Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.

Николай Клепинин

Его же: Клепинин Н.А. Братство и пути православного студенческого движения // Путь. № 3. Март-Апрель. 1926.

МЫСЛИ О РЕЛИГИОЗНОМ СМЫСЛЕ НАЦИОНАЛИЗМА

Клепинин Н.А. Мысли о религиозном смысле национализма // Путь. - №6. - Январь 1927.

Имеет ли национализм религиозный смысл? Может ли он быть оправдан и утвержден религией или он совсем для нее безразличен? Этот вопрос особенно остро стоит в наше время. Ответы на него даются различные. Многие русские люди именно через национальную боль пришли к церкви. Для них национализм неразрывно связан с религией. Именно в религии, и только в религии они видят подлинное обоснование национализма. Для них национальная работа является и религиозной работой. Во всяком отрицании религиозного смысла национализма они видят ущербленность религиозного сознания. Но, с другой стороны, есть другие люди, которые именно придя к вере и Церкви отвернулись от национализма. Не отвергая его, как земную ценность, они пугливо отмахиваются от всякой попытки приобщить национализм к ценностям религиозным. Именно ревность о Боге и о чистоте учения церковного заставила в них замолкнуть пафос земного творчества.

Этот отход от национализма у людей религиозных в очень многих случаях объясняется религиозным кризисом. Тут особенно любопытно отметить, что для людей, бывших всегда церковными, этот вопрос как-то не возникает. В их сознании национализм занимает свою особую область, религиозно оправданную и не мешающую их внутренней религиозной жизни. Иное дело, у людей, прошедших через религиозный кризис. Здесь часто национализм является некоей помехой, которую нужно или просто устранить или как-то оправдать, пережить и религиозно утвердить.

________________

*) Автор статьи употребляет слово национализм в не совсем точном и слишком расширенном смысле. Речь идет у него не столько об оправдании национализма, сколько об оправдании национальности. Но национализм имеет и одиозный смысл. есть форма современного идолопоклонства и источник человеконенавистнических чувств. Примеч. редакции.

Во все времена отдельные люди приходили к вере или наоборот отпадали от нее, по своим личным побуждениям, независимо от всей исторической обстановки. Но есть эпохи, когда этот приход или отход, не является уже личным и индивидуальным, но становится знамением времени. Так было в 60-хъ годах прошлого века, когда атеизм рос стихийно и неудержимо, подобно поветрию и заразе. Так и теперь приход к вере и церкви является общим сдвигом. Поэтому и отрицание религиозного смысла национализма у различных людей вырастает из одних корней, как следствие общего перелома.

Человеку свойственно целиком отдаваться своему увлечению и делу («религиозно» служить ему), забывая об остальном, хотя часто именно это «остальное» безмерно важнее самого дела и увлечения. До революции у огромного большинства людей земные ценности и земное строительство заслоняли религию. Как те, кто хотел поддержать существовавший строй, считая его правильным, так и те, кто стремились его заменить другим, по их мнению лучшим, — в очень значительной части прежде всего думали и искали спасения в земном строительстве, как в самоценности и это вольно или невольно затуманивало религию.

Но когда эта земная ценность рухнула, для тех, кто, благодаря этому потрясению пришел к вере, открылась иная, абсолютная религиозная ценность. Перед открытым лицом Вечности, всякое земное строительство, неминуемо связанное с земной грязью греха, показалось ненужным и мелким. Как бы велико и важно оно ни было в нашем земном понимании, оно ничто перед единой, вечной, никогда не преходящей, ничем не разрушаемой Божественной истиной. Поэтому-то многие именно из тех, кому безраздельное служение земным ценностям закрывало самое важное и ценное в жизни и этим делало самую их жизнь слепой и бесцельной, с особой ревностью отвергают всякое признание религиозного, т. е. абсолютного смысла в земном, т. е. по существу своему неабсолютном явлении. А так как национализм является самым ярким и конкретным проявлением земных ценностей в наше время национальной боли, это отрицание прежде всего обрушивается на национализм.

Национализм — это любовь к своему народу и государству, к целому ряду ценностей, выстраданных и созданных целыми поколениями людей, которые мы чувствуем как свои, как нам принадлежащие. Это любовь не пассивная, со стороны наблюдающая, но любовь действенная, требующая творческого усилия, часто даже жертвы, часто даже отдачи своей жизни (война). Понятие национализма включает в себя целый ряд совершенно бесспорных в нашем земном понимании ценностей. Поэтому мы и утверждаем национализм, как жизненный неоспоримо существующий факт и наиболее яркое выражение человеческого земного творчества. Поэтому и отрицание его не есть отрицание самих этих ценностей, но отказ придать им религиозный смысл, как ценностям ущербным и земным,

связанным с грехом. Это отрицание ратует за чистоту религии, отвергая все, что принадлежит этой жизни и что может как-то загрязнить своей ущербностью непорочно белые одежды вечности. Поэтому корни отрицания религиозного смысла национализма очень глубоки: они восходят к разрешению одного из самых коренных вопросов христианства, а именно об отношении Божественного и человеческого начал. Отрицание национализма есть в конечному итоге отрицание религиозного смысла земных, чисто земных (проповедь христианства, церковное строительство, познание слова Божия хотя и происходят в формах земного творчества, но имеют непосредственное устремление к Божественному) ценностей. Поэтому и религиозное оправдание национализма прежде всего должно быть оправданием всех земных ценностей, всего человеческого, тварного начала миpa и только потом уже утверждением национализма в свете этого оправдания.

Не надо сглаживать глубокую и коренную разницу между абсолютным Божественным началом и преходящей и ущербленной земной действительностью. Христианство постоянно противополагает небо и землю, вечность и время, дух и плоть. Есть единое на потребу, единое абсолютное бытие в Боге, единая истинная реальность. Перед лицом Божественного начала все человеческое переживается, как преходящее, мимотекущее, как суета «Суета суетствий, рече Екклесиаст, суета суетствий, всяческая суета... Что было тожде есть и что было сотворенное тожде имать сотворитися и ничто же ново под солнцем... Аз Екклесиаст бых царь над Израилем в Иерусалиме и вдах сердце мое, аще взыскати и рассмотрети в мудрости о всех бывающих под небесем... Видех всяческая сотворения под солнцем: и се вся cуетство и произволения духа» (Еккл.). Екклезиаст, как творение ветхозаветное, принадлежит времени глубокого трагического разрыва и отверженности человеческого от божественного. «Из глубины воззвах к Тебе Господи, Господи услыши мя». Эта глубина — откуда человеческий голос едва доходит до Бога. И сознание этой безмерной удаленности, страх быть не услышанным в своем вопле о спасении, исторгает у ветхозаветного человека вопль: о суете всего, что его окружает и вместе с ним находится на дне бездны богоотверженности. Приход Спасителя в мир восполнил этот разрыв. Но Божественное и тварное в существе своем остались в корне различны. И Новый Завет и все святоотеческие творения, написанные уже после восполнения разрыва, основаны на коренной разнице между абсолютной ценностью Божественного начала и относительностью всего земного. В целом ряде свидетельств земное всегда умаляется, принижается, чтобы тем ярче оттенялись в сознании человека высота и полнота Божественного. Прошло две с половиною тысячи лет со дней Екклезиаста и св. Тихон Задонский пишет «Воду мимотекущую». Христианский подвижник XVIII века так же ощущает суету сует жизни, как и царь древнего Израиля. Эту глубокую разницу, а потому и ущербность и тщету земного сознают и

утверждают все религии. Можно сказать, что это противоположение составляет самую сущность религии вообще.

Никогда не следует забывать или затемнять абсолютную и единую важность небесного и Божественного, по сравнению с которой все земное преходяще и относительно, чтобы не впасть в соблазн кумиротворения. Но именно оттого, что единственно Божественное начало имеет утверждение и подлинную реальность, что только Оно есть и подлинно существует так важно и насущно необходимо для нас осознать связь нашей жизни с божественным Всеединством. Это вопрос о том, нужно ли все то, что мы делаем, творим и думаем, имеет ли это истинный смысл, имеет ли смысл вся жизнь в которой и которой мы живем. Каждый верующий человек молится, участвует в таинствах Церкви, но помимо этого он живет своей особой жизнью, которой отдает свои творческие силы. И вот возникает вопрос, есть ли только отдельные моменты подлинной жизни, — минуты молитвы, таинств, и обращения к Богу, а все остальное лишь погружение во мрак и небытие? Иными словами, можно ли творя земные ценности и делая земные дела, творить в Боге и для Бога?

Можно дать три различных ответа на вопрос об отношении Божественного и земного, тварного начал.

Первый — утверждает непроходимую пропасть между Богом и миром, духом и плотью. В нем заключается отказ верить, что абсолютное и вечное может без ущербления реально соприсутствовать в бедной и грешной плоти миpa. Это сопребывание было бы умалением и ущербом Вечного. Есть как бы две сферы, одна над другой, нигде не соприкасающиеся.. Все совершающееся здесь, в плоти, не имеет никакого значения для вечности. Какие бы круговороты не совершались в этой низшей сфере, что бы ни творили люди — это одинаково бесценно перед лицом вечности. И если додумать до конца, то правильным будет буддийское учение о том, что весь мир лишь призрачное покрывало Майи, наброшенное на божественную реальность.

Это мировоззрение очень психологично. Вникнув в свои ощущения мы увидим, что и мы во многих случаях являемся подсознательными буддистами. Человеку по недостатку живой веры, очень свойственно отрывать все значительное от жизни и переносить его в особую умом созданную область. Мы легко верим в существование Бога в иной трансцендентной области. Но так трудно поверить в сопребывание вечного в данный момент времени, при наших обыденных чувствах. Вечные дали, которые признает наш ум, не вмещаются для нас в обстановку серого дождливого дня, в определенное место и время. Поэтому мы признаем чудеса в прошлом, не веря в них в настоящем. Поэтому мы отрываем все значительное от реальной жизни, чтобы поклониться ему в области отвлеченного.

Это мировоззрение есть в сущности монофизитство. Монофизитство, казалось бы, ратует за чистоту веры и, признавая лишь божественную сущность в Господе Иисусе Христе, мыслит о нем выше и чище, чем Православие, утверждающее в Нем и человеческую природу. Но на самом деле монофизитство есть умаление Божества. Также и монофизитство психологическое или историческое, совершенно отрывающее Божественное от миpa именно во имя «чистоты религии» есть на самом деле умаление божественной полноты.

Второй ответ соединяет божественное и человеческое, сливает их и, поэтому, является уклоном в пантеизм. Пантеизм ярко ощущает мистическую глубину, скрытую в плоти и во всех явлениях миpa. Поэтому он принимает эту плоть за плоть божества, обожествляет ее, как самоценную и божественную. Он забывает о грехе, живущем в плоти и этот грех возводит к Богу. Может быть подсознательный, психологический пантеизм. Всякое религиозное служение земным ценностям и утверждение в них самодовлеющего значения есть в сущности уклон в пантеизм.

Есть третий ответ, ответ христианства.

Как уже указывалось, христианство тоже учит о коренном различии Божественного и тварного. Божественная сущность — единый простой свет Пресвятой Троицы — настолько отлична от всего тварного, что в существе своем недоступна познанию даже духовных умных существ. Всякое наименование и определение, прилагаемое к Божеству, не может даже приближенно описать Его сущности.

Но мир есть творение Божие. Все существует лишь постольку, поскольку оно причастно существованию в Боге. Неодушевленные предметы причастны Богу своим бытием, животные бытием и чувствами, человек бытием, чувствами и умом* (Св. Дионисий Ареопагит. О Небесной Иерархии.). Поэтому мир в корне своем освящен и всякое гнушение им есть хула на Творца.

Плоть, мир, все человеческое лежит во грехе. Грех это извращение, порча, это небытие привившееся к бытию. Но у нас есть обетование Спасителя: «Дерзайте, яко Аз победих мир» (Ио. 16,33). Грех миpa субстанциально побежден Спасителем и искупление совершено. Но во времени, в истории миpa грех все еще прививается ко всему существующему и должен побеждаться и устраняться. До дня жатвы плевелы будут расти на едином поле с пшеницей.

Итак, все существующее, как сотворенное Богом, освящено и, оставаясь творением и тварью, т. е. внешним по отношению к Сущности Творца, живо и существует только соединением с Ним. Ко всякому творению примешивается порча греха. Но творение причастно Богу не этим грехом, а своей сущностью.

_________________

*) Не имея под рукой творения Св. Дионисия приведу не дословно.

Как бы силен не был грех, извращающий эту сущность, само существование и жизнь есть победа над грехом, т, е. смертью. Самый грех и есть достоянное устремление сатаны разорвать окончательно соединение твари с Творцом, соблазном «самости» оторвать ее от Бога и тем погрузить ее в смерть: «человекоубийца бе искони» (Ио. 8,44).

Два полюса бытия, два начала Божественное и тварное в Господе Иисусе Христе соединились неслиянно, нераздельно, неизменно, неразлучно. Человеческое естество Иисуса Христа, рожденного непорочно, является подлинной сущностью человеческого начала, но лишенного греха, т. е. сущностью в ее чистом виде, без извращения. И эта сущность воссоединяется с Богом. Божественное и человеческое — тварное, так же соединены во всех явлениях миpa, но не ипостасно, а благодатно. Неслиянно потому что божественное всегда остается божественным, т. е. в существе своем отличным от человеческого. Нераздельно, неизменно, неразлучно, потому что всякое разделение и разлучение есть уже прекращение существования и уничтожение человеческого.

Поэтому, оценивая всякое явление жизни, нужно различать в не естественную Богом созданную сущность, которая и является самой причиной его существования, постоянно в нем соприсутствующей искрой жизни и тот затемненный искаженный грехом вид, в котором оно проявляется и всегда будет проявляться в лежащем во зле мире. Отсюда и двоякое отношение христианства к миpy, которое иногда воспринимается как противоречие. С одной стороны утверждение и восхваление миpa, как Божьего творения. С другой стороны отвержение и осуждение его. Утверждение направлено на сущность миpa, на творческое начало, на Жизнь; осуждение на извращение, на разрушение, на смерть.

Богом созданная, единением с Божественным существующая сущность миpa и плоть миpa, в том виде, как она представляется нам, — это как бы чистое золото, раздробленное, смешанное с грязью, скрывающей его блеск, но остающееся в своем существе золотом. Поэтому это золото должно очищаться от грязи, а не быть пренебрежительно отброшенным, благодаря покрывающей его грязи. Православие учит о преображении плоти после конца миpa. Золото будет переплавлено в попаляющем огне и очищено от всякой нечистоты. В преображении сущность всех вещей предстанет в истинном и наиболее чистом своем виде. Но то, что это будет преображением данной, существующей плоти, говорить, что эта, именно эта сущность и теперь соприсутствует в плоти и именно она, а не искажение греха, является существом плоти. До преображения, до переплавляющего огня, в истории миpa и во времени, это золото — созданная Богом сущность всех вещей и явлений должна постоянно очищаться, поскольку это возможно во времени и миpe. И очищаться она должно посредством благодати, которая вмещает очистительную силу в земное и плотское.

В этом учении — не вмещаемая человеческим умом тайна. Бедная, грешная плоть вмещает и несет в себе Божественную полноту. Вечность — не только за концом времен. Она в каждом данном моменте. Каждый момент нашей ограниченной временности несет в себе и полноту вечности. Каждое явление жизни находится как бы под двойным подданством: оно принадлежит и ущербленной временности и вечности. Поэтому все, что творится во времени и плоти имеет и некую абсолютную ценность, именно потому что все совершенное отлагается как-то в вечном и абсолютном. Христианство придает ценность и значение из земного творчества именно творческому началу, уже преодолевающему земное я временное. Поэтому оно принимает и то, что совершается вне христианства (напр. в язычестве), но что принадлежит этому вечному творчеству. «Мы... совершенно не почитаем и не называем благом того, что доставляет нам совершенство в этой только жизни... но простираем надежды далее, и все делаем для приуготовления себя для другой жизни. Поэтому, что к оной споспешествует нам, о том говорим, что должно любить cиe и домогаться сего всеми силами, а что не переходит в оную, то — презирать, как ничего не стоящее» (Св. Василий Великий, 22 Бес.)

Поэтому на поставленный выше вопрос: есть ли только определенные моменты подлинной жизни — минуты молитвы и обращения к Богу, а все остальное лишь погружение во мрак и небытие; можно ли творя земные ценности и делая земные дела творить в Боге и для Бога? — христианство отвечает:

Земное творчество может быть и творчеством в Боге, если оно развивает заложенный во все земное элемент вечного, если оно обращено на Богом созданную сущность вещей, а не на их греховную извращенность. Земное творчество может быть и во спасение и в гибель, в зависимости от своей направленности.

Поэтому религиозный смысл и оправдание всякого явления земной действительности заключается в утверждении в нем естественной созданной Богом основы, замысла Бога об этом явлении и соединены этой основы с полнотой Божественной истины, причем надо постоянно памятовать, что эта основа являлась, является и всегда будет являться в ущербленном и затемненном виде, но что эта затемненность не служит к отвержению самого явления в его религиозно оправданном существе и смысле. Поэтому христианское оправдание всегда реально: оно заключается не в придавании земному явлению абсолютного и самоценного значения, ни в идеализации его и тщетной надежде, что оно, благодаря человеческим усилиям, в этой земной действительности явится в своем чистом, неповрежденном и идеальном виде, но именно в утверждении и освещении вечного начала лежащего в основе каждого земного явления,

Только в свете христианского разрешения общего вопроса можно приступать к разрешению более частных вопросов о религиозном смысле всякого отдельного явления. Так должно быть и в вопросе национализма.

Поэтому, обращаясь именно к национализму, постараемся найти его сущность, его положительное начало, благословляемое религией.

Национализм — это индивидуальность целого народа и творческая любовь к этой индивидуальности.

Христианство благословляет и утверждает личную индивидуальность. В различии индивидуальностей заключается великая полнота миpa. В сущности индивидуальность это есть особый дар, вложенный Богом в каждую личность.

«Якоже в едином телеси многи узи имамы, узи же вси не тожде имут делание: такожде мнози едино тело есмы о Христе, а по единому друг другу уди. Имуще же дарования по благодати различна».

Человек идет правильным путем, если он развивает свой талант и обращает его на служение Богу. Если же он оставляет его лежать втуне, то нарушает свое естество и идет против Божьей воли.

«Кто с благоприятностью приял первый дар Божий и тщательно возделал его во славу Божию, тот сподобляется и других даров, а кто не таков, тот лишается дара прежнего, не удостаивается дара для него приуготовленного и предается наказанию» (Св. Василий Вел. 58 Нрав. Прав.). Это свидетельство Василия Великого основано на евангельской притче о талантах (Матф. 25, 14 — 17) и на словах Спасителя: «Всякому бо ищущему дано будет, от неимущего же, и еже имать, взято будет от него. И неключимого раба вверзите во тьму кромешню» (Матф. 29, 30).

Таким образом развитие своего дара и своей индивидуальности не только оправдывается христианством, но является христианским долгом, за неисполнение которого грозит наказание.

Христианское утверждение личности ничего общего не имеет с «индивидуализмом», в плохом значении этого слова, с самозамыканием и отторжением себя из общего. Путь христианства идет через утверждение личного к соборному. В христианском понимании отдельные личности суть члены единого Тела. Чем ярче и индивидуальней исполняет каждый член свое личное дело, тем он полезнее всему телу. Но без связи с телом и этот член отмирает и становится бесцельным. Поэтому христианство равно отвергает и номиналистическое бесцветное «человечество», в котором стерты все индивидуальные особенности и гордое замыкание отдельной личности в своей самости. Оно утверждает единство в многообразии, реальную индивидуальность членов в едином теле Христовом.

«Сами яко камение зиждитесь в храме духовен, святительство свято» (I Петра 2, 5). Очищенный и увеличенный личный дар — просветленная индивидуальность это живой камень, из множества которых слагается живое здание Церкви и жизни, великий, многоцветный, многосверкающий храм. Поэтому чем ярче, чем чище будет этот камень-дар, тем большим вкладом он будет для этого храма.

Поэтому в развитии своего таланта не должно быть ни зависти, ни вражды к талантам других. «Поелику дарования Духа различны и как один не может принять всех дарований: то надобно каждому целомудренно пребывать в данном ему даровании и всем быть согласными между собою в любви Христовой; подобно членам в теле. А потому низший по дару в сравнении с превосходящим его, не должен отчаиваться, а высший презирать меньшего. Ибо разделившиеся между собою и восстающие друг на друга достойны погибели» (Св. Василий Вел. 60 Нравств. правило).

Все, что сказано о индивидуальности личной, можно в полной мере отнести и к индивидуальности народной.

Национализм это дар, данный целому народу, и поэтому связывающий его, несмотря на индивидуальные различия людей, в единое целое. Как для отдельного человека правильный христианский путь заключается в развитии своего дара, так и для народа в развитии общего, всенародного дара. Целый народ более сложное явление, чем отдельный человек. Поэтому и его дар более сложен и служение этому дару труднее. Но сущность служения остается одинаково оправданной.

Истинный национализм не противоречит вселенскости. Наоборот путь к вселенскому лежит только через национальное. Поэтому интернационализм — номиналистическое стирание национальных особенностей в ничто — есть отрицание конкретной вселенскости.

«Аще кто речет, яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть: ибо не любяй брата своего, его же виде, Бога, Его же не виде, како может любить» (I Ио. 4, 20).

Поэтому христианство отвергает отвлеченную любовь к дальним при отсутствии любви к ближним. Оно говорит о конкретной, реальной любви, к реальным людям, к ближним. Эта любовь постепенно расширяется и наконец может на высокой степени совершенства открыть свои объятия всему миpy. Она может включить всех людей, но благодаря любви и эллин и иудей перестают быть дальними, но уже становятся ближними. Эта высокая совершенная любовь постепенно увеличивается, раскрывается степенями, причем следующая степень не упраздняет предыдущую. Христианство есть полнота — ιερωμα— заключающая все степени раскрытия любви. Подобно любви к родителям, семье и близким, национализм есть именно определенная степень раскрытия вселенской любви. Ни одна степень этого раскрытия не может быть упразднена без ущерба полноты.

Поэтому национализм естественно вложен в человека. Он также свойственен нормальному человеку, как любовь к своим родителям и своей семье. И как все естественное, он не отвергается, но утверждается Христианством. «Закон ли убо разоряем верою? да не будет: но закон утверждаем». (Рим. 3, 31). Сам Господь Иисус Христос свидетельствует: «Не мните, яко приидох

разорите Закон или Пророки; не приидох разорити, но исполнити» (Матф. 5, 17). Есть двоякий закон: данный Богом через пророков и закон естественный, вложенный Богом в сердца и совесть людей, о котором говорит апостол Павел; «Невидимая Его от создания миpa твореньми помышляема видима суть и присносущная сила Его и Божество». (Рим. 1, 20). Этот естественный закон: совесть, сознание греха и правды, прозрение красоты миpa, любовь к своим близким, к своей семъе и к своему народу. Этот естественный закон Спаситель пришел не нарушить, но исполнить, т. е. очистить от греха и воссоединить с Богом. Уклонение от этого закона, отвержение любви к родителям или своему народу, есть извращение естества и поэтому нарушение и закона христианского.

Национальность есть совершенно особый дар, данный Богом целому народу. Есть народы, имеющие особое провиденциальное значение, как например народ еврейский, который был предназначен для охранения истинного богопочитания и рождения мессии и для которого сохранение национальной особенности всецело совпадало с Божественным предначертанием истории всего миpa. Еврейский народ тогда был угоден Богу, когда он охранял свою национальность и наоборот отпадение от своей национальности было для него и отпадением от Бога. Всякий народ является вместилищем Божией Правды и несущий ее в особенно чистом виде особенно ревниво охраняет свою народную индивидуальность. Это лучшее доказательство того, что национализм оправдан религиозно. Ибо, если бы это было не так, если бы национализм противоречил религии, то народ, наиболее причастный Божией Правде, был бы наиболее национально безличным. Между тем это противоречит всей мировой истории. Помимо народов, имеющих это особое провиденциальное значение, ни один народ, как бы мал он ни был, не проходит бесследно в мировой истории. Каждый делает в нее свой особый вклад, развитием особого дара.

Божественное, проявляясь в тварном, не поглощает его индивидуальности. Наоборот, тварное своей индивидуальностью придает воплощению Божественного в мире свое особое выражение. Это особенно видно в истории народов, бывших носителями Православия. Православие единое и вселенское, заключавшее полноту истины в каждом моменте, по-разному проявлялось в разных народах.

Грекам, с самого начала их истории, было свойственно прозрение глубины, и красоты мысли. Это прозрение выразилось в произведениях их глубочайшей философии, в творениях Сократа и Платона. Пришедшее к ним христианство не уничтожило этого дара. Оно только преобразило его. Формулировка Божественной истины человеческими словами, догматика и патристика в преобладающей части принадлежит греческому востоку. В лице отцов Церкви, как напр. в Св. Григории Нисском или Св. Иоанне Дамаскине, совместилось откровение подвижников и дар тонкой, гибкой эллинской мысли и красота стройных философских

построений. Они христиане наследники античной философии. Русское православие то же единое вселенское Православие, которое было в Византии. Но плерома Истины, оставаясь всегда единой, сохраняя всю полноту, распространившись на новый народ, заставила его по-особому выразить и сказать новое слово. В русском Православии проявляется особенная смиренная углубленность, особое смирение и особая сердечная теплота.

Святой лично наиболее индивидуален. Святой также и более национален, чем обычные люди. Истинная сущность национализма открывается в нем в наиболее чистом и праведном образе. Мы можем говорить о истинном праведном национальном облике у всего русского народа. Но этот облик мы будем искать под множеством извращений. Этот облик всецело проявляется у русских святых. Именно святые более чем кто-либо были создателями национального облика, в его творческом и праведном виде.

Итак национализм есть определенная степень раскрытия вселенской любви. Он естественно вложен в человека и поэтому утверждается христианством. Он должен выявлять особый Божий дар, быть особым проявлением Божией Правды. В этом его религиозное оправдание, несмотря на извращение, которому он постоянно подвержен, как всякое явление во времени. Но национализм не должен утверждать своей самостоятельной, абсолютной ценности. Этим он теряет свое религиозное утверждение и лишается своего смысла. Тогда он является уже национализмом богоборческим, потерявшим всякую основу и сущность.

Но поскольку национализм не впадает в это искушение, а соответствует хотя бы ущербленно, своей сущности и религиозному назначению, он оправдан и утвержден религией. Отдельный человек должен работать над своим даром и тогда его путь религиозно праведен, если же он пренебрегает им, то является нерадивым рабом, не только перед самим собою и миром, в котором он рожден, но и перед Богом. Поэтому и человек, отвергающий национальность, отрицающий умаляющий национальный дар, является лукавым рабом, не исполняющим своего назначения и не желающим помочь своему народу в исполнении вселенской задачи, данной от Бога, через углубление и расширение самобытного, национального дара.

Национализм всегда конкретен. Он обращен на данное государство и народ. Государства и народы преходящи. Они исчезают тогда, когда их дар, хорошо или плохо, но исчерпан до конца, когда им нечего больше дать миpy. Тогда они теряют свою творческую силу, дряхлеют, разрушаются.

Мы верим, что Россия не разрушилась, а что только переживает тяжелый, мучительный кризис. Мы верим этому, потому что знаем, что ее творческие силы не угасли, что в ней заложено то, что еще не было ею явлено миpy.

Но может настать время, когда и Россия прейдет, как преходили другие народы. Но это ли обесценит нашу любовь к ней?

Преподобный Серафим Саровский поучал что, когда в церкви начинает развлекаться внимание, нужно смотреть на свечи памятуя, что и наша жизнь тоже сгорающая свеча, каждую минуту приближающаяся к смерти. Все земное подобно этой свече.

Поэтому, любя Poccию, мы должны лишь хотеть, чтобы ее свеча горела не перед кумиром, не под спудом, не на пустыре, но в храме Православия, перед нерукотворным Спасом. В этом устремлении к горению во славу Божию, сгоранию и уничтожению, оттого что все, что было дано Богом, Ему отдано, — и заключается смысл и религиозное оправдание народа и любви к своему народному.