Яков Кротов

АЛИК В СТРАНЕ ЧУДЕС

Политика

Я жаловался, что нет свободы творчества — давят власти. Мень ответствовал мудро: "И Александр Сергеевич пользовался услугами нашего друга Эзопа". Как сейчас, помню сентябрьский пронзительный день в Л'ианозове, чужую дачу, которую я снимал за тридцать рублей в год, певучие доски веранды, по которым раздумчиво топал легкий в повадках, по-медвежьи ловкий и внушительный духовный мой отец. Так и звучат в моей памяти, как скрипка в сопровождении рояля: скрип половиц, аккорды башмаков. "Противно жить согнувшись, как в пещерах", — сетовал я. Он

388

ответил: "Можно жить и согнувшись, это, в конце концов, неважно. И не забывайте, что именно в пещерах были сделаны такие открытия, как лук, копье, огонь и, может быть, колесо".

Хабитус

Я пришел к нему .в больницу, но и там он скормил мне грушу и расспрашивал о моих делах.

Письма он прочитывал в электричке, одну книгу написал за год — по десять минут каждый день, пока жена разогревала обед.

Был всегда бодр и, по возможности, весел.

Он сказал безнадежно влюбленному юноше, который ломился, как танк, к предмету своей любви: "Чресла есть у каждого". Другому: "За любовь надо бороться". А еще в одной, и тоже безнадежной ситуации: "Пусть она будет для вас — никто".

Обмануть его было невозможно. Он был прозорлив.

Как-то утром мы с Александром Менем прикалывали к стене его кабинета карту Святой Земли. Лицо отца выглядело обожженым — резкие черты, под глазами впадины теней: его накануне несколько часов допрашивали на Лубянке. Согнулась металлическая кнопка. Я бросил ее в корзину со словами: "Если кнопка согнулась, ее уже не разогнуть". "Ибо кнопка подобна человеку", — добавил отец Александр. (Ерохин, 1997 389)

Почему возле него часто, слишком часто были плохие люди? Он обычно отвечал: "Не здоровые нуждаются во враче, но больные". А в одном, особенно смутившем меня случае: "Всегда есть надежда". (Ерохин, 1997, 390)

Он всерьез считал, что лень — мать всех пороков. Ему были свойственны колоссальное самообладание и выдержка, нечеловеческая воля. Он потому и смог, уже убитый, дойти до своей калитки. (Ерохин, 1997, 390)

Он берег время и тратил его экономно и аффективно. Говорил: "Время — вещь сатанинская. Надо его преодолевать." (Ерохин, 1997, 392)

Его советы были верны и точны, но не всем нравились. (Ерохин, 1997, 394)

Он как-то ухитрялся справляться с гигантской массой людей, обступавших его, шедших к нему чередой. И людей, как правило, больных.(Ерохин, 1997, 394)

У него не было настоящих помощников — или было слишком мало. Он работал сам, один. (Последние его слова: "Я сам"). Отвечал на бесчисленные вопросы (еще задолго до лекций, приватно). У него была привычка задумываться и отдавать себе отчет во всем.(Ерохин, 1997, 394)

Я знаю людей, которых он вытащил из петли. Может быть, буквально. Знаю тех, кого он не спас — но они не хотели, не верили ему.(Ерохин, 1997, 394)

Разумеется, не следует отца Александра обожествлять, делать из него кумира. Да это было бы и не в его духе. Но он мог бы сказать, вслед за апостолом Павлом: "Не я живу, но живет во мне Христос". (Ерохин, 1997, 394)

Я спрашивал его, где (на чьей стороне) был Бог в минувшей войне. Он отвечал, что, скорее всего, Бог был сверху. Его дядя служил в финскую кампанию в Красной армии, а дядин кузен — по ту сторону линии фронта — в финской, где и погиб... (Ерохин, 1997, 394)

Он старался гасить страсти, примирять враждующие стороны. И как-то, в тяжелом конфликте, неожиданно для всех спросил: "Кто поставил меня судить вас?" (Ерохин, 1997, 395)

При всем своем экуменизме он был отчетливо русским православным христианином. Но было тонкое отличие его от советских попов. Он восходил к началу века, к русскому религиозному ренессансу, к эпохе Флоренского, Булгакова, Мережковского, Бердяева, к Церкви, ушедшей в катакомбы. (Ерохин, 1997, 396)

Как-то, по случаю дня его рождения, я сказал отцу Александру Меню:

— Вы украсили собой Москву, а может быть, и страну, как некий экзотический цветок.

Далее следовали совсем не обязательные слова о цветке, таинственным образом меняющем лицо земли, — которые, впрочем, оказались пророческими.

Ерохин, 1997, 395

Но и отец Александр тогда предрек мне дар музыкального сочинительства, которым я в те дни бездумно пренебрегал, мечтая о литературе.

День его рождения совпадал с днем смерти Ленина, который в то время, да еще и в моем детстве, был всенародным праздником. И родственники Елены Семеновны шутили, что родился новый Ленин. (Ерохин, 1997, 390)

Под конец жизни отец Александр принял облик льва. (Ерохин, 1997, 381)

В последний год он стал совсем седым. "Нива побелела", — пошутил я. Он был уже, как библейский пророк, усталый, величественный и ироничный.

Его службы отличались энергией, силой, четкостью, красотой и простотой. Он немного гнусавил — влияние церковно-славяиского языка с его носовыми звуками. (Ерохин, 1997, 385)

У него был принцип: ничего не пускать на самотек, все подвергать проработке. Так различаются природа и культура. Видимо, он догадался о том, что Бог заложил в душу, как способность, задачу саморазвития, усилий и труда.

Он знал сопротивление материала — косной материи, женского начала.

Он вел борьбу с инстинктом смерти.

В его книге "Магизм и единобожие" эта хаотическая стихия описывается как змей и океан.

Уныние у него бывало. И леность. (Он произносил ленность - как "тленность"}.

Силой духа он одолевал, сокрушал эти воинства тьмы. Для того и сам подметал пол, жарил картошку, сдавал белье в прачечную. Это была аскеза, то есть упражнение в добродетели.

Для него не бывало безвыходных ситуаций. От меня он требовал никогда не быть растерянным. Ему самому была свойственна предельная собранность. Лицо его было иногда суровым, вопреки обычному, я бы сказал, дежурному благодушию.

(Ерохин, 1997, 387)

Как-то, находясь у него в кабинете, я стал торопиться, сворачивать разговор: масса рукописей на столе, неотвеченных писем, груда книг... Он заметил,

Ерохин, 1997 387

спросил: "Вы спешите?" "Нет, — я ответил, — но у вас — работа..." "Вы и есть моя работа", — сказал убежденно отец Александр.

Я сказал ему однажды: "Мы живем только вашим светом". Он, подумав, ответил: "Очень может быть". (Ерохин, 1997, 388)

Отец Александр Мень говорил не раз, с иронией и огорчением, даже с каким-то оттенком обиды, о тех, кто приходит в церковь ловить кайф. (Ерохин, 1997, 472)

Другой прихожанин спросил: "Существует ли дьявол?". И отец сказал ему: "Увы!". (Ерохин, 1997, 388)

— Тухачевский повстанцев танками давил, — задумчиво промолвил отец Александр Мень. — А примкнул бы к тамбовцам — глядишь, жив был бы и по сей день... (Ерохин, 1997, 437)

Отец Александр Мень любил образ подброшенного вверх камня: пока летит — поднимается, остановился

(Ерохин, 1997, 475

— падает на землю, стремительно рушится вниз. Подброшенный камень был для него аллегорией души. Душа обязана трудиться, подниматься неуклонно вверх, расти. За остановкой следует падение, опрокидывание вспять, как у неосторожного скалолаза.

Разные люди

Впрочем, о том, что Чекасину можно доверять, я знал и раньше — когда принимал от него, в конце семидесятых, на перроне Белорусского вокзала секретную посылку для отца Александра — свежеперепечатанные главы из новой книги Меня — от машинистки, жившей в Вильнюсе. (Ерохин, 1997, 344, Вл. Чекасин, джазист).

Отец Александр дружил с Еленой Александровной Огневой. Сказал, когда она умерла: "За ее душу я спокоен". Умиротворенная, веселая, неунывающая даже в тяжелых обстоятельствах душа. Сокровище смиренных. Сокровище благих. (Ерохин, 1997, 393)

Отца Сергия Желудкова очень любил и чтил отец Александр Мень. Называл его леворадикальным православным богословом. (Ерохин, 1997, 405)

"Простые люди"

Как-то моя сестра пожаловалась ему, что заело хозяйство, быт... Отец глубоко задумался и ответил:

— Вчера я выкопал десять мешков картошки. — И, помолчав, прибавил по-английски: — "Ten"

Его понимали простые люди. И он понимал их.

(Ерохин, 1997, 380),

антимистицизм

Я пел на левом клиросе, когда почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернулся — отец Александр Мень задумчиво глядел на меня из алтаря. Взглядом же я потребовал объяснений. Он подошел после службы и сказал:

— Вы удивительно похожи на мою тетушку...

— Чем это можно объяснить? — спросил я в надежде на мистическое истолкование.

— Игрой генов, — ответил отец Александр.

(Ерохин, 1997, 180).

Пастырский стиль

Ненавязчивость отца Александра Меня была настолько неукоснительной, что давала повод к анекдотам. Например, такому:

"Отец Александр беседует с прихожанином. Когда тот поворачивается и уходит, кто-то говорит священнику:

— Батюшка, у него весь пиджак сзади в мелу. Что же вы ему не сказали?

— Так ведь он же меня об этом не спрашивал, — отвечает отец Александр."

(Ерохин, 1997, 182). Мною не применительно к о.А. слышано от Черняка, следовательно, в начале 80-х гг.

Он прекрасно владел материалом. Отсюда — его удивительная свобода, непринужденность, ненавязчивость.

Он схватывал все на лету и мгновенно, четко реагировал.

Никогда не жаловался, не рассказывал о себе. Это была скромность, граничившая с юродством, но никогда не переступавшая границ. И скромность его тоже знала . свой предел.

Со станции в церковь он шел пешком, иногда бегал.

Как-то раз я спросил отца Александра, какое есть средство от депрессии. Думал, он скажет что-нибудь вроде: "молитвою „и постом". А он ответил: "Бег! Становитесь на Старое Ярославское шоссе и бегите в

Ерохин, 1997, 383

сторону Загорска, пока не упадете. И депрессия пройдет".

Советовал путешествовать: "Надо обладать динамикой души". Говорил: "Хорошо, что в храм надо ехать, совершать путешествие, преодолевать

трудности". Еще говорил: пока ноги несут, пока сердце бьется, идите в храм. И мне, когда я жаловался ему, что вот — не удается поститься: "Еще придет для вас время поста". *

Всегда ездил на такси, которое называл машиной времени. Я как-то пошутил: "Почему у отца Александра нет своей машины? Потому, что он все деньги тратит на такси".

Вы погружались почти по уши в его глубокое кресло, съедая за рассказом половину батюшкиного обеда. Он вышибал, вытеплял студено-голубой дух тоски смертной, депрессии и отчаяния. Это была его работа.

Символ свободы

Поезд подкатил зеленой ящерицей пригородных вагонов.

— Пойдем туда, где грохочет, — сказал отец Александр, — там свободнее. (Ерохин, 1997, 204)

Юмор

Эмиграция

В АФРИКЕ БОЛЬШИЕ КРОКОДИЛЫ

— Выпустили пятнадцать тысяч обормотов, — с усмешкой повествовал отец Александр, — они пишут возмущенные письма: почему правительство допускает демонстрации и забастовки, как газеты пропускают такую информацию. А работать по-настоящему не хотят и не умеют. То есть они готовы, как и у нас, по шесть часов отсиживать на казенных штанах...

— Плохое знание языка, вероятно, воспринимается там как увечье.

— И не только языка. Один наш эмигрант — мелкий актер — приехал в Америку. Он собирался играть в Голливуде, и его обещали попробовать. Для начала он должен был пожить в одной американской семье. Иммигрантам дают такую возможность — для изучения языка, акклиматизации в стране. Однажды он пошел гулять и набрел на кладбище автомобилей — еще вполне пригодных", брошенных, никому не нужных. Среди них был "Мерседес" — почти новый. Актер сел

(Ерохин, 1997, 189)

в него. В машине оказался бензин, она поехала. Он решил прокатиться. Вскоре по дороге ему попался полицейский, который на его вопрос сказал, что он может взять машину себе. Но когда актер подкатил на даровом "Мерседесе" к дому своих хозяев, он узнал, что тем самым его карьера в Америке кончилась, так как там взять автомобиль со свалки — все равно, что у нас брать пищу из помойки. Он спешно погнал машину назад, но полицейский вежливо объяснил ему, что взять автомобиль отсюда можно бесплатно, а вот чтобы поставить — нужно заплатить пятьдесят долларов. В гневе актер помчался в машине на побережье, где разбил ее и сбросил в океан. Ему прислали штраф в пятьсот долларов — за загрязнение океана.

— Значит, лыжи? - спросил в конце исповеди отец Александр.

— Лыжи, — сокрушенно подтвердил я.

— Вы там погибнете, — сказал он твердо.

Ерохин, 1997, 351

Разговоры об эмиграции возникали в наших общениях, неизбежные, как потрескиванье угольков в печи.

Мень был категорически против. Но советовал съездить, посмотреть...

Кочевое лето: Франция, Россия, Святая Земля... Я вылетел из Иерусалима в Москву 9 сентября 1990 года, еще не зная о том, что на рассвете этого дня отец Александр был убит. - Ерохин, 354

Национальный вопрос

Отзвонив в колокола, мы с сестрой спустились с колокольни.

— Отец Александр, какие ваши ребята молодцы, — сказала староста.----Наши русские так не могут.

(Ерохин, 1997, 203)

Идеологизация

— Все звезды, Володенька, одинаковы — пятиконечные, шестиконечные, — сказал мне отец Александр. — Мы не должны уподобляться бесноватым, живущим во гробах. (Ерохин, 1997, 222)

Смерть Брежнева

Я решил спросил отца Александра Меня о том, что будет. (Мы выбрались из такси в каких-то запутанных и темных черемушкинских дворах-переулках.)

— Леонид Ильич был хорош своей косностью, — похвалил батюшка отошедшего в лучший мир вождя, — он спрятал под сукно немало горячих проектов.

— Но от шефа КГБ, который так ловко вскарабкался на трон, вряд ли можно ждать чего-нибудь хорошего.

— Он, правда, поинтеллигентнее остальных — играет в теннис, знает английский язык. К тому же Брежнев реальной власти не имел, а Андропов имеет. Но здоровье Юрия Владимировича дает основания полагать, что это все — ненадолго... (Ерохин, 1997, 313)

Е.С.

(Елена Семеновна Мень, мать отца Александра, умерла в 1978 году. "Алик должен меня слушаться, как сын, а я его — как духовного отца", — говорила она. Никогда не забуду, как, прося меня привезти ей масла для лампады, она произнесла: "В темноте я задыхаюсь". Она была необыкновенно красива, а речь ее — торжественна и неспешна. "Ее душа была в моих руках", — сказал отец Александр, когда она умерла. Елена Александровна Огнева, близкий друг Елены Семеновны и отца Александра, умерла в Пасху 1985 года. Отец Александр плакал, ее отпевая. "За ее душу я спокоен."

Критика патриархии прихожанами

Отвратительные эти похороны, когда вокруг были чужие лакеи в иподиаконских перекрестьях на спинах — не знавшие и не любившие его — а если знавшие, то подавно не любившие, — ненавидевшие! — как сгустившаяся тьма, и тьма эта накинула покрывало на сияющее его лицо, мученический лик — лишая нас, детей, последнего утешения. И эта митра, надвинутая на измученную голову, — которая так не шла ему, и при жизни казалась терновым венком, чем-то безобразным,

(Ерохина Ольга, 1997, 355) Сияющее лицо единственным источником света в сгустившейся черноте — так запомнил мой брат, видевший его одним из первых, — они с другом ездили в загорскую милицию просить его тела, — как Иосиф Аримафейский у Пилата. И я была лишена утешения увидеть его — прилетела по телеграмме только к утру, к литургии, когда все уже было по чину.

Он умер под забором, и жена не узнала его. Подумала, что это пьяный. "Я не знаю этого человека. "

Шел как-то разговор о смерти. Отец сказал: "Я хотел бы умереть один". - 358

Володя Шишкарев: "Теперь не будет гражданской войны и еврейских погромов".

360

Мария Витальевна, с безошибочностью старого зэка: "Это КГБ".

Отец Александр на нашей кухне. Переполняющее счастье — несчастье от невозможности — полноты: о чем? Нет вопросов. Есть: присутствие, он здесь и убегающее время, ибо он неминуемо уйдет.

Он дарил часы. И светильники.

Мне — Крест, без головы, в кровавом нимбе. "Ты художница, отреставрируешь". Брату — Усекновенная Глава Иоанна Предтечи на блюде — из икон Елены Семеновны, одна из любимых ею.

Сестра Иоанна (Юлия Николаевна Рейтлингер): первая написанная ею икона — с натуры, со спящего отца Сергия Булгакова: усекновенная глава Иоанна Крестителя. И сама она — "Страстная Иоанна" — пострижение в день Усекновения Главы.

363

Как безропотно и внешне простодушно служил он ей — все понимая, ненавидимый дураками, спасающий потерянных, изверившихся ее сыновей. Он юродствовал, никогда не принимая на свой счет почестей и похвал. Он был целяще весел и внутренне серьезен, собран всегда — как водитель машины на скверной, ухабистой дороге — машины с пассажирами, многие из которых к тому же больны. Быть бы ему царем нашим — я только так и понимал монархию —

368

как власть отца Александра — невидимую, посланную нам от Бога. Но слишком велика и страшна страна — как пучина моря.

Культ

... Появились странные личности в маскарадных белогвардейских мундирах, галифе, сапогах и фуражках с кокардами (мне это напомнило тамбовский кровавый карнавал Тухачевского). Кто-то объяснил, что это "сычевцы" — из умеренного крыла "Памяти". Они, невзирая на шиканье новодеревенских прихожан, встали на колени у могилы отца и склонили желто-черные с белым краем знамена к его кресту. Один, сняв офицерский картуз и осенив себя крестным знамением, поклонился могильному холму до земли, а другой строго пояснил: "Отец Александр — гордость русского народа".

Прихожане терялись в догадках: что это за провокация и кто бы мог их прислать? Насмотрелись тут всякого — и афганцев в пятнистых масккостюмах, и загорских попов с выражением сладостной ненависти на бравых подполковничьих физиономиях.

Рассказ сестры (после убийства отца Александра): шофер такси говорил: "Даже рэкетиры возмущаются".

Так в один день Александр Мень, бывший пастырем, апостолом и пророком, стал национальным героем.

(Ерохин, 1997, 380)

Политика: поведение на допросе

Не все были такими грамотными, как диссидентский юрист. Властей боялись. Надеялись на добрые взаимоотношения, не понимая: человек на работе, он — охотник, а ты — жертва. Единственный разумный выход — не входить в контакт. А уж если привезли в наручниках — требовать протокола. И не подписывать, если что-то в нем не так. А не подписанный тобой протокол ни один прокурор у следователя не примет —

(Ерохин, 1997, 442)

швырнет да еще скажет, чтобы задницу им подтер: нет подписи — значит, филькина грамота, а не следственный документ. Время-то было уже не сталинское, система-то уже трещину дала.

Помню, как попался на крючок чекистской задушевности Женя-католик (не трудись, Геннадий: имена изменены). Уж сколько раз я ему говорил: не ходи, не встречайся с дядей-сыщиком в курилке библиотеки. Пошел. И раз, и два. На его показаниях, в основном, было построено потом обвинение, по которому посадили (не в тюрьму — статью не подобрали, а в дурдом) наивно и крепко верующего лидера молодых московских христиан.

ТОРЖЕСТВО ПРАВОСЛАВИЯ

— Я глупа, — сказала Ирина. — Что-нибудь не то скажу католикам или протестантам — еще обижу.

Это очень понравилось архиерею: и то, что она против католиков и протестантов, и — в особенности — что глупа.

Возможно, он спросил ее и о Мене.

— А, этот, еврей-то? — небось переспросила Ирина.

Вопрос о ее игуменстве был решен бесповоротно. И о вечном покровительстве Московской Патриархии.

Раньше так принимали в партию.

Впрочем, и в игуменство поставляли так же точно.

(Ерохин, 1997, 446 - выше уп. Ирина Зайцева как будущая игуменья, кажется)