Ко входуБиблиотека Якова КротоваПомощь
 

Сергей Епифанович

ПРЕПОДОБНЫЙ МАКСИМ ИСПОВЕДНИК И ВИЗАНТИЙСКОЕ БОГОСЛОВИЕ

К оглавлению

Спор о "трех главах"

Вскоре по возбуждении оригенистического вопроса назрел спор однородного характера - спор о "трех главах", трех представителях антиохийского богословия Феодоре Мопсуестийском, Феодорите и Иве. Это был сложный спор об авторитетах, вызванный христологической борьбой эпохи. В общем в основе его лежало характерное для Византии VI в. стремление дать оценку и так или иначе выразить свое отношение ко всему кругу церковных писателей древности. Конечно, в данном случае вопрос мог идти не о писателях I-III вв., а лишь о представителях золотого века церковной письменности. Лишь по отношению к последним могла быть речь о влиянии их на последующее богословие. Ни знаменитый по-своему Ориген, ни тем более мелкие писатели I-III вв. не могли соперничать с ними в этом отношении. Отсюда на отцах IV в. и остановили свое внимание в Византии. В конце концов спор о трех главах сильно скомпрометировал так называемое "антиохийское" богословие и выдвинул некоторых из "александрийских" отцов, приобретших с тех пор особенное влияние на развитие византийского богословия.

Александрийское и антиохийское богословие

Термины "антиохийский", "александрийский" - условные, технические. Они служат для обозначения оттенков в богословствовании церковных писателей IV-V вв. Эти писатели, при коренном тождестве своей догматической позиции, имели все же в своем богословствовании некоторые особенности, обусловленные или личными их качествами, или местными традициями и мощными влияниями пройденной школы. По этим особенностям издавна они делились на две группы: александрийцев и "восточных"1, или - по принятой школьной терминологии - антиохийцев2. Различие между ними в своей основе сводится к различию в их природном характере. Александрийцы были глубокими мистиками, антиохийцы - людьми трезвого рассудка. Те жили религиозным чувством, эти - научными интересами. Те любили созерцать в христианстве его таинственную, непостижимую сторону и трепетно ощущали в нем все высшее, духовное, божественное, ощущали так, что и не думали доказывать его рационально, находя полное удовлетворение в своем глубоком религиозном чувстве. Эти, наоборот, сосредоточивались не на таинственном и сокровенном, а на внешнем исторически данном содержании христианства и центр тяжести своих изысканий полагали в доказывании непостижимых тайн религии и в выработке точных и определенных богословских формул. В этом смысле тонкие различия между теми и другими сказываются во всех видах церковной письменности. Александрийцы в экзегетике держались таинственного смысла Писания, в апологетике посвящали много внимания теории о таинственных воздействиях Логоса в мире языческом, в полемике опирались на мистико-сотериологическую идею обожения, в истории отмечали супранатуральные факторы, управляющие ее движением (Евсевий Кесарийский). Антиохийцы же предпочитали в экзегетике буквально-историческое понимание (не разрешая истории в аллегорию), в апологетике и полемике сосредоточивались главным образом на своих диалектических доказательствах, в истории не поднимались выше рамок эмпирической действительности. В общем александрийцы всегда были богаче антиохийцев религиозным чувством, но уступали им в научной рефлексии и в точности своей терминологии3. Наоборот, антиохийцы по образованности были всегда выше александрийцев4, но уступали им по глубине проникновения в возвышенные догматы христианства.

Указанное различие между александрийцами и антиохийцами, между мистиками и людьми трезвой науки, сказывалось как в богословии их, так и в аскетике. Александрийцы, следуя своим глубоким религиозным стремлениям, без всяких рациональных околичностей прямо созерцали во Христе Бога. Это было жизненным исповеданием их сотериологического упования - спасение (обожение) может подать только Бог5. Эта идея составляла для них все. Для них не важны были рассуждения о том, как выразить и объяснить отношение ее к идее единобожия или как представить себе таинственное единство во Христе. Их живое религиозное чувство просто созерцало во Христе это совершенно непостижимое, недоведомое, но и совершенно неделимое единство. И они с ужасом отвращались даже от самой мысли о попытке как-либо отделять Христа от человечества или созерцать Его как человека. Они всегда видели в Нем Бога во плоти, "одно естество Бога воплощенное". Это воззрение много говорило сердцу человека, и в этом причина его жизненности, но оно, к сожалению, мало давало места всесторонней рассудочной обработке догмата. Подхватив идею, подсказанную сердцем, идею расплывчатую, неопределенную, как самый голос сердца, и приняв ее за точную формулу, неумеренные сторонники этого воззрения всегда могли впасть в крайность и кончить заблуждением, что действительно и случилось с монофизитами. Во всяком случае, впрочем, воззрение это весьма возвышенно. Удерживаемое в должных пределах, оно составило самую светлую и привлекательную сторону в воззрениях александрийцев и примыкающих к ним писателей (св. Григорий Богослов, св. Григорий Нисский). - Соответственно возвышенному характеру богословия александрийцев и аскетика их была в высшей степени одухотворенной. Мистические состояния, созерцательность выдвигались в ней на первый план, и даже в области практики подвижнической центр тяжести сосредоточивался на внутреннем подвиге борьбы с помыслами.

Иного типа было богословие антиохийцев. Оно чуждо было возвышенных мистических полетов александрийцев. Элемент рассуждений в нем преобладал по преимуществу. В поте лица своего антиохийцы трудились над решением разных проблем, связанных с рациональным обоснованием христианских догматов. Их трудам мы обязаны целым рядом точных формул, которые со времени Халкидонского Собора вошли во всеобщее употребление как вполне удовлетворяющие интересам научной формулировки догматов. К сожалению, некоторые антиохийцы позволяли себе слишком увлекаться задачей рационального выяснения догматов и увлекаться в такой степени, что во имя логической последовательности в своих построениях готовы были пожертвовать и верой в Божество Христа (Арий), и единством Его существа (Несторий). - Насколько мистической стороне христианства антиохийцы не давали достаточного раскрытия, настолько и в аскетике чуждались всякой созерцательности. Аскетика их была внешняя, практическая, моралистическая; это - аскетика суровых подвигов плоти (св. Ефрем Сирин) или деятельных христианских добродетелей (св. Иоанн Златоуст). Антиохийцы были не "созерцателями", а "практиками" по преимуществу.

Влияние на массы антиохийцев или александрийцев обусловливалось личными склонностями каждого и лишь отчасти местными традициями. Мистики усвояли идеи александрийские, люди здравого смысла - антиохийские. В таком порядке каждый держался известного любимого отца и соответственно тому делал различие между своими авторитетами. Но в эпоху Юстиниана, после возникших христологических споров, таким положением вещей удовлетвориться уже было нельзя, особенно при стремлении найти общие и обязательные для всех авторитеты. Сам собой возник поэтому вопрос о сравнительной оценке "отцов". Еще во время несторианских споров раздавались авторитетные голоса6 против некоторых из антиохийских "отцов" (Феодора Мопсуестийского, Диодора Тарсийского). Подозрение в несторианстве тогда было наброшено даже на самых выдающихся из "восточных" (блаж. Феодорита). В эпоху Юстиниана идея выделения общепризнанных авторитетов получила свое осуществление. Результаты получились вполне определенные. После спора о трех главах антиохийские отцы должны были отступить на задний план. Лишь светлый облик великого Златоуста заменил собой померкшую плеяду "восточных". Александрийцы же и примыкающие к ним писатели получили преобладание. Значение их тем более возросло, что некоторые из них допустили или усвоили точную антиохиискую терминологию и, таким образом, отдали должное и прямым научным потребностям. Волновавшие Византию споры лишь немного затронули александрийское богословие. Осуждение Оригена, основателя александрийской школы, не могло серьезно коснуться его, ибо представители его уже в IV в. отрешились от многих или от всех крайностей оригенизма7. Лишь монофизитство со своим уродливым извращением александрийских идей подорвало отчасти - например, в учении об обожении8 - уважение к александрийскому богословию, но только лишь отчасти. В общем оно сохранило преобладающее значение, и александрийские отцы остались главными авторитетами в византийском богословии.

Примечания:
1. Synodicon adv tragoediam IrenaeI, С.13,18, PG.84, 600В,610А.
2. К характеристике этих школ см.: свящ. Т.И.Лященко (проф. архим Тихон). Значение св. Кирилла Александрийского в истории христианского богословия. Киев, 1913, с.2-3,7.
3. Св. Афанасий смешивал ουσία и υπόστασις во св. Троице (De decretis Syn. Nicaeni 27, PG.25, 465B; р.п.I.2, 436; De synodis Arim. et Sel.41; Tomus ad Antiochenos, 6, PG.26, 765A,801C; р.п.I2, 146,170), св. Кирилл - φύσις и υπόστασις во Христе (Apol. contra Theodoretum, anatk II, PG.76, 401A; ДВС. II.2, 59; Ep.40,50, PG.77, 193В,276В.). Эти неточные формулы александрийцев очень беспокоили "восточных". В тринитарном вопросе они (омиусиане) успокоились лишь тогда, когда выработали формулу; τρεις υπόστασις, μία ουσία (Св. Афанасий Великий, Tomus ad Antioch. 5-6, PG.26, 801A-D; р.п.III.2, 169-170; ср. А.П.Орлов, Тринитарные воззрения Илария Пиктавийского. Сергиев Посад, 1908, с.251д.), а в христологическом - тогда, когда св. Кирилл принял терминологию их исповедания в своем униональном послании 433г. (Ер.39, PG.77, 177А; ДВС.II.2,149), или, вернее, тогда, когда Леонтий Византийский удачно применил к христологии термин ενυπόστατον, покончивший со всеми недоразумениями в этой области (см. ниже, [стр.42], в эл.версии - "Полемика с монофизитами", прим.9-12).
4. Иногда антиохийцы в своих богословских сочинениях без нужды выставляли напоказ свою ученость и познания в классической литературе, чем, конечно, справедливо оскорблялось религиозное чувство александрийцев. Ср. замечание св. Кирилла Александрийского по поводу аналогий, заимствованных блаж. Феодоритом из мифологии: Apol. contra Theodoretum prol., PG.76, 383C; ДВС.II.2,54.
5. Ср. И.В.Попов, Религиозный идеал св. Афанасия Александрийского. Троице-Сергиева Лавра, 1904, с.65-68.
6. Св. Кирилл Александрийский, Ер.67, PG.77, 336В; Ер.71,72, 343А-344А,344D. Против этих нападок "восточные" защищали своих "отцов", даже составили особый собор в Антиохии; они утверждали, что их "отцы" учат согласно с свв. Афанасием, Василием, Григорием (ср. в письмах св. Кирилла Александрийского. Ер.69, PG.77, 340В; Ер.68, - 338С) и потому достойны общего признания, что сами они признают александрийских отцов (Synodicon adv. tragoediam Irenaei, С.196. PG.84, 811 А). св. Кирилл, однако, не находил этих утверждений "восточных" убедительными и прямо считал лживыми их заявления, будто они следуют александрийским отцам (Synodicon, С.198, PG.84, 812D-813A). Впоследствии православные избегали ссылаться на "восточных" отцов и выдвигали лишь авторитет александрийцев (ibid. С.225, 862В; ср. Collatio cum Severianis, Mansi,VIII, 820D-821A).
7. Даже такой почитатель Оригена, как св. Григорий Нисский, оспаривал его учение о предсуществовании душ (De hom., opificio, 28, PG.44, 229D-233B; р.п.I, 193-196).
8. Проф. И.В.Попов. Идея обожения в древневосточной Церкви. Москва, 1909, с.21.

 

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова