Эдвард Карр

Русская революция от Ленина до Сталина. 1917-1929

К оглавлению

8. Возвышение Сталина

Смерть Ленина впрямую поставила вопрос, который давно занимал партийных руководителей. Зиновьев уже без всяких колебаний облачился в мантию наследника. Сталин тщательно прятал свои амбиции. На траурном заседании II Всесоюзного съезда Советов, состоявшемся 26 января 1924 г., накануне похорон, речь Сталина отличалась от речей его коллег пылкой страстностью боготворящей преданности, в то время еще отсутствующей у марксистов и большевиков; настоящие коммунисты представали скромными и преданными учениками, которые поклялись быть верными каждому указанию ушедшего вождя. Были приняты два важных решения. Одно из них – переименовать Петроград в Ленинград; по своему влиянию на будущее отчизны Ленин превзошел и затмил Петра Великого. Второе решение – укрепить ряды партии массовым приемом "рабочих от станка". Этот массовый прием получил название ленинского призыва. Требование увеличить представительство рабочих в рядах партии фигурировало в письме Троцкого от 8 октября 1923 г. и резолюции Политбюро, принятой 5 декабря того же года (см. с. 74), и оно вполне могло быть оправдано многим из того, что писал сам Ленин. Осуществление этой задачи сейчас зависело от генерального секретаря партии Сталина.

В 1917 году в партии насчитывалось не более 25 тысяч человек. За время революции и гражданской войны благодаря массовому вступлению в партию численность ее неуклонно возрастала. Статистические данные за этот период неточны, но в самом начале 1921 года в партии состояло 600, возможно, и 700 тысяч человек. Чистка, решение о которой было принят на X съезде партии в марте 1921 года, была суровой. Многие члены партии, вовлеченные в ее ряды волной энтузиазма эпохи революции и гражданской войны, постепенно откололись.

Других исключили как не заслуживающих доверия. К началу 1924 года в партии осталось около 350 тысяч человек. Ленинский призыв, вливший в ряды партии 240 тысяч человек, что более чем на две трети увеличило ее состав, приветствовался и как шаг в сторону большей демократии, и как признание права рабочих на руководящую роль в партии, хотя позднее по ленинскому призыву в партию было принято значительное количество крестьян. Однако историческая роль этого призыва была совершенно иной. Это был признак постепенного изменения самого характера партии, имеющего глубоко скрытые цели. Почти незаметно появилась новая концепция, которая отличала партию Сталина от партии Ленина.

Ленин до революции рассматривал партию как однородную группу преданных революционеров, которые поставили своей задачей уничтожить самодержавную власть, неравенство и угнетение. Даже после свершения революции он видел в партии избранную группу преданных рабочих, и его больше занимала проблема отсечения непригодных к революционной деятельности, нежели массовое пополнение партийных рядов. Именно по его настоянию в период с 1921 по 1924 год было проведено резкое сокращение партийных рядов. Хотя Ленин и отошел, причем весьма далеко, от своих утопических взглядов, сформулированных в книге "Государство и революция", он все еще мечтал, выражаясь словами партийной программы, принятой в 1919 году, об "упрощении функций управления при повышении культурного уровня трудящихся" и, по-видимому, до конца своих дней так и остался в неведении относительно гигантских сложностей и проблем, связанных с управлением обществом. К этому времени представление об элитарном характере партии стало анахронизмом. В 1920 году сообщалось, что среди сотрудников в различных советских учреждениях насчитывается 53% членов партии, а в рядах Красной Армии – 27%. Постепенно и незаметно партия превращалась в машину, предназначенную для того, чтобы направлять жизнь большого государства. Ее рядовые члены – и особенно вновь пришедшие, у которых не было революционного опыта вступивших в партию до 1917 года, – были обязаны всячески поддерживать руководителей в выполнении этой грандиозной задачи; а принадлежность к партии влекла за собой целый ряд негласных привилегий, благодаря которым этой обязанности имело определенные выгоды. Призыв сопровождался дальнейшей чисткой ря-

дов партии от неугодных; а поскольку и чистка, и призыв находились под контролем Секретариата, можно догадаться, что одним из основных критериев была безграничная приверженность взглядам новой партии. Ленинский призыв и весь процесс, частью которого он был, усилили власть партийной машины и генерального секретаря, находящегося у ее руля. Молотов всего-навсего отразил истинное положение вещей, когда на съезде партии в 1924 году отметил, что ленинский призыв несомненно послужит фундаментом для дальнейшего развития партии.

Замена элитарной партии Ленина массовой партией Сталина сопровождалась еще одним довольно тонким изменением. По уставу партии ее члены были обязаны после принятия определенного политического решения единодушно поддерживать это решение. Верность партии означала соблюдение партийной дисциплины. Но предполагалось, что такое решение будет приниматься с соблюдением демократической процедуры после свободной дискуссии членов партии. Никому не приходило в голову утверждать, что партия непогрешима; Ленин часто привлекал внимание к допущенным промахам и признавал свои собственные ошибки. Когда в апреле 1920 года праздновалось его 50-летие – это было во время успешного завершения гражданской войны, – в ответ на поздравления товарищей он, к удивлению многих, сказал: "...Наша партия может теперь, пожалуй, попасть в очень опасное положение, – именно, в положение человека, который зазнался". Те яростные споры, что раскололи партию накануне введения нэпа, оказались для Ленина и других партийных руководителей отрезвляющим потрясением – они осознали, какими потенциальными бурями чревата неограниченная терпимость, проявляемая по отношению к несогласным; мятеж в Кронштадте усилил чувство тревоги. Принятие строгих мер по укреплению дисциплины на X съезде партии было зловещей вехой в ее истории. Но для Ленина всегда была неприемлема идея центральной партийной организации, которая издавала бы непогрешимые указы и требовала бы замалчивания любого несогласия как внутри партии, так и вне ее. Когда в марте 1922 года Ленин в последний раз лично присутствовал на партийном съезде, он отметил, что "экономической силы в руках пролетарского государства России совершенно достаточно для того, чтобы обеспечить переход к коммунизму", но "не хватает культурности тому слою коммунистов, который

вьев и Каменев стремились не допустить Троцкого в состав Политбюро, но это предложение Сталин, который хотел сохранить свою репутацию умеренного, отверг.

До конца года Троцкий подливал масла в огонь. В книге "О Ленине", вышедшей из-под его пера и посвященной памяти вождя, он описывал свои тесные личные отношения с Лениным во время революции, причем в таких выражениях, благодаря которым его собственная роль возвышалась, а других участников событий – отодвигалась на второй план. В октябре 1924 года он опубликовал большую статью "Уроки Октября", в которой пригвоздил к позорному столбу Каменева и других "старых большевиков" за то, что они не хотели принимать "Апрельские тезисы" Ленина, написанные им в апреле 1917 года по возвращении в Петроград; Зиновьева и Каменева – за то, что они были против захвата власти в Октябре, о чем упоминалось в "Письме к съезду" Ленина; этот их поступок ставился там на одну доску с "небольшевистским" прошлым Троцкого, и Ленин писал, что эти их действия не следовало вменять им в вину (см. с. 70). Эта яростная атака Троцкого вызвала ожесточенные ответные действия и побудила триумвират и его последователей глубоко и со злобным пристрастием копаться в прошлом Троцкого. Каменев произнес длинную речь, которая была затем опубликована как статья под названием "Ленинизм или троцкизм?"; в этой статье он обвинял Троцкого в меньшевизме, припоминая многие случаи его острой полемики с Лениным, и добавил к этому превратившееся впоследствии в ярлык обвинение, что он "игнорирует крестьянство". За этим последовало выступление Сталина, более лаконичное и более язвительное, но в том же духе. Осуждение Троцкого стало обычным делом и на страницах прессы, и на партийных собраниях. Самым жестоким ударом для Троцкого была публикация давно забытого письма, написанного им в 1913 году, с грубыми и резкими выпадами в адрес Ленина. Можно было не искать никаких других доказательств, подтверждающих, что понятия "троцкизм" и "ленинизм" несовместимы.

Ошеломленный потоком брани, Троцкий хранил молчание. Его опять одолела та таинственная хворь, от которой он страдал предыдущей зимой, и врачи посоветовали ему сменить климат на более мягкий. Он не присутствовал на пленуме Центрального Комитета партии в январе 1925 года. Троцкий обратился к пленуму с письмом, в котором утверждал,

что его молчание перед потоком "множества неверных и прямо чудовищных обвинений" было "правильным с точки зрения общих интересов партии", и "в интересах дела" просил освободить его от обязанностей председателя Реввоенсовета СССР. Он уехал на Кавказ в самом разгаре пленума. В Центральном Комитете были колебания, какие меры по отношению к нему принять. Экстремисты, включая Зиновьева и ленинградскую делегацию, предложили исключить его из партии, из Центрального Комитета или по крайней мере вывести из состава Политбюро. Умеренным, которых поддерживал Сталин, было достаточно лишить Троцкого его военного поста. Восторжествовала вторая точка зрения: Троцкого освободили от должности председателя Реввоенсовета и народного комиссара по военным и морским делам. Его преемником стал Фрунзе, чье назначение послужило сигналом для развертывания мощной кампании по укреплению Красной Армии -эта проблема со времени окончания гражданской войны оказалась в забвении.

Споры, вызванные "Уроками Октября", имели почти неожиданный результат – они послужили причиной важного нововведения в партийную доктрину. Одним из пунктов, по которому в свое время расходились Ленин и Троцкий и который сейчас противники Троцкого использовали против него, была так называемая теория "перманентной революции" -понятие, введенное в употребление Марксом. Троцкий в 1905 году утверждал, что если в отсталой России разразится революция, то, хотя на первой своей ступени она будет оставаться буржуазной, антифеодальной революцией, она неизбежно перейдет в стадию социалистической, антикапиталистической революции. Ленину не хотелось соглашаться с подобной перспективой, если только революция в России, как надеялись и он, и Троцкий, не зажжет пламени революции в развитых странах Запада. Это их разногласие не имело никакого значения и было забыто задолго до 1917 года, до тех пор, пока Ленин в своих "Апрельских тезисах" не занял позицию, которая была во многом созвучна с позицией Троцкого. Никто не проявлял интереса к этому вопросу, пока в декабре 1924 года Бухарин не внес лепту в кампанию против Троцкого в своей статье, посвященной теории "перманентной революции". Бухарину просто хотелось высветить разницу взглядов Троцкого и Ленина, и он не делал в своей статье никаких определенных выводов. Но затем, несколько дней

спустя, Сталин также опубликовал пространные заметки на эту тему, которые были написаны как предисловие к собранию его речей и статей; осудив теорию Троцкого, он создал новую доктрину – "социализм в одной стране".

Сталин отказался от своих слов, сказанных весной предыдущего года во время лекций, которые он позднее охарактеризовал как "формулировку... уже явно недостаточную и, потому, неправильную". В лекциях Сталин утверждал, что "для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства, усилий одной страны... уже недостаточно". Теперь Сталин доказывал противоречие теории "перманентной революции" Троцкого ленинской теории пролетарской революции и заявлял, что Ленин в своих трудах неоднократно размышлял о возможности победы социализма в одной стране. Сталин признавал: "Полная гарантия от интервенции, а значит, и окончательная победа социализма возможна лишь в результате совместных усилий пролетариев ряда стран". Но означало ли это, что "революционная Россия не могла противостоять консервативной Европе" и построить в СССР социализм? Ответ Сталина был резко отрицательным. Его аргументация, сложная и казуистичная, в значительной степени основывалась на цитатах, вырванных из контекста. К тому же его доводы были в какой-то мере подтасованными, поскольку он писал свое предисловие в условиях, которые для Ленина и Троцкого были невозможными, а именно в условиях выживания революционного режима в России без свершения революций в других странах. Однако психологический эффект заметок Сталина был огромен. Они ставили четкую, определенную цель. Они не оставляли места для пустых надежд на помощь извне. Сталин льстил национальной гордости, представляя революцию как чисто русское достижение, а строительство социализма – как благородную задачу, в выполнении которой российский пролетариат должен служить примером всему миру. До этого идея зависимости построения социализма в России от социалистических революций в других странах занимала в партийной доктрине центральное место. Теперь изменился порядок первенства. Сталин хвастливо утверждал, что "Октябрьская революция есть лишь сигнал и исходный пункт социалистической революции на Западе". Критики сталинской доктрины явно и неявно изображались как робкие, слабохарактерные люди, с подозрительностью относящиеся к русскому народу, не верящие в его способно-

сти и в силу его духа. Социализм, построенный в одной стране, был мощным рычагом национального патриотизма и однозначно выдвигал Россию на первый план.

Сталин создал такую духовную атмосферу, которую мог предельно использовать в борьбе с соперниками. Но в тот момент никто не воспринимал его сложных для понимания экскурсов в теорию всерьез. На пленуме Центрального Комитета в январе 1925 года, где был осужден Троцкий, о социализме в одной стране не упоминалось. Три месяца спустя об этом не очень уверенно сказал в своей речи Бухарин без упоминания имени Сталина и в таких словах, из которых можно было понять, что сам Бухарин является одним из авторов этой концепции. Позднее, но не сразу она была включена в основную резолюцию партийной конференции, состоявшейся в апреле 1925 года. Резолюция, подкрепленная цитатами из Ленина, провозглашала, что "в целом победа социализма (не в смысле конечной победы) безусловно возможна в одной стране". Когда несколько месяцев спустя триумвират распался, все думали, что именно эта формулировка и стала камнем преткновения в Политбюро накануне конференции. Но, судя по всему, ни Зиновьев, ни Каменев не выдвигали серьезных возражений и проявили скорее равнодушие, нежели враждебность. Сталин отметил эту свою маленькую победу в речи, которую произнес после конференции, и привел еще одну цитату из Ленина: "Только тогда, когда страна будет электрифицирована, когда под промышленность, сельское хозяйство, транспорт будет подведена техническая база современной крупной промышленности, только тогда мы победим окончательно".

До этого подразумевалось, что введение и развитие нэпа, который тоже повернулся спиной к туманной перспективе мировой революции и вел к социализму через союз с русским крестьянством, и есть социализм в одной стране. Теперь Сталин нащупывал путь к совершенно иной концепции России как самостоятельного государства, которое может обрести экономическую независимость, создав современную промышленность и сельское хозяйство. Сталин не делал на этом акцента и, возможно, полностью не отдавал себе отчета в том, к чему это может привести. Но он нарисовал ошеломляющую долгосрочную перспективу, и с нею были созвучны перемены в сфере экономики, которые начинали постепенно становиться ощутимыми.

Постепенное возвышение Сталина после смерти Ленина, сосредоточение все большей власти в его руках совпало с периодом экономического возрождения. Резолюция по кризису "ножниц", принятая в декабре 1923 года, и последующие партийные решения указывали на необходимость уделить особое внимание восстановлению тяжелой промышленности. Доктрина социализма в одной стране, каковы бы ни были намерения ее толкователей, провозглашала построение тяжелой промышленности как условие самостоятельного и независимого развития. Подразумевалось, однако, что цели можно достичь силами отсталой российской экономики. В этом и была загвоздка. Разногласия по поводу индустриализации, как и по каждому другому вопросу советской экономики, были связаны с проблемами сельского хозяйства, которые еще раз нарушили преобладавшее в то время состояние благодушия. В 1924 году, несмотря на засуху в конце лета, был собран прекрасный урожай. Никто, по-видимому, не сомневался, что крестьяне, избавившись от груза кризиса "ножниц", сдадут государству по официально установленным ценам достаточное количество хлеба, чтобы накормить город. Ничего подобного не произошло. Государству было сдано катастрофически мало зерна. Впервые на рынке появилось множество частных торговцев, и об официально установленных ценах пришлось забыть. В конце года цены начали быстро расти. С декабря 1924 года по май 1925 года цены на рожь повысились вдвое. С возрождением свободного рынка "ножницы" раскрылись вновь, на этот раз в пользу крестьянина, и города очутились в положении заложников. Более того, механизм цен сработал так, что усугубилось имущественное неравенство в деревне. Именно богатый крестьянин, всем ненавистный кулак, имел больше излишков для продажи и мог позволить себе придержать их, пока цены не достигнут пика. Появились сообщения о том, что осенью многие бедные крестьяне были вынуждены по низкой цене продавать свое зерно кулакам, которые нажились весной, продав его по высоким ценам.

С этих событий начались острые разногласия в партии. Руководители придерживались ведущего принципа нэпа – уступок крестьянству. Зиновьев в июле 1924 года выдвинул лозунг "Лицом к деревне!". Несколько дней спустя Преображенский прочитал в Коммунистической академии доклад "Основной закон социалистического накопления", который получил всеобщее признание как глубоко обоснованный

вызов официальной линии. Маркс показал, что "первоначальное накопление есть не что иное, как исторический процесс отделения производителя от средств производства", то есть необходима экспроприация крестьянства, точно так же, доказывал Преображенский, в период "социалистического накопления государственное хозяйство не может обойтись без эксплуатации мелкого производства, без экспроприации части прибавочного продукта деревни и ремесла". Он отверг как непрактичный принцип "эквивалентного обмена между государственным хозяйством и несоциалистической средой" и выступил в защиту "политики цен, сознательно рассчитанной на эксплуатацию частного хозяйства во всех его видах". Преображенский выражался без обиняков, и его откровенность дала удобный повод высказаться защитникам партийного руководства и интересов крестьянства. Бухарин опубликовал возмущенную заметку, в которой осуждал выступление Преображенского как "экономическое обоснование троцкизма". Но Преображенский четко обнажил перед партией жесткое противоречие, заключающееся в необходимости примирить процесс индустриализации с политикой уступок крестьянству.

.На протяжении 1925 года, пока Сталин коварно маневрировал между другими партийными руководителями, открытого столкновения двух политических линий удавалось избежать. Были сильны настроения в пользу дальнейших уступок крестьянству, что на деле означало потворство зажиточным крестьянам, или кулакам. На партийной конференции в апреле 1925 года рассматривались три предложения такого рода. Предлагалось снизить сельскохозяйственный налог, единственный механизм прямого налогообложения в деревне, и изменить распределение налога по категориям крестьян, чтобы снизить налоговую прогрессию. Предлагалось признать право использовать наемный труд и брать землю в аренду, что частично, хотя и не очень эффективно, запрещалось сводом аграрных законов. Именно в этот момент Бухарин произнес речь, которую потом долго цитировали, потому что в ней наиболее ярко была сформулирована суть предлагаемой политики. Он выступил в защиту верхнего зажиточного слоя крестьянства – кулака и частично середняка, которых необходимо было поощрять, чтобы они давали продукцию. "В общем и целом всему крестьянству, – восклицал он, – всем его слоям нужно сказать: обогащайтесь, накапливайте, развивай-

те свое хозяйство. Только идиоты могут говорить, что у нас должна быть беднота". Он не соглашался с тем, что это была "ставка на кулака" (выражение, вошедшее в обиход лет пятнадцать назад и характеризовавшая столыпинскую реформу). Но он точно так же не соглашался признать "обострение классовой борьбы в деревне". Бухарин, как и его противник Преображенский, загубил дело своей недипломатичной прямолинейностью. По-видимому, Сталин сказал другим руководителям, что лозунг "Обогащайтесь!" – "не наш, он неправилен". Но прошло еще несколько месяцев, прежде чем этот лозунг отвергли публично; и по курсу, намеченному Бухариным, страна следовала до конца года.

Однако параллельно с политическими мерами, направленными на то, чтобы стимулировать производство продукции крестьянами, все большего внимания требовали нужды тяжелой промышленности. До этого времени возрождение промышленности большей частью означало приведение в рабочее состояние заводов и техники, бездействовавших после гражданской войны, для чего не требовалось крупных капиталовложений. Но к концу 1924 года этот процесс исчерпал себя. Было подсчитано, что мощности существующих фабрик и заводов используются на 85%. Объем промышленного производства приближался к уровню 1913 года, и можно уже было думать о том, как перешагнуть эти рубежи. Но для того, чтобы поддерживать соответствующий темп индустриального роста и особенно чтобы возродить тяжелую промышленность, необходимы были значительные капиталовложения. В январе 1925 года Центральный Комитет высказался за "увеличение бюджетных ассигнований, расширение кредитов металлической промышленности". Следовало обновить устаревшее оборудование и создать новые отрасли промышленности. Ободренный поддержкой, ВСНХ провел "специальное совещание по вопросам восстановления в промышленности фиксированного капитала". Это совещание работало на протяжении последующих полутора лет. XIV партийная конференция в апреле 1925 года, проголосовавшая за уступки крестьянству, одобрила также трехлетний план развития металлургической промышленности, осуществление которого требовало общих капиталовложений на сумму 350 миллионов рублей.

В 1925 году еще царил дух оптимизма, еще казалось возможным удовлетворить все требования растущей экономики.

Не урожай сам по себе, лучший со времени революции, а последствия хлебозаготовительной кампании показали в последние месяцы года, как много проблем связано с взаимоотношениями промышленности и сельского хозяйства. Государственным органам по приемке зерна пришлось отказаться от фиксированных цен 1924 года, им было дано указание использовать "директивные" цены, которые можно было время от времени регулировать. Несмотря на опыт предыдущего года, все, по-видимому, были уверены, что изобилие зерна даст возможность держать низкие цены, избыток его экспортировать, в результате доходы от урожая можно будет использовать в качестве фонда для финансирования промышленности. Эти надежды потерпели крах. После сбора урожая 1925 года у богатых крестьян были большие запасы хлеба. Но у них не было никакого стимула менять его на деньги. Снижение сельскохозяйственного налога дало крестьянам послабление; снабжение промышленными товарами было скудным, покупать было почти нечего; и хотя формально был установлен твердый валютный курс, куда более заманчивым было иметь запас зерна, чем пачку банкнотов. Кулаки могли себе позволить ждать. Зерна поступало на рынок мало. Из-за его нехватки, конкуренции покупателей свободного рынка и даже конкуренции между различными государственными закупочными органами цены росли. Надежды на экспорт зерна и финансирование промышленности за счет доходов от его продажи улетучились. Урожай принес благо крестьянину. Но закупка зерна была катастрофой для правительства. Кризис расколол партию и столкнул несовместимые задачи индустриализации и планирования, с одной стороны, и рыночной экономики, ориентированной на крестьянство, за которую ратовал нэп, –с другой. Острая борьба двух направлений наложила серьезный отпечаток на весь последующий период.

На фоне этих событий началось возвышение Сталина и сосредоточение в его руках высшей власти в партии и в стране. 1925 год был решающим. Страх перед Троцким и соперничество с ним были тем цементом, который скреплял триумвират. После поражения Троцкого, смещения его с должности в январе 1925 года триумвират начал постепенно разваливаться. Троцкий более трех месяцев провел на Юге, восстанавливая здоровье. Когда в конце апреля 1925 года он вернулся в Москву, то попал в довольно неловкую ситуацию. Известный американский коммунист Истмен, сторонник Троцкого, провел в

Москве зиму 1923/24 года. В начале 1925 года он опубликовал в Нью-Йорке небольшую книгу "После смерти Ленина", в которой точно и подробно описал с позиций Троцкого все интриги, которые плел триумвират до и после смерти Ленина, и процитировал ленинское "завещание" – это было первое упоминание об этом документе, появившееся в печати. Сообщение произвело сенсацию. Обеспокоенные члены Коммунистической партии Великобритании писали и телеграфировали Троцкому, прося прокомментировать это сообщение. Партийные лидеры в Москве потребовали от него опровержения публикации Истмена. Троцкий еще раз оказался перед выбором -либо защищать свою позицию, либо отказаться от борьбы по такому второстепенному поводу. Он все еще не освободился от того глубокого внутреннего запрета, который помешал ему публично противостоять большинству коллег: "никто не может быть правым против своей партии". Если ему и приходило в голову, что отступление означает компромисс и отречение от друзей, он подавил эти сомнения во имя партийной дисциплины. 1 июля 1925 г. он подписал длинное заявление, которое, как он признавался три года спустя, его "заставили подписать большинством голосов в Политбюро". Обвинение в том, что Центральный Комитет партии "скрыл от партии ряд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний период его жизни (дело касается писем по национальному вопросу, так называемого "завещания" и пр.)", Троцкий квалифицировал как "клевету на ЦК нашей партии". Ленин не оставлял никакого завещания: все, что он написал, в том числе одно из писем, содержащее советы организационного характера, было зачитано делегатам на съезде партии. Разговоры о сокрытии "завещания" были "злостным вымыслом". Заявление Троцкого было опубликовано 19 июля в английской левой газете "Санди уоркер", а 1 сентября 1925 г. – в русском партийном журнале "Большевик". Это было последней победой сплотившегося триумвирата.

По возвращении в Москву Троцкий был назначен, в основном чисто номинально, на два или три невысоких поста в промышленности. До конца года он произнес несколько речей, написал статьи по индустриальному развитию и планированию, подчеркивая необходимость "догнать Запад", но не бросая прямого вызова политике партии. Благодаря его сдержанности последние узы, скреплявшие триумвират, окончательно ослабли. В связи с хлебным кризисом началась легкая

перебранка, перешедшая в открытые распри. Зиновьев и Каменев, отойдя от своей прежней позиции, выступили против ориентации на крестьянство, за что так рьяно продолжал ратовать Бухарин. В сентябре Зиновьев направил в "Правду" для публикации статью под названием "Философия эпохи". Статья содержала нападки на эмигрантского писателя Устрялова, который с энтузиазмом и одобрением отнесся к тому, что Бухарин поддержал кулаков, и радостно провозгласил, что "крестьянин становится единственным настоящим хозяином советской земли". Зиновьев сделал вывод: "Нэп наряду с тем, что мировая революция откладывается, среди других опасностей таит в себе опасность перерождения". Центральный Комитет партии настоял на том, чтобы убрать из статьи строки, слишком явно направленные в адрес Бухарина. Но в сути статьи, которая была опубликована в двух номерах газеты, ошибиться было невозможно. Месяц спустя Зиновьев выпустил том своих статей под названием "Ленинизм". В одной из них повторялись нападки на Устрялова и отвергался лозунг "Обогащайтесь!", но имя Бухарина все еще не упоминалось. В другой статье приводилось высказывание Ленина с осуждением кулаков и напоминалось его определение нэпа как "отступления"; из этого вытекало, что советская промышленность при нэпе была "своеобразным госкапитализмом в пролетарском государстве" – вывод, отвергаемый Бухариным. В самом решительном по характеру параграфе содержались прямые нападки на концепцию "социализма в одной стране": невозможно "остаться ленинцами, ослабив хоть на йоту международный момент в ленинизме". Это было объявление войны не только против Бухарина, но и против самого Сталина.

В резком отходе Зиновьева от ориентации на крестьянство, в том, что он стал ратовать за развитие промышленности и интересы пролетариата, была определенная логика. Борьба за руководящую роль между Зиновьевым и Сталиным была фактически борьбой между Ленинградской партийной организацией, контролируемой первым, и Московской организацией, которую подмял под себя второй. Московскую организацию возглавлял Каменев. Но из-за того, что ЦК находился в том же городе, Московская организация оставалась как бы в тени. У Каменева не хватало характера, чтобы настоять на независимости своей организации, и вскоре с ним перестали считаться. Ленинград все еще оставался самым крупным про-

мышленным городом СССР. Он был родиной пролетариата, в нем сохранялись пролетарские традиции. В Москве же новый пролетариат поддерживал гораздо более тесные связи с деревней. Зиновьеву удалось увлечь за собой рабочих и сплотить их против линии Москвы на основе платформы, утверждавшей превосходство интересов рабочих и с презрением отвергавшей попытки возвысить роль крестьянства. Соперничество между двумя столицами и двумя партийными организациями, между "Правдой", органом Центрального Комитета, находящегося в Москве, и "Ленинградской правдой", газетой Ленинградской партийной организации, сыграло немаловажную роль в борьбе Сталина и Зиновьева за власть.

Сражение разыгралось на XIV съезде партии, который проходил в последние две недели 1925 года. Основными докладчиками были Сталин и Зиновьев. Бухарин спорил с Зиновьевым, с Бухариным – Каменев. Зиновьев и Каменев страстно осуждали кулака, Бухарин отстаивал его. Сталин же, чьей главной заботой было сокрушить двух своих главных соперников, поддержал Бухарина, хотя и не очень искренне. На съезде не было принято важных решений в отношении аграрной политики. Но на нем говорилось о растущем недовольстве привилегиями, которыми пользовался кулак, и еще раз была подчеркнута необходимость как можно быстрее проводить индустриализацию. Когда улеглась пыль на поле партийной битвы, стало ясно, что главные решения впереди. На съезде Бухарин сделал отчаянную попытку доказать, что уступки крестьянству вовсе не являются несовместимыми с политикой индустриализации: "Мы будем двигаться вперед черепашьим шагом, но тем не менее мы будем строить социализм, и мы построим его". Эта фраза надолго запомнилась всем присутствовавшим. Но черепаший шаг индустриализации больше не устраивал все растущее большинство, которое желало превратить СССР в великую индустриальную державу, независимую от Запада. Парадоксально, но победа Бухарина и поражение Зиновьева на съезде не привели к победе или поражению тех идей, которые они отстаивали. И то, что съезд впоследствии получил название "съезда индустриализации", в конечном счете вполне соответствовало его сути.

Однако не экономические проблемы были главным предметом дебатов, которые начались на довольно спокойной ноте, но становились все более язвительными по мере того, как затрагивались острые политические вопросы и личные

интересы. Каменев критиковал "теорию вождя" и обрушился лично на Сталина. Выступившая от имени оппозиции Крупская произвела сенсацию тем, что высказалась против доктрины "большинство всегда право". Молотов и Микоян были среди тех, кто поддерживал официальную линию, Ворошилов пел дифирамбы Сталину. Представители обеих группировок формально были делегированы на съезд своими избирателями, но на деле они были специально отобраны членами своих партийных организаций; сплоченная группа ленинградцев оказалась в молчаливой и враждебной изоляции. За резолюцию, одобрявшую официальную линию партии, проголосовали большинством в 559 голосов против 65. Газету "Ленинградская правда", которая до этого была рупором оппозиции, передали в другие руки, новый редактор был назначен из Москвы. После съезда в Ленинград отправилась представительная делегация, в которую входили Молотов, Ворошилов, Калинин, Рыков, Томский, Киров, позднее к ним присоединился Бухарин. Члены делегации побывали на множестве массовых митингов членов партии. Те же самые средства давления, которые были пущены в ход, чтобы запугать и заставить замолчать последователей Троцкого, сейчас были обращены против сторонников Зиновьева. На массовых митингах рабочих фактически заставляли единогласно осуждать их бывших руководителей и одобрять решения съезда. Таким путем подготавливалась почва для проведения Ленинградской областной партийной конференции, на которой в качестве основного докладчика выступил Бухарин. Был вынесен тот же вердикт, и в партийные органы Ленинградской организации были избраны верные сторонники ЦК. Секретарем областного Комитета партии стал Киров, молодой и популярный руководитель, недавно вошедший в ряды партийного руководства; фактически он возглавил Ленинградскую партийную организацию. Это была полная смена власти. Зиновьев продолжал оставаться членом Политбюро и председателем Коминтерна. Но, изгнанный из Ленинграда, он потерял всю свою власть. Сталин оказался победителем. Что предвещала эта победа как в области экономики, так и в области политики, было пока еще неясно.

9. СССР и Запад (1923-1927)

На протяжении бурного 1923 года продвижение по пути к установлению нормальных взаимоотношений с западными державами, которые наметились после введения нэпа, несколько затормозилось. Этот год начался с того, что французы в ответ на отказ Германии выплачивать репарации оккупировали Рурскую область. В Великобритании падение Ллойд Джорджа дало Керзону неограниченную власть в области внешней политики. Во Франции на вершине власти стоял такой же непреклонный Пуанкаре. В мае 1923 года Великобритания несколько раз протестовала против тех или иных незаконных действий Советов, что наконец вылилось в заявление, получившее название "ультиматум Керзона". В нем подробно перечислялись действия советских агентов в Иране, Афганистане и Индии, нарушающие договоренности англо-советского торгового соглашения, подписанного в марте 1921 года. Если этим действиям не будет положен конец и в течение десяти дней не будет удовлетворен ряд требований, говорилось в ультиматуме, британское правительство аннулирует торговое соглашение и отзовет своего представителя из Москвы. Советское правительство, напуганное этим взрывом негодования, согласилось с большинством требований англичан и начало довольно мягко и неубедительно обсуждать вопрос, связанный с пропагандой; на некоторое время буря утихла.

В Германии, единственном крупном государстве, которое де-юре признало советское правительство, в этом году тоже происходили неутешительные события. В результате оккупации Рура немецкая экономика развалилась, а немецкая валюта обесценилась; последовало несколько политических кризисов кряду. Это вдохновило оптимистично настроенных московских наблюдателей на поиски возможностей компен-

сировать неудачи 1921 года (см. с. 27, 53). В августе Брандлера и других лидеров КПГ вызвали в Москву; строились планы переворота, чтобы к осени захватить власть. Но разногласия в области тактики подорвали взаимное доверие. План был загублен, и впоследствии это привело к бесконечным взаимным обвинениям. Изолированное восстание гамбургских коммунистов (23 октября) было легко подавлено. К этому времени во главе правительства встал Штреземан; новое правительство видело свою задачу в восстановлении разрушенной экономики; Сект, глава рейхсвера, очень верил, что Штреземан способен восстановить порядок. Парадоксально, но этот эпизод никак не повредил советско-германским отношениям. И ясно почему: у Секта, который понял, что у него по отношению к немецким коммунистам развязаны руки, были все основания развивать и далее военное сотрудничество с Москвой, Штреземан охотно одобрял эту политику. Советское правительство не могло позволить себе поддерживать коммунистов в Германии (так же, как и в Турции), поскольку ему нужны были эти страны как союзники и партнеры в международной дипломатической игре. Аналогичный урок можно было извлечь из его готовности развивать дружественные отношения с фашистским режимом Муссолини в Италии.

Начало 1924 года было более многообещающим. Приход к власти первого лейбористского правительства привел к тому, что 1 февраля 1924 г. Англия де-юре признала Советский Союз; несколько дней спустя ее примеру последовала Италия. В мае в результате выборов во Франции была сформирована левая коалиция под руководством Эррио. Но из-за мощного противодействия французских держателей русских дореволюционных акций признание СССР Францией затянулось до октября. Летом в Лондоне шли переговоры о новом англо-советском договоре, который должен был заменить торговое соглашение 1921 года. Договор, сопровождаемый обещанием займа, был подписан в Англии, несмотря на жесткое сопротивление со стороны британских финансовых и коммерческих кругов, а также со стороны консервативной партии. В этот момент либералы перестали оказывать поддержку лейбористскому правительству, и оно потерпело поражение в палате общин. Договор не был ратифицирован, и на последовавших вслед за этим выборах консерваторы одержали блестящую победу. Их успеху способствовало также появление как раз накануне выборов "письма Зиновьева" – письма Коминтерна с указа-

киями Коммунистической партии Великобритании о том, как вести пропаганду, в том числе в вооруженных силах. Письмо явно было фальшивкой. Но его содержание выглядело вполне правдоподобно; его появления было достаточно, чтобы еще больше настроить общественное мнение против СССР и его друзей в Великобритании. Новое консервативное правительство с Остином Чемберленом в качестве министра иностранных дел не прекратило официальных отношений с СССР, но на протяжении всего 1925 года все сделки с СССР были заморожены. Франко-советские переговоры по улаживанию долгов и претензий тоже зашли в тупик.

Тем временем соотношение сил в Европе изменилось в результате того, что в августе 1924 года при дипломатической и финансовой поддержке США был принят "план Дауэса", в соответствии с которым германские обязательства по репарациям должны были выполняться за счет крупного международного займа. Это было началом процесса примирения победителей и побежденных 1918 года. Кульминацией этого процесса стали знаменитые Локарнские договоры, проект которых был обсужден в Локарно в октябре 1925 года и которые 1 декабря торжественно были подписаны в Лондоне. Суть этих договоров состояла во взаимной гарантии соблюдения существовавших в то время западных границ Германии – это было добровольное признание Германией территориальной части Версальского договора, что, правда, не распространялось на восточные границы Германии. Договоры были неодобрительно встречены в Москве, где их рассматривали как доказательство новой западной ориентации в германской внешней политике и как изменение курса, принятого в Рапалло. Более того, в Москве этот шаг был расценен как свидетельство того, что Германия получила обещание о приеме в Лигу Наций и в Совет Лиги. Советское правительство выразило опасение, что Германия как член Лиги Наций будет обязана принимать участие в санкциях, которые Лига будет предпринимать по отношению к СССР. Чтобы успокоить эти страхи, все участники договоров в Локарно подписали декларацию, гласящую, что члена Лиги Наций можно заставить принимать участие в санкциях только "в той степени, в какой это совместимо с его военной ситуацией, и принимая во внимание его географическое положение". На этих условиях 26 сентября Германия наконец вошла в состав Лиги Наций.

Несмотря на заверения в противном, Локарнские договоры совершенно справедливо рассматривались в Москве как попытка реинтегрировать Германию в западный мир, отлучить ее от Советского Союза и изолировать СССР как чуждый элемент в сообществе других государств. Попытка удалась не полностью. Германия, все еще помнящая об унижении 1918 года, осознавала свое более низкое положение среди западных государств и не хотела становиться полностью от них зависимой. Связь с СССР была уже не такой тесной, как во времена, когда Рапалльский договор сблизил два отверженных государства. Но для Германии эта связь оставалась по-прежнему выгодной, в ее отношениях с западными странами она играла роль рычага для урегулирования соотношения сил в Европе. Обе страны объединяло недоверие к Польше. Тайные советско-германские военные приготовления успешно продвигались; рейхсвер стал бы очень возражать, если бы что-либо помешало этому. Экономические связи были выгодны обеим сторонам. В тот самый момент, когда Штреземан вел в Локарно переговоры с Чемберленом и Брианом, в Москве был подписан советско-германский экономический договор, по которому ряд германских банков предоставлял Советам значительные кредиты. Для Советского Союза Германия была самым крупным и самым надежным торговым партнером.

Однако это было не единственным проявлением стремления немцев обрести плацдарм в Восточной Европе. Советское правительство не ограничилось осуждением попыток Великобритании сколотить антисоветскую коалицию; одновременно Советы стремились установить отношения с другими странами, в чьих интересах было помешать плану Великобритании. Но поскольку Советы не хотели принимать на себя никаких военных обязательств и прежде всего были заинтересованы в том, чтобы помешать другим государствам объединиться против них, задача формулировалась следующим образом: обе стороны должны принять взаимные обязательства не принимать участия ни в каких военных или экономических акциях, направленных против одной из них, соблюдать нейтралитет в случае объявления другой стороне войны третьей стороной. В декабре 1925 года исходя из этого принципа был подписан договор с Турцией. Аналогичный по сути договор, но с другой формулировкой был подписан между СССР и Германией 24 апреля 1926 г. Кое-кто из немцев вспоминал о прецеденте -"подстраховочном договоре", который Бисмарк подписал с

Россией в 1887 году. Советско-германский договор о нейтралитете и ненападении вызвал на Западе довольно сильное раздражение. Время от времени в отношениях между Москвой и Берлином возникали осложнения. Самое серьезное из них произошло в декабре 1926 года, когда германским социал-демократам стало известно о том, что Советы по тайному военному соглашению отправляют в Германию корабли с боеприпасами. Социал-демократы публично выразили в рейхстаге свой протест, что весьма смутило правительства Москвы и Берлина, а особенно немецких коммунистов и правых националистов. Но опасения, что союзники примут меры, не подтвердились; западные державы были слишком заинтересованы в сохранении добрососедских отношений с Германией, установившихся в результате Локарнских договоров, чтобы поднимать этот больной вопрос. Буря утихла, и на протяжении нескольких последующих лет, в то время как у Советов не было с Западной Европой никаких отношений, связи их с Германией как военно-политические, так и культурно-экономические оставались намного более тесными и плодотворными, чем с любым другим государством.

Революционный дух внешней политики СССР, воплощенный в создании Коминтерна, иногда все еще вступал в противоречие с дипломатической деятельностью Наркоминдела, что иногда приводило к разного рода неловкостям. Иллюзия, будто бы не было никаких противоречий между задачами революции и задачами дипломатии, поддерживалась тем, что советское правительство делало вид, якобы оно не несет ответственности за деятельность Коминтерна. Развеивал, однако, эту иллюзию часто повторяемый аргумент, что СССР -монолитный оплот мировой революции, будущее которого зависит от его могущества и безопасности. Согласно этому тезису, интересы международной революции и государственные интересы СССР неделимы. Отсюда вытекала полная зависимость всех других коммунистических партий, которые часто именовались секциями Коминтерна, от Российской Коммунистической партии.

Невозможно было даже допустить и мысли о каком-либо столкновении между Коминтерном и РКП(б). Когда весной 1922 года 22 члена рабочей оппозиции в соответствии с уставом обратились в Коминтерн по поводу обстановки, сложившейся вокруг них в партии, жалоба их была с ходу отклоне-

на комиссией) в которую входили болгарин Коларов и немка Клара Цеткин. Ведь только Российской Коммунистической партии удалось осуществить победоносную революцию. Поэтому она приобрела и право, и обязанность наставлять другие партии и вести их по революционному пути. Этот довод подкреплялся тем историческим фактом, что Коминтерн возник как организация, построенная по русской модели и сплоченная вокруг РКП(б).

Взаимоотношения коммунистических партий с центральными органами Коминтерна были основной темой его V конгресса, проходившего в июне 1924 года. Руководители КПГ, которые провалили октябрьское восстание в Германии, были заклеймены как правые оппортунисты, их заменили представители левых – Рут Фишер и Маслов. Аналогичный отсев произошел в составе французской и польской партий, чьи лидеры, которые тоже теперь были осуждены как правые оппортунисты, в свое время высказались в поддержку Троцкого. Но, несмотря на множество речей, в которых на конгрессе превозносились достоинства левых, было очевидно, что основное качество, требуемое от новых левых руководителей, – беспрекословное выполнение решений, принимаемых в Москве. Зиновьев выступил с лозунгом "большевизации коммунистических партий", который был сформулирован в резолюции конгресса как "перенесение в наши секции того, что в русском большевизме было и есть международного, общезначимого". Разумеется, лозунг был принят. Это был естественный результат того, что революции в других странах задержались; доктрина построения социализма в одной стране еще подкрепила этот лозунг, поскольку упрочила роль СССР как уникального примера успешной социалистической революции. Сталин, который до этого не принимал участия в работе Коминтерна, на V конгрессе присутствовал, но оставался в тени, предоставив Зиновьеву играть ведущую роль; сам он выступил лишь на нескольких комиссиях, но не на пленарном заседании и тем не менее сделал все, чтобы его узнали иностранные делегаты. Троцкий тоже присутствовал на конгрессе и подготовил манифест конгресса в связи с приближающейся 10-й годовщиной начала войны 1914 года, но не выступал.

В последующие три года изоляция СССР в капиталистическом мире была для Москвы источником все растущего беспокойства. Экономика капиталистических стран Европы, серьезно подорванная первой мировой войной, к середине

20-х годов обрела равновесие, и в европейских государствах наступил период благоденствия, стимулируемый американскими капиталовложениями. Коминтерн признавал, что в западных странах наступила "стабилизация капитализма", награждая ее такими эпитетами, как "неустойчивая", "временная", и упорно противопоставляя ее "стабилизации советской экономики". Но эти сравнения вынуждали к осторожности. Левые лидеры иностранных партий, которые на V конгрессе пользовались популярностью, на протяжении последующих двух лет были смещены со своих постов; их заменили умеренные. Конгрессы Коминтерна перестали собираться ежегодно, вместо них проводились расширенные заседания ИККИ. VI конгресс состоялся только в 1928 году. Видения грядущей революции все еще преследовали многих, но уже гораздо реже. Революционная пропаганда велась главным образом в качестве оборонительных мер против внушавших опасения, враждебно настроенных западных правительств. Возвышение Сталина на Западе было воспринято с некоторым удовлетворением, поскольку это говорило о закате Троцкого и Зиновьева и замене революционных смутьянов умеренным и осторожным руководителем, который был больше всего озабочен восстановлением благополучия своей собственной страны.

Этот период был расцветом деятельности единого рабочего фронта, когда изо всех сил проповедовалась необходимость сотрудничества коммунистов с левыми партиями и группировками, организации интернациональных фронтов, не обязательно прокоммунистических, хотя их создание поощрялось и частично финансировалось Москвой, которые собирали под свою крышу различные левые группировки и партии, разделяющие цели, провозглашенные Коминтерном. Наиболее известной и действенной из них была Лига против империализма, чей учредительный конгресс прошел в Брюсселе в феврале 1927 года. На этом конгрессе впервые собрались делегаты из Китая, Индии и Индонезии, с Ближнего Востока, многих стран Африки, Латинской Америки, от негритянского населения Соединенных Штатов. Их объединяла общая платформа, направленная против тирании империалистических государств по отношению к подвластным им народам. Празднование 10-й годовщины революции в Москве в ноябре 1927 года, в котором приняло участие созвездие выдающихся зарубежных гостей, явилось поводом для создания Лиги друзей Советской России. Такие организации, как ''Международная работая по-

100

мощь" и "Международная помощь военнопленным", размещавшиеся в Москве, но имеющие свои отделения в других ведущих государствах, служили той же цели – поддержанию контактов с левыми некоммунистами и повышению авторитета СССР.

Отношения с рабочим движением в Великобритании с самого начала были неровными. Коммунистическая партия Великобритании была основана в 1920 году, когда слилось воедино несколько группировок, придерживавшихся крайне левых взглядов. В середине 20-х годов общее число ее членов достигло около 5 тысяч. Ее слабость компенсировалась мощью английских профсоюзов, которые составляли крепкое ядро рабочего движения и пользовались огромным влиянием в лейбористской партии. Более того, профсоюзы неоднократно демонстрировали поддержку и симпатии к советской власти. Чтобы привлечь на свою сторону профсоюзы капиталистических стран, в Москве в 1921 году был учрежден Красный интернационал профсоюзов (Профинтерн). Во Франции и Чехословакии ему удалось расколоть профсоюзное движение; существующие профсоюзы разделились примерно поровну: одна группа примкнула к существующей Международной федерации профсоюзов (МФПС), более известной под названием Амстердамского интернационала профсоюзов, а другая – к Профинтерну. В Германии такого раскола не произошло, члены КПГ оказывали серьезное влияние на профсоюзы, примыкавшие к Амстердамскому интернационалу. В Великобритании профсоюзы, за небольшим исключением, оставались верными Амстердаму. Но на протяжении многих лет большинство английских профсоюзов выражали сожаление о расколе международного движения и призывали обе соперничающие федерации к примирению. Не только идеологические различия, но и острое соперничество между Амстердамом и Москвой делало это невозможным.

Профинтерн был образован в тот момент, когда Коминтерн начал делать попытки объединить разные силы в борьбе против империализма. Когда на II конгрессе Коминтерна в 1920 году Ленин впервые бегло сформулировал идеи, которые год спустя приняли четкие очертания под общим названием "единый фронт", его замечания касались главным образом событий в Великобритании. Он говорил о том, что английским коммунистам необходимо поддерживать "Макдональдсе и Гендерсонов" лейбористской партии, своеобразный устав ко-

101

торой позволял членам КПВ в то же время оставаться в рядах лейбористской партии, что было совершенно в порядке вещей. Но в Великобритании именно профсоюзы подготовили благодатную почву, на которой призыв к рабочим, сочувствующим коммунистам, но не входящим в компартию, мог дать всходы. Как тогда говорили, типичный английский коммунист носит в кармане три членские карточки: КПВ, своего профсоюза и лейбористской партии. Профинтерн открыл в Лондоне свое бюро; КПВ отреагировала на это созданием двух организаций единого фронта – Движения национального меньшинства (ДНМ), которое должно было подстегнуть деятельность профсоюзов, и Национального движения безработных (НДБ)-его задачей была пропаганда и агитация по злободневным вопросам под руководством коммунистов, но при широком участии рабочих. Хотя лейбористская партия неоднократно отвергала предложения КПВ о слиянии в единое целое, ее рядовые члены вначале не испытывали враждебности к самим коммунистам. На выборах 1922 года двое коммунистов прошли в парламент: один – как официальный кандидат от лейбористской партии, а другой – при молчаливой поддержке лейбористов.

Ситуация в лейбористской партии изменилась гораздо быстрее, чем в профсоюзах. В 1927 году лейбористская партия запретила выдвигать коммунистов на выборах как своих официальных кандидатов. Было принято решение не допускать членов КПВ на съезды лейбористской партии, но навязать выполнение этого решения было невозможно, поскольку профсоюзы по-прежнему включали коммунистов в состав своих делегаций. Поддерживать дух симпатии к СССР в профсоюзах было значительно сложнее. На съезде английских профсоюзов в 1924 и 1925 годах выступления Томского, советского профсоюзного лидера, были встречены с энтузиазмом, а в декабре 1924 года, сразу после появления "письма Зиновьева" и поражения лейбористского правительства, английская делегация побывала на съезде профсоюзов СССР. В начале 1925 года для развития сотрудничества между СССР и Великобританией был создан Англо-русский комитет профсоюзного единства. Но авторы этих планов недооценили расхождений во взглядах советских и английских профсоюзных деятелей, а также нежелания последних противопоставлять себя Амстердамскому интернационалу. На заседаниях комитета английские и советские делегаты все чаще нападали друг

102

на друга с обвинениями. Деятельность Профинтерна и его резкая критика в адрес английских руководителей вызывали недовольство; постоянным источником раздражения была агрессивная тактика ДНМ и НДБ. В Генеральном совете конгресса профсоюзов антисоветское большинство противостояло все тающему просоветскому меньшинству.

Решающим моментом была всеобщая забастовка английских рабочих в мае 1926 года. Советы расценивали эту забастовку как политический шаг, демонстрацию силы, форму классовой борьбы, как начало пролетарской революции. Английские рабочие воспринимали забастовку исключительно как спор относительно заработной платы, как это и было задумано с самого начала. Руководители профсоюзов и подавляющее большинство рабочих стремились не покончить с существующей системой, а получить от нее как можно больше привилегий. Исходящие из Москвы призывы к революции встревожили и насторожили рабочих; они отказались от финансовой помощи, предлагаемой советскими профсоюзами, под предлогом, что это нанесет ущерб их делу; этого оскорбления советские лидеры так никогда и не простили своим партнерам. Когда же через 10 дней лидеры профсоюзов признали поражение и прекратили всеобщую забастовку, предоставив шахтерам, чьи нужды и послужили изначально толчком к забастовке, бороться в одиночку без всякой надежды на успех, Советы восприняли это как убедительное и окончательное доказательство продажности руководителей английских профсоюзов; осталась единственная надежда – поднять широкие массы рабочих против предательской профсоюзной бюрократии. С тех пор враждебность Советов по отношению к английским профсоюзным лидерам была непримиримой; на протяжении многих лет старания поколебать преданность большинства членов британских профсоюзов своим вождям терпели неудачи, что послужило причиной серьезных и горьких осложнений в отношениях между Советами и профсоюзным движением Великобритании.

Всеобщая забастовка, а также финансовая помощь бастующим, предлагаемая Москвой, подлили масла в огонь антисоветской кампании, которую видные консервативные деятели вели со все возрастающим пылом начиная с осени 1924 года. Зимой 1926/27 года требования консервативных кругов разорвать отношения с СССР стали крайне настойчивыми. В мае 1927 года на помещение Аркоса, где были расположены некоторые конторы советского торгового представительства в Лондоне, был совершен полицейский налет. В захваченных документах не было ничего сенсационного. Однако цель этой

103

акции была ясна, и ока была достигнута. 24 мая Болдуин объявил о разрыве дипломатических отношений в СССР и об аннулировании торгового соглашения. Примеру Великобритании не последовала ни одна страна. Но она все еще играла главную роль на европейской дипломатической арене. Одного жеста Великобритании было достаточно, чтобы вызвать всеобщее беспокойство. В Москве опасались войны или по крайней мере экономической и финансовой блокады. За год до этого в Польше захватил власть Пилсудский; в Москве подозревали, что Великобритания будет подстрекать его начать военные действия против СССР. Беспокойство советских руководителей усилили британские профсоюзы, на своем ежегодном конгрессе в сентябре 1927 года проголосовавшие за роспуск Англо-русского комитета профсоюзного единства, который уже давно был объектом нападок со стороны Троцкого и московской оппозиции. На горизонте не было ни единого просвета. После сбора урожая наступил чудовищный кризис – зерна государству было сдано катастрофически мало. В партии борьба с оппозицией накалилась до предела. Даже в Азии положение Советов было крайне удручающим.

В течение всего этого периода правительство Соединенных Штатов упорно отказывалось признать СССР или иметь с ним какие-либо дела. Отношение к Советскому Союзу ухудшалось с приходом каждого нового президента и государственного секретаря. Эту точку зрения оспаривали лишь горстка радикально настроенной интеллигенции и некоторые банкиры и бизнесмены, заинтересованные в возобновлении торговли с Советами. После снятия официального эмбарго на торговлю и запрета на займы СССР вето на принятие советского золота под предлогом, что права Советов на него весьма спорны, и отказ банков предоставлять кредиты фактически не давали возможности для крупных сделок. Но тем не менее тоненькой струйке торговли удалось пробиться сквозь все эти преграды. В 1924 году в Нью-Йорке советскими властями была учреждена торговая корпорация под названием Амторг (аналог Аркоса в Лондоне). Неофициальный советский представитель поселился в Вашингтоне и время от времени в качестве частного лица посещал госдепартамент. В 1925 году американский финансист Гарриман организовал на Кавказе концессию для добычи марганцевой руды. Хотя этот проект и не удалось осуществить и концессия была позднее закрыта, это была первая ласточка. Но только после 1927 года, когда в СССР уже вовсю шла индустриализация, американцы начали проявлять серьезный интерес к советскому рынку.

10. СССР и Восток (1923-1927)

Странам, лежащим за пределами Европы, Маркс отводил весьма незначительное место в своих трудах; I и II Интернационалы оставляли их вне поля своего зрения. Когда Ленин в своей знаменитой работе, опубликованной в 1916 году, дал определение империализму как высшей и последней стадии капитализма, его гораздо больше интересовала судьба империалистических стран, чем их колониальных вассалов. На протяжении первого года революции обращения к народам стран Азии главным образом содержали призывы к борьбе против иностранного, в частности британского, владычества; учредительный конгресс Коминтерна, состоявшийся в марте 1919 года, включал в свой манифест призыв к "колониальным рабам Азии и Африки". Впервые политика для тех государств, которые именовались колониальными и полуколониальными, была сформулирована на II конгрессе в июле 1920 года. В написанных Лениным тезисах содержался призыв к "тесному союзу всех национальных и колониальных движений с Советской Россией". Какие это движения, к союзу с которыми призывал Ленин, – буржуазно-демократические или же пролетарско-коммунистические, – зависело от того, на какой ступени развития находилась страна. В отсталых государствах коммунисты должны были быть готовы поддержать любое "национально-революционное" освободительное движение, даже если оно будет носить буржуазно-демократический характер. Это было разумное решение, но оно по-прежнему создавало множество практических проблем.

После конгресса Коминтерн предпринял первый крупный шаг в восточной политике. В Баку был созван съезд народов Востока, на котором присутствовало около 2 тысяч делегатов; большинство из них приехало из районов Средней Азии и Ближнего Востока, и по большей части это были мусульмане.

105

В этом регионе не составляло особого труда представить британский империализм в качестве главного врага; это была основная тема, которую развивали на съезде докладчики. Однако возникало множество недоразумений из-за религиозных чувств многих мусульманских делегатов, а также из-за присутствия Энвер-паши, руководителя революции младотурок, вспыхнувшей в Турции в 1908 году, который считался виновником массовой зверской резни армян, и его репутация социалиста и демократа была более чем сомнительной. Съезд не имел сколько-нибудь важных последствий. Год спустя предполагалось провести аналогичный съезд народов Дальнего Востока в Иркутске. Этот план сорвался; в конце концов съезд состоялся в Москве в январе 1922 года. Но к этому времени энтузиазм участников поостыл, и съезд оказался менее впечатляющим, чем предшествующий, состоявшийся в Баку. На Дальнем Востоке страной, в которой развивалась индустриализация по западному образцу, страной с многочисленным пролетариатом была Япония, и казалось, что именно там зреет революция. Но на учредительном конгрессе Коминтерна японские делегаты не присутствовали, а капиталистическая Япония была еще более непроницаемой для идей коммунизма, чем капиталистические страны Запада. Наиболее благотворной нивой для коммунистической пропаганды и советской дипломатии оказался Китай, где все набирающее силу национально-освободительное движение против империалистического господства началось из-за "неравноправных договоров" и сеттльментов в "портах договоров".

Ленин в статье, написанной в 1912 году под влиянием свершившейся тогда революции в Китае, писал, что "сотни миллионов трудящихся Азии имеют надежного союзника в лице пролетариата всех цивилизованных стран", и предсказал, что победа пролетариата "освободит и народы Европы, и народы Азии". Он говорил о Сунь Ятсене, китайском национальном лидере, как о революционном демократе с элементами народничества в программе. Когда в 1918 году Сунь Ятсен учредил в Кантоне (Гуанчжоу) национальное правительство, что сделало его общепризнанным главой национального движения, взаимная симпатия между двумя революционными центрами проявилась в обмене письмами и телеграммами между Сунем и Чичериным. Первые шаги советская дипломатия сделала в Китае в начале 20-х годов. Японские войска оставались в Сибири еще долго после того, как другие

106

державы, принимавшие активное участие в гражданской войне, вывели оттуда свои войска. К 1921 году японские войска под давлением Америки еще только выбирались из страны. Советские войска, постепенно продвигаясь на Восток, вытеснили белую армию, которая занимала в то время Внешнюю Монголию, и в ноябре 1921 года была провозглашена Монгольская Народная Республика; она находилась под советским контролем и защитой. Летом 1922 года из Москвы в Пекин выехал Иоффе, задачей которого было попытаться прояснить отношения с бессильным китайским правительством, ведущим себя непонятно. Попытка потерпела неудачу. Но в январе 1923 года Иоффе встретился в Шанхае с Сунь Ятсеном, которому незадолго до этого пришлось уехать из Кантона. Это был момент, когда в советскую политику были прочно заложены принципы единого фронта и сотрудничества с национальными правительствами для общей борьбы с империализмом. Совместная декларация, подписанная в результате этой встречи, показывает, что Иоффе разделил точку зрения Сунь Ятсена: "В Китае невозможно установить ни коммунистический строй, ни советскую систему, потому что там отсутствуют условия, необходимые для успешного построения как коммунизма, так и советского строя". Но они оба согласились, что "самой первостепенной и насущной проблемой Китая является достижение национального единства и полной национальной независимости". Иоффе заверил Сунь Ятсена, что в осуществлении этой задачи Китай может рассчитывать на самые теплые симпатии и поддержку России.

Два месяца спустя Сунь Ятсен вернулся к власти в Кантоне, и соглашение с Иоффе стало началом длительного и плодотворного сотрудничества с Сунем и его партией-Гоминьданом. Осенью 1923 года один из помощников Сунь Ятсена – Чан Кайши был послан в Москву на переговоры о поставках оружия и боеприпасов; в Кантон же в качестве советника Суня прибыл Бородин, русский коммунист, родившийся в Америке и свободно говоривший по-английски. В течение последующего года Бородину удалось завязать личные отношения с Сунь Ятсеном и укрепить связи между советским правительством и Гоминьданом, поскольку их общей задачей было освобождение Китая от гнета империалистических держав – Великобритании, Японии и Соединенных Штатов. Сунь Ятсен, вернувшись в Кантон, вновь возглавил национальное правительство, в планы которого входил военный

107

"северный поход", его целью было объединение Китая и изгнание занимавших привилегированное положение иностранных пришельцев. Советский Союз начал поставлять Кантону боеприпасы – сначала в небольшом количестве, затем объемы поставок стали возрастать; советские военные советники помогли формировать Кантонскую армию, готовить кадры новой военной школы, укрепить с помощью Бородина недостаточно строгую организацию Гоминьдана. Коммунистическая партия Китая (КПК), основанная в 1921 году, насчитывала в это время не более тысячи членов; в основном это были интеллигенты-марксисты. Еще до приезда Бородина и, по-видимому, по инициативе Коминтерна было достигнуто соглашение о том, что члены КПК могут также быть и членами Гоминьдана. Это соглашение явно повторяло модель, по которой члены компартии Великобритании могли иметь двойной статус, одновременно считаясь членами лейбористской партии. Это было сделано с расчетом, что дисциплинированный и преданный Гоминьдан укрепит массовую и менее строго организованную КПК. Все эти мероприятия помогли замаскировать расхождения между марксистской доктриной и "тремя народными принципами" Сунь Ятсена – "национализм, демократизм и народное благоденствие". Это было нетрудно, поскольку все остальное подчинялось идее национальной революции, направленной против империализма. И только когда Бородин стал настаивать на включении в программу Гоминьдана параграфа об экспроприации земельной собственности, Сунь Ятсен выступил категорически против, и Бородину пришлось уступить.

В конце 1924 года Сунь Ятсен отправился в путешествие в Японию и Северный Китай для оценки обстановки. В пути он заболел и 12 марта 1925г. скончался в Пекине. Его преемником, скорее всего, должен был стать Ван Цзинвэй, умный, но слабохарактерный человек, который принадлежал к левому крылу Гоминьдана. Военные способности Чан Кайши и тот престиж, который он приобрел, побывав в Москве, позволили ему занять руководящее положение. Но в тот момент он не проявлял никаких политических амбиций и был занят созданием национальной армии, опираясь при этом на значительную поддержку Советов. В мае 1925 года в Шанхае произошло самое драматическое событие – муниципальная полиция по приказу англичан открыла стрельбу по демонстрации бастующих рабочих и студентов. Несколько человек было убито.

108

С этого события начались всеобщая забастовка и массовые беспорядки, которые продолжались на протяжении двух месяцев и перекинулись в Кантон. Впервые в Шанхае под руководством КПК была создана действенная профсоюзная организация; в течение нескольких недель состав КПК увеличился до 10 тысяч человек. Следствием этих первых проявлений рабочего движения протеста в Китае было обострение взаимоотношений между Великобританией и Советским Союзом, а также усиление правого крыла Гоминьдана, боровшегося за национальное освобождение и не приемлющего социальную революцию. Чан Кайши внимательно следил за событиями и ловко маневрировал между правыми и левыми.

Интерес Советов к Китаю не ограничивался проблемами национально-революционного движения. Территория Северного Китая непосредственно примыкала к границам Советского Союза. В августе 1923 года в Пекин приехал Карахан в качестве дипломатического представителя при китайском правительстве; в мае 1924 года он подписал договор об урегулировании советско-китайских отношений. Советское правительство уже отказалось от экстерриториальных прав и концессий, которыми Россия наряду с другими крупными державами ранее пользовалась в Китае. Камнем преткновения оставались Внешняя Монголия, на которую китайское правительство все еще предъявляло права, и Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД), построенная силами русских и на пути во Владивосток пересекающая Маньчжурию. По заключительному соглашению Внешняя Монголия признавалась "неотъемлемой частью Китая", но для вывода советских войск и отзыва советской администрации не было указано точных сроков, и СССР твердо намеревался сохранять контроль над Монгольской Народной Республикой. КВЖД была отдана под управление совета, в состав которого входило по пять представителей с советской и китайской сторон; однако главный управляющий дороги назначался советским правительством, что в последующие годы послужило причиной множества трений. Советское правительство сознавало несовместимость защиты своих интересов в Северном Китае и содействия делу революции на Юге. Некоторые круги Гоминьдана резко отрицательно отнеслись к соглашениям СССР с заклятыми врагами национального движения.

В китайском правительстве в Пекине, заключившем китайско-советское соглашение, большим влиянием пользовал-

109

ся У Пэйфу – военачальник, который в течение некоторого времени держал под контролем Центральный Китай и пользовался поддержкой англичан. Осенью 1924 года обострились отношения между У Пэйфу и Чжан Цзолинем – военачальником, протеже Японии, контролировавшим Маньчжурию.

Поражение У было ускорено предательством Фын Юйся-на, который контролировал обширные территории Северо-Западного Китая. До этого он подчинялся У Пэйфу, но теперь объявил о своих симпатиях к Гоминьдану и национальному правительству Кантона – вполне возможно, что такому изменению позиции способствовали субсидии и предложения о поддержке, идущие из Москвы. После поражения У Пэйфу Фын стремился установить контроль над Пекином и прилегающими провинциями. Но этим его амбициям не дал осуществиться Чжан Цзолинь, который в конце 1925 года вытеснил его из Пекина. С тех пор китайское правительство стало марионеткой Чжан Цзолиня.

В этот момент в Китае были две основные военные группировки: Чжан Цзолиня на Севере и быстро пополняющиеся националистически настроенные войска под командованием Чан Кайши на Юге. Бо'льшая часть Центрального Китая была наводнена остатками бывшей армии У Пэйфу. Именно в этих условиях в начале 1926 года Чан Кайши решил летом осуществить давно им задуманный "северный поход". Это не понравилось ни Бородину, ни советским советникам. Поход на Север уже давно обсуждался как конечная цель военных приготовлений и в принципе одобрялся. Но представленный в виде конкретного плана на ближайшее будущее, он вызывал опасения. Не было никакой уверенности в его успехе, более того, поход вполне мог спровоцировать интервенцию империалистических держав. В это время советское правительство было серьезно встревожено спорами с Чжан Цзолинем по поводу КВЖД, не хотело других осложнений и не обращало особенного внимания на происходящее в Кантоне. В январе 1926 года Бородин направился из Кантона в Пекин и в штаб-квартиру Фын Юйсяна; в отсутствие Бородина между Чан Кайши и советскими старшими военными советниками разгорелась ссора, поскольку они бесцеремонно выражали сомнения по поводу планируемого предприятия. 26 марта 1926 г. шумиха, раздутая вокруг инцидента с китайской канонеркой, капитаном которой был коммунист, дала Чан Кайши повод для того, чтобы заключить нескольких советских военных со-

110

ветников под домашний арест и арестовать китайских коммунистов, находящихся в рядах вооруженных сил. Советников тут же освободили; но Чан Кайши безапелляционно потребовал выдворения из страны тех, кто позволил себе оспаривать его авторитет. Когда в конце апреля Бородин вернулся в Кантон, мир уже был восстановлен и репутация спасена. Провинившихся советников отозвали. В Китай прибыл Блюхер (он же Галин) – офицер Красной Армии, который раньше служил в Китае и был для Чан Кайши персона грата. Он возглавил большую, чем прежде, группу советских военных советников. Теперь все были согласны с необходимостью "северного похода", и Блюхер со своими сотрудниками активно трудились над его планированием и организацией. Но соотношение сил изменилось. Чан Кайши прочно завладел командной позицией.

В начале июля 1926 года национальная армия численностью до 70 тысяч человек, сопровождаемая всем корпусом советских военных советников, выступила из Кантона на Север. Кампания имела блестящий успех. Армия Чан Кайши не только не встретила никакого сопротивления, но и получила серьезное подкрепление – к ней присоединились подразделения рассеянной армии У Пэйфу, а также группы вооруженных крестьян, которые жили грабежом помещичьих имений. Когда в начале сентября Чан Кайши вступал в Ханькоу, крупный промышленный город в Центральном Китае, бывший ранее столицей владений У, в армии насчитывалось уже 250 тысяч человек. Еще несколько недель спустя Чан Кайши двинулся на Восток, чтобы организовать в Наньчане свою штаб-квартиру – это был первый шаг на пути в Шанхай. В ноябре власти Гоминьдана вместе с Бородиным и его сотрудниками из Кантона переехали в Ханькоу, где с великим энтузиазмом было объявлено национально-революционное правительство. Город укрупнили, объединив с прилегающими промышленными центрами, и переименовали в Ухань. И в Москве, и в Ухане это был момент триумфа.

Однако победа сеяла семена тревоги. Пока революционное движение шло под национальными лозунгами и провозглашало своей целью освобождение от иностранного империализма, среди партнеров царило согласие. Но когда кто-то из "крестных отцов" движения заговорил об освобождении крестьян и рабочих от феодального и капиталистического гнета, в их взаимоотношения стало вкрадываться раздраже-

111

ние. Гоминьдан в основном был мелкобуржуазной организацией. Среди его членов было гораздо больше мелких землевладельцев, чем безземельных крестьян: многие офицеры национальной армии, по-видимому, были землевладельцами. Гоминьдан не имел особых связей ни с рабочими, ни с профсоюзным движением Шанхая, возникшим в связи с событиями 30 мая 1925 г. На сессии ИККИ, которая состоялась в Москве в ноябре 1926 года и приветствовала победу китайской революции, программа дальнейших действий была сформулирована нечетко. Сессия выражала надежду на то, что революция перейдет в следующую стадию, когда ее возглавит пролетариат; на ней говорилось о важности аграрной революции в Китае. И в то же время она призывала китайских коммунистов оставаться в рядах Гоминьдана и оказывать поддержку национальному движению. В КПК начались разброд и шатания. Но Бородин правильно истолковал мнение Москвы, когда стал настаивать на том, что КПК должна оказать Гоминьдану поддержку, даже если это заставит отложить решение проблем рабочих и крестьян до более удобного времени.

Кризис наступил, когда начался раскол в рядах самого Гоминьдана. Правительство Уханя, представленное левым крылом Гоминьдана и находящееся под сильным влиянием Бородина, продолжало оказывать поддержку национальной революции; что же касалось социальной революции, то дело ограничивалось только разговорами. В провинции Хунань, расположенной к югу от Уханя, назревали крестьянские волнения; именно в этот момент впервые выдвинулся Мао Цзэдун как защитник интересов крестьянства. В Наньчане Чан Кайши и его генералы резко изменили позицию, примкнув к правым, и стали выражать открытую враждебность по отношению к коммунистам и к неуправляемой массе рабочих и крестьян, требования которых никак не соответствовали националистическим целям Чан Кайши. Такому развитию событий способствовало и изменение позиции правительства Великобритании, которое под сильным впечатлением от размаха и успехов национальных сил пришло к выводу, что гораздо мудрее договориться с ними, чем сражаться. Это открывало дорогу к соглашению о возвращении Китаю контроля над английскими концессиями в Ханькоу и Чунцине, после чего стали вероятными ослабление или отмена других унизительных условий, навязанных Китаю неравноправными договорами в прошлом. Чан Кайши, которому уже давно надоела советская

112

опека и который был теперь достаточно силен, чтобы освободиться из-под нее, увидел наконец блестящую возможность осуществить свои планы с благословения империалистов, чьи антипатии к коммунистам и к их программе социальной революции не уступали его собственным.

Подлинное значение всех этих перемен оценили не сразу. Шанхай в это время находился под контролем мелкого военачальника Сунь Чуаньфана, позиция которого была явно уязвимой. В феврале 1927 года шанхайские профсоюзы организовали рабочее восстание; при этом они рассчитывали на Чан Кайши, на которого до сих пор смотрели как на освободителя. Чан Кайши и пальцем не шевельнул, и Сунь Чуанъ-фан легко подавил восстание. Несколько недель спустя в жестокой битве у Шанхая Чан Кайши разбил войска Сунь Чуаньфана. Рабочие Шанхая воспрянули духом, создали органы местного самоуправления и готовили торжественную встречу национальным войскам. Когда Чан Кайши наконец прибыл в Шанхай, он совершенно ясно дал понять, что не одобряет всех этих действий. Был введен военный порядок, органы управления распущены. Затем 12 апреля по всему городу началось заранее организованное и одобренное Чан Кайши массовое избиение коммунистов и рабочих-активистов. КПК и профсоюзы были полностью разгромлены. Теперь не понять суть происходящего было невозможно: Чан Кайши поносили и в Ухане, и в Москве. Но протестами и осуждениями ничего нельзя было изменить – Чан Кайши командовал единственной действующей армией на территории Центрального и Южного Китая, и ему удалось завоевать симпатии и сочувствие иностранных держав.

Несколькими днями раньше советская политика и советский престиж в Китае понесли урон в результате еще одной крупной неприятности. По приказу Чжан Цзолиня и при содействии дипломатического корпуса пекинское правительство организовало налет на советское посольство. Резиденцию посла не тронули, но прилегающие к ней здания были разгромлены, сотрудники арестованы, было захвачено множество документов. Китайских сотрудников посольства без промедления расстреляли, советских служащих в ожидании суда несколько месяцев держали в тюрьме. Как доказательство существования коммунистического заговора против установленного порядка на разных языках было опубликовано множество документов, подлинных и сфабрикованных. Про-

113

тесты Советов никто не слушал, и дипломатические отношения были прерваны. Эти события на месяц опередили разгром Аркоса в Лондоне и разрыв англо-советских отношений.

Летом 1927 года дела Советов в Китае были крайне плохи. В Ухане местный военачальник провозгласил свою независимость от Чан Кайши. Но он питал к социальной революции не больше симпатий, чем Чан, и организовал погромы крестьян в Чанше, столице Хунаня. Бородин и правительство Уханя рассчитывали на преданность Фын Юйсяна, который только что вернулся восторженным из Москвы после длительного визита. Но Фын Юйсян предпочел иметь дело с Чан Кайши, в результате чего уволил всех советников и запретил коммунистам служить в армии. В апреле- мае 1927 года КПК провела в Ухане съезд, на котором утверждалось, что в партии состоит 55 тысяч человек. Но бессилие партии было очевидным. Правительство Уханя понемногу разваливалось. Одной из его последних акций было требование отозвать Бородина. Он уехал из Китая в конце июля; уехали также последние военные советники и члены других советских миссий. Четыре года лихорадочных усилий, направляемых из Москвы, по-видимому, не оставили никакого следа. Были нанесены такие удары, от которых, по мнению даже самых оптимистично настроенных наблюдателей, оправиться было едва ли возможно. Эти годы весь Китай был охвачен революционными волнениями, но еще в течение долгого времени Чан Кайши успешно подавлял их своей железной пятой.

Время от времени обсуждались дерзкие планы распространить коммунистическую пропаганду и влияние на страны Тихоокеанского бассейна, причем считалось, что лучше всего для такой работы подходят моряки. Летом 1924 года в Кантоне состоялась конференция транспортных рабочих стран Тихоокеанского бассейна (на ней преобладали моряки, хотя были представлены и железнодорожники). Эту конференцию субсидировали, по-видимому, и коммунисты, и гоминьдановцы. На конференцию прибыло свыше 20 делегатов из Северного и Южного Китая, из Индонезии и Филиппин; японским делегатам приехать не удалось. Конференция направила приветствия Коминтерну и Профинтерну. Но ее платформа была, по-видимому, скорее антиимпериалистической, нежели чисто коммунистической. Далее никаких событий не происходило до самого лета 1927 года, когда в Ухане состоялась еще одна конференция трудящихся стран Тихоокеанского бассейна. На

114

этот раз приехал из Москвы председатель Профинтерна Лозовский, который мастерски руководил работой конференции. На ней присутствовали делегаты из СССР и Китая, из Японии, Индонезии и Кореи, а также из Великобритании, Франции и Соединенных Штатов; делегаты из Австралии и Индии приехать не сумели из-за запрета своих правительств. Конференция выразила поддержку китайской революции, потребовала предоставления независимости Корее, Формозе (Тайваню), Индонезии и Филиппинам и создала постоянный Пантихо-океанский секретариат, который в течение нескольких последующих лет вел довольно незаметное существование, имел несколько центров и выпускал периодическое издание "Пасифик уоркер".

Другие районы восточной части мира были в это время гораздо менее доступны для деятельности советского правительства и Коминтерна. Отношения СССР с Японией складывались так же, как и с другими капиталистическими странами. Когда Япония вывела свои войска из Сибири, самыми важными требованиями Советов были эвакуация японских войск с Северного Сахалина и официальное дипломатическое признание Советской России. Оба требования с некоторым запозданием были удовлетворены в договоре, подписанном в январе 1925 года. Но оставался ряд вопросов, постоянно вызывающих трения: вопрос о правах на рыбную ловлю, конкуренция между КВЖД, снабжавшей Владивосток, и японской Южно-Маньчжурской железной дорогой, снабжавшей контролируемый японцами порт Дайран (Далянь). Вера в революционные настроения японского пролетариата не оправдалась. Японская полиция знала свое дело и была безжалостна. Первая Коммунистическая партия Японии в начале 1924 года самораспустилась. В декабре 1926 года она была восстановлена, но как нелегальная организация. Некоторые профсоюзы присоединились к раскольнической федерации, имевшей связи с левыми коммунистами. Но эти усилия практически ничего не дали и только время от времени осложняли советско-японские отношения; в 1929 году партия еще раз была буквально сметена массовыми арестами.

Похвастаться особенно было нечем. Идея построения коммунизма в Индии успеха не имела, разве что у индийцев, живущих в Европе. Немногочисленная коммунистическая партия вела жалкое существование, ее постоянно преследовали британские власти. У партий рабочих и крестьян, созда-

115

ваемых при помощи коммунистов в провинциях, дела шли лучше. Требования Индийского национального конгресса предоставить Индии независимость или автономию получили широкую поддержку; все чаще раздавались протесты против запоздалых и половинчатых уступок, предлагаемых британским правительством. Росло число забастовок, по-видимому, под влиянием коммунистической пропаганды. Но правительство вполне владело ситуацией. В Индонезии была создана небольшая по численности коммунистическая партия, усиленная популярной мусульманской националистической организацией и зарождающимся профсоюзным движением. В ноябре 1926 года, по-видимому, самостоятельно, без подсказки или помощи со стороны Коминтерна, компартия организовала массовое восстание, которое через несколько дней было подавлено. Начались казни и массовая высылка людей из страны, и компартия Индонезии прекратила свою деятельность на много лет. На Ближнем Востоке было еще меньше возможностей для действий советских дипломатов или для коммунистической инфильтрации. Отношения СССР с Турцией и Ираном основывались на противодействии влиянию в этих странах западных держав, в частности Великобритании, и расширении торговли. Время от времени возникали осложнения, поскольку Советы сотрудничали с режимами, жесточайшим образом подавляющими все левые движения, но эти неудобства никак не влияли на советскую политику. В Египте исподволь назревало национальное движение протеста против английского господства, но оно не имело никаких связей с СССР, Арабские страны, а также Палестина были все еще под жестким контролем Запада, и поэтому там не могло быть и речи о какой-либо деятельности Советов или коммунистов.

11. Начало планирования

В марксистском учении была прочно заложена идея о том, что на смену рыночной экономике капитализма должна прийти плановая экономика социализма, хотя ни Маркс, ни его последователи почти ничего не сделали, чтобы подробно разработать эту концепцию. Однако сама по себе идея планирования не была исключительно социалистической; она была естественной реакцией на экономику свободной конкуренции XIX века. Подспудная тема написанного в 1899 году знаменитого "меморандума Витте", адресованного царю, – необходимость планировать развитие русской экономики, хотя точного плана действий разработано не было. Большевикам в кризисах революции и гражданской войны было не до теории планирования. Но на Ленина, как и на многих других, произвело впечатление то, что немецкая военная экономика в значительной степени соответствовала модели централизованного контроля и планирования. И это было не случайно. Конечной ступенью, к которой приближался капитализм накануне войны по своим собственным внутренним законам развития, был монополистический капитализм. С точки зрения того, что Ленин называл "диалектикой истории", война ускоряла превращение монополистического капитализма в "государственный монополистический капитализм", что являлось "наиболее полной подготовкой к социализму". "Без крупных банков, – подчеркивал Ленин в сентябре 1917 года, – социализм был бы неосуществим". Применение немецкой модели развития к России выявило все сложности построения социализма в стране с отсталой экономикой. Хотя за последний период в России высокими темпами росла концентрация промышленности, что прямо или косвенно зависело от государства, промышленность все еще находилась на примитивной ступени организации и могла бы предложить тем, кто намеревался

117

планировать строительство социализма, весьма небольшой теоретический и практический багаж. Но сам принцип планирования не встречал сопротивления. Партийная программа, принятая в 1919 году, требовала для экономики "единого общего государственного плана". Начиная с этого момента в партийные и советские резолюции по экономическим вопросам регулярно включались призывы к созданию "единого экономического плана".

Однако на текущий момент планы, составляемые для отдельных отраслей экономики, были более многообещающими. Самым известным из них был труд Государственной комиссии по электрификации России (ГОЭЛРО), завершенный в феврале 1920 года. Этот план особенно завораживал Ленина, который придумал афоризм: "Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны". Решение учредить Государственный плановый комитет (Госплан) было принято всего год спустя, накануне введения нэпа. Но в это время Ленин не проявлял особенного интереса к дискуссиям о едином плане, он отзывался о них как о "пустой болтовне и показухе". В то время как ГОЭЛРО сразу же принялась за осуществление практической задачи планирования и сооружения гидростанций, которые впоследствии внесли значительный вклад в процесс индустриализации, Госплан на протяжении многих лет ограничивался академическими упражнениями во всеобъемлющем планировании. Постоянно раздавались заявления о необходимости разработки единого экономического плана. Но партийные лидеры, повязанные необходимостью проведения нэпа и возрождения сельского хозяйства, оставались весьма пассивными. Начиная с 1920 года и далее самыми активными поборниками планирования были Троцкий и другие, кто выступал против официальной линии. Планирование рассматривалось главным образом как политика развития промышленности с отдаленными и неясными последствиями для сельского хозяйства, а его практическое применение означало все большее вторжение в рыночную экономику. В таких условиях дело продвигалось медленно. Для отдельных отраслей хозяйства, в том числе сельского, планы составлялись соответствующими ведомствами. Но они, в отличие от плана ГОЭЛРО, не пользовались популярностью. Кроме того, не делалось никаких попыток как-то скоординировать их. Летом 1924 года председатель Госплана пожаловался, что прошло уже три года с момента созда-

118

ния комитета, но "единый экономический план" все еще не разработан.

Вопрос о всестороннем планировании не был обойден вниманием критиков. Планирование обсуждалось в принципе, но его практические аспекты так и оставались неисследованными. Плановая экономика была новой и неизвестной концепцией, она отрицала традиционные правила рыночной экономики, используя неведомые ранее доводы. Адепты плана столкнулись с неоспоримыми аргументами из сокровищницы классической экономики. Промышленность СССР, в особенности тяжелая, была неэффективной и отличалась высокими издержками; сельское хозяйство с его неограниченными трудовыми ресурсами давало относительно дешевую продукцию. Максимальную отдачу от капиталовложений можно было получить в сельском хозяйстве, создавая излишки сельскохозяйственной продукции для экспорта и таким образом финансируя импорт промышленных товаров, в том числе средств производства, необходимых для развития промышленности. Даже в области промышленного производства в стране, подобной СССР, где капитал был незначительным, а неквалифицированная рабочая сила – в изобилии, логично было бы отдать предпочтение развитию отраслей промышленности, производящих товары широкого потребления и требующих больших затрат труда, а не производству средств производства, которое требовало значительных вложений. Но политика приоритетного развития сельского хозяйства и легкой промышленности, как бы созвучна она ни была традиционному экономическому анализу и принципам нэпа, полностью противоречила стремлениям сторонников плановой экономики ускорить превращение СССР в современную промышленную страну, не уступающую развитым странам Запада. Доводы этих людей были скорее политического свойства, нежели экономического, или, может быть, относились к новой и неизведанной области "экономики развития". Им изо всей силы настойчиво сопротивлялась, сознательно или несознательно, большая группа экономистов старой школы.

Меры по вмешательству государства в экономику, которые стали первыми шагами на пути всеобъемлющего планирования, были вызваны кризисом "ножниц" цен, разразившимся осенью 1923 года и обнажившим несовершенства нэпа. Огромные колебания цен нарушили нормальные отношения между городом и деревней; затормозилось развитие тяжелой про-

119

мышленности; неуклонно росла безработица. В конце 1923 года был введен контроль цен. В январе 1924 года партийная конференция, где раздавались призывы к возрождению металлургической промышленности, может быть, следуя подсознательному ходу мыслей, поручила Госплану "разработать генеральный перспективный план экономического развития СССР на несколько лет (пять или десять}".

Но сторонники планирования, хотя и получали поддержку со стороны ВСНХ, стоявшего на страже интересов промышленности, все еще сталкивались с мощной оппозицией со стороны Наркомзема и Наркомфина, которые бдительно следили за неприкосновенностью рыночной экономики и ортодоксальной точки зрения на финансирование; и только на следующий год дело удалось сдвинуть с мертвой точки. В августе 1925 года Госплан опубликовал контрольные цифры развития государственной экономики (главным образом предварительные подсчеты) на следующий год начиная с 1 октября 1925 г. Это были лишь самые общие цифры; вместе с объяснениями и комментариями брошюра составляла не более сотни страниц, они дышали полным решимости оптимизмом, который по-прежнему вдохновлял авторов. Контрольные цифры не были обязательными: экономическим отделам предприятий просто предлагалось учитывать их при составлении планов и программ. Скептики утверждали, что эти цифры абсолютно не соответствуют действительности. Народный комиссар финансов Сокольников назвал предложения увеличить эмиссию денег для финансирования этого плана "формулой инфляции"; Наркомзем критиковал чрезмерное внимание, уделяемое промышленности. Из всех партийных руководителей только Троцкий с энтузиазмом приветствовал "сухие статистические колонки" как "великолепную историческую музыку растущего социализма". Другие руководители отнеслись к ним в лучшем случае с вежливым безразличием. Неудачи хлебозаготовительной кампании 1925 года несколько умерили пыл составителей плана и отчасти свели на нет их работу.

В этих обстоятельствах было неудивительно, что на важнейшем, XIV съезде партии в декабре 1925 года, который закончился поражением Каменева и Зиновьева, контрольные цифры не обсуждались и о планировании почти не говорилось. Тем не менее этот съезд был поворотным. Существенно, что Сталин выступил с критикой Сокольникова как главного за-

120

щитника идеи аграрного развития страны, зависящей от ввоза промышленных товаров из-за границы. Сокрушив Зиновьева и Каменева, съезд приветствовал намерение Сталина постепенно отойти от крестьянской ориентации нэпа и его далеко идущие планы индустриализации. В резолюции съезда говорилось о необходимости "обеспечить за СССР экономическую самостоятельность.., для чего держать курс на развитие производства средств производства и образование резервов для экономического маневрирования". Все это делало планирование обязательным и давало карты в руки Госплану и районным комиссиям по планированию, учрежденным во многих областях страны, что, однако, многие приверженцы нового курса еще до конца не осознали. До этого планы развития отдельных отраслей промышленности и сельского хозяйства составлялись различными соответствующими организациями без какой-либо попытки координации. Теперь планирование господствовало над всей экономикой в целом. Начался новый период.

Вопрос состоял не в том, нужна ли индустриализация, а в том, как ее осуществлять. До 1925 года промышленное производство крайне медленно выбиралось из пропасти, в которую его затащили революция и гражданская война, око постепенно приближалось к дореволюционному уровню. До этого момента целью было восстановление утерянного или разрушенного. По сравнению с 1914 годом разрыв между СССР и капиталистическими странами, достигшими значительного технического прогресса, весьма увеличился. Советам было крайне нужно новое техническое оснащение как для строительства, так и для промышленности. Теперь, когда можно было двигаться дальше, следовало принять крупномасштабные решения, основанные на общем плане развития всей экономики страны.

На протяжении последних двух лет авторитет и престиж Сталина неуклонно возрастали. В марте 1926 года на I Всесоюзном съезде плановых работников были сформулированы три направления деятельности Госплана: генеральный долгосрочный план, перспективный пятилетний план и ежегодные текущие планы. Месяц спустя Центральный Комитет принял резолюцию по индустриализации, в которой потребовал "укрепления принципа планирования и введения плановой дисциплины". Генеральный план оказался весьма неудачным. Он так и не был завершен, хотя на протяжении некоторого

121

времени мысли о долгосрочных изменениях в экономике еще занимали умы. Но идея пятилетнего плана пришлась сторонникам планирования по душе, она питала их честолюбие и побуждала строить смутные и отдаленные прожекты на необозримое будущее. С другой стороны, было гораздо легче выдавать оптимистические цифры, реализация которых ожидалась лишь через пять лет, чем ограничиваться конкретными рамками одного года. Госплан и ВСНХ создавали альтернативные планы, противоречащие друг другу в прогнозах дальнейшего промышленного развития и служившие причиной многочисленных споров. Контрольные цифры на 1926-1927 годы были гораздо полнее, чем в 1925 году, и свидетельствовали о некоторой осторожности. Однако интересы Госплана переместились в сферу разработки пятилетнего плана, что сулило гораздо больший успех; установился порядок, согласно которому контрольные цифры должны быть привязаны к этому гипотетическому плану. Было дано распоряжение разрабатывать рабочие планы (их называли производственно-финансовыми) для различных отраслей промышленности на основе контрольных цифр. Постепенно складывалась структура планирования.

В этот момент в Госплане проявились резкие разногласия между двумя группировками, именуемыми "генетической" и "телеологической" школами. Интересно, что к первой в основном принадлежали беспартийные экономисты, многие из них – бывшие меньшевики, ныне служащие Госплана, а ко второй – члены партии и те экономисты, которые чутко реагировали на изменения партийной линии. "Генетики" считали, что плановые цифры должны основываться на "объективных тенденциях" экономической ситуации. "Телеологи" утверждали, что решающий фактор в планировании – цель, которая ставится, и что одна из задач планирования – изменение экономической ситуации и ее тенденций. Основой плана, по их мнению, были директивы, а не прогнозы. Такой подход переводил планирование из экономической плоскости в политическую. Разумеется, во всех видах планирования присутствовали оба аспекта, и принятие решений зависело от достижения какого-то компромисса между ними. На деле "телеологи" склонны были отрицать законы рыночной экономики и уверяли, что их можно преодолеть, принимая практические меры, а это означало, что они обращали гораздо меньше внимания на политику уступок крестьянству. Такая позиция

122

была прямым вызовом нэпу, хотя это признавалось крайне редко. В дальнейшем суть "телеологического" подхода сводилась к укреплению веры в то, что при достаточной решимости и энтузиазме никакие плановые задания не окажутся недосягаемыми. Эти настроения господствовали при подготовке окончательного варианта первого пятилетнего плана.

Отождествление планирования с индустриализацией было явным с самого начала. Подспудным мотивом и движущей силой планирования было стремление развить советскую промышленность, догнать Запад, сделать Советский Союз экономически независимой страной, которая могла бы на равных противостоять капиталистическому миру. Предстояло создать промышленность, не уступающую промышленности Запада. На XIV съезде партии в декабре 1925 года был безоговорочно принят принцип приоритета производства средств производства над производством потребительских товаров. Это означало необходимость крупных капиталовложений в тяжелую промышленность, что не сулило немедленных выгод потребителю. Чтобы создать резервы для капиталовложений внутри самой промышленности, был введен режим экономии на себестоимость продукции, что осуществлялось в рамках планирования. Однако поскольку другие возможности снижения себестоимости были ограничены, режим экономии тяжелее всего сказался на рабочих; производительность труда следовало повышать, в противном случае заработная плата могла понизиться. В то же время делались настойчивые попытки снизить розничные цены с помощью декретов. Но это привело к росту нехватки товаров по государственным ценам, и потребитель, особенно в сельской местности, оказался предоставленным на милость частного торговца, который при нэпе все еще процветал. Тяжести и неудобства, связанные с планированием в промышленности, постепенно становились очевидными.

Вначале никто особо не уделял этим проблемам внимания. Стоимость индустриализации еще не была полностью подсчитана. В июле 1926 года, в самый разгар споров относительно масштабов капиталовложений в промышленность, умер Дзержинский, бывший председатель ВСНХ; его преемник Куйбышев оказался пламенным защитником того, что впоследствии получило название "форсированной индустриализации". Подобные настроения пока сдерживались тем, что объединенная оппозиция Троцкого и Зиновьева постоянно настаивала на ускорении темпов индустриализации: как раз в это время

123

оба они были осуждены Сталиным и Бухариным как "сверх-индустриализаторы". Во второй половине 1926 года два лагеря разделяли не столько разногласия во взглядах на то, насколько желанной является индустриализация и насколько быстрыми темпами ее следует развивать, сколько оптимистическая уверенность большинства, не разделяемая оппозицией, в том, что этих целей можно добиться без особого напряжения сил, в частности крестьянского сектора. Критические выступления оппозиции приглушались обвинениями в неверии в советскую власть или в мощь рабочего класса. Именно тогда были одобрены два крупнейших проекта: Днепрострой -сооружение громадной плотины на Днепре и Турксиб – строительство железной дороги, которая должна была соединить Среднюю Азию и Сибирь (см. с. 158,160).

Оптимизм последних месяцев 1926 года сменился серьезным беспокойством, когда следующей весной и летом враждебность Запада могла разразиться блокадой СССР или войной. Но это изменение в настроениях вовсе не затормозило процесса индустриализации. Напротив, решимость сделать Советский Союз независимым государством, способным противостоять враждебному капиталистическому миру, укрепилась. Один за другим подготавливались и распространялись проекты планов, и голоса тех, кто протестовал против нереальности осуществления поставленных целей, потонули в хоре призывающих к более энергичным действиям. За "режимом экономии" последовала кампания за "рационализацию производства" – этим термином охватывался целый ряд мер давления на рабочих и мастеров, чтобы увеличить производительность и снизить себестоимость труда. Рационализация в ее различных формах могла увеличить производительность труда, то есть выпуск продукции на одного рабочего. Это осуществлялось за счет ужесточения организации труда как в управлении, так и в цехах, концентрации производства в наиболее эффективных подразделениях, стандартизации продукции и сокращения ее ассортимента. Этого можно было добиться при более действенном и экономичном использовании существующих заводов и техники. Кроме всего прочего, этого можно было добиться путем модернизации и механизации процесса производства, в чем СССР весьма сильно отставал от крупных промышленных государств. Начиная с 1926 года все эти методы рационализации применялись весьма широко и привели к некоторому снижению себестоимости продукции.

124

Но в стране, подобной СССР, с ограниченными денежными ресурсами возможности снижения себестоимости были весьма ограниченными. В частности, механизация промышленности – самый главный источник ее рационализации – в этот период зависела в основном от импорта техники, а также и весьма часто от наличия в составе персонала иностранных специалистов, которые обучали советских рабочих, как пользоваться этой техникой.

Все эти условия означали, что в СССР производительность труда зависела от физической силы рабочих гораздо больше, чем на Западе. Производительность труда приходилось поднимать главным образом за счет более тяжелого физического «руда, большей отдачи каждого рабочего и более жесткой дисциплины. И чтобы добиться результатов, применялись любые формы убеждения и принуждения.

Планирование с вытекающими из него последствиями в других отраслях экономики также внушало тревогу и принималось с крайней неохотой. На протяжении 1927 года еще оставался в силе культ крестьянина, за который так ратовал Бухарин; влияние Наркомзема, хотя уже ослабло, все еще тормозило сторонников планирования. Наркомфин по-прежнему встречал в штыки идею о предоставлении неограниченных кредитов для расширения индустриализации и вел ожесточенную битву против "диктатуры промышленности", отстаивая свою позицию, именуемую ее противниками "финансовой диктатурой". Соответственно был поднят вопрос о финансовом контроле, осуществляемом через регулирование объема кредитных ресурсов и денежного обращения в противовес физическому контролю, проводимому через государственные директивы, например, в отраслях тяжелой промышленности, работавших непосредственно по государственным заказам, и во внешней торговле.

Даже сами сторонники планирования очень постепенно шли к признанию несостоятельности финансовых инструментов контроля, которые были заменены прямым физическим контролем. Эти противоречия в конце концов сказались на отношении к рыночной экономике – фундаменту нэпа. Вначале предполагалось, что планирование будет осуществляться в рамках рыночной экономики. Постепенно и весьма болезненно стала проявляться несовместимость планирования и индустриализации, с одной стороны, нэпа и рыночной экономики – с другой.

12. Поражение оппозиции

В промежуток между XIV съездом партии (декабрь 1925 г.) и состоявшимся два года спустя XV съездом, после которого началась новая эра всеобъемлющего планирования, были сделаны первые шаги по реализации программы интенсивной индустриализации, нарастал сельскохозяйственный кризис и достиг кульминации острый внутрипартийный конфликт, когда Троцкий так темпераментно и так неудачно бросил обвинение Сталину в том, что он постепенно завладевает монополией на власть. Когда триумвират распался и на XIV съезде Сталин одержал верх над своими соперниками, Троцкий надменно молчал – ведь в прошлом и Зиновьев, и Каменев не уступали Сталину, а иногда и превосходили его в жестокости нападок на Троцкого. Но когда Зиновьев и Каменев выступили за индустриализацию против крестьянской ориентации Сталина и Бухарина, когда более открыто проявились личные амбиции Сталина, принявшие даже угрожающий характер, далее соблюдать нейтралитет было уже невозможно. Летом 1926 года Троцкий, Зиновьев и Каменев, а также их сторонники как объединенная оппозиция вместе выступили на июльском пленуме Центрального Комитета партии. Последующие события показали, насколько Сталин уже контролировал партийный аппарат. С Троцким вначале поступили очень осторожно, но Зиновьев лишился поста в Политбюро, а Каменев -своих государственных постов. Объединенная оппозиция вызывала значительное сочувствие в партийных рядах. Но среди ее активных сторонников насчитывалось всего несколько тысяч человек, и они под тем или иным предлогом постоянно подвергались гонениям властей.

К тому же в оппозиции не было внутреннего единства и взаимного доверия, у нее не было четкой позитивной программы, она лишь громко обличала партийных руководителей.

126

То, что Троцкий, Зиновьев и Каменев публично отказались от взаимных обвинений, которыми осыпали друг друга в течение трех предыдущих лет, вызывало насмешки. Нерешительность Зиновьева, его склонность к компромиссам не нравились Троцкому, который, отбросив прошлые антипатии, призывал к твердому союзу против Сталина. Едва только сформировалась объединенная оппозиция, как по неудачному стечению обстоятельств "Нью-Йорк тайме" впервые опубликовала текст "завещания" Ленина. Хотя Троцкий был, конечно, непричастен к этой публикации, не без основания высказывалось предположение, что об этом документе стало известно от него или из кругов, близких к нему. Отношения между двумя соперниками накалились до предела. На пленуме Политбюро, проходившем весьма бурно, Троцкий заклеймил Сталина как "могильщика революции", и Центральный Комитет партии в связи с растущим накалом страстей исключил Троцкого из состава Политбюро. На партийной конференции в октябре 1926 года и месяцем спустя на сессии ИККИ Сталин обрушился на Троцкого, не стесняясь в выражениях; он мстительно припомнил Троцкому его флирт с меньшевиками до мировой войны, а также его обмен бесцеремонными репликами с Лениным. Оппозицию осудили не только за фракционность – грех, осужденный еще на съезде партии в 1921 году, – но и за "социал-демократический уклон". Сталин, однако, все еще выжидал и не доводил дела до крайности.

Весной 1927 года события в Китае побудили Троцкого вновь заявить протест; в мае оппозиция выступила с документом, в основном подготовленным Троцким и ставшим известным из-за количества подписей под ним как "заявление 83-х", в котором впервые максимально полно были изложены его взгляды. Помимо экскурса в иностранные дела, заявление осуждало проводимую партией аграрную политику за пренебрежение интересами бедного крестьянства в интересах кулака. В общем, заявление обвиняло партийных руководителей в подмене "марксистского анализа реальной ситуации пролетарской диктатуры в СССР... мелкобуржуазной теорией построения социализма в одной стране", а также в поощрении "правых, непролетарских и антипролетарских элементов" внутри партии и вне ее. Заявление требовало полной гласности для оппозиции. Поскольку "заявление 83-х" появилось в момент, когда партийные руководители были ошарашены выходкой Чан Кайши в Китае и разрывом отношений с Велико-

127

британией, оно нанесло сильнейший удар. Через месяц под каким-то незначительным предлогом Троцкого и Зиновьева пригласили на заседание Центральной контрольной комиссии ВКП(б), органа, на который была возложена обязанность поддерживать партийную дисциплину, и пригрозили исключением из партии. После гневной перепалки вопрос перенесли на рассмотрение в Центральный Комитет, где сражение продолжилось. И Сталин, и Троцкий не один раз брали слово. Единственной новой черточкой в этой дискуссии было то, что Троцкому было предъявлено обвинение в нелояльности по отношению к советскому государству, которая была на руку врагам революции. Троцкого теперь заклеймили не только как еретика, но и как предателя ("объединенный фронт от Чемберлена до Троцкого"). В конце концов оппозицию заставили подписать заявление, подтверждающее ее безоговорочную преданность идее защиты национальных интересов СССР и выражающее отказ от намерения расколоть коммунистическую партию или основать новую партию. На этих условиях предложение об исключении из партии Троцкого и Зиновьева было отложено.

Однако эта передышка вовсе не означала прекращения травли оппозиции. Борьба против Троцкого послужила поводом для применения и совершенствования множества из тех инструментов контроля, которые были столь типичны для диктатуры Сталина. Как только началась атака на Троцкого -это было в конце 1924 года, – доступ оппозиции к прессе был резко ограничен. Когда в январе 1926 года "Ленинградская правда" Зиновьева перешла в другие руки, ему фактически заткнули рот. Теперь же запрет стал полным. Статьи о китайском кризисе, которые в апреле 1927 года Троцкий представил в редакции газеты "Правда" и журнала "Большевик", не были приняты. На протяжении целого лета в газетных статьях появлялись все более резкие нападки на него и его сторонников, но опубликовать ответ им не давали возможности. На заседания оппозиции врывались хулиганы и мешали их проводить. Оппозиция представила в Центральный Комитет партии подробную платформу с изложением своих взглядов, которую опять-таки в основном составил Троцкий, и потребовала, чтобы эта платформа была напечатана и распространена во время подготовки к съезду партии, который должен был состояться в декабре 1927 года. В этом ей было отказано. Оппозиция пыталась отпечатать ее нелегально. 12 сентября ОГПУ

128

обнаружило подпольную типографию и арестовало всех, имеющих отношение к печатанию этого документа. 14 человек были исключены из партии; Преображенский, который признал свое участие в этом деле, также был исключен. Этот случай запомнился надолго, поскольку впервые полицейская власть ОПТУ была использована для того, чтобы унять разногласия в партии.

С этого момента события стали неумолимо катиться к своему логическому завершению. Были организованы массовые митинги, на которых осуждалась оппозиция и высказывались требования исключить ее руководителей из партии. Хорошо известные сторонники оппозиции были удалены с арены -действий – они получили назначения либо в удаленные районы СССР, либо на дипломатические посты за рубежом. 29 сентября на сессии президиума ИККИ Троцкий произнес двухчасовую речь, клеймя политику Сталина. После этого его исключили из состава ИККИ лишь при двух воздержавшихся. То же самое повторилось месяц спустя, на пленуме Центрального Комитета партии, в очень тяжелой атмосфере. Сталин лично предложил вывести Троцкого и Зиновьева из состава ЦК партии; это предложение было принято, по-видимому, без голосования. 7 ноября, во время празднования 10-й годовщины революции, в то время, когда Троцкий и другие руководители оппозиции ехали по улицам города, московская милиция преследовала их, у них отняли плакаты с лозунгами оппозиции. То же самое случилось с Зиновьевым в Ленинграде. Появление лидеров оппозиции на публике расценивалось как враждебная демонстрация. Через неделю решением ЦК Троцкого и Зиновьева исключили из партии, Каменева и нескольких других вывели из состава ЦК ВКП(б).

Когда после этих событий в декабре 1927 года собрался XV съезд партии, Троцкого и Зиновьева там не было, и обстановка оставалась спокойной. Из состава Центрального Комитета были выведены 12 членов оппозиции, Каменева и Раковского, которые были основными докладчиками от оппозиции, постоянно перебивали; они усугубили свое положение тем, что предпринимали закулисные попытки найти общий язык с другими партийными руководителями, но эти примиренческие маневры были с презрением отвергнуты. Съезд исключил из партии 75 "активных членов троцкистской оппозиции" и 15 других несогласных с линией партии. Место Троцкого и Зиновьева в Политбюро заняли Куйбышев и Рудзутак, оба -

129

ставленники официального курса. Но Троцкого, хотя и исключенного из партии, не удалось заставить замолчать, и он все еще был опасен. Политбюро приняло решение удалить из Москвы Троцкого и около 30 его ближайших сторонников. Большинство из них были назначены на незначительные должности в городах Сибири и Средней Азии. Троцкий отказался от такого назначения, и тогда его принудительно выслали из Москвы по статье уголовного кодекса о контрреволюционной деятельности. В виде исключения Зиновьев и Каменев, поскольку было решено, что они не представляют опасности, были высланы в Калугу, расположенную в нескольких сотнях километров от Москвы, и даже этот приговор соблюдался нестрого. Троцкий же был сослан в удаленный район Средней Азии, где не было железной дороги, – в город Алма-Ату. Там он оставался еще в течение года до высылки из СССР и изредка вел многословную переписку с членами оппозиции, разбросанными по всей Сибири, время от времени тайно получая известия от своих сторонников, все еще пребывавших на свободе в Москве, и обрушивая на власти потоки протестов как политического, так и личного характера.

Поражение объединенной оппозиции и изгнание из партии единственной личности, которая по своим масштабам могла противостоять Сталину, были исторической вехой. Когда в 1921 году X съезд партии запретил "фракционность" и распространение взглядов, отличных от линии партии, это было сделано с целью сохранить единство партии и преданность ее членов. Несогласие с линией партии влекло за собой применение партийных санкций, но не рассматривалось как нелояльность по отношению к государству. Представители государственных учреждений – члены партии были обязаны следовать партийной линии и выражать единое с ней мнение. Но это не распространялось на тех, кто не состоял в партии. К 1927 году различие между партией и государством постепенно стерлось. Экономические и политические кризисы усилили потребность в твердой и безраздельной власти. "Величайшая историческая задача строительства социалистического общества, – говорилось в резолюции, принятой на партийной конференции в октябре 1926 года, – властно требует сосредоточения всех сил партии, государства и рабочего класса на вопросах хозяйственной политики". Декреты теперь выпускались иногда совместно, от имени Центрального Комитета партии и от Центрального Исполнительного Комитета съезда Советов.

130

Власть государства использовалась и для того, чтобы навязать партийные решения и призвать к дисциплине членов партии. Высшая власть в партии и государстве была сосредоточена в одном органе – в Политбюро, и эта власть была абсолютной. Примечательно, что по отношению к оппозиции, возглавляемой Троцким, в последний раз официально применялось слово "оппозиция"; такое обыденное в практике западной демократии, оно подразумевало противостояние правящей партии, что было в СССР несовместимо с сохранением лояльности по отношению к государству. На следующем этапе несогласие расценивалось уже как "уклон" – это был язык не политических разногласий, но ереси, противоречащей доктрине. В конце концов группировки несогласных с линией партии стали просто именовать "антипартийными"; враждебность по отношению к партии безоговорочно отождествлялась с враждебностью по отношению к государству.

Уничтожение официальной оппозиции было частью процесса концентрации и укрепления объединенной власти партии и государства и превращения ее в абсолютную. Результаты часто были недпредсказуемы, но тем не менее неоспоримы. То же самое происходило и в других сферах жизни. Ограниченная свобода, которой пользовалась пресса для выражения независимой точки зрения на некоторые второстепенные проблемы (иногда эти публикации сопровождались соответствующим комментарием редакций), теперь была полностью сведена на нет, и молчаливый контроль осуществлялся не прямой цензурой, а изменением состава редакций и заменой главных редакторов. В первые годы после революции в России были популярны самые различные литературные школы: авангардистские, формалистские, пролетарские. Постановление Центрального Комитета партии, принятое в 1925 году, которое, очевидно, было подготовлено или по крайней мере задумано Бухариным, выражало готовность проявлять терпимость ко всем этим разнообразным литературным течениям, поскольку ни одно из них не было направлено против существующего режима, и не делало между ними никакого различия. Одна из этих литературных организаций именовалась Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), которую подмял под себя некто Авербах, тщеславный политик от литературы, у которого были надежные связи в партии; начиная с 1926 года он начал проводить под знаменем "культурной революции" кампанию, целью которой было взять в руки РАПП контроль

131

над всей литературной продукцией и помешать появлению публикаций других школ. И только в конце декабря 1928 года после длительного сопротивления Центральный Комитет партии принял резолюцию, по которой все публикации должны были находиться под контролем партии и государства, что на практике осуществлялось через РАПП. Похоже, что так далеко зайти Центральный Комитет не собирался и даже не хотел, и меньше всего об этом думал Сталин. Но рыба гниет с головы. На более низких уровнях власти мелкие диктаторы уничтожали своих соперников, осыпая лестью вышестоящих начальников и перенимая их методы.

Стремление к усилению и централизации власти было особенно заметным в сфере юриспруденции. С самого начала предусматривалась автономия в отправлении закона в отдельных республиках, входящих в состав СССР, где были свои собственные суды и свои собственные народные комиссариаты юстиции. Но по Конституции Советского Союза, принятой в 1923 году, предусматривалось учреждение Верховного суда СССР, полномочного решать вопросы юриспруденции, представляемые на рассмотрение Верховными судами отдельных республик. Президиум ЦИК назначил прокурора, в чьи функции входило осуществлять надзор за исполнением закона по всей территории СССР. Согласно конституции, было учреждено также Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) – наследник чека, как в обыденной речи еще часто называют ОГПУ, – для контроля за работой ГПУ республик, которые теперь превратились в местные отделения могущественного центрального органа. Хотя в каждой республике имелся свой уголовный кодекс (кодекс РСФСР послужил образцом для создания всех остальных), в 1924 году в СССР были опубликованы Основы уголовного законодательства; этот свод законов претендовал на право исключительной компетенции в вопросах "государственных преступлений" в СССР, которые иногда именовались "контрреволюционными преступлениями", а также в вопросах преступлений, направленных на "подрыв существующего порядка". Республики получили указание привести свои уголовные кодексы в соответствие с "Основами". Эта задача выполнялась с явным нежеланием. В РСФСР она была решена только в середине 1927 года, а в других республиках – несколько позднее.

132

Централизация власти сопровождалась постепенным изменением отношения к закону. От марксистской концепции закона как инструмента классового управления, главным образом нацеленного на разрушение государства и до достижения этой цели предназначенного для бдительной охраны и защиты интересов рабочих и крестьян, молчаливо отказались. Рыночные отношения нэпа требовали развития и строгого применения гражданского права. Основной целью стало поддержание законности и порядка – так называемой "революционной законности". Если вначале в области уголовной практики упор делался скорее на исправительные меры, нежели на карательные, то сейчас дело уже обстояло иначе. Эти изменения отражали растущее напряжение в экономике и политике. Такие факты, как убийство советского представителя в Варшаве в июне 1927 года или взрыв бомбы в Ленинграде несколько дней спустя, вызвали бурную реакцию протеста против монархистов, провокаторов и агентов иностранных держав; требования "мер социальной защиты", как их официально называли, автоматически усилили власть и престиж ОГПУ. 10-я годовщина создания ВЧК торжественно отмечалась в декабре 1927 года, несколько недель спустя после 10-й годовщины революции. В марте 1928 года была выпущена инструкция "О практике применения уголовного законодательства и режиме в местах заключения", которая открыла возможности для расширения сети "концентрационных лагерей" для политических заключенных, находящихся в ведении ОГПУ, до этого их было немного. Инструкция предписывала жесточайшие репрессивные меры для "несогласных с политикой, проводимой партией, профессиональных преступников и рецидивистов". 1928 год после разгрома оппозиции был отмечен множеством событий: нарастали трудности, связанные с индустриализацией, все советское общество оказалось под властью мощной деспотии, насаждалась ортодоксальность взглядов, и возросла суровость наказания тех, кто не разделял их.