Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Антон Карташев

ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЦЕРКВИ

ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЦЕРКВИ

Том первый

К оглавлению

    МОСКОВСКИЙ ПЕРИОД

        Русское православное просвещение.

        Встал остро вопрос о спасении православия средствами своего просвещения - школы, науки, книжности. И надо признать, что в этом отношении вначале духовенство не сделало ничего. Патронат настолько понизил его интеллектуально и морально, что оно не проявляло даже простого непросвещенного фанатизма. Дело начали и провели миряне: аристократия и горожане. B их среде в 1570-х годах мы наблюдаем явный подъем религиозно-национальных интересов и ревности о православном просвещении.

        Школы элементарной грамотности не исчезали y русских при церквах. Члены причта учили в них только чтению и молитвам. Часослов и Псалтырь - вся наука. Дворянство училось y иноверцев. Даже появление протестантства, которое не прозелитствовало среди православных, не толкнуло еще русских подумать о повышении типа своих школ. Только приход иезуитов, да еще волна польской моды после Люблинской Унии 1569 г., заставили более чутких русских националистов испугаться своей беззащитности.

        Откуда было православным взять науку, чтобы не отравиться заразительной латинской или протестантской пищей? Стихия греческая, равно как и московская, были родственными по православию. И потому, несмотря на скудость и скромность их технических средств, теперь их охотно использовали. Судьба послала юго-западной Руси в это время просвещенных беженцев со стороны Москвы. Осужденный на соборе 1554 г. по делу ереси Башкина и Косого, бывший Троицкий игумен Артемий обосновался здесь в городе Слуцке в Троицком монастыре y Слуцких князей Олельковичей. Он и устно, и через письма ко многим вопрошавшим его, воевал с ересями. По свидетельству почти его современника, Артемий "в Литве от ереси арианской и лютеранской многих отвратил, a через него Бог соделал то, что и весь народ русский в Литве не испортился от этих ересей." Артемий хлопотал пред князьями Четвертинскими, Зарецкими и др., чтобы устроены были православные школы для настоящего научного просвещения.

        И другой светский беженец из Москвы, кн. Андрей Курбский, в дружбе и согласии с Артемием, героически заработал здесь на поприще создания православной русской науки. Курбский и Артемий путем личной переписки вернули многих панов русских из сетей протестантства и латинства. Курбский с особой настойчивостью агитировал за создание православной школы и литературы. Он поставил себе задачей - дать русскому православию а) науку греческих отцов церкви, б) добыть их с Востока и в) перевести на церковно-славянский и русский язык. A без этого вооружения не попадаться под воздействие искусной латинской пропаганды. Один из членов городского управления Вильны, бурмистр Кузьма Мамонич, был содержателем славянской типографии. Ему пишет Курбский: "Советуйте нашим, чтобы они без ученых с нашей стороны не сражались с иезуитами и не ходили к ним на их поучения," и еще раз повторяет: "снова прошу, чтобы наши не ходили к ним часто на их поучения без наших знатоков." Курбский усиленно собирал средства и хлопотал о добыче и привозе с Востока как древнегреческих отцов церкви, так и полемических сочинений против латинства поздних греческих писателей. Удалось достать в оригинальном тексте, в западных же изданиях того времени, но частично и в рукописях, творения: Иоанна Златоуста, Григория Богослова, Василия Великого, Кирилла Александрийского, Иоанна Дамаскина. Для истории церкви добыта История Никифора Каллиста с приложениями в латинском переводе основных древних историков- Сократа, Созомена и Феодорита под заглавием Нistоria Tripartitе. Сам Курбский на старости лет сел за латинскую грамматику, изучил ее и дальнейшее ее продолжение - риторику и диалектику. И родственника своего, кн. Михаила Оболенского, уже женатого, уговорил пройти систематическую высшую школу. Тот три года провел в Краковском Университете и два года в Италии. По возвращении он нашел себе сотрудника в лице другого православного любителя просвещения, молодого Амвросия, которого он характеризует как "в писании искусного и верха философии внешней достигшего." Немедленно Оболенский с Амвросием начали переводить греческих отцов с латинского текста, подбирали полезные выдержки и цитаты и рассылали их по знакомым. Целиком переведены были только две книги: Иоанна Дамаскина, его Богословие и Диалектика. Кн. К. К. Острожский добыл с Афона уже в славянском переводе два полемических сочинения против латинства: Григория митрополита Солунского и Нила, тоже митрополита Солунского. Когда эти трактаты дошли до Курбского, он пришел в восторг и писал виленскому Козьме Мамоничу: "Не ужасайтесь софизматов иезуитских, но стойте твердо в православной вере и будьте бодры и трезвлены. Пусть они выдали книжки против нашей церкви, прикрашенные языческими силлогизмами и превращающие апостольскую теологию. Вот, по милости Божией, нам подана в помощь книга от св. горы и принесена как бы рукою Божиею. B этой книге не только нынешние иезуитские дудки, но все силлогизмы, измышленные их папою, кардиналами и выше небес превознесенным их богословом Фомою и ядовито изрыгнутые на Восточную церковь, опровергнуты ясно и полно. Советую вам прочитать это мое письмо всему собору Виленскому, мужам в правоверных догматах стоящим, да возревнуют ревностью Божиею о праотеческом родном своем правоверии. Наймите доброго писаря, возьмите ту книгу y пана Грабурды или y меня и, списав ее, читайте прилежно."

        Неясно, пытался ли сам Курбский устроить здесь регулярную школу, но есть косвенные данные. В духовном завещании одного русского пана Загорожского читаем строки, чтобы дети его были отданы в школу кн. Курбского. Значит, по меньшей мере, хотя бы школа полу домашнего типа была уже организована.

        Так обрисовывается исторический факт, что сама бедная в это время в школьном деле Москва превзошла все-таки своей духовной энергией юго-западную Русь. Веком позднее мы из киевщины заимствовали организацию школ на Москве. A в XVI в. соотношение Киева и Москвы в школьном деле было еще обратное. Как это ни покажется с первого раза парадоксальным, но и в другом просветительном моменте, - в типографском издательском деле, "отсталая" Москва оказалась передовой по сравнению с русской Литвой. Хотя здесь в Литве книгопечатание славянское и русское уже началось, но по масштабу и значительности печатной продукции опередили Литву деятели московского происхождения. Мы имеем в виду переселение сюда московского первопечатника, диакона Ивана Федорова, и его сотрудника, Петра Тимофеевича Мстиславца. Бунт черни разгромил их типографию в Кремле и побудил бежать из неблагодарной родины в русскую Литву. Здесь они обосновались у литовского гетмана Григория Алексеевича Хоткевича в его имении в Заблудове. Сюда перевез и здесь развернул Иван Федоров ту самую типографию, в которой он на Москве напечатал первопечатные Евангелие и затем Апостол. Прежде первопечатной книгой считался Апостол. Здесь, в Заблудове первой печатной книгой вышло в 1569 г. "Евангелие Учительное" (по рукописи XIV в.). Это собрание святоотеческих слов и поучений на воскресные и праздничные дни. Затем он напечатал здесь Псалтырь и Часослов (1570 г.). По смерти своего мецената, гетмана Хоткевича, Иван Федоров с этой типографией перебрался во Львов и там напечатал в 1574 г. Апостол. Но обеднел и заложил типографию еврею (1579 г.). Типография эта впоследствии была выкуплена y еврея Львовским Братством. Петр Тимофеев из Заблудова перешел в Вильну и там печатал книги в русской типографии Мамоничей. A разорившийся Иван Федоров из Львова вызван был в Острог князем К. К. Острожским, задумавшим напечатать первую русскую (славянскую) Библию во вновь заведенной им типографии. Это - знаменитая Острожская Библия, которая вернулась потом в Москву, ибо и здесь в Литве она печаталась при содействии Москвы путем посылки рукописей. Так юго-западная Русь отблагодарила Москву за своевременную помощь ей в деле церковного просвещения.

        Собственно "русское" книгопечатание появилось значительно раньше Москвы, еще в самом начале реформации, руками русского же человека, Григория Скорины. Он был родом из Полоцка. Проходя школу в Праге, он стал латинянином и принял имя Франциска. Однако остался патриотом своего народа и переложил библейские книги Ветхого Завета на разговорное западнорусское наречие и сумел напечатать эту Библию в Праге. Это так называемая "Русская Библия." С переездом в Вильну, Скорина напечатал еще и Апостол и Следованную Псалтырь на деньги православных виленских купцов. Православные виленцы ценили в своем земляке-католике его русский патриотизм. Да Скорина и был "плохим католиком." Этот эпизод коллаборации православных с "особенным" римо-католиком имел место еще до Люблинской унии и до появления иезуитов. Позднее это стало уже немыслимым.

        Восточно-греческий источник просвещения для Западной Руси был не обилен, но он, однако, существовал. Сношения с греками были довольно частые. Много греков купцов жило в юго-западной Руси. Греки сами поддерживали свое просвещение уже при помощи школьных образцов западных. Но в основе школьной традиции продолжала лежать общая церковно-античная традиция. От античности продолжала школа иметь две ступени, так называемые trivium и quadrivium. B тривиум, буквально "трехпутие," входили: грамматика, риторика, диалектика. B "квадривиум" - музыка, астрономия, арифметика, геометрия. На этом основании могла быть построена своя национальная средняя школа. Нужны были только средства, чтобы достать греческих учителей. Честь открытия первой такой школы принадлежит кн. К. К. Острожскому. B своей русскости и православности он, можно сказать, был реставрирован кн. Андреем Курбским. Сам K. K. Острожский был под влиянием и протестантизма, и римо-католичества, и подумывал о добросовестной унии. Дети его ушли в латинство. Курбский вдохновил князя на дела религиозного православного просвещения. Из этих предприятий князя самые знаменитые это - 1) печатная Острожская Библия 1581 г. и 2) тогда же открытая Острожская православная школа.

        Острожская Библия 1580-81 г.

        Это первая печатная Библия во всем православном восточном мире, как такой же первой для всего Востока рукописной (еще до появления печатного станка) явилась Библия 1490 гг., созданная архиепископом Новгородским Геннадием, как ценнейшее орудие борьбы с ересью жидовствующих. В этом предприятии собирания и овладения всем аппаратом Священного Писания - русские на четыре столетия опередили всех своих православных собратий. При этом даже первая печатная Библия греческого текста in fоliо напечатана в Москве только в 1821 г. по инициативе Русского Св. Синода, на средства, ассигнованные двумя богатыми греками - патриотами, братьями Зосимадами. Это издание впервые сделало общедоступным греческий текст LXX для всех русских духовных школ. A вслед за этой инициативой и сам Синод новоявленной после восстания 1821 г. Элладской церкви решил "перепечатать" эту московскую греческую Библию, что и было для греков осуществлено богатым английским издательством SPCK ("Sосiеty fоr Prоmоting оf Chrisian Knоwlеdgе") B 1843-1850 г.

        Такая ранняя заинтересованность в овладении полным библейским текстом явилась на Руси в XV веке под давлением ереси жидовствующих. У архиеп. Геннадия в Новгороде оказался под рукой по тогдашнему ученый латинский богослов, "брат-славянин" хорват Вениамин. Вениамин и перевел для Геннадия ряд библейских книг, ненайденных ни в славянском тексте, ни в греческом оригинале - с доступного ему латинского текста Вульгаты. Вениамину были известны и отдельные части славянских переводов, сохранявшиеся в оболочке большинству наших русских книжников неизвестного глаголического письма. Специалисты находят y него следы влияния глаголических текстов. Своим доморощенным переводчиком с латинского y Геннадия был москвич Димитрий Герасимов, по службе посольский дьяк. Он был очень добросовестен. Не имея под рукой достаточного справочного лексикона, он даже оставлял отдельные слова без перевода. Так, в переводе с латинской Вульгаты мы получили в состав Библии впервые следующие книги: I и II кн. Паралипоменон, I, II и III кн. Ездры, Неемии, Товита, Иудифь, I и II кн. Маккавеев. ІІІ-я Маккавеев не попала в состав Геннадиевой Библии. B книге Есфирь переведены первые две трети (главы 5-10 по счету Вульгаты) с еврейского оригинала. Это была работа переводчика родом из Руси Литовской, о чем говорят полонизмы в его языке. Он был, очевидно, увлечен ересью жидовствующих, но доверие, оказанное его работе и Геннадием и Вениамином, свидетельствует, что он ушел из среды еретиков.

        До нашего времени сохранились 4 списка Геннадиевской Библии: 2 в Библиотеке Москов. Духов. Академии, 1 в Московской Синод. Библиотеке и 1 в СПБ Император. Публич. Биб-ке.

        За этим текстом и послал кн. Острожский в Москву к царю Ивану IV, и тот дал его. Этот московский текст и лег в основу издания и навсегда окрасил собою церковно-славян. Библию.

        Достал кн. Острожский "и много других Библий, различных письмен и языков." Посланы были искатели библий и "в римские пределы" и в Грецию, на о. Крит и в КПль. У греков просили "самых исправных и проверенных текстов Библии," a кроме того и "людей, наказанных (т.е. ученых) в писаниях эллинских и словенских."

        В результате этих просьб, кроме библейских списков, действительно приехали в Литов. Русь и школьно подготовленные лица, в числе их и знаменитый Кирилл Лукарис, профессор открывающейся Острожской школы. Отыскался и местный человек, прошедший польскую школу, знавший и греческий язык, один из городских правителей г. Каменец-Подольского - Данило Герасимович Смотрицкий, 1-й ректор Острожской школы. К ним надо причислить и Московского беженца типографа, диакона Ивана Федорова, знавшего в какой-то мере греческий язык. Составилась довольно грамотная комиссия для издания Библии.

        К руководству приняли текст LXX, казавшийся им наиболее совершенным и близким к славянскому Геннадиеву тексту. Детальные справки (В. Лебедев Слав. перев. кн. I Навина СПБ 1890 г.) показывают, что греческий текст брался из парижского издания его в типографии Aldо Manuссi (Альдо Maнуччи - итальянец) и из Комплютенской (Alсala) Полиглоты кардинала Ксименеса.

        Книги, переведенные ранее y Геннадия с латинского языка (1 и 2 Парал., 1 и 2 Ездры, Неемии и Премудрости Соломона), переведены вновь с греческого LXX: Есфирь и 1 и 2 Макк. то вновь переведены, то отчасти сплошь поправлены тоже с греческого текста LXX. Товит, Иудифь и 3 Ездры оставлены в переводе с латинской Вульгаты.

        Таким образом, текст Острожской Библии сильно приближен к греческому тексту LXX в сравнении с Геннадиевским оригиналом.

        Но влияние Вульгаты все же осталось еще большим. Разделение на главы было удержано по Вульгате, что соответствовало еврейскому тексту. Например, в конце книги Притчей 29-31 гл. расположение глав резко отличное от греческого текста. Дополнения во многих главах кн. Пр. Иеремии взяты с Вульгаты. Вообще правили большею частью текст по Вульгате и по Чешской Библии.

        Менее всего изменяли текст, привычный для слуха, в Псалтыри, Евангелии и Апостоле. Эту практически нужную часть Библии отпечатали, прежде всего, в 1580 году, по словам предисловия, "яко первый овощ от дому печатного." B том же году вышло и 1-е издание всей Библии, но 2-е, более распространенное в библиотеках, вышло 12 августа 1581 г.

        Это первая печатная Библия, данная русским миром всему православному славянскому миру и живущая y нас до сего дня, ибо Московская первопечатная Библия 1663 г. была перепечаткой Острожской Библии с очень малыми поправками, главным образом, в правописании. Патриарх Никон был недоволен этим изданием. И даже после него московское соборное определение 1674 г. решило "переводить Библию всю вновь, Ветхий и Новый Заветы с книг греческих самых семидесятых переведения." Работа началась правкой текста Нового Завета трудами Епифания Славинецкого и его помощников. Но до нового издания не дошли. При Петре Великом задача работы была углублена, расширена и дошла до исполнения только в 1751 г. в так наз. Елизаветинской Библии, которой мы с незначительными исправлениями пользуемся в Синодальных изданиях и теперь.

        Острожская школа.

        Это была школа по типу иезуитской коллегии, т.е. школа средняя, хотя некоторые величали ее Академией. Первые учителя ее были греки. Сначала преподавались только славянский и греческий языки. Лишь позднее стали преподавать латинский. Первым ректором ее был русский, уже одолевший латинский и греческий языки, по общественному положению подстароста Каменецкий, Даниил Герасимович Смотрицкий. Из учителей греков здесь был знаменитый впоследствии патриарх Александрии и КПля, Кирилл Лукарис, прошедший основательную школу в Англии, в ту пору еще сравнительно молодой человек. В школу собралось довольно много русских юношей и родовитых фамилий и простого звания. Школа просуществовала во всяком случае до смерти кн. К. К. Острожского в 1608 г. Были школы и y кн. А. Курбского на Волыни, и y кн. Слуцкого в Слуцке.

        Братства.

        Другим, кроме дворянства, мирским слоем общества, послужившим православному просвещению, были мещане-горожане и купцы. Они уже издавна организовали около церкви свои братства и теперь в этих рамках братства расширили свою деятельность, культивируя школьное просвещение. Устроили школы первыми братства: Виленское в 1584 г. и Львовское в 1585 г. Братства теперь уже стали не скромными цеховыми группировками только, a определенно миссионерскими и вероисповедными учреждениями. Такое преобразование их совершилось изнутри и незаметно, как отклик на зовы жизни. Уставы братств обновились. B них отразились широкие задачи спасения православия от небрежения и ненадежности самого епископата. Львовское братство первым выступает, как борец за православие. B начале 1586 г. проезжает через Львов в Москву за милостыней Антиохийский патриарх Иоаким. Братство пользуется случаем и через голову своего епископа Гедеона Болобана подает свой реформированный устав патриарху на утверждение. Вот характерные детали этого устава, дерзновенно утверждающего право мирян контролировать верность православию своих епископов.

        Устав гласит:

        1. "1) всякий желающий вступить в братство, должен дать вступного в братскую кружку 6 грошей. Живущие в городе братья должны сходиться в братский дом один раз в 4 недели, или по случившейся необходимости и чаще, и давать в 4 недели по полгроша в братскую кружку.
        2. 2) Ежегодно братчики избирают из своей среды четырех старшин, которые по истечении года и дают отчет в общем собрании.
        3. 3) На своих заседаниях, покончив с очередными делами, братчики должны читать священные книги и скромно друг с другом собеседовать.
        4. 4) Если брат заболеет и он человек недостаточный, братство помогает ему братскими деньгами, если он окажется в беде и несчастии, его снабжают деньгами в долг без процентов. Когда умрет, все провожают его в церковь, a затем до могилы с братскими свечами.
        5. 5) Все братчики записывают своих родственников в помянник братской Успенской церкви, где они и поминаются братским священником. Дважды в год должны совершаться литургии с молитвами о здравии и упокоении всех членов братства с раздачей милостыни бедным.
        6. 6) По-прежнему узаконялись начала самоуправления братства с правами суда и наказаний его членов. Виновный осуждался или на уплату различных количеств воска, или на отсидку на колокольне, заменявшей как бы тюрьму. A если кто из братий пренебрежет с гордостью братским судом, тот да судится, как преступник, церковью. Если за срок 4-х недель не покается, то он отлучается от церкви, как поганец и тяжкий грешник. Священник обличает его открыто пред церковью и отлучает от церкви. И в случае такого отлучения через братского священника, ни протопоп, ни епископ не имеют права благословить отлученного, пока он не покорится братству.
        7. 7) Братству, кроме прав внутреннего самоуправления, дано и право контрольной власти по отношению к явлениям жизни общецерковной, обычно составляющей компетенцию власти лишь иерархической. Вот пункты этих экстраординарных прав:

        а) "Если братья увидят и услышат, что при какой-либо церкви, или в другом братстве, живут не по закону миряне или духовенство, то они должны напомнить виновным словесно или письменно, a в случае невнимания к их замечаниям, братчики доносят о том епископу.

        б) A если и сам епископ пойдет против закона и станет править церковью не по правилам святых апостолов и св. отцов, то такому епископу да противятся все, как врагу истины."

        в) Чтобы придать действительность такому экстраординарному мирянскому праву церковного контроля, нельзя было оставлять данное Львовское братство на уравнительной линии с другими братствами. Тут введено было иерархическое начало в самой системе братств. Вышеописанное право контроля над иерархами было дано исключительно одному только Львовскому Успенскому братству и указано было, что как все прежде основанные братства, так и впредь имеющие возникнуть вновь, должны сообразоваться с правилами Львовского братства и его цензуре подчиняться.

        Патр. Иоаким сознавал, что данные исключительные полномочия нуждаются в особых гарантиях и потому в конце приписал: "Этому праву, данному нами в вечные роды, не должны противиться ни епископ, ни мирские власти и никто другой. В противном случае они будут под клятвой св. богоносных отцов и семи вселенских соборов."

        Для возвышения авторитета Львовского братства, патриарх Иоаким опубликовал окружное послание ко всему клиру и мирянам всей православной церкви Польши, об открытии во Львове братской школы и типографии, и призвал в нем всех православных к пожертвованиям на эти учреждения. Чтобы такое воззвание не оказалось очень широким и бездейственным, местный Львовский епископ, Гедеон Болобан, издал такое же распоряжение в пределах своей Львовской епархии.

        Антиохийский патриарх делал все это с ведома и по полномочию КПльского. Посему немедленно из КПля и прибыл экзарх для реализации школьного предприятия. Это был митрополит Элассонский Арсений. Он и начал сам преподавание во Львовской школе на греческом языке. И вел его в течение двух лет. Он сам не пренебрегал изучением церковно-славянского и русского языков и впоследствии хорошо изучил их. Преподавателем языка он был блестящим. За два года он практически обучил учеников греческому языку настолько, что они читали отцов церкви, переводили с греческого патриаршие грамоты, писали по-гречески свои сочинения и даже вирши. Конечно, этого достигли немногие лучшие и усердные, но и слабейшие, судя по этому, не остались в греческом языке безграмотными. Известно, что в этой школе Арсений преподал грамматику, риторику, диалектику, музыку, пасхалию, арифметику, церковное пение и книги Нового Завета. Львовская братская школа послужила потом образцом для других братских школ.

        Так как патриарх Иоаким Антиохийский ездил по поручению патриарха КПльского и в полном согласии с ним, то он и отрапортовал в КПль о всем, что сделал в Польше, a сам проследовал в Москву. Из КПля в следующем же 1587 г. пришло утверждение всех актов патриарха Иоакима. Патр. Иеремия II писал, утверждая и права братства и устав училища и типографии: "если же кто явится разрушителем всего этого, тот, как враг Божий, и убийца, и ненавистник добра, да будет отлучен от св. церкви, проклят и не прощен по смерти." Через год сам патриарх Иеремия II, тоже проездом в Москву, был здесь во Львове и Вильне, и митрополит Арсений, покинув свою работу во Львовской школе и пристав к патр. Иеремии, отправился вместе с ним в Москву.

        Виленское Св. Троицкое Братство.

        С новым реформированным расширенным уставом Виленское братство получило благословение в 1574 г. от митрополита Онисифора. Как на юге Львовское, так и на севере Виленское братство играло руководящую роль и с задачами не местными только, но и универсальными. В его уставе уже нет совсем старых цеховых статей о праздниках, о пиве, о меде, a прямо говорится об училище, типографии, воспитании юношества и издании книг. И самый состав братства не ограничивается местными жителями, a открыт всем православным.

        I. Состав и средства братства. Всякий желающий вписаться в духовное братство должен внести в братскую кружку (скрынку) вписного сколько пожелает и может. Затем вписавшийся брат должен каждое воскресенье, после ранней обедни, зайти в братство и добровольно, что может, вложить в братскую кружку на дела милостыни. Ежегодно в четвертую неделю по Рождестве должна быть общая складчина братчиков, кто сколько может, на общие операции братства. В братскую же кружку поступают и деньги по завещанию братчиков.

        II. За плату из казны братства в Троицком монастыре в братском приделе совершается ранняя служба братским попом и дьяконом четырежды в неделю: в воскресенье, среду, пятницу и субботу. Сверх того в каждую пятницу после ранней обедни полагается служить братский молебен соборно при участии Троицкого духовенства о здравии братчников, главы государства ("господаря") и о всем христианстве. За этот молебен всему духовенству и церковным прислужникам идет дополнительная плата из братской кружки. Из той же кружки братство посылает и в другие церкви на храмовые праздники по 6-ти грошей. A для поддержания слабосильных женских монастырей братство обещает некую поддержку на каждую неделю.

        III. Филантропическая деятельность. По госпиталям, тюрьмам и уличным нищим братство раздает милостыню дважды в год: на Рождество и на Пасху. Обедневший братчик получает пособие из братской кружки. Бедный братчик, впавший в болезнь, получает помощь от братства. Обедневшего братчика братство и хоронит на свой счет.

        IV. Братство содержит школу и в ней обучает даром детей братчиков и убогих сирот языкам; русскому, греческому, латинскому и польскому. Братство содержит людей ученых, духовных и светских, для школьной науки, для поучения народа в церкви и для пения церковного. Братство открывает свою собственную типографию для печатания книг, нужных школе и церкви, на языках греческом, славянском, русском и польском. Этот братский устав подтвержден вновь в 1588 г. проезжавшим патриархом Иеремией II, a после этого в 1589 г. поднесен и на утверждение короля. Русское дворянство внесло в пользу братства солидные пожертвования. Средства братства в виде доходных имений стали значительными, и братство могло широко развить свою деятельность школьную, книжную и полемическую против творящейся и затем наступившей унии.

        Братства Львовское и Виленское взяли под строгий надзор своих епископов и мешали им осуществлять с легкостью их униатский заговор. Большая часть полемических сочинений против унии вышла из Виленской братской типографии. По образцу этих двух больших братств стали слагаться во множестве местные братства: Мстиславльское, Брестское, Минское, Могилевское, Русское, Слуцкое, Киевское и др. Школы и типографии были их главной заботой.

        Эта мирянская братская энергия и самодеятельность постепенно разбудила, наконец, отставшее от богословской жизни духовенство и увлекло его на работу по защите веры. Духовные лица, игумены и архимандриты входят в составы братств с почетными титулами "строителей и ктиторов." Работа братств преобразовала состав и настроение духовенства к лучшему. Хлебные карьеристы стали ненужны православию. В клир пошли люди, склонные идеально служить вере и церкви православной. И школы братские постепенно перешли в руки этих новых духовных лиц с повышенным школьным и внешкольным богословским образованием.

        Братские школы.

        B отличие от общеобразовательных польских, эти школы стали называться "греко-славянскими," соответственно их специфическому заданию и языку преподавания. Скопированы они были не с западных школ, a с восточных греческих школ того, уже турецкого времени. Как мы сказали уже, тип первоначальных ступеней школы так наз. "свободных наук" (artium libеralium), как тривиум и квадривиум, был общим в греческих школах с латинскими. На этой ступени здесь, в юго-западной Руси, в отличие от Московской, впервые начали изучать церковно-славянский язык наукообразно. Раньше практиковалось одно только начетничество, без грамматики, которой не существовало ни в Москве, ни y южных славян. Не говоря о мирянах, далеко отошедших от старого языка, ополячившихся по разговорному языку, само духовенство здесь очень плохо знало и понимало по церковно-славянски. Свидетели в том и православный кн. Курбский и латинянин Петр Скарга. Именно плохое понимание церковного языка, под влиянием примера протестантского перевода Библии, и породило здесь первые попытки перевода Нового Завета на разговорное русское наречие.

        Первую грамматику церковно-славянскую составил Лаврентий Зизаний. A вскоре после него Мелетий Смотрицкий. Грамматике Смотрицкого суждена была долгая жизнь в Московской России XVII века и даже в Послепетровской Руси ХVIII в. Первый словарь церковного языка составил монах Киево-Печерского монастыря, Памва Берында. Литературный язык, бывший в известной мере и государственным, грамматически еще не изучался, a лишь практически. Греческий язык в некоторых случаях изучался очень хорошо. Преподававшие его греки, и сами еще не знавшие славянского языка, вынуждали учеников сравнительно быстро понимать богослужебные и святоотеческие тексты. Сначала латинский язык не преподавался, но постепенно вводился в школах, как язык еще употребляемый в официальных государственных актах. В некоторых школах изучали грамматически и польский язык.

        Тривиум, т.е. грамматика, риторика и диалектика, сначала проходился только по греческим учебникам и диктовке преподавателей. Лишь позднее перешли к употреблению всюду распространенных латинских учебников. Главной ближайшей задачей школы являлась способность говорить проповеди. К этому вела риторика и гомилетика. Учителя и были по греческому образцу церковными проповедниками, a не само еще недоучившееся духовенство. Сначала при составлении проповедей руководились примерами греческими. Позднее соблазнились более латинскими и польскими образцами, заражаясь и всеми их дурными манерами. Диалектику учили по Иоанну Дамаскину. Старый перевод, сделанный еще в X в. Иоанном экзархом Болгарским, был темен. Необходимо было перевести все заново. И перевод сделан был уже с латинского текста. Вторая ступень школы - Квадривиум (т.е. арифметика, геометрия, астрономия, музыка) проходился далеко не везде и в очень общих чертах. Но после этой общей подготовки все-таки изучалось богословие в виде текста Нового Завета с толкованиями свв. отцов и Катехизиса. Этот последний был новинкой для всего Востока и был бесспорным копированием формы латинского катехизиса Петра Канизия. Одобренный Тридентским собором, катехизис быстро распространился по латинским школам. У нас первый катехизис составил Стефан Зизаний в 1596 г. в Вильне. A первое богословие ("Зерцало Богословия") дал Кирилл Транквилион. B подражание европейской схоластике, с этого момента юго-западные русские дидаскалы и писатели начинают приукрашать свои народные фамилии напыщенными переводами на античные языки. Зизаний это, очевидно, русский "Куколь" или "Кукольник" (зизаниа = греческое "плевелы, сорная трава, горький куколь"). Транквиллион (лат. tranquillis - спокойный), очевидно просто "Тихий."

        Воспитательная сторона братских школ была религиозной, на манер монастырской уставности. Ученики присутствовали при богослужении ежедневно, даже в будни по очереди, не говоря уже о праздниках. Школы эти в дальнейшем постепенно в их развитии и на почве всей России послужили основой научного просвещения и всего русского народа (пройдя Киевскую стадию их латинизации). Питомцы этих школ - защитники православия, должны были писать полемические сочинения на польском и даже на латинском языках. Для этого они постепенно сами погружались в богословскую литературу на латинском языке. Она была в обычае не только y римо-католиков, но и y протестантских богословов. Поэтому православные школьники из этого латинского арсенала заимствовали аргументы y протестантов против католиков и - наоборот. Через это и сами незаметно усвояли множество западно-богословских, чуждых Востоку мнений. Так, напр., Стефан Зизаний и кн. Острожский небезупречны по части протестантства, a Лаврентий Зизаний и Кирилл Транквиллион - католичества. Эта чуждая отрава неизбежно продолжалась и во всем русском школьном богословии вплоть до XIX в.

        Литературная борьба русских.

        Итак, реформация, иезуитство, угроза унии, - все это вызвало необычайное по сравнению с прежними сонными столетиями книжное творчество русских православных людей. Вот факты.

        В противовес протестантской привлекательности через переводы библейских книг на разговорные живые языки, архимандрит Пересопницкого монастыря Григорий вместе с протопопским сыном Михаилом Васильевичем перевели полное Четвероевангелие "на мову русскую из языка болгарского." Почтенные переводчики, как видно, хорошо понимали, что наш церковный язык есть язык древнеболгарский, точнее - диалект македонский с кое-какими моравизмами. Α о своем разговорном наречии юго-западно-русском не иначе мыслили, как именно об языке русском. Никакой извне навязанной им мысли о языке "украинском" они и понятия не имели, да и не могли знать об этой поздней польской выдумке XVIII столетия. Трудились они, как пишут сами, день и ночь 5 лет (1556-1561 гг.) в монастыре Жеславском при церкви Св. Живоначальной Троицы. A издержки взяла на себя княгиня Анастасия Юрьевна Гольшанская. Предназначалось это Четвероевангелие не только для приватного чтения, но и предполагалось к употреблению и в чтениях церковных: "для читания церквей Божиих, для науки люду христианского." Так как это благое пожелание не проводилось в виде общецерковной меры, то, очевидно, в стенах патронатского монастыря такие чтения, как перевод прочитанного славянского текста, практиковались. Единственный список этого перевода мы имеем в отличном виде на пергаменте в составе рукописей библиотеки "Полтавской духовной семинарии." С упразднением при большевиках духовных семинарий, наверное, рукопись перенесена в библиотеку Академии Наук в Харьков или Киев. Этот перевод никогда не был напечатан.

        Но вот, спустя 20 лет перед нами уже печатное издание Четвероевангелия 1580 г. в типографии Василия Тяпинского на южнорусском языке, в два столбца, параллельно с церковно-славянским текстом. Автор перевода неизвестен.

        * * *

        Русским пришлось создавать и оригинальную литературу апологетического и полемического характера. Иезуиты обрушились на православных с агитационными изданиями на русском языке. В 1581 г. в Вильне иезуитами опубликованы в русском переводе с греческого оригинала некоторые сочинения патриарха Геннадия Схолария: "О Св. Духе" и "История и апология Флорентийского собора." Эта работа проделана русским - Василием Замасским. Замасский был уже продуктом иезуитской школы. Облатинился и состоял переводчиком при папском легате Антоние Поссевине, ездившем в Москву к Ивану Грозному. Геннадий Схоларий, первый патриарх по взятии КПля, проделал большую эволюцию. Еще в мирском звании, как Георгий Схоларий, он был выдающейся ученой силой. Наряду с другими патриотами, он взял на себя задачу - провести и защитить унию. Он был одним из творцов ее на Флорентийском соборе и полемистом против Марка Эфесского. В этом духе им написано много трактатов. Но уже после 1444 г. с ним произошел какой-то перелом, он превратился в беспощадного противника латинян и защитника точки зрения Марка Ефесского. За это его султан Махмуд II и назначил патриархом. Но для латинян вся прежняя литературная деятельность Георгия (Геннадия) Схолария была выгодным агитационным средством против православных. Не исключено, что при публикации трудов Геннадия его тексты и ретушировались несколько. Сами латинские ученые XVII-XIX в. подвергали сомнениям подлинность всего, опубликованного под именем Геннадия. Смущенные православные держались этой же гипотезы неподлинности. Но теперь, после нового издания полного собрания сочинений Геннадия в 8-ми больших томах (1928-1936 гг.) нет сомнения в латинофронском творчестве Георгия-Геннадия. Но вопрос о точном использовании его текстов старыми латинскими полемистами, включая и Василия Замасского, нуждается еще в новом кропотливом научном исследовании.

        На русском языке начали печататься книги и в Риме. Там, в 1586 г. напечатано было много и других трактатов Геннадия Схолария. В 1582 г. в Риме же на русском языке издан был и известный катехизис Петра Канизия, одобренный Тридентским собором. A в 1585 г. еще катехизис другого автора. В 1586 г. ректор Ярославского (в Галичине) коллегиума, иезуит Гербест, издал на польском языке: "Выводы веры костела римского и история греческой неволи до унии" (разумеется Флорентийская уния).

        Молодые в науке выученики Острожской и др. школ не испугались иезуитских соблазнов и ответили напечатанием в Остроге в 1588 г. двух православных книг против изданий Василия Замасского: а) "Исповедание об исхождении Св. Духа" и б) "История о листрийском (ληστριкός разбойничий) или Флорентийском соборе, вкратце, но справедливо написанная." Против Гербеста издали книгу, посвященную сыну князя К. К. Острожского - Александру К-чу (Острог 1587 г.). Против П. Скарги ("О едносци...") в 1588 г. напечатал в Остроге Острожский священник Василий очень большое (в 678 стр.) сочинение: "0 единой истинной православной вере и о св. соборной апостольской церкви." Оно направлено и против латинства и против протестантства. Книга эта замечательна по силе логики и аргументации, по исторической и канонической эрудиции.

        Эпизод борьбы против Григорианского календаря (1583-1586 гг.).

        13-го февраля 1582 г. булла Григория XIII вводила в западном мире новый календарь с пропуском 10-ти дней. Король Стефан Баторий издал для своего королевства указ об исполнении этой буллы. Указ вызвал волнение в исповеданиях восточных: греко-православном и армянском. Кн. К. К. Острожский послал запрос к КПльскому патриарху. КПльский Иеремия II вместе с патр. Антиохийским Сильвестром ответили разъяснительным посланием, в котором объявили эту меру как "новую схизму папы." Указывали, что эти календарные вычисления и с научно-астрономической стороны тоже не точны, что действительно остается научно-оправданным и до настоящей минуты. В начале 1583 г. от патриарха пришли новые указания к митр. Онисифору и ко всему русскому епископату. Патриарх извещал, что он посылает двух экзархов: протосинкелла Никифора и арх. Дионисия и с ними переводчика из русских людей - "спудея" ( студента) Феодора. С Феодором он направляет увещательное обращение к жителям русской столицы Вильны и особым обращением ко всем православным людям Киевской митрополии. Но приблизившиеся к границам Польши греки-экзархи не могли приехать по назначению из-за татарского фронта, который загородил им дорогу. Но Феодор, как русский по языку, нашел способ проехать окольными путями в район Пинска. И тогда экзархи написали Пинскому епископу Кириллу Терлецкому, чтобы тот снесся с другими епископами и с митрополитом, и чтобы все они вместе устно осведомили посланного Феодора о всех затруднениях, созданных указом о календаре, чтобы экзархи имели точный материал для доклада патриарху. В том же 1585 г. патр. Иеремия II, по просьбе армян КПля, послал еще письмо по тому же вопросу, обращаясь и ко всему православному и ко всему армянскому духовенству в Литве-Польше. Тем временем гражданские и римо-католические власти вступили на путь насильственного введения нового календаря в православную среду. Львовский арцибискуп Ян-Димитрий Суликовский дал поручение брату своему Войтеху запечатать все православные церкви в городе накануне Рождества 1583 г. Войтех с канониками своего капитула и вооруженной охраной, с толпой черни, обошел православные церкви, прервал совершавшуюся литургию, изгнал молящихся, запер церкви и ключи взял себе. Львовскому епископу Гедеону Болобану оставалось только написать формальный протест в городские книги. Волнения прокатились и по другим городам. Королю пришлось неотложно выступить с разъяснениями. Уже 9-го января 1584 г. король писал бурмистру и радцам Львовским: "мы узнали, что армяне и люди греческого обряда упорно держатся старого календаря, не взирая на данные нами до сих пор запрещения (?). Посему повелеваем, чтобы все люди того обряда, соблюдая свою веру и, держась старого календаря (?!), не дерзали нарушать святость и католических праздников, случающихся по новому календарю. A если кто из них в эти праздники будет заниматься работами и производить торговлю, того без всякого снисхождения наказывать лишением выработанных предметов и выручки за торговлю."

        Вся эта мнимо грозная словесность есть явная отмена безоговорочного, насильственного курса, взятого латинским духовенством. Повсеместные протесты православных заставили короля через 12 дней опубликовать еще более решительный по тону исправительный декрет: "Принимая вновь исправленный календарь, мы и в мыслях не имели запрещать обряды и праздники греческие, a учинили то для порядка дел гражданских(!!). Всякий волен и теперь и впредь содержать свою веру и богослужение и праздновать свои праздники. И люди греческого закона, без соизволения своего старшего патриарха не должны насильно принуждаться к новому календарю." Епископ Львовский Гедеон решил на ближайшем Варшавском сейме судить арцибискупа Димитрия Суликовского за оскорбление святыни и за нарушение общественной тишины. На сейм прибыли и русские дворяне из Галичины. Приглашали, конечно, и митрополита Онисифора. Но... он, конечно, не явился. Начала ярко обнаруживаться система подбора на епископские и митрополичьи кафедры людей безвольных и неспособных защищать православие. Русские дворяне писали Онисифору, что "они считают за великое несчастье быть под его пастырством, что он не радит о святой вере и о защите своих овец в то время как начались притеснения еще небывалые." Но главные вожди русского народа, бывшие в курсе дела королевской политики, посоветовали без крайней нужды не обострять положения и кончить дело компромиссом. Об этом просили Гедеона и воевода Киевский, князь Острожский, и канцлер Евстафий Волович. Гедеон согласился прекратить дело против арцибискупа Суликовского, и 15-го февраля 1585 г. обеими сторонами была подписана мирная запись: впредь друг другу не мешать взаимно. Смута поднята была слепотой латинского духовенства настолько большая, что король в мае того же года счел необходимым опубликовать новый указ, в котором опять разъяснял, что он принял новый календарь для гражданских дел в своем государстве, a не для того, чтобы "делать людям греческой веры какое-нибудь насилие в богослужении и обрядах, правах и вольностях," и сослался на состоявшиеся на Варшавском сейме соглашения между Львовскими, латинским и православным, епископами. "Посему, чтобы на будущее время тверже и надежнее сохранялся мир между разноверцами, мы решили дать, позволить и утвердить людям греческой веры, живущим в Великом Княжестве Литовском, полную власть и свободу - спокойно содержать все уставы и обряды греческого богослужения, по порядку и расписанию старого календаря, также строить церкви своего благочестия. Госпиталя и школы каменные и деревянные (NB !) снабжать их доходами и содержать по принятым y них добрым обычаям, которые дозволены и утверждены привилегиями от наших предков... И пока между римским папой и греческими патриархами не будет окончательно решен спор об употреблении календаря, ни мы, ни наши чиновники, не будем принуждать сохраняющих греческие обряды к принятию нового календаря." В самых щедрых местах этого королевского указа чувствуется подсказка с православной стороны, попутно освежающая в памяти и расширяющая все ранее данные привилегии вероисповедной свободы. Это завоевание придало смелости православной стороне и усилило чувствительность как бы обиженной латинской стороны. На практике там, где было православное большинство, например, в Полоцке, население занималось работами и торговлей в дни латинских праздников. Отвечая на жалобы латинян, король в 1586 г. издает дополнительный приказ, чтобы никто из обывателей не понуждал римо-католиков к служебным работам в дни праздников по старому календарю, равно никто не работал бы и в дни католических праздников по новому календарю. Экономические интересы страдали от этого удвоения праздников, и нелегко было провести в жизнь это теоретическое размежевание. В самой столице Вильне латинские работодатели по-прежнему не считались с православными праздниками. Представители православного общества вместе с митрополитом Онисифором воспользовались приездом короля в Гродно, явились к нему с жалобой и просили новых указаний свыше для урегулирования этого дела. Король снова должен был издать указ 8-го сентября 1586 г.: "Посему приказываем вам, городскому виленскому управлению и всем вообще обывателям, a особенно чинам нашего государства, - не делать людям греческой веры в Вильне и во всех других городах никаких затруднений и препятствий в праздновании по древнему закону и обычаю их праздников. И не позывать их в эти дни в ратушу, к суду войтоцкому, радецкому, лавничему." Этот указ издан Стефаном Баторием за три месяца до его смерти, и после этого новых королевских указов по поводу календаря не было. Но трения не прекращались, и появилась литературная полемика по этому вопросу.

        Таким образом, легкомысленное намерение - навязать календарь на опыте жизненном, провалилось. Оказалось, как и в наши дни, обрядовые перемены являются более трудным делом, чем важнейшие по существу принципиальные перемены и даже революция. Бытовое начало победило. Упущение этого из вида было печальной ошибкой в тактике патриарха Никона, породившей раскол.

        Сигизмунд III (1587-1632 гг.).

        По смерти 12-го декабря 1586 г. Стефана Батория, опять повторилось междуцарствие в Польше и соединенной теперь с ней Литве. Опять выборные сеймы открыли повод к вероисповедной войне. На Варшавском сейме еще в 1573 г. была провозглашена свобода совести. Но католики в порядке погрома разоряли протестантские церкви, и суды не принимали жалоб, ибо статей закона о "защите церквей" не существовало. Теперь на конвокационном сейме 1587 г. протестанты потребовали ввести в присягу будущего короля обязательно - опубликовать законы о защите свободы веры путем регулярных судебных процессов. Такая борьба протестантов всегда была на пользу православия. Католическому духовенству настолько была противна идея защиты чужой веры, что все клирики сбежали с сейма, чтобы не мешать светским римо-католикам принять такое предложение протестантов. Оно и прошло единогласно при одном только жертвенном голосе со стороны одного бискупа, оставленного собраниями в сейме лишь для демонстрации формального соучастия и духовенства в создании нового конституционного положения. Иначе по польской конституции один голос, представляющий депутатскую категорию и возражающий, - сорвал бы все дело.

        Претендентами на престол были: австрийский эрцгерцог Максимилиан, московский царь Федор Иоаннович и шведский принц Сигизмунд. Но православие московского царя заранее исключало возможность собрать нужное большинство голосов. Одолела сторона Сигизмунда. Ее сторону принял кн. К. К. Острожский. Таким образом, Сигизмунд обязан был своим избранием православной партии. Сигизмунд был воспитанником иезуитов, ибо мать его на протестантском троне была польской королевной. Сигизмунд, конечно, подписал конституционные обязательства, выработанные под давлением протестантов вместе с православными. За это поднесение короны голосами православных Сигизмунд осыпал милостями и кн. К. К. Острожского и стоящих за ним православных. Сигизмунд был еще молод - всего 22-х лет, не воинственен, набожен, мягок. Православные использовали момент его благоволения и испросили y Сигизмунда ряд льгот. Например, в 1589 г. митрополит Онисифор испросил y короля право сохранения имущества митрополичьей кафедры по смерти митрополитов и передачи его во временное владение крылоса (капитула) соборной церкви до нового митрополита, как это делалось y латинской иерархии. A y православных в этот момент имущество кафедры захватывали гражданские власти и часто расхищали, были даже случаи уничтожения владельческих документов.

        Но все эти милости Сигизмунда III ничуть не доказывали его положительного отношения к православию. Наоборот, как только появились в его царствование первые признаки оживления униатской интриги, так в Сигизмунде III они нашли горячего сочувственника и помощника. Именно он стал королем унии.

        Зачатки унии.

        Уния выросла на почве морального падения русской иерархии, пониженной в своих качествах патронатской системой обратного, т.е. дурного подбора. Мы уже говорили о безобразных нравах, воцарившихся в среде православной иерархии. Материальные интересы в ее быту не только преобладали, но они приняли форму дикой борьбы со включением борьбы вооруженной. Вернемся теперь к поведению уже частично знакомых нам иерархов - боевиков за материальные интересы.

        Полоцкий епископ Феофан (Богдан Рыпинский) сдавал все церковные имущества в разорительные аренды и привел этим церкви и монастыри в такое истощение, что миряне жаловались королю и выпрашивали y него отдачу церквей в их бескорыстные патронатские руки. Детей своих епископ Феофан отдал в иезуитские коллегии. Был просто-напросто зажиточным барином.

        Уже знакомый нам "завоеватель" Владимирской кафедры, Феодосий Лозовский, продолжал свою "рыцарскую" линию. В протокольных записях об его скандальном поведении повествуется: что в 1569 г. он с своими слугами в вечернюю пору напал "разбойным и рейтарским обычаем" на большой дороге на Лысовского и Ставецких (вероятно его должников) и первого собственноручно ранил в голову, затем велел их бить, ограбить, связать и привести под арест в свой замок.

        В 1573 г. делал вооруженное нападение на имение Гулевичей. Приближаясь к заключительным срокам своей магнатской барской жизни, он проделал, как изощренный спекулянт, сложную перепродажу своих прав и доходов другому лицу, как своему преемнику (1580 г.). Таковым был человек с подходящими титулами и положением. Это был архимандрит Киево-Печерского монастыря Мелетий Хрептович-Богуринский. Перепродажа прав на архиерейские кафедры, при всем ее уродстве, была законной по патронатскому праву и почти гарантирующей ее результаты перед королевской властью. Поэтому не надо удивляться, что когда акт Мелетием был подписан, то он, не теряя драгоценного времени, уже через 4 дня, как собственник Владимирской кафедры, делает в ратуше г. Владимира заявление, что он, отныне нареченный владыка Владимирский, сдает свою Владимирскую епархию со всеми ее имениями бывшему ее епископу Феодосию до конца его жизни. Сам будет жить в Киеве, a управление епархией поручает своему брату, Семену Хрептовичу-Богуринскому, и зятю епископа Феодосия, Михаилу Дубницкому, войту Владимирскому. A на следующий день в городские книги Мелетий вносит свою расписку в том, что сдал в аренду с в о ю Владимирскую епархию за 1000 злотых в год и сполна получил от Феодосия всю сумму за все годы его жизни (?). Вопиющая формальная фальшь. Остающиеся годы жизни Феодосия, как и самого Мелетия, есть тайна воли Божией. Это была только формальность, прикрывающая другую реальную сделку и пресекающая возможность ссоры и тяжбы на этой денежной почве. После сделки Феодосий обеспеченно жил еще 10 лет фактическим епископом Владимирским и уже не заботился о ремонтах кафедрального собора и епископского замка, a вся разорительная эксплуатация Владимирской епархии уже зависела от управляющего - войта Михаила Дубницкого.

        Луцкий епископ Иона Борзобогатый-Красненский жил исключительно личными интересами: собиранием всех родов пошлин с церквей и духовенства, не без вымогательств. Для сосредоточения в своих руках всех доходов от города Луцка, Иона в 1583 г. закрыл и даже запечатал все семь приходских церквей города, оставив открытым только свой кафедральный собор. Сына своего и внуков Иона назначил личными управляющими всех его архиерейских имений, церквей и монастырей. Вот некоторые иллюстрации такого эксплуататорского управления епархией. Монахи и население округа Жидичинского монастыря жаловались королю Стефану Баторию на разорение монастырей Ионой. Стефан Баторий дал полномочия кн. К. К. Острожскому отобрать Жидичинский монастырь y Ионы, применив, если угодно и силу. K силе прибегнуть пришлось. Острожский прислал отряд вооруженных татар (это было местное население с XIII в., остатки армии Чингисхана). Захватив Жидичинский монастырь силой, Острожский изгнал из него Иону. Королевским указом для церковного управления монастырем был назначен живший в Литве безместный греческий епископ Феофан. Но епископ Иона не дремал. Он опять собрал вооруженный отряд и силой выгнал из Жидичина назначенного туда королем грека. Пришлось войну с Ионой продолжать. По долгу службы, староста Луцкий, кн. Александр Пронский, попытался выбить Иону силой. Попытка удалась. Через два года, в 1584 г. пришлось ее повторить. Князь Пронский, сосредоточив 300 человек пехоты и конницы с ружьями и пушками и взяв монастырь штурмом, изгнал из него Иону и его родственников. Чтобы не повторять наивного разоружения после первого завоевания, кн. Пронский превратил Жидичин в крепость. Окопал рвом, укрепил стены и оставил в них сто человек гарнизона для военной охраны. Иона очутился в положении бунтовщика против законного государственного порядка. Король присудил Иону к высылке. Через год Иона умер.

        Король назначил (!) преемником Ионы в Луцк Пинского епископа Кирилла Терлецкого. Кирилл Терлецкий, оправдываясь хозяйственной беспорядочностью, водворившейся в Луцкой епархии, имел благовидный предлог сосредоточить свою святительскую энергию на тяжебных делах об имуществе даже в своей бывшей Пинской епархии. Еще предшественник его на Пинской кафедре, Феодосий, отдал замок Жабче в приданое за дочерью зятю его, старосте Луцкому Александру Жаровницкому. Теперь замок уже был в границах новой для Кирилла, Луцкой епархии. И Кирилл в 1585 г. поручил своему родному брату, Ярошу (Ярославу) Терлецкому, с несколькими десятками вооруженных слуг, бояр, гайдуков, пеших и конных, напасть на Жабче. Но на этот раз нападение было отбито. Неугомонный Кирилл с этим не примирился. В течение года он собрал новую рать наемников из угров, сербов, волхов и всяких гайдуков и теперь уже с артиллерией. Штурм Жабче удался. Было много убитых, раненых. Войску разрешено было грабить и поделить добычу между собой. И вообще Кирилл Терлецкий имел гонор благородного шляхтича и жил в своем замке с многочисленной челядью, имел свое войско и пушки...

        И вот другой более громкий исторический человек, Львовский епископ Гедеон Болобан. Это он через год по смерти Ионы Борзобогатого сделал нападение на Жидичинский монастырь, куда настоятелем был поставлен безместный епископ грек Феофан. Гедеон Болобан отправил для захвата Жидичинской позиции своего родного брата, светского пана Григория Болобана, с отрядом жолнеров (польск. из немецкого "солднер" = наемный солдат) и неожиданным налетом выбил из монастыря его греческого настоятеля еп. Феофана и объявил монастырь исконной собственностью Львовской кафедры. Это было в 1585 г. B этот год нежданно прибыл во Львов Антиохийский патриарх Иоаким, с полномочиями и от КПльского патриарха. Для мирян и для Львовских братств приезд патриарха был опорой их контроля над многогрешными епископами. Насильственный захват Жидичинского монастыря, к досаде Гедеона, связался с обидой епископу-греку. Это было очень невыгодно ему пред патриархом-контролером, вставшим на сторону местного мирянского контроля братств. Гедеону пришлось нехотя уступить. У него вырвали даже письменное обязательство: - возвратить Жидичинский монастырь Владимирской епархии. Но Гедеон счел наезд патриарха все-таки преходящей случайностью. Покорившись патриаршей воле ad hос, он закулисно обратился в придворные сферы, которым греческий церковный контроль не был особенно приятен. Гедеону за подписью короля Стефана Батория опять выдали акт на владение Жидичинским монастырем.

        После перевода Кирилла Терлецкого из Пинска в Луцк, на Пинскую кафедру был назначен управлявший Холмской епархией уже в сане епископа - Леонтий Зиновьевич Пельчицкий. Характерна буква указов самого короля, которыми Леонтий назначался на Пинскую кафедру. Король мотивирует его назначение государственными заслугами, которые Леонтий оказал своим государям еще смолоду. Это - "добрые, верные и почетные заслуги." И вот, в вознаграждение за них король, по ходатайству некоторых панов - рад, дает Леонтию епископию Пинскую и Туровскую с соборной церковью и со всеми церквами и монастырями, и со всем духовенством, и со всеми имениями и "подданными," издавна принадлежащими той епархии. Другим указом король уведомляет всех духовных и светских членов епархии о назначении им нового владыки и "приказывает им признавать его за истинного своего владыку" и оказывать ему честь и послушание. Под такой мощной защитой Пельчицкий как был от начала женатым белым священником, так и продолжал жить семейно с женой, занимая епископскую кафедру.

        Вот характеристика еше одной епископской персоны, назначенной в 1585 г. на кафедру Перемышльскую и Самборскую. Галицко-русское православное дворянство откровенно пишет бессильному митрополиту Онисифору: "Перемышльская епископия отдана некоему тиуну Стефану Брылинскому (это и есть будущий Арсений) подданному (характерный термин) пана старосты Перемышльского. Пан староста, взяв в свою власть это епископство и привилегий на монастырь св. Спаса в горах, распоряжается церковными имениями, как ему угодно. Α тот негодный нареченный епископ не смеет против него ничего сказать ни сделать как подданный. A что тот тиун негоден к епископскому служению, как человек неученый в слове Божием и по другим причинам; об этом мы все знаем и даем свидетельство. Посему и просим усердно, чтобы твоя милость не производил его в епископский сан до другого сейма, на котором шляхта и обыватели земли Перемышльской и Самборской покажут пред королем и панами-радами о негодности того тиуна. Если бы даже твоя милость имел о том негодном, нареченном епископе листы от короля и панов-рад, не спеши производить его в епископа." Но Онисифор, сам двоеженец, очевидно, имел и королевские "листы." A потому тиун Стефан Брылинский и стал епископом Арсением. И просидел на кафедре почти 6 лет до своей смерти в 1591 г., приведя в расстройство дела епархии.

        В этом же обращении галицко-русских дворян к митрополиту Онисифору набрасывается и общая картина иерархического разложения. На фоне безволия и попустительства архиереев, все время нарастает унижение православия до уровня прямого публичного издевательства. Вот что пишут русские шляхтичи самому митрополиту в глаза - значит это не преувеличение, a точные размеры фактов: "А что сказать о порубании св. крестов, об отобрании колоколов в замке и отдаче их жидам? И ты еще сам даешь открытые листы на помощь жидам против церкви Божией, к потехе их, a к большому поруганию нашего св. закона и к нашему сожалению. Какие при этом совершаются опустошения церквей! Из церквей делаются иезуитские костелы. И имения, которые были подарены церкви Божией - привергнуты к костелам.

        В честных монастырях вместо игуменов и братии живут "игумены" с женами и детьми и владеют и правят церквами Божиими. Из больших крестов делают малые и из того, что подарено в честь и хвалу Богу, совершают святокрадство и устрояют себе пояса, ложки, злочестивые сосуды для своих похотей. Из риз делают саяны, из епитрахилей брамы.

        Но что еще прискорбнее, ваша милость, сам один поставляешь епископов без свидетелей и без нас - братии своей, чего и правила вам не дозволяют. И при таком незаконном поставлении возводятся в великий епископский сан люди негодные, которые, к поруганию св. закона на епископском седалище живут без всякого стыда с женами и рождают детей.

        И множество иных великих бед и нестроений, о чем мы к сожалению теперь писать не можем. Епископов наставилось много по два на каждую кафедру, a оттого и порядок сгиб.

        Мы по своему долгу предостерегаем вашу милость и молим и просим: Бога ради, осмотрись, вспомни святых твоих предместников, митрополитов Киевских и возревнуй их благочестию. Не прогневайся на нас, нам жаль души твоей, ты за все должен дать ответ Господу Богу.

        Особенно же даем знать твоей милости, что архиепископия Киевская (имеется в виду Киево-Софийский собор), находящаяся ныне под твоей властью, отдана некоему еретику жолнеру, a архимандрития Уневская обещана такому же..."

        Такое положение дел требовало разрешения и какой-то реформы. Иначе предстояло окончательное падение или возрождение. Произошло и то и другое. Иерархия пала в акте унии. A народному православию выпала горькая доля героического возрождения, но и страдания гонений.

        У н и я.

        Идея унии, как мы уже видели, лежала в основе самого предприятия Литовского правительства - отделить Киевскую митрополию от Москвы. Уния стала хронической болезнью иерархии западнорусской церкви по мотивам политического удобства и всяких выгод. Идея унии то замирала, то вновь воскресала. Когда обнаружилась общая слабость русской церкви с появлением сначала протестантизма, затем иезуитов, то y таких патриотов русской церкви, как кн. К. К. Острожский, опять забродила мысль: - нельзя ли спасти, поднять, просветить, окультурить и укрепить русскую церковь через унию, путем выведения ее из положения гонимой. Унию он имел в виду достойную, честную, вместе со всей восточной церковью. Его барские, широкие мечты были известны иезуитам. Недаром Петр Скарга свое первое издание "О Едносци..." 1577 г. посвятил кн. К. К. Острожскому. Когда в 1581-83 гг. иезуит Антоний Посевин, бывавший в Москве, теперь из Рима прислан был в Литву, кн. Острожский много беседовал с ним об унии. Ревнитель этой идеи, А. Посевин, убедился в Москве, что Москву нельзя соединить с латинством. И он изменил план работы: поставил себе целью сначала обратить в унию Русь Литовскую, a затем уже через нее попробовать завлечь и Русь Московскую. К переговорам с А. Посевином кн. Острожский привлек и русских духовных лиц. С папским нунцием князь также вел речи об унии. Говорил об этом с самим королем Стефаном Баторием. Все это происходило в конце 70-х годов и начале 80-х, когда кн. Острожский одновременно вел широкую просветительную работу на укрепление престижа православия. Своими мечтами он так увлек папского нунция Болоньета, что тот обращался к королю с предложением, чтобы король пригласил самого КПльского патриарха переселиться на почетное жительство в Вильну или во Львов.

        Но затем в кн. Острожском произошел какой-то перелом, какое-то разочарование. С 1583 г. и позднее он начинает отрицательно отзываться об иезуитах и латинстве вообще. По неясным для нас причинам, кн. Острожский временно отходит от заинтересованности церковными делами. Когда приехал сюда патр. Иеремия, то Острожский даже не поинтересовался лично увидеться с ним. Разочарование Острожского в "мечтах" об унии было настолько известно осведомленным людям, что когда началась "реальная" работа по проведению унии неидеалистической, a интриганской, то от кн. Острожского утаили начало затеи в секрете. A он вдруг встал на прямую и громкую борьбу с унией.

        Инициатором этой секретной работы на пользу унии был Луцкий римо-католический епископ Бернард Мациевский. Он был из военных, друг Скарги и человек настойчивый. Именно он, a не иезуиты, первый двинул дело практического осуществления унии. За это впоследствии и папа воздавал благодарность епископу Бернарду Мациевскому, как первовиновнику всего дела. B 1588 г. Бернард писал папскому нунцию в Польше, архиепископу Аннибалу: "В июне месяце, когда я отправился в Подляхию, в другую половину моей епархии, там проезжал в Москву КПльский патриарх Иеремия. Сверх моего ожидания он очень скоро проехал тот город, где я находился. Наступившая ночь помешала мне нагнать его. И я поспешил в Брест, где, казалось, он остановится. Но и оттуда он уехал раньше моего прибытия. Через несколько дней господин Брестский судья (таковым был в тот момент знаменитый виновник унии Адам Потей), хотя и схизматик, но по авторитету, образованности и опытности, человек выдающийся и в религиозных делах, по-видимому, самый сведущий среди своих. После нескольких бесед о религии с находящимся здесь со мной о. иезуитом, Потей не раз приходил ко мне и с величайшей настойчивостью убеждал меня, чтобы мы с другими епископами богословами католиками позаботились об унии русских с римской церковью, особенно в настоящее время, когда представляется столь удобный случай, какой едва ли повторится. Потей говорил, что само провидение Божие устроило так, что в наши края прибыл Цареградский патриарх. Прибавлял, что следует больше стараться о собеседованиях с греками, чем об издании сочинений против русских, или чем о возражениях русским, какие бывают в наших проповедях. Если патриарх согласится на беседу и будет побежден и обличен в заблуждении, тогда он - судья (Потей) и многие другие, знатные родом и добродетелями, ничего так не желающие, как того, чтобы состоялось в духе любви и кротости собеседование наших с патриархом, не захотят более подчиняться ему и следовать его заблуждению. Если же он уклонится от состязания, то подпадет под подозрение в действительной схизме и тем скорее будет покинут русскими. Передавал еще почтенный муж, что он со своими весьма внимательно будет наблюдать: прибыл ли патриарх, чтобы обобрать своих владык и попов, или чтобы позаботиться о спасении вверенных ему душ (???). Поверьте, что слышанное нами премного утешило нас и обнадежило. И я убежден, что и Ваше преосвященство отнюдь не упустите настоящего, столь удобного случая поддержать наших русских в их ревности, которой они пламенеют." Так обнаружился главный творец назревшей унии. Эта решимость Потея реализовать унию и повела его к принятию епископского сана, что при его социальном положении и высоком интеллектуальном цензе было делом очень легким. С 1593 г. он появляется с именем Ипатия на кафедре Владимирской, как епископ.

        Родился Адам-Ипатий в 1541 г. в православной семье. Образование получил в кальвинской коллегии князей Радзивиллов. Затем высшее образование в Краковской Академии. Долго служил при делах князей Радзивиллов и в это время открыто принял протестантизм. Двигаясь по линии государственной службы, достиг звания пана-радца, т.е. сенатора. Женился на дочери одного князя, через что связался родством с кн. Острожским. Около 1574 г., по-видимому, в атмосфере семейного родства, принял снова свое природное от колыбели православие. Затем овдовел, и вот в это время в 1588 г. мы и обнаруживаем его пока секретную решимость пойти на унию. Ничего не подозревая, кн. Острожский сам рекомендовал Потея королю, как блестящего кандидата на епископию. Епископ Луцкий, Кирилл Терлецкий, сам постриг Адама и нарек ему имя Ипатий. В 1593 г. Сигизмунд III сам уведомил кн. Острожского, что "дал владычество Владимирское Брестскому каштеляну Адаму Потею за его заслуги пред королем и Речью Посполитой." Высокий образовательный ценз, свободное владение латинским языком, родственные связи с знатными родами и сознательный план унии делали из Ипатия Потея фигуру фатальную для обессилевшей сверху русской православной церкви. Ипатий Потей и есть личный творец унии.

        Приезд патриарха Иеремии II.

        Возникновение унии переплелось с этим чрезвычайным событием - приездом в первый раз за 600 лет правления Русской церковью на ее территорию КПльского патриарха (!). Иеремию II (Траноса) погнала сюда нужда. В КПле он был усердным строителем, благоукрасителем патриархии и скопидомным собирателем патриаршей казны. Турецкое правительство этого периода уже привыкло почти систематически срезать накопляемый жир на теле патриархии. Так и на этот раз оно основательно ограбило патриархию и изгнало ее из ее кафедрального храма Паммакаристы-Всеблаженной и принадлежащих ей монастырей. Иеремия встал перед героической задачей: - вновь купить и обстроить разоренное седалище патриархии. Он эту задачу выполнил и заслуженно прославлен греками за строительство новой резиденции патриархии. Однако, это стоило Иеремии трудных поездок и унизительных сборов y своих православных братьев - "варваров" русских. Ради денег ом вынужден был в Москве, вопреки греческому патриотизму, создать патриаршество. Ради денег и даров он и здесь в Литовской Руси делал многое, может быть, и не очень ему привычное и приятное, но надо признать, с добросовестной ревностью на пользу православию.

        Главной целью данной поездки для Иеремии была манившая его своим богатством Москва. Польша и Литва были только перепутьем. Иеремия и не предполагал здесь медлить, тем более долго оставаться. Он и y польских властей ходатайствовал только о транзитной визе. В мае 1588 г. с турецко-волошской границы он отправил ходатайство к канцлеру Польши, Яну Замойскому, о дозволении остановиться ему в Замостье. Канцлер почетно принял патриарха со всей свитой и из Замостья исходатайствовал y короля ему свободный проезд по государству в направлении через Брест и Вильну в Московию. 3-го июля патриарх прибыл в столицу Вильну, где православные уже наметили задержать для своих дел патриарха и достигли своей цели. Русский народ массой вышел навстречу высокому гостю и этим продемонстрировал свою сознательную тягу к его высокому авторитету и расположил Иеремию II пойти навстречу широкой волне ходатайств - защитить здесь слабеющее православие. По всему видно, что Иеремия и приехавшие с ним греки через посредство их земляков, ведших здесь школьное дело, правильно информировались о многогрешности местной русской иерархии и доброкачественности народно-православных братских настроений. И вот Иеремия канонически оправдал активизм мирянских сил ради спасения православия от морально ослабевшей иерархии. Это не отвержение каноничности, a способ ее восстановления через временное преобладание голоса мирян в идеальном хоре соборности, в предположении необходимого исправления самой иерархии. Иеремия одобрил вновь перередактированный устав Свято-Троицкого Братства с приложением к уставу своей патриаршей печати. В своей благословенной грамоте братству он утвердил, чтобы в дальнейшем не было ограничений со стороны иерархии уже создавшихся форм автономной деятельности братств. Так благословлена школа с изучением греческого, латинского и русского языков и типография для печатания книг. Братчики не нарушали границ исключительно иерархических прав. Они просили, и патриарх это охотно сделал, чтобы митрополит и его наместник, по ходатайствам братства, ввел в практику всенародное в церкви отлучение от братства лиц, непокорных православной истине или только двусмысленно и соблазнительно в этом отношении ведущих себя. Для поднятия авторитета братства патриарх вводит в текст грамоты свое осуждение всех разорителей братства, не только мирян, но и самих епископов. В заключение патриаршей грамоты, которая предназначалась для прочтения во всех церквах, патриарх убеждает православных ни в чем не отступать от своего "праведного пути."

        Вообще, несмотря на денежную заинтересованность, Иеремия II действовал сознательно, выдвигая православный народ, как хранителя православия, a не иерархию, как могущую скорее ему изменить. Это характерно восточное, анти латинское воззрение, оправданное горькими опытами уний y самих греков, где церковь под турецким игом всецело оперлась на верный народ.

        Систематически утверждая права и привилегии братств, патриарх показал готовность быть грозным по адресу епископов. Сюда в Вильну прибыл к патриарху, ища защиты, Феофан грек, изгнанный из Жидичинского монастыря Львовским епископом Гедеоном Болобаном. Иеремия адресовал свой приказ, направленный во Львов, Каменец и Галич к духовенству и градоначальникам, чтобы все они были свидетелями и содействовали бы возвращению монастыря в управление Феофана грека. В противном случае патриарх лишает Гедеона Болобана не только власти, но и сана, если понадобится. Пришлось покориться, но, конечно, весь епископат был амбициозно задет этим торжеством мирянской силы и, может быть, лишний раз вздохнул о клерикальном абсолютизме в случае принятия унии.

        Спустя год в 1589 г. Иеремия II, учредив в Москве патриаршество, возвращался снова через Литву и прибыл в Вильну. Как раз в этот момент здесь был молодой новоизбранный король Сигизмунд III (1587-1631 гг.). Он проезжал в Ревель на свидание с его отцом, королем Швеции. Православные, голосу которых Сигизмунд был обязан избранием на королевство, направили Иеремию к королю для формального испрашивания на право полного пастырского обозрения своей Киевской митрополии, и король дал такое разрешение особым королевским универсалом. Король с особой готовностью признал благовременной эту манифестацию греческой церковной власти здесь в Польше, чтобы оградить местную православную церковь от всяких претензий на возглавление ее патриаршей Москвой. Нужно было в этом иметь на своей стороне и греческую церковную власть. Автономия Киевской митрополии держалась на основе разрыва греков с Москвой. Теперь, с учреждением патриаршества, установился нормальный канонический мир между Москвой и КПлем. И мог возникнуть вопрос о каноническом воссоединении разделенной русской церкви.

        Был и еще мотив - ухаживать за патриархом. Это - планы унии. Мы видели, что Бернард Мациевский с Адамом Потеем считали приезд патриарха шансом исключительно важным для открытия вопроса об унии. Их гадания через Скаргу, который был y короля придворным проповедником, могли быть прямо переданы Сигизмунду. Уния мыслилась и в широком варианте со всей Восточной церковью.

        Милостивое отношение короля к патриарху использовано православными и для формального укрепления авторитета братств. Устав Виленского Троицкого братства, утвержденный митрополитом еще в 1584 г. и патр. Иеремией в прошлом 1588 г., вновь был поднесен на утверждение самого короля. Это утверждение вскоре дало силу братству в его борьбе с наступавшей унией. Король, конечно, знал, что эта милость с его стороны обоюдоострая. Содействовал король патриарху и в другом решительном акте: в смене митр. Онисифора.

        Митрополит Михаил Рогоза (1589 - 1596 гг.).

        Сговорившись с православными мирянами и братчиками, патриарх решил канонически "почистить" упадочный состав иерархии и духовенства. Так как сам митр. Онисифор был вдовец по второй жене, то справедливость требовала применить строгость канонов, прежде всего, к нему, хотя он был человек недурной; он покорно ушел в монастырь. Львовское братство впоследствии (в 1600 г.) писало об Онисифоре, что он "намножил" попов-двоеженцев несколько тысяч. Иеремия издал указ ко всем епископам: "Мы слышали от многих благоверных князей, панов и всего христианства и сами своими глазами видели, что y вас двоеженцы и троеженцы литургисают..." "Повелеваем низложить всех таких священников." Епископу Пинском Леонтию патриарх угрожает низвержением из сана за сокрытие священников двоеженцев. Для низложения митр. Онисифора Иеремия издал отдельный акт и под ним потребовал подписи и всех русских епископов.

        Надо полагать, что преемник Онисифору выдвинут был как человек, угодный королю и правительству. Это был архим. Минского Вознесенского монастыря, "шляхетне урожонный," Михаил Васильевич Рогоза. Это был характер мягкий, безвольный, ставший, однако, первым митрополитом унии. Не по своей инициативе, a следуя за более решительными характерами.

        Были ли известны кому-нибудь мысли Рогозы об унии? Позднее Виленские иезуиты писали ему, что он был проведен в митрополиты волей короля, и они "тем пламеннее желают его расположения, чем большую усматривают в нем склонность к латинской церкви." Велика будет их радость, "когда они увидят счастливое завершение так давно желаемой унии в правление и премудрой деятельности такого великого пастыря." Далее авторы письма льстят Рогозе, как он в случае унии "в качестве примаса Восточной церкви, находящейся в польских владениях, будет заседать в сенате рядом с примасом королевства." Характерен истинно латинский совет Рогозе: "что касается мирян, особенно простого народа, то, как вы до сих пор благоразумно поступали, так и впредь вам нужно, насколько возможно, остерегаться, чтобы не подать им и малейшего повода догадаться о ваших намерениях и целях." Не состоялось ли такое соглашение y Рогозы с иезуитскими кругами, когда он еще был светским "дворным писарем" y воеводы Волынской земли? Тогда понятен и выбор короля на пост митрополита, но тайна осталась не нарушенной до самого конца 1594г., когда уже делалась уния.

        1-го августа 1589 г. Михаил Рогоза был посвящен в чин митрополита в Виленском Пречистенском соборе самим патриархом Иеремией II. Какая ирония судьбы! Там, в Москве, Иеремия с большой неохотой едва-едва согласился поставить митр. Иова в чин патриарха, a здесь возглавил русскую церковь с легкостью ставленником иезуитов и отступником от православия. Пример человеческого неведения. Однако, по настоянию мирян-братчиков патриарх не оказал своему официальному ставленнику в митрополиты полного доверия. Он поставил Михаила Рогозу под некоторый явный контроль двух других епископов, опять-таки не проникая в тайны их сердца, где таились тоже соблазны унии. Будущего активного творца унии, Луцкого епископа Кирилла Терлецкого, патриарх облек почетным званием своего экзарха. A Владимирского епископа Мелетия Хребтовича назвал своим прототронием. Несомненно тут сыграли роль и дополнительные денежные дары патриарху, за которыми он и приехал к русским варварам. Митр. Михаил не мог не чувствовать в этих титуляциях обидного к нему недоверия.

        Но главное, что раздражало русских епископов - это систематическая поддержка против них мирян в лице братств. Так, например, Львовский епископ Гедеон Болобан, старейший по хиротонии среди других, получил свою кафедру по наследству от отца и считал ее, как церковный шляхтич, просто своей магнатской собственностью. С этим сознанием землевладельца помещика он и боролся с Львовским братством за обладание монастырями Онуфриевским и Уневским. A патриарх все-таки утвердил над ними право патроната за братством. И уже пред самым отъездом из Западной Руси, 13-го ноября 1589 г. даровал новую грамоту Львовскому братству, в которой все данные последнему привилегии ограждались анафемой, явно метившей в епископа Гедеона. Пробовал Гедеон перед патриархом интриговать против почтенного титулом экзарха Кирилла Терлецкого, но не имел в том успеха. Все это лично взбесило Гедеона до истерии, и он, даже неожиданно для себя самого, психологически кинулся в сторону унии. Он нанес визит Львовскому римо-католическому епископу Яну Димитрию Соликовскому, с которым был в конфликте. Падал ему в ноги и просил избавить от зависимости от КПльского патриарха. За это его униатские историки называют "принципалом отступления от патриархата." Это был для Гедеона порыв безумия, но он характерен для самочувствия русских архиереев под польской короной.

        Несмотря на все недосмотры в действиях патриарха Иеремии, его интервенция в дела церковные пробудила местный епископат. Заставила его подтянуться перед ободренными патриархом мирянами. Нужно было восстановить правильный контакт епископов между собой, разрядить мирянскую оппозицию путем правильного ее участия в делах церковных. Все это логически вело к воскрешению и оживлению практики соборности, заброшенной от начала XVI в. со времени митр. Иосифа II Солтана. Михаил Рогоза начал созывать ежегодные соборы в Бресте в июне, после Троицы. Собранный в 1590 г. 20-го июня собор в Бресте, по примеру всех прежних русских соборов, не ограничивался в своем составе епископами, но включал в себя и архимандритов, игуменов, протопопов и крылошан. И даже постановил, чтобы на будущих соборах присутствовали "все архимандриты, игумены, протопопы и иные пресвитеры, сведущие в Священном Писании." За неприбытие грозило даже лишение сана. На соборе 1590 г. присутствовали даже "многие знатные светские чины" и во главе их "пан Адам Потей, каштелян Брестский." Следовательно, по древнерусскому обычаю на соборе присутствовали, насколько это нужно для хода и разъяснения дел, и миряне. В постановлениях этого собора признано, что гонение на православие и всякого рода отягощение и бесправие в значительной мере зависят от беспорядков, укоренившихся в быте русской православной церкви. Нужно их осознать и исправиться.

        "В духовенстве великие нестроения и между некоторыми нашими христианами разврат, несогласия, непослушание, бесчинства - от него во многих местах уменьшение хвалы Божией." Чтобы исправить все это, надо позаботиться "о школах, о науках, о госпиталях и иных добрых справах." Постановлено для приведения дел в порядок: 1) Ежегодно съезжаться на собор в Бресте 24-го июня. 2) Не явившийся на собор епископ обязан уплатить 50 коп грошей литовских в кружку на общецерковные надобности. 3) Если епископ станет оправдываться болезнью, то обязан на ближайшем соборе подтвердить действительность своей болезни присягой прежде, чем занять свое место в соборе. 4) Если и на другой год не приедет на собор и не подтвердит присягой особых причин своего отсутствия, то без всякого милосердия он будет лишен своей кафедры. 5) Каждый владыка должен иметь с собой на соборе всех своих архимандритов, игуменов, протопопов и священников в Письме Божием наученных. Кто из них не явится на собор, немедленно лишается своего сана.

        Официально епископы ревновали о благе православия. A за кулисами собора шел сговор разочарованных патриархом епископов, в глубокой тайне от народа - об унии. Невольно закрадывается подозрение, что столь добродетельная программа ежегодных соборов была подсказана митр. Михаилу епископами-интриганами, чтобы под прикрытием соборов незаметно и незазорно вести взаимные сговоры по проведению унии в жизнь. Присутствие Адама Потея на соборе 1590 г. сыграло агитационную роль. Оказалось, что Гедеон Болобан имел уже совещание с некоторыми епископами еще раньше собора в Бельзе. Теперь четверо из епископов здесь в Бресте в первые же дни съезда 24-го июня подписали первый акт о готовности принять унию. Текст его таков:

        "Во имя Божие да будет. Мы, ниже поименные епископы, объявляем, что будучи обязаны заботиться не о своем только спасении, но и о христианских людях... желаем, по милости Божией, признавать нашим пастырем единого верховного пастыря и истинного наместника св. Петра на Римской кафедре, святейшего папу и иметь его нашим главой и ему подлежать и повиноваться. От него ожидаем великого умножения хвалы Божией в святой церкви. И не желаем более переносить того на нашей совести. Но, соглашаясь отдать нашу волю и мысль в послушание святейшему отцу и подчинить церкви Божии верховной власти святейшего папы римского, мы выговариваем себе только то, чтобы святейший папа римский оставил нам до скончания века неотмененными и ненарушимыми все церемонии и обряды, т.е. службу Божию и весь церковный порядок, какие издавна содержит наша св. восточная церковь. A его королевская милость, пан наш милостивый, обеспечил бы нам его указами наши привилегии и утвердил бы артикулы, которые нами будут представлены. При таком обеспечении и утверждении актами со стороны святейшего папы и его королевской милости, мы соглашаемся и настоящим документом нашим обещаемся и обязуемся подойти под верховную власть и благословение святейшего отца папы Римского. Для сего, исповедуя Единому в Троице Богу нашу мысль и желание сердца нашего мы и выдаем настоящий документ за подписанием собственных рук наших и приложением наших печатей старшему брату нашему, его милости Кириллу Терлецкому, экзарху и епископу Луцкому и Острожскому."

        В первый же день собора, 24-го июня, поставили свои подписи под этим актом: Луцкий Кирилл Терлецкий, Львовский Гедеон Болобан, Пинский Леонтий Пельчицкий и Холмский Дионисий Збируйский. Ни Полоцкого, ни Владимирского, ни Перемышльского епископов не было на соборе, но нет подписи и митр. Михаила, председательствующего на соборе. Значит, инициаторы сочли нужным в этот момент и его не посвящать в свою тайну. Поразительно в этом документе полное умолчание о вероучении и догматах. Сердца епископские этим не заняты. Их интересует лишь вопрос о гарантиях безопасности и удобств. Гедеон Львовский был движим озлоблением. Другие с подмоченной канонической репутацией могли опасаться, что под контролем братств патриарх рано или поздно лишит их кафедр. Епископы Леонтий Пинский и Дионисий Холмский были женаты. Львовское братство несколько позднее в 1592 г. писало о них Иеремии II, что они "живут с женами." И добавляли, что Перемышльский Михаил Копыстенский "с женою на епископство возведен" и что видя это, двоеженцы смело литургисают. Ο многом другом мы написали Александрийскому патриарху (Мелетию) в ответ на его писания. Церковь сильно смущается. Люди сановные, впавшие в разные ереси (подразумевается, главным образом, протестантство) и хотевшие возвратиться к своему правоверию, теперь отказываются от этого, порицая церковное бесчиние. A все люди единогласно говорят: если не исправится в церкви беззаконие, то в конец разойдемся, отступим под римское послушание и будем жить в безмятежном покое."

        В другом письме к патриарху КПльскому в том же 1592 г. братчики пишут: "Прежде всего да ведает твоя святыня, что y нас так называемые святители, a поистине осквернители, обещавшись иночествовать, живут невозбранно с женами. Некоторые многобрачные святительствуют, другие прижили детей с блудницами. Если таковы святители, то каким же быть священникам? Когда митрополит обличал их на соборе перед всеми и требовал, чтобы они перестали священствовать, они отвечали: пусть прежде святители перестанут святительствовать, послушают закона, тогда и мы послушаем. Горе миру от соблазна! Епископы похитили себе архимандритства и игуменства, ввели в монастыри своих родственников и мирян управляющих. Истощили все церковные имения и упразднили иночество, так что в монастырях не обретается иноков и священно-иноков. Но по временам совершают службы мирские священники. Церковь наша православная оказывается исполненной всякого зловерия. И люди смущаются недоумением: не предстоит ли время погибели?"

        Вот контраст грешного епископата и требовательного православного народа. Мы на опыте наших дней знаем, что криминальные клирики часто ищут спасения своего сана через переходы в другие церкви. Таков один из мотивов измены 4-х епископов заговорщиков. Итак, Кирилл Терлецкий - патриарший экзарх оказывается уполномоченным для измены православию...

        Изменники торопились сделать угодное королю. В 1590 г. Петр Скарга выпустил второе издание своей книги "О Едносци" с посвящением его королю и с призывом короля - присоединить к католической церкви еретиков и схизматиков. Он цитирует блаженного Августина: "один указ государя может принести Христовой церкви больше пользы, чем множество проповедей священнослужителей." Скарга от себя добавляет: "это долг короля христианского, чтобы, заботясь ο единстве Речи Посполитой, он помогал и единству церкви, без которого не только никто не может спастись, но не может долго существовать и единство Речи Посполитой." Обращение схизматиков, - рассуждает Скарга, - трудно, но не невозможно. Они ссылаются на своих отцов и предков и на древность своей церкви. Но все же есть и доныне некоторые греки униаты. Следуя их примеру, некоторые из русских обращаются в унию. Превратить эти начатки в унию всеобщую есть долг, во-первых, римо-католической иерархии, во-вторых, - короля и панства и, в-третьих, - панов русского закона и, главным образом, - митрополита и русских владык, которые с дозволения короля могли бы составить свой сеймик и пригласить на него ученых латинских богословов.

        Итак, 1590-й год стал годом критическим, переломным. Епископы русские в порядке заговора тайно подписались под обещанием стать униатами. B том же году П. Скарга, публикуя вторым изданием свою книгу "О Едносци," открыто в ней призывает короля сделать повелительный жест и толчок к унии с высоты трона. Но Сигизмунд III почти два года официально не откликался на эти приятные для него обращения. Главной причиной сдержанности Сигизмунда было колебание его собственного королевского престижа. Латинская шляхта была недовольна политикой короля и его предполагавшимся браком с австрийской принцессой. Протестанты были недовольны ограничениями религиозной свободы. Начались противоправительственные съезды. Сигизмунду невыгодно было сверх этого раздражать еще и православное дворянство, и потому он медлил с ответом до 18 мая 1592 г. Но и этот благоприятный отклик короля епископы-интриганы до времени скрыли y себя.

        Примечательно, что в то самое время, когда заговорщики-епископы скрывали от своей церкви свою измену, правящие сферы, опираясь на известную им уже униатскую волю епископата, сами начали делать опыт проведения унии не генеральной, a частичной по местам, где патронатская воля отдельных русских панов или даже отдельных групп мирян уже соблазнялась приобрести вечный мир путем принятия как бы ничего не меняющей в практике церковной жизни, формально неотмененной Флорентийской унии. Вот что приоткрывает нам письмо Львовского братства к патриарху от 1592 г.: "Многие y нас согласились предаться римскому едино начальному архиерейству, совершая в церкви все свое по закону греческой веры. A папа Римский прислал своего иерея и распорядился совершать во всех здешних костелах службу на квасном хлебе и таким общением соединяться с нашими церквами." Итак, первым шагом завлечения в унию элементов обывательских, народных, был привоз из Гротта-Ферратского центра священников униатов-греков для демонстрирования полноты православного культа унии. Об эффекте этой демонстрации братчики сообщают патриарху: "Народ наш рассуждает, что вера Христова может правоверно исповедываться и под римской властью, как было изначала. В многоначалии нашем оказывается безначалие. Отечественные законы попраны и ложь лицемерных православных учителей покрыла церковь. Молим твое святейшество, не прими всего этого за клевету от нас, но внимай рассудительно и осведомь весь честный собор. A мы, переносящие во Львове столько затруднений от нынешнего епископа Болобана, как раньше имели их от отца его, тоже епископа Львовского, печемся теперь не о себе, a о своей церкви. У нас есть спокойное жилище и здесь и в окрестных городах. Попы епископу уже дважды изменяли, отдавая папской администрации ключи от церквей. Если они и в третий раз учинят такую же измену, то, конечно, мы не защитим своей церкви, ибо прежде в вашем городе не было иезуитов, которые завладели многими русскими церквами. Ныне они живут в нашем городе и, не имея своей церкви, выжидают случая, как бы захватить ее y нас." Таким образом, не только верхи иерархии, но и некоторые обывательские слои из православных были неустойчивы. Они подверглись эксперименту демонстрируемой наглядно Флорентийской унии.

        Сигизмунд III, ради укрепления своего трона, не мог рисковать слишком раздражать общественное мнение православных и, в полном противоречии со своими сердечными вожделениями, должен был по-прежнему утверждать, ради популярности среди православных, различные православные братские учреждения. Так, по ходатайству Киевского воеводы К. К. Острожского и Новогрудского воеводы Федора Скумина-Тышкевича, король 15.X.1592 г. издал два акта в пользу Львовского братства: 1) утвердил все привилегии, данные раньше духовными авторитетами (патриархами) на школьное и типографское дело; 2) утвердил за Львовским братством владение Онуфриевским монастырем. B том же году были утверждены королем и уставы братств: Минского, Кричевского, Оршанского. И еще пред тем, в 1591 г. - братства Брестского с его школой и больницей. Виленское Троицкое братство король в 1592 г. освободил от повинности военного постоя и других городских повинностей, a также разрешил братству постройку каменной церкви.

        Кн. К. К. Острожский, от которого удалось сохранить в тайне заговор четырех епископов, в этом же 1592 г. имел разговор с королем об унии в ее идеалистическом широком плане, унии всевосточной. И король по-иезуитски спешил привлечь сердце князя милостями по адресу православных, чтобы использовать это для унии в иезуитском понимании. Острожский в 1593 г., по смерти епископа Мелетия Хрептовича, сам просил за Адама Потея, и тот стал епископом Владимирским. Зная об униатских настроениях Потея и отожествляя их со своей ревностью о достоинстве православной церкви, кн. Острожский написал Потею интересное интимное письмо, не предвидя, конечно, что тот впоследствии опубликует его в подрыв авторитета князя. Вот это письмо, написанное за несколько дней пред Брестским собором в 1593 г.:

        "С древнего времени, видя крайний упадок и оскудение матери нашей, св. Восточной церкви, всех церквей начальнейшей, я размышлял и заботился о том, каким бы способом возвратить ее в прежнее благоустроенное состояние. Сетуя об ее падении и поругании, какому она подвергается от еретиков и от самих оторвавшихся от нее римлян, бывших некогда нашими братьями, я осмелился через своих старших духовных советоваться с папским легатом Антонием Поссевином, когда он был здесь, но ничего не вышло. Ныне все занятый той же мыслью и заботой о церкви Божией и отправляясь, для поправления моего здоровья, в края, соседние с местопребыванием папы, я мог бы кое-что сделать, если бы на то была воля Божия и дозволение наших архипастырей. Если бы вы все одинаково на предстоящем вашем духовном соборе порадели и порассудили, как бы положить начало к примирению церквей, тогда и я, находясь в тех краях, употребил бы, с Божией помощью и при инициативе и благословении Вашем, все мои усилия, чтобы повести дело к вожделенному соединению.

        Да, хорошо было бы, мне кажется, если бы ты, милостивый отче сам, своей особой, переговорив с митрополитом и епископами, поехал к московскому великому князю. Порассказал бы там, какое гонение, поругание и уничижение терпит здешний народ русский в церковных порядках и церемониях и попросил бы великого князя и тамошних духовных, чтобы они вместе с нами позаботились, как бы прекратить такое разделение церквей и уничижение русского народа. Усердно прошу тебя, как многомилостивого господина и приятеля, a в особенности, как горячего ревнителя веры Христовой - принять в этом искреннее участие и со всей силой и властью постараться на предстоящем соборе, вместе с прочими владыками, чтобы положить начало, если не соединению церквей (что было бы всего желательнее), то по крайней мере к улучшению положения православных. Все вы знаете, что люди нашей религии сделались до того равнодушными, ленивыми, невнимательными, что не только не заступаются за церковь Божию и за веру свою старожитную, но многие сами насмехаются над ней и убегают в разные секты. A все это умножилось, главным образом, от того, что y нас не стало учителей, не стало проповеди слова Божия, не стало науки. Дошло y нас, наконец, до того, что нечем нам утешиться в нашем законе. Надлежит нам сказать словами пророка: кто даст главе нашей воду и очам нашим источник слез, чтобы мы могли оплакивать день и ночь упадок и обнищание нашей веры и закона? Все ниспроверглось и упало, со всех сторон скорбь, сетование и беда. И если еще не будем заботиться, Бог весть, что с нами будет. Я, с своей стороны в другой и третий раз прошу: Бога ради, и по вашей пастырской обязанности и из страха наказания Божия, постарайтесь постановить что-либо доброе и положить какой-нибудь добрый начаток."

        К данному письму своему князь приложил и собственной рукой написанную записку об условиях мыслимой им нормальной унии. Вот его дезидераты: "1) чтобы прежде всего нам - православным всецело оставаться при всех своих обрядах, какие содержит восточная церковь; 2) чтобы паны-римляне наших церквей и их имений на свои костелы не отбирали; 3) чтобы при заключении унии они не принимали тех из наших, которые захотели бы перейти в латинство, a, особенно, не принуждали к тому при заключении браков, как обыкновенно делают; 4) чтобы духовные наши были в таком же почете, как и ихние, a особенно, чтобы наш митрополит и владыки имели место в раде и на сеймах, хотя бы и не все; 5) нужно обослаться с патриархами, чтобы и они склонились к унии и мы единым сердцем и едиными устами хвалили бы Господа Бога; 6) нужно послать к московскому и к волохам, чтобы и они вместе с нами согласились на унию. Всего лучше, по его мнению, в Москву послать о. епископа Владимирского, a к Волохам Львовского; 7) нужны также исправления некоторых вещей в церквах наших, особенно касающихся людских вымыслов; 8) очень нужно позаботиться о школах и свободных науках, особенно для образования духовенства, чтобы мы могли иметь ученых пресвитеров и хороших проповедников, ибо от того, что нет наук, в нашем духовенстве великая грубость умножилась."

        Таким образом, идеалист-патриот князь мыслил унию в подлинном ее виде и как возрождение духовных сил своей церкви, a не как сумму выгод для епископского сословия. Ипатий Потей, как житейский скептик, признавал этот проект чистой утопией и никому на соборе его не показал. A посланцу князя, очевидно, человеку очень доверенному, устно сказал: "Дал бы Бог, чтобы когда-нибудь исполнилось то, чего желает его княжеская милость. Но на нашем веку того не случится. И если князь не написал об этом митрополиту, то я не смею и слова молвить о таких вещах, ибо митрополит не расположен к римлянам." Слова эти - типичное дипломатическое лганье. Что касается предложения Ипатию лично приехать в Москву, то он и мысли не допускал об этом и решительно отказывался. Он говорил, что Москва не только арестовала бы и задержала его, но и подвергла бы истязаниям в своих застенках.

        На соборе поэтому об унии не было ни слова. У епископов была в головах уния, только "казенная," чуждая идеализма, признаться в чем им было стыдно и опасно пред православным народом.

        Замечательна после 1590 г. серия фактов, по наружности резко противоречивших обязательству четырех епископов принять унию. A именно. На них чья-то невидимая рука направляет поток огорчений и испытаний, как будто подгонявших их перестать таиться и, наконец, открыто изменить православию. Обычное дело - разные придирки к православным русским со стороны латинских властей. Теперь они возрастают до издевательств, до унижений русского имени и клонятся к тому, чтобы запугать этих архиереев открытием их грехов и грешков и загнать этим террором в тупик, из которого не было бы отступления.

        Особенно досталось Луцкому епископу Кириллу Терлецкому. Луцкий войский затеял против него дело с очными ставками и свидетелями, жалуясь на Кирилла Киевскому воеводе кн. К. К. Острожскому: "уловил его (Кирилла) диавол сребролюбием, невоздержанием, чужеложством, убийством и иными сим подобными поступками, о которых его выступках мало не весь свет ведал.... Сведки (сведения) стали и признали о двоеженстве его, о забитью Филиппа маляра, о мешканью (пребыванию) в чужеложстве с братовою женою, о кованью фальшивых червонных злотых" и проч. Враги Кирилла множились. Луцкий староста Александр Семашко, русский православный, недавно принявший латинство, приставил к воротам архиерейского замка гайдуков, которые должны были собирать по грошу и по два от каждого входящего. Когда 11 апреля 1591 г. въезжал в свой замок епископ Кирилл, его одного лишь туда пропустили, как бы в камеру его ареста и не пропустили туда никого из сопровождавших его слуг. Наступила страстная суббота и Пасха, 20-21 апреля. Никто решительно в замок не пропускался. В нем не могло состояться никаких богослужений. Сам епископ не имел не только розговенья, но и простой еды. Он оголодал и озяб. Семашко, командовавший над высокопоставленным арестантом, подчеркивал свою власть над ним особыми издевательствами. В притворе церкви военная стража учинила праздник с танцами и музыкой. Веселящиеся солдаты потешались стрельбой в крест и купол храма, отбили цепь y креста и повредили стенной образ евангелиста Иоанна. Кирилл томился под арестом. Попытка подвезти строительные материалы для починки причиненных разрушений не была допущена. В начале июня Кирилл был вызван на суд Семашкой и покаран штрафом за незаконный ввоз в замок оружия. Но обвинительное следствие продолжалось. По жалобе священника Соколовского, лишенного Кириллом права на служение за порочную жизнь, епископ вновь вызван на суд. Напрасно адвокат Кирилла доказывал, что дело это, как чисто церковное и каноническое, не подлежит гражданскому суду. Семашко заявил, что Соколовскому точно известно порочное поведение самого епископа. Когда адвокат Кирилла стал протестовать против незаконной постановки такого обвинения, Семашко просто обругал его "презренным псом-русином" и приказал своим гайдукам избить его. Таково было фактическое кривосудие.

        Тот же А. Семашко напал на владения Львовского епископа Гедеона Болобана. A именно, на доходный Жидиченский монастырь. Луцкий подстароста просто занял полицейскими силами монастырь во время ярмарки и все торговые пошлины, обычно поступавшие в монастырь, отобрал в пользу гражданской казны.

        Литовский маршалок кн. Альбрехт Радзивилл напал и разграбил имение Радзивилловичей, принадлежавшее кафедре Пинского епископа Леонтия. Никакого правосудия епископ не добился.

        Люди, подосланные Луцким старостой А. Семашкой, ограбили православную церковь села Крупного, принадлежавшего даже к имениям кн. Острожского, осквернили при этом св. Тайны, топтали ногами Тело Христово.

        Школьники Львовской иезуитской школы хватали учеников православной братской школы, отнимали от них сборную милостыню, арестовывали их y себя, садили в оковы и избивали. Власти от суда уклонялись. Гедеону Львовскому горько было это унижение. Оно отягчалось еще для Гедеона его борьбой с Львовским братством. Тут даже сам митрополит Михаил Рогоза вынужден был встать против Гедеона. B виду явных беззаконий Гедеона, дело его выдвинулось на арену суда ежегодных Брестских соборов. B 1593 г. митрополит даже вынужден был запретить Гедеона в его епископском служении. Но Гедеон не покорился этому строгому суду. И на соборе 1594 г. в том же Бресте митрополит вынужден был ради престижа власти снова отлучить Гедеона за непослушание с торжественным объявлением сего с церковного амвона: "Отлучается от всех справ святительских до того часу, аж ся церкви Божий справит." На этом соборе среди прочих были представители братств: виленского, львовского, брестского и других, до сих пор неизвестных: красноставского, гольшанского, городецкого, галицкого, бельского и (так сказано) "многих" других. Следовательно, братства стали широким бытовым явлением. Кстати, к вопросу о положении иерархических лиц в братствах. Сохранился список лиц, вписавшихся на текущий 1594 г. в виленское братство. На первом месте стоит митр. Михаил Рогоза. Всего членов 368 лиц. Так как епископ Гедеон продолжал не слушаться митрополичьего запрещения, то митрополит на соборе y себя в Новогрудке в сентябре того же года низложил Гедеона "со стану епископского и от всего сану святительского."

        * * *

        Эта цепь личных терзаний и опасность потерять сан на путях канонической или общей криминальности, конечно, ускоряла решимость группы епископов перебежать в унию и сразу достичь всех благ личной безопасности и привилегированности.

        Среди епископов шла внутренняя агитация. К концу 1594 года были уговорены вступить в заговор и Перемышльский епископ Михаил Копыстенский и сам митрополит Михаил. Оставался только Полоцкий Нафанаил. Но он был стар, ждали его смерти, которая и случилась в начале 1595 г. K концу 1594 г. сговор охватил почти всех. В глазах католической власти, презиравшей мнение церковного народа, уния была принята церковью (=епископами) и, видимо, заговорщиков торопили быть готовыми к выявлению. 2-го декабря 1594 т. был составлен акт и подписан сначала только двумя главными вождями: Кириллом Терлецким и Ипатием Потеем, a затем и другими.

        "Мы, нижеподписавшиеся, глубоко чувствуем лежащую на нас обязанность вести словесных овец Христовых к тому единству в вере, которому научил нас Христос. И особенно в настоящее несчастное время, когда между людьми так умножились ереси, и многие отступают от нашей православной веры, главным образом потому, что мы разъединены с римлянами, детьми одной и той же матери - кафолической церкви, и не можем помогать друг другу. По уставу мы всегда просим Бога в молитвах наших о соединении веры, на деле же никогда о том не старались, a смотрели только на наших старших (патриархов) ожидая, что они постараются. Но надежда на них все более и более слабеет, потому что они находятся в поганской неволе и ничего не могут сделать, даже если бы и хотели.

        От времен Христа Спасителя и апостолов предки наши всегда признавали одного старшего первопрестольника и пастыря в церкви Божией - святейшего папу римского. И до тех пор, пока это было, в церкви был порядок и ересям трудно было распространяться. Но когда стало много старших и первопрестольников, которые начали приписывать себе ту власть, мы теперь видим, до какого разделения дошла церковь Божия и какую силу приобретают еретические секты. Посему не желая, чтобы и впредь гибли человеческие души от такого разделения, мы умыслили, с Божией помощью, соединиться, как было и прежде с братиею нашею - римлянами под одним видимым верховным пастырем. И даем себе пред Господом Богом обет, что мы всем сердцем и со всею ревностью будем стараться каждый порознь о приведении и остального нашего духовенства и всего народа к тому же соединению. A для большего возбуждения себя к тому, мы составили совместно настоящий письменный акт, которым и свидетельствуем нашу полную и неизменную волю к соединению с римской церковью."

        В других современных списках этого акта, кроме Кирилла и Ипатия, мы находим почти полный список русских епископов: Михаил, митр. Киевский и Галицкий и всея Руси; Григорий архиепископ, владыка Полоцкий и Витебский; Леонтий Пельчицкий, епископ Пинский и Туровский; Дионисий Збируйский, епископ Холмский и Бельский; Иона Гоголь, архимандрит Кобринский; и тот же Иона Гоголь, как нареченный епископ Пинский и Туровский." Судя по подписям, они собраны только во второй половине 1595 г., и потому этот акт, как формальность, не сыграл активной ускоряющей роли в деле унии. Гораздо более продвинул это дело другой акт тоже конца 1594 г., a именно - по инициативе Кирилла Терлецкого съехались в Сокале: Гедеон Львовский, Михаил Перемышльский и Дионисий Холмский. Тут они должны были договориться и подписать так называемые "артикулы," т.е. деловые условия унии для представления их сначала митрополиту, через Кирилла Терлецкого, a затем королю. Мотивы измены вере придуманы, как и в предыдущем документе, весьма слабо и искусственно. И очень уже идеалистично для данных, совсем не идеалистичных персон: "Видим мы в наших старших (патриархах) великое нестроение и небрежение о церкви Божией. Сами они в неволе, и вместо четырех патриархов теперь появилось их уже восемь, чего прежде никогда не бывало." (Очевидно, кроме четырех греческих здесь имеются в виду все другие автокефальные церкви: Синайская, Кипрская, Сербская, Московская). "Видим как они живут там, на своих кафедрах и подкупаются друг под другом, как утратили свои соборные церкви. A приезжая к нам, они не ведут никаких диспутов с иноверными и не хотят давать ответов от священного писания, хотя бы кто и требовал, a лишь собирают с нас свои дани больше, чем следовало бы. И набрав откуда ни попало денег, подкупают друг друга там, в земле поганской. Поэтому мы, не желая далее оставаться под таким их пастырством, единодушно согласились и желаем приступить к соединению веры и признать святейшего папу римского единым верховным пастырем.

        Только просим: чтобы король обеспечил нас с нашими епископиями своим декретом и навсегда утвердил нижеследующие артикулы: 1) чтобы обряды и церемонии в наших церквах не нарушались ни в чем до скончания века; 2) чтобы русские епископские церкви, монастыри и их имущества оставались в целости; и все духовенство, по стародавнему обычаю - под властью, благословением и подаванием епископов; 3) чтобы все церковные дела и служба Божия не нарушались никем, ни из духовных, ни из светских и отправлялись по старому календарю; 4) чтобы король благоволил дать нам почет на сейме и место в раде (сенате); 5) чтобы проклятия, какие могут быть на нас от патриарха, не причинили никакого вреда ни нам, ни нашему духовенству; 6) чтобы монахи из Греции, которые приезжают сюда грабить нас и которых мы смело можем назвать шпионами, никакой власти над нами больше не имели; 7) чтобы листы и привилегии, какие роздали y нас патриархи, ради прибытков своих, братствам и на разные дела в народе, отчего размножились секты и ереси, были уничтожены; 8) чтобы каждый новоизбранный епископ посвящался митрополитом Киевским, a самого митрополита посвящали бы все епископы, с благословения папы римского и без всякой платы; 9) чтобы все эти артикулы король утвердил нам своими указами, одним на латинском, a другим на русском языке; 10) чтобы король постарался об утверждении тех же артикулов и актами святейшего папы и чтобы мы удостоены были таких же вольностей, какими пользуются в короне польской и великом княжестве литовском арцибискупы, бискупы, прелаты и весь римский клир."

        Кирилл поехал к митрополиту и убедил его подписать этот текст. К тексту, с которым Кирилл ехал к королю, Михаил Рогоза добавил и свои пункты. "Прежде всего, - писал Рогоза, - по несогласию самих наших старших (патриархов), я хочу с некоторыми епископами признать верховную власть святейшего папы римского, сохранив в целости все обычаи и обряды нашей восточной церкви. A его милость пана гетмана (канцлера Яна Замойского) просить, да обеспечит нас король своим универсалом, чтобы я - митрополит оставался на своей митрополии до конца жизни, во всякой чести, уважении и покое. Чтобы я, по примеру моих предместников, имел место в раде и все вольности наравне с римскими клириками; чтобы не благословенные листы против нас от патриархов, буде такие принесены, не имели никакой силы и значения; чтобы монахи из Греции больше y нас не бывали и в неприятельскую Московскую землю не пропускались. Особенно просить гетмана, чтобы не пускали к нам от патриархов с листами людей перехожих и проезжих; мы справедливо признаем их шпионами." При этом митрополит упрашивал Кирилла никому из духовенства, даже самому Потею, не говорить об этой его решимости и подписях. Это не только крайняя осторожность, но и просто трусость. Кирилл был корректен и на этот раз утаил волю Рогозы в секрете. Поэтому в начале 1595 г. Потей от себя писал письмо к митрополиту, убеждая его идти на унию и тоже просил его скрыть эту мысль Потея решительно от всех. Скрытничали так епископы, зная настроения своих знатных мирян.

        Характерно лживое и малодушное письмо митр. Михаила к одному из столпов русского православия, Новогрудскому воеводе Федору Скумину-Тышкевичу, написанное уже после соглашения с Кириллом Терлецким: "Православный, вельможный и милостивый пан воевода! Стараясь дать знать вашей милости, как столпу церкви нашей, обо всех новостях, касающихся церкви и меня лично, извещаю вас о новой новинке, никогда неслыханной предками нашими и вашей милостью. Посылаю вам в копии лист, писанный ко мне отцами епископами о намерении их подчиниться римскому костелу. Посмотри сам, ваша милость, как пан мудрый и осмотрительный, и что тебе покажется, поскорее ответь мне. A я без воли Божией и вашей милости и не думаю на то соглашаться, опасаясь какого-либо вреда и прелести для нашей церкви и утешаюсь мыслью: "Если весь мир приобрету, a душу свою потеряю, чем выкуплю?" (Матф. 16:26).

        Тем временем Кирилл Терлецкий, по полномочию епископов, съезжавшихся в Сокале, вел тайно переговоры с латинской иерархией об условиях унии. В начале 1595 г. Кирилл отправился для этого вторично в Краков. Там был как раз генеральный сейм. На сейм мог ехать всякий. И дела там решались всякие. Поездка Кирилла ни в ком не могла возбудить сама по себе никаких подозрений. Кирилл в Кракове встречался с папским нунцием и другими латинскими епископами. В результате сформулировано нижеследующее соглашение: "Соглашение духовенства латинского и русского при посредстве Кирилла Терлецкого, епископа Луцкого, с ведома его королевской милости и панов сенаторов." Очевидно, это был кружок панов католиков. Тут уже Кирилл пошел на тайные уступки против епископского соглашения в Сокале: 1) о желательности принятия нового календаря; 2) "об исхождении св. Духа имеет быть декларация, что греки и римляне правильно (добже) об исхождении веруют, но только не могли до сих пор столковаться. Православные впредь могут выражаться иначе, но мыслить должны одинаково с католиками"; 3) "иные предметы, о которых между церквами шел спор, оставляются на усмотрение папы."

        Гедеон Болобан y себя во Львове в январе 1695 г. собрал группу обработанных им игуменов, в том числе Киево-Печерского архим. Никифора Тура и некоторых архимандритов из Молдавии и с Афона, и заставил их подписать ручательство - принять унию и "под утратой вечного спасения не отступать от святейших первопрестольников римских." С таким актом в кармане Гедеон чувствовал себя храбрее. Духовно маленькие люди, движимые интересами житейского благоустройства, так цинично играли словами о своих догматических и канонических убеждениях!

        Больше всех малодушествовал митр. Михаил Рогоза, таился от всех и вызывал даже опасение y самых затейщиков унии, что он изменит. Ипатий Потей писал митрополиту 11.II.1595 г., как к коллеге по заговору, но с явным опасением, что в потемках конспирации он будет в чем-то обойден и оставлен в стороне. Потей пишет: "Ваша милость на мое письмо ничего мне не отписали, и я теперь сам не знаю, что будет дальше. A Вашей милости не подобало бы считать это дело маловажным. Ради Бога прошу, дай мне знать в точности о твоем умысле. Я и доброе и злое за Вашу милость готов терпеть, и ни в чем не уступлю. Там Вашей милости легче среди своих, a мы тут в зубах: если захотят, могут нас съесть. Не знаю, доложил ли я в прежнем письме Вашей милости, что я видел y Луцкого владыки бумагу коронного канцлера, где он пишет, что король желает с Вами видеться. Когда поедешь к королю, заезжай ко мне: очень нужно. Спрашивал я владыку Луцкого, зачем он едет к королю и тот с клятвой отвечал: сам не знаю. У меня ни своего, ни чужого дела до короля нет. A теперь, по-видимому, на основании какого-то другого письма, без меня был y канцлера и поехал в Краков. Бог знает, что делается! Лишь то ведаю, что при Дворе обо мне говорят: "на кого мы надеялись, тот теперь хуже всех." Оттого мимо меня идут и королевские и канцлеровы письма и сеймиковых бумаг мне не прислано, a y Луцкого все это есть. Ради Бога подумай, как бы нам не остаться в последних. Если нельзя нам видеться с тобой теперь, то, ради Бога, постарайся разослать пригласительные повестки на собор ко дню св. Иоанна (24-го июня), потому что теперь особенно нужно нам съехаться всем. Ради Бога прошу, отвечай мне обо всем на письме: ничего не опасайся, ты как камень в море бросишь." Кирилл побывал y короля, получил y него подтвердительный документ на официальное пользование титулом экзарха. Великодушно указал на заслуги в деле унии Ипатия Потея. И король написал Ипатию благодарственное, ласковое и ободряющее письмо, обещая все блага.

        Усердие Гедеона Болобана было оценено митрополитом-заговорщиком. Митрополит дал Гедеону знать, что формально простит его и отвергнет претензии братства. Назначено было свидание в Слуцком монастыре, где митрополит вручил Г. Болобану разрешительную и благословенную грамоту. Итак, пред нами документально засвидетельствованы уже соглашения на унию трех этих иерархов. За ними во втором концентрическом круге располагаются и прочие архиереи. Заговорщики от внешнего мира прикрываются грубейшим лицемерием. Митрополит в письме к К. К. Острожскому выставляет себя и Гедеона врагами унии и защитниками православия: "когда я старался обнаружить тот скрытый обман, случилось кстати, что я застал в Слуцком монастыре о. владыку Львовского, от которого надеюсь не возникнет тот вредный для нашей восточной церкви и всего православного народа пожар. Он ничего не знает о том предприятии других епископов, весьма противится их злым умыслам и дал клятву на евангелии, что как о том не знает, так не желает даже и сообщаться с ними. И обещался, разведывая об этом всякими путями в дворцовых сферах, извещать меня и вашу княжескую милость обо всем, что услышит. A так как он был осужден определением нашего духовного собора, то, во внимание к обещанию его - тщательно наблюдать за проступками прочих епископов при Дворе и y себя - заблагорассудилось мне освободить его от осуждения. Вот почему мы и дали ему грамоту нашего благословения для утверждения его в том обещании. Об этом особенно вашей княжеской милости, как оку православной церкви, следует заботиться и осведомляться, дабы заслужить приносимую за вас всеми христианами молитву. Больше всего благоволите беречься того райского змия и коварной лисицы (разумеется - Кирилла Терлецкого), о котором я говорил вашей милости." И в то же самое время митрополит писал совсем другое о Гедеоне пану воеводе, Федору Скумину-Тышкевичу. Это была если не вся правда, то полуправда. Скумин 10.V.1595 г. отвечал митрополиту: "И слепому ясно, что причина всему - несогласие Братства с владыкой Гедеоном. Без сомнения не меньше вины и на нашем КПльском патриархе, который своими письмами, присылаемыми сюда, произвел всю эту смуту и до того довел дух и воспалил противников, что владыка Львовский, томимый братством, не только должен был броситься в такое отщепенство, но - думаю - рад был бы взять в помощь себе и душевного врага, что и доказал и других увлек за собой. Если это произошло по воле Божией, то будет твердо, a если нет, то скоро отменится. Ο том я теперь мудрствовать не хочу.

        Что же теперь делать? - спрашиваете меня, Ваша милость. Но сердцеведец Бог ведает, что я не могу дать тут никакого совета. Одно только скажу: если бы мы захотели противиться всем, то как бы мы не напрасно трудились! Причин тому вижу много, но бумаге поверить не хочу. Желал бы видеться с Вашей милостью и наговориться о том." Таким образом, Скумин-Тышкевич сначала к идее отнесся без вражды.

        Ипатий Потей обманывает Острожского. Когда князь услыхал о поездке Кирилла в Краков, то письмом от 9.III из Турова запросил Потея: "где находится и что чудачит сейчас владыка Луцкий?" Потей, уже получивший от короля приветствие за унию, пишет 17.III князю из Владимира: "О бытности в Кракове о. Владыки Луцкого я узнал уже здесь, по приезде моем. Но чтобы он от кого-то посылался туда - Богом свидетельствуюсь - о том я и не слыхал и не думаю, чтобы он ездил туда от кого-нибудь послом. A чтобы мы хотели что-нибудь подобное постановить между собой, о том нам и не снилось. Разве мы не видим, что хотя бы и все мы - епископы согласились на ту унию, a христианство все не соизволяло бы на нее, то это было бы только напрасным трудом и бесчестием нам пред нашими овцами. Да нам и невозможно было заключать или начинать такое дело столь тайно, без собора и без ведома всех братий и наших меньших, но равных нам слуг церкви Божией, и прочих христиан, a особенно без Ваших милостей, панов христианских: - не дай Бог о сем и подумать!.."

        Но до Острожского уже дошла горькая правда. Осведомленный о секретных шагах архиереев-изменников, князь резко написал лжецу. Потей увидел, что скрываться уже поздно и 25-го марта откликнулся на вызов князя, представляясь как бы только идейно допускающим унию, но неповинным в ее практическом осуществлении. Он пишет князю: "Покорно благодарю за предостережение. И признаюсь, я считал бы унию полезной не столько для своей корысти и дальнейшего возвышения, как для умножения славы Божией. Разумею не такую унию, чтобы нам совсем принять другой образ, a такую, чтобы мы, оставаясь в целости, исправили только некоторые вещи, которых держимся больше по упорству, чем ради истины. Много мог бы я написать Вашей Милости, что делается в моей Брестской епископии, какое притеснение терпят христиане в некоторых местах. Я бы утешался еще тем, если бы крест этот несли с покорностью. Α то ведь отпадают не по одному, a громадами, видя наше бессилие. И Бог весть, с чем мы останемся? Что касается новостей краковских, то думаю, они не верны. A если бы даже и были верны, то не думайте здесь о моей особе, ибо не только о кардинальстве или митрополии не помышляю, но часто плачусь на себя и за тот сан, который ношу, и на того, кто меня к нему направил. Особенно видя, что делается на свете. Ο бланкетах ни о каких не ведаю, никому их ни на что не давал. Но и я кое-что ведаю и самое верное... Если кто сам себя за святого выдает, a нас порочит, то нет ничего тайного, что не сделалось бы явным (кивок в сторону митрополита). Одно знаю, что я ничего не начинал. Но если все пойдут за чем-нибудь добрым, то я не хотел бы остаться позади."

        Но время ускоряло события. Трусливый митрополит открылся перед Ипатием. Началась ускоренная коллаборация митрополита с Кириллом и Ипатием. У Кирилла и Ипатия было больше связей с власть имущими. Михаил Рогоза именно к ним обратился за протекцией в защите своих интересов. Ему надо было захватить Печерскую Лавру, и король охотно купил этим "задатком" митрополита, издав указ о передаче Лавры в непосредственное ведение митрополита с отставкой архимандрита Никифора Тура, в свое время тоже давшего Гедеону Болобану подпись под унией. Король свою милость митрополиту-изменнику довел до конца и добыл y папы Климента VIII подписанный указ на владение Лаврой Михаилу в случае принятия им унии. Папская бумага была датирована 4-м марта 1595 г., a 1-го июня 1595 г. мы видим уже коллективный акт с подписями митрополита, епископов Луцкого, Пинского и Кобринского архимандрита Ионы Гоголя. Это уже условия унии, a 12-го июня и сопровождающее их "Соборное Послание к папе."

        Вот извлечение из артикулов: "1) о Св. Духе исповедуем, что он исходит не от двух начал, не двояким исхождением, но исходит из одного начала, как источника - от Отца через Сына; 2) все наши литургии - Василия Великого, Златоуста и Епифания (?) или преждеосвященных даров, все наши молитвы и все вообще обряды и церемонии Восточной церкви желаем сохранить в совершенной неизменности и совершать на нашем языке; 3) таинство Евхаристии, как было y нас всегда, да преподается под двумя видами, равно и таинство крещения и его форма да остаются y нас, как было до сих пор без всякой перемены и прибавления; 4) о чистилище не возбуждаем спора, но желаем следовать учению церкви (?). И новый календарь, если нельзя удержать старого, примем, но с условием, чтобы порядок и образ празднования нами Пасхи и все прочие наши праздники, в том числе и праздник Богоявления 6-го января, несуществующий в римской церкви, остались неприкосновенными и неизменными; 5) не принуждать нас к крестному ходу в праздник Тела Христова, y нас несуществующий, и ко всем другим римским праздникам и церемониям, каких нет в нашей церкви; 6) супружество священников наших должно оставаться неизменным; 7) митрополия, епископии и другие духовные должности y нас отдаются людям не иной нации и веры, как только русской и греческой. И мы просим короля, чтобы он по нашим канонам оставил за нами - духовными - право избирать на вакантные кафедры, митрополитанскую и епископские, по четыре кандидата, из которых одного он будет утверждать сам; 8) епископы нашего обряда не должны ездить в Рим за получением хиротонии и ставленных грамот, a по прежнему пусть посвящаются нашим митрополитом. И сам митрополит, хотя и будет обязан ездить в Рим за ставленой грамотой, но должен посвящаться по возвращении из Рима нашими епископами здесь на месте; 9) просим, чтобы митрополиты и епископы нашего обряда имели место в сенате наравне с римскими епископами; 10) указы об открытии генеральных сеймов и провинциальных сеймиков должны быть адресуемы и к нам; 11) просим, чтобы распоряжения из Греции с прещениями против нас не допускались сюда и не имели никакой силы; чтобы духовные лица нашего обряда, которые не захотят нам повиноваться, лишались бы права священнодействовать; чтобы епископы и монахи из Греции не совершали в наших епархиях никаких треб в подрыв унии; 12) если бы впоследствии кто-нибудь из людей нашего обряда захотел принять обряд римский, это не должно допускаться, ибо мы будем в одной церкви под властью одного папы... 19) да не возбраняется нам звонить в колокола в наши праздники, носить к больным св. Тайны открыто по нашему обычаю и совершать торжественные крестные ходы; 20) монастыри и храмы нашего обряда да не обращаются в римские церкви; a если кто из католиков опустошит их, то должен исправить и вновь выстроить; 21) коллегии или духовные братства, недавно учрежденные патриархами и утвержденные королем в Вильне, Львове, Бресте и др. местах, если они согласятся принять унию, пусть останутся в целости, но только в подчинении митрополиту или епископу той епархии, в которой находятся; 22) да позволено будет нам иметь семинарии и школы греческого и славянского языка, также типографии для печатания книг, под надзором митрополита и епископов, без разрешения которых ничего не должно издаваться... 26) так как некоторые из наших, по слухам, отправились в Грецию, чтобы воспринять на себя церковные должности и по возвращении властвовать в клире и судить нас, то мы просим, чтобы король приказал не пропускать таких лиц в пределы своих владений, в предотвращение смуты между пастырями и народом."

        "Поручаем эти артикулы нашим уважаемым собратьям - епископам: Владимирскому Ипатию Потею и Луцкому Кириллу Терлецкому, чтобы они испросили на них, от нашего и своего имени, утверждение y верховного первосвященника и короля. И тогда мы, успокоенные касательно нашей веры, таинств и обрядов, тем смелее и без всякого стеснения совести приступим к соединению с римской церковью, чтобы и другие видя, как все наше остается в целости, охотно следовали за нами."

        Снова перед нами картина небрежного отношения к главному: к содержанию веры. Тут епископы капитулируют пред римской церковью. Главные их заботы о второстепенном: о своих удобствах и об удобном обмане народа. Так называемое "Соборное послание к папе Клименту VIII" звучало так: "Святейший отец, Верховнейший пастырь церкви Христовой и Государь наш милостивый! Вспоминая прежнее единство и согласие церкви Божией, восточной и западной, какое предки наши имели под управлением св. апостольского римского престола, и видя ее нынешнее разделение, мы всегда поражались великой жалостью и скорбью сердца и всегда молились Богу о соединении веры, ожидая, не помыслят ли и не постараются ли об этом соединении верховные пастыри восточной церкви, под властью которых мы доныне находимся. Но теперь видим, что надежда на них напрасна, что они ничего не могут сделать. Не столько по нежеланию, сколько по тяжкой неволе, в какой находятся y свирепого тирана магометанского. Поэтому мы сами, обитая в здешних краях под властью христианского государя, яснейшего короля польского и великого князя литовского в свободе и вольности и не желая оставаться виновными и перед собой и перед вверенными овцами стада Христова и носить на своей совести гибель стольких человеческих душ от разделения церкви, решились, с Божьей помощью, приступить к тому соединению, какое прежде имела церковь восточная с западной и которое предки наши восстановили на Флорентийском соборе, чтобы в этой св. унии под верховной властью Вашей Святыни мы могли едиными устами и единым сердцем славить и хвалить пречестное и великое имя Отца и Сына и Св. Духа.

        В виду всего этого, мы, с ведома и соизволения нашего господаря Сигизмунда III, приложившего также свое старание к этому святому делу, посылаем к Вашей Святыне, святейший отец, братий наших, велебных в Бозе, Ипатия Потея, прототрония, епископа Владимирского и Брестского, и Кирилла Терлецкого, экзарха, епископа Луцкого и Острожского. Им мы поручили бить челом Вашей Святыне и предложить, чтобы Ваша Святыня согласился оставить нас всех при вере, таинствах и всех церемониях и обрядах восточной церкви, ни в чем их не нарушая, и утвердил бы то для нас за себя и за своих преемников. B таком случае мы уполномочили названных братьев наших принести от имени всех нас, архиепископа, епископов, всего духовенства и всех наших словесных овец, покорность седалищу св. Петра и Вашей Святыне и поклониться Вашей Святыне, как нашему верховнейшему пастырю. Когда все, о чем просим, мы получим от Вашей Святыни, тогда и сами с нашими потомками станем послушными тебе и твоим преемникам и будем всегда под управлением Вашей Святыни.

        A для большего подтверждения наших слов мы, подписав этот наш лист нашими руками, припечатали его и своими печатями. Дано в царствование господаря нашего Сигизмунда III в лето от РХ 1595, месяца июня 12 дня по старому календарю."

        Под этим псевдособорным письмом, кроме митрополита и двух вышеуказанных депутатов, стоят еще подписи нареченного епископа Полоцкого Григория и епископов: Перемышльского Михаила Копыстенского, Львовского Гедеона Болобана, Холмского Дионисия Збируйского, Пинского Леонтия Пельчицкого, a также Кобринского архимандрита, нареченного епископа Пинского, Ионы Гоголя. Униатские писатели придумывают для этого акта будто бы собор в Бресте, но этого ничем подтвердить нельзя. Подписи собраны отдельно y каждого епископа. Так русский епископат, проникшийся латинским духом иерархизма и клерикализма, через грубый обман паствы, методом властной интриги наладил унию и гарантировал ее защитой верховной государственной власти.

        Но тут и начала вскрываться глубокая ошибка. B православной церкви такой клерикализм неуместен. Народная мирянская стихия подняла бурный протест. И как ни старалась преуспевать уния на протяжении всей ее истории, народ не давал ей полного торжества. Протесты начались сразу же по обнаружении секрета. И от клерикально-интригантского характера унии отвратились даже и те миряне, которые имели сами идею унии, но в ее честном подлинном виде.

        Прослыша в какой-то мере об иерархическом заговоре, передовое русско-православное сословие, "шляхта земель киевской, русской (т.е. галицкой), волынской и подольской," в числе 90 человек, собравшаяся в Люблине на трибунальские суды, составила протест: "некоторые духовные лица... почти отложившись от восточной греческой церкви, на каких-то приватных съездах, из-за угла и вдали от всех, на съездах не объявленных, скрытно и тайно, делают постановления против нас и нашей религии, нарушая этим наши права и вольности." Подписавшиеся заявляют, что они за этими епископами не пойдут, будут им противодействовать всеми средствами и выражают уверенность, что король не станет нарушать их прав и вольностей, охранять которые он дал присягу и потому не должен волновать государство. Люблинский протест был сигналом для других. Раздались подобные же протесты с разных сторон. B столице Вильне протестовали духовенство, братства, граждане. Раздался голос воевод: Феодора Скумина-Тышкевича и кн. К. К. Острожского. Малодушный митрополит Михаил Рогоза 12-го июня подписал вышеприведенное письмо папе, a 14-го июня писал Скумину-Тышкевичу: "звали и меня для этого на днях в Брест, о чем и королевский лист был ко мне прислан. Но я без воли и совета вашей милости и собратии моей и без позволения посполитых людей на это не решился. Но взял себе на размышление шесть недель. И дав знать об этом вашей милости, послал также и к воеводе Киевскому, и какой совет оттуда будет, тотчас извещу вашу милость. Если бы я согласился на унию, то от короля обещана большая ласка, a за несогласие немилость и притеснение всему христианству. Не оставить ли митрополию? Уже есть наготове митрополит - владыка Луцкий, которому обещано и владычество за ним оставить и дать ему митрополию. Нужен мне совет вашей милости. Хотел бы я оставить матку нашу церковь при всяких вольностях, a не под ярмом; только бы условия были обеспечены грамотами." Столь безмерная лживость Михаила возмутила Скумина. 29-го июня он ответил митрополиту: "изволил уведомить меня, ваша милость, что от владык началось дело об унии без вашего соизволения. Но я получил известие от королевского двора, что после Краковского сейма были в Кракове y короля послы от всего нашего духовенства и предъявили королю письменное разрешение от вашей милости и верительные от вас грамоты... Теперь вы спрашиваете y меня совета, что тут делать? Но трудно советовать о том, на что уже согласились и что королю подали и утвердили. Совет мой тут был бы напрасен - только на смех."

        Малодушный Михаил Рогоза безвольно прикрывался ложью во всех направлениях. В июне 1595 г. проезжали Литвой в Австрию послы Московского царя Федора Ивановича. Митрополит, соблюдая приличие, прислал к ним своего архидиакона Григория с таким устным заявлением: "Хотел было митрополит видеться с вами, да боится поляков, так как теперь он и все люди греческой веры в гонении от поляков. Один за него стоял воевода Новогрудский Федор Скумин, да и тот ныне ему отказал и не хочет за него стоять (!). Ибо все паны-рады польские и литовские восстали на воеводу за то, что он держит митрополита греческой веры, a не римской. Хочет митр. Михайло оставить митрополию и отойти в монастырь. A на его место папа тотчас пришлет своего бискупа. И ныне митрополит прислал бить вам челом: прежде ему бывала царская милость, присылаема была милостыня ради его убожества. Пожаловали бы ему на милостыню и теперь, a он будет Бога молить за государя и государыню и за все христианство." Выслушав эту виртуозную ложь, московские послы передали митрополиту их просьбу: - "стоять крепко и пострадать, хотя бы и до смерти, но веры греческой и своего стола не оставлять. Недавно милостыня была послана митрополиту со Степаном Котовым, a с ними не послано ничего. Но от себя они за молитвы митрополита о здравии государя и государыни жертвуют 5 золотых угорских"!

        Ипатий Потей вел себя неизмеримо достойнее. Еще 16-го мая, тотчас по подписании "соборного послания папе," он решил откровенно известить князя Острожского, объясняя, что он не извещал Его Милости пока все еще было неопределенно. Но теперь Ипатий принял решение и, посылая князю подписанные епископами-заговорщиками документы, просил его не увлекаться гневом по первому впечатлению, "но с спокойным и умиленным смыслом прочитать наши артикулы." Ипатий выражает желание лично увидеться с князем в Люблине. Возмущенный всей этой закулисностью кн. Константин Константинович сурово ответил Ипатию, "не признавая его за пастыря" и со всей силой восставая против такой унии. Вскоре, 25-го июня 1595 г., князь Острожский с открытым забралом начал войну с унией, публикуя свое окружное послание ко всем православным людям Литвы и Польши:

        "С молодости моей я воспитан моими преименитыми благочестивыми родителями в истинной вере, в которой с Божией помощью и до сих пор пребываю и надеюсь непоколебимо пребывать до конца жизни. Я научен и убежден благодатью Божиею, что кроме единой истинной веры, насажденной в Иерусалиме, нет другой веры истинной. Но в нынешние времена злохитрыми кознями вселукавого дьявола, сами главные начальники нашей истинной веры, прельстившись славой света сего и помрачившись тьмой сластолюбия, наши мнимые пастыри, митрополит с епископами претворились в волков. Отвергшись единой истинной веры святой восточной церкви, отступили от наших вселенских пастырей и учителей и, приложившись к западным, прикрывая только в себе внутреннего волка кожей своего лицемерия, как овчиной, они тайно согласились между собой, окаянные, как христопродавец Иуда с жидами, отторгнуть благочестивых христиан здешней области, без их ведома, и ввергнуть вместе с собой в погибель, как и самые секретные писания их выдают.

        Но человеколюбец Бог не попустит лукавому их умыслу совершиться в конец, если только, Ваша Милость, постараетесь пребыть в христианской любви и повиновении. Дело идет не о тленном имуществе и погибающем богатстве, но о вечной жизни, о бессмертной душе, дороже которой ничего быть не может. Очень многие из жителей нашей страны, особенно православные, считают меня за начальника православия в здешнем крае, хотя сам я признаю себя не большим, но ровным каждому, стоящему в правоверии. Поэтому опасаясь, как бы не остаться виновным перед Богом и перед Вами и узнав достоверно о таких отступниках и явных предателях церкви Христовой, извещаю о них всех вас, как возлюбленную мою во Христе братию. И хочу вместе с Вами стоять заодно против врагов нашего спасения, чтобы, с Божией помощью и с вашим ревностным старанием, они сами впали в те сети, которые скрытно нам готовили...

        Что может быть бесстыднее и беззаконнее?! Шесть или семь злонравных человек злодейски согласились между собой и, отвергшись пастырей своих, святейших патриархов, которыми они поставлены, осмеливаются властно по своей воле отторгнуть всех нас - правоверных, будто бессловесных, и низвергнуть с собой в пагубу. Какая нам может быть от них польза? Вместо того, чтобы быть светом миру, они сделались тьмой и соблазном для всех... Если татарам, жидам, армянам и другим в нашем государстве сохраняются, без всякого нарушения, их законы, не тем ли более нам - истинным христианам будет сохранен наш закон, если только все мы соединимся вместе и будем усердно стоять заодно. A я, как до сих пор во все время моей жизни служил трудом и имением моим непорочному закону св. восточной церкви, в размножении св. писаний и книг и в прочих благочестивых вещах, так и до конца, при помощи Божией, обещаюсь служить всеми силами на пользу моих братий - правоверных христиан, и хочу, вместе со всеми вами - правоверными, стоять в благочестии, пока хватит сил."

        Можно себе представить огромный эффект этого властного, честного, боевого слова, на фоне до отвратительности лукавого и лживого поведения развратившихся архиереев! Во Львове мирская братская стихия так заволновалась, что Гедеон Болобан, человек вообще неустойчивый, первый из епископов струсил и решил отступить. Немедленно, в том же июне месяце Гедеон поехал к князю в Острог и просил его помочь ему помириться с братством. Но князь обязал его начать действовать открыто. Гедеон условился с князем, что он демонстративно откажется от унии, очевидно, за некоторые компенсации от князя. Решено составить открытый юридический акт, на подобие нотариальных контрактов. 1-го июля Гедеон явился в городе Владимире в городской уряд, где ждал его кн. Острожский с тремя свидетелями. При свидетелях Гедеон вписал в актовую книгу нижеследующий протест:

        "В 1590 г. 24-го июня, находясь на соборе в Бресте, мы - епископы: Луцкий Кирилл, Пинский Леонтий, Холмский Дионисий и Львовский - Гедеон, определили принести королю жалобу на обиды, претерпеваемые православными от латинян и просить его милости. Для представления нашей жалобы и просьбы мы избрали о. Кирилла Терлецкого, a для написания той или другой дали ему четыре мембрана (бланковых листа) с нашими подписями и печатями. Потом в 1594 г., 27-го июня, находясь на съезде в Сокале, мы - епископы Луцкий Кирилл, Перемышльский Михаил, Холмский Дионисий и Львовский я - Гедеон опять избрали о. Кирилла и дали ему четыре наших бланкета, с нашими подписями и печатями для принесения королю такой же точно жалобы и просьбы от нас. Но теперь дошла до меня весть, что о. владыка Луцкий написал на тех листах, что-то иное, представил королю какие-то предложения от нас, какое-то постановление, противное нашей вере, правам и вольностям, чего я ему никогда не поручал. Против такого постановления, написанного владыкой Луцким или другими лицами, я протестую: потому что оно составлено в противность правилам и обычаям нашей веры православной, нашим правам и вольностям, без ведома и дозволения патриархов, наших духовных начальников, без совещаний духовного собора, a также без воли мирских сословий, как знатных старожитных фамилий, так и простых людей православной веры, без которых мы ничего делать и решать не можем."

        Князь Острожский знал, что Гедеон тут закрепляет формально чистую фикцию. Но он сознательно подавал эту руку помощи утопающему. Гедеон, конечно, лжет, будто он не ведал, что будет написано на бланках. Если в 1590 г. вопрос шел только о притеснениях, то почему же не подписались тут все епископы и особенно сам митрополит? A куда же девать ответ короля 1592 г. об унии 4-м епископам? Почему Гедеон тогда не протестовал? Если Кирилл Терлецкий уже раз их обманул, то почему же в 1594 г. в Сокале Гедеон дал ему вновь доверенность? A униатский сговор во Львове в 1595 г. y самого Гедеона? Кн. Острожский все это понимал, но Гедеону не было другого выхода, кроме этой формально-юридической лжи. A князю было важно оторвать Гедеона от унии во что бы то ни стало и связать его этим актом. Князь написал Львовскому братству о примирении с ним Гедеона. A Кирилл Терлецкий подал на Гедеона иск в королевский суд, обвиняя его в клевете. Так, с усилием, был оторван от заговора епископов-изменников не без болезненности пока единственный Гедеон Львовский.

        Открытая борьба за унию и против нее.

        Последствия манифеста Острожского и обнаружения архиерейской измены вызвало серию открытых протестов православных мирян. В Вильне все православное мирское общество и братство отправило послов к воеводе князю Крыштофу Радзивиллу, чтобы он был им "помощью и оборонцем" против пастырей-изменников вере. Дидаскал братской школы, Стефан Зизаний, с церковного амвона возвестил, как обжую волю народа, всеобщее отлучение от православной церкви пастырей заговорщиков, равно и всех других изменников. Митр. Михаил Рогоза, продолжая отныне уже бессмысленное лицемерное укрывательство, прислал братчикам и школе своего уполномоченного, угрожая устно и церковным отлучением и судом за клевету. Но справедливого негодования мирян, пред которыми открылся лукавый обман иерархов, продолжением новых обманов уже нельзя было остановить. Виленское священство внесло формальный протест в городские книги о беззаконных действиях своих иерархов, "безо всякого синода и соглашения с народом христианским" предавших веру. Русская лавица магистрата заявила также официальную жалобу по линии своей субординации: - Виленскому воеводе кн. Христофору (Крыштофу) Радзивиллу и одновременно известила о том же Новогрудского воеводу Ф. Скумина и Киевского воеводу кн. Острожского. Ф. Скумин немедленно снесся с кн. Острожским, приглашая его заявить общее ходатайство о большом соборе, на котором православные миряне и священники могли бы свести счеты "с блудными и подступными (т.е. подкупными) пастырями нашими."

        Сами затейщики унии, Кирилл и особенно Ипатий, не знали, как теперь обойтись без согласия с низами церкви и сами считали собор неизбежным, но собор так сказать "подстроенный." Они опять пришли к мысли, что следовало бы заручиться согласием кн. Острожского - начать проводить унию менее уступчивую, более близкую к идеальной мечте князя. По дороге в Краков Потей явился в Люблине к князю и хотел снискать его благоволение, откровенно показав ему подлинный акт русских иерархов согласия на унию с подписями и печатями и театрально заявил ему: "пусть князь даже сожжет этот акт, но начнет снова это святое дело" по своему плану. Потей пал со слезами к ногам князя и умолял его взять все это дело в свои руки. Кн. Острожский выслушал это ходатайство будто бы благосклонно. Он сказал Ипатию, чтобы тот от лица владык ходатайствовал перед королем о соборе. A на соборе он, князь, обязательно будет, ибо надо решать этот вопрос, по его выражению, "с согласия всего христианства." Епископы действительно ухватились за этот поворот дела и просили короля собрать собор особенно потому, что "крепчайший столб и украшение православной церкви в Литве еще не согласился на унию и требовал собора." Король было уже соглашался разрешить собор. Но... дошедшие до Кракова сведения подтверждали, что народ русско-православный уже так разошелся со своими пастырями, что запоздалый собор не обещает унии никакой выгоды. И еще хуже: православные миряне уже сговариваются на единый фронт с протестантами. Близкие королю советники отсоветовали рисковать собором. Надумали, чтобы Сигизмунд не выпускал дела из круга своего верховного королевского авторитета. Сигизмунд пошел этим путем. 28.VII Сигизмунд III одновременно публикует три свои обращения или указа: 1) кн. Острожскому, 2) митрополиту и 3) старостам пограничных замков в Польше.

        I. Король уведомляет князя, что все епископы уже бесповоротно решили подчиниться папе. Король надеется, что и князь придет к тому же решению. "Что касается собора, о котором нас просили сами ваши епископы, то он нам неугоден." Судить о вере это дело пастырей. "Соборы обычно более затрудняют дела, чем устрояют что-нибудь доброе..." Вместе с письмом король отправил к князю двух сановников для личного воздействия.

        II. Письмо к митрополиту начиналось похвалой за принятие плана унии, ободряло митрополита властной защитой его положения всеми средствами верховной власти и приглашало не смущаться никакими угрозами, идущими с низов. В заключение король обещал ходатайствовать перед папой - исполнить решительно все просьбы, изложенные в епископских артикулах, и оставить русским неприкосновенными все их обряды.

        III. Указ к пограничникам повелевал не допускать никаких посланцев церковных с Востока.

        IV. Через два дня, 30-го июля, король издает универсал ко всем православным своим подданным, чтобы связать и укрепить этим робкую волю владык. Король объявляет пред народом свою признательность епископам за их принятие плана унии. Он берет за себя и за своих преемников королевское обязательство охранять все условия унии. Приглашает народ не смущаться и не придавать никакой силы проклятиям патриархов. Обещает не отнимать y настоящих владык до их смерти никаких церковных имений и их кафедр. Обещает уравнять восточное духовенство в правах и вольностях с западным.

        V. Во избежание недоразумений, того же 2-го августа подписывается еще разъяснительный универсал. Обещается исполнение всех пожеланий артикулов, но в двух пунктах подчеркнуты ограничения: "О месте в сенате" (разумеется для русских митрополита и епископов), оговаривается король - "мы обещаем рассудить с панами радами нашими и с чинами Речи Посполитой, так как это дело подлежит власти сейма. A чтобы монастыри и церкви русские не были обращаемы в костелы - это в наших королевских имениях мы запретим, но в имениях шляхетских сделать этого не можем."

        Кириллу и Ипатию король дал приказ готовиться к поездке в Рим. Но смуту в лагере унии продолжал еще сам митрополит. Как человек безвольный и малодушный, он продолжал прикрываться "страусовой политикой." Разыгрывая роль законного пастыря над непокорной паствой, он объявил на все Виленские церкви интердикт на шесть недель. Иногда даже кажется, что малодушный Михаил Рогоза искренне хотел, чтобы бремя ответственности и власти было облегчено ему собором, на котором воля народа открылась бы ему ярко, и он наверняка мог бы сделать ставку даже и на твердое православие. Так, 12-го августа Михаил писал кн. Острожскому: "Я не в силах достаточно оплакать, доколе жив, нынешнего горестного состояния, в которое попал по несчастию за грехи мои. Что делать мне вперед, знает только Бог - сердцеведец. Подлинно приходится мне положить жезл и поблагодарить за него королевскую милость, чтоб прожить спокойно, a не как теперь. Я оклеветан пред вашею княжескою милостью, будто бы забыл долг и призвание свое и отважился попрать богослужение и веру восточной церкви, увлекаясь жадностью или гоняясь за Киево-Печерским монастырем, о котором и не думаю. Хотя его королевская милость и разрешил мне взять до времени этот монастырь в управление, но я на это не покушаюсь... Что же касается до веры и закона греческого, то мог бы ли я отважиться нарушить такое великое и важное дело, за которое готов лишиться не только имения, но и жизни, особенно имея подпорой вашу княжескую милость, без которого всякое дело шатко?.. Бога ради благоволите нам, духовным и мирским, созвать собор, в котором настоит великая и необходимая нужда. Здесь в Литве желают его все православные. Если будет воля вашей княжеской милости, то легко можете исходатайствовать это y короля. A собор должен быть не в ином месте, как только в Новогрудке."

        В том же двусмысленном духе митрополит писал 19-го августа и своему Новогрудскому воеводе Ф. Скумину-Тышкевичу, уверяя его, что не отдавался в послушание римскому костелу: "Не зная ничего по-латыни, я не умел бы и служить с капеланом римским y одного алтаря. Пусть тот, кто старается об этом, и ищет себе места в Раде и ласки y короля. A я грешный человек желал бы лучше быть с сынами Заведеевыми, чем среди прегордых и суемудренных. Ο новом календаре мы предполагали переговорить, но только на соборе и со всеми вами, нашими верными христианами... Узнав, что владыки Владимирский и Луцкий на днях были y короля и собираются пуститься в Рим, я послал к ним своего посланца, напоминая, чтобы они оставили свое предприятие, которое может произвести в нашем христианском народе великое смятение, если не кровопролитие." Может быть, последнее сообщение внешне, фактически и не есть чистая ложь, ибо пред нами психология до карикатурности трусливая. Михаил безвольно запутывался и не знал, как выпутаться. Он все более приходил в ужас от приближения срока расплаты по векселям своего малодушия и двоедушия.

        1-го сентября он опубликовал послание ко всему православному народу и духовенству: "Знаю, что вы имеете предубеждение против меня, будто я с некоторыми владыками ввожу какие-то новые обычаи в нашу кафолическую восточную церковь, вопреки уставам и правилам свв. апостолов и свв. отцов. Уведомляю вас настоящим моим посланием: я не думал и думать не хочу, чтобы отдать свои права и веру на поругание, быть отступником своего исповедания и ни во что вменить рукоположение святейшего патриарха. Не помышляйте же так обо мне. Но, пребывая твердо и неподвижно в страхе Божием, в нашей вере христианской и в св. Божией церкви восточной, не позволяйте колебать себя на подобие трости бурным ветрам. A я обещаюсь защищать все это вместе с вашими милостями до пожертвования моей жизнью." По букве это открытое письмо недвусмысленно. Оно отражает минуту православной искренности малодушного митр. Михаила. Оно не могло не напугать других участников униатского заговора, и они, может быть, испугавшись возможной измены им митрополита, решили повести открытую политику. Внезапной открытостью они, может быть, желали изобличить трусливого своего возглавителя и тем вновь связать его. Осведомленные о бомбе, заготовленной им митр. Михаилом, они спешно съехались в Луцке и 27-го августа составили и подписали такое заявление: "Мы приняли унию с любовью и не только исповедали ее сердцем и устами вместе с митрополитом нашим Михаилом Рогозою, но и подтвердили нашими подписями. Ныне утверждая ее снова, мы добровольно постановили, что не отступим от нее до смерти. A если кто из нас захочет разорвать унию или препятствовать ей, того мы отвергаем. И будем просить, чтобы он был лишен всех прав. Постановляем также, чтобы в наших епархиях, Луцкой, Перемышльской, Львовской и Холмской, никто из мирян не вступался в наши духовные дела и не смел противиться этому нашему постановлению под анафемой. A каждый противящийся будет отлучен от св. Христовых Таин и не будет допускаться в храм Божий." Подпись Гедеона Болобана под этим заявлением подложна в том смысле, что оно сделано на бланке, заранее подписанном участниками Сокальского акта. Тут нет даже и имени Потея, который не был в Сокале. Но в эту минуту он уже действовал в первом ряду творцов унии.

        Предстоял еще ряд временных задержек, но униатская воля вождей русского епископата сложилась уже бесповоротно. Железо было раскалено, и молот его уже ковал. Заготовлено и печатное предрешение и мотивировка унии. B Вильне напечатана книжка под прямым титулом "Уния." Безымянный автор книги посвящает ее Новогрудскому воеводе Ф. Скумину, именуя себя по отношению к последнему "издавна знаемым слугою, a теперь и уставичным богомольцем" воеводы. Эта само рекомендация единственно прилична Ипатию Потею. В предисловии к читателю автор жалуется на ненависть и угрозы зачинателям унии от своего собственного народа. Автор убеждает свой народ "возвратиться к прежнему давнему соединению с римской церковью," в каком якобы состояли его предки. В этой книжке даны разъяснения по следующим вопросам: 1) об исхождении Св. Духа; 2) о чистилище; 3) о верховной власти папы; 4) о новом календаре, и 5) об антихристе, именно о том, что папа - не антихрист. Экземпляры этой книжки были щедро распространены по всей Литве.

        Политический союз православных с протестантами.

        Итак, православный русский народ в Литве был поставлен "его панами-владыками" пред совершившимся фактом - сдачи его родной церкви во власть Рима. Брошенные своими пастырями и лишенные правительственного покровительства, православные попытались найти опору в своих же соотечественниках, боровшихся конституционно за свободу веры - в протестантах. У кн. Острожского дочь была замужем за Виленским воеводой, главой литовских протестантов, кн. Христофором Радзивиллом. К этому X. Радзивиллу и обратились в первую же минуту и граждане виленцы и братства. Кн. Христофор списался с другим протестантом, минским воеводой Яном Абрамовичем, женатым на православной русской - Анне Дорофеевне Волович. За ее обрядовое благочестие муж шутливо называл свою жену: "моя русская просфорница - prоskurniсa mоja ruska." Радзивилл спрашивал Абрамовича: как им быть с замешательством, происходящим y "панов русаков"? Ян Абрамович дал совет связать воедино свою очередную протестантскую защиту прав с защитой православных русских на предстоящем Торуньском сейме. Кн. Острожский, раздраженный отказом короля - разрешить православным собор, не мог для дальнейшей борьбы не вступить в деловой союз с протестантским фронтом на сеймах. Он отправил в Торн своего личного делегата, Каспера Лушковского, и дал ему на письме, но секретную инструкцию. Инструкция была написана очень эмоционально, в волнительном тоне. Князь интимно писал своим союзникам: "Ведь не только христианские, но даже и языческие государи обязаны исполнять данную присягу. За клятвопреступление король может поплатиться и престолом. Когда он был наследным королевичем в Швеции, он ничего не мог достичь ни давлением, ни насилием. И корону на него надел не ксендз, a пастор. Он - кн. Острожский, как был прежде благорасположен к протестантам, так остается и теперь. И обиды протестантам принимает за общие обиды и себе. Князь приглашал протестантов формально соединиться с православными для защиты церковной свободы. Князь не останавливался пред перспективой даже гражданской войны. Он сообщал, что к нему примкнет, если не 20, то уже наверное 10 тысяч войска. Жаловался на владык, что они втайне от пасомых перешли "от Христа к антихристу." Это был язык, приятный протестантам. В предвидении своего неизбежного оппозиционного православного собора, кн. К. Острожский заранее просит протестантов прислать на этот собор своих делегатов.

        Одновременно кн. Острожский отправил к Литовскому канцлеру Льву Сапеге письмо, чтобы тот ходатайствовал пред королем - не торопиться с унией, но собрать синод или съезд с согласия всех православных панов. Но... ответ Сапеги был горьким. Интимная и слишком откровенная инструкция князя, врученная Касперу Лушковскому для протестантов, была польской полицией перехвачена. A между тем, на основании этой инструкции, протестанты со съезда направили королю свое ходатайство с общей ссылкой на жалобы и православной стороны. Лев Сапега ядовито отвечал кн. Острожскому, что после тайной "инструкции" последнего, о соборе не может быть и речи. Для короля ясно, что собором Острожский воспользовался бы во вред унии. Король сказал Сапеге, что он никогда не ожидал такой неблагодарности от кн. Острожского, видевшего от короля Сигизмунда столько милостей к себе, к его семье, к друзьям и к его подчиненным. Об инструкции король сказал, что она написана неразумно, дышит возмущением, недостойна самого последнего мужика, тем более - сенатора. "Niе сhсе tеgо Wiеlka Mоsс сiеrpiес," Сапега от себя прибавляет опасение, как бы князю Острожскому не пришлось пожалеть о таком его поступке. Сапега советовал не угрожать епископу Луцкому и Владимирскому, ибо они взяты под великомощную защиту короля. Сапега советовал не доводить дела до открытого столкновения с королем.

        Ликовский (Unija Brzеska) нашел в Ватиканском архиве данные о бывших в ту минуту опасениях в Кракове, что Острожский в самом деле подымет восстание. В половине сентября 1595 г. король созвал совещание министров, нескольких польских и литовских сенаторов с соучастием папского нунция Маласпины. Поставлен вопрос: доводить ли дело унии в том виде, как оно двинуто, теперь же до конца, или еще отложить пока поездку епископов в Рим? И вынесено осторожное решение - временно задержать поездку Ипатия и Кирилла, пока князь Острожский несколько поостынет и свыкнется с неизбежностью унии. Были немедленно написаны в этом смысле и письма к Ипатию и Кириллу. Но не успели письма дойти до них, как они оба явились в Краков. 22-го сентября собралось заново тоже верховное секретное совещание. Мнения на нем разделились. Одни голоса были против спешки и даже пока против самого предприятия унии во имя гражданского мира. Указывали: 1) на возросшее после утверждения патриархом Иеремией влияние Виленского братства; 2) на большое возбуждение народа; 3) на то, что по осведомлению русских патриарх в случае унии, низложит весь епископат и лишит его нужного авторитета в глазах народа; 4) передавали сведения, будто кн. Острожский организовал отряд конницы в 150 человек, который поедет вдогонку за Ипатием и Кириллом, и они будут убиты; 5) что осторожнее провести дело через собор и даже откровенно через совещательный собор из православного духовенства совместно с латинским.

        Другая партия призывала к решительному действию. 1) Кн. Острожский не в силах поднять серьезное восстание. Авторитет королевской власти стоит достаточно твердо. 2) Неуместно поднимать шум о насилии совести, потому что сам епископат единогласно ходатайствует об унии. 3) Дожидаться широкого собора с участием всей восточной церкви, т.е. собора формально вселенского, это - чрезвычайно долгая история, которая может быть осуществлена лишь за пределами жизни настоящего короля. A тогда может перемениться и вся обстановка, и цель не будет достигнута.

        Нунций Маласпина был скорее на стороне осторожных скептиков. Вызвали самих "героев" унии, Потея и Кирилла. Анкета была такова. Собрание уверено в твердости данных делегатов. Но что они думают о твердости митрополита и др. епископов? И смогут ли они покорить большинство духовенства и православных шляхтичей и народ? В покорности епископов и народа делегаты не сомневались. Характерен их шляхетский презрительный взгляд на так называемую волю народа. Труднее по их мнению справиться с духовенством. Но за свои епархии они и в этом смысле ручаются. Что касается православной шляхты, то она легко пойдет по дороге правительства и теперь не подписывается под унией открыто, чтобы только не оглашались преждевременно их имена.

        Если теперь же не поехать в Рим, то позиция инициаторов будет самая невыгодная. Скажут, что латинская сторона сама их отвергла за неосновательность. a патриарх лишит их сана. Ссылаться на неудачу унии митр. Исидора нельзя. Тогда Исидор приносил сюда унию извне и был одинок. A теперь весь епископат сговорился, и многие авторитетные представители народа жаждут унии, а сам король, как ревнитель веры, поощряет ее. Роль короля в этом деле решающая. Если он возьмет и епископат и духовенство под свое особое покровительство и успокоит народ, что уния не есть отступление от восточной веры и исконных обрядов, и решительно уравняет в правах духовенство русское с латинским, то нет сомнения, что плоды унии будут совсем другие, чем были при Исидоре. Времена изменились. Допрошенные Ипатий и Кирилл удалились из залы совещания, и общее решение собрания склонилось к необходимости действовать безотлагательно. Делегатам русского епископата было приказано ехать в Рим, a король немедленно 24-го сентября издал универсал на польском языке ко всему населению королевства. В универсале король писал: "Считая за величайшее счастье, если бы нам со всеми верными и любезными нашими подданными находиться в одной католической церкви, под властью одного верховного пастыря, римского папы, и вместе с ними славить Бога едиными устами и единым сердцем. И признавая такое соединение наших подданных по вере весьма полезным и необходимым для целости и прочности самой Речи Посполитой, мы старались и не перестаем стараться, чтобы и тех из наших любезных подданных, которые уклонились от единства католической церкви, отечески привести к этому единству ради их собственного блага.

        И Господь по милости своей благословил наши старания. Пастыри греческой веры с немалым числом народа обратились к соединению с католической церковью под власть римского апостольского седалища. Объявляем об этом всем нашим подданным. Как тем, которые принадлежат к римскому костелу, чтобы они вместе с нами возрадовались обращению собратий и возблагодарили Бога, так и тем, которые еще не соединились с католической церковью, чтобы они последовали примеру своих пастырей и приняли унию, которую еще на Флорентийском соборе при наших прадедах приняли сами - греческий император и патриарх. И как тогда при соединении в вере, были дозволены апостольским престолом и сохранены в целости обряды и церемонии греческой церкви, так и теперь, приступая к той же унии, Киевский митрополит и иные владыки желают, чтобы им были сохранены все стародавние обряды и церемонии их церкви. Для этого и послали они в Рим к св. отцу братий своих, двух владык - Владимирского и Луцкого." Отъезд Ипатия и Кирилла в Рим для того, чтобы отдать под знамя унии русский народ без его согласия, не мог не поднять высокой волны возмущения. Но королевский универсал был авторитетом неприкосновенным. Православные избрали мишенью своих обвинений и упреков свой епископат. Кн. Острожский немедленно написал резкое письмо к митрополиту: "православие и вера теперь совсем преданы Вами под власть римскую." Одновременно Острожский напечатал за своей подписью y себя в Остроге листовку с укоризной на митрополита называя его "отступником и Иудой предателем." Оглушенный этим митрополит-трус едва мог придти в себя. Немедленно 27-го сентября он отвечал князю, что терпит напрасно, что он не переставал увещевать князя, с тех пор, как начала проектироваться уния: "как прежде я говорил, так и теперь говорю, что если бы ваша княжеская милость захотели быть причастником той унии, то и я не отказался бы идти за вашею милостью, как за вождем. A если иначе, то и готов за св. веру и закон свой пострадать до крови и вкусить смерть..." Князь потребовал собора. Митрополит предлагал самому князю созвать его, зная, конечно, что на такой не по законной форме созванный собор епископы не поедут.

        B начале октября кн. Острожский действительно вновь напомнил канцлеру Льву Сапеге о соборе. Но тот не посоветовал королю уступать, и Острожский получил решительный отказ. Вдруг 28-9 октября сам митр. Михаил рассылает приглашения на собор в Новогрудке на 25-ое января 1596 г., заявляя, что наконец-то ожидаемый собор разрешен королем. Этот неожиданный жест явно был рассчитан на то, что к указанному сроку уния станет уже фактом оформленным. И на соборе придется уже не обсуждать унию, a только принимать или отказываться. Перемена королевской тактики получает освещение в одном документе, опубликованном румынским ученым Гурмуздаки. Это - Pоstulatum от 24-го февраля 1596 г. короля к папе. Король сам убеждает папу - легализовать собор для русских уже принявших унию с приглашением на него и схизматиков: не для общих с ними решений, a только для их увещаний и обличений. Это, конечно, не тот общий собор, какого добивались православные. В данном Pоstulatum е приводятся откровенно политические мотивы унии: 1) Патриарх греческий является предателем политических тайн туркам. 2) Введение митрополита в сенат это - vinсulum для него в смысле ответственности за государственные интересы. 3) Важно всякими привилегиями отдалить сознание православных от церковной связи с Москвой. 4) Митрополиту следует дать титул примаса и даже патриарха. Очень примечательна и характерна мотивировка этого пункта по терминологии. Термины "русский" и "Россия" здесь и ниже употребляются в духе монополии их для Руси Литовской и противополагаются Руси Московской. Здесь пишется: "под властью русского митрополита находятся обширнейшие и многолюднейшие области. В сравнении с Россией (RUSSIA) области примасов Галлии или Испании совсем не велики." 5) "Наконец, если вся Россия (Russia), т. е. Литовская Русь, соединится с апостольским престолом, это легко может привести к унии с ним и великое княжество Московское, в котором миллионы душ заражены греческой схизмой, потому что в богослужении москвитяне употребляют один язык с русскими, да и разговорный язык обеих этих народностей представляет различия только диалектические или в произношении слов." Так ревновали эти литовские русские о своем исконном имени, что даже несклонны были удостаивать им москвичей. Как дика и чужда показалась бы им замена их дорогого и потому священного для сердца имени Русь неведомым им именем какой-то "окраинной" провинции (Украины)!

        Объявленный митрополитом собор на 25/1. 1596 г. (не тот, которого хотели православные) был однако хорошим прикрытием для М. Рогозы его вины. Но тревог православных он унять не мог. Виленское духовенство, город и братство в ноябре 1595 г. писали воеводе Ф. Скумину, упрекая владык в ряде тайных сборищ, упрекая митрополита в самоукрывательстве и отмалчивании на запросы. Теперь вся правда обнаружена: происходит отступление от святейших патриархов. "Мы протестовали пред Богом и всем христианским народом, как в книгах наших духовных, так и во всех урядах светских, что мы... обязуемся непоколебимо стоять при всем благочестии св. Восточной соборной церкви. Извещая об этом вашу милость, мы просим тебя быть вместе с иными многими православными защитником и поборником нашей благочестивой веры."

        B декабре 1595 г. виленские мещане протестовали в городских книгах против Михаила Рогозы, не признавая его архипастырем, пока он "не соберет собора и не очистит себя от обвинения в отщепенстве."

        B декабре же 1595 г. внесло протест в городские книги и Пинское духовенство, "як и y инших в сих поветах."

        Львовское братство, тотчас после универсала короля от 24-го сентября, внесло протест в городские книги: "митрополит отщепенец от православной церкви и потому не может быть судьей в споре братства с епископом Гедеоном." Митрополит зная, что с Братством ему ничего не поделать, решил извлечь пользу из этого конфликта, чтобы привлечь на свою сторону Гедеона, в тот момент под давлением кн. Острожского уже отрекшегося от унии. И - увы! - маневр еще раз удался. Таково было разложение нравов иерархии! На 15-ое января были позваны на суд митрополита Львовские братчики. Никто не явился. Тогда 20-го января все привилегии братства митрополит объявил ничтожными и управление всеми делами его указал передать епископу Гедеону. И Гедеон, после всех клятв, документальных обязательств и перелетов, опять заседает y митрополита в его соборике 27-го января и участвует на нем в осуждении Стефана Зизания! Но далее следует опять нечто неожиданное. Кн. Острожский - знаток психологии падших иерархов - не приходит в отчаяние. Он делает последние усилия примирить Гедеона с Братством и достигает своей цели. Гедеон опять - и на этот раз, слава Богу, уже окончательно примыкает к князю и становится против унии православным епископом № 1.

        Действие в Риме.

        Ипатий и Кирилл 15-го ноября прибыли в Рим и вскоре дважды были приняты папой Климентом VIII в частной аудиенции "с несказанной милостью н лаской." Они передали папе:

        1) приговор их епископов от 2.XII.1594 г.; 2) артикулы от 1.VI.1595 г.; 3) соборное их послание к папе от 12.VI.1595 г. и 4) другие письма короля и латинских иерархов. Папа сам рассказывает, что при этом они "униженно просили принять их в лоно католической римской церкви, с сохранением их обрядов и церемоний при совершении божественных служб и таинств согласно с унией, постановленной на Флорентийском соборе между западной церковью и восточной, греческой." С своей стороны они выражали готовность осудить все ереси и расколы, отвергнуть все заблуждения, которые отвергает и осуждает св. церковь римо-католическая, особенно же те, из-за которых они до сих пор были отделены от нее, правильно произнести и содержать исповедание католической веры, оказать и всегда оказывать должное послушание и покорность папе, как истинному наместнику Христову и св. апостольской кафедре."

        Привезенные делегатами документы переданы были папой на обсуждение в специальную комиссию, и все дело затянулось на целых 6 недель. Депутаты в это время помещались в папском дворце и осматривали достопримечательности Рима. При рассмотрении привезенных документов на так называемые "артикулы," т.е. на мелочные условия принятия унии, особо интересовавшие боявшихся народа епископов, здесь в Риме официально не обратили никакого внимания. Очевидно, по формуле: "снявши голову по волосам не плачут." Чин принятия в унию покрыл эти артикулы полным молчанием. Веру епископам предписали без всяких условий, по той обычной форме, как принимались все восточные "схизматики." На 23-е декабря назначена была торжественная аудиенция в Константиновской зале Ватикана. Папа восседал на троне в полном облачении, и его окружала коллегия кардиналов из 33 лиц. Позади кардиналов за решеткой стоя помещались многие архиепископы, епископы, прелаты (среди них известный церковный историк Цезарь Бароний), послы Франции и другие высшие сановники папского двора, иностранцы, в том числе и из Литвы и Польши, ученики греческой униатской коллегии и другие...

        Два церемониймейстера ввели Ипатия и Кирилла. После 3-х ритуальных поклонов они приблизились к папе, поцеловали его туфлю и, стоя на коленях, кратко заявили устами Потея, говорившего по-латыни, о цели своего прихода и подали официально в руки папы привезенные ими документы. Затем они отошли назад ко входу в залу заседания, где их свита продолжала стоять на коленях. Папа приказал прочитать вслух все документы. Виленский каноник Евстафий Волович, русский, прочел документы в подлиннике по-русски, стоя с левой стороны папского трона. После этого, стоявший на правой стороне, папский секретарь Сильвий Антонин прочитал те же документы в латинском тексте. Во время чтения Ипатий и Кирилл то наклоняли головы, то даже вставали на колени. По окончании чтения папский секретарь обратился к Ипатию и Кириллу с латинской речью от лица папы такого содержания: "Наконец, после 150-ти лет (разумеется Флорентийская уния 1437 г.) возвращаетесь вы, русские епископы, к камню веры, на котором Христос основал церковь свою, к матери и учительнице всех церквей, к церкви римской. Никакое слово, самое красноречивое и сильное, не в состоянии выразить всей радости нашего святейшего отца. Дух его восторгается к Богу. И вы без сомнения признаете и не перестанете исповедывать величайшую благодать Господа, просветившего сердца ваши своим божественным светом и вразумившего вас, что не находятся в теле те члены, которые не соединены с главой. Не может приносить никакого плода ветвь, оторванная от лозы. Высыхают потоки, разъединенные с своим источником. Не может иметь Бога отцом тот, кому церковь не мать - церковь единая, католическая и апостольская под единой видимой главой - римским первосвященником, отцом отцов, пастырем пастырей. Итак, разумно и благочестиво поступили ваш достопочтенный митрополит и вы с епископами, когда возжелали соединения с католической церковью, вне которой нет спасения. И из таких далеких стран пришли сюда, чтобы заявить покорность законному преемнику св. Петра, истинному наместнику Христову на земле, и, отвергнув старые заблуждения в вере, принять от него веру чистую, неповрежденную. Но как "сердцем веруется в правду, усты же исповедуется во спасение" (Рим. 10, 10), то восполните, досточтимые епископы, радость его святейшества и настоящей священной коллегии, произнесите теперь исповедание католической веры."

        Бароний, описывая это событие, говорит, что русская церковь после Флорентийского собора увлечена была греческой церковью вновь в схизму. A теперь pоst сеntum еt quiqvaginta annоs она как бы пробудилась от сна и поспешила прислать в Рим свое посольство (Annalеs, VII p. 738). И сам папа Климент VIII в акте об унии русского народа с римской церковью также говорит, что это произошло после 150-летнего перерыва. Подчеркнуть это важно потому, что униатская литература тенденциозно все время утверждала, что уния со времени Флорентийского собора никогда не прекращалась в Киевской митрополии. Эту натянутую теорию старался утверждать и сам Ипатий Потей. Так, в письме к кн. Острожскому от 3.VІ.1598 г. он выражался: "Благодатью Бога Вседержителя, без воли которого ничто человеку невозможно, сталось соединение межи церковью греческою и римскою в папстве его королевской милости, пана нашего милостивого, которое по столь долгом времени сцызмы проклятое, мало не полтораста лет, недбалостью старших церковных, по соборе Флорентийском отлогом лежало, a теперь часов наших обновлено, постановлено и утверждено есть" (А. Ю. З. Р. I, № 224. стр. 281). Ответная речь делегатов есть присяга на унию за весь епископат и народ. Она была выработана в течение тех 7-ми недель, которые протекли с момента приезда Ипатия и Кирилла, и при их, конечно, участии. По содержанию она является полным принятием латинства, как догматического и церковного учения. От тех условий и оговорок, с которыми делегатов направляла в Рим русская епископская группа, не осталось и следа. Это было подпиской под полнотой латинства. Вот ее текст:

        "Святейший и блаженнейший отец! Я, смиренный Ипатий Потей (во втором экземпляре имя Кирилла Терлецкого), Божиею милостью прототроний, епископ Владимирский и Брестский (в др. экземпляре: экзарх, епископ Луцкий и Острожский), родом русский, один из послов досточтимых во Христе отцов прелатов той же нации, a именно: - Михаила Рогозы, архиепископа, митрополита Киевского и Галицкого и всея Руси, Григория, нареченного архиепископа Полоцкого и Витебского, Ионы Гоголя, избранного во епископа Пинского и Туровского, Михаила Копыстенского, епископа Перемышльского и Самборского, Гедеона Болобана, епископа Львовского (!), и Дионисия Збируйского, епископа Холмского, - нарочито избранный ими и посланный, вместе с досточтимым во Христе отцом Кириллом Терлецким, экзархом, епископом Луцким и Острожским (в др. экземпляре - Ипатием Потеем, прототронием, еп. Владимирским и Брестским), той же нации, другим послом тех же господ прелатов и товарищем моим, с той целью, чтобы заключить и принять унию с Вашим Святейшеством и св. церковью римской и от имени всех их, всего их духовенства и всех вверенных им овец, принести должное повиновение св. престолу блаженного Петра и Вашему Святейшеству, как верховному пастырю вселенской церкви.

        Находясь y ног вашего святейшества и намереваясь произнести нижеследующее исповедание св. православной веры по форме, предписанной для греков, возвращающихся к единству римской церкви (тут опять подробные "артикулы" совершенно замолчаны), как от имени названных выше господ - архиепископа и епископов русских, так и от моего собственного, вместе с товарищем моим, обещаюсь и ручаюсь, что сами господа архиепископ и епископы с готовностью одобрят это исповедание, примут его, утвердят и вновь изложат по данной форме от слова до слова и, подписав своими руками, с приложением своих печатей, пришлют к Вашему Святейшеству в следующем виде:

        "Твердо верую и исповедую все, что содержится в символе веры, который употребляется в римской церкви." Далее приводится весь текст символа со вставкой "и Сына" - филиокве.

        "Еще верую, принимаю и исповедую все то, что определил и объявил св. вселенский Флорентийский собор об унии западной и восточной церкви. A именно: Дух Святый имеет личное свое бытие от Отца вместе и от Сына, и от обоих вечно исходит, как от одного источника. Когда свв. отцы и учители говорят, что Дух Святый исходит от Отца чрез Сына. это значит, что и Сын, по выражению греков, есть причина αίτια, a по выражению латинян начало (pгіnсіріum) бытия Св. Духа, как и Отец. И если все, что имеет Отец, он дал и Своему Единородному Сыну, кроме отчества, то Сын вечно имеет от Отца и то, что от Него исходит Дух Святый. Выражение "и от Сына" внесено в символ законно и разумно для уяснения истины и по настоятельной нужде."

        "Таинство Тела Христова истинно совершается как на пресном, так и на кислом пшеничном хлебе. И священники могут совершать это таинство на том и другом хлебе. каждый по обычаю своей церкви."

        "Души тех, которые умерли с покаянием в любви Божией, но не успели удовлетворить за свои грехи плодами, достойными покаяния, очищаются по смерти наказаниями в чистилище. A для облегчения этих наказаний им полезны пособия еще живущих христиан, каковы: литургия, молитвы, милостыни и другие дела благочестия, какие обыкновенно совершают верующие за других верующих по установлению церкви."

        "Души тех, которые после крещения не осквернились никаким грехом, a равно и тех, которые по осквернении себя грехом очистились еще в теле или по смерти, тотчас принимаются на небо и ясно видят Самого Бога, Единого в Трех Ипостасях, однако по различию своих заслуг один другого совершеннее. A души тех, которые умерли в смертном грехе или только в первородном, тотчас низводятся во ад и подвергаются, хотя и не одинаковым, наказаниям."

        "Св. апостольский престол и римский первосвященник имеет первенство на всю вселенную. Римский папа есть преемник блаж. Петра, князя апостолов, истинный наместник Христов, глава всей церкви, отец и учитель всех христиан. И ему в лице блаж. Петра передана Господом нашим Иисусом Христом полная власть пасти всю церковь и управлять ею, как говорится в деяниях всел. соборов и в свящ. канонах.

        "Кроме того, исповедую и принимаю все, что св. апостольская римская церковь предлагает исповедывать и принимать по определениям св. вселенского тридентского собора, сверх содержащегося в вышеизложенном символе веры.

        В частности: вполне приемлю апостольские и церковные предания и прочие постановления той же церкви.

        Приемлю также священное писание по тому смыслу, какой содержала и содержит св. мать церковь, которой одной принадлежит власть рассуждать об истинном смысле и толковании св. писания, и никогда не буду понимать и толковать его иначе, как только по единодушному согласию отцов.

        И исповедую, что семь в истинном и собственном смысле таинств Нового Завета, которые установлены Господом нашим Иисусом Христом и необходимы для спасения рода человеческого, хотя не все необходимы каждому человеку, именно: крещение, миропомазание, евхаристия, покаяние, елеосвящение, священство и брак. Все они сообщают благодать; из них крещение, миропомазание и священство не могут быть повторяемы без святотатства. Приемлю и установленные католической церковью обряды при совершении всех названных таинств.

        Приемлю все, что определено и обнародовано на с в. Тридентском соборе о первородном грехе и оправдании.

        Исповедую, что в литургии приносится Богу истинная, действительная и умилостивительная жертва за живых и умерших, и что в святейшем таинстве евхаристии истинно, действительно и существенно находится тело и кровь вместе с душой и божеством Господа нашего Иисуса Христа, и бывает преложение всего существа хлеба в тело и всего существа вина в кровь, каковое преложение католическая церковь называет пресуществлением. Признаю, что и под одним только видом принимается весь Христос и истинное таинство.

        Твердо содержу, что чистилище есть, и что находящиеся там души получают облегчение и от пособия верующих.

        Равно и то, что святых, царствующих вместе со Христом, должно почитать и призывать, что они молятся за нас Богу, и что мощи их должны быть чтимы.

        Непоколебимо признаю, что иконы Христа, Приснодевы Богородицы и др. святых должно содержать и воздавать им надлежащую честь и почитание.

        Утверждаю, что власть индульгенций дана церкви Христом и что употребление их весьма полезно для христианского народа.

        Признаю св. католическую и апостольскую церковь римскую матерью и учительницей всех церквей. A римскому папе, преемнику блаж. Петра, князя апостолов, и наместнику Иисуса Христа, обещаю и клятвой подтверждаю истинное повиновение.

        Принимаю также и исповедую и все прочее, что предано, определено и обнародовано св. канонами и вселенскими соборами, в особенности же св. собором Тридентским. A все противное, всякие схизмы и ереси, осужденные, отвергнутые и анафематствованные церковью и я осуждаю, отвергаю и анафематствую.

        A что сию истинную католическую веру, без которой никто не может спастись, и которую я здесь добровольно исповедую и истинно содержу, я буду стараться, при помощи Божией, всеми моими силами содержать и исповедывать целой и неповрежденной до последнего моего дыхания, a также проповедовать ее и моим подчиненным или тем, которые будут вверены моему пастырскому попечению. В этом я, тот же Ипатий Потей, прототроний, еп. Владимирский и Брестский (соответственно: Кирилл Терлецкий, экзарх, еп. Луцкий и Острожский), посол вышеуказанных господ - архиепископа и епископов русских, как от их имени, по их доверенности, так от моего собственного (о доверенности от народа нет упоминания), торжественно обещаюсь и клянусь. B том да поможет мне Бог и это св. Его евангелие."

        По прочтении всего этого Кирилл и Ипатий приблизились к папе и со слезами облобызали его ноги. Папа тихо сказал им несколько ласковых слов: "я не хочу господствовать над вами. Хочу носить на себе ваши тяготы." Затем обнял и облобызал их. Объявил вслух всем, что принимает их и отсутствующих митрополита и епископов, все духовенство и весь народ. Затем папа обратился к кардиналу-пресвитеру, старшему духовнику и инквизитору, чтобы тот публично разрешил Ипатия и Кирилла от всех епитимий и благословил их оставаться в сане и продолжать служение церкви. A затем сам папа, обратясь к Ипатию и Кириллу, предоставил им, как посредникам от имени его - папы, также разрешить и благословить и прочих епископов русских, чтобы те в свою очередь разрешили и благословили все священство. Наконец, по просьбе Ипатия и Кирилла, к папе подведены были все их русские спутники, чтобы облобызать его ноги. Папа благословил всех и покинул зал.

        В тот же день, 23.XII. 1595 г., составлен и подписан протокол о происшедшей церемонии.

        Уже в январе 21-го 1596 г. сам папа утвердил особую "конституцию" на намять потомству, формулируя в ней весь процесс о приходе послов и о порядке заключения унии. Акт кончался словами: "Мы, настоящим нашим постановлением принимаем досточтимых братьев, Михаила архиепископа - митрополита и проч. епископов русских со всем их клиром и народом русским, живущим во владениях польского короля, в лоно католической церкви, как наших членов во Христе. И во свидетельство такой любви к ним, по апостолическому благоволению, дозволяем им и разрешаем все священные обряды и церемонии, какие употребляют они при совершении божественных служб и святейшей литургии, также при совершении прочих таинств и других священнодействий, если только эти обряды не противоречат истине и учению католической веры и не препятствуют общению с римской церковью, - позволяем и разрешаем, несмотря ни на какие другие противоположные постановления и распоряжения апостольского престола."

        Из подчеркнутых мест вышеприведенных документов ясно, что римской стороне дано обязательство подчиниться доктринальной чистке и в догматической и в обрядовой областях. Вопрос лишь в тактике, наступит ли чистка резко, вызывающе, или будет отсрочена. Делегаты русского епископата подчинились этой программе принципиальной латинизации вопреки обещаниям и обязательствам пред своими наивными собратьями епископами, оставшимися на местах.

        B память этого знаменательного события были выбиты из золота и серебра памятные медали с такими надписями и барельефными изображениями:

         

        Таким образом, путь секретов и обмана народа доведен был до конца. Тайные делегаты тайной унии тайно от всех приняли не только Флорентийскую унию, но и Тридентскую веру, т.е. полную римо-католическую веру. Принципиально изменили своей вере, перешли догматически в латинство. У себя в Литве пропагандно вдалбливалось в сознание народа, что вся старая вера и все обряды сохранены полностью и лишь добавлено к ним одно признание главенства папы. Так унию в субъективной несознательности и приняли первые и последующие поколения народа, обращенного в униатов. Надо поставить в заслугу нашему историку, митр. Макарию, что он извлек из архивных матерьялов и привел в систему ту связь событий, которая для любого беспристрастного читателя вскрывает во всем этом процессе удавшееся в довольно широком размере вовлечение народной массы в процесс романизации и латинизации.

        Ипатий и Кирилл понимали, как далеко они зашли и немедленно из Рима уже начали затуманивать смысл происшедшей измены. Уже 30-го декабря Ипатий и Кирилл писали в Краков бискупу Юрию Радзивиллу, что "исповедание греческой веры сохранено нерушимо святейшим отцом" и чтобы Ю. Радзивилл упросил короля успокоить православных и объявить им с высоты трона, "что они все свое имеют в целости."

        До своего отъезда домой Ипатий с Кириллом пробыли в Риме около месяца. На другой же день после принятия их в римскую веру, они были включены в праздничное предрождественское сослужение в храме св. Петра. На торжественной вечерне 24.XII Ипатий и Кирилл были поставлены выше всех епископов латинских. Папа выделил еще больше и приблизил к себе. И еще не раз наши епископы-униаты сослужили соборне в церкви св. Петра вместе с папой и включены были даже формально в чины папского двора с титулом "придворных прелатов и ассистентов" (praеlatоs nоstrоs dоmеstiсоs еt assistеntеs fесimus). B начале февраля делегаты стали собираться обратно. С собой они повезли свыше десятка папских посланий, адресованных королю, к сенаторам, к митрополиту, к епископам. В письме к митрополиту писалось: "теперь остается только, чтобы и вы искренне приняли и утвердили то, что сделано в Риме вашими послами. Для этого мы желаем, чтобы ты, брат архиепископ, нашей властью назначил поместный собор и созвал своих епископов: пусть каждый из них исповедует в публичном собрании католическую веру по той самой формуле, по какой исповедали ее здесь два ваши посла епископы. И точно также пусть каждый даст торжественное обещание повиноваться нам и апостольскому престолу. И о всем, что будет совершено на вашем соборе, пришлите нам письменный документ, надлежащим образом утвержденный и засвидетельствованный, чтобы он навсегда сохранялся в наших архивах во свидетельство потомству о вашем о бpaщении к католической церкви. Мы написали и к латинским епископам - Львовскому, Луцкому и Холмскому, чтобы они присутствовали на вашем соборе в знак братской любви и общения."

        Письмо к королю содержало просьбу о содействии к созыву собора и об осуществлении пожеланий русского епископата в смысле его равноправия и введения в состав сената.

        Брест-Литовская Уния 1596 г.

        Собор. Начало борьбы с унией.

        Бискуп Луцкий, Бернард Мациевский, истинный зачинатель унии, ликовал. Пел в церкви торжественное "Tе Dеum" и писал: "владыки Луцкий и Владимирский приехали из Рима в добром здравии, осчастливленные и радостные."

        На Варшавском сейме (март-май 1596 г.) впервые вопрос об унии поставлен открыто. На сейм стали поступать после местных сеймиков формальные протестации земских послов (депутатов). Кн. Острожский от себя лично протестовал против законности самочинно учиненной унии. Во всех протестах единогласно формулировано ходатайство о низложении епископов-униатов. Ипатий и Кирилл обвинялись в том, что они тайно отправились "в чужую землю и предались чужой власти," в нарушение присяги самого короля в 1573 г. на Варшавской конференции. Земские послы, за подписью кн. Друцкого-Горского, заявляли, что они и весь русский народ не признают за эту измену Ипатия и Кирилла епископами, a паны православные не допустят их в свои владения. Копии этого заявления разосланы во все воеводства. A там по всем городам письменно декларировались подобные же протесты. Особенно обстоятельный протест издали граждане Вильны. Кирилл Терлецкий перепугался. Во власти Виленского муниципалитета находилось на хранении движимое имущество К. Терлецкого. Реестр своего имущества Кирилл вписал в актовые книги Варшавы и просил короля новым декретом утвердить за ним его Луцкую епископию. 21.V.1586 г. король дал ему как бы вновь его кафедру "за заслуги государству и всему христианству полезные" с прибавкой еще материального вознаграждения натурой.

        Свободному пользованию конституционным правом общественного и религиозного самоопределения приходил конец. Уния стала государственной программой. Борьба с ней превращалась в политический бунт. Виленское братство было наказано в этом порядке в первую очередь. Универсалом короля от 22-го мая митрополиту приказано судить виленских братчиков, как бунтовщиков, и изгнать их из Троицкого монастыря. A так как митрополит уведомил короля, что Стефан Зизаний и братские попы Василий и Герасим были им еще ранее анафематствованы, то от короля последовал приказ всех троих арестовать.

        Хотя борьба, и в государственных формах в частности, за и против унии уже открылась, но еще не было прямого манифеста свыше об унии. Лишь 14-го июня опубликован с этой целью королевский универсал в таких выражениях: "Имея в виду древнее соединение церквей восточной и западной, всегда способствовавшие возвышению и процветанию государства и подражая примеру великих государей... среди других наших государственных забот мы обратили наше внимание на то, чтобы людей греческой религии в нашем государстве привести к прежнему единству с католической церковью римской, под властью одного верховного пастыря. С этой целью... отправлены были в Рим послами к папе владыки Владимирский и Луцкий. Побывав y св. отца, они уже вернулись назад и не принесли оттуда с собой ничего нового и противного вашему спасению, ничего отличного от ваших обычных церковных церемоний. Напротив, согласно с древним учением свв. отцов греческих и св. соборов, сохранили вам все в целости, о чем и имеют дать вам подробный отчет. И так как не мало знатных людей греческой веры, желающих св. унии, просили нас, чтобы мы для окончания этого дела велели собрать собор, то мы и позволили вашему митрополиту, кир Михаилу Рогозе созвать собор в Бресте, когда он с другими вашими старшими духовными признает то наиболее удобным. Мы уверены, что вы сами, когда хорошо подумаете, не найдете для себя ничего полезнее, важнее и утешительнее, как святое соединение с католической церковью, которая водворяет и умножает между народами согласие и взаимную любовь, охраняет целость государственного союза и прочие блага земные и небесные." Далее универсал поясняет, что на собор приглашаются "католики римского костела и греческой церкви, которые к этому единству принадлежат." Ясно, что православные не приглашаются. Но для стирания остроты положения поясняется, что "будет вольно и всякому православному явиться на собор, только со скромностью и не приводить с собой толпы." Затем поясняется, что ни в коем случае и ни в каком качестве не может на собор явиться никто другой иной веры: подразумевается исключение протестантов. Сверх сего поясняется, что повестка собора не допускает касания никаких других дел. С своей стороны митр. М. Рогоза опубликовал 21-го августа приглашение на собор на 6-ое октября "для прислуханья и обмышливанья" учрежденной унии. Откровенно соборяне приглашаются просто для заслушания и подписания fait aссоmpli.

        Тем временем шла бурная борьба митр. М. Рогозы с виленскими братчиками и Стефаном Зизанием. Митрополит добился "баннации" борцов, как наказания за политическое преступление. Но те защищались на конституционной почве пред виленским трибунальским судом. И конституционное право было в такой мере ясно на стороне православных борцов, что высылка их не состоялась. Но король отнял от братчиков данный им в свое время привилей и воспретил им - изгнанным строить свою церковь. B будущем, как известно, изгнанникам удалось построить поблизости, через дорогу, свой Святодуховский монастырь, который и стал центром полемики с унией на долгий период.

        Православная сторона под водительством кн. Острожского, вместе с большинством православного дворянства Острожского и Виленского округов, не могла принять не только неравноправного униженного положения православия на соборе, объявленном в королевском универсале, но опасалась даже, чтобы самый этот собор, игнорируя православную сторону, не произошел совсем в секрете от нее. И потому поторопилась обратиться к королю с ходатайством об исправлении и расширении плана самого собора. Православная шляхта, во-первых, благодарила короля за принципиальное собирание собора. Во-вторых, просила, чтобы никто не приезжал на собор с вооружением и жолнерами для своей охраны. В-третьих, чтобы вольно было приехать на этот собор и каждому шляхтичу и других христианских исповеданий. В-четвертых, чтобы патриарший экзарх Никифор был приглашен на собор. В-пятых, чтобы собор не имел компетенции решать вопрос об унии окончательно и суверенно, a чтобы вопрос об унии мог быть перенесен в ревизионном порядке на коронный генеральный сейм. От королевской канцелярии последовал ответ, в котором принято было только первое ходатайство о приезде на собор без всякого вооружения. Другие пункты отклонены с мотивировкой. Подлежащий соборному суждению вопрос об унии касается только взаимоотношений римской и греческой церквей. Другим исповеданиям до этого нет дела. Никифор - враг Польши. Он настраивал против Польши венгерского воеводу Рогана и в войне в Молдавии (декабрь 1595 г.) был сторонником турок. Генеральному сейму нет дела до церковных вопросов.

        Православные, в том числе и кн. Острожский, писали о ходе дел восточным патриархам. Александрийский патриарх Мелетий Пиг прислал письмо кн. Острожскому и в нем уполномочил своего протосинкела, знаменитого Кирилла Лукариса, который здесь учительствовал в Львовской братской школе с 1594 г., быть на соборе его представителем. Никифор, хотя по сану и архидиакон, но занимал пост протосинкелла вселенского патриарха и в течение трех лет поездки Иеремии II в Москву состоял в Царьграде местоблюстителем патриаршего престола. Теперь он был назначен с 1592 г. патриаршим экзархом на Молдавию и Польшу. Церковно-административные полномочия патриаршего протосинкелла, хотя бы в архидиаконском сане, аналогичны латинским достоинствам кардиналов - диаконов. B Молдавии в 1595 г. Никифор уже председательствовал на соборе против унии. По приезде в Польшу он сначала был арестован в пограничном Хотине. Но, по ходатайству православных, был освобожден. Проводя Никифора на собор, православные думали провести его в председатели, как старейшего по званию патриаршего экзарха над местным митрополитом М. Рогозой. Но собор был организован властью короля так, чтобы быть только парадом объявления (а не обсуждения) унии.

        Однако православные, не обольщаясь надеждами на полную формальную победу, сделали все усилия, чтобы их соборное представительство могло быть канонически безупречным и максимально солидным. Под соборное право мирян постарались подвести прочную и широкую базу. Использовали процедуру сеймиковых выборов депутатов на генеральный сейм. Уездные сеймики для выборов на генеральный сейм 1597 г. происходили осенью 1596 г. Православные дворяне на этих съездах выбрали депутатов на церковный собор и снабдили их надлежащими инструкциями. Мещане (депутаты от городов) явились представителями от магистратов. Таким образом, тут было правильное представительство от всех слоев организованного русского православного общества.

        Однако, представительство православной стороны не удержалось от невыгодных для него крайностей. Возмущение православных пред системой изменнического со стороны епископата и насильственного со стороны короны способа введения унии было таково, что православные вдались в некоторые "военные" крайности (а la guеrrе соmmе а la guеrrе). B нарушение буквы королевского указа мобилизовались в качестве сочувствующих местные Брестские протестанты. Не претендуя входить в самый собор, они демонстрировали ему свою моральную охрану. K сожалению, и кн. Острожский, потеряв веру в рыцарское достоинство короля, приехал в Брест под вооруженной охраной отряда из татар и гайдуков с пушками. Сам Острожский просил y короля не допускать этого, a теперь он, очевидно, поддался панике православной церкви, которая опасалась, что королевская полиция применит к православным прямую силу и не допустит их не только на собор королевский, но и на свой собственный.

        Что касается состава униатского собора, то под протекторатом верховной власти он формально был легален. На соборе были, кроме папских легатов и уполномоченных от короля, митр. Рогоза и с ним пять епископов. Двое из семи епископов, Гедеон Львовский и Михаил (Копыстенский) Перемышльский, "стались на стороне православных. Но под всеми почти документами, предрешившими унию, как мы видели, уже стояли и их грешные подписи, данные в кредит передовой двоице - Кириллу и Ипатию. Таким образом, формально под программой собора стояли подписи всего епископата. Если даже исключить двоих, все равно иерархическое большинство было на стороне униатского собора. Так и всегда в истории церкви. Формально - правильные права собора сами по себе еще не решают вопроса. Сила или бессилие собора еще проверяется опытом: - примет ли данный собор вся церковь? Это критерий "рецепции." В данном случае вся соборность русской церкви униатского собора не приняла. И формально-правильный Брестский собор стал "лжесобором."

        Открытие собора.

        Властям предержащим было известно настойчивое "упорство" православных. Для себя власть имущие, конечно, считали безумием допускать какую-либо оппозицию в процедуру налаженного официального собора. Решено было пройти мимо, замолчать оппозицию и создать из собора упрощенное, гладкое, официальное торжество. Поэтому митр. Михаил в назначенный, всем известный срок 6-го октября, никак об этом не извещая православных, a просто в своем узком составе епископского собора отправился в церковь св. Николая, служившую кафедральным собором города Бреста, и после литургии и молебна там же открыл и собор. Рассуждать на таком соборе ни о чем не приходилось: все было предрешено. Поэтому церемония открытия собора в этот день молебном и ограничилась. Параллельно и неофициально шли попытки привлечь хотя бы часть православной оппозиции на свою сторону. Все другие церкви Бреста были заперты для православных. В безысходности православные могли найти приют только y протестантов, не в храме, конечно, чтобы не давать повода к демагогической клевете об измене веры, a в частном доме протестанта пана Райского. Правда, и здесь большая зала, предоставленная хозяином православному собору, служила также протестантской молельней. В безиконной зале поставили на аналое посредине крест и евангелие. 6-го октября православные собрались здесь в предположении, что они могут получить приглашение от митрополита на собор, но не дождались его до вечера. И тогда уже собравшиеся сочли себя в праве открыть свой собор независимо от собора "казенного," правительственного. Экзарх Никифор имел письменные полномочия от патриарха КПльского - председательствовать на местных соборах, хотя бы в них участвовал и сам митрополит. Таким образом, лицо Никифора - экзарха КПльского патриарха, придало формально-правильную организацию православному собору. Никифор был признан, как заместитель патриарха, председателем. По примеру практики КПльской патриархии, сложившейся под турецким владычеством, когда на место канонической власти басилевса встало представительство от православного народа в форме так называемого "Смешанного Собрания," Никифор предложил применить здесь канонический обычай КПльской церкви. A именно: сначала отделить более тесный круг иерархии и священства от более широкого круга мирян. Говоря новым техническим языком, предложить функционировать двум палатам: верхней и нижней. Эти два круга тут же названы были местными терминами, как два "кола": "коло" верхнее и "коло" нижнее.

        Верхнее иерархическое коло открывшегося таким образом православного собора решило начать формальные отношения с митрополитом М. Рогозой. Патриаршие экзархи, Никифор и Кирилл Лукарис, отправили митрополиту письменное приветствие и приглашение придти к патриаршим экзархам для предварительного совещания и вместе с ними отправиться, куда укажет митрополит, на самый собор. Депутация из 6-ти духовных лиц не могла увидеть митрополита лично. Ее принял епископ Пинский Иона (Гоголь). Ответ митрополита, переданный через Иону, был таков: "Подумаем. Коли нужно будет явиться, то явимся." Параллельно попробовал прорвать эту блокаду около лица митрополита, прося свидания с ним, сам кн. Острожский. Но Михаил свидание отклонил. Стало ясным желание полного разрыва. Православные опять послали новую депутацию к папскому легату, епископу Львовскому Димитрию Соликовскому, выражая желание быть на соборе, так как сам митрополит в свое время открыто и письменно пригласил их на этот день, a теперь от них скрывается. Все было напрасно. Правительственный собор решил игнорировать православных.

        Когда православные точно установили факт официального открытия собора митрополитом в церкви после молебна, то сочли, что они уже не имеют права бездействовать и должны сами также открыть собор. Начали с освящения залы молитвой. Был уже поздний час. Речь держал Гедеон Львовский. Осуждал митрополита в нежелании и боязни предстать пред патриаршими экзархами. В том же духе высказались и светские члены собрания. На другой день, 7-го октября, православные собравшись снова подождали: не будет ли каких вестей от митрополита? Чтобы проверить положение и иметь свободу действий в дальнейшем, снаряжено было новое посольство к митрополиту опять из 6-ти духовных лиц. Посланные встретились с только что прибывшими послами от короля. Tе пожелали видеться прежде всего с князем Острожским, чтобы выяснить причину присутствия его вооруженных сил. Князь успокоил их и согласился отослать свою охрану на места. Делегация духовных послов добилась свидания с митрополитом и вернулась к собору с докладом. Митрополит принял их "с яростью и презрением" и сказал, что никакого ответа на их вопрос не будет. Этим был установлен факт разрыва и развязаны руки для действий православного собора. Наступила пятница 8-го октября. Председатели собора - экзархи предложили выполнить юридическую обрядность и отправить к митрополиту третье посольство из 9-ти лиц. Оно скоро вернулось с ответом от епископов изменников. Тон ответа был тон раздражения усталых и отчаявшихся людей. Епископы сказали: "что нами сделано, то сделано. Иначе переделывать мы не можем. Худо ли хорошо ли, но мы уже соединились с западной церковью."

        Дорога к открытию православного собора была расчищена. Экзарх Никифор открыл его обширной речью. Но главное значение он придавал не своим полномочиям, a соборному голосу самого православного русского народа, который принесен сюда правильно избранными полномочными его депутатами. Поэтому председатель пригласил к выслушиванию целого ряда инструкций от православных, полученных ими "с мест," из разных провинций. Главные мысли депутатских докладов сводились к следующим положениям: 1) наличные русские епископы - самочинные изменники вере, отступники. За это они подлежат патриаршему и соборному наказанию лишением сана. 2) Без воли собора восточных патриархов один местный собор в Бресте не в праве решать вопроса об унии. Такое решение противозаконно, не канонично и необязательно. 3) Поднятый вопрос о перемене календаря также вопрос общецерковный и также недопустимо его изменение только местными силами.

        Заседание было прервано в виду прихода послов от короля. В числе их был и сам Петр Скарга. Их принял в отдельной комнате кн. К. К. Острожский вместе с сыном своим Александром, и от каждого кола собора были командированы по 4 депутата. Сверх сего сюда же вошли и два епископа, Гедеон и Михаил, оставшиеся с православными. Королевские послы предъявили православным целый ряд обвинений: а) упрекали за нелояльность, за привод вооруженной охраны; б) за допущение в соборное дело еретиков протестантов и даже за собрание в их еретическом доме; в) экзарх Никифор, союзник турок и враг Польши; г) мирян - русских шляхтичей убеждали во имя Бога и отечества не вступать на путь измены и патриотически принять унию. Депутаты православной стороны условились не ввязываться в подобные споры и, терпеливо заслушав упреки и обвинения, сказали: что они все это доложат собору. Депутаты вернулись в собор, и в тот же день собор, обсудив положение дел, изготовил и послал королевским послам нижеследующий ответ: "Мы принимаем с великой признательностью и благодарностью отеческое попечение короля о водворении нерушимого согласия между его подданными и очень рады присоединиться к этому согласию, как по долгу христиан, так и по желанию исполнить волю его королевской милости.

        Но мы видим из истории, что св. соединение церквей уже несколько раз было устанавливаемо и столько же раз расторгалось, потому что не устранялись все препятствия. Не желая впредь понапрасну воздвигать такое непрочное здание, мы желаем, чтобы к соединению церквей подошли с возможной осмотрительностью и избрали бы надлежащие пути и средства, так, чтобы уния, созданная на прочном основании, могла существовать долго и, дай Боже, вечно.

        Не зная, какие люди в настоящее время дали повод к переговорам о соединении церквей, но хорошо зная, что нет на это согласия всей восточной церкви и особенно патриархов, что переговоры об унии поручено вести владыкам, большей частью подозрительным, и что разности в членах веры между обоими исповеданиями не могут быть примирены здесь, мы не видим сейчас прочного основания для соединения церквей.

        A чтобы наше несогласие на унию не было истолковано королевскими послами в дурную сторону и не навлекло бы на нас королевской немилости, мы заявляем, что охотно приступим к соединению с римским костелом, когда согласится на то вся восточная церковь и особенно патриархи, когда для этого избраны будут законные пути и приняты надлежащие меры, когда соглашены будут основательно все разности в догматах и обрядах между восточной и западной церковью, когда, таким образом, проложен будет путь к прочному и неразрывному их соединению."

        В этих последних дезидератах явно отражается идеалистическая мечта кн. Острожского, которую он и сам еще прежде искренне исповедывал и столь же добросовестно и теперь не мог исказить во имя унии карикатурной. Так безнадежно разошлись пути и устремления двух соборов, что собор православных перешел к своим злободневным делам. Нужно было успокоить бурю, поднятую прещениями митр. Рогозы против Виленского братства. Собор заслушал это дело и вынес оправдание братству и снял запрещение, наложенное на Стефана Зизания и священников Василия и Герасима.

        9-го октября был последний 4-ый решающий день собора и на униатской и на православной стороне. Королевские послы сообщили униатскому собору, что надо поставить крест на переговорах с православными и закончить свое дело. Тогда архиереи и архимандриты облачились в богослужебные ризы и со звоном и пением пошли крестным ходом в храм св. Николая. Там Герман, епископ Полоцкий, прочел заранее заготовленный на пергаменте текст декларации унии "всем на вечную память." В декларации утверждалось, что русские епископы признали главенство папы, что они посылали своих братьев в Рим, и те от их имени дали клятву на верность римскому престолу. Теперь они собственноручно и за своими печатями вновь приемлют данное обязательство и вручают свою волю папским легатам.

        Из этого вытекает, но в прикровенной форме, что собор принял все, что приняли в Риме Кирилл и Ипатий, т.е. всю латинскую догматику. Но для народа так и осталось неясным на долгое время: что именно было принято в области веры? Часть карпатороссов так и осталась при наивном убеждении что в унии сохранилась неприкосновенной вся русская киевская вера со дня св. Владимира.

        По прочтении данного акта, латинские бискупы облобызали русских, ставших униатами, епископов, и уже вместе с ними отправились в латинский храм для пения Tе Деум. После молебна было произнесено отлучение на возглавителей православной стороны: на Гедеона Болобана еп. Львовского, Михаила Копыстенского еп. Перемышльского, на Киево-Печерского архимандрита Никифора Тура, всего на 9 архимандритов к 16 протопопов поименно и в общей форме на все духовенство, не принявшее унии. На следующий день это отлучение было обнародовано с заключительной просьбой к королю: на место отлученных лиц назначить всюду лиц, принявших унию.

        Православные 9-го октября заседали с раннего утра. Духовное коло под председательством Никифора открыло суд над митрополитом и епископами-отступниками за то, что: 1) они нарушили архиерейскую клятву верности патриарху и православной вере; 2) пренебрегли правами КПльского патриарха в его пределах по постановлению древних соборов; 3) самовольно, без участия и патриарха и вселенского собора, дерзнули решить вопрос о соединении церквей и, наконец, 4) пренебрегли троекратным вызовом их на объяснение пред патриаршими экзархами и собором. После признания всех этих вин доказанными, экзарх Никифор встал на возвышение и, держа в руках крест и евангелие, торжественно произнес от лица собора лишенными священного сана - епископов-отступников. Приговор этот члены духовного кола подписали. После этого коло мирян также торжественно дало "обет веры, совести, и чести": - не повиноваться этим неистинным пастырям. A затем от лица всех членов собора, т.е. от двух его палат, соединенных вместе, послано - объявить об этом решении собора православного собору униатскому. К королю собор обратился с просьбой: - лишить отвергнутых и отлученных епископов-униатов их "хлебов духовных" и открыть места их для новых, избранных православными, кандидатов. В тот же день собором подписаны две почти одинаковых резолюции, может быть, предложенные двумя колами собора и почти тожественные по содержанию. Как не вызывающие спора, обе резолюции подписаны всеми и опубликованы, как резолюции всего собора. Первая гласила: "Мы даем обет веры, совести и чести за себя и наших потомков - не слушать этих, осужденных соборным приговором митрополита и владык, не повиноваться им, не допускать их власти над нами. Напротив, сколько возможно, противиться их определениям и распоряжениям, и стоять твердо в нашей святой вере и при истинных пастырях нашей св. церкви, особенно при наших патриархах, не оставляя старого календаря, тщательно сохраняя огражденное законами общее спокойствие и сопротивляясь всем притеснениям, насилиям и новизнам, которыми бы стали мешать целости и свободе нашего богослужения, совершаемого по древнему обычаю.

        Объявляем об этом торжественно, прежде всего пред Господом Богом, потом и всему свету и, в особенности, всем обитателям Короны, областей великого княжества Литовского, к Короне принадлежащих."

        Вторая резолюция звучала так: "Мы, сенаторы, сановники, чиновники и рыцарство, a также и духовные лица греческой веры, сыны восточной церкви, собравшиеся сюда в Брест на собор, достоверно узнали теперь от самих вельможных панов, посланных на собор Его Королевской Милостью, что они с митрополитом и несколькими владыками-отступниками от греческой церкви составили и обнародовали без нашего ведома и против нашей свободы и всякой справедливости какую-то унию между церквами восточной и западной. Mы протестуем против всех этих лиц и их неправильного деяния и обещаемся не только не подчиняться, но с Божией помощью всеми силами сопротивляться им. A наше постановление против них будем подкреплять и утверждать всеми возможными средствами и особенно нашими просьбами пред Его Королевской Милостью."

        Конечно, православные не питали надежды на исполнение их обращения к королю. Поэтому постановили: в случае безуспешности их ходатайства перед королем, перенести дело об унии на Генеральный Сейм 1597 г. Ο происшествиях в Бресте собор издал окружное послание к православным.

        После Брестского собора.

        Как и следовало ожидать, послы от собора получили в королевской инстанции отказ во всем. Королевский универсал от 15-го октября 1596 г. санкционировал собор униатский и государственно утверждал его иерархическое отлучение на православную иерархию, т.е. на двух, оставшихся в православии епископов: Гедеона Львовского и Михаила Копыстенского Перемышльского. A это значило, что два православных архиерея будут лишены их "хлебов духовных" и на их место королевским указом будут назначены другие, униаты.

        Православные в предвидении этого еще на сеймиках, выбиравших делегатов на Варшавский сейм 1597 г., дали им инструкцию выдвинуть, при поддержке протестантов, обратное требование о лишении мест архиереев, принявших унию. Так началась двухвековая сеймовая конституционная борьба православных, в союзе с другими диссидентами Польши, за свободу своего исповедания. Борьба эта была очень трудной и малоуспешной. Конституционный закон требовал единогласия от всего корпуса депутатов в 300 человек. Он назывался Посольской Избой. B вероисповедных вопросах этот корпус и не мог дать единогласия, ибо он отражал пропорционально всю вероисповедную пестроту Польши. Опыты голосовки всегда давали математически наперед известное разногласие, и потому все оставалось по-старому, но была и обратная сторона медали. На том же основании единогласия диссиденты часто срывали и предложения партии католиков.

        Правительство отомстило православным еще и тем, что обвинило экзарха Никифора в шпионаже в пользу Турции и в пользу Москвы, судило его политическим сенатским судом, заключило его в Мариенбургскую крепость, куда в недалеком будущем был заключен и митрополит Филарет Романов. Там Никифор и умер вскоре, как узник.

        Начался новый мученический период православной церкви в Польском государстве, как гонимого меньшинства, с протекционным насаждением унии, с борьбой православного населения, переходившей часто в гражданскую войну, в виде казацких восстаний. A все это повело через полстолетия к отпадению русской Украины к Москве. A в дальнейшем эта близорукая борьба за покорение Руси под унию ускорила конец и самой Польши и ее детища - унии, исчезнувшей в XIX в. В пределах уже России.

        		 
        Ко входу в Библиотеку Якова Кротова