «статей Богдана Хмельницкого», и Украина якобы оставалась на том же положении, на каком присоединялась к Москве, но в действительности отношения Украины к московскому правительству все более и более отходили от эпохи Богдана Хмельницкого. Правда, от своего намерения завести на Украине московское обложение и московскую администрацию московское правительство отказалось после народного восстания при Брюховецком — лучше сказать, отложило исполнение этого плана на будущее время. Пока Украина оставалась как будто под властью гетмана и козацкой старшины; но, посадив своих воевод во всех значительных городах и поместив там свои гарнизоны, московское правительство связало гетманское правление по рукам и ногам. Все важнейшие дела решались не иначе как с согласия московского правительства. Последнее тщательно следило за всем происходившим на Украине и, раздавая свои пожалования старшине, могло быть уверено, что эти московские приспешники с своей стороны будут следить за всем, чтобы чем-нибудь выслужиться перед Москвой.
И все-таки московское правительство не было довольно этим положением дел и неуклонно стремилось к полному уничтожению всякой обособленности Украины и полному уравнению ее с московскими провинциями. Теперь оно задумало воспользоваться для этих целей действиями Мазепы.
Хотя Украина, захваченная врасплох шагом Мазепы, не шевельнулась на призыв гетмана, но московские политики ухватились за этот инцидент. «Измена Мазепы», по их словам, бросила тень на украинцев, ославила изменниками все украинское общество и принудила московское правительство решительно взяться за перестройку украинских отношений, чтобы предупредить подобную «измену» на будущее время.
На первых порах, когда было важно удержать Украину от всякого уклонения в сторону Мазепы и шведов, об этом не говорилось. Как можно скорее был произведен выбор нового гетмана, чтобы противопоставить его Мазепе, но утверждение украинских прав было отложено на последующее время, — до более спокойных отношений. Когда прошло самое тревожное время и шведы были разбиты, — старшина с гетманом Скоропадским во главе стали напоминать царю о подтверждении старых прав. Просили оградить Украину от самовластия московских генералов и всяких властей, во время шведской войны хозяйничавших на Украине самовластно, ссылаясь на военные условия, игнорируя полковников и самого гетмана, не считаясь ни с какими правами и законами. Петр на эти напоминания изъявил свое согласие — старые права подтвердил, но это подтверждение было только пустым звуком: возвратить прежнее значение гетманской власти он не имел в виду. Наоборот, спустя несколько дней после подтверждения (31 июля 1709 года) назначил боярина Измайлова быть при гетмане для ведения с ним всяких дел с общего совета, ввиду последнего восстания на Украине и запорожского бунта. Измайлову поручено было следить вместе с гетманом за поддержанием спокойствия на Украине и за всем гетманским и старшинским правлением и одновременно следить за самим гетманом и старшиной.
Через год был назначен еще другой такой резидент, и стало их уже два при гетмане. Гетманская резиденция была перенесена из Батурина в Глухов, к самой московской границе, и здесь поставлен гарнизон из двух московских полков, чтобы резиденты могли немедленно арестовать гетмана и старшину, если бы обнаружилось что-либо подозрительное.
Уже одним этим была жестоко подорвана гетманская власть, и гетман лишился своего прежнего значения. Ничего он не мог предпринять без ведома, собственно без разрешения, царских резидентов, и все на Украине понимали, что сила теперь не в гетмане, а в этих резидентах, в царских министрах и разных доверенных людях. Они продолжали распоряжаться на Украине по своему усмотрению. Царское правительство отягощало Украину постоями московских войск, ложившимися тяжким бременем на украинское население, а козаков гнало в далекие края — рыть каналы, строить крепости, в окрестности Петербурга, в Астрахань, на Кавказ, «на линію» — как тогда называли, и там козаки погибали, умирали целыми тысячами, уцелевшие теряли здоровье, средства, амуницию, не получая за это никакого вознаграждения.
У Глухові у городі во всі дзвони дзвонять,
Та вже наших козаченьків на линію гонять,
У Глухові у городі стрільнули з гармати —
Не по однім козаченьку заплакала мати.
У Глухові огні горять, у Полтаві димно.
На могилі гетьман стоїть — геть там його видно.
«Допевняйся, пан-гетьмане, допевняйся плати,
Як не будеш допевнятись, будем утікати».
«Ой ідіте же, панове, до Петра до свата,
Ой там буде вам, панове, велика заплата —
По заступу у рученьки та ще і лопата!»
Сидить козак на могилі, сорочку латає —
Ой кинувся до черешка1 — копійки не має.
Їхав козак на линію та й вельми обдувся,
Їде козак в линії — як лихо зігнувся!
1 Имел полный пояс (черес) денег.
Полковник Черняк, находившийся при работах на Ладожском канале, в 1722 году так описывает эти козачьи бедствия в своем доношении российскому сенату: «При Ладоге у канальной работы находится большое число больных и умерших козаков, и с каждым разом умножаются тяжелые болезни — более всего укоренилась горячка и опухоль ног, и умирают от этого; однако приставленные офицеры, невзирая на такое тяжелое положение бедных козаков, по повелению господина бригадира» Леонтьева, без всякого внимания безжалостно бьют их при работе палками — хоть и без того они ее не только днем и ночью, а даже и в воскресные и праздничные дни исполняют — без отдыха пригоняют к ней. Боюсь я поэтому, чтобы не погубить здесь козаков, как в прошлом году — тогда их разве только третья часть возвратилась домой, поэтому предупреждаю сенат этим покорнейшим моим писанием и рабски прошу: благоволите не допустить моей команде окончательно погибнуть при канальной работе и чтобы не была она переведена в другие места для других работ — сам Бог видит, некем ее делать, ибо все козаки очень ослабели в своей силе и едва живы, — но чтобы отпустили их домой по крайней мере в первых числах сентября, не задерживая до глубокой осени, до роскиса и плюскоти».
В народных песнях сохранились еще, хотя слабые, воспоминания об этих канальных работах:
Ой дали хлопцям широкі лопати
Та послали хлопця молодого та канави копати.
Ой летів ворон та із чужих сторон,
Та летячи кряче;
Ой сидить хлопець та над канавою
Та жалісно плаче.
Ой лети ворон та в чужих сторон,
Та летячи вгору крикнув:
«Ще ж бо я хлопець, хлопець молоденький
Ой тутечки не привикнув!
Ой продай же, тату, та воронії коні,
Та викупи мене, хлопця молодого,
Із темної неволі!»
Орлик, припоминая позже запорожцам эти бедствия, толковал им, что Москва замышляла погубить козачье войско и для этого, умышленно «отправив по несколько тысяч козаков своими указами, одних тяжелыми, непосильными работами замучили, других голодом уморили, а иных гнилой протухлой мукой, смешанной с ящерицами и известкой, потравили»...
Умышленно или не умышленно, но во всяком случае всё это крайне тяжелым бременем ложилось на Украину. Но никто не осмеливался возвысить голос против воли грозного царя. Никто не был уверен в своей жизни, еще менее — в своем положении.
Петр не довольствовался тем, что гетманское управление уже подчинено было стеснительному надзору, но еще и непосредственно вмешивался в управление, назначал от себя полковников и старшин против воли и ведома гетмана. Разные проходимцы, благодаря взяткам и подаркам разным генералам и министрам, получали должности на Украине помимо гетмана и затем не обращали на него никакого внимания. Затем правительство стало раздавать украинские должности не только украинцам, а и великороссам. Петр рекомендовал гетману выдать дочь за какого-нибудь великоросса, и когда Скоропадский, исполняя царскую волю, начал подыскивать для дочери какого-нибудь угодного царю жениха — ему указали на одного из царских приближенных, Петра Толстого, а затем царь, мотивируя это заслугами Скоропадского, от себя дал Толстому Стародубское полковничество, самое крупное из украинских полков. Так положено было начало новой практике, и затем все больше раздавались полковничества великорусским офицерам, комендантам (прежним воеводам), так что перед смертью Петра уже немного и осталось полковников из украинцев.
Вмешиваясь, таким образом, в украинское управление, во все дела, большие и малые, и производя этим большую путаницу, Петр вместе с тем пользовался каждым замеченным беспорядком в гетманском управлении, чтобы указывать на его неисправности, и, якобы в интересах порядка, все сильнее ограничивал власть гетмана и старшины. Скоропадского он потому и выбрал для гетманства, что он был человек старый, слабый и недалекий и им легче было править по своему желанию. Старшина хотела Полуботка, но Петр, как рассказывают, решительно не согласился, заметив, что он слишком умен, — из него может выйти второй Мазепа. А при Скоропадском приобрели большое значение его родственники, и в особенности молодая и красивая гетманша Настасья из рода Марковичей; о ней говорили, что это она, Настя, носит булаву, а Иван (гетман) — «плахту» (женскую одежду). Зять гетмана Чарныш, назначенный генеральным судьей, завел большие беспорядки, взяточничество и беззакония в войсковом суде. Ссылаясь на такие беспорядки в гетманском управлении, Петр в 1722 году приготовил новый удар украинской автономии. При гетмане организован был совет, так называемая «малороссийская коллегия» из шести великорусских старших офицеров из гарнизонов, стоявших на Украине, с бригадиром Вельяминовым во главе. Эта коллегия должна была надзирать за судьями и принимать жалобы на всякие суды и власти украинские, — даже на верховный войсковой суд и войсковую (гетманскую) канцелярию. Должна была следить, чтобы от старшины не было притеснения козакам и посполитым, и по соглашению с гетманом принимать всякие меры против таких злоупотреблений. Должна была иметь наблюдение за гетманской канцелярией и всякой перепиской, входящей и исходящей, должна была ведать все украинские доходы, принимать их от войтов и других должностных лиц и расходовать на войсковые и всякие иные надобности. А об всех замеченных непорядках должна была доносить непосредственно сенату.
Такое небывалое распоряжение Петр в своем указе объяснял беспорядками гетманского управления, творившимися в канцелярии, в суде, при собирании доходов, и злоупотреблениями старшины, отнимающей земли у козаков и посполитых и незаконно обращающей их в своих крепостных. Напрасно Скоропадский от имени «всех малороссийских людей» слезно молил не верить наговорам обо всех этих беспорядках, не нарушать старых прав и обыкновений. Петр не внимал этим просьбам, а чтобы рекомендовать с лучшей стороны эти новые порядки украинскому населению, разослал по Украине печатный указ, где объяснял, что новая коллегия учреждается для того, чтобы положить конец притеснениям населения старшиной; для большей убедительности к указу была присоединена инструкция коллегии, где действительно упоминалось о старшинских притеснениях.
Это был тяжелый удар и гетману и всей старшине, всему гетманскому правлению. Ясно было, что с этих пор действительное управление переходит в руки новой коллегии или, точнее, ее председателя, а за гетманом и старшиной остается одно пустое имя. Сильно беспокоило старшину также то обстоятельство, что царь, ограничивая ее власть, одновременно стремился восстановить против нее население, обещая суд и управу на старшинские злоупотребления, выводя на свет божий дела о неправильно захваченных землях и незаконно закрепощенных людях, и таким образом указывал дорогу к новой коллегии со всякими жалобами по этим делам.
99. Первое упразднение гетманства. Полуботок
Скоропадский так поражен был всем этим, что заболел и умер. Но смерть его послужила для Петра поводом к новому удару: он решил совсем упразднить гетманскую власть. Получив известие о смерти Скоропадского, он велел исполнять обязанности гетмана полковнику Полуботку с генеральной старшиной, советуясь во всех делах с Вельяминовым. Одновременно с этим он перевел Украину из заведования коллегии иностранных дел в заведование сената, наравне с обыкновенными провинциями России. Старшина через особую депутацию возбудила ходатайство о разрешении избрания нового гетмана на место Скоропадского, но на эту просьбу долго не было ответа, и когда старшина позволила себе напомнить об этом ходатайстве, Петр летом 1723 года ответил, что дело об избрании гетмана отложено на неопределенное время: царское правительство подыскивает в гетманы особенно верного и надежного человека ввиду того, что от времен первого гетмана, Богдана Хмельницкого, и до последнего, Скоропадского, все гетманы оказались изменниками, и надоедать царю с этим вопросом не следует, так как управление Украиной обеспечено и в делах нет замешательства. Другими словами, Петр не только откладывал все это дело, но и запрещал напоминать о нем. Гетманское правление, очевидно, уничтожалось навсегда.
Но то, что наступило после уничтожения гетманства, принуждало украинское общество горько сожалеть о гетманском правлении. Хотя царское правительство ставило дело так, как будто все эти перемены имеют в виду установление лучшего порядка и охрану населения от старшинских притеснений, однако в действительности новые великорусские правители не приносили никакого порядка, ни облегчения населению; наоборот, злоупотребления и всякого рода притеснения населения усиливались еще более, и все сожалели, что некому постоять за народ, за украинские права и вольности — нет головы, нет гетмана.
Глава новой коллегии Вельяминов держал себя настоящим правителем, давал приказания старшине, самовластно всем распоряжался и на самого Полуботка, наказного гетмана, кричал, как на своего подчиненного: «Что твоя служба против моей? Знаешь, что я бригадир и президент, а ты против меня ничто!» Перед старшиной хвалился, что так согнет их, что треснут; а на напоминания о старых украинских правах кричал: «Уже ваши старины велено отменить и поступать с вами по-новому — я вам указ!» Если так новые правители обращались с наказным гетманом и генеральной старшиной, можно себе представить, как вели себя, чувствуя свою силу, великорусские должностные лица в сношениях с низшей старшиной и простым народом. Коллегия, вопреки существовавшим порядкам, ввела небывалые подати и налоги и совершенно произвольно распоряжалась этими суммами. Полковники из великороссов, полагаясь на то, что правительство всегда возьмет их сторону, допускали еще больше злоупотреблений и самоуправств, чем полковники Украины. Без удержу своевольничали великорусские войска и удручали народ постоями. А козаков продолжали посылать огромными партиями на далекие работы, где они гибли как мухи от тяжелой и непривычной работы, от непривычного климата и пищи. Случалось, что из пятидесяти тысяч отправленных на эти работы погибала на месте третья часть, половина, а остальные возвращались калеками. Насчитывают за пять лет (1721—1725) погибших на этих работах на Ладожском канале, на Кавказе, на Волге до двадцати тысяч козаков.
Полуботок, человек энергичный, проникнутый любовью к своей стране, не мог смотреть на все это равнодушно. Ввиду того, что предлогом для всех этих нарушений старых украинских прав служат украинские непорядки и злоупотребления, он стремился ввести порядок и законность в украинском управлении и положить конец старшинским злоупотреблениям, на которые ссылался царь Петр. Разослал универсалы, воспрещавшие старшине под страхом строгих наказаний употреблять козаков на свои надобности. Занялся реформой судебных установлений, стараясь предотвратить взяточничество и злоупотребление судей, неправый суд и притеснения народа: распорядился, чтобы в судах сельских, сотенных и полковых судил не один судья или атаман единолично, но с ним заседало несколько асессоров для контроля. Нормировал апелляции высшему суду на решения низшего. Постарался ввести порядок в производстве высшего войскового суда.
Однако имперское правительство ссылалось на существующие непорядки и несправедливости, чтобы под их предлогом «Малую Россию к рукам прибрать», как пояснял впоследствии политику Петра один из его ближайших сотрудников, Толстой. Поэтому и реформы Полуботка не только не нашли здесь одобрения, но и вызвали против него сильнейший гнев. Тем более что он вместе с тем совместно со старшиной не переставал также домогаться (еще до упомянутого окончательного царского ответа) разрешения на избрание нового гетмана, жаловался на самоуправства и грубое обращение великороссийских чинов и ссылался на статьи Богдана Хмельницкого против последних нововведений. Когда Вельяминов прислал жалобу на Полуботка, что он противодействует коллегии, Петр решил еще более ограничить украинское самоуправление и вызвал Полуботка в Петербург с прочёй главнейшей старшиной. А чтобы на Украине в это время вообще было поменьше старшины и козачества, распорядился вывести козацкое войско на южную границу, якобы для охраны Украины от татар.
В Петербурге Полуботок со старшиной подали царю прошение о возвращении Украине старых прав, ссылаясь на то, что по статьям Богдана Хмельницкого никто не может вмешиваться в козацкий суд, а теперь великороссийская коллегия вмешивается в судебные дела, принимает жалобы на решения и тому подобное. Но одновременно с этим поступило прошение от Стародубского полка о введении московского суда и назначении к ним полковников из великороссиян. Полуботок заявил, что это прошение подстроил Вельяминов, — чтобы ввиду требований старшины правительство могло сослаться на желания украинского населения и на этом основании продолжать отмену старого украинского устройства. Петр, получив оба прошения, отправил на Украину своего доверенного человека Румянцева, чтобы тот на месте произвел опрос, чего хотят козаки и население: сохранения старых украинских порядков, как Полуботок со старшиной, или введения московских порядков, как стародубцы; одновременно с тем поручалось ему собрать сведения о несправедливостях, чинимых народу старшиной.
Узнав об этой посылке, Полуботок понял, к чему клонится дело и чем оно может кончиться. Румянцев с Вельяминовым легко могли получить от населения такие ответы, какие им были желательны, особенно в этот момент, когда Украина осталась без своих руководителей — старшин — и не было кому предупредить давления на население. Перед грозным московским начальством население по большей части давало бы такие ответы, какие им подсказывались, и таким образом правительство получило бы много голосов за введение на Украине московских порядков, — особенно, если бы при этом подавалась надежда на возвращение населению земель, захваченных старшиной. Не имея возможности выехать из Петербурга самолично, Полуботок послал своих людей на Украину с инструкциями, как держать себя при опросе о старшинских несправедливостях, который будет вести Румянцев, какие ответы давать на его вопросы и тому подобное. Одновременно с этим, по его желанию, козацкое войско, стоявшее на южной границе над рекой Коломаком, отправило царю свои донесения, в которых жаловалось на различные несправедливости со стороны великорусских правителей, на незаконные поборы, на тяжелые постои московских войск, разоряющие население, и просило снова разрешения избрать гетмана по давним порядкам.
Как видим, во всем этом не было ничего незаконного, но царь Петр страшно рассердился на Полуботка за противодействие его планам. Приказал арестовать его и всю старшину, бывшую с ним в Петербурге, и посадить в тюрьму. Велел арестовать также всех участвовавших в составлении коломацких пунктов и прислать их в Петербург. Не имея оснований для обвинения Полуботка за его политическую деятельность — так как он руководствовался, очевидно, желанием блага своей родине, — против него начали следствие на почве его управления полком и хозяйственных дел — несправедливостей по отношению к населению и козакам, какие тогда водились за каждым из старшины: в скупке козацких земель, незаконном закрепощении и тому подобном. Под этим следствием его держали несколько месяцев, и он, не дождавшись его окончания, умер в Петропавловской крепости осенью 1724 года.
Эта смерть Полуботка в тюрьме произвела глубокое впечатление на Украине, особенно среди старшины. Полуботка прославляли как героя-мученика за Украину. Рассказывали, что он смело укорял Петра за нарушение украинских прав, доказывал, что угнетение Украины не приносит ему никакой чести — гораздо больше славы править народом свободным и благодарным, чем угнетать его насилием. Напоминал ему о верности и усердной службе украинцев и укорял царя, что за эту кровавую службу он платит им гневом и ненавистью: «За все это мы вместо благодарности получили только оскорбления и презрение, попали в тяжкую неволю, платим постыдную и нестерпимую дань, принуждены копать валы и каналы, осушать непроходимые болота, унаваживая их трупами наших покойников, которые тысячами гибли от утомления, голода, нездорового климата; все эти бедствия и обиды наши еще увеличились теперь при новых порядках: начальствуют над нами московские чиновники, не знающие наших прав и обычаев и почти безграмотные — знают только, что им все можно делать с нами». Разгневанный Петр вскричал, грозя Полуботку смертью за такую дерзость, и велел посадить в тюрьму. Но узнав, что Полуботок тяжко заболел в заключении, сам пришел к нему, просил простить и лечиться, чтобы отвратить смерть. Однако Полуботок не принял этой запоздалой царской милости и ответил: «За невинные страдания мои и моих земляков будем судиться у общего и нелицеприятного судьи, Бога нашего: скоро станем перед ним, и он рассудит Петра и Павла». И действительно, скоро после этого умер и царь Петр. Так рассказывали на Украине, и в старых украинских домах очень часто можно было встретить портрет Полуботка и под ним слова «из речи, которую держал Полуботок перед царем Петром»: «Вступаясь за отчизну, я не боюсь ни кандалов, ни тюрьмы, и для меня лучше умереть наигоршей смертью, чем смотреть на всеобщую гибель моих земляков». Однако изображенный на этих портретах Полуботок не похож на действительный портрет Павла Полуботка: он представлен здесь гораздо старше, и поэтому думают, что на этих портретах изображен его отец Леонтий, которого по ошибке смешали с его сыном Павлом.
Апостол
Украина осталась беззащитной в руках коллегии и Вельяминова. Наиболее выдающаяся старшина находилась в заключении в Петербурге, другие испугались царского гнева и наказаний и не осмеливались поднять голоса против всесильного Вельяминова, а разные искатели прислуживались ему, предлагая вводить новые московские порядки на Украине. В Стародубский полк назначен был полковником майор Кокошкин, в Черниговский также великоросс Богданов. Украина была наполнена московскими войсками: в некоторых полках стояло по целому полку, в других по половине и более. Все это войско вопреки всяким правам и обыкновениям содержалось уже второй десяток лет на счет украинского населения, и коллегия вводила все новые налоги и сборы на содержание московских войск. Так, например, в 1722 году она собрала податей на 45 тысяч рублей и 17 тысяч мер муки для московских войск, а в 1724 году уже 140 тысяч рублей и 40 тысяч мер муки. Одновременно с этим гибло и разорялось козачество в тяжелых походах и работах. Так, в 1723 году было выслано 10 тысяч козаков на Каспийское побережье, на реку Сулак, строить крепость Святого Креста; в 1724 году велено было вернуть их, но на их место послан был новый отряд козаков, тоже 10 тысяч, и так далее.
Страшное разорение нависло над Украиной, и население уже не знало, откуда ждать спасения. Но смерть Петра (в начале 1724 года) изменила отношения. Его жена и наследница Екатерина со своим главным споспешником Меншиковым уже не чувствовала себя так сильно и уверенно, как грозный Петр, и считала необходимым сделать некоторые уступки, между прочим, и по отношению к украинцам, тем более что имелась в виду война с Турцией и для войны необходимо было козацкое войско, а петербургские правители опасались, что украинская старшина, раздраженная всем предыдущим, может поднять восстание, улучив удобный момент (союз партии Мазепы с Турцией был в свежей памяти). Ввиду этого Екатерина с Меншиковым проектировали дать разрешение на избрание гетмана, упразднить коллегию, возвратить прежние порядки в управлении и снять введенные новые подати. Однако нашлись и решительные сторонники петровской политики, которые решительно восставали против всяких отступлений от последней. Особенно настойчиво ссылался на намерение покойного царя Толстой, указывая, что последний с умыслом не разрешал избрать гетмана и ограничил власть полковников и прочей старшины, «дабы Малую Россию к рукам прибрать», и в этом направлении сделано уже много: подорвано влияние старшины, возбуждено против нее население — «полковники и старшины с подданными пришли в немалую ссору», и никак не следует уничтожать эти результаты петровской политики, возвращая Украину к прежним порядкам. Эти взгляды одержали верх, и все окончилось на мелких облегчениях: выпущены были из заключения арестованные старшины, какие еще там не поумирали, уменьшены были подати, и вместо походов на Сулак установлена денежная плата.
Однако вскоре, весной 1727 года, умерла Екатерина, императором российским стал внук царя Петра, малолетний Петр II, а при нем полновластным правителем сделался Меншиков. Меншиков же, собравший огромные поместья на Украине, столкнулся по делам последних с малороссийской коллегией и стоял за возвращение прежних украинских порядков. Меншиков, впрочем, был вскоре свергнут партией Долгоруких, подчинивших своему влиянию молодого императора, но Долгорукие были вообще противниками петровской политики, желали возвратить все к старине, и, таким образом, эта перемена еще больше укрепила намерения правительства возвратить Украину к старым порядкам.
Немедленно Украину перевели снова из заведования сената в ведомство иностранных дел. Уничтожена была малороссийская коллегия, а с нею и установленные ею подати и сборы. Старшин, каких держали еще в Петербурге, отпустили на Украину и наоборот — призвали к ответу Вельяминова за различные злоупотребления и непорядки, на которые жаловалась старшина. И наконец, самое главное, решили произвести выбор нового гетмана. Для этого уже летом 1727 года выслан был на Украину тайный советник Наумов, чтобы произвести избрание гетмана и быть при нем резидентом. В тайной инструкции ему поручено было не допускать избрания в гетманы никого другого, кроме того лица, которое предназначено для этого правительством. Этим лицом был старый миргородский полковник Даниил Апостол.
Однако старшины и не думали противиться царской воле. Они рады были возвращению старых порядков и приняли бы гетманом кого угодно. Апостол к тому же был очень подходящим кандидатом для украинцев и независимо от того, что его указывало петербургское правительство. Это был старый козак, — говорили, что ему было в это время лет семьдесят, а может быть, и больше. Он вырастал в те времена, когда украинская сила не была сломлена и люди еще не изверились в возможность добыть для украинского народа свободу и самоопределение. Он был одним из соучастников Мазепы, когда тот договаривался со шведами, но скоро возвратился назад, сообразив, что из союза со шведами ничего не выйдет. Держал себя сдержанно и осторожно и этим, в конце концов, приобрел милость и доверие у правительства, но вместе с тем никогда не служил замыслам, пагубным для Украины, и определенно вел свою линию украинского автономиста. Принадлежал также к той небольшой части старшины, которая не запятнала своих рук притеснением народа. Поэтому украинское общество действительно могло радоваться такому гетману.
Старшина заявила, что охотно принимает в гетманы Апостола, и затем 1 октября в Глухове произошло торжественное избрание. Наумов приехал на площадь к церкви, где стояло козацкое войско и народ; за ним несли гетманские клейноды. Прочитана была царская грамота, в которой предписывалось произвести избрание гетмана, и после этого Наумов спросил собравшихся, кого хотят иметь гетманом. Все единогласно назвали Апостола, и, повторив свой вопрос трижды и получив тот же ответ, Наумов объявил Апостола гетманом. Апостол, как водится, отказывался от этой чести, но когда присутствующие настаивали, принял избрание и принес гетманскую присягу на верность царю. Была великая радость для всех — писал Наумов в рапорте правительству.
Уже из сказанного видно, что полного возвращения к старым украинским порядкам все-таки не было. При избрании гетмана не было и речи о статьях, которые должны были служить основой украинской конституции; не подтверждались царским именем и старые украинские права. В дальнейшем царский резидент Наумов должен был совместно с гетманом ведать всякие дела, рассматривать жалобы на войсковой суд и тому подобное. Этот войсковой суд (генеральный) получал смешанный состав, состоял из трех украинских старшин и трех назначенных правительством великорусских офицеров. Войсковой казной должны были заведовать подскарбии: один украинец, другой великоросс. В военных делах гетман с козацким войском отдан был под власть фельдмаршала российских войск. И хотя Апостолу верили больше, чем кому-либо из украинской старшины, однако после избрания его гетманом для большей верности держали его сына в Петербурге в качестве заложника. Таким образом, политика Петра не прошла безвозвратно и не была вполне оставлена новым правительством.
Но украинцы радовались уже тому, что избавились от вельяминовского режима и возвратились к своей автономной жизни, хотя и урезанной таким образом. Апостол постепенно и понемногу старался укрепить власть и значение гетмана, ослабить влияние и вмешательства в украинские дела российских министров, военных и административных чинов. В то же время он, подобно Полуботку, старался упорядочить производство в судах, и во всем украинском управлении, оградить народ от старшинских злоупотреблений, вывести самоуправство и взяточничество, чтобы не давать повода российскому правительству вмешиваться в украинские дела и ломать украинский строй под видом искоренения злоупотреблений. А в своих отношениях к российскому правительству он, выказывая ему всяческое доброжелательство и преданность, стремился к возвращению прежних прав, подтвержденных статьями Богдана Хмельницкого — восстановлению украинской автономии в возможно широких размерах.
По случаю коронации молодого царя Апостол со старшиной отправился ко двору и пробыл там более полугода, стараясь войти в милость к царю и разным влиятельным при царском дворе людям, чтобы добиться возможного возвращения прежних прав и порядков. Результатом этих хлопот и ходатайств являются «решительные пункты», принятые царем и его тайным советом в ответ на поданные гетманом прошения в августе 1728 года. Не возвращая Украине всецело статей Хмельницкого, они все-таки кое-что отменяли из петровской политики, признавали кое-какие украинские права хотя бы в общих чертах и подавали надежду на известные уступки в этом смысле и в будущем. Но очень существенные ограничения украинской автономии оставались все-таки и впредь. Так, например, признавалось право свободного избрания гетмана — но не иначе, как с царского на то разрешения. Право избрания старшины оставлено за войском, но на деле оно допускалось только относительно низших должностей: так, сотников должны были избирать сотенные козаки и, избрав нескольких кандидатов, представлять их на утверждение гетману; полковую старшину должна избирать полковая старшина с сотниками и знатными козаками и представлять на утверждение гетмана; но кандидаты в полковники и в генеральную старшину должны представляться на утверждение царю. Суд украинский утверждался по статьям Хмельницкого, но с тем, чтобы и впредь в генеральном суде было три члена украинца, а три великоросса, что вовсе не согласовалось со статьями Хмельницкого; и так далее.
Хуже всего было то, что и это все выпрашивалось, вымаливалось и, как данное из милости, могло быть отобрано во всякое время, как и действительно вскоре было отобрано. Но что же было делать, если не чувствовалось сил бороться, добиваться своих прав. Предшествующие события показали полное отсутствие силы сопротивления в украинском обществе, и Апостол считал своим долгом просить, молить и буквально — бить челом за царскую милость.
На основе решительных пунктов произведено было избрание новых кандидатов на украинские должности и заполнены вакансии в украинском управлении. Затем избрана была комиссия из украинских юристов, которая должна была собрать воедино законы и права украинские и составить таким образом украинский свод законов. Чтобы положить конец расхищению войсковых и козачьих земель, произведена была ревизия прав на землю всей старшины. Преобразованы были на новых основах полковые канцелярии, где собирались дела полкового управления. В 1730 году издана была очень важная инструкция судам, в духе реформы Полуботка: все суды от сельских и сотенных и до войскового включительно должны были производиться коллегиально, и указан был порядок апелляции: из судов сотенных в полковые, а из полковых в генеральный войсковой; этот генеральный суд отныне должен был служить только апелляционной палатой: вчинать дел в нем нельзя было.
Важным событием было также возвращение запорожцев. Выше было уже упомянуто (гл. 97), что полное отчуждение от Украины, которому они подверглись после своего перехода под покровительство Турции, очень скоро дало себя почувствовать сечевикам, и они начали ходатайство, чтобы российское правительство разрешило им вернуться обратно. Гордиенко и Орлик сдерживали их как могли, но после смерти Гордиенка эти ходатайства о возвращении на Украину стали еще сильнее. Однако российское правительство не считало возможным принять их назад, пока держался мир с Турцией, чтобы не нарушать договора, которым запорожцы были признаны турецкими подданными. Обещало принять их, когда дойдет до войны с Турцией: русским войскам на случай войны важно было иметь запорожцев на своей стороне. Война же стала грозить уже с конца 1720-х годов, и возвращение запорожцев ввиду этого становилось вопросом времени. В 1733 году, когда началось бескоролевье в Польше, война с Турцией была принципиально решена, и летом того же года запорожцам была послана царская грамота о принятии их обратно под власть России, но о времени, когда они могут перейти в действительности, обещали уведомить их позже. Однако дольше ждать запорожцам нельзя было, так как хан призывал их в поход на Польшу. Поэтому в начале 1734 года они вышли из Алешек и перешли на Запорожье, на Базавлук. Затем в Лубнах были составлены с запорожскими делегатами условия, на которых запорожцы возвращались под власть России: жить им предоставлялось на старых местах, как жили до 1709 года, и свободно заниматься всякими промыслами; управляться своей выборной старшиной, подчиняясь непосредственно главнокомандующему русскими войсками Украины; вменялась в обязанность охрана границ, а за службу обещано было от российского правительства ежегодно 20 тысяч рублей. После этого запорожцы присягнули на верность царице; было их тогда свыше 7 000 человек.
Так были похоронены последние пережитки восстания 1708 года. Только неутомимый Орлик, пользуясь новыми смутами: польским бескоролевьем, борьбой разных партий за польскую корону, в которую вмешалась также и Россия, и русско-турецкой войной, старался еще заинтересовать враждебные России державы украинским вопросом и побудить их вмешаться в украинские отношения, но все его усилия были напрасны.
Эти усилия Орлика и почти одновременно начавшаяся война в Польше, в Крыму и Молдавии вынуждали, однако, русское правительство к осторожности в его отношениях к Украине. Оно сдерживалось и не изменяло резко своей политики, хотя в правительственных кругах давно повеяло другим ветром. Царь Петр II умер в 1730 году, его место заняла тетка его царица Анна, и с ней вернулась тяжелая атмосфера дяди ее Петра I. Когда старый Апостол тяжело заболел — его в 1733 году разбил паралич, — царица не позволила ему передать управления украинской старшине, а поручила править Украиной своему резиденту князю Шаховскому с советом, наполовину состоявшим из украинцев и великороссов. Так приготовлено было новое правительство, имевшее занять место гетмана после его смерти. Зато были сделаны некоторые облегчения в налогах и податях и уменьшено число великорусских полков, расквартированных на Украине.
Апостол скоро умер (в январе 1734 года). Была это тяжелая утрата для Украины того времени. Без сомнения, он искренно желал добра своей родине и умел трудиться для ее блага. Если его покорная и низкопоклонная тактика может неприятно действовать на нынешнего человека, то необходимо помнить, как трудно было ему держаться какой-либо более решительной политики, имея вокруг себя новые поколения украинского общества, воспитанные в московской школе, изверившиеся в возможность для них не только борьбы, а и простого достоинства, и привыкшие основывать все на московской милости, видя вокруг стаи всяких пройдох, ничем не связанных с украинским народом и Украиной, но по милости царских приближенных занявших различные значительные должности и не задававшихся иными целями, кроме обогащения себя лично и своей семьи.
101. Вторая отмена гетманства
Русское правительство воспользовалось смертью Апостола, чтобы снова отменить гетманскую власть. При первом известии об его смерти опубликован был печатный указ, пояснявший, что для избрания «доброго и верного человека для этой знатной должности» нужно основательное рассуждение, и пока отыщется такой верный человек, императрица вводит правление, составленное из шести особ. Царский резидент князь Шаховской с двумя товарищами-великороссами и генеральный обозный Лизогуб с двумя товарищами-старшинами будут с общего совета решать все дела гетманского управления, по «решительным пунктам» Апостола. «А быть им в заседаниях в равенстве, а заседать по правой стороне виликороссийским, а по левой малороссийским». С своей стороны императрица обещает сохранять за украинским народом его права и вольности по статьям Богдана Хмельницкого.
Все это даже выражениями своими сильно напоминало известную уже нам грамоту Петра I, и действительно, упоминания о статьях Хмельницкого и о временном характере вводимого управления писались для виду, а в тайной инструкции князю Шаховскому откровенно объяснялось, что об избрании гетмана упоминается только для того, чтобы не вызвать раздражения и смуты, а на самом деле правительство вовсе не намерено более допускать избрание гетманов. Украина снова была переведена в ведение сената, как обыкновенная имперская провинция, и ее фактическим правителем должен был являться первоприсутствующий новой коллегии, князь Шаховской. Равенство членов, о котором упоминалось в указе, оставалось пустым звуком ввиду тех прав, какими наделен был первоприсутствующий. Князю Шаховскому поручалось секретно присматривать и следить за украинскими членами правления, и если бы за ними обнаружилось что-нибудь подозрительное, то арестовать и на их место по своему усмотрению назначать людей, расположенных к русскому правительству, а вообще в важном случае не обращать внимания ни на какие инструкции, а поступать по своему благоусмотрению.
Таким образом, новый первоприсутствующий в действительности являлся настоящим правителем Украины, точно так же, как прежний президент петровской малороссийской коллегии. Но правительству пришлось еще раз разочароваться в своих правителях и вообще в великороссах, назначаемых на украинские должности. Они самоуправничали, притесняли население, не считались ни с какими законами, полагаясь на доверие правительства. Этим подкапывали они у украинского населения всякое доверие к московскому управлению и московским чиновникам и во все те заманчивые слова о справедливости и защите населения от злоупотреблений, рассыпавшиеся в московских указах о введении новых порядков. Поэтому Шаховскому поручено было озаботиться также и тем, чтобы членами нового правления и генерального суда назначались из великороссов люди достойные, которые могли бы внушить украинскому народу доверие и расположение к московским порядкам. По прежнему примеру рекомендовалось также пояснять простому народу, что новые порядки вводятся для защиты населения от старшинских притеснений, а на гетманское управление сваливать все беспорядки и беззакония, чтобы население не желало возобновления гетманства. Наконец, для того, чтобы обрусить высшие слои украинского общества, Шаховскому рекомендовалось «секретно под рукою» отводить украинскую старшину от поляков и прочих «заграничных жителей», а побуждать их «искусным образом» к тому, чтобы украинцы женились и роднились с великороссами.
Такие инструкции получал Шаховской и его преемники; можно себе представить, как должно было себя чувствовать украинское общество под таким управлением. Хотя царское правительство поручало при этом вести свою политику «секретно», «под рукой», «искусным образом», но трудно было рассчитывать на какую-нибудь деликатность в те суровые бироновские времена, когда не жалели и своих, наиболее высокопоставленных и заслуженных людей, не говоря уже об этой подавленной и терроризированной украинской старшине. Само правительство, когда доходило до дела, забывало о всякой деликатности. Киевский митрополит Ванатович вместе с игуменами киевских монастырей был устранен от должности и сослан за то, что не отслужил молебна в царский день. По различным, совершенно неосновательным подозрениям против старшины поручалось обыскивать и забирать бумаги и письма самых выдающихся и ни в чем не заподозренных старшин — в том числе самого Лизогуба, старейшего украинского члена коллегии. Можно себе представить, как обращался и Шаховской и его преемники с рядовым украинским населением! Шаховской считал даже, что правительство еще слишком церемонится с старшиной, и советовал совершенно устранить ее от всякого участия в правлении, назначив просто единоличного наместника великоросса (он подразумевал, вероятно, при этом свою почтенную персону). Однако царское правительство не соглашалось на такой резкий образ действий и успокаивало своего слишком горячего представителя, что украинские члены все равно в правлении ничего не значат, а если бы их вовсе устранить от всякого участия, то это могло бы украинский народ привести «в какое сомнение». А как соблюдались при этом утвержденные царским правительством права и привилегии, может показать следующий пример: киевский городской магистрат защищал свои права от самоуправства великороссийских властей, и вот в 1737 году тогдашний правитель Украины (первоприсутствующий коллегии) князь Барятинский, придравшись к какому-то пустяку, арестовал весь киевский магистрат и вместе с ними все грамоты города Киева, а правительству объяснил, что поступил так для того, чтобы магистрат не имел потом на что ссылаться в доказательство своих прав и вольностей.
Кроме этого великорусского правления, в это время над Украиной тяготела также тяжелая рука всякого военного начальства: киевских военных губернаторов (занявших место прежних воевод), командующих российскими войсками, во время затяжной турецкой и крымской кампании и польских войн по своему усмотрению распоряжавшихся на территории соседней Украины и командовавших украинскими полками и всякой старшиной, не справляясь ни с какими правами и статьями. Совершенно обескураженная самовластием своих великорусских правителей, их суровым обхождением, подозрительностью и неразборчивостью в суровых наказаниях, украинская старшина молча покорялась, не осмеливаясь даже поднять голоса о своих правах, об обещанном избрании гетмана и прежних порядках — рада была, если ей кое-как позволяли существовать, и держалась тише воды, ниже травы. Насколько тяжело было это великорусское правление, воспитанное в суровой школе Бирона, показывают позднейшие воспоминания украинцев, когда на место великорусских правителей в 1740 году был назначен англичанин генерал Кейт: этот суровый воин оставил после себя хорошую память тем, что не любил пыток и следственных «пристрастий» и был умерен в наказаниях, обращался с людьми приветливо и ласково. И это уже было в диковинку!
Но если же так тяжело приходилось украинским верхам, то каково же было низам? Тяжело приходилось и от своей старшины, устраненной от всякой политической деятельности и с тем большим старанием принявшейся за увеличение своих имений и устройство хозяйства, за обеспечение своего потомства землями и всяким благосостоянием. Подчиняясь имперской политике, исполняя мелкие капризы великорусских правителей и снискивая этой покорностью милость последних, она с тем большей энергией занималась присвоением земель, закрепощала козаков и посполитых, уверенная, что правители будут смотреть сквозь пальцы на эти злоупотребления и не дадут хода делу, если какой-нибудь обиженный крестьянин или козак начнет жаловаться на свои обиды перед великорусскими властями. Правительство для устрашения старшины умело пускать слухи, что новые порядки вводятся для того, чтобы защитить население от старшинских злоупотреблений; но в действительности у новых великорусских правителей точно так же нельзя было найти никакой управы на старшину: взрощенные среди жестокого крепостного права Великороссии, притом большие взяточники, они в разных возникавших делах обыкновенно принимали сторону помещиков-старшин, а не обиженного населения.
Вместо справедливых и честных людей, которые могли бы расположить население к имперским порядкам, украинцы видели перед собой разных самодуров и взяточников, привыкших к чрезвычайно суровому и жестокому обращению с населением, какого не знало обвыкшее к гораздо более мягкому и свободному режиму население Украины. Видели разных проходимцев и мошенников, пугавших людей, доводивших их до тюрем и ссылки страшным «словом и делом», которым доносились в ужасную российскую «тайную канцелярию» всякого рода политические наветы. Известен анекдот, как проезжий великорусский офицер, заехавший со своей командой к одному украинскому пану и недовольный сделанным угощением, привязался к хозяину за то, что у того на кафелях печи нарисованы были российские двуглавые орлы. Без рассуждений арестовав его, он отправил в тайную канцелярию, обвиняя, что тот жжет на своих печах царский герб «неизвестно с каким умыслом». Тайная канцелярия, усмотрев в этом действительно «слово и дело», взялась допрашивать бедного панка, зачем поставил на печах царский герб и жжет его? И хотя тот доказал, что это обыкновенные кафли, купленные на ярмарке, но все-таки, чтобы освободиться из рук страшной канцелярии, должен был пожертвовать добрым табуном коней, рогатым скотом и немалой суммой денег.
Правительство и правительственные сферы, сознавая, что украинцам не могло быть по сердцу то, что они творили с Украиной, были настроены чрезвычайно подозрительно по отношению к украинцам: все прислушивались к слухам о заговорах, изменах и за каждый пустяк готовы были привлекать людей к следствию — тогдашнему следствию, неслыханно суровому, сопровождавшемуся жестокими пытками, какие и оправданного зачастую навсегда лишали здоровья. Страшные предания об этих допросах и следствиях долго ходили по Украине. «Канцелярия не переставала допрашивать, расспрашивать, мучить разными орудиями и, наконец, пекти шиною попадавшихся ей несчастных людей, — пересказывает эти предания позднейший автор «Истории Руссов, или Малой России». — Дела ее и подвиги значили бы в нынешнее время бред горячки или помешанных умов, а тогда они были самые важные, таинственные и прибыточные. В ней мучились и истязались люди единственно по доносам и всех родов придиркам и прицепкам перехожих квартировавших солдат, а паче из беглецов и других бродят, а доносы состояли — «о слове и деле государево», и сие «слово и дело» было для злодеев и бездельников как бы сигнал или лозунг, либо талисман, на их злобу и мщение, и состояло оно из трех пунктов: касательно жизни, чести и благосостояния государевой особы и его фамилии. Каждый обыватель, хотя бы он был наичестнейший человек и дознанного поведения, подвергался мучительствам по доносу самого дознанного злодея и бездельника: когда не употчевал кто солдата и всякого бродяги, когда не обдарил или по неосторожности озлобил чем такого, то уже горе тому! Бродяга тотчас идет к городскому или сельскому начальнику и кричит перед ним, что имеет на такого-то именно донести «слово и дело государево»— «куй его и меня!». Начальство, не имея ничего испытывать, но оцепеневши от одного слова доносителя, оковывает в цепи оговоренного, а равно и доносчика, отсылает их под крепчайшею стражею и видом самого ужасного секрета в министерскую канцелярию (автор смешивает с петербургской тайной канцелярией какое-то другое учреждение.), а там, не входя в исследование о состоянии доносителя и оговоренного, о причинах самого доноса и может ли он быть справедлив, и не входя даже в рассудок, мог ли оговоренный по расстоянию и способам жительства сделать какое зло государю и его фамилии, которых он никогда не видал и видеть не может, но повинуясь слепо инструкции, определяют доносителя в пытку, и когда он в три разные ее приемы выдержит и утвердит донос свой, то уже оговоренный есть безответен и его мучают и умерщвляют непременно».
К этому присоединялась для козачества тяжелая военная служба в турецких, крымских и польских походах, а для крестьян — хождение с подводами, доставка провианта для войска то даром, то якобы за плату, которой, однако, нельзя было дождаться.
Москалики-соколики, поїли ви наші волики,
А коли вернетеся здорові — поїсте й останні корови —
записывает автор той же истории Украины на память о том, «как украинские народы хвалили свое гостеприимство московскому войску в турецкую войну». Из записок современника Якова Марковича, генерального подскарбия, узнаем, как целыми десятками тысяч забирались тогда волы из Украины для войска — «с тем, что за них позже будет дана плата»!..
Население жестоко разорялось этим собиранием скота и провианта, подводной повинностью, нередко лишавшей крестьян последнего рабочего скота, так что возницы возвращались пешком и без всякого вознаграждения.
Ой у неділю рано-пораненьку усі дзвони дзвонять,
Ой там наші, наші чумаченьки вози и воли гонять.
Ой почім тая Молдава славна, що жовтії піски?
Ой у Молдаву гнали по чотири вози, з Молдави пішки.
Ой почім тая Молдава славна, що крутії гори?
Ой у Молдаву йшли чумаки в жупанах, назад та голі.
102. Гетманство Разумовского
Все эти обстоятельства чрезвычайно тяжело отражались на народной жизни. Украина была вконец разорена. Министр Волынский, переезжая через Украину в 1737 году, писал тогдашнему правителю Бирону, что до самого въезда своего в Украину он не предполагал, что она так могла опустеть и такое множество здешнего народа погибло, а теперь столько выгнано на войну, что не осталось даже достаточного количества рабочих рук, чтобы посеять хлеба для пропитания; и хотя думают, прибавляет Волынский, что так много земли осталось незасеянною, благодаря упорству населения, но если рассудить по совести, то и некому работать и нечем — столько волов закуплено и погибло их в подводах, а теперь еще и сверх этого из одного Нежинского полка взято в армию 14 тысяч волов, а сколько из других полков взято, того точно сказать нельзя. Позже, в 1764 году, вспоминая все это, украинская старшина писала в своем прошении к царице: «Во время прошедшей турецкой войны, не упоминая того, что Малая Россия всю тяжесть оныя несколько лет несла содержанием армии на квартирах, поставкою провианта и фуража дачею, а больше насильным взятием в подводы лошадей и быков, не только мужичих, но козачих шляхетских и всякого звания людей, взяты с нея многие и различные поборы, а именно быками и лошадьми до нескольких сот тысяч и прочими нужными для армии вещами, и сие все взимаемо было на счет заплаты, по квитанциям и без квитанций. Таким образом взяты и во время нынешней прусской войны быки и лошади. Сверх того, как в прежние года содержались, так и ныне содержатся от Малой России провиантом и фуражем некоторые полки на счет заплаты. Но за все вышеписанное, кроме некоторой суммы, заплаченной за быков и лошадей, взятых во время турецкой войны, никогда расчету и уплаты не было, отчего как все генерально обыватели малороссийские почувствовали не малое истощение, так особливо козаки и мужики пришли в крайнее изнеможение и бедность».
Такие условия вызывали сильнейшее неудовольствие, горячие желания возвращения к гетманскому управлению и живейшую радость, когда это возвращение стало возможным. Окончание тяжелой турецкой войны (1740) только несколькими месяцами упредило смерть императрицы Анны. После кратковременного регентства Анны Леопольдовны, осенью 1741 года произошел переворот, свергнувший регента и посадивший на престол дочь Петра I, Елизавету. Это повлекло перемену в политике правительства российского по отношению к Украине. Хотя Елизавета считала себя в политике верной последовательницей своего отца, но в отношениях к Украине личные симпатии склоняли ее к большей снисходительности. Еще будучи великой княжной, лишенной всякого влияния и значения, полюбила она красивого придворного певчего Алексея Разумовского. Он был сыном реестрового козака из села Лемешей (теперешнего Козелецкого уезда Черниговской губернии); обладая хорошим голосом, пел в церковном хоре своего села, затем был отправлен в Петербург, в царский хор. Здесь его заметила царевна, приблизила к себе, сделав его управляющим одного имения, а став императрицей, тайно обвенчалась с ним и до самой своей смерти осыпала его милостями, наградив чином фельдмаршала и званием графа Римской империи. Необразованный и не отличавшийся большими способностями, Алексей Разумовский был, однако, человек с природным тактом, притом добрый и искренний; он умел найтись в этом необычном положении, в политику не вмешивался, но остался верен своей украинской родине и снискал ей симпатии царицы. Вначале украинцам были даны только некоторые незначительные облегчения, но в принципе решено было восстановление гетманства и возвращение других украинских порядков. В 1744 году императрица посетила Киев, осматривала его святыни и в ответ на радостные приветствия населения высказывала свое сочувствие и симпатии к украинскому народу. Сочувственное отношение царицы к украинским нуждам было, конечно, известно старшине, и эти обоюдные изъявления симпатий и доверия подготовляли почву для нового направления украинской политики. Уверенные в благосклонном приеме императрицы, генеральные старшины и полковники подали ей петицию о разрешении избрать гетмана, и императрица заявила принципиальное сочувствие свое этому желанию, велела прислать специальную депутацию в столицу по случаю бракосочетания наследника престола Петра (с будущей императрицей Екатериной II) и обещала удовлетворить ее пожелания. Когда эта депутация прибыла, ей был оказан благосклонный прием, а на поданное прошение об избрании нового гетмана был обещан благоприятный ответ. Дело затянулось однако, так как лицо, предназначенное правительством в гетманы, не было еще готово для этого поста. Это был младший брат Алексея Разумовского, Кирилл; ему тогда окончилось только двадцать лет (родился в 1724 году). Его воспитывали как знатного барина и для окончания образования послали в это время с гувернерами за границу. Конечно, украинской старшине это было известно, и депутаты ее, сидя в Петербурге, терпеливо ожидали, пока поспеет этот будущий гетман. Наконец в 1746 году его привезли из заграничного путешествия, женили на царской свояченице Екатерине Нарышкиной, наградили всяческими чинами, орденами и титулами (между прочим, он был назначен президентом российской академии наук!), и после всего этого сочли возможным представить украинской старшине в качестве кандидата на гетманство. В 1747 году отдан был сенату указ о восстановлении гетманства, а в конце 1749 года императрица уведомила наконец украинскую депутацию, все еще сидевшую в Петербурге в ожидании ответа, что на Украину посылается полномочный министр императрицы, ее родственник граф Гендриков, для избрания гетмана, и с этим украинские депутаты были отосланы на Украину.
Действительно, в феврале 1750 года прибыл в Глухов этот представитель императрицы с большой помпой. Украинская старшина и всякие военные чины с духовенством заблаговременно ожидали его там. 22 февраля произошло в необычайно торжественной обстановке избрание последнего гетмана.
Впереди шла военная музыка, затем секретарь министерства иностранных дел вез царскую грамоту, которой собранные полки отдавали честь. За ним бунчуковые товарищи, Гамалия с товарищами, несли гетманскую хоругвь, а за ней шел генеральный хорунжий Ханенко с двадцатью бунчуковыми товарищами (бунчуковые и войсковые товарищи — почетные чины, дававшиеся лицам из заслуженных старшинских родов, не занимавшим действительных должностей.). Затем бунчуковые товарищи Маркович и Ширяй несли на красной подушке гетманскую булаву, и за нею шли генеральные старшины: судья Горленко, подскарбий Скоропадский и писарь Безбородко, и при них 24 бунчуковых товарища. Бунчуковые товарищи Лизогуб и Чорнолузский несли на бархатной подушке гетманский бунчук, потом шел генеральный бунчуковый Оболонский с бунчуковыми товарищами и прочей старшиной. Бунчуковые товарищи, два Горленка, несли на бархатной подушке гетманскую печать, а за ней шел писарь генерального суда Пиковец с канцеляристами генеральной канцелярии и войскового суда. Наконец, бунчуковый товарищ Мокриевич нес войсковое знамя, и с ним шли войсковые товарищи, а шествие замыкал сам представитель императрицы Гендриков, в карете.
Процессия прошла в церковь, и здесь, после того как прочитана была царская грамота, присутствующему «войску и народу» предложено было избрать себе гетмана.
Конечно, присутствующие без колебания заявили, что хотят гетманом Кирилла Разумовского. Повторив трижды свой вопрос и получив все тот же ответ, царский представитель объявил избранным Разумовского, и затем вся процессия со всеми регалиями отправилась в другую церковь, св. Николая, где было отправлено торжественное богослужение по случаю радостного события. Представителю императрицы за труд и честь генеральная старшина поднесла в подарок 10 тысяч рублей (огромная по тому времени сумма), его товарищам 3 тысячи, а полкам на угощение поставлено было свыше 900 ведер водки.
После этого торжественного избрания к императрице отправлена была депутация с уведомлением об этом; императрица утвердила Разумовского на гетманстве и издала указ, коим повелевала считать гетмана наравне с российскими фельдмаршалами, а затем ему был пожалован наивысший орден, св. Андрея. Великороссийские должности, учрежденные в Гетманщине, были отменены; под власть гетмана отдана была также Запорожская Сечь, и вообще возобновлен украинский строй, какой существовал перед 1722 годом — до заведения малороссийской коллегии, и Украину снова перевели в ведомство министерства иностранных дел. Однако Разумовский, поссорившись с министром, или как его называли — президентом иностранной коллегии, сам потом попросил перевести его в ведомство сената. Так началось правление последнего украинского гетмана, продолжавшееся без малого пятнадцать лет.
Весной 1751 года новый гетман получил от царицы гетманские клейноды и грамоту, по содержанию аналогичную с грамотой, данной Скоропадскому, и отпущен был на Украину. Прибыв в свою столицу, отпраздновал здесь с большой торжественностью свое вступление в должность. Порядок процессии был такой же, как при избрании, только уже везлись генеральными старшинами на лошадях и в каретах гетманские клейноды, окруженные бунчуковыми и войсковыми товарищами; следовала царская грамота, данная Разумовскому, и ехал он сам, тоже в роскошной карете, запряженной шестью лошадьми, окруженный скороходами и лакеями, в сопровождении бунчуковых товарищей, запорожских козаков и компанейцев. В церкви было объявлено царское утверждение в гетманской должности, затем клейноды были отвезены в гетманскую палату, и здесь гетман угощал обедом старшину и прочие чины. Украинские летописцы с большой обстоятельностью описали все эти церемонии — последний отблеск украинской державности, и сохранили их в своих летописях как последнее радостное событие украинской жизни — перед окончательным уничтожением украинской автономии.
Сам новый гетман был человеком совершенно чужим Украине и ее жизни. Он вырос в Петербурге, был всем связан с петербургским обществом. Его доверенным человеком был Гр.Теплов, бывший его учитель, человек хитрый, «коварник», и тоже совершенно чуждый украинскому строю и жизни. Его позднейшая записка «о непорядках в Малороссии» дала царице Екатерине материал против украинского гетманского и старшинского управления, для его уничтожения, и на Украине Теплова считали главным виновником уничтожения гетманства. Рассказывали, как еще при первом объезде Украины новым гетманом случилось следующее происшествие: в Чернигове ветер сорвал с Разумовского ленту ордена св. Андрея. Теплов подхватил ее; старая мать Разумовского увидела в этом предзнаменование бед, которые должны были постигнуть ее сына от Теплова, и советовала гетману не держать при себе последнего и не слушать его советов, но гетман не внял ее предостережениям и погиб от этого.
На Украине Разумовский скучал, чаще проживал в Петербурге; держался не как товарищ украинской старшины, а как какой-нибудь владетель божьей милостью и в своей глуховской резиденции завел двор по образцу петербургского двора. В украинские дела не очень вмешивался, и Украиной правила старшина по своей воле, сносясь непосредственно с сенатом и российским правительством. Ввиду влияния и значения Разумовского в правительственных кругах разные великорусские военные и гражданские власти не решались вмешиваться и командовать на Украине по-прежнему. Вечные хлопоты доставляло только Запорожье: постоянно возникали жалобы на сечевиков, то из-за новой линии крепостей, захватившей старые запорожские земли, то из-за нападений запорожцев на крымские, турецкие и польские владения, и из Петербурга шли напоминания гетману, чтобы он держал Сечь в повиновении, а в действительности это, конечно, было невозможно и приготовляло для Сечи печальный конец. Вне этого украинская жизнь под охраной царской милости к последнему гетману протекала довольно спокойно, старшина имела возможность устроить украинские отношения по своему желанию, и то, что было сделано ею в это время, пережило затем и уничтожение гетманства, а кое в чем дожило и до нашего времени. В этом заключается значение времени последнего украинского гетмана, как бы мало интересен ни был он сам по себе.
103. Строй и общественные отношения Гетманщины
Из предыдущего мы знаем в главных чертах строй украинской Гетманщины, как он сложился в половине XVII в. (см. особенно гл. 83). Войсковое деление на полки и сотни со временем перешло на территорию, стало делением последней на полковые и сотенные округа, а затем, когда уничтожено было польское управление, это козацкое устройство заняло место последнего и стало приобретать характер общего управления. Однако не так легко было этому военному, приспособленному больше к военной мобилизации, чем к административным делам строю перейти в систему такого общего, всесословного, общеземского управления. Над этим нужно было много поработать, и лучшие представители украинской старшины работали в этом направлении усердно, сознавая нужды и запросы общего управления, — но мы видели, какие трудности встречали они на этом пути со стороны российского правительства, имевшего в виду вовсе уничтожить автономный украинский строй под предлогом его непорядков и поэтому совершенно не желавшего его улучшения. Полуботок погиб из-за своих реформ; Апостол в свое короткое правление успел только кое-что сделать в этом направлении, а затем наступили тяжелые времена великороссийского правления, когда новые правители и всякие посторонние великорусские власти, военные и гражданские, своими вмешательствами и распоряжениями, часто противоречивыми и невозможными, окончательно запутывали украинское управление.
В центральном управлении всей Гетманщины вначале сформировались два высших правительственных учреждения: одно — войсковая или генеральная канцелярия, другое — генеральный суд. Войсковая канцелярия заведовала делами войсковыми и общеадминистративными, во главе ее стоял войсковой (генеральный) писарь. После смерти Апостола она объединилась с правящей коллегией, как высшее управление, под названием генеральной войсковой канцелярии. В войсковом суде судил войсковой судья, сначала единолично, а затем, как уже знаем, этот суд получил характер коллегиальный: явились заседатели, и так образовался позднейший генеральный суд. При выборе Апостола была выделена в особое управление еще войсковая казна («скарб»), которой заведовали два «подскарбия»; счетоводство вела особая «скарбовая канцелярия», а при ней в виде государственного контроля «счетная комиссия». Наконец была еще особая артиллерийская канцелярия под управлением обозного, заведовавшая войсковой артиллерией и определенными на ее содержание имениями и доходами.
Войсковая рада перестала собираться уже со времен Самойловича; некоторое воспоминание о ней оставалось только при избрании гетмана, и то лишь в виде простой формы. Все важнейшие дела решала рада старшины, созываемая гетманом; дела текущего управления или не терпевшие отлагательства решались совещанием гетмана с наличной генеральной старшиной и полковниками.
После того как Правобережная Украина отошла к Польше, Гетманщина разделялась на 10 полков: Стародубский, Черниговский, Киевский, Нежинский, Прилукский, Переяславский, Лубенский, Гадячский, Миргородский и Полтавский. Полки и теперь были неодинаковы как по своей величине и населению, так и по числу козаков, значившихся в них. Так, например, в 1723 году в Нежинском полку было 19 сотен и в них без малого 10 тысяч козаков (6566 конных и 3379 пеших), в Киевском 8 сотен и в них неполных 3 тысячи козаков (1657 конных и 1269 пеших). Всего в десяти полках было тогда 114 сотен и около 50 тысяч козаков. В 1735 году правительство выделило для действительной войсковой службы из козаков «выборных», более состоятельных, разделив их пропорционально по полкам, а остальных козаков назначило в «подпоможчики» выбранных; однако позже вышло так, что эти «подпоможчики», наоборот, служили службу на счет более состоятельных выборных.
Высшая власть в полку принадлежала полковнику. Хотя в каждом полку существовали должности, соответствующие должностям «генеральным» целого войска (обозный, судья, писарь, есаул), но они не имели особого значения в управлении, и вообще в XVIII в. власть и сила полковников чрезвычайно возросли. С того же времени, как московское правительство окончательно взяло в свои руки назначение полковников и воспретило гетману сменять их без царской воли, значение полковников поднялось еще более, и власть гетмана с генеральной старшиной над полковниками в действительности была очень невелика. С другой стороны, в полковом управлении, так же как и в войсковом, утратило всякое значение рядовое козачество. Самоуправление осталось только в козачьих общинах. Даже сотников обыкновенно назначали своей властью полковники, хотя по закону сотника или кандидатов на сотничество должна была избирать сама сотня; впрочем, это право выбора признавалось не за сотенными козаками, а за сотенной старшиной, и если выборы происходили, то производились этой последней.
Таким образом, от козацкого самоуправления не осталось почти ничего, и если вообще и осталось еще какое-нибудь самоуправление в делах, выходивших за пределы сельской или городской общины, то было оно всецело старшинским, — лежало в руках старшинских родов, которые под названием «товарищей бунчуковых», «значковых» и «значных войсковых» составили наследственный привилегированный класс — «шляхетство», как оно себя называло, и все гетманское управление XVIII в. имеет характер аристократический, панский (старшинский).
В полной зависимости от него находились городские общины. Меньшие, так называемые «ратушные», подчинялись непосредственно полковой и даже сотенной администрации; большие, так называемые «магистратские», т.е. имевшие полное магистратское управление по немецкому праву, считались независимыми не только от полковников, но и гетману подчинялись лишь в некоторых делах (таких городов в средине XVIII в. насчитывают десять). Но и ими распоряжаются полковники довольно самовластно. Духовенство, хотя и подчинялось непосредственно синоду через своих владык — в действительности также находилось в сильной зависимости от старшины. О рядовом козачестве и посполитых (панских) подданных нечего и говорить, — они находились в полной власти старшины.
Последнее господство старшины под «региментом» Разумовского вообще развило до крайних границ и утвердило этот старшинский характер Гетманщины, начавший сказываться уже перед тем, с конца XVII в. Стараясь по возможности упорядочить и завершить общественно-политическое устройство Гетманщины, старшина созидала его на своих панских основах и, развивая принципы старшинских прав, разрушала окончательно остатки старого демократического строя. Сильно повлияли при этом на эти стремления старшины также законодательные памятники, унаследованные ею от старого строя и за недостатком своего писаного права превратившиеся в сборники обязательного права.
Выше было упомянуто (гл. 92), что обычное украинское право, по которому должен был производиться суд во всех судебных установлениях, не было кодифицировано и поэтому суды обращались к помощи сборников права, какие были под рукой и сохранялись в городских судах - к магдебургскому праву а также к Литовскому статуту, и то не в первой редакции более близкой к местному праву, а в позднейших редакциях 1566 и 1588 годов, глубоко проникнутых влияниями польского шляхетского строя и права. Хотя к этим сборникам обращались по вопросам права гражданского и уголовного, но при общем шляхетском их характере шляхетские принципы, которыми были проникнуты их постановления, приобретали все большую силу, особенно по мере того, как росло значение Литовского статута как источника права Гетманщины.
Когда по возобновлении гетманства в 1727 году, на основании «решительных пунктов», была собрана комиссия украинских юристов, чтобы свести в одно целое украинские законы, эта комиссия, вместо того чтобы заняться записью народного права — того, что считалось справедливым и законным самим народом, — положила в основание своей работы эти же готовые сборники права, употреблявшиеся в судах украинских: Литовский статут и магдебургское право. Из них составила она свой сборник законов, оконченный в 1743 году и названный: «Права, по которым судится малороссийский народ». Хотя этот сборник не был утвержден правительством, но кодификационная работа комиссии укрепила еще более значение статутов магдебургского права, и правительство Разумовского главнейшею своею задачею поставило провести в жизнь постановления Литовского статута о судоустройстве и судопроизводстве во всей полноте. Один из ученейших украинских юристов того времени Федор Чуйкевич предложил в 1750 году новому гетману записку под заглавием «Суд и расправа в правах малороссийских» и, указав в ней недостатки и пробелы украинского судоустройства, предложил план реформы его в духе Литовского статута. В таком направлении действительно была проведена реформа в последние годы правления Разумовского. Генеральный суд дополнен был выборными депутатами от полков, по образцу польского трибунала. Суды полковые были превращены в суды городские и должны были отправляться по образцу польских старостинских судов. Для дел гражданских и поземельных заведены поветовые суды подкоморские и земские, из выборных шляхетских (старшинских) судей. Гетманщина была разделена на 20 таких «поветов».
Правда, эта реформа не просуществовала долго, но она характеризует общее направление старшинских стремлений. Приняв за действующее право Литовский статут, старшина при каждом случае проводила в жизнь те принципы сословности и шляхетских привилегий, какими проникнут Литовский статут. Старшина рассматривает себя как шляхетское сословие (этот термин — «малороссийское шляхетство» — с середины XVIII в. входит все более в употребление в официальном языке). Прилагая к себе постановления Литовского статута о шляхетских правах и привилегиях, старшина претендовала на такие же права в украинском строе и жизни, какими пользовалась шляхта польская. И подобно тому, как реформировался старый войсковой строй Гетманщины, наподобие шляхетского строя Польши, — так же точно проводились понятия о шляхетских привилегиях старшины в право имущественное, в отношения поспольства к панам, в положение крестьян — точнее, в крестьянскую бесправность. Из этого очень многое уцелело и по уничтожении гетманства. Так, разные постановления гражданского права, взятые из Литовского статута, еще и до сих пор имеют силу в старой Гетманщине — теперешних губерниях Черниговской и Полтавской, как здешнее местное право; а понятия о шляхетских правах старшины над поспольством сильнейшим образом повлияли на весь общественный уклад Гетманщины.
104. Слобожанщина
Ослабленной, более бледной, так сказать, копией Гетманщины XVIII в. была соседняя украинская Слобожанщина, занимавшая нынешнюю Харьковскую губернию с соседними частями Курской и Воронежской. Мы уже не раз слышали о ней, знаем, что она заселилась украинскими выходцами, которые в тяжелые моменты выходили из украинских земель, находившихся под властью Польши, за московскую границу и селились за линией пограничных крепостей, построенных московским правительством - за так называемой «белгородской чертой», заграждавшей татарам дорогу в московские земли. Оседая здесь на татарских дорогах, наши выходцы брали на себя сторожевую службу и военную оборону этого пограничья, а за это от московского правительства получали разные права и привилегии.
Известия о таких украинских выходцах имеем еще из второй половины XVI в. и затем в первой половине XVII в. Значительная масса таких переселенцев вышла в 1638 году с гетманом Яцком Острянином — одних только козаков было свыше 800 душ, не считая жен и детей. Они поселились в окрестностях Чугуева и организовали здесь особое козацкое войско, но вскоре почему-то не понравилось им тут, они взбунтовались, убили Острянина и ушли обратно за польскую границу. Затем особенно большое движение началось после того, как народ разочаровался в Хмельницком и его восстании, в особенности после Берестечка, в 1651 году. Украинцы шли большими партиями и меньшими группами, селились слободами, строили города и переносили в эти края козацкое устройство. Так, в 1652 году тысяча козаков с полковником Дзиньковским пришли с семьями и со всем хозяйством и поселились над рекой Сосной, построили город Острогожск и положили начало Острогожскому полку. В это же время другие партии переселенцев поселились над Пслом, построили город Сумы и положили начало Сумскому полку. В 1654 году встречаем первых поселенцев в Харькове, на следующий год они строят здесь город и так далее. Поселение затем продолжалось и позже, в 1660—1680-х годах, и захватило огромное пространство, приблизительно половину Гетманщины, только реже заселенную.
За свою войсковую службу эти украинские слобожане были освобождены от всяких податей и повинностей, им позволено было жить и управляться «по своим обыклостям», и по образцу Гетманщины они организовали здесь полки, числом пять — Сумский, Ахтырский, Харьковский, Острогожский и Изюмский. Полки разделялись на сотни и имели такое же устройство, как в Гетманщине, управлялись выборной старшиной, непосредственно подчинявшейся московским приказам; вообще они состояли в большей зависимости от московской администрации, чем полки Гетманщины. Гетманы пробовали склонить московское правительство, чтобы оно отдало слободские полки под гетманское начальство; особенно добивался этого Самойлович, когда Москва отказалась от Правобережной Украины в пользу Польши. Но московское правительство, наоборот, имело в виду со временем и Гетманщину поставить в подобное же положение, как слободские полки, и потому не внимало этим представлениям. Рано было заведено в Слобожанщине московское право — судили по московскому уложению, тем более что между украинскими поселенцами было с самого начала некоторое количество великорусского населения, и здешняя старшина обрусела еще скорее и легче, чем в Гетманщине. Слобожанщина служила для московских правителей как бы пробным камнем для постепенной отмены козацких порядков, и обыкновенно правительственным реформам в Гетманщине на несколько десятков лет предшествовали подобные реформы в Слобожанщине. Уже в 1732 году в Слободской Украине сделана была попытка вовсе уничтожить старое козацкое устройство: вместо козацких полков были введены драгунские, годные к службе козаки зачислены были в драгуны, остальные переведены были в крестьянское звание; офицеров назначали великороссийских. Однако эти реформы вызвали такое неудовольствие, что императрица Елизавета в 1743 году отменила эти распоряжения и возобновила козачий строй, но в вопросах административных подчинила все-таки эти полки белгородскому губернатору. Такой порядок продержался еще двадцать лет, до 1763 — 1764 годов, когда слободские козачьи полки были упразднены и на их место уже навсегда введены полки гусарские.
Общественные отношения складывались здесь подобным же образом, как в Гетманщине, только еще скорее подводились под московские образцы. На старых заимках и войсковых землях вырастали старшинские поместья и заселялись подданными; старшина переходила на положение московских помещиков, некозачье сельское население — на положение крепостных. Содействовали этому огромные пожалования московского правительства старшинам, сумевшим особенно заявить свою верность и покорность. Сумский полковник Кондратьев, например, за свою верность получил такие огромные пожалования, что в 1780 году его семья владела 120 тысячами десятин. Когда в 1767 году обсуждался проект нового уложения для России, некоторые слободские депутаты подняли вопрос об отобрании захваченных старшиною войсковых земель и закрепощенного ими населения и о возвращении его в свободное состояние; но этот проект не имел никакого успеха: московские помещичьи и крепостнические порядки успели уже слишком прочно укорениться.
105. Культурная жизнь Восточной Украины — литература и школа
С точки зрения общественной, как видим, Гетманщина и Слобожанщина с их строем все более теряли свою ценность. Народное и козацкое самоуправление отчасти было уничтожено московским правительством, а что в нем не было отменено — приобрело характер старшинского панского самоуправления. Мещанское самоуправление было придавлено, духовенство также. Сельское население — порабощено. Козачество осталось безо всякого участия в управлении, да кроме того, козаков всякими способами лишали козачьего звания, переводили в поспольство и также обращали в крепостное состояние. Украинские учреждения были наполнены бесконечными процессами, где так называемые «искавшие козачества» жаловались на беззаконно отобранные козачьи права, и невозможность добиться права законным путем не раз приводила их к кровавым бунтам против угнетателей-панов.
Точно так же утрачивала свою ценность Восточная Украина и с точки зрения национальной культуры.
При том преимущественно церковном характере, какой носила украинская культурная жизнь XVII в. и первой половины или, по крайней мере, первой четверти XVIII, огромное значение и влияние имело подчинение украинской церкви власти московского патриарха. До того времени она считалась под властью константинопольского патриарха, а в действительности была вполне автономна и независима, жила своей самостоятельной жизнью, под непосредственными влияниями общества, замещавшего по своему выбору все важнейшие церковные должности. Когда же, благодаря Самойловичу, московскому правительству удалось добиться подчинения киевского митрополита «под благословение московского патриарха» (1685) и константинопольский патриарх под давлением турецкого правительства дал на это свое согласие (1687), — украинскому духовенству очень скоро пришлось почувствовать над собой московское господство, а вместе с тем и издания и школы украинские попали под московскую цензуру, очень подозрительную и неприязненно настроенную.
Уже и раньше в московских кругах недоброжелательно относились и к украинскому духовенству, и к их школе и литературе. Киевскую академию московские власти хотели вовсе закрыть, пользуясь тогдашними политическими смутами, приведшими в упадок и киевскую культурную жизнь и академическое преподавание; только опасаясь, что это дало бы повод к большим неудовольствиям на Украине, московское правительство в конце концов оставило это намерение. Киевские издания также довольно часто запрещались в Москве, а при патриархе Иоакиме, в 1670—1680-х годах, было возбуждено настоящее гонение на украинские книги. А с тех пор как киевская митрополия перешла под власть московского патриарха и московские власти могли подвергать украинские издания всяческим стеснениям не только у себя в Москве, а и на Украине, — неприязненное отношение московских властей дало себя очень сильно почувствовать самим украинским издательствам. Вначале выдвигались церковные мотивы этого надзора — чтобы не было неправославных мыслей в этих украинских изданиях. Но затем эти стеснения перешли и на почву языка и чисто национальных соображений. В 1720 году издан был указ, воспрещавший печатать Украине иные книги, кроме церковных, и то лишь со старых изданий, причем эти перепечатки старых церковных книг должны были перед печатанием исправляться по образцу великорусских изданий, чтобы в них и следа не было украинского языка — «дабы никакой розни и особого наречия не было». За этим установлен был строгий надзор, в лице особого цензора для исправления украинских книг, и только после такого цензурного исправления книга могла печататься. Так, например, когда в 1726 году хотели в Киеве напечатать акафист св. Варваре, написанный самим митрополитом, то на это было дано разрешение только под тем условием, что акафист этот перед изданием будет переведен «на великорусское наречие». Так бывало и впоследствии, и получить разрешение на издание книги было очень нелегко, а если она имела какие-нибудь украинские особенности — то и вовсе невозможно. Так, в 1769 году Киевская лавра ходатайствовала перед синодом о разрешении напечатать украинский букварь, так как московских букварей на Украине не хотят покупать; но синод разрешения так и не дал. Даже старые церковные книги украинской печати синод велел забирать из церквей и вместо них вводить книги московского письма.
Все это, конечно, должно было сильнейшим образом отразиться на литературном творчестве и издательской деятельности Восточной Украины. Народный элемент в старой украинской письменности XVI — XVII вв. и без того не был силен. Хотя народный язык в интересах общедоступности был введен в религиозные издания еще в XVI в., но, как мы видим, не переводились противники такого употребления простонародного языка для религиозных целей; да и те, кто стоял за употребление народной речи, все-таки смотрели на нее, как на что-то низшее и менее почтенное по сравнению с «настоящим» языком — славянским. В украинских школах заботились главным образом о том, чтобы научить своих учеников правильно писать по-славянски, и совсем не думали о народном языке, о его чистоте и правильности. Украинские писатели XVII — XVIII вв. щеголяют церковнославянским стилем, а к народному языку обращаются в повседневном употреблении, в частных письмах, шутливых стихотворениях.
То же самое наблюдаем мы и в отношении самого содержания — в выборе литературных тем и публикаций. Украинская школа сформировалась под влиянием религиозной борьбы и все внимание свое обращала на богословское — догматическое и полемическое образование; все прочее служило второстепенным прибавлением — история, литература и еще более науки естественные и математические. Книжность почти исключительно была церковной, религиозной. Сохранившийся рукописный материал доказывает, что люди того времени живо интересовались историей своего края, списывали старые летописи (имеем целый ряд украинских списков старого сборника летописей киевских и галицко-волынских), составляли хроники более близкого к ним времени и исторические сборники. Но ничего из этого це было напечатано, кроме одного «Синопсиса» — краткой истории Руси, составленной в Печерской лавре, очень сухо и неполно (история козачества, борьба с Польшей и вся новейшая история Украины пропущены в ней почти целиком). За отсутствием иной книги, а может быть, и благодаря такой своей «сериозности», эта книга издана была несколько раз (первое издание вышло в 1674 году), между тем другие, гораздо более ценные и интересные вещи остались в рукописях. Историческая письменность была вообще довольно богата; до нашего времени сохранились такие интересные произведения, как Львовская летопись о событиях первой половины XVII в., летопись Самовидца о войне Хмельницкого и последующих судьбах козачества до конца XVII в., много летописей и хроник (например, Супрасльская, Густинская, хроника Сафоновича, Боболинского и других), много козацких хроник, как, например, Грабянки, Лизогуба, Лукомского, и интереснейшая, хотя очень часто и фантастичная, повесть Величка. Произведения эти часто отражают в себе очень живо то, чем жило, интересовалось и волновалось тогдашнее украинское общество; но ничего из этого не считали нужным напечатать те духовные книжники, в руках которых находились издательские средства. Не прошло в печатные издания ничего и из прекрасных исторических украинских песен, слагавшихся в течение XVII в. и создававших постепенно специальную форму — так называемых дум, характерно объединявших в себе свойства книжного языка и стиля с народной поэтической основой. Даже чисто книжные стихи на исторические или бытовые темы не попадали, обыкновенно, в печать — разве только какие-нибудь славословия различным благодетелям, менее всего интересные, писанные из корыстных побуждений. Продолжали печататься книги почти исключительно богослужебные и религиозного содержания; но религиозная борьба во второй половине XVII в. ослабела; интересы чисто церковные утратили среди широкой публики свое прежнее центральное значение, а вместе с тем и эта религиозная книжность все менее могла интересовать и захватывать читателя. Обществу хотелось чего-нибудь более живого, свежего, близкого к текущей жизни и ее интересам, а этого книга не давала. Препятствием служило, с одной стороны, то обстоятельство, что все украинские типографии того времени находились в церковных руках, а с другой — еще более то, что московская власть, как мы видели, своими запрещениями вовсе исключила из круга печатной украинской литературы темы более живые и современные.
Правда, запуганные подозрительностью и суровостью московских властей, украинские литературные круги просто-таки боялись затрагивать темы, связанные с современной жизнью и ее политикой. Но все-таки из рукописного наследия тех времен, от первой половины XVIII в., мы имеем исторические сочинения и стихотворные произведения на бытовые темы, и в области школьной драмы получались иногда вещи сравнительно живые и интересные. Таковы, например, бытовые вирши Климентия Зиновия, анонимная драма «Милость Божія Украину отъ неудобоносимыхъ обидъ лядскихъ черезъ Богдана Зеновія Хмельницкаго свободившая», написанная в 1728 году по случаю возобновления гетманства. Она не только пробуждала память об эпохе Хмельницкого, но и затрагивала различные вопросы из современных отношений Украины к России. Драма Георгия Конисского «Воскресение мертвых» (1747) затрагивала общественные вопросы — положение крестьян, подданных и тому подобное. Были шутливые интермедии — бытовые, народные, комические сценки, написанные народным языком, вставлявшиеся в антрактах школьных драм для развлечения публики. До наших времен дошли в рукописях такие сценки, написанные Митрофаном Довгалевским в 1730-х и тем же Конисским в 1740-х годах, действительно довольно живые и интересные: они выводят с комической стороны различные типы современной Украины и представителей разных народностей. Позднейшие ценители ставили очень высоко эти интермедии, приравнивали их к произведениям мировых комиков, Плавта и Мольера, но ничего из этого не могло теперь пройти в печатную книгу, сквозь теснины московской цензуры. Литературное украинское творчество терялось в рукописном употреблении, и вообще издательское дело на Украине прозябало и замирало, подавленное цензурными стеснениями и конкуренцией великорусских издательств, и украинская книжность все более утрачивала влияние и значение по сравнению с новыми великорусскими влияниями.
То же самое происходило в области школьного образования, под воздействием тех же причин. Главным очагом тогдашнего просвещения и вообще культурного украинского движения служила Киевская академия. После своего упадка в 1660 году, когда московское правительство едва не закрыло ее, она наново организовалась, расширила свою программу по образцу католических, главным образом иезуитских академий, и в 1694 году получила от московского правительства признание титула и прав академий. Эта эпоха — правление Мазепы, щедрого покровителя украинской культурной жизни (как тогда понимали эту культуру) — была временем наибольшего развития Киевской академии. Из нее вышло много людей, которые стали в первых рядах литературной, церковной и политической жизни тогдашней Украины и Московского государства. Затем почти до самой половины XVIII в. академия оставалась высшей школой для современного украинского общества — не только духовного, а и светского. Гетман Апостол, подтверждая за академией ее имения, называет ее «школой всему обществу благопотребною, где сыны малороссийские в науках свободных имеют наставление». Действительно, просматривая реестр учеников академии того времени (1727), мы видим среди них представителей почти всех выдающихся старшинских семейств; обыкновенно молодежи из светских семей в академии бывает больше, чем из духовных, и выходя из нее, она отдавалась различным отраслям общественной деятельности. Ввиду этого Киевская академия очень ценилась, и по образцу ее основаны были высшие школы в других городах, в великорусских (начиная с московской Славяно-греко-латинской академии, основанной и руководимой киевскими воспитанниками) и на Украине, где по образцу Киевской академии основаны были коллегии и семинарии в Чернигове, Переяславе, Харькове, Полтаве.
Тридцатые и сороковые года XVIII в. были временем последнего расцвета Киевской академии. Тогдашний митрополит Рафаил Заборовский (1731— 1747) был очень усердным покровителем академии. Он очень много ею занимался, много потрудился для ее благосостояния и процветания, построил новые здания бурсы, церкви, так что ее потом в честь его называли «академией могиляно-зборовской». Среди тогдашних ее профессоров мы видим таких выдающихся своими талантами и деятельностью людей, как Митрофан Довгалевский, Георгий Конисский, Михаил Козачинский; среди воспитанников этих годов— целый ряд позднейших деятелей, в том числе украинец Григорий Сковорода и великоросс М. Ломоносов. Учеников было очень много, свыше тысячи (в 1742 году — 1243 человека, в 1751 году — 1193 человека и в 1765 году — 1059 человек).
Но вслед за этим последним расцветом наступал уже упадок. Являясь высшей школой для светского общества, академия носила строго богословский характер в своей программе; притом ее преподавание опиралось на старых схоластических методах, устаревших и неинтересных для данного времени, и не следовало за успехами современной европейской науки. Реального знания она не давала; литературная подготовка, основанная на устаревших образцах, менее всего пригодна была для того времени. И с появлением в России, в Петербурге и Москве первых светских школ Киевская академия и другие, по образцу ее основанные, школы не выдерживают конкуренции с ними. Более состоятельная часть украинского общества, старшинские семьи начинают посылать своих детей в столичные школы или в заграничные немецкие университеты. А Киевская академия с прочими коллегиями все более замыкаются в духовном кругу, приготовляя кандидатов на духовные должности, и уже более не имеют широкого культурного значения. Украинское общество, заботясь о нуждах просвещения, выдвигает проекты основания университетов. В числе различных пожеланий, предъявленных новой императрице Екатерине II, был выставлен также проект преобразования Киевской академии в университет с богословским факультетом; проект открытия другого университета, без богословского факультета, в Батурине, а в прочих городах светских гимназий. Но русское правительство, очевидно, не сочувствовало этим планам, и только с основанием Харьковского университета, на средства местного дворянства, в начале XIX в. получила Украина первую светскую высшую школу.
106. Национальная жизнь Восточной Украины
Указанные политические и культурные условия неизбежно вели украинскую жизнь к полному падению, и это было тем тяжелее, что Восточная Украина, а в особенности Гетманщина, сравнительно с другими украинскими землями была поставлена в лучшие условия — ей все же предоставлялась возможность кое-какого развития и самоуправления. Но под суровым и подозрительным оком новых вершителей судеб Украины и здесь замирала всякая общественная жизнь, закрывались пути к какой бы то ни было общественной деятельности, и люди все более замыкались в тесном кругу своих личных и семейных интересов, утрачивая самую склонность, самый инстинкт общественности, общественной деятельности. На развалинах широкой и бурной жизни козачества, на руинах автономии, самоуправления и самостоятельности все более развивалась забота об обогащении и обеспечении своей семьи, о собирании возможно обширных земельных имуществ, денежных средств и доходов. Козацкие внуки, потомки восставших под предводительством Богдана Хмельницкого для разрушения шляхетского господства над Украиной, против магнатов-королевят, теперь сами превратились в подобных же магнатов, правдами и неправдами собрав большие поместья и населив их бесправными крепостными. Убедившись в невозможности борьбы с московской политикой и махнув рукой на интересы украинской государственности, они с удвоенной энергией занялись упрочением за собой имущественных и классовых привилегий, обеспечением приобретенных поместий и помещичьих прав, чтобы сравняться с шляхетством великороссийским, открыть себе дорогу к высшим должностям, войти в состав имперской аристократии. Подобно тому как украинская аристократия двести-триста лет тому назад всеми силами приспособлялась к порядкам и условиям Польского государства, в которое ее забросила судьба, и не только старалась изучить польское право, польский язык, но и сама ополячивалась, окатоличивалась, усиленно уподобляясь государственной народности, — так теперь эта новая украинская аристократия с таким же рвением и поспешностью шла навстречу обрусительным планам российского правительства: не только приспособлялась к новым порядкам, но и принимала культуру нового государства, великорусский язык делопроизводства, литературы и всего обихода.
Этому не препятствовало, что великорусская культура сама стояла еще очень низко. Не так давно, во времена Дорошенка и Мазепы, украинцы были пионерами просвещения в Москве и насаждали там приобретения украинской культурной жизни; в правление Петра почти все высшие духовные должности в московских землях занимали киевские воспитанники, духовные из украинцев; они даже пробовали ввести в московских школах украинское произношение; заставляли своих московских учеников подлаживаться под украинский язык. Но как и раньше, в XV— XVI вв., решающим в этом деле был не высокий или низкий уровень культуры, а перевес государственный. Оторванная от народа, не чувствовавшая под собой твердой почвы, украинская старшинская интеллигенция колебалась в политике, колебалась в культурной национальной жизни и с легким сердцем принимала чужие обычаи, чужой язык, чужую культуру, к которой понуждали ее вершители судеб Украины. Смотрела на великороссов, как на варваров, на полудиких некультурных людей, но принимала великорусский язык и обычаи. Начиная уже с петровских времен великорусский язык входит в широкое употребление не только в сношениях с российскими властями, но влияет и на язык внутреннего украинского делопроизводства, входит и в частную жизнь и в литературу Украины.
До этого народный язык отступал на второй план перед языком церковнославянским и смешанным книжным языком украинско-славянско-польским. Теперь новая цензура не только исключила совсем из печати народный язык, но и ко всяким невеликорусским элементам церковнославянского и книжного языка относилась чрезвычайно подозрительно, требуя, чтобы не было никаких отступлений от языка, принятого в московских изданиях — никаких следов украинства. Под давлением ее старый книжный украинский язык выходит из употребления, а его место занимает язык великорусский. По мере того как культурная жизнь обновленной России понемногу растет, с середины XVIII в. великорусский язык и культура овладевают все сильнее и глубже украинским обществом. Украинцы пишут по-великорусски, принимают участие в великорусской литературе, и много их становится даже в первые ряды нового великорусского литературного движения, занимает в нем выдающееся и почетное положение, но ничего не делает для культурной жизни украинской, для литературы и культуры Украины.
Такими неустойчивыми оказались гетманцы, потомки борцов за волю и самостоятельность Украины! Но при всем том нельзя все-таки сказать, что существование украинской автономии, хотя бы и в такой вылинявшей, урезанной и обруселой форме, было безразличным с точки зрения национальной украинской жизни. Под напудренными французскими париками и модными вышитыми камзолами нового поколения украинского общества, под его великорусским языком и политической угодливостью сохранялся своеобразный украинский патриотизм, способный вылиться со временем в иные, более живые и симпатичные формы. Новый правитель Украины, занявший место гетмана Разумовского, Румянцев, с удивлением замечал о представителях современного украинского общества, что они «при всех их науках и в чужих сторонах обращениях» остались козаками и сохранили горячую любовь «к своей собственной нации» и «сладкой отчизне», как они ее называли. Несмотря на свое подчинение великорусской культуре, они были очень высокого мнения об украинском народе.
«Эта небольшая частица людей иначе не отзывается, как только, что они из всего света отличные люди и что нет их сильнее, нет их храбрее, нет их умнее и нигде нет ничего хорошего, ничего полезного, ничего прямо свободного, что б им годиться могло, и все, что у них есть — то лучше всего», — жаловался на украинский дух тот же Румянцев в письмах к императрице. Действительно, при составлении «наказов» для комиссии 1767 года, которая должна была выработать новые законы для России, с неожиданной силой во всех слоях украинского населения обнаружилась горячая привязанность к украинской автономии и самоуправлению, к старым правам и привилегиям — желание возобновить их при первой возможности.
Нет сомнения, что существование украинских автономных форм, хотя бы и сильно уже ограниченных и разрушенных, все-таки поддерживало в украинском обществе и чувство своей самостоятельности и украинский патриотизм — «республиканские мысли», как их называл Румянцев. С этой точки зрения сохранение Гетманщины при прежних порядках и правах было все-таки важно и желательно. Украинское общество не было воспитано политически, национальное чувство в нем было слабо, народные элементы в культуре были представлены мало; ввиду этого сохранение хотя бы внешних форм политической отдельности — даже тех, какие еще оставались, было важно для сохранения и углубления национального чувства. Можно наверное сказать, что если бы эти формы украинской автономии не были уничтожены до конца, а продолжали сохраняться, они не дали бы окончательно потонуть в российском море украинскому обществу — его высшим, интеллигентным слоям, как это произошло после уничтожения украинской автономии.
Новые политические и культурные европейские течения со временем неизбежно влили бы иное содержание в жизнь украинского общества, привили бы ему новые интересы, указали бы новые отношения к народу и народной жизни. И если бы формы национальной жизни не были уничтожены так, как это произошло с полным упразднением старых украинских порядков, а уцелели, то новое культурное, прогрессивное движение на украинском национальном основании могло бы развернуться при первых благоприятных условиях сразу среди всего украинского общества, и не приходилось бы начинать созидание национальной жизни заново на пустом месте, как это пришлось впоследствии деятелям украинского возрождения XIX века.
С точки зрения национальной жизни, были ценны даже те разрушенные остатки украинской автономии, какие держались в средине XVIII в., и поэтому мы подробнее остановились на их истории. Как ни были они ослаблены, разбиты, мало ярки с национальной точки зрения — все-таки память о них имела огромное значение в позднейшем украинском возрождении.
107. Упадок украинской жизни в Западной Украине
Ограничения украинской жизни в Гетманщине и ее упадок тяжело отразились на всей Украине, так как именно в Гетманщину, в Киев, перешла культурная жизнь еще в середине XVII в. Его просветительными и культурными средствами питалась и Западная Украина, и она болезненно почувствовала свое отделение, когда польско-российская граница прошла по живому телу украинской жизни в 1667 году, отделив Западную Украину от Восточной и Киева. Поэтому такое негодование и скорбь поднялись тогда среди украинского общества против Москвы, что она изменила Украине и поделилась ею с Польшей. Украинцы всячески старались сохранить единство и целость своей культурной и национальной жизни, но это становилось все более трудным. Разделенные политическими границами обе главные части Украины все более расходились, идя разными путями. Западная оставалась под влияниями польской жизни, восточная подпадала под влияние великорусское. Подчинение киевской митрополии власти московского патриарха, совершенное против воли и желания украинского духовенства и общества, ослабило иерархическую связь и облегчило введение унии в Западной Украине, а это последнее разорвало связь церковную. Обрусение украинской школы и книжности в Восточной Украине отчуждало от нее Западную Украину. А так как в этом время собственные источники национальной культуры ослабели и иссякли в Западной Украине, то с отчуждением ее от Восточной Украины все сильнее падает в ней национальная украинская жизнь.
Мы видели, что с концом XVI в. культурным центром Западной Украины делается Львов со своим братством, собравшим вокруг себя и организовавшим не только львовское украинское мещанство, но и вообще украинские элементы восточной Галиции. Однако эти элементы ополячивались и слабели, слабело и львовское мещанство. Все его старания добиться равноправия, возможности более свободного существования и развития остались безуспешными. Польское мещанское управление систематически устраняло украинцев от всего, не давало никакой возможности не только национальной, но и экономической жизни, и все жалобы украинцев правительству не приносили никакого облегчения. К тому же самый Львов в XVII в. все более падал экономически, благодаря неразумной экономической политике Польши, и вместе с тем беднела и слабела украинская мещанская община. Положение казалось безвыходным, и поэтому более энергичные и подвижные элементы уходили из Львова и вообще из Галиции на восток, когда там под эгидой козачества началось новое национальное движение. Мы видели уже, что киевское национальное культурное движение второго и третьего десятилетия XVII в. все опиралось на львовские силы, создалось львовскими, вообще галицкими руками. Они сделали Киев центром украинской жизни, зато Львов, вообще Галиция, покинутые наиболее энергичными, деятельными людьми, падают все больше. Львовское братство теряет свое прежнее значение; падает его украшение и гордость, школа, в средних десятилетиях XVII в.; проявляет себя братство, главным образом, печатанием церковных, богослужебных книг, которыми пользовалась вся Западная Украина — это приносило братству доход, и поэтому оно очень внимательно относится к этому издательству, заботливо охраняет свою типографскую монополию на печатание церковных книг во Львове и не позволяет основывать там другие украинские типографии.
Во второй половине XVII в. украинская национальная жизнь в Западной Украине падает еще больше. Восстание Хмельницкого, открывшее новую эпоху в жизни Восточной Украины, в Западной было началом еще большего, окончательного ослабления ее. В 1648 году Западная Украина — Волынь, Подолия и Галиция — поднялись, надеясь освободиться от польского правления с помощью козачества; мещанство, крестьяне, мелкая украинская шляхта поднимались, присоединялись к козакам, громили и прогоняли поляков, устанавливая свое украинское управление. В Сокале, Тернополе, Рогатине, Толмаче, Заболотове, Янове под Львовом, в Городке, Яворове, Дрогобыче, в окрестностях Калуша на Подгорье развиваются более или менее значительные восстания, охватывавшие иногда довольно большие пространства. Шляхта и мещанская старшина становились во главе окрестных крестьян, организовывали их в военные отряды и громили шляхетские замки. Но Хмельницкий, занятый козацкими делами, не поддержал тогда энергичного этого движения, оставил на произвол судьбы Западную Украину, и здешнее движение погасло. Более сильно замешанные в этих движениях лица и вообще более энергичные и смелые люди ушли в козацкую среду на восток, а что осталось — должно было еще ниже склонить голову перед польским господством, которое теперь еще с большей подозрительностью и решительностью старалось подавить украинский элемент, после того как он обнаружил свои настроения во время восстания Хмельницкого. Чрезвычайно скоро ополячиваются остатки православной шляхты не только в Галиции и Подолии, но даже и на Волыни и в тех частях киевского Полесья, которые не были захвачены козацким строем. На здешних сеймиках все реже и слабее поднимаются голоса в защиту православной веры и украинского народа и совсем замолкают в последней четверти XVII века. Оставшись без помощи и поддержки шляхты, падают и мещанские братства, тем более что вообще мещанство совершенно слабеет и разлагается под тяжелой рукой всевластной шляхты.
Правительство со своей стороны прилагало старания к тому, чтобы ослабить связи местного украинского населения с Восточной Украиной и другими православными краями. В 1676 году сейм под угрозой смерти и конфискации имущества воспретил православным выезжать за границу и приезжать из-за границы, входить в сношения с патриархами и передавать на их решение религиозные вопросы. Братствам велено было во всем подчиняться местным епископам, а в случае разногласия передавать дела на решение не патриархов, а местных польских судов. Одновременно правительство не оставляло стараний привлечь к унии православных епископов и прочее высшее духовенство.
Споспешником польского правительства в этом деле сделался епископ львовский Иосиф Шумлянский. Он перешел в молодости в унию; затем, чтобы сделаться епископом львовеким, возвратился снова к православию, но, получив епископство, повел переговоры с другими духовными лицами о переходе на унию. Его планы нашли отклик. В соглашении приняли участие Иннокентий Винницкий, который никак не мог получить епископства перемышльского, Варлаам Шептицкий, желавший быть епископом холмским; сам Шумлянский хотел получись заведование митрополичьими имениями, после того как польское правительство заставило удалиться митрополита Тукальского, продержав его несколько лет в заключении без всяких оснований. Прослышав об этом заговоре, король задумал провести соединение православных с унией на соборе и на 1680 год назначил для этого собор во Львове, пригласив туда православных и униатов. Но Шумлянский с товарищами, наученные опытом Брестской унии, не хотели вести дело открыто: они на собор не явились и делали вид, что совсем не причастны к этим замыслам правительства. Луцкие братчики заявили протест перед королем против соборного обсуждения этого вопроса без участия патриархов, и из собора ничего не вышло; Шумлянский же не замедлил объяснить королю и правительственным кругам, что дело нужно вести тайно, назначая епископами людей, склонных к унии, по возможности стирать всякие границы между унией и православием, а одновременно предоставлять всякие льготы и привилегии униатскому духовенству.
Польское правительство приняло этот коварный план и затем в точности повело такую линию, какую советовал Шумлянский: раздавало православные епископства людям, обещавшим принять унию, права митрополита предоставило Шумлянскому, отбирало имения заграничных православных епископов и монастырей и передавало Шумлянскому и другим своим сторонникам. Православных ограничивало во всем, и если признавались какие-нибудь права, то лишь за униатами — например, в 1699 году сеймом был издан закон, что только униаты могут занимать городские должности, а в Каменце, который тогда возвратился к Польше из-под власти турок, евреи и православные лишены были вовсе права жительства. Открыто с унией правительство не выступало, епископы тоже, но от себя раздавали всякие влиятельные позиции людям, склонным к унии. Таким образом в течение десяти с лишком лет они подтачивали в самом корне православную жизнь, и наконец в 1700 году Шумлянский счел униатское дело уже настолько созревшим, что решил провозгласить унию в своей епархии. Он открыто повторил присягу на унию, которую пронес двадцать лет назад втайне, и начал в своей епархии — в Галичине и Подолии— вводить унию явно. И действительно, православие настолько уже было подкопано, что духовенство и не подумало противиться унии. Львовское братство пробовало сопротивляться, но Шумлянский напал с польскою военною командою, силою разрубил двери братской церкви и отслужил здесь униатскую обедню. Однако братчики все-таки не хотели принять унию, на насилия Шумлянского жаловались королю, и тот подтвердил права братства, но, в конце концов, устоять против натиска поляков и своего епископа братчики не были в состоянии. В 1704 году, когда шведы осадили Львов и потребовали контрибуцию, польская администрация львиную часть этой контрибуции возложила на братство, братчикам пришлось отдать все деньги и драгоценности, на 120 тысяч злотых. Они остались без всего, а Шумлянский, чтобы подорвать единственный источник их доходов — продажу церковных книг, основал при своей кафедральной церкви свою типографию для конкуренции. Этого последнего удара братчики не выдержали и в 1708 году покорились Шумлянскому: приняли унию. Уния получила господство в львовской и подольской епархиях. Только Великий скит в Маняве на карпатском подгорье (за Станиславом, в теперешнем Богородчанском повете), основанный в начале XVII в. (в 1611 году) афонским монахом Иовом Княгиницким, другом Вишенского, остался при православии до самого конца Польши (закрыло его уже австрийское правительство в 1785 году).
Несколькими годами раньше, в 1691 году, провозгласил унию в своей перемышльской епархии Ин. Винницкий и начал принуждать к унии здешнее духовенство, на непокорных жаловался светским властям, прося принудить их к послушанию своему законному пастырю. Число таких непокорных, благодаря этим репрессиям, уменьшалось из года в год, и в 1761 году преемник Винницкого мог уже похвалиться, что в его епархии нет ни одной православной церкви.
Немного позже, в 1711 году, попала в униатские руки волынская епархия (луцкая), и здесь также начали силой обращать духовенство в унию. В первой половине XVIII в. вся Западная Украина была уже обращена в унию, и униатское духовенство стало распространять ее и в киевских землях, но здесь дело шло не так легко, вследствие тревожных условий здешней жизни, поддерживавших силу сопротивления православных. Но прежде чем перейти к условиям надднепровского Правобережья, бросим взгляд еще на закарпатскую Украину — на венгерскую Русь, где одновременно с религиозной борьбой в Галиции шла такая же борьба за унию и против нее.
108. Закарпатские земли
Издавна отделенные политически от предкарпатской Руси, закарпатские украинские земли жили своей особой жизнью, о которой до нас доходят только слабые известия. Сама жизнь была довольно глуха и малозаметна в этих карпатских дебрях, и у нас нет даже известий о том, как развивалось заселение этих горных стран. Долгое время там появлялись только пастухи, пасшие скот летом, затем стали появляться постоянные поселения. Думают, что такая постоянная колонизация здесь начала распространяться лишь в XI — XII вв., хотя угры помнили, что, придя в эти края в конце IX в., они уже застали русинов-украинцев в Карпатских горах. Прилегая к украинскому расселению на север от Карпат, украинские закарпатские поселения должны были находиться в тесной связи с галицкими поселениями по другую сторону Карпат, но об этом мы знаем очень мало или же и вовсе ничего. Видим, что за эти горные страны долго шла борьба между Галицией и Венгрией. Короли венгерские, расширив свою власть на юг от Карпатского хребта, хотели захватить и северные части последнего и временами, хотя ненадолго, им это удавалось — в конце XII и в начале XIII веков. Наоборот, когда Венгрия пришла в упадок в конце XIII в., галицкие князья пробовали захватить себе закарпатские области. Наконец, после того как венгерскому королю Людовику и его семье не удалось присоединить Галицию к Венгрии в 1370-х годах, с 1380-х годов установилась на долгие времена та галицко-венгерская граница, которая удержалась и до наших времен.
Представляла ли эта закарпатская Украина когда-нибудь одну цельную политическую область, мы не знаем; некоторые намеки на это встречаются в старых известиях, но с ранних пор, уже с XII — XIII вв., мы видим эти закарпатские земли разделенными на столицы или комитаты, большие округа, на которые подразделялась вся Венгрия, и они разрезывали по речным долинам закарпатские украинские поселения на несколько округов. Большие части украинского расселения приходятся на следующие пять столиц: Шаришскую, Землинскую, Ужскую (Унгварскую), Бережскую и Марамарошскую. Это разделение на столицы еще более раздробило и без того разбросанную и разъединенную пограничными условиями украинскую закарпатскую территорию, так как, раздробив ее на части, связало последние с соседними неукраинскими территориями: венгерскими, словацкими, румынскими. Мы почти не встречаем фактов, где бы эта закарпатская Украина выступала как целое. Нелегко было, правда, ей и проявлять себя, так как здесь, как и в соседней Галиции XVI—XVII вв., украинское население представлено было только порабощенным и обремененным различными повинностями крестьянством, темным и бедным духовенством, а отголоски народных движений других областей Украины доходили сюда еще слабее, чем куда-либо. С давнего времени в роли привилегированного населения являются и здесь чуждые элементы: венгры, немцы, католическое духовенство; украинское население очутилось в роли крепостных, даже сельское духовенство было из крепостных же, и сельский священник должен был отбывать барщину: его отрывали от алтаря для какой-нибудь работы и подвергали телесным наказаниям, как всякого другого крепостного. Все, что подымалось над этим серым уровнем, раньше или позже отрывалось обыкновенно от своего народа и переходило в ряды господствующей венгерской народности.
Единственным проявлением национальной жизни и вместе с тем единственной организованной связью и здесь, как и в соседней Галиции, являлась православная религия. Однако долгое время закарпатские украинские земли не имели своей организованной православной иерархии, находясь, по всей вероятности, под властью перемышльских владык, простиравших не раз и позже свое влияние на закарпатские земли. Известий о местной церковной жизни из древнейших столетий мы также имеем очень мало: они делаются более обильными только с времен унии и вызванной ею борьбы, и тогда впервые можем несколько ближе присмотреться к местным отношениям. Судя по сохранившимся памятникам письменности XVII—XVIII вв., закарпатские земли жили одной общей духовной жизнью с соседними галицкими землями: те же произведения и рукописи распространялись здесь и там, и такая общность должна была, конечно, существовать между ними и ранее. Религиозными центрами закарпатских украинских областей главным образом выступают два монастыря: св. Николая на Чернечьей горе в Мукачеве, в Бережской столице, и св. Михаила в Грушеве, в Марамарошской столице. Основателем Мукачевского монастыря считали кн. Федора Кориатовича. После того как Витовт отобрал у него Подолию, он поселился в Венгрии, получил во владение Мукачево, был наместником бережским и в позднейшей традиции венгерцев и украинцев в качестве выдающейся исторической личности остался не только в роли основателя различных национальных институций, а и виновника самого украинского расселения: от него и приведенной им дружины выводилось позже украинское закарпатское население. Но не только это расселение, а и Мукачевский монастырь в действительности, кажется, был старее: существовал «со времен незапамятных»; только впоследствии его стали выводить от Кориатовича и его фундации 1360 года. Точно так же неизвестно начало без сомнения, тоже очень старого, Грушевского монастыря; его историю ведут еще от дотатарских времен; в конце XIV в. он получил от патриарха ставропигиальные права, и его игумены, за отсутствием местного епископа, имели верховную власть над церквями и духовенством в столицах Марамарошской и Угочской.
Епископы появляются в закарпатских украинских землях в конце XV в. в Мукачевском монастыре. Первое такое известие мы имеем от 1400-х годов, но организовалась мукачевская епархия, кажется, много позже, со второй половины XVI в. Существование ее было, однако, очень затруднительно, так как те монастырские поместья, с которых должны были получать доходы эти епископы, были разграблены во время смут XVI в., и единственный доход их составляла плата от посвящаемых лиц и годовые взносы от приходского духовенства. Епархия охватывала все закарпатское подгорье; в XVII в. здесь насчитывали 200 тысяч православных и около 400 священников; однако это духовенство распространялось очень неравномерно: были села бесприходные и были такие, где оказывалось по нескольку священников. За отсутствием сколько-нибудь порядочных школ духовенство было невежественное, пополнялось различными захожими людьми из Галиции и Молдавии. Просветительное движение конца XVI в., по-видимому, не захватило закарпатской Украины. Есть упоминания о типографии в Грушевском монастыре, но до сих пор нет никаких более определенных данных о ней. Как доносило католическое духовенство в средине XVII в., когда здесь начала вводиться уния — население в вопросах веры было совершенно невежественно, поэтому католики надеялись, что народ слепо, даже не сознавая того, примет унию, если удастся склонить к унии владыку и высшее духовенство. Это было в значительной мере справедливо: даже позже, в XVIII в., во время последнего движения против унии, в 1760 году, крестьяне говорили, что они до сих пор не знали, что их держат в унии, но узнав, что это плохая вера, они решили сейчас же возвратиться к истинной, прежней своей вере. Это была единственная святыня в их темном, почти нечеловеческом, рабском существовании, и они держались ее изо всей силы и чрезвычайно враждебно встречали всякие покушения на их религию. «Имя унии им ненавистнее змеи— они думают, что за ней скрывается Бог знает что, и хотя бессознательно, вслед за своим епископом, принимают униатские догматы, но имя с отвращением отвергают», — писал тогда марамарошский наместник, и эти слова дают нам возможность понять предшествующую борьбу этого бедного слепого народа за свою веру.
Первый взрыв борьбы известен нам из второго десятилетия XVII в. Один из местных магнатов, Гомонай, принялся вводить унию в своих поместьях, где было до 70 приходов, и пригласил для этого униатского владыку перемышльского Крупецкого. Созванные из имений Гомоная священники и монахи под давлением своего помещика согласились принять унию; но крестьяне взбунтовались, взялись за вилы и дубины, ранили самого Крупецкого, едва не убили его, и таким образом положили конец замыслам Гомоная. Но старания, направленные на распространение унии, не прекратились и после этого: местные католические помещики и католическое духовенство не переставали склонять к унии православных епископов и духовных, обещая, что с унией они получат права католического духовенства, церковный причт будет освобожден от податей и барщины. Это был большой соблазн для такого забитого духовенства и для епископов в их стесненных материальных условиях, и они решаются проводить унию тайком от народа. В 1640-х годах таких сочувствующих унии духовных лиц собралось довольно много, и в 1649 году они приняли в Ужгороде формальное решение по втому вопросу, а в 1652 году этот последний был передан на одобрение и утверждение папской курии.
Однако и после этого утверждение унии не пошло так легко. С одной стороны, среди духовенства оставалось немало лиц, не сочувствующих унии, предпочитавших держаться прежней веры вместе с народом; с другой стороны — вся вторая половина XVII в. в восточной Венгрии прошла в жестоких смутах, и партия, противная Австрии, держась протестантства, с своей стороны препятствовала и тормозила усилия католиков, направленные на утверждение унии. В результате было обыкновенно по два епископа одновременно — православный и униатский, и духовенство колебалось то в ту, то в другую сторону. Мукачевский монастырь долго находился еще в руках православных, и на его церкви читалась надпись об ее обновлении руками православных при помощи молдавских воевод:
Феодор Коріатович князем бил,
За отпущеніє гріхов монастир зробил,
Древяна церква от віку зоставала,
А теразнейшого року 1661 каменная стала,
През Константина воєводу молдавскою
З Неделею на имя госпожею его.
Владикою на той час Іоанникій зоставал,
Зо Мстичова (свого именія) о том ся пильно старал.
Року 1661 мая 13.
Только с 1680 года, когда господство Австрии упрочилось в восточной Венгрии, при помощи австрийского правительства стала утверждаться и уния в западной части угорской Украины, в столицах Берехской, Ужской и далее на запад. Распространялась она, впрочем, не столько мирными средствами, как насилием, при помощи военных команд и различных тяжелых наказаний, налагаемых на возвращавшихся к православию. «Ужаснитесь со мною сущии люде верные, что те Римчики творят!» — записывает горячо, хотя и нескладно свое негодование какое-то духовное лицо из-под Мукачева, также возвратившееся из унии К старой вере, в летописи своей в 1690-х годах. «Зачем волокут, тянут силой нашу церковь? Рады были бы моей скорой погибели, просят, молят меня обратиться — на что? на унию их? Фе, плюю на нее, не хочет ее ни одежда моя, ни кость, ни прах одежды моей! Не нужно мне Бога их!» В конце концов в XVIII в. уния здесь упрочилась окончательно, и западная часть украинского Закарпатья находилась в руках униатских мукачевских епископов. Но в Марамароше, по соседству с православной Молдавией, держались православные епископы — до 1735 года, и даже позже здешние священники посвящались православными епископами, молдавскими и сербскими. А в 1760 году неожиданно прорвалось последнее движение против унии среди украинского и молдавского населения в Марамароше и Угоче. Среди православных стали распространяться известия о том, что австрийское правительство не принуждает к унии: каждый по своему желанию может оставаться православным или униатом; распространялись темные слухи об особом покровительстве над православными со стороны «восточных владетелей»: тем, кто будет держаться православной веры, обещалось освобождение от крепостной зависимости. Письма и слухи в этом смысле имели большое влияние на население: люди не хотели больше держаться унии, возвращались к прежней вере, отправляли духовных кандидатов для посвящения к православным епископам, не только из Марамароша, а и из западных столиц. Духовенство, разочаровавшись в своих надеждах на то, что уния существенно улучшит их положение, наоборот — очутившись в тяжелой и унизительной зависимости от католического духовенства, также не дорожило унией.
Все это очень сильно обеспокоило австрийское правительство, и оно приняло меры к выяснению причины такого упорного отвращения населения к унии. Как на причины его, униатское духовенство и австрийские агенты указывали на невежество духовенства и на его тяжелое материальное положение. Ввиду этого императрица Мария-Терезия, когда противоуниатское движение было подавлено различными способами, все-таки серьезно принялась за улучшение положения униатской церкви в Венгрии, просвещения и материального обеспечения ее духовенства, и эти старания имели впоследствии немалое значение в истории украинского возрождения.
109. Правобережная Украина
В Правобережной Украине, то есть в южной части Киевского воеводства и смежных частях Брацлавского, как мы уже знаем (гл. 90 и 94), после непродолжительного оживления козачества при Палии и других правобережных полковниках со второго десятилетия XVIII в. снова начало распространяться господство польской шляхты со всеми атрибутами крепостной зависимости.
Когда в 1714 году русское правительство вывело за Днепр украинское население из Правобережья и передало последнее полякам, сюда немедленно устремились потомки шляхтичей, бежавших из этих местностей во времена движения Хмельницкого, и другие лица, за бесценок купившие у прежних владельцев их права на здешние поместья. Сами они или их служащие и факторы начали устраивать слободы в этих киевских, брацлавских, подольских пустынях и привлекать население обещаниями свободы от всяких податей и обязанностей, на пятнадцать, двадцать и более лет. Отправляли также своих агентов в более населенные области, чтобы сманивать людей в новые слободы, и такие посланцы, так называемые «выкотцы», действительно привлекали множество беглецов на украинское приволье. Снова началось повальное бегство крестьян, как полтораста лет тому назад, из Полесья, Волыни и из более отдаленных областей, и через несколько лет правобережные пустыни снова покрылись селами и хуторами, а среди них поднялись панские дворы, замки, города и местечки, и католические костелы и кляшторы (монастыри). Начали появляться панские фольварки, а когда истек срок обещанных льгот, помещики стали привлекать крестьян к барщине, к различным работам, чиншам и поборам.
Однако приходилось все это делать с оглядкой, чтобы не перетянуть струну, так как жизнь была тревожна и опасна, и вплоть до того времени, пока начало вводить свои порядки русское правительство, польская шляхта не могла основаться в здешнем крае вполне прочно.
Козачества, после неосторожного опыта, сделанного Собесским, польское правительство уже не решалось возвращать к жизни. Правда, население не забывало о нем. По смерти Палия, возвращенного из Сибири Петром, после свержения Мазепы, местное население возлагало свои надежды на его зятя, полковника Танского, ему Палий перед своей смертью передал Белоцерковский полк, и в его доме доживала свои дни вдова Палия, когда-то деятельная и энергичная помощница своего мужа в его колонизаторской деятельности. После того как Белую Церковь пришлось отдать полякам, Танский получил Киевский полк, и правобережное население, имея его в ближайшем соседстве, до самой его смерти надеялось, что Танский рано или поздно освободит их от Польши и возобновит козачество. Но эти надежды не осуществились. Небольшие козацкие отряды содержались при магнатских и старостинских резиденциях — набирались из крепостных селян, за эту службу освобождавшихся от барщины; но эти козацкие контингенты не имели значения в местной жизни: слишком слабы они были и всецело зависели от панской воли, для того чтобы иметь самостоятельное значение. Не раз случалось, что эти козаки присоединялись к местным движениям, но последние обыкновенно исходили не от них и не от местного населения, а выходили из-за русской, отчасти также молдавской границы, а еще больше из Запорожья, когда оно в 1730-х годах, возвратившись на Украину, придвинулось к границам польской Украины. Память о козачьих вольностях и беспанской жизни была здесь еще слишком свежа, и усилия шляхты, направленные к возвращению крепостного строя, возбуждали сильнейшее раздражение и среди местного населения, и в соседних украинских областях. Но недоставало такой организованной формы для народной оппозиции, какую представляло прежнее козачество, хотя почва для всевозможных народных движений была теперь еще более благодарная, так как польская государственная организация за последние десятилетия ослабела еще больше и правительство утратило всякую силу и значение. Украина была предоставлена местной шляхте, точнее — магнатам, владевшим здешними староствами и громадными собственными поместьями, а магнаты эти, хотя и обладали огромными средствами, очень мало занимались своими украинскими владениями, и прежде всего — недоставало единства и согласия им самим.
Поэтому в течение почти всего XVIII в., за время польского владения, до времен русского и австрийского господства, на Украине не переводятся различные народные движения, то более мелкие и распыленные, в виде разбойничьих банд, то более значительные, превращавшиеся в настоящие народные восстания и охватывавшие большие территории, так что только с помощью чужих войск полякам удавалось подавлять эти движения. Впрочем, не только такие большие восстания, а и те разбойничьи отряды, шнырявшие, главным образом, на пограничьях — русском, молдавском, венгерском, пользовались полным народным сочувствием и находили среди народа помощь и поддержку. Нападения их направлены были, главным образом, на панов-помещиков и на евреев, ненавистных народу в роли панских приспешников, факторов, арендаторов разных помещичьих доходов и монополий. Поэтому народ смотрел на этих разбойников как на своих защитников и мстителей, и несомненно, что так смотрели на себя и сами разбойники. Они воспевались в песнях, восхвалялись в рассказах как народные герои, наделялись различными легендарными сверхчеловеческими свойствами или изображались борцами против угнетения народа. Галицкая Гуцульщина и соседние местности до сих пор еще полны рассказов об «опришках», гнездившихся в Карпатах, на границе Молдавии, Венгрии, Польши, в области Прута и Черемоша, и грабивших помещиков, арендаторов, торговцев и проезжих купцов. Самым знаменитым предводителем здешних «опришков» был Олекса Довбуш, сын бедного батрака из Печенижина. Он известен по документам как предводитель «опришков» с 1738 года до 1745, когда он погиб от пули, пущенной из засады в Космаче. Популярная народная песня воспела это событие с некоторыми украшениями, представив дело так, что Довбуш погиб от руки ревнивого мужа, у которого соблазнил жену.
Ой попід гай зелененький
Ходить Довбуш молоденький,
На ніженьку налягає,
Топірцем ся підпирає,
Та й на хлопці покликає:
«Ой ви, хлопці, ви молодці!
А сходіться разом д'купці,
Бо будемо раду мати,
Де підемо розбивати.
Щоби Кути не минути,
До Косова повернути,
Та вставайте всі раненько,
Убирайтеся борзенько
У постоли скирянії,
У волоки шовковії,
Бо зайдемо та до Дзвінки —
До Штефанової жінки».
«Ой Довбушу, та пане наш,
Там пригода буде у нас!»
«Йно на мене уважайте —
По дві кулі набивайте,
Станьте, хлопці, під ворота,
А я піду під віконце —
Чи спить моє любе серце?»
В соседней с Галицией Подолии ватаги «левенцев» и «дейнеков» держались преимущественно над Днестром, скрываясь в опасные минуты за Днестр, на молдавскую территорию. В брацлавские земли и южные части Киевского воеводства наведывались разбойничьи отряды из окрестностей Киева, из-за Днепра, а еще более из Запорожья. Чаще всего их называли гайдамаками (название неясного происхождения и значения, производят его из турецкого языка, в значении «бунтовщика», «своевольника»). Их отряды собирались обыкновенно за российской границей или в запорожских степях. Российская граница около Киева врезывалась углом в Правобережную Украину; здесь было много церковных и монастырских сел в заведовании монахов, и в этих монастырских имениях, в пасеках и хуторах, также как и в южных монастырях, на границе Запорожья, находили себе убежище, поддержку и помощь гайдамаки, приготовлялись к походам, отправлялись отсюда и затем сюда же возвращались из походов. Здешние монахи, мещане и даже русские офицеры пограничных команд тоже смотрели на гайдамаков, как на борцов против польского гнета, мстителей за украинский народ и православную веру и считали добрым делом всячески им если не помогать, то по крайней мере не мешать. На Правобережной Украине, когда гайдамаки появлялись здесь, к ним присоединялись местные люди, часто выходившие затем с ними за границу; другие старались помогать им чем возможно, облегчая их действия против панов-поляков. Благодаря этому гайдамаки имели возможность проникать очень глубоко в правобережные земли, собирали вокруг себя много народа и жестоко истребляли шляхетские дворы и хозяйство, подрывая польское господство и престиж в крае. А по временам вокруг них поднимались целые восстания, охватывавшие весь край.
110. Гайдаматчина
Первый раз значительное восстание на Правобережье поднялось в 1734 году во время польского бескоролевья. Польша разделилась на две партии, одна хотела видеть на престоле сына умершего короля, курфюрста саксонского Августа III, другая — старого Лещинского, которого в свое время поддерживал еще Карл шведский, но не смог тогда посадить на польском престоле. Россия поддерживала и на этот раз курфюрста саксонского, поэтому его сторонники просили русское правительство прислать свои войска в помощь. Московская армия отправилась выгонять Лещинского из Польши и осадила Данциг, где он засел. Одновременно с этим в конце 1733 года московские и козацкие войска были введены также в правобережные украинские земли — громить шляхту, заключившую военный союз, «конфедерацию», в интересах Станислава. Эти конфедераты занимались, главным образом, тем, что громили шляхту враждебной партии, а козацкие и московские войска начали громить их самих. Среди этой смуты и анархии гайдамацкие отряды хозяйничали как хотели, а под шум их нападений начали подниматься и крестьянские массы, надеясь, что теперь им, наконец, удастся выгнать из Украины шляхту, как при Хмельницком. Приход козацких и московских войск население поняло в том смысле, что эти войска займутся изгнанием поляков и освобождением украинского населения; ходили слухи о царициных грамотах, призывавших население к восстанию против поляков и евреев; рассказывали о давно умершем полковнике Самусе, товарище Палия, и о зяте Палия Танском, якобы присланных с целью организовать новое козацкое движение.
Особенно сильное восстание разгорелось в Брацлавском воеводстве. Присланный сюда русский полковник занял Умань и разослал воззвание к сторонникам саксонской партии, приглашая их присоединяться к нему и присылать своих дворовых козаков и всяких других людей и общими силами действовать против сторонников Станислава. Получив такое воззвание, начальник дворовых козаков князя Любомирского Верлан стал распространять среди населения слух, что царица Анна прислала указ, призывающий население подниматься, избивать поляков и евреев и записываться в козаки — для этого и московское войско с козацким идет на Украину; а когда Украина будет очищена и заведется в ней козацкое устройство, тогда ее отберут из-под власти Польши и присоединят к Гетманщине. Эти слухи производили чрезвычайное впечатление. Народ поднимался, все записывались в козаки, заводили у себя козацкое устройство, организовывались в десятки и сотни. Верлан принял титул полковника и назначал от себя сотников и прочую старшину. Много народа присоединилось к нему, особенно дворовых козаков и валахов, из которых здешние паны набирали свои дворовые отряды. Собрав значительные силы, Верлан начал с ними производить экспедиции — сначала в Брацлавском воеводстве: разрушал польские и еврейские усадьбы, поднимал население и велел присягать на подданство царице.
Затем из брацлавских земель перешел в соседнюю Подолию, здесь занимался тем же, потом перешел на Волынь, разгромил в нескольких стычках небольшие польские отряды, и его разъезды начали проникать уже в окрестности Каменца и Львова, взяли Жванец и Броды.
Но в этот момент рушилась политическая комбинация благоприятствовавшая развитию восстания. Московские войска летом 1734 года взяли Данциг, Станислав бежал за границу, его сторонники признали Августа Саксонского, и первым их делом было обратиться к русским войскам с просьбой не громить их, а помочь обуздать крестьян. Русские агенты не нуждались более в поддержке украинского населения, и русские войска несколько месяцев перед тем призывавшие его к восстанию теперь начали вместе с помещиками «успокаивать» крестьян - ловили, отдавали под суд, а сопротивлявшихся избивали. С помощью русских команд помещикам удалось очень скоро привести своих подданных к послушанию. Увидев, что надежды на Москву напрасны, крестьяне и козаки по большей части подчинялись своим помещикам; однако немало находилось и таких которые не хотели возвращаться в крепостную неволю и вместе с предводителями восстания уходили в Запорожье или за молдавскую границу, а затем снова приходили с гайдамаками громить поляков.
За время этого восстания много набралось такого воинственного люда, и в последующие годы они не раз производили нападения из-за границы, а особенно из Запорожья и запорожских зимовников на Правобережную Украину, на панские дворы и замки. Так, в 1735 и 1736 годах навели большой страх на поляков нападения гайдамацких предводителей Гривы, Медведя, Харька и Гната Голого — они овладевали городами, местечками и панскими замками, чинили расправу над разными ренегатами, которые, покаявшись в прежнем восстании, пошли на службу к панам и стали их приспешниками в борьбе с гайдамаками. Особенно сильное впечатление произвела гайдамацкая расправа над одним из таких изменников Саввою Чалым — она была воспета в песне, чрезвычайно распространившейся по всей Украине и сделавшей этого малозаметного человека популярной фигурой. Этот Савва был по происхождению мещанин из местечка Комаргорода, служил в козацком отряде у князя Любомирского, был сотником его козаков; во время восстания он присоединился к Верлану и бежал вместе с другими предводителями, когда русское войско подавило восстание. Затем он принес повинную, его сделали полковником над отрядом, составленным из таких же козаков, возвратившихся в панскую службу, — их умышленно посылали против гайдамаков, и они усердно преследовали их. Тогда гайдамаки решили наказать изменника — в 1741 году Гнат Голый напал как раз в самое Рождество на Чалого в его имении, убил и забрал его имущество. Это событие и было описано в песне:
Ой був Сава в Немирові в ляхів на обіді
І не знав не відав о своєї біді.
Ой п'є Сава і гуляє, ляхом вирубає,
А до його — щодо Сави — гонец приїжджає.
«А що ти тут, малий хлопку, чи все гаразд дома?»
«Протоптана, пане, стежка до вашого двора.
Та все гаразд, та все гаразд — усе хорошенько,
Виглядають гайдамаки з-за гори частенько...»
«Отто лихо, виглядають! Я їх не боюся,
Хіба ж нема в мене війська? Я не забарюся.
Сідлай, хлопку, сідлай, малий, коня вороного,
Поїдемо ми додому, хоча нас немного»,
Їде Сава з Немирова на воронім коню,
Питається челядоньки: чи все гаразд дома?
«Гаразд, гаразд, пане Саво, ще лучче з тобою,
Як тебе ми побачили на воронім коню!»
Ой сів Сава кінець стола та листоньки пише,
А Савиха на ліжоньку дитину колише.
«Піди, дівко, у пивницю, уточи горілки,
Ой нехай же я нап'юся за здоров'є жінки!
Піди, дівко, у пивницю та принеси пива.
Ой нехай же я нап'юся та за свого сина».
Ой не вспіла челядонька з стіни ключі зняти,
Став Гнат Голий з кравчиною ворота ламати.
Як відсуне та пан Сава віконце від ринку,
А вже тії гайдамаки блукають по сінку.
Тільки ж тая челядонька на поріг ступає,
А Микитка пану Саві чолом оддаває:
«Здоров, здоров, пане Саво, як ся собі маєш?
Добрих гостей собі маєш, як їх привітаєш,
Ой чи медом, ой чи пивом, ой чи горілкою?
Попрощайся з своїм сином, з своєю жінкою!»
«Ой чим мені вас, панове, ой чим привітати?
Дарував мні Господь сина — буду в куми брати».
«Не того прийшли до тебе, та щоб кумувати,
А того прийшли до тебе, щоб головку зняти!
Було б той, пане Саво, гард1 не руйнувати,
Коли хотів запорожців в куми собі брати!».
1 Запорожское укрепление.
Приведенное в движение восстанием 1734 года, гайдамачество продолжало беспокоить польскую шляхту на Правобережье и позже, в 1740 и в 1750 годах. Появилось много людей, для которых эти гайдамацкие походы сделались своего рода ремеслом, и они им занимались из года в год. Ни местная шляхта, ни незначительное коронное войско не были в силах положить предел этим набегам. Крестьяне, взволнованные слухами, распространявшимися во время последнего восстания, поддерживали гайдамаков и помогали, чем могли; более смелые из крестьян, раз пристав к гайдамакам, часто продолжали затем всю жизнь это занятие. К тому же явился новый повод для всякого рода волнений, когда и на Поднепровье начались попытки распространения унии, после того как удалось покончить с православием в Западной Украине (см. гл. 107). Гайдамацкие предводители охотно вмешивались в борьбу украинских общин с униатскими священниками, которым раздавали приходы польские помещики; они поддерживали православных, и наоборот — православное духовенство, местное и за русской границей, поднепровские монастыри, крепко державшиеся православия, — все они считали богоугодным делом помогать гайдамакам как защитникам «благочестивой», как ее называли — православной, веры. И нет сомнения, что хотя для гайдамаков очень часто ближайшей целью являлось хищничество, но и они, подобно козачеству XVI—XVII веков, имели большое влияние на общественные и национальные отношения: не давали возможности отвердевать и укрепляться польскому шляхетскому господству, заводить такие же крепостные порядки, какие существовали в Западной Украине, и подавить «благочестивую веру» — единственную организованную форму национальной жизни — так, как она была задавлена в Западной Украине. Таким образом, симпатия украинского населения к гайдамакам не была лишена основания, несмотря на все разбойничьи свойства, какими проявляли себя сплошь да рядом гайдамацкие предводители. Полякам это осталось непонятным, как может украинское общество, старое и современное, видеть в гайдамаках что-нибудь большее, чем обыкновенных разбойников. Галицкие враги украинства прозвали за это теперешних украинцев гайдамаками, упрекая их в сочувствии старому гайдамачеству. Но это не смутило галицких украинцев, и они ответили на это прозвище песней: «Ми гайдамаки, ми всі однакі...»
После восстания 1734 года гайдамачество, постоянно приобретая в силу слабого сопротивления все больший размах, достигло особенной силы в 1750 году. Почти целый год Брацлавское воеводство, восточная Подолия и Киевское воеводство, почти все, до самых границ Полесья, находились в руках гайдамацких отрядов и крестьянского восстания: было взято и уничтожено много городов, местечек и панских замков — даже такие большие тогдашние города, как Умань, Винница, Летичев, Радомысль, попали в руки гайдамаков. Но гайдамацкие отряды и крестьянское движение не организовались в какую-либо прочную организацию, не создали себе определенных центров на Правобережье и, пошумев целый год, это гайдамацко-крестьянское движение стало слабеть и гаснуть само собою, хотя ни со стороны шляхты, ни со стороны правительства мы за это время не видим никаких энергичных и организованных мероприятий против него. Гайдамацкие ватаги удалились; крестьянство, не видя никаких реальных последствий своего восстания, стало упокаиваться, и в последующие годы снова видим те же разрозненные гайдамацкие нападения и походы, какие происходили в прежние годы.
111. Колиивщина
После этого движения 1750 года гайдамацкая волна поднимается снова в 1760-х годах, и при этом большее, чем когда-либо, значение в этом гайдамацко-крестьянском движении получает религиозный вопрос. Незадолго до этого униатские митрополиты основались в Радомысле, завели здесь свою консисторию и очень усердно принялись за распространение унии в Киевском воеводстве. Переяславские епископы, которым подчинялись православные приходы Киевского воеводства, не могли успешно бороться с унией из-за границы, но у них нашелся на месте очень энергичный и умелый помощник: Мелхиседек Значко-Яворский, с 1753 года управлявший, в качестве игумена, Мотронинским монастырем около Жаботина. Ему было поручено заведование православными приходами южной части Киевского воеводства, и он очень энергично принялся за организацию православных общин, убеждая их крепко держаться православия, не принимать униатских священников, а только православных, посвященных или принятых переяславским епископом. Мотронин монастырь и соседние — Жаботинский, Мошногорский, Медведовский, Лебединский и др. — служили убежищем и опорой для православных. Так развивается в 1760 году упорная борьба унии с православием. Униатское духовенство при помощи польских команд силой принуждало местных священников и население к унии. Но население не хотело принимать униатских священников, принуждало их переходить в православие или прогоняло, а на их место находило православных священников. Униатские власти старались прекратить это сопротивление террором, при помощи помещиков и администрации: непослушных хватали, сажали в тюрьмы и подвергали всяческим наказаниям. Против этих польско-униатских притеснений православные просили помощи и защиты российского правительства, издавна взявшего на себя роль защитника православных в Польше. Мелхиседек ездил по этому делу к императрице и получил различные обещания; русскому послу в Варшаве приказано было предстательствовать перед польским правительством в защиту гонимых православных. Предстательство это, однако, не принесло особенных улучшений в положении последних, между тем слухи о вмешательстве русского правительства вызвали сильное движение среди населения; с удвоенною энергией начали изгонять униатских священников или принуждать к переходу в православие. Униатское духовенство начало применять еще более острые формы принуждений и наказаний. При этом происходили сцены отвратительного насилия, вроде, например, воспетого Шевченком убийства ктитора в Млиеве. Этот факт описан им на основании устных преданий и поэтому подвергся значительным изменениям; современный рассказ, записанный непосредственно после события, рассказывает, что этот млиевский ктитор Даниил Кушнир, человек благочестивый и безупречный, был подвергнут мучительной казни за то, что осмелился спрятать церковную дароносицу по приказанию односельчан, не желавших допустить в свою церковь священника-униата. Хотя Даниил дароносицу принял и спрятал с всяческим благоговением, но на него выдумано было, что будто бы он ходил с ней в корчму и пил из нее водку, и за это ему сначала сожгли живому руки, обмотав паклей и соломой, а затем отрубили голову и прибили на столбе на глазах народа, согнанного силой на это позорище (1766). О тюремных заключениях, тяжелых побоях и разных других насилиях нечего и говорить. Все это чрезвычайно взволновало народ; в разных местностях происходили движения, в которых принимали участие и запорожцы, и гайдамацкие отряды, и наконец весной 1768 года вспыхнуло общее восстание, известное под названием Колиивщины. Поводом к этому послужил, как и в 1734 году, приход русских войск. Когда в Баре, на Подолии, в начале 1768 года началось восстание шляхты против польского правительства ввиду сделанных им уступок России, последнее просило русское правительство своими войсками подавить это восстание, и русские войска были введены на территорию Правобережной Украины. Когда известия об этом распространились среди населения, последнее поняло этот шаг в том смысле, что русское правительство посылает свое войско для освобождения Украины от Польши. Снова появились слухи о царицыных грамотах, затем показывались также копии такой «Золотой грамоты», повелевавшей истреблять поляков и евреев и самое имя их уничтожить за притеснения, учиненные ими православной вере. Эти тексты были подложны, но им верило не только население, но и сами руководители восстания.
Во главе восстания стал Максим Зализняк, запорожец, проживавший долгое время в монастырях — сперва в Жаботинском, затем в Мотронинском. Сюда являлись также и другие запорожцы, и среди них был организован план восстания. В конце апреля 1768 года Зализняк, собравши отряд единомышленников, вышел из Мотронинского леса в Медведовку и, призывая народ к восстанию и принимая в свой полк всякий охочий люд, двинулся на Жаботин, Смелу, Черкассы, Корсунь, Богуслав, Лысянку в окрестности Умани, разоряя по пути польские дворы, помогая крестьянам прогонять и громить униатских священников, поляков и евреев. В окрестностях Умани пристал к нему сотник дворовых козаков Потоцкого Иван Гонта, распоряжавшийся обороной Умани; это был человек выдающийся, осыпанный милостями своего владельца, но когда вспыхнуло восстание, он решил присоединиться к гайдамакам, вошел в сношения с Зализняком, и когда тот приступил к Умани, Гонта, выйдя навстречу, соединился с ним. Вместе с Гонтой и другими козачьими отрядами Зализняк взял Умань, где укрылась окрестная шляхта, и учинил погром, разукрашенный в рассказах современников поляков чрезвычайно яркими красками и сильно преувеличенный: в действительности такой грандиозной резни не было вовсе. Другие гайдамацкие предводители в это время громили шляхту и униатов в других местностях Киевского воеводства. Семен Неживый, из-под Мошен, со своим отрядом громил поляков и униатов в окрестностях Черкасс, Иван Бондаренко — на Полесье, в окрестностях Радомысля; Яков Швачка действовал ближе к русской границе, в окрестностях Василькова и Белой Церкви. Он прославился среди других предводителей своей жестокостью; главной квартирой его был Фастов; туда к нему приводили пойманных поляков и евреев, и он чинил над ними суд и расправу: следственная комиссия насчитала таких убитых до 700 душ. Народная песня так воспела его кровавое дело:
Ой хвалився та батько Швачка,
Та до Фастова йдучи —
«Ой будемо драти, панове молодці,
З китайки онучі».
Та ходить Швачка та по Фастові
Та у жовтих чоботях —
Ой вивішав жидів, ой вивішав ляхів
Та на панских воротях.
Восстание, однако, на этот раз не было продолжительно. Повторилась та же история, что и в 1734 году. С началом июня барская конфедерация была усмирена, и поляки обратились к русскому правительству с просьбой содействовать в подавлении гайдамацких движений. Императрица Екатерина, обеспокоенная слухами о ее грамотах, вызвавших восстание, издала манифест, отрекаясь и от этих подложных грамот и от гайдамаков, а своим войскам велела заняться истреблением гайдамачества. Гайдамаки, считая русские войска своими союзниками, не остерегались их, поэтому русским командам удалось без труда захватить их предводителей и разогнать их отряды. Один из начальников русских отрядов, придя к Умани, пригласил к себе Гонту и Зализняка и арестовал их, когда те к нему явились; то же произошло с Неживым и Бондаренком. Захваченных российских подданных отсылали на суд в Киев, польских передавали польской администрации, чинившей жестокий суд на месте, присуждая к смертной казни и различным телесным наказаниям. Так предан был мучительной казни Гонта и много других; современники поляки рассказывают ужасы о региментаре Стемпковском, о том, как он избивал и увечил людей. Избежавших казни на месте судили затем военным судом в м. Кодне и присуждали к различным наказаниям, чаще всего к смертной казни.
Ой зв'язали та попаровали,
Ой як голубців в парці,
Ой засмуталась уся Україна,
А як сонечко в хмарці —
вспоминает песня печальный конец последнего большого восстания на Правобережье.
Польская шляхта, правда, и впоследствии пугалась известий о гайдамаках, о сыне Гонты, приготовляющем новую резню; в особенности большой переполох возник на Волыни в 1788 году. Но восстания не было. Запорожье было в это время уже уничтожено, украинская жизнь Гетманщины придавлена, — присмирела под панской рукой Правобережная Украина.
112. Окончательная отмена гетманства
Упразднение гетманского управления и всего украинского строя решено было правительством Екатерины II с самого начала. Вступая в царство после короткого правления своего мужа (1762), она в инструкции своей сенату поставила своей задачей введение однообразного устройства и законодательства во всех областях, сохранивших еще свои законы и свой строй — на Украине, в балтийских провинциях и Финляндии. Она признавала необходимым привести все старания к тому, «чтоб век и имя гетманов исчезло, не токмо б какая персона была произведена в оное достоинство».
Однако Кирилл Разумовский был одним из ближайших и вернейших приверженцев новой императрицы, она многим была ему обязана, и ее политические планы должны были до известной степени считаться с этими личными отношениями. Но случился факт, ввиду которого Екатерина сочла возможным поднять руку и на этого своего верного друга.
В конце 1763 года ей донесли из Киева, что среди украинской старшины собираются подписи на петиции императрице об оставлении гетманства в роде Разумовского, как особенно верном Росийской империи, а для примера указывалось на Хмельницкого, передавшего после себя булаву своему сыну. Действительно ли старшина надеялась этим путем обеспечить сохранение гетманства или только чинила волю своего гетмана, задумавшего сделать гетманство наследственным в своем роде, — трудно сказать. На Украине рассказывали потом, что все его дело затеял Теплов: он уговорил Разумовского, чтобы тот склонил старшину к такому ходатайству, а затем все это обратил против Разумовского. Во всяком Разумовский приглашал старшину подписывать эту петицию, и на него обрушились ее последствия. Правда, петиция не была даже подана императрице, так как генеральная старшина побоялась ее подписывать: подписали только полковники, и поэтому план был оставлен. Но императрица воспользовалась этим инцидентом как предлогом, чтобы покончить с гетманством; к тому же в это время подоспела записка Теплова об украинских непорядках. Весьма вероятно, что правительство само поручило ему составить такую записку, как позже то же было сделано и при упразднении Запорожья. В записке этой был собран обвинительный материал против украинской автономии — о старшинских беспорядках и злоупотреблениях, а вместе с тем проводилась мысль, что украинцы такие же «россияне», как и великороссы, и только благодаря нерадению киевских князей отделились, и их можно без церемонии снова уравнять во всем с прочими подданными России.
Воспользовавшись всем этим, Екатерина заявила Разумовскому, что не находит для него возможным оставаться на гетманстве и советует добровольно отказаться от этого поста. Однако Разумовскому вовсе не хотелось этого, и он все откладывал. Тогда Екатерина дала ему понять, что дальнейшее упорство, кроме потери булавы, может навлечь на него большие неприятности, и после этого Разумовский покорился: подал прошение, в котором просил освободить его «от столь тяжелой и опасной должности» и взамен оказать милость к его «многочисленной фамилии». Эта просьба, конечно, немедленно была исполнена. 10 ноября 1764 года был издан манифест к «малороссийскому народу» об увольнении Разумовского от гетманства, причем об избрании нового гетмана уже не упоминалось: императрица упоминала только, что она предполагает какие-то реформы для блага малороссийского народа, а пока для управления Украиной учреждает малороссийскую коллегию, президентом которой и генерал-губернатором Малой России назначается граф Румянцев. Разумовскому за его покорность была пожалована необычайная пенсия, 60 тыс. рублей в год, и огромные поместья, предназначавшиеся на содержание гетмана: Гадячский Ключ и Быковская волость. Это подало надежду и генеральным старшинам и полковникам, что с упразднением гетманского правления будут и им розданы в собственность так называемые ранговые поместья — приписанные к их должностям, как Разумовскому даны были гетманские поместья. В этих расчетах они не очень и напоминали об избрании нового гетмана (так замечает автор «Истории Руссов») — но надежды эти не оправдались. А Разумовский жил потом очень долго, целых сорок лет после своего отречения, и хотя сам по себе гетманом был довольно неудачным, но с точки зрения поддержания автономных традиций приходится пожалеть, что ему не удалось удержать булаву до самой смерти — до начала XIX в.
Новая малороссийская коллегия должна была состоять из четырех членов украинских и четырех великорусских, и кроме того, были президент и прокурор из великороссов. Заседать им велено было вперемежку, по старшинству, а не так, как было при императрице Анне, когда великороссам велено сидеть по правую руку, а украинцам по левую, — так как это «утверждало в малороссианах развратное мнение, по коему постановляют себя народом от здешняго совсем отличным». Однако вся эта коллегия не имела большого значения, учреждена была просто для формы, а настоящим правителем ее был Румянцев, которому императрица поручила осуществление своей программы: привести к полному упразднению украинских порядков и замене их законами и порядками общеимперскими.
В своей инструкции Румянцеву Екатерина указывала различные стороны украинской жизни, на которые Румянцев должен был обратить особое внимание. Ему поручалось произвести перепись на Украине, чтобы выяснить ее платежные силы и реформировать ее обложение, так чтобы имперская казна могла иметь с нее доходы. Отменены были различные неприятные правительству особенности украинского строя, в особенности — отсутствие полного закрепощения крестьян на Украине, вследствие чего крестьяне могли переходить от одного помещика к другому; такую свободу, давно уже исчезнувшую в России, Екатерина не находила возможным терпеть на Украине и поручала Румянцеву положить конец. Более же всего она обращала его внимание на украинскую «внутреннюю ненависть» к великорусскому народу, распространенную в особенности среди старшины, и приказывала тщательно следить за ней и всякими способами развивать доверие и симпатию к российскому правительству среди простого народа, чтобы старшина не могла найти опоры у этого последнего. Для этого она рекомендовала вести дела так, чтобы можно было народу указывать на выгоды от новых порядков – что они избавляют население от старшинских и помещичьих несправедливостей и под имперским правлением ему лучше, чем под гетманским. Это была все та же старая политика — вооружать народ против старшины, но трудно было убедить народ в выгодах новых порядков, если в ряду их первенствующие места должны были занять упразднение остатков крестьянской свободы, сохранившихся еще на Украине, признание за старшиною во всей полноте прав российского дворянства и насаждение на Украине московских порядков с их жестоким крепостничеством и полным народным бесправием. «Генеральная перепись» Украины, составленная Румянцевым, осталась важным источником для изучения старой жизни Гетманщины, но нисколько не облегчила положения народа. Румянцев, получив большие поместья на Украине, стал сам смотреть на крестьянские отношения глазами украинского пана, и украинское крестьянство никаких облегчений своей участи не видело ни от него, ни от других великорусских правителей. Наоборот, все те крепостные порядки, какие старшина потихоньку до сих пор вводила в своих поместьях (опять-таки при благосклонной помощи русских властей), были теперь расширены, оформлены, окончательно утверждены и припечатаны властью правительства, имперскими законами; и положение украинского крестьянства при новых российских порядках под управлением новых властей, воспитанных на крепостных порядках России, ухудшилось очень ощутительно.
Легче было Румянцеву исполнять приказания императрицы в деле наблюдения за старшиной и всякой «внутренней ненавистью», или, как это позже называлось, украинским сепаратизмом. Тут Румянцев проявил такое рвение, что даже самой императрице приходилось его успокаивать и сдерживать от напрасной горячности. В особенности раздражили его выборы в комиссию уложения в 1767 году, когда Екатерина приказала из всех губерний и областей, в том числе и от Украины, выслать выборных депутатов от всех сословий, снабдив их писаным наказом, который должен был заключать в себе пожелания избирателей относительно новых законов для России. При этом все украинское население, не только старшина, а и козаки, мещане, духовенство — все изъявляли желание, чтобы Украине возвращены были прежние ее права и порядки, по статьям Богдана Хмельницкого, чтобы снова был избран гетман и т. п. Это очень раздражало Румянцева. Он и сам и через разосланных на места офицеров старался повлиять на общество, чтобы оно не выступало с такими пожеланиями, выбирало бы людей «умеренных», подвергал даже цензуре наказы, отменял те из них, где автономные стремления проявлялись особенно сильно, и в конце концов без церемонии отдавал под суд наиболее горячих автономистов. В Нежинском полку местное «шляхетство» (старшина) избрало депутатом человека «умеренного» (некоего Селецкого), и когда последний не захотел принять инструкции, написанной в автономном духе, с требованием возобновления гетманства и украинских порядков, старшина выбрала другого депутата. За это Румянцев предал военному суду всех составлявших наказ и участвовавших в отмене выбора Селецкого, и суд присудил за это не более не менее как 33 человека к смертной казни! При конфирмации наказание это было смягчено и заменено восьмимесячной тюрьмой — все-таки!
Несмотря на все эти мероприятия Румянцева и суровые наказания, которыми он грозил, украинское общество, как уже сказано, все-таки единодушно во всех наказах провело эту основную ноту — требование украинской автономии. Оно, очевидно, считало момент решающим и вменило себе в обязанность заявить свое основное требование, не считаясь ни с гневом всесильного наместника, ни с его наказаниями. Правда, из проекта нового уложения ничего не вышло, и эти выборы в комиссию уложения и наказы депутатам дали только чрезвычайно выразительную иллюстрацию стремлений и желаний тогдашнего украинского общества, а вместе с тем и характерную картину украинских отношений под правлением нового наместника. Необходимо отметить, однако, что сама императрица принимала гораздо спокойнее эти проявления украинских настроений, чем не в меру горячий ее наместник. В ответ на гневные жалобы Румянцева на украинское «коварство и своевольство» она советовала ему не придавать всему этому большого значения. Она надеялась, что со временем «желание к чинам, а особливо к жалованию» возьмут верх над «умоначертаниями старых времен», что все эти требования автономии и обособленности не устоят перед натиском правительственной политики и тех классовых выгод, какие она раскроет перед покорными и послушными. И Екатерина действительно не ошиблась.
Подобно тому как в Гетманщине, такое же стремление к восстановлению старых козачьих порядков проявилось и в соседней Слободской Украине. В то самое время, как было упразднено гетманство в Гетманщине (1763—1764), в Слободской Украине упразднено было полковое козацкое устройство, образована была Слободская губерния по образцу других российских губерний, полки козачьи заменены были гусарскими, а козаки вместо прежней службы обложены были подушным сбором, как крестьяне. Козачество было этим очень недовольно, и здесь при выборах в комиссию уложения тоже раздавались протесты против нововведений и пожелания о возвращении старых порядков. Но эти пожелания остались без успеха здесь точно так же, как и в Гетманщине — да и выступали они здесь гораздо слабее, чем там.
113. Уничтожение Сечи
Сильное впечатление произвело также, как проявление нового направления правительственной политики, уничтожение Запорожской Сечи.
Правда, последняя Сечь, перенесенная в тридцатых годах на старые места, была уже только слабой тенью старой Сечи. Выпросив у русского правительства разрешение вернуться, она должна была покорно выполнять требования российских властей, желавших распоряжаться сечевиками по своему произволу, как и городовыми козаками, и сечевая старшина, видя, что сопротивление неуместно, старалась исполнять распоряжения правительства и его представителей. Запорожцы выносили тяжелые походы, гибли в войнах с Турцией и Крымом, исполняли различные поручения, какие возлагало на них российское правительство. В первой турецкой войне, в 1730-х годах, и во второй, начавшейся в 1768 году, войско Запорожское принимало участие в военных действиях, высылало по нескольку тысяч сечевиков в походы с российской армией, удачно вело партизанскую войну, боролось на своих чайках с турецким флотом, несло сторожевую и всякую иную службу и получало похвальные грамоты от императрицы. Но все это не спасало Запорожья от неудовольствий и выговоров правительства. Причиной служили столкновения запорожской вольницы с Турцией, Крымом и Польшей в те периоды, когда Россия находилась в мире с этими государствами; возникали пререкания и жалобы, а запорожская старшина при всем своем желании не могла предупредить своевольных нападений запорожских отрядов. Вторая, еще более важная причина неудовольствий лежала в спорах из-за запорожских владений.
Уже «линия» — укрепления, сооружавшиеся на украинском пограничье со степью в 1720-х и 1730-х годах, захватила старые «запорожские вольности» — запорожские земли. Начиная с 1730-х годов российское правительство устраивало вдоль этой линии села и города и, между прочим, поселило здесь довольно много выходцев-сербов. Первое поселение их образовано -было в 1732 году, затем снова в 1751—1752 годах. Эта «Новая Сербия», как называли ее, захватила весь северный край запорожских владений; организована она была по-военному — в полки и роты, пешие и конные, гусарские, и сильно стеснила запорожцев. Затем в 1750-х годах правительство начало основывать здесь козачьи и пикинерские слободы, заселяя их различным пришлым сбродом — начиная с окрестности вновь выстроенной тогда крепости св. Елисаветы (Елисаветграда), далее на восток, и при этом снова под эти слободы были заняты запорожские земли. Конечно, все это очень раздражало запорожцев, и они не могли равнодушно смотреть на то, как в их извечные степи врываются непрошеные гости, захватывают их замки и уходы, рыбные и звериные ловли, и знать не хотят ни Сечи ни ее власти. Запорожская старшина пробовала доказывать перед российским правительством свои права при помощи документов, пыталась уничтожать ненавистные слободы вооруженной силой — однако все это нисколько не помогало, только российское правительство все более неблагоприятно стало относиться к Запорожью, видя в нем препятствие в заселении этой степной «Новой России», как ее называли впоследствии. Особенно обострились отношения при Екатерине, когда одновременно с уничтожением гетманства и учреждением Слободской губернии вышел указ об образовании Новороссийской губернии из этой пограничной линии с присоединением к ней соседних частей Гетманщины и смежных запорожских земель. Запорожцы не позволяли проводить границы новой губернии через свои земли, препятствовали заселению слобод, разгоняли и переманивали к себе поселенцев. Это все сильно раздражало Екатерину, носившуюся с планами заселения степей, владычества на берегах Черного моря, присоединения к Российской империи земель балканских и даже самого Константинополя.
Правда, Запорожье в последние десятилетия перед своим уничтожением сильно изменило свой вид. Последний запорожский кошевой Петр Калнишевский, занимавший этот пост с 1762 года, а с 1765 года бессменно остававшийся кошевым до конца Сечи, был человек очень умный и осторожный. Считаясь с обстоятельствами, он всячески удерживал запорожцев от столкновений с российскими властями, заботился о заселении запорожских степей земледельческим населением, завел большое хозяйство, привлек массу поселенцев. В запорожских степях появились большие запорожские слободы и церкви — не только в самой Сечи, но и по другим населенным местам. Таким образом, аргументы противников Запорожья, что в руках сечевиков черноморские пространства лежат дикой нетронутой степью, никому не приносящей пользы, — теряли свою цену. Экономическая политика Калнишевского показывала, что и в руках сечевиков эти пространства могут заселиться и культивироваться. Но правительству хотелось забрать этот край в свое непосредственное распоряжение. С другой стороны, с корнем уничтожая старое козацкое устройство на Украине, трудно было терпеть такой очаг свободы, каким была автономная сечевая община - как ни притихла, ни присмирела она сравнительно с Сечью времен Гордиенка!
Все это очень обострило отношения правительства к Запорожью в конце 1760-х годов, а к этому еще присоединилась война с Турцией, поводом которой послужило якобы нападение запорожцев на пограничный турецкий город Балту. В Колиивщине запорожцы тоже были сильно замешаны, и русское правительство, помогая польской шляхте подавить гайдамацкое восстание, последовательно должно было придавить и Сечь, из которой выходили гайдамацкие отряды в польскую Украину. Одновременно шли жалобы на запорожцев от русских властей на все те неприятности, какие чинили сечевики Новороссийской губернии, прогоняя и сманивая поселенцев в свои слободы. Российское правительство решило уничтожить Сечь. Однако оно боялось какого-нибудь опасного движения и поэтому повело дело в большом секрете, исподволь, чтобы захватить запорожцев неприготовленными. По окончании турецкой войны, в 1775 году секретно были разосланы военные команды в запорожские степи, чтобы отобрать оружие у запорожцев, находившихся на промыслах, а летом генерал Текели с большим войском вошел в запорожские земли под личиной благоприятеля, занял войсками запорожские «паланки» (округа) и неожиданно осадил Сечь. Выстроив перед ней свою артиллерию, он 5 июня известил сечевиков, что Сечь не должна дальше существовать, запорожцы должны сдаться, покинуть Сечь и разойтись, если не хотят, чтобы русские войска обратили против них свое оружие. Такая неожиданность обескуражила запорожцев; они не знали, что предпринять. Многие ни за что не хотели сдаваться и рвались биться с московским войском. Но Калнишевский со старшиной и сечевое духовенство стали их уговаривать покориться, потому что московской силы им все равно не одолеть.
Запорожцы сдались. Сечь была разрушена, и 3 августа царский указ возвестил ее конец «с уничтожением самого имени запорожских козаков». В указе пространно излагались причины такого неожиданного распоряжения, но при этом его составители не позаботились устранить противоречия в этой мотивировке.
С одной стороны, выставлялось соображение, что запорожцы, уклоняясь от хозяйственных занятий и семейной жизни, задерживают свой край в диком состоянии, не позволяя развиваться в нем хозяйству и торговле; с другой стороны, в вину запорожцам ставилось, что в последнее время они стали отступать от прежних своих обычаев: заводят свое хозяйство, поселили в своих краях до пятидесяти тысяч земледельческого населения. Они обвинялись в том, что, заводя свое собственное земледелие, ослабляют свою зависимость от Российского государства, так как могут пропитаться продуктами собственного хозяйства и стать вполне независимыми «под собственным своим неистовым правлением».
Еще более удивительным являлось то обстоятельство, что старшины, уговаривавшие запорожцев не сопротивляться, а покориться царской воле, были арестованы и разосланы по монастырям в тяжелое заточение. О них долго даже ничего не было известно: считали их погибшими. Затем выяснилось, что Калнишевского отправили в Соловецкий монастырь и он прожил там еще целых двадцать пять лет, в одиночной келии-тюрьме, не видя человеческого лица. Богомольцы, видевшие его в первые годы XIX века, рассказывали, что его выпускали из одиночного заключения лишь три раза в год в монастырскую трапезную: на Рождество, Пасху и Преображение. Он расспрашивал богомольцев, кто теперь царем и все ли хорошо в России. Но стража не позволяла ему много говорить. Он высох от старости, был совершенно седой, одет по-козацки в синий жупан с двумя рядами мелких пуговиц. Умер в 1803 году на 112 году жизни. Раньше его, в 1790 году умерли войсковый писарь Глоба, сосланный в один из северных монастырей, и судья Павел Головатый, заточенный в Сибири, в тобольском монастыре.
«Та встань, батьку, ой встань, Петре, кличуть тебе люде —
Ой як підеш на Вкраїну, по-прежньому буде.
Ой піди ж ти до столищ прохати цариці,
Чи не вступить царство землі по перші границі?
Чи не верне степи й поля, всі клейноди наші?»
«Ой царице, наша мати, змилуйся над нами,
Оддай же нам наші землі з темними лугами!»
«Не на те ж я, запорожці, москаля заслала,
Ой щоб твої луги й землі назад повертала!
Не на те я, запорожці, Січ разруйнувала,
Щоб назад вам степи й луги й клейноди вертала!»
Текла річка із-під саду та й упала в кручі —
Заплакав же пан кошовий, від цариці йдучи.
Текла річка невеличка, заросла лозами —
Заплакав же наш кошовий дрібними сльозами.
«0й великий світ, царице, і всім ты владаєш,
А вже ж ти нас, запорожців, з місця споміщаєш,
Та вже ж ти тих вражих панів та все награждаєш».
Та летить крячок та на той бочок, та летячи кряче —
Та усе військо Запорозьке на Кальниша плаче.
Та летить крячок та на той бочок — де взявся шуліка! —
Ой не буде в Січі города однині й довіка!
Действительно, огромные имения были розданы в запорожских владениях разным лицам. Сечевикам же предстояло быть поверстанными в пикинеры или в мещане и крестьяне. Потемкин доносил императрице, что все это уже улажено: одни запорожцы поселились в городах и селах, другие записались в пикинеры, и из них набрано два полка; из конфискованного старшинского имущества образован капитал для помощи поселенцам и пр. В действительности было иначе. Большинство запорожцев не желало превращаться ни в пикинеров, ни в земледельцев и решило идти по стопам их предшественников из первой Сечи - переселиться в Турцию. Старый запорожец Микита Корж рассказывал позже, как сечевики ухитрились тогда «москаля в шоры убрать». Так как Запорожье, все дороги и границы были заняты московскими войсками, то запорожцы стали проситься у Текели на заработки на Тилигул. Получали паспорта на 50 человек, а набирали с собой по нескольку сот и уходили за границу. Таким путем скоро большая половина запорожцев ушла на турецкую территорию, так что летом 1776 года этих запорожцев на Тилигуле и под Хаджи-беем собралось до 7000 и они начали селиться здесь под Очаковом.
Ей оступили прокляті драгуни усі степи й усі плавні.
А вже ж уступили та дві дивізії та в покровські базари —
А вже ж славні запорожці п'яти показали:
«Ой ходімо, браття, турчина просити,
Чи не дасть нам землі віка дожити».
Пішли наші славні запорожці не з добра, а з печалі —
Ой як утікали, то все забирали — і з церков ікони,
Тільки покидали золотую зброю та норові коні.
Ой пустилися наші запорожці через море дубами.
Ой як оглянуться до славної Січі - умиваються сльозами.
Прийшли до турка та й вклонилися низько:
«Ой дай же нам землю та й коло границі близько».
«Ой рад же ж я, запорожці, вашу волю вчинити,
Коли ж все будете, славні запорожці, мені зміну робити!»
«Ми не будем, турецький царю, тобі зміни робити.
Бо нас присягає усіх сорок тисяч тобі вірно служити!»
«Дарую вам землю, ще й обидва лимани
[Днепровский и Днестровский],
Ловіть, хлопці, рибу та справляйте жупани!»1
1 Выбираю из разных песен — их очень много об этих событиях, а об уничтожении Гетманщины почти ничего нет!
Когда узнали об этом в Петербурге, там это вызвало большой переполох; к запорожцам стали посылать разных агентов, уговаривая их возвратиться, а одновременно требовали от турецкого правительства выдачи запорожцев. Но и запорожцы не хотели возвращаться, и турки не желали их выдавать.
Ой пише москаль та й до кошового — «а йдіте до мене жити,
Ой я дам землю та по-прежньому — а по Дністер границю».
«Ой брешеш, брешеш ти, вражий москалю, — а ти хочеш обманити:
Ой як підемо ми у твою землю, ти будеш лоби голити» [в солдаты].
Чтобы Россия оставила запорожцев в покое, султан велел отвести им земли для поселения у Дунайских гирл; но запорожцы не очень спешили уходить туда и еще несколько лет жили около «обоих лиманов». В 1778 году они были формально приняты под турецкую власть, им позволили заложить Сечь, жить и промышлять свободно, с обязанностью служить султану пешей и конной службой. Но так как российское правительство добивалось, чтобы их не держали возле российской границы, то султан велел силой перевести их за Дунай. Это очень не понравилось запорожцам, и некоторые стали возвращаться в Россию. Потемкин, чтобы удержать сечевиков и других людей от побегов за границу, решил возобновить Запорожское войско под названием «Черноморского войска» и в 1783 году поручил Антону Головатому, Чепиге и другим запорожским старшинам призывать охотников в новое войско. К этому войску присоединилась теперь и часть ушедших за границу запорожцев.
Другие обратились к императору Иосифу II с просьбой принять их под свою власть; их приняли, разрешили основать Сечь в австрийских владениях, в Банате, низовьях Тиссы, и в 1785 году восемь тысяч запорожцев перешло туда; однако долго они там не оставались и скоро снова снялись с места; куда направились они на этот раз, об этом не имеем известий: можно догадываться, что одни возвратились в Турцию, другие ушли в Россию. В Турции запорожцев поселили сначала в Сейменах, затем позволили заложить кош на Дунайском устье, около м. Дунавца, где раньше жили великороссийские переселенцы — казаки-некрасовцы, которых запорожцы теперь прогнали отсюда. В России же после окончания турецкой войны, в которой новое Черноморское войско оказало России большие услуги, — в 1792 году для поселения было отведено устье Кубани и земли между Кубанью и Азовским морем. Запорожцам было разрешено возобновить прежнее сечевое устройство — войсковое управление, кош, курени, числом сорок; пожалованы были новые клейноды, позволено судиться своим судом, свободно и безданно промышлять всякими промыслами. Всего в этом Черноморском войске насчитывалось тогда 17 тысяч козаков, и они положили начало украинскому заселению кубанских земель. Первым черноморским кошевым был Харько (Захар) Чепига.
Задунайская Сечь держалась до 1828 года. Жилось ей в Турции в общем недурно, только запорожцев мучила совесть ввиду того, что им приходится помогать басурману против христиан:
Ой наробили та славні запорожці та великого жалю:
Що не знали, кому поклониться — та которому царю.
Ой поклонилися турецькому — під ним добре жити,
А за все добре, за одно недобре — що брат на брата бити.
С другой стороны, русские власти не переставали соблазнять этих дунайских запорожцев возвратиться в Россию — через разных родственников, знакомых и т. п. От времени до времени большие или меньшие партии этих дунайских запорожцев действительно переходили в Россию — но это все были сравнительно небольшие отряды. Лишь в 1828 году, когда началась война Турции с Россией, тогдашний кошевой Осип Гладкий задумал перевести задунайцев в Россию целиком; он распустил слухи, что турки хотят переселить запорожцев как можно дальше от российской границы — в Египет. Ввиду этого он подговаривал запорожцев к возвращению в Россию, но так как не все соглашались на это, то Гладкий, не открывая своего намерения, вышел с войском якобы в поход против русских войск и только на российской границе открыл запорожцам, что идет отдаться на сторону России. Возвращаться было невозможно. Прибыв к российскому войску, Гладкий явился к императору и заявил, что отдается под его власть. После этого он со своим полком принимал участие в кампании против турок, а после войны выбрал для поселения своего войска Азовское побережье, между Бердянском и Мариуполем, и здесь это небольшое «Азовское войско» жило до 1860 года, когда его переселили на Кубань.
Эта измена Гладкого навлекла большие бедствия на запорожцев, оставшихся на Дунае. Турецкое правительство упразднило войско, разрушило кош и расселило задунайцев по разным местам. Говорили, что при этом много их было убито. Горько проклинали дунайцы Гладкого.
114. Конец Гетманщины
Уничтожив Запорожскую Сечь, правительство приступило к окончательной ликвидации Гетманщины. Осенью 1780 года царским указом было объявлено, что в Гетманщине будет введено такое же губернское управление, как и в России. Уже раньше, при формировании Новороссийской, а затем Азовской губерний, в состав их был включен соседний Полтавский полк и часть Миргородского. Теперь же вся Гетманщина должна была переформироваться в российские губернии, и Румянцеву было поручено разработать план этой реформы. На следующий год были уничтожены малороссийская коллегия, генеральный суд, центральные войсковые и полковые управления; Гетманщина была разделена на три наместничества: Киевское, Черниговское и Новгород-Северское; назначены наместники и учреждены суды и палаты по российскому образцу: на место войскового суда палаты уголовная и гражданская; в каждой губернии вместо прежних судов городских и земских — суды уездные; вместо войскового скарба — казенные палаты; для дел городских — губернские магистраты и т. д. Малороссийская коллегия и войсковой суд оставлены были временно только для окончания незаконченных дел; полковые канцелярии оставлены для военных нужд полка впредь до реформы полкового устройства; также разные учреждения, которые замещались выборными дворянскими депутатами, должны были еще ждать дальнейших распоряжений касательно «разбора дворянских прав» украинской старшины.
Дальнейшие распоряжения только довершили это переустройство украинских порядков по имперскому образцу. В 1783 году отменена была козачья служба и козачьи полки: они заменены были карабинерскими полками, как раньше слободские полки были заменены гусарскими. Полковники были освобождены от службы с производством в бригадирский чин; прочей старшине предоставлено по ее желанию — служить в новых регулярных полках или отказаться от службы; козаки сохранялись как особый разряд военно-служебного свободного крестьянства, из которого комплектовались эти новые полки. Все прочее крестьянство приравнивалось к крестьянству империи. Уже перед тем, в 1763 году, российское правительство издало указ против свободного перехода крестьян, находя его вредным для их благосостояния — так как вследствие этих переходов крестьяне не могут вести успешно своего хозяйства; ввиду этого на будущее время воспрещалось переходить от одного помещика к другому без письменного согласия своего помещика. Этим указом помещики воспользовались для того, чтобы укрепить и увеличить свою власть над крестьянами, а крестьяне, обеспокоенные этими мерами к окончательному закрепощению, еще в большем числе начали переходить и убегать от своих помещиков. Тогда указом 1783 года, при введении нового обложения на Украине, крестьянам было уже совершенно запрещено выходить из того поместья, где их застала ревизия, — чтобы не было путаницы в казенных сборах. Этим завершилось закрепощение украинского крестьянства; оно было подведено под «общие государственные постановления» — под те законы, на которые опиралось тогдашнее крепостное состояние в империи.
В том же году украинские города были уравнены с московскими городами, а старшина украинская — с московским дворянством. Указано, какие войсковые чины и должности дают права дворянства, и таким образом старшина резко отделена была от рядового козачества, в качестве особого сословия. Наконец, всякого рода ограничения церковной автономии завершены были в 1786 году отобранием монастырских и епископских поместий; для монастырей введены были штаты: было указано, сколько монахов должно быть в каждом и какое содержание назначается ему из государственного казначейства, а монастырские поместья отобраны были в казну.
Молча приняло украинское общество это окончательное упразднение старого строя. Некоторые стороны новой реформы — как признание дворянских прав или окончательное закрепощение крестьян — могли даже нравиться старшине; многие жадно ожидали при этом упразднении разных наград и пожалований всем правительственно-послушным и старались попасть на открывшиеся новым строем должности, стремились к чинам и богатому жалованью, как предвидела императрица. И эта старшинская аристократия понемногу забывала свою старую Гетманщину, утешаясь достатками, богатством, какое приносил им обеспеченный новыми порядками крепостной труд, или же, вздыхая по старине, тем не менее старательно заботилась о служебной карьере в новых условиях, у нового начальства. И действительно, как рассчитывала Екатерина, среди этой погони за карьерой испарялись старые стремления к вольности, к политическим правам.
Только украинский народ не находил себе утешения в своем крепостном рабстве. Правительство обещало ему с новыми порядками свободу от старшинских беззаконий, от «малых тиранов» — помещиков, а на деле эти новые порядки упрочили с небывалой до того силой безграничную власть помещиков над крестьянином, из которой не было уже ему ни выхода, ни просвета. И свое глубокое разочарование народ излил в известной песне о царстве неправды:
Нема в світі правди, правди не зіскати,
Бо тепер неправда стала правдувати.
Уже тепер правда в панів у темниці,
А щира неправда з панами в світлиці!
Уже тепер правда в панів у порога,
А щира неправда сидить кінець стола!
Уже тепер правду ногами топтають,
А щиру неправду медом напувають.
Десь ти, правдо, вмерла чи ти заключена,
Що тепер неправда увесь світ зажерла!
Тільки в світі правди що рідная мати.
Де би ми її могли в світі одіскати?
Ой орлице-мати! Де ж тебе нам взяти?
Тебе ні купити, ані заслужити!
Коли б тебе, правдо, в світі увидіти,
Орловими крильми раді б ми летіти!
Ох як же тим діткам без матері бути?
Та щодня заплачуть, не можуть забути!
Вже ж бо кінець віку отже приближився:
Хоч рідного брата тепер стережися.
І з ним на суд стати — правди не зіскати,
Тільки сріблом-златом панів насищати.
Хто по правді судить, то того карають,
А хто не по правді, того поважають.
