Эдвард КаррИСТОРИЯ СОВЕТСКОЙ РОССИИ К оглавлению
ПРИЛОЖЕНИЕ В. МАРКС, ЭНГЕЛЬС И КРЕСТЬЯНИН
Отношение Маркса и марксистов к крестьянству является предметом огромного числа дискуссий и недоразумений. Сутью марксизма являлся анализ перехода от капитализма к социализму. Капитализм был созданием буржуазии – правящего класса капиталистического общества; социалистическая революция, которая первоначально должна была стать работой пролетариата, должна возвестить приход нового общества, в котором все классы сольются воедино и в конечном счете отомрут. Крестьянство как класс выступало, с одной стороны, как характерная социальная форма феодального общества и не принадлежало ни к миру буржуазного капитализма, ни к миру пролетарского социализма. Когда Маркс в первом томе "Капитала" приступил к анализу капиталистического порядка, используя то, что принято называть абстрактной моделью, а не картину какого-либо существующего общества, он не нашел места для крестьянина или мелкого ремесленника: эти слои не были типичны для капитализма, а представляли собой случайные остатки устаревшего или устаревающего общественного порядка. Именно благодаря в значительной мере этой точке зрения крестьянство, носящее клеймо феодального происхождения, представлялось в качестве отсталого элемента в современном обществе – отсталого не только по отношению к капиталистической буржуазии, но и тем более в отношении пролетариата. Отсюда следовало, что там, где капитализм был более всего развит, – там крестьянство как класс находилось в упадке. В "Манифесте Коммунистической партии" Маркс, мысля главным образом категориями Западной Европы, считал, что крестьянство, подобно другим мелкобуржуазным группам (он смешал в одну кучу "мелкого промышленника, мелкого торговца, ремесленника и крестьянина"), обречено на уничтожение с развитием крупной промышленности. Следовательно, все эти группы консервативны, даже реакционны: они стремятся "повернуть назад колесо истории". "Если они революционеры, то постольку, поскольку им предстоит переход в ряды пролетариата, поскольку они защищают не свои настоящие, а свои будущие интересы, поскольку они покидают свою собственную точку зрения для того, чтобы встать на точку зрения пролетариата". 699 Флокон предупреждал Энгельса о том, что во Франции 11 млн. мелких крестьян, которые являются "самыми ярыми собственниками" и заклятыми врагами всего, что отдает коммунизмом [1]. Похоже, диагноз о консервативности и реакционности крестьянства подтвердился повсюду в Западной Европе, и особенно во Франции во время событий 1848 г., когда крестьяне либо оставались пассивными наблюдателями революции, либо активно помогали властям подавлять восстание пролетариата. В Восточной Европе (Германия занимала промежуточное положение между Востоком и Западом) крестьянство находилось на еще менее развитом этапе исторического процесса. Вплоть до 1848 г. его феодальный статус оставался почти нетронутым; и буржуазная революция, которой было суждено смести с лица земли последний оплот феодализма, все еще находилась в будущем. Но здесь возникла серьезная дилемма. Нельзя было надеяться на успех этой революции, если ее основная тяжесть упадет на плечи главным образом буржуазии и пролетариата, которые занимали все более слабые позиции, чем дальше к востоку они проживали; на ее успех можно было надеяться только в том случае, если она была бы также и аграрной революцией и проходила при активной поддержке крестьян. В "Манифесте Коммунистической партии" взгляд Маркса был обращен главным образом на Западную Европу; однако в последнем коротком разделе, посвященном отношению коммунистов к "различным оппозиционным партиям", поддержка коммунистов предлагалась как "сторонникам аграрной реформы" в Северной Америке, так и польской партии, которая "ставит аграрную революцию условием национального освобождения...". Несколько месяцев спустя Маркс высказался об этом принципе еще более четко: "Великие земледельческие страны между Балтийским и Черным морем могут избавиться от патриархально-феодального варварства только посредством аграрной революции, превращающих крепостных или обязанных повинностями крестьян в свободных земледельцев, – революции, вполне аналогичной с французской революцией 1789 г. в деревне" [2]. Таким образом, там, где буржуазия и пролетариат, порознь или совместно, были слишком слабы, чтобы совершить буржуазную революцию и свергнуть феодализм, коммунисты были вправе оказать поддержку крестьянским партиям, осуществляющим революцию во имя частной крестьянской собственности, даже если последняя выступала в "аграрной форме, на первый взгляд, противоречащей всякому коммунизму" [3]. Было вполне логичным различие между политикой, которую следует проводить в странах, где буржуазная революция уже свершилась, и в странах, где ее еще предстоит осуществить. Однако вызывал определенное смятение в умах тот факт, что подобная позиция допускала возможность предоставления крестьянам Восточной Европы привилегий крестьянской собственности, за защиту 700 которых крестьяне Западной Европы были названы "варварами". Вот на каком сложном фоне впервые начала вырисовываться идея революционного союза между пролетариатом и крестьянством. Свою статью 1850 г. "О крестьянской войне в Германии в 1525 году", полную явных и подразумевающихся аналогий, Энгельс закончил описанием судьбы немецкой мелкой буржуазии в 1848 г.: "Масса нации – мелкая буржуазия, ремесленники и крестьяне – была оставлена на произвол судьбы своей еще естественной союзницей, буржуазией, как слишком революционная, а местами и пролетариатом, как еще недостаточно передовая; раздробившись, в свою очередь, на части, она свелась на нет и заняла оппозиционное положение к своим соседям и справа и слева" [4]. В этом отрывке прямо говорится о том, что крестьянство, покинутое буржуазией, должно пойти на союз с пролетариатом; в нем также содержится зародыш идеи (впоследствии давшей свои плоды) о расколе между теми крестьянами, которые будут придерживаться союза с буржуазией, и теми, кто присоединится к пролетариату. Маркс и Энгельс никогда не прекращали верить в то, что организация крупного производства как в промышленности, так и в сельском хозяйстве является основным условием социализма, а отсюда следовало, что крестьяне могут стать союзником пролетариата в социалистической революции только в том случае, если они перестанут верить в крестьянскую собственность. В Германии этот этап к тому времени еще не наступил. Часто цитируемый отрывок из письма Энгельсу в 1856 г., в котором Маркс писал, что в Германии все идет к тому, чтобы быть в состоянии "поддержать пролетарскую революцию каким-либо вторым изданием крестьянской войны" [5], свидетельствует о том, что он все еще причислял Германию к преимущественно крестьянским странам Восточной Европы, где еще не завершилась буржуазная революция против феодального строя и где пролетарское меньшинство, таким образом, оказывает временную тактическую поддержку программе крестьянской собственности [6]. Маркс и Энгельс провели оставшуюся часть своей жизни после 1850 г. в стране, где крестьянский вопрос потерял свою остроту в результате процесса массовой индустриализации и превращения того, что осталось от крестьянства, в сельский пролетариат. Да и практические возможности возникновения революции в Европе не давали им повода для пересмотра этого тактического вопроса. В течение двух десятилетий, отделявших этап, когда окончательно был погашен "большой пожар" 1848 г., от Парижской коммуны, не было отмечено какого-либо изменения в их отношении к крестьянству; кроме того, героизм участников Парижской коммуны не вдохновил крестьян на восстание, которое только и могло спасти ее от поражения. Однако импульс к пересмотру крестьянского вопроса в последнее 701 десятилетие жизни Маркса пришел из более отдаленного и неожиданного источника – из России. Как раз в конце 60-х годов XVIII столетия Маркс и Энгельс начали интересоваться событиями в России и для того, чтобы читать русскую экономическую литературу, выучили русский язык. Этот момент оказался важным поворотным пунктом в русской истории. В 50-х годах в России зародилось новое течение мысли (поскольку народники представляли собой группу интеллектуалов, а не организованную партию), объединяющее в себе веру славянофилов в исключительную роль России, которой самой судьбой предназначено принести свет в Европу с ее социалистическими доктринами, в основной своей массе утопического толка. В основе учения народников лежала убежденность в том, что крестьянская община в России с ее системой общественной собственности является по сути своей социалистической и способна послужить базой для будущего социалистического порядка, а следовательно, Россия могла бы на деле повести за собой остальную Европу по пути к социализму. Отмена крепостного права в 1861 г. не поколебала этой убежденности. Эта мера была вызвана побуждением к модернизации российского хозяйства после бедствий Крымской войны, а также (подобно огораживанию общинных земель в Англии) необходимостью создать резервную армию труда для индустриализации страны. В результате была разорвана феодальная связь между помещиком и крепостным крестьянином и, более того, открылся путь для проникновения капитализма в деревню. Но поскольку реформа не разрушила крестьянскую общину (которая продолжала оставаться преобладающей формой организации земледелия), ее значение не было полностью понято и она оказала слабое воздействие на доктрину народничества. Деятельность народников, усиленная террористическими группами, проповедовавшими доктрину народничества, достигла своего апогея в 70-х годах XIX столетия. Первый русский перевод первого тома "Капитала", увидевший свет уже в 1872 г., был делом рук народника по имени Даниельсон. Борьба против Бакунина вовлекла Маркса и Энгельса глубоко в сферу русских разногласий. В 1875 г. Энгельс, отвечая на наскоки русского народника Ткачева, опубликовал статью "Социальные отношения в России", в которой он достаточно остро отмечал, что выкуп барщины нанес "сильнейший удар общинной собственности" и что "общинная собственность в России давно уже пережила время своего расцвета и по всей видимости идет к своему разложению". Однако он добавил еще ряд соображений, которые открыли продолжительную полемику: "Тем не менее бесспорно существует возможность перевести эту общественную форму в высшую, если только она сохранится до тех пор, пока созреют условия для этого, и если она оказется способной к развитию в том смысле, что крестьяне 702 станут обрабатывать землю уже не раздельно, а совместно, причем этот переход к высшей форме должен будет осуществиться без того, чтобы русские крестьяне прошли через промежуточную ступень буржуазной парцелльной собственности. Но это может произойти лишь в том случае, если в Западной Европе, еще до окончательного распада этой общинной собственности, совершится победоносная пролетарская революция, которая предоставит русскому крестьянину необходимые условия для такого перехода, в частности материальные средства, которые потребуются ему, чтобы произвести необходимо связанный с этим переворот во всей его системе земледелия" [7]. Эти оговорки были важны. Не мыслилось, что Россия может своими собственными усилиями миновать этап буружазного капитализма и достичь социализма прямым путем, преобразуя общинные институты своего социалистического будущего. Предполагалось же, что пролетариат развитых государств, осуществив победоносную революцию в своих странах, будет в состоянии взять с собой отсталую Россию в социалистическое общество, а самой России не придется идти капиталистическим путем; причем в этой концепции не было ничего нелогичного, коль скоро Европа рассматривалась как единое целое. Сам Маркс в это время не сделал по этому вопросу ни единого публичного официального заявления. Но то, что он поддерживал точку зрения Энгельса, стало ясно два года спустя из письма Маркса в адрес одного русского журнала в ответ на статью, обвинявшую его в антирусских настроениях. В статье отрицалось, что он когда-либо поддерживал теорию "всеобщего пути, на который роковым образом обречены все народы", и заканчивалась она негативным, но показательным в этом отношении суждением: "Если Россия будет продолжать... итти по тому пути, по которому следовала с 1861 г., то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает все роковые злоключения капиталистического строя" [8]. Вопросу этому вскоре предстояло приобрести более сложную окраску в результате возникновения в России энергичной группы молодых марксистов, которые, порвав с народниками и действуя в диаметрально противоположном направлении, осудили сельскую общину как простой феодальный пережиток и проповедовали необходимость развития капитализма в России в качестве прелюдии к пролетарской революции. Руководители этого движения – Плеханов, Аксельрод и Вера Засулич, в конце 70-х годов XIX столетия покинули Россию и в 1883 г. основали в Швейцарии союз "Освобождение труда" [9]. Члены этой группы предполагали и продолжали предполагать, что правильная схема революции, изложенная в "Манифесте Коммунистической партии", применима ко всем странам и что социализм 703 может быть достигнут в России только через промежуточный этап буржуазного капитализма. И то, что эта схема была со всей очевидностью опровергнута одним из ее авторов, вызвало определенное замешательство. В феврале 1881 г. Вера Засулич написала Марксу, прося уточнить его точку зрения на русскую крестьянскую общину. Из того факта, что в его бумагах найдено три варианта черновика пространного ответа, можно предположить, в какое замешательство привел этот вопрос стареющего Маркса. В конце концов он отбросил их все и ограничился коротким письмом, в котором объяснял, что анализ в "Капитале", основывашийся на западных условия, где общинная собственность давно исчезла, неприменим для России, где такая собственность все еще существует в форме крестьянской общины. Он выразил убеждение в том, что "...эта община является точкой опоры социального возрождения России", но добавил загадочно, что "...для того, чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития" [10]. Ни в 1877-м, ни в 1881 г. Маркс не упоминал об основной оговорке, содержавшейся в признании Энгельса в 1875 г., – гипотезе о победоносной пролетарской революции в Западной Европе. Однако это упущение было исправлено на следующий год, когда Маркс и Энгельс вместе подписали предисловие ко второму русскому изданию "Манифеста Коммунистической партии" и включили в него свое последнее совместное высказывание по русским делам: "Спрашивается теперь: может ли русская община – эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего владения землей – непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада? Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития" [11]. Изучение этих текстов наводит на мысль о том, что Маркс и Энгельс в последние годы своей жизни (и Маркс, по-видимому, больше, чем Энгельс), побуждаемые чисто человеческим желанием, были склонны убедить полных энтузиазма сторонников народников вкладывать больше веры в потенциальные возможности русской общины, чем для этого были основания, исходя из сложившихся в России условий и любого разумного толкования "Манифеста Коммунистической партии" или "Капитала", Маркс умер в 1883 г. Капитализм продолжал развиваться в России, а с ним росло влияние марксистской группы. Народни- 704 ки, оказавшись в тупике терроризма, начали терять влияние. Плеханов в серии блестящих статей и брошюр всячески обыгрывал аргумент о том, что крестьянская община может развиваться только в буржуазную, а не в коммунистическую форму общественной организации и что "буржуазно-крестьянский социализм" не может быть дорогой в коммунизм; а на учредительном конгрессе II Интернационала в Париже в 1889 г. он бросил вызов, заявив, что "русская революция победит как пролетарская революция или не победит совсем". Великий голод в России в 1891 г. с новой силой высветил всю сложность аграрной проблемы. Это бедствие можно было с одинаковым успехом отнести как за счет разлагающего влияния капитализма на сельскую общину, так и за счет врожденной отсталости и неэффективности общинной системы. Однако каким бы ни был диагноз, было ясно, что в движение вступили такие процессы, которые невозможно повернуть вспять. Энгельс без лишних слов отказался от уступки, которую он и Маркс сделали народникам 10 и 15 лет назад. Это отступление нашло свое отражение в письме старому народнику Даниельсону (февраль 1893 г.), который в своем письме в качестве причины голода называл наступление капитализма. Энгельс не собирался отрицать пороки капитализма. Но дело уже было не в этом. Возможность избежать их, если таковая когда-либо существовала, была упущена. Крестьянская община стала частью "невозвратного прошлого", и Россия не могла избежать своей капиталистической участи. "...История, пожалуй, самая жестокая из всех богинь, влекущая свою триумфальную колесницу через горы трупов не только во время войны, но и в периоды "мирного" экономического развития" [12]. Это выдержанное в мрачных тонах высказывание вновь поставило Россию на должное место в революционной схеме "Коммунистического Манифеста". Погас луч надежды, который Маркс и Энгельс, казалось, зажгли на привилегированном путик спасению; и когда Энгельс на следующий год, в связи с повторной публикацией своей статьи 1875 г., вновь без особого желания вернулся к этому вопросу, он повторил, формально не изменив своего отношения, но заметно сместив акцент, что "...инициатива подобного преобразования русской общины может исходить не от нее самой, а исключительно от промышленного пролетариата Запада" и что "...нигде и никогда аграрный коммунизм, сохранившийся от родового строя, не порождал из самого себя ничего иного, кроме собственного разложения" [13]. Когда Ленин в 90-х годах прошлого столетия начал выступать с публикациями, он искренне следовал за Плехановым в его полемике против народников и основной темой своих выступлений взял развитие капитализма в России. Однако некоторым из старых аргументов суждено было появиться вновь многие годы спустя, причем в совершенно другом окружении, в 705 спорах о "социализме в одной стране" и о коллективизации сельского хозяйства. Какие бы разногласия ни возникали относительно пути к достижению цели, Маркс и Энгельс никогда не колебались в одном кардинальном моменте: коллективное крупное землевладение было непременным условием социализма. Именно потому, что народники, казалось, были готовы выдвинуть это условие, их теории немедленно привлекли к себе внимание. В последний год своей жизни Энгельс в пространной работе "Крестьянский вопрос во Франции и Германии" вновь обратился к Западу и попытался ответить на этот каверзный вопрос. Он доказывал, что буружазная революция, освободив западноевропейское крестьянство от феодальных поборов и повинностей, тем не менее ухудшила его материальное положение, так как "крестьянин лишился защиты самоуправляющейся общины, членом которой он был". Он подвергался со всей силой безжалостной капиталистической эксплуатации, становясь "будущим пролетарием". Почему крестьянин обычно считал социал-демократов, партию городского пролетариата, своим злейшим врагом? Потому что социал-демократы вписали в свои программы политику национализации земли, которая, по мнению крестьянина, угрожала ему потерей даже того малого надела, которым он владел. Энгельс проводил резкое различие между мелкими и крупными землевладельцами, причем первые господствовали во Франции и на западе Германии, а последние – в ост-эльбской Пруссии и в Мекленбурге, другие же части Германии занимали промежуточное положение. Что касается мелких крестьян, то он откровенно высказал дилемму: "Мы можем с сегодня на завтра привлечь на свою сторону массу мелких крестьян, только давая им такие обещания, которых мы заведомо сдержать не сможем". В числе этих обещаний должно быть обещание освободить их от платы аренды от ипотек и гарантировать им навечно право собственности на землю. Социал-демократы не могут последовательно защищать политику, имевшую тенденцию к увековечению системы мелких владений, что противоречит принципам как социализма, так и эффективности производства. Однако им нет нужды вести наступление против мелкого крестьянина. "Во-первых, ...мы предвидим неизбежную гибель мелкого крестьянина, но ни в коем случае не призваны ускорять ее своим вмешательством. А во-вторых, точно так же очевидно, что, обладая государственной властью, мы и не подумаем о том, чтобы насильно экспроприировать мелких крестьян (с вознаграждением или нет, это безразлично), как это вы вынуждены сделать с крупными землевладельцами. Наша задача по отношению к мелким крестьянами состоит прежде всего в том, чтобы их частное производство, их собственность перевести в товарищескую, но 706 не насильно, а посредством примера, предлагая общественную помощь для этой цели" [14]. Что касается крупных и средних крестьян, использующих батраков и батрачек, то социалисты, вполне естественно, более заинтересованы в наемных рабочих, то есть в батраках и батрачках, чем в собственниках. Но даже и в отношении собственников речь идет не столько об их уничтожении, сколько о том, чтобы "предоставить их собственной судьбе", поскольку они должны неминуемо погибнуть от конкуренции более развитого капиталистического хозяйства и дешевого заокеанского производства зерна. Во всяком случае, целью социалистов не является разрушение крупных землевладений: крупный собственник являлся в силу своих возможностей более эффективным производителем, чем мелкий крестьянин. Еще в 1850 г. Маркс, выступая в поддержку национализации земли как части даже программы буржуазной революции, настаивал на предложении, чтобы "конфискованное имущество осталось собственностью государства и было превращено в рабочие колонии, обрабатываемые ассоциациями сельского пролетариата, который притом пользуется преимуществами крупного земледелия" [15]. Теперь Энгельс утверждал, что подобно тому, как крупная капиталистическая промышленность созрела для перехода в социалистическую, так и крупное капиталистическое земледелие может стать социалистическим коллективным хозяйством. "...Превращение капиталистического хозяйства в общественное здесь уже вполне подготовлено и может быть произведено сразу, совершенно так же, как, например, на заводе г-на Круппа или г-на фон Штумма". Более того, эти крупные земледельческие товарищества "будут служить для мелких крестьян убедительным примером преимуществ кооперативного крупного хозяйства" [16]. Таким образом, в своем последнем слове по крестьянскому вопросу Энгельс вновь настаивал на принципе крупного земледелия как неотъемлемой части социализма, указывая на то, что крупные капиталистические имения созрели для прямого превращения в социалистические государственные хозяйства, и предпринял попытку повести мелкого сельского собственника по неизбежному пути к коллективной собственности, используя при этом скорее методы убеждения, чем принуждения. Эти идеи в последующие 20 лет лежали в основе аграрной политики всех социал-демократических партий, хотя они мало что делали для того, чтобы как-то скрасить недостаток сочувствия среди большинства крестьян к этой политике.
[1] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 27, с. 106.
[2] Там же, т. 5, с. 352. [3] Там же, т. 4, с. 8. [4] Там же, т. 7, с. 436. [5] Там же, т. 29, с. 37 (процитированные слова даны в оригинале по-английски). [6] В крупных прусских поместьях, обрабатываемых находившимися в полукрепостном состоянии сельскохозяйственными рабочими, положение также было совершенно другим; Энгельс в письме 1865 г. писал, что "...в такой преимущественно феодальной стране, как Пруссия, низко нападать от имени промышленного пролетариата исключительно на буржуазию и наряду с этим ни единым словом не упомянуть о патриархальной палочной эксплоатации сельского пролетариата со стороны крупного феодального дворянства". Здесь Энгельс перескакивает с феодальной эксплуатации крепостных крестьян на капиталистическую эксплуатацию сельского пролетариата в виде батраков (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 31, с. 47). [7] Там же, т. 18, с. 545-546. [8] Там же, т. 19, с. 119,120. [9] Том 1, гл. 1. [10] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 35, с. 136-137. [11] Там же, т. 19, с. 305. [12] Там же, т. 39, с. 35. [13] Там же, т. 22, с. 444. [14] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 208 (Ленину впоследствии пришлось процитировать этот отрывок в защиту политики умиротворения середняка, который по русским условиям соответствовал мелкому крестьянину, о котором говорил Энгельс, – мелкому собственнику кусочка земли, работающему на себя без привлечения наемного труда). [15] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, с. 265. [16] Там же, т. 22, с. 501-525. Предыдущий | Оглавление
ПРИЛОЖЕНИЕ Г. РАБОЧИЙ КОНТРОЛЬ НА ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГАХ Вопрос о "рабочем контроле", как он проявился на железных дорогах, является аномальным в двух отношениях. Во-первых, до революции все крупнейшие железные дороги в России принадлежали государству, а посему к ним не подходила концепция осуществляемого рабочими контроля над предприятиями, которые все еще находились под управлением их капиталистических владельцев и подлежали такому контролю. Во-вторых, профсоюз железнодорожников, крупнейший и наиболее тесно организованный из всех русских профессиональных союзов, был уникальным в своем роде, включая конторских и технических служащих, равно как и рабочих физического труда, а следовательно, в нем не наблюдались практические трудности, которые возникают где бы то ни было, когда "трудящиеся" попытаются овладеть фабриками. Вооруженные такими преимуществами железнодорожники с первых дней существования Советской власти представляли для нее сложную формальную проблему, которую нельзя было ни обойти, ни отложить. Союз железнодорожников поручил заниматься своими делами исполнительному комитету в составе около 40 человек (Всероссийскому исполкому железнодорожного профсоюза, или Викжелю), из которых, согласно некоторым данным, к моменту Октябрьской революции двое были большевиками, двое – межрайонцами и один – беспартийным сочувствующим большевикам, а остальные принадлежали к правым и левым эсерам, меньшевикам и независимым [1]. Подобно большинству профсоюзов, в которых квалифицированные рабочие играют доминирующую роль, железнодорожный союз был скорее радикальным, нежели революционным. С момента Октябрьской революции Викжель взял на себя управление железными дорогами и выступил как независимый орган власти. Короче говоря, он играл роль гигантского фабричного комитета, осуществлявшего "рабочий контроль". Он не признавал никакой политической власти и никаких интересов, кроме профессиональных интересов железнодорожников. Эта проблема в наиболее открытой и драматической форме проявилась на следующий день после Октябрьской революции, на II Всероссийском съезде Советов. На втором, и последнем, заседании съезда, 26 октября/8 ноября 1917 г., Каменев огласил 709 список состоявшего полностью из большевиков Совнаркома, в котором пост народного комиссара по делам железнодорожным оставался "временно незамещенным". В конце заседания делегат Викжеля потребовал слова, на что последовал отказ со стороны Каменева, который председательствовал на заседании. "В зале поднялся шум", и "после продолжительных переговоров" представителю железнодорожников было предоставлено слово по мотивам голосования. Затем он зачитал декларацию, подготовленную ранее в тот же день Викжелем. В ней говорилось, что Викжель относится "отрицательно к захвату власти одной какой-либо политической партией" и что "власть должна быть революционно-социалистической и ответственной перед полномочным органом всей революционной демократии"; Викжель берет на себя управление железными дорогами и заявляет, что все распоряжения по ведомству путей сообщения подлежат исполнению лишь в том случае, если они исходят от него, и пригрозил, что если по отношению к железнодорожникам будут приняты репрессивные меры, то союз лишит Петроград продовольствия. В ответ на этот "бортовой залп" Каменев мог только формально заявить о полномочности Всероссийского съезда Советов. Другой представитель железнодорожных рабочих заявил прямо из зала, что Викжель является "политическим трупом" и что "массы железнодорожных рабочих давно отвернулись" от него. Однако это заявление все еще далеко не соответствовало фактам, чтобы произвести большое впечатление [2]. По общему признанию, позиция Викжеля выходит далеко за пределы вопроса о рабочем контроле: это был синдикализм в его наиболее экстремистском проявлении. Тем не менее Совнарком оказался бессильным. Железнодорожники оставались в руках Викжеля; и два дня спустя большевики были вынуждены перед угрозой всеобщей забастовки железнодорожников [3] вступить в переговоры с другими социалистическими партиями о создании коалиционного правительства. Переговоры проходили трудно и привели к выходу из правительства группы большевиков, которые считали, что Ленин и Троцкий проводят слишком жесткую линию [4]. Однако после того, как выход из тупика, казалось, был найден, переговоры возобновились, на этот раз на Всероссийском съезде крестьянских депутатов, который состоялся в Петрограде 10/23 ноября 1917 г. Здесь через пять дней было достигнуто соглашение, по которому три представителя эсеров вошли в Совнарком; это соглашение было одобрено Викжелем, и бывший член Исполкома занял вакантный пост народного комиссара по делам железнодорожным. Компромисс с Викжелем был неустойчивым и оказался менее продолжительным, чем правительственная коалиция. Всероссийский съезд железнодорожного профсоюза, проходивший во время заседания Учредительного собрания, по настоянию Викжеля незначительным большинством проголосовал за 710 вотум доверия собранию. Это предназначалось и было расценено как вызов большевикам и правительству. Однако на этот раз большевики решили проверить свои силы и были готовы ответить на этот выпад действиями. Рядовые железнодорожники были настроены более сочувственно по отношению к большевикам, чем умеренные, контролировавшие Викжель. Потерпевшее поражение меньшинство покинуло съезд и провело свой собственный съезд, который, заслушав пространное политическое обращение Ленина [5], сформировал свой собственный Исполнительный комитет (названный для отличия Викжедор), который состоял из 25 большевиков, 12 левых эсеров и 4 независимых. Новый съезд и его Исполнительный комитет тотчас же получили признание Совнаркома, и член Викжедора Рогов стал народным комиссаром по делам железнодорожным. В результате новый режим сохранил свою эффективность. С этой целью Советское правительство теперь начало выступать в поддержку принципа рабочего контроля, чтобы подорвать влияние Викжеля среди железнодорожных служащих. Согласно положению от 10/23 января 1918 г. (по всей вероятности, одного из наиболее откровенных синдикалистских документов, когда-либо принятых в советском законодательстве), управление каждой железной дорогой возлагалось на избранный ее рабочими и служащими Совет, а общий контроль над всеми железными дорогами России на Всероссийский съезд железнодорожных депутатов [6]. Целью этой новой созданной снизу организации было низвести действенный и враждебно настроенный Викжель и заменить находившийся в тени, но дружественный Викжедор. Однако она не стала, да и не могла стать, эффективным инструментом управления железными дорогами России. Когда был преодолен брестско-литовский кризис и вновь появилась возможность заняться вопросами внутренней организации, Советское правительство наконец занялось вплотную этим делом. В докладе народного комиссара труда на заседании ВЦИК пространно говорилось о "дезорганизации и демонстрации", царивших на железных дорогах страны [7]. Это была прелюдия к декрету Совнаркома от 26 марта 1918 г., наделившего народный комиссариат путей сообщения "диктаторскими полномочиями в области транспорта", функции же Всероссийского железнодорожного съезда были, очевидно, сведены до избрания членов коллегии комиссариата, причем результаты выборов подлежали одобрению Совнаркома и ВЦИК, а полномочия коллегии ограничивались лишь тем, что она могла апеллировать к тем же двум органам в случае несогласия с наркомом [8]. Этот декрет, сколь бы радикальным он ни казался, нетрудно было защитить и оправдать. "Когда слышу сотни тысяч жалоб, – говорил Ленин на заседании ВЦИК, – когда в стране голод, когда видишь и знаешь, что эти жалобы правильные, что у нас есть хлеб, а мы не можем его подвезти, тогда мы встречаем насмешки и возражения со стороны левых коммунистов на такие меры, как наш 711 железнодорожный декрет..." – и оратор прервал свою речь жестом презрения [9]. Железные дороги были микрокосмом русской промышленности. Они были, по более позднему определению Ленина, "ключом" экономического положения. Приводимая по отношению к ним политика была прототипом промышленной политики в целом. Рабочий контроль последовательно выполнил две задачи. Он сломал старый порядок, враждебный революции и, будучи доведенным до своего логического завершения, продемонстрировал, помимо возможности противоречия, необходимость новых форм контроля, более жесткого и централизованного. Предыдущий | Оглавление
[1] Данные о составе Викжеля цит. по: Banyan and Fisher. Op. cit., p. 153.
[2] "Второй Всероссийский съезд Советов", 1928, с. 87-90. [3] Bunyan and Fisher. Op. cit., p. 155-156. [4] Т. 1, гл. 5. [5] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, с. 292-310. Съезд проходил одновременно с I Всероссийским съездом профсоюзов в январе 1918 г., однако, похоже, между этими двумя съездами не было установлено никаких взаимоотношений, причем о значимости каждого из них и относительном влиянии можно судить по тому факту, что Ленин нашел время, чтобы лично выступить на съезде железнодорожников, а на профсоюзный съезд с докладом от имени партии направил Зиновьева. [6] Это положение было опубликовано в официальном органе "Нарком-путь". Выдержки из него цит. по: Bunyan and Fisher. Op. cit., p. 653-654. [7] "Протоколы заседаний ВЦИК 4-го созыва". 1920, с. 44-45. [8] "Сборник декретов и постановлений по народному хозяйству", 1918, с. 820-822. [9] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 266. |
