Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.

Михаил Грушевский

ИЛЛЮСТРИРОВАННАЯ ИСТОРИЯ УКРАИНЫ

К оглавлению

Присоединение Галиции и Буковины к Австрии
Одновременно с тем, как окончательно разрушались украинские порядки по левой стороне Днепра и на Запорожье во второй половине XVIII века, большие перемены происходили также и на Правобережье и в Западной Украине, создавая новые условия и новые основы украинской жизни. Падала Польша: едва успела она подавить последние народные движения на Правобережье и нанести последние удары национальной жизни введением унии в Западной Украине, как настал неожиданный конец государственной жизни самой Польши. В течение нескольких лет разбирали ее соседние державы, и напрасно силилась потом польская шляхта вырвать из их рук и восстановить свою прежнюю государственность.
Не в пользу пошли полякам их огромные приобретения в землях украинских, белорусских и литовских: завоевания и усилия, направленные на сохранение этих земель, обессилили вконец Польшу, она ослабела и сделалась добычей соседних более сплоченных, более прочно организованных государств. Польская шляхта, захватив в свои руки правление, поработила нешляхетское население, лишила всякого значения и самую королевскую власть, отняла все ресурсы у правительства, чтобы лишить его возможности, упрочив свое положение, предпринять какие-нибудь меры к ограничению шляхетских привилегий. Польское государство не располагало ни денежными средствами, ни войском, ни властью. Всю силу захватили крупные землевладельцы-магнаты, но их попечения направлены были не на государственные или общественные интересы, а на обеспечение своего могущества, богатства, карьеры, и в последнее время представители этой аристократии очень часто не брезгали деньгами иностранных правительств, продавая им свое влияние на дела Польши и направляя ее политику в интересах соседей, а не ее самой.
Уже движение Хмельницкого нанесло Польше роковой удар, от которого она не имела силы оправиться. С начала XVIII в. Польшей правят уже не ее собственные правители, а иностранные правительства. Они тормозят проведение в Польше всяких реформ, которые могли бы усилить ее; вмешиваются при всяком удобном случае в ее внутренние дела, подымают через подкупленных магнатов восстания (конфедерации) и распоряжаются совершенно бесцеремонно ее внутренней и внешней политикой. А при этом время от времени возникают зловещие проекты о полном разделе этого большого, но бессильного, безалаберного, на живую нитку сшитого государства, как это мы видели уже во времена Хмельницкого.
По смерти короля польского Августа III (1763) императрица Екатерина, по соглашению со своими единомышленниками в Польше, ввела свои войска, провела на польский престол своего фаворита Станислава Августа Понятовского и рассчитывала его именем править Польшей по своему усмотрению. Повод к вмешательствам в дела последней давал по-прежнему вопрос о положении православной религии в Польше: русское правительство издавна считало себя покровителем православных Польши, и местное православное духовенство обращалось к его помощи и защите в своих злоключениях. Польское правительство стремилось освободиться от этих влияний России и думало воспользоваться тем, что Россия с 1768 года запуталась в войну с Турцией, а сторону Турции стала поддерживать довольно определенно Австрия, не желавшая нового расширения владений России по линии турецких границ. Россия ставила своей задачей утверждение своего господства в Крыму и Молдавии и требовала, чтобы Турция отказалась от верховной власти над этими провинциями; Австрия не хотела этого допустить, так как сама имела виды на молдавские земли. Польское правительство надеялось воспользоваться этим расхождением, но совершенно неожиданный оборот дал всему этому прусский король: он задумал использовать в своих интересах это обострение отношений между Россией и Польшей и выступил с проектом, по которому Россия вместо Турции должна была расширить свои владения на счет Польши, а при этом и Пруссия с Австрией имели получить пограничные польские провинции. Императрица Екатерина не была особенно расположена к этим планам, так как вообще не желала делиться Польшей, рассчитывая удержать ее под своим влиянием целиком. Но когда Австрия начала решительно склоняться в сторону Турции, Екатерина дала свое согласие на планы Пруссии, чтобы удержать на своей стороне эту последнюю. Начались переговоры по этому вопросу, и наконец состоялось соглашение, по которому Россия действительно отказалась от своих претензий на Молдавию (однако Крым Турция должна была признать независимым, и в 1783 году он был безо всякой войны присоединен к России, с согласия Австрии). Вместо Молдавии Россия взяла себе от Польши пограничные белорусские земли, Австрия — Галицию, Пруссия — земли прибалтийские Польши. На этих условиях в августе 1772 года состоялось формальное соглашение, и высланные войска без боя заняли разобранные провинции, а польский сейм и правительство, частью запуганные, частью закупленные, должны были дать согласие на эту комбинацию и уступить захваченные земли.
Австрия таким образом получила целиком Русское воеводство, почти все Белзское, соседние части Подольского и Волынского и Холмской земли. Она ссылалась на то, что эти земли — прежнее княжество Галицко-Волынское, бывшее владением венгерских королей. Мы знаем, что эта зависимость от Венгрии в молодые годы Даниила Галицкого (см. гл. 36) в действительности была очень кратковременна, но с того времени венгерские короли титуловали себя «королями Галиции и Володимирии», а так как с XVI в. венгерская корона перешла к австрийской династии, то теперь императрица Мария-Терезия заявила претензию на эту старую будто бы венгерскую провинцию, «округлили» при этом украинские земли еще соседними польскими и все это присоединила не к Венгрии, а непосредственно к своим австрийским землям. А завладев таким образом поречьем верхнего Прута (Покутьем), императрица, а еще более ее сын Иосиф II решили присоединить к этому и соседнюю часть Молдавии: побывав в 1773 году в Трансильвании, Иосиф пришел к убеждению, что Австрии необходимо завладеть северной Молдавией для того, чтобы обеспечить сообщение Галиции с Трансильванией, и решил занять эту территорию. В 1774 году австрийское войско перешло молдавскую границу и заняло Черновцы, Серет, Сучаву — теперешнюю Буковину.
И в этом случае австрийское правительство в свое оправдание ссылалось на то, что занятая территория тоже принадлежала некогда к Галиции. Действительно, в XIII веке земли по среднему Пруту точно так же, как и по среднему Днестру, стояли в зависимости от Галицкого княжества — это так называемое Понизье; затем оно перешло под непосредственную власть татар, а когда в половине XIV в. организовалось воеводство Молдавское, то воеводы молдавские завладели также и землями между Серетом и Днестром — так называемым Покутьем и землею Шипинскою. Позже, как мы уже знаем, из-за этих земель не раз происходила борьба между Польшей и Молдавией (гл. 49), пока они не размежевались окончательно: польская граница прошла по Куты и Снятии, и таким образом территория с украинским населением между Днестром и Серетом, теперешняя северная Буковина, осталась за молдавскими воеводами, до самого 1774 года, когда ее заняли австрийские войска. Заселена она была украинскими крестьянами — земледельцами и овцеводами, жившими на землях воеводских, боярских, монастырских; повинности их были сравнительно невелики, и поэтому сюда наплывало население из Галиции. Эта северная украинская Буковина составляла Черновецкий округ; но вместе с ней захвачен был также Сучавский округ, преимущественно румынский, и подобно тому как новая Галиция под австрийским владением механически составлена была из украинских и польских земель, так и новая Буковина носила характер украинско-румынский: северная часть — украинская, южная — румынская.
Молдавский господарь был очень раздражен австрийским захватом и резко протестовал против него, но турецкий султан, его сюзерен, не поддержал его и в 1775 году дал формальное согласие на уступку Австрии северо-западной части Молдавии. Назначены были комиссары; они отмежевали оккупированный Австриею край, и он получил официальное название Буковины, которым был обязан своим огромным буковым лесам. Некоторое время эта новая провинция находилась под военным управлением, затем в 1786 году присоединена была к Галиции и так в соединении с Галицией оставалась до самого 1849 года, когда была окончательно выделена в отдельную имперскую провинцию.

116. Конец Польши и присоединение Правобережной Украины к России
В Польше после страшного удара, нанесенного ей в 1772 году, наступило отрезвление и образовалась сильная партия реформы, стремившаяся оздоровить государственный строй Польши. Но эти благие намерения пришли слишком поздно. Соседние государства не хотели возрождения Польши. В особенности недовольно было русское правительство тем, что польское общество хочет перестраивать свои отношения без его согласия и участия. Но Россия была занята на юге — Крымом, затем Турцией, начавшей в 1787 году новую войну из-за присоединения к России Крыма. Польская партия реформы рассчитывала на поддержку Пруссии и сочувствие Австрии и надеялась обойтись без России. Но она ошиблась в своих расчетах. В мае 1791 года была провозглашена в Польше новая конституция, а уже в конце этого года Россия счастливо закончила турецкую войну, упрочившую за ней обладание Крымом и всем северным берегом Черного моря, и могла двинуть свои войска из Турции в Польшу. Тогда магнаты, противники реформы, подняли восстание — устроили так называемую тарговицкую конфедерацию и отдались под покровительство России. Российские войска заняли Варшаву. Был созван новый сейм, давлением России отменивший конституцию 1791 года и восстановивший старый строй.
Пруссия отреклась от Польши и присоединилась к России. При сей оказии она снова заняла значительную территорию на западной границе Польши. Россия завладела Киевским воеводством, Подолией, значительной частью Волыни, белорусскими землями — до линии, проведенной от курляндской границы к границе австрийской. Сейм покорно утвердил уступку России и этих земель. Как некогда, двести лет тому назад, на люблинском сейме польские правители решали судьбу украинских земель: присоединяли их, не справляясь с их желаниями, и затем принуждали украинских магнатов присягать Польше, под страхом конфискаций и лишения должностей, — так теперь пришлось выпить эту же чашу полякам.
Но и эта совсем уже урезанная Польша не выжила долго. Против короля и правительства, за их податливость перед заграничными давлениями, в 1794 году поднялось восстание, ставившее своей целью возвращение захваченных земель и освобождение Польши из-под опеки России и Пруссии. Русские и прусские войска разгромили повстанцев; русские взяли Варшаву и Вильну. Польше положен был конец. Россия присоединила остальные белорусские и украинские земли, какие еще остались за Польшей (кроме Холмщины и Подляшья), прочие провинции разобрали между собою Австрия и Пруссия. Затем в последний раз польские земли подверглись переделу в 1815 году, и таким образом установилось теперешнее распределение их между Россией, Австрией и Пруссией. Белорусские земли целиком остались под владычеством России, украинские были разделены между Россией и Австрией, литовские — между Россией и Пруссией, польские — между Россией, Австрией и Пруссией.
Итак, в конце XVIII в. украинские земли очутились под властью двух великих держав — России и Австрии, — государств, прочно централизованных и бюрократических, с сильной центральной властью, с развитым чиновничьим управлением, с всесильной полицией и армией и безо всякого почти общественного самоуправления. Всякая политическая обособленность украинских земель была уничтожена, самоуправление или отменено вовсе, или сведено к размерам самым ничтожным, да и в этих тесных пределах им почти не могли бы пользоваться украинские элементы, так как украинскими остались одни низы общества: темное крестьянство, несознательное, обобранное и лишенное всяких прав, почти такое же убогое мещанство и невежественное и темное сельское духовенство. Напрасны были все великие порывы, жертвы и подвиги, положенные на освобождение украинского народа, потоки крови своей и чужой, пролитой для обеспечения вольности Украины.
«Польша впала — та и нас задавила», — говорил Шевченко. Польское государство пало, но доля украинцев не улучшилась от этого — в особенности в украинских землях, отошедших к России. В землях, перешедших под владычество Австрии, новое австрийское правительство все-таки старалось содействовать улучшению положения украинских крепостных: ограничить безграничную власть над ними польских помещиков, доставить больше средств к просвещению крестьянству, мещанству и в особенности духовенству — как более культурному классу украинского населения. Благодаря этому переход Галиции под власть Австрии послужил началом возрождения украинской жизни в Западной Украине. Но в землях, отошедших от Польши к России, украинскому народу не стало легче нисколько. Наоборот, сильная рука новой российской администрации сообщила господству польского помещика над украинским хлопом еще большую силу и уверенность, какой оно не могло иметь в бессильном, расшатанном шляхетской анархией Польском государстве. Обыкновенно польский помещик держал на жаловании всю низшую администрацию, с которой ему приходилось иметь дело по делам с крестьянами, и мог быть уверен, что всякое злоупотребление администрация ему покроет и во всем будет держать его сторону. Власть помещика над крестьянином под новым владычеством достигла здесь такой силы и незыблемости, какой никогда не имела в польские времена. Тогда гайдамацкие набеги и крестьянские восстания задерживали развитие помещичьей власти; теперь под охраной российских военных команд и полиции польский помещик ничем не рисковал, ничего не боялся и мог эксплуатировать крепостные руки сколько угодно. Лишь в 1848 году, ввиду тогдашних волнений в Галиции, российское правительство решилось облегчить кое в чем крепостные повинности украинского крестьянина: велено было списывать «инвентари» (т. е. делать опись повинностей, которые должны были отрабатывать крестьяне на помещика); но помещики при помощи низших чиновников сводили на нет и эти небольшие мероприятия по облегчению участи крестьян. Духовная же сторона украинской жизни осталась и после этого надолго во тьме и сени смертной.
Такою же, если еще не более безотрадною, была и национальная украинская жизнь. Даже память о славном прошлом великой народной борьбы ослабела и померкла. В народе сохранились лишь песни и предания, вымиравшие понемногу в тесном кругу певцов-кобзарей. Печатное слово не закрепило даже тех книжных или поэтических произведений, в которых изображены были порывы и стремления украинской жизни к своему освобождению, и среди высших, более просвещенных слоев было все меньше людей, которым сколько-нибудь ясно представлялось прошлое Украины и задачи, поставленные им и, как неоплатный долг, тяготевшие над современными поколениями украинских эпигонов. В Западной Украине все покрыла Польша: польское или ополяченное дворянство, такое же ополяченное, более богатое мещанство и даже высшее духовенство (униатское) было вполне ополячено и польскими глазами смотрело на прошлое и настоящее своего народа. А в Восточной Украине, заднепровской, также обрусело все, что возвышалось над серой народной массой. Старый книжный язык умер, обрусел. Народное слово жило только среди простого народа да на линии соприкосновения народной жизни с церковной книжностью — среди низшего духовенства, священников, дьячков, учителей, едва заметно и видимо. Народная масса, задавленная крепостным рабством, лежала мертвой и неподвижной глыбой; казалось, что ей уже и не суждено возродиться — казалось, конец Украине и украинской жизни, как грустно пел наш великий поэт на развалинах Чигирина:

Заснула Вкраїна,
Бур'яном укрилась, цвіллю зацвіла,
В калюжі, в болоті серце прогноїла
І в дупло холодне гадюк напустила,
А дітям надію в степу оддала.
А надію... вітер по полю розвіяв,
Хвиля морем рознесла.

Но заметно было, что под этим пеплом прошлого, под плесенью современного еще лежат здоровые и сильные зерна народной жизни и — даже начинают тихо и незаметно прорастать.

117. Начатки возрождения в Западной Украине
Во времена наибольшего, как казалось — окончательного, падения украинской жизни, в конце XVIII в., начинали уже пробиваться первые всходы новой жизни. В Западной Украине они всходили на церковной почве.
В свое время введение унии, по-видимому, окончательно придавило остатки украинской жизни. Унию принимали по малодушию, склоняясь перед угрозами и давлением администрации и шляхты: более упорные принуждались силой. Но затем вырастали новые поколения людей, бывших униатами не вследствие измены своей или малодушия, а потому только, что они родились в унии и для них уния сделалась уже верой народной, украинской. Вводившие унию в тех видах, чтобы она послужила средством к ополячению и окатоличению украинских масс, должны были убедиться в полной ошибочности своих надежд. Так как униатское духовенство и вообще уния не была уравнена в правах с католичеством и осталась низшею, крестьянскою церковью, она неизбежно сделалась атрибутом местной украинской жизни и скоро стала для Западной Украины такой же национальной церковью, какой была до этого православная. И когда австрийское правительство, завладев Галицией, приложило старания к тому, чтобы поднять униатское духовенство из темноты и унижения, в каких оно его застало, то эти мероприятия оказали большое влияние на пробуждение национальной жизни. Австрийское правительство, ввиду глубокого порабощения польской шляхтой украинского населения, изыскивало способы поднять последнее в общественном и культурном отношении. При Марии-Терезии и Иосифе II ограничена была власть помещиков, заведены школы с «местным языком» (украинским) для крестьян и мещан, высшие учебные заведения для духовенства, весьма невежественного и убогого. Начались эти старания с закарпатских украинских земель, как последствие тех движений против унии, которые так обеспокоили правительство (см. гл. 108). Мукачевская епархия была освобождена от подчинения католическому епископу, основан был лицей в Мукачево для приготовления к духовному званию, улучшено материальное положение духовенства. Новый епископ Андрей Бачинский (1772—1809) с своей стороны деятельно занялся просвещением духовенства; здесь, в Мукачево, вокруг него постепенно собралась группа просвещенных по тому времени людей, из которых вышел впоследствии ряд профессоров -русин новооснованного Львовского университета и много других заметных деятелей. После присоединения Галиции заботы правительства распространились и на нее. Сейчас же после присоединения Галиции Мария-Терезия основала в Вене духовную семинарию для униатов; это было оконце в Европу для галицкого украинского общества и действительно имело немалое значение в его дальнейшей жизни. Затем была учреждена семинария во Львове, а при основании Львовского университета в 1784 году по некоторым предметам введено было преподавание на украинском языке; был основан также при университете особый лицей, где бы украинские слушатели подготовлялись к университетским занятиям. Много сделано было также и для подъема благосостояния духовенства; из имущества закрытых монастырей был учрежден «религиозный фонд» для улучшения положения духовенства. Точно так же и на Буковине в недолгий период военного управления положены были ценные начатки новой светской школы, и здешний религиозный фонд, владевший пятой частью всей Буковины (прежними монастырскими и епархиальными имениями), давал огромные средства на культурные цели. Беда была только в том, что в общественных и национальных отношениях этой далекой провинции австрийское правительство разбиралось очень слабо, и как не умело найти настоящей точки в крестьянских отношениях, без конца запутывая дело своими противоречивыми решениями, так и в культурных вопросах очень долго совсем не умело разглядеть украинского элемента, считая румынский язык «местным языком» всей Буковины без различия.
В Галиции оно разбиралось все-таки лучше, но и здесь правительственные мероприятия, направленные к поднятию украинского народа, потом были заглушены влияниями польской шляхты, да и предпринимались сплошь да рядом без надлежащего знания местных условий. Для украинских высших школ и кафедр не нашлось людей, которые бы сумели уловить течения народной жизни, на которых могло бы опереться новое просветительное движение. Наука велась на мертвом языке, преподавались предметы, далекие от жизни, поэтому и эти первые попытки просвещения «на местном языке» не принесли такой пользы, какую могли бы принести. Потом эти университетские преподавания и весь русинский лицей были упразднены, когда из новых гимназий стали выходить украинцы, достаточно подготовленные к слушанию общих курсов. С общей реакцией, начавшейся в Австрии по смерти императора Иосифа (1790), польская шляхта, приобретя влияние и в придворных сферах и среди местной администрации, начинает пугать их россказнями о тяготении галицких украинцев к России и православию и таким образом отвращает правительство от дальнейших мероприятий в интересах украинского населения. Под влиянием поляков вместо украинского языка вводится язык польский — сперва в школах высших типов, а затем и в сельских начальных. Ввиду протестов и представлений униатского духовенства сельским обществам позволено было только основывать свои частные школы с украинским языком, и при этом администрация еще рекомендовала духовенству не особенно склонять крестьян к устройству таких частных школ — чтобы не создавать лишних расходов. Нужно сказать, впрочем, что и само духовенство еще не оценивало всего значения народной стихии в образовании и не использовало тех возможностей, какие открывали ему правительственные мероприятия; набираясь кое-какой культуры, новая интеллигенция, почти исключительно духовная, теряла прежнюю связь с народом, бросала народный язык, не умея применить его к культурному обиходу, в письменности придерживалась старого книжного языка, выродившегося, мертвого и не способного уже к развитию, и, не умея найти национальной почвы для культурного развития, шла за польским элементом, как более культурным.
Однако, несмотря на все ошибки и неумелость правительства и своего собственного общества, сводившие иногда на нет даже самые лучшие намерения, в результате всех стараний получалось все-таки некоторое улучшение. Прежде всего было важно уже то, что исчезло чувство безысходности, охватившее украинское население в эпоху упадка, в XVIII в.; мероприятия австрийского правительства открыли некоторый просвет, разбудили надежды на лучшее будущее и вызвали энергию борьбы за лучшую долю. Уже в начале XIX в. среди нового униатского духовенства, воспитанного в более благоприятных культурных и материальных условиях, появляются просвещенные люди, имеющие в виду не только интересы своей церкви, но и интересы народного просвещения, экономического подъема, развития национальной культуры.
Польские выступления против украинских интересов вызвали на борьбу народные права; надежда на поддержку австрийского правительства окрыляла стремления украинства. Проекты введения польского языка в народных школах вызывают первое сознательное выступление галицкого духовенства в защиту народного языка: митрополит Левицкий под влиянием каноника Могильницкого — самого выдающегося представителя нового духовенства — обратился к правительству с ходатайством, чтобы в народных школах обучение велось на украинском языке. Тогда же школьная комиссия постановила известное нам решение, что для украинского обучения сельские общества могут основывать свои особые школы, — митрополит выступил с протестом против такого отношения к украинскому языку; а Могильницкий приготовил записку в защиту его пригодности и равноправия. Затем он более подробно развил свои мысли в особом трактате: «Ведомость о руском языце» (в Галиции украинский язык по традиции продолжает называться «руским»); это был первый ученый трактат в защиту украинского языка. Одновременно Могильницкий занимался просветительной работой. Им организовано было первое просветительное общество в Перемышле — оно, однако, угасло, встретив всяческие препятствия со стороны польского духовенства и ополяченных униатских монахов-базилиан. Более успешны были его труды по устройству народных украинских школ вместо ополяченных правительственных; в короткое время явились сотни начальных приходских школ и несколько так называемых тривиальных (высшего типа); для приготовления учителей учреждена была учительская семинария в Перемышле; началось составление украинских учебников для этих школ, а вместе с этим возник вопрос об отношениях народного языка к книжному: держаться ли в преподавании старого книжного языка или приближаться к живому народному. По этому вопросу в 1830-х годах возникает полемика между защитниками народной речи и книжного языка, или, собственно, нескольких книжных языков: старого украинского, церковнославянского и российского: спор этот имел большое значение в дальнейшем развитии национального самосознания в этой части Украины.
Так поднималась понемногу новая жизнь на забитой, заброшенной украинской ниве в Западной Украине. Скромны и не блестящи были первые проявления ее, но в тех частях Украины, которые перешли от Польши к России, даже и этим нельзя было похвалиться: украинский элемент не получил здесь никакой выгоды от того, что наконец «Польша пала». Как уже было отмечено, господство польского дворянства над украинским народом стало еще более сильным, еще более тяжелым, и со стороны правительства долго не делалось даже таких попыток облегчить положение крестьян, какие делало австрийское правительство. Правительство больше всего боялось какого-нибудь движения, какого-то сознания среди крестьян и готово было глушить всякий голос протеста или неудовольствия против польского помещичьего господства. Те люди, которые старались обратить внимание правительства на такую диковину, что, мол, «единоверные и единокровные», освобожденные Россией от польского господства украинские крестьяне и дальше томятся в лютой польской неволе, гибли по тюрьмах и каторгах. Польское просвещение и культура господствовали повсюду в высших слоях общества, — все это было польское, а с другой стороны, новые школы, заводимые русской администрацией, новое управление, церковь и духовенство под русским господством служили орудием обрусения: русское преподавание введено во всех духовных школах, и даже в церкви богослужебные тексты велено было произносить на русский лад. Таким образом, украинская жизнь, угнетавшаяся до сих пор польским элементом, теперь очутилась между двух огней — ополячением и обрусением, и русские руки искореняли теперь украинство даже там, куда до сих пор не проникали руки польские. Поэтому украинство и под новым господством продолжало угасать, и первые проявления его в России обнаруживаются не здесь, а в Украине заднепровской — в старой Гетманщине и Слобожанщине, на развалинах старой козацкой автономии.

118. Начатки возрождения в Восточной Украине
Хотя высшие украинские слои нашли разные хорошие стороны в новых крепостных и чиновничьих порядках, введенных правительством, и изо всей силы выслуживались перед новыми господами положения, однако среди этих высших слоев украинского общества — потомков козацкой старшины и духовенства, несмотря на их вольное и невольное обрусение, не угасала любовь к украинской жизни, языку, истории — известный украинский патриотизм. С сожалением вспоминали прошлую козацкую славу, украинскую независимость, автономию Гетманщины, жаловались на уничтожение старых порядков и прав. Обыкновенно это неудовольствие тщательно скрывали, считая безнадежными всякий протест и борьбу. Только некоторые более смелые возвращались к старым планам искать помощи за границей для возвращения прежних прав Украины. Недавно из секретных бумаг прусского государственного архива стало известным, что в 1791 году, когда испортились отношения между Россией и Пруссией, к тогдашнему прусскому министру Герцбергу явился украинец Капнист, потомок известного украинского рода, сын заслуженного миргородского полковника. Он объяснил Герцбергу, что его прислали земляки, пришедшие в отчаяние от «тирании российского правительства и князя Потемкина». «Козацкое войско, — говорил он, — очень огорчено тем, что у него отобрали старые права и вольности и обратили его в регулярные полки; оно мечтает возвратить себе эти старые порядки и вольности, старое козацкое устройство» (ancienne constitution des Cosaques). По поручению земляков Капнист спрашивал министра, могут ли они надеяться на помощь Пруссии, если восстанут против «русского ига». Но министр дал уклончивый ответ, не предполагая, чтобы у Пруссии действительно могла возникнуть война с Россией. Поэтому Капнист уехал, сказав, что на будущее время, если прусское правительство того пожелает, оно может войти в сношения с украинцами через его брата, путешествовавшего тогда по Европе.
Одно время казалось, что старые порядки возвращаются. Когда после смерти Екатерины II (1796) взошел на престол ее сын Павел, он отменил многое из сделанного ею и возвратился к старым порядкам, не одобряя вообще политики правительства Екатерины. Между прочим, и на Украине восстановлено было кое-что из того устройства, какое существовало до уничтожения гетманства: восстановлен генеральный суд и другие учреждения, введенные при Разумовском. Говорили, что к этому побудил императора Александр Безбородко, министр и доверенный человек царя Павла, украинский патриот — бывший киевский полковник при старом украинском строе. Может быть, если бы это направление русской политики продержалось дольше, возобновление старого гетманского строя пошло бы еще дальше; но в 1801 году Павла убили, а его преемник Александр I решил идти по следам своей бабки Екатерины II и возвратился к установлениям, какие были заведены ею на Украине в 1780-х годах.
Затем возникали надежды на возобновление козачества и даже гетманства в 1812 и потом в 1831 году, когда русское правительство для усиления своих военных сил обратилось к комплектованию козацких полков на Украине, и для привлечения добровольцев в эти полки местная администрация подавала надежды на разные облегчения в будущем. О тогдашнем генерал-губернаторе Репнине говорили, что он рассчитывает стать гетманом, так как был в родстве с Разумовскими. Но окончились такие слухи и надежды весьма печально, так как правительство, недовольное этими слухами, распорядилось выслать козаков-добровольцев на Кавказ и там поселило.
Все эти надежды и сожаления, хотя они не были ни особенно глубоки, ни особенно серьезны, — все-таки поддерживали в высших, более просвещенных слоях сознание своей обособленности ОТ русского общества, связи с историческим прошлым Украины и современной народной жизнью.
Обруселые службисты, проливавшие свою кровь за российское отечество и изо всех сил, не за страх, а за совесть созидавшие новые российские порядки на Украине, распространявшие русский язык и культуру, выступавшие на литературной арене в качестве русских писателей и в своем обиходе вполне усвоившие русский язык — в то же время с глубокой любовью собирали память об украинской старине, записывали украинские стихотворения и песни, выражения и поговорки, а в своих записках и письмах, не предназначенных для публики, прославляли былую украинскую свободу, хвалили прежних борцов за украинские вольности. (Действительно, довольно неожиданными кажутся такие отзывы о старой украинской «конституции», о былом счастье украинской автономии, о Мазепе, как украинском герое, и т. п. — какие мы находим, напр., в записках и письмах офицера русской службы Мартоса или в знаменитой «Истории Руссов».) На почве этого раздвоения национальной души украинской интеллигенции потом начинают вырастать более серьезные проявления национального чувства — главным образом на почве привязанности к украинскому слову, устному и писанному, как наиболее живому и заметному проявлению украинской жизни.
Употребление народного языка в литературе Восточной Украины не прекращалось никогда, хотя он и не имел доступа в печать и школу. Наоборот, после того как цензурные запрещения убили украинский книжный язык — смешанный украинско-славянский, — чистый украинский язык занял даже более сильную позицию как единственный местный язык. Кто хотел придать украинскую окраску своему произведению, обращался к нему. И все ценившие украинские особенности жизни с особенной любовью обращались к литературным обработкам народного языка и высоко ценили их, несмотря на то, что настоящим книжным языком, органом культурной жизни считался русский. С другой стороны, эти литературные обработки народного языка приучали к большему уважению к живому языку, а живое украинское слово — язык, песня, предания о прошлом, сохранившиеся в устах простого народа, — восстанавливали связи с народом в дворянских слоях, оторванных от него историей последнего столетия, разошедшихся с народом благодаря своей классовой политике и, как казалось, отказавшихся от своего народа окончательно. И так на этом новом народничестве украинской интеллигенции вырастало новое украинское возрождение.
Перелицованная «Энеида» Котляревского, напечатанная без ведома ее автора в 1798 году, была первой книгой, чрезвычайно высоко поставившей в глазах украинского общества народное украинское слово, а вместе с тем своими образами былой козачьей славы и современной тяжелой крестьянской жизни живо заинтересовавшей народной жизнью украинское общество. Само по себе очень было важно появление книги на народном языке — напечатанной, т. е. могущей найти широкое распространение среди тогдашней украинской интеллигенции. Из старой переписки знаем, как трудно было разыскивать любителям украинского слова старые украинские произведения, даже наиболее известные и популярные (напр., киевские академические интермедии), и часто самые интересные произведения старой украинской литературы, не имея возможности появиться в печати, оставались в одной-двух рукописях безо всякого распространения (напр., чрезвычайно интересная историческая повесть Величка известна в одной авторской рукописи и в одной копии). «Энеида», выдержавшая в продолжение одного десятилетия три быстро разошедшихся издания, составила эпоху, и не только в истории украинской литературы, но и в истории украинского сознания. Но кроме самой формальной стороны — печатного литературного произведения на народном языке, притом очень легком, свободном, культурном, чрезвычайно привлекательном для украинского читателя, — книжка обладала действительно драгоценным содержанием. Из-за шутливой формы талантливой пародии, описывавшей приключения запорожских скитальцев, выдвигались иные образы и воспоминания; как раз тогда запорожцы кочевали по далеким краям, не находя себе пристанища — и горькие думы должны были навевать воспоминания, вызываемые этим беспечным повествованием о троянских «бурлаках»! Из-за веселых и иногда грубоватых шуток и насмешек поднимались образы «вечной памяти Гетманщины». Выступала народная жизнь, изображенная с большой любовью и знанием, и пробуждала любовь и сочувствие к ней. Неудивительно, что позднейшие писатели украинского возрождения, Шевченко в том числе, склонились перед автором «Энеиды» и признали его отцом новой украинской литературы.
Но «Энеида» не осталась одинокой; следом за ней шли другие талантливые произведения, поддержавшие и укрепившие первые впечатления, произведенные «Энеидой» — культурное значение украинского языка и украинского народного элемента. То, что в «Энеиде» надо было чувствовать за внешней юмористической формой, в других произведениях выступало вполне открыто и без недомолвок. Такое значение имели пьесы самого Котляревского — в особенности его знаменитая «Наталка Полтавка», стихотворения Гулака-Артемовского, повести Квитки — произведения второго, третьего и четвертого десятилетий XIX в. Наряду с ними огромное значение имели первые сборники украинских песен, начавшие выходить со второго десятилетия (Цертелева, Максимовича, Срезневского). Эти сборники, изданные и некоторые еще неизданные, распространявшиеся в рукописях, впервые открыли чрезвычайное богатство украинского народного песнетворчества и необычайно подняли значение украинского слова, так как именно в это время начало обращать на себя внимание народное творчество вообще и получало чрезвычайно высокую оценку среди ценителей литературы. Появляются также важные для развития украинского сознания труды по украиноведению, в особенности по украинской истории. Безымянная «История Руссов, или Малой России» — история Украины, доведенная до конца Гетманщины, автором которой долго считали Георгия Конисского (а теперь считают Гр. Полетику или его и его сына), живо и талантливо написанная (хотя очень часто вполне фантастическая — особенно в рассказе о событиях XVII в. и более ранних), получила широкое распространение среди украинской интеллигенции, в особенности во втором и третьем десятилетии XIX в., благодаря своему горячему патриотическому чувству, которым была проникнута, и производила сильное впечатление. Напечатана она была гораздо позже, в конце 1840-х годов, но еще раньше распространялась в рукописях и оказала большое влияние на развитие украинской литературы, надолго наполнив ее своими фантастическими, но с большим патриотическим подъемом продуманными фигурами и событиями. Вслед за ней проявилась солидная, хотя и достаточно суховатая история козацкой Украины Бантыша-Каменского, выдержавшая в течение короткого времени три издания — факт также характерный для тогдашних интересов украинской интеллигенции. Появляются и здесь первые предвестники споров о значении украинского народного элемента, о народном языке, поэзии — отзвуки новых идей о значении народности вообще и влиянии славянского возрождения, и эти идеи, переносясь на украинскую почву, давали новое истолкование и новую оценку, сообщали новое значение стихийным и малосознательным до сих пор влечениям к своему родному.

119. Идеи народности. Начатки сознательного демократизма
В XVIII в. в Западной Европе начало нарастать так называемое романтическое народничество: от переделок тем античной литературы и подражаний им писатели обращаются к своим, местным традициям; начинают тщательно собираться народные предания, и народное творчество привлекает особенное внимание. Раньше к нему не относились серьезно, его произведения считались грубыми, не удовлетворяющими просвещенного вкуса, теперь же начинают высоко ценить их своеобразную красоту. Это направление, в особенности из Англии и Германии, распространилось среди западных славян, вызвало и там интерес к народному творчеству, к простонародному слову. Затем такой же интерес, вместе с влияниями первых славянских сборников и исследований народного творчества, начинает расширяться и в России, среди великорусского общества и обруселого украинского.
Для российских украинцев, как и для галицких, поворот этот имел большое значение. До сих пор они в своем народе видели только темную массу, лишенную всяких культурных средств, осужденную пользоваться крохами просвещения своих более культурных соседей. Поэтому они и не видели никакого будущего перед своим народом, смотрели на украинский язык, быт и нравы как на пережитки старины, может быть, и интересные и дорогие для земляков, но в сущности лишенные всякого значения и в конце концов все-таки осужденные на вымирание.
Автор первой украинской грамматики в России, Павловский, в начале XIX в. называет украинский язык «ни живым, ни мертвым, исчезающим наречием» и свою грамматику мотивирует желанием сохранить формы языка, пока он еще не вымер окончательно. Теперь взгляды на народное слово и творчество резко изменяются. В украинском народе, в его народной словесности обнаруживается неоценённое сокровище, возмещающее недостаток книжной литературы и свидетельствующее о великом духовном богатстве и жизненной силе создавшего его народа. «Знаете ли, — пишет один из первых собирателей, Цертелев, в своей статье, — что сию безыскусственную поэзию предпочитаю я большей части наших (русских) романов, баллад, и даже многим романтическим нашим поэмам». Благодаря оригинальным своим особенностям, красоте и богатству украинский быт, предания, история начинают обращать внимание посторонних: великороссов, поляков, немцев, и это подымает в глазах самих украинцев значение их народной стихии. В новых направлениях романтического народничества их собственная малосознательная привязанность к своему прошлому и современному народному быту находит новое объяснение и освещение и с удвоенною энергией обращает их к изучению народа и его прошлого. Народнические теории и примеры национального пробуждения, начинавшегося тогда у других отсталых славянских народов, указывали пути и направления, каких следовало держаться украинцам. Опыты литературной обработки украинских тем на украинском языке приобретали новое значение и ценность как первые проблески возрождения украинской жизни.
После появления талантливых последователей Котляревского, еще перед выступлением Шевченка, литературная сторона этого возрождения всем близким к нему людям представлялась совершенно обеспеченной. Один из молодых членов харьковского кружка, Срезневский, в своем открытом письме в 1834 году твердо заявляет, что «язык украинский, или, как хотят иные его называть, — малороссийский, это не наречие, а отдельный самостоятельный язык, один из богатейших славянских языков, и его литературная будущность не вызывает никаких сомнений». Глубокомысленный Сковорода, простодушный Котляревский, богатый фантазией Артемовский, всегда шутливый и приятный Основьяненко и некоторые другие не останутся сами: «Язык Хмельницкого, Пушкаря, Дорошенка, Палия, Кочубея, Апостола должен, по крайней мере, передать потомству славу этих великих людей Украины».
Но литературной стороной дело не закончилось! Вместе с тем, как уже было замечено, должны были решительно измениться отношения к народным массам, к их нуждам и интересам. Предыдущее столетие характеризовалось между прочим тем, что новорожденное украинское старшинское «шляхетство» ревностно трудилось над сообщением себе аристократического облика, который должен был возможно ярче оттенить обособленность этой новой аристократии от народа, из которого она вышла. Экономическая борьба вырыла глубокую пропасть между народом и этою новою аристократией, захватывавшею земли и закрепощавшею крестьянство, а культурное обособление довершало их глубокое отчуждение и вражду. Украинский народ резко раскололся на темную народную массу, закрепощенную и лишенную всякой возможности развития и прогресса, и на это панство, называвшее себя украинцами («малороссиянами»), но совершенно оторванное от украинской народной почвы и в своем полном отчуждении от народа не видевшее иного пути, как все теснее сливаться с культурной и национальной великорусской жизнью. Но теперь интерес к украинскому слову и украинской народной поэзии научил интеллигенцию другими глазами смотреть на украинский народ. Эти серые простые крестьяне, крепостные мужики, на которых украинское панство, помазавшись великорусской культурой, до сих пор смотрело очень свысока, оказывалось, обладали драгоценными сокровищами поэзии, являлись творцами произведений, которым знатоки отводили место наряду с высочайшими образцами европейского поэтического творчества. В устах крестьянина уцелела память об украинском прошлом, о козацкой славе, забытой интеллигенцией, и самый язык, в освещении новых взглядов на народную жизнь, являвшийся драгоценным сокровищем, — им тоже обладало только крестьянство. В глазах нового поколения украинской интеллигенции украинский серый люд таким образом стал истинным носителем красоты и правды жизни, к которому надлежало всячески приблизиться, чтобы позаимствоваться от него красотой и правдой, заключенной не только в произведениях народной словесности, но и в самой народной жизни, и в этой последней найти истинное содержание для литературного творчества. А приближаясь к народу, украинская интеллигенция заимствовалась не только памятниками народного творчества, но и находила понимание народной жизни, крестьянской души, мужицких печалей и нужд.
Котляревский в «Наталке Полтавке», Квитка в своих повестях и другие менее заметные писатели в своих произведениях ставят себе задачей открыть благородное содержание мужицкой души, показать, что в тяжелых условиях сельской жизни, под сермяжной оболочкой живут высокие, чистые, человеческие стремления, роднящие украинского мужика с его культурнейшим современником. Украинская литература проникается демократизмом: будит интерес высших интеллигентских слоев к условиям крестьянской жизни, ставит своею задачей защиту человеческих прав крестьянина-крепостного и постепенно приходит к пониманию экономических и социальных нужд и тех общественно-политических мер, которые могли бы привести к улучшению общественного положения закрепощенных, темных, обездоленных народных украинских масс. Этот вопрос о поднятии украинских масс до уровня человеческих отношений становится центральным и главным вопросом украинского возрождения, ввиду того, что высшие слои сошли с национальной украинской почвы и вся надежда украинской жизни лежала на сельских массах, на перспективах их освобождения и духовного развития.

120. Украинские кружки в российской Украине в 1830—1840-х годах
Интерес к украинскому языку и народному быту, народной словесности и преданиям прошлого, симпатии к украинскому народу и его этнографическим особенностям постепенно объединяют людей, проникнутых этими интересами и симпатиями, В первые украинские кружки с литературными и народническими интересами. Наиболее заметный кружок, первая украинская «громада», получившая известное значение в литературе и жизни украинской, в российской Украине образовалась в Харькове в десятых — тридцатых годах. Харьков являлся тогда самым крупным духовным центром Украины: на средства местного дворянства, потомков слободской старшины, здесь основан был университет, затем женский институт, организовался театр, развилась довольно оживленная для того времени литературная деятельность, выходили журналы и литературные сборники. Правда, и эти харьковские школы, и эта литература — вся эта культурная жизнь была великорусская, а украинская струя проявлялась в ней довольно скромно — украинскими стихотворениями и статьями в великорусских журналах или украинскими книжечками, появлявшимися изредка, с промежутками в несколько лет. Но среди них появлялись вещи талантливые, серьезные; занимались украинской литературой люди выдающиеся в местной жизни, уважаемые, и занимались серьезно, с сознанием того, что они не забавляются, а делают дело серьезное. Профессор Харьковского университета Гулак-Артемовский пишет чудные стихотворения, переводит и переделывает разные произведения чужих литератур на украинский язык. Квитка, потомок местного старшинского рода, человек очень уважаемый в харьковском обществе, дает театральные пьесы и первые повести из народной жизни, изображая в них высокие движения души украинского сельского люда; известный впоследствии филолог Срезневский выпускает сборники украинских исторических песен — род поэтической украинской истории, производившей в свое время сильное впечатление на общество. Позже выступает на литературное поле поэт и этнограф, тоже профессор Харьковского университета, Амвросий Метлинский и молодой воспитанник того же университета, знаменитый потом историк Костомаров (также слобожанин по происхождению — из старого Острожского полка). В руках харьковского кружка украинская литература приобретает характер важнейшего народного дела. Члены его находились под влияниями романтического народничества и славянского возрождения. В украинской литературе они видели нового члена славянской семьи, богато одаренного природой, лишенного только благоприятных условий, чтобы соответственно проявить себя.
Значительные украинские кружки существовали также в столицах, в Москве и Петербурге; там проживал в конце 1830-х годов талантливый поэт Гребинка и молодой Шевченко, который с конца 1830-х годов начинает обращать на себя внимание своими стихами. Появление его первого «Кобзаря» в 1840 году, а затем «Гайдамаков» было настоящей эпохой украинской жизни. Справедливо заметил русский критик, что украинская литература, имея в рядах своих Шевченка, уже не нуждалась в какой-либо рекомендации, в каких-либо доказательствах своего права на существование. Это было большим счастьем для молодой украинской литературы, что в ней так скоро — через каких-нибудь сорок лет после появления ее первой ласточки, «Энеиды» Котляревского, — появился такой гениальный поэт, как Шевченко. С появлением его можно было сказать, что украинское возрождение со стороны литературной обеспечено.
Но Шевченко сыграл громадную роль также и в идейном развитии украинского общества. С этой стороны большое значение в истории украинской жизни имел киевский кружок, собравшийся здесь с 1840-х годов, когда возле новооткрытого Киевского университета сгруппировались такие выдающиеся силы, как Максимович, Костомаров, Кулиш — тогда еще молодой этнограф, полный юношеского пыла, и историк права Гулак, и много талантливой молодежи, а к ним в 1845 году присоединился и Шевченко, переехавший в Киев на должность при Киевском университете. Сошлись самые крупные люди тогдашней Украины — самые выдающиеся по таланту и смелым планам возрождения своего народа.
Шевченко, Костомаров, Кулиш, Гулак и некоторые из более молодых украинцев близко сошлись и, часто собираясь, обменивались мыслями о прошлом Украины, жалких результатах ее борьбы за освобождение, о горьком положении своего закрепощенного народа и средствах его освобождения. Костомаров работал тогда над историей козачества и делился с товарищами своими мыслями о прошлом. Шевченко уже в своих юношеских стихотворениях первый из украинских поэтов обратился к козацкому и гайдамацкому прошлому, ценя в нем борьбу за волю и право народа, в духе преданий, окружавших его в детстве. Теперь по поручению киевской археографической комиссии он путешествовал по Украине, зарисовывая памятники украинской старины, и они с новой силой будили в его душе память украинского прошлого. Из-за блеска гетманских клейнодов, из-за войн и битв вставал перед ним истинный герой украинской истории: серый народ, столько раз поднимавшийся для того, чтобы завоевать ту землю, на которой трудился, и право распоряжаться своим трудом. С небывалой до него и после него силой Шевченко в своих поэзиях этого (1845) года выступал против неправды и неволи, снова воцарившейся на Украине, и малодушным потомкам напоминал забытую правду украинской истории:

Схаменіться! Будьте люде,
Бо лихо вам буде.
Розкуються незабаром
Заковані люде,
Настане суд, заговорять
І Дніпро і гори!
І потече сторіками
Кров у синє море
Дітей ваших...
Ви — розбійники неситі,
Голодні ворони,
По якому правдивому,
Святому закону
І землею, всім даною,
І сердешним людом
Торгуете? Стережіться ж,
Бо лихо вам буде,
Тяжке лихо!..

С другой стороны, его кружок живо интересовался современными прогрессивными течениями — разумеется, западными, потому что в России в то время все замерло. В нем были люди, хорошо знакомые с современным французским революционным движением, с социалистическими теориями, с попытками некоторых французских священников обновить христианство в духе демократическом и социалистическом.
Интересовался и славянским возрождением, поднимавшим из векового сна один за другим забытые, казалось — навсегда погребенные славянские народы. Развивалась новая культурная жизнь у поляков и чехов, пробуждались хорваты, сербы, болгары, словаки, словенцы.

І о диво! трупи встали і очі розкрили,
І брат з братом обнялися і проговорили
Слово тихої любові навіки і віки —

описывал это славянское воскресение мертвых Шевченко, сам необычайно проникнутый мечтами о возрождении и освобождении славянства.
Большой интерес кружок проявлял к революционной польской и великорусской литературе, как современной, так и предшествующей.
В 1820-х годах, в период прогрессивного русского движения того времени, которое привело к восстанию 1825 года (так называемых «декабристов»), на Украине существовало тайное общество «Соединенных славян», которое ставило перед собой цель объединить славянские народы в свободный союз (федерацию). Имеются сведения, что существовало также отдельное «Малороссийское общество», которое имело целью добиваться политической самостоятельности для Украины.
Такие мысли и планы развивались также в масонских ложах, тайных кружках, которые по западному образцу распространялись в то время в России и на Украине — среди их членов были и сознательные украинцы (например Котляревский). Сведения о тогдашних обществах и их целях доходили до Шевченка и его товарищей, и они по их образцу задумали основать тайное политическое общество для освобождения украинского народа.

121. Кирилло-Мефодиевское братство
Круг людей, объединивших лучших, талантливейших украинских граждан, назвался товариществом св. Кирилла и Мефодия, по имени славянских просветителей, коротко — братством (так упоминает его Шевченко в одном из писем). Целью его было освобождение славянских народов, в том числе и украинского, и создание славянской федерации. Каждый славянский народ имел бы право создать самостоятельную демократическую республику, общими делами которой правил бы общий славянский собор, куда все славянские народы представляли бы своих депутатов. Братчики предполагали, что Киев будет центром этой славянской федерации и представители славянских народов откроют свой собор там, где когда-то собиралось свободное киевское вече, чтобы под звуки софийского колокола возвестить миру правду, свободу и равенство.
Это была дань, которую братчики отдавали идеям славянского возрождения и освобождения, славянскому романтизму и которая была близка с идеями упомянутых «Соединенных славян» 1820-х годов. Для украинской жизни, для политического развития украинского общества гораздо большее значение имело то социальное и политическое содержание, которое братчики вкладывали в эти славянские рамки, и те истоки, которые они находили в украинской старине, в украинских традициях, могущих стать основой свободы, равенства, народовластия, на которые опирался бы новый строй Украины и всего славянства.
В этом братство не имело единого мнения. В нем были такие люди, как Шевченко, — настроенные враждебно ко всему, что угнетало украинский народ: к царскому деспотизму, помещичьей власти, всякому социальному и духовному насилию и несправедливости, готовые добиваться коренного уничтожения всего этого и обновления жизни до самых основ, вплоть до применения насилия, восстания и переворота. Но гораздо больше было умеренных украинских патриотов, романтиков национальности, гуманно настроенных по отношению к народным массам, но противников резкой насильственной тактики — они исповедовали культурологические методы работы: через просветительские общества, издание и распространение среди народа популярных книг, убеждение помещиков в необходимости народного образования и общего улучшения сельской жизни. По этому поводу возникали горячие дебаты, острые споры, в процессе которых сглаживались наиболее резкие противоречия и вырабатывалась приемлемая программа политической работы. В поэзиях Шевченка 1845 года, особенно в его «Послании к землякам», мы находим отголоски горячих споров с национальными романтиками, которые идеализировали современную народную жизнь и былую славу Украины, соблазнялись «современными огнями», славянофильством и западноевропейскими теориями. И не видели того, что было главным для Шевченка, — страшной несправедливости по отношению к народу, социального горя, исторических грехов украинских помещиков перед своим народом:

І Коллара читаєте з усієї сили,
І Шафарика, і Ганка, і в слов'янофіли
Так і претесь... І всі мови слов'янського люду —
Всі маєте, а свої дастьбі... Колись будем
І по-своєму глаголать, як німець покаже
Та до того й історію нашу нам розкаже.

Это «славянофилам», а вот что романтикам украинской народности:

Заговорили
Так, що й німець не второпа, учитель великий,
А не те, що прості люде. А гвалту! а крику!
«І гармонія, і сила, музика, та й годі.
А історія... Поема вольного народа!
Що ті римляне убогі! Чортзна-що — не Брути!
У нас Брути! І Коклеси! Славні, незабуті!
У нас воля виростила, Дніпром умивалась,
У голови гори слала, степом укривалась!»
Кров'ю вона умивалась, а спала на купах,
На козацьких вольних трупах, окрадених трупах!
Подивіться лишень добре, прочитайте знову
Тую славу. Та читайте од слова до слова...
Все розберіть... та й спитайте тойді себе: що ми?..
Чиї сини? яких батьків? Ким? за що закуті?..
То й побачите, що ось що ваші славні Брути:
Раби, подножки, грязь Москви,
Варшавське сміття — ваші пани,
Ясновельможнії гетьмани.

В этих протестах очевидны и крайности, в которые Шевченко впадал, показывая как главное историческую неволю Украины и современную несправедливость по отношению к крестьянству. Его голос не был одиноким, среди младших членов кружка были такие же люди, для которых центром всего была несправедливость по отношению к крестьянству и которые не могли простить ее ни царизму, ни помещичьей интеллигенции, невзирая на весь ее малороссийский патриотизм.
Исторические традиционные ценности украинской жизни особенно подчеркивал в братстве Костомаров, наибольший авторитет в этой области. Исключительный интерес в этом смысле представляет подготовленная им агитационная брошюра (захваченная жандармами и поэтому не распространенная): «Книга битія українського народу». В ней очень оригинально смешивается украинская идеализация своего прошлого — освободительных устремлений народных и козацких — с славянофильской идеализацией славянства в противопоставлении германо-латинскому миру и с горячим революционным протестом против царизма, помещичества и всякой социальной несправедливости. Украинская народная стихия представляется самым точным выражением истинного славянства, не испорченного германо-латинскими влияниями, которые сказались на Польше и западном славянском мире, и византийско-татарскими, искалечившими великорусскую жизнь (прививши ей царизм и казенное православие). Украинское народное движение XVI—XVII в. сбросило с себя всякие внешние вредные влияния: братства вернули религиозную жизнь Украины к чистому апостольскому христианству, а казаччина — к старым славянским основам демократии: свободе, равенству, братству. Украина, пишет Костомаров, не любила ни царя — как Московия, ни помещика — как Польша, и создала у себя козачество, то есть братство: «вступая туда, каждый становился братом других, кем бы он ни был до этого, помещиком или холопом, был бы только христианином, и все козаки были равны между собою: старшина выбиралась на совете и должна была служить всем по слову Христову, принимая должность как повинность, и не было среди казаков никакого господского высокомерия и чинов.
Козачество росло изо дня в день, со временем все люди на Украине стали бы козаками, то есть свободными и равными, и не было бы на Украине ни царя, ни помещика, кроме Бога единого, и по примеру Украины это случилось бы и в Польше, и в других славянских землях». Но польские помещики, увидевшие, как возрастает козачество — что скоро все станут козаками, то есть вольными, прибегли ко всевозможному насилию. Козачество восстало и в борьбе против Польши обратилось за помощью к Москве. Но Москва и Польша поделили Украину между собой и вместе уничтожили украинское козачество и задушили украинскую свободу.
«И пропала Украина — но это только кажется. Не пропала она, потому что не хотела знать ни царя, ни помещика, и хоть был царь над ней, но чужой, были помещики, но чужие, а хотя бы и украинской крови были эти выродки, однако они не поганят своими подлыми устами украинского языка и не называют себя украинцами. А истинный украинец, будь он простого рода или господского, не должен любить ни царя, ни помещика, а должен любить одного Бога».
«Украина встанет из своей могилы и взовет снова к братьям-славянам, и услышат они зов, поднимется Славянщина, и не останется в ней ни царя, ни князя, ни графа, ни герцога, ни сиятельства, ни превосходительства, ни помещика, ни боярина, ни мужика ни холопа, ни в Великой России, ни в Польше, ни на Украине, ни в Чехии, ни у хорутан, ни у сербов, ни у болгар. И Украина будет независимой республикой в славянском союзе. Тогда скажут все народы, указывая на то место, где на карте будет нарисована Украина: «Вот камень, отброшенный зодчим - а он лег в основу всего».
Осуществлять это великое дело и взялось братство. Один из его молодых членов, В. Белозерский, писал: «Ни политическая самостоятельность, ни свободное выражение мыслей и чувств, ни сам язык не находят защиты у закона. Все осуждено на уничтожение, все душится самоволием. В таком страшном положении пребывает наша свет-Украина, что заслужила вечное уважение своими горькими страданиями за правду. Присоединенная на основе своих собственных прав, она терпит множество обид. Права ее забыты, и теперь не как сестра единоверного народа, а как невольница вынуждена она сносить все, что только есть обидного в жизни. Ее доля, ее будущность взвешивается Богом, но если надолго задержатся теперешние порядки, когда ничто украинское не уважается, когда на нас налагается чужое ярмо, и мы, Боже, как чужаки в своей старой отчизне, в своей собственной вотчине, то Украина потеряет свой вековечный народный образ. И мы заслужим это, если будем равнодушны и будем спокойно наблюдать, как на наших глазах убивают наибольший дар божий — жизнь народа с его духом, идеей и целью, к которой она должна стремиться. Как верные сыны своей родины, воодушевленные желанием всякого добра ей, мы должны идти к осуществлению в ней божьей правды, царства свободы, братской любви и народного благосостояния. Однако ясно, что отдельное существование ее (Украины) невозможно: она будет меж несколькими огнями, будет под давлением и может подвергнуться худшим испытаниям, нежели те, которые перетерпели поляки. Единственное средство утвердить свои права, принятое разумом и поддержанное сердцем, состоит в объединении славянских племен в одну семью, под охраной закона, любви и свободы каждого».
«Исходя из того, что целью братства будет возвращение славянским народам их самостоятельности и моральной свободы, каждый член обязан заботиться о распространении правильных идей о свободе, основанной на христианской проповеди и народном праве. Имея в виду, что эта свобода может быть достигнута нами и другими порабощенными народами только при условии объединения славян в одну державу, базирующуюся на уважении каждой народности, — члены обязаны распространять сведения о славянах и праве каждого их племени на самостоятельность, пробуждать любовь к славянам и их народности и искоренять всяческие недоразумения между племенами, но распространять знания, которые пробуждают сознание народности и братства».
Вместе с вполне ясными политическими, социальными и национальными взглядами видим у членов кружка все-таки очень много пустой фразеологии на моральные и религиозные темы — они не могли так просто избавиться от этого наследия своего времени. Тем не менее в уставе братства, в «правилах» для его членов, в обращениях к украинцам и соседним народам — великороссам и полякам, находим много ценного и важного для того времени: требование освобождения крестьян, уничтожения всякого неравенства, сословных различий, классовых привилегий, горячий протест против деспотического российского строя, против эксплуатации народных трудящихся масс, — что производило сильное впечатление в те глухие времена. Братство формировалось постепенно на протяжении 1846 — и начала 1847 года, завоевывало себе сторонников среди лучших людей тогдашнего общества; один из участников рассказывает, что до провала братства в нем было до сотни членов.
Выйти из этой подготовительной стадии и перейти к активной работе Кирилло-Мефодиевское братство не успело, так как было раскрыто еще в момент своего образования: на Рождество 1846 года были подслушаны разговоры братчиков студентом, который подал на них донос; в марте и апреле у братчиков произвели обыск и арест. Когда выяснилось, что братство раскрыто в момент формирования, жандармерия осталась весьма довольна таким доказательством своей бдительности, и это повлияло на то, что наказания для братчиков были запланированы небольшие в сравнении с тем грандиозным значением, которое приписывала администрация этой украинской организации. Продержав кого больше, кого меньше в крепостях, братчиков разослали по далеким от Украины местам, лишив возможности работать так, как им хотелось. Наиболее тяжелая кара постигла Шевченка: его отдали в солдаты и выслали в закаспийскую пустыню, запретив писать и рисовать. Эта страшная ссылка и тяжелая солдатская жизнь надломили его творческую натуру в самом расцвете и разбили поэта физически. Тяжко сказались эти карательные меры на творческой работе также и других братчиков, представлявших лучшие украинские силы того времени. На украинскую мысль, на украинское слово начались невиданные дотоле гонения. Запрещались и уничтожались изданные перед тем книги, даже такие слова, как Украина. Малороссия, Гетманщина, считались преступными. Украинское движение притихло. Но идеи кирилло-мефодиевских братчиков оставили глубокий след, они жили дальше и пробуждали политическую и социальную украинскую мысль. Особенно поэзии Шевченка, которые распространялись в рукописях, пересказывались по памяти, оказывали огромное влияние. От Кирилло-Мефодиевского братства ведет свою историю все новое украинское политическое движение.

122. Галицкое возрождение и 1848 год
В Галиции первый кружок, который довольно сознательно стал на национальной почве, известен нам в Перемышле, среди местного духовенства, в конце второго десятилетия XIX в. Здесь было основано упомянутое уже общество для распространения просвещения в народе; из кругов здешнего духовенства вышла первая известная записка в защиту равноправия и культурной ценности украинского языка, когда возник вопрос об обучении в школах на украинском языке; отсюда вышла известная нам организация украинских школ. Однако этот перемышльский кружок еще не имел вполне ясного понятия о значении народной украинской стихии и стоял на распутье между нею и книжным славяно-российским языком. Потому что книжная украинская традиция не была в Галиции задавлена чужими запретами и мероприятиями, как на Украине российской; она была здесь сильнее и становилась препятствием для перехода к живому народному языку. В 1820-х годах этот вопрос еще не ставился остро; авторы первых грамматик из перемышльского кружка склоняются к народному языку, но считают необходимым «очищать» его от простонародной грубости и приближать к старому книжному и церковному языку. Затем в 1830-х годах обнаруживаются уже два определенные течения: против защитников книжной традиции выступают сторонники живого народного языка, горячо отстаивая его от книжных искажений и требуя для него литературной и грамматической обработки. Здесь сказывались уже влияния славянского возрождения, и еще более — литературных опытов на чистом народном языке Восточной Украины, какими не могла до сих пор похвалиться Галиция вследствие того, что здесь книжная украинская традиция не была разорвана и своим существованием задержала литературное употребление народного языка. Против автора первой печатной венгерско-украинской грамматики Михаила Лучкая, из венгерской Украины, склонявшегося к книжному церковному языку, и автора первой печатной галицкой грамматики Иосифа Левицкого, стремившегося не только держаться старого украинского книжного языка, но приблизиться к книжному великорусскому - в роли защитника народного языка довольно решительно выступил Иосиф Лозинский. Затем еще более решительно становится на украинскую народную почву кружок молодых богословов, собравшийся в львовской семинарии в 1830-х годах.
Эта украинская молодежь находилась уже под непосредственным влиянием возрожденной украинской литературы России 1820—1830-х годов и под воздействием современного славянского возрождения и современной польской революционной агитации. Ее интересы развивались в направлении прогрессивном И народническом, в духе романтического народничества российской Украины. Она также интересуется историей и этнографией своего народа, собирает песни и предания и пробует свои силы в литературной работе, приближаясь к украинским образцам, живо сознавая единство украинского народа по обе стороны российско-австрийской границы. Симпатичный поэт Маркиан Шашкевич является первым народным поэтом Галиции, и позднейшее украинское национальное («народовецкое») движение Галиции признало его своим первоначальником и патроном. На долю Якова Головацкого выпало быть первым патентованным ученым галицкой Украины — профессором украинского языка на вновь основанной кафедре Львовского университета. Третий член этой «руської трійці» Иван Вагилевич занимался историей, этнографией, словесностью — всем понемногу. Но деятельность этого кружка не развивалась беспрепятственно. За последние десятилетия отношение официальных кругов к украинскому вопросу успело решительно измениться. Австрийские власти, имевшие довольно забот с тогдашними польскими революционными течениями, боялись новых хлопот еще и с украинским движением. В духовных униатских кругах, которым передана была цензура украинских книг, также господствовало реакционное направление, неприязненно и подозрительно относившееся к народному элементу в литературе. Книги даже самого цензурного содержания — религиозно-нравственные сочинения, хвалебные оды в честь австрийского дома — запрещались только потому, что язык их был не чисто славянский или вместо славянского печатались гражданским шрифтом. Начинания «руської трійці» были приняты здесь подозрительно и враждебно. Первый альманах «Зоря», приготовленный для печати кружком Шашкевича в 1834 году, эта духовная цензура запретила. Составлен был еще более осторожный новый сборник, состоявший из народных песен и преданий, собственных стихотворений и научных статей членов кружка. Этот второй сборник под названием «Русалка Дністрова» напечатан был уже в Пеште, в Венгрии, чтобы обойти галицкую цензуру. Но и это не помогло: когда книга прибыла во Львов, цензура арестовала ее целиком, и только в 1848 году удалось освободить ее из-под ареста. На авторов обрушились различные неприятности. Слабый здоровьем Шашкевич не выдержал их и умер в бедности приходским священником в бедном, глухом селе; Вагилевич искал заработка у польской аристократии. Галицкие реакционеры могли считать, что вконец задавили украинское движение.
Но налетел бурный 1848 год, и сейчас изменил все. Европейская революция нашла сильный отклик в австрийских землях, вызвав более или менее значительные движения; в Галиции поляки начали подготовлять восстание для восстановления Польши. Австрийское правительство тогда снова вспомнило галицких украинцев и пошло им навстречу, ища их поддержки, чтобы ослабить польское движение. На очередь ставятся такие вопросы, как разделение Галиции (механически и совершенно случайно связанной из украинских и польских земель) на части украинскую и польскую; как введение в украинской Галиции украинского языка в высших и низших школах; как освобождение украинского крестьянства из-под власти польских панов, — все то, над чем задумывалось еще в 1770—1780-х годах правительство Марии-Терезии и Иосифа II, а затем так основательно забыло, подпав под влияние польской шляхты и своих собственных реакционеров. Галицкие украинцы подняли голову и зашевелились. Планы польских революционеров о восстановлении Польши им вовсе не улыбались, и только небольшая часть молодежи, в особенности украинской интеллигенции, пошла с поляками на их призыв «за нашу и вашу вольность». Большинство ее начало организовывать украинское население в защиту своих национальных интересов вразрез с поляками, пользуясь сочувствием и поддержкою австрийской администрации: прославленного галицкого наместника Стадиона, о котором поляки потом говорили, что это он выдумал галицких русинов-украинцев, а раньше их вовсе не было. Основано было политическое общество «Головна Рада», своего рода украинское национальное правительство, имевшее выяснить и представить центральному правительству политические и национальные нужды украинцев, а в качестве органа его начала выходить газета «Зоря Галицька». В противовес польским революционным отрядам организована была украинская гвардия, украинские батальоны стрелков. Осенью 1848 года был созван «Собор руських учених» — конгресс сторонников культурного и национального развития галицкой Украины с целью выяснить культурные и национальные нужды и выработать программу дальнейшей деятельности для развития украинского народа.
Этот «Собор» решительно стал на национальную украинскую почву, вполне определенно отделяя украинскую народность, с одной стороны, от польской, а с другой — от великорусской, с которой смешивали ее различные сторонники книжного «славяно-российского языка», не умея отличить его от народного украинского. «Собор» считал необходимым, чтобы была выработана однообразная грамматика и однообразное правописание, согласное с свойствами украинского языка и независимое от грамматики и правописания польского и русского, для всего «руського народа в Австрии и России» («руським» галицкие украинцы продолжали называть свой украинский народ и язык). Далее «Собор» решил, что в галицких школах необходимо должен быть введен украинский язык, а для развития украинской литературы было основано просветительное общество, по образцу чешской «Матицы», Он поддерживал требование, чтобы украинская часть Галиции была отделена от польской, и ряд других подобных мероприятий. Это был очень важный момент в галицкой жизни, и недаром Антон Могильницкий — наиболее крупная литературная сила этого времени — обращался к «Собору» с патетическими, хотя по теперешней оценке довольно нескладными стихами:

Як орли смілі в гору ся взбиваймо,
Минаймо здаля принади і сіти,
Скрізь густі хмари світла добиваймо,
Щоб раз зажжене не далось згасити.
А хоть не раз ще густо тьми залива
Примрачить світла лице нам любезне —
Вийде наверх, як на воді олива,
Пред тхом правди ложка гущ ісчезне.

Правительство шло навстречу украинским пожеланиям. Оно обещало ввести украинский язык во всех учебных заведениях, в гимназиях и университете, серьезно думало о разделении Галиции, и в 1850 году действительно был издан закон, разделявший Галицию на национальные территории, однако он не получил осуществления. Зато большое значение имело и произвело глубокое, бодрящее впечатление на украинское общество провозглашенное в 1848 году упразднение крепостного права и освобождение крестьян из-под власти помещиков.

123. 1848 год в Буковине и венгерской Украине и реакция 1850-х годов
В других украинских землях, находившихся во владении Австрии — в Буковине и венгерской Украине, события 1848 года отражались иначе, хотя также глубоко затронули местную жизнь. В Буковине — наиболее глухой из австрийских провинций — вопросы, выдвинутые этими событиями, вызвали первые серьезные проявления национального сознания в местном украинском населении и первые расхождения интересов украинской и румынской народностей, которые правительство до сих пор обыкновенно смешивало в одну местную православную народность. Румынские депутаты в парламенте добивались отделения Буковины от Галиции и объединения ее с румынскими территориями Венгрии; буковинские украинцы выступили против этого требования, отстаивая свои связи с Галицией и вместо того выставляя пожелание, чтобы Буковина была разделена на национальные территории — украинскую и румынскую, а румыны этого не хотели. Вообще украинское движение в Буковине было еще очень слабо; среди украинцев мало было сознательных элементов, и возникшее тогда крестьянское движение против румын-помещиков носило вполне стихийный, несознательный характер.
Глубокие потрясения, отразившиеся на всей дальнейшей жизни, пришлось испытать в 1848 году Украине венгерской. Восстание, поднятое для освобождения Венгрии от австрийского владычества, было подавлено с помощью военных сил, присланных австрийскому императору Россией; австрийское правительство, чтобы ослабить венгров, готово было поддержать народности Венгрии, подавленные до тех пор венгерским господством; в их числе были и украинцы. Среди них нашелся тогда смелый и решительный человек, который мог бы открыть новую эпоху в жизни венгерской Украины, если бы остался на национальной почве. Это был Адольф Добрянский; во время венгерского восстания он бежал из Венгрии, проживал в Галиции и возвратился оттуда с российской армией как императорский австрийский комиссар при российской армии. Под его влиянием украинцы Венгрии решили выступить со своими национальными нуждами, отправили депутацию к императору и просили выделить украинские земли в особые столицы и в них на всякие должности назначать украинцев, ввести украинский язык в управлении и школе, основать в Унгваре украинскую академию и т. д. Просьбы эти были приняты благосклонно, и император обещал их исполнить. Добрянский назначен был наместником (наджупаном) четырех столиц, где главным образом жило украинское население, и начал вводить местный язык в делопроизводство; на том же языке должны были обучать в унгварской гимназии. Все это обещало хорошие результаты, но все испортило русофильство Добрянского; он был сторонником единства русского народа и вместо украинского языка (ruthenische Sprache) вводил русский, распространял русские влияния. Поэтому венгерская аристократия, снова приобревши влияние в государственных делах, — под впечатлением русской оккупации, уничтожившей все ее планы, прежде всего обратилась против Добрянского. Скоро его отстранили от всего, и все, что отзывалось русофильством в украинских землях, окружено было самым подозрительным надзором. Между тем под влиянием Добрянского вся здешняя интеллигенция прониклась русофильством и теперь под усиленным надзором венгерской администрации отказалась почти от всякой деятельности. На народной украинской почве работать она не хотела, на русской не смела; и так после бурного движения 1848 года наступает здесь надолго, по настоящее время, полный застой — хуже, чем где-нибудь на другой украинской территории.
Не столь долгая и затяжная, но все-таки сильная реакция после полного упований движения 1848 года наступила в Буковине и даже в Галиции. Союз здешнего украинского общества с правительством имел свои невыгодные стороны. Добрые намерения австрийских правителей помочь развитию украинского народа в большинстве случаев не осуществились и здесь. Подавив революционное движение 1848 года, правительство вообще бросило свои планы реформ. Между тем украинское общество все надежды свои основывало на этих реформах и мерах правительства, и когда увидело, что правительство оставило попечения об украинском населении, оно остановилось в беспомощности, не зная, что предпринять.
Вследствие того, что украинское движение опиралось на союзе с правительством и его поддержке, руководящую роль получили элементы консервативные: церковные и чиновничьи. В Галиции тон задавала митрополичья консистория, «святой Юр», как ее называли по кафедральной церкви, где жил митрополит и консисторские каноники. Тогдашняя украинская интеллигенция в Галиции состояла почти из одних священников, и они, вполне понятно, смотрели на митрополита и его консисторию как на своих признанных руководителей. А эти руководители неприязненно и подозрительно относились ко всякому проявлению сколько-нибудь живого и прогрессивного движения вообще и народного украинского в частности. Снова выступают сторонники книжного славяно-российского языка, враждебные украинскому элементу в языке и культуре, как простонародному и «необразованному». Всякие более смелые стремления и планы 1848 года затихали и забывались среди общей реакции, и снова подняли голову польско-шляхетские элементы. Они фактически захватили в свои руки галицкую администрацию. Под руководством тогдашнего наместника графа Голуховского Галиция очутилась в польских руках, и польские правители постепенно старались снова расхолодить правительство в отношениях к украинскому элементу, аттестуя перед ним галицких украинцев как элемент, тяготеющий к России и православию.
Таким образом, и в Галиции многообещающее движение 1848 года в действительности послужило не началом новой эпохи развития, а порогом к темной полосе реакции, и только позже украинское общество имело возможность возвратиться к тем требованиям и задачам, которые ставились в 1848 году и тогда были так близки к осуществлению.

124. Новое движение в российской Украине
Таким образом, и в России после разгрома Кирилло-Мефодиевского братства, и в Австрии после поражения революции 1848 года конец 40-х и 50-е годы стали временем глухой реакции, затишья и оскуднения украинской жизни. Но в России эта реакция как наступила раньше, так и окончилась раньше. После неудачной Крымской войны начались новые веяния; правительство принялось реформировать старые изжитые формы жизни, обнаружившие свою полную непригодность в последнем испытании. На очереди стало освобождение крестьян, освобождение всего населения от пут старого режима; общество пришло в движение, рвалось к новой жизни, и в этом общем возрождении ожили и придавленные украинские стремления. Кирилло -мефодиевцы, возвратившись из ссылки, собрались в Петербург и принялись снова за прерванные планы украинского возрождения. Особенно живую издательскую и организационную деятельность в это время проявил П.Кулиш, раньше других возвращенный из ссылки. Начав с издания этнографических материалов, собранных еще до ссылки, он затем принимается за издание украинских писателей, открывает новую звезду украинского слова – Марию Маркович (Марко Вовчок), собирает материалы для альманаха «Хата», выдержавшего два издания сразу (1860), наконец со своим шурином Белозерским приступает к изданию украинского ежемесячного журнала «Основа». Журнал этот, выходивший неполные два года, 1861—1862, на украинском и русском языках, имел чрезвычайно большое значение, впервые объединив сознательных украинцев в России в общих прогрессивных стремлениях.
Правда, смелые политические идеи Кирилло-Мефодиевского братства уже не зазвучали в новом органе. Трудно сказать, тяжелый ли опыт жизни и наказания, упавшие на головы членов братства, повлияли на склад их мыслей, или они считали неудобным останавливать внимание общества на таких далеких вопросах, которые к тому же в подцензурном журнале можно было рассматривать только в очень общих чертах, тогда как на очереди стояли вопросы такие близкие и для украинства существенные, как дело освобождения крестьян, организация новой общественной, экономической и культурной жизни крестьянства — т. е. это было осуществление социальной программы братства, хотя бы частично. Кружок «Основы», начавшей выходить как раз перед освобождением крестьян, посвящал особенное внимание указанным вопросам. Затем вслед за освобождением выдвинулся вопрос о народном образовании: украинская интеллигенция, особенно молодежь, принялась организовывать воскресные школы в городах, составлять украинские книги для школ и народного образования и собирать деньги для их издания. Одновременно с этим, совершенно неизбежно, возникли споры об украинском языке, о пригодности его к школьному и книжному, вообще к культурному употреблению. Приходилось защищать его от нападения чужих «общероссов» и своих «тоже малороссов», доказывавших, что украинцам совершенно излишне трудиться над развитием своего языка, ввиду того, что они могут пользоваться «общерусским», т. е. великорусским языком. И одновременно приходилось отстаивать самостоятельность украинских стремлений и от поляков, стремившихся втянуть украинцев в свои планы и интересы исторической Польши и рассматривавших Украину как свое историческое достояние. Костомаров энергично оборонял исторические права украинского народа, обосновывал с исторической точки зрения федеративный принцип, объяснял демократические традиции украинской истории. Он и Кулиш выступали главными защитниками украинской идеи в то время.
Перед этим живым делом отошли на дальний план старые мечты об объединении всех славян. Наоборот, крестьянский вопрос, занимавший также прогрессивное русское общество, сблизил с ним украинцев, которые раньше ближе стояли к русским консерваторам-славянофилам, а со стороны русских прогрессистов встречавших неприязненное и презрительное отношение (так, крупнейший представитель тогдашней русской прогрессивной интеллигенции Белинский в 1840 году весьма приязненно отнесся к произведениям Квитки, Шевченка, к деятельности Кирилло-Мефодиевского братства). Теперь прогрессивные представители русского общества в целом ряде вопросов почувствовали себя союзниками и единомышленниками украинцев и с своей стороны не раз выступали в защиту украинских нужд. Так, петербургский комитет грамотности в 1862 году обратился к правительству с ходатайством о введении в народных школах Украины преподавания на украинском языке, а между рекомендованными комитетом книгами для народного чтения было даже больше украинских, чем русских. Русские писатели проявляли значительный интерес к украинской литературе и даже галицким сторонникам книжного славяно-русского языка давали советы бросить мертвый язык и держаться живого народного украинского языка.
Это живое и плодотворное украинское движение, однако, скоро встретило новые препятствия со стороны правительства. Хотя украинцы стояли в совершенно враждебных отношениях с помещиками-поляками, выступавшими с доносами против народнических украинских стремлений и против своих людей, переходивших на сторону украинского движения (напр., против кружка Антоновича и др.), однако враги украинства представляли последнее продуктом польской интриги, и правительство поверило наговорам, что украинцы будто бы стоят в союзе с поляками. Под впечатлением вспыхнувшего в это время польского восстания (1863) репрессии и запрещения обрушились на украинское слово и на всякие украинские начинания. «Основа» сама прекратилась в конце 1862 года, другие издания подверглись приостановкам и запрещениям. Запрещались украинские книжки для школы и народного чтения. Украинские деятели подвергались арестам и ссылкам.
Наконец вышло распоряжение министра внутренних дел (Валуева), направленное против украинского слова вообще. Он ссылался на то, что «большинство малороссиян весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может», — вызывают украинское движение в своих интересах поляки; поэтому министр в будущем поручает цензуре пропускать только беллетристику, а книг научных и предназначенных для народа не разрешать к печатанию. Напрасно тогдашний министр просвещения (Головин) указывал, что нельзя запрещать книг независимо от их содержания, за самый только язык, на котором они написаны. Запрещение все-таки осталось в силе, а к нему присоединился и синод, запретив Св. Писание на украинском языке, а цензура, подделываясь под настроения министерства, перестала пропускать и беллетристику. Начавшееся украинское движение таким образом было сразу приостановлено и придавлено, как раз когда стало получать силу. Но в результате это привело только к тому, что начавшееся движение перебрасывается в Галицию: в первый раз за столько веков начинается возвратное культурное движение из Восточной Украины на запад, в Галицию, между тем как раньше, под давлением польского господства, более живые элементы из Западной Украины отливали на восток. Теперь условия украинского движения на востоке стали тяжелее, чем в Галиции под австрийским господством, и начинается движение с востока на запад.

125. Народничество и москвофильство в Галиции и на Буковине
В Галиции среди украинского, или, как здесь его называли, «руського», общества после десятилетнего застоя новое движение начинается в 1859 году. Проект введения латинского алфавита в галицкой письменности, предложенный наместником Голуховским, был последней каплей, переполнившей чашу унижения галицких русинов. Поляки в это время захватили уже вполне в свои руки управление Галицией, став между краем и центральным правительством, и теперь этот проект введения латинского «абецадла» открывал перед галицким обществом перспективу полного ополячения всей галицкой жизни. С большим единодушием выступали галицкие украинцы против этого проекта и своим единодушным протестом успели предотвратить эту «реформу». Но этот успех был только эпизодом — возникал вопрос, как противостать новому натиску полонизации, угрожавшему окончательно затопить галицкую Украину? Консервативные элементы галицкого общества, священники и чиновники, чувствовали свое бессилие разбудить народную жизнь. До сих пор они возлагали все надежды на австрийское правительство. Теперь, когда оказалось, что оно отдало Галицию в жертву полякам и ничего не хочет сделать для украинцев против воли поляков, надежды этих консервативных элементов обращаются к России.
Такое русофильское направление подготовлялось уже раньше старым славяно-российским языком, довольно близким к российскому книжному языку XVIII в., и традициями покровительства, оказывавшегося Россией православным в старой Польше. Затем влияли сношения с некоторыми русскими славянофилами (в особенности с Погодиным), поддерживавшими со своей стороны такое русофильское направление в Галиции. Большое впечатление произвел также финал венгерского восстания, когда Россия своими войсками помогла Австрии подавить это восстание; Россия осталась в памяти галичан как олицетворение державного могущества, безграничной политической мощи, и вообще Россия николаевских времен, придавившая так сильно Польшу после восстания 1831 года, рисовалась галичанам как идеальное царство справедливости и порядка. Австрию же в конце 1850-х годов постигли крупные неудачи в Италии, затем в 1860-х годах разгромила ее Пруссия: казалось, что приходит конец самому ее существованию. И когда к этому же времени австрийское правительство вполне перешло на польскую сторону и отдало Галицию в полное распоряжение польской шляхты - консервативные элементы русинского галицкого общества все надежды своего спасения перенесли на Россию.
Они надеялись, что российский государь в самом скором времени отымет Галицию от Австрии, как отторженную часть своего наследия, и в этих надеждах проповедовали возможное сближение с культурой и языком официальной России. Под впечатлениями погрома австрийских войск под Кениггрецом в 1865 году львовская газета «Слово» — орган этих консерваторов («москвофилов», как их называли) - выступила открыто с таким новым политическим исповедованием: доказывала, что галицкие русины один народ с великороссами, а украинский язык — только разновидность «русского языка», отличающаяся лишь выговором; зная правила произношения великорусского языка, галицкий русин может «в один час» научиться говорить на нем; и нет, собственно, никаких русинов — есть один только «русский народ», от Карпат до Камчатки; поэтому нечего хлопотать над созданием народной украинской литературы, раз есть готовая русская, т. е. великорусская литература.
Таким образом, из консервативно-реакционных течений галицкой жизни 1850-х годов, под впечатлением полного равнодушия австрийского правительства к галицким украинцам, начало в 1860-х годах создаваться галицкое москвофильство, близкое по духу, как видим, тому «большинству малороссов» России, на которых ссылался в 1863 году Валуев, говоря, что они не знают ни украинской народности, ни языка, а только один русский народ и язык, — это москвофильство охватило почти всю тогдашнюю «интеллигенцию» Галиции, Буковины и закарпатской Украины, наиболее подпавшей мечтам о всесильной России после разгрома венгров российскими войсками. В Галиции в этом направлении пошло немало людей, которые в 1848 году вполне решительно стояли на украинской почве — среди них сам Яков Головацкий, который на первых своих лекциях украинского языка на вновь основанной кафедре Львовского университета величал этот язык, а теперь также присоединялся к числу приверженцев единого русского языка и позже перешел в Россию. Конечно, легче было ждать всяких благодатей от России и тем временем бездействовать, не ссорясь с поляками (как действительно и поступало большинство этих галицких москвофилов), чем работать над пробуждением украинского народа и созданием культурных и всяких других основ для его новой жизни.
Но именно этим другим путем пошли более энергичные элементы тогдашней галицкой молодежи, а с ней и некоторые представители старших поколений. Они чувствовали себя более близкими демократическому народническому украинскому движению, как раз тогда оживавшему в России, чем той официальной России николаевских времен, о которой мечтали священники и чиновники москвофилы и которая в это время так ярко обнаружила перед самим русским обществом свою несостоятельность и уступила место более прогрессивным направлениям нового царствования Александра II. Проявления тогдашнего украинского возрождения в России наполняли галицкие кружки молодежи радостью и надеждой. Жадно ловила она пылкие слова Шевченка. «Кобзарь» становится для нее священной книгой, Украина — святой землей. С новою силою захватывают ее влияния украинского романтизма, традиции козачества; у молодежи входит в моду одеваться «по-козацки». С юношеским пылом изгоняет эта молодежь из употребления галицкой интеллигенции польский язык. Она старается как можно больше приблизиться к украинскому языку и украинской жизни и своими изданиями («Вечерниці» 1863, «Мета» 1863—1865, «Нива» 1865, «Русалка» 1866, «Правда» с 1867 г.) пробуждает в обществе любовь и привязанность к своему народу. Наряду с наивными и анахронистическими пережитками романтического народничества в галицкую жизнь входила живая, прогрессивная струя интересов к народным массам и горячих желаний поднять ее культурный, экономический и политический уровень.
Это новое «народовецкое» движение, как его называли, наряду с Галицией охватывает и Буковину и создает здесь первые начатки национальной жизни, какой не знала до этого времени эта маленькая окраина, отрезанная политическими, а затем и религиозными и культурными границами от соседней Галиции. Хотя и связанная с Галицией в административном отношении, в последнее время она жила особняком, не затронутая и не разбуженная малоподвижной галицкой жизнью. Только галицкое народовство 1860-х годов находит более живой отголосок на Буковине. Здесь выступает несколько талантливых и полных энергии писателей — как братья Воробкевичи, в особенности Исидор, популярный поэт, затем Осип Федькович — наиболее выдающийся талант, какой к тому времени дала австрийская Украина; в своих рассказах и стихотворениях он раскрыл перед своими читателями чарующую панораму Карпат и связанных с ними преданий, легенд и картин яркого, красочного гуцульского быта. За отсутствием местных органов, местного литературного движения эти буковинские писатели присоединяются к галицкому движению, принимают участие в галицких народовецких изданиях и при слабых вообще литературных галицких ресурсах этого времени приобретают большое значение в развитии первых начатков нового украинского движения в Галиции. В самой Буковине народная украинская жизнь начала развиваться значительно позже; здешнее общество «Руська Бесіда», служившее центром литературной и общественной жизни, основанное в 1869 году, долго носило характер русофильский, и только в 1880-х годах окончательно одерживают в нем верх народовцы.
Но неизмеримо большее еще значение, чем эта моральная помощь первых вестников буковинского возрождения, имела для народовецкого движения в Галиции и вообще в австрийской Украине помощь и участие украинцев из России. Когда административные репрессии задержали развитие украинской жизни в России, многие украинские писатели начинают направлять свои произведения в сборники и журналы, начавшие издаваться галицкими украинцами. Из старших писателей в особенности Кулиш, из младших Марко Вовчок, Антонович и в особенности Конисский и Левицкий-Нечуй поддерживают украинские издания Галиции своими произведениями. Когда с 1867 года после нескольких недолговечных изданий во Львове удалось поставить более прочно журнал «Правда», выходивший более десяти лет, — украинцы из России принимали в нем деятельное участие, и он носил до известной степени характер всеукраинского органа, так как в России нельзя было издавать ни украинских газет, ни журналов.
Эта помощь украинцев из России имела огромное значение для австрийских украинцев. Украинское народовецкое движение Галиции поднято было молодежью. Почти все старшее поколение относилось к нему несочувственно и более или менее решительно тяготело в сторону москвофильства. В руках москвофилов находились все национальные организации и в Галиции и на Буковине, не говоря уже о закарпатской Украине, а народовство конца 1860-х и затем 1870-х годов представлено было небольшими лишь кружками, бедными и материальными средствами и культурными силами. Ввиду этого для народовцев чрезвычайное значение получало то, что они чувствовали за собой Украину, — беспредельную могучую Украину, породившую народных борцов козацкой эпохи и новых деятелей украинского возрождения, и среди сотрудников своих органов и изданий видели ее представителей. С другой стороны, участие российских украинцев поддерживало и развивало демократическое и прогрессивное направление галицкого украинства — это также много значило, принимая во внимание преобладание церковных и консервативных элементов в галицком обществе. Для российских же украинцев в их тогдашнем угнетенном состоянии среди всяких репрессий и запрещений Галиция явилась как бы окном в свободное будущее украинского развития и обеспечивало последнее на случай всяких возможных притеснений в России.

126. Киевская громада и указ 1876 года
С началом 1870-х годов цензура для украинских книг в России стала несколько снисходительнее, и репрессии до некоторой степени ослабели; снова явилась некоторая возможность литературной и научной деятельности. Центром украинского движения становится Киев, где за последние десятки лет, после разгрома кирилло-мефодиевцев, наросли новые культурные силы из воспитанников здешнего университета. Деятельность этой киевской громады, в отличие от петербургской, направлена была главным образом не на общественные вопросы, а в сторону научную: на обоснование украинства исследованиями прошлой и современной жизни украинского народа. В этом направлении работали такие выдающиеся ученые, как историки Антонович и Драгоманов, этнографы Чубинский и Рудченко, филологи Житецкий и Михальчук и др. Им удалось получить разрешение на основание здесь, в Киеве, отдела географического общества (1872), и он сделался центром, вокруг которого стали сосредоточиваться культурные украинские силы.
Просуществовал он недолго, но для пробуждения украинских научных интересов и вообще украинского сознания в местном гражданстве сделал много. Российский археологический съезд, состоявшийся в то время (1874) в Киеве и разбудивший в публике большой интерес, проведен был преимущественно местными украинскими силами и представил общественности разные принципиальные моменты украиноведения, поставив ребром вопросы древности, историчности разных сторон украинской жизни. Это был настоящий праздник украиноведения.
Наряду с этим оживает и украинская литература. В конце 1860-х и в 1870-х годах появляются талантливые писатели и поэты — такие как Руданский, Нечуй-Левицкий, Мирный, Конисский, Михаил Старицкий, Нечуй-Левицкий, Мирный, Конисский закладывают фундамент социального украинского романа, разворачивают широкую панораму народной украинской жизни в новых, раскрепощенных условиях — на месте старой крепостной, изображенной Шевченком и Вовчком.
Николай Лысенко закладывал основы украинской музыки своими сборниками песен, композициями и чудесными концертами. Первые представления его опер — «Чорноморців» и «Різдвяної ночі» — произвели глубокое впечатление, став новой страницей в истории украинской культуры. Постепенно поднимается украинский театр и, несмотря на все препятствия со стороны цензуры и администрации, чрезвычайно оживляет общество, его интеллигентские и полуинтеллигентские слои.
Наряду с блестящими успехами в области высшей украинской культуры — науки, литературы и искусства — очевидно проигрывало все то, что делалось в области социальной и политической. Киевское общество заново связало прерванную правительством нить народнических предприятий и внесло ценные вклады в народную популярную литературу. Она базировалась на почве кирилло-мефодиевской идеологии и развивала ее программу. Но современное социально-политическое, революционное движение, которое разрасталось в среде русской молодежи и в значительной мере захватывало украинскую молодежь, встречалось с довольно решительной оппозицией киевского общества. Его отпугивал российский государственный централизм этих революционных групп, невнимательное отношение к национальному вопросу вообще и особенно украинскому, а также склонность к терроризму и неразборчивой тактике. Некоторые из лидеров киевского общества сознательно и последовательно обращали внимание украинской общественности, и особенно молодежи, на культурную сторону украинского дела, пренебрегая политической, чтобы отвлечь украинцев от участия в российских революционных движениях, чем вызывали неудовольствие самих же украинцев таким односторонним «культурничеством».
Таким односторонним культурником, и то в очень тесных рамках (так называемого «домашнего употребления»), отрекаясь от высших проявлений культуры, выступал под старость заслуженный кирилло-мефодиевец Костомаров. В киевском обществе наиболее яркими представителями идейного разлома 1870— 1880-х годов стали духовные вожди его Антонович и Драгоманов, товарищи и сотрудники (их общим делом было издание «Исторических песен украинского народа», 1874— 1875 годов, на русском языке, важнейшее дело киевского научного общества) — позднее идейные антагонисты. Антонович был наиболее авторитетным и уважаемым представителем своего направления, решительно отмежевался он от российских революционно-социалистических течений и выдвинул на первый план потребности национального самосознания украинского народа и возможно большего национального отмежевания. Как авторитетный историк Украины он имел большое влияние. Драгоманов же в то время, то есть в 1870-е годы, еще не очень решительный в национальных украинских притязаниях, признавая, например, общее и для украинцев универсальное значение великорусской литературы и культуры, настойчиво выступал против переоценки национальной стороны украинского вопроса: признавал национальность только формой, в которую должно быть влито общеевропейское прогрессивное и социалистическое демократическое содержание («космополитизм в целях, национализм в формах и методах»). По его мнению, украинское движение должно было идти от низов, от удовлетворения своей «плебейской» публики, опираться на социалистические задачи, на интересы народных масс и с ростом их — как «плебейская нация» — ставить перед собой все более высокие культурные цели. Украинство, на его взгляд, должно было быть социалистическим, не иначе, и с этой точки зрения он настаивал на общности с социалистическими российскими течениями — хотя решительно выступал и против терроризма и всякой неразборчивости в средствах (его лозунг: «Для чистого дела нужны чистые руки!»), и против централизма и государственной недальновидности («якобинства») российских социалистов (против этого направлено главное его классическое произведение «Историческая Польша и великорусская демократия» (1881) — против польских и российских революционных претензий на Украину.
Эти мысли, проводимые Драгомановым с воодушевлением и талантом в позднейших работах, 1880-х и 1890-х годов, имели большое влияние на дальнейшее развитие украинской политической мысли. Но в тот период, в 1870—1880-х годах, киевские круги отдавали предпочтение более умеренным культурническим течениям.
Несмотря на это, деятельность киевских граждан послужила поводом правительству к новым мерам против украинства. Свою роль здесь сыграли черниговские помещики Ригельман и его свояк Юзефович, который выполнял миссию охранителя российских государственных интересов на Украине. Поссорившись с лидерами киевского общества, Юзефович регулярно посылал правительству донесения, пугая его успехами украинского «сепаратизма» (как это тогда называлось), доказывая, что украинцы развивают свой язык и литературу для того, чтобы отделиться от России. В начале 1875 года была направлена специальная комиссия по этому делу, в которую включили и Юзефовича. Он представил этой комиссии украинство как польско-австрийскую интригу, имеющую целью оторвать Украину от России. Представители цензуры со своей стороны подтверждали, что украинское писательство имеет тайные цели — отделение Украины от России. Причем особенную опасность уже тогда видели в украинстве галицком, не связанном цензурными российскими ограничениями и настроенном резко и враждебно к российскому правлению из-за его запретительных мер по отношению к украинству.
Комиссия решила внимательнейшим образом следить за галицкими изданиями, не допуская в Россию ничего такого, что могло бы влиять на развитие украинской жизни, поддерживать деньгами и другими способами москвофильские издания, москвофильское движение в Австрии и предпринять все возможное, чтобы задушить украинское движение в России. Было закрыто киевское отделение географического общества, а весной 1876 года вышел указ против украинского слова вообще: на украинском языке разрешено было печатать только исторические памятники, из новой литературы — беллетристические произведения (стихи, рассказы, пьесы), да и то русским правописанием и под строжайшим надзором; украинские концерты, представления, чтения запрещены были совсем.
Уже сами по себе эти запреты были тяжелы, а к тому еще цензура проявляла чрезмерное усердие, и какое-то время украинские книги не пропускались совсем — разве что случайно, по недосмотру. Доходило до курьезов: вычеркивали украинские слова из рассказов, написанных по-русски, требовали, чтобы на концертах украинские песни исполнялись в русских или французских переводах и т. д. Вскоре, однако, само начальство киевское и харьковское обратилось к правительству с тем, что заведенные порядки слишком жестки и без нужды дразнят общественность. После этого обращения были сделаны кое-какие послабления, например разрешены украинские концерты и представления, хотя и с ограничениями; несколько ослаблена была книжная цензура; пропущены, хоть и с немилосердными сокращениями, несколько литературных альманахов («Луна», «Рада», «Нива»), которые заменили собой литературный журнал, не разрешенный ни в коем случае. Принципиальные же запреты и ограничения остались в силе.

127. Украинская работа на галицкой почве в России в 1880-х годах
Несмотря на определенные послабления, какая-либо литературная или общественная работа оставалась невозможной, и меры 1876 года имели те последствия, что наиболее сознательные и энергичные украинцы из России в 1880-х годах, даже более, чем в годах 1860-х, переносят свою работу в Галицию. В смысле государственных или нейтралистских интересов это был результат, хуже которого трудно было придумать. Зато для формирования направленности и характера украинства он имел большое значение.
Еще до указа 1876 года несколько предприимчивых украинцев из России взялись основать во Львове институт для развития украинской литературы и науки, чтобы он мог работать свободно, не испытывая цензурных притеснений, в интересах всей Украины. Так возникло Товарищество имени Шевченка, основанное во Львове в 1873 году. На собранные деньги при нем была организована типография для украинских изданий, но денег собрали мало, поэтому еще много времени прошло, пока типографию выкупили и Товарищество смогло начать работу по изданию собственных книг, — это случилось лишь в конце 1880-х годов. После указа 1875 года Михаил Драгоманов с несколькими младшими товарищами — группой талантливых и энергичных людей — из-за правительственных преследований выехав за границу, чтобы наладить свободные от цензуры, посвященные украинским политическим и национальным вопросам издания, завязали тесные отношения с галицкой общественностью, хотя осели в конце концов не в Галиции, как предполагали, а в Женеве, поскольку австрийская цензура тогда тоже была по-своему нелегкой. Некоторые украинцы, как-то Кулиш, затем Конисский, Нечуй и др., приезжали и обретались долгое время непосредственно в Галиции, развивали здесь более или менее оживленную литературную и политическую деятельность, имели серьезное влияние на развитие и направление галицкого украинства и также были посредниками в завязывании тесных сношений австрийской Украины с российской.
Влияния этих украинцев в Галиции имели разные направления. Например, Драгоманов и его единомышленники действовали в направлении пробуждения украинской общественности Галиции к просвещению народных масс и организации борьбы за свои права, а Кулиш, Антонович, Конисский — старались создать благоприятные условия для развития украинской жизни, находя взаимопонимание с влиятельными польскими шляхетскими кругами.
Но в конце концов весь этот приток духовных сил, а иной раз и материальных средств из российской Украины заметно укрепил украинскую жизнь Галиции и много содействовал ее развитию. На протяжении 1870-х и 1880-х годов украинские народники интенсивно растут в числе и силе. Начав с работы литературной и просветительской — издания популярных книг и устройства читален, они переходят к политической деятельности, из малочисленных и малозначительных кружков создают сильную партию, которая, благодаря своей энергичности и духовной силе, оттесняет на второй план старых консерваторов и новых москвофилов и задает тон жизни галицких украинцев. К ней начинает примыкать все более живое, и вскоре народники начинают играть ведущую роль в Галиции и на Буковине, несмотря на то, что москвофильская партия получала из России более серьезную помощь, чем народники от украинцев.
С другой стороны, для российской Украины Галиция с этого времени становится окном в мир, которое не давало ей заснуть во тьме тогдашних запретов и утеснений. Лишенные возможности сколько-нибудь свободно обсуждать вопросы украинской политики, задачи и проблемы ее, российские украинцы пользовались галицкими изданиями, которые хоть и были запрещены в России, но достаточно широко распространялись в российской Украине. На галицкой почве, в галицких условиях, в галицких изданиях ставились, испытывались и решались различные проблемы социальные, политические, национальные. Это привлекало к галицким отношениям внимание наиболее сознательных российских украинцев. Не имея возможности у себя дома заниматься политическими и национальными делами широко и открыто, они буквально жили галицкими событиями, особенно начиная с 1890-х годов, когда в среде украинцев-народников началась борьба между более умеренным и более радикальным направлением. Это расширяло узкий круг культурных интересов, оставленных российским украинцам суровым и подозрительным режимом, уберегая их от полной односторонности.
Убогими возможностями культурнической украинской работы, которую разрешала в то время российская внутренняя политика, не мог удовлетвориться и самый убежденный культурник, сколько-нибудь серьезно относившийся к украинскому движению. Границы дозволенного были тесны даже для сторонников легальности. После того как был закрыт киевский отдел географического общества, российские украинцы долго останплись не только без органа, но и без какой-либо публичной ячейки. Историческое товарищество, основанное в Киеве, лишь время от времени попадало под влияние украинских ученых, оживлялось и проникалось гражданским интересом. Но в начале 1880-х годов был налажен выпуск исторического ежемесячника «Киевская старина» (1882—1895), и хотя его инициаторы братья Лебединцевы были далеки от современного украинского движения, были только украинскими антиквариями в старом стиле, с очень неглубоким украинским патриотизмом, все же их украинофильство собрало вокруг издания научные и культурные украинские силы; со смертью же первого издателя ежемесячник превратился в орган киевской «старой громады» (1888). Журнал работал по достаточно широкой программе (на русском языке): занимался и этнографией, и языком, и литературой; позже, с 1890-х годов, он временами приобретал и общественную окраску, содержал украинскую беллетристику и литературную критику, исполняя роль литературного органа, который никак не хотела разрешить российская администрация, так же как и политическую или популярную прессу.
Двадцатилетие, последовавшее за указом 1876 года, было временем если не наиболее тяжких, то наиболее обидных цензурных и административных притеснений украинства в России — потому особенно болезненных, что общественная и культурная сила украинства неустанно нарастала, под влиянием общего развития жизни, культурных и социальных европейских течений рвалась идти бок о бок с жизнью великорусской, польской и своею зарубежной — и на каждом шагу встречала крепкую стену правительственных запретов и репрессий. Цензура и администрация, когда не удавалось, как хотелось, совсем изгнать из писательского и культурного употребления украинское слово, старались хотя бы ограничить его рамками чистой этнографии и не дать превратиться в орудие культуры. Поэтому решительно не допускали его употребления в школе, в церкви, в органах управления и всеми силами не допускали его в высшие сферы культурной жизни. Не разрешались никакие научные издания на украинском языке. Беллетристику и театр старались ограничить изображением сельской жизни, и то лишенной каких-либо прогрессивных социальных и национальных идей. Повести и драмы из жизни интеллигенции считались вовсе недопустимыми — их цензура не пропускала. Цензорам было приказано вообще не пропускать произведений значительных, интересных, которые могли бы продемонстрировать достижения украинской литературы, и всячески следить, чтобы украинских книг проходило как можно меньше, употребляя к тому всяческие придирки, а то и просто запрещая «из государственных интересов». И цензоры старались. Но чтобы кто-нибудь из них что-нибудь не просмотрел, не упустил, для украинских книг специально завели двойную цензуру: книга, пропущенная местным цензором, должна была отправиться на рассмотрение в Петербург, в главное управление по делам печати. Таким образом, украинские книги практически уничтожались, и проходила посредственность, а все наиболее ценное пропадало для Украины, частично уходя за границу, а частично — оставаясь лежать в цензурных архивах.
С подобными трудностями встречался и украинский театр, который из-за недостатка украинской книги и преград на пути ее распространения имел огромнейшее значение в это время — был главным и единственным способом национального просвещения широкой публики. Успех он имел огромный, неимоверный. Начавшись с одной, украинские труппы постепенно множились, становились распространенным явлением, и несмотря на убогость репертуара и невысокий уровень большинства пьес (театральная цензура была еще более суровой, нежели книжная), они поддерживали память о народном слове и любовь к нему среди утратившего связь со своими корнями городского денационализированного населения. Приезд украинской труппы в город становился своего рода национальным праздником, собирал распыленную, растерянную и неорганизованную украинскую публику, давал ей национальный импульс. Бедность репертуара искупалась богатством и красотой этнографического и исторического украинского быта, который, даже при условии исключения национальных, социальных и политических акцентов, представлял большую ценность для зрителей, а также и выдающейся талантливостью артистической братии. Украинская сцена представила сразу плеяду перворазрядных сценических талантов, сумевших придать блеск и правдивость даже весьма примитивным пьесам. Такими были Марко Кропивницкий, Мария Заньковецкая, три брата Тобилевичи — Иван, Афанасий и Николай (на сцене Карпенко-Карый, Саксаганский и Садовский), Затыркевич и другие. Как талантливые организаторы театрального дела потрудились Старицкий, Кропивницкий, Тобилевичи. Они подняли украинский театр достаточно высоко, дав ему определенные стиль и школу, которые, зарождаясь в этнографических истоках, по-своему стилизовали и окрашивали более общие типы и ситуации.
Но эта творческая работа происходила в обстоятельствах совершенно невероятных. Администрация и цензура систематически ее затрудняли. Что сказать, например, о таких требованиях: чтобы чисто украинских спектаклей не было, чтобы вместе с украинской ставилась русская пьеса с тем же числом актов — и труппа должна была отчитать в пустом театре русскую драму в пяти действиях и только потом приступить к украинскому спектаклю, и т. д. А на протяжении многих лет, хотя украинский театр не был запрещен, для него был закрыт въезд в Киевское генерал-губернаторство (куда входили в то время пять губерний) — и это только за то, что овация, устроенная в Киеве труппе Кропивницкого, показалась генерал-губернатору слишком горячей.
В этих тесных рамках не могло, повторяю, существовать даже очень скромное культурное украинское творчество, несмотря на все старания сторонников культурнического направления. Организованное украинство в России находилось в эти десятилетия под их влиянием. Наиболее талантливый и энергичный проповедник активной социально-политической деятельности, Драгоманов, после указа 1876 года выехал за рубеж с несколькими младшими товарищами и развил там публицистическую деятельность в своих собственных и разных европейских изданиях (сборники «Громада», «Вільне слово» и др.). Такова была воля самого киевского общества, оно обещало Драгоманову материальную помощь и в занятиях, и в изданиях, а также и свое сотрудничество. Но вскоре взаимопонимание нарушилось, обнаружилось разное понимание тактических задач эмигрантами и киевским обществом. Оно, освободившись от наиболее решительных сторонников активной политической борьбы, углубилось в культурничество, стало искать легальных путей к нему и осудило резкую тактику, которую вел против российского правительства в зарубежных изданиях Драгоманов. Но программа общества оставалась бесплодной. Российское правительство ни на какие уступки не шло, все прошения, петиции, меры «через людей», к которым прибегали некоторые члены общества, «чтобы примирить с собой российское правительство», ни к чему не приводили. Литература оседала в цензурных архивах, попытки наладить выпуск если не газеты, если не журнала, то какого-нибудь полупериодического сборника, разбивались о цензурные «чистки». Все было бесполезно, а этнографические, языковые или исторические студии не могли охватить всего общества!
Наиболее энергичные общественные элементы оставляли украинство, поскольку оно казалось им каким-то устаревшим романтизмом. Шли в российские партии, где была хотя бы видимость живой деятельности, смелые задачи и ощущение риска, который всегда привлекает смелых и которого не было в культурнических кружках российского украинства. Обреченность украинской работы в России определяла цену галицкой украинской организации: в галицких условиях, хотя бы опосредственно, через органы прессы, через личные связи, можно было участвовать в обсуждении принципиальных политических и социальных вопросов, в политической и общественной работе, хотя галицкая работа в то время, в 1880—1890-х годах, еще имела местнический характер, духом и содержанием своим далеко отходя от интересов российской Украины.

128. Политическое движение в австрийской Украине и его национальный подъем в 1890—1900-х годах
1890—1895-е годы были поворотными для украинской жизни Галиции. В восьмидесятые годы, как я уже сказал, народническое движение значительно распространилось в галицком обществе, овладело им и, как обычно бывает в таких условиях, привлекло к себе много людей нейтральных, которые принимают победившее направление, даже если по своему содержанию оно им совершенно чуждо. Поэтому вместе с тем, как народническое движение проявляло себя все больше как политическая партия и пробивало себе дорогу в широкие народные массы, в самой среде его обозначился определенный разлом из-за неоднородности элементов, оказавшихся под общей фирмой украинского народничества.
Элементы более прогрессивные стремились идти в тесном союзе с прогрессивными элементами российской Украины и вместе с ними — с прогрессивными европейскими направлениями: хотели на украинской национальной почве перестроить общественные, политические и экономические отношения в духе настоящего демократизма и социализма. Элементы более умеренные и консервативные, священники, чиновники и другие представители буржуазных классов (среди украинцев весьма немногочисленных), приняв национальную форму — народный язык и до определенной степени украинские национальные традиции, хотели под этим тонким слоем спрятать прежнее содержание жизни. Их волновала роль украинской национальной церкви (униатской в Галиции) и религиозная правоверность сограждан, а в социально-политических отношениях они были или решительными консерваторами, или очень и очень умеренными демократами. На этой почве в Галиции разгорается весьма серьезная борьба, которая велась при живом участии и даже под сильным влиянием российских украинцев. Особенно Драгоманов, который хоть и не жил в Галиции, но через кружки своих единомышленников, наиболее энергичных и способных молодых галичан, вел галицкое общество в прогрессивном направлении, и влияние его на молодежь и крестьянство все более возрастало.
Все разрешилось в тот момент, когда наиболее консервативная часть народников, не без влияния и участия некоторых российских украинцев, разорвала политический союз с москвофилами, с которыми вместе обычно выступала в галицком сейме и австрийском парламенте против поляков и правительства. Она нашла взаимопонимание с правительством, или, лучше сказать, с его галицким наместников (графом Бадени), и надеялась получить его поддержку, как в 1848 году. Но тогда правительство противостояло польской шляхте, а теперь было с ней связано. Да и не тем уже было галицкое общество! Наиболее прогрессивная часть галицких украинцев уже до того отошла от консервативных народников и стала формироваться в отдельную партию под именем «радикалов». Когда же был провозглашен новый союз народников с правительством, эти радикалы решительно выступили и повели сильную агитацию против «соглашательской» политики народников. Позиция их была глубоко справедливой, ибо на деле этот союз с правительством представлял бы собой союз украинцев с правящей польской шляхтой Галиции, а в сущности даже и не союз, а отступление от борьбы с господством польской шляхты в обмен на некоторые национальные уступки, слишком мелкие в таком принципиальном деле (одна украинская гимназия, одна украинская кафедра в университете и тому подобное). В конце концов руководители народников, разобравшись, куда ведет их этот союз, и уступая общественному мнению, разорвали это «соглашение», и верность ему сохранила лишь небольшая консервативно-клерикальная группа. Преобладающее большинство народников, еще более убедившись на этом примере в неразрывной связи правительства с польской шляхтой, решило создать решительную оппозицию и польскому владычеству, и центральному правительству, которое отдавало Галицию на растерзание полякам за то, что они поддерживали правительство в парламенте.
По примеру радикалов, все свои планы основавших на социальном и политическом просвещении крестьянства и его организации, народники тоже решили идти в народ, просвещать его политически — поднимать на борьбу за свои права и привлекать к участию в политической жизни и политической борьбе. С этой точки зрения влияние радикалов на галицкую жизнь имело большое значение, поскольку мешало народникам сдвигаться вправо, куда их перетягивали консервативные и клерикальные элементы, и вынуждало держаться хотя бы средней линии между консервативным и радикальным направлениями. В 1900 году народники даже решили формально слиться в одну партию с радикалами, приняв прогрессивные и социальные требования радикальной программы, и переименовали эту объединенную партию в «национально-демократическую». Разумеется, само по себе принятие радикальной программы не сделало этих народников настоящими сторонниками прогрессивного движения; правые элементы не утратили своего влияния на них и продолжали вовлекать в соглашательство с правительством и польскими правителями Галиции. Но все же более левые элементы галицкого украинства удерживали народников от слишком резкого и открытого марша вправо, куда их влекло правое крыло.
В конечном счете, как это обычно бывает, борьба и конкуренция направлений оживили галицкую жизнь в девяностых — девятисотых годах. Национальное и политическое сознание вышло из интеллигентских кругов, охватило широкие народные массы, научило их стоять на страже своих прав, бороться за свои экономические, культурные и национальные интересы, добиваться их соблюдения, объединяясь и организуясь. Путь оппозиции, по которому устремились прогрессивные украинские течения, в противоположность более раннему правительственному народничеству 1848—1850-х годов, отучил галицких украинцев от ожидания каких-либо благодеяний от правительства или чего-то еще, научил строить свою судьбу собственными руками и идти напролом, не обращая внимания на то, какое впечатление производят их действия на сильных и власть имущих. Все то, чего галицкое украинство добилось на протяжении последних десятилетий, было завоевано собственными силами в борьбе со всевозможными препятствиями, которые воздвигало польское владычество, располагающее огромными возможностями. Имея своим сторонником центральное правительство, держа в своих руках все государственное управление Галиции и краевое самоуправление, распоряжаясь огромной земельной собственностью,
всевозможными денежными и культурными средствами, поляки изо всех сил боролись с украинским движением, но все-таки не смогли остановить грандиозный поход украинской народной массы.
Действительно, за последнее десятилетие осуществлено было многое. В области национальной культуры прежде всего необходимо отметить создание украинской науки, о которой только с этого времени можно говорить серьезно, — той организованной работы, которую начали ученые, сгруппировавшиеся в 1890-х годах около львовского Товарищества имени Шевченка, в 1892 году преобразованного в научное общество, а в 1898 году реформированного по образцу академий наук. Его издания скоро обратили на себя внимание исследователей, и украинская наука приобрела себе право гражданства в ученом мире. Несмотря на весьма скудные ассигнования из государственных и местных средств, общество развило широкую издательскую и организационную деятельность, о которой четверть века перед тем никто не посмел бы думать.
Одновременно с этим выдвинуто было требование украинского университета. Правительство обещало его еще в 1848 году, но затем забыло об этом, как и о других обещаниях; в Львовском же университете окончательно утвердились поляки, и украинцам осталось лишь несколько кафедр с преподаванием на украинском языке. Ввиду этого украинцы в конце 1890-х годов выступили с требованием основания другого, отдельного украинского университета; в 1900-х годах этот вопрос стал чрезвычайно остро, постоянно вызывая сильные волнения в университете, на которые чутко откликались широкие круги украинского общества и даже народные массы; требование украинского университета сделалось очередным вопросом украинской политики, а открытие его вопросом недалекого будущего.
В области литературной необходимо отметить развитие изящной литературы, благодаря целому ряду свежих, оригинальных талантов, именно в этот момент расцвета политических и общественных интересов, в конце 1890-х годов, выступивших на довольно тощей до этого времени галицко-буковинской почве. Один Иван Франко, талантливый поэт, новеллист и публицист, являлся действительно выдающимся галицким талантом в 1880— 1890-х годах. Теперь около новооснованного ежемесячного журнала «Литературно-науковий вістник» и украинского издательского общества «Українсько-руська видавнича спілка» выступил ряд новых свежих талантов во главе с Василием Стефанилом и Ольгой Кобылянской и сообщил местной украинской жизни небывалую перед тем содержательность.
В области просвещения и организации народа нужно отметить широкое развитие читален «Просвіти» и гимнастических обществ «Січей» и «Соколів», оказавших чрезвычайное влияние на жизнь народных масс, разбудивших жажду знания, просвещения, инстинкты организации и солидарности.
Затем в последние годы, ввиду тех трудностей, с которыми встречалось основание новых украинских средних школ (их приходилось просто-таки выпрашивать и вымаливать у польских правящих сфер, собственно, выторговывать за цену существенных уступок в других сферах украинской жизни), галицкие украинцы взялись за основание частных средних школ и в последнее десятилетие перед войной развили довольно широко свою свободную школу.
Наконец, в эти же годы обращено большое внимание на экономическую сторону — на основание ссудо-сберегательных касс, коопераций, сельскохозяйственных обществ, чтобы по возможности освободить украинское население от дорогого посредничества и зависимости от чужих финансовых и сельскохозяйственных организаций.
Все это сильно подняло самочувствие украинского общества Галиции и сделало для него возможным дальнейшее расширение национальных прав не ценою уступок перед господствующими кругами и правительством, что входило в политику «старших» поколений, а организованной борьбой, вынуждая серьезно считаться с национальными требованиями украинцев независимо от того, будут ли согласны на какие-нибудь уступки польские правящие сферы Галиции. А самое важное, — что даже независимо от отношений к нему правительства украинское общество в самом себе открыло силы и средства для своего национального развития, и в момент наибольшего развития общественно-политического движения в украинском обществе и в украинском народе оно находило в себе средства культурного и национального движения и энергию национального творчества.
С этой точки зрения российская Украина значительно отстает от Галиции как в смысле более слабой самодеятельности, так и еще больше в смысле крайне неблагоприятных внешних условий, хотя и здесь последнее десятилетие отмечено очень значительным движением украинской жизни.

129. Первое раскрепощение российской Украины
В России в 1890-х годах тоже понемногу ослабевали цензурные притеснения украинского слова и стала возможной более живая литературная и издательская работа. «Благотворительное общество для издания дешевых книг», основанное в Петербурге, где меньше ощущалось «усердие» местных цензурных комитетов, достаточно энергично принялось за издание популярных книжек для народа из разных областей знании. В Киеве издательский кружок «Вік» взялся издавать украинскую беллетристику. Обозначился ряд авторов — Коцюбинский, Гринченко, Самийленко, Крымский, которые внесли новые темы, новые краски в украинскую литературную жизнь и придали новый блеск и силу литературному языку. Заметно развился театр. Его репертуар за это время обогатился рядом ценных пьес, преимущественно произведениями Карпенка-Карого (Тобилевича), умевшего в рамках дозволенного цензурой расширить круг тем, введя в них некоторые социальные мотивы из современной народной жизни. Достойно поддерживал славу украинской музыки Николай Лысенко. Наконец — уже в начале девятисотых годов — появляются первые опыты украинского стиля в пластике (важнейшее и значительнейшее творение своего времени — дом полтавского земства, работа выдающегося украинского художника и архитектора Василия Кричевского).
Еще более важное значение имело оживление национальное и политическое, которое обозначается в украинском обществе уже с 1890-х годов и становится весьма заметным в 1900-х годах.
Запреты украинского языка на археологических съездах 1899 и 1903 годов вновь возбудили споры о культурной правомочности украинского языка, о рамках и задачах украинской культуры. Успехи культурного и национального движения, сделанные на галицкой почве с участием российских украинцев, высоко поднимали уровень их борьбы и в России. Украинство ставит своей целью объять национальную жизнь во всей полноте. Вместе с тем наравне с партийной борьбой в Галиции появляются зачатки партийного группирования в российской Украине, борьбы и полемики различных общественных и политических течений.
Идеи Драгоманова и галицкое радикальное движение находят отклик, особенно у представителей младшего поколения, уже с 1890-х годов. В отношении культурничества и лояльности старших нарастает все более ощутимая оппозиция. «Украинофильство» приобретает в ее устах оттенок укоризны — этим словом обозначают поверхностное, не продуманное до конца отношение к украинским национальным потребностям, непонимание политических и социальных задач, вытекающих из национального постулата, сужение национальных задач и оппортунизм в отношении к правительству. На этой почве «украинцы» все резче и резче отмежевываются от «украинофилов», несмотря на всю свою неоднородность. В 1897 году сделана первая попытка организовать эти «украинские» элементы во всей Украине на почве борьбы за украинские национальные права. Элементы были слишком разнородны, чтобы объединиться в общей программе или в общей активной политике, но, начиная с этого времени, новая организационная связь между ними не прерывается до нынешней революции. Попытка придать форму партийной организации, как «демократической» (1904), потом «радикально-демократической» (1905) украинской партии, не удалась по причине неоднородности объединенных в этой организации граждан. Она вернулась к роли межпартийной организации, собранной на платформе автономии Украины в федеративной Российской державе и названной впоследствии Товариществом украинских прогрессистов (ТУП). Не более успешными были попытки объединения и более радикальных с политической или социальной точки зрения элементов — начиная от весьма хаотичной Революционной украинской партии (1900), которая объединила определенные радикально-политические элементы из молодежи, и до более выразительных организаций, таких как Украинская радикальная партия, с умеренной народно-социалистической окраской, и Украинская социал-демократическая народная партия (1905), которая в общую социал-демократическую программу вносила национальные поправки. Обстоятельства складывались так, что не способствовали политическому разобщению и соперничеству, наоборот, склоняли сознательные украинские элементы к объединению под общими лозунгами, помогающими не рассыпаться во всеобщем российском движении. Но подъем и движение в них были очевидны.
С началом девятисотых годов это движение становится очень заметным. Неудачная русско-японская война и времена «доверия правительства к общественности» разбудили его еще больше и увлекли украинских граждан в общий вихрь российского освобождения. На очереди оказались вопросы перестройки Российского государства: специальные украинские интересы отошли на второй план. Группировка российских партий увлекала и делила на аналогичные партии и украинское общество. Крестьянство было увлечено земельным вопросом, интеллигенция — политическим. Среди всеобщего этого волнения небольшие в то время группы организованной украинской общественности пытались с помощью прессы, петиций, резолюций и т. д. добиться постановки украинского вопроса — национального равноправия для украинцев, а прежде всего отмены запрета на украинское слово, и для этого старались объединить сознательные элементы, чтобы общими усилиями обратить внимание на это дело.
В декабре 1904 года кабинет министров специально занялся украинским вопросом и пришел к убеждению, что украинское движение «не содержит в себе сколько-нибудь серьезной опасности», которая бы оправдывала запретительные меры правительства и тот вред, какой запрет украинских книг наносит крестьянству. Опрошенные им государственные органы высказались в том же духе, а Петербургская академия выступила с пространной авторитетной запиской по делу украинского языка. В ней вскрывалась лживость расхожего мнения, будто литературный великорусский язык — язык общерусский, который для украинцев может служить таким же родным языком, как и для великороссов, поэтому нет необходимости развивать украинский. Несмотря, однако, на все эти разъяснения, дело затянулось, и правительство так и не издало специального закона об отмене запрета украинского слова: они были упразднены сами собой общими законами: изданные осенью 1905 года новые правила в отношении периодических изданий открыли украинцам возможность издавать газеты и журналы на украинском языке, а правила, касающиеся непериодических изданий (в апреле 1906 г.), сняли все ограничения с книг «на иностранных и инородческих языках», в том числе и с украинского языка.
Правда, в действительности и после этого над украинской книгой и прессой не переставал довлеть более пристальный и подозрительный надзор. На украинском языке регулярно каралось и запрещалось то, что свободно проходило на русском языке. Украинское слово продолжало звучать для администрации, как нечто враждебное и зловещее, и она искала в нем какую-то угрозу, призыв к бунту и восстанию. Его способность проникать в тайные глубины народа, пробуждать в нем сознание и вызывать созвучные настроения безмерно пугали ее. Оставаясь госпожой края, она не жалела своих средств против него. На украинские газеты издавались всевозможные специальные запреты, каких не знали издания на других языках: их не только запрещали выписывать служащим людям или наказывали за подписку, но и просто приказывали почтам или сельским управам не выдавать адресатам по селам, а самые издания уничтожали денежными штрафами, арестами редакторов, закрытием типографий, где они печатались, или просто закрывали газеты без всяких мотивов.
Более важным, однако, было то, что в принципе украинское печатное слово было уравнено с русским и тем открыта ему, хотя и в узких рамках и с вечным риском наказаний, дорога распространения и развития.
В делах политических и общественных царский манифест 17 октября 1905 года с обещаниями политической свободы и конституционного строя открыл большие перспективы, и трудно было предположить, как мало на самом деле из них осуществится.
Большие надежды возлагались на I Думу, созванную весной 1906 года. Среди крестьянских и интеллигентских депутатов ее нашлось немало людей, настроенных в отношении украинства более или менее благосклонно, и из них сформировалась достаточно большая украинская фракция, которая могла бы сыграть немалое значение в дальнейших совещаниях Думы. Но Думу распустили раньше, чем эта фракция соответственно подобралась — из людей преимущественно мало знакомых с украинскими делами, которые лишь здесь, в Думе, имели возможность серьезно задуматься над нуждами украинской жизни. Сознательные украинцы, которые составляли основу фракции, стояли на позициях кирилло-мефодиевских традиций, принятых современными украинскими организациями. В своей декларации, опубликованной тогда же, они заявляли, что принимают федерацию как наиболее соответствующую форму государственного устройства, а в данный момент добиваются национально-территориальной автономии для Украины и для других национальных территорий России — краевого украинского сейма и связанных с ним органов администрации и контроля, с широкими правами в законодательстве, в управлении финансами и краевым земельным фондом, организации образования и дел духовных, общественной безопасности и экономических средств. Программа эта, однако, не могла быть сколько-нибудь развита перед Думой, поскольку и вынесена была незадолго до ее роспуска. То же самое повторилось во II Думе, век которой был тоже коротким: украинская фракция еще не вышла из организации, а Дума уже была распущена. Ну а в III Думу, созванную на основании нового избирательного закона, крестьянство уже не могло послать самостоятельно избранных депутатов, и украинское село — единственный элемент, на который можно было возлагать надежды, осталось, собственно, без представителей. В результате за все десять лет думское законодательство не дало украинской жизни ничего. Даже для введения украинского языка в народной школе в III Думе не нашлось большинства, как для некоторых иных инородческих школ.
В этом отразилась неблагосклонная настроенность в отношении украинства правительственных кругов, занявших враждебную украинскому национальному движению позицию. После принятия избирательного закона 1907 года (на то сознательно и направленного), они всегда имели в Думе правительственное большинство и имели возможность влиять на думское законодательство. В украинском вопросе это было тем легче, что и консервативные, и либеральные, и даже социалистические круги российские к украинству относились очень неприязненно, и элементы, сколько-нибудь благосклонные к национальной свободе, гибли без следа в этой в целом неблагосклонной массе. Собственно, тот провал украинского языка в народной школе и в управленческом (судебном) употреблении показал это очевидно: право народного языка в школе признано за поляками, литовцами, латышами, эстами, татарами, мелкими кавказскими народами, но украинцев и белорусов от этого права отлучили (1910).
Таким образом, развеялись надежды тех, которые после манифеста 17 октября думали, что с развитием конституционной жизни в России украинская жизнь сможет развиваться свободно и правильно. Но она, хотя и встречая страшные преграды, все-таки непрестанно развивалась. Десятилетие 1905—1914 годов, несмотря на все разочарования, запреты и гонения на украинство, отмечено было значительным прогрессом, принесло важные и ценные достижения, которые глубоко врезались в жизнь и не могли быть вырваны из нее никакими запретами и гонениями, потому, собственно, что завоеваны были наперекор всяким запретам и преградам. Украинская пресса, которой открыл дорогу манифест 17 октября: газеты «Хлібороб», «Громадська думка» (впоследствии переименованная в «Раду»), «Рідний край», «Село», «Засів», «Рілля» и многие другие, журналы «Вільна Україна», «Нова громада», перенесенный из Львова в Киев «Літературно-науковий вістник», «Українська хата» сделали свое важное дело, несмотря на все бичи и скорпионы административных и судебных наказаний, на всяческие препоны для их подписки и распространения. Эта пресса объединила и связала в одно гражданское целое рассыпанные атомы украинской интеллигенции, выдвинула перед ней основные политические, общественные и национальные требования украинской жизни, а наряду с ними впервые были серьезно поставлены и экономические задачи. Основание «Украинского научного общества» (1907), объединившего в своих изданиях украинские научные силы в разных областях знаний, обозначило требование полноты украинской культуры — не в каком-нибудь «домашнем обиходе» прежнего времени, а во всех областях культурной жизни. Серьезно обоснована потребность в украинской школе.
Самые большие преграды встретились на пути распространения образования и практических знаний в народных массах; «Просвіти», которые организовывались для этой цели в разных городах, в одних местах не разрешались, в других закрывались и вскоре были убиты почти повсеместно. Но популярная литература, которая значительно развилась за это время, охватила широкие народные круги, — и это вскоре себя показало.