Виталий Задворный
СОЧИНЕНИЯ РИМСКИХ ПОНТИФИКОВ ЭПОХИ ПОЗДНЕЙ АНТИЧНОСТИ И РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
Сочинения римских понтификов эпохи поздней античности и раннего Средневековья. М.: Изд-во францисканцев, 2011. 495 с.
К оглавлению (и варианту в пдф).
Глава 3 Григорий I Великий и формирование парадигмы средневекового литературного творчества
3.1. Отражение жизни и деятельности Григория I в его литературном творчестве,
а также в ранних биографиях
Ш
ЕСМОТРЯ НА ОБШИРНОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ наследие, позволяющее по праву назвать Григория I писателем в собственном смысле этого слова, он прежде всего был понтификом и государственным деятелем. Свидетельством этой неутомимой практической деятельности является собрание его писем. Традиция собирать письма в регистры, по возможности в хронологическом порядке, а затем их публиковать, шла от политиков и государственных деятелей Древнего Рима. Одним из наиболее известных примеров таких собраний является эпистолярий Плиния Младшего[1]. Эта древнеримская традиция была воспринята Римским Престолом со времени создания Либерием эсптит. Послания Римских епископов собирались и издавались, однако многие из них не сохранились. Весьма представительное собрание писем (Яе^Шгит е[яхк>1агит) Григория I дает возможность охарактеризовать его деятельность несравненно лучше, чем кого-либо из понтификов эпохи поздней Античности и раннего Средневековья. Иоанн Диакон[2] описывает хранившееся в его время в Латеран- ской библиотеке собрание писем Григория I, разделенное на 14 книг, переписанных на папирусе, причем каждому году понтификата соответствовала одна книга, внутри которой письма классифицировались по месяцам. 14-я книга осталась незавершенной[3].
Латеранский архетип Регистра не сохранился, но до наших дней дошло три больших собрания, а также многочисленные более мелкие извлечения (ехсегр1а). Самое большое из сохранившихся собраний насчитывает 686 писем (три из которых — копии, таким образом, всего их 683), и было составлено во время понтификата Адриана I[4]. Анализ писем Григория I с целью реконструировать Латеранский регистр был проведен Д. Норбергом[5]. Согласно его исследованию, помимо 847 аутентичных писем из трех больших собраний еще 10, не вошедших в эти собрания, являются несомненно подлинными. Таким образом, общее число сохранившихся писем составляет 857. Норберг предложил также тематическое деление Регистра на (1) частные письма, адресованные друзьям, византийскому императору, его семье, восточным патриархам, и (2) административные, связанные с управлением Церковью, а также посвященные политическим проблемам. Первые часто носят личный характер и насыщены риторическими оборотами: метафорами, антитезами, анафорами и параллелизмами. Вторые более кратки и написаны сухим канцелярским языком.
Помимо эпистолярия некоторые автобиографические сведения разбросаны и по другим сочинениям Григория I. При этом существует также целый ряд источников, повествующих о жизни и деятельности понтифика, которые являются современными его понтификату или близкими по времени.
Самое раннее свидетельство (594 г.), содержащее информацию о Григории I, принадлежит перу его современника — «отцу французской истории» Григорию Турскому[6], диакон которого Агиульф присутствовал в Риме при избрании понтифика. Григорий Турский рассказывает об избрании и посвящении Григория I, а также приводит проповедь, произнесенную им перед народом во время свирепой эпидемии, унесшей жизни многих римлян, в том числе и Папы Пелагия II[7]. Эта проповедь (Historia Francorum X, 1) считается подлинной, хотя она не сохранилась в других источниках.
Следующее по хронологии свидетельство принадлежит также современнику Григория I — первому ученому-энциклопедисту эпохи Средневековья Исидору Севильскому8. Написанная им в 610 г. книга De vins illustribus, продолжающая традицию аналогичных сочинений Иеронима и Геннадия Массилийского, содержит краткие биографические справки о христианских писателях и поэтах. Старший брат Исидора, Леандр Се- вильский[8], лично знал Григория, познакомившись с ним еще до его избрания на Римскую кафедру, когда тот был апокрисиарием в Константинополе. Исидор дает характеристику жизни и деятельности Григория, а также сообщает о его сочинениях, о которых отзывается с необычайной похвалой (De viris illustribus, 40).
Следующий источник о Григории I — труд Беды Достопочтенного[9]Historia ecclesiastica gentis Anglorum — отстоит более чем на столетие от понтификата Папы и датируется 731 г. Помимо общих биографических сведений Беда подробно осветил деятельность миссии, направленной Григорием I в Англию, во главе которой стоял Августин Кентерберийский[10], а также привел послания понтифика, направленные им в Англию12.
При этом в определенном смысле парадоксом остается тот факт, что, несмотря на культ Григория I, установившийся сразу после его кончины, первое житие понтифика появилось только во 2-й половине VIII в. Это древнейшее жизнеописание Vita Sancti Gregorii Рарае принадлежит Павлу Диакону[11], одному из ближайших сотрудников Карла Великого.
Еще более подробное жизнеописание Григория было составлено по указанию Папы Иоанна VIII14 Иоанном Диаконом, монахом аббатства Монте-Кассино[12], а в дальнейшем диаконом Римской Церкви и ближайшим сотрудником понтифика. Он взял за основу сочинение Павла Диакона и в изложении всех существенных вопросов полностью следовал ему, хотя и дополнил новыми, собранными им сведениями. Так, например, он привел описания виденных им в монастыре св. Андрея прижизненных портретов Григория, а также его отца и матери, что позволяет в определенной степени восстановить реальный облик понтифика. Но все же Иоанн Диакон расширил свое повествование в основном за счет включения многочисленных рассказов о чудесах Григория[13].
3.1.1. Молодость
Григорий родился в Риме ок. 540 г. в очень богатой аристократической семье и даже, как сообщает Григорий Турский, происходил из senatoribus primis (Historia Francorum X, 1), т.е. из семьи, принадлежащей к одному из знатнейших сенаторских родов. Его отца звали Гордианом, а мать — Сильвией. Иоанн Диакон сообщает, что Гордиан был регионарием (regionarius), что, по-видимому, означало должность curator regionum17. По свидетельству самого Григория, у его отца были три сестры: Тарсил- ла, Гордиана и Эмилиана (In Evangelium XXXVIII, 15). Тарсилла и Эмилиана стали монахинями, причем первая была канонизирована. Папа
Феликс III (II) приходился Григорию прапрадедом — atavus meus (Ibidem; см. также Dialogi IV, 16). О других родственниках Григория в его письмах сохранилась отрывочная и не совсем ясная информация. По- видимому, у Григория были два брата, занимавших высокие посты на государственной службе[14].
С самого раннего детства в жизнь Григория вошла война. Вероятно, пятилетним мальчиком он увидел приближающуюся к Риму армию остготов: это было началом длившейся целый год мучительной осады, во время которой люди умирали от голода и болезней и часто некому было хоронить умерших. После гибели тысяч мирных жителей город был сдан и державший оборону византийский гарнизон оставил Рим. Спустя несколько лет началась новая военная кампания. Однако сокрушительное поражение остготов в 553 г. означало не прочный мир, но лишь 15-летнюю передышку, и в 569 г. Италия уже увидела новых завоевателей — лангобардов[15].
Эти детские и юношеские впечатления, по-видимому, оставили глубокий след в душе Григория, и, наверное, именно ими было обусловлено не покидавшее его чувство ненадежности этого мира, постоянной близости смерти, что часто навевало ему мысли о приближении конца истории — ведь за каждым непродолжительным периодом спокойной жизни неумолимо следовали новые испытания: нашествия беспощадных врагов и вспышки не менее беспощадных эпидемий. Впоследствии этот мотив нередко звучал в его проповедях:
Ежедневно мир подвергается все новым, более и более умножающимся бедствиям. Оглянитесь вокруг: сколько вас осталось из бесчисленного народа и, несмотря на то что ежедневно настигают нас беды, все новые и неожиданные удары поражают нас. Как в юности тело полно жизненных сил, грудь крепка и здорова, шея мускулиста, легкие полны, а в старческих летах спина становится сутулой, иссохшая шея сгибается, грудь стесняется учащенным дыханием, силы слабеют, слова говорящего прерываются одышкой, ... так и мир в первые свои годы, как в юности, был исполнен жизненных сил, силен в распространении рода человеческого, цветущ телесным
здоровьем, насыщен богатством, но ныне его, отягченного старостью, час от часу умножающиеся бедствия неумолимо теснят к близкой смерти.
Homiliae in Evangelium 1,1, 5
Несмотря на все трудности военного времени, Григорий получил хорошее по тем временам образование. Слова Григория Турского, что он ...был настолько сведущ в науке грамматики, диалектики и риторики, что считали, что во всем Риме не было равного ему человека (Historia Francorum. X, 1), которые повторяют все последующие средневековые биографы Григория, по-видимому, соответствуют действительности, хотя их следует понимать не в том смысле, что Григорий получил разностороннее классическое образование, а в том, что при падении
уровня образования и вообще деградации культурной жизни Италии его
20
познания современникам казались действительно выдающимися .
После окончания обучения перед Григорием, как и перед всеми юношами из знатных сенаторских семей, открывалось поприще государственной карьеры; благодаря своим способностям, трудолюбию и врожденному чувству долга быстро продвигался по служебной лестнице и, будучи еще достаточно молодым (ему только исполнилось 30 лет) был назначен префектом Рима (praefectus Urbis). Но, если быть точным, на самом деле его должность не могла быть должностью префекта, но лишь должностью викария префекта в Риме, так как в соответствии с изданной правительством императора Юстиниана I в 554 г. Прагматической санкцией (Constitutio pragmatica) во главе византийской Италии стоял императорский чиновник — префект претория (praefectus pretorii per Italiam), также именовавшийся препозитом (praepositus Italiae). В Риме же, как это было показано еще Ш. Дилем[16], у префекта был викарий, исполнявший его функции. Это, как считает отечественный историк О. Р. Бородин, и есть префект Города в эпоху Григория I22.
В любом случае, Григорий был в Риме высшим должностным лицом, в ведении которого находились финансы, городское благоустройство, надзор за общественными зданиями, регулирование продовольственного снабжения и полиция. Государственная служба предоставила Григорию неоценимую возможность получить опыт практической административной и хозяйственной работы, который оказался ему столь необходим, когда он стал Римским Папой. Возможно, именно на государственной службе у него сформировалось обостренное чувство справедливости, вообще характерное для римского сознания, что нашло отражение в афоризме Percal mundus, fiat justitia (Пусть погибнет мир, но восторжествует справедливость). Поэтому, по-видимому, не лишена реальных оснований приведенная Иоанном Диаконом легенда (Vita ..., II, 44), которая в дальнейшем была включена Иаковом Ворагинским в его знаменитый агиографический сборник Legenda aurea (Золотая легенда) 23, изображающая Григория почитателем императора Траяна, для которого закон и справедливость были превыше всего. Однажды, как повествует легенда, Григорий проходил по форуму Траяна и взгляд его остановился на бронзовой скульптурной группе, изображавшей отъезд императора на войну: Тра- ян, сходящий с коня, чтобы выслушать просьбу вдовы, сын которой был убит. Он обещал разобрать ее дело после возвращения с войны, но подавленная горем женщина воскликнула: А если ты погибнешь, то кто свершит правосудие? После этих слов император покорно спустился с коня. Увидев эту скульптуру, Григорий погрузился в глубокую скорбь при мысли о том, что столь справедливый и кроткий император лишен вечного блаженства. Он горько плакал всю дорогу до собора Св. Петра, где ему был голос с неба: твоя молитва о Траяне услышана и душа импе- ратора-язычника теперь в раю.
В одном из писем, обращенных к экс-консулу Леонтию, Григорий, будучи уже понтификом, сформулировал свое понимание государственной службы:
Различие между королями варваров и римскими императорами заключается в том, что короли варваров являются господами рабов, а император римлян — господин свободных людей. Вот почему во всех поступках вы должны, во-первых, соблюдать справедливость, а, во-вторых, сохранять во всем свободу [ граждан].
Cautionis et exemplar (Lib. X, ер. 51: ad Leontium exconsulem)
О деятельности Григория в этот период его жизни не сохранилось никаких сведений; известно лишь, что ок. 573 г. он подписал документ о восстановлении единства в вере между Медиоланской и Римской Церквями, которое было прервано из-за спора о Трех главах. Тогда, как сообщает Григорий, митрополит Медиолана
... Лаврентий направил Апостольскому Престолу свои письменные заверения, которые подписали многие знатнейшие граждане. Возглавляя в то время Римскую префектуру, также подписался и я.
Dilectissimus filius meus (Lib. IV, ер. 2: ad Constantium episcopum)
23 Legenda aurea XLVI, 10. Благодаря Иакову Ворагинскому сюжет, описанный в легенде, получил широкое распространение не только в агиографической литературе, но и в изобразительном искусстве.
11 Сочинения Римских понтификов
Затем Григорий решил резко изменить свою жизнь и, оставив государственную службу, полностью посвятил себя Церкви. Точная дата принятия им монашества не известна, вероятно, это произошло не ранее
573-575 гг.[17]
Григорий, по-видимому, не пережил такого мучительного обращения, какое в свое время пережил св. Августин, и, наверное, прав был Григорий Турский, использовав для характеристики будущего понтифика достаточно распространенный агиографический штамп, написав, что он с юных лет был предан Богу (Historia Francorum X, 1). Однако решение стать монахом Григорий принял не сразу, а после долгих колебаний и размышлений:
... Я долго откладывал решение полностью обратиться к благодатной вере, и после того как стремление к небесному уже коснулось меня своим дыханием, я все еще считал, что лучше оставаться мирянином. Мне тогда было уже ясно, что я должен искать, повинуясь любви к вечности, но укоренившиеся во мне привычки брали верх и убеждали меня не изменять внешнего образа жизни. Между тем как до тех пор мой разум принуждал меня хотя бы по виду служить повседневным мирским делам, из этих самых забот мирских стало проистекать для меня многое, что противоречило складу моей души, и я оказался связан с миром уже не только по виду, но, что хуже, и своими мыслями. Стремясь убежать от всего этого, я направился в пристань монастыря и, оставив мирские дела, ...спасся нагим из крушения жизненного корабля.
Moralia. Epistola missoria ad Leandrum 1
Григорий не только сам стал монахом, он преобразовал в монастыри шесть своих имений на Сицилии, а также превратил родной дом на Sclivus Scaurus (ныне Монте Челио) в монастырь св. Андрея.
[Григорий] на собственные средства основал шесть монастырей на Сицилии, а седьмой в стенах города Рима.
Gregorius Turonensis. Historia Francorum X, 1
Как уже упоминалось выше, Иоанн Диакон подробно описал существовавшие еще в его время фрески монастыря св. Андрея, на которых была изображена семья Григория.
В атрии этого досточтимого монастыря, около фонтана, до сего дня можно видеть две искусно написанные древние картины. На одной из них изображен сидящий апостол Пётр, который правой рукой держит, также за правую руку, стоящего рядом с ним регионария Гордиана, то есть отца Григория. Гордиан одет в планету каштанового цвета, под планетой далматика, на йогах — сапоги. Он высокого роста, лицо продолговатое, глаза
зеленые, борода небольшая, волосы густые, выражение лица серьезное. На другой картине изображена сидящая мать Григория Сильвия, одетая в белое одеянне [...] Далее в небольшой апсиде, за кельями братьев, можно увидеть портрет самого Григория, искусно написанный тем же художником на круге нз гипса. Он среднего телосложения, фигура пропорциональная, лицо продолговатое, как у отца, но посередине несколько округлое, как у матери [... ] борода как у отца, рыжеватая и небольшая [...]. Лоб красивый, высокий и широкий, брови тонкие, глаза карие [...] Лицо кроткое, руки красивые, пальцы тонкие, как бы предназначенные для письма. Кроме того, каштановая планета [надета] поверх далматики, в левой руке Евангелие, пальцы правой руки сложены для крестного знамения [...]
Ioannes Diaconus. 5. Gregorii Magra vita IV, 83—84
Какой устав был принят в монастыре св. Андрея, точно не известно. Распространенное прежде мнение о том, что Григорий принял Устав св. Бенедикта, не подтверждено источниками23, поэтому с полной уверенностью утверждать, что это был бенедиктинский монастырь, нельзя. Однако известно, что Григорий был хорошо знаком с монахами-бенедиктинцами, которые после разрушения лангобардами их знаменитого монастыря Монте-Кассино в 580 г. нашли приют в Риме. Их рассказы послужили Григорию основой для написания первой биографии св. Бенедикта. Одним из весомых аргументов против безусловного принятия гипотезы о бенедиктинском монашестве Григория является тот факт, что он основал монастырь еще до приезда бенедиктинцев в Рим, и поэтому он мог выбрать другой устав.
После нескольких лет уединенной созерцательной жизни, как сообщает Иоанн Диакон, ...достопочтенный понтифик Бенедикт [I], видя, что Григорий поднимается ввысь по ступеням добродетелей, насильно вырвал его из тишины монастыря и, подняв к церковному служению, посвятил его в помощь себе седьмым диаконом (S. Gregorii Magni vita I, 25). Однако большинство исследователей подвергают сомнению это сообщение, полагая, что в сан диакона Григория посвятил Папа Пелагий II[18]. Во всяком случае, в конце 570-х годов жизнь Григория вновь резко изменилась и он оказался вовлечен в активную деятельность, сначала в качестве диакона-регионария, а затем на поприще дипломатической службы.
3.1.2. На дипломатической службе
В конце 579 г. Пелагий II назначил диакона Григория апокрисиарием в Константинополь. Институт апокрисиариев, то есть постоянных представителей Апостольского Престола при дворе византийских императоров, был учрежден в середине VI века. Во время пребывания в Константинополе в 536 г. для поддержания постоянных контактов с византийским правительством Папа Агапит I назначил своим апокрисиарием диакона Пелагия (впоследствии Папа Пелагий I). До этого понтифики не имели постоянных посланников, а представительские функции выполняли легаты — послы, направляемые с определенной миссией[19]. В дальнейшем, с развитием дипломатической службы, функции апокрисиариев как постоянных представителей Апостольского Престола при правителях иностранных государств стали выполнять нунции[20].
Остается открытым вопрос, владел ли Григорий, будучи послом в Константинополе, в достаточной степени греческим языком. Относительно объема его знаний греческого языка у исследователей нет единого мнения. Одни, как например, Батиффоль, основываясь на высказываниях самого Григория: nos пес Сraece novimus пес aliquod opus aliquando С raece conscripsimus [я не знаю греческого языка и никогда не писал по-гречески] (Lator praesentium; Lib. XI, ер. 74: ad Eusebium Thessalonicencem episcopum) или: quamvis Сraecae linguae nescius [хотя я не знаю греческого языка] (Quia bonus; Lib. VII, ер. 32: ad Anastasium presbyterum), утверждали полное незнание им греческого языка и делали далеко идущие выводы, что с восточным духовенством, говорившем на греческом или сирийском языках, близкие контакты для Григория были невозможны. Согласно Батиффолю, Григорию в силу незнания греческого языка осталась недоступной новейшая богословская литература Византии и он не познакомился ни с богословскими интуициями советника императора Юстиниана I Леонтия Византийского, ни с аристотелизмом Иоанна Филопона, ни с мистикой Псевдо-Дионисия Ареопагита[21].
Однако следует отметить, что Григорий через переводчиков был осведомлен о дискуссиях греческих богословов (см., например, письмо Sicut aqua. Lib. X, ер. 39: ad Eulogium patriarcham Alexandrinum), а в своих экзегетических сочинениях (о которых речь ниже в главе 3.2), он зачастую сверяет латинский перевод Библии — Вульгату — с греческим переводом — Сегиуагинтой3".
Будучи в Константинополе, Григорий принял участие в теологическом споре, возникшем по поводу книги Константинопольского патриарха Евтихия31, в которой тот доказывал, что после воскресения тело будет неосязаемым, тоньше ветра и воздуха. Описание этого диспута приводит Беда Достопочтенный:
Во время своего пребывания в Константинополе [Григорий], опираясь на благодать католической истины, уничтожил в самом начале зарождавшуюся тогда ересь в вопросе о воскресении [тела]. Евтихий, епископ Константинопольский выдавал за догмат, что наше тело после воскресения из мертвых будет неосязаемо и тоньше ветра и воздуха. Услышав такое учение, [Григорий] доводами разума и примером воскресения Господа доказал, что оно во всех отношениях противоречит православной вере. Ибо католическая вера учит, что тело наше будет превознесено в славе бессмертия и под действием духовной силы будет тонким, но по природе своей осязаемым, как видно на примере тела Господа, о котором Спаситель, воскреснув из мертвых, сказал своим ученикам: «Осязайте и увидите, ибо дух не имеет ни плоти, ни костей, как вы видите, Я имею».
Beda Venerabiiis. Hisloria ecclesiastica gentis Anglorum 11,1
На каком языке велась дискуссия и присутствовали ли переводчики, как полагает Бартелинк[22], определенно ответить затруднительно. Можно допустить и выступление Григория на латинском языке без переводчика, ибо с уверенностью можно констатировать, что в конце VI века знание латинского языка в византийских аристократических кругах было широко распространено[23].
Боеш-Гайано, резюмируя дискуссии по вопросу о знании Григорием греческого языка, делает вывод, что «его знание греческого языка не было таким, что позволяло бы ему писать на нем литературные тексты, но безусловно достаточным, чтобы читать и устно изъясняться»[24].
В Константинополе Григорий познакомился с находившимся в столице с дипломатической миссией Севильским епископом Аеандром, при прямом участии которого спустя несколько лет произошло обращение в католичество Вестготского королевства в Испании. Аеандр, сам будучи известным писателем, подал Григорию мысль заняться литературным трудом, предложив написать толкования на Книгу Иова. И тогда апо- крисиарий приступил к работе над своей первой и самой большой по объему книгой под названием Моралии, или Толкование на Книгу праведного Иова, которую он закончил уже после возвращения в Рим.
Главной дипломатической задачей, стоявшей перед Григорием, было убедить императора оказать военную помощь Италии, которая своими силами не могла сдерживать лангобардского вторжения. Но у Византии были не менее серьезные проблемы и на Востоке: война с персами принимала серьезный оборот, истощая последние силы империи. При этом в конце 570-х годов усилился натиск на империю славян и аваров. В сложившейся обстановке император Тиберий I (II)35, не имея возможности послать в Италию многочисленную армию, которая могла бы остановить лангобардов, вернул 3000 фунтов золота, направленных римлянами в Константинополь, чтобы они откупились от осадивших Рим лангобардов36. Предпринятые действия принесли определенные результаты, но в целом ситуация не переломилась и лангобарды продолжали угрожать Риму.
После кончины Тиберия I (II) 14 августа 582 г. византииским императором стал Маврикий37, которого Григорий хорошо знал еще прежде, что следует из его письма к Маврикию, датированного августом 593 г.: Ты был моим господином, когда еще не был господином всех (Omnipotenti Deo. Lib. Ill, ер. 65: ad Mauricium Augustum). Поэтому Григорий надеялся получить от нового императора более ощутимую военную помощь для Италии.
В 584 г. Григорий получил от Пелагия II исполненное отчаяния письмо с мольбами о помощи в связи с наступлением лангобардов. Понтифик просил, чтобы император направил в Италию
...хотя бы одного командующего войском (magister militum), [...] так как большинство римских владений совершенно лишено всякой защиты. Экзарх же пишет, что он не может оказать никакой помощи, так как его сил не хватает даже для охраны своей области.
Pelagius II Papa. Omnia quidem (Ер. 1: ad Gregorium diaconum)
Но Григорий, несмотря на личное знакомство с императором, а также связи при дворе, ничего сделать не смог: Маврикий был поглощен войной с Персией, а начавшиеся набеги славян и аваров заставили его отодвинуть Италию на второй план. Ощущение своей бесполезности угнетало Григория, его тяготило также чувство вины за то, что он и так не сумел выполнить возложенной на него миссии. Пелагий II, нуждавшийся в помощи Григория в деле преодоления Аквилейской схизмы и для этого призвавший его в Рим, направил в Константинополь нового апокрисиария — диакона Лаврентия. Григорий не позднее декабря 587 г. покинул Константинополь[25]. Он возвращался в Рим с ясным осознанием того факта, что надежды на Византию в борьбе с лангобардами не оправдались.
3.1.3. Во главе Римской Церкви
Осенью 589 г. во многих областях Италии вследствие продолжительных ливней начались необычайно сильные наводнения. Тибр вышел из берегов, снося многие здания, в том числе церковные житницы, где хранилось зерно для бедных. В волнах разбушевавшейся реки утонуло множество животных, а их трупы, выброшенные на берег, стали разлагаться, что, как полагают исследователи, стало причиной разразившейся в начале 590 г. эпидемии (Gregorius Turonensis. Historia Francorum. X, 1). По-видимо- му, это была бубонная чума, и одной из первых жертв эпидемии стал Пелагий II, скончавшийся 7 февраля 590 г.
В начавшихся выборах нового понтифика Григорию практически не было альтернативы: человек образованный и имевший большой опыт государственной службы, а также дипломат со связями при императорском дворе, он, безусловно, был вне конкуренции, и все источники отметили факт его единодушного избрания на Римский Престол[26]. Но сам избранник упорно уклонялся от принятия этого высокого сана. Впоследствии этот факт оброс всякого рода легендами, повествующими о его бегстве и принудительном возвращении его римлянами. Некоторые психологические причины уклонения от сана понтифика нашли отражение в письме Григория к сестре императора Маврикия Феоктисте[27], написанном вскоре после его избрания на Римский Престол:
Стремился я каждодневно быть вне мира, вне плоти [...]. Я ничего не желал в этом мире, ничего не боялся. Мне казалось, что я стою выше всего земного [...]. Теперь я вдруг низринут с этой высоты и содрогаюсь от страха. Не за себя я охвачен ужасом, я страшусь за тех, кто поручен мне.
Mens mea (Lib. I, ер. 5: ad Theoctistam sororem imperatoris)
Однако ностальгические воспоминания о созерцательной жизни не парализовали деятельность Григория. С самого начала своего понтификата он проявил себя как энергичный, решительный и сильный руководитель, не упускавший из поля зрения ни одного, даже самого мельчайшего и незначительного дела.
Первое, что предпринял Григорий I, — это наведение порядка в администрации Римской Церкви:
Во времена папы Григория, в седьмой год правления императора Маврикия был низложен Лаврентий, бывший первым среди диаконов Апостольского Престола. Он был низложен за свою гордыню и неблаговидные поступки, о которых лучше умолчать. Архидиаконом в присутствии всех священников, диаконов и нотариев, субдиаконов и всего клира был поставлен Гонорат...
Appendix ad S. Сregorii epistolas II: De Laurentii archidiaconi depositione, et Honorati in ejus locum subrogatione
Чтобы не допускать в дальнейшем злоупотреблений со стороны архидиакона, в руках которого сосредотачивалась огромная власть, так как это было второе лицо после понтифика, Григорий ввел существовавшую при Вигилии, в то время когда он находился в Константинополе, должность vicedominus, тем самым ослабив положение архидиакона. Должность vicedominus соответствовала должности препозита в монастыре, то есть это был постоянный заместитель понтифика по экономическим вопросам. В его ведении находился Латеранский дворец, который являлся резиденцией епископа Рима со времени его дарения Римским понтификам императором Константином I и до переноса резиденции на Ватиканский холм Григорием XI после возвращения из т.н. Авиньонского пленения пап в 1377 г.[28]
Осознавая необходимость коллегиальности в управлении Церковью, Григорий тщательно готовил ежегодные синоды римского духовенства. Будучи человеком необычайной личной скромности, он изменил существовавший прежде обычай созывать синод в день посвящения понтифика (dies natalis), перенеся его на праздник св. Петра. На синоде должен был присутствовать весь епископат Римской Церкви, только для епископов Сицилии Григорий сделал исключение, разрешив им присутствовать раз в пять лет (прежде было раз в три года), что было вызвано трудностями переезда в связи с нашествием лангобардов. Тем не менее, на Сицилии каждый год должен был проходить собственный синод, на котором был обязан присутствовать представитель Папы — ректор Сицилийского патримония[29].
Особое внимание понтифик уделял вопросу замещения епископских кафедр. В 593 г. умер епископ Салоны Натал. Вопреки избранию клира и рекомендации Григория, остановивших свой выбор на диаконе Гонора- те, по ходатайству вельмож и поддержке Константинопольского двора епископом Салоны стал Максим.
Максим же, пылая жаром тщеславия, нетерпеливо рвался к должности понтифика и, как говорят, не без позора симонии был все же избран. Он не явился, как это было принято, к Апостольскому Престолу, но прежде снесся с константинопольскими императорами и получил благословение. Они, однако, наказали ему предстать перед господином Папой. Но сам он, сознавая незаконность избрания, не обратился к Папе и не посчитал нужным заручиться согласием его представителя, а, впав в сумасбродство, на месте добился посвящения в архиепископы.
Thomas Archidiaconus. Historia Salonitana VI
С его утверждением на кафедре, несмотря на протесты Григория, согласились все епископы Далмации. Папа обратился к императору, но и Маврикий принял сторону Максима. Тогда Григорий написал письмо императрице.
Епископ города Салоны [Максим] посвящен без согласия моего и моего респонсора. Такого еще никогда не было при прежних императорах [... ] Пре - небрегши мной и моим респонсором и заручившись поддержкой некоторых влиятельных светских лиц, которых он подкупил, тем самым оставив свою Церковь совершенно без средств, он дерзает совершать богослужения,пренебрегая повелением государей. Очень прискорбно, что этот человек, о котором рассказывают столь много нехорошего, пользуется уважением [...] Я думаю подождать еще некоторое время, но, если Максим не придет ко мне, я не остановлюсь перед тем, чтобы поступить с ним по всей строгости канонов.
Omnipotens Deus (Lib. V, ер. 21: ad Constantinam Augustam)
В послании к Максиму понтифик запретил ему священнодействовать, но тот публично разорвал его письмо. Тем не менее Григорий оставался непреклонным и, продолжая прикладывать все усилия, все-таки добился того, что епископы Далмации постепенно отошли от Максима. Тогда же была назначена специальная комиссия для разбора дела епископа Салоны, в состав которой вошли архиепископ Равенны Мариниан и нотарий понтифика Касторий. Максим принес публичное покаяние и дал клятву до смерти оставаться верным Апостольскому Престолу. После этого Григорий утвердил его на кафедре Салоны[30].
Григорий ясно осознавал, что на епископов его времени возложена не только пастырская деятельность, но и решение многих экономических, политических, а подчас и военных задач, поэтому он хотел, чтобы кафедры занимали люди не только глубокой духовности, но и талантливые администраторы, подготовленные к государственной и хозяйственной деятельности. Так, он писал в Неаполь в связи с избранием нового епископа:
Говорят, что диакон Пётр, избранный вами [в епископы], человек простой. Так знайте же, в такое время во главе управления должен стоять человек, который не только занимался бы спасением душ, но также умел бы заботиться о мирских делах своей паствы и обеспечении ее безопасности.
Nec novum (Lib. X, ер. 62: ad Neapolitanos)
Подобная причина вызвала недовольство Григория и деятельностью Равеннского архиепископа Мариниана, которого он прежде сам рекомендовал на кафедру. Мариниан полностью погрузился в чтение книг и молитвы, забыв, что он уже не просто монах, а епископ. Особенно недопустимо, по мнению Григория, было то, что Мариниан совершенно не поддерживал контакты с государственной властью — Равеннским экзархом. Григорий писал Мариниану, чтобы он встречался с экзархом, оказывал на него влияние и убеждал в необходимости заключения мира с лангобардами, ибо в руках экзарха находилась вся военная власть в Италии, а следовательно, от него зависела судьба населения полуострова. Но Мариниан, по словам понтифика, словно заснул (Postquam revertens Lib. VI, ер. 30: ad Secundum).
С разрушением государственных структур на Западе Церковь все больше брала на себя функции государственного аппарата. Как отметил Григорий:
... из-за нужд нынешнего варварского времени... мы вынуждены заниматься мирскими делами.
Homiliae in Evangelium XVII, 14
Согласно законодательству Юстиниана, расширившего полномочия епископов на завоеванных им италийских территориях, епископы пользовались привилегиями римских сенаторов; Римский папа обладал первенством (.Novellae 131, 2).
Одной из ответственных задач, стоявших перед Григорием, было управление хозяйством Апостольского Престола — Патримонием св. Петра (Patrimonium Sancti Pe(ri)[31]. Римская Церковь владела обширными земельными владениями в Италии, на Сицилии, Корсике, Испании и Северной Африке. Согласно каталогу нач. VII в., Патримоний св. Петра был разделен по территориальному принципу на отдельные патримонии. В Италии насчитывалось 14 патримониев: Patrimonium Liguriae, Patrimonium Alpium Cottiarum, Patrimonium Ravennate et Histrianum, Patrimonium Piceni, Patrimonium Tusciae, Patrimonium Sabinense et Carseolanum, Patrimonium Appiae, Patrimonium Campaniae, Patrimonium Samniticum, Patrimonium Apuliae et Calabriae, Patrimonium Lucaniae et Bruttiorum, Patrimonium Siciliae (вследствие своей обширной территории, превышавшей 137 тыс. гектаров, он при Григории I был разделен на 2 части — Panormitanum и Siracusanum), Patrimonium Sardiniae,
Patrimonium Corsicanum. Собственность Римской Церкви в самом Риме была объединена в Patrimonium Urbanum, который, по-видимому, находился в управлении не ректора, а 7 диаконов-регионариев в соответствии с подчиненными им регионами. Вне Италии имелось еще четыре патримония, два в Далмации и Иллирике — Patrimonium Dalmatianum, Patrimonium Illyricanum; один в Южной Галлии — Patrimonium Callicanum (владения в окрестностях Арелата (совр. Арль) и Масси- лии (совр. Марсель), и один в Сев. Африке Patrimonium Africae, или Patrimonium Germanicianum (по названию города Германиция в Нуми- бии), охватывавший владения в окрестностях Гиштона4'.
Понтифики всегда рассматривали себя только в качестве управляющих этим хозяйством, являющимся собственностью св. Петра. Поэтому Григорий, с его обостренным чувством долга, по его словам, предпочитал
...скорее умереть, чем допустить, чтобы Церковь св. Петра во дни моего правления претерпела ущерб.
De causa Maximi (Lib. IV, ер. 47: ad Sabinianum diaconum)
Григорий наладил четкую централизованную систему управления этими огромными, разбросанными по разным странам владениями. Во главе отдельного поместья стоял кондуктор, подчинявшийся ректору патримония. В состав патримония входило несколько поместий, расположенных в определенной области, например, Сицилии, Корсике и т.д. Всего насчитывалось 18 патримониев. Координацию централизованного управления в Риме осуществлял диспенсатор (dispensator Ecclesiae).
Ректорами были назначаемые понтификом диаконы и субдиаконы, обязанности которых не ограничивались управлением хозяйством, но в их компетенцию входило наблюдение за легитимностью процедуры избрания епископов и дисциплиной духовенства. Наряду с этими постоянными должностными лицами Апостольского Престола существовал также институт дефенсоров и респонсоров, выполнявших функцию ревизоров, которым понтифик поручал инспектирование патримониев. Каждый ректор получал должностную инструкцию (pactum, или capitulare), а также был обязан направлять в Рим ежегодный отчет, который внимательно изучался Григорием[32]. Иногда сам понтифик писал обширные письма ректорам по поводу полученных отчетов, давая советы и конкретные рекомендации. Он был хорошим хозяином, вникавшим в мельчайшие подробности управления имениями, например, он сумел образцово поста-
' - ¦ - о-:- ^ ' ,
.-vr-"'-.- «"OW1K - V ЮЯЙ
Д W-OHI Wfclo..*' '¦'КПК'»«IR.Cr.'RTOЧЛ ¦ ¦ - Л "л! 1!ЛКЬТС»:«>L1C':\J=":¦ '/AC V arfNEMiNViilllCriJ.WRMfMIN«ЧИ!<И.КРГirC fli.M-.fH4 к'-ЛР QVTOnM'MWMlVMlNfpa/.fD!C' T:Oi;i;i<-1 -W! I! t'.i ™»IQ0N(3!li,,''f,.'.rbSSsm,ll!S;:tf-XViDEIlEI- Я V!IUAFISPV.-<I ¦ -Oj-uSSiOMONSERVIKl; .,-JOlV ; Mi h.
5^prTEE5TTlWNCATV:Vw Vi.i.o.;T\-Tl!.'-.TVDKAV;M',ft' -"СЛ.'-ЯС'.
jwJDISSVB mrsi- . ЗЛ. e:lvnC0-?fclMIWAI!p c.Aii!A.40-SUaKiS-.3.W!f
TESSE-LATA' 1-4VECOP ¦.!-,i\NOCV>>Olv.Nil\/l«,NiTF.-.C-i-O.KFi BVMEiJTO®.'ESVOf - VSEIVSC'. nKPlGR f.nAi.VMJMAa'tf'iSM1E A3iCIb!^E3EltAMl
iMfcTKMnrvsimn^Koa^L FVMne\»roeiAcmpflr~-
вить в Италии животноводство[33]. Его письма по хозяйственным вопросам удивительно обстоятельны, в них всегда содержатся четкие и ясные указания: например, какое стадо продать, а какое оставить для воспроизводства. Григорий лично принимал решения о том, каким способом использовать земли, вести ли самостоятельную хозяйственную деятельность или же сдавать в краткосрочную или долгосрочную аренду — эмфитевсис. Эмфитевсис представлял собой вид бессрочной аренды. Арендаторы- эмфитевты на основании письменных договоров платили арендную плату, получая в бессрочное наследственное владение земельный участок. Но в большинстве своих владений Римская Церковь вела собственное хозяйство.
В условиях непрекращавшихся военных действий со стороны лангобардов, захватывавших италийские земли, и в то же время находясь в политической зависимости от Византии, Григорий был вынужден лавировать между мечом лангобардов и поборами императорских чиновников:
ktg 'as4uvhs EVsy/ISOOeRFO
MTEbiftiWvemsiq
Надпись, содержащая письмо Папы Григория I к ректору Патримония Св. Петра в Аппии. Лапидарий базилики Сан Паоло фуори ле Мура, Рим
Даже враги, которые нас убивают, кажутся нам более милостивыми, чем чиновники Республики [т. е. Византии], которые не дают нам жить своим коварством, грабежами и обманом... Те враги убивают нас мечом, а эти своей злобой, корыстолюбием и происками доводят нас до отчаяния.
Dulcissima atque suavissima (Lib. V, ер. 42: ad Sebastianum episcopum)
В условиях коррупции императорских чиновников Григорий требовал от ректоров следить за финансовой дисциплиной, вменив им в обязанность контролировать сбор хлебных запасов. В ответ на поступавшие жалобы о занижении закупочных цен на зерно Григорий строго предписывал, чтобы закупщики руководствовались рыночной ценой даже в случае большого урожая, и ни в коем случае не завышали размер обязательных сборов. Григорий дал указание ректорам все, что взыскано сверх установленных налогов, изымать у сборщиков налогов, а отобранное возвращать владельцу[34]. Однако, выступая с осуждением произвола чиновников и ведя с этим злом постоянную борьбу, Григорий, по благородству и мягкости своей души, не мог оставаться безучастным, когда эта борьба перерастала в жестокость. Так было, например, когда на Сицилию прибыл особый уполномоченный императора, Леонтий, облеченный властью высшего надзора за деятельностью должностных лиц Италии и Сицилии. После проведения ревизии он привлек к ответственности, а затем заключил в тюрьму и подверг телесному наказанию за растрату государственных средств претора Сицилии Либертина. Выступив против жестокого наказания, Григорий написал Леонтию письмо:
За растрату имущества пусть отвечает имущество обвиняемого, а не его свобода... Когда телесному наказанию подвергаются люди свободного сословия, то не говорю уже о том, что этим наносится оскорбление Богу Всемогущему, промолчу и том, что от этого страдает ваша репутация, но я не скрою, так как не в силах молчать, когда вижу, что это умаляет славу нашего благочестивого императора [...] Если вам говорят, что нельзя пресечь воровство государственной казны, не прибегая к пыткам и ударам, то ведь это было бы справедливо лишь тогда, когда у нас были бы одни только руки и мы не обладали бы ни языком, ни разумом.
Cautionis et exemplar (Lib. X, ер. 51: ad Leontium exconsulem)
Налаженное Григорием мощное и экономически эффективное хозяйство давало ему возможность систематически осуществлять помощь населению, страдавшему от войн и эпидемий. Он помогал, в частности, разорившимся сенаторам и землевладельцам. Иоанн Диакон сообщает, что он видел в архиве Римской Церкви обширный список лиц, получавших от Григория денежную помощь[35].
Григорий, безусловно, не мог изменить исторически сложившиеся социальные отношения, т. е. освободить колонов или снять с них оброки, но в то же время считал своим долгом ограждать колонов от притеснений и несправедливости . Он стремился охранять их личную собственность, возвращал им то, что было беззаконно захвачено, а в случае разорения предоставлял субсидии на обзаведение новым хозяйством.
3.1.4. Оборона Италии
В 568 г., согласно принятой большинством исследователей хронологии[36], волна лангобардского нашествия перевалила через Восточные Альпы. Вскоре лангобарды завладели главной италийской транспортной артерией — Фламиниевой дорогой (Via Flaminia), и основали в середине этой дороги герцогство Сполеций, тем самым разорвав прямое сообщение между Римом и Равенной. Одновременно в провинции Самний, на юге Италии, лангобарды создали Беневентское герцогство, в результате чего кольцо их владений окружило Рим. Григорий стал епископом Рима в то время, когда лангобарды завоевывали все новые италийские земли и закреплялись на уже завоеванных. Король Агилульф[37] вел наступление в Северной Италии; на юге опустошал страну, постепенно приближаясь к Риму, Беневентский герцог Арикс; в центре Италии вел наступление на два фронта Сполетский герцог Ариульф: тесня границы Равеннского экзархата33, он также подступал и к Риму [38].
Средств для защиты Рима почти не было. Экзарх Роман[39], чтобы отвоевать у лангобардов Перузию (совр. Перуджа), забрал из Рима почти все войско. В городе не осталось никакой власти, кроме понтифика: ни префекта, ни командующего воисками. Но и в таких обстоятельствах Григорий не терял твердости духа и решительности, взяв на себя обязанности светской и военной властей. Он лично разрабатывал планы обороны Рима, отдавал приказания военачальникам.
Когда в июле 592 г. армия Ариульфа стояла под стенами Рима, Григорий решил сам начать переговоры о перемирии с лангобардами. Благодаря крупной сумме денег понтифику удалось заключить перемирие. Однако опасность была отведена ненадолго. Зимой 593—594 г. Рим оказался в блокаде армии короля Агилульфа. У Григория не было другого выхода, как начать переговоры о мире. Весной первые договоренности с лангобардами были достигнуты, и понтифик вновь обратился к экзарху Роману через его секретаря — схоластика Севера:
...если [экзарх] не захочет дать согласие, то [король] дал мне обещание заключить со мной частный мир, но я знаю, что в таком случае и острова, и другие местности, вне всякого сомнения, погибнут. Пусть [экзарх] как следует это обдумает и поспешит заключить мир, чтобы мы могли получить передышку и чтобы силы сопротивления государства с Божьей помощью были восстановлены.
Qui assislunl (Lib. V, ер. 36: ad Severum scholasticum)
Но экзарх по-прежнему категорически не хотел идти на переговоры с лангобардами, так как Константинополь требовал от него ведения активных боевых действий[40]. Тем не менее, несмотря на такую жесткую позицию византийского наместника, весной 594 г. осада Рима была снята и Агилульф со своим войском ушел на север Италии. Эта победа Григория стала предметом легенды, которая следующим образом объясняет события:
И вот [Агилульф] со всей мощью своего войска приступил к осаде города Рима и там на ступенях базилики святого Петра, верховного апостола, встретился со святым Григорием, который тогда выдающимся образом управлял Церковью. Будучи смирен его речами, а также восхищен величием мудрости и веры такого мужа, он снял осаду города.
Auctarii Hauniensis extrema, 17
Безусловно, этот рассказ является реминисценцией широко известного эпизода из жития Льва I, когда тот вышел навстречу Аттиле и усмирил грозного варвара, убедив его отступить от Рима.
Переговоры Григория с Агилульфом вызвали гнев Константинополя, так как вести их мог только представитель императора, т. е. экзарх, так как в византийской Италии в связи с лангобардским нашествием произошла административная реформа высшей власти, в главе которой встал военачальник — экзарх, сосредоточивший в своих руках всю полноту как военных, так и гражданских полномочий. Он являлся главнокомандующим, высшей судебной инстанцией, а также обладал правом утверждать епископов на кафедрах[41].
Император направил Григорию грозное письмо, в котором осуждал его за то, что он, присвоив не принадлежащие ему прерогативы, позволил лангобардам перехитрить себя, и в гневе назвал его simplex (простец). Военачальники, выполнявшие распоряжения Григория, были смещены со своих должностей и получили различные наказания. В ответ на эти действия и послание Маврикия Григорий написал письмо, в котором с трудом сдерживал свои чувства:
В своих светлейших повелениях благочестие Ваших императорских величеств, пожелав вынести мне порицания за некоторые мои действия, совершенно не пощадило меня. Ибо в них, используя вежливое слово «простец» , назвали меня глупцом. В Священном Писании же простота, когда она понимается в хорошем смысле, часто соединена с благоразумием и праведностью. Поэтому о праведном Иове написано: «Был человек простой и праведный» (Иов 1,1). И святой апостол Павел увещевает, говоря: «Будьте просты во зле и благоразумны в добре» (Рим 16,19). И сама Истина [т. е. Христос] увещевает: «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф 10,16). Тем самым он указывает, что весьма бесполезно иметь благоразумие без простоты или простоту без благоразумия [...] Итак, если я в светлейших повелениях ваших императорских величеств, обманутый коварством Ариульфа, именуюсь простецом в соединении с благоразумием, то ясно совершенно, что именуюсь глупцом, и я также считаю, что так и есть [...] Я бы с великой радостью молча перенес презрение и насмешки, если бы пленение моей страны не возрастало день ото дня [... ]
Во-первых, у меня был отнят мир, который я заключил с лангобардами в Тусции без какого-либо ущерба для государства. Затем, разрушив мир, из Рима забрали воинов. И при этом одни убиты врагами, а другие размещены в Нарнин и Перузии, и, чтобы удерживать Перузию, был оставлен Рим. После этого последовал более тяжелый удар — нашествие Агилульфа, так что я своими глазами видел римлян, с веревкой на шее, как у псов, которых вели на продажу во Францию. А то, что мы, находясь в Риме, Божьим заступничеством избежали руки Агилульфа, теперь ставят нам в вину [...] Но я был немало опечален участью достойных мужей, префекта Григория и военачальника Кастория, которые сделали все возможное, в течение всей осады Рима неся тяжелейшие труды по охране и защите города, а после всего этого были наказаны тяжким гневом императорских величеств. Я хорошо понимаю, что они пострадали не за свои действия, но из-за моей персоны [...]
In serenissimus jussionibus (Lib. V, ер. 40: adMauricium Augustum)
Английский историк М. Дадден[42], комментируя это письмо, написал, что если на месте Маврикия был бы Юстиниан I, то подобное письмо обошлось бы понтифику в лучшем случае ссылкой. Но при этом нельзя забывать, как верно подмечает другой историк, П. Батиффоль, что Григорий I был совсем другой личностью, чем папы эпохи Юстиниана[43].
Перемирие, заключенное Григорием, было нарушено Византийской империей. Из-за политики экзарха война продолжалась и после 595 г., хотя без особых успехов с обеих сторон. Лангобарды потеряли Мантую, но овладели Террачиной и утвердились на Сицилии. Григорий продолжал предпринимать новые шаги к установлению мира, так как опыт многих лет показывал, насколько неверен расчет на победу в войне с лангобардами. В начале 596 г. умер экзарх Роман — главный противник мирного соглашения с лангобардами, и Григорий немедленно возобновил переговоры с Агилульфом, к которому уже в апреле 596 г. он направил своего представителя в Равенне — нотария Кастория и диакона Равен- некой Церкви Секунда.
Но как только Касторий прибыл в Равенну для обсуждения с византийскими властями плана мирного урегулирования и в городе стало известно о его миссии, то сразу же появился памфлет, вывешенный на стене, в котором от имени граждан крайне резко критиковались предложения Григория, а по отношению к нему использованы самые грубые выражения. Очевидно, что это было сделано не без ведома византийских властей. Тогда понтифик написал послание епископу, клиру и народу Равенны, отлучив от Церкви анонимных авторов памфлета ( Quidam maligni spiritus Lib. VI, ер. 31: ad Ravennates).
Назначенный императором в 597 г. новый экзарх Каллиник[44] был более расположен к политике мира в Италии, чем его предшественник, и не стал сразу отвергать возможность переговоров. Но Агилульф выдвинул новое требование, чтобы под мирным соглашением стояла подпись не только экзарха, но и Римского понтифика. Это был очень примечательный факт, который свидетельствовал не только о возрастании роли Римского понтифика в международной политике, но и о признании de facto за понтификом реальной политической силы. Как отметил русский историк П. Шаскольский, «именно в силу всех этих забот и заслуг Римской Церкви удалось поднять свою власть и влияние на большую высоту»[45].
Однако сдерживание завоевательных походов лангобардов давалось Григорию дорогой ценой:
Вот, двадцать семь лет мы живем в этом городе среди мечей лангобардов. Как много приходится затрачивать на неприятелей из достояния нашей Церкви, чтобы только можно было жить среди них, невозможно вообразить. Скажу кратко: как в Равенне правительство имеет специального казначея при командующем италийских войск для того, чтобы этот казначей, когда следует, производил необходимые выплаты, так и в этом городе я исполняю функции казначея [...]
Omnipotens Deus (Lib. V, ер. 21: ad Constantinam Augustam)
Настойчивость, с которой Григорий проводил свою мирную политику, медленно, с большим трудом, но все же приносила плоды. Аги- лульф и экзарх Каллиник пошли на взаимные уступки, и в 598 году временные мирные соглашения были подписаны. По верному замечанию О. Р. Бородина, для Византии это означало признание status quo на Апеннинском полуострове, т. е. того факта, что империя бессильна изгнать лангобардов из пределов Италии[46]. Но в марте 601 г. Каллиник нарушил мирные договоренности, захватив в Парме дочь короля Агилульфа и ее мужа Гудескалька в качестве заложников, а лангобарды в ответ на это в следующем году овладели городом Монс Силицис (совр. Монфеличе)[47].
Ситуация принципиально изменилась после восшествия на византийский трон нового императора Фоки[48]. Хотя смена власти в Константинополе была кровавой, тем не менее для Италии она означала мир. Император Фока отозвал Каллиника, назначив в 603 г. на его место уже бывшего в свое время экзархом Смарагда[49] с четкими указаниями идти на соглашения с лангобардами, так как новый император, придя к власти с помощью дворцового переворота, нуждался в признании своей легитимности общественным мнением, и ему, безусловно, была крайне необходима поддержка Рима. Смарагд сразу же заключил перемирие, а затем более продолжительный мир. В конце своего понтификата Григорий наконец увидел плоды своих трудов: война в Италии была приостановлена.
3.1.5. Отношения с византийскими императорами и патриархами
Рим после разгрома Остготского королевства в Италии императором Юстинианом I в середине VI в. вошел в состав Византийской империи. Несмотря на вторжение на Апеннинский полуостров лангобардов, статус Рима не изменился и в конце столетия. Поэтому на Рим распространялись те же церковные законы, что и на другие области Византийской империи. Императоры, таким образом, получили власть утверждать Римских понтификов так же, как Константинопольских патриархов и других епископов империи[50]. Хотя Григорий лично хорошо знал императора Маврикия, их отношения складывались непросто.
В 592 г. Маврикий издал эдикт, в котором запретил солдатам до окончания срока службы принимать монашество, а государственным чиновникам занимать церковные должности. Императорский эдикт был направлен на то, чтобы удержать на государственной службе талантливые и квалифицированные кадры, ибо нередко служителями Церкви становились наиболее образованные и честные чиновники, а к высоким государственным и военным должностям, наоборот, стремились наиболее коррумпированные люди. Григорий, сам в прошлом сменивший высокую государственную должность и сенаторское положение на служение Церкви, не мог согласиться с таким решением кадровой политики империи, направив Маврикию и его сыну Феодосию[51], назначенному императором его соправителем и преемником, взволнованное письмо:
...Ноя не могу молчать, потому что этот эдикт направлен против самого Бога Творца всех. Ведь власть над всеми людьми дана небом благочестию императорских величеств, чтобы помогать стремящимся к благу, шире раскрывая им путь на небо, и подчинять земное царство Небесному. И вот открыто провозглашается, что принятый в земное войско не может служить Господу Иисусу Христу, пока не окончит службу или если не будет уволен с нее по состоянию здоровья...
Omnipotenti Deo (Lib. Ill, ер. 65: ad Mauricium Augustum)
Однако, понимая, что он не может отменить эдикт императора, Григорий вынужден был повиноваться:
Я, впрочем, исполнил ваше повеление, обнародовав эдикт в разных областях, однако настоящим сообщаю светлейшим императорам, что он противоречит воле Бога Всемогущего. Я исполнил то, что должен был сделать, — повиновение императорской воле я доказал, но не смолчал и о том, что перед Богом чувствовал.
Ibidem
Но все же, когда этот эдикт стал усиленно проводиться в жизнь, Григории в послании от 597 г. не побоялся дать свою интерпретацию императорского распоряжения. Он предписал митрополитам принимать военных в монастыри, установив трехгодичный испытательный срок, чтобы отсечь тех, для кого монашество было только предлогом для оставления военной службы.
Если же они в течение указанного срока заслужат одобрение, окажутся способными к монашеской жизни и будут непрестанно пребывать в покаянии, оплакивая совершенные грехи, ради их жизни и ради небесной награды не следует чинить препятствия их обращению. Этому будет рад, поверьте мне, и сам светлейший и христианнейший император [...]
Legem quam (Lib. VIII, ер. 5: ad plurimos metropolitas et episcopos)
Еще один конфликт с Константинополем возник также на церковной почве, но и в этом случае был обусловлен политическими интересами империи. Причиной его стало использование Константинопольским патриархом Иоанном IV Постником[52] титула вселенский патриарх.
Термин о1коицк\'1кос заключал в себе определенную двусмысленность: он мог означать юрисдикцию над территорией империи ромеев (т. е. Византией), которая в официальном сознании и воспринималась как ойкумена, но можно его понимать и в собственном значении, т.е. главенство над всей вселенной.
По -видимому, этот титул впервые появился во время Акакиевой схизмы. Но полемика об этом титуле развернулась в 588 г., когда Григорий был еще диаконом Папы Пелагия II. Когда в Риме получили акты местного Константинопольского собора 587 г., в которых Иоанн Постник был назван вселенским патриархом, Пелагий II кассировал эти акты и запретил своему апокрисиарию в Константинополе присутствовать на богослужениях, совершаемых Иоанном Постником[53]. После смерти Пелагия II император Маврикий, желая восстановить мир между Римом и Константинополем, добился того, чтобы апокрисиарий Апостольского Престола присутствовал на литургии, совершаемой патриархом.
Конфликт был приглушен, и так продолжалось до тех пор, пока два священника, осужденные на Константинопольском соборе, не обратились с апелляцией в Рим. Тогда Григорий затребовал акты собора. Сначала патриарх не отвечал, но так как Григорий настаивал, он их направил в Рим. В актах вновь присутствовал титул «вселенский патриарх»[54].
Григорий направил императору Маврикию обширное, написанное патетическим слогом послание, во многом напоминавшее обличительные речи Цицерона против Катилины, из которых присутствовали не только реминисценции, но и прямая цитата.
Известно всем, кто знаком с Евангелием, что, по слову Господа, святому Петру, главе всех апостолов, поручена забота обо всей Церкви. Ибо ему было сказано: «Пётр, любишь ли ты Меня? Паси овец Моих» . [...] Ему же было сказано: «Ты Петр, и на этом камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного, и что свяжешь на земле, будет связано и на небесах, и что разрешишь на земле, будет разрешено и на небесах». Таким образом, Пётр получил ключи Царства Небесного, ему дается власть вязать и решать, ему доверяется забота о Церкви и главенство в ней, и, несмотря на все это, он не называется вселенским апостолом, а святейший муж, соепископ мой Иоанн, пытается называться вселенским епископом. Я вынужден лишь воскликнуть и сказать: О времена, о нравы!
Вот все страны Европы преданы в руки варваров, города разрушены, крепости срыты, провинции опустошены, не осталось земледельцев, идолопоклонники ежедневно свирепствуют и господствуют на погибель христианам, а епископы, которые должны лежать плачущими в пыли и пепле, стремятся к тщеславным титулам, хвалятся новыми и мирскими званиями.
Piissimus atque a Deo (Lib. V, ер. 20: ad Mauricium Augustum)
В 595 г. скончался Иоанн Постник, его преемником стал Кириак[55]. Для того чтобы Григорий спокойно относился к титулу Константинопольского патриарха, Маврикий решил обратиться к Папе через посредника, избрав для этой миссии хорошего друга понтифика — Анастасия (будущий Антиохийский патриарх Анастасий II[56]), который перевел сочинение Григория Пастырское правило на греческий язык. Анастасий направил Григорию дружеское послание, прося его не поднимать скандала из-за этого титула. Не имея возможности добиться того, чтобы Константинопольский патриарх отказался от титула вселенский, Григорий применительно к себе стал использовать совсем другой титул — servus servorum Dei (раб рабов Божьих). Этот титул прочно вошел в обиход Римских понтификов и сохранился до сего дня.
3.1.6. Новая миссионерская программа
Как показано в главе 1.5 , духовный авторитет Римского понтифика как преемника св. Петра с течением времени начал закрепляться юридически. Викариаты в Римской Церкви возникли как логическое следствие усиления ее административно-иерархической структуры. Епископ Рима обладал прямой юрисдикцией над Центральной и Южной Италией. Территории вне Италии, входившие в его юрисдикцию, имели статус викариатов, которые возглавляли апостольские викарии в ранге митрополитов, управлявшие своими митрополиями от имени Папы. В разных викариатах непосредственное участие Римского епископа в управлении было различным: в одних большее, в других меньшее. Однако утверждение викария и начиная с VI в. также дарование права ношения паллия было исключительной прерогативой Римского понтифика.
Если в отношении Испанской и Франкской Церквей (отношения понтификов, в том числе Григория I, с Франкским королевством рассмотрены в главе 4) Григорий действовал в русле традиционной политики Апостольского Престола, то в Англии он начал реализацию новой программы Римской Церкви, инициатором которой стал сам. Она заключалась в организации миссий в еще не принявших христианство странах, причем руководство миссиями осуществлялось непосредственно из Рима, а создаваемая на миссионерской территории Церковь входила в непосредственную юрисдикцию Римского епископа.
Беда Достопочтенный привел в своей Церковной истории народа англов трогательную легенду, объясняющую, что послужило для Григория импульсом для христианизации Англии:
Говорят, что однажды прибыли купцы и привезли с собой много товаров на рынок. Множество народа прибыло туда для покупок, вместе с другими пришел и Григорий и увидел там наряду с прочим мальчиков, выставленных для продажи: телом они были очень белы, красивы лицом и с вьющимися волосами. Взглянув на них, [Григорий] спросил, из какой области или страны вывезены эти мальчики? Ему ответили: с острова Британия, где все жители так выглядят. Он снова спросил: а эти островитяне — христиане или остаются погруженными в заблуждения язычества? Ему отвечали, что они язычники. Он, тяжело вздохнув, из глубины сердца сказал: «Увы, как горестно, что люди с такими светлыми лицами находятся под властью духа тьмы [...]». И опять обратился с вопросом, как называется этот народ. Ему ответили, что этот народ называют англами. «И справедливо, — сказал Григорий, — потому что лица у них ангельские и им следовало быть сонаследниками ангелов на небесах».
Beda Venerabilis. Historia ecclesiastica gentis Anglorum II, 1
Британия, населенная кельтами, была завоевана легионами Юлия Цезаря в 55—43 гг. до н.э. Став римской провинцией, она в первые века н. э., как и другие области империи, вошла в сферу деятельности христианских миссионеров, и на ее территории были сформированы структуры Церкви. Известно, что на Арелатском соборе 314 г. присутствовало три британских епископа: из Лондона, Иорка и Линкольна. Во времена пелагианских споров Герман Оксеррский[57] дважды ездил в Британию (в 429 и 447 гг.) для отстаивания ортодоксального учения. Однако после того как в 407 г. римские легионы были вынуждены оставить Британию, германские племена саксов, ютов и англов постепенно овладели островом. Только северная часть острова не была завоевана германцами. В Британии образовалось более десяти крошечных королевств, из которых в результате междоусобных войн осталось семь: Вессекс, Суссекс и Кент — в южной части острова, Эссекс и Восточная Англия — в восточной, Мерсия — в центральной, Нортумбрия — в северной. Германцы были язычниками, поэтому существовавшие прежде церковные структуры были уничтожены. Возникла необходимость новой евангелизации Британии.
Весной 596 г. Григорий направил в Англию миссию во главе с аббатом монастыря св. Андрея Августином. Незадолго до Пасхи 597 г. миссионеры высадились в королевстве Кент. Король Этельберт, женатый на франкской принцессе Берте, исповедовавшей католичество, радушно принял миссионеров и вскоре сам вместе со своим народом принял крещение (точная дата крещения неизвестна: 597, 598 или 601 г.). Григорий писал Августину:
... в Британии мы искали братьев, которых прежде не знали, и по дару [Господа] мы нашли тех, кого, не зная, искали. Кто может выразить, какая радость охватила здесь сердца всех верующих при вести о том, что народ англов действием благодати Бога Всемогущего и твоим трудом, брат, выведен из мрака заблуждения и преисполнен светом святой веры...
Gloria excelsis (Lib. XI, ер. 28: ad Augustinum Anglorum episcopum)
Григорий решил учредить в Британии две архиепископских кафедры, в Лондоне и Йорке[58]. Августин, по плану Григория, основывавшемуся на римском административном делении страны, должен был иметь кафедру в Лондоне73, столице бывшей римской провинции Британии, однако, исходя из политических реалий (столица главного союзника и покровителя миссии Августина короля Этельберта находилась в Кентербери), он основал кафедру в Кентербери.
Видя успех Августина, Григорий решил направить туда еще одну миссию, во главе которой поставил аббата Меллита[59]. В письме к Меллиту понтифик изложил некоторые методы миссионерской деятельности:
Когда Бог всемогущий приведет тебя к высокочтимому брату нашему Августину, скажи ему, что [...] не следует уничтожать языческие храмы. Пусть окропят их святой водой и поместят в них алтари и реликвии, ибо если эти храмы построены хорошо, то они должны от культа демонов перейти к служению истинному Богу, чтобы народ, видя, что не уничтожают его храмы, скорее обратился и пришел поклониться истинному Богу в те места, к которым он уже привьж. А так как у них есть обычай приносить быков в жертву демонам, то следует установить вместо этого христианские праздники, как, например, день освящения [храма] или праздник святых мучеников, реликвии которых там хранятся; пусть они строят свои шалаши вокруг храма, превращенного в Церковь, и отмечают праздник братской трапезой... Так, доставляя им некоторые телесные радости, легче расположить их к радостям духовным. Ибо [...] не прыжками поднимаются в гору, а постепенно, шаг за шагом.
Post discessum (Lib. XI, ер. 76: ad Mellitum abbatem)
Тем же духом не только терпимости, но и доброжелательности к язычникам проникнуты и послания Григория к Августину. Он советовал ему не преследовать тех, кто совершал языческие жертвоприношения, публично не обличать пристрастие англосаксов к спиртным напиткам, а также полнее использовать опыт других Церквей:
Я думаю, что если ты в Римской, или Галльской, или какой-либо другой церкви найдешь что-нибудь, что может быть более угодным Богу Всемогущему, то избери это... Из разных Церквей избери то, что благочестиво, праведно, истинно [...]
Sacra Scriptura testatur (Lib. XI, ер. 64: Ad Augustinum Anglorum episcopum)
В результате этой миссии Английская Церковь вошла в непосредственную юрисдикцию Рима, а Григорию, по меткому замечанию Ба- тиффоля, в отличие от Юлия Цезаря, покорившего Британию с помощью шести легионов, было достаточно сорока монахов[60].
3.1.7. Кончина Григория I
В последние годы жизни тяжелая болезнь почти полностью приковала Григория к постели. Он и в молодости был худым, теперь же истощение дошло до крайней степени: он стал, по собственному выражению, высохшим, словно мертвец в своей гробнице.
Иногда Григорий сообщал близким друзьям о состоянии своего здоровья, вернее, о том мучении, в которое превратилась его жизнь. Незадолго до своей смерти он писал Александрийскому патриарху Евлогию[61]:
Вот уже два года, как я прикован к постели, изнуренный настолько сильными болями подагры, что только в дни праздников я поднимаюсь на три часа, чтобы совершить торжественное богослужение, но сразу же после этого сильная боль заставляет меня слечь... Эта боль иногда бывает слаба, а иногда очень сильна, но никогда не бывает ни столь слабой, чтобы совсем оставить меня, ни столь сильной, чтобы меня умертвить...
Transacto anno (Lib. X, ер. 35: ad Eulogium patriarcham Alexandrinum)
Строки его письма патрицию Венанцию и Италике еще более драматичны:
...жизнь для меня стала невыносимым мучением. Ибо каждодневно я иста- еваю в болезни и вздыхаю, ожидая смерти, как исцеления...
Quosdam de Sicilia (Lib. IX, ер. 123: ad Venantium et Italicam)
Однако и в таком состоянии понтифик не переставал работать: принимал послов и вел переговоры, внимательно следил за политическими событиями, старался хотя бы кратко, но все же отвечать на корреспонденцию. И так продолжалось до самой его кончины — 12 марта 604 г.
Почти сразу же после смерти Григорий стал почитаться святым, настолько сильное впечатление его личность произвела на современников, а его имя повсеместно стало употребляться с эпитетом Великий. Однако древнейший из сохранившихся документов, свидетельствующих о литургическом культе Григория, — папский сакраментарий Hadrianum датируется 2-й половиной VIII в.[62] Литургическое почитание Григория распространилось не только в Западной Европе, но и в Византии, а в дальнейшем и в славянских странах. О Григории появилась многочисленная литература, о нем писали в различных жанрах: от сжатых и строгих статей в хрониках до возвышенных житий, писали не только прозой, но и слагали поэмы. Жизнь Григория стала материалом биографий и многочисленных легенд, в которых его образ приобретал почти фантастические черты[63].
Сохранилась стихотворная эпитафия (Joannes Diaconus. Vita... IV, 68) на его гробнице в соборе Св. Петра, где он назван консулом Бога. Рим, в котором уже давно не было консулов, обрел в лице Григория консула Бога.
Titulus Cregorii Рарае I
Suscipe terra tuo corpus de corpore sumptum, Reddere quod valeas, vivificante Deo.
Spiritus astra petit, lethi nil jura nocebunt Cui vitae alterius mors magis ilia via est.
Pontificis summi hoc clauduntur membra sepulchro, Qui innumeris semper vivat ubique bonis,
Esuriem dapibus superavit, frigora veste
Atque animas monitis texit ab hoste sacris.
Implebatque actu, quidquid sermone docebat, Esset ut exemplum, mystica verba loquens.
Anglos ad Christum vertit pietate magistra, Acquirens fideique agmina gente nova.
Hie labor, hoc stadium, tibi cura haec pastor agebas, Ut Domino offerres plurima lucra gregis.
Hisque Dei consul factus, laetare triumphis: Nam mercedem operum jam sine fine tenes.
Hic requiescit Gregorius I PP. qui sedit annos XIII. Menses sex. Dies X. Depositus IV. Idus Martii.
Эпитафия Папы Григория I
Прими, земля, взятое от тебя же тело,
Ты возвратишь его в грядущем воскресеньи,
Но дух уже сейчас стремится в небо, к звездам.
Бессильна смерть, она лишь путь к блаженной жизни.
Пусть саркофаг сокрыл от мира Папы тело.
Ведь на земле, средь нас он жив в своих деяньях:
Он голод побеждал раздачей хлеба и одеждой — стужу.
А проповедью мудрой он души охранял
От вражеских соблазнов. Истинный учитель
Он исполнял, что проповедал словом.
К Христу он обратил народ английский,
И новые народы к Господу привел.
Свой труд, писатель, проповедник, пастырь,
Во имя Господа свершал ты в этой жизни.
И стал ты Бога консулом, ликуй теперь во славе,
Награды вечной ныне удостоен.
Итак, лежит здесь Папа, именем Григорий.
Понтификат его продлился 13 лет, 6 месяцев, дней 10.
Положен здесь он в мартовские иды, в день четвертый.
(перевод В. Задворного)
3.2. Общая характеристика творчества
Огромное литературное наследие Григория I составляет несколько объемных томов, в основном это экзегетика библейских текстов, гомилии, пастырские наставления, жития святых и письма.
Григорий I не имел склонности к отвлеченному мышлению, и, хотя он касался рассмотрения некоторых теологических и философских вопросов, его нельзя назвать теологом или философом в собственном смысле. Восприняв патристическую традицию, прежде всего традицию Августина, он не стремился развивать или систематизировать его учение. В области теологии и философии он был не оригинальным мыслителем, а скорее популяризатором идей Августина, и в этом он больше походил на Цезария Арелатского.
Целью творчества Григория I было создание новой христианской литературы, поэтому его отношение к античной культуре было достаточно противоречивым[64]. Рассказы о сожжении им книг Тита Ливия, разрушении Триумфальной арки, скульптур и пр. представляют собой позднейшие легенды, наиболее ранняя из которых, сообщающая о том, что он сжег Палатинскую библиотеку, упоминается лишь в XII в. у Иоанна Солсберийского[65]. Критика светской, а говоря более точно, языческой литературы, содержится только в одном его письме — Дезидерию[66], архиепископу Виеннскому.
Нам так много рассказывали о твоих занятиях, что сердце наше охватила радость, которая не позволила бы отказать тебе, брат, в том, что ты просишь. Но потом до нашего сведения дошло такое, о чем мы не можем вспоминать без стыда, а именно то, что ты, брат, обучаешь кого-то словесности. Это известие нами было воспринято столь болезненно и произвело столь тяжелое впечатление, что все то, что было мной сказано раньше, обратилось для меня в горе и печаль, ибо одними устами нельзя воздавать хвалу Христу вместе с хвалами Юпитеру. Ты сам подумай, насколько неблагочестиво и неприлично для епископов воспевать то, что не подобает воспевать даже благочестивому мирянину. И хотя возлюбленнейший сын иаш, пресвитер Кандид, вскоре прибывший сюда и тщательно расспрошенный нами, попытался оправдать тебя, моя душа все еще не успокоилась, потому что когда рассказывают столь отвратительные вещи о епископе, то необходимы и весомые доказательства, чтобы окончательно удостовериться в их несправедливости. Только когда станет очевидным, что все рассказанное о тебе ложно и ты действительно не занимаешься пустыми и светскими сочинениями, тогда, возблагодарив Бога нашего, Который не допустил оскверниться сердцу твоему богохульными хвалами нечестивых, мы спокойно и без всяких сомнений разрешим тебе то, о чем ты просишь...
Сит multa (Lib. XI, ер. 54: ad Desiderium)
Исходя из этого текста, достаточно трудно определить, что представляли собой занятия Дезидерия. Во-первых, неоднозначен сам термин grammatica, который в античности обозначал не только грамматику в современном значении этого слова (это очевидно и из самого текста письма). Под грамматикой понималось то, что сейчас называется и языкознанием, и литературоведением, и литературной критикой.
Во-вторых, античная литература неоднородна по своему нравственному содержанию. Известны многие произведения античности, которые даже и в наше время вводятся в курс лицеев и колледжей лишь в адаптированном и сокращенном виде, а некоторые мифологические сюжеты в популярных изданиях излагаются в возвышенно-поэтическом стиле, и только специалистам известно их грубое изложение в подлиннике (например, рассказ о рождении Венеры у Гесиода). На страницах произведений Григория I идет речь о необходимости образования, так как оно, по его убеждению, является одним из основных условий успешной деятельности священника (Regula pastoralis I, 1). Знание же грамматики в современном значении этого слова всегда являлось основным требованием, предъявляемым к каждому клирику Католической Церкви, не говоря уже о епископе, и было обусловлено самой сущностью христианской религии, обладающей обширным корпусом сакральных текстов с постоянно возрастающим аппаратом теолого-философских комментариев к ним.
Однако, несмотря на вышеизложенное, следует констатировать, что Григорий I не был человеком науки, его нельзя сравнивать не только с Боэцием, но даже и с Кассиодором. Отношение к науке и образованию у него было практическое и исключительно утилитарное: они важны постольку, поскольку требуются для изучения и толкования Библии и другой религиозной литературы, для богослужения, проповеди, а также административной и хозяйственной деятельности. Хотя для эпохи варварства, наступившей после Великого переселения народов, когда даже в относительно благополучной Галлии, по словам Григория Турского, изучение благородных наук... пришло в упадок, вернее сказать, пресеклось... (Historia Francorum. Praefatio), уровень образования Григория I был очень высок.
Григорий Турский писал: ...он был настолько сведущ в науке грамматики, диалектики и риторики, что считали, что во всем Риме не было равного ему человека (Historia Francorum X, 1). Исидор Се- вильский выразил эту мысль еще с большим пафосом: Григорий ... обладал такой силой знания, что не только в наше время нет никого, равного ему по учености, но и в прошедшие времена не было ему подобного (De vins illustribus XL, 53). Аналогичные восторженные слова характерны и для других авторов. Епископ Тайо Сарагосский[67] пишет, что по обилию духовных дарований Григорий казался не человеком, а ангелом между людьми. И кто в наше время обладает таким красноречием, одарен такой мудростью и имеет столь глубокие познания, чтобы выразить похвалу, достойную святого Григория? Я думаю, что даже самые выдающиеся греческие и римские философы, такие, как Сократ или Платон, Цицерон или же Варрон, если бы жили в наше время, не смогли бы найти достойных слов. (Epistola ad Eugenium Toletanum // PL 80, 725). Ильдефонс Толетанский[68] утвер-
ждал: Григорий превзошел Антония в святости, Киприана — в красноречии, Августина — в премудрости (De viris illustribus, 1).
Западным писателям вторил и византийский богослов Иоанн Дамас- кин[69], писавший, что Григорий был ...муж, прославившийся столько же святостью жизни, сколько и ученостью (Oratio de his qui in fide dormiunt, 16).
Учитывая всю гиперболизированность, присущую возвышенному слогу процитированных выше писателей, следует, тем не менее, констатировать как несомненный факт, что стиль Григория I был в принципе безукоризненно правильным, хотя позднеантичный лексикон его сочинений, который сложился на латинском Западе под действием христианских идей, отличался от классического античного лексикона. Григорий употреблял определенные слова в новом значении и подчас использовал конструкции, совсем неизвестные авторам классической эпохи «золотой латыни» или намеренно ими отвергавшиеся[70].
Во всяком случае, он был знаком со стихами Вергилия, влияние которого присутствует, например, в описании бури (Dialogi III, 36), а также с сочинениями Цицерона и Сенеки, скрытые цитаты из которых, по мнению Г. Хофера, имплицитно присутствуют в его рассуждениях[71]. Судить о системе образования в Риме в середине VI в. затруднительно. Изданная императором Юстинианом т.н. Novella pro petitione Vigilii (Новелла о прошении Вигилия), предусматривавшая гарантии государственного финансирования для грамматиков, риторов, врачей и юристов, по мнению С. Боеш-Гайано, вряд ли действовала89.
Как уже отмечалось, в сочинениях Григория I редко встречаются отвлеченные теологические рассуждения. Это следствие того, что он не был вовлечен в какие-либо крупные теологические споры, высказывать окончательные решения по которым он был бы обязан по своему положению Римского понтифика. Вопрос о Трех главах был давно исчерпан, он поддерживал решения II Константинопольского собора, утвержденные Папой Вигилием, объясняя и комментируя соответствующие документы. Сочинения Григория I обращены к экзистенциальным проблемам человеческого бытия, в значительной степени представляя собой утешение скорбящих. По-видимому, этим обусловлено почти повсеместное присутствие в его книгах рассказов о чудесных событиях. В описываемых им чудесах всегда торжествует добродетель, а зло получает достойное наказание. Ободрить италийцев, впавших в уныние из-за набегов лангобардов, пробудить в них мужество и отвагу было одной из важнейших целей сочинений понтифика. Никогда не теряя присутствия духа и ни при каких обстоятельствах не впадая в отчаяние, Григорий старался пробудить эти качества и в других. В то время когда рушились последние осколки привычного мира, на Западе Римская империя уже давно не существовала, а в Италию на протяжении полутора веков вторгались все новые завоеватели, свирепствовали неизлечимые эпидемии и голод представлял постоянную угрозу для большей части населения, Григорию удавалось находить слова, которые помогали людям собрать силы, жить и творить добро даже в самых тяжелых и трагических обстоятельствах. Так, он писал епископу Салоны:
Сильно скорблю и смущаюсь, слыша о славянском народе, вам сильно угрожающем. Скорблю потому, что уже страдаю вместе с вами, смущаюсь, потому что через Истрию они начали проникать в Италию... Но не скорбите много об этом, потому что те, кто будут жить после нас, увидят еще худшие времена, так что, в сравнении со своим временем, они будут думать, что мы жили в счастливые дни...
Ad Romam ueniens (Lib. X, ер. 36: ad Maximum Salonitanum episcopum)
На литературном творчестве Григория I не могла не отразиться его эпоха с ее варварскими вкусами, малообразованными читателями и неграмотными слушателями. Но его произведения, простые и безыскусные, отмечены необычайной искренностью чувств, а иногда встречающиеся смелые и яркие образы могут привести в восхищение даже искушенного современного читателя. Главной целью литературных трудов Григория было стремление пробудить в современном ему обществе желание цивилизованного образа жизни: среди повседневных жестокостей, убийств и насилия он стремился формировать нравственность, среди беззакония — понятие приоритета закона и справедливости, среди хаоса и анархии — уважение к порядку.
3.2.1. Моралии. Толкование на Книгу праведного Иова Moralia sive Expositio in librum beati Job
Это первая и самая большая по объему книга Григория I, начатая в конце 80-х годов VI в., когда он был апокрисиарием в Константинополе, а законченная уже после возвращения в Рим. Последняя редакция книги была выполнена Григорием, вероятно, около 600 г., когда он направил книгу префекту претория Африки Иннокентию (Luculenta eminentiae vestrae; Lib. X, ер. 37: ad Innocentium Africae praefectum). Однако существовали и некие копии книги, возможно, сделанные на основе стенографических заметок на восковых табличках, которые не были отредактированы самим Григорием. Это подтверждается сохранившимися фрагментами текста из манускрипта XII в., который отличается от текста, выверенного понтификом и хранившегося в архиве Римской Церкви[72].
Мысль обратиться к экзегеэису Книги Иова, как мы отмечали выше, была подсказана Григорию епископом Аеандром Севильским, с которым он познакомился в Константинополе, хотя, возможно, выбор именно этой библейской книги был обусловлен и внутренними переживаниями Григория.
... Часто случается, что челн, небрежно закрепленный у причала, когда разразится буря, волны отрывают от берега даже надежнейшей бухты. Так и я под предлогом принятия священного сана вновь оказался в пучине мирских дел, и тишину монастыря, за которую не держался так крепко, как это следовало, оценил, лишь утратив ее [...]
Moralia. Epistola missoria adLeandrum, 5
Для своей работы Григорий использовал два латинских перевода Книги Иова: новый — выполненный Иеронимом с еврейского ( Vulgata), и старый (Vetus), а также — греческий текст Септуагинты, к которому он обращался для уточнения отдельных мест в Вульгате. Хотя он считал, что перевод Иеронима лучше, он все же иногда обращался и к старому (Ibidem, 5).
Как следует из названия, книга относится к жанру экзегетики, хотя она очень отдаленно напоминает современную экзегетику, основанную на текстологическом анализе. Ведь Григорий не знал не только еврейского, но даже в достаточной степени и греческого языка. Этот трактат содержит пространные размышления над темами, навеянными текстом Книги Иова, причем сами размышления мало связаны с библейским текстом, представляя собой достаточно вольные аллегорические аллюзии. Так, например, Иов у него выступает прообразом Христа, а также и Церкви; друзья Иова, приходящие к нему как бы с целью утешения, а на самом деле призывающие похулить Бога — это еретики, и т.п.
Многие книги Библии, написанные языком аллегорий, как бы сами провоцируют необходимость толкования, т. е. выявления скрытого за символикой и витиеватостью стиля сокровенного смысла. Так, Григорий берет стих Иов 9, 13 ...sub quo cuwantur qui portant orbem (перед Ним (Богом) склоняются держащие мир[73]) и задается вопросом: следует ли это понимать в том смысле, что перед Богом склоняются те, кто держит мир, т.е., согласно греко-римским мифологическим представлениям, атланты? Григорий дает отрицательный ответ — когда буква дает неприемлемый смысл, то она ...нам указывает, что содержит нечто иное, что нам следует искать, т. е. аллегорию или моральный смысл (Ibidem, 3).
Экзегетический метод Григория I состоит в объяснении библейского стиха сначала в буквальном смысле, затем в аллегорическом, а потом — в моральном. Причем именно в этих нравственных рассуждениях, а не в замысловатых и произвольных аллегориях, и заключается значение книги, которая еще при жизни понтифика получила названия Moralia — нравственные поучения. Благодаря содержащимся в ней описаниям личных переживаний, тонким и глубоким наблюдениям жизни, к этой книге на протяжении многих веков сохранялся неослабевающий интерес.
Иногда, хотя и редко, Григорий все же переходит к неким теоретическим натурфилософским рассуждениям. Так, комментируя стих Иов 24, 24 ... падают и умирают, как и все..., он вспоминает слова из Апокалипсиса о том, что в будущем не будет ни этого неба, ни этой земли, но будут уже новые (Откр 21), отмечая, что хотя это небо и эта земля прейдут и их заменят новые, но сущность (essentia) их сохранится вечно. Чуть ниже он поясняет, что изменятся только их внешние признаки (species), а природа (natura) останется прежней (Moralia XVII. 9, И).
Хотя Григорий, как уже отмечалось, не оставил собственно теологических сочинений, в Moralia он поместил рассказ о своем теологическом споре с Константинопольским патриархом Евтихием по поводу модуса существования тел после воскресения. Поводом для приведения этого экскурса стал стих Иов 19, 25: А я знаю. Искупитель мой жив, и Он в последний день восстановит из праха распадающуюся кожу мою сию. Помимо аргументов из Библии понтифик находит оригинальный и не лишенный юмора аргумент из области здравого смысла против утверждения Евтихия о том, что тело после воскресения будет другим: так, если тело после воскресения будет другим, то получается ... умру я, а воскреснет другой (Moralia XIV, 19, 76).
Один из ярких примеров собственно нравственного толкования библейского текста представляют размышления над стихом Иов 31, 33: Если бы я скрывал проступки мои, как человек, утаивая в груди моей пороки мои... Григорий размышляет о трудности для человека признать свою неправоту и о присущем человеку упорстве в самооправдании. Примером такого поведения понтифик видит уже Адама и Еву, когда вкусивший запретного плода Адам, оправдывая себя, обвинил во всем Еву, а Ева, в свою очередь, змия. Таким образом, вину акта своей свободной воли они косвенно возложили на Бога, ведь Адам фактически обвинил Бога в том, что Он дал ему жену, а Ева — в том, что Он допустил в Рай змия.
Свидетельством истинного смирения является осознание своего неправого поступка и открытое признание этого. Но самый распространенный порок людей заключается в том, чтобы тайно согрешать, совершив грех, скрывать его, а когда их обличают, то оправдывать себя [...] Корень этого лежит в падении первого человека, виновность которого мы несем на себе, ведь он, когда коснулся запрещенного дерева, скрылся от лица Бога среди деревьев рая. Спрятавшись таким образом, он на самом деле не столько скрылся, потому что от Бога скрыться нельзя, сколько показал расположение своей души. Будучи же обличен Господом за то, что вкусил от запрещенного дерева, он ответил: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел». Также и жена, когда была спрошена, сказала: «Змей обольстил меня, и я ела». Бог их спросил для того, чтобы совершенный грех они исправили своим признанием [...] Но оба они, Адам и жена его, предпочли не признаваться в грехе, но, напротив, оправдывать себя...
Moralia XXII, 15, 30
3.2.2. Гомилии на Евангелие Homiliae in Evangelium
В состав книги входят 40 гомилий, произнесенных Григорием в самом начале понтификата, в периоде 12 ноября 590 г. по конец сентября 592 г.[74]Гомилии на Евангелия, в отличие от следующей книги проповедей Гомилии на пророка Иезекииля, были предназначены для простой и не очень образованной аудитории, поэтому их стиль отмечен безыскусностью и доступностью. Как отметил сам Григорий в предисловии, он читал их coram populo. Гомилии были составлены во время приближения к Риму армии лангобардского герцога Ариульфа. Угроза взятия Вечного города варварами всегда навевала римлянам мысли о крушении и конце мира, и это ощущение с необычайной остротой запечатлено у Григория. Из безысходности настоящего Папа звал своих слушателей к надеждам будущей жизни. Он утешал и ободрял их словами Евангелия, используя различные тексты и образы, например, эпизод явления ангела женам-мироносицам (Мф 28, 3).
Но вслушаемся в слова, сказанные женам: Не бойтесь. Этим [ангел] как бы говорит: пусть боятся те, кто не любит пришествия небесных граждан [...] Но вы, вы почему боитесь, когда видите сограждан своих? Потому и Матфей, описывая явление ангела, говорит: «Вид его был как молния, и одежда его бела как снег». Ибо молния означает ужас, а снег — нежность белизны. А так как Бог Всемогущий страшен для грешников, а с праведными нежен, поэтому и ангел, свидетель Его воскресения, справедливо является как в молниевидном образе, так и в белой одежде, чтобы нечестивых объял ужас, а праведные бы обрадовались...
Homiliae in Evangelium XXI, 3
Центральной для всего творчества Григория была тема милосердия. Милосердие самого Григория было столь велико, что в дальнейшем оно стало предметом легенд, что нашло отражение и в древнерусской письменности (см. гл. 5). Так, продолжая объяснять последующие слова ангела, понтифик задается вопросом, почему он всех апостолов называет одним общим именем ученики, а Петра называет отдельно по имени? Ответ, который дает Григорий, оказывается неожиданным по своей глубине и искренности:
...если бы [ангел] не назвал по имени того, кто отрекся от Учителя, то он бы не смел появиться среди учеников. Итак, он назван по имени для того, чтобы не отчаивался за отречение. Здесь нам следует задуматься, почему Бог Всемогущий допустил, чтобы испугался вопроса служанки и отрекся тот, кого Он предусмотрел поставить владыкой всей Церкви. Мы понимаем, что это было сделано по дару высшей любви, чтобы тот, кто в будущем станет пастырем Церкви, на своей вине осознал, насколько он должен быть милосердным к другим.
Ibidem, 4
3.2.3. Гомилии на пророка Иезекииля Homiliae in Ezechielem prophetam
Книга состоит из 22 гомилий, произнесенных в Риме в конце 593 — начале 594 г., во время осады города другой армией лангобардов — короля Агилульфа. Позднее Григорий объединил их, опубликовав с небольшим предисловием, обращенным к епископу Равеннскому Марини- ану, в котором сообщает, что эти проповеди вначале были стенографированы его нотарием, а затем, когда его попросили их издать, были им отредактированы, и только после этого представлены на суд читателей.
В этих гомилиях Григорий рассматривает не всю Книгу Иезекииля, но только начальные главы и одну из последних, т. е. те, которые содержат особо сложные мистические образы и аллегории. Гомилии на пророка Иезекииля состоят из двух книг. Первая, включающая 12 гомилий, содержит экзегезис первых трех глав Книги Иезекииля, с приложением трех стихов из четвертой. Начальная гомилия — общего содержания, в ней идет речь о разных видах пророчеств, и она не касается собственно текста Иезекииля. Затем внимание понтифика обращено на первую главу книги, изображающую видение славы Господней, толкованию которого посвящено семь довольно обширных гомилий. В следующих гомилиях первой книги (8—12) он, уже не столь подробно, объясняет вторую, третью и четвертую главы Иезекииля. Все 10 гомилий второй книги Григория посвящены толкованию одной 40-й главы, с которой начинается описание храма, построенного на горе и показанного Иезекиилю в последнем его видении, бывшем в 25 году Вавилонского пленения. Григорий настолько подробно разбирает это видение, что в десяти гомилиях успевает объяснить только 47 стихов из этой главы.
Основой экзегетического метода по-прежнему осталась аллегория. Убеждение в том, что аллегорическое толкование превосходит буквальное, было очень распространено в эпоху патристики. Впрочем, в патрис- тической экзегетике библейских тестов существовало два направления, одно из которых особое внимание обращало на исторический смысл, а другое — на мистическое значение текста. Первое направление было представлено Антиохийской школой, второе стало доминирующим в эпоху Григория благодаря Александрийской школе.
До Григория было уже выполнено пять толкований на Книгу Иезекииля: Ефремом Сирином[75], Оригеном, Макарием Египетским[76] (1-я глава), Феодоритом Кирским и Иеронимом. Одним из самых обстоятельных было толкование Феодорита Кирского, представителя Антиохийской школы. Но рационалистический метод Феодорита был чужд Григорию, в его гомилиях не заметно никакого влияния Феодорита, возможно, он даже не был знаком с его экзегетическим сочинением. В более аллегорических толкованиях Ефрема Сирина и Макария Египетского также не прослеживается близость с трудом Григория. Что же касается Оригена, то здесь обнаруживается не только близость подходов, но и очевидные заимствования. При этом достаточно сложно установить, пользовался ли Григорий непосредственно сочинениями Оригена или же сочинениями других писателей, опиравшихся на него. Но самое большое влияние, безусловно, оказал на Григория Иероним. Можно утверждать, что сравнение экзегетики Иеронима и Григория не в пользу последнего. У Григория совершенно отсутствует присущий Иерониму научный подход: сличение переводов библейских текстов на основании еврейского оригинала. Иероним также блещет эрудицией, приводя мнения Платона, цитируя Горация, Энеиду и Георгики Вергилия93.
Уступая в лингвистическом и историческом анализе текста, Григорий превосходит своих предшественников в обращенности к экзистенциальной проблематике. В центре его внимания постоянно находятся главные для человека вопросы жизни и смерти, смысла страдания, а также размышления о крушении величия и славы его родины.
Что теперь в этом мире, я спрашиваю, еще привлекает нас? Везде мы видим плач, повсюду слышим стоны. Разрушены города, крепости срыты, поля заброшены, в пустыню превратилась земля. Ни одного жителя не видим на поле, почти никого из обитателей не осталось в городах [...] На наших глазах одних уводили в плен, других калечили, третьих убивали. Так что же в этом мире привлекает нас, братья мои? И если и такой мир мы любим, то любим уже не радости, а раны. Видим, каким стал Рим, казавшийся некогда владыкой мира [...] где теперь сенат, где народ? [...] нет больше сената, народ погиб, а у тех немногих, кто остался, скорби и стенания каждодневно умножаются [... ]
НотШае т ЕгесЫе1ет ргорИ^ат II, 6, 22
И далее Григорий сравнивает погибающий Рим с некогда могучим, а теперь старым и лысеющим от головы до кончиков крыльев орлом. Рим — дряхлый и лысеющий орел, восседающий на развалинах. Этот образ по
своей силе и выразительности, как заметил П. Батиффоль, не уступает
96
шекспировским .
Случилось с ним то, что, как мы знаем, сказано было пророком об Иудее: «Увеличилась лысина твоя, как у орла» (Мих 1, 16). Лысина у человека обычно бывает только на голове, у орла же лысина бывает на всем теле, ибо, когда он сильно состарится, перья и пух его со всех членов его выпадают. Итак, лысина его увеличилась, как у орла, потому что пух потерял тот, кто народ утратил. Также и перья с крыльев опали, с помощью которых имел обыкновение летать за добычей, ибо все сильные его погибли [...]
Ibidem II, 6, 23
В 4-й гомилии 1-й книги Григорий обращается к символическому толкованию образов четырех мистических животных, напоминающих человека, льва, тельца и орла. Впервые символическое отождествление этих животных с четырьмя евангелистами встречается у Иринея Лионского, а затем было заимствовано псевдо-Ипполитом Римским и Иеронимом. Григорий, продолжая эту традицию, прочно закрепил ее в экзегетике, откуда она перешла в изобразительное искусство, где изображение евангелистов в образе мистических символов (Матфей — телец, Марк — лев, Лука — человек, Иоанн — орел), стало одним из наиболее распространенных канонов росписей храмов и книжных миниатюр. Эта символика проникла и в геральдику, например, символом Венеции, где главным храмом был собор св. Марка, стал лев.
О том, что эти крылатые животные означают святых евангелистов, свидетельствуют начальные стихи каждой из евангельских книг. Человек символизирует Матфея, потому что он начал свое Евангелие с человеческого родословия [Иисуса Христа]. Лев символизирует Марка, потому что он начал свое повествование с гласа [вопиющего] в пустыне. Телец символизирует Луку, потому что он начинает повествование с жертвоприношения Захарии. Орел же по достоинству символизирует Иоанна, который [...] устремляется к Самой Божественной сущности и, словно орел, вперяет свой взор в солнце.
Ibidem I, 4, 1
Гомилии на Иезекииля остались незаконченными. Объяснение причин этого содержится в последних строках книги, которые с необычайной искренностью передают всю трагичность положения осажденного лангобардами Рима:
Никто да не осуждает меня, если после этой речи я закончу [проповеди], потому что, как вы все видите, увеличились бедствия наши: со всех сторон мы окружены вражескими мечами, отовсюду угрожает нам неизбежная опасность смерти. Одни возвращаются к нам с отрубленными руками, о других узнаем, что они взяты в плен или убиты. Я вынужден удержать язык свой от толкований, потому что «горька душе моей жизнь моя» (Иов 10, 1). [...] Уже не сладко душе моей чтение [...] Ведь как может тот, кому жить не позволено, находить радость в изъяснении тайного смысла Святого Писания?
Ibidem II, 10, 24
3.2.4. Пастырское правило Liber regulae pastoralis
Это произведение, так же как и гомилии, было написано в первые годы понтификата, между сентябрем 590 и февралем 591 г., как показал Б. Юдич, подготовивший критическое издание этого сочинения[77]. Оно сохранилось в одном современном понтифику кодексе (Муниципальная библиотека г. Труа, № 504), изготовленном в Курии между VI и VIII веком, как это было установлено А. Петруччи[78]; было переведено диаконом Анатолием на греческий язык (Lib. XII, ер. 6).
По жанру Пастырское правило представляет собой наставление священникам. Деятельность священника Григорий считает труднейшим из искусств — искусством управлять душами (ars est artium regimen animarum). На страницах этой книги понтифик размышляет о том, как следует готовиться к принятию духовного сана, как должен жить священник.
Первое условие успешной деятельности священника — чистота его собственной жизни. У него не должно возникать ни малейшего желания завладеть чужим имуществом, наоборот, он должен охотно раздавать собственное. Самому себе он не должен позволять ничего запрещенного, а грехи других должен оплакивать как свои собственные. Священник должен искренне сострадать чужому несчастью и так радоваться благосостоянию своих ближних, как будто оно принадлежит ему самому. Во всем, что делает священник, он должен показывать пример другим, чтобы никто не мог указать в его жизни ни одного проступка, за который он вынужден был бы краснеть. Григорий требует от священника смелых и беспристрастных высказываний, осуждая тех, кто, боясь потерять расположение влиятельных людей, не решается говорить правду. Непременным
условием для принятия священного сана является образование — этими словами начинается книга:
Никакому искусству не должно учить [других], пока сам человек не научится ему внимательным размышлением. Как же опрометчиво поступают неопытные, осмеливающиеся приступать к пастырскому учению, когда управление душами есть искусство из искусств. И кто не знает, что раны помыслов более скрытые, чем раны телесные? Однако часто можно видеть, что люди, не знающие духовного учения, не боятся выдавать себя за врачей душ, тогда как не знающие силы мазей стыдятся выдавать себя за врачей тел [...]
Regula pastoralis 1,1
3.2.5. Диалоги о жизни и чудесах италийских Отцов и о бессмертии души Dialogi de vita et miraculis patrum Italicorum et de aeternitate animarum
В Италии до VII в. не существовало агиографических сборников; таким образом, Диалоги Григория представляют собой первое агиографическое собрание, посвященное италийским святым. Книга была написана
между июлем 593 и ноябрем 594 г., хотя сбор материалов, как показано А. де Вогюэ, подготовившим французское издание текста, был начат понтификом значительно раньше". Форма изложения материала в виде диалогов, по-видимому, была навеяна сочинением Сульпиция Севера, носящим название Dialogi, или сочинением Viginti quatuor collationes Иоанна Кассиана. Хотя Григорий прямо не цитирует ни одно из этих произведений, тем не менее можно с достаточным основанием утверждать, что эти авторы были ему известны, так как входили в число наиболее популярных и читаемых авторов того времени[79].
Диалоги состоят из четырех книг. В первых трех приводятся рассказы о святых Италии, причем вторая полностью посвящена Бенедикту Нурсийскому и является самым ранним повествованием об основателе Бенедиктинского ордена. В 4-й книге приведено учение о душе, ее бессмертии и о том, какова ее жизнь после смерти тела.
Раннее Средневековье было эпохой особо восторженного почитания святых, жизнеописания которых обрастали подчас самыми невероятными рассказами о чудесах. Григорий, будучи человеком своей эпохи, немало внимания уделил описанию чудес, но, в отличие от многих современников, он был глубоко убежден, что «...главное значение жизни в делах добродетели, а не в чудесах...», а также что «... добродетель... выше всяких знамений и чудес» (Dialogi I, 2).
Агиография как особый вид литературы обладала своими особенностями жанра, наиболее характерной чертой которого было невероятное переплетение реального и сверхъестественного, будничной повседневности и ошеломляющего чуда. Григорий, подходя к литературе, как и ко всему другому, с точки зрения практической пользы, искусно использовал особенности этого жанра, чтобы утешить и ободрить людей в тяжелое время неутихающих войн. Некоторые из его рассказов специально были написаны в назидание жестоким завоевателям: бесстрашные святые на страницах его книги всегда одерживают над ними победу своими добродетелями. В жестокий век, когда убийства, грабежи, насилие стали повседневным явлением, Григорий рисует образы людей, всегда готовых на любые жертвы, чтобы освободить из плена или спасти жизнь других. Св. Павлин, знаменитый поэт и епископ Ноланский, раздавший все свое состояние бедным и уже не имевший средств, чтобы помочь обратившейся к нему вдове, у которой вандалы увели в рабство сына, отдал в рабство себя самого в качестве выкупа за ее сына (Dialogi III, 1). Священник Санктул, чтобы спасти жизнь диакона, захваченного варварами, сам занял его место, предоставив ему возможность бежать. Григорий восхищается подвигом этого человека:
Где же была его мысль, когда он с такой твердостью решился умереть за своего ближнего и, чтобы спасти жизнь брата, презрев свою собственную жизнь, подставил шею свою под меч? Какая же сила любви воодушевляла его сердце, когда он не побоялся ценой своей смерти спасти жизнь другому?
Dialogi III, 37
Движущей силой всех поступков героев Григория является любовь к другим людям и сострадание к чужому горю. Описывая чувства препози- та Фундисского аббатства Либертина, которого не отпускала встретившаяся по пути женщина до тех пор, пока он не воскресит ее умершего сына, Григорий восклицает:
Можно представить себе, какая сильная борьба происходила в его груди: смирение боролось в нем с состраданием к несчастной матери, страх приступить к совершению необычайного чуда с невозможностью отказать осиротевшей женщине в помощи. Наконец, к величайшей славе Божьей, сострадание победило твердую добродетель смирения, твердую именно потому, что она была побеждена состраданием, ибо нельзя назвать твердой такую добродетель, которая остается непреклонной при виде страдания других.
Ibidem I, 2
4-я книга, в отличие от первых трех, более философична, если можно так сказать о популярной, рассчитанной на широкий круг читателей литературе. В ней приводятся также некоторые рассуждения метафизического порядка.
Вначале излагаются доказательства бессмертия человеческой души и для большей убедительности для простого народа приводятся аналогии и примеры из повседневной жизни. Далее следует толкование противоречащих друг другу мест о бессмертии души, содержащихся в Ветхом Завете. Понтифик анализирует стих из Экклезиаста 3, 18—19: «участь сынов человеческих и участь животных — участь одна, как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом...». Для объяснения этого высказывания Григорий приводит ряд других цитат из текста Экклезиаста и делает вывод, что проповедник говорит как бы от разных лиц, специально сталкивая различные мнения, чтобы из этого спора родилась истина. А далее показывает, что существует различие не только между людьми и животными, но и между человеком мудрым и невежественным.
Далее Григорий приводит рассказы разных людей, посвященные потустороннему миру. Однако сам, отвечая на прямые вопросы о его собственной точке зрения, Григорий предусмотрительно использовал значительно более осторожные выражения. На вопрос диакона Петра, где расположен ад, понтифик ответил следующее:
Не осмеливаюсь сказать об этом предмете ничего определенного. Некоторые думают, что ад расположен на какой-то части земли, другие же считали, что он находится под землей.
Ibidem IV, 30
Особого интереса заслуживает 39-я глава Диалогов, в которой приводится первое изложение учения о чистилище. Этот текст во многом стал основой для разработки стройного учения о чистилище в Средние века.
3.2.6. De scriptis dubiis ас spuriis
Григорию приписывается еще целый ряд сочинений, подлинность которых в большей или меньшей степени спорна. Среди современных исследователей существует расхождение во мнениях: от полного отрицания подлинности до принятия принадлежности некоторых из них Григорию, с оговоркой, что они не были им отредактированы[80]. О нескольких этих спорных сочинениях сохранилось свидетельство самого понтифика:
...[аббат Клавдий] кое-что из того, что я говорил о Притчах, Песни Песней, Пророках, Книге Царств и Пятикнижии и что по слабости здоровья я не мог передать письму, надиктовал по своему разумению, чтобы это не погибло в забвении, надеясь в дальнейшем передать мне записанное для исправления. Но когда он читал мне записи, то я нашел, что смысл моих объяснений значительно искажен, причем к худшему.
Venientes monachi (Lib. XII, ер. 24: ad Ioannem subdiaconum Ravennae)
Григорию приписывается авторство и трех литургических сборников: Liber sacramentorum (Сакраментарий), Liber antiphonarum (Анти- фонарий) и Liber responsalis (Респонсал)т.
Сакраментарий Григория представляет собой богослужебный сборник, который содержит полный круг утренних, вечерних и дневных служб на весь год, с присоединением чина освящения храмов, посвящения в различные степени клира и др. Составляя Сакраментарий, Григорий опирался на предшествующую традицию и, видимо, прежде всего на Сакраментарий Гелазия. Иоанн Диакон, сообщая о работе Григория над Сак- раментарием, отметил:
Кодекс Гелазия, содержащий тексты богослужений, многое опустив, кое-что изменив и кое-что добавив, для объяснения евангельских чтений, [Григорий] соединил в одну книгу.
Ioannes Diaconus. Vita S. Cregorii Рарае II, 17
Установить, насколько близок дошедший до нас текст Сакрамента- рия тому, который был составлен самим Григорием, не представляется возможным, так как все сохранившиеся списки восходят к экземпляру Папы Адриана I, направленному им Карлу Великому, который датиру-
ется 784-791 гг.[81]
Аналогичное утверждение можно сделать и в отношении Антифона- рия и Респонсала, содержащих годичный круг кратких песнопений — антифонов, псалмов и пр. Ни один из ранних биографов Григория, будь то Исидор Севильский, или Беда Достопочтенный, или Павел Диакон, или автор Liber Pontificalis, ничего не пишет о его музыкальных занятиях, и только у Иоанна Диакона (Sancti Cregorii Magni vita II, 6) появляется сообщение, что он сочинил Антифонарий, основал певческую школу (schola cantorum), а также занимался обучением пению детей.
Проблема установления подлинности этих книг усложняется из-за того, что отсутствуют записи хорового репертуара VI—VII вв., который передавался устно, а устная традиция пения не поддается реконструкции. Даже наиболее ранние, относящиеся к 1-й половине X в. записи невмами (знаками нотного письма, фиксирующими не только музыкальные, но и фонетические особенности текста), нельзя с полной уверенностью отнести к традиции григорианского пения; сам термин Сге§опапт сап1т появился впервые в середине IX в. Тем не менее, хотя в источниках докаролингской эпохи ничего не говорится о музыкальной деятельности Григория, современные исследователи не отрицают возможности его участия в систематизации литургических песнопений Римской Церкви[82].
Традиция Восточной Церкви приписывает Григорию также авторство Литургии преждеосвященных даров, но это предание, по единодушному мнению современных исследователей, лишено какой-либо исторической достоверности. Совершенно очевидно, чтоЛитургия преждеосвященных даров чисто восточного, а не западного, латинского происхождения, причем многие ученые относят ее составление ко времени значительно более раннему, чем время жизни Григория[83]. При этом следует отметить, что о создании этой литургии не упоминает ни один латинский источник. О том же, каким образом Литургия преждеосвященных даров оказалась связанной с именем Григория, существуют лишь предположения и догадки.
В Латинской патрологии Миня в качестве приложения к Респон- салу приведены восемь гимнов, авторство которых традиция приписывает Григорию, но в действительности они ему не принадлежат[84].
3.3. Влияние на средневековую латинскую литературу
Хотя Григорий I не был оригинальным философом и теологом, однако в связи с тем, что направленность его творчества совпадала с духовными устремлениями эпохи, его сочинения пользовались необычайной популярностью на протяжении всего Средневековья. Ими не только зачитывались, их не только переписывали и переводили на другие языки, но почти одновременно с выходом в свет они сделались предметом многочисленных заимствований и компиляций. Длинную вереницу такого рода произведений начинает книга ученика Григория I — Патерия, который, как сообщает сам понтифик в одном из писем, был нотарием Римской Церкви (Ad Vincomalum defensorem. Lib. V, ер. 29). Патерий оставил объемный том под заглавием Liber de expositione Veteris ас Nov i Testamenti, de diversis libris S. Cregorii Magni concinnatus (Книга толкований Ветхого и Нового Завета, собранная из различных книг св. Григория Великого), в который он включил, как следует из заглавия, толкования библейских текстов, собранные им из различных сочинений Григория I, расположив их в порядке следования книг Библии.
Другой современник Григория, Исидор Севильский, использовал его сочинения в своей знаменитой книге Sententiae (Сентенции), которая оказала значительное влияние на всю средневековую литературу, прежде всего на испанскую. Уже представитель следующего поколения испанских писателей, епископ Сарагосский Тайо, составил свою книгу Senteritiarum libri quinque (Пять книг сентенций) как компиляцию преимущественно из сентенций Григория I. Он выбрал высказывания понтифика по теологическим вопросам, содержащиеся в его различных произведениях, распределив их в определенном порядке в пяти книгах:
Бог, Его всемогущество, Святой Дух, Св. Троица, ангелы, сотворение мира, Ветхий Завет.
Христология и экклезиология.
3 и 4. Моральная теология.
5. Эсхатология, в том числе отдельная глава (XXI) о чистилище.
Вероятно, Тайо является также автором и компилятивного сборника, составленного из комментариев Григория I на ветхозаветные книги Песнь песней, Притчи и др. — Excerpta Cregorii (Извлечения из сочинений Григория), которые в некоторых местах дополнены толкованиями Григория Эльвирского и Августина.
Юлиан[85], епископ Толетанский (совр. г. Толедо), в своей книге Prognosticon futuri saeculi (Описание будущего века) собрал высказывания Папы Григория I (наряду с цитатами из св. Августина) по всему спектру эсхатологических вопросов: от страха смерти, который испытывает человек, до устройства загробного мира. Причем Юлиан Толетанский уже значительно больше места, чем Тайо, уделяет описанию чистилища (книга II, главы 19—23), начало формирования учения о котором, как отмечалось, было положено Григорием.
Включение фрагментов произведений Григория I в различные сборники и даже составление целых книг из цитат из его текстов продолжалось на протяжении многих веков. Это было актуально даже в XII в.: монах Алульф[86]составил еще одну книгу на основе библейских толкований Папы.
Символические толкования всего на свете, которые во множестве рассыпаны в Moralia, привлекали внимание средневековых эрудитов, например, представителей Сен-Викторской школы, один из которых, парижский каноник Гарнерий[87], написал книгу со знаменательным названием Cregorianum. Собрав в ней символические толкования, в основном на материале Moralia, и лишь отчасти привлекая другие тексты Григория, он выстроил из них целую систему мироздания, расположив в стройном порядке символические толкования неба, звезд, ветров, земли, гор, морей, деревьев, растений, драгоценных камней, животных, частей человеческого тела и т. д. Компиляция из Моралий, представляющая собой авторское сокращение, была составлена знаменитым аббатом Клюни Одоном[88].
Что касается Гомилий на Евангелие, то они стали образцом для нескольких поколений проповедников. Гомилия почти безраздельно господствовала вплоть до XIII в., когда в университетах появилась ученая схоластическая проповедь. Но и в XIII в. в русле «григорианской» традиции лежали проповеди Антония Падуанского[89]. Этот тип проповедей получил название постилла от лат. post illa [verba textus] — изъяснение, следующее за определенными словами толкуемого текста. Характерной чертой постиллы является отсутствие четкой и компактной формы толкования отдельно взятой мысли Библии, при этом каждая постил- ла разбивается на несколько частей, комментирующих следующие друг за другом стихи текста, вследствие чего в каждой из частей развивается своя мысль, иногда мало связанная с целым.
Гомилии на Евангелие целиком или частично включались в многочисленные сборники проповедей — гомилиарии. Наибольшей популярностью пользовался Гомилиарии Павла Диакона, в котором наряду с проповедями Августина, Льва Великого и др. большое место занимают проповеди Григория. Составленный по распоряжению императора Карла Великого Гомилиарии Павла Диакона получил распространение на всей территории его империи.
Следующий подобный официальный сборник был составлен по распоряжению внука Карла Великого, Лотаря[90], Рабаном Мавром[91]. Хотя этот сборник имел более оригинальный характер, так как Рабан Мавр сам писал проповеди, а проповеди, заимствованные из Святых Отцов, перерабатывал и частично сокращал, тем не менее в него вошли фрагменты из гомилий Григория I[92].
Влияние Григория I не ограничивалось гомилетическими сборниками, оно явно присутствует у всех авторов, составлявших проповеди, начиная уже с анонимного автора VII в., которого долгое время отождествляли с Элигием[93]. Эти гомилии не только близки по стилю изложения, но и включают целые рассказы из гомилий понтифика[94]. На Реймсском соборе 852 г., проходившем под председательством архиепископа Гинкма- ра, было принято решение, чтобы каждый священник изучал Гомилии на Евангелие, причем гомилию о 72 учениках, посланных на проповедь,
117
выучил наизусть .
В Гомилиях на Евангелие (XX, 12) Григорий приводит изречение пророка Исайи: ...превращу пустыню в озеро, и землю непроходимую в источник вод; насажу в пустыне кедр и терн, мирт и оливковое дерево [...] ель, вяз и самшит...(Ис 41, 18—20). Это дает ему повод для перехода к символическому толкованию названных растений. Эту традицию символического толкования растительного мира восприняли многие средневековые писатели начиная с Исидора Севильского вплоть до XIII в., в котором наиболее ярким представителем этой традиции стал Антоний Падуанский. Сравнивая их тексты, можно констатировать, что Антоний в основном следует толкованиям Григория, хотя иногда изменяет их, опираясь на этимологии Исидора Севильского, как это видно на примере толкования оливкового дерева:
Григорий I: А кого мы понимаем под оливковым деревом, если не милосердных? Потому что и по-гречески слов о s^eoq означает «милосердие», и плод милосердия — как масло оливкового дерева перед очами Бога Всемогущего (Homiliae in Evangelium XX, 13).
Антоний Падуанский: оливковое дерево имеет горький корень, сильный и не подверженный гниению ствол, зеленую листву и сладкий плод. Так и христианин должен быть горек в покаянии, тверд в убеждении и сладок в делах милосердия (In festo Sanctorum Innocentium IV, 13).
He менее продолжительный успех имело Пастырское правило. Ан- тиохийский патриарх Анастасий II еще при жизни Григория перевел эту книгу на греческий язык, благодаря чему с ней познакомилась и Восточная Церковь. На Западе же она стала настольной книгой для священников. На Майнцском соборе 813 г. Пастырское правило было признано важнейшей книгой после Священного Писания и церковных канонов и необходимой для обязательного изучения духовенства. По свидетельству Гинкмара Реймсского, каждый епископ при посвящении брал в руки Пастырское правило вместе с книгой церковных канонов и клялся перед алтарем, что он будет хранить эти правила и в мыслях, и в жизни, и в учении, и в суждениях все, как в них предписано (Opuscula in causa Hincmari Laudunensis, Praefatio).
Пастырское Правило неоднократно переводилось на европейские языки. Первый перевод был сделан на англосаксонский в VIII в. английским королем, писателем и переводчиком Альфредом Великим[95].
Но все же самой популярной книгой Григория стали Диалоги, вошедшие в собрания многих библиотек Европы. 150 лет спустя Папа Заха- рия, по происхождению грек, перевел Диалоги на свой родной язык. В конце того же VIII в. был выполнен перевод на арабский язык, а спустя еще несколько веков последовали переводы на французский (XII в.), итальянский и др.
4-я книга Диалогов положила также начало новому жанру в средневековой литературе — жанру видений, описывающих путешествия в загробный мир. Первым из этого жанра сказаний стало житие ирландского отшельника Фурзея[96], современника Беды Достопочтенного. К концу VII в. начинают появляться и более пространные повествования, например, Visio Baronti (Видение Баронта); в дальнейшем видения представляют отдельные самостоятельные произведения, которые к XII в. сосредотачиваются в основном вокруг трех имен: Тундала[97], Брендана[98]и Патрика[99]. Рассказы о них в различных вариантах, прозой и стихами, на латинском и новых европейских языках, составляют значительный пласт литературы XII-XVI вв. Венцом этой традиции видений и путешествий в загробный мир, бесспорно, стала Божественная Комедия Данте.
[1] Плиний Младший (Plinius Junior) (сер. I. в. н.э. — после 113) — римский писатель и ритор, сенатор и легат императора Траяна в Вифинии и Понте (111- ИЗ), племянник и приемный сын Плиния Старшего. Его обширная переписка составляет 10 книг. На русском языке; Письма. М., 1984.
Иоанн Диакон (Ioannes Diaconus) (ок. 824 — до 882) — римский агиограф, близкий сотрудник Папы Иоанна VIII, по указанию которого им была написана вторая (после Павла Диакона) и значительно большая по объему биография Папы ' ригория I — Sancti Cregoru Magni vita.
[3] Ioannes Diaconus. Sancli Cregorii Magni vita IV, 71.
[4] Адриан I (Hadrianus I) — Папа Римский (1.02.772 — 25.12.795). Активизировал издательскую деятельность Римской кафедры, в том числе в области канонического права (см. гл. 2.2.3). Проводя последовательно политику союза с Франкским королевством, во многом способствовал восстановлению империи на Западе; подробнее см. а также: Sefton D.S. The Pontificale о/ Hadrian I (772—195): Papal Theory and Political Reality in the Reign of Charlemagne. Ann Arbor, 1975.
[5] Norberg D. In Registrum Cregorii Magni studia critica. Uppsala, 1937—39.
[6] Григорий Турский (Gregorius Turonensis) (538—594) — епископ, историк и государственный деятель Франкского королевства Меровингов, автор первой истории Франции Historia Francorum. На русском языке: История франков / Перевод, комментарии и вступительная статья В.Д. Савуковой. М., 1987.
[7] Gregorius Turonensis. Historia Francorum X, 1.
[8] Леандр Севильский (Leandrus) (ок. 545 — ок. 600) — епископ Севильи, богослов. Один из инициаторов обращения Вестготского королевства в католичество. См.: Navarra L. Leandro di Seviglia. R., 1987.
[9] Беда Достопочтенный (Beda Venerabiiis) (ок. 672 — ок. 735) — английский священник, ученый-энциклопедист. Historia ecclesiastica gentis Anglorum (Церковная история англов), законченная им в 731 г., принесла ему славу «отца английской истории». Исторический комментарий к этому труду см.: Walace-Hadrill J.M. Bede's Ecclesiastical History of the English People: A Historical Commentary. Oxford, 1988.
[10] Августин Кентерберийский (Augustus Contuariensis) (сер. VI в. — 604) — архиепископ Кентербери, миссионер, просветитель Англии.
[11] Павел Диакон (Paulus Diaconus) (ок. 720 — до 800) — лангобардский эрудит, историк и поэт, монах-бенедиктинец. Как историк прославился сочинениями Historia Romana (Римская история) и Historia Langobardorum (История лангобардов). Подробнее: Pohl W. Paulus Diaconus und die Historia Langobardorum. Munchen, 1994.
[12] Монте-Кассино — древнейшее бенедиктинское аббатство, основанное в 529 г. Бенедиктом Нурсийским.
[13] Исторический анализ жития: Leonardi С. La "Vita Gregorii" di Giovanni Diacono // Roma e l'eta carolingia. R., 1976, p. 381—393.
[14] Мартиндэйл (Martindale J.R. The Prosopography of the Late Roman Empire. Cambridge. 1992, vol. 3, p. 544—551), например, разделяет гипотезу о том, что братом Григория был Герман, о котором упоминает Григорий Турский как о префекте Рима (Historia Francorum X, i).
[15] Завоевание Северной Италии лангобардами началось в 569 г., когда ланго- бардский король Альбоин (569—574) во главе многоплеменного войска выступил из Паннонии в Италию. Фундаментальным и не утратившим по сей день своей научной ценности исследованием о взаимоотношениях Рима, лангобардов и Византии является монография: Bertolini О. Roma di fronte a Bizanzio е ai Longobardi. Bologna, 1941.
[16] Diehl Ch. Etudes sur l'administration byzantine dans l'exarchat de Ravenne
(568-751). P., 1888, p. 293-299.
[17] С. Боэш-Гайано склоняется к более ранней датировке — ок. 573 г.: Boesch Gajano S. // ЕР 1, 548.
[18] Recchia V. // Dizionario patristico e di antichita eristiane, vol. 1, col. 1700; Boesch Gajano S. // EP 1, 549.
1Г
[19] Blet P. Histoire de la representation diplomatique du Saint Siege: Des origins a l'aube du XIX siecle. Citta del Vaticano, 1982, p. 37.
[20] Нунции появились в XV веке одновременно с появлением постоянных посольств государств. Одним из первых нунциев был Антонио Якопо де Венерис, направленный Папой Николаем V (1447—55) в Испанию.
[21] Batiffol P. Sain/ Gregoire le Grand. P., 1931.
[22] Bartelink G.J.M. Pope Gregory the Great's Knowledge of Greek / / Gregory the Great, Notre Dame, p. 117-136.
[23] Главным учебным заведением империи в VI веке оставалась школа, основанная императором Феодосией II в 425 г. в Константинополе (Auditorium specialiter nostrum), в которой обучение велось на греческом и латинском языках (Самодуро- ва З.Г. Школы и образование // Культура Византии, IV — первая половина Vil века. М., 1984, с. 478—503). Знание латинского языка было особенно необходимо при изучении юриспруденции, так как значительная часть изучаемых источников была написана на латыни (Липшиц Е.Э. Юридические школы и развитие правовой науки // Там же, с. 358—370).
[24] Boesch Gajano S. // ЕР 1, 549.
[25] Boesch Gajano S. // ЕР 1, 551.
[26] Gregorius Turonensis. Historia Francorum X, 1; Paulus Diaconus. Historia Langobardorum III, 24.
[27] Феоктиста (сер. VI в. — нач. VII в.) — сестра византийского императора Маврикия.
[28] Авиньонское пленение пап — период в истории папства с 1305 по 1377, в течение которого резиденция понтификов находилась во Франции (с 1309 в Авиньоне), а политика понтификов во многом зависела от политики французских королей. Этот термин возник по аналогии с продолжавшимся примерно такой же период времени (около 70 лет) ветхозаветным Вавилонским пленением.
[29] Batiffol P. Saint Gregoire le Grand. P., 1931, p. 42-43.
[30] Thomas Archidiaconus. Historia Salonitana VI. Фома Сплитский, описывая конфликт Григория с архиепископом Максимом, в основном следует хронологии и тексту писем понтифика, адресованных епископам Далмации, клиру и нобилям Салоны, а также архиепископу Мариниану и нотарию Касторию. См. примечания О. А. Акимовой // Фома Сплитский. История архиепископов Салоны и Сплита. М., 1997, с. 158.
[31] Патримоний св. Петра — историческое название собственности, прежде всего земельных владений, принадлежащей Римской Церкви. Термин «Патримоний св. Петра» восходит к латинскому термину, получившему распространение в поздней Римской империи — Patrimonium principis, который обозначал весь комплекс общественной собственности, находившейся в распоряжении императора. По аналогии Патримонием св. Петра стали называть всю собственность Римской Церкви, которая, в соответствии с представлениями того времени, считалась принадлежащей основателю Римской Церкви Петру, а его преемники, Римские папы, являются только администраторами этой собственности. Начало формирования Патримония св. Петра восходит к 1-й пол. IV в., когда Римская Церковь получила дарения от имп. Константина I, а также частных лиц, в т. ч. самих Римских пап. О раннем периоде существования Патримония св. Петра сохранились отрывочные сведения достаточно подробная информация восходит ко времени понтификата Григория I, сформировавшего его четкую структуру. Патримоний св. Петра стал тем Фундаментом, на котором после присоединения областей, возвращенных Римской Церкви во время понтификата Стефана II Пипином Коротким и Карлом Великим, также других земель, переданных ими в дар св. Петру, возникло Церковное госу- ЗаР«во. Arnaldi G. Le origini del Patrimonio di S. Pietro // Communi e signori tell Italia nord-orientale e centrale: Lazio, Umbria e Marche. Torino, 1987, p. 3-131.
[32] Boesch Gajano S. // EP 1, 554.
Лыс Д. П. Материальные предпосылки роста политического значения Римской Церкви в Лангобардской Италии VI—VII веков // Социально-экономические проблемы истории Древнего мира и Средних веков. М., 1972, с. 122.
[34] Кудрявцев П. Н. Судьбы Италии от падения Западной Римской империи до восстановления ее Карлом Великим. М., 1889, с. 171—173.
[35] Ioannes Diaconus. 5. Gregorii Magni vita II, 30.
[36] Датировки вступления лангобардов в Италию остаются спорными. Согласно О. Бертолини, это произошло 20—21 мая 569 г. См.: Bertolini О. II problema cronologo dell' ingresso dei Langobardi in Italia / / Atti del Convegno di Studi Langobardi (Udine-Cividale. 15-18 maggio 1969). Udine, 1969, p. 29-48.
[37] Агилульф (сер. VI в. — 616) — король лангобардов (591—616). В 603 г. обратился в католичество и был крещен вместе со своим сыном Адалоальдом.
[38] Удальцова 3. В. Италия и Византия в VI веке. М., 1959, с. 346.
Равеннский экзархат — государственная и военная структура Византийской империи, созданная после вторжения лангобардов в Северную Италию (впервые упомянут в 584 г.) и находившаяся под непосредственным управлением византийских императоров. После взятия Равенны лангобардами в 751 г. утратил свое значение, а после поражения, нанесенного лангобардам Карлом Великим, был включен в Патримоний Св. Петра. О структуре и истории Равеннского экзархата см.: Бородин О. Р. Равеннский экзархат. СПб., 2001.
[40] Бородин О. P. Op. cit., с. 109.
[41] Император Константин IV Погонат даже передал Равеннскому экзарху право утверждать от имени императора избрание Римских понтификов. Как сообщает Liber Pontificalis 83 (Benedictus II), первым из утвержденных экзархом был Папа Бенедикт II (684-685).
12 Сочинения Римских понтификов
[42] Dudden F. H. Gregory the Great, His Place in History and Thought. New York, 1967, vol. 1-2.
[43] Batiffol P. Op. cit., p. 200.
[44] Каллиник был Равеннским экзархом с 597 по 603 г.
[45] Шаскольский П. Роль Римской Церкви в обороне Италии в эпоху нашествия лангобардов / К 25-летию учено-педагогической деятельности И. М. Гревса. СПб., 1911, с. 343.
[46] Бородин О. P. Op. cit., с. 110.
[47] Paulus Diaconus. Historia Langobardorum IV, 20—25.
[48] Фока (ок. 547 — 610) — византийский император (602—610). Пришел к власти в результате дворцового переворота, жестоко расправившись со свергнутым им императором Маврикием и его сыновьям.
[49] Смарагд был первым Равеннским экзархом. Он дважды возглавлял экзархат: с 584 по 589 г. и с 603 по 610 г. Назначенный экзархом второй раз, Смарагд был отозван в Константинополь после свержения императора Фоки.
[50] Сразу после завоевания Италии император Юстиниан I сместил Папу Силь- верия, возведя на Римский Престол Вигилия (см. гл. 1.4.7).
[51] Феодосий (ок. 583 — после 602) — старший сын н соправитель византийского императора Маврикия. По мнению большинства историков, был убит в результате дворцового переворота, организованного узурпатором Фокой; по другим сведениям, бежал в Сирию к начальнику провинции Наркиссу, пытавшемуся организовать восстание против Фоки.
[52] Иоанн IV Постник (нач. VI в. — 595) — Константинопольский патриарх
(582-595).
[53] Sotinel С. // ЕР 1, 544.
[54] Batiffol P. Op. cit., р..
[55] Кириак (1-я пол. VI в. — 606) — Константинопольский патриарх (596— 606).
[56] Анастасий II (сер. VI в. — 609) — Антиохийский патриарх (599—609). Перевел с латинского на греческий Пастырское правило Папы Григория I (перевод не сохранился). Был убит евреями Антиохии, восставшими против указа императора Фоки об их принудительном крещении.
[57] Герман Оксеррский (Germanus Antisiodorensis) (ок. 378 — 448) — епископ. Два его миссионерских путешествия (в 429 и в 445 г.) в Британию были совершены незадолго до начала вторжения германских племен англов, положивших конец Римской Британии. В 432 г. рукоположил в епископы Патрика, ставшего впоследствии просветителем Ирландии. См.: Thompson Е.А. Germanus of Auxerre and the End of Roman Britain. Woodbridge, 1984.
[58] Кафедра Иорка получила статус архиепископства в 625 г. (Batiffol Р., Ор. cit., р. 176).
[59] Меллит (Mellitus) (сер. VI в. — 624) — преемник Августина на Кентербе- рииской архиепископской кафедре (619—624), до этого с 604 по 619 гг. епископ Лондона.
[60] Batiffol P. Op. cit., р. 183.
[61] Евлогий (сер. VI. в. — ок. 607) — Александрийский патриарх (580—607).
[62] ВоезсЬ Са]апо Б. // ЕР 1, 571.
[63] Пономарев А. Собеседования св. Григория Великого о загробной жизни в их церковном и историко-литературном значении. СПб., 1886, с. 166—171.
[64] Lubac H. de. Saint Gregoire le Grand et la grammaire / / Recherches de science religieuse 6 (1960), 185-226.
[65] Ioannes Saresberiensis. Polycraticus sive De nugis curialium et uestigiis philosophorum II, 26; VIII, 19.
[66] Дезидерий (Desiderшs) (сер. VI в. — ок. 606) — архиепископ Виеннский (595-603, 606). Претерпел мученическую смерть, впоследствии канонизирован. Его житие описано вестготским королем Сисебутом. См.: МСН БЭЯМ 3, 620— 648.
[67] Тайо Сарагосский (Taio Caesaraugustanus) (ок. 600 — до 683) — епископ Сарагосы (рим. Цезароавгуста), богослов. Является автором обширного сочинения Sententiarum libri quinque (Пять книг сентенций) и, вероятно, Excerpta Cregorii (Извлечения из сочинений Григория). Сохранилось также несколько его писем.
[68] Ильдефонс Толетанский (Hildefonsus Toletanus) (ок. 607 — 667) — архиепископ Толедо (657—667), богослов, писатель. В числе сочинений Ильдефон- са — De viris illustribus (О знаменитых мужах), De cognilione baptismi (О признании крещения) и др. Rivera Recio J.F. San Ildefons de Toledo: Biografia, ?poca у posteridad. Toledo, 1985.
[69] Иоанн Дамаскин (ок. 650 — 749) — монах, богослов и гимнограф, убежденный противник иконоборчества. Преданный анафеме на иконоборческом Константинопольском соборе 754 г., был назван «глашатаем истины» на II Никейском соборе 787 г.
[70] Садов А.И. Обзор языка папы Григория I (по его письмам). Пг., 1916, с. 26.
[71] Hofer G. "Victrix ratio" — "vera Philosophia": La "rationalitas" nei contenuti e nelle strutture argomentalive di Gregorio Magno // Studi medievali III, 37 (1996), 625-670.
[72] Манускрипт из парижской Национальной библиотеки Lat. 2342. Анализ текста см.: Meyvaert P. Uncovering a Lost Work о/ Gregory the Great: Fragments о/ the Early Commentary on Job 11 Traditio 50 (1995), 55-74.
13 Сочинения Римских понтификов
[73] В Синодальном переводе: ... перед Ним падут поборники гордыни.
[74] Boesch Gajano S. // EP 1, 556.
[75] Ефрем Сирин (306—373) — сирийский христианский писатель, богослов и гимнограф, учитель Церкви. В 363 г. после захвата персами его родного города Нисибиса переселился в Эдессу. Убежденный противник арианства, Ефрем является также автором полемических сочинений, направленных против Вардесана, Мар- киона, Мани и императора Юлиана Отступника.
[76] Макарий Египетский (ок. 300 — ок. 390) — монах и аскет. Его авторству приписывали аскетические сочинения Духовные беседы и Семь слов.
[77] Judie B. Prefacio // Regula pastoralis. P" 1992. 2 t.
[78] Petrucci A. L'oneiale romana: Origini, sviluppo e diffusione di una stilizzazione grafica altomedievale (sec. VI-IX) // Studi medievali III, 12 (1971), 75-80.
,0° Batiffol P. Op. ci/, p., 140.
[80] Gillet R. // DHGE 21, 1411.
[81] Deschusses J. Le sacramentaire gregorien. Fribourg, 1971, p. 127.
[82] Грубер Р. И. История музыкальной культуры. М.—Л., 1941, т. 1, с. 354; Ливанова Т. Н. История средневековой музыки до 1789 года. М., 1983, с. 33; Карцовник В. Г. Гимнографические элементы средневекового хорала. Л., 1985, с. 34; Ефимова Н. И. Григорианский хорал в зеркале средневековых документов // Средние века 53 (1990), 77-80.
[83] Успенский Ф.И. Церковно-политическая деятельность Папы Григория I Двоеслова. Казань, 1901, с. 243-250.
[84] Dictionnaire de theologie catholique, t. 7, col. 1779.
[85] Юлиан Толетанский (Julianus Toletanus) (642—690) — архиепископ Толедо (680—690). Наиболее известное его произведение Prognosticon futuri saeculi (Описание будущего века) представляет собой первый христианский эсхатологический флорилегий. См.: Pozo С. La doctrina escatologica del Prognosticon... de S. Julian... // Estudios eclesiasticos 45 (1970), 173-201.
[86] Алульф (Alulfus) (ум. 1143 или 1144), монах аббатства Св. Мартина в Туре. Автор сочинения Cregoriale (Exceptiones ex opusculis beati Cregorii Pape quas ab eo appellamus Gregoriales). Опубликованы лишь комментарии Алульфа к Новому Завету (PL 79, 1137—1424). При составлении своей книги Алульф использовал в основном Моралий, Пастырское правило, а также Гомилии на Иезекииля и Гомилии на Евангелие.
[87] Гарнерий (Garnerius) (нач. XII в. — 1170) — монах аббатства Сен-Виктор в Париже, составил тематический глоссарий Gregorianum в 16 книгах.
Одон Клюнийский (Odo Cluniacensis) (ок. 879 — 942) — священник-бенедиктинец, второй аббат Клюни, положивший начало Клюнийской реформе. Автор ряда поэтических и агиографических сочинений, а также нескольких антемов и гимнов.
Антоний Падуанский (Antonius Patavinus) (ок. 1195 — 1231) — монах- францисканец, проповедник и богослов, учитель Церкви. Сочинения Антония Падуанского представлены двумя собраниями проповедей: Sermones dominicales (Воскресные проповеди) и Sermones festivi (Проповеди на праздники). На русском языке см.: Проповеди / Пер. с лат. под ред. В. Л. Задворного. М., 1997.
14 Сочинения Римских понтификов
1,2 Лотарь I (795—855) — франкский король, затем император. Коронован в 823 г. в Риме Папой Пасхалием I. В 843 г. подписал Верденский договор о разделе империи Каролингов.
[91] Рабан Мавр (Rabanus Maurus) (ок. 780 — 856) — архиепископ Майнц- ский (847—856), ученый-энциклопедист, богослов и поэт эпохи Каролингского Возрождения. Будучи аббатом Фульды, превратил ее школу в важнейший научный и образовательный центр Германского королевства. За свою научную и педагогическую деятельность был прозван Praeceptor Cermanii («Наставник Германии»). Из его огромного литературного наследия особое значение имеют философско- богословский трактат De praedestinatione (О предопределении) и энциклопедическое сочинение De rerum naturis (О природах вещей). См.: Hrabanus Maurus — Lehrer, Abt und Bischof / Ed. R. Kottje, H. Zimmermann. Wiesbaden, 1982.
Rabanus Maurus. Homiliae // PL 110, 9-468.
Элигий (Eligius Noviomensis) (ок. 588 — 660) — епископ Нуайона с 641 г., златокузнец и ювелир. Наиболее известный представитель декоративного искусства Меровингской Франции.
[94] В Патрологии Миня атрибутированы Элигию: Eligius Noviomensis. Homiliae //
PL 87, 593-654.
[95] Альфред Великий (Alfred the Great) (849-899) — король Уэссекса (871— 899), законодатель, писатель и историк. При своем дворе создал подобие Пала- тинской академии Карла Великого, где, в частности, осуществлялись переводы произведений латинских христианских авторов на англосаксонский язык. Как историк прославился составлением первых английских хроник. На русском языке см.: Мельникова Е. А. Меч и лира: Англосаксонское общество в истории и эпосе. М" 1987.
[96] Фурзей (Furseus, Fursa, Fursy) (кон. VI в. — ок. 648) — ирландский миссионер, основатель монастыря Ланьи (ок. Парижа). Его жизнь описана Бедой Достопочтенным в Церковной истории англов (III, 19).
[97] Тундал (Тнугдал) — ирландский рыцарь, живший в XII в. В 1148 г. во время трехдневного летаргического сна имел видения рая и ада, пересказанные на латинском языке монахом Марком из Регенсбурга в книге Visio Tundali (Видение Тундала). Эта книга впоследствии была переведена на 15 языков, оказала влияние на М. Лютера и И. Босха.
[98] Брендан (ок. 486 — ок. 578) — ирландский аббат, основатель нескольких монастырей, в том числе монастыря в Клонферте (Ирландия).
[99] Патрик (ок. 400 — ок. 492) — миссионер, апостол Ирландии. Согласно преданию, Патрик, будучи рукоположен в епископы Германом Оксеррским в 432 г., отправился с миссионерскими целями в Ирландию. Автор нескольких сочинений, в том числе Confessio (Исповедь).
