Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы.

Архим. Киприан Керн

ПАСТЫРСКАЯ ПРОБЛЕМАТИКА

(К вопросу о преподавании пастырского богословия).

Пастырское богословие имеет свое место в ряду прочих богословских дисциплин, преподаваемых в духовных школах и как таковая вырабатывала свой план и совершенно определенную программу. Оно претендует иметь свою «систему», стать таким образом вполне наукообразным. Правда, долгое время оно не отделялось от дисциплины нравственного богословия и не имело своего самостоятельного положения. Теперь уже совершенно установлена независимость пасторологии от других, сродных ему по духу богословских наук, хотя до сих пор еще некоторые и оспаривают у него самое право называться наукой, приближая его к искусству (А. Винэ). Во всяком случае, если взглянуть на прошлое Пастырского богословия, то, каково бы ни было место, определявшееся ему в программе духовной школы, надо признать, что содержание и самая система его не всегда были удовлетворительны и полны. Часто ему придавался характер чисто моралистический и оно мало чем отличалось от аскетики в самом шаблонном и узком смысле этого слова, или же становилось сводом прав и обязанностей. Еще чаще оно приближалось к дисциплинам практического богословия, из него создавалась так наз. «ходегетика» («путеводство» в практической жизни священника). Это самый обыденный колорит, в который оно окрашивалось и благодаря этому становилось чем-то в роде «руководства для сельских пастырей» или ответами на недоуменные вопросы пастырской практики. Большинство наших старых дореволюционных пособий по этому вопросу, — классический Певницкий, лекции еп. Кирилла (Наумова), еп. Бориса (Плотникова) и др. — носят отпечаток чрезвычайно патриархального благополучия и бытовой устойчивости. Они впол-

15

не отражают дух своего времени. Единственно, кто до революции пытался внести нечто новое и свежее в преподавание этой науки был еп. Антоний (Храповицкий). Но он не создал своей «системы». Его статьи по пастырским вопросам, вошедшие во II том его собрания сочинений и впервые напечатанные в Москве в 1891 г. под инициалами С. С. Б. («Служитель Слова Божия», как он сам объяснял), никак не могут считаться учебником или курсом. Это просто ряд журнальных статей по вопросам пастырской деятельности.

Но это не сделало «весны» в науке, и она по-прежнему не отошла от своих утвержденных шаблонов практически-нравственного и аскетического направления. Этот характер патриархальности и бытового благополучия в наших старых учебниках по пастырскому богословию прекрасно и верно отражает весь стиль и уклад церковной жизни того времени: подчиненность Церкви государственной власти, кастовую замкнутость духовенства, его несвободу и отсутствие своей пастырской проблематики. Тогдашнее духовенство не имело, да и не могло иметь этой проблематики. Оно было не чутко к темам, стоявшим пред человечеством и пред Церковью. Это, конечно, не исключало возможности выявления в его среде отдельных восприимчивых и чутких умов, голос которых однако тонул в общей успокоенности того времени.

Проблемы не рождаются там, где все спокойно и где нет тревоги. Проблемы суть отражение беспокойства человеческого духа, его встревоженности. И хотя все человечество предчувствовало тогда надвигающуюся грозу, а русское передовое сознание особенно предвидело приближающееся крушение старого мира, тем не менее в толщу русского духовенства эта тревога не просачивалась. Ей был строго воспрещен доступ и в семинарские программы и за высокие монастырские стены всех наших четырех Духовных Академий. Тревога и проблематика концентрировались тогда в вольных очагах религиозной мысли, не подведомственных духовной цензуре.

Наше время освободило нас от всего того, что спутывало творческую богословскую мысль и церковную независимость. Но оно же поставило перед нами с необычайной остротой ряд жгучих тем, которых нельзя обойти. Оно требует от насвполне сознательного и честно-прямолинейного ответа на те вопросы, которые нам задает историческая действительность. Замалчивать их, уклоняться от них, пребывать самим и удерживать других в блаженном сне неведения невозможно. Те, кто это чувствуют, кто слышит трагический темп истории, должны будить спящих, те, кто все еще спять, должны проснуться, чтобы не проспать грозного и решающего

16

момента в истории и человечества и христианства. Это зовет и духовную школу, ее то может быть даже и в первую очередь, и громче всего не убояться этой жгучей тематики сегодняшнего дня, и беспощадно поставить перед будущими кандидатами священства ребром те вопросы, которые ставит сама жизнь. К этому и сводится то, что я называю «пастырской проблематикой». Попробую пояснить свою мысль.

Этим прежде всего никак не предполагается упразднение того материала, который до сих пор составлял и составляет сущность пасторологической науки. Современная реальность нисколько не обесценивает того, что пастырю предлагалось знать по программе семинарии или Дух. Академии. Все главы и отделы о пастырском призвании и подготовке, о семейной жизни пастыря и его деятельности богослужебной и учительной и т. п. должно остаться в силе. Им только должен быть придан несколько иной стиль и тон. Их нельзя уже больше трактовать в духе того безмятежного благополучия и безоблачности, с которым это делали наши классические учебники. Всему этому должен быть придан характер, соответствующий трагизму и катастрофичности нашей эпохи. Нельзя зачеркнуть опыта наших лет и забыть уроки истории.

Но кроме всех этих традиционных параграфов школьного курса надо говорить и о тех вопросах, которые должны быть предложены как неминуемые и острые для пастырского сознания. С этими темами кандидат должен быть ознакомлен еще на школьной скамье, этим темам должно быть еще в школе дано совершенно законное место и на них должно быть поставлено ударение со всей неумолимостью. Замалчивать и обходить эти вопросы пастырски непедагогично и евангельски неоправдываемо. Еще в школе должно быть внушено будущему священнику, что его делание не есть вовсе тихое и обыденное требоисправление или попечительство в рамках патриархального быта, (которого кстати, уже нет в том прежнем виде и восстанавливать каковой есть ложно театральная безвкусица и эстетическая стилизация), — а горение на огне и трагическая борьба со всем, что противно Евангелию, хотя бы это и быль веками освященный предрассудок.

Что это значить? Прежде всего это значить требование внушить определенную и бескомпромиссную чисто евангельскую (конечно не евангелистическую и призрачно первохристианскую, а церковно-евангельскую) аксиологию и критериологию. Это значить аксиологию противоположную языческой, социальной, узко-национальной, сословной и т. д. Это значить приятие евангельской иерархии ценностей как базы всего де-

17

лания и всей проблематики. Это значит, например, что личность выше государства, нации, сословия; что духовная свобода и истина выше авторитета власти; что человек есть мерило христианских и в особенности пастырских отношений; что человек есть комплекс противоречий, не разрешимых одними нравственными категориями добра и зла, греха и добродетели и т. д. Это значит не бояться противоречий и острых углов. Эта аксиология не может знать никаких компромиссов, и всякое подчинение христианских принципов преходящим ценностям государства, расы, сословия, класса или какой бы то ни было человеческой, преходящей идеологии должно почитаться как великий грех, как осквернение Евангелия и хула на Христианство.

Пастырь должен быть носителем и проповедником этой евангельской критериологии в ее чистом виде, не урезанной никакой цензурой. Евангелием с радостью будут играть и всегда играли другие, ничего не имеющие общего с Христианством. Чистыми Христовыми и апостольскими словами слишком часто пользовались в истории для прикрытия грязных дел мира сего. Евангелие должно быть проповедуемо совершенно свободным голосом, неоплачиваемым никакими жалованиями, пенсиями и рентами, получаемыми от государства, «Глаголы вечной жизни» должны передаваться верующему народу не в ущербленном и приспособленном к интересами государства, класса и расы виде, а во всей их евангельской, церковной интегральности. Слово Христово и жизнь духа никогда не могут быть подвергнуты никакой проверке и никакому гнету государственного или консисторского чиновника, Звучит одинаковой фальшью цензура Министерства Внутренних дел (или что тоже Г.П.У. или Гестапо) и «духовная» цензура Правительствующих Синодов. Может ли быть большей дерзостью и осквернением Евангелия цензурирование слов Христовых? А подчиненное государственной власти и казне Министерство Культов или Духовная Консистория делали это в истории неоднократно. По духу Евангелия пастырский голос не подведомствен ни одному из этих факторов. И пастырю должна быть еще в школе внушена предельная откровенность и прямолинейность ко всем иродам и Пилатам, Аннам и Каиафам, князьям и владыкам. Над Евангелием ни у кого из них нет никакой власти. И посему никто, — ни полицейский чиновник, ни первосвященник не могут умалять или приспосабливать евангельскую проповедь к своим временным интересам, государственным или иерархическим. Кстати сказать, Православие не знает и в нем никогда не было харизмы иерархической непогрешимости. Оно знает толь-

18

ко одну непогрешимость: всего соборного единства Церкви и эта соборно осознанная истина всегда выше авторитета отдельных первосвященников и учителей. Посему и евангельская аксиология не смеет подчиняться никакой цензуре. Неподчиненность Церкви Государству, равно как и свобода богословского исследования суть наиболее священные принципы евангельской аксиологии. Пастырь должен меньше всего беспокоиться тем, насколько его евангельское церковное делание неприятно агентам государственной власти или иным внецерковным факторам и никаких компромиссов в этом не допускать. Это и значить евангельская аксиология и критериология.

Если пастырской проблематики не было и не могло быть места в классических дореволюционных курсах пасторологии, то это потому, что они писались в казенной школе, для которой самое понятие; проблем и запросов, могущих кого то беспокоить и внести какую то критическую работу мысли было принципиально неприемлемо. В тех условиях могли быть допустимы не проблемы, а только готовые ответы на шаблонные вопросы вроде того как это в катехизисах. Для проблемы нужна тревога мысли, неудовлетворенность существующим положением вещей, искание новых путей. В условиях нашей жизни и в наше беспокойное время это не только возможно, но именно иначе и не может быть. Современность ставить все новые темы с неумолимой жестокостью и остротой. На эти темы нельзя не реагировать и их нельзя обойти. Они и не могут быть незначительными и неважными для тех, кто сами являются носителями и проповедниками евангельской аксиологии. Они в своей работе должныбудутдать ответ на эти задачи. Если же у них не будет своего пастырского евангельского взгляда на них и они не сумеют дать свое решение, то придет кто то другой и решить эти задачи по своему, и можно быть уверенным, что это решение не будет на пользу Церкви и в согласии с Евангелием.

Надо не побояться закидать кандидатов священства и пастырей всеми этими жгучими и больными проблемами. Надо растолкать пастыря в его устоявшемся благополучии духа и разбудить его от долгой и безмятежной спячки. Нет ничего страшней и губительней в религиозной жизни как духовный сон. Он есть показатель духовного безразличия ипризнакблизкой духовной смерти. Человечество больно. Гибнет и распадается с зловещим треском христианская культура. Самой Христианской Церкви угрожает опасность обратиться в незначительное сообщество меньшинства, раздавленное коммунизмом, расизмом, тоталитарными государством и т. д. Мир зашел в тупик.

19

Носители христианской идеологии и проповедники Евангелия не могут в такое время быть равнодушными свидетелями всего совершающегося. Говорить в таких условиях в духовной школе только о спокойном охранении каких то осколков недопустимо. Слишком ответственно время и слишком мрачны грозовые тучи, нависшие над горизонтом. Только люди лишенные исторического слуха не слышат роковых и зловещих подземных гулов и толчков. И именно священник не смеет затыкать уши, повторяя, что ничего особенного не происходить, и пребывать и дальше в вековом спокойствии. Как раз спокойствие и безмятежие опаснее всего, когда кругом все пришло в движение и рушится. Не успокаивать надо, а как раз вселить тревогу и беспокойство у тех, кто еще спокоен. Повторять надо, повышать голос надо, вопиять надо о необходимости откликнуться на поставленные задачи. Не препятствовать запросам и исканиям, а поощрять и толкать ищущие умы.

Кончилось время безмятежного уклада священнической жизни. Белый уютный домик с зелеными ставнями, семинария, епархиальное училище, довольство и вся, соответствующая этой символике идеология, — это все достояние минувшего и вряд ли легко реставрируемая быта. Жизнь под опекой государства и совершенная отделенность русской церкви от других поместных церквей и общая уверенность во всем мире, не ставили тогда перед нашей Церковью и ее служителями тех задач, которые поставило наше время.

И от пастыря теперь с правом ожидается если не исчерпывающий ответ на все заданные историей вопросы, то во всяком случае определенный взгляд и свое евангельское, пастырское отношение к ним. Вот несколько наиболее острых тем сегодняшнего дня.

1. Послевоенная ситуация, освобождение балканских народов, создание ряда автокефальных церквей ставят вопрос о единстве Православной Церкви при наличии национальной дифференциации. Сотни крупных и мелких вопросов церковного уклада, литургической жизни, канонической практики, местных условий и т. д. встали и ждут своего решения. Теперь уже больше нельзя жить своими поместными интересами, не выходящими за пределы своего провинциального частокола. Восемьдесят лет тому назад один из наших церковных деятелей на Прав. Востоке архим. Антонин Капустин писал нашему Синоду по поводу этих разностей и особенностей в отдельных поместных церквах: «При увеличивающихся быстроте, удобстве и поводах сообщения, нет сомнения, что вскоре Россия встанет лицом к лицу с Греческой Церковью,

20

и чего доселе могла избежать, то увидит вблизи и в подробностях, т. е. разницу в лоне одного и того же Православия». Слова эти оправдались вполне, и теперь уже русские не могут больше почитать себя главным фактором в Православии, как они это делали в течение последних веков в силу сложившихся исторических условий. Действительность показала недостаточность и односторонность нашего церковного опыта. Для полноты необходимо ознакомление и приобщение к опыту и других православных церквей: греческой, сербской, арабской, румынской. Пастырское сознание не должно было бы оставаться инертным к этим вопросам.

2. Не менее остро стоит вопрос экуменический. Работа мировых конференций в течение двух десятилетий после войны при участии представителей всех православных церквей выдвигает свои темы. И это не может быть безразлично для пастырского сознания. Судьба христианского мира и единство Христовой Церкви не может быть не дорога христианскому пастырскому сердцу. Экуменическая проблема ждет своего решения, и отмахнуться от нее во имя охранения чистоты Православия, а в сущности из-за присущей многим лени, нежелания подумать и боязни потерять свой покой — недопустимо. Именно в интересах чисто православного церковного разрешения этого вопроса надо им заинтересовать пастырское сознание и привлечь к этой работе пастырей, чтобы в увлечении прекрасными целями работа не соскользнула на легкийизаманчивый путь новаторства, неумеренного соглашательстваиуступок того векового богатства, Церковного, за которое боролась богословская мысльи которое выстрадано Церковью. Экуменическая проблема состоит не в пренебрежении догматическойи канонической традициии не в забвении векового опыта Церкви, а в разрушении предрассудков, мешающих сближению и нахождению путей к осуществлению евангельского обетования об Едином Стаде.

3. Проблема тоталитарного государства, расизм, классовая борьба, интегральный национализм и т. п. по-новому поставили ряд вопросов. Не заметить их невозможно. Тут можно только или подчинить Церковь новым формам рабства, правда за соответствующие репарации и вознаграждения, или же бескомпромиссно бороться против новых форм государственного или национального идолопоклонничества.

4. Вопрос кризиса брака и все с этим связанное (развод, евгеника, стерилизация, аборты и т. д.) также ожидают своей мудрой и бескомпромиссной оценки в пастырской идеологии.

5. Особенно был |болезнен для духовного сословия во-

21

прос материальный. Проблема денег, богатства, «искушение хлебом» тесно связано с отношением к капитализму, труду, социализму. Пастыря стережет тут особая опасность не устоять против этого искушения и не начать защищать и оправдывать наиболее легкие пути и воззрения. Деньги — кровь бедняка, это знал Леон Блуа, желчный, и предельно правдивый мирянин, но это же никак не должны забывать пастыри, ученики Бедняка Христа. Богатство и бедность должны быть мучительной проблемой для пастыря, а не слишком легким компромиссом. Здесь идет речь не столько о слабости сребролюбия в индивидуальных случаях сколько о буржуазной идеологии всего духовного класса.

6. Наше время выдвинуло для пастырей с особенной резкостью интересную проблему интеллигенции. Если когда то можно было отожествлять интеллигенцию с богоборческим течением, и считать народные массы оплотом Православия, то подобные обобщения уже давно стали немыслимы. Начало нашего века видело небывалый переворот мысли и возврат к Церкви тех, кто когда то был вне ее. В среде когда то неблагонадежного элемента «левой» профессуры и марксистов мы имели и имеем наиболее сильных апологетов христианства. Их апология не ограничивающаяся одними традиционными аргументами, оперирует первоклассным научным аппаратом и, что самое главное, идет из глубины личного религиозного опыта, не продиктованного никакими профессиональными или сословными выгодами. Однако пастырствование в этой среде требует и иного отношения, более чуткого и терпимого иной аргументации, иной методики, иного языка. Здесь выдвигается вопрос об уровне культуры пастыря, не всегда достаточно высоко стоявшем. Нельзя также забывать и того, что приходящая к Церкви интеллигенция может иметь свой религиозный опыт, пренебречь которым грешно и неразумно. Здесь, конечно, крайне важны мудрость и чувство меры.

7. Вопрос исповеди всегда занимал свое определенное место в программе пастырского богословия и ему как центральному в отделе о душепопечительной деятельности священника уделялось немало внимания. Прекрасные руководства по этому вопросу, основанные на аскетической святоотеческой литературе и опыте старцев-духовников дополняли учебные курсы. Но этого недостаточно. Это давало одностороннее освещение вопроса. Не умаляя нисколько всего аскетического опыта, нельзя не признать, что в тайниках духовной жизни не все разрешается одними нравственными категориями греха, и добродетели. Экзистенциально-персоналистический подход к человеку вскрывает в нем глубины такого трагизма и таких

22

противоречий, что их нельзя не учитывать прежде чем брать на себя ответственную задачу врачевания души и руководства духовной жизнью пасомых. Западная пасторологическая наука давно уже выработала особые приемы и принципы в этой области. Существуют попытки создания пастырской психиатрии, пастырской психологии, применяющие данные психоанализа (это отнюдь не должно означать безоговорочного принятия всех Фрэйдовских положений) к духовной жизни и т. д. Пастырская психиатрия — проблема почти неизвестная для массы православного пастырства.

Нельзя обойти дипломатическим молчанием или же апологировать, как это делалось слишком часто, социальную несправедливость, войну, смертную казнь, рабство личности в том или ином виде. Это все должно иметь свое освещение в духе неущербленной евангельской критериологии.

Здесь намечены только некоторые острые вопросы современной церковной действительности, далеко не исчерпывающие ряд тех проблем, которые стоять перед пастырским сознанием. Можно было бы продлить список подобных задач, но для настоящей статьи достаточно и этого. Считаю нужным для пояснения своей мысли сделать еще одно разъяснение. Хочу подчеркнуть различие между пастырской проблематикой и программой пастырской деятельности.

Проблематика и программа не одно и тоже. Различные настроения вложены в них. В проблематике не только искание ответов на неожиданные и острые «злобы дня», но и постановка еще более острых и мучительных новых задач; программа же свидетельствует о возможности спокойного составления плана работы, о предвидении всех мелочей и возможностей. В проблематике постоянная неудовлетворенность и искания; в школьной программе все удовлетворительно и твердо стоить на месте; искать нечего. Духовная жизнь соткана из противоречий, человек источник противоречий, или как говорить Плотин: ο?κ?ρα?φυχ??ρμον?α (Эннеада IV, VII, 8) и проблемы то и рождаются из этих противоречий; в программе все это отклонено, предусмотрено и разрешено мудростью составителя программы. Разные тональности и настроения руководят человеком проблемы и составителем программы. Тогда как у первого основным является пафос искания и тревога, у другого доминирует стремление к законченности и совершенству своей программы. Первый никогда не успокоится, он весь — искание и стремление, второй боится выйти из состояния покоя и равновесия, и основное в его складе мышления устойчивость достигнутой формы и охранение ее. Программы составляются с осторожностью и их цель

23

предусмотреть все возможное, тогда как проблематика не знает и не хочет, знать осторожности. Ее основное качество беспощадность и прямолинейность. Тут два типа в духовной жизни: искатели и охранители.

Посему я резко отличаю пастырскую проблематику от программы пастырской деятельности. В программе нет ничего нового. В наших учебниках была начертана программа священнической деятельности не замысловатая и узкая, но не было проблематики, искания путей и выходов. Программа таит в себе упомянутый опасности превратить пасторологию в своего рода рецептурную книгу с заранее готовыми стереотипными решениями и ответами. Там же, где противоречия, нет места трафаретам.

Все сказанное нисколько не направлено против вековой традиции и нисколько не означает не только революции в Церкви, но даже и реформации. Постановка тех или иных проблем пастырской деятельности никак не может покушаться на веками накопленные богатства литургического и аскетического опыта. Наоборот вживаться в него и укреплять его призван пастырь нашего малоцерковного времени. Проблематика направлена не против опыта Церкви, говорит не о умалении ее святыни, а лишь о покушении на безразличие ума, на спячку и на теплохладность успокоившихся в беспечности образа мысли. Пастырская совесть должна быть призываема к охранению этого сокровища от покушений со стороны различных непрошенных новаторов и людей, пришедших еще не так давно к Церкви, и не освободившихся от чисто мирских, нецерковных влияний, но уже претендующих на менторство и радикализм в той среде, где они сами еще новички*). Чувство меры и пастырского такта должно быть постоянным коррективом в работе пастыря.

Нельзя бояться этого призыва к пробуждению и бодрости. Надо вселить в священника чувство беспокойства и тревоги за судьбу человека, христианства, мира. Эта тревога не должна мешать пастырю в его литургической, евхаристической жизни, в его деятельности мистического преображения мира. Это чувство тревоги никак не должно противоречить тому душев-

 *) Редакция не считает возможным посягать на свободу мысли Архим. Киприана, но она считает нужным отметить противоречие этого места статьи с общим ее духом. Оно может быть понято, как признание права религиозного творчества лишь за духовной иерархией и отрицание этого права за мирянами. Но это было бы клерикализмом в такой форме чуждом и католической церкви, которую православные всегда обвиняют в клерикализме и авторитарности.

Редакция.

24

ному миру, который есть отличие христианского нравственного достижения и который священник преподает молящемуся народу. Мир душевный не есть синоним беспечности и равнодушия. «Мир всем» не значить: «спите, почивайте и не волнуйтесь». Преподание мира, традиционный библейский «шалом» не мешал тем, кто его преподавал реагировать на жизнь, скорбеть, гневаться, плакать о судьбе народа, мира и т. д. и хотя многие памятники первохристианства начинаются этим «шалом», тем не менее в них все полно тревоги и нет в них равнодушия и боязни огненного искушения.

Надо будить будущих кандидатов священства. Нельзя бояться того, что проблематика помешает благочестию или верности церковной традиции. Настоящая пастырская проблематика может быть только церковной, выходящей из недр церковного сознания. Много уродливых явлений современной церковной жизни, навеянные новаторством и жаждой дешевой популярности отдельных «реформаторов» не должны иметь места, но и не должны отпугнуть нас от приятия на себя большого креста настоящих, жгучих и насущных проблем. Не возьмемся мы пастыри и церковные работники решать их пастырски и церковно, в соборной полноте Церкви, тогда возьмутся решать их другие, «прелазящие инуде» и вряд ли уже в духе Доброго Пастыря и на пользу Святой Церкви.

Архимандрит Киприан.

25