Марк Апиций, современник Христа, гурман и самоубийца

Марк Апиций современник Иисуса в самом точном смысле — жил при Тиберии. Вполне возможно, что он умер в один день с Иисусом, если нужно подпустить остроты. Сегодня Апиций широко известен гурманам — как Гиппократ медикам — потому что ему приписывается один из древнейших сборников кулинарных рецептов. Однако, сборник составлен, несомненно, через три века после гибели Апиция. Как говорится, «не исключено», что некоторые рецепты восходят к несчастному Марку. Однако, «несчастный», «гибель» — всё это современные авторы опускают, потому что еда и смерть плохо совместимы.

Главное об Апиции сформулировано в эпиграмме Марциала — который, полезно помнить, родился в 40-м году, то есть писал с чужих слов. Апиций для него был уже мемом, символом транжиры-гурмана. Перевод эпиграммы на русский чудовищен, к сожалению, и цитированию не подлежит, но главное там мысль (перевод и затуманенная): самый дорогой напиток, который за свою жизнь выпил Апиций, это — отрава, при помощи которой он покончил с собой.

Марциал формулирует ещё один парадокс: Апиций не просто покончил с собой, он покончил с собой от страха умереть голодной смертью. Умереть, чтобы не умирать.

Наконец, есть и третий парадокс у Марциала: Апиций испугался голодной смерти, потому что у него почти не осталось денег, всего-то 10 миллионов сестерциев. 60 миллионов он потратил на еду.

Сестерций — четверть денария, ежедневного прожиточного минимума. Иуда получил 120 денариев. Если определить сегодняшний прожиточный минимум в России в 10 долларов (кстати, возможно, что знак доллара воспроизводит как раз латинское S — обозначение сестерция), то у Апиция было 700 миллионов долларов, осталось 100 миллионов, и тут-то он и струхнул.

Апиция несколько раз упоминает другой современник Иисуса, благополучно переживший обоих Сенека. Правда, Сенека, как и Апиций, покончил с собой. Точнее, Сенека как бы объединяет кончину Иисуса с кончиной Апиция, потому что Сенека покончил с собой по приказу цезаря. Ещё точнее, чтобы не быть казнённым Нероном — имущество казнённого отходило казне, а самоубийцы доставалось наследникам. Так ведь и наследство Иисуса отошло не кесарю, а всякому, кому нужен Дух Божий.

Сенека не считает Апиция худшим из людей. Худший — Публий Октавий. Сенека утверждает, что император Тиберий однажды получил в дар краснобородку (то есть, барабульку) — неслыханном весом в полтора килограмма — и послал подарок на рынок, сказав: «Я очень удивлюсь, друзья, если Октавий или Апиций не купил её». (В современных рыболовных справочниках средним весом барабульки указывается 50 граммов, максимальным — кило двести). Купил Октавий — за 5 тысяч сестерциев. Похоже на анекдот, и этот анекдот повторяет через треть века Ювенал, только уже говорит про 6 тысяч сестерциев и саркастически называет Апиция «miser et frugi», «нищим и бережливым».

Сенека приводит этот анекдот только для того, чтобы провести интересное различие между этикой личной и этикой государственной. Потратить кучу денег на своё личное удовольствие — неприлично, а столько же денег на официальный обед — нормально. Роскошь — это всё, что сверх обычая. Сенека приводит другой пример: человек не должен устраивать пышные пиры в честь своего гения — то есть, в честь самого себя — но самый скромный обед в честь вступления в должность («инаугурации») может обойтись в миллион сестерциев (Сенека называет миллион сестерциев «состоянием всадника»; сам он был много богаче Апиция). Но инаугурационный пир — по обычаю, следовательно, не мотовство. «Обычай» тут — синоним «коллективистской традиции». Пир — это «патлач», это не для себя, это для общества, социальный поступок.

Что уж говорить о ехидном Таците, который как истый либертарианин ненавидел императоров и поведал, что Сеян в отрочестве за деньги спал с Апицием. Сумму Тацит не указывает, верить ехидне не следует. Может, это была любовь?!... Вообще же страсть к еде и страсть к сексу не слишком гармонируют друг с другом.

Точно так же к числу рассказов, которые слишком утрированы, чтобы быть правдой, можно отнести утверждение, что Апиций (живший, кстати, в Минтурне) лично сплавал в Ливию, чтобы проверить, точно ли там какие-то особые крупные креветки. Оказалось — обычные. Но что Апиций считал лучшим деликатесом языки фламинго — почему бы и нет? Или что он откармливал свиней и поил и медовым вином, чтобы получить такую роскошную печень, которую получают от гусей («фуа-гра»)? Нормально.

Главный же вопрос остаётся без ответа: точен ли Марциал? Гурманство — совершенно не сумасшествие. Гурман отлично умеет считать — как иначе приготовить хороший соус или вина из тех, рецепты которых сохраняются под именем Апиция и которые содержали добавления из нескольких десятков трав. Не сгустил ли Марциал краски? А может, Апиций покончил с собой по какой-то другой причине?

Неважно. Важно то, что было важно Марциалу — простая мысль о том, что кубок с цикутой, который выпил Сократ, бесконечно дороже самых изысканных вин и коктейлей. При всём различии Рима и Иерусалима, та чаша, о которой рассказывают биографы Иисуса — чаша Гефсимании — это из той же кулинарной книги Вечности, что и чаша Сократа, и чаша Апиция. Просто каждый сам устанавливает себе предел. Каждый сам проводит черту, после которой лучше умереть. Для Сократа эта черта — свобода жить там, где живёшь, а не там, где не умрёшь. Для Апиция эта черта — свобода считать рай — нормой, а чистилище — адом. Для Иисуса — свобода разделить с людьми смерть, чтобы люди разделили с Ним воскресение.