Эдвард Карр

ИСТОРИЯ СОВЕТСКОЙ РОССИИ

К оглавлению

Глава 16. ВОЗДЕЙСТВИЕ РЕВОЛЮЦИИ
а) Сельское хозяйство

Та первенствующая роль, которую Ленин отвел в экономической части своих Апрельских тезисов аграрному вопросу, была оправдана всеми последующими событиями, хотя в то время Ленин – единственный среди большевиков – сознавал его исключительную важность. Крестьянство в то время представляло еще неизвестную величину, и в апреле 1917 г. Ленин дал своим последователям чрезвычайно осторожную оценку перспектив на будущее.

"Мы хотим, чтобы крестьянство пошло дальше буржуазии, чтобы оно взяло землю у помещиков, но сейчас еще о его будущем поведении ничего сказать определенно нельзя.

...Не позволительно пролетарской партии возлагать теперь надежды на общность интересов с крестьянством. Мы боремся за то, чтобы крестьянство перешло на нашу сторону, но оно стоит, до известной степени, сознательно на стороне капиталистов" [1].

В политическом отношении Ленин был прав, полагая, что партия социал-революционеров с буржуазией не порвет; и крестьянство все еще льнуло к эсерам как к своим традиционным защитникам. Отвоевать его, заставив изменить этой верности, было условием успеха в достижении большевиками руководства в революции. Следовательно, помимо борьбы Советов против Временного правительства – которую искренне и последовательно вели большевики и с колебаниями без всякого энтузиазма поддерживали действовавшие на два фронта эсеры, – большевики участвовали и еще в одной борьбе, против эсеров за поддержку крестьянства. Эта проблема играла свою роль во всех политических расчетах и маневрах периода между Февральской и Октябрьской революциями.

Ход аграрной революции в России послужил иллюстрацией ленинского принципа, что путь к социализму "покажет лишь опыт миллионов, когда они возьмутся за дело". Надежды и возбуждение, порожденные Февральской революцией, породили

426

новые вспышки крестьянских волнений во многих частях России. Трудно отыскать точные сведения, которые давали бы возможность судить о природе и масштабах происходившего. В конце апреля 1917 г. Ленин отметил, что "крестьяне уже захватывают землю безвозмездно или платят четверть аренды" и что в Пензенской губернии "крестьяне берут помещичий инвентарь". Тот факт, что подобные случаи действительно получили широкое распространение [2], подтверждают непрерывные призывы к крестьянам со стороны Временного правительства и его сторонников подождать решений Учредительного собрания. Ответом Временного правительства на эти беспорядки был указ о создании иерархии комитетов по разработке путей осуществления аграрной реформы, которая могла быть проведена в законодательном порядке только на заседании Учредительного собрания; в числе созданных были всенародно избиравшиеся волостные земельные комитеты, уездные, губернские и, наконец, в центре этой иерархии – Главный земельный комитет. Таким образом, вся эта структура была аналогична структуре Советов, однако крестьянские Советы находились еще в зачаточном состоянии и существовали совершенно вне сферы деятельности правительственных органов. Автором этого указа был министр сельского хозяйства Временного правительства, который принадлежал к партии кадетов и в принципе поддерживал национализацию земли при выплате компенсации ее владельцам. Позднее земельные комитеты были захвачены эсерами и превратились в важный инструмент их политики.

Тем временем собравшаяся в конце месяца Апрельская конференция большевистской партии приняла по аграрному вопросу резолюцию, которая воплотила политику, намеченную в Апрельских тезисах. В ней выдвигалось требование конфискации всех помещичьих, церковных и государственных земель, немедленной передачи всех земель "в руки крестьянства, организованного в Советы крестьянских депутатов или в другие, действительно вполне демократически выбранные... органы местного самоуправления", а также национализации всей земли как собственности государства, которое должно будет передать право ее распределения в руки местных демократических органов. В докладе на конференции Ленин настаивал, чтобы пункт, предусматривавший передачу земли организованному крестьянству, предшествовал пункту, где говорилось о ее национализации, мотивируя это тем, что "для нас важен революционный почин, а закон должен быть его результатом" [3]. Это было ключом к появлению в этой резолюции единственного нового пункта. В противоположность сторонникам Временного правительства, призывавшим крестьян вступать в "добровольное соглашение с помещиками" и пугавшим их карами за "самоуправство", большевистская резолюция советовала крестьянам "брать землю организованно, отнюдь не допуская ни малейшей порчи имущества и заботясь об увеличении производства".

427

Большевики, таким образом, оказались единственной партией, благословившей крестьянскую революцию на осуществление насильственной экспроприации помещиков. Это был первый шаг в длительной и терпеливой кампании с целью добиться поддержки крестьянства. Положение, что крупномасштабное сельское хозяйство представляет собой существенную составную часть социализма, было признано в Апрельских тезисах в форме предложения превратить большие помещичьи имения в "крупные образцовые хозяйства, которые бы велись на общественный счет". Выступая вскоре после этого в "Правде", Ленин снова представил обоснованную формулировку большевистской позиции по этому вопросу.

"Мы не можем скрывать ни от крестьянства, ни тем более от пролетариев и полупролетариев деревни, что мелкое хозяйство, при сохранении товарного хозяйства и капитализма, не в состоянии избавить человечество от нищеты масс, – что надо думать о переходе к крупному хозяйству на общественный счет и браться за него тотчас, уча массы и учась у масс практически целесообразным мерам такого перехода" [4].

Однако до тех пор, пока крестьянская революция все еще оставалась делом будущего, это представлялось чем-то вроде отдаленного идеала, а в бурной атмосфере, когда важнее всего было определение революционной тактики, подобное предложение, не имевшее непосредственного отношения к делу и к тому же не обладавшее никакой притягательностью для крестьянина, легко отходило на второй план. В заключительном положении резолюции "пролетариям и полупролетариям деревни" рекомендовалось добиваться "образования из каждого помещичьего имения достаточно крупного образцового хозяйства, которое велось бы на общественный счет Советами депутатов от сельскохозяйственных рабочих под руководством агрономов и с применением наилучших технических средств" [5].

Апрельский кризис Временного правительства совпал по времени с большевистской партийной конференцией. Он завершился отставкой Милюкова и образованием коалиционного правительства, в котором приняли участие все, за исключением большевиков, социалистические партии, а лидер эсеров Чернов стал министром сельского хозяйства. В результате этой перемены на эсеров свалилась вся ответственность за аграрную политику правительства, включая и решение ничего не предпринимать до созыва Учредительного собрания, и это дало шанс большевикам. Широкое распространение беспорядков по всем сельским местностям отчетливо показывало то, что стало теперь совершенно явным и легко распознаваемым различием между аграрной политикой большевиков и коалиционных партий. Когда в мае 1917 г. в Петрограде собрался Всероссийский съезд крестьянских депутатов, Ленин опубликовал в "Правде" открытое письмо к его делегатам, где свел все противоречия по аграрному вопросу к одной-единственной проблеме: "Следует ли поме-

428

шать крестьянам на местах немедленно брать всю землю, не платя помещикам никакой арендной платы и не дожидаясь Учредительного собрания, или не следует?" [6] И когда, десять дней спустя, Ленин сам обратился к съезду как главный большевистский делегат, вопрос о немедленном захвате земли крестьянами прочно занял центральное место в большевистском проекте резолюции и добрую половину выступления Ленина. Он защищал партию против обвинения в том, будто она сеет анархию:

"Анархистами называются те, которые отрицают необходимость государственной власти, а мы говорим, что она безусловно необходима и не только для России сейчас, но и для всякого государства, которое даже прямо бы переходило к социализму. Безусловно необходима самая твердая власть! Мы только хотим, чтобы эта власть была всецело и исключительно в руках большинства рабочих, солдатских и крестьянских депутатов".

Далее Ленин объявил себя защитником "сельско-хозяйственных наемных рабочих и беднейших крестьян", чьи нужды нельзя удовлетворить за счет простой передачи земли "народу". Прежде всего, было необходимо, чтобы беднейшие крестьяне объединились, образовав "отдельную фракцию или отдельную группу" во всех крестьянских организациях. Во-вторых, каждое крупное помещичье имение – Ленин подсчитал, что их число составляет 30 тыс., – должно быть превращено в образцовое хозяйство "для общей обработки их совместно с сельско-хозяйствен-ными рабочими и учеными агрономами". Ленин вновь подтвердил "социалистическое учение", что "без общей обработки земли сельско-хозяйственными рабочими с применением наилучших машин и под руководством научно-образованных агрономов нет выхода из-под ига капитализма". И вопрос этот отнюдь не доктринерский.

"...Крайняя нужда для всего русского народа стучится в дверь. Эта крайняя нужда заключается в том, что по-старому хозяйничать нельзя. Если мы будем сидеть по-старому в мелких хозяйствах, хотя и вольными гражданами на вольной земле, нам все равно грозит неминуемая гибель.

...Хозяйство на отдельных участках, хотя бы "вольный труд на вольной земле" – это не выход из ужасного кризиса... Необходимо перейти к общей обработке в крупных образцовых хозяйствах" [7].

На этом съезде, где полностью доминировали эсеры, большевики составляли незначительное меньшинство. Однако этот случай знаменовал одну из стадий в процессе вбивания клина между массами крестьянства и их эсеровскими заступниками. Эсеры не сдавали позиций и на своем III партийном съезде, прошедшем тотчас же вслед за крестьянским съездом, вновь подтвердили свое осуждение попыток захватить землю или предвосхитить решения Учредительного собрания.

Серия съездов, проходивших один вслед за другим в Петрограде летом 1917 г., вынудила связанных своим участием во Вре-

429

менном правительстве эсеров все более и более явно обнаруживать свои истинные позиции. На собравшемся в середине июня I Всероссийском съезде Советов эсеры составляли большинство, и принятая им резолюция по аграрному вопросу отражала в общих чертах программу этой партии. Земля должна быть "изъята из товарного обращения", что означало, что ее нельзя будет больше ни покупать, ни продавать. Право распоряжаться ею должно принадлежать "всему народу" и осуществляться через "демократические органы своего самоуправления". Право пользователей земли, "как индивидуальных, так и коллективных", должно быть гарантировано "специальными юридическими нормами на началах общегражданского равенства" [8]. К тому времени, конкурируя с крестьянскими Советами [9], была успешно построена целая пирамида земельных комитетов; она-то и стала главной опорой структуры, которую планировали осуществить эсеры. Для обеспечения "скорейшей и окончательной ликвидации всех пережитков крепостного строя, сохранившихся в деревне, полного уничтожения всех кабальных отношений", а также для осуществления общего надзора за проведением аграрной политики предполагалось создать выборные волостные комитеты, подчиняющиеся через промежуточные органы находящемуся в Петрограде Главному земельному комитету [10]. Предложение о национализации и уравнительном распределении земли – напоминавшее о проповедовавшемся старыми народниками призыве к "черному переделу" – было хорошо рассчитанным шагом, направленным на умиротворение крестьянской общественности. Однако общий результат оказался негативным из-за настойчивого осуждения эсерами как членами Временного правительства захвата земли крестьянами до созыва Учредительного собрания. Ленин быстро осознал как общую популярность эсеровской программы, так и содержавшуюся в ней одну роковую ошибку.

Следующий этап был достигнут в августе 1917 г. К этому времени быстро созревала революция. Начиная с июльских дней Ленин и другие ведущие большевики либо скрывались, либо были арестованы. В городах и деревнях быстро нарастали беспорядки [11], весь правительственный аппарат трещал под напором нового кризиса. В середине августа журнал находившегося под контролем эсеров Всероссийского крестьянского съезда опубликовал то, что получило название "Примерный наказ" (составленный на основании 242 наказов, доставленных депутатами I съезда). Суть этих предложений была хорошо знакома. Они включали экспроприацию помещичьих имений, запрет на применение наемного труда, запрещение купли и продажи земли, "уравнительное распределение земли... смотря по местным условиям, по трудовой или потребительской норме" [12], и периодическое перераспределение, которое должно осуществляться органами местного самоуправления. Ленин, который теперь был уверен, что момент захвата власти близок и что, как только это

430

произойдет, сразу же начнется переход революции к своей социалистической стадии, принял решение взять новую тактическую линию. Он заявил, что "Примерный наказ" сам по себе приемлем в качестве программы: "самообман социалистов-революционеров и обман ими крестьянства" состоят в том теоретическом положении, будто эту программу можно осуществить без свержения капиталистического режима. До сих пор Ленин рассматривал национализацию земли как часть программы буржуазной революции. Теперь он утверждал, что поскольку значительная часть земель заложена в банках, то о конфискации можно всерьез думать лишь тогда, когда "революционный класс революционными мерами сломил сопротивление капиталистов". 242 наказа могут быть воплощены в жизнь только тогда, когда под руководством пролетариата и в союзе с крестьянством будет объявлена беспощадная война против капитализма.

"Тогда, – утверждал в заключение Ленин, – наступит конец государству капитала и наемному рабству. Тогда начнется царство социализма, царство мира, царство трудящихся" [13].

Таким образом, Ленин позаимствовал целиком аграрную программу, объявленную эсерами, сделав одну существенную оговорку, что все это может быть осуществлено только как часть революции против буржуазного капитализма, пролетарской революции, которая вот-вот должна была начаться.

Ленинская статья о "Примерном наказе" – написанная им в своем убежище в Финляндии и опубликованная в полулегальном партийном журнале "Рабочий", заменившем временно прекратившую издаваться "Правду", – не привлекла широкого внимания и была забыта в вихре революции. То, что Ленин сделал сразу же после того, как произошла революция, оказалось сюрпризом не только для его противников, но и для многих его сторонников. Двумя самыми жгучими проблемами, которые должны были определить отношение к революции значительной массы населения, а именно крестьян, были вопросы о войне и о земле. Решающее значение имели два декрета, представленные на рассмотрение и единодушно одобренные происходившим 26 октября – 8 ноября 1917 г. II Всероссийским съездом Советов, – так называемые Декрет о мире и Декрет о земле. Декрет о земле был краток. Он провозглашал уничтожение всякой частной собственности на землю; все помещичьи, монастырские, церковные и удельные земли передавались "в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов, вплоть до Учредительного собрания". В том, что касается конкретного осуществления этих мероприятий, был целиком и без изменений принят выдвинутый эсерами в августе "Примерный наказ". Ленин охарактеризовал его в своей речи как "выражение безусловной воли огромного большинства сознательных крестьян всей России.[14] Мелкие землевладения трудящихся крестьян и казаков конфискации не подлежали".

431

Это был один из самых хитроумных политических шагов Ленина – рассматривать ли его как средство завоевания популярности среди крестьянства или как прелюдию к более координированным действиям, направленным на то, чтобы расколоть и ослабить эсеров как основную политическую силу в российской деревне.

Теоретически Ленин оправдывал этот шаг, основываясь на двух различных причинах. Вначале он отстаивал его как теоретическую необходимость, подчинение воле большинства, даже при отсутствии согласия с его правотой, в надежде, что опыт научит мудрости. Это соответствовало той точке зрения, что революция находилась еще на своей демократической стадии и пока не созрела для перехода к полной социалистической программе. Когда этот декрет был представлен на рассмотрение, съезда и раздавались протестующие голоса, что он создан эсерами [15], Ленин ответил:

"Не все ли равно, кем он составлен, но, как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов, хотя бы мы с ним были не согласны. В огне жизни, применяя его на практике, проводя его на местах, крестьяне сами поймут, где правда... Жизнь – лучший учитель, а она укажет, кто прав, и пусть крестьяне с одного конца, а мы с другого конца будем разрешать этот вопрос" [16].

А три недели спустя, когда произошел раскол эсеров и была создана коалиция с левой группой, Ленин заявил, что при голосовании "таких вопросов, которые касаются чисто-эсеровских пунктов земельной программы, утвержденной II Всероссийским съездом Советов, большевикам следовало бы воздержаться"; и в качестве примера такого рода особых "эсеровских пунктов" Ленин привел пункт об "уравнительном землепользовании и переделах земли между мелкими хозяйствами" [17]. Одновременно с этим Ленин вновь возродил к жизни довод – впервые выдвинутый им в августе того же года, когда он приветствовал "Примерный наказ", – что эта эсеровская программа сама по себе верна, но только в рамках социалистической революции. Таким образом, теперь Ленин предлагал Всероссийскому съезду крестьянских депутатов признать, что "осуществление полностью всех мероприятий, составляющих закон о земле, возможно только при успехе начавшейся 7 ноября (25| октября) рабочей социалистической революции", и провозгласить, что он "всецело поддерживает революцию 7 ноября (25 октября) и поддерживает ее именно как революцию социалистическую" [18]. В течение всего этого времени вопрос о необходимости развития крупномасштабных земледельческих хозяйств, на которой столь решительно настаивал Ленин шесть месяцев назад,, был незаметно отведен на второй план.

Практические результаты всех этих теоретических дискуссий, возможно, были не так уж велики. Уже в сентябре 1917 г. Ленин отметил, что "всюду разливается широкой рекой кресть-

432

янское восстание" [19]. Октябрьская революция сломала последние запруды, которые еще сдерживали этот поток. Теперь уже с призывом свергнуть ярмо выступила не просто одна из революционных партий, а самозванное правительство. "Совет народных комиссаров, – гласило одно из самых первых заявлений, – призывает крестьян самих брать всю власть на местах в свои руки" [20]. Однако победа революции быстро породила противоречие между продолжением революционного процесса до тех пор, пока не будет окончательно завершено разрушение старого порядка, и тем организационным процессом, который был необходим для установления и укрепления нового порядка. В течение шести месяцев, последовавших сразу же за свершением Октябрьской революции, борьба, вытекавшая из этого противоречия, прошла две следовавшие одна за другой, хоть и связанные между собой, фазы. На первой – вопрос сводился к тому, будет ли процесс захвата крестьянами помещичьих имений и дальше развиваться в соответствии с моделью начавшегося еще до революции крестьянского бунта или он будет проводиться упорядочение и организованно, как то предписывали новые революционные власти [21]. Для второй фазы было характерно возрождение основного конфликта между индивидуалистическими течениями эсеровской политики и коллективистскими тенденциями большевиков. Этот конфликт, который принимал различные формы, был на время приостановлен принятием большевиками эсеровской программы в Декрете о земле и последующей коалицией с левыми эсерами, однако он быстро возродился, как только возникла необходимость решать конкретные вопросы аграрной политики, и достиг критической точки, когда левоэсеровские члены правительства подали в отставку после Брест-Литовска.

Форма противоречия между насильственным или упорядоченным захватом земли крестьянами определялась отчасти случайностью, связанной со спецификой местных условий, а отчасти же – той быстротой, с которой в общем и целом устанавливалась в данном районе Советская власть. Там, где ход событий различался не только от губернии к губернии, но и от деревни к деревне, сведения весьма фрагментарны и порой носят противоречивый характер. Похоже, что наиболее высокий уровень порядка и организованности при захвате земли превалировал там, где сельское хозяйство было более развитым в техническом отношении; это было характерно для районов, где культивировали сахарную свеклу – как, например, для некоторых областей Западной Украины и Подолья – или было налажено широкомасштабное производство зерна на экспорт. Здесь сельское хозяйство уже велось на капиталистической основе и было большое количество безземельных сельскохозяйственных рабочих, которые быстро смогли обеспечить организованное руководство [22]. В общем и целом процесс захвата земли проходил наиболее упорядочение в тех расположенных вблизи центра губерниях, где

433

быстрее всего была установлена Советская власть и где наиболее – широко ощущалось влияние центральных властей. В отдаленных районах вся зима 1917/18 г. прошла в условиях анархии и беспорядков, и процесс захвата имений крестьянами сопровождался, как правило, насилием и разрушениями [23]. Это различие приобрело особенно большое значение во время гражданской войны, когда советские вооруженные силы действовали главным образом в тех районах, где аграрная революция была завершена довольно быстро и определенные мероприятия, направленные на упорядочение управления, обрели уже более или менее солидные традиции, в то время как области, где преобладали наиболее анархические настроения и аграрная борьба велась в наиболее яростных и ожесточенных формах, лежали за пределами "белой" линии. Однако протекал ли этот процесс захвата упорядочение или сопровождался насилием – почти целиком зависело от людей на местах; влияние центральных властей здесь если и сказывалось, то весьма незначительно. "Дело ликвидации помещичьего строя осуществляли крестьянские массы, органы на местах, – вспоминал впоследствии первый народный комиссар земледелия, – и они являлись там настоящим аппаратом Народного Комиссариата Земледелия" [24].

Вторая фаза, которая частично совпадала по времени с первой, была связана с разделом земли после того, как уже прошел процесс национализации или захвата, и сопровождалась резким обострением противоречий между большевиками и их эсеровскими союзниками. Большевики и эсеры находились в искреннем согласии между собой в том, что касалось экспроприации без выплаты компенсации бывшим землевладельцам. До тех пор пока именно этот вопрос оставался главным, интересы всех крестьян совпадали. Но как только это оказалось достигнутым, у различных категорий крестьянства появились свои цели и амбиции. И здесь-то в общем и целом эсеры взяли сторону относительно зажиточных и благополучных крестьян, которые индивидуально или объединившись в коммуны возделывали свои собственные земли, а большевики выступили защитниками интересов бедных крестьян, либо вообще безземельных, либо имевших такие мизерные наделы, которые не могли их прокормить, если они не нанимались на работу к другим. Это различие уже до некоторой степени проявилось в столкновении между эсерами и большевиками по вопросу об организованной или "стихийной" передаче земли крестьянам. Бедные и безземельные крестьяне чаще принимали участие в сопровождавшихся насилием революционных захватах помещичьих имений, чем более процветающие крестьяне, опасавшиеся, что в случае распространения стихийных взрывов крестьянских волнений могут пострадать и их собственные небольшие владения. В этом смысле эсеры – и особенно правые эсеры – были менее революционной партией, чем большевики, и были аналогичны меньшевикам, представлявшим квалифицированные группы городских рабочих.

434

История аграрной политики в период между октябрем 1917 г. и июнем 1918 г. выразилась, во-первых, в расколе между правыми и левыми эсерами, последние из которых отстаивали интересы более угнетенных слоев крестьянства, чем первые, а затем и в расколе между левыми эсерами и большевиками – единственными, кто был готов довести до завершения радикальную политику поддержки бедняков против кулаков.

Заимствование большевиками основных частей эсеровской аграрной программы было облегчено тем фактом, что программа эта содержала несколько пунктов, которые были предметом различных интерпретаций даже среди самих эсеров. Когда включенный в большевистский Декрет о земле от 26 октября/8 ноября 1917 г. эсеровский "Примерный наказ" определил смысл принципа уравнительного использования земли, сведя его к уравнительному распределению земли среди тех, кто на ней работает, "по трудовой или потребительной норме", он обошел наиболее явное из этих разногласий. Однако при этом оставался открытым вопрос, будет ли такое равенство рассчитываться на основании количества тех, кто действительно работает, – и если так, то будут ли сюда включаться как полноправные работники женщины и подростки – или на основе числа едоков, включая сюда детей, стариков и немощных?

В основе первой из альтернатив лежала концепция, что каждый имеет право на такое количество земли, которое он в состоянии действительно обрабатывать, вторая же основывалась на предпосылке, что каждый вправе иметь столько земли, сколько необходимо, чтобы прокормить себя и свою семью! Каждая из этих концепций была сама по себе вполне обоснованна, и каждая была прочно укоренена в революционной традиции, однако меду собою они отнюдь не совпадали; более того, не было никакой гарантии, что повсюду окажется достаточно земли, чтобы удовлетворить хотя бы одно из этих идеальных требований. Этот вопрос так никогда и не превращался в официальный предмет разногласий между эсерами и. большевиками, поскольку не существовало однозначного и признаваемого обеими сторонами ответа на вопрос, какой категории крестьян должно было бы оказываться предпочтение при различных вариантах решения этой проблемы. Однако поскольку этот вопрос должен был решаться местными властями, все зависело от их характера и склонностей.

Второе расхождение в интерпретации касалось толкования положения "Примерного наказа", что земельные участки с "высококультурными хозяйствами: сады, плантации, рассадники, питомники, оранжереи и т.под.", – а также конские заводы и племенные скотоводства должны быть переданы в "исключительное пользование государства или общин, в зависимости от размера и значения их". И здесь большевики – которые в принципе выступали за широкомасштабное земледелие и централизованный контроль – должны были скорее всего в долгосрочной

435

перспективе занять позицию, отличную от эсеровской, как по вопросу о том, что именно должно включаться в категорию "высококультурных хозяйств" – должны ли они, в частности, включать все земли, отведенные под такие "промышленные" культуры, как сахарная свекла, лен и хлопок, – так и относительно того, какого рода власти должны на практике заниматься их управлением.

Третье, и наиболее существенное, расхождение касалось того, какие именно земли должны были подлежать распределению. Вообще-то в "Примерном наказе" вроде бы ясно давалось понять, что крестьянские наделы наряду с помещичьими имениями должны были объединяться в общий фонд, подлежащий последующему "уравнительному" распределению – исключение составлял лишь, как там заявлялось, "инвентарь малоземельных крестьян". Однако, когда этот вопрос начал обретать конкретное содержание, правые эсеры, представлявшие интересы зажиточных крестьян, начали отступать с этих позиций, заявляя, что земля, которая уже находится в индивидуальном или коллективном крестьянском владении, должна оставаться в неприкосновенности и что принцип уравнительности применим лишь постольку, поскольку это касается распределения между бедными или безземельными крестьянами конфискованных помещичьих имений [25]. Здесь интересы различных категорий крестьянства оказались абсолютно несовместимыми; и именно в результате удара об эту самую скалу и произошел основной раскол сначала между правыми и левыми эсерами, а потом и между левыми эсерами и большевиками. Тем временем – поскольку столь многие жизненно важные пункты оставались в этом декрете открытыми и подлежали конкретному толкованию на местах – преобладающее значение приобрел контроль волостных земельных комитетов, на которые было возложено исполнение декрета, а этот контроль в то время в подавляющем числе случаев оставался в руках эсеров. Взаимоотношения между земельными комитетами и Советами крестьянских депутатов, которые Ленин, обращаясь к делегации крестьян, подчеркнуто назвал "полномочными органами государственной власти на местах" [26], были окутаны конституционной дымкой, характерной для большинства законодательных актов и заявлений этого периода.

Ситуация была слишком щекотливой, чтобы большевики – чья независимая власть в деревне была еще незначительной – могли позволить себе порвать с эсерами; так что, когда Главный земельный комитет, который контролировался правыми эсерами, обнародовал 31 октября/13 ноября 1917 г. заявление, где содержался отказ признать юридическую силу Декрета о земле, никаких акций против него предпринято не было [27]. Когда несколько дней спустя подал в отставку народный комиссар земледелия Милютин, то Ленин, уже нащупывавший пути к тому, чтобы добиться раскола между двумя крылами эсеров, предло-

436

жил этот пост Колегаеву, который был главным оратором по аграрным делам от левых эсеров [28]. Это предложение натолкнулось на резкий отказ. Однако не прошло и двух недель, как политика Ленина, направленная на раскол среди эсеров, достигла цели, была сформирована коалиция между большевиками и левыми эсерами, а Колегаев стал народным комиссаром земледелия. Левые эсеры в отличие от правых эсеров признали законным Декрет о земле, принятый 26 октября/8 ноябоя 1917 г. Так что успехи были весьма значительны. Однако у Милютина в течение недолгого пребывания на этом посту не хватило времени для организации народного комиссариата земледелия (Наркомзема) [29], который, оказавшись под началом Колегаева, оставался как по составу служащих, так и общему стилю работы прямым преемником эсеровского министерства земледелия, каким оно было при Временном правительстве. Последовавшие далее Положение и Инструкция от 13/26 декабря 1917 г. в общем и целом подтверждали эсеровскую политику. Там вновь заявлялось, что земельные комитеты облечены полномочиями для "проведения в жизнь земельных законов, как уже изданных, так и имевших быть изданными впредь". Специально оговаривалось, что "земли специальной культуры и промышленного значения... а также опытные и показательные поля и участки, поля сельскохозяйственных и других учебных заведений" не подлежат раздроблению и передаются в ведение земельных комитетов; все же остальные земли должны быть распределены по "уравнительно-трудрвому" принципу, конкретное содержание которого не уточнялось [30]. Неделю спустя декретом Совнаркома был распущен совет Главного земельного комитета, который по-прежнему так и отказывался признать Декрет о земле [31]. Этот акт, отрезавший комитеты от их независимого представительства в центре, ознаменовал собой первый шаг, направленный на то, чтобы ограничить их престиж и полномочия и подчинить их местным Советам.

Следующий важный поворотный момент произошел в январе 1918 г. с роспуском Учредительного собрания и созывом III Всероссийского съезда Советов. Теперь уже Советская власть была установлена на всей северной и центральной части территории России и на Волге и быстро проникала в Сибирь. Повсюду экспроприация помещичьих имений либо была завершена, либо близилась к завершению. Однако поскольку до сих пор все признавали необходимость дождаться вердикта Учредительного собрания, то процесс перераспределения земель еще не начинался, и все зависело от воли уездных или волостных земельных комитетов или же земельных отделов местных Советов. И здесь ситуация была для большевиков далеко не утешительной. Коалицию между левыми эсерами и большевиками даже в центре никоим образом нельзя было считать вполне искренней. Когда III Всероссийский съезд Советов собрался, чтобы утвердить роспуск Учредительного собрания, то бывший Всероссий-

437

ский съезд крестьянских депутатов – хотя он теперь официально и слился с более широким сообществом – попытался тем не менее сохранить некое теневое независимое существование под видом "крестьянской секции" Всероссийского съезда Советов. Еще более бездеятельной оказалась эта коалиция в деревне; в земельных комитетах по-прежнему доминировали эсеры, которые проявляли более или менее открытую враждебность по отношению к большевикам. Одновременно с III Всероссийским съездом Советов в Петрограде собрался съезд делегатов земельных комитетов. Хотя три четверти делегатов по свидетельствам считались левыми эсерами, они заняли враждебную позицию по отношению к Всероссийскому съезду Советов, соглашаясь поначалу иметь дело только с его "крестьянской секцией". В результате лихорадочной деятельности Колегаева в качестве посредника к делегатам обратился с речью Ленин [32]. В конце концов удалось обеспечить одобрение съездом проекта закона "О социализации земли", который был призван урегулировать спорный вопрос о распределении земли и второпях представлен на состоявшееся 18/31 января 1918 г. последнее заседание Всероссийского съезда Советов. То обстоятельство, что проект был представлен на съезд в последний момент, предотвратило возникновение дискуссий. Он был одобрен в принципе и передан во ВЦИК для более детальной проработки [33]. Этот же съезд уже заложил ранее в Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа два основных принципа большевистской аграрной политики: "частная собственность на землю отменяется" и "образцовые поместья и сельскохозяйственные предприятия объявляются национальным достоянием".

Окончательный текст закона "О социализации земли" был – с помощью преднамеренно рассчитанного совпадения – обнародован 19 февраля 1918 г. – в 57-ю годовщину принятого Александром II постановления об освобождении крепостных крестьян [34], что до некоторой степени знаменовало совпадение между собой позиций большевиков и эсеров. Статья 9 гласила, что распределением сельскохозяйственных земель ведают "сельские, волостные, уездные, губернские, областные главные и федеральные земельные отделы Советов", которые должны были либо заменить собой старые земельные комитеты, либо превратить их в отделы Советов. Поскольку правые эсеры продолжали играть доминирующую роль в земельных комитетах, то эта мера была приемлема как для левых эсеров, так и для большевиков, однако вследствие того, что последние осуществляли контроль над советским административным аппаратом в целом, то в конечном счете пожинали плоды от нее именно они. Возможно, в долгосрочной перспективе это положение нового закона оказалось для большевиков наиболее выгодным. Однако Ленин мог с гордостью указать и на статью 11, которая определяла цели социалистической аграрной программы в следующих выражениях:

438

"а) Создание условий, благоприятствующих росту производительных сил страны, в смысле увеличения плодородия земли, поднятия сельско-хозяйственной техники и, наконец, поднятия уровня сельско-хозяйственных зданий в трудовых массах земледельческого населения.

б) Создание запасного фонда земель сельско-хозяйственного значения.

в) Развитие сельско-хозяйственных промыслов, как-то: садоводства, пчеловодства, огородничества, скотоводства, молочного хозяйства и проч.

г) Ускорение перехода от малопроизводительных к более производительным системам полеводства в различных поясах, путем равномерного расселения трудящихся земледельцев.

д) Развитие коллективного хозяйства в земледелии, как более выгодного в смысле экономии труда и продуктов, за счет хозяйств единоличных, в целях перехода к социалистическому хозяйству" [35].

Таким образом, бок о бок с эсеровским принципом "черного передела" в новом законе был ясно установлен и получил признание большевистский принцип коллективного ведения сельского хозяйства, который был сразу же зафиксирован в Декрете о земле, принятом 26 октября/8 ноября 1917 г.

Эти большевистские заявления были, однако, по своей природе скорее придатками к закону, чьей "душой", как назвал ее впоследствии в кавычках Ленин, был "лозунг уравнительного землепользования" [36]. В действительности, сделав попытку применить этот лозунг на практике, закон, в сущности, продемонстрировал его химерический характер. Основные эсеровские принципы полностью признавались. "Право пользоваться землей принадлежит лишь тем, кто обрабатывает ее собственным трудом", – гласила статья 3. А статья 53 нарочито описывала применение наемного труда как "законом недозволенное". "Распределение земли между трудящимися, – говорилось в статье 12, – должно производиться на уравнительно-трудовых началах так, чтобы потребительно-трудовая норма... не превышала трудоспособности наличных сил каждого отдельного хозяйства и, в то же время, давала бы возможность безбедного существования семье земледельца". Применение этой сентенции на практике означало, согласно статье 25, что "количество земли, отводимой отдельным хозяйствам... не должно превышать потребительно-трудовой нормы", и при этом прилагалась детальная инструкция, уточняющая, каким путем надлежит исчислять эту норму. Правильные размеры земельного надела для данного хозяйства определялись в результате сложного подсчета, который принимал во внимание как число живущих там "рабочих сил" – причем мужчина принимался за единицу, женщина – за 0,8, юноши в возрасте 16-18 лет – за 0,75, девушки – за 0,6, а дети в возрасте 12-16 лет – за 0,5 единицы, – так и "количество едоков". Там, где размеры наличных земель не позволяли реа-

439

лизовать эти нормы на практике, судя по всему, допускалось покрытие "этого дефицита за счет "земель запасного фонда", создаваемых в результате конфискации помещичьих имений, а там, где это оказывалось невозможно, предусматривалась миграция семей в другие районы. Однако там не была решена – и даже не рассматривалась – ни одна из практических трудностей, возникающих в ходе осуществления этих мероприятий. Вопрос о выравнивании размеров крестьянских наделов, превышавших указанную норму, был обойден молчанием, хотя в другом разделе этого закона и содержалось положение, что "излишек дохода, получаемый от естественного плодородия лучших участков земли, а также от более выгодного их расположения в отношении рынков сбыта, поступает на общественные нужды в распоряжение органов Советской власти". Закон содержал несколько примечаний, оговаривающих приспособление его положений к конкретным местным условиям.

Закон "О социализации земли" был подвергнут впоследствии критике со стороны Ленина на том теоретическом основании, что, хотя лозунг уравнительного распределения и имел "прогрессивное и революционное значение в буржуазно-демократическом перевороте", он был неуместен применительно к революции социалистической и принимался большевиками только как необходимый шаг в революционном развитии и как некая мера, которой в тот момент желало большинство крестьянства.

"Мы, большевики, будем помогать крестьянству, – писал Ленин, – изжить мелкобуржуазные лозунги, перейти от них как можно скорее и как можно легче к социалистическим" [37].

Критики, которая могла бы иметь более непосредственное практическое значение, заслуживала чрезвычайная расплывчатость содержавшихся в этом законе формулировок, оставлявшая почти каждый спорный пункт открытым для местных толкований и исключавшая какие бы то ни было перспективы достижения единообразия в применении заложенных им принципов. Хотя, с другой стороны, широкое разнообразие как экономических, так и социальных условий в различных районах бывшей царской империи превращало какое бы то ни было единообразие в аграрном законодательстве в предприятие весьма рискованное. Совершенно ясно, что в то время – и к тому же по столь животрепещущему вопросу, каким был вопрос об использовании земли, у никакая центральная власть, не располагавшая сильными средствами давления – а большевики ими не обладали, – не имела возможности навязать свои решения даже в тех сельских районах России, которые приняли Советскую власть. Как в действительности распределялась земля – зависело от коллективной воли заинтересованных групп крестьянства или от решения тех местных властей, которые они признавали. Те распоряжения, которые передавались из Москвы, воспринимались в той мере, в какой они представлялись разумными и соот-

440

ветствовали представлениям самих крестьян о том, что должна была бы принести им революция. Эти представления, как знал Ленин, были гораздо ближе к эсеровскому "уравнительному распределению", чем к тому коллективизму, который большевики считали не просто конечной целью, но и самой настоятельной потребностью развития российского сельского хозяйства.

В течение весны и начала лета 1918 г. перераспределение земель проходило в центральных, северо-западных и северо-восточных губерниях европейской части России и в районе Волжского бассейна – в общей сложности это касалось 28 губерний, в которых прочно установилась Советская власть [38]. Однако реально протекавшие процессы имели весьма мало отношения к только что обнародованному закону и были столь же противоречивы, столь же разнообразны и столь же трудноуловимы, для того чтобы их проследить, как и проходивший минувшей зимой захват земель у помещиков.

"Социализация не была проведена в общегосударственном масштабе, – писал один из сотрудников Наркомзема. – ...Практически земля осваивалась местным населением; случаи переселения из малоземельных губерний в многоземельные были единичны. Уравнение внутри селений проводилось неукоснительно; межволостное уравнение норм проводилось уже реже, межуездное – еще реже, о межгубернском не приходится и говорить" [39].

Распределение по числу едоков было более распространено в малоземельных центральных и волжских губерниях, распределение в соответствии с трудовыми возможностями – в менее густонаселенных северных губерниях России и в сибирских степях. Система коммунальных наделов, подлежащих периодическому перераспределению, реформой не затрагивалась, и это понятно: ведь если предполагалось форсировать запреты на использование наемного труда и на аренду земли, то проведение периодического перераспределения земли, исходя из меняющегося семейного положения, было все равно явно необходимо. Нежелательное измельчение земельных наделов скорее усиливалось, чем преодолевалось; приводились экстремальные ситуации, когда крестьяне получали небольшие участки земли в,70-80 верстах от дома [40]. Некоторые свидетельства говорили о том, что«процесс распределения земли протекал спокойно и без осложнений благодаря опыту, приобретенному самими крестьянами в ходе периодического перераспределения наделов в крестьянских коммунах, другие же сведения утверждали, что между кулаками и бедными крестьянами происходили открытые столкновения [41]. Все эти столь различные картины соответствовали действительности; трудности как раз возникали тогда, когда предпринимались попытки установить какие бы то ни было пропорции происходящего или нарисовать его общий вид. Из суммарного количества конфискованной земли 86 % было, как утверждалось, распределено среди крестьян, 11 – перешло к го-

441

сударству, в основном в форме советских земледельческих хозяйств и ферм, а 3 % – сельскохозяйственным коллективам. Среднее прибавление к крестьянским наделам варьировалось от волости к волости в пределах от одной четверти до трех четвертей десятины [42]. Однако практическое осуществление принципа равенства отнюдь не удерживалось узкими рамками: оно тоже было неравномерным. Иногда вся земля в пределах села или волости объединялась в один общий фонд, подлежащий затем дальнейшему перераспределению, иногда распределялась только конфискованная помещичья земля. Иногда распределение проводилось, исходя из количества "едоков", иногда – на основе числа работников или их предполагаемой способности выполнять работу; приводились случаи, когда земля распределялась только среди тех крестьян, у которых были семена. Большевики в общем и целом поддерживали распределение всей земли, исчисляемой по числу едоков; в обоих случаях предпочтение оказывалось в пользу бедных и безземельных. Эсеры же стремились ограничить распределение только помещичьими землями и распределять ее в соответствии с трудовыми возможностями – оба эти подхода благоприятствовали зажиточным крестьянам [43]. Если исходить из общих соображений, а также из того факта, что в большинстве органов, занимавшихся перераспределением земли, влияние эсеров было преобладающим, то представляется вполне вероятным предположить, что в целом бедные крестьяне выиграли от всего этого меньше, чем их более процветающие соседи.

Ратификация Брест-Литовского договора привела к выходу в марте 1918 г. из состава Совнаркома его эсеровских членов, и Колегаева сменил на посту народного комиссара земледелия большевик Середа. Этот шаг не повлек сразу же за собой ослабления доминирующего влияния левых эсеров в местных земельных комитетах, так что, возможно, на процессе перераспределения земли это и не отразилось. Левые эсеры сохранили за собой также и места в составе ВЦИК [44]; и, хотя предпринятая после отставки Колегаева решительная попытка сохранить за собой контроль за Наркомземом потерпела поражение [45], тем не менее изменения в составе работников в общем стиле деятельности Наркомзема – до сих пор укомплектованного почти исключительно за счет служащих-эсеров – происходили весьма постепенно. Так, еще в мае 1918 г. у Свердлова были основания сетовать, что "в волостных Советах руководящая роль принадлежит кулацко-буржуазному элементу" [46]. Более того, предписания центрального правительства все еще оказывали весьма слабое воздействие на реальную ситуацию в сельских районах. Это был период, когда местные Советы все еще интерпретировали лозунг "Вся власть Советам!" в смысле своего собственного абсолютного суверенитета – или, уж во всяком случае, полной свободы действий в решении вопроса о том, принимать к сведению или игно-

442

рировать инструкции центральных властей. Никаких попыток установить такого рода централизованную власть – пока политика центра контролировалась эсерами, будь то правыми или левыми, – судя по всему, не предпринималось; это была цена, которую приходилось платить за коалицию с левыми эсерами.

Обстоятельством, сделавшим теперь активное вмешательство из центра настоятельной необходимостью и возвестившим окончательное падение этой коалиции, стала та чрезвычайно острая ситуация, которую .не могли со все возраставшей тревогой не осознавать большевики: это была нехватка продовольствия в столице. Удлинявшиеся хлебные очереди в Петрограде в первые недели 1917 г. оказались важнейшим фактором свершения Февральской революции; на урожае 1917 г. сказалось отсутствие мужчин, которые воевали на фронте, и он был много ниже среднего уровня. А после Октябрьской революции из-под контроля центральных властей вышла богатейшая житница России – Украина. Официально нехватка продовольствия приписывалась действиям спекулянтов и богатых крестьян, изымавших с рынка свои запасы зерна. Это хотя и было отчасти правдой, но составляло всего лишь ее часть; однако это представляло собой ту единственную часть правды, которая позволяла еще поддерживать надежды на то, что удастся найти средство решения этой проблемы до следующего урожая, ждать которого оставалось еще целых шесть месяцев. В январе 1918 г. продовольственная ситуация вновь вызывала тревогу как в Петрограде, так и в Москве. На совещании, в котором принимали участие члены президиума Петроградского Совета и представители органов по снабжению продовольствием, Ленин призывал к "массовым обыскам" в Петрограде и на товарных станциях и к расстрелу на месте тех спекулянтов, которые будут обнаружены с хлебом [47]. Народный комиссар продовольствия предложил одновременно послать в деревни отряды с целью насильственного изъятия зерна, принять меры, направленные на то, чтобы стимулировать обмен продуктами между городом и деревней [48]. Обе эти меры были в течение последующих нескольких месяцев испробованы, и обе они потерпели провал. В разгар брест-литовского кризиса было нелегко организовать для посылки в деревню вооруженные отряды, а некоторые из тех, что удалось послать, встретили ожесточенное сопротивление. Столь же неэффективными оказались и мероприятия, которые должны были способствовать оживлению торговли и обмену товарами, что объяснялось отчасти отсутствием такого рода товаров, которые крестьяне действительно пожелали бы купить, а отчасти, как объяснял Ленин, еще и тем, что зажиточный мелкий буржуа обладал небольшим запасом денег, так что у негр не было острой необходимости спешить, с продажей [49]. Деревня поднимала пассивное восстание против города. Уже появилась кардинальная проблема пролетарской революции в преимущественно крестьянской по своему экономическому укладу стране. Было бы труд-

443

но преувеличить ту картину административной беспомощности, которую представил на прошедшем летом 1918 г. V Всероссийском съезде Советов народный комиссар продовольствия.

"Мы не получили сведений о погрузке и отправках, об исполнении наших нарядов, – словом, во всем деле царил полный, ужасный хаос... При проходе грузов через станции являлись совершенно посторонние нам лица, которые считали себя вправе отцеплять вагоны, перегружать грузы и т.д. ...Наряду со всем этим мы сталкивались с жесточайшим сопротивлением населения, которое ни в коем случае не хотело отдавать хлеба. И из многих фактов, доходящих до нас, мы убедились, что та мера, на которую мы возлагали так много надежд, а именно – товарообмен, не могла оказаться особенно полезной. В нашей практике было много случаев, когда крестьяне, видя, что товара нет, заявляли: "без товара мы не отдадим", но когда привозили товар, хлеб мы все равно не получали, а товар они распределяли между собой" [50].

Однако ситуация стала безнадежной еще до этого. Попытка внушить крестьянам благоговейный ужас или убедить их, апеллируя к ним как к одной единой группе, существенных результатов не принесла; и, по всей видимости, в качестве последнего броска в этом направлении правительство вновь обратилось к тому средству, которое, кстати говоря, составляло важный элемент большевистской программы еще с тех пор, как Ленин написал в 1905 г. в работе "Две тактики социал-демократии в демократической революции" о двух стадиях революции в деревне [51]. Теперь, весной 1918 г., намеченный там ход событий можно было бы осуществить на практике. Пролетариат, шагая в союзе с крестьянством как единым целым против феодальных помещиков, осуществил первую стадию революции. Теперь назрело время для осуществления второй стадии революции, когда пролетариату предстояло расколоть крестьянство на две части и шагать дальше с "полупролетарскими" бедными крестьянами против мелкобуржуазных кулаков. "И мы убеждены, – сказал Ленинца проходившем в Москве 14 февраля 1918 г. собрании крестьян, – что трудовое крестьянство объявит беспощадную войну своим угнетателям-кулакам и поможет нам в нашей борьбе за лучшее будущее народа и за социализм" [52]. Три недели спустя, на съезде партии, который принял решение о ратификации Брест-Литовского договора, он добавил более конкретно:

"Земельный вопрос придется преобразовать в том смысле, что мы здесь видим первые шаги того, как мелкое крестьянство, желающее стать на сторону пролетариата, желающее помочь ему в социалистической революции, как оно при всех своих предрассудках, при всех своих старых воззрениях поставило себе практическую задачу перехода к социализму... Крестьянство не словами, а делами показало, что оно желает помочь и помогает пролетариату, завоевавшему власть, осуществить социализм" [53].

444

В мае 1918 г. он вновь подчеркивал, что мелкобуржуазный элемент в деревне удастся удержать под контролем только в том случае, "если сорганизуем бедноту, т.е. большинство населения или полупролетариев, вокруг сознательного пролетарского авангарда" [54]. То, что в течение первых шести месяцев революции большевикам так и не удалось ни на один серьезный шаг приблизиться к осуществлению этой политики, является симптомом их слабости в сельских районах, – слабости, которая вынудила их вступить в политическую коалицию с левыми эсерами. Только нависшая угроза голода в городах могла заставить их всерьез обратить внимание и принять действенные меры, необходимые для установления их власти в деревне.

Новая большевистская политика в отношении деревни началась по-настоящему в мае 1918 г. 9 мая ВЦИК дал свое одобрение декрету "О предоставлении Народному Комиссариату Продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими". Эта тема, объявленная в пространном заголовке декрета, была развита в риторической преамбуле:

"В то время, как потребляющие губернии голодают, в производящих губерниях в настоящий момент имеются по-прежнему большие запасы даже не обмолоченного еще хлеба урожаев 1916 и 1917 годов. Хлеб этот находится в руках деревенских кулаков и богатеев, в руках деревенской буржуазии. Сытая и обеспеченная, скопившая огромные суммы денег, вырученных за годы войны, деревенская буржуазия остается упорно глухой и безучастной к стонам голодающих рабочих и крестьянской бедноты, не вывозит хлеб к ссыпным пунктам в расчете принудить государство к новому и новому повышению хлебных цен..."

Конкретные положения этого декрета слишком впечатляющими не были. Он призывал "всех трудящихся и неимущих крестьян" к "беспощадной борьбе" против кулаков, угрожал суровыми наказаниями тем, кто укрывал запасы зерна или использовал их для самогоноварения, и представлял народному комиссариату продовольствия – Наркомпроду – полномочия отменять любые решения местных продовольственных властей или распускать и реорганизовывать подобные органы и "применять вооруженную силу в случае оказания противодействия отбиранию хлеба или иных продовольственных продуктов". В декрете не сквозило особой надежды, что желаемых целей удастся добиться какими бы то ни было иными средствами, кроме силы. "На насилие владельцев хлеба над голодающей беднотой ответом должно быть насилие над буржуазией" [55].

Будучи однажды принята, новая линия проводилась далее с неукоснительной твердостью. Несколько дней спустя Ленина в Москве посетил председатель Путиловского завода, обрисовавший ему положение, в котором оказались рабочие Петрограда. Ответом Ленина было обращение, где он призывает рабочих "спасти революцию" и принять участие в действиях "продоволь-

445

ственных отрядов, организуемых Комиссариатом Продовольствия"[56], а также письмо к петроградским рабочим "О голоде", где содержится наиболее полное выражение новой тактики. Он противопоставлял открытую оппозицию Советской власти со стороны правых партий, включая сюда и правых эсеров, "бесхарактерной" позиции левоэсеровской партии, которая "протестует" против продовольственной диктатуры, она "дает себя запугать буржуазии, она боится борьбы с кулаком и истерически мечется, советуя повысить твердые цены, разрешить частную торговлю и тому подобное". Письмо заканчивалось возвратом к первоочередным принципам.

"Одно из величайших, неискоренимых дел октябрьского – Советского – переворота состоит в том, что передовой рабочий как руководитель бедноты, как вождь деревенской трудящейся массы, как строитель государства труда, пошел в "народ".

Нужен массовый "крестовый поход" передовых рабочих во все концы громадной страны. Нужно вдесятеро больше железных отрядов сознательно и бесконечно преданного коммунизму пролетариата. Тогда мы победим голод и безработицу. Тогда мы поднимем революцию до настоящего преддверия социализма" [57].

Народники, "пошедшие в народ" 50 лет назад, представляли собой движение радикально настроенной интеллигенции, стремившейся повести за собой крестьянство на восстание против феодальных помещиков. Пошедшие в народ большевики представляли движение социалистического пролетариата, намеренного повести за собой бедных крестьян на борьбу против буржуазного кулака, расчищая таким образом путь для победы социалистической революции. Двойная функция этих "железных отрядов", состоявших из рабочих, очевидно, явствовала из последующего декрета от 27 мая 1918 г., предоставлявшего Наркомпроду монополию над распределением всех "предметов первой необходимости". Особые отряды, "формируемые по преимуществу в потребляющих районах", должны были базироваться при местных органах Наркомпрода, с тем чтобы содействовать изъятию продовольственных запасов. Однако наряду с этим их предписывалось использовать также и "в целях организационных, инструкторских и агитационных", и в качестве их главнейшей задачи провозглашалась "организация трудового крестьянства против кулаков" [58].

Когда были выпущены все эти декреты, со всех сторон уже сгущались тучи гражданской войны. Первые открытые вспышки произошли почти в тот же самый момент, когда Ленин написал свое письмо к петроградским рабочим. Гражданская война ускорила принятие во всей сфере экономической политики серии мероприятий, которые обрели впоследствии известность под названием "военный коммунизм". Однако эти перемены были в известной мере подготовлены и тем, что произошло еще раньше; и нигде это не было более явно заметно, чем в аграрной

446

политике, где под угрозой голода уже начинали обретать очертания те формы организации, создание которых суждено было завершить чрезвычайной ситуацией, вызванной гражданской войной. Установление "военного коммунизма" в сельском хозяйстве было ознаменовано выпуском декрета от 11 июня 1918 г. об образовании знаменитых комитетов крестьянской бедноты, или комбедов, – они представляли собой "волостные и сельские Комитеты деревенской бедноты, организуемые местными Советами Рабочих и Крестьянских Депутатов при непременном участии продовольственных органов и общим руководством Народного Комиссариата Продовольствия". Право выбирать или быть избранным в эти комитеты имело все сельское население, за исключением "заведомых кулаков и богатеев, хозяев, имеющих излишки хлеба или других продовольственных продуктов, имеющих торгово-промышленные заведения, пользующихся батрацким или наемным трудом и т.п." [59]. Они были призваны служить инструментом для изъятия у "кулаков и богатеев" излишков зерна, для распределения зерна и предметов первой необходимости и, в более широком смысле, для проведения на местах сельскохозяйственной политики Советского правительства. Бедные крестьяне могли получать за свои услуги вознаграждение в виде зерна из изъятых количеств, которое отпускалось им бесплатно до 15 июля, со скидкой 50 % твердой цены – до 15 августа и со скидкой 20 % в течение всего времени после указанного срока, а также в виде сходных скидок при приобретении других предметов первой необходимости [60].

Все свидетельства подтверждают ту особую важность, которую приписывал Ленин этой мере. Это была мера, вызванная политической необходимостью. Столыпин, стараясь найти пути повышения производительности российского сельского хозяйства, тоже – а возможно, и прежде всего – стремился облечь свои реформы в такую форму, в которой они помогали бы ему добиться лояльного отношения к режиму со стороны определенной привилегированной части крестьянства. Сходный мотив лежал и за большевистским призывом к бедному крестьянину. Однако в то же самое время это была и мера, продиктованная социалистическим принципом. Буржуазная линия была достаточно ясна.

"Говорят: не нужно никаких особых цен, таксированных цен, хлебных монополий. Торгуй, как влезет. Богачи наживут еще больше, а что бедняки перемрут, так они ведь и всегда умирали с голоду. Но социалист так рассуждать не может..." [61]

Богатый крестьянин, который производил излишки зерна, был заинтересован в высокой и ничем не ограниченной цене на хлеб. Бедный же крестьянин, который не производил достаточно даже для своего собственного потребления и был вынужден наниматься на работу, был заинтересован в ценах низких и фиксированных. Эта мера представляла собой провозглашенный выбор между буржуазной и социалистической политикой. Наконец, Ленин чувствовал, что этот шаг был знаменательным преж-

447

де всего потому, что он означал окончательную и решающую стадию в переходе от буржуазной революции к социалистической. Этот переход был уже давно осуществлен рабочими в городах. Однако в деревне до тех пор, пока крестьянство оставалось единым, осуществляя экспроприацию помещичьих имений, эта революция не переросла еще своей буржуазно-демократической фазы. Лишь тогда, когда крестьянство раскололось и бедные крестьяне – в союзе с промышленными рабочими и под их руководством – перешли в наступление против мелкобуржуазных кулаков, можно было сказать, что социалистическая революция в деревне действительно началась. "...Наша деревня, – писал в то время Ленин, – только летом и осенью 1918 года переживает сама "Октябрьскую" (т.е. пролетарскую) революцию" [62]. А несколько позже он описывал создание комитетов крестьянской бедноты как "поворотный пункт гигантского значения во всем ходе развития и строительства нашей революции" и как шаг, которым "мы перешли границу, отделяющую буржуазную революцию от социалистической" [63].

Таким образом, воздействие голода и гражданской войны толкнуло советский строй на путь чрезвычайных мер, который одновременно оказался также и путем социализма. Двойственный характер мероприятий, которые были осуществлены под натиском неотвратимой необходимости и в то же время оказались выражением коммунистических принципов, стал существенной чертой и той политики, которая стала впоследствии известна как "военный коммунизм". Это совпадение было отнюдь не случайным, а было воспринято большевиками как выражение марксистского тезиса, что принципы, которые провозглашаются коммунистами, представляют собой следствия, научно выводимые из объективной ситуации.

[1] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 31, с. 344,350.

[2] Троцкий (История русской революции, т. I. Берлин, 1931, с. 429—445; т. II. Берлин, 1933, ч. II, с. 5—39) дает множество примеров крестьянских волнений в период между Февральской и Октбярьской революциями 1917 г.

[3] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т.31, с.419. Идея главенствующей роли революционного акта уже была выражена Лениным в 1906 г. на проходившем в Стокгольме IV съезде партии, когда он в своем собственном варианте проекта резолюции исправил слово "Захваченные" на слово "конфискованные", объясняя это тем, что конфискация есть юридическое признание захвата, утверждение его законом" (там же, т. 13, с. 11).

[4] Там же, т. 31, с. 272.

[5] "ВКП(6) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 229-230.

[6] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 32, с. 43.

[7] Там же, с. 187-188.

[8] "Первый Всероссийский съезд Советов", 1930, т. II, с. 304.

[9] Согласно сведениям Е.А. Луцкого, опубликованным в: "Вопросы истории", № 10, 1947, с. 17, – в августе 1917 г. существовало 52 губернских комитета, 422 уездных комитета и неизвестное количество волостных комитетов.

[10] "Первый Всероссийский съезд Советов", 1930, т. II, с. 306-310.

[11] В официальной статистике зафиксировано 152 случая насильственного захвата имений крестьянами в мае 1917 г., 112 – в июле, 440 – в августе и 958 – в сентябре ("Развитие советской экономики". Под ред. А.А. Арутюняна и В.Л. Маркуса, 1940, с. 60).

[12] Об этом положении см. с. 39—40.

[13] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, с. 108-116. Ленин, таким образом, пересмотрел точку зрения, которую он выражал до 1917 г., что национализация земель является лишь шагом в осуществлении буржуазной революции: теперь национализация уже "не только "последнее слово" буржуазной революции, но и шаг к социализму" (там же, с. 233).

[14] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 1, 2-е изд., ст. 3; В,И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 23. Поспешный характер всех этих мероприятий является примером нерешенных противоречий между главным Декретом о земле и Примерным наказом; первый оставлял решение вопроса о компенсации на усмотрение Учредительного собрания, второй же высказывался за конфискацию без компенсации.

[15] Чернов впоследствии с негодованием писал, что "Ленин копирует наши решения и публикует их в виде декретов" ("Дело народа", 17/30 ноября 1917 г.).

[16] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 23. Позднее Ленин развил этот аргумент в более законченном виде: "Чтобы доказать крестьянам, что пролетарии хотят не майоризировать их, не командовать ими, а помогать им и быть друзьями их, победившие большевики ни слова своего не вставили в "декрет о земле", а списали его, слово в слово, с тех крестьянских наказов (наиболее революционных, конечно), которые были опубликованы эс-эрами в эс-эровской газете" (там же, т. 40, с. 13-14).

[17] Там же, т. 35, с. 102-104.

[18] Там же, с. 96-97.

[19] Там же, т. 34, с. 324.

[20] Там же, т. 35, с. 68.

[21] В Декрете о земле содержался пункт, предостерегавший крестьян, что любая порча "конфискованного имущества, принадлежащего отныне всему народу", будет караться "революционным судом", и возлагал ответственность за упорядоченное проведение этого декрета на уездные Советы.

[22] "Развитие советской экономики...", с. 93.

[23] Е.А. Луцкий в: "Известия Академии наук СССР. Серия истории и философии", т. V, 1948, № 6, с. 510-514 – показал на основании сведений с мест, что в Тверской и Рязанской губерниях, где Советская власть была установлена сразу же после Октябрьской революции, передача земель крестьянам проходила в большинстве случаев в организованном порядке, в то время как в более отдаленной Тамбовской губернии, где Советская власть установилась только в конце января 1918 г., "ликвидация помещичьей собственности имела место в значительной степени в форме стихийных грабежей имений". Согласно мнению одного из сотрудников Наркомзема, беспорядки происходили в основном в черноземных областях Украины и на средней Волге, где земельный голод был особенно острым ("О земле", т. 1,1921, с. 20).

[24] В.П. Милютин. Аграрная политика СССР, 2-е изд., 1929, с. 60. Другой комментатор говорил об аграрном местном "самоопределении" (S.N. Prokopovich. The Economic Condition of Soviet Russia, 1924, p. 68).

[25] В общем и целом в период Временного правительства, в котором в его руках находилось министерство сельского хозяйства, эсеры стабильно сдвигались вправо. Последний министр сельского хозяйства Маслов достиг компромисса с кадетами по поводу предложения, в соответствии с которым компенсация экспроприированным помещикам должна была выплачиваться из ренты; ее должны были платить крестьяне, между которыми была поделена помещичья земля. Ленин осудил это (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, с. 428—433) как "новый обман крестьян партией эс-эров". Враждебный, однако хорошо документированный анализ позиции эсеров по аграрному вопросу в период между Февральской и Октябрьской революциями содержится в: Е.А. Мороховец. Аграрные программы российских политических партий в 1917 г., 1929, с. 103-116.

[26] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 68. Чтобы подчеркнуть авторитарный характер этого заявления Ленина, заметим, что оно было опубликовано в: "Собрание узаконений, 1917-1918", № 2, ст. 24.

[27] "Воля народа", 31 октября 1917 г.; цитируется в: "Вопросы истории", № 10,1947, с. 15.

[28] "Протоколы заседаний ВЦИК 2-го созыва", 1918, с. 29.

[29] "В первые дни народный комиссариат сельского хозяйства не имел централизованной организации, все взаимодействия и вся работа проводились в Смольном" (В.П. Милютин. Цит. соч., с. 60); Милютин говорил также о "саботаже" и о "сопротивлении служащих".

[30] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 7, ст. 105.

[31] "Вопросы истории", 1947, № 10, с. 38.

[32] Информация о том, как проходили заседания этого съезда, взятая из современных периодических изданий и неопубликованных архивов, содержится в: "Вопросы истории", 1948, № 10, с. 29-30, а также в: "Известия Академии наук СССР: Серия истории и философии", т. VI, 1949, № 3, с. 231. Единственный сохранившийся текст этого выступления Ленина, весьма неудовлетворительного качества стенографический отчет, печатавшийся в прессе, опубликован в: В.И. Ленин. Полн, собр. соч., т. 35, с. 330-331.

[33] "Третий Всероссийский съезд Советов", 1918, с. 86.

[34] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 25, ст. 346; дальнейшие переговоры, которые велись до закрытия съезда 18/31 января 1918 г., а также обнародование через 19 дней этого декрета описаны в: 'Вопросы истории", 1948, № 10, с. 32-33.

[35] "Собрание узаконений, 1917-1913", № 25, ст. 436. Позднее, в 1918 г., Ленин дважды с особым удовлетворением ссылался на эту статью (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, с. 352—364); он даже, слегка преувеличивая, хвастался, что в этом законе о земле "Советская власть дала прямое преимущество коммунам и товариществам, поставив их на первое место" (там же, с. 322).

[36] Там же, с. 321.

[37] Там же.

[38] "Вопросы истории" (1947, № 11, с. 6—8) приводят подробный список, состоящий из 28 губерний. Похоже, что раздел земли имел место и в отдельных частях азиатской части России; однако здесь этот процесс был менее организованным, и подробной информации об этом не имеется.

[39] "О земле", т. I, 1921, с. 24-25. Согласно сведениям, опубликованным в: 'Вопросы истории", 1947, № 11, с. 14, — "основным органом, решавшим практические вопросы о разделе земель между волостями и селениями, был уездный земельный отдел"; можно предположить, что более высокие органы сыграли в этом менее существенную роль.

[40] Там же, с. 160.

[41] См. сведения, приведенные в: Bungan and Fisher. The Bolshevik Revolution, 1917-1918. Stanford, 1934, p 679-683.

[42] "Отчет Народного комиссариата земледелия IX Всероссийскому съезду Советов", 1921, с. 6; эти проценты с незначительными вариациями повторены в: "О земле", т. 1,1921, с. 23.

[43] Примеры применения этих различных практических подходов можно найти в: 'Развитие советской экономики...", с. 94—95, а также в: "Известия Академии наук СССР...", т. VI, 1949, № 3, с. 231-235; оба эти источника частично основываются на неопубликованных архивах.

[44] Тем не менее раздавались жалобы, что с крестьянской секцией ВЦИК с тех пор более не консультировались по важным вопросам ("Протоколы заседаний ВЦИК 4-го созыва", 1920, с. 403—404) и что ее преднамеренно лишали необходимых средств ('Пятый Всероссийский съезд Советов", 1918, с. 53 – 54).

[45] Требования левых эсеров были рассмотрены и отклонены Центральным Комитетом партии 3 мая 1918 г. ("Ленинский сборник", т. XXI, 1933, с. 147); большинство левоэсеровских деятелей было уволено из Наркомзема только после июльского мятежа.

[46] "Протоколы заседаний ВЦИК 4-го созыва", 1920, с. 294.

[47] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 311.

[48] "Известия", 18/31 января 1918 г.

[49] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 297.

[50] "Пятый Всероссийский съезд Советов", 1918, с. 141-142.

[51] Т. 1, гл. 2.

[52] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 331.

[53] Там же, т. 36, с. 56.

[54] Там же, с. 298.

[55] "Собрание узаконений, 1917—1918", № 35, ст. 468; этот декрет получил у своих противников прозвище "декрета о продовольственной диктатуре" и позже обычно назывался именно так.

[56] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 356; первоначальный проект Ленина см. там же, с. 357.

[57] Там же, с. 363-364.

[58] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 38, ст. 498; общие сведения об этом декрете см. ниже, с. 123. Несколько дней спустя был выпущен дополнительный декрет — "О порядке сдачи хлеба в распоряжение государства" (там же, ст. 502).

[59] Сведения, данные некоторое время спустя одним английским путешественником, содержат описание метода, применявшегося при проведении выборов: "Собиралось собрание всего села, на котором председатель (сельского Совета) зачитывал список кандидатов в "комитет бедноты". Каждое из названных имен, по мере прочтения, обсуждалось, и несколько кандидатур было отклонено, поскольку они не были признаны "бедными". Голосование проводилось поднятием руки. Всего было избрано около 40 человек с "президиумом" из трех человек" (British Labour Delegation to Russia, 1920, p. 134). Зиновьев, желая несколько месяцев спустя дискредитировать эти комитеты, заявил на V Всероссийском съезде Советов, что при их назначении не осуществляется "настоящего выборного принципа": они 'назначались съезжими представителями И.К. или партийной организацией" ("Шестой Всероссийский Чрезвычайный съезд Советов", 1919, с. 87-88).

[60] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 43, ст. 524.

[61] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 505.

[62] Там же, т. 37, с. 314.

[63] Там же, с. 354.

Большевистские мыслители не представляли себе, что промышленная политика поставит перед ними такие же трудности, как и аграрная политика. Вполне естественно, что руководимая пролетариатом социалистическая революция могла столкнуться с определенными трудностями при решении задачи выработать и осуществить на практике такую аграрную политику, которая, не противореча ее собственным принципам, не была бы в то же самое время антагонистичной по отношению к крестьянству. Однако в том, что касается промышленной политики, дело представлялось вполне однозначным: контроль над промышленностью должен был бы самым естественным образом перейти в руки рабочих, которые действовали бы от своего собственного имени и в своих же собственных интересах. Прошедшая в апреле 1917 г. Партийная конференция мало что добавила по

448

этому вопросу к однозначной программе, намеченной в Апрельских тезисах, где среди прочих "немедленных мер" выдвигалось и "установление государственного контроля за... крупнейшими синдикатами капиталистов" [1]; и, отстаивая эту резолюцию, Ленин заявил, что, как только они будут захвачены и переданы под контроль Советов, "Россия одной ногой станет в социализм" [2]. На практике дело оказалось не таким уж простым. В известном смысле большевиков ожидал на заводах тот лее обескураживающий опыт, что и с землей. Развитие революции принесло с собой не только стихийный захват земель крестьянами, но и стихийный захват промышленных предприятий рабочими. В промышленности, как и в сельском хозяйстве, революционная партия, а позднее и революционное правительство оказались захвачены ходом событий, которые во многих отношениях смущали и обременяли их, но, поскольку они представляли главную движущую силу революции, они не могли уклониться от того, чтобы оказать им поддержку.

Как и во всякой воюющей стране, в России война – после некоторого начального периода замешательства – дала временный стимул для развития промышленного производства. Но в. России, с ее весьма скудным индустриальным оборудованием, изоляцией от основных источников снабжения, низкой производительностью труда и слабой промышленной и политической организацией, этот эффект оказался выраженным менее четко, а пик максимума наступил более быстро. Уже к 1916 г. под влиянием вызванной войной усталости, нехватки в снабжении основными продуктами питания и износа заводов и оборудования производство начало падать. Февральская революция еще более усилила воздействие всех этих неблагоприятных факторов. Хроническими стали нехватки во всем, и даже были случаи, когда из-за недостатка сырьевых материалов приходилось закрывать предприятия. Все эти обстоятельства послужили еще одним новым импульсом для обычного в военное время движения за национализацию и государственный контроль. Одним из первых актов Временного правительства было решение об организации представительного "совещания по развитию производительных сил России". В июне 1917 г. ему на смену были созданы Экономический совет и Главный экономический комитет для, как было определено в его функциях, "выработки общего плана организации народного хозяйства и труда, а также для разработки законопроектов и общих мер по регулированию хозяйственной жизни" [3]. Экономический совет представлял собой широкое совещательное собрание, а Главный экономический комитет являлся ядром небольшого планового департамента. Однако в период правления Временного правительства ни один из этих органов не обладал – да и не мог обладать – ни той властью, ни той инициативой, которые позволили бы положить конец кумулятивному процессу экономического упадка и разрухи.

449

Более важное, чем эти явно вялые подходы к организации планирования, диктуемой военным временем, значение имели те стимулы, которые дала Февральская революция развитию рабочего движения. На заводах начали быстро появляться рабочие комитеты, и декретом Временного правительства от 22 апреля 1917 г. они получили законодательное признание как органы, уполномоченные представлять рабочих во всех делах и переговорах с предпринимателями и правительством [4]. Первыми требованиями были восьмичасовой рабочий день и повышение заработной платы. Однако вскоре эти требования переросли в более или менее организованные попытки со стороны рабочих – сперва единичные, но постепенно становившиеся все более и более частыми – участвовать в управлении и самим вступить во владение предприятиями. Это, как дальновидно предвидел Троцкий в 1905 г., явилось неизбежной реакцией рабочих в революционной ситуации на отказ выполнить их требования и олицетворяло противодействие любым попыткам ограничить революцию буржуазно-демократическими рамками. В некоторых случаях предприниматели подчинялись и приходили к соглашению с заводскими комитетами, однако чаще применяли меры воздействия, объявляя локауты и закрывая свои предприятия [5]. Большевики делали все возможное, чтобы еще больше разжигать эти противоречия. Растущий прилив анархии на заводах служил их революционным целям. Не в их силах было сдержать этот поток, даже если бы они этого и хотели, однако они имели возможность частично контролировать и направлять эти процессы, пока готовились использовать их в своих целях. Именно эта ситуация и вовлекла их в то, чтобы признать и воспринять как свою собственную такую практику, которая по своей природе была скорее анархистской и синдикалистской, чем большевистской.

Чего не мог предвидеть никто, так это того, что захват заводов рабочими окажется в долгосрочной перспективе еще менее совместим с установлением социалистического строя, чем захват земли крестьянами. Эта трудность оказалась в течение некоторого времени замаскированной туманным и неоднозначным выражением "рабочий контроль". Когда в апреле 1917 г. Ленин утверждал, что синдикат сахарозаводчиков должен перейти "в руки государства, под контроль рабочих и крестьян" [6], он давал таким образом конкретный пример воплощения того принципа "советского" или "государственного" контроля, который был заложен в Апрельских тезисах и в резолюции Апрельской конференции. Вторая часть этого выражения была не более чем комментарием к первой; в ней говорилось, что "рабочие и крестьяне" являются теми, через кого и во имя кого будет действовать государство. Когда несколько недель спустя Ленин – под воздействием принятого Временным правительством решения создать комитет для установления "общественного контроля" над промышленными предприятиями – пришел к

450

утверждению, что "в рабочих кругах растет сознание необходимости пролетарского контроля за фабриками и синдикатами" и что только пролетарский контроль и может оказаться эффективным [7], он не признавал – а возможно, и не вполне четко осознавал, – что говорил нечто новое или что эти требования, исходящие от "рабочих кругов", касаются чего-то отличного от того, что он уже отстаивал ранее. Несколькими днями позже, в середине мая 1917 г., идеи Ленина о "контроле" получили дальнейшую разработку. Советы или съезды банковских служащих должны выработать планы создания единого общегосударственного банка и установления "точнейшего контроля". Сходные меры контроля за существующими учреждениями должны выработать и Советы служащих синдикатов и трестов. Причем осуществление контроля должно быть передано не только всем Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, но также и Советам рабочих каждого крупного предприятия и "представителям каждой крупной политической партии" [8]. Однако из этих явно весьма решительных рекомендаций вытекало два следствия. Прежде всего, упорная настойчивость в этом контексте на предание публичной гласности отчетной документации свидетельствует о том, что Ленин имел в виду контроль, осуществляемый с помощью бухгалтерского надзора за принятием финансовых и коммерческих решений, а отнюдь не контроль за осуществлением технологических процессов, будь то в сфере производства или в сфере организации деятельности предприятия: эти проблемы на той стадии ему просто не приходили в голову [9]. Во-вторых, создается впечатление, что Ленин мыслил категориями "политической" деятельности Советов в качестве доверенных лиц и представителей как в центре, так и на местах государственной власти, а вовсе не той "прямой", непосредственной деятельности, которую Советы могли бы проводить как выразители профессиональных интересов рабочих на конкретном предприятии, в конкретной отрасли промышленности и сфере управления.

Различие между "политическими" и "прямыми" действиями имело значение как в теории, так и на практике. В теории оно служило водоразделом между коммунистами, верившими в возможность организации экономической власти через посредство централизованных политических органов, деятельность которых обеспечивается рабочими как единым целым, с одной стороны, и анархистами и синдикалистами, которые считали, что конечной формой всякого эффективного революционного действия и альтернативой централизованной политической власти, чреватой перерастанием в деспотизм, является прямая и стихийная экономическая инициатива рабочих, – с другой. На практике это различие определяло расхождение между большевистскими лидерами, которые планировали основное стратегическое направление революции, исходя из гипотезы дисциплинированной и упорядоченной организации рабочих, и самими

451

рабочими на предприятиях, которые, будучи измучены угнетающей нуждой своей повседневной жизни и горя революционным энтузиазмом в надежде сорвать ярмо своих собственных капиталистических предпринимателей, предпочли несогласованные действия и, рассматривая происходившее как благоприятную возможность для исполнения своих чаяний, особенно не прислушивались к тем политическим призывам или аргументам, которые выдвигали местные партийные руководители. Поскольку все Советы представляли собой Советы рабочих или депутатов от рабочих, то граница между "политическими" действиями и "прямыми" действиями, которые предпринимали они сами или которые предпринимались от их имени, легко стиралась – ведь, как уже отмечалось, для Советов были характерны явно выраженные синдикалистские наклонности [10].

Ленин, с энтузиазмом выступая за Советы и за принцип административного контроля, осуществляемого самими рабочими, своими изречениями, произнесенными им в апреле и мае 1917 г., способствовал еще большему размыванию этой границы. Однако потенциальная противоположность и несовместимость между "государственным контролем" и "рабочим контролем" в промышленной политике, которые соответствовали такой же противоположности между государственными сельскохозяйственными фермами и крестьянской собственностью на землю, были вполне реальными. Если "рабочий контроль" означал, что управление будет осуществляться центральным съездом Советов и его исполнительным комитетом, то тогда он бы л. не более чем синонимом национализации и государственного контроля при "рабоче-крестьянском правительстве". Если же, с другой стороны, рабочий контроль означал контроль, осуществляемый рабочими комитетами или заводскими Советами, то тогда это было уже нечто совершенно иное, и это нечто могло весьма легко вступить в конфликт не только с государственным контролем, но и с любой политикой "планирования", осуществляемой с целью положить конец капиталистической анархии производства. В высказывании, сделанном позднее одним из руководителей большевистской экономической политики [*[11]], была большая доля справедливости.

"Но если спросить себя, как же представлялась до 25 октября нашей партии система рабочего контроля в целом, и на почве какого хозяйственного порядка ее думали построить, то мы нигде не найдем ясного ответа" .

Первое испытание пришло на прошедшем в Петрограде 30 мая 1917 г. совещании, в котором приняли участие более 400 представителей "фабрично-заводских комитетов" Петроградской области. Ленин подготовил к совещанию проект резолюции, которая получила одобрение Центрального Комитета пар-

452

тии, а также состоявшего преимущественно из большевиков организационного бюро этого совещания. Резолюция, в которой были сформулированы наиболее важные большевистские заявления по организации промышленности, сделанные до революции, была основана на тезисе о "рабочем контроле" – этот ставший впоследствии популярным лозунг использовался здесь, в партийных документах, явно впервые. Упомянув о "полном расстройстве всей экономической жизни в России" и о приближении к "катастрофе неслыханных размеров", резолюция далее гласила:

"Путь к спасению от катастрофы лежит только в установлении действительно рабочего контроля за производством и распределением продуктов. Для такого контроля необходимо, во-1-х, чтобы во всех решающих учреждениях было обеспечено большинство за рабочими не менее трех четвертей всех голосов при обязательном привлечении к участию как не отошедших от дела предпринимателей, так и технически научно образованного персонала; во-2-х, чтобы фабричные и заводские комитеты, центральные и местные Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, а равно профессиональные союзы, получили право участвовать в контроле с открытием для них всех торговых и банковых книг и обязательством сообщать им все данные; в-3-х, чтобы представители всех крупных демократических и социалистических партий получили такое же право.

Рабочий контроль, признанный уже капиталистами в ряде случаев конфликта, должен быть немедленно развит, путем ряда тщательно обдуманных и постепенных, но без всякой оттяжки осуществляемых мер в полное регулирование производства и распределения продуктов рабочими". [12]

Далее в резолюции говорилось о необходимости "общегосударственной организации" с целью "организации в широком, областном, а затем и общегосударственном масштабе обмена сельскохозяйственных орудий, одежды, обуви и т.п. продуктов на хлеб и другие сельскохозяйственные продукты", а также о необходимости организовать "всеобщую трудовую повинность" и ввести "рабочую милицию". На совещании эта резолюция была представлена Зиновьевым. Она получила после первого прочтения 290 голосов, а затем – после того, как комиссия по выработке проекта резолюции внесла в нее несколько незначительных поправок, – была принята, как заявлялось, большинством в 297 голосов при 21 против и 44 воздержавшихся. Это совещание явилось первым репрезентативным органом, в котором было достигнуто впечатляющее большевистское большинство, и именно в этом и состояло его основное значение [13].

Структура и тактика этой резолюции являлись блестящим примером политической гениальности Ленина. Он с распростертыми объятиями приветствовал стихийное революционное движение за рабочий контроль; он, казалось, стимулировал его дальнейшее развитие, распространяя его на возможно более ши-

453

рокий круг рабочих организаций – фабричных комитетов, местных и центральных Советов, профессиональных союзов и "демократических и социалистических партий", все они были упомянуты в резолюции; таким образом, он косвенно высветил и показал анархические последствия рабочего контроля в том его виде, в каком его обычно понимали и практиковали, и указал путь к "тщательно обдуманным и постепенным" мерам, которые окажутся необходимы для "полного регулирования производства и распределения продуктов рабочими". Для Ленина эта резолюция представляла собой не только тактический маневр, но и воспитательный процесс. На совещании он не без удовлетворения произнес одну из дополнительных своих речей, где заметил, что для того, "чтобы контроль над промышленностью действительно осуществлялся, он должен быть рабочим контролем", однако при этом пояснил, что подразумевает под этим, "чтобы во все ответственные учреждения входило большинство рабочих и чтобы администрация отдавала отчет в своих действиях перед всеми наиболее авторитетными рабочими организациями" [14]. Чтобы эта мораль была еще лучше усвоена, он подчеркнул в своей статье в "Правде" в более явном и более четком виде, чем ему удалось это сделать на совещании: необходимо, "чтобы организация (контроля и руководства), будучи организацией "в общегосударственном масштабе", направлялась Советами Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов" [15]. Отнюдь не все из тех, кто проголосовал за эту резолюцию, согласились бы с подобной интерпретацией.

Месяц спустя появился новый фактор в форме Всероссийского съезда профессиональных союзов. Российские профессиональные союзы впервые выступили как активная сила во время революции 1905 г. и после десятилетия фактического угасания были вновь возрождены к жизни Февральской революцией [16]. На съезде, прошедшем в июне 1917 г., подавляющее большинство составляли эсеры и меньшевики, что представляло собой еще одну иллюстрацию того факта, что организованная рабочая элита имела тенденцию быть менее радикальной и революционной, чем обычные рядовые члены, и отнюдь не выказывала никакой склонности связываться с "экономической анархией" заводских комитетов. Отдавая на словах дань принципам таких комитетов, съезд выразил желание превратить их в органы проведения определяемой в централизованном порядке профсоюзной политики, что эти комитеты должны избираться под надзором профсоюзов и по спискам, которые составляются профсоюзами.

Наиболее важным достижением съезда стало создание основ центральной профсоюзной организации. Он впервые избрал Всероссийский Центральный Совет профессиональных союзов, в состав которого пропорционально вошли члены всех представленных на съезде партий; от большевиков в него вошли Шляпников и Рязанов. Что еще более важно, он назначил своего се-

454

кретаря в лице Лозовского – одного из "межрайонцев", который несколько недель спустя вступил в большевистскую партию [17]. Лозовский представлял собой способного и амбициозного интеллигента, который в течение последующих нескольких лет играл весьма влиятельную роль в судьбах профсоюзного движения. Однако в тот момент профсоюзы имели наименьший вес среди всех групп и организаций, в том или ином качестве претендовавших на то, чтобы представлять рабочих. Основная часть их находилась под доминирующим влиянием меньшевиков и меньшевистских воззрений. Они не принимали никакого участия в подготовке Октябрьской революции, а некоторые из них в действительности просто ее осуждали. У избранного на июньском съезде Центрального Совета не было ни необходимых средств, ни организации, которые позволили бы им взять на себя роль лидера. Согласно мрачной картине, нарисованной впоследствии Лозовским, в его распоряжении находился всего один оргработник, которого можно было послать в губернии, и до Октябрьской революции Совету удалось выпустить всего два номера своего ежемесячного журнала [18].

Фабричные комитеты же со своей стороны час от часу набирали силу. Петроградское совещание фабрично-заводских комитетов, прошедшее в мае 1917 г., было лишь первым из четырех такого рода совещаний, проведенных в период между маем и октябрем. Причем за последним из них последовало более широкое и представительное собрание, которое заседало в течение целой недели накануне Октябрьской революции, провозгласило себя "Первым всероссийским совещанием фабрично-заводских комитетов" и постановило приступить к созданию централизованной организации, которая объединяла бы такие комитеты [19]. Подобные амбиции угрожали немедленным конфликтом с Центральным советом профсоюзов, и спор между двумя конкурирующими организациями получил довольно широкую огласку. Большевики, которые представляли на совещании явное большинство, сами по этому вопросу единого мнения не имели, занимая промежуточные позиции между эсерами и анархистами, выступавшими за независимые фабрично-заводские комитеты, и меньшевиками, отстаивавшими необходимость упорядоченной профсоюзной организации. Эта неопределенность оставила свои следы и на принятой этим совещанием резолюции. Благословение, данное "рабочему контролю в общегосударственном масштабе", носило неоднозначный характер; столь же сомнительный характер имело и различие между "контролем за условиями труда", который должен был осуществляться "под руководством профессиональных союзов", и "контролем за производством", который, судя по всему, оставлялся за комитетами. Центральный орган, чьи функции весьма претенциозно описывались как "регулирование народного хозяйства", должен был избираться Всероссийской организацией фабрично-заводских комитетов, однако работать он должен был как одна из

455

секций Всероссийского Центрального Совета профессиональных союзов [20].

В вихре последних месяцев перед революцией все эти разногласия и конкуренции имели не так уж много значения. Атаки, которые вели рабочие на предприятиях против предпринимателей, способствовали повышению общего революционного напряжения и одновременно усиливали экономические беспорядки. Ленин приветствовал эти действия, считая их приметами времени, и по-прежнему рассуждал на тему о "рабочем контроле". В брошюре под названием "Грозящая катастрофа и как с нею бороться", которая была написана в начале сентября 1917 г., но опубликована лишь несколько недель спустя, он выдвинул свой первый, весьма туманный план промышленной политики. Для того чтобы победить угрозу голода, писал он, необходимы "контроль, надзор, учет, регулирование со стороны государства, установление правильного распределения рабочих сил в производстве и распределении продуктов, сбережение народных сил, устранение всякой лишней траты сил, экономия их", а нынешнее коалиционное правительство, состоящее из кадетов, эсеров и меньшевиков, добавил он, никогда не решится на такие меры "из боязни посягнуть на всевластие помещиков и капиталистов, на их безмерные, неслыханные, скандальные прибыли..." [21]. Ленин требовал принятия пяти конкретных мер: национализации банков, которой можно достигнуть одним росчерком пера; национализации крупных "торговых и промышленных синдикатов (сахарного, угольного, железного, нефтяного и пр.)" и установления государственной монополии, что также может быть с легкостью достигнуто, поскольку монополии эти, в сущности, уже созданы капитализмом; отмены коммерческой тайны; принудительного объединения в союзы мелких предприятий, поскольку это будет способствовать повышению эффективности как производства, так и контроля, и, наконец, "регулирования потребления" за счет введения справедливых и рациональных норм. Свое место в этой схеме отведено было и рабочему контролю. Ленин считал, что было бы хорошей идеей созвать вместе рабочих и предпринимателей "на совещания и съезды" и "в их руки передать такую-то долю прибыли при условии создания всестороннего контроля и увеличения производства". Это было бы равносильно "контролю над помещиками и капиталистами со стороны рабочих и крестьян" [22]. Однако здесь Ленин говорил – главным образом в пропагандистских целях – о мерах, которые теоретически могло предпринять Временное правительство даже в рамках буржуазной революции. Вопроса о рабочем контроле в рамках будущего социалистического строя он пока еще не ставил.

Несколько недель спустя Ленин написал намного более важную брошюру "Удержат ли большевики государственную власть?", где он впервые подробно рассмотрел экономическую политику после революции. Он вновь повторил свои известные

456

пункты о национализации банков и крупных синдикатов и "принудительном синдицировании" мелких предприятий. Он ввел слово "план" – поначалу, правда, слегка колеблясь – и высказался за "централизм и за план пролетарского государства" [23]. Первый набросок ленинской философии – вряд ли это можно было еще назвать политикой – планирования сочетался с решительным утверждением прав рабочего контроля.

"Главная трудность пролетарской революции есть осуществление во всенародном масштабе точнейшего и добросовестнейшего учета и контроля, рабочего контроля за производством и распределением продуктов".

Однако, опровергая обвинения в синдикализме, Ленин вновь в ясных и безошибочных выражениях подтвердил ту интерпретацию, которую он дал этому выражению после майского совещания.

"Когда мы говорим: "рабочий контроль", ставя этот лозунг всегда рядом с диктатурой пролетариата, всегда вслед за ней, то мы разъясняем этим, о каком государстве идет речь. Государство есть орган господства класса. Какого? Если буржуазии, то это и есть кадетски-корниловски-керенская государственность, от которой рабочему народу в России "корнилится и керится" вот уже более полугода. Если пролетариата, если речь идет о пролетарском государстве, т.е. о диктатуре пролетариата, то рабочий контроль может стать всенародным, всеобъемлющим, вездесущим, точнейшим и добросовестнейшим учетом производства и распределения продуктов" [24].

И он добавил, что существующий государственный аппарат учета и контроля не подлежит, подобно другим, частям государственного "угнетательного" аппарата, уничтожению революцией: он будет просто взят из рук капиталистов и подчинен "пролетарским Советам" [25]. Этот "рабочий контроль" приравнивался к контролю, осуществляемому "пролетарскими Советами", и этого тонкого различия между Советами рабочих, действующих в политическом качестве, и рабочих, действующих в профессиональном качестве, проведено не было. Наконец в "Государстве и революции" Ленин одним блестящим росчерком пера разрешил всю эту антитезу.

"Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного "синдиката". Все дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдали меру работы, и получали поровну. Учет этого, контроль за этим упрощен капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырех действий арифметики и выдачи соответствующих расписок" [26].

Раз государство и рабочие станут одним и тем же, то ни никакой антитезы, никакого противопоставления между госу-

457

дарственным контролем и рабочим контролем быть не может. Не много найдется примеров, которые лучше продемонстрировали бы необычайное мастерство Ленина совмещать упорное продвижение к конечной цели, которую он рассматривал как необходимую, с удовлетворением популярных требований, находившихся в очевидном противоречии с этой целью.

История промышленной политики в первые месяцы революции непосредственно следовала за эволюцией ленинской мысли в прямо предшествовавшие этому месяцы, пройдя путь через "рабочий контроль" до "планирования". Комментатор, который поставил "рабочий контроль" в один ряд с лозунгами "земли" и "мира", считая его "одним из наиболее популярных и распространенных лозунгов Октябрьской революции" [27], преувеличивал только в том, что число заводских рабочих, заинтересованных в осуществлении рабочего контроля, было намного меньше числа тех, кто был заинтересован в мире или приобретении земель. "Мы учредим подлинный рабочий контроль над производством", – заявил Ленин в своей первой речи в Петроградском Совете на другой день после 25 октября/7 ноября 1917 г.; и рабочий контроль оказался назван среди непосредственных задач этого нового строя как в резолюции, принятой по этому случаю, так и в заявлении состоявшегося на следующий день Всероссийского съезда Советов [28]. Планировалось, что съезд должен был принять декрет по этому вопросу одновременно с декретами о земле и о мире, и Милютину было даже несколькими днями раньше специально поручено Центральным Комитетом партии подготовить проект такого декрета [29]. Однако, возможно, именно в процессе подготовки этого проекта и выявилась вся сложность вопроса. На съезде так ничего подобного принято и не было, а неделю спустя в "Правде" был опубликован вышедший из-под пера Ленина проект декрета. В нем предусматривалось, что рабочий контроль должен быть организован на каждом предприятии наподобие Советов либо "непосредственно, если предприятие так мало, что это возможно", либо в других случаях "через своих выборных представителей". Решения органов рабочего контроля были обязательны для предпринимателей и могли быть отменены только "профессиональными союзами и съездами" – неясно, шла ли здесь речь о съездах профсоюзов или о съездах Советов. Предприниматели и представители рабочего контроля совместно несли ответственность на предприятиях государственного значения за "строжайший порядок, дисциплину и охрану имущества" [30]. Эта концепция была уже ранее разработана Лениным в работе "Удержат ли большевики государственную власть?". Принималось как само собой разумеющееся, что предприниматели и технический персонал будут продолжать управлять предприятиями под неусыпным оком "рабочего контроля".

458

Именно в этом пункте решающее значение имело вмешательство профсоюзов. Октябрьское совещание фабрично-заводских комитетов показало заинтересованность Центрального Совета профессиональных союзов в том, чтобы обуздать анархические тенденции рабочего контроля; теперь такую же заинтересованность в еще большей мере проявляло и революционное правительство, борющееся за то, чтобы сохранить и организовать основные производственные процессы. Так что в проходивших за кулисами после публикации ленинского проекта декрета о разногласиях профсоюзы превратились в неожиданных защитников порядка, дисциплины и централизованного управления производством; .и отредактированный проект декрета, вынесенный в конце концов 14/27 ноября 1917 г. на обсуждение ВЦИК, был результатом борьбы между профсоюзами и фабрично-заводскими комитетами, повторившей .борьбу между ними на октябрьском совещании [31]. Проект декрета начинался с изобретательно сформулированного положения, что рабочий контроль учреждается "в интересах планомерного регулирования народного хозяйства". Он повторял положения первоначального ленинского проекта об обязательном характере решений рабочих представителей и ответственности владельцев и рабочих представителей перед государством. Однако он был усовершенствован за счет заимствования из модели Советов и учреждения целого нового и сложного аппарата рабочего контроля, в точности имитирующего политическую систему Советов. Фабрично-заводские комитеты или Советы были подотчетны перед Советами рабочего контроля более высокого уровня на всей данной территории – города, губернии или промышленного района, – а эти местные Советы в свою очередь несли ответственность перед Всероссийским Советом рабочего контроля, который сам в конечном счете подчинялся решениям съезда Советов рабочего контроля. Декрет завершался обещанием – в качестве подачки, нацеленной, чтобы умиротворить возможную критику, – что "Положение о взаимоотношениях между Всероссийским Советом рабочего контроля и другими учреждениями, организующими и регулирующими народное хозяйство, будет издано особо". В ходе дебатов во ВЦИК самым яростным критиком был докладчик от профсоюзов Лозовский.

"Основной недостаток этого законопроекта тот, что он стоит вне связи с планомерным регулированием народного хозяйства и распыляет контроль над производством вместо того, чтобы его централизовать.

...Нужно оговорить с абсолютной ясностью и категоричностью, чтобы у рабочих каждого предприятия не получалось такого впечатления, что предприятия принадлежат им".

Он тем не менее был бы готов проголосовать за этот декрет при условии, если "в созданные этим декретом учреждения профессиональные союзы войдут, чтобы поставить дело контроля так, как это соответствует интересам рабочего класса". Милю-

459

тин, главный докладчик по декрету, который сам впоследствии стал ярым приверженцем "национализации", несколько извиняющимся тоном пояснил, что "жизнь обогнала нас" и возникла та настоятельная необходимость "объединить тот рабочий контроль, который проводится на местах, в один стройный общегосударственный аппарат", так чтобы законодательство о рабочем контроле, которое должно логически укладываться в рамки "хозяйственного плана", могло бы в известной мере предвосхищать законодательство, касающееся самого этого плана [32]. На самом же деле рабочий контроль в том виде, в каком он был первоначально задуман и в каком широко практиковался в то время, вряд ли нашел во ВЦИК какую бы то ни было поддержку. Один из выступавших упомянул о расхождениях, которые существуют между теми, кто хотел бы расширить рамки рабочего контроля, и теми, кто желал бы их сузить. Онако те, кто на словах больше всего ратовал за рабочий контроль и выступал за его "расширение", на самом деле пытались весьма искусно обезвредить и упорядочить его, превратив в широкомасштабное централизованное общественное учреждение. Декрет был одобрен ВЦИК 24 голосами против 10 и обнародован на следующий же день [33].

Тем временем жизнь продолжала "обгонять" тех, кто занимался законодательством, и тщательно продуманный декрет от 14/27 ноября 1917 г. не имел никаких практических последствий [34]. Стихийная склонность рабочих организовывать фабрично-заводские комитеты и вмешиваться в управление предприятиями неизбежно подстегивалась самой революцией, которая способствовала внушению рабочим той мысли, что отныне производственный аппарат страны принадлежит им и что теперь они могут управлять им по своему усмотрению и в своих собственных интересах. То, что начало происходить до Октябрьской революции, теперь случалось еще более часто и открыто, и ничто уже не могло преградить этот нараставший поток мятежа. Тем не менее на самом деле события разворачивались по-разному от предприятия к предприятию, так что никакой полной или единообразной картины нарисовать не представляется возможным. Чаще всего предприниматели были готовы закрыть свои заводы и подвергнуть локауту непокорных рабочих. Именно этой возможности Советское правительство опасалось больше всего: ленинский законопроект о рабочем контроле содержал специальное положение, запрещавшее какую бы то ни было "остановку предприятия или производства" без согласия рабочих представителей [35]. Порой для продолжения работы приходилось вести нелегкие переговоры между предпринимателями и рабочими, порой это сотрудничество принимало весьма обескураживающие формы, как случилось в одной из конкретных отраслей промышленности, где предприниматели и рабочие единым фронтом выступали против правительственного указа закрыть или провести концентрацию заводов, занимающихся производством военного снаряжения, или, что было еще более неожи-

460

данным, пришли к соглашению не проводить в жизнь декрет, воспрещавший работу в ночную смену для женщин [36]. Чаще всего фабрично-заводские комитеты попросту брали от имени рабочих власть на предприятиях в свои руки. Предоставленные самим себе, рабочие по самой природе вещей весьма редко обладали техническими знаниями, промышленной дисциплиной или знаниями в области бухгалтерского учета, которые были необходимы для обеспечения нормальной работы предприятия. Были случаи, когда рабочие просто-напросто присваивали себе после захвата власти на предприятии его средства, продавали запасы и оборудование и использовали все это в своих собственных интересах [37]. Так, московскую пуговичную фабрику, где власть захватили рабочие, а бывший предприниматель был осужден на трехмесячное тюремное заключение за саботаж, пришлось закрыть после двухнедельной борьбы, происходившей из-за неспособности комитета справиться с ее управлением. Приводились даже такие примеры, когда рабочие или фабрично-заводские комитеты, отстранившие предпринимателей от управления, потом приходили к ним и просили вернуться [38]. Весной 1918 г., когда рабочий контроль был уже дискредитирован, один из выступавших на Всероссийском съезде Советов народного хозяйства с пониманием оценил некоторые из условий, которые привели к такому положению.

"Тот, кто работает в этих предприятиях, может сказать, что дело не только в рабочих, не в том, что рабочие "замитинговали", а дело в том, что персонал предприятий, командный состав, опустил руки, потому что у него выпала старая палка, которой он погонял рабочих, и теперь у него нет других средств заставить рабочих работать, которые имеются у западно-европейской буржуазии. ...Все эти условия выдвинули перед рабочим классом настойчивую задачу управления, и он должен был взяться за нее. Разумеется, рабочий класс взялся неумело. Это понятно. Одни гоняли старых директоров и мастеров, может быть, потому, что раньше эти люди скверно обращались с ними, но нам известны случаи и бережного обращения с достойным персоналом управления предприятиями" [39].

Концепция рабочего контроля распространилась даже на гражданские службы. Среди курьезов, встречавшихся в груде декретов, выпущенных в первые месяцы революции, был декрет об упразднении Советов служащих, захвативших контроль над народным комиссариатом почт и телеграфов и Адмиралтейством [40]. Существенно иная ситуация сложилась на железной дороге. Там рабочие и технический персонал, объединившись, захватили и взяли в свои руки управление железными дорогами и в течение длительного времени упорно оказывали демонстративное неповиновение по отношению к каким бы то ни было внешним властям [41].

Трудно с уверенностью судить о том, насколько подобные условия были общими для всей промышленности на территории

461

России. Смертельный враг фабрично-заводских комитетов, Рязанов, говорил в январе 1918 г., что за пределами Петрограда они никогда не играли сколько-нибудь заметной роли, да и там только в металлургической промышленности [42]. Однако не подлежит сомнению, что даже на тот период это было недооценкой; к тому же рабочие металлургических предприятий Петрограда представляли революционную элиту пролетариата, так что все, что делалось там в первые недели революции, позднее скорее всего имитировалось в других местах. Даже еще до Октябрьской революции обстановка в Петрограде – этом уже скрипевшем и расшатанном центре российской военной индустрии – была достаточно напряженной; теперь беспорядки стали распространяться от центра к периферии. Этот процесс нельзя относить исключительно – или главным образом – за счет воздействия рабочего контроля. Он уже был пущен в ход еще задолго до революции благодаря таким факторам, как нехватка сырья, запущенность предприятий и оборудования и общая усталость и деморализация, порожденные войной. Революция усилила все эти негативные факторы и ускорила этот процесс. Однако нет никакой точной информации о том, как этот вихрь промышленного хаоса распространялся от столиц по всей советской территории. В некоторые районы и на некоторые предприятия революция проникала довольно медленно, и работа там в течение некоторого времени продолжалась в основном так же, как и прежде. Так, бумагопрядильная и красильная фабрика в Петрограде работала на полную мощность вплоть до конца февраля 1918 г., когда она была остановлена из-за слишком большого накопления готовой продукции вследствие неполадок в работе транспорта и связи, приведших к расстройству всей системы товарообмена [43]. Когда разрушается весь экономический организм, здоровые клетки не могут оказывать длительного сопротивления общему заражению.

Процесс распада продолжался отчасти в результате действий большевиков, а отчасти вопреки их попыткам его преодолеть. Эта двойственная позиция легко объяснима. До известной точки эта экономическая разруха представляла собой неотъемлемую часть большевистской политики. Разрушение экономического, так же как и политического, аппарата буржуазного правления являлось неотъемлемым условием победы революции, и то оружие разрушения, которое представлял собой рабочий контроль, оказало революционному делу бесспорные услуги. Разрушение играло важную роль как мера, предваряющая созидание [44]. Однако по достижении определенной точки – а это была "идеальная" точка, которая не могла быть в то время с точностью определена, – дальнейшее разрушение угрожало уже существованию самого этого строя. Утверждение, что проблемы производства и взаимоотношения между классами в обществе могут быть решены за счет прямых и стихийных действий рабочих на отдельных предприятиях, было не социализ-

462

мом, а синдикализмом. Социализм отнюдь не стремился подчинить безответственного капиталистического предпринимателя столь же безответственному фабрично-заводскому комитету, требовавшему того же права на независимость от существующей политической власти, ведь такое положение могло лишь увековечить ту "анархию производства", которую Маркс считал позорным пятном капитализма. Роковой и неизбежной тенденцией фабрично-заводских комитетов было стремление принимать решения, исходя из интересов данного завода или данного района. Сутью же социализма является создание экономики, планируемой и тщательно координируемой центральными органами, исходя их общих интересов всех в целом.

Как форма организации, рабочий контроль ненамного пережил первые недели революции. Когда в декрете от 14/27 ноября была предпринята попытка придать им законодательную форму в надежде преодолеть за счет этого центробежные явления и попытка эта завершилась провалом, превратив упомянутый декрет в мертвую букву, возникла необходимость найти какие-то другие средства, которые позволили бы запустить в действие конструктивные силы. Инструментом, выбранным для этой цели, оказался Высший Совет народного хозяйства, который был создан в декабре 1917 г. без каких бы то ни было ясных концепций относительно того, в чем же конкретно должны будут состоять его функции, и превратился в течение последующих двух лет в фокус централизации и управления промышленностью. Со стороны труда соответствующие функции выполняли профсоюзы, чье соперничество с рабочим контролем привело к тесному альянсу с государственными хозяйственными органами. Этот процесс был в полном разгаре, когда в январе 1918 г. собрался I Всероссийский съезд профессиональных союзов [45].

Создание органа, попеременно характеризовавшегося то как Высшее хозяйственное совещание, то как Совет народного хозяйства, обсуждалось еще в самые первые дни революции. 17/30 ноября 1917 г., то есть через три дня после декрета о рабочем контроле, Совнарком выпустил декрет, официально объявлявший о роспуске Главного экономического комитета и Экономического совета, существовавших при Временном правительстве, и сообщавший, что функции и средства "временно, впредь до образования Совета народного хозяйства, передаются в ведение Уполномоченных Совета Народных Комиссаров по организации Высшего Экономического Совещания". Этими представителями были, судя по всему, Осинский (он же Оболенский), Смирнов и Савельев; теперь к ним добавились Бухарин, Ларин и Милютин [46]. Десять дней спустя Ленин сетовал, что "Экономическое совещание до сих пор не встречало достаточного к себе внимания", и тщетно протестовал против предложения отвлечь Бухарина от этой важнейшей задачи, назначив его в состав редакции "Правды" [47].1/14 декабря 1917 г. Ленин выступил на за-

463

седании ВЦИК в пользу предложенного Бухариным законопроекта о создании Высшего Совета народного хозяйства [48], и 5/18 декабря 1917 г, соответствующий декрет был принят [49].

Декрет о рабочем контроле определял цель рабочего контроля как "планомерное регулирование народного хозяйства". Декрет от 5/18 декабря 1917 г. описывал цель Высшего Совета народного хозяйства (сокращенно ВСНХ) как "организацию народного хозяйства и государственных финансов". Новый орган призван был "согласовывать и объединять" деятельность всех существовавших экономических органов, как центральных, так и местных, включая также и Всесоюзный Совет рабочего контроля; в его состав должны были входить члены Всероссийского Совета рабочего контроля, представители всех народных комиссариатов, а также эксперты, которые должны были назначаться с правом совещательного голоса. Таким образом, он заменил собой, поглотил и вытеснил аппарат рабочего контроля; как отметил несколько дней спустя Ленин, "от рабочего контроля мы шли к созданию Высшего совета народного хозяйства" [50]. В отдельных случаях наблюдалась явная преемственность между двумя этими организациями: так, Петроградский областной Совет рабочего контроля – возможно, один из немногих действительно прочно установленных органов рабочего контроля – был сам непосредственно превращен в Петроградский областной Совет народного хозяйства [51].

Однако три недели, прошедшие с момента принятия декрета о рабочем контроле, многому научили. Новый декрет возлагал на ВСНХ полномочия конфисковать, приобретать, секвестровать или в принудительном порядке синдицировать все отрасли производства и коммерческой деятельности; он был призван осуществлять централизацию и руководство работой всех органов экономического управления; и все хозяйственные законопроекты р декреты должны были передаваться на рассмотрение Совнаркома через него. Текущая работа ВСНХ должна была координироваться бюро, состоящим из 15 членов. Осинский был назначен председателем ВСНХ, получив быстро вышедший из употребления ранг и титул народного комиссара по организации и регулированию производства. В первый состав бюро ВСНХ вошли Бухарин, Ларин, Милютин, Ломов, Савельев, Сокольников и Шмидт [52]. Было, как водится, захвачено помещение бывшего Главного экономического комитета. Однако работавший там персонал ушел; так что ВСНХ не унаследовал от своего предшественника ничего, кроме обстановки кабинетов и нескольких досье и книг [53]. Поскольку все проекты молодого строя были в то время туманны и хаотичны, ВСНХ совершенно очевидно мыслился как центральный орган, который будет планировать и руководить хозяйственной жизнью страны. Ленин назвал его накануне рождения "боевым органом для борьбы с капиталистами и помещиками в экономике, каким Совет народных комиссаров является в политике" [54]. Сколь неопределен-

464

ными и многообещающими были его потенциальные функции, можно судить по тому, что в первоначальном списке отделов, на которые он был подразделен, непосредственно соседствовали друг с другом "демобилизация" и "финансы", "топливо" и "металлы". Первым поручением, которое получил его председатель Осинский, был контроль за захватом Государственного банка [55]. Его первые зарегистрированные декреты – поскольку он присвоил себе и официально на него не возложенные законодательные функции – касались регулирования снабжения электроэнергией в запрещенные для этого часы правительственного здания в Смольном [56] и установления свода правил и принципов, направляющих политику в области внешней торговли [57].

То обстоятельство, что ВСНХ вскоре превратился в главный инструмент советской промышленной политики ценой исключения на практике из сферы его компетенции прочих функций, не было, таким образом, частью первоначального замысла. Однако этот курс был более или менее случайно взят на первом заседании бюро ВСНХ, состоявшемся 14/27 декабря 1917 г. Этот день был полон событий. Утром отряды Красной гвардии заняли частные банки, и ВЦИК позднее в тот же день выпустил декрет об их национализации [58]. Ленин присутствовал на заседании бюро ВСНХ и представил законопроект о национализации не только банков, но и всех промышленных предприятий [59]. Официальной стенограммы этого мероприятия нет. Согласно утверждению Осинского, предложение Ленина открыто оспорили только Лозовский и Рязанов. Однако большинство присутствовавших сочли его неосуществимым [60], и законопроект этот так и остался официально непринятым и неопубликованным. 20 декабря 1917 г./2 января 1918 г. вышел декрет, которым ВСНХ возлагал на себя контроль над всем правительственным финансированием промышленности и над выплатой жалованья во всех государственных учреждениях – координацией всей этой деятельности должен был заниматься "отдел государственного планирования" ВСНХ [61]. Этот декрет – как и многие-многие другие, выпущенные в тот период, – так и остался мертвой буквой и представляет интерес лишь как свидетельство того, что кто-то из членов ВСНХ – возможно, Ларин – мыслил намного впереди своего времени. Не только до всеобъемлющего экономического плана, но даже и до общей и эффективной национализации промышленности осталось еще дистанция огромного размера.

Несколько дней спустя состоялось первое заседание ВСНХ, яркое описание которого оставил один иностранный очевидец [62]. В нетопленой, полупустой, скудно обставленной комнате вокруг стола собралось человек двадцать: там были представители профсоюзов, рабочих от фабрично-заводских комитетов, несколько народных комиссаров и инженеров с железных дорог и металлургических предприятий в качестве "специалистов" – словом, "весьма разношерстная компания". Осинский произнес

465

речь, где говорилось о недостатках декрета о рабочем контроле и необходимости координации деятельности фабрично-заводских комитетов и профсоюзов с деятельностью центральных политических органов Советов. Затрагивались и обсуждались различные практические трудности. Заседание одобрило план создания специальных комиссий – будущих главков и "центров" по различным отраслям промышленности, а также декрет, который был обнародован 23 декабря 1917 г./5 января 1918 г., учреждавший сеть подчиненных местных органов. Декрет предусматривал основание в каждой области Совета народного хозяйства – Совнархоза, – который должен был работать под контролем ВСНХ. Совнархозы предполагалось подразделять на 14 секций или отделов, каждый из которых должен был отвечать за различную отрасль производства; они должны были включать в свой состав представителей местных учреждений и организаций: точное число таких представителей надлежало определять Советам – по всей видимости, соответствующим местным Советам – рабочих, солдатских и крестьянских депутатов [63]. На усмотрение областных совнархозов оставался вопрос о целесообразности создания губернских и местных совнархозов, подотчетных им и выполняющих те же самые функции в пределах более мелких территориальных единиц: они включали в свой состав соответствующие органы рабочего контроля там, где таковые уже на деле существовали [64]. Вся эта система, которая получила дальнейшее официальное оформление на прошедшем в мае 1918 г. I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства [65], была задумана как экономический макет, представляющий собой точную копию политической структуры Советов рабочих и крестьянских депутатов с аналогичной пирамидой съездов. Однако этот параллелизм, который зиждился на нереалистической концепции разделения сферы полномочий между политическими и экономическими властями [66], оказался весьма неэффективным. На самом высоком уровне ВСНХ никогда не мог даже помышлять о том, чтобы быть экономическим Совнаркомом, а губернские и местные совнархозы не могли соперничать с политическими Советами. Идея экономических Советов была мертворожденной. То, что было создано, оказалось на деле центральным экономическим ведомством, имеющим отделения на местах.

Предусмотренная этим декретом сложная система организации все еще носила на себе печать первоначальных намерений осуществлять общий надзор за всеми аспектами экономической деятельности. Однако это намерение вскоре увяло. Планирование народного хозяйства как единого целого превратилось в отдаленный идеал. Политика в области сельского хозяйства находилась в зависимости от деликатного соотношения сил между левыми эсерами и большевиками; финансовая политика в общем и целом уже обрела черты еще до того, как начал свое существование ВСНХ, и оставалась заповедной зоной народного

466

комиссариата финансов; торговля все еще рассматривалась как сфера, имеющая вспомогательные функции по отношению к сфере производства. Где после того, как выявились существенные недостатки рабочего контроля, действительно образовалась брешь, так это в области промышленной политики. Здесь планирование и организация были остро необходимы, и функции ВСНХ стали постепенно сужаться, заполняя собой эту брешь. Организация, которая была предусмотрена в декрете ВСНХ от 23 декабря 1917 г./5 января 1918 г., включала "особые комиссии для каждой отрасли промышленности". С другой стороны, большинство основных отраслей российской промышленности в период войны создали себе сами – при содействии и поддержке официальных властей – специальные централизованные органы, претендовавшие на то, чтобы с большей или меньшей эффективностью выступать от имени всей отрасли в целом, координируя выпуск продукции и регулируя объем продаж. В течение первых недель революции постоянно возникал вопрос о взаимоотношениях подобных органов с Советской властью; в отдельных, немногих отраслях промышленности обладали достаточной силой, чтобы играть самостоятельную роль, также и профсоюзы, однако нигде – за исключением железных дорог, которые все равно уже принадлежали государству, – их роль не была решающей. Конечно, время от времени ВСНХ делал попытки пинать промышленников ногами. Один делегат I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства нарисовал картину некоего подобия "богемы", где "сперва портной будет поставлен во главе громадного металлургического завода, затем художник будет поставлен во главе текстильного производства" [67]. Такие случаи бывали, и оправдывались они порой теми теориями, которые проповедовал в своей работе "Государство и революция" Ленин, а теперь навязчиво и энергично пропагандировал Бухарин. Однако скорее всего они имели место в тех случаях, когда предприниматели и управляющие оказывали открытое сопротивление, практиковали саботаж или же просто-напросто покидали свои предприятия. Наиболее широко распространенным типом взаимоотношений между выжившими капиталистическими органами и инструментами новой власти было нелегкое, недоверчивое и полувраждебное сотрудничество. Возможно, самые первые назначения в состав ВСНХ были основаны на соображениях партийной лояльности. Однако существуют официальные сведения, что в составе экономического комитета московских областных Советов и первого харьковского областного Совнархоза были представители от предпринимателей [68].

Происходившая в течение первой зимы после революции постепенная концентрация в руках ВСНХ контроля над промышленностью может быть проиллюстрирована тем, что происходило в двух наиболее крупных отраслях российской промышленности – металлургической и текстильной. В обоих случаях

467

контроль был осуществлен на тех основах, которые были заложены еще до революции. Металлургическая промышленность представляла собой наиболее высокоорганизованный участок российской экономики; первая коммерческая централизованная организация, занимающаяся продажей продукции всей отрасли промышленности в целом, была создана еще в 1902 г. Она называлась Продамет. Потребности войны привели к созданию в 1915 г. официального комитета по распределению металлов под названием Расмеко. Одними из первых актов ВСНХ были превращение Расмеко в исполнительный орган металлургической секции и передача в его руки задачи установления цен на металлы [69]. К марту 1918 г. горнодобывающая и металлургическая секция ВСНХ, воздвигнутая на дореволюционных основах, представляла собой весьма активную организацию с центральным управленческим персоналом в 750 человек [70].

[1] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 237.

[2] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 31, с. 446.

[3] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 182, ст. 1015.

[4] S. Zagorsky. State Control of Industry in Russia during the War. Yale, 1928, p. 173.

[5] Общие сведения о фабрично-заводском движении в период между февралем и октябрем 1917 г. содержатся в: "Вопросы истории", № 10,1947, с. 40-64. Г. Штерович в книге "Синдикаты и тресты в России", 3-е изд., 1920, с. 145, говорит об "искусственном сокращении производства" и "массовом закрытии предприятий", осуществившимися предпринимателями до октября 1917 г.; согласно статистическим данным, приведенным в: В.П. Милютин. Цит. соч., с. 45, – в период между мартом и августом 1917 г. было закрыто 568 предприятий, на которых было занято более 100 тыс. рабочих, причем их число увеличивалось от месяца к месяцу.

[6] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 31, с. 302.

[7] Там же, т. 32, с. 38.

[8] Там же, с. 106.

[9] До тех пор пока много позже он не стал страстным сторонником электрификации, Ленин к техническим процессам в промышленном производстве интереса не проявлял; хотя он до тонкостей понимал политическое сознание заводских рабочих, он знал меньше о повседневной трудовой жизни заводского рабочего, чем о жизни крестьянина.

[10] Т. 1, гл. 6.

[11] Речь идет о Н. Осинском. – Прим. ред.

[12] Н. Осинский (Оболенский). Строительство социализма, 1918, с. 34.

[13] Первоначальный проект, составленный Лениным, опубликован в: В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 32, с. 195—197; о материалах этого совещания см.: "Октябрьская революция и фабзавкомы", 1927, т. 1, с. 63-137.

[14] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 32, с. 240; об этом выступлении сохранился лишь небольшой газетный отчет.

[15] Там же, с. 292.

[16] Роль профсоюзов и отношение к ним большевиков будут рассмотрены в следующем разделе.

[17] Это совещание полностью освещалось в: "Известия", 2 июля 1917 г.; никакого официального стенографического издания, насколько известно, не существует.

[18] "Первый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1918, с. 34—36. Один меньшевистский делегат сказал на Всероссийском съезде профсоюзов, прошедшем в январе 1918 г., что его Центральный Совет в течение предшествующих шести месяцев "не сделал абсолютно ничего" и что Лозовский был его "единственным активным работником" (там же).

[19] Отчеты обо всех этих совещаниях опубликованы в: "Октябрьская революция и фабзавкомы", 2-томное издание, 1927.

[20] "Октябрьская революция и фабзавкомы", т. II, 1927, с. 186-188, 193; Рязанов, выступавший за полное слияние этих комитетов с профсоюзами (там же, с. 191-192), описывал позднее эту резолюцию как "смертный приговор" фабрично-заводским комитетам, которые "согласились окончательно уступить профсоюзам всю область руководства в борьбе за улучшение положения рабочего класса", однако признавал, что сами комитеты с такой их интерпретацией согласны не были ("Первый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1918, с. 233—234).

[21] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, с. 156.

[22] Там же, с. 162-177.

[23] Там же, с. 317; этот отрывок процитирован и рассмотрен в гл. 20.

[24] Там же, с. 306.

[25] Там же, с. 307.

[26] Там же, с. 101; концепция рабочего государства как "одного обширного синдиката" повторена там же, с. 97.

[27] "Народное хозяйство", 1919, № 1-2, с. 23.

[28] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 2-5.

[29] Там же, с. 474, прим. 90.

[30] Там же, с. 30-31.

[31] А. Лозовский. Рабочий контроль, 1918, с. 20. Автор рецензии на эту брошюру в: 'Вестник Народного комиссариата труда", 1918, №2-3 (февраль-март), с. 385-387 – обвинял Лозовского в том, что он преувеличивал как вред, наносимый рабочим контролем, так и масштабы взаимной враждебности между фабрично-заводскими комитетами и профсоюзами; на деле такое слияние оказалось не так уж трудно осуществить.

[32] "Протоколы заседаний ВЦИК 2-го созыва", 1918, с. 60.

[33] Об этой дискуссии см. там же, с. 60-62; декрет см. в: "Собрание узаконений, 1917-1918", № 3, ст. 35.

[34] Всероссийский Совет рабочего контроля собрался лишь один раз, как заявил об этом Рязанов в январе 1918 г. ("Первый Всероссийский съезд профсоюзов", 1918, с. 234), или же вообще ни разу не собирался, как утверждал тот же оратор четыре месяца спустя ("Груды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 104); согласно другой версии, он предпринимал попытки собраться, но не смог набрать кворума (там же, с. 72).

[35] Статья в "Известиях" от 23 ноября/6 декабря 1917 г. характеризовала рабочий контроль как необходимый инструмент, чтобы "парализовать... деятельность локаутчиков", и утверждала, что без этого декрета "грозила гибель страны и революции".

[36] "Первый Всероссийский съезд профсоюзов", 1918, с. 175,194.

[37] Г. Циперович. Цит. соч., с. 157.

[38] А. Лозовский. Цит. соч., с. 33-34.

[39] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 339-340.

[40] Первый из них, хоть и оформленный в виде декрета ("Собрание узаконений, 1917—1918", № 3, ст. 30), носил характер призыва, обращенного 9/22 ноября 1917 г. "Народным комиссаром по Министерству почт и телеграфов" ко всем служащим почт и телеграфов прекратить саботаж. Он заканчивался следующими словами: "Я заявляю, что никакие так называемые инициативные группы и комитеты по управлению учреждениями почтово-телеграфного ведомства не могут присваивать себе функций, принадлежащих общей власти и мне, как Народному Комиссару". Декрет о роспуске Совета Адмиралтейства датировался 28 ноября/11 декабря 1917 г. (там же, № 4, ст. 58).

[41] См. Приложение Г "Рабочий контроль на железных дорогах".

[42] "Первый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1918, с. 234.

[43] The Lansing Papers, 1014-1920, v. IL Washington, 1940, p. 369.

[44] Эта идея была позднее подробно развита Бухариным (см. ниже, с. 197).

[45] Дальнейшее развитие профсоюзов будет рассмотрено в следующем разделе (см. с. 81-84).

[46] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 3, ст. 38; В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 494; "Народное хозяйство", 1918, № 11, с. 12. Согласно Ларину (цит. соч., с. 16), Ленин сказал ему несколько дней спустя после революции: "Вы занимались вопросами организации германского хозяйства, синдикатами, трестами, банками, – займитесь этим у нас".

[47] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 128.

[48] Там же, с. 129; к сожалению, стенографического отчета об этом заседании В1ЩК не имелось. Ларин ("Народное хозяйство, 1918, № 11, с. 17) свидетельствовал, что проект этого декрета был составлен Бухариным; Вронский же ('Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 162) приписывает авторство Бухарину, Савельеву и самому себе.

[49] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 5, ст. 83.

[50] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 274.

[51] "Народное хозяйство", 1918, №11, с. 8; Рыков говорил позднее, что ВСНХ "вышел из петроградских фабзавкомов" ("Третий Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1920, т. I (пленумы), с. 7).

[52] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 9, ст. 129; 'Большая Советская Энциклопедия", т. ХШ, 1929, с. 561, статья "ВСНХ".

[53] "Народное хозяйство", 1918, № 11, с. 11-12.

[54] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 134.

[55] "Народное хозяйство", 1918, № 11, с. 12.

[56] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 10, ст. 158.

[57] Там же, ст. 159; далее см. с. 93-95.

[58] См. с. 114-115.

[59] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 174-175.

[60] "Народное хозяйство", 1918, № 11, с. 11-14.

[61] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 11, ст. 167.

[62] М. Philips Price. My Reminiscences of the Russian Revolution, 1921, p. 213-215.

[63] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 13, ст. 196.

[64] Похоже, что в губерниях делалось мало или вообще не делалось никакого различия между совнархозами, экономическими секциями местных Советов и местными органами рабочего контроля, если таковые там вообще существовали; так, в Нижнем Новгороде обязанности всех трех выполнял всего один орган ("Год пролетарской диктатуры". Нижний Новгород, 1918, с. 28-31); другой пример приводится в: "Груды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, ст. 219.

[65] Там же, с. 485-488.

[66] Ленин в своей вступительной речи по поводу открытия I Всероссийского съезда Советов развивал тему, что ВСНХ "предстоит одним только из всех государственных учреждений сохранить за собой прочное место", поскольку он должен выжить как "аппарат" при социализме, когда политические органы правительства отомрут (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 377).

[67] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 71.

[68] "Большая Советская Энциклопедия", т. ХIII, 1929, с. 559—560, статья "ВСНХ".

[69] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 10, ст. 149; несколькими днями раньше декрет сходного содержания был выпущен народным комиссариатом по торговле и промышленности (там же, ст. 155), который, однако, вскоре уступил ВСНХ все полномочия заниматься вопросами промышленной организации.

[70] "Бюллетень Высшего Совета народного хозяйства", апрель 1918 г., № 1, с. 42.

Текстильная промышленность была старейшей широкомасштабной отраслью промышленности России. Это была единственная отрасль, в которой фактически все фабрики располагались в центральных областях, так что вся отрасль концентрировалась в пределах территории, находившейся под контролем Советов; правда, вскоре ей суждено было оказаться отрезанной от ее главных традиционных поставщиков сырья в Туркестане. Тот факт, что лишь немногие текстильные фабрики оказались в числе национализированных в течение первого периода [1], позволяет предположить, что предприниматели здесь занимали менее непримиримые позиции, чем в других отраслях. Временное правительство основало по соглашению с текстильной промышленностью специальную организацию под названием Центроткань с главной конторой в Москве, чья декларируемая цель якобы состояла в содействии лучшему распределению поставщиков. 16/29 декабря 1917 г. был принят декрет, уполномочивший экономическую секцию Московского Совета провести реорганизацию Центроткани для учета всех изделий текстильного производства, для отчуждения их в государственную собственность и для распределения их через руководимую Народным Комиссариатом Продовольствия общегосударственную продовольственную организацию" [2]. Судя по всему, этим декретом ничего достигнуто не было, кроме того, что он закладывал предварительные основы для некой организации, в которой Советская власть сможет найти общий язык с промышленниками. В конце января 1918 г. прошел съезд профсоюзов работников текстильной промышленности, разумеется, не без одобрения со стороны официальных властей; он принял резолюцию в пользу создания централизованной организации, которую он назвал Центротекстиль, с целью осуществления контроля над этой отраслью промышленности [3]. Наконец, в марте 1918 г. ВСНХ создал центральный орган текстильной промышленности, который – хотя он и носил название, предложенное рабочими, – явно представлял собой некую комбинацию Центротекстиля и

468

Центроткани. В Положении о новом Центротекстиле он объявлялся "Государственным органом, объединяющим и руководящим всей деятельностью в области промышленности". Он должен был состоять из 30 рабочих, 15 инженеров и управляющих – о них упоминалось в привычных для царских времен выражениях как об "имущих" или "подлежащих налогообложению" слоях населения – и 30 представителей различных официальных и полуофициальных организаций: исполнительным органом должно было стать бюро, состоящее из 11 человек [4]. Угрожающая нехватка сырья – которая стала особенно острой осенью 1918 г., – возможно, сыграла здесь определенную роль, способствуя достижению в этой отрасли относительно высокого уровня сотрудничества между предпринимателями, рабочими и Советской властью.

Примеры с металлургической и текстильной отраслями дают возможность наглядно проиллюстрировать процесс создания системы объединенного управления для каждой из конкретных отраслей промышленности, который ВСНХ начал осуществлять в первые месяцы 1918 г. В течение 1915 и 1916гг. царское правительство учредило централизованные органы – иногда называвшиеся "комитетами", а иногда "центрами" – для многих отраслей промышленности, производящих те виды продукции, которые были прямо или косвенно необходимы для ведения войны [5], и к 1917 г. такие центральные органы – которые обычно состояли из представителей данной отрасли и осуществляли регулирующие функции довольно-таки неопределенного характера – распространились почти по всей сфере промышленного производства. В течение первой половины 1918 г. ВСНХ постепенно захватил власть над всеми такими органами – или, во всяком случае, над тем, что от них осталось, – и трансформировал их в некие административные органы под названием "главки" или "центры", находящиеся в подчинении и под контролем ВСНХ. Главный комитет кожевенной промышленности – Главкож – был учрежден в 1918 г. [6] За этим вскоре последовали главные бумажный и сахарный комитеты, а также мыловаренный и чайный "центры" – все это вместе с Центротекстилем уже существовало к марту 1918 г. [7] Весьма маловероятно, чтобы эти органы были созданы, если бы не основы, которые были уже заложены еще до революции, и не сотрудничество со стороны управляющих и инженерно-технического персонала этих отраслей. Журналы, которые выпускало весной и летом 1918 г. большинство этих органов, во многом сохраняли – если оставить в стороне официозные аспекты – стиль и характер старых коммерческих журналов. В тот момент могло создаваться впечатление, что российская экономика – следуя модели, установленной во время войны в Германии, – находилась на пути к компромиссу между промышленностью и новой государственной властью на базе концентрации и самоуправления при осуществляемом ВСНХ широком государственном контроле. Насколько эффективен был

469

этот контроль, никакого ясного и однозначного ответа дать нельзя. Однако в той мере, в какой он оказывался эффективным, он был продуктом скорее сотрудничества, чем принуждения. В те времена, когда подорванная войной и революцией российская экономика все глубже и глубже погружалась в море анархии и разрухи, можно разглядеть некоторое молчаливое совпадение интересов между правительством и наиболее разумными и умеренными промышленниками, стремившимися совместными усилиями обеспечить возврат к своего рода упорядоченному производству [8].

Широкая национализация промышленности не была, таким образом, частью первоначальной большевистской программы, и, хотя на ВСНХ были официально возложены полномочия "конфисковать, реквизировать и секвестровать", первые шаги на пути к национализации были неуверенными и спотыкающимися. В самом начале национализация рассматривалась не как некая цель, которая желательна сама по себе, а как реакция на особые обстоятельства, как правило, связанные с какими-либо враждебными акциями со стороны предпринимателей; причем осуществлялась она исключительно по отношению к отдельным предприятиям, а не к отрасли в целом, так что в первоначальных мероприятиях в этой области полностью отсутствовал какой бы то ни было элемент планирования. В советской литературе при описании политики в области национализации, характерной для этого раннего периода, использовались два эпитета. Эта политика называлась "карательной" [9], что означало, что мотивом ее было либо преодоление сопротивления или саботажа со стороны капиталистов, либо принятие карательных мер, связанных с такими их действиями; и она называлась "стихийной" [10], что означало, что она являлась главным образом результатом действий рабочих на местах, а не центральных властей. Можно найти сколько угодно доказательств, что оба эти описания были оправданны.

"Карательный" характер первых мероприятий по национализации иллюстрируется тем фактом, что первые декреты о национализации – будь то декреты, выпущенные Совнаркомом или ВСНХ, – всегда указывали причины, вызвавшие или оправдывавшие национализацию. Наиболее часто в качестве причины назывался отказ подчиниться рабочему контролю [11]. Однако электро-осветительная компания – "общество электрического освещения" – оказалась национализирована потому, что ее руководство, несмотря на правительственные субсидии, "привело предприятие к полному финансовому краху и конфликту со служащими" [12]. Петроградский Путиловский завод был захвачен из-за "задолженности в казну", а другой крупный металлургический концерн был подвергнут национализации "ввиду заявления правления... о ликвидации дел общества" [13]. Несколько металлургических и сталелитейных заводов, выпускающих гвозди, было национализировано "из-за неспособности продол-

470

жать выполнять план и ввиду его важности для правительства" [14]. Принятая в январе 1918 г. III Всероссийским съездом Советов Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа провозглашала государственной собственностью все предприятия, рудники и транспортные средства. Это, хотя и являлось скорее заявлением принципиального характера, чем законодательным актом, ознаменовало более решительный поворот в умонастроениях, и начиная с этого времени декреты о национализации, как правило, прекратили давать обоснования для проведения этой меры [15]. "Стихийный" элемент ранней национализации еще более заметен, чем ее "карательный" характер. Выпущенные ВСНХ или Совнаркомом декреты о национализации касались главным образом предприятий, расположенных в Петрограде, или нескольких широко известных губернских концернов со штаб-квартирой в столице. Однако куда более значительное количество расположенных по всей стране крупных и мелких предприятий было национализировано областными или местными Советами, совнархозами и другими местными органами, а также самими рабочими без одобрения местных Советов [16]. Порой акты о национализации, осуществлявшиеся местными Советами, шли рука об руку с требованиями политической автономии. Когда сразу же после революции в Туркестан была направлена комиссия для организации поставок хлопка для текстильных предприятий Москвы и Петрограда, то она обнаружила, что туркестанские Советы и местный Совнарком уже провели национализацию местной хлопковой промышленности [17]. С точностью оценить, что именно происходило на всех обширных просторах советской территории, возможным не представляется [18]. Однако все свидетельствует в пользу того, что главным источником национализации зимой 1917/18 г. служили неорганизованные действия рабочего контроля и что областные и местные Советы и совнархозы гораздо чаще выпускали декреты, покрывавшие действия, предпринятые самими рабочими, чем декреты, являвшиеся результатом их собственной инициативы. Национализация, как сказал впоследствии Рыков, "производилась независимо от вопросов снабжения, от хозяйственных соображений, а исходя исключительно из необходимости непосредственной борьбы с буржуазией" [19]. Характерной чертой этого неупорядоченного процесса "карательной" и "стихийной" национализации было то, что она применялась только относительно отдельных предприятий. За исключением торгового флота, который к тому времени уже был организован как целостная единица и национализирован декретом, принятым в январе 1918 г. [20], первым случаем национализации целой отрасли промышленности стала национализация в мае 1918 г. сахарной промышленности, за которой в следующем месяце последовала и нефтяная промышленность [21]. И все же совершенно ясно, что до тех пор, пока единицей национализации оставалось скорее предприятие, чем отрасль промышленности, синдика-

471

листские тенденции, присущие рабочему контролю, так и не были полностью преодолены. В сообществе, которое поставило себе целью организовать свою жизнь на основании скорее социалистических, чем синдикалистских принципов, судьба конкретной фабрики или отдельного предприятия не могла определяться исключительно их собственными, так сказать, достоинствами и заслугами. Как единая целостность здесь должны были рассматриваться вся отрасль промышленности или сфера производства, а в конечном счете и народное хозяйство в целом.

Брест-Литовский договор произвел на все советское общество воздействие сильнейшего шока. Словно резкий луч прожектора, осветил он картину почти полной беспомощности и разрухи и привел вдруг к резкой остановке той экономической политики дрейфа и компромисса, которая была характерна для последних трех месяцев. В момент подписания договора основной акцент все еще делался на необходимости создать новую армию для "защиты социалистического отечества" и на надежную перспективу грядущей международной революции: именно эти вопросы все еще оставались лейтмотивами резолюции VII съезда партии, одобрившего ратификацию договора от 8 марта 1918 г. Ровно неделю спустя они повторились в резолюции официально ратифицировавшего договор IV Всероссийского съезда Советов, причем им был добавлен новый момент – необходимость решительного поворота в экономической политике.

"Съезд самым настойчивым образом выдвигает перед всеми рабочими, солдатами и крестьянами, перед всеми трудящимися и угнетенными массами самую главную очередную и необходимую задачу текущего момента: повышение деятельности и самодисциплины трудящихся, создание везде и повсюду крепких и стройных организаций, охватывающих по возможности все производство и все распределение продуктов, беспощадную борьбу с тем хаосом, дезорганизацией, разрухой, которые исторически неизбежны, как наследие мучительной войны, но которые в то же время являются первейшей помехой делу окончательной победы социализма и упрочения основ социалистического общества" [22].

Пришло время подсчитать огромные экономические потери, в сущности, не вызванные, а только зарегистрированные Брест-Литовскими соглашениями. Они составляли 40 % в промышленности и промышленном населении бывшей царской империи, 70 – в железорудном и сталелитейном производстве и 90 % ,в сахарном производстве [23]. Чтобы вырвать страну из когтей разрухи, требовались радикальные меры. С другой стороны, уже сам факт, что хоть как-то удалось выжить после германского нашествия, вселял определенный оптимизм. Беспорядки последних месяцев можно было на вполне законных основаниях от-

472

части приписать ужасам войны, а они на данный момент уже были позади. Впервые Советская республика была свободна от каждодневных забот, связанных с опасностью иностранного вторжения. Промышленная реконструкция была первой и самой главной и неотложной задачей "передышки".

Новый поворот в политике сопровождался важными переменами в ВСНХ. Почти сразу же, судя по всему, был понижен в должности его первый председатель Осинский [24]. Вместе с Бухариным и Ломовым он участвовал в дискуссиях Центрального Комитета партии в числе активных противников Брест-Литовского договора, и, потерпев поражение, все они были выведены из состава бюро ВСНХ и отстранены от всякой ответственности за его политику [25]. Это открыло путь Ларину и Милютину, ставшим наиболее влиятельными фигурами в штаб-квартире ВСНХ; одно время предполагалось, что Ларин займет пост председателя [26]. Бывший меньшевик, Ларин изучал и восхищался инспирированной государством промышленной концентрацией и плановой экономикой военной Германии. Милютин – хотя всегда и оставался большевиком – отнюдь не принадлежал к числу бескомпромиссных экстремистов, как об этом свидетельствовала его отставка в связи со спорным вопросом о коалиции в ноябре 1917 г. [27] Как Ларин, так и Милютин выдвинулись теперь как практические деловые люди, занимавшиеся прежде всего тем, как найти средства остановить катастрофическое падение производительности. Оба были убежденными сторонниками планирования и централизации. Политика, которую они представляли, явилась реакцией на излишества рабочего контроля и "стихийной" национализации, и на некоторое время этой политике была обеспечена поддержка Ленина.

Первым безошибочным шагом на новом пути явился декрет, обнародованный ВСНХ 3 марта 1918 г. – дата подписания в Брест-Литовске, – за подписью Ларина. Декрет содержал явное официальное признание функций технического управления в промышленности и в то же самое время знаменовал попытку заложить основы целостной системы централизованного надзорам контроля. Каждый главк или центр должен был назначать на каждое предприятие, принадлежащее данной отрасли промышленности, своего комиссара или уполномоченного, который призван играть роль представителя правительства и осуществлять надзор, а также двух директоров, одного – технического, а другого – административного. Административный директор подчинялся решениям "хозяйственно-административного совета", в состав которого входили представители рабочих, предпринимателей и инженерно-технического персонала предприятия, а также профсоюзов и местных советских органов. Решения технического управляющего могли быть отменены только уполномоченным правительства или "центральной дирекцией" отрасли. В декрете был заложен принцип, что "рабочий контроль над национализированными предприятиями осуществля-

473

ется путем передачи всех заявлений и постановлений фабрично-заводского комитета или контрольной комиссии на усмотрение и разрешение хозяйственно-административного совета предприятия"; кроме того, в декрете было положение, что рабочие или предприниматели должны составлять не более половины всех членов административного совета [28]. На открывшейся 19 марта 1918 г. сессии ВСНХ Милютин начал свой основной доклад, заявив, что "диктатура пролетариата сделала неизбежным изменение всей экономической политики сверху донизу". Он подверг осторожной критике "недочеты" рабочего контроля и национализацию в том виде, в каком она осуществлялась до сих пор.

"Национализация шла либо снизу, проводилась областными, часто местными советам PC и КД, или же шла сверху, отсюда, от СНК и ВСНХ. Но недостаток был тот в этой системе национализации, что не было общего плана. Самый процесс диктовался объективно экономическим положением и фактами классовой борьбы. В настоящее время нашу промышленность приходится финансировать государству, и в сущности национализированные предприятия и частные предприятия сейчас в большинстве содержатся государственной казной. И поэтому в этом отношении нам трудно, в сущности говоря, получить такую картину отличия национализированных от ненационализированных предприятий в смысле задолженности с их стороны государству; поэтому в дальнейшем перед нами стоит необходимость управления теми фабриками и заводами и т.д., которые еще не национализированы, и доведения до конца национализации промышленности".

Главным следствием всего этого был отказ от "карательной" системы национализации в пользу "системы планомерной национализации", соответствующим образом подготовленной и охватывающей целиком каждую данную отрасль промышленности. Такой дальнейший курс национализации должен быть связан с "увеличением производительности". Ларин провозгласил тогда точку зрения – столь непривычную в то время, сколь она может казаться очевидной сейчас, – что функции ВСНХ заключаются в том, чтобы "увеличить количество полезных предметов, производимых в стране"; он оказался намного впереди своего времени и когда выдвинул три амбиционных проекта, которые предполагалось осуществлять за счет общественных работ, – интенсивное оснащение оборудованием месторождений, расположенных в Центральной Сибири, электрификация промышленности в Петрограде и проведение ирригационных работ в Туркестане [29]. Планы разработки месторождений и развития промышленности в Сибири, которые должны были заменить утраченные промышленные районы на Украине и юго-востоке России, широко обсуждались в начале 1918 г., но были быстро прерваны гражданской войной; те же самые причины сделали неосуществимым и проект относительно Туркестана.

474

Электрификация промышленности оказалась зародышем той идеи, которая пустила ростки позднее, заняв почетное место в истории советского планирования. Однако в тот момент Ларин занимался строительством "воздушных замков".

Проблемой, по которой в течение короткого периода спокойствия, последовавшего после Брест-Литовска, разгорелись жаркие споры, стал вопрос о взаимоотношениях революционного правительства с бывшими лидерами капиталистической промышленности. Ленинская концепция "государственного капитализма" как строя, который оставит за собственниками владение и управление своими промышленными предприятиями, подчинив их общегосударственному надзору и руководству, отнюдь не была забыта. Деловые контакты между ВСНХ и промышленниками всячески поощрялись, так что не удивительно, что между видным железорудным и стальным магнатом, чьей промышленной группе принадлежали основные локомотивные и вагоностроительные заводы страны, Мещерским и ВСНХ вот-вот были готовы начаться переговоры, касающиеся будущей организации этой отрасли промышленности. В марте 1918 г. Мещерский выдвинул весьма изобретательное предложение, в соответствии с которым его группа должна была владеть половиной акций нового металлургического треста, другая же половина должна была принадлежать государству, причем группа должна была от имени этого смешанного предприятия осуществлять управление трестом. Небольшим большинством голосов ВСНХ принял решение вести переговоры, основываясь на этом предложении [30]. Приблизительно в то же самое время еще один промышленник, Стахеев, сделал предложение образовать трест железорудной и сталелитейной промышленности на Урале, причем акции на сумму 200 млн. рублей должны были быть субсидированы его группой, еще 200 млн. – государством, а 100 млн. – неназванными американскими капиталистами. Альтернативное предложение предполагало, что государство возьмет на себя субсидирование всего капитала, а группа Стахеева будет осуществлять руководство и управление трестом от имени государства [31].

Все эти проекты – из которых наиболее серьезным было предложение Мещерского – вскоре натолкнулись на жесткую политическую оппозицию. Потерпевшая поражение в связи с ратификацией Брест-Литовского соглашения левая группа теперь под руководством Бухарина и Радека выступила широким фронтом в экономической области. 4 апреля 1918 г. эта группа представила на одном партийном собрании серию тезисов, две недели спустя они были опубликованы в первом номере недолго просуществовавшего журнала "Коммунист" [32]. Присутствовавший на этом собрании Ленин зачитал серию контртезисов: они в то время опубликованы не были, однако явно представляли собой часть первого варианта обширной статьи под заголовком "Очередные задачи Советской власти", которая, получив пред-

475

варительно одобрение Центрального Комитета партии – необычно торжественная формальность, – была напечатана в "Известиях" от 28 апреля 1918 г. [33] На другой день Лениным были открыты широкие публичные дебаты по этому вопросу на заседании ВЦИК, где от имени левой группы выступил Бухарин, а 3 мая ВЦИК одобрил шесть тезисов по "Очередным задачам Советской власти", что ознаменовало собой полное принятие ленинской позиции [34]. Не удовольствовавшись этой формальной победой, Ленин разгромил своих поверженных противников в весьма живо написанной брошюре "О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности", которая положила конец разногласиям и содержала в наиболее законченном виде ленинские экономические взгляды того времени.

Обе стороны были единодушны в признании того, что наступил поворотный момент. Революция одержала триумфальную победу над своими врагами внутри страны, власть буржуазии была сломлена, а буржуазная административная машина, как политическая, так и экономическая, полностью разгромлена – разрушительная фаза революции была завершена. Однако относительно того, как осуществить созидательную фазу, мнения радикальным образом разделились. Члены левой группировки стояли на диаметрально противоположных позициях относительно тех, кто до и после революции скептически относился к возможности немедленного перехода к социалистической революции; они, напротив, утверждали, что социалистическая революция уже свершилась, и им не терпелось собрать урожай ее живительных плодов. От выдвижения какой бы то ни было конструктивной или конкретной программы они уклонялись, оставаясь по преимуществу группировкой оппозиционной. Однако о чем шла речь, в принципе было совершенно ясно. Программа пролетарской революции переводилась на другие рельсы в интересах консолидации новой государственной власти. Так же как в Брест-Литовске, дело международной революции было отдано в жертву ради "охраны и укрепления уцелевшей части Советского государства", так же и в экономической сфере "все силы будут обращены на укрепление и развитие производительных сил, на "органическое строительство", при отказе от дальнейшей ломки капиталистических производственных отношений и даже при частичном восстановлении их". Эта аргументация продолжалась:

"Вместо перехода от частичных национализации к общей социализации крупной промышленности, соглашения с "капитанами промышленности" должны были привести к образованию больших руководимых ими и охватывающих основные отрасли промышленности трестов, которые с внешней стороны могут иметь вид государственных предприятий. Такая система организации производства дает социальную базу для эволюции в сторону государственного капитализма и является переходной ступенью к нему".

476

Отголоски такой же критики слышались и со стороны левых эсеров и меньшевиков, которые, выступая в своей печати, сетовали, что "под флагом национализации промышленности проводится политика насаждения промышленных трестов" [35]. Недавно проявившаяся настойчивость Ленина на централизованной организации и предлагаемые им меры по ее осуществлению отвергались как отступление от социализма в сторону государственного капитализма.

В середине апреля 1918 г., когда эти разногласия были в самом разгаре, было принято решение отклонить план, предложенный Мещерским [36]. Не вполне ясно, насколько это решение было форсировано той ролью, которую сыграли в этом члены оппозиции; согласно одной из версий, оно было продиктовано обнаружением того факта, что основная часть акций группы Мещерского попадала бы в немецкие руки [37]. Однако дискуссии по принципиальным вопросам продолжались без ссылок на это решение. Опровержение Лениным критических выступлений со стороны левой оппозиции было весьма характерным и знаменательным. С апреля 1917 г. он проповедовал – вопреки мнению тех, кто стремился удержать революцию в узких буржуазных рамках, – доктрину непосредственного перехода от буржуазной революции к социалистической. Однако он проявлял осторожность, удерживаясь от утверждений относительно времени и условий, при которых социалистическая революция может быть достигнута. "Не "введение" социализма, как наша непосредственная задача, – отмечал он в "Апрельских тезисах", – а переход тотчас лишь к контролю со стороны С.Р.Д. за общественным производством и распределением продуктов". В работе "Государство и революция", написанной накануне Октябрьской революции, он говорил, имея в виду Германию военного времени, об "эпохе перерастания монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм", хотя и отвергал при этом еретическую мысль, что этот государственно-монополистический капитализм может называться "государственным социализмом"; это не было социализмом, но это был шаг на пути к социализму [38]. Эта концепция высококонцентрированной и монополизированной экономики, управление которой осуществляется капиталистами при номинальном сохранении частной собственности, но при неусыпном надзоре со стороны государства, именно и означала то, что Ленин называл "государственным капитализмом". Попытка осуществить это сразу же после революции в виде системы рабочего контроля потерпела поражение отчасти из-за отказа капиталистических предпринимателей играть отведенную им роль [39]. Однако куда более значительные успехи – несмотря на провал переговоров с Мещерским – ожидали политику, направленную на организацию серии крупных промышленных монополий под контролем и руководством ВСНХ [40]. Это не было социализмом, но означало шаг по пути к его осуществлению. Ленин никогда открыто не оспари-

477

вал столь дорогое сердцам меньшевиков сомнительное утверждение, что, прежде чем стать социалистической, Россия должна перестать быть отсталой. Эта проблема обрела особую остроту в связи с провалом – вопреки расчетам Ленина – надежд на то, что германский и западноевропейский пролетариат придет на помощь российской революции. Отсталая Россия теперь должна завершить свою буржуазную революцию, должна собственными силами провести модернизацию в ожидании, пока придет помощь из Европы.

Впоследствии случилось так, что Ленин смог использовать упрек в "государственном капитализме" не как обвинение, а как комплимент. Во время дискуссий на заседании ВЦИК он с иронией обратил против своих оппонентов их же собственное оружие.

"Эволюция в сторону государственного капитализма – вот зло, вот враг, с которым нас приглашают бороться.

И вот, когда я читаю эти ссылки на подобных врагов в газете левых коммунистов, я спрашиваю: что сделалось с этими людьми, как они могут из-за обрывков книжки забыть действительность? Действительность говорит, что государственный капитализм был бы для нас шагом вперед. Если бы мы могли в России через малое число времени получить государственный капитализм, это было бы победой. Как они могли не видеть, что мелкий собственник, мелкий капитал – наш враг? Как они могли в государственном капитализме видеть главного врага?" [41]

В работе "О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности" он развил эту идею с теми же акцентами, но более подробно. Россия представляет собой арену, на которой борются между собой различные формы производства. Но важно распознать, какие из них являются врагами, а какие – союзниками.

"Не государственный капитализм борется здесь с социализмом, а мелкая буржуазия плюс частно-хозяйственный капитализм борются вместе, заодно, и против государственного капитализма, и против социализма" [42].

Государственный капитализм – это, таким образом, не только камень, ступая на который можно перейти к социализму, но и союзник социализма в качестве врага его врагов.

Зарубежной страной, на которой по-прежнему был сфокусирован взгляд не только Ленина-революционера, но и Ленина-государственного деятеля, оставалась Германия. Интерес Ленина к германской военной экономике начал давать плоды. Еще не был ратифицирован Брест-Литовский договор, а он уже с нетерпеливым энтузиазмом обращался к этой теме.

"Да, учись у немца! История идет зигзагами и кружными путями. Вышло так, что именно немец воплощает теперь, наряду с зверским империализмом, начало дисциплины, организации, стройного сотрудничества на основе новейшей машинной индустрии, строжайшего учета и контроля.

478

А это как раз то, чего нам недостает. Это как раз то, чему нам надо выучиться" [43].

Он посвятил Германии как "конкретнейшему примеру государственного капитализма" и как "последнему слову современной крупно-капиталистической техники и планомерной организации" целую главу работы "О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности". Единственным недостатком германского государственного капитализма было то, что его государство было государством "юнкерски-буржуазного империализма". Поставьте на его место "советское, т.е. пролетарское государство", и "вы получите всю ту сумму условий, которая дает социализм". История играет странные шутки. Она породила в начале 1918 г. "две разрозненные половинки социализма, друг подле друга, точно два будущих цыпленка под одной скорлупой" – один в Германии, а другой в России. Политическая революция произошла в России, а экономическая организация имелась в Германии. Обе они были необходимы для достижения социализма. Задача российских социалистов заключалась в том, чтобы – в ожидании, пока разразится германская революция, – "учиться государственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание еще больше, чем Петр ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства" [44]. Похоже, это было единственным восхищенным упоминанием о Петре Великом – а возможно, и вообще о каком бы то ни было другом русском царе – в работах Ленина. Таким образом, Ленин проводил достаточно резкое различие между первым и вторым периодом революции. Дело "подавления сопротивления эксплуататоров" было уже в главных чертах сделано "в период с 7 ноября (25 октября) 1917 г. до (приблизительно) февраля 1918 г.". С другой стороны, "наша работа по организации, под руководством пролетариата, всенародного учета и контроля за производством и распределением продуктов сильно отстала от нашей работы по непосредственной экспроприации экспроприаторов". Впереди в течение следующего периода лежит "коренная задача создания высшего, чем капитализм, общественного уклада", а это означает "повышение производительности труда, а в связи с этим (и для этого) его высокую организацию". В течение первого периода лозунг "Грабь награбленное" был совершенно правильным, во втором – девизом должно стать: "Награбленное сосчитай и врозь его тянуть не давай, а если будут тянуть к себе прямо или косвенно, то таких нарушителей дисциплины расстреливай" [45]. В первый период важно было подчеркивать социалистическую враждебность к государству, необходимость уничтожить буржуазную государственную машину; это было подчеркнуто в работе "Государство и революция". Однако когда Бухарин упоминал "Государство и революцию" в "Коммунисте" в апреле 1918 г., он процитировал только "то, что уже... устарело, что является вче-

479

рашним", промолчав о задаче завтрашнего дня в том, что касается учета, контроля, дисциплины" [46]. В первый период превалирующим лозунгом был "рабочий контроль", теперь, в новом акценте на организацию как путь к социализму, это было предано забвению.

"Мы организовали при царе тысячи и при Керенском сотни тысяч. Это ничего, это в политике не считается. Это была подготовительная работа, это был подготовительный класс. И пока передовые рабочие не научатся организовывать десятки миллионов, до тех пор они – не социалисты и не творцы социалистического общества, и необходимых знаний организации они не приобретут. Путь организации – путь длинный, и задачи социалистического строительства требуют упорной продолжительной работы и соответственных знаний, которых у нас недостаточно. Едва ли и ближайшее будущее поколение, более развитое, сделает полный переход к социализму" [47].

В то время Ленин стремился внедрить в сознание масс важность организации, используя – возможно, намеренно – гиперболические выражения. Если бы торговец сказал ему, что улучшилось положение на некоторых железных дорогах, "так мне такая похвала в миллион раз ценнее, чем 20 резолюций коммунистов". Железные дороги как раз и являлись главным "гвоздем", представляя собой "одно из проявлений самой яркой связи между городом и деревней, между промышленностью и земледелием, на которой основывается целиком социализм" [48]. Здесь можно было уже увидеть предвкушение того пути, на котором два года спустя ленинское воображение покорила панацея электрификации.

В мае 1918 г. полемика по вопросу об организации промышленной политики прекратилась; причем завершилась она без решающей победы какой бы то ни было из сторон. Предложение о том, чтобы вести дела совместно с капиталистами, было отвергнуто и уже более не возобновлялось; таким образом, исчезла возможность компромисса с промышленниками под флагом "государственного капитализма". Но, с другой стороны, доводам левой оппозиции в пользу местной автономии и "рабочего контроля" суждена была недолгая жизнь: девизами дня стали организация и централизация. Вслед за отказом от плана Мещерского ВСНХ созвал в середине мая в Москве совещание работников металлургической промышленности с целью обсуждения вопроса о национализации. В совещании, которое прошло под председательством Ленина, принимали участие главным образом представители рабочих и инженерно-технического персонала соответствующих предприятий. Было зачитано письмо к совещанию от Ленина, который от лица Совнаркома выступал в пользу национализации, мотивируя это тем, что такие меры повлекут за собой объединение в рамках единой администрации различных предприятий, включая сюда инженеров и специалис-

480

тов, а также выступая за принятие мер, обеспечивающих соблюдение "строгой трудовой дисциплины". Представители инженерно-технического персонала от голосования воздержались, однако никаких других обструкций относительно данного мероприятия с их стороны не последовало. Логика сложившейся ситуации носила императивный характер: раз проект Мещерского, предполагавший национализацию наполовину, был отвергнут, то единственной вероятной альтернативой была национализация полная. В результате этого совещания была принята резолюция, выступавшая за "немедленную национализацию" предприятий и проведение объединения; под эгидой ВСНХ был образован временный комитет с целью организации "объединенных государственных металлургических заводов (Гомза)" – первого и самого крупного из трестов, созданных ВСНХ в порядке воплощения ленинского принципа "принудительного синдицирования" [49]. Двумя неделями раньше декретом Совнаркома была национализирована сахарная промышленность [50] – первая, кроме транспорта, отрасль, с которой теперь стало возможным иметь дело как с единым целым.

I Всероссийский съезд Советов народного хозяйства собрался в Москве 26 мая 1918 г. Он планировался как нечто вроде хозяйственного парламента. Свыше 100 делегатов с правом голоса представляли ВСНХ и его главки и центры, областные и местные совнархозы и другие хозяйственные органы, а также профсоюзы; кроме того, на съезде присутствовало около 150 делегатов без права голоса [51]. Председательствовал на съезде недавно назначенный на пост председателя ВСНХ Рыков [52]. Вновь подняли голос представители левой оппозиции. Бухарин, чьи функции здесь были чисто формальными, сводясь к оглашению приветствий к съезду от Центрального Комитета партии, с известной едкостью заметил, что существуют люди, которые вместо того, чтобы поднять знамя "вперед к коммунизму", поднимают знамя "назад к капитализму", Осинский выразил опасения, что при новых порядках "ключи от производства остаются в руках капиталистов". Ломов, напомнив съезду, что фраза о том, что социализм должен учиться у капитализма, имела хождение в 80-90-е годы XIX века и выдвинута она была "квази-марксистом" (а ныне буржуазным деятелем) Струве, вел арьергардный бой в защиту рабочего контроля и сделал замечание, которое стало характерным для всех оппозиционных групп на несколько лет вперед:

"Мы всеми мерами – национализацией, централизацией подавляем силы в своей стране. Массы совершенно отрезаются от творческой живой силы во всех областях народного хозяйства" [53].

Однако доминировало на съезде осознание того сурового факта, что практическая необходимость требует обеспечить увеличение и организацию производства, с какими бы это ни было сопряжено теоретическими жертвами. Милютин, сделав-

481

ший на съезде основной доклад, был подвергнут критике не столько за выдвинутые им предложения, сколько за прозвучавшие в его докладе оптимистические оценки на будущее. А Рыков как председатель ВСНХ выступил за радикальную и бескомпромиссную политику национализации. Применявшиеся до настоящего времени случайные и бессистемные методы не представляли собой ни эффективного противоядия хозяйственной анархии, ни эффективного вклада в строительство социализма. Национализация отдельных предприятий не означает социализма: это в лучшем случае синдикализм. Даже национализация отдельных отраслей промышленности не является достаточной мерой.

"Я до сих пор думал, – сказал Рыков, – что можно организовать социалистическое общество, и то при условии международного социалистического переворота, но организовать социалистическую отрасль промышленности, социализировать отдельную фабрику или завод, извините меня, до сих пор ни один социалист таких предложений не делал и не может делать" [54].

Однако – хотя на чисто доктринерском уровне таким образом без всяких компромиссов провозглашался тезис о несовместимости такой экономики, которая была бы наполовину социалистической, а наполовину капиталистической, – необходимо было также признать и то обстоятельство, что "мы в состоянии национализировать и в состоянии управлять национализированными предприятиями только в части промышленности" и что, следовательно, придется начать с наиболее важных [55]. В ключевой резолюции съезда содержалось следующее сравнительно скромное высказывание:

"В области организации производства необходимо завершение национализации, и от проведения национализации отдельных предприятий (которых национализировано и секвестировано 304) необходимо перейти к последовательной национализации отраслей промышленности и в одну из первых очередей – металлообрабатывающей и машиностроительной, химической, нефтяной и текстильной. Проведение национализации должно быть лишено случайного характера и может проводиться исключительно или В.С.Н.Х. или С.Н.К. по заключению В.С.Н.Х." [56].

Съезд принял также резолюцию о торговле, финансах и трудовой дисциплине. Работала даже аграрная секция, которая тоже приняла резолюции, включая резолюцию о желательности общественных ферм, однако у всего съезда в целом не хватило времени, чтобы их рассматривать [57]. Общим результатом этого мероприятия явилось одновременно как сужение, так и усиление полномочий ВСНХ. В качестве его основной функции была подтверждена концентрация усилий на организации промышленности, и в пределах этой сферы он стал высшим авторитетом [58]. Проведение согласованной советской промышленной политики стало впервые возможным в мае 1918 г., хотя нехватка ресурсов и прежде всего квалифицированных кадров по-прежне-

482

му препятствовала эффективному осуществлению этой политики.

Вскоре, однако, события форсировали развитие процессов в этом направлении. Даже во время заседаний I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства на Урале с оружием в руках поднялись чешские легионы; июнь стал свидетелем стремительного развития гражданской войны и начала вторжения союзных войск. Все это способствовало тому, чтобы спровоцировать усиление нервного напряжения в Москве и ускорить необходимость более жесткой организации и контроля за промышленностью. Однако непосредственный импульс к активным действиям исходил с совершенно другой стороны. Германская оккупация Украины после Брест-Литовска быстро увеличила заинтересованность Германии в российских ресурсах, и акции в российской тяжелой промышленности в широких масштабах скупались германскими компаниями. Если бы этот процесс продолжался и дальше, то в германскую собственность могла перейти значительная часть российской промышленности, поэтому следовало опасаться германского дипломатического вмешательства против национализации. Согласно некоторым официальным сообщениям, посол Германии в Москве Мирбах уже получил к тому времени инструкции выразить по этому поводу протест [59].

Эти опасения привели к драматическим событиям 28 июня 1918 г., после продолжавшегося всю ночь совещания Совнаркома, был выпущен декрет о национализации всех важных отраслей промышленности. Цели этого декрета, как было заявлено в его краткой преамбуле, сводились к осуществлению "решительной борьбы с хозяйственной и продовольственной разрухой" и "упрочению диктатуры рабочего класса и деревенской бедноты" – это было попыткой провести довольно-таки иллюзорную параллель между этим декретом и учреждением комитетов крестьянской бедноты как инструмента проведения аграрной политики. Среди отраслей промышленности, все имущество которых ныне объявлялось "собственностью Российской Социалистической Федеративной Советской Республики", были названы горная, металлургическая и металлообрабатывающая, текстильная, электротехническая, лесопильная и деревообделочная, табачная, стекольная и керамическая, кожевенная, цементная, а также все паровые мельницы, предприятия по местному благоустройству и в области железнодорожного транспорта и несколько менее важных отраслей. Однако после этого лихого введения составители декрета обнаружили проницательное осознание различия – на котором в свою очередь настаивали как Ленин, так и Рыков, – существующего между национализацией предприятия и управлением им после того, как оно национализировано. Задача "организации управления национализируемыми предприятиями" доверялась "в срочном порядке" ВСНХ и его секциям. Однако до тех времен, пока ВСНХ не вы-

483

пустит специальные инструкции, касающиеся упомянутых в декрете конкретных предприятий. Эти предприятия должны были рассматриваться как переданные в безвозмездное арендное пользование прежних владельцев, которые должны были по-прежнему осуществлять финансирование и извлекать из них доход; при этом директорам и персоналу было под страхом наказания запрещено покидать свои посты [60]. Декрет от 28 июня 1918 г. сохранил, таким образом, различие между юридической передачей прав собственности государству – что само по себе еще не влекло за собой никаких практических последствий – и практическим принятием на себя государством ответственности за управление. Первый шаг был теперь – в том, что касалось основных отраслей промышленности, – под угрозой германского вмешательства поспешно завершен. Второй шаг – осуществленный, возможно, с большей скоростью, чем полагали составители декрета, – был сделан под давлением гражданской войны.

[1] Согласно утверждению, содержащемуся в: В.П. Милютин. Цит. соч., с. 112, — на текстильную промышленность приходилось только 5 % всех концернов, национализированных до 1 июня 1918 г.

[2] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 9, ст. 137.

[3] "Народное хозяйство", 1918, № 10, с. 32; 1918, № 11, с. 43-46.

[4] Там же, 1918, №> 2, с. 43-44.

[5] ZagoTsky. Op. cit., p. 129. Здесь содержатся сведения о создании комитетов в хлопковой, шерстяной, кожевенной, льнообрабатывающей и бумажной отраслях промышленности.

[6] "Народное хозяйство", 1918, № 11, с. 18; "Груды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 95.

[7] "Бюллетень Высшего Совета народного хозяйства", № 1, март 1918 г., с. 28; декрет об образовании Главного сахарного комитета (Главсахар) опубликован в: "Собрание узаконений, 1917-1918", № 29, ст. 377; подробности об основании чайного центра (Центрочай) опубликованы в: "Известия Центрочая", N? 1, 25 апреля 1918 г.

[8] "Народное хозяйство" (1918, № 3, с. 7-12) опубликовало статью одного "специалиста" по фамилии Макевецкий, который был экспертом по отравляющим газам и бывшим инструктором Технологического института, где он утверждал, что прогресс и эффективность в российской химической промышленности могут быть обеспечены только при условии государственного контроля, и ратовал за национализацию этой отрасли. В книге: V.N. Ipatiess. The Life of a Chemist, Stanford, 1946, p. 237 – содержатся факты об образовании Главхима – Главного комитета по химической промышленности, – который был учрежден на основе Главного артиллерийского управления царского военного министерства.

[9] В.П. Милютин. Цит. соч., с. 137; на прошедшем в январе 1918 г. Ш Всероссийском съезде Советов Ленин, осуждая капиталистических врагов строя, описывал проведение "национализации банков и конфискации имущества" как меру, направленную на то, чтобы "привести их к повиновению" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 268).

[10] "Труды 1 Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 92; "За пять лет", 1922, с. 238; о русском слове "стихийный" см. т. 1, гл. 1.

[11] Наиболее ранние примеры можно найти в: "Собрание узаконений, 1917-1918", № 4, ст. 69; № 6, ст. 95; № 13, ст. 190, 191, 192; согласно сведениям, содержащимся в: В.П. Милютин. Цит. соч., с. 115, — 70 %всех проведенных в этот период актов национализации произошло из-за предпринимателей, которые либо отказывались подчиниться рабочему контролю, либо покидали свои предприятия.

[12] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 9, ст. 140.

[13] "Собрание декретов по народному хозяйству", 1918, с. 270-271.

[14] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 9, ст. 130.

[15] Там же, № 27, _ ст. 350, 351, 346-360, где опубликован ряд декретов по национализации, выпущенных в феврале и марте 1918 г.

[16] Один из первых декретов, касавшийся прежде всего обеспечения продовольствием, случайно предоставлял местным Советам право секвестровать "все торговые и промышленные предприятия" ("Собрание узаконений, 1917— 1918", № 1, ст. 9); однако вопросы юридической правомочности играли в то время весьма незначительную роль.

[17] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 97.

[18] Согласно статистическим данным, приведенным в: В.Я. Милютин. Цит. соч., с. 113, — из 521 предприятия, национализированного до 1 июня 1918 г., 50 % — совнархозами и Советами более низкого уровня и только 20 % — Совнаркомом и, вне всякого сомнения, достаточно полные в том, что касается более высоких властей, — не очень, разумеется, надежны в том, что касается национализации, осуществлявшейся на низших уровнях; никакая статистика не может показать и того, какая часть официальных актов национализации была результатом "стихийных" действий со стороны рабочих. Рыков, комментируя ненадежность статистических данных по национализации, говорил: "Цифр указывалось несколько, и никто не знает, насколько верны эти цифры" ("Груды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 92).

[19] Там же, с. 92.

[20] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 19, ст. 290.

[21] Там же, № 34, ст. 457; № 45, ст. 546. Обе эти отрасли промышленности были в особенно угрожающем состоянии вследствие германской оккупации Украины. Явное исключение из утверждения, приведенного в тексте, составляет национализация предприятий по производству спичек и свечей, проведенная декретом от 7 марта 1918 г. (там же, N° 29, ст. 385). Этот случай был аномальным. Целью этого декрета было создание государственной монополии над распределением некоторых товаров первой необходимости, включая рис, перец и кофе. "Национализация" предприятий по производству спичек и свечей была применительно к этой цели случайной, и, несмотря на использованную терминологию, эти предприятия не были подчинены контролю со стороны ВСНХ, который выпустил этот декрет, или какого бы то ни было другого государственного органа, а переданы в ведение Центрального совета кооперативов — Центросоюза. На прошедшем в мае 1918 г. I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства было особо заявлено, что до настоящего времени ВСНХ провел целиком лишь национализацию двух отраслей: водного транспорта и сахарной промышленности ('Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 93).

[22] "Съезды Советов РСФСР в постановлениях", 1939, с. 69.

[23] Эти цифры были приведены Радеком в докладе, сделанном в мае 1918 г. на 1 Всероссийском съезде Советов народного хозяйства ("Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 15); более подробные подсчеты связанных с этим убытков приведены в: "На новых путях", 1923, т. III, с. 161-163.

[24] В январе 1918 г. Оболенский был направлен в Харьков для подготовки к национализации Донецких месторождений ("Народное хозяйство", 1918, № 11, с. 14); в марте 1918 г. он сделал на пленуме ВСНХ доклад в пользу проведения национализации Донецких месторождений ('Бюллетень Высшего Совета народного хозяйства", № 1, апрель 1918 г., с. 34-41).

[25] Первый номер журнала ВСНХ "Народное хозяйство", датированный мартом 1918 г., был выпущен под руководством редакционной коллегии в составе: Осинский, Ломов и Смирнов; начиная со второго номера (апрель 1918 г.) и далее редактором стал Милютин.

[26] См. заявление Савельева, который после ухода Оболенского стал действующим председателем, зафиксированное в: Bunyan and Fisher. Op. cit., p. 624.

[27] Т. 1, гл. 3.

[28] "Сборник декретов и постановлений по народному хозяйству", 1918, с. 311-315.

[29] Два выступления Милютина см. в: В.Я. Милютин. Цит. соч., с. 130—141; доклад Ларина в: "Бюллетень Высшего Совета народного хозяйства", N° 1, апрель 1918 г., с. 23—24. Судя по всему, никаких официальных публикаций, которые освещали бы подробно это мероприятие, выпущено не было. В выступлении Милютина есть раздел по трудовой политике, о которой см. с. 94—95.

[30] Согласно сведениям, опубликованным в: "Народное хозяйство", № 11, 1918, с. 22, – это решение было принято большинством с перевесом всего в один голос на собрании президиума ВСНХ "с некоторыми руководящими работниками Совнаркома".

[31] Г. Циперович. Цит. соч., с. 161-162.

[32] Т. 1, гл. 8.

[33] В.И. Ленин. Поля. собр. соч., т. 36, с. 165-208; фрагмент первоначального проекта, написанного в конце марта и значительно отличающегося по форме от окончательного текста, был сохранен: см. там же, с. 127-164. Одобрение Центральным Комитетом зафиксировано предположительно, по неопубликованным партийным архивам в публикации: В.И. Ленин. Соч., 3-е изд., т. XXIII, с. 620, прим. 177. "Коммунист" (№ 1, 20 апреля 1918 г., с. 13) упрекал Ленина в том, что он не удосужился опубликовать контртезисы.

[34] "Протоколы заседаний ВЦИК 4-го созыва", 1920, с. 206-238. Два выступления Ленина, второе из которых является ответом Бухарину, также опубликовано в: В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 239-276, шесть тезисов напечатаны там же, с. 277-280.

[35] Там же, с. 308.

[36] Подробностей о ходе переговоров с Мещерским было вообще опубликовано не так-то много. Один из выступавших на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства намекнул, что большевики "целых четыре месяца учились и брали уроки у довольно недурного трестера — Мещерского"; согласно утверждению Рыкова, проект был оговорен Мещерским с Лариным, но отклонен большинством в президиуме ВСНХ ("Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 72,112). Согласно статье Осинского (Оболенского) в: "Коммунист", №2, 27 апреля 1918 г., с. 17, — Ленин в ходе партийной дискуссии, проходившей 4 апреля, поддержал этот проект, сказав, что он вполне готов дать Мещерскому "взятку" в 200—250 миллионов рублей, если эта группа возьмет на себя организацию крупного металлургического треста.

[37] Г. Циперович. Цит. соч., т. 165.

[38] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, с. 32, 67, 416.

[39] Как ни странно, но это долго оставалось поводом для упреков в их адрес. "Капиталистический класс, – с негодованием сказал Шляпников на I Всероссийском съезде профсоюзов, — отказался от отведенной ему организующей роли в производстве" ("Первый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1918, с. 2).

[40] Крицман, способный толкователь экономических теорий того времени, писал, что ВСНХ является "наследником и преемником (в смысле объединения нароного хозяйства) органов финансового капитала" (Ю. Ларин и Л. Крицман. Очерк хозяйственной жизни и организация народного хозяйства Советской России, 1920, с. 122).

[41] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 254-255.

[42] Там же, с. 296.

[43] Там же, с. 82. Вронский, ездивший в Берлин для проведения экономических переговоров с Германией после Брест-Литовска, вспоминал, что, когда он объяснял германским официальным представителям советскую экономическую политику, то они ответили: 'То, что у вас проектируется, проводится и у нас. Это вы называете "коммунизмом", а у нас это называется "государственным контролем" ("Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 157). Ленин был вынужден согласиться с этим сравнением, но никогда не называл это ни коммунизмом, ни социализмом.

[44] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 300; приводя этот отрывок три года спустя, Ленин намеренно или случайно опустил ссылку на Петра (там же, т. 43, с. 251).

[45] Там же, т. 36, с. 172-184, 269. В английском языке нет точного идиоматического перевода знаменитой фразы "Грабь награбленное"; Ленин здесь называет это эквивалентом выражения "экспроприация экспроприаторов", только "без латинских слов".

[46] Там же, с. 262; упреки в адрес Бухарина, пытавшегося дискредитировать характерные для того времени позиции Ленина, напомнив антигосударственные взгляды, высказанные им в "Государстве и революции", были повторены им и в: "О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности" (там же, с. 313—314).

[47] Там же, с. 262.

[48] Там же, т. 36, с. 271-272.

[49] Там же, с. 348; сведения об этой конференции см. там же, т. XXIII (3-е изд.), с. 538-539, прим. 4, а также в: J. Bunyan. Intervention Civil War and Communism in Russia. Baltimore, 1936, p. 379-381.

[50] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 34, ст. 457.

[51] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. VI-X, 82 (где допущена явная опечатка относительно общего количества делегатов).

[52] Безукоризненная большевистская репутация Рыкова и его бесцветные убеждения, возможно, обеспечили ему предпочтение перед бывшим меньшевиком Лариным; Ларин и Милютин остались директорами "секции хозяйственной политики" ВСНХ.

[53] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 7, 63,73,75.

[54] Там же, с. 98.

[55] Там же, с. 113.

[56] Там же, с. 473.

[57] Там же, с. 273-274, 460-463.

[58] Взлет ВСНХ был отчасти достигнут за счет народного комиссариата торговли и промышленности, который, будучи вытеснен из сферы промышленной политики, ограничил свои функции осуществлением контроля за внешней торговлей. Эволюция этого комиссариата была описана заместителем его комиссара Вронским на прошедшем в мае 1918 г. I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства (там же, с. 161—162). ВСНХ учредил даже секцию внешней торговли с персоналом в 39 человек ("Народное хозяйство", 1918, N° 1, с. 11), однако никаких сведений о ее деятельности в этой области неизвестно.

[59] Никаких явных доказательств существования планировавшихся Германией акций нет, однако тот факт, что такие действия послужили мотивом для поспешного выпуска этого всеобъемлющего декрета, подтверждается двумя независимыми свидетелями (М. Philips. Op. cit., p. 285-286; S. Libeman. Building Lenin's Russia. Chicago, 1945, p. 24-26). Радек месяц спустя говорил на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства о необходимости "выкупить акции немецких граждан в русских предприятиях" и сетовал, что буржуазия "старается всеми мерами продать свои акции немецким гражданам, старается получить защиту немецкого права путем всяких подделок, всяких фиктивных сделок" ("Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 16). Вронский (его высказывание приводится в: Ю.С. Розенфельд. Цит. соч., с. 99—100) дает несколько иную версию. С момента подписания Брест-Литовского договора в Берлине велись переговоры с германским правительством (Вронский был главой советской делегации) с целью определить, среди прочих вопросов, и общий размер компенсации за захваченную в России германскую собственность; поэтому Советское правительство было обеспокоено тем, чтобы национализировать как можно больше имущества, до тех пор пока не будет подписано это соглашение.

[60] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 47, ст. 559.

в) Труд и профессиональные союзы

Марксистская программа провозглашала то, что лежало в основе "трудовой" политики. Она извлекала логические выводы из теории, согласно которой труд является единственным источником стоимости; и это обстоятельство превращало пролетариат в главный инструмент и в главное действующее лицо, которое должно было извлечь выгоду из грядущей революции. Если она порой и казалась безразличной к тем требованиям, которые обычно фигурировали в "рабочих" платформах, то это потому что подобные требования предполагали признание капиталистической системы и имели смысл лишь до тех пор, пока такая система продолжала существовать. Следовательно, эти требования могли быть только вторичными; главной целью рабочих должно было всегда быть свержение капитализма, а не улучшение своего положения в рамках этого строя. Пункты, которые фигурировали среди минимальных требований рабочих, содержавшихся в "Коммунистическом Манифесте", а также в инспирированных им более поздних партийных документах, были важны не столько сами по себе, сколько как средство достижения революционной цели, что случилось с партиями, которые исключительно или чрезмерно концентрировали свою деятельность на этих минимальных требованиях, показывали свою деятельность на этих минимальных требованиях, показывали примеры "ревизионистов" в Германии и "экономистов" в России. Держа в голове эти примеры, большевики вряд ли были склонны забывать, что они являются партией революционной, а не "реформистской", и их трудовая политика должна рассматриваться именно в свете этого критерия. С другой стороны, они не могли не проявлять определенного интереса к тем практическим требованиям рабочих, которые могли быть в известной мере удов-

484

летворены даже при буржуазном правлении. В принятой в 1903 г. на II съезде Программе партии содержались требования 8-часового рабочего дня, еженедельного выходного дня и прочие знаковые пункты рабочей программы.

Тот же самый элемент неопределенности и компромисса присутствовал и в большевистском отношении к профсоюзам. I Интернационал умудрился искусно лавировать между теми из его членов – главным образом английской группировкой, – которые придавали тред-юнионизму большое значение, и теми, главным образом французами и немцами, кто был склонен вообще исключить его как не соответствующий революционной борьбе. Резолюция, принятая в 1866 г. конгрессом, проходившим в Женеве, признавала, что профсоюзы сохраняют свою необходимость и жизненность, "пока существует современный способ производства", однако предостерегала их против следования "узким" целям и призывала к борьбе "за освобождение угнетенных миллионов" [1]. Эта резолюция цитировалась в 1899 г. Лениным, протестовавшим против так называемого "кредо" экономистов, стремившихся свести деятельность рабочего класса к "экономической борьбе" тред-юнионизма [2]. В работах Ленина и других большевиков эта традиция выражалась в сохранившейся привычке использовать выражение "тред-юнионизм" – в английском варианте – в уничижительном смысле. В работе "Что делать?" Ленин писал, что экономисты "постоянно сбиваются с социал-демократизма на трэд-юнионизм", утверждал, что "политическая борьба социал-демократии гораздо шире и сложнее, чем экономическая борьба рабочих с хозяевами и правительством", и полагал, что социал-демократы, хотя они и должны работать в профсоюзах, не должны делать попыток построить социал-демократические профсоюзы [3]. На проходившем в 1906 г. в Стокгольме IV съезде партии принцип "беспартийности" профсоюзов поддерживали равным образом как большевики, так и меньшевики, и он был включен в принятую съездом резолюцию [4]. Прошедший в 1907 г. в Лондоне следующий съезд, хотя и подтвердил эту резолюцию, привлек внимание к необходимости "признания профессиональными союзами идейного руководства с.-д. партии" [5], а позднее в том же году Ленин объявил о своем переходе на точку зрения, что нейтральность профсоюзов "принципиально отстаивать нельзя" [6]. В следующем году к этому тезису присоединился Центральный Комитет партии, и отныне он занял свое место как признанный пункт партийного учения [7]. Тенденция рассматривать профсоюзное движение как нечто имевшее для партии вспомогательное значение и как инструмент партийной политики была внутренне присуща большевистской доктрине и усиливалась с каждым шагом, направленным на то, чтобы стимулировать более активное участие партии в деятельности профсоюзов [8].

Большевистская позиция в отношении рабочей политики и профсоюзов отражала российские условия. До 1905 г. не суще-

485

ствовало никакой программы по улучшению условий труда, которая имела бы хоть какие-нибудь шансы на успех, а профсоюзное движение находилось еще в эмбриональном состоянии. Время от времени случались серьезные забастовки, однако они представляли собой только беспорядочные и стихийные взрывы негодования против невыносимо тяжелых условий. В 1905 г. непокорные рабочие организовывались не в профсоюзы, а в Советы – органы, которые с самого начала имели политический и революционный характер. Первые в России профсоюзные конференции были проведены в 1905 и 1906 гг., однако в последовавший за этим период репрессий профсоюзы пострадали едва ли меньше, чем левые политические партии. Февральская революция 1917 г. принесла профсоюзам возрождение и большой приток новых членов. Роль профсоюзов в период между Февральской и Октябрьской революциями уже была описана [9]. Прошедший в августе 1917 г. VI съезд партии упоминал в своей резолюции "Об экономическом положении" в числе "рабочих организаций" профсоюзы, фабрично-заводские комитеты и Советы рабочих депутатов, не делая попыток провести различие между их характером и функциями [10]. Однако в сознании наиболее радикально настроенных и активных рабочих профсоюзы затмевались силой Советов [11]; а в том, что касается отношений между профсоюзами и фабрично-заводскими комитетами, большевики вплоть до Октябрьской революции имели все основания поддерживать эти комитеты, которые имели революционный облик и содержали большевистское большинство, против профсоюзов, которые стояли за упорядоченную организацию труда и находились под преимущественным влиянием меньшевиков.

Поворотный пункт в большевистской позиции наступил вскоре после победы Советской власти. Российские профсоюзы, появившиеся на свет слишком поздно и уже в сложившихся условиях крупномасштабной промышленной организации, имели тенденцию расти не на базе отдельных профессий или ремесел, а на базе отраслей промышленности в целом. Большинство российских профсоюзов было по этой самой причине не только более всеобъемлющим и не только имело более широкий и обобщенный состав членов, чем их западные аналоги, но и было более склонно к тому, чтобы рассматривать себя скорее как представителей всех рабочих в целом, чем той или иной конкретной профессиональной группы [12]. Эта традиция, развитию которой способствовала та квазиреволюционная обстановка, в которой российским профсоюзам приходилось действовать, как нельзя лучше подходила для того, чтобы удовлетворить новые конструктивные потребности Советской власти. Прежде всего революционное правительство поспешило провести в законодательном порядке те меры трудового законодательства, которые уже давно были привычны в западных демократических странах, не уделяя особенно большого внимания тому, насколько

486

они могут быть практически осуществимы в сложившихся в то время в России условиях. Через четыре дня после революции был выпущен декрет, провозгласивший принцип 8-часового рабочего дня и 48-часовой рабочей недели, ставивший ограничения на работу женщин и подростков и запрещавший использование труда детей в возрасте младше 14 лет [13]. В декретах от 11/24 декабря 1917 г. и 22 декабря 1917 г./4 января 1918 г. содержались положения о страховании на случай безработицы и болезни [14]. Проводить в жизнь эту политику "протекционистского" рабочего законодательства было невозможно без сотрудничества какого-то центрального органа, который представлял бы рабочих. Эту брешь заполнили профсоюзы, и их позиции соответствующим образом упрочились. За отсутствием другого аппарата на них было возложено управление социальным страхованием, которое было предусмотрено декретом от декабря 1917 г. [15] Во-вторых, Советское правительство теперь испытывало острую нужду в том, чтобы обеспечить противовес возраставшей анархии фабрично-заводских комитетов и рабочего контроля, и нашло этот противовес в лице организации, которая претендовала на то, чтобы представлять общие – в отличие от групповых – интересы рабочего класса. И здесь тоже профсоюзы с триумфом получили то, что им причиталось. Подчинение фабрично-заводских комитетов упорядоченной профсоюзной организации превратилось в цель советской, так же как и профсоюзной, политики.

Новый альянс между правительством и профсоюзами был публично скреплен на проходившем в Петрограде в январе 1918 г. – в момент роспуска Учредительного собрания – Всероссийском съезде профессиональных союзов. Успех Октябрьской революции оказал воздействие на политический облик союзов: из общего количества в 416 делегатов с правом голоса 273 были большевиками и 66 – меньшевиками [16]. Будущие взаимоотношения между правительством и профсоюзами сразу же превратились в кардинальную проблему съезда и предмет наиболее упорных дискуссий. Они затруднялись позицией, занятой Лозовским, который, хотя и возглавлял альянс между правительством и профсоюзами, заключенный с целью преодолеть анархию рабочего контроля, со своей обычной энергией высказывался и писал о необходимости сохранить полную автономию профсоюзов по отношению к органам политической власти и вышел – или был исключен – из большевистской партии, Рязанов, другой ведущий большевик, состоявший в Центральном Совете профсоюзов, остался в партии, но, как было известно, придерживался убеждений, которые были не так уж далеки от позиций Лозовского. Зиновьев, присутствовавший на съезде как главный делегат от большевистской партии, подверг критике "независимость" профсоюзов: этот лозунг, который раньше означал независимость от буржуазии, теперь, при рабочем правительстве, не может означать ничего иного, кроме права "поддержки са-

487

ботажников". Профсоюзы уже стали частью Советской власти, послав своих делегатов во ВЦИК. С другой стороны, Зиновьев выступал против каких бы то ни было намерений запретить стачки: ведь проблема национализированных отраслей промышленности тогда еще едва-едва зарождалась – правительство даже готово было вносить вклад в забастовочные фонды. Главные ораторы от меньшевиков Майский и Мартов утверждали, что поскольку революция была революцией буржуазно-демократической и никакой иной быть не могла, то профсоюзы должны выполнять свои обычные функции, сохраняя полную независимость от государства. Лозовский, отстаивавший свои позиции с момента Октябрьской революции, благоразумно занял промежуточную линию. Он резко отмежевался от взглядов Зиновьева, категорически осуждая идею, будто профсоюзы должны сразу же превратиться в "органы государственной власти", чьи решения "проводятся принудительным путем". Однако он согласился с выводом – подспудно присутствовавшим и в доводах меньшевиков, – что как только социализм будет достигнут, то исчезнут и возражения против интеграции профсоюзов в рамки государственной машины. Главная резолюция съезда, хотя и приветствовала революцию как "социалистическую революцию", отражала известную степень компромисса с более осторожной позицией Лозовского в отношении временного расписания.

"В развитом виде профессиональные союзы в процессе происходящей социалистической революции должны стать органами социалистической власти.

...В результате наметившегося процесса, профессиональные союзы неизбежно превратятся в органы социалистического государства, участие в которых для всех лиц, занятых в данном производстве, будет государственной обязанностью" [17].

В действительности I Всероссийский съезд профессиональных союзов заложил принцип подчинения профсоюзов государству, который с тех пор в течение трех лет никем не подвергался сомнению (за исключением меньшевиков). Однако основной вопрос рабочей политики в социалистической экономике был лишь едва затронут. В резолюции заявлялось, что профсоюзы "должны взять на себя главную работу по организации производства и воссозданию подорванных производительных сил страны"; и именно в этом духе там в числе наиболее неотложных "задач дня" назывались такие задачи профсоюзов, как "самое энергичное участие во всех центрах, регулирующих производство, организация рабочего контроля, регистрация и распределение рабочей силы, организация обмена между городом и деревней, деятельнейшее участие в демобилизации промышленности, борьба с саботажем, проведение всеобщей трудовой повинности и т.п." [18]. Снова яблоком раздора оказались фабрично-заводские комитеты. Один анархистский делегат описал их как "ячейки будущего общественно-социалистиче-

488

ского строя", другой для контраста называл профсоюзы "живыми трупами". Однако съезд без особых осложнений принял резолюцию, в которой провозглашалось, что "фабрично-заводские комитеты должны стать органами соответствующих профессиональных союзов на местах" [19]. Включение фабрично-заводских комитетов в централизованную профсоюзную систему означало, что конкретные интересы небольших групп рабочих должны уступить место общим интересам всего пролетариата в целом; а вряд ли можно отрицать, что эти общие интересы состояли зимой 1917/18 г. – так же как и многие годы после – прежде всего в "организации производства" и "воссоздании подорванных производительных сил страны". Многое из этого аргумента было опущено. Однако в своих пределах он еще сохранял силу. Одним из следствий признания профсоюзами этой роли явился поразительно тесный альянс между Центральным Советом профсоюзов и ВСНХ. Оба натерпелись от фабрично-заводских комитетов, оба одинаково верили в централизацию, и оба отстаивали дело промышленного производства против претензий других секторов экономики. Если в капиталистических странах предприниматели и профсоюзы обнаруживают порой общие интересы в борьбе против потребителя или против того, кто представляет сельское хозяйство, в Советской России эти общие интересы отразились во взаимоотношениях между этими двумя важными органами. К марту 1918 г. слияние между советскими и профсоюзными органами в функциях продвинулось достаточно далеко. Основная часть служащих народного комиссариата труда – сокращенно Наркомтруда, – а также областных и местных его представителей, так называемых "трудовых комиссаров", назначалась теперь профсоюзами, и, согласно сведениям, содержавшимся в напечатанной в официальном журнале Нарком-труда статье Шмидта, "весь вопрос, как целесообразнее провести слияние, которое должно произойти главным образом между Всероссийским Советом Профессиональных союзов и Народным Комиссариатом Труда" [20].

Съезд, на котором было большевистское большинство, избрал новый состав Всероссийского Центрального Совета профессиональных союзов с Зиновьевым в качестве председателя и Шмидтом в качестве секретаря вместо сбившегося с пути, но не раскаявшегося Лозовского. Зиновьев, однако, был слишком загружен другими функциями, и в марте 1918 г., когда штаб-квартира Совета вместе с правительством переместилась в Москву, его на этом посту сменил Томский, рабочий-большевик, который в течение десяти лет оставался доминирующей фигурой в советском профсоюзном движении и много сделал для повышения его престижа. Начиная с января и в течение последующего времени профсоюзы получили официальное признание как представители и исполнители трудовой политики, в определении которой они могли участвовать с правом совещательного голоса. Было с готовностью принято к сведению, что главной не-

489

посредственной целью этой политики – а следовательно, и политики профсоюзов – должны стать организация и расширение производства. Гораздо медленнее осознавался тот факт, что условием увеличения производства – или сохранения того положения, при котором оно продолжало стремительно падать, – была организация труда и усиление трудовой дисциплины и что как раз именно это, следовательно, и окажется главной задачей профсоюзов на последующие годы.

Процесс усвоения этого не свойственного им принципа шел весьма кружным путем. Еще в мае 1917 г. Ленин говорил на Всероссийском крестьянском съезде о возможной необходимости введения "трудовой повинности" с целью обеспечения рабочей силы для широкомасштабных сельскохозяйственных единиц [21]. В сентябре 1917 г. он, используя более общие выражения, написал, что "жизнь", выйдя уже за рамки капитализма, поставила "всеобщую трудовую повинность" на повестку дня [22]. Накануне революции он с удовлетворением отметил в одном из впечатляющих отрывков работы "Удержат ли большевики государственную власть?", что "хлебная монополия и хлебные карточки созданы не нами, а воюющими капиталистическими государствами": именно капиталистическое государство создало также и "всеобщую трудовую повинность в рамках капитализма, – это военная каторжная тюрьма для рабочих". Это были уже готовые меры, которые рабочим оставалось лишь перенять и распространить на капиталистов – "и на богатых вообще", – добавил Ленин. Французская революция гильотинировала своих врагов, пролетарская революция заставит их работать на себя. "Кто не работает, тот не ест", – процитировал Ленин, добавив, что это представляет собой "основное, первейшее и главнейшее правило, которое могут ввести в жизнь и введут Советы рабочих депутатов, когда они станут властью" [23]. Подразумевавшаяся там надежда, что если по отношению к капиталистам будет применяться принуждение, то относительно рабочих этой меры не потребуется, ненадолго пережила победу революции. Однако отказаться от нее публично было отнюдь не легко. Когда декретом, принятым в январе 1918 г., были учреждены биржи труда, для предпринимателей стало обязательным нанимать рабочую силу исключительно через эти биржи, что же касается рабочих, то на них возлагалась единственная обязанность регистрироваться на бирже в случае, если они окажутся безработными [24]. Шмидт говорил на состоявшемся в январе 1918 г. съезде профсоюзов о тех, кто виновен в "саботаже" и "противодействии той политике, которую ведет рабочий класс в лице своих представителей власти", и высказал мысль, что "мы не обойдемся без того, чтобы силой принудить их выполнять ту работу, которую они должны выполнять" [25]. В одной из статей, написанных в том же месяце, Ленин снова привел выражение "кто не работает, тот не ест" как "практическую заповедь социализма" и незаметно включил "рабочих, отлынивающих от работы", в

490

категорию правонарушителей, которых "посадят в тюрьму" [26]. Однако эта статья была отложена в сторону и не напечатана, и проблема осталась еще на два месяца в подвешенном состоянии.

Брест-литовский кризис и желание найти пути остановить стремительный спад в промышленном производстве сделали вопрос о трудовой дисциплине и трудовых стимулах неотвратимым. VII съезд партии, который принял в начале марта 1918 г. решение о подписании договора, потребовал "самых энергичных, беспощадных, решительных и драконовских мер для повышения самодисциплины рабочих и крестьян" [27], а официально ратифицировавший его неделю спустя IV Всероссийский съезд Советов также выступил за "повышение деятельности и самодисциплины трудящихся" [28]. Эта проблема была поднята в докладе, сделанном на заседании ВСНХ Милютиным, говорившим о "трудовой повинности, трудовой повинности в расширенном смысле слова, не такой трудовой повинности, которая проводилась на Западе [29], не той повинности, представление о которой имется у масс, которая говорит, что надо поставить всех на работу, а трудовой повинности как системы дисциплины труда и как системы организации труда в целях производства". Такая схема, добавил он, может быть "основана только на независимости и железной самодисциплине масс рабочего класса" [30]. Однако в конце концов взял на себя ответственность за проведение этой меры именно Центральный Совет профсоюзов, который выпустил 3 апреля 1918 г. Положение, регулировавшее весь этот вопрос в целом: это было первым подробным заявлением нового строя по вопросу о трудовой дисциплине и трудовых стимулах, а также о тех функциях, которые возлагались в этой связи на профессиональные союзы. В условиях "хозяйственного развала", который угрожает "умиранием" пролетариату, профсоюзы видят свою обязанность в том, чтобы "напрячь все усилия к поднятию производительности труда и последовательному проявлению на фабриках и заводах необходимых основ трудовой дисциплины". Каждый профсоюз должен организовать комиссию [*[31]] "для определения норм производительности каждого цеха и каждой категории рабочих". С явной неохотой признавалось там использование сдельной оплаты, направленной "к поднятию производительности труда"; кроме того, указывалось, что "премирование повышенной производительности сверх определенной нормы выработки до определенного предела может явиться полезной мерой к поднятию производительности, не истощающей работника". Наконец, в случае, если "отдельные группы рабочих" откажутся подчиниться профсоюзной дисциплине, они могут в качестве крайней меры быть исключены из профсоюза "со всеми вытекающими из того последствиями" [32].

491

Эти правила вскоре вызвали критические нарекания. Левая оппозиция в своих тезисах – которые были зачитаны на собрании, состоявшемся 4 апреля 1918 г., и опубликованы две недели спустя в "Коммунисте" [33] – с негодованием упоминала о "рабочей политике, направленной на водворение среди рабочих дисциплины под флагом "самодисциплины", введение трудовой повинности для рабочих, ...сдельной платы, удлинения рабочего дня и т.п.", утверждая, что "введение трудовой дисциплины, в связи с восстановлением руководительства капиталистов в производстве... грозит закрепощением рабочего класса, возбудит недовольство, как отсталых слоев, так и авангарда пролетариата" [34]. Меньшевистский журнал заявил в адрес большевиков, что "под флагом восстановления производительных сил страны делаются попытки уничтожения восьмичасового рабочего дня, введения сдельной заработной платы и системы Тейлора" [35] – тейлоризм был некогда широко известной американской системой повышения эффективности труда, которую Ленин когда-то описывал как "порабощение человека машиной" [36]. Ленин на заседании ВЦИК принял этот вызов. Только "деклассированная мелкобуржуазная интеллигенция не понимает того, что для социализма главная трудность состоит в обеспечении дисциплины труда", а "наша диктатура пролетариата есть обеспечение порядка, дисциплины, производительности труда..." [37]. В первом варианте брошюры "Очередные задачи Советской власти", которая была задумана как аргументированный ответ левой оппозиции, он писал о "задаче обеспечить строжайшее проведение дисциплины и самодисциплины трудящихся" и добавил:

"Мы были бы смешными утопистами, если бы воображали себе, что подобная задача осуществима на другой день после падения власти буржуазии, т.е. в первой стадии перехода от капитализма к социализму, или – без принуждения" [38].

В опубликованном тексте брошюры осторожность вынудила его высказаться на этот счет несколько менее откровенно:

"...Условием экономического подъема является и повышение дисциплины трудящихся, уменья работать, спорости [*][39], интенсивности труда, лучшей его организации...

Наиболее сознательный авангард российского пролетариата уже поставил себе задачу повышения трудовой дисциплины... Эту работу надо поддержать и двинуть ее вперед изо всех сил. На очередь надо поставить, практически применить и испытать сдельную плату, применение многого что есть научного и прогрессивного в системе Тейлора, соразмерение заработка с общими итогами выработки продукта или эксплуатационных результатов железнодорожного и водного транспорта и т.д., и т.п." [40].

492

Следует отметить, что наиболее сильные чувства вызывали в то время не проекты введения принудительной трудовой повинности, а внедрение сдельной оплаты труда и других дискриминационных вознаграждений в качестве стимулов к достижению более высокой производительности труда. Дело здесь касалось не столько вопроса о трудовой дисциплине, сколько проблемы равенства. Именно разделение труда при капитализме превратило, по словам "Коммунистического Манифеста", рабочего в "придаток машины". Признанной целью социалистов было покончить с различиями между промышленным и сельскохозяйственным трудом, между умственным и физическим трудом; это рассматривалось как прелюдия к установлению общества равноправия [41]. Следовательно, социалистическая политика должна обеспечивать равную оплату всем. Энгельс хвалил Парижскую коммуну за то, что она "платила всем должностным лицам, как высшим, так и низшим, лишь такую плату, какую получали другие рабочие"; и он утверждал, что поскольку при социализме образование и профессиональное обучение будут оплачиваться за счет общества, то более квалифицированный рабочий не может выдвигать перед государством требований о более высоком вознаграждении, чем менее квалифицированный рабочий [42]. Похоже, однако, что эти аргументы несколько размыли границу между непосредственными возможностями и конечной целью. Когда Маркс в "Критике Готской программы" проводил различие между низшей и высшей фазами "коммунистического общества", он ясно дал понять, что на низшей стадии распределение все еще будет осуществляться не в соответствии с потребностями, а согласно выполненной работе. До тех пор пока производство не расцветет достаточно обильно, чтобы позволить полную реализацию коммунизма с его принципом "каждому по потребностям", единственной возможной формой равенства – хотя, в сущности, это и являлось принципом неравенства, поскольку индивидуальные способности всегда неравны, – было равное вознаграждение за равный труд [43]. Тем не менее Ленин в написанной накануне революции работе "Государство и революция" рассматривал как "ближайшую цель" так организовать народное хозяйство, чтобы "техники, надсмотрщики, бухгалтеры, как и все должностные лица, получали жалованье не выше заработной платы рабочего" [44]; а в своей менее теоретической и более практической брошюре того же периода "Удержат ли большевики государственную власть?" – он явно предусматривал временное исключение из политики равной оплаты только в пользу "специалистов" [45].

В результате этого учения среди большевистских лидеров, а еще больше среди рядовых большевиков сформировались чрезвычайно сильные настроения против дискриминации между различными формами труда или различными категориями рабочих; и, хотя они не предполагали официальных требований обеспечить на нынешней стадии революции какое бы то ни было

493

уравнивание оплаты, эти настроения, вне всякого сомнения, подразумевали в качестве идеала именно равенство. Один из первых декретов ограничивал жалованье народного комиссара 500 рублями в месяц с дополнительными 100 рублями на каждого неработающего иждивенца – это были цифры, сравнимые с зарплатой квалифицированного заводского рабочего [46]; в течение многих лет существовало партийное правило, в соответствии с которым члены партии, получавшие жалованье сверх некоего время от времени фиксировавшегося минимума, должны были передавать излишек в партийную казну [47]. С партийной точки зрения, меньшевики, чьими последователями были представители наиболее высококвалифицированных рабочих, являлись естественными защитниками дифференциации в оплате, большевики же стояли за уравнивание. Первый народный комиссар труда Шляпников заявлял, что "общим положением", признанным Наркомтрудом и Центральным Советом профсоюзов, является то, что "между работниками наемного труда не может быть привилегированных" и что, проводя политику фиксированной оплаты и условий найма, мы "изгоняем всякую разницу между пролетариатом воротничков и блузников" [48]. Однако никаких специальных обязательств, которые гарантировали бы уравнивание в оплате, принято не было; не предпринималось также и никаких серьезных попыток обеспечить это равенство на практике. Декрет от 19 января/1 февраля 1918 г., который устанавливал шкалу заработной платы для петроградской металлургической промышленности, предписывал в качестве критериев для установления размеров зарплаты на удивление прагматическую систему: в эти критерии включался некий минимум, необходимый для поддержания существования, уровень профессионального мастерства, требуемый для выполнения данного вида работы, наличие особо опасных или тяжелых условий труда, а также относительная важность данной отрасли промышленности в народном хозяйстве. Фиксированные на этой основе уровни заработной платы варьировались от максимального к минимальному в отношении 3:2, к тому же в исключительных случаях декретом допускалось и использование сдельной оплаты. Кроме того, предусматривались вычеты из зарплаты в случае невыполнения нормы производительности и перевод на более низкую ступень оплаты в тех случаях, когда обнаруживалась неспособность справиться с данным видом работы [49]. Несколько дней спустя был опубликован декрет об оплате работников почт и телеграфа, устанавливавший шкалу для квалифицированных рабочих в пределах от 215 до 600 рблей в месяц, а "директору" – жалованье в размере 800 рублей в месяц [50]. В этих размерах оплаты не было ничего необычного, кроме того, что они фиксировались официальным декретом. Какие бы аргументы ни выдвигали отдельные партийные теоретики, новый строй никогда практику дифференцированной оплаты всерьез сомнениям не подвергал. Что в дей-

494

ствительности вызывало теперь критику, так это предложение сознательно и намеренно использовать такую дифференциацию в качестве стимула для увеличения производительности.

В этом – как и в других аспектах хозяйственной политики – прошедший в мае 1918 г. I Всероссийский съезд Советов представил спектр наиболее неотложных проблем и противоречий первого периода революции. Томский, принимавший участие в работе съезда в качестве делегата от Центрального Совета профессиональных союзов, заявил, что "все задачи профессиональных союзов в настоящее время тесно переплетены с задачами восстановления разрушенного войной производства", и пришел к заключению, что "Высший совет народного хозяйства и профессиональные союзы – это настолько родственные организации, они так тесно переплелись между собой, что независимая тактика этих двух организаций является невозможной" [51]. Осинский, первый председатель ВСНХ, а ныне член левой оппозиции, повел атаки на "систему сдельной оплаты" и "тейлоризм" [52]. Лозовский осудил тейлоризм как "теорию построения всего на отборных рабочих, укрепления рабочей аристократии". Еще один делегат, будучи далек от мысли, что это может рассматриваться как недостаток, утверждал, что, "если мы возьмем самого лучшего большевика и дадим ему сдельную работу, он даст нам громадную выработку, превышающую норму" [53]. Выводы съезда были весьма уклончивы. Он принял резолюцию "Положение об управлении национализированными предприятиями", где говорилось, что треть членов администрации должна назначаться профсоюзами, одобрялась резолюция Центрального Совета профессиональных союзов "О поднятии производительности труда", признавался принцип, что "за определенную гарантированную заработную платы должна быть гарантирована определенная твердая норма производительности", и выражалось весьма осторожное согласие с принципом сдельной оплаты и "премированием повышенной сверх нормы производительности". Профсоюзы взяли также на себя ответственность за выработку "правил внутреннего распорядка" и возлагали на фабрично-заводские комитеты задачу "строжайшим образом следить за неукоснительным проведением таковых в жизнь" [54]. Шел процесс формирования не столько некой установленной политики, сколько определенного спектра настроений и мнений. Однако летом 1918 г. этот постепенный процесс был внезапно прерван, и гражданская война, а потом и установленный в результате этой войны военный коммунизм быстро придали этим медленно развивавшимся тенденциям конкретную форму и содержание.

[1] Эта резолюция была основана на адресованной к делегатам "инструкции" Центрального Совета, написанной Марксом, который сам на конгрессе не присутствовал. "Повседневная деятельность" профсоюзов в борьбе против предпринимателей признавалась "не только законной, но и необходимой". С другой стороны, "если профессиональные союзы нужны для партизанской борьбы между капиталом и трудом, то они еще более важны как организованная сила для уничтожения самой системы наемного труда и власти капитала": их главной задачей может быть не что иное, как "полное освобождение" рабочего класса (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13, с. 200-202).

[2] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 4, с. 169-172; о разногласиях с "экономистами" см. т. 1, гл. 1.

[3] Там же, т. 6, с. 112-113.

[4] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 79-80.

[5] Там же, с. 108.

[6] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 16, с. 105.

[7] Там же, с. 427.

[8] Знаменательно, что в Великобритании, где профсоюзы старше, чем лейбористская партия, любой шаг в направлении более тесных взаимоотношений между ними означал более действенный контроль над партией со стороны профсоюзов, а в Германии, где они развивались более или менее одновременно, длительное соперничество завершилось принятием доктрины равного партнерства; большевистская позиция была прямой противоположностью британской.

[9] См. выше, с. 58-59.

[10] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т.1, с. 257.

[11] Важной причиной, по которой — как до Октября 1917 г., так и после — Советы неизменно значили больше, чем профсоюзы, было то обстоятельство, что они представляли не только рабочих, но и солдат, то есть крестьян. Зиновьев, противопоставляя в январе 1918 г., на Всероссийском съезде профсоюзов, Советы 1917 г. Советам 1905 г., заметил, что их "сила заключается в том, что солдаты соединились с рабочими" ("Первый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1918, с. 72). Однако то ощущение, что Советы и профсоюзы частично перекрывали друг друга, явилось неким предзнаменованием дилеммы профсоюзов при социализме: там, где органы правительства демонстративно провозглашались органами рабочих, какое место оставалось здесь профсоюзам обычного типа? И напротив, утверждая за профсоюзами исключительные права представ пять рабочих, меньшевики совершенно логично отрицали, будто бы Советы представляют рабочих (см. упоминаемую ниже, на с. 200, меньшевистскую резолюцию на II Всероссийском съезде профсоюзов). Соперничество между Советами и профсоюзами еще явно давало о себе знать, во всяком случае, в отдельных местностях зимой 1920/21 г.: во время развернувшихся в то время разногласий по поводу профсоюзов в губернских партийных кругах была, по свидетельству Зиновьева, широко распространена точка зрения, что существование Советов делает профсоюзы излишними ("Партия и союзы". Под ред. Г.Е. Зиновьева, 1921, с. 3-4). Среди тех, кто отстаивал эту точку зрения, был Мясников (там же, с. 282-287), который был несколько месяцев спустя исключен из партии (см. т. 1, гл. 8). Та же самая проблема возникла и когда в ноябре 1918 г. Советы были созданы в Германии. На состоявшемся в декабре 1918 г. учредительном съезде Германской коммунистической партии один делегат выдвинул лозунг "Прочь из профсоюзов", и даже Роза Люксембург считала, что профсоюзы должны исчезнуть, а на их место должны были прийти Советы рабочих и солдатских депутатов и фабричные комитеты (Bericht liber die Verhandlugen des Grtlndung-parteitages der KPD, 1919, S. 16, 80); левое крыло Германской независимой социал-демократической партии тоже в то время придерживалось точки зрения, что профсоюзы должны поглотиться системой Советов рабочих депутатов (Е. Prager. Geschichte derUSPD, 1922, S. 192).

[12] Томский сказал находившейся в 1920 г. с визитом британской лейбористской делегации: "Наша тактика полностью отличается от той, которая принята в Англии или в Соединенных Штатах. В этих странах союзы стремятся улучшить условия только для своих членов; мы же здесь стремимся улучшить условия для всего рабочего класса в целом" (British Labour Delegation to Russia, 1920: Report, 1929, p. 118).

[13] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 1, ст. 6. Год спустя Наркомтруд выпустил инструкцию, где требовалось усилить ту часть этого декрета, где говорилось об ограничении рабочего дня для подростков и запрещении найма на работу детей, что, судя по всему, так и не было проведено в жизнь; в конце 1918 г. был выпущен еще один декрет, запрещавший нанимать на работу детей ("Собрание узаконений, 1919", № 1, ст. 7). Подобные запреты в период гражданской войны, когда ощущалась острая нехватка рабочей силы, особых практических результатов не имели.

[14] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 8, ст. 111; № 13, ст. 108.

[15] Начало приобретения профсоюзами официального статуса относится к еще более раннему периоду, когда в состав расширенного ВЦИК было включено 50 представителей профсоюзов (см. т. 1, гл. 1).

[16] "Первый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1918, с. 338. Процесс, с помощью которого обеспечивался контроль со стороны большевиков, различался от союза к союзу и требует отдельного изучения. В некоторых случаях большевики доминировали среди рядовых членов профсоюзов и симпатизировали им с самого начала: на учредительном съезде Всероссийского союза рабочих-металлистов, прошедшем в январе 1918 г., присутствовало 75 делегатов-большевиков, 20 меньшевиков, 52 беспартийных и горстка левых эсеров и других небольших группировок ("Профессиональные союзы СССР". Под ред. Ю.К. Милонова, 1927, с. 119); на I Всероссийском съезде рабочих текстильной промышленности, прошедшем в том же месяце, большевики составляли 52 % делегатов (там же, с. 135). С другой стороны, в профсоюзе работников почт и телеграфа такого большинства — за счет более или менее активного внешнего воздействия — удалось добиться лишь к марту 1918 г. (там же, с. 325—326); ход событий там в общем и целом был сходен с тем, что происходило в профсоюзе железнодорожников (см. ниже, с. 394-395); профсоюз печатников долго оставался бастионом меньшевиков.

[17] "Первый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1918, с. 38, 73-75, 97-98, 364-365.

[18] Там же, с. 364.

[19] Там же, с. 85,101, 374.

[20] "Вестник Народного комиссариата труда", 1918, № 2-3, с. 27-28.

[21] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 32, с. 188; термин "трудовая повинность" был основан на аналогии с "военной повинностью" и всегда подразумевал элемент принуждения.

[22] Там же, т. 16, с. 412.

[23] Там же, т. 34, с. 310-311.

[24] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 21, ст. 319.

[25] "Первый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1918, с. 108.

[26] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 20-23.

[27] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 278.

[28] "Съезды Советов в постановлениях", 1939, с. 69.

[29] Ларин как раз только что опубликовал по этому вопросу брошюру "Трудовая повинность и рабочий контроль" (1918), где широко обращался к опыту трудовой мобилизации в Германии во время войны; главной целью посвященной этой брошюре передовой статьи, напечатанной в официозном "Вестнике Народного комиссариата труда", 1918, № 2-3, с. 385-387, явно была попытка сгладить неблагоприятное впечатление, которое мог произвести этот прецедент.

[30] В.П. Милютин. Цит. соч., с. 137-138; опубликованный стенографический отчет об этой сессии ВСНХ в распоряжении не имелся. Согласно: В.И. Ленин. Сочинения, т. XXII, 2-е изд., с. 622, прим. 186, Ленин присутствовал на двух заседаниях президиума ВСНХ, на которых обсуждались эти предложения. В то время еще не было решено, доверить ли этот вопрос профсоюзам; среди обсуждавшихся проектов стоял вопрос о 'рабочих книжках". Мнение о трудовой дисциплине следовало спросить также у "капиталистов, инженеров и мастеров".

[31] Так называемые "Бюро нормирования". —Прим. ред.

[32] "Народное хозяйство", 1918, № 2, с. 38.

[33] Об этих тезисах и журнале левой оппозиции см. выше, с. 89—90.

[34] Цитировалось в: В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 261.

[35] Там же.

[36] Там же, т. 24, с. 369-371.

[37] Там же, т. 36, с. 261.

[38] Там же, с. 162.

[39] У Карра ошибочно переведено как "скорости" ("speed"). —Прим. ред.

[40] Там же, с. 189. Работа "Система Тейлора" была опубликована в Москве в 1918 г.; в 1922 г. Ленин упоминал о втором издании этой работы (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 206).

[41] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, с. 58; Ленин в работе "Государство и революция" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, с. 96) охарактеризовал различия в заработной плате как главный источник "современного общественного неравенства", а их преодоление — как условие отмирания государства.

[42] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 16, ч. II, с. 93; т. 14, с. 204.

[43] Там же, т. 15, с. 274-276.

[44] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, с. 51.

[45] Там же, т. 34, с. 309; такая позиция была принята и в партийной программе марта 1919 г. ("ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 291).

[46] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 3, ст. 46; декрет от 2 июля 1918 г. фиксировал жалованье народного комиссара на уровне 800 рублей в месяц, а жалованье других советских работников – не выше 350 рублей, однако разрешал платить жалованье вплоть до 1200 рублей "специалистам", в случае если это получило одобрение Совнаркома (там же, № 48, ст. 567).

[47] Похоже, что первоначально установленное правило так никогда и не публиковалось, однако на него часто делались ссылки в более поздних партийных резолюциях (см., например: "ВКП(б) в резолюциях...", т. I, с. 434, 470).

[48] "Протоколы II Всероссийского съезда комиссаров труда и представителей бирж труда и страховых касс", 1918, с. 11. На I Всероссийском съезде профсоюзов, прошедшем в январе 1918 г., упоминалось о проекте Ларина "путем налогов свести заработок лиц, проживающих в России, к сумме не более 600 рубл. в месяц" ("Первый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1918, с. 82); однако больше ничего об этом слышно не было.

[49] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 16, ст. 242.

[50] Там же, №18, ст. 262.

[51] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 10.

[52] Там же, с. 66.

[53] Там же, с. 78, 393.

[54] Там же, с. 477-478, 481-482.

г) Торговля и распределение

В цивилизованном обществе кардинальной проблемой распределения всегда являются взаимоотношения между городом и деревней. В России военного времени эта проблема уже проявила себя в сильной форме продовольственного кризиса. Хлебные карточки были введены в Петрограде и в Москве еще летом 1916 г., а очереди за продовольствием явились важнейшим вкладом в Февральскую революцию. Временное правительство сразу же организовало комитет продовольствия, декретировало государственную хлебную монополию, в соответствии с которой хлеб должен был поставляться государству по твердым ценам, а в мае 1917 г., когда было сформировано коалиционное правительство с участием эсеров и меньшевиков, образовало вместо комитета продовольствия полноправное министерство продовольствия [1]. Все эти меры, судя по всему, способствовали развитию "черного рынка" и побудили крестьян изъять хлеб с рынка в ожидании более высоких цен. Функции министерства продовольствия включали не только руководство осуществлением хлебной монополии и установление твердых цен на хлеб, но также и обеспечение поставок крестьянам по сходным ценам таких товаров, которых они требовали в обмен на свою продукцию. Так, в сентябре 1917 г. был выпущен приказ о передаче в его распоряжение с целью обеспечить процесс обмена с крестьянами 60 % продукции текстильной промышленности, оставшейся после удовлетворения потребностей армии [2]. Однако и эти меры оказались неэффективными; проведенное два раза повышение официальных цен на хлеб в ответ на давление со стороны аграрного населения способствовало дискредитации Временного правительства в глазах голодающего городского населения в течение последнего периода его существования.

В период между февралем и октябрем большевики, естественно, эксплуатировали каждую неудачную попытку Временного правительства установить справедливую систему распределения. Ленинские Апрельские тезисы, написанные в 1917 г., призывали осуществить контроль Советов над распределением, а также и над производством; в число "крупнейших синдикатов капиталистов", над которыми требовала установить "государственный контроль" резолюция Апрельской конференции, включались как синдикаты обрабатывающей промышленности, так и коммерческие [3]. Начиная с этого времени распределение обычно называли наряду с производством в числе тех областей деятельности, которые требовали общественного – или рабочего – контроля и были включены в тот "государственный аппарат", который, по словам Ленина, "является не вполне государственным при капитализме, но который будет вполне государственным у нас, при социализме" [4]. На другой день после Октябрьской революции Петроградский Совет потребовал "рабо-

496

чего контроля над производством и распределением продуктов" [5]. Декрет от 14/27 ноября 1917 г. о рабочем контроле номинально относился как к предприятиям, связанным с производством, так и к предприятиям, занятым распределением. Однако весь этот декрет в целом – так же как и все партийные изречения предреволюционного периода – был явно направлен по замыслу его авторов к заводским рабочим; служащие магазинов и других предприятий сферы распределения не были рабочими в узком смысле этого слова и не имели как таковые соответствующих форм организации; к тому же среди них у большевиков было не так много сторонников. Персонал бывшего министерства продовольствия, судя по имеющимся сведениям, продолжал подчиняться приказаниям учрежденного Временным правительством Совета продовольствия и в течение нескольких недель отказывался признать только что назначенный народный комиссариат продовольствия [6]. Новый строй столкнулся с почти полным развалом существующей системы распределения, как коммерческой, так и государственной, причем в ситуации, когда у него еще не было средств создать свою собственную.

Прямолинейная простота этой проблемы отнюдь не облегчала ее решения. Выпущенный три дня спустя после Октябрьской революции декрет, возложивший на городские органы самоуправления ответственность за распределение продовольствия, а также "предметов первой необходимости" и за контроль над продовольственными магазинами, ресторанами, гостиницами и мукомольными мельницами во всех городах с населением свыше 10 тыс. жителей [7], был не более чем жестом; ведь, судя по всем данным, нехватка была связана в основном не с недостатками в распределении внутри городов, а с тем, что продовольствие не поступало в города из деревни. Обращение к армии показывало ту тревогу, которую вызывало в Совнаркоме неблагополучное положение комиссариата на фронте.

"Продовольствие в стране есть. У помещиков, кулаков, торговцев имеются огромные скрытые запасы съестных припасов. Высшие государственные чиновники, высшие железнодорожники и банковские служащие помогают буржуазии против солдат, рабочих и крестьян... Банковские директора отказывают Советской власти в деньгах на экстренные продовольственные расходы" [8].

В этом обращении содержалось обещание принять "самые решительные меры" против "спекулянтов, мародеров, казнокрадов и контрреволюционеров-чиновников" – декрет угрожал, что все такие лица "арестуются и будут заключены в крепость Кронштадтской тюрьмы" Военно-революционным комитетом [9]. Однако тон этих заявлений свидетельствовал о том, что куда легче найти козлов отпущения, чем эффективные средства решения проблемы. Спекуляция неизбежно присуща всякому периоду политического и экономического распада; ведь первый экономический декрет Французской революции был направлен про-

497

тив спекулянтов, создававших тайные запасы продовольствия. Перед концом 1917 г. газеты начали обращать внимание на новое явление – мешочничество – и описывать деятельность мешочников, которые рыскали по деревням, скупая у крестьян продовольствие, а затем в мешках привозили его в города и распродавали по непомерно высоким ценам [10]. Декретом ВЦИК от 24 декабря 1917 г./6 января 1918 г. со ссылкой на резолюцию II Всероссийского съезда Советов выносилось постановление о создании при Совнаркоме Всероссийского комитета продовольствия и местных продовольственных комитетов, которые учреждались при местных Советах и находились в их подчинении [11]. Однако это представляло собой еще один пример попыток преодолеть кризис за счет создания бумажного аппарата, который так никогда и не показал своей эффективности на практике.

Неполадки с распределением были сопряжены с такими же неудобствами, что и спад производства, но еще менее поддавались проверке и контролю. После трех с половиной лет войны крестьянин испытывал острую нужду в тканях, хозяйственном инвентаре и почти всех видах потребительских товаров. И отнюдь не нехватка товаров представляла в то время главную трудность. Многие предприятия все еще сообщали о запасах нереализованных товаров [12]. То, что произошло, было достаточно ясно. Революция сопровождалась общим нарушением регулярных коммерческих отношений, а спешные попытки нового строя импровизировать официальный аппарат распределения оказались полностью неэффективными. В период между декабрем 1917 г. и мартом 1918 г. целая серия декретов предоставила официальным органам монополию на закупку и продажу текстиля, запасов продовольствия в широком смысле слова, спичек, свечей, риса, кофе и перца [13]. Следующий за ними декрет объявлял государственной собственностью все склады зерна [14]. Пытаясь овладеть денежной инфляцией, правительство вступило на тот же путь действий, который его лидеры столь резко осуждали в период правления Временного правительства: в течение первых шести месяцев пришлось провести два последующих повышения твердых цен на зерно [15].16 февраля 1918 г. было объявлено о "самой решительной борьбе против мешочничества", а местным Советам и всем железнодорожным организациям были даны указания арестовывать мешочников, а в случае вооруженного сопротивления расстреливать их на месте [16]. Две недели спустя Ленин разгневанно требовал, что "железные дороги должны быть освобождены от мешочников и хулиганов", и указал, что "спекулянт, мародер торговли, срыватель монополии – вот наш главный "внутренний" враг" [17].

Однако от этого официального негодования было мало пользы. Правительство не располагало запасами тех продуктов и товаров, которые оно брало на себя контролировать и распределять; норма выдачи продовольствия в городах упала до голодного уровня, выжить можно было только за счет "черного рын-

498

ка", где еще в небольших количествах и по непомерным ценам можно было купить продукты. Однако официальные органы не оставляли попыток найти выход. 25 марта 1918 г. Совнарком ассигновал более миллиарда рублей для финансирования закупок товаров, которые предполагалось продавать крестьянам в обмен на зерно [18]. Наконец, декрет от 2 апреля 1918 г. – первый, где была предпринята попытка нового строя подойти к проблеме распределения систематически и решить ее в целом, – уполномочивал Наркомпрод закупить потребительские товары всех видов, от предметов одежды до гвоздей и подков, для обмена с крестьянами на зерно и другие продукты. Процесс распределения передавался в руки местных органов Наркомпрода или назначаемых ими организаций, однако в работу по обеспечению этого распределения предписывалось вовлекать бедных крестьян, дабы гарантировать, что "нуждающееся население" тоже получит свою долю; этот законопроект имел, таким образом, свою классовую основу, которая легко могла вступить в противоречие с его экономическими целями [19]. Сомнительно, чтобы этот декрет оказался эффективнее своих предшественников. За пределами крупных городов предписания советских властей имели еще весьма слабое воздействие. Комитетов продовольствия или каких-нибудь других государственных органов, которые были бы способны управлять торговлей хоть в сколь-нибудь значительных масштабах, практически еще не существовало.

Тем временем к решению этого вопроса начал применяться и другой подход, который в конечном счете оказался более перспективным. В России было широко развито кооперативное движение, которое осуществлялось в трех формах: производственные кооперативы, включая как сельское хозяйство, так и городские ремесла, кредитные кооперативы и потребительские кооперативы. Все они внешне политического характера не имели, однако кооперативы производителей и кредитные, которые были почти исключительно сельскими, были связаны с эсерами, а потребительские кооперативы, преимущественно городские – с меньшевиками. В одной из своих ранних работ Ленин высказал презрительное отношение к крестьянским банкам и "дешевому кредиту", которые были пунктами платформы народников, счита.я, что они рассчитаны на то, чтобы "только усилить и развить буржуазию" [20]. Социалисты же в прошлом традиционно с подозрением смотрели на производственные кооперативы, считая, что они имеют тенденцию вырождаться в кое-как завуалированные капиталистические предприятия. В 1910 г. Ленин составил проект резолюции Копенгагенского конгресса II Интернационала, где высказывался о производительных кооперативах как о товариществах, которые "в том только случае имеют значение для борьбы рабочего класса, когда являются составной частью товариществ потребительных", однако сдержанно одобрил кооперативы потребительские [21]. Именно к россий-

499

ским потребительским кооперативам и обратились теперь большевики. Они подразделялись на два типа – рабочие кооперативы, концентрировавшиеся вокруг предприятий, и общие кооперативы, находившиеся главным образом под патронажем мелкой буржуазии. Революция оказала на рабочие кооперативы стимулирующее воздействие. Утверждалось, что один заводской рабочий кооператив в Москве насчитывал 200 тыс. членов, а рабочий кооператив Путиловского завода в Петрограде – 35 тыс. членов. Прошедший в Петрограде в августе 1917 г. съезд принял решение создать специальный центральный орган рабочих кооперативов [22]. Это решение, однако, судя по всему, осталось лишь на бумаге. Во время Октябрьской революции существовало от 20 до 25 тыс. потребительских кооперативных обществ различных типов, в которых состояло 7-8 млн. человек [23]; эти кооперативы группировались вокруг сильного центрального органа, известного как Центросоюз.

Первый шаг сделал Ленин, составивший во время своего рождественского уединения в Финляндии в последние дни 1917 г. проект некоего несколько наивного плана объединения всего населения в местные потребительские общества. Каждое общество должно было иметь прикомандированный к нему закупочный комитет, а сами эти общества со своими закупочными комитетами имели бы монополию на торговлю потребительскими товарами. Однако этот проект вылился в намерение создать подобный аппарат за счет простого процесса овладения всеми действующими кооперативами. "Существующие потребительские общества национализируются, обязуясь включить в свой состав все население данной местности поголовно" [24]. В январе 1918 г. этот план был опубликован Наркомпродом в форме законопроекта – такой пробный, предварительный характер его представления показывал, что против него ожидались оппозиционные выступления и что Советское правительство не чувствовало себя достаточно сильным, чтобы ввести эту политику одним росчерком пера. Переговоры с кооперативами продолжались почти три месяца. С точки зрения большевиков, положение кооперативов и правильное отношение к ним "радикально изменилось после захвата государственной власти пролетариатом". Однако то, что Ленин описывал как "соглашение с кооперативами буржуазными, как и с кооперативами пролетарскими", было достигнуто лишь после того, как оказался преодолен брест-литовский кризис [25]. 11 апреля 1918 г. это соглашение было обсуждено и одобрено ВЦИК; и здесь тоже о нем говорили как о "компромиссном решении, страдающем существенными недостатками" [26]. Эти апологетические заявления были данью силе организации, которая была способна вести самостоятельные арьергардные бои против правительства, еще не уверенного в своей власти. В соответствии с теперь уже официально выпущенным декретом потребительские кооперативы должны были быть открыты для всех, чтобы "влить все население";

500

с другой стороны, членство не должно было быть автоматическим и бесплатным, хотя неимущие люди должны были приниматься при номинальном взносе размером в 50 коп. Не обладали кооперативы, как то предусматривал ленинский проект, и монополией торговли потребительскими товарами. Признавались также и частные торговые объединения, хотя в качестве "побудительного стимула для вступления других в члены кооперации" [27] при любых торговых сделках взимался 5 %-ный налог или сбор, который кооперативы возвращали своим членам в конце года [28]. В каждой местности могли действовать два – и не более – кооператива – "общегражданский кооператив" и "кооператив рабочего класса"; это различие соответствовало уже существовавшей практике. Наконец, кооперативы, так же как и частные торговые фирмы, подчинялись регулированию, инспекции и контролю со стороны ВСНХ [29]. Чтобы справиться с этим делом, ВСНХ основал специальную секцию, состоявшую из трех членов его же собственного президиума, представителя Наркомпрода и трех представителей кооперативов [30]. Этот декрет эффективно втягивал кооперативы в орбиту Советской власти. Хотя на первый взгляд казалось, что он способствовал их усилению за счет расширения численности их членов и привилегий, которые предоставлялись им в ущерб частным торговцам, на самом деле декрет делал их подотчетными органу Советского правительства и зависимыми от него; а ВСНХ в процессе проведения этого декрета в жизнь превратил, судя по всему, эту зависимость в реальную.

В хаотической ситуации весны 1918 г. декрет о кооперативах внес весьма небольшой вклад в решение проблемы торговли и распределения между российскими заводами и российскими крестьянскими хозяйствами. Однако он внес новый элемент путаницы в соперничество между ВСНХ и Наркомпродом. Ведь декрет подчинял кооперативы не комиссариату, а ВСНХ, хотя такая тенденция развивалась в то время в сторону такого разделения функций, при котором контроль над производством возлагался на ВСНХ, а контроль над распределением – на Наркомпрод. Так называемый декрет "О хлебной диктатуре", выпущенный 9 мая 1918 г., признавал Наркомпрод как "единое учреждение", в котором должны быть централизованы "все распоряжения продовольственного характера", и передавал в его подчинение все местные продовольственные организации [31]. В этом декрете не делалось никаких упоминаний ни о ВСНХ, ни о кооперативах. Следующий декрет, от 27 мая 1918 г., "О реорганизации Народного Комиссариата продовольствия и местных продовольственных органов", чьей декларируемой целью было "объединить в одном органе снабжение населения всеми предметами первой необходимости и продовольствия, организовать в государственном масштабе распределение этих товаров и подготовить переход к национализации торговли предметами первой необходимости", попытался восполнить этот пробел. В нем

501

содержался пункт, предусматривавший, что цены на предметы первой необходимости должны будут устанавливаться ВСНХ "совместно с" Наркомпродом, а "распределение между населением осуществляется местными правительственными организациями при участии кооперации". В созданный при Наркомпроде Совет продовольствия должны были входить представители как от ВСНХ, так и от Центросоюза. Тем не менее основная часть декрета была посвящена дефинициям, касавшимся учреждения и прерогатив местных продовольственных комитетов Наркомпрода, не упоминая при этом никаких прочих организаций, действующих в этой же области; это намерение сконцентрировать власть над всеми формами распределения в руках Наркомпрода было даже почти не замаскировано [32].

Первые серьезные дискуссии по кардинальной проблеме торговли и обмена между городом и деревней прошли на состоявшемся в конце мая 1918 г. I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства [33]. В ходе их было поднято множество головоломных вопросов. Весьма знаменательно, что торговля почти полностью перестала осуществляться по официальным каналам и по официальным ценам, и распределение перешло в руки мешочников и прочих контрабандных или незаконных торговцев, которые осуществляли свои сделки либо путем прямого товарообмена, либо по ценам, не имевшим никакого отношения к официально установленным тарифам. Те, кто пытался установить диагноз этой болезни, давали два различных объяснения. Согласно некоторым, эти помехи обязаны были просто-напросто нарушениям аппарата распределения, исчезновению фирм или отдельных лиц, благодаря которым действовал этот аппарат при капиталистической системе. Другие считали, что трудности проистекали прежде всего из проблемы денежного обращения. Официально зафиксированные правительством твердые цены на зерно и другие предметы первой необходимости не имели практического смысла из-за денежной инфляции, связанной со все возраставшим выпуском бумажных денег. Те, однако, кто был согласен со вторым объяснением, расходились по вопросу о средствах решения этой проблемы. Некоторые утверждали, что для учета обесценивавшейся стоимости денег следует поднять цены, другие предпочитали провести дефляционную политику, сохраняя низкие цены, сократив выпуск бумажных денег, дабы восстановить их падающую стоимость [34]. Второе объяснение, приписывавшее нарушения причинам денежного характера, имело под собой весьма убедительные основания. Однако поскольку те, кто это проповедовал, были разделены между собой, а также и в связи с тем, что ни прогрессивное повышение цен, ни сокращение выпуска бумажных денег не были в первые месяцы 1918 г. практически осуществимы, то получила официальное признание и оказала воздействие на политику того времени именно первая гипотеза, утверждавшая, что неполадки можно устранить за счет усовершенствования организации. Резолюция

502

съезда выявила ревнивые чувства в связи с экспансией Нарком-прода в сфере распределения, однако мало что смогла предложить конструктивного. Наиболее новым из содержавшихся в ней предложений было то, что, поскольку "частно-торговые аппараты разрушены или парализованы, или же заняты широкоразвитой спекуляцией", а также ввиду "почти полной остановки процесса обмена, что грозит гибелью стране", следует предпринять попытки использовать частные торговые фирмы "под руководством и контролем государственных органов, преимущественно на началах комиссионных" [35].

Съезд позаботился в то же время и о том, чтобы обеспечить власть ВСНХ над кооперативами. Он принял резолюцию, где подтверждалось, что "деятельность кооперативных организаций... должна быть согласована и поставлена в тесную связь с деятельностью советских организаций", причем этот процесс должен распространяться на сельскохозяйственные и кредитные кооперативы, а также и на потребительские кооперативы; там говорилось, что важным условием обеспечения, общественного распределения продуктов и предметов массового потребления является превращение кооперативов в общие организации, охватывающие все население; наконец, в резолюции утверждалось, что общий надзор над кооперативным движением должны осуществлять областные и местные совнархозы под руководством ВСНХ [36]. Общее намерение превратить кооперативы в инструмент советской политики были очевидны. Однако власти, необходимой, чтобы ввести какую бы то ни было согласованную систему распределения, все еще было недостаточно. Взаимоотношения между местными совнархозами и местными продовольственными комитетами по-прежнему носили столь же неопределенный характер, что и взаимоотношения каждого из них с местными Советами [37]. Конечно, в Москве настроения межведомственного соперничества носили достаточно острый характер, да и на местах часто возникали трения между продовольственными комитетами и кооперативами, которые пользовались покровительством ВСНХ. Вряд ли можно было бы избежать серьезного столкновения из-за раздела сферы компетенции, если бы либо ВСНХ, либо Наркомпрод были в действительности способны осуществить эффективный контроль за распределением или если бы местные совнархозы и продовольственные комитеты имели бы достаточно времени, чтобы пустить хоть какие-то корни в экономической жизни деревни. Однако все эти новые учреждения находились еще в эмбриональном состоянии, многие из них существовали только на бумаге, а многие и вовсе не существовали. Лишь только в стране разразилась гражданская война, как учрежденный недавними декретами аппарат обмена и распределения оказался сразу же вытеснен, и в течение некоторого времени наиболее эффективными инструментами извлечения зерна у крестьян были "железные отряды", сформированные из рабочих в городах и на предприятиях, кото-

503

рые усиливались за счет местных Комитетов крестьянской бедноты. Единственными производственными органами, чьи давно установленные основы позволили им до некоторой степени противостоять всемирному потопу и в конечном счете выжить, оказались кооперативы. В течение следующего периода именно кооперативы, которые с помощью жестких и принудительных мер втягивались в систему Советской власти, стали основными инструментами распределительной политики страны.

В то время как советский контроль над внутренней торговлей осуществлялся с такими перебоями и прошел через многие компромиссы и отступления, внешняя торговля была той областью хозяйственной деятельности, где окончательная форма регулирования – полная государственная монополия – была достигнута в течение шести месяцев после Октябрьской революции и практически без каких бы то ни было промежуточных стадий. Столь стремительное развитие этого процесса было обязано не существованию предварительных теоретических концепций – было бы трудно обнаружить хоть какое-нибудь большевистское заявление, сделанное до революции, по вопросу о внешней торговле – по наличию определенных специфических условий. До 1914 г. для российской внешней торговли было характерно существенное превышение экспорта над импортом, поскольку Россия была вынуждена оплачивать услуги, которые оказывали ей западные капиталисты. Во время войны полностью прекратилась торговля с самым крупным торговым партнером России – Германией; торговля с остальным миром оказалась ограничена как теми общими нехватками, которые ограничивали торговлю повсюду, так и особыми трудностями, связанными с доступом в Россию. В результате сильно сократившееся производство России – касалось ли это продовольствия, сырьевых материалов или готовой промышленной продукции – оказалось полностью поглощено деятельностью, связанной с удовлетворением военных потребностей, не оставляя ничего, что можно было бы пустить на экспорт. В этих условиях российская внешняя торговля сократилась до ограниченных размеров и состояла главным образом из поставок, направляемых в Россию ее союзниками, так что баланс того, что еще оставалось от внешней торговли, стал резко пассивным. Когда после Октябрьской революции союзники прекратили поток поставок в Россию – систематическая блокада была установлена после Брест-Литовского договора, – то торговля с внешним миром почти полностью прекратилась. Для большевиков резкое прекращение внешней торговли было симптомом и символом их изоляции во враждебном мире. Тому, что здесь Советскому правительству оказалось проводить радикальную политику легче, чем в других областях, способствовали и некоторые другие факторы. До 1914 г. основная часть российской внешней торговли осуществлялась иностранными компаниями, которые имели свои отделения в Пе-

504

трограде и Москве; очень многие из них были германскими компаниями или осуществляли операции с помощью германских посредников – все они исчезли, как только разразилась война. Во время войны все большая и большая часть сокращавшейся российской внешней торговли осуществлялась при прямом или косвенном государственном контроле. Когда произошла Октябрьская революция, частные интересы в этой области уже практически были вытеснены или ослаблены войной, и оказались, таким образом, достаточно уязвимыми.

Советская внешнеторговая политика, так же как и промышленная политика, развивалась во многом под воздействием тех же самых импульсов, которые характерны для политики всякой воюющей страны. До 1914 г. правительства, активно стремясь обеспечить благоприятные условия для прибыльной деятельности своих собственных производителей и торговцев, занимались прежде всего тем, что стимулировали экспорт и ограничивали импорт тех товаров, которые могли конкурировать с продукцией национальной промышленности. Война выявила повсюду противоречия между национальными интересами в широком смысле слова и теми личными интересами, которые и были ранее регуляторами в международной торговле. Теперь политика правительств сводилась к тому, чтобы импортировать максимальные количества товаров, необходимых в той или иной мере для ведения войны, и сократить экспорт до того минимального уровня, который был необходим, чтобы финансировать этот импорт, без которого нельзя было обойтись. Как импорт, так и экспорт стали теперь объектами процесса отбора, который диктовался не перспективными прибылями отдельных лиц, а общими соображениями, связанными с национальными интересами. Эти цели достигались за счет системы государственного контроля, которая была следствием и спутником превалировавшей системы "государственного капитализма" в промышленности. Если Советская Россия довела эту новую политику контроля над внешней торговлей до ее логического завершения – в то время как капиталистические государства легко отказались от нее, лишь только миновал непосредственный кризис, – то произошло это отчасти потому, что эта политика нашла подтверждение в социалистической теории, но главным же образом вследствие того, что более слабое состояние советской экономики делало такую поддержку совершенно необходимой.

Советская внешнеторговая политика была вначале сформулирована как акция оборонительного характера. Несколько дней спустя после Октябрьской революции американский военный атташе в Петрограде проинформировал российский Генеральный штаб, что "если большевики останутся у власти и осуществят свою програму заключения мирного договора с Германией, то действующее ныне эмбарго на экспорт в Россию останется в силе" [38]; на что "Известия" гневно отреагировали, заявив, что "Северо-американская плутократия согласна, будто

505

бы, отпускать нам паровозы только в обмен на головы русских солдат" [39]. В том режиме острой недостаточности, который это эмбарго накладывало на Россию, необходимо было срочно искать способы обеспечить защиту против тех внутренних врагов строя, которые могли быть заинтересованы в том, чтобы, с одной стороны, истощать скудные ресурсы России в интересах своих иностранных клиентов, а с другой – импортировать в страну те товары, которые еще можно было найти за рубежом по прибыльным для них ценам, а не те, в которых общество испытывало острую потребность. Выпущенный 5/18 декабря 1917 г. первый декрет ВСНХ ознаменовал собой попытку заложить принципы контроля за экспортом и импортом. Продовольствие, "в том числе даже уже находящийся в Архангельске чай и прочие продукты", экспортировать запрещалось; "меха, персидские ковры и иные предметы роскоши" могли экспортироваться в "Швецию и другие страны", которые готовы были разрешить экспорт из них в Россию "машин, частей машин и иных предметов, необходимых для русских заводов"; сырье можно было экспортировать только в том случае, если имелись сведения о достаточном обеспечении этими видами сырья российской промышленности; импортировать разрешалось только предметы, "безусловно необходимые для русского хозяйства". Ответственность за выдачу лицензий на импорт и экспорт возлагалась на один из отделов ВСНХ [40]. В конце декабря Совнарком опубликовал декрет, который официально запрещал любой импорт или экспорт товаров при отсутствии такой лицензии [41]. Наблюдавшиеся зимой 1917/18 г. трудности с судоходством представляли собой, возможно, более эффективную преграду для внешней торговли, чем те ограничения, которые наложило правительство. 26 января/8 февраля 1918 г. была введена новая форма контроля через национализацию торгового флота [42].

Подписание 3 марта 1918 г. Брест-Литовского договора обрубило все шансы на то, чтобы вновь открыть торговлю со странами Западной Европы, однако одновременно с этим подняло вопрос о советско-германской торговле. Конечно, здесь и речи не могло быть о торговле на равноправных началах. В своей первоначальной декларации советская делегация предлагала, среди прочих вещей, осудить в процессе переговоров "попытки сильных народов подавить более слабые народы такими косвенными методами, как экономические бойкоты, экономическая зависимость путем навязывания торговых договоров и отдельных тарифных соглашений" [43]. Однако эти надежды были резко отметены. Помимо непосредственных германских замыслов добраться до житниц Украины, у Германии были все основания рассчитывать на получение от поверженной России всех тех поставок, которые могли бы помочь ей избежать удушающей блокады союзников: заключенное одновременно с Брест-Литовским договором дополнительное экономическое соглашение обязывало Советскую Россию не проводить повышения своих тарифов

506

относительно центральных держав сверх тарифного уровня, который имела Россия в 1903 г., и не вводить запрета или налога на экспорт лесоматериалов или руды [44]. Трудно оценить, какова была относительная роль различных сил, которые толкали новый строй на ужесточение контроля за торговлей страны, как внутренней, так и внешней. Однако те, кто руководил советской политикой, должно быть, быстро поняли, что если Советское правительство будет выступать в коммерческих сделках с Германией не просто как орган, наделенный регулирующими функциями, а как главный торговый партнер, то оно в процессе обычных торговых переговоров может накладывать на экспорт основных видов сырья любые ограничения и условия, которые ему только заблагорассудится, не нарушая при этом формально положений Брест-Литовского договора. Государственная монополия на внешнюю торговлю позволяла правительству не только одержать верх над частными интересами, которые могли вступить в противоречие с государственной политикой, но и аннулировать обычные ограничения, которые накладывались действующими международными коммерческими соглашениями – вплоть до договора, заключенного в Брест-Литовске.

Все эти соображения позволяют объяснить ту поспешность, с которой была проведена национализация внешней торговли, осуществленная задолго до национализации основных отраслей промышленности и внутренней торговли. Декретом от 22 апреля 1918 г. вся внешняя торговля объявлялась национализированной, и все коммерческие сделки с иностранными государствами или зарубежными торговыми фирмами должны были осуществляться "от лица Российской Республики специально на то уполномоченными органами". Проведение этого декрета в жизнь поручалось народному комиссариату торговли и промышленности, который должен был создать с этой целью Совет по внешней торговле – в состав этого Совета должны были входить представители ВСНХ и его главков и центров, а также представители кооперативов и профсоюзов и даже частных торговых организаций [45]. Внешняя торговля подлежала национализации целиком, полностью и безоговорочно, однако, до тех пор пока столь значительная часть производства и распределения все еще оставалась вне государственного контроля, монополия внешней торговли вынуждена была опираться на кооперативы и частные предприятия, сотрудничая с ними на комиссионной основе [46] и рассматривая их, наряду с главками и центрами, как своих внутренних поставщиков. Эта аномалия была внутренне присуща создавшейся ситуации. Что было намного серьезнее, так это нехватка товаров и отсутствие кадров. Милютин позднее признавал, что на практике почти все приходилось создавать заново.

"Главное затруднение в проведении декрета в жизнь составит, конечно, создание широкого, разветвленного аппарата для

507

производства, закупки и концентрации товаров в руках государства.

Этот аппарат придется создать, так как до сих пор его не было... Только с течением времени и после большой предварительной работы дело национализированной внешней торговли удается поставить на твердую почву" [47].

Справедливости ради следует добавить, что все эти недостатки были в организации внешней торговли не более заметны, чем в любой другой отрасли советской экономики, так что в общем и целом эти препятствия оказались не так уж серьезны; к тому же в лице Красина, который осенью 1918 г. был назначен председателем Совета внешней торговли, большевики имели одного из немногих опытных коммерческих руководителей. Таким образом, тот факт, что монополия внешней торговли была столь рано и столь твердо установлена как одна из жизненно важных частей советской системы, был обязан отчасти сравнительно небольшой роли, которую внешняя торговля играла в российской экономике, отчасти – необходимости принять срочные меры для защиты против экономической эксплуатации со стороны капиталистического мира и отчасти – еще целому ряду случайных обстоятельств.

Весной 1918 г. легче было создать организацию внешней торговли – во всяком случае, на бумаге, – чем сформулировать политику. Однако были предприняты попытки решать и эту задачу. Радек зачитал на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства официальное политическое заявление, разработанное с целью ориентировать членов советской делегации на советско-германских экономических переговорах. Поскольку пассивный баланс советской внешней торговли был на несколько ближайших лет практически неизбежен, то Советская Россия могла получить "необходимые для русского производства заграничные продукты" только за счет займов и кредитов. Этого в свою очередь можно было достигнуть только путем предоставления концессий "для создания новых предприятий, необходимых для систематического развития неиспользованных еще производительных сил России по общему плану". Таким концессиям нельзя было позволять, чтобы они представляли "сферы влияния в России иностранных государств"; из областей, где могли действовать эти концессии, следовало исключить Урал, Донецкий и Кузнецкий бассейны и район Баку; те, кому будут предоставлены концессии, должны будут подчиняться советскому законодательству; Советское правительство должно будет получать часть продукции по рыночным ценам и часть прибыли, если она превышает 5 %. В числе прочих условий было требование, чтобы Германия освободила Донскую область и не предпринимала никаких мер, направленных на вмешательство в какие бы то ни было торговые соглашения, заключенные Советской Россией с Украиной, Польшей, балтийскими или кавказскими странами. Заявление было целиком составлено с яв-

508

ным или подразумеваемым расчетом на одну только Германию, однако в нем содержалось и следующее положение, носившее более общий характер:

"Для России, как нейтральной страны, необходимо, в целях восстановления ее народного хозяйства, как восстановление хозяйственно-торговых сношений с центральными державами, так и поддержание и расширение сношений со странами согласия" [48].

Ларин упоминал, что в течение зимы 1917718 г. он выдвинул план торгового соглашения с Соединенными Штатами, предлагавшего концессию на освоение Камчатки в обмен на товары или предоставление займов, однако только один Радек воспринял эту идею всерьез [49]. Тем не менее, когда американский полковник Робине вернулся в мае 1918 г. из Москвы в Соединенные Штаты, он привез с собой общее положение о концессиях в духе заявления Радека [50]; а Вронский описывал на I Всероссийском съезде Советов Америку как "единственную страну, которая могла бы нам что-либо прислать, чтобы восстановить наше народное хозяйство" [51]. В то время подобные планы были утопичными. Онако столь же преждевременным и нереальным оказался и на первый взгляд более практически осуществимый проект деловых отношений с Германией. Следующие три года занял длительный и болезненный процесс возведения камень за камнем всей структуры советской внешнеторговой политики. Интересно отметить, однако, что наметки будущей концессионной политики Советского государства были уже в некоторых деталях выработаны еще в то время.
д) Финансы

До Октябрьской революции финансовая политика большевиков сводилась к двум многократно и многозначительно подчеркивавшимся требованиям: национализации банков и аннулированию финансовых обязательств прежних российских правительств. Вдобавок к этому прошедший в августе 1917 г. VI съезд партии – и первый из съездов, на котором так или иначе затрагивались финансовые вопросы, – призвал к "немедленному прекращению дальнейшего выпуска бумажных денег" и к осуществлению различных финансовых реформ, в том числе введению налога на имущество, "высоких косвенных налогов на предметы роскоши" и реформе подоходного налога [52]. Эти последние пожелания рассматривались скорее как попытки подчеркнуть бездеятельность Временного правительства, чем как пункты некоей позитивной программы, так что никаких мыслей насчет того, какими путями и за счет каких средств можно было бы провести их в жизнь, там не содержалось. После Октябрьской революции первый шаг был направлен на то, чтобы осуществить

509

главные требования о национализации банков и об аннулировании долгов. Это заняло весь период до Брест-Литовска. И только после того, как был преодолен брест-литовский кризис, были впервые всерьез рассмотрены более широкие проблемы финансовой и денежной политики.

Национализация банков была самым простым и наиболее конкретным пунктом большевистской финансовой программы. Концепция банков как контролирующего рычага плановой и организованной экономики относится еще ко временам Сен-Симона [53]; она занимала почетное место в социалистической традиции XIX в. Занятая в конце этого века во всей Европе, и в особенности в Германии, банками командная роль в развитии промышленности, казалось, давала этой гипотезе блестящее практическое подтверждение. Опубликованный в 1909 г. "Финансовый капитал" Гильфердинга рассматривался повсюду марксистами как выдающийся вклад в развитие марксистской теории и послужил Ленину одним из главных источников вдохновения при написании им работы "Империализм, как высшая стадия капитализма"; в своей работе Гильфердинг утверждал, что "овладение шестью крупными берлинскими банками означало бы сегодня овладение важной областью крупной промышленности" [54]. Ленин еще давно высказал предположение, что одной из главных причин поражения Парижской коммуны было то, что она не взяла в свои руки банки [55]. В работах, написанных им в 1917 г., он вновь и вновь возвращался к жизненной важности национализации банков [56]. "На войне, – писал он вскоре после возвращения в Россию, – наживается кучка банкиров, которая держит в руках весь мир". А несколько позднее он охарактеризовал банки как "главные нервные узлы капиталистической системы народного хозяйства" [57]. Прошедшая в апреле 1917 г. партийная конференция потребовала "установления государственного контроля за всеми банками, с объединением их в единый центральный банк"; а прошедший в июле – августе 1917 г. VI съезд партии призвал к "национализации и централизации банкового дела" [58]. Наконец, накануне Октябрьской революции Ленин безоговорочно присоединился к традиционной точке зрения на роль банков при социализме:

"Без крупных банков социализм был бы неосуществим.

Крупные банки есть тот "государственный аппарат", который нам нужен для осуществления социализма и который мы берем готовым у капитализма... Единый крупнейший из крупнейших государственный банк, с отделениями в каждой волости, при каждой фабрике – это уже девять десятых социалистического аппарата" [59].

Когда момент наступил, то основы политики нового строя в этом – так же как и в других вопросах – оказались продиктованы в такой же мере текущими потребностями, как и положениями программы этого режима. Российская банковская система распадалась на три слоя. Во главе ее стоял Государственный банк,

510

который во всем, кроме названия, представлял собой одно из правительственных ведомств: в соответствии со своим уставом он "подчинялся непосредственно министру финансов". Он контролировал денежное обращение и кредит, имея с 1897 г. монополию на выпуск бумажных денег, действовал в качестве банкира в отношении правительства и других банковских учреждений страны и выполнял в более широком смысле признанные функции центрального банка, хоть и занимаясь при этом получением вкладов от частных лиц или фирм и предоставлением кредитов. Второе место занимали около 50 акционерных банков, занимающихся осуществлением общих банковских операций и составлявших ядро всей системы; среди них были "семь банков-акул", на долю которых приходилось более половины всех основных капиталов и вкладов [60]. Третий слой составляла сеть специализированных банковских и кредитных учреждений, обслуживавших конкретные отрасли производства или торговли или отдельные группы населения; они различались по размерам – от крупного московского Народного банка, который являлся банком, финансирующим кооперативы, до незначительных по масштабам местных или городских кредитных учреждений.

С самого начала Советская власть занималась первыми двумя из указанных проблем [61]. Ответом банков на захват власти большевиками была попытка парализовать новую власть с помощью финансового бойкота. Они открывались всего на несколько часов в день или не открывались вовсе; было ограничено изъятие вкладов; предприятиям, где контроль захватили рабочие, не предполагалось предоставлять кредит и выдавать наличные деньги ни для удовлетворения срочных потребностей управления, ни для выплаты заработной платы [62]. Декрет от 30 октября/12 ноября 1917 г. приказывал банкам возобновить денежные операции и принимать к оплате выписанные на них чеки, угрожая непокорным управляющим тюремным заключением. Однако при этом пояснялось, что декрет был выпущен исключительно в интересах вкладчиков, и опровергались слухи о намерении конфисковать банковский капитал [63]. Вряд ли удивительно, что приказ, облеченный в столь апологетические выражения, был расценен как признак слабости и проигнорирован. Однако революции не исполнилось еще и двух недель, как нехватка наличных денег вынудила правительство к действиям, пусть даже робким и нерешительным. Первым на очереди оказался Государственный банк, ставший теперь номинально и юридически органом Советского правительства. 7/20 ноября 1917 г. заместитель народного комиссара финансов Менжинский официально потребовал у директора банка от имени Военно-революционного комитета выдать ему 10 млн. рублей для покрытия текущих нужд Совнаркома. После того как это требование 5ыло отклонено, Менжинский в тот же день вернулся в сопровождении вооруженного отряда и зачитал собранному персона-

511

лу банка официальный приказ о выдаче Рабоче-крестьянскому правительству 10 млн. рублей [64]. Войска заняли банк. Однако ни их присутствие, ни обращенный на следующий день ВЦИК призыв к "лояльным" сотрудникам [65] не заставили нарушить бойкот; так что шесть дней спустя банк также проигнорировал еще одно распоряжение, предписывавшее ему выдать Совнаркому краткосрочный аванс размером в 25 млн. рублей. В тот же день правительство назначило Осинского "государственным комиссаром" банка, а 17/30 ноября 1917 г. выпустило еще один декрет, в котором содержалось в качестве временной меры указание Оболенскому выдать требовавшиеся 2 млн. руб. на нужды Совнаркома в течение трех дней, дабы покрыть суммы, выданные по ордерам "казенным и общественным учреждениям", а также "торгово-промышленным предприятиям, коим средства нужны для выдачи заработной платы рабочим" [66].

Эта последняя мера была явной попыткой сломить сопротивление акционерных банков, которые в течение всех этих трех критических недель продолжали пользоваться определенным снисхождением со стороны новых властей, старавшихся во взаимоотношениях с ними не нарушать существующих законов. Когда полное прекращение деятельности Государственного банка, лишив денежных поступлений, парализовало их деятельность, Оболенский пригласил директоров банков на совещание, продолжавшееся в течение трех дней. В результате было достигнуто соглашение, в соответствии с которым комиссару Государственного банка гарантировалась выдача денег, а частные банки должны были функционировать под надзором Государственного банка и представлять ему отчет в своих действиях [67]. Этот компромисс оказался неэффективным и просуществовал весьма недолго. Утром 14/27 ноября 1917 г. вооруженные отряды заняли основные частные банки в столице [68]. Позднее в тот же день, на заседании ВЦИК, Ленин утверждал, что только упорная обструкция со стороны банков вынуждает правительство применить насилие.

"Для проведения контроля мы их, банковских дельцов, призывали и с ними вместе выработали меры, на которые они согласились, чтобы при полном контакте и отчетности получать ссуды...

Мы хотели идти по пути соглашений с банками, мы давали им ссуды на финансирование предприятий, но они затеяли саботаж небывалого размера, и практика привела нас к тому, чтобы провести контроль иными мерами" [69].

Сокольников, один из партийных финансовых специалистов и будущий народный комиссар финансов, пояснил ВЦИК, что банки финансировали оппозицию и саботаж и уходили из-под конроля, представляя фальшивые счета [70]. В конце этого заседания ВЦИК одобрил два декрета, которые тотчас же были выпущены. В соответствии с первым объявлялась государственная монополия банковского дела и частные банки вливались в

512

единый Государственный банк [71]; второй предписывал вскрытие всех частных сейфов, конфискацию золота и драгоценных металлов и кредитование векселей по счетам, открытым в Государственном банке на имя их владельцев [72]. Вскоре после этого название "Государственный банк" было изменено на Национальный, или Народный, банк. На той стадии революции слово "государственный" все еще имело для большевиков неприятный и чуждый оттенок.

Однако даже тогда трудность заключалась не в том, чтобы выпустить декреты, а в том, чтобы обеспечить их эффективное осуществление.

"Не было ни одного человека из нашей среды, – сказал Ленин на III Всероссийском съезде Советов, – который представлял бы себе, что такой искусный, тонкий аппарат банковского дела, веками развивавшийся из капиталистической системы хозяйства, может быть сломан или переделан в несколько дней. Этого мы никогда не утверждали... Мы нисколько не преуменьшаем трудность нашего пути, но основное нами уже сделано" [73].

В течение нескольких недель после обнародования декрета о национализации банковские служащие по-прежнему сопротивлялись, продолжая забастовку, и только в середине января 1918 г. банки наконец-то начали работать под новым руководством [74]. В феврале капитал национализированных частных банков был переведен на счета Народного банка; все банковские акции были официально аннулированы, а осуществляемые посредством их финансовые сделки объявлены противозаконными [75]. В апреле неожиданно вновь открылись переговоры с представителями банков, и был в действительности выработан проект договора, в соответствии с которым частные банки должны были вновь быть воссозданы под видом национализированных предприятий, но под автономным руководством бывших директоров [76], – это был финансовый аналог тех переговоров, которые Менжинский вел с промышленниками [77]. Однако эти планы – хотя они и согласовывались с проповедовавшейся в то время Лениным доктриной "государственного капитализма" – натолкнулись на сильное сопротивление слева; в результате план возрождения частных банков оказался таким же бесплодным, как и остальные. Оставшаяся категория специализированных или географически локализованных банков и кредитных учреждений – за исключением двух сельскохозяйственных ссудных банков, которые, будучи собственностью государства, были объявлены ликвидированными и слитыми с Национальным банком [78], – сохранили независимое существование еще несколько месяцев. С большинством из них было покончено в течение 1918 г. Среди последних выживших был московский Народный банк, который являлся центральным банком кооперативов. Декрет от 2 декабря 1918 г. положил конец его независимому статусу и превратил его отделения в кооперативные отделе-

513

ния Национального банка [79]. В тот же день было покончено еще с одной бросавшейся в глаза аномалией: официальным декретом объявлялось о ликвидации "всех действующих в пределах Российской Социалистической Федеративной Советской Республики иностранных банков" [80].

Вторым и другим главным пунктом большевистской финансовой программы было аннулирование государственных займов и обязательств. Это, как отметил Ленин на III Всероссийском съезде Советов, оказалось легче, чем национализация банков [81]. Принцип непризнания революционным строем долгов царского правительства впервые был провозглашен в "финансовом манифесте", выпущенном Петроградским Советом в декабре 1905 г. с целью дискредитировать попытки правительства добиться новых займов за границей. Этот манифест касался не одних только иностранных обязательств, там были упомянуты и менее значительные займы российского правительства, сделанные на внутреннем рынке. Первым шагом Советского правительства был декрет от 29 декабря 1917 г./11 февраля 1918 г., прекративший любые выплаты процентов или дивидендов по ценным бумагам и акциям и запрещавший осуществление их с помощью финансовых сделок [82]. Затем 28 января/10 февраля 1918 г. был выпущен подробный декрет, касавшийся как иностранных, так и внутренних займов, "заключенных правительствами российских помещиков и российской буржуазии". Иностранные займы безоговорочно аннулировались. Мелкие держатели бумаг внутренних займов ценностью до 10 тыс. рублей сохраняли свои вклады, которые переводились в новый заем РСФСР: выплаты процентов по краткосрочным простым векселям и долгосрочным казначейским обязательствам прекращались, однако они могли по-прежнему циркулировать в качестве бумажных денег [83]. Декрет не вызвал особого интереса в России, где неспособность, так же как и нежелание Советского правительства брать на себя финансовые обязательства своих предшественников были восприняты как нечто само собой разумеющееся [84]. Однако это вызывало энергичные официальные и неофициальные протесты в союзных странах; в ноте, подписанной основными иностранными представителями в Петрограде, говорилось, что "их сограждане правомочности этого декрета не признают" [85], и он в течение многих лет продолжал служить темой ожесточенных дебатов.

Помимо этих двух требований – национализации банков и аннулирования долгов, – финансовые концепции большевистских лидеров были неясны и расплывчаты, текущие же проблемы решались в самом начале с точки зрения жесткого ортодоксального финансового подхода. Никто в течение первых недель революции не подвергал сомнению таких установленных принципов буржуазных общественных финансов, как то, что бюджет должен быть сбалансирован, что неограниченный выпуск бу-

514

мажных банкнот для покрытия общественных расходов является злом, с которым необходимо как можно скорее покончить, и что вполне подходящим способом увеличить доходы является прямой подоходный налог, а также косвенное налогообложение предметов роскоши. В Советской России зимы 1917 – 18 г. невозможно было воздать должное ни одному из этих принципов. Однако это упущение все еще рассматривалось как чисто временное и сравнивалось со сходными недостатками, которые наблюдались во всех воюющих великих европейских странах, а также и во многих нейтральных государствах. В то время как в России к власти пришло Советское правительство, почти все европейские страны получили ту или иную долю своих общественных доходов, эксплуатируя инфляционные возможности печатных станков. Россия здесь составляла исключение лишь в том, что удовлетворяла из этого источника слишком уж большую часть своих финансовых потребностей, однако это не имело никакого отношения к большевизму. Уже в 1914 г. дефицит российского государственного бюджета достиг 39 % общего объема расходов, и в три последующих года он поднялся соответственно .до 74, 76 и 81 % [86].

Эти дефицитные явления отражались во все большей инфляции бумажных дене г. После проведенной в 1897 г. Витте денежной реформы российский рубль вплоть до 1914 г. сохранял стабильную стоимость – зафиксированный на это время выпуск бумажных денег в сумме 1,6 млрд. рублей почти полностью покрывался золотыми запасами Государственного банка. В период между началом войны и февралем 1917 г., при существенном уменьшении объема золотого запаса, выпуск бумажных де-не увеличился до 10 млрд. рублей. В период между Февральской и Октябрьской революциями к выпуску бумажных денег было добавлено еще 9 млрд. рублей. Пять раз Временное правительство поднимало допустимый законом уровень выпуска бумажных денег, и в каждом из этих случаев это проводилось задним числом; последний раз это произошло 6 октября 1917 г., когда допустимый уровень было поднят до 16,5 млрд. рублей – цифра эта в тот момент на деле была уже превышена [87]. Однако вначале денежный вопрос не рассматривался большевиками как проблема первостепенной важности, и правительство продолжало печатать деньги для удовлетворения своих потребностей, никак себя не ограничивая. Современный мир не имел опыта обесценивания денег в таких катастрофических масштабах, в каких это проводилось в то время как в России, так и в Германии, и вряд ли всерьез отдавал себе отчет в реальной возможности такого положения. Попытка Временного правительства увеличить так называемый "свободный заем" на внутреннем рынке закончилась провалом. Советский декрет, аннулировавший обязательства предшествующих российских правительств, на некоторое время преградил путь к тому, чтобы прибегнуть к внутренним или иностранным займам, так что в создавшейся обстанов-

515

ке, характеризовавшейся обесцениванием денег и хаосом в управлении, налогообложение становилось все менее эффективным средством. Таким образом, единственным существенным источником доходов, который был доступен для Советского правительства, оставался печатный станок. В течение первых нескольких месяцев этот процесс продолжался автоматически и почти без комментариев, хотя Ленин выразил общее мнение, заявив в мае 1918 г., что "хозяйничанье с помощью типографского станка, как это практиковалось до настоящего времени, может быть оправдано, как временная мера" [88]. Никаких официальных акций с целью поднять давно уже превышенный допустимый законом уровень, установленный Временным правительством в октябре 1917 г., предпринято не было. Однако выпуск бумажных денег рос в течение всего этого периода приблизительно такими же темпами, что и при Временном правительстве. Этот рост был дополнен серией декретов, превращавших в законные платежные средства сначала облигации "свободного займа" Временного правительства, стоимость которых не превышала 100 рублей, затем – неоплаченные купоны всех правительственных займов, истекших до принятия декрета об аннулировании, и, наконец, всех долгосрочных казначейских обязательств и краткосрочных казначейских облигаций [89]. Все эти меры, призванные отчасти облегчить трудное положение мелких вкладчиков, а отчасти – освободить казну от обязательств, которые она не имела возможности выполнять непосредственным образом, имели своим следствием дальнейшее увеличение объема денежного обращения, которое не было формально сопряжено с обращением к уже и без того перегруженному типографскому ставку.

В течение начального периода существования строя налогообложение носило в лучшем случае случайный и нерегулярный характер. Тогда еще не стоял вопрос об отходе от ортодоксальных принципов налогообложения. В первой Программе партии от 1903 г. содержалось требование "отмены всех косвенных налогов и установления прогрессивного налога на доходы и наследства" как "основного условия демократизации нашего государственного хозяйства", то есть как часть программы-минимум буржуазно-демократической революции [90]. Ленин в уже цитированной речи, произнесенной в мае 1918 г., повторил, что "все социалисты против косвенных налогов, ибо единственный правильный, с социалистической точки зрения, налог – это прогрессивно-подоходный и имущественный" [91]. Вскоре, однако, стало ясно, что все это в сложившихся условиях было не более чем тщетными надеждами, которые служили заменой какой бы то ни было серьезной налоговой политике. До тех пор пока вся экономика в целом оставалась в состоянии разрухи, а экономическая политика ориентировалась на то, чтобы исключить крупные частные доходы, нельзя было всерьез думать ни об увеличении средств за счет подоходного налога, ни о реорганизации на-

516

логовой системы. И новый строй не мог в тот момент позволить себе никаких иных амбиций, кроме как жить сегодняшним днем, перебиваясь теми источниками, которые оставили ему его предшественники. Его первой фискальной законодательной акцией был декрет от 24 ноября/7 декабря 1917 г., где отодвигался крайний срок уплаты подоходного налога на уровне, установленном Временным правительством, и увеличивались денежные инъекции за неуплату; принятый в тот же день другой декрет вносил незначительные поправки во взимание налога на табачные изделия [92]. Возможно, это были два первых советских декрета, которые касались применения и усиления законодательных актов предыдущего российского правительства. В январе 1918 г. еще один декрет отмечал, что унаследованный от Временного правительства налог с публичных зрелищ и увеселений в общем и целом не уплачивается, и требовал, чтобы он строго взимался в будущем [93].

Первая революционная инициатива в области налогообложения принадлежала местным Советам, которые, будучи лишены прочих источников доходов, начали взимать "контрибуции" с состоятельных граждан, основываясь на чисто субъективных оценках. Однако по мере того, как начала постепенно самоутверждаться центральная власть, эта процедура – при всей ее революционной видимости – натолкнулась на сильную оппозицию со стороны Наркомфина – возможно, отчасти как правонарушение в глазах финансовых пуристов, а отчасти – как посягательство на налоговые прерогативы центрального правительства [94]. В конце марта 1918 г. комиссариат обратился к местным властям с циркулярным письмом, где запрещал подобную практику [95]. Местные Советы – при поддержке народного комиссариата внутренних дел – выразили протест против этого вмешательства в их автономные права. ВЦИК, руководствуясь их интересами, оказал в неявном виде поддержку системе "контрибуций" [96], и право местных Советов покрывать свои потребности за счет взиманий налогов было признано в Конституции РСФСР. Это стало отправным пунктом конфликта между центральными и местными властями [97]. На съезде представителей финансовых отделов местных Советов, проведенном в Москве в мае 1918 г. под эгидой народного комиссариата внутренних дел, основной докладчик выступил в защиту полного отделения местных финансов от центрального контроля. Это вызвало нарекание со стороны Ленина, который утверждал, что условием проведения финансовых реформ, которых требует новый строй, является "демократическая централизация" [98]. Однако в течение всего 1918 г. взаимоотношения между центральными и местными финансовыми органами оставались весьма хаотическими.

Это, однако, составляло лишь незначительный элемент той обширной проблемы общественных финансов, которая стояла перед Советским правительством. Эти вопросы впервые ста-

517

ли предметом серьезных дискуссий в ходе той общей политической переориентации, которая последовала за Брест-Литовским договором. Глава о бюджетном праве в Конституции РСФСР, проект которой как раз разрабатывался в то время, открывалась заявлением, что финансовая политика республики должна способствовать осуществлению "основной цели экспроприации буржуазии и подготовления условий для всеобщего равенства граждан республики в области производства и распределения богатств" и что она не намерена останавливаться перед "вторжением в право частной собственности". Однако последующие положения, которые, по всей видимости, исходили от Наркомфина, носили весьма банальный и полностью ортодоксальный характер. 15 апреля 1918 г. народный комиссар финансов Гу-ковский представил во ВЦИК то, что, очевидно, должно было играть роль выступления по вопросу о бюджете; в середине мая в Москве прошел уже упомянутый съезд представителей финансовых отделов местных Советов; а в конце мая, во время работы I Всероссийского съезда Советов, прошла первая критическая дискуссия о принципах советской финансовой политики. Из этих дискуссий – только последняя из трех упомянутых существует в виде полного стенографического отчета – можно составить достаточно ясную картину тех противоречивых тенденций, которые начинали выявляться в свете накопленного тяжелого опыта.

Выдвинутая Гуковским официальная позиция представляла собой, если рассматривать ее в широком смысле, позицию правого толка и тесно примыкала к ортодоксальным принципам. Гуковский утверждал, что "до тех пор, пока у нас будет существовать денежное обращение" – эта оговорка была ритуальной данью повиновения доктрине, в соответствии с которой они должны были в один прекрасный день отмереть, – сохраняет свое значение золотое обеспечение выпуска бумажных дене г. Он считал, что функции Наркомфина сводятся к тому, чтобы насколько возможно урезать предварительные оценочные расходы, представляемые ему различными ведомствами, а затем сводить расходы с доходами. Гуковский имел традиционное для всех министров финансов предпочтение к косвенному налогообложению, оправдывая его тем аргументом, что, хотя социалисты совершенно правомерно выступали при капиталистическом строе в пользу прямого налогообложения, результаты и возможности такого обложения все больше и больше падают по мере разрушения этого строя. Он резко критиковал взимание "контрибуций" местными Советами, считая, что это не только само по себе необоснованно, но и представляет собой присвоение налоговых полномочий центральной власти [99]. Ленин, чьим наиболее детальным заявлением по этому вопросу была речь на прошедшем в мае съезде, расходился с Гуковским только в том, что придерживался старого партийного предпочтения прямому налогообложению; он предлагал, чтобы подоходный налог стал

518

всеобщим и взимался в качестве ежемесячных взносов – предложение, которое, конечно, было совершенно неосуществимым. Он был менее враждебен в принципе к взиманию "контрибуций", чем Гуковский, хотя и признавал, что они относятся к периоду "переходной власти" и что настанет время для осуществления централизованного сбора налогов [100]. Слабость официальной позиции состояла в невозможности построить на этих – а в сущности, в тот момент и вообще на каких бы то ни было – принципах какой-нибудь хоть мало-мальски согласованный бюджет. На заседании ВЦИК в апреле 1918 г. Гуковский оценил расходы строя на первую половину года в 40-50 млрд. руб. и не представил никаких оценок относительно его доходов. На I Всероссийском съезде Советов, который прошел шесть недель спустя, он оценил расходы на первую половину года в 20-25 млрд., а доходы – в пять млрд. руб. [101] Однако все эти цифры трудно рассматривать как что-нибудь отличное от догадок.

Левая оппозиция, выразителем взглядов которой на съезде был Смирнов, не усматривала ничего удивительного в том, что не представлялось возможным составить бюджет, – ведь в конце концов буржуазные бюджеты были результатом многолетнего опыта – и не видела ничего тревожного в бюджетном дефиците, при условии, что расходы будут способствовать достижению желаемых целей. Не видели также никаких причин для уныния и в чрезмерном использовании типографского станка, приводящем к обесценению рубля, ведь все равно, "когда произойдет полное торжество социализма, рубль ничего не будет стоить и у нас будет безденежное обращение". В нынешних условиях не следует ожидать особых результатов ни от прямых, ни от косвенных налогов, а вот систему контрибуций следовало бы поощрять [102]. Никаких попыток ответить Смирнову на съезде предпринято не было: столь радикальная доктрина либо не была понята, либо расценивалась как слишком фантастическая, чтобы заслуживать серьезных обсуждений. Сокольников, сделавший основной доклад по вопросу финансовой политики, занимал в некоторых отношениях промежуточную позицию. Он настаивал на важности золота в осуществлении сделок с иностранными государствами, однако считал, что ограничивать выпуск бумажных денег внутри страны требованиями золотого обеспечения не обязательно и не реально. Опасность чрезмерного денежного обращения можно уменьшить за счет введения твердых цен. "Нам не нужно стремиться к понижению товарных цен, но нам нужно стремиться к тому, чтобы цены эти стали твердыми повсюду". Сокольников, однако, не отвергал налогообложения: напротив, он считал, что "не может существовать Россия" без прямого налогообложения крестьян и что "без этого Советская власть не может вести хозяйство". В отношении отсутствия бюджета он утешительно заметил, что Франция еще не имеет бюджета на 1918 г. [103] Сам съезд воздержался от каких бы

519

то ни было заявлений по этим явно неразрешимым проблемам. Единственный вклад в них, который случайно оказался в тексте резолюции по торговле и обмену, показывает, как мало тогда еще финансовый реализм проник в органы руководителей советской экономической политики: в ней содержалось требование "усиленного обложения, прямого и косвенного, усиления чекового обращения и самого решительного сокращения политики эмиссий" [104]. Когда разразилась гражданская война, финансовая и налоговая политика Советского правительства все еще в основном оставалась неопределенной и несформулированной.

[1] "Собрание узаконений и распоряжений Временного правительства, 1917", № 60, ст. 358; № 85, ст. 478; № 103, ст. 574. Это министерство, так же как и пришедший ему на смену комиссариат (Наркомпрод), часто называли министерством или комиссариатом по обеспечению продуктами питания, однако русское слово "продовольствие" имеет такое же более широкое значение (по сравнению с английским словом "food"), как и французское слово "ravitaillement". —Ред.

[2] П.И. Ляшенко. Цит. соч., с. 676.

[3] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 237.

[4] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, с. 307.

[5] Там же, т. 36, с. 330.

[6] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 5, ст. 88.

[7] Там же, № 1 (2-е изд.), ст. 9; см. также: "Протоколы заседаний ВЦИК 2-го созыва", 1918, с. 5-6.

[8] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 3, ст. 29.

[9] Там же, ст. 33; этому военно-революционному комитету было суждено вскоре породить первый Чека (см. т. 1, гл. 4).

[10] Эти сведения приведены в: Bunyan and Fisher. Op. cit., p. 330; согласно данным, приведенным в: Л. Крицман. Геройский период Великой Русской Революции, 1924, с. 135, – эта практика началась после установления Временным правительством хлебной монополии.

[11] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 12, ст. 181.

[12] Об одном из примеров, взятых из текстильной промышленности, см. выше, с. 65; в марте 1918 г., "при явном превышении спроса над предложением", все еще наблюдалось наличие значительных запасов металлоизделий, а 60 % всех продаж осуществлялось через "черный рынок" ("Бюллетень Высшего Совета народного хозяйства", №1, апрель 1918 г., с. 44-45). См. также: "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 413.

[13] "Собрание узаконений, 1917-1918", №9, ст. 134; №12, ст. 181; №29, ст. 385.

[14] Там же, № 25, ст. 344.

[15] Один из выступавших на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства привел подробности о повышении цен на ржаной хлеб, основной продукт питания в городах: в период между началом 1916 г. и Февральской революцией она возросла на 170 %, между Февральской и Октябрьской революциями – на 258, а в период между Октябрьской революцией и маем 1918 г. – на 181 %, в результате общее повышение цен составило начиная с января 1916 г. 800 % ("Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 384).

[16] Л. Крицман. Цит. соч., с. 136.

[17] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 409; т. 36, с. 297. Много позднее Ленин назвал мешочника "существом, весьма хорошо знакомящим нас с экономикой, независимо от экономической и политической науки" (там же, т. 44, с. 160).

[18] Там же, т. 38, с. 39.

[19] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 30, ст. 398. ВСНХ выдвинул предложение, чтобы распределение было передано в руки местных совнархозов v местных отделений главков и центров; Совнарком осуществлял руководство в пользу Наркомпрода как ведомства, занимавшегося обеспечением запасов зерна.

[20] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 1, с. 243.

[21] "Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 6 д., с. 47). Таких образом, декрет от 2 апреля 1918 г. ознаменовал возникновение Наркомпрода как ведомства, на которое возлагалась ответственность за внутреннюю торговлю и распределение. Установление твердых цен оставалось в совместной компетенции ВСНХ и Наркомпрода (там же). О проекте этой резолюции см.: там же, т. 19, с. 349; о комментариях Ленина см. там же, с. 345—354.

[22] Е. Fuckner. Die Russische Genossenschaftsbewegung, 1865-1921, 1922, S. 114.

[23] В.И. Ленин (Полн. собр. соч., т. 36, с. 185) оценивал количество членов как "свыше 10 миллионов".

[24] Там же, т. 35, с..

[25] Там же, т. 36, с. 161.

[26] "Протоколы заседаний ВЦИК 4-го созыва", 1920, с. 104.

[27] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 437.

[28] Согласно одному бывшему официальному работнику кооперативов, кооперативы должны были не только возвращать своим членам 5 %-ный торговый сбор, но и сами платить налог государству, так что на самом деле налог выплачивался дважды (Е. Fuckner. Op. cit., S, 106-107).

[29] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 32, ст. 418.

[30] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 436.

[31] См. выше, с. 48-49.

[32] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 38, ст. 498.

[33] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 291—296, 395—436; декрет от 27 мая 1918 г. был выпущен, когда съезд все еще работал, однако о нем, судя по всему, ни разу не упоминалось в ходе заседаний.

[34] Там же, с. 291-296, 395-420.

[35] Там же, с. 483-484.

[36] Там же, с. 484-485.

[37] Там же, с. 429.

[38] Foreign Relations of the United States, 1918: Russia, v. I, 1931, p. 266-267; насколько можно судить, никакого официального уведомления относительно прекращения поставок в Россию со стороны союзных государств так никогда сделано и не было.

[39] "Известия", 14/27 ноября 1917 г.

[40] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 10, ст. 159.

[41] Там. же, № 14, ст. 197; Ларин утверждал, что являлся одним из авторов этого декрета ("Народное хозяйство", 1918,№ 11, с. 19).

[42] Там же, № 19, ст. 290.

[43] "Мирные переговоры в Брест-Литовске", 1920, с. 9—11.

[44] "Мирный договор", 1918, с. 12-13; Text of the Russian "Peace". Washington, 1918, p. 26-28.

[45] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 33, ст. 432.

[46] Похоже, что Вронский натолкнулся на известные трудности, отстаивая на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства эту практику от нападок "левых" пуристов ('Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 160).

[47] В.П. Милютин. Цит. соч., с. 109-110.

[48] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 21; это заявление было включено в доклад Чичерина на прошедшем несколько недель спустя V Всероссийском съезде Советов.

[49] "Народное хозяйство", №11, ноябрь 1918 г., с. 201 Надежды на американскую помощь были широко распространены; один из выступавших на проходившем в январе 1918 г. профсоюзном съезде выразил уверенность, что Соединенные Штаты как страна, которая лопается от избытка золотого запаса, будет ли она терпеть, чтобы не экспортировать свой финансовый капитал в такую страну, как Россия и – в частности – Сибирь" ("Первый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1918, с. 167).

[50] Это предложение будет рассмотрено в части V.

[51] "Груды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 163.

[52] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т.1, с. 257.

[53] Ленин неточно приводит важный отрывок из Сен-Симона в конце своей работы "Империализм, как высшая стадия капитализма" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 27, с. 425—426).

[54] Hilferding. Das Finanzkapital, 1906, S. 506; Зиновьев не вполне точно процитировал этот отрывок на прошедшем в октябре 1920 г. Галльском конгрессе Независимой социал-демократической партии Германии (USPD: Protokoll uber die Verhandlungen des ausserordentlichen Patteitags in Hall, n. d., S. 149,182).

[55] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 11, с. 70; этот пункт был особо подчеркнут в Программе партии 1919 г. ('БКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 302).

[56] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 32, с. 106; т. 34, с. 461-465.

[57] Там же, т. 31, с. 223; т. 34, с. 162. Эта концепция была характерна не 7олько для большевиков; Отто Бауэр полагал, что при социализме национальный банк превратится в "высшую" экономическую власть, главный административный орган всей экономики" и что национализация банков сама по себе даст обществу ' Класть регулировать его труд в соответствии с планом и распределять свои ресурсы рационально среди различных отраслей производства" (Der Weg Zum Sozialismus, 1921, S. 26-27). Сходная вера в финансовое регулирование как главный рычаг контролирования национальной экономической политики бытовала в капиталистическом мире и в более поздние времена.

[58] "ВКП(б) в резолюциях.. ", 1941, т. I, с. 237, 257.

[59] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, с. 307.

[60] М.С. Атлас. Национализация банков в СССР, 1948, с. 6. Статистические данные, приведенные в указ, соч., с. 10, показывают, что капитал акционерных банков увеличился в период между 1900 и 1917гг. почти в четыре раза и что иностранные акционеры, доля которых была незначительной в 1900 г., составил и в 1917 г. 34 % общего объема капитала; из всего зарубежного капитала 47 % приходилось на долю Франции, а 35 % — на долю Германии.

[61] Полное — хоть и весьма недоброжелательное — описание национализации банков, автором которого является вице-президент Центрального Комитета Российских банков в Петрограде, можно найти в: Е. Epstein. Les bangaes de commerce! rasses, 1925, p, 74-108.

[62] Ibid., p. 75-76; согласно более поздним большевистским заявлениям, существовало "соглашение между фабрикантами и банками о том, чтобы банки не давали денег тем заводам, на которых вводится рабочий контроль" ('Труды 1 Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 174).

[63] "Денежное обращение и кредитная система Союза СССР за 20 лет", 1939, с. 1.

[64] Приказ перепечатан из неопубликованных архивов в: М.С. Атлас. Цит. соч., с. 72-73.

[65] "Протоколы заседаний ВЦИК 2-го созыва", 1918, с. 44.

[66] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 3, ст. 42.

[67] Наиболее полная информация об этих переговорах содержится в: Е. Epstein. Op. cit., p. 77-80.

[68] Московские банки были заняты на следующий же день (Е. Epstein. Op. cit.).

[69] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 171-173. Месяц спустя, на III Всероссийском съезде Советов, Ленин говорил уже в другом тоне: "Мы поступили попросту: не боясь вызвать нареканий "образованных" людей или, вернее, необразованных сторонников буржуазии, торгующих остатками своего знания, мы сказали: – у нас есть вооруженные рабочие и крестьяне. Они должны сегодня утром занять все частные банки... И после того, как они это сделают, когда уже власть будет в наших руках, лишь после этого мы обсудим, какие нам принять меры. И утром банки были заняты, а вечером Ц.И.К. вынес постановление..." (там же, с. 272).

[70] "Протоколы заседаний ВЦИК 2-го созыва", 1918, с. 149.

[71] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 10, ст. 150. Когда много лет спустя этот декрет рассматривался в Палате лордов английского парламента, лорд Кейв высказал мысль, что он производит впечатление "скорее политического заявления, чем позитивного законодательного акта, от которого ржидаются непосредственные результаты" ("Law Reports (House of Lords)", 1925, p. 124). Спустя еще некоторое время один русский юрист комментировал это высказывание следующим образом: "Я бы не сказал, что могу с этим согласиться, и каждый человек в России почувствовал на своей шкуре, что это отнюдь не было политическим заявлением" ("Law Reports (King's Bench Division)", 1932, v. I, p. 629). Ранние советские декреты, проекты которых составлялись членами Совнаркома, а не профессиональными юристами, часто грешили отступлением от установленных правил в части формулировок.

[72] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 10, ст. 151.

[73] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 273.

[74] М. Philips Price. Op. cit., p. 211. Ленин сообщал о капитуляции 50 000 банковских служащих 12/25 января 1918 г. (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 308). Интересно отметить, что при национализации банков и промышленных предприятий применялись различные методы и встречались различные трудности: в случае с банками отсутствовал пролетарский элемент и опускалась стадия рабочего контроля.

[75] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 19, ст. 295.

[76] Подробности этих переговоров содержатся в: Е. Epstein. Op. cit., p. 96-106, – где отмечается 'великое удивление представителей банков" в связи с готовностью советских участников переговоров подписать подобное соглашение. По свидетельству Садуля, Гуковский обеспечил поддержку "основных Народных комиссаров", включая Ленина и Троцкого, в пользу денационализации банков и отказа от аннулирования иностранных долгов (J. Sadoul. Notes sur la revolution bolshevique, 1919, p. 309). Слухи, будто Гуковский был сторонником денационализации банков, продолжали циркулировать и были опровергнуты им на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства в мае 1918 г. ("Груды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 133).

[77] См. выше, с. 78-80.

[78] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 4, ст. 56; то, что этот декрет – так же как и другие декреты этого периода — было легче выпустить, чем осуществить, показывает распоряжение народного комиссариата финансов, выпущенное более года спустя и содержавшее подробную инструкцию по ликвидации этих двух банков ("Сборник декретов и распоряжений по финансам, 1917-1919", 1919, с. 54-55).

[79] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 90, ст. 912. Крестинский впоследствии откровенно заявил о причинах задержки с захватом Московского народного банка: "Октябрьская революция была проделана нами в союзе со всем крестьянством, боровшимся вместе с нами за власть и за землю. Если бы в то время мы покусились на Московский Народный Банк, это несомненно оттолкнуло бы от нас часть шедшего с нами крестьянства и ослабило бы наш удар по общему врагу. Но когда мы увидели, что в деревне начался процесс расслоения, мы решились овладеть и московским банком, зная, что будем поддержаны в этом сочувствующими нам слоями деревни — беднотой и середняками" ("Груды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 76).

[80] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 90, ст. 907.

[81] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 273.

[82] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 13, ст. 185.

[83] Там же, № 27, ст. 353. Согласно докладу, опубликованному в: "Foreign Relations of the United States, 1918: Russia", v. HI, 1932, p. 31-32, – этот декрет был одобрен Совнаркомом 1/14 января 1918 г. и ВЦИК 21 января/3 февраля 1918 г.; задержка с его обнародованием "по международным соображениям" была подтверждена в: "Народное хозяйство", 1918, № 11, с. 19.

[84] Положение относительно обмена вкладов, не превышающих 10 000 рублей, на соответствующий заем РСФСР выполнено не было по причине отсутствия такого займа; в октябре 1918 г. был выпущен декрет, в соответствии с которым эти суммы должны были быть записаны на имя их владельцев в кредит счета в Государственном банке ("Собрание узаконений, 1917-1918", № 79, ст. 834).

[85] "Foreign Relations of the United States, 1918: Russia", v. Ill, 1932, p. 33.

[86] "На новых путях", 1923, т. II, с. 2.

[87] Статистическая информация за период 1914-1917 гг. собрана в удобном виде в: A.Z. Arnold. Banks, Credit and Money in Soviet Russia. N. Y., 1937, p. 27-52. Наблюдалось также и быстрое расширение банковского кредита, подробности о котором даны в: М.С. Атлас. Цит. соч., с. 28, 36—37.

[88] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 19.

[89] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 24, ст. 331; № 39, ст. 509.

[90] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 21.

[91] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 19.

[92] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 5, ст. 71; № 12, ст. 169.

[93] Там же, № 14, ст. 205.

[94] В оценке и взимании этих контрибуций, естественно, случались и злоупотребления: так, народный комиссар финансов Гуковский приводил в качестве примера случай, когда с небольшого городка в Пермской губернии с 5000 жителей потребовали уплатить 2 млн. руб. ('Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 142).

[95] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 31, ст. 408.

[96] "Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 34. ВЦИК просто официально подтверждал то, чего он не мог предотвратить. "Если бы мы пытались провести в жизнь какое-нибудь налоговое обложение, — сказал Ленин в ходе дискуссий, — мы сейчас натолкнулись бы на то, что отдельные области в настоящее время проводят налоговое обложение, кто как вздумает, кому как придется, кому как позволяют местные условия" (В.И. Ленин. Поли, собр. соч., т. 36, с. 226).

[97] Т. 1, гл. 6.

[98] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 18—19; впоследствии раздавались жалобы, что это совещание было проведено в полной изоляции от Наркомфина и "в атмосфере местных интересов: местных нужд, местных налогов, местных бюджетов" ('Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 4).

[99] Аргументы Гуковского можно изучить на основании его пространного выступления на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства ("Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 129-143).

[100] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. XXIII, 2-е изд., с. 19-20.

[101] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 140; в другом месте (там же, с. 133) Гуковский заявлял, что запросы от ведомств составляли сумму в 24 млрд. руб. и были урезаны до 14 млрд., однако эти цифры явно неполны. Бюджет на первую половину 1918 г. был одобрен Совнаркомом II июля 1918 г. ("Собрание узаконений, 1917-1918", №50, ст. 579); согласно официальным цифрам, суммарные расходы на этот период составили 17,6 млрд. руб., а доходы – 2,8 млрд. (С. У. Sokolnikov etc. Soviet Policy in Public Finance. Stanford, 1931, p. 126).

[102] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 147-149.

[103] Там же, с. 116-128,173.

[104] Там же, с. 483.