После смерти моего деда Лазаря Гиндина в 1977 году я нашёл у него в письменном столе немного «самиздата». Дедушка был очень «советский человек», очень «конформист». И его можно понять: еврей, жена еврейка, а жена ещё, на минуточка, эсерка и была в ссылке в 1900-е, а ещё жена эсперантистка, готовый иноагент и шпионка. Не расстреляли только потому, что вышла замуж и фамилию сменила, а в словаре эсеров значилась под девичьей, Гольдберг. Да и дед уцелел в самые лихие годы лишь потому, что ушёл со всяких важных должностей и устроился работать в Кащенко рядовым дерматологом. Но конформист-конформистом, а вот же, самиздат. В основном на еврейскую тему.
Среди стопочки машинописных бумажек было что-то Эренбурга, что-то Евтушенко, и были три листочка мини-поэмы «Еврей-священник», авторства Евтушенки.
Это было об отце Александре Мене, но вся его биография была напрочь переврана. И год окончания института неверный, и внешность, и якобы картавит, тощ, окончил семинарию (всё не так).
Фамилия героя не была названа, и имя не упоминается, но упоминается Алабино и национальность, что делает отождествление однозначным.
Поэма была сатирической, но обличала не еврея-священника, а советскую власть. Ну, как «советскую власть» — на уровне района. Мол, евврей стал священником и в районе меньше преступлений благодаря его проповедям, но это «себе в заслугу ставит прокурор».
Автор поэмы обнаружился в 1993 году, опубликовал текст в альманахе «Ной» и даже объяснил историю её написания. Это Евгений Агранович (13.10.1918 — 29.1.2010), писал песни для кино (самая известная — «Я в весеннем лесу пил берёзовый сок). Гордился тем, что ни разу не упомянул в стихах Сталина. О времена! Чем гордились — «не упомянул».
Поэму о Мене он благоразумно не подписал, а приписывали её то Слуцкому, то Бродскому, то Евтушенко. Агранович вспоминал: «Борис Слуцкий мне рассказывал, что его вызывали в «органы», показывали это стихотворение, пытаясь узнать, чье это сочинение. Слуцкий сказал, что не знает, хотя знал прекрасно, потому что я ему первому дал прочесть, но меня он не продал».
Меня Агранович не знал вообще, в глаза не видел. У него всего лишь была соседка, которая слыхала, что появился в Алабино священник-еврей, да ещё с техническим образованием. Образование, кстати, было не техническое, а биологическое. «И я, — вспоминал Агранович, — представил себе, как этот еврей вначале окончил с блеском институт, потом его никуда не берут на работу, он идет в священники и втягивается в это дело. Так, начав с обмана, он даже не заметил, как маска приросла: из притворства он становится истинным христианином».
Надо сказать, что замысел удался Аграновичу лишь отчасти, потому что из поэмы вовсе не очевидно, что еврей — неверующий. Прежде всего, текст обличает антисемитов, которые не дают еврею работы: «Никак его на службу не возьмут». Это подразумевается. Но вдруг он перерождается:
«А что, креститься мог бы я, к примеру,
И полноправным бы родился вновь.
Там царь меня преследовал за веру,
А вы биологически, за кровь!»
Итак, с десятым по счету отказом
Из министерских вышел он дверей.
Всевышней благости исполнен сразу,
В святой Загорск отправился еврей.
Крещённый без бюрократизма, быстро,
Он встал, отмытый от людских обид.
Евреем он остался для министра,
Но русским счёл его митрополит.
Студенту,закалённому зубриле,
Премудрость семинарская-пустяк.
Святым на радость,без больших усилий,
Он по два курса в год глотал шутя.
Опять диплом,опять распределенье,
Но зря еврея оторопь берёт.
На этот раз без всяких ухищрений
Он самый лучший получил приход.
В большой церковной кружке денег много.
Реб-батюшка,блаженствуй и жирей.
Ну что ещё не слава богу?
Нет, по-людски не может жить еврей.
Ну пил бы водку,жрал курей и уток,
Построил дачу и купил бы «Зим»-
Так нет, святой районный,кроме шуток,
Он Лазарем себя вообразил.
И вот стоит он,тощ и бескорыстен,
И громом льётся из его груди
На прихожан поток забытых истин,
Таких,как не убий, не укради».
Любопытно в этой истории и то, каким умеренным было фрондёрство», и то, что религия уже в 1963-м году рассматривалась вполне «государственнически», как средство воспитания народа (от чего да сохранит нас Господь). Наконец, основной пафос автора — абсолютно навальнистский: долой банду мошенников и воров! А есть Бог, нет Бога, это неважно.
Есть в этой истории одно неявное обстоятельство. В КГБ поэма попала? Конечно, из мемуара Аграновича это прямо следствует. Меня идентифицировали? Да за один телефонный звонок: кто там сейчас в Алабино служит? И что вписали в досье Меня доблестные чекисты, а?... Нельзя фрондировать, не подставляя никого?
Да и песня знаменитая Аграновича была написана для вполне гнусно-чекистского, как бы «контр-разведческого» кинофильма, где бравые россияне сражаются с происками гнилого Запада... Вата до ваты, путинщина до путинщины... А туда же, фрондёр... Сатира Аграновича нимало не антисоветская, напротив, про-советская, за лучшую диктатуру, без коррупции и бюрократизма. А еврей-священник — просто смешной повод обличить отдельные недостатки.