ИССЛЕДОВАНИЯ ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ МЫСЛИ

TOMI

М. А. Колеров

НЕ МИР, НО МЕЧ

РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКАЯ ПЕЧАТЬ ОТ «ПРОБЛЕМ ИДЕАЛИЗМА» ДО «ВЕХ»

1902-1909

Издательство «Алетейя»

Санкт-Петербург

1996

ББК Кол.(Рос.) Колеров 96

Настоящая книга на строго документальной основе рассказывает об одном из самых интересных и плодотворных периодов в истории русской религиозно-философской печати: от сборника «Проблемы идеализма» (1902 г.) до сборника «Вехи» (1909г.). Перед читателем предстанут не только обстоятельный анализ и скрупулезный состав работ многочисленных периодических изданий того времени, но и яркие характеристики основных действующих лиц — Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, Д. С. Мережковского, П. И. Новгородцева, П. Б. Струве, С. Л. Франка и многих других выдающихся русских мыслителей. «Не мир, но меч» открывает серию исследований по истории русской мысли.

Автор книги — известный московский исследователь и публикатор в области истории русской культуры начала века.

ISBN 5-89329-003-10

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

«ИДЕАЛИСТИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ» (1902—1906)

Проблема свободы совести — Проект сборника в защиту свободы совести — Проект сборника в защиту идеализма — Сборник "Проблемы идеализма" (1902)—Идеалистическое направление в освободительном движении — Социал-либерализм — Булгаков и наследие Вл. Соловьева — Идеалисты и проект журнала "Вопросы Жизни" — Новое направление журнала "Новый Путь" и вытеснение Мережковских — Журнал "Вопросы Жизни" (1905) — Разногласия Булгакова и Бердяева — Афины и Иерусалим: Е. Трубецкой об "эллинах" и "иудеях" — Булгаков и "неистовые москвичи" Свенцицкий и Эрн — Кризис "Вопросов Жизни" — Новые проекты 1905 года — Возвращение Струве — Журнал "Полярная Звезда" (1905—1906) — Идеалистический либерализм и христианский социализм — Струве и Булгаков — Журнал "Свобода и Культура" (1906)

ХРИСТИАНСКИЙ СОЦИАЛИЗМ (1905— 1906)

Проект еженедельника "Вестник Жизни" (1905) — "Союз христианской политики" — Сборник "Свободная совесть"

— Свенцицкий, Эрн и проект "Народной газеты" (1905) — Мережковские и Бердяев — Проект сборника "Проблемы мистицизма" — Проект журнала "Меч" (1906)—Разно гласия Бердяева и Булгакова — Булгаков и Мережковские — — Издательский проект "Анархия и теократия" — Мереж ковские и газета "Народ" — Бердяев в изоляции — Изда тельские итоги "идеалистического направления" — Булгаков в Киеве в 1906 г. — Полемика о религии и политике — Киевская газета "Народ" (апрель 1906) — Столкновения с цензурой — Булгаков о "предательстве" Запада — 161

ХРИСТИАНСКОЕ БРАТСТВО БОРЬБЫ (1905—1908) 225

"Христианское братство борьбы" — Религиозно-общественная библиотека — Цензура о сочинениях Свенцицкого — Первый сборник "Вопросы Религии" (1906) — Тифлисская газета "Встань, спящий" и другие — Московское издательство "Стойте в свободе" — Скрытые разногласия Булгакова и "неистовых москвичей" — Проект журнала "Социализм и Христианство" — Еженедельник "Век" (1906—1907) — Обновленцы о задачах христианской политики — Полемика "Века" с Философовым о христианской общественности — Булгаков в Государственной Думе — Эволюция Булгакова — Кооперативная перестройка "Века" — Новые идейные сближения — Журнал "Живая Жизнь" (1907—1908) — Второй сборник "Вопросы Религии" (1908)

ВЕХИ (1909) 279

Размежевание Бердяева с Мережковским — Возвращение Мережковских — "Русская Мысль" под редакцией Струве — Замысел и составление сборника "Вехи" — Скрытая полемика Булгакова с Мережковским и Свенцицким — Первые отклики Мережковского — Фраза Гершензона и проблема редактирования "Вех" — Попытка полемической солидарности авторов "Вех" — Идея "веховского" журнала и Андрей Белый — Казус Чирикова — Проект "веховского" сборника по национальному вопросу — Проект "положительного" сборника в продолжение "Вех" — "Люди или учреждения?" — Неоригиналыюсть антиинтеллигентской критики "Вех" — Либеральный консерватизм

Список сокращений 321

Примечания 323

Указатель имен 369

Памяти отца

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Не мир, но меч». Этот революционно заостренный парафраз Мф. X, 34, введенный в широкий литературный оборот Д. С. Мережковским, в качестве заглавия сугубо «археологической» книги, на первый взгляд кажется чрезмерно категоричным. Или безосновательно отнесенным к С. Н. Булгакову (1871—1944), П. Б. Струве (1870—1944),С. Л. Франку (1877—1950) иН. А. Бердяеву (1874—1948). Но — только на первый и крайне поверхностный взгляд, ибо любой внимательный историк русской политики и культуры — русской партийности, «серебряного века» или «религиозно-философского ренессанса» — признает: социализм господствовал в русском «ренессансе». Почти двадцать лет своей жизни — с 1890-х до конца 1900-х гг. — Булгаков, Струве, Фращс и Бердяев отдали делу свержения существующего порядка во имя политической свободы и социализма. Впрочем, свои усилия они посвятили не баррикадам, а печати: пропаганде и «практической философии» социализма. Ибо печати в истории русских философских направлений принадлежала столь же первостепенная роль, сколь и в истории политических организаций. Эти печатная пропаганда, идейная практика и литературно-издательская среда и служат предметом настоящего исследования. Его цель — последовательное освещение

истории религиозно-политических и политико-философских изданий, которые организовали и которыми руководили в 1902—1909 гг. Булгаков, Бердяев, Струве и Франк. К ним примыкает очерк издательской деятельности ближайших союзников Булгакова — А. В. Карта-шева (1875—1960) и создателей «Христианского братства борьбы» В. Ф. Эрна (1882—1917) и В. П. Свенцицкого (1879—1931).

Выбор временных рамок настоящего исследования диктуется тем, что в начале XX века эволюция «практической философии» Булгакова, Струве, Франка и Бердяева была зафиксирована двумя своеобразными манифестами — сборниками «Проблемы идеализма» (1902) и «Вехи» (1909). А общее направление идейного развития Булгакова, Струве, Франка и, отчасти, Бердяева пролегло между попытками религиозно-идеалистического обоснования социализма («идеалистического направления») и религиозным же его опровержением, приведшим к формулированию философии либерального консерватизма — «веховства». В формулировании программы либерального консерватизма «веховцам» сопутствовал «Московский Еженедельник» Е. Н. Трубецкого (1863—1920). Его до сих пор едва исследованная (Н. А. Балашова. Российский либерализм начала XX в.: Банкротство идей «Московского Еженедельника». М., 1981) история осталась за пределами этой книги. Из плана книги исключены и два руководимых Струве издания: сугубо политическое «Освобождение» (Штуттгарт-Париж, 1902—1905) и классический «толстый» журнал «Русская Мысль» (Петербург-Москва, 1907—1918). «Освобождение» во многом уже стало предметом специального исследования (К. Ф. Шацилло. Русский либерализм накануне Революции 1905—1907 гг. М.,

1985), а участие «Русской Мысли» в русском общественно-философском движении начала XX века не укладывается в рамки «обоснования и изживания социализма». В настоящем исследовании также не рассматривается чрезвычайно насыщенная история Московского Религиозно-философского общества памяти В. С. Соловьева (и генетически связанных с ним Обществ в Петербурге и Киеве), хотя очевидно, что она непосредственно связана с историей религиозно-философской печати: как мне известно, фундаментальный труд по истории этого Общества готовит к печати А. А. Носов. К этому проекту я и отсылаю интересующегося читателя. Вне исследования остался и журнал «Новый Путь» до его перехода в руки Булгакова и Бердяева осенью 1904 г., поскольку его история, хотя и полемически тесно связанная с эволюцией «идеалистического направления», является, в первую очередь, частью творческой биографии Д. С. Мережковского и 3. Н. Гиппиус, затрагиваемой в настоящей книге лишь ad hoc.

Исследованию предшествовал ряд моих публикаций, каковые теперь значительно дополнены новым материалом и исправлены в составе книги. Ее выход в свет упраздняет следующие статьи: «Архивная история сборника "Вехи"» (Вестник Московского университета. Сер. 8, история. 1991. № 4), «"Вопросы Жизни": история и содержание (1905)» (Логос. № 2. М., 1991), «Архивная история сборника "Проблемы идеализма" (1902)» (Вопросы философии. 1993. № 4), «Журнал "Полярная Звезда/Свобода и Культура"» (1905—1906)» (Новоелитера-турное обозрение. № 3. 1993), «С. Н. Булгаков и религиозно-философская печать (1903—1905)» (Вопросы философии. 1993. № 11), «Издания "Христианского братства борьбы" (1906—1908)» (Новое литературное

обозрение. № 5.1993), «"Меч": мечта о журнале (1906)» (Новое литературное обозрение. № 7.1994), «С. Н. Булгаков и религиозно-философская печать (1906—1907)» (Лица. Биографический альманах. 5. М.; СПб, 1994, — в соавт. с О. К. Локтевой), «Вехи» и «Проблемы идеализма» (Русская философия. Малый энциклопедический словарь. М., 1995).

Раскрытые сокращения в публикуемых архивных текстах помещаются в угловые скобки, дополнения публикатора — в квадратные, принципиальные изъятия из цитат отмечаются знаком (...). Все приводимые в книге даты до февраля 1918 г. даны по старому стилю. В Приложении, с которым содержательно всегда соотносится текст исследования, даны полные росписи журналов «НовыйПуть» (№№ 10—12 за 1904 г.), «Вопросы Жизни» (1905), «ПолярнаяЗвезда» (1905—1906), «Свобода и Культура» (1906), «Живая Жизнь» (1907—1908) и примыкающего к нему сборника «Религия и Культура» (1908), сборников «Вопросы Религии» (1906, 1908) и газеты «Народ» (1906).

В работе над книгой неоценимую помощь мне оказали А. А. Носов, Н. С. Плотников и О. К. Локтева, за что я приношу им искреннюю благодарность.

ИДЕАЛИСТИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ (1902—1905)

1901 год подводил итоги целой грозди традиций русской общественной мысли и общественного движения. 20 февраля Св. Синод отлучил Льва Толстого от церкви. Власть преследовала иноверцев и сектантов. История и судьба этих «диссидентов» стали одной из излюбленных тем оппозиционной печати. 4 марта в демонстрации у Казанского собора с требованием об отмене «Временных правил об отдаче студентов в солдаты» объединились революционные студенты, признанные публицисты, цензовые интеллигенты и представители отнюдь не революционной аристократии. Арестованный и высланный из Санкт-Петербурга в Тверь за участие в этой демонстрации, признанный вождь русского марксизма П. Б. Струве возглавил малочисленное, но творчески активное направление «критического марксизма», встроив русскую социальную мысль в актуальный контекст мысли общеевропейской. Новый струвеанский ревизионизм ни на йоту не отступал от классического социал-демократизма, но его идейные поиски встретили растущее отчуждение партийных товарищей. В Твери Струве вступил в активные переговоры со своими старыми знакомыми — земскими либералами. В их общих планах стояла задача выстроить единый антисамодержавный фронт либералов и социалистов, органом которого стал двухнедельный журнал «Освобождение», выходивший под редакцией Струве в Штуттгарте и Париже

в 1902—1905 гг. Другие «критические» марксисты (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, Б. А. Кистяковский (1868— 1920) и С. Л. Франк), были все еще погружены в с полемику с ортодоксальными товарищами о духе и букве марксизма, а Струве уже искал способа соединить задачи политического и социального освобождения с достижением свободы совести. При этом сама свобода совести понималась Струве двояко — как свобода вероисповедания и как свобода идейного поиска от стесняющих его общественных и партийных ограничений.

Вероисповедная проблематика никогда прежде не была близка русским интеллигентам и, в частности, марксистам, которые, подобно «образцовым» германским социал-демократам, оставляли ее за пределами партийной регламентации как Privat-Sache. И лишь Струве (и чуть позже — С. Н. Булгаков) первым в России придал теме интеллигенции, социализма и религии общественное значение. Непосредственным импульсом к этому идейному обращению и послужило отлучение Льва Толстого от церкви.

Отзываясь на последний акт конфликта огосударствленной, руководимой обер-прокурором церкви со свободным религиозным мыслителем, на орловском миссионерском съезде в конце сентября 1901 г. выступил предводитель дворянства Орловской губернии, близкий знакомый Льва Толстого М. А. Стахович (1861—1923). В своей речи, изложение которой облетело русские газеты и привлекло внимание толстых журналов, Стахович апеллировал к идейному наследию А. С. Хомякова, Ю. Ф. Самарина, И. В. Киреевского и В. С. Соловьева,

впервые в истории русской политической оппозиции обращался за аргументами к русской «практической» философии. Стахович говорил: «Не именем духовного начальства, не от имени духовенства, а во имя церкви надо высказать, что насилие над совестью бессовестно, что где нет свободы, там нет искренности — нет веры правой и нелживой. Церковь может сказать, что область совести и веры — ее область. Она одна в ней властна. Она может сказать Кесарю: Оставь, это не твое, это Божье в вечности, это мое на земле!» (1) Впечатление публики от этого выступления было столь велико, что, пеняя в письме от 14 октября 1901 г. С. Н. Трубецкому за его общественный пессимизм, аноним напоминал: «Как отрадно зато прозвучал голос Стаховича!» (2)

В конце сентября 1901 г. откликнулся и Струве. Отчетливо политическое, обращение его, по-видимому, предназначалось для земски-либеральной аудитории. Именно землевладельчески-дворянскую оппозицию Струве имел в виду, когда в частном письме (приготовленном, тем не менее, к неофициальному распространению в машинописных копиях) он адресовался к М. А. Стаховичу: «Вы еще раз доказали, что принадлежите к людям, понимающим, что высокое общественное положение обязывает не льстить, а говорить правду. С радостью приветствую в Вас даровитого выразителя лучших помыслов дворянства России». И все же центр тяжести нового направления антиправительственной борьбы лежал не в расширении межсословного союзничества (и, в этом смысле, в идейном преодолении узкой социал-демократической партийности), а в том, что устами Струве левая русская интеллигенция признавала свободу совести не просто формальным, но и неотъемлемым условием освобождения личности, синонимичного политическому освобождению. «Считаю своим долгом в качестве человека, признающего вопрос о правах чело13

веческой личности основным и очередным вопросом дальнейшего развития и совершенствования нашей национальной . культуры, — подчеркивал Струве в письме к Стаховичу, — поблагодарить Вас за превосходную и мужественную речь. (...) Неправде, царящей в России в этой области, Вы бросили вызов и высказали осуждение именно там, где это следовало сделать [на миссионерском съезде]!» (3)

Два года спустя на страницах «Освобождения» Н. А. Бердяев так описывал эту ситуацию, и есть серьезные основания полагать, что высказывал он не только свои личные убеждения: «Всеми признается, что зачинателем религиозного брожения в России является Л. Толстой, он пробил брешь в религиозном индифферентизме русской интеллигенции, и запросы религиозного сознания поставил в центре внимания. За это он был отлучен от церкви, именно за свои религиозные искания, так как людей просто индифферентных от церкви не отлучают. (...) Только после проповеди Л. Толстого, силу которой мы видим отнюдь не в отрицании религиозной метафизики, почувствовалось, что к вопросам религиозного сознания нельзя относиться с пассивным индифферентизмом, что освободить религиозную совесть от государственного гнета возможно только при положительном, действенном отношении к религии, что сокрушить историческое православие можно только активным религиозным стремлением. Характерно, что особенно горячими и активными защитниками свободы совести явились у нас такие религиозные люди, как славянофилы и Вл. Соловьев (...) В последние годы можно указать на целый ряд фактов религиозной жизни нашего общества. Такова нашумевшая речь орловского предводителя дворянства Стаховича в защиту свободы совести, такова проповедническая и публицистическая деятельность священника Г. Петрова, по существу мало

интересная, но характерная тем, что она исходит от представителя духовенства, от которого мы ничего не привыкли слышать, кроме догматической мертвечины и холопства перед русским правительством. Очень характерно также пробуждение интересов к запросам религиозного сознания у ряда представителей передовой нашей публицистики, вышедших из марксизма, столь казалось бы чуждого всяких религиозных интересов, хотя и религиозного по существу» (4).

Естественно, что, осознавая себя главой особого направления «вышедших из марксизма», Струве решил использовать вызванный речью Стаховича всплеск общественного интереса к «религиозным интересам» для организации коллективного действия, которое могло бы объединить «вышедших из марксизма» с более широкой оппозицией. Из Твери, где он отбывал двухлетний срок высылки, в том же конце сентября 1901 г. Струве писал знакомому ему с 1896 г. либеральному приват-доценту энциклопедии права юридического факультета Московского университета П. И. Новгородцеву (1866—1924). В первом же письме (от коего сохранился, правда, лишь черновик) к Новгородцеву Струве излагал свой проект: «Весьма желательно издание сборника, специально посвященного вопросу о свободе совести. Сборник должен, на мой взгляд, состоять из следующих статей (намечаю темы и авторов):

1. Свобода совести как требование идеалистической философии. Проф. С. Н. Трубецкой — Москва. 2. 3. Вопрос о свободе совести в истории философии пра ва. П. И. Новгородцев — Москва. 4. 5. Свобода совести как необходимый вывод из фило софского понятия права. Проф. Е. Н. Трубецкой — Киев. 6. 4. Религиозная совесть по действующему русскому праву и жизненная необходимость коренной его рефор15

мы в этом отношении. Акад. К. К. Арсеньев — С. Петербург.

5. Свобода совести в современном праве западных на родов. М. А. Рейснер (проф. Томского унив.).

6. Историческое развитие религиозной свободы в жизни западных народов. Вл. М. Гессен — С. Петербург.

7. Свобода совести как требование православного ве роучения. Свящ. Григ. Петров — С. Петербург.

8. Религиозные преследования в римско-византийском мире. Проф. Ю. А. Кулаковский — Киев. 9. 10. Религиозные преследования в мире западно-ка толическом и протестантском. Проф. Р. Ю. Виппер — Москва. 11. 12. Свобода совести и религиозное сознание индусов. Акад. С. Ф. Ольденбург — С. Петербург. 13. 11. Свобода совести и историческое первоначальное христианство. Проф. А. Гарнак — Берлин.

NB: Темы №№ 2 и 6 не конкурируют между собой: первая состоит в обзоре исторического развития идеи права в философско-юридической литературе Запада, вторая — в истории религиозной свободы как факта права. Изложение истории религиозных преследований будет весьма поучительно и должно составить предмет специальных статей. Необходимо еще прибавить две темы:

12. Преследования за веру в России (исторический обзор). В. А. Мякотин. 13. 14. Свобода совести в русской публицистике. П. Б. Струве» (5). 15. Выбор кандидатур был довольно непривычен для признанного марксиста, но совершенно не случаен для Струве. Как и не случайно само обращение именно к П. И. Новгородцеву. Еще на рубеже 1890-х гг. через посредство К. К. Арсеньева (1837—1919), завсегдатаем молодежного кружка которого Струве был с 1887 г.,

а также своей приемной матери А. М. Калмыковой, он познакомился с так называемым «Приютинским братством» земских либералов и просветителей (С. Ф- Ольденбург, В. И. Вернадский, Д. И. Шаховской и др.). Работа близких друзей Струве «на голоде» в 1892 г. вместе с В. И. Вернадским (1863—1945), его личные дружеские связи с С. Ф. Ольденбургом (1863—1934), тесное партийное сотрудничество с выпускником юридического факультета Московского университета С. Н. Булгаковым, — все это ввело в поле его зрения Новгородцева, друга «приютинцев», одного из университетских покровителей Булгакова, сотрудника тверских либеральных земцев.

Позже Струве вспоминал, что не был лично знаком с С. Н. Трубецким (1862—1905) (6), но, публикуя свою статью «В чем же истинный национализм?» в «Вопросах философии и психологии», Струве вошел-таки в весьма благожелательный контакт с Трубецким как одним из редакторов журнала. О Трубецком он и вспомнил при проектировании сборника «о свободе совести». Марксистские связи Струве с Дерптским университетом напомнили ему о протестантском теологе А. Гарнаке, начавшем академическую карьеру в Дерпте. Совместная работа в «Союзе взаимопомощи писателей» в 1900— 1901 гг., вероятно, предопределила интерес Струве к историку и публицисту народнического направления В. А. Мякотину (1867—1937). Статья правоведа М. А. Рейснера (1868—1928) в «Вестнике права» за 1899 г. о свободе совести, обратившая на себя внимание Струве (7), также мыслилась достаточным поводом для привлечения томского профессора к участию в сборнике. Впрочем, замысел коллективного манифеста был еще сугубо предварительным и видоизменился в считанные дни. Не исключено даже, что процитированный проект Струве так и не послал Новгородцеву.

Главным поводом к изменениям, вероятно, послужила осознанная Струве необходимость не только найти свое место в общелиберальной политической среде, но и отстоять идейно-политический опыт «вышедших из марксизма», поддержать и сплотить своих немногочисленных соратников по борьбе с марксистской ортодоксией: Бердяева, Булгакова, Франка, Кистяковского и, возможно, М. И. Туган-Барановского (1865—1919). Дело в том, что собственно социально-экономическая и политическая программа марксизма нисколько не утратила своего значения в глазах Струве и его сторонников. Они стремились лишь «подкрепить» эту программу «философским идеализмом», «метафизикой» или «религией».

27—28 сентября 1901 г. (8) Струве подчинил недавний проект философским перспективам и принялся за привлечение новых, соответствующих этим перспективам авторов, первым среди которых стал, возможно, Бердяев (ему Струве написал в Вологду, где тот отбывал ссылку). Так из переписки ссыльных марксистов возник новый проект: сборник «В защиту свободы совести» сменился более общим — «В защиту идеализма». Название это подсознательно воспроизводило заглавие полемической статьи С. Н. Трубецкого против Б. Н. Чичерина (1826—1903) —«В защиту идеализма» (1897) и, таким образом, уже на уровне языка встраивалось в общий контекст либерального философствования.

28—29 сентября проездом из Петербурга в Москву Петра Струве в Твери навестил не так давно пожертвовавший средства на издание социал-демократической «Искры» (9), с 1890—1891 гг. близкий к марксистам переводчик и издатель философской литературы Д. Е. Жуковский (1868—1943). По-видимому, Струве сразу же пригласил его к участию в новом проекте сборника. Профессиональным философом и даже литератором

Жуковский не был, но имел достаточное количество средств. Прибыв в Москву, он немедленно рассказал Новгородцеву о новом проекте Струве. Уже 29 сентября Новгородцев сообщал ему из Москвы: «Дмитрий Евгеньевич, который теперь здесь, сообщил мне о Вашей мысли издать сборник "В защиту идеализма". Я очень увлечен этой мыслью, ибо мне предполагалось нечто подобное. Пожалуйста, не бросайте этого плана, надо бы его осуществить поскорее» (10). В тот же день из Вологды ему вторил ссыльный Н. А. Бердяев: «В какой стадии находится проект нашего сборника? Если уже что-нибудь определяется, то напомните мне об этом. Теперь я работаю над статьей по этике, которую предполагаю именно для сборника. Вообще я очень дорожу идеей этих сборников и думаю, что нам необходимо каким-нибудь способом разъяснять и развивать свое направление, у нас слишком много противников и оказывают влияние разными путями. В Киеве я видел С. Н. Булгакова, и у нас оказалось гораздо больше точек соприкосновения, чем я предполагал, в общем у него те же идейные тенденции» (11). Одним словом, сторонники Струве оказались готовы к коллективному действию и составлению особого манифеста направления, у которого, впрочем, еще не было устойчивого имени: принятый в середине 1890-х гг. «экономический материализм» уже не отвечал философской физиономии направления, а «критический марксизм» в значительной мере устарел, ибо оно все дальше отходило от неокантианских влияний, да и «марксизм» в принципе не мог отвечать объединительному пафосу Струве. Общим же именем антисамодержавной оппозиции было «освободительное движение», внутри коего и следовало самоопределиться сторонникам Струве. Забегая вперед, можно заметить, что знаменем такого самоопределения стала именно философская переориентация «выходцев из марксизма»,

сменивших вполне конкретный, впрочем, «экономический материализм» на крайне неопределенное имя «идеализма». И, следовательно, в русском освободительном движении появилось идеалистическое направление.

Интерес, который Новгородцев проявил к проекту Струве, был настолько велик, что тот практически немедленно — между 30 сентября и 6 октября 1901 г. (12) — выехал к ссыльному в Тверь, чтоб выяснить подробности. В ходе личной встречи Струве с Новгородцевым и был определен персональный состав участников сборника. На встрече в Твери Струве также очертил круг привлекаемых им экс-марксистов. В экс-марксистскую курию тогда, по-видимому, были включены Бердяев, Булгаков, Кистяковский, Франк, Туган-Барановский и сам Струве. К ним же примыкала кандидатура Жуковского, который, несомненно, рассматривался как главный источник средств для издания книги. Привлеченные Струве авторы должны были получить от Новгородцева формальное приглашение к участию в сборнике с приложением личного послания Струве.

6 октября заказ на статью для сборника был сделан Булгакову, с июля 1901 г. пребывавшего экстра-ординарным профессором политической экономии Киевского политехнического института. Он отвечал Струве из Киева: «Письмо Ваше, помеченное 6. X., я получил. В нем не содержится Вашего адреса, поэтому отвечаю на имяФ.Ф. Ольденбурга (13). Предложение Ваше и Павла Ивановича [Новгородцева ] принимаю, конечно, с полным сочувствием и появление сборника считаю и желательным и своевременным во всех смыслах. Но П. И. ничего не написал мне о практической стороне дела, главное, о сроке. Между тем я до такой степени занят текущей работой, что раньше, чем на Рождество, не смогу написать чего-либо для сборника. Не думаю, чтобы

сборник мог появиться раньше, но напишу в этом смысле П. И. Адреса Кистяковского в данный момент не знаю, если удастся узнать, то сообщу. (...) Бердяев произвел на меня самое отрадное впечатление» (14). На долю Новгородцева, как лица, не ограниченного в свободе передвижений полицейскими мерами и в большей степени, чем сам Струве, гарантированного от перлюстрации переписки, выпали все организационные хлопоты. Естественно, что Новгородцев получил и право составления своей, академической курии сборника. В дополнение к названным при первом проекте С. Н. и Е. Н. Трубецким, С. Ф. Ольденбургу и самому Новгород-цеву, он впоследствии пригласил своего земляка, близкого к «приютинцам» и московским либералам (15) историка А. С. Лаппо-Данилевского (1863—1919), и С. А. Аскольдова (1871—1945): вероятно, по рекомендации Е. Н. Трубецкого.

29 октября 1901 г. Новгородцев информировал Струве: «Письмо Ваше Туган-Барановскому отсылаю сегодня (...) Я хочу предложить в сотрудники сборника, кроме Трубецких, еще Петражицкого, попросив у него статью о его проекте гражданской политики. Надеюсь, Вы с этим согласны. Из предложенных Вами сотрудников, признаюсь, меня смущает несколько и Туган-Барановский, и еще более Франк. Я не сомневаюсь, что они дадут прекрасные статьи на те темы, которые они выберут, но будут ли эти темы подходить к нашему сборнику? Мы, конечно, не можем сковывать индивидуальность наших сотрудников, но не утратим ли мы таким образом индивидуальность нашего сборника? Я предвижу возможность этого и предпочел бы ограничиться меньшим количеством сотрудников, но более ярко выраженной идеалистической тенденцией его. Затруднению можно было бы помочь таким образом, чтобы Вы, приблизительно хотя, определили для Франка и Туган-Барановского их

возможные темы. Ваше письмо Туган-Барановскому оставляет это совершенно неопределенным. Затем, в случае затруднения, я Вас попрошу быть решающим судьею. Булгаков писал мне, что с большой радостью примет участие в общем деле» (16).

Туган-Барановский, формально принадлежавший к «вышедшим из марксизма», действительно, лишь в феврале 1901 г. проявил свои философские интересы и начал знакомиться с философией Канта, по его словам, «раскрывать новый мир», в результате чего у него начало «складываться свое собственное философское мировоззрение, в основе которого лежит Кантовское учение об идеальности пространства и времени». Но из рук Новго-родцева письма Струве Туган-Барановский так и не получил и лишь много позже в самом общем плане сообщал Струве: «Меня очень интересует философия, но писать на философские темы я буду еще не скоро» (17). Струве отвечал Новгородцеву так: «Ваши сомнения и смущение относительно Туган-Барановского и Франка в качестве сотрудников сборника, мне кажется, должны рассеяться. В моем письме к Туган-Барановскому не сказано было с точностью о характере сборника, но это значило только, что я лично для себя не считал удобным ставить ему границы. В то же время я признаю вполне желательным и даже — в интересах дела — необходимым, чтобы Вы сделали это. Что касается Франка, то в прилагаемом письме на его имя (я до сих пор не знал его адреса), я делаю, что Вы хотите: подчеркиваю характер сборника и предлагаю тему. Оба, и Туган-Барановский, и Франк принадлежат к числу "философствующих" в том направлении, выразить которое призван "сборник", и потому я читаю их сотрудничество весьма желательным» (18).

14 ноября 1901 г. Новгородцев вновь обращался к Струве: «Нам безусловно необходимо сговориться относительно "Философского Сборника". Он имеет все

шансы на большой успех, и мне не хочется медлить с окончательным разрешением всех относящихся сюда пунктов. Я предлагаю Вам следующее:

1) Редакторами сборника считаемся Вы, Жуковский и я. Все основные вопросы решаются по общему согласию или же по уполномочию других редакторов — одним из них. Так, например, принятие некоторых статей могло бы быть поручено каждому из нас единолично. В случае сомнений, конечно, придется советоваться. Так же и приглашение сотрудников могло бы свершаться на тех же основаниях, как и до сих пор делалось. 2) 3) Предисловие напишем сообща и так же выберем окончательное заглавие. Я не думаю, чтобы у нас возникло здесь, как и в других пунктах, недоразумение. 4) 5) Время выхода Сборника — весна нынешнего ака демического года или в крайнем случае осень будущего. Согласны ли Вы на все это? Пожалуйста, напишите ско рее. Я имею обещания статей: от Булгакова, Бердяева, Аскольдова, кн. С. Н. Трубецкого ("О свободе совести", в связи с полемикой по поводу Стаховича). Ожидаю со гласия кн. Евг. Трубецкого. Возбуждаемый общим со чувствием к Сборнику, хочет что-нибудь дать Влад. Ив. Вернадский, против участия которого Вы, конечно, ничего против не будете иметь. Напишите, что Вы дума ете об участии Петражицкого — я думаю предложить ему определенную тему — политика права, и здесь, я уверен, он даст нам очень ценную статью (...). Если какие-либо пункты относительно Сборника вызывают Ваше сомнение, я охотно приеду к Вам в Тверь в эту суб боту вечером. (...) Я очень увлечен мыслию о нашем Сборнике и желал бы, чтобы Вы к нему не охладели, при массе работ и занятий» (19). 6) Хотя В. И. Вернадский в кругу своих друзей считался человеком философски индифферентным, его дневник свидетельствует, что именно в общении с Новгородце23

вым еще в 18 91 г. у него родилась идея проанализировать «природу науки и ее отношение к религии и философии». Как позже заметил в сборнике «Проблемы идеализма» о замысле Вернадского сам Новгородцев, «позитивизм признается несостоятельным не только современной философией, но и современной наукой. В этом смысле, как критика, исходящая от представителя опытной науки, может быть также чрезвычайно поучительна статья проф. Вернадского "О научном мировоззрении"» (20). К сожалению, лишь летом 1902 г. Вернадский приступил к реализации своего замысла, о котором писал жене 20 августа: «Я теперь обдумываю одну из первых вступительных лекций к курсу, которую может быть издам отдельно в "Вопросах философии", — об отношении науки и философии (отчасти религии) в развитии мысли (...) эти старые, давно складывающиеся у меня мысли стали особенно ясны в эти дни благодаря разговорам с Павлом Ивановичем (с которым я не вполне согласен)» (21).

Что же касается Л. О. Петражицкого (1867—1931), то его участие в сборнике не состоялось по иным обстоятельствам, выявившим действительное влияние соредакторов. Как сообщал в подготовленной для сборника статье Новгородцев, Петражицкий был первым, кто в русской юридической литературе заявил о необходимости возрождения естественного права, что составляло главное содержание «идеалистических» выступлений самого Новгородцева (С. 236, 242, 272 — здесь и далее ссылки на страницу «Проблем идеализма» даются в тексте). Единомышленник Новгородцева не был одинок: в немецкой литературе, где он также зафиксировал свой приоритет, с ним были солидарны немецкие философы права Офнер, Менгер и Нейкамп. Все это не убеждало Струве. Он писал: «По поводу вопроса о приглашении Петражицкого я скажу следующее. Он, конечно, совер24

шенно незаурядный человек и имеет точки соприкосновения с нашими воззрениями. Но лично за себя я должен сказать, что я никогда не понимал, что он своей гражданской политикой сказал по существу нового сравнительно с тем, что выдвигал Ант. Менгер, к которому Петражицкий относится однако неблагосклонно, что непонятно и совершенно несправедливо. (...) Мне представляется, что Петражицкий в такой мере формален в праве, до такой степени признает незыблемость положительного права, что в практических конфликтах, напр., я неминуемо должен очутиться в другом лагере, чем он. При этом считаю нужным подчеркнуть, что речь идет тут не об оппортунизме и радикализме, а стоящем выше этих разделений принципиальном признании естественного права личности и общества открыто привлекать к суду нравственного закона положительный закон. Словом, мне представлялось, что Петражицкий практически занимает ту же позицию, что и Чичерин 50-х и 60-х гг., т.е. с точки зрения критического позитивизма обсуждает процесс общественного правооб-разования. Эта точка зрения вообще, на мой взгляд, несостоятельная и безнравственная, а в России с ней необходима решительная борьба» (22). Впоследствии Струве изменил свое мнение о позиции Б. Н. Чичерина, но важно, что в 1901 -м году он смог навязать свою волю горячему поклоннику Чичерина, только что обратившемуся к нему со словами признательности при посылке своего труда (23). Хотя Струве предупреждал, что речь идет не о политическом «оппортунизме» и «радикализме», центральное его разногласие с Петражицким на языке практической политики излагалось лапидарно: «формализм в праве», «незыблемость положительного права» воспринимались Струве как капитуляция перед политико-правовым status quo, отказ от неправового «суда нравственного закона» и столь же неправовых

политических действий. Сколько бы ни апеллировал Струве к «естественному праву», он отнюдь не скрывал, что мыслит столкновение между идейными лояльностью и революционностью исключительно в контексте «практических конфликтов». И, как бы то ни было, Новгородцев подчинил свои философские интересы революционным социально-политическим принципам Струве. В первых числах декабря 1901 г. Струве, формально по болезни, а фактически для издания оппозиционного либерально-демократического журнала «Освобождение», выехал за границу. Но активная переписка по делам сборника не прекратилась.

В начале 1902 г. к Струве начали стекаться сведения от его единомышленников о работе над статьями: 6 января от Бердяева (24), 7 февраля от Франка (25). 26 января в письме к знакомому ему с марксистских лет М. О. Гершензону (1869—1925) Булгаков упоминал о своем намерении прочесть в Московском Психологическом обществе доклад, в котором «выражены основные начала моего теперешнего жизне- и миропонимания» (26). 13 февраля Булгаков, интересуясь у Струве «в каком же положении находится защита идеализма в сборнике?», уточнил тему своего выступления — «о теории прогресса» (27). Так родилась статья, по булгаковскому обычаю послужившая ему и основой для публичной лекции. Тем временем появился новый «отчет» Новгородцева — от 29 января 1902 г.: «Кроме известных уже Вам авторов и статей, я имею теперь еще 2 определенных обещания. Кн. Ев. Н. Трубецкой обещал статью: "Доктрина экон. материализма в ее отношении к образованию права" (приблизительное заглавие) — с критикой доктрины в этом пункте. Франк предлагает статью: "Ницше и этика любви к дальнему", воззрения которого он рассматривает с этической стороны — как этический

идеализм (в противоположность утилитаризму), с социально-политической — как идеалистический радикализм, в противоположность радикализму материалистическому (...). Надеюсь, что Вы ничего не имеете ни против той, ни против другой статьи. Изложение Трубецкого обещает быть очень интересным, он много занимался вопросом. Является опасным только, что другие сотрудники (напр., Бердяев) не были затронуты [научной] критикой. Что Вы думаете об этом? (...) Другой вопрос, который подлежит обсуждению, касается наиболее обеспечивающего выход в свет способа издания Сборника. Я думаю, лучше всего, если мы его выпустим под фирмой "Издание [Московского] Психологического общества". Это ровно ничего не меняет в отношении к Редакции и выбору статей. Все зависит от кн. [С. Н. ] Трубецкого, с которым в высшей степени четко сговорились» (28). Печатание книги, очевидно, было запланировано Струве в издательстве О. Н. Поповой. Но после весьма конфликтной истории издания книги Бердяева «Субъективизм и индивидуализм» (29) отношения Струве с Поповой испортились настолько, что, по сообщению анонимного представителя ее издательства от 1 февраля 1902 г., Жуковский начал «переговоры по Сборнику со "Знанием"». К 7 марта выяснилось, что «знаньевские» хлопоты Жуковского успехом не увенчались (30). И предложение Новгородцева о выпуске сборника под эгидой Московского Психологического Общества (в типографии И. Н. Кушнерева) нашло новые аргументы в свою пользу. Видимо, приближающееся завершение подготовки сборника напомнило Струве и о желательности его собственного авторского участия, к которому он, погруженный в свои конспиративно-организационные заботы вокруг будущего «Освобождения», оказался не готов. К счастью, статья — более публицистиче27

екая, чем философская, — написанная им еще осенью

1901 г. для полумарксистского журнала "Мир Божий" (членом редакции которого он состоял до своего отъезда заграницу), ждала решения своей судьбы. 6 февраля

1902 г. фактический редактор журнала А. И. Богданович писал Струве из Петербурга в Монтрё: «Очевидно, пер вое письмо редакции от половины декабря не дошло до Вас. В нем я извещал Вас, что статья "К характеристике нашего философского развития [(По поводу книги С. П. Райского "Социология Н. К. Михайловского". С.-Петер бург. 1901 г.) ]" не прошла у нас [по цензурным обстоя тельствам ], и просил дать знать возможно скорее, куда ее направить» (31). Значительно дополненная выхо дящими за пределы простой рецензии материалами, статья Струве отправилась в «Философский сборник». Впрочем, антиправительственнаядеятельность, сособой активностью развернутая им в эмиграции, заставила Струве выступить в сборнике под криптонимом П. Г., чтобы своим именем не подвергать его угрозе со стороны цензуры (из-за сотрудничества политического пре ступника). Книги объемом свыше 10 печатных листов подлежали не предварительной, а карательной цензуре, и это вполне могло привести к наложению ареста на весь тираж сборника, последующему его уничтожению — и невосполнимым убыткам издателя.

Как можно понять из описанных выше действий Струве, он фактически устранился от обязанностей по изданию книги. Но он не переставал строить новые планы, не считаясь с лидерством и издательскими хлопотами Новгородцева. В частности, не считаясь с лидерством и издательскими хлопотами своего соредактора, Струве обратился к жившему в Англии русскому медиевисту, профессору П. Г. Виноградову (1854—1925) с предложением о редакционном участии в сборнике, на которое тот отвечал 13 мая: «Что касается до сборника, о

котором Вы пишете, то поговорим, но я боюсь, что мне едва можно будет взять на себя редакцию. Все лето и осень я срочно занят» (32).

В те же дни, а именно 11 мая 1902 г., состоялось закрытое распорядительное заседание Московского Психологического Общества, в котором Новгородцев доложил, что «группа лиц, в состав которой входят: С. Н. Булгаков, кн. Е. Н. Трубецкой, П. Б. Струве (33), Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, С. А. Аскольдов, кн. С. Н. Трубецкой, Б. А. Кистяковский, А. С. Лаппо-Данилевский, С. Ф. Ольденбург, Д. Е. Жуковский ион сам, П. И. Новгородцев, решили издать сборник статей в защиту идеализма и просить Психологическое общество принять этот сборник в число своих "изданий", причем расходы по изданию они берут на свой счет». После обсуждения, в котором приняли участие Г. А. Рачинский (1859—1939), Л. М. Лопатин (1855—1920), С. Н. Трубецкой и другие, было решено: «1. Сборник должен быть снабжен предисловием от Психологического Общества. В этом предисловии должно быть указано, что, хотя Общество издает этот Сборник, он не является однако выражением философских взглядов всего Общества в его целом, а только одной группы его членов. 2. Заглавие не должно носить полемического характера. 3. Издание должно быть сделано на основаниях, принятых Обществом для своих изданий, т. е. статьи должны быть представлены для рассмотрения в Совет Общества» (34).

Легко почувствовать, сколь серьезное сопротивление присутствовавших на заседании членов Общества психиатров (в философии — позитивистов) А. С. Белкина, В. П. Сербского, А. Н. Бернштейна и др. пришлось одолеть, в частности, С. Н. Трубецкому, чтобы сборник получил гриф Общества. Впрочем, из предварительных условий были соблюдены лишь два первых. Предисловие, отмечавшее «выдающийся инте29

pec», представляемый сборником, написал Л. М. Лопатин, а полемическое «В защиту идеализма» было заменено научным «Проблемы идеализма» (далее — ПИ). От рассмотрения в Совете, по крайней мере, часть статей уберегла обычная авторская неаккуратность. Даже месяц спустя, 8 июня 1902 г., Б. А. Кистяковский все еще сообщал своему куратору Струве из Гейдельберга в Штуттгарт: «Напряженно работал над своей статьей. Павел Иванович написал мне, что может дать мне отсрочку. Он так хорошо относится к моим статьям в "Жизни" (35), называя их вместе с Вашим предисловием к книге Бердяева (36) лучшим, что появилось в нашей литературе в последнее время по этому вопросу, и так много ожидает от моей новой статьи, что это налагает на меня обязательства, и я решил во что бы то ни стало закончить свою статью к новому сроку. Нравственная ответственность за задержку отчасти слагается с меня, так как торопит главным образом Булгаков, а он не обрабатывает своих статей и в коллективном деле не может требовать, чтобы другие следовали его примеру» (37). Но никакие отговорки не могли задержать запланированного появления книги в начале академического года.

По воспоминаниям участника семинария Новгород-цева на историко-филологическом факультете Московского университета Марка Вишняка (1883—1977), корректуру сборника Новгородцев поручил прочесть своим студентам: «Так содержание сборника стало нам известно еще до появления его в печати. И на практических занятиях он подвергался многократному обсуждению». Для настоящей книги немаловажно, что в этих обсуждениях принимал участие еще один ученик Новгородце-ва — В. П. Свенцицкий (38). Важно также, что круг упомянутого семинария Новгородцева во многом совпал с другими: семинариями по истории философии С. Н. Тру30

бецкого и С. А. Котляревского (1873—1939) — по истории религии (В. П. Свенцицкий, В. Ф. Эрн, П. А. Флоренский (1882—1937)). Это значит, что формирование, по крайней мере, первоначальных идейных и философских предпочтений Свенцицкого, Эрна и их ближайших единомышленников проходило под заметным влиянием Новгородцева и Котляревского — деятелей «идеалистического направления». Как раз в пору наивысшей активности студенческого кружка, в 1904 году, Котляревский защитил и опубликовал докторскую диссертацию об основоположнике христианского (католического) социализма «Ламенне и новейший католицизм». Ее проблематика и актуальность после известной «социальной» папской энциклики 1891 г. De rerum novarum (близкие в свое время и ранним русским марксистам круга Струве) не могли не отразиться на мировоззрении Свенцицкого и Эрна. Хоть и нельзя сказать, что названные «идеалисты» сколь-нибудь выделялись на фоне платонических и соловьевских влияний на мировоззрение Свенцицкого и Эрна, несомненно, что именно «идеалистическим» по своему происхождению стало присущее им соединение политической оппозиционности с религиозно-философской активностью. Такая комбинация была, несомненно, главным изобретением ПИ и ведущим критерием для отбора его авторов.

Поэтому неудивительно, что за пределами сборника, в конце концов, оказались атеисты Туган-Барановский, К. К. Арсеньев, М. А. Рейснер, В. М. Гессен, В. А. Мя-котин и «оппортунист» Л. И. Петражицкий (однако не стал автором и определенно православный Г. С. Петров). Есть основания полагать, что за пределами круга авторов сборника, избранных соглашением Струве и Новгородцева и утвержденных решением Совета Московского Психологического Общества, остался также социал-де31

мократ и философ, друг юности Струве, живший в Германии, А. М. Воден. На рубеже ноября и декабря 1902 г. А. М. Воден высказывал намерение поместить в «Kant-studien» рецензию на ПИ и просил Струве рекомендовать для публикации в «Вопросах философии и психологии» «предназначавшуюся для Новгородцевского сборника статью "О психологизме в теории познания"» (39). Но ни рецензии, ни статьи в печати не появилось.

К 16 ноября 1902 г. «Проблемы идеализма» были отпечатаны солидным трехтысячным тиражом в московской типографии И. Н. Кушнерева и Ко. Опасения позитивистов из Психологического общества относительно ПИ подтвердились сполна: по свидетельству современницы, этот сборник «подал знак к бунту против позитивизма» (40). Если для «академистов» книга во многом осталась чисто интеллектуальной акцией, то для «марксистов» приобрела звучание манифеста нового направления, перетянувшего в свои ряды самого Новго-родцева.

В датированном октябрем 1902 г., намеренно сложном и даже — невнятном предисловии к сборнику Новгородцев стремился решить трудновыполнимую в цензурных условиях двойную задачу: декларировать новое общественное направление определенно антиправительственного толка — и сообщить о его философии, «оппозиционной» по отношению не только к власти, но и к традиционным антиправительственным направлениям. По словам Новгородцева, сборник стал откликом «некоторых лиц, причастных новому

движению» на «пробуждение философского интереса» (С. VII), иными словами: откликом философствующих марксистов на идеалистические и либеральные интересы внутри русского марксизма. Университетские идеалисты и либералы в лице Новгородцева, братьев Трубецких и др. сочли необходимым поддержать искания своих философских и политических союзников. «Они отправлялись от убеждения, — писал Новгородцев, — что современное критическое ["освободительное" ] движение призвано не только утвердить науку на прочных и истинно-положительных [идеалистических] основаниях, но сверх того еще и отстоять необходимое разнообразие запросов и задач человеческого духа [свободу совести и др. ], для которого наука есть лишь одна из сфер проявления [помимо сфер политической, экономической и социальной]. (...) Современный поворот к философии не есть плод одной теоретической любознательности: не одни отвлеченные интересы мысли, а прежде всего сложные [практические] вопросы жизни, глубокие [религиозные и общественные ] потребности нравственного сознания выдвигают проблему о должном, о нравственном [общественном ] идеале. Но обращаясь к тем направлениям, которые не хотят знать ничего, кроме опытных начал [позитивизму ], мы убеждаемся в их бессилии разрешить этот важный и дорогой для нас вопрос. Мы ищем абсолютных заповедей и принципов, а нам отвечают указанием на то, что все в мире относительно, все условно» (С. VII). Дабы не создавалось впечатления, что, борясь с позитивизмом, ПИ вступают в тотальный конфликт со всеми направлениями русской общественной мысли, и напротив, чтобы продемонстрировать известную «итоговость» этого сборника, Новгородцев особо подчеркивал интегрированность ПИ в отечественную философскую традицию. «Идеалистическая философия не новость для русской публики. В эпоху наивысшего

ный голос Б. Н. Чичерин 1ъоз1>гшал СВ0Й автоРитетнайдут в числе его ^у^шо™!™™™ Сб°РНИКа живую связь этой Философской TDZa> Указывающие венным] направлением к^РДЦИИСтем I°6l«eCTмарксизма»] выступает'в LTPOe ТеПерЬ [<<вышеДши из чал. Особенность этого нпУ идеалистических на" том, что оно, явЛяяГв^нНиаеПравл™ состоит в потребности духа, в то же гя некоторой вечной

с глубоким процесса Г' **"" В03НИКает В СВЯЗИ жизни, с общим стре^ЗГн110'110™™4^0?3 социально-политическому?^ нравственному [и

ственно-политические и эКо ВЛеНИЮ- Н°ВЫе [°бще"

рдставляются те

лесообразности, a «al^SS^ р Ц

ности, которая ставит во гля» велением нравствензначения личности™ IX? 1™ ВДЧаЛ° безУсловного оснований для свободы лично™ ИТКЗХ абсолют«ых ды, свою статью Новгород политической свобо-естественногоправа°>™усвоЦР П°СВЯТИЛ «^Рождению рального характера? У * выГзГоГ™ <<0С°б0Т° М°~ позитивной» науки (С 28 сВЫРазимого в терминах

ф рва, нГивоп1;: практики, красноречиво ев! ВОПросы политической ссылками на «естественно пДЛЬСТВует наполненная

право» в изложении НовгоРо„Т7° <<естественное росы философии права, нГе

софского идеализма». «В KnHKPJблемавсвете*ил0: обстановке, - разъяснял BenT* T f торичеСК°И венное право" человека примет 4о РIf За:естестнетенныхиэксплуатируемьшЛс 118ГУ Р М УГ В сборнике мало что п '

проекта «в защиту б статьи **

ду Стаховича» С. Н. Трубецкой опубликовал в сборнике эссе «Чему учит история философии». Единственным текстом, не подвергшимся переориентации, стала статья С. Ф. Ольденбурга «Ренан как поборник свободы мысли». Академик-востоковед, Ольденбург цитировал буддийский текст: «Всякая чужая вера должна быть уважаема... И индиец, и еврей, и европеец — все выразители той же вечной истины: "Верь, как ты знаешь, и давай всякому верить так, как он знает"» (С. 503). Такого рода суждения остались для ПИ случайными вкраплениями. Что же касается пафоса «в защиту идеализма», то он в целом не изменился. Его дополнили постмарксистские вариации Струве, Булгакова, Бердяева, Франка и Кистяковского, усиленные критическим очерком Е. Н. Трубецкого «К характеристике учения Маркса и Энгельса о значении идей в истории». Опровергая позитивистскую «теорию прогресса», претендующую «заменить для современного человека утерянную метафизику и религию» (С. 9), но неспособную сформулировать действительный «смысл истории», Булгаков проповедовал иной, метафизический взгляд на предмет: «Здесь должно быть дано "оправдание добра" (как покойный Соловьев формулировал эту же самую проблему) , которое должно вместе с тем явиться оправданием зла, зла в природе, в человеке, в истории. Философия должна показать внутреннее бессилие зла, его призрачность, его — страшно сказать — конечную разумность» (С. 34). Метафизическое же «бессилие зла» в устах Булгакова превращалось в разоблачение метафизического бессилия «политического, экономического и социального гнета». За философскими аргументами Булгаков обращался к Соловьеву, чья «философия есть, в моих глазах, пока последнее слово мировой философской мысли, ее высший синтез» (С. 44). Неспособный дать «целостного миросозерцания», позитивистки-марксистский «де35

терминизм должен почтительно посторониться, чтобы дать место нравственному деянию», — писал Булгаков (С. 30). На одной лишь классовой борьбе, замыкающей горизонт освобождения на голом классовом интересе, по его мнению, «можно воспитать новую буржуазию, но нельзя основать великого исторического движения», того «величайшего движения современности», которое всегда, в конечном счете, основывалось только на идеалистических началах. Представляемое Булгаковым «направление», напротив, ставило своей задачей прояснить бессознательный идеализм социальных революционеров, выдвинув принцип абсолютной ценности и автономии личности. По словам Булгакова, этот принцип «ставит выше всякого сомнения законность и обязательность современных стремлений к политической и экономической демократии, дает им этическую санкцию, поднимает, поэтому, от простой борьбы за существование на степень исполнения нравственного закона» и «дает санкцию современному социальному [социалистическому ] движению» (С. 29). Цель же этого движения нисколько не изменилась: «социалистический способ производства, составляющий вместе с тем и идеал современного человечества» (С. 11). Соединение социалистического общественно-экономического идеала с философией идеализма питало неподдельный энтузиазм Булгакова, заставляя его обращаться не только к наследию Соловьева, но и к иным образцам практической философии. «Ни один великий философ, — писал Булгаков (цитируется с учетом дополнений, внесенных автором в статью при ее переиздании в сборнике 1903 г. "От марксизма к идеализму"), — не становился спиной к действительности и ее задачам; классическая немецкая философия дала идеал философа-гражданина в лице Фихте. Пульс могучей мысли Гегеля и до сих пор бьется в марксизме. И современная философия должна стать

лицом к великой социальной борьбе наших дней, быть ее выразительницей и истолковательницей; она не должна замыкаться от жизни в кабинете, чем грешит современная немецкая философия, — буржуазные симпатии представителей которой, к сожалению, не остаются без влияния на их социальные воззрения. (...) Всем известно, какой кризис переживает теперь рабочее движение, своим вероисповеданием считающее учение Маркса. Кризис этот не экономического и политического характера, напротив, самая его возможность обусловлена растущею мощью движения, но морального, скажу даже — религиозного характера. Мы уже знаем, что марксизм представляет собой самую яркую версию теории или религии прогресса; он воодушевлял своих сторонников верой в близкий и закономерный приход иного, совершенного общественного строя, конца Vorgeschichte и начала Geschichte. Он силен был, таким образом, не своими научными, а своими утопическими элементами, не своей наукой, а своей верой. Но эта вера, неправильно направленная, должна была рассеяться или, по крайней мере, ослабнуть вместе с ростом движения. На очередь становилось все больше практических задач, заслонявших конечные цели. На смену прежнему социально-политическому утопизму явился социально-политический реализм, связанный совершенно случайно с именем Бернштейна. Современное развитие отличается, таким образом, двусторонним характером: с одной стороны усиливаются практические завоевания рабочего сословия, с другой, это же усиление убивает прежние религиозно восторженные верования; в полумрак святилища оно вносит дневной прозаический свет. Упадок идеализма (в данном случае выражавшегося в социальном утопизме) грозит понизить движение до полной духовной буржуазности, лишить его души, несмотря на все практические победы» (С. 45—46).

На страницах ПИ Булгакову вторил Бердяев: «Мещанство и моральная мелочность еще слишком дают о себе знать в быте передового человечества и этический идеализм должен особенно бороться с этим злом. Это можно сказать и про рабочий класс. В его прогрессивные социально-политические стремления еще нужно внести идеальное нравственное содержание, которое, конечно, неможетбыть "классовым"» (С. 127). «Нельзя возродить раз подорванную веру, — продолжал Булгаков. — Но можно и должно создать новую веру, найти новый источник нравственного энтузиазма. И этот источник следует видеть в возвышающей философии идеализма, к которой теперь, по странному недоразумению, становится спиной рабочее движение. Лишь эта философия возвратит человечеству утраченного Бога. (...) Речь идет, очевидно, не о том, чтобы уступить или понизить хотя одно из практических требований современного социального движения, а в том, чтобы возвратить ему нравственную силу и религиозный энтузиазм. В своей практической программе рабочее движение осуществляет освободительные постулаты философского идеализма, пусть же и на своем теоретическом знамени оно выставит не экономический материализм и классовый интерес — это оно может отлично оставить своим противникам, — а принципы идеализма, на которых могут быть прочно и непререкаемо основаны его требования. Пусть, наконец, действительно осуществятся известные слова Энгельса, который приводил современный социализм в связь не только с Сен-Симоном, Фурье, Лассалем, Марксом, но и Кантом, Фихте, Шеллингом, Гегелем. Связь эта существует и должна быть сделана достоянием современного сознания. Современная социальная борьба представится нам не одним столкновением враждебных интересов, а осуществлением и развитием нравственной идеи. И наше участие в ней будет

мотивироваться не классовым эгоистическим интересом, а явится религиозной обязанностью, абсолютным приказом нравственного закона, велением Бога» (С. 45—

46).

Динамика очерченного в статье Булгакова идейного

«направления» выражалась, таким образом, в непосредственном дополнении марксистской общественной программы философским идеализмом. Это можно было понять и из слов Струве о том, что «научно-положительные результаты марксизма и ценные приобретения его публицистической [политической] программы не затрагиваются метафизическим поворотом» (С. 90), или из признаний Бердяева: «нельзя не признать огромных заслуг за марксизмом, реалистическую сторону которого мы должны воспринять. В вопросе о социально-экономическом развитии России я в общем продолжаю стоять на марксистской точке зрения, хотя моя практическая программа несколько шире марксистской» (С. 135, прим.).

Следует заметить, что то новое, чем экс-марксисты «достраивали» свою общественную программу, Новгородцев предпочитал называть философским идеализмом, Булгаков числил религией, Струве — метафизикой, а Бердяев, в свою очередь, спиритуализмом. Почти всеобщей для левых авторов ПИ оставалась сфокусированность на проблеме личности (индивидуалистическом радикализме и творческом раскрепощении как таковом). Единственным исключением был Булгаков. Он хорошо осознавал, что только сформулированное им соединение религии не с индивидуалистическим, а с коллективистским социализмом может придать сколь-нибудь заметные общественные перспективы вполне литературному направлению ПИ. В одном из подстрочных примечаний устами некоего немецкого автора он дал краткую формулу христианского

социализма: «Socialistische Weltanschauung und christliche Weltanschauung sind nicht Gegensaetze [социалистическое и христианское мировоззрения не противоположны друг другу]» (С. 46, прим.), которой вскоре суждено было развернуться в целую систему взглядов, литературно-общественное направление и серию проектов в религиозно-философской печати.

Не следует полагать, впрочем, что практический смысл «идеалистической» реформы «освободительного движения» беспокоил только Булгакова. Его внятно проговаривал и Бердяев: «Реакционеры привыкли встречаться с материалистическим обоснованием и оправданием освободительных стремлений, но гораздо сильнее и чувствительнее будет вызов идеализма. (...) То новое идеалистическое направление, к которому я с гордостью себя причисляю, выводит необходимость освободительной борьбы за "естественное право" из духовного голода интеллигентной души» (С. 135). В автобиографической статье Струве «К характеристике нашего философского развития» прагматическая направленность новейшего русского идеализма просматривалась с еще большей очевидностью.

Дело в том, что по мере того, как Струве, Булгаков, Бердяев и другие начали отход от экономического детерминизма, отводя все более творческую роль индивидуальной воле, их традиционные оппоненты из лагеря народников, руководствовавшиеся «субъективной социологией» их публицистического вождя Н. К. Михайловского (1842—1904), в один голос начали истолковывать эволюцию «критических марксистов» как капитуляцию их перед философией Михайловского. «Критики» же настаивали на том, что даже их прежний марксизм, доказывая необходимость для России на пути к социализму пройти через капитализм, исходил из понятия «должного», в то время как народники,

отстаивая некапиталистический общинный путь к социализму, апеллировали к «сущему» или «возможному», тем самым лишая «освободительное движение» — «общественного идеализма». Специальной полемике с Михайловским в ПИ посвятили свои статьи Кистя-ковский, Струве и даже Аскольдов.

Струве решил признать частичную правоту Михайловского с тем, чтобы еще резче подчеркнуть свое особенное направление. «Г. Михайловский, воспринимая субъективный метод Конта, разрывал рамки позитивизма, — писал Струве. — В предъявленном им требовании системы правды, сочетающей правду-истину с правдой-справедливостью, он формулировал недоступную положительной науке философскую проблему целостного воззрения, объединяющего сущее и должное в одном построении. Эта проблема по существу своему принадлежит метафизике. (...) Михайловский займет в истории русской философской мысли место рядом с П. Л. Лавровым, как блестящий выразитель первой смутной, почти бессознательной реакции неустранимой "метафизической потребности" против позитивизма и при том — вышедшей из недр самого же позитивизма. (...) Марксизмом, породившим из своих недр метафизику, русский позитивизм закончил полный круг своего развития. (...) Идея г. Михайловского о должном, как категории, независимой от сущего в опыте и потому имеющей самобытную ценность, признана теми писателями-марксистами, которые от критического позитивизма пришли или перешли к метафизике... Таким образом, неверно, что у таких метафизиков-идеалистов, как Струве, нет ничего общего в философском направлении с г. Михайловским, но еще менее верно, что это вышедшее из марксизма течение капитулировало перед "субъективной социологией". (...) Новое направление почти не пошло дальше критических пролегомен и дало лишь

несколько намеков на положительные построения. Перед нами открывается широкая область метафизическое го творчества. Но тут оно не находит перед собой пустое место. Движение русской философской мысли с 1870 г. не исчерпывалось позитивизмом, и не позитивизму в нем принадлежит первое место. (...) Русская метафизика создала блестящую, оригинальную по обоснованию и формулировке старых религиозных, метафизических и моральных идей онтологию и этику Владимира Соловьева, стройную систему Чичерина, богатый возможными выводами панпсихизм Козлова и его учеников, "конкретный идеализм" кн. С. Н. Трубецкого... Русская метафизика в лице Владимира Соловьева исполнила и крупное общественное дело, дав впервые идеалистическую критику славянофильства и катковизма, и тем установив, что философский идеализм и государственный позитивизм непримиримы по духу» (С. 83—87). Из статьи в статью сборника переходили имена Струве, Фихте (чья «практическая философия» была поднята на щит в известной статье Струве 1901 г. «В чем же истинный национализм?»), Канта и современных неокантианцев, Маркса и его последователей, Ницше, Чичерина, Соловьева, Михайловского и сторонников его «субъективной социологии». Можно сказать, что реальный публицистический контекст ПИ оказывался чрезвычайно насыщен, а его политическая полемичность заметно превышала допустимую для философского сборника норму. Забегая вперед, можно отметить, что имена тех, кто был избран в идейные предшественники ПИ, в полном составе были повторены среди предшественников в другом сборнике Струве-Франка-Булгакова-Бердяева — в «Вехах», звучали в них и идейные мотивы наследия Михайловского. В ближайшие же годы после ПИ Бердяев, посвятивший идеям Михайловского свою первую книгу «Субъективизм и индивидуализм в обще42

ственной философии», в журнале «Вопросы Жизни» специально анализировал его наследие в сравнении с наследием Б. Н. Чичерина. Понятно, что авторы ПИ были кровно заинтересованы в том, чтобы предъявить читателю (в массе своей — позитивисту) максимально представительный список предшественников-идеалистов. Но это отнюдь не отменяло уже упомянутого их самоопределения как особого, качественно нового идеалистического направления в освободительном движении. Оно и было декларировано в предисловии Новгородцева и статье Бердяева. Его новшество мыслилось в соединении философского идеализма с социал-либеральной политической программой. По тому, с какого именно рубежа ведется исчисление истории «направления», легко было определить не только имя того, кого авторы ПИ считают родоначальником «направления», но и каким им видится соотношение в философии «направления» собственно философских и политических, социалистических и либеральных начал. Если Бердяев вел начало «направления» со вполне еще публицистической статьи Струве «Высшая ценность жизни», появившейся в январе 1900-го (С. 135), то сам Струве начинал историю «направления» с книги Бердяева «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии» (С. 86), увидевшей свет в октябре 1900 г. А в автобиографии 1903 г. Бердяев уточнял: «Сейчас я принадлежу к идеалистическому направлению, которое все более определяется и выражением которого является сборник "Проблемы идеализма"» (41). Это значило, что сугубо экс-марксистская, во многом чисто публицистическая инициатива в создании «направления» исподволь вытеснялась «академической», философски более качественной и политически менее радикальной. Но до явных перемен было еще очень далеко.

Основной причиной общественного возбуждения, вызванного сборником, явилась, разумеется, не его философская ориентация сама по себе, а именно взаимосвязь его философской программы с политическими убеждениями авторов. Конкретно говоря, связь философского идеализма с радикальной, в основном социалистической и даже — узко марксистской, — в философском отношении традиционно материалистической («позитивистской») политической программой. Как резюмировал позже в специальной статье «О новом русском идеализме» Бердяев (ради цензуры прибегая к иносказанию), «мы никогда не собирались посягать на возвышенные добродетели [радикальную политическую практику] позитивистов, мы только указывали на их философскую слабость, на упрощенность и примитивность их мировоззрения, на противоречия между их идеалистическими настроениями и их теориями. (...) Свобода социально-политическая самым неразрывным образом связана с свободой метафизической, на ней покоится и ей предполагается. (...) Практика позитивистов бесконечно выше их теории, и мы хотели бы, чтобы их теория сделалась достойной их практики, чтобы великой борьбе за освобождение соответствовала философия свободы» (42).

Эту новость вполне осознали и публика (43), и многочисленные рецензенты ПИ (44). Дотошно анализируя «неоригинальность основной мысли» и «недочеты аргументации» статей сборника, секретарь редакции «Вопросов философии и психологии» Ю. И. Айхенвальд (1872— 1928) справедливо замечал: «Эта книга обратила на себя особенное внимание русского общества; ею заинтересовались даже те, кто вообще не склонен раскрывать

сочинения философского характера. (...) Объясняется это, конечно, тем, что центр тяжести этой объемистой книги лежит не столько в достоинствах ее философского содержания, сколько в тех общественных воззрениях и симпатиях, которыми проникнуты ее авторы — в своем большинстве недавние или новые гости в доме отвлеченного мышления». Более того, по мнению рецензента «Вопросов философии и психологии», «если бы "Проблемы идеализма" написали исключительно философы-специалисты, мирные деятели ученых кабинетов, то они, бесспорно, не вызвали бы такого шума и страстей. Но самые имена писателей, которые до сих пор известны были своей работой в иных областях теории и практики [в социальной теории и политической практике ] и которые чаще всего примыкали к действенному марксизму [революционной социал-демократии], — самые эти имена сосредоточили вокруг себя новый и обширный контингент читателей». Ополчившись (и, как замечает Айхенвальд, в контексте развития философских идей ополчившись с заметным запозданием) против позитивизма, сборник выступил против основного течения, против преобладающего философского мировоззрения собственной культурно-политической среды авторов ПИ. Ведь «большинство русских читателей привыкли думать, что те вольнолюбивые стремления, которых привлекательный и яркий отпечаток лежит едва ли не на каждой странице нашего сборника, имеют своей единственной и необходимой основой совершенно другое общее миросозерцание — позитивно-механистическое. Признанные глашатаи и поборники свободной гражданственности оказываются приверженцами таких нравственно-религиозных воззрений, которые обыкновенно исповедуют представители совсем иного лагеря» (45). Названные обстоятельства и послужили причиной особенно негативной реакции тех, кто привык увязы45

вать воедино политическую реакционность с религиозно-идеалистическим мировоззрением. Наиболее лояльный по отношению к авторам ПИ отклик прозвучал из уст марксиста-ревизиониста и такого же «критического позитивиста», как и Струве в 1890-е гг., историка Н. А. Рожкова (1868—1927). Он, в частности, признавал, что (в условиях политической несвободы) «и художественная литература последнего времени, и личные наблюдения каждого убеждают в том, что в русском обществе прочно утверждается высокий взгляд на права человеческой личности. (...) Для массы привлекательна не только индивидуалистическая струя в идеалистической философии, но и провозглашение автономии и прав личности как абсолютного нравственного начала, необходимого и неизменного для всех времен и народов». Обоснование «естественных прав» человека и «примирение с религией как санкцией морали», равно близкое Н. А. Рожкову и авторам ПИ, по-видимому, и объясняло политическую терпимость к сборнику философски не солидарного с ним рецензента. Именно сиюминутная общественная польза нового «идеалистического направления» окупала, по его мнению, и идейную уязвимость, неоригинальность и, в конечном счете, общественную «непрактичность» сборника (46). Но для большинства товарищей и единомышленников Рожкова общественная польза ПИ была вовсе не очевидна. Следуя уже упомянутому уподоблению идеализма — религии, религии — церкви и церкви — всему реакционному, например, сотоварищ Бердяева (вместе с А. М. Ремизовым, П. Е. Щеголевым, Б. В. Савинковым и А. В. Луначарским) по вологодской ссылке А. А. Богданов (1873—1928), несмотря на «прогрессивные лозунги» ПИ в целом и Булгакова в частности, ожесточенно осуждал их «реакционный клерикализм» (47). Киевский знакомый Бердяева, внимательный критик философской и

политико-экономической литературы, в общественном плане склонявшийся к народничеству, М. Б. Ратнер (1871—1917) концентрировал свое внимание на статьях Струве, Булгакова и Бердяева, тех именно, в коих заключалась отмеченная всеми оригинальность ПИ — попытка непосредственного синтеза «нового» идеализма со старой марксистской практикой. Народник и, надо думать, естественный союзник Михайловского в его былой борьбе с марксистским «экономическим материализмом» за «субъективную социологию», теперь, когда прежние противники сами косвенно подтвердили его правоту, М. Б. Ратнер писал: «нео-идеалистическое направление... явилось отражением... общего стремления, охватившего марксистские сферы, — высвободиться из-под сковывавшей их власти материалистически-экономической теории, восприняв более широкие и более соответствующие практической задаче начала идеалистической философии». Однако, по мнению М. Б. Ратнера, именно практичности и не хватило авторам сборника. Их «здоровое стремление» к идеализму не избежало пагубного увлечения метафизикой. Подобного рода отвлечение, по мнению Ратнера, делало «непригодным... новый язык русских сторонников общего нам всем социального идеала» и лишало их инициированное сборником движение всяческих общественных перспектив (48).

Именно общественные перспективы более всего занимали П. Б. Струве: настолько, что он даже решился отрецензировать подцензурный сборник в нелегальном «Освобождении», что не могло не бросить тени на остальных авторов и издателей ПИ, в целом находившихся в пределах легальности. Оказалось, что в своем по-преимуществу политическом прочтении сборника его критики были недалеки от истины, коли его инициатор с удовольствием подхватывал именно такую интерпре47

тацию. В марте 1903 г. в кратком отклике под прово-кативным заглавием «О чем думает одна книга?» Струве отмечал «общее внимание» к сборнику и «выступающему этой книгой и в этой книге умственному течению», общественный смысл которого остался непроизнесенным из-за цензурных условий. «Эта отвлеченная книга, — разъяснял Струве, — не высказываясь прямо о жгучих политических и общественных злобах дня, все-таки думает о них, ими живет и болеет. В каждой ее строке присутствует живая и действенная мысль о той правде и свободе, которые должны быть внесены в русскую жизнь в отмену властвующих над ней лжи и произвола. "Проблемы идеализма" знаменуют собой укрепление и расширение того союза между идеализмом философским и идеализмом практически-политическим, начало которому положил своей блестящей публицистической деятельностью Владимир Соловьев. Этот союз нужен и для философской мысли, и для дела освобождения. (...) Для русской идеалистической философии дело ее самопознания и чести — быть на стороне свободы и права; для русского освободительного движения тоже дело его самопознания и чести — возвести себя к высшим и непререкаемым идеям, отказаться от которых означало бы для человечества открыть двери звероподобию...»

Интересно, что, возводя истоки «направления» к Соловьеву, Струве все же не мог согласиться с тем влиянием, которое соловьевская философия приобретала на его деятелей. Его собственные отношения с Соловьевым заслуживают самостоятельного исследования. Здесь достаточно лишь зафиксировать их этапы. Если еще в 1897 г. со страниц радикальной и вполне ортодоксальной марксистской газеты «Самарский Вестник» в статье с красноречивым заглавием «Философия идеального добра или апология реального зла?» Струве жестоко нападал на Соловьева за его критику «экономического

материализма», то уже в некрологе 1900 г. поставил его на первое место «в ряду русских философов» и отвел особую роль его сборникам статей «Национальный вопрос», более всего ценя «переход» Соловьева из славянофильски-консервативного лагеря в западнически-либеральный. Струве писал в некрологе: «Самым крупным делом Соловьева была не его философская работа, бледнеющая и даже исчезающая перед более богатыми, яркими и глубокими умозрениями европейских мыслителей, а его несравненная публицистика, последнее слово философского идеализма в историческом споре славянофилов и западников. (...) Он первый из западников против национализма выступил открыто с исповеданием христианства и широкого, чисто платоновского идеализма». Вскоре Струве смягчил свой утилитарный подход к соловьевскому идеализму. И летом 1901г., готовя к переизданию антисоловьевскую статью 1897 года, сопроводил ее примечанием: «В то время я стоял еще на почве критического позитивизма, теперь же исповедую метафизический идеализм и, в силу этого, стал гораздо ближе к Соловьеву, чем прежде. Но и теперь я считал бы нужным решительно протестовать против его социально-экономической философии» (49). И вот теперь, в 1902—1903 гг., когда оригинальная философия Соловьева начала приобретать растущее число сторонников в рядах «идеалистического направления», главным объектом струвеанской критики стал теократический проект Соловьева. В статье в «Освобождении», расточая хвалу философу в привычной формулировке 1900 г., Струве писал: «Отмечая публицистическую заслугу Соловьева, мы считаем нужным оговориться, что его богословство-вание не только не было в согласии с философским идеализмом, но, наоборот, в корне ему противоречило, представляя не более, не менее как грубейший вид бого-материализма или материалистической теологии» (50).

Если вспомнить, что Булгаков называл философию Соловьева «последним словом мировой философской мысли, ее высшим синтезом», то пассаж Струве можно назвать редким и чрезвычайно резким примером полемики внутри «направления» — и на страницах одного издания. Как бы ни были солидарны «идеалисты» в пиетете по отношению к Соловьеву, существо положительной проповеди Соловьева исподволь превращалось в пункт невыявленных до конца разногласий, полагая главной заслугой Соловьева его «идеалистическую» критику консерватизма, дополнившую традиционно чисто «позитивистский» хор политической оппозиции, Струве не мог простить Соловьеву его критичного отношения к социализму и слишком «серьезного» отношения к церкви. В «общей скобке» философского мировоззрения ПИ Булгаков отдавал явственное предпочтение именно Соловьеву. Пусть пока лишь Соловьеву-публицисту — автору «Национального вопро-са*' ~ важно, что именно тому публицисту, что посвятил себя религиозно-философской проблематике, тому религиозному деятелю и философу, что выстроил грань между самодержавно-националистической риторикой официального православия и славянофильства и их духом, требующим, в частности, свободы православной церкви, а в целом — свободы совести и лица. Не случайно темы славянофильства и его наследия, свободы церковной и религиозной жизни вплоть до 1905— 1906 гг. вошли в центр публицистики Булгакова и Бердяева. Главное состояло в том, что, избавляясь от влияния Струве, Булгаков готов был радикально пересмотреть и глубинное отношение социалистических «идеалистов» к Соловьеву и принять соловьевское богословие в единстве с его публицистикой, согласовав их с собственными социалистическими идеалами и практикой. Центром такого соединения должна была стать сформулированная Соловь50

евым идея «христианской политики», с которой легко согласовывался и политический реализм социального реформатора, и максимализм социального моралиста, и «вселенская» религиозность церковного человека. По мысли Соловьева, «как нравственность христианская имеет в виду осуществление царства Божия внутри отдельного человека, так христианская политика должна подготовлять пришествие царства Божия для всего человечества как целого, состоящего из больших частей — народов, племен и государств». Практика такой политики естественным образом составилась бы из цепи реалистически-относительных мер, руководимых абсолютной целью. «Христианская политика исходит из действительности и прежде всего хочет помочь против действительного зла», — писал Соловьев, — и есть не более чем «посредствующий переход от дурной действительности». Практические же меры этого перехода таковы: применение «ко всем общественным и международным отношениям начал истинной религии», решение «по-христиански всех существенных вопросов социальной и политической жизни» и соединение христианских церквей (51).

Еще до появления ПИ, летом 1902 г. «Освобождение» опубликовало серию статей Булгакова «Письма из России», подавляющая часть которых была посвящена подробной и бескомпромиссной критике официальной церкви и самодержавия. Первому отрывку серии были предпосланы эпиграф из «Национального вопроса» Соловьева о «силе права» и редакционное примечание Струве: «Не разделяя вовсе религиозно-философской доктрины автора, мы etc...» Существо статьи Булгакова легко излагалось одним его пассажем: «Если вы выступите за дело свободы во имя Бога, вы приведете к Богу многих... Духи лжи, насилия и злобы своим орудием избрали самодержавие,

которое душит все, что оно может задушить в России... Час победы над самодержавием и будет часом торжества религиозной свободы в России... Всякое свободное религиозное искание противно духу самодержавия и представляет уже отрицание его, даже в том случае, если это искание не ведет еще к прямому отвержению самодержавия». Очевидно, что наибольшее неприятие со стороны Струве вызывала прямая апелляция Булгакова к церковной среде («Посвящается искренним приверженцам православной церкви»), а отнюдь не желание привлечь ее к участию в социальной борьбе на стороне рабочего класса (52). Чуть позже на страницах «Освобождения» Струве поместил и статью Бердяева «Политический смысл религиозного брожения в России». В качестве эпиграфа Бердяев избрал тезис Струве (из статьи «В чем же истинный национализм?») о том, что «высшими задачами» русского общества являются именно «религиозные», которые, подобно «христианству первых веков и реформации нового времени», тесно связаны с «проблемами моральными и социальными». (Интересно, впрочем, что Струве, по-видимому, понимал необходимую реформацию в ее точном историческом смысле как «переход к протестантизму», а Булгаков и Бердяев — в соловьевской интерпретации — как освобождение церкви от цезарепапизма.) Вслед за Струве и Булгаковым увязывая церковную реформацию с социально-политическим переворотом, Бердяев писал: «Бывают эпохи в жизни народа, когда всякий факт духовной культуры, всякое духовное искание человеческой личности стоит под знаком национального политического освобождения и самым фактом своего существования требует свободы и права» — и априори устанавливает единство свободы духовной (религиозной) и политической. Однако политическая несвобода в ее

высшем выражении — самодержавии, — по мнению Бердяева, воспитала в русской интеллигенции «однобокий» взгляд на социально-политическое освобождение, не позволяющий ей признать «огромного значения религиозной реформации» (53). Исправлением такого взгляда и озаботились Булгаков и Бердяев.

Первая же их попытка привлечь религиозную среду к социально-политической борьбе вызвала примечательное их идейное столкновение с петербургскими Религиозно-философскими собраниями (1901—1903). Санкционированные обер-прокурором Св. Синода К. П. Победоносцевым, эти Собрания объединили представителей православной церкви и религиозной интеллигенции (Д. С. Мережковского (1865—1941), В. А. Тернавцева (1866—1940), В. В. Розанова (1856— 1919), Н. М. Минского (1855—1937), А. В. Карташева и других) и еще до ПИ заинтересовались взаимоотношениями интеллигенции и религии. Однако и эта религиозная интеллигенция (принадлежавшая, в целом, к более старшему поколению, нежели авторы ПИ) не оказалась сколь-нибудь представительной для ее «позитивистского» большинства, и политическая окраска Собраний не соответствовала преобладающим общественным настроениям. «Освобождение» отреагировало на деятельность конкурентов устами Булгакова и Бердяева. Наибольший их протест вызывал сам факт подконтрольной официальной церкви и государству «религиозной общественности», поскольку сами Собрания, ошибочно названные Булгаковым Религиозно-Философским Обществом, оценивались им как «ублюдочная форма», то есть неполноценное исполнение чаемого образца. Кроме того, «идеалистов» задело обсуждение в Собраниях памятного вопроса об отлучении Льва Толстого от церкви, каковое, разумеется, не могло найти осуждения в стенах Собраний.

Например, Д. С. Мережковский не только не осудил отлучения Толстого от церкви, но и зафиксировал свои монархические убеждения. По этому поводу Булгаков выразил свое особенное «негодование, даже омерзение» и квалифицировал писателя как «Иудушку новейшей формации» (54). Бердяевская оценка Собраний была нейтральнее. Признавая в Собраниях и их журнале «Новый Путь» «небывалое еще в русской жизни явление», «уголок свободы совести и свободы слова», Бердяев также пенял участникам Собраний (и особенно Мережковскому) за «политическую мало-сознатедьность», «недомыслие» и «трусость» их политической и религиозной терпимости к самодержавию, восходящей к преодоленным Соловьевым «заблуждениям славянофильства». Ибо «всякое религиозное искание, искренное религиозное обновление и созидание, всякое духовное алкание и духовное творчество неизбежно упирается в одну точку, в которой связываются и развязываются все узлы русской жизни — в русское самодержавие и по объективной логике требует устранения самодержавия. (...) Самодержавие угнетает не только русскую интеллигенцию, но и русскую церковь, религиозную совесть, и потому свободное отношение между интеллигенцией и церковью... возможно только при "одолении" самодержавия; (...) Должны, наконец, подняться голоса не только индифферентных к религии людей, борцов за политическую свободу, но, может быть, еще более людей религиозных, для которых особенно должно быть отвратительно превращение церкви в полицейский участок... Такие голоса начинают уже раздаваться по почину одного из самых крупных русских людей — Вл. Соловьева, и люди, борющиеся за религиозную свободу и за религиозное обновление, должны сознательно войти в могучее освободительное

движение, вне которого нет ни религиозной свободы, Ни какой-либо другой», — писал Бердяев (55).

Соловьевский пафос хорошо стыковался и с иными, общими для «освободительного движения», мотивами. Активная защита Соловьевым церковной и вероисповедной свободы заставляла неизменно следить за судьбами преследуемых правительством и церковной бюрократией сектантов, раскольников, иноверцев, особенно тех, в чьей судьбе национальный вопрос впрямую соединялся с конфессиональным: поляков и евреев. С учетом же соловьевского проекта соединения христианских церквей и особой судьбы Польши в составе Российской империи, логичным становилось преобладающее внимание «идеалистической общественности» к польскому вопросу.

Чем дальше от ПИ, тем менее политизированный взгляд на его задачи и итоги исповедовали «идеалисты». Для Булгакова и Бердяева не менее важной становилась и чисто философская сторона сборника. Впрочем, об общей философской (а не общественной) платформе ПИ Бердяев предпочитал говорить лишь условно и выделял в направлении сборника два философских течения — «метафизический идеализм с тяготением к религии трансцендентного» и «этико-гносеологический идеализм», основанный на кантовском идеализме (56). Булгаков также отмечал, что «идеалистическое течение, в общественном смысле преемственное марксизму», с появлением ПИ составило направление лишь на «некоторых общих философских позициях», но оформлено было только оппозицией по отношению к позитивистскому отрицанию самостоятельности философии. «У самих сотрудников "Проблем" нет общего катехизиса и общего символа веры» (57). Но это были, скорее, самые общие констатации, из которых невозможно вывести представ55

ления о дальнейшей эволюции авторов ПИ. Не у всех она оказалась и внешне заметной.

В течение 1902—1904 гг. Струве не захотел или не смог проявить достаточного внимания к развитию политико-философских принципов «идеалистического направления», поэтому инициатива в этом деле перешла к Булгакову. При этом социал-либеральный проект сборника, искавший чисто политического (демократического) согласования «западных» принципов индивидуализма с «восточной» традицией социального равенства как нормы справедливости, приобретал в истолковании Булгакова явственный соловьевский оттенок. Благодаря Булгакову тень Соловьева ложилась и на все «идеалистическое направление», родоначальник коего — Струве — оказывался в идейном меньшинстве.

Оставалось, однако, развернуть выработанную философом «идею царствия Божия как полноты человеческой жизни не только индивидуальной, но и социальной и политической...» (58). На долю социалистов-«идеалистов» выпадало довершить начатый Соловьевым путь: от политически консервативного славянофильства — к прямым требованиям политической свободы, от вменения в обязанность христианству разрешить социальный вопрос — к оправданию революционных методов социальной борьбы, от разоблачения узости марксистского «экономического материализма» — к усвоению ему «объективной», безотносительно к философскому мировоззрению, роли в социальной политике.

Именно это социалистическое истолкование соловь-евства стало отличительной чертой складывающегося «идеалистического направления в освободительном движении». Первым из «идеалистов» осуществив прямой переход к соловьевским идеям, Булгаков стал связу56

ющим звеном между ними и социальной доктриной «идеализма» и поставил стратегическую для направления задачу: переоценить с точки зрения христианского идеала (в его соловьевской огласовке) общественную деятельность, науки, идеалы (59).

Соловьевская параллель к современному Булгакову социал-либерализму могла быть обнаружена в его равном обличении (как ограниченных) принципов собственности и ее отрицания. «Социалисты, — писал Соловьев,— хотят свергнуть современный общественный строй, злоупотребляя принципом равенства и не применяя его в подлинном смысле, а воинствующие консерваторы борются за свои интересы, непростительно злоупотребляя принципом собственности. (...) Смысл общества в том, чтобы обеспечить каждому из его членов не только материальное существование, но и существование достойное (...). Бедность противоречит человеческому достоинству и поэтому несовместима с подлинной общественной нравственностью. Следовательно, долг общества — оградить всех своих членов от этой унизительной бедности, обеспечивая каждому минимум материальных средств. (...) Для исполнения этого долга, для обеспечения каждому минимума материальных средств, необходимых для сохранения и свободного развития его нравственных и интеллектуальных сил, государство, как носитель исполнительной власти общества, должно будет сосредоточить в своих руках главные средства производства и распределения — заводы, банки, пути сообщения, торговые предприятия и т. д. Но эта перемена, которая частично уже совершается и должна окончательно завершиться либо посредством обязательного выкупа, либо систематической конкуренцией, никак не означает отмены частной собственности, так как она относится лишь к особому виду ее: к частной собственности, не способной приобрести личный характер» (60).

Подобные суждения, впоследствии развитые на страницах журнала «Полярная Звезда» Новгородцевым и И. А. Покровским (1868—1920) в учение о «праве на достойное человеческое существование», служили звеном для непосредственного соединения социализма с со-ловьевством. И главными пунктами такого соединения были, с одной стороны, признание недостаточности, неполноты и неподлинности одного лишь «материального освобождения», материальной стороны социальной справедливости, а с другой — признание особой роли государства в реформировании социальной жизни, что соответствовало институциональному духу классического (классового, а отнюдь не индивидуалистического и анархического) социализма. «Дело социального освобождения не может ограничиваться одним материальным порядком», — писал Соловьев (61). Под этим положением легко подписались бы и Струве, и Бердяев, и Булгаков. Но вот под словами о том, что «государство (...) должно будет сосредоточить в своих руках», подпись Бердяева уже бы не появилась.

Впрочем, поскольку философия «идеалистического направления» развивалась не в одном лишь булгаков-ском направлении, но и — в бердяевском (при этом Бердяев неизменно подчеркивал свою идейную солидарность и со Струве, и с Булгаковым (62)), ее временный идейный плюрализм позволял направлению стыковаться с целым спектром мировоззрений. Так, подводя мировоззренческие основания под политический союз социалистов Струве, Булгакова, Бердяева, Франка с либералами в рамках «Союза Освобождения», Бердяев в течение 1902—1905 гг. не раз доказывал, что «анархическая утопия есть последовательный и окончательный вывод из принципов либерализма. Социализм есть только обусловленный известной исторической эпохой метод

реализации либерализма в направлении анархического идеала» (63).

Лишенные возможности легально выяснить принципы нового объединения, «идеалисты» объединились в нелегальном «Союзе Освобождения», иллюстрируя этим «новое утверждение практических начал на философской почве» (64). Лишь два года спустя с появлением «органа» — журнала «Вопросы Жизни» — Булгакову предоставилась возможность задним числом резюмировать программу ПИ и направления. Общий мотив сборника Булгаков увидел в доказательстве того положения, что «передовые программы только и могут, а следовательно и должны обосновываться на предпосылках философского идеализма. Задача сборника была фило-софско-публицистической, так что точное заглавие его было бы: проблемы социального идеализма. В решительной и ясной постановке проблем социального идеализма вообще состоит и своеобразие, и значение сборника» (65).

Вожди русских идейных направлений, претендующих стать общественной силой, не могли не понимать, что успех их во многом зависит от успеха «направленско-го» периодического органа. Известная ленинская мысль о партийной газете как «агитаторе, пропагандисте и организаторе» не просто носилась в воздухе, — она была признанием обстоятельства, непременного для русской общественной жизни конца XIX—начала XX века. Поэтому выход в свет сборника «Проблемы идеализма» только обострил, но отнюдь не породил необходимость организации партийного издания «идеалистов». Проб59

лема эта возникла довольно давно — в мае 1899 г., когда прекращение цензурой возглавлявшегося Струве марксистского журнала «Начало» лишило группу «критических марксистов» пристанища в периодической печати, в котором они могли бы пропагандировать свои все менее ортодоксальные социально-философские и экономические идеи. «Критические марксисты» (вскоре ставшие «идеалистами») были вынуждены довольствоваться малым. На правах посторонних авторов или «в порядке полемики» их публиковали марксистские журналы «Научное Обозрение» (1899—1900), «Жизнь» (1900), «Мир Божий» (1900— 1901; здесь, правда, Струве был членом редакции, но с весьма ограниченным влиянием на общий ход дел), оппозиционная газета «Северный Курьер» (1899—1900), академические «Вопросы философии и психологии» (далее — ВФП) и др.

Лишь после того, как со статьей редактора ВФП С. Н. Трубецкого увидел свет сборник «Проблемы идеализма», в 1903—1904 гг. «идеалисты» (а именно Булгаков, Бердяев, С. А. Котляревский и Новгородцев) получили возможность выступать в ВФП со статьями, зачастую решительно отклонявшимися от чисто философского исследования в сторону «направленской» агитации и пропаганды. Это позволило Булгакову назвать ВФП «органом [идеалистического ] направления». По его мнению, именно продемонстрированная в журнале «теоретическая правда философии идеализма», выявила и новую задачу — доказать ее «практическую правду». Дело было не только в переходе от «теории» к «практике», но и в преодолении явственно проявившегося в писаниях «идеалистов» 1902—1905 гг. застоя самой их «теории». Не будет преувеличением сказать, что именно отсутствие чисто партийного органа вольно или невольно подчиняло необходимое философское исследование популяризации и пропаганде, требовавших от

«теории» предельной стабильности и простоты. Отвоеванное «идеалистами» в ВФП философское представительство необходимо должно было дополниться общественным журналом «идеалистов» (66). Но силы направления были распылены, а его глава и инициатор Струве эмигрировал в Германию для издания «Освобождения». И все же — холодный прием, оказанный ПИ и «идеалистическому направлению» либерально-социалистической «позитивистской» интеллигенцией, политически единомысленной, но религиозно и философски враждебной «идеалистам», заставил Булгакова и Бердяева предпринять самостоятельные хлопоты о создании легального органа «идеалистов» в России. Они уже имели отрицательный опыт подобного рода. Еще в конце 1901 года, в целях пропаганды «критического направления» в марксизме, Булгаков планировал выкупить у издателя журнал «Научное Обозрение» и организовать собственное партийное издание (67). В свою очередь, в начале 1902 г. Бердяев намеревался возглавить научно-критический отдел нового журнала «Маяк» (68). Оба проекта не реализовались. 1903 год принес новые надежды. Оставшиеся в России «идеалисты» объединили свои усилия, однако уже с самого начала союзничества Булгакова и Бердяева нельзя было говорить о том, что оно было равноправным (и в этом скрывалась одна из причин их дальнейшего расхождения). Подобно тому, как идейное развитие «направления» в 1902— 1905 гг. шло под преобладающим влиянием Булгакова, Булгаков же стал и в центре его издательских инициатив.

Будучи человеком догматического склада, Булгаков не склонен был часто менять своих пристрастий и зачастую лишь в силу партийной лояльности или по инерции продолжал вести дело, уже потерявшее для него внутренний смысл. В рутинной практике журналов и организующейся вокруг них партийной среды Булгаков

до конца исчерпал идейные перспективы «направления» и свою общественно-политическую ангажированность. Много позже А. В. Карташев писал: «Помню молодого С. Н. Булгакова с типично-интеллигентской наружностью, с рукой, энергично заложенной за грудь неизбывного сюртука, с черной, слегка взвихренной шевелюрой, с широким розовым лицом, обрамленным черной бородкой и энтузиастическими, лучистыми карими глазами. Весь — с трудом сдерживаемый пафос "оппозиции", нетерпения и обличения. (...) Его внешнее положение всегда отставало от быстрого полета его внутренней эволюции» (69). Но именно «внешнее положение» Булгакова точно указывало на предметные рамки, живую оболочку этой внутренней эволюции: от социал-демократического марксизма — к марксоидному социалистическому идеализму, затем — социалистическому христианству, затем — «христианскому социализму» и так далее. Единственное, что до сих пор мешает адекватно оценить смысл и стадии этой эволюции, так это неизбежно эзоповский, в условиях тогдашней цензуры, язык булгаковской публицистики и особая система политических умолчаний Булгакова и его среды. Поэтому, не вдаваясь в подробности, следует a priori иметь в виду, что центральной общественной идеей «идеалистов» вообще и Булгакова в частности в течение почти всего исследуемого в книге периода было свержение самодержавия и достижение максимальной политической свободы в России с последующим установлением в ней строя более или менее последовательного социализма, подчиненного экономической и религиозной «коммунистической перспективе». Этот-то подтекст и приходится расшифровывать в каждом из текстов «идеалистов» описываемого времени.

30 сентября 1903 года только что вернувшийся из научной командировки в Германию (где был связан с «Освобождением» Струве), близкий знакомый Жуковского и Аскольдова, приват-доцент Петербургского университета философ Н. О. Лосский (1870—1865) подал в Главное управление по делам печати МВД прошение о разрешении на издание «в СПб без предварительной цензуры ежемесячного журнала» под названием «Вопросы Жизни». Программа проектируемого издания полностью совпадала с программой классического толстого журнала: беллетристика, научные статьи, критика и библиография, внутреннее, иностранное и литературное обозрения (70). Трудное положение, в котором в 1903 г. оказалось «идеалистическое направление» на перекрестке критики и без полноценного «органа», делало журнал Н. О. Лосского и его друзей из авторского коллектива ПИ потенциальным органом направления, независимо от их личных пристрастий и планов. Известно, впрочем, что не Жуковский и не Асколь-дов стали инициаторами журнала. Пожалуй, даже его название было подсказано «идеалистами». Памятуя необходимость перехода от «теории» идеализма к его «практике», имя нового органа — «Вопросы Жизни», — впервые глухо прозвучавшее в предисловии П. И. Новго-родцева к «Проблемам идеализма» (С. VIII), впрямую отсылало к имени «теоретического» пристанища «идеалистического направления» — «Вопросам философии и психологии».

Согласно воспоминаниям Лосского, «получить разрешение на издание журнала можно было лишь под условием, чтобы редактором журнала было лицо, не скомпрометированное в глазах правительства политически.

Булгаков и Бердяев не могли, конечно, получить разрешение на свое имя и решили обратиться ко мне с предложением взять на себя номинально звание редактора. Знакомство с этими двумя общественными деятелями, которые с течением времени стали все более отдавать свои силы философским и, наконец, религиозно-философским проблемам, было очень приятно. Познакомившись с программою журнала, я согласился числиться редактором его, фактически не беря на себя никакой работы и, естественно, не претендуя на вознаграждение. Финансовая сторона дела находилась в руках Д. Е. Жуковского; хлопоты в Главном Управлении по Делам Печати также были возложены на него. Самое печальное было то, что для получения разрешения надо было дать взятку видному чиновнику, через руки которого проходили дела о периодических изданиях». Взятка суммой в несколько сот рублей и была передана Жуковским и Лосским кому следует (71). Уже 2 октября 1903 г. Главное управление по делам печати обратилось в другое подразделение МВД — Департамент полиции — с традиционным в подобных случаях запросом о наличии «неблагоприятных сведений» о Лосском. Через два дня Департамент дал положительное заключение, а 25 октября 1903 г. об отсутствии преоосудительных сведений о Лосском в Главное управление по делам печати сообщил и Санкт-Петербургский градоначальник (72).

Лосского (и Жуковского), видимо, очень торопили с учреждением «Вопросов Жизни». Торопили настолько, что еще до подачи Лосским его ходатайства, скорее всего, Булгаков обратился за содействием к одному из авторов ПИ, своему единомышленнику и коллеге — профессору киевского университета Е. Н. Трубецкому. 22 октября 1903 г. Е. Н. Трубецкой составил рекомендательное письмо главе Главного управления сенатору Н. А. Звереву. Видимо, апеллируя к своим аристократическим свя64

зям, профессор писал: «Многоуважаемый Николай Андреевич. В скором времени поступит, если не поступило еще на Ваше разрешение, дело об издании нового журнала "Вопросы Жизни" под редакцией Лосского, который предназначается стать органом идеалистического направления. Если возможно, будьте добры посодействовать разрешению столь симпатичного издания. Искренно вас уважающий Кн. Е. Трубецкой» (73). Неизвестно, это ли письмо повлияло на окончательное решение Управления или взятка, но уже 13 ноября Лосский был приглашен на собеседование в Главное управление, и 13 декабря разрешение Лосскому было выдано без каких-либо изменений в программе (74). Все остальное зависело от финансовых средств Жуковского как издателя. Его политическая деятельность, несомненно, вызывала подозрение у Департамента полиции. Но негласный надзор полиции за ним был прекращен в феврале 1902 г. и власти не имели формальных оснований к тому, чтобы воспретить Жуковскому стать официальным издателем журнала.

Конкретная роль Булгакова в проектируемом журнале неизвестна, но очевидно, что создатели журнала отвели Булгакову в нем одно из важнейших мест, наделявшее его правом самостоятельного приглашения сотрудников, то есть правом, по крайней мере, соредактора. Из писем Булгакова, например, к М. О. Гершензо-ну, следовало, что практическое воплощение замысла было намечено едва ли не на середину 1904 года (75). Что же касается политического духа зачинаемого издания, то о нем легко судить по современным ему общественным акциям Булгакова. Если нелегальная активность Булгакова в рамках «Союза Освобождения» (в руководство киевской группы «Союза» входили, помимо Булгакова, Бердяев, Е. Н. Трубецкой, В. В. Водовозов и др.) оставалась вне массовой огласки, то его публичные выступ65

ления — в печати и с лекциями — определенно снискали ему широкую популярность среди киевских интеллигентов. По воспоминаниям тогдашнего киевского студента В. В. Зеньковского, уже в 1902 г. Булгаков «имел всероссийскую славу (...) На его лекции стекалась молодежь со всего Киева, приходило до 1000 и больше человек» 11 января 1904 г. вышел в свет и немедленно попал под арест и цензурное запрещение № 1/2 киевского еженедельника «Юго-Западная неделя». Обновленный накануне нового года состав сотрудников еженедельника (в него вошли Булгаков, Бердяев, В. В. Водовозов (1862— 1933), В. В. Зеньковский (1881—1962), И. С. Книжник (1878—1965), В. Н.Лашнюков и др.) выступил в нем с новой программой определенно социалистического толка (отдающей, конечно же, дань и общелиберальным задачам дня). Программа выдвигала два главных требования: «В области социальной — свобода личности и всестороннее развитие ее во всех проявлениях индивидуальной и общественной жизни. В области экономической — научная разработка экономических вопросов и освещение их с точки зрения труда [пролетариата ]».

Но не программа сама по себе стала причиной закрытия еженедельника, а опубликованная в нем статья Булгакова «С Новым годом!» Привычно подкрепляя свои заявления именем и мыслями В. С. Соловьева (как правило, из его «Национального вопроса»), Булгаков писал: «Вопрос об усвоении западных [конституционных] форм жизни никогда еще не достигал такой остроты, необходимость их усвоения никогда еще не выяснялась до такой степени в общественном сознании, как теперь (...) И несмотря на все это русская жизнь с прежним и даже большим упорством, с какой-то тупостью противится общественному мнению передовых классов [пролетариата и его союзников], и стальные острые зубцы вонзаются

в живое тело, калеча, уничтожая молодые побеги... Близится решающий бой [революция]... Разрозненные усилия отдельных лиц [интеллигентов-пропагандистов] складываются в организованную общественную силу [рабочую партию]... Протягивается могучая мускулистая рука [пролетариата], на призывный клич к сознательному отстаиванию права раздается ответный гул сотен и тысяч голосов, который становится все громче и раздельнее; ведь от одних трубных звуков пали некогда стены Иерихонские! Какой величественный и знаменательный момент русской истории мы переживаем! На одной стороне героизм, искание правды и справедливости, борьба за человеческое достоинство, национальный ренессанс, а что на другой? (...) Пожелаем же, чтобы и в настоящем году не притупилась общественная совесть, обострились далее общественные противоречия русской жизни, приближая день ее возрождения, день погибели ее исторического Аримана» (76). Эзопов язык, естественно, возбранял чрезмерную откровенность, но и без толкований было очевидно, что под Ариманом Булгаков понимал не только, вслед за Салтыковым-Щедриным и Соловьевым, политическое зло «исторической власти» — самодержавия, — но и зло социально-экономическое — капитализм.

Всем этим социал-демократическим лозунгам и должны были служить «Вопросы Жизни» (далее — ВЖ). Но воплощению замысла чуть было не помешала «авария» с издателем Д. Е. Жуковским, 25 апреля 1904 г. арестованным на границе с контрабандой «брошюр и прокламаций преступного содержания» (в первую очередь — «Освобождения» П. Б. Струве, каковое Булгаков в очередной публичной речи в Киевском Литературно-Артистическом Обществе 19 февраля 1904 г. рекомендовал присутствующим в качестве политического образца) (77).

8 июня Булгаков писал Гершензону: «К сожалению, мы потерпели аварию, которая ставит под сомнение самое существование журнала из-за отсутствия достаточно прочного материального базиса. Главная причина — арест Жуковского, который еще сидит. Однако мы не потеряли надежды наскрести средства и открыть журнал. Вопрос выяснится осенью...» (78) Осень, начало нового академического года и общественно-политического сезона, оставалась контрольным сроком для старта журнала. Со слов соредактора Булгакова — Бердяева — его знакомый по вологодской ссылке А. М. Ремизов в частном письме от 2 апреля так описывал ситуацию: «С октября в СПб. будет издаваться новый журнал, во главе которого будет стоять Н. А. Бердяев, кн. Трубецкой, с одной стороны, и Бальмонт, Брюсов — с другой. Журнал называется "Вопросы Жизни"» (79). В тот же день Ремизов информировал другого товарища Бердяева по вологодской ссылке, П. Е. Щеголева: «Получил от Н. А. Бердяева письмо. Издавать собираются журнал: Вопросы Жизни в СПб. (соктября). Булгаков, Бердяев, Ново-городцев [так! ] и т. д. Редактором отдела поэзии [В. М. ] Саблин. Н. А. Б. переселяется в Петербург. Вам наверно будет почетное приглашение». Итак, согласно приводимым Ремизовым (сослов Бердяева) сведениям о ВЖ, весной 1904 г. проект журнала во многом отличался от того, что получилось в итоге. Во-первых, примечательно лидирующее участие в журнале Е. Н. Трубецкого и Нов-городцева, что объясняет и упомянутое вмешательство Трубецкого в дело учреждения ВЖ, и особую связь ВЖ с ПИ и академической философией в лице Новгородцева. И тот, и другой в реальном журнале оказались на вторых и третьих ролях. Примечательно также, что вынужденные строить самостоятельную беллетристическую политику Булгаков и Бердяев планировали вступить в соглашение с Брюсовым, только что предпринявшим

издание конкурентного «Новому Пути» собственного журнала «Весы». Что же касается Ремизова, то он сам, хлопотавший о публикации своих сочинений в «Новом Пути», возлагал особые надежды на беллетристическую часть ВЖ. Ремизов сообщал Брюсову 18 июня 1904 г.: «В Киеве попытаюсь поговорить с Бердявым, не возьмет ли он "В плену" для "Вопросов Жизни"» (80).

11 августа 1904 г., благодаря амнистии, объявленной Всемилостивейшим Манифестом, дознание против Жуковского было прекращено и он получил право на издание печатного органа.

Пока вызревали ВЖ, а издатель журнала Жуковский преодолевал сопротивление закона, весной-летом 1904 г. там же, в Петербурге, возник параллельный проект, который, казалось, мог удовлетворить надеждам «идеалистов».

Созданный в 1903-м году участниками петербургских Религиозно-философских собраний (Д. С. Мережковский, 3. Н. Гиппиус (1869—1945), Д. В. Философов (1872—1940), П. П. Перцов (1868—1947), В. В. Розанов и др.) ежемесячный журнал «Новый Путь» (далее — НП) в начале 1904 года столкнулся с идейными и финансовыми трудностями. Его программа звучала довольно жестко по отношению к идеологии оппозиционной интеллигенции, но, несмотря на жесткую критику круга НП, высказанную со страниц «Освобождения» Булгаковым и Бердяевым, вполне в духе ПИ: «Прежнее утилитарно-позитивное миросозерцание, не включавшее в себя ни искусства, ни философии, ни даже науки во всей возможной их сложности, уже бессильно ответить

на запросы современного сознания и на наших глазах сменяется иными исканиями». Лишь политическая индифферентность отличала НП от ПИ. Поэтому-то, по воспоминанию 3. Н. Гиппиус, у оппозиционной «утилитарно-позитивной» интеллигенции «всякое [произнесенное в НП ] слово мистики считалось безумием, а слово религии предательством» (81). Нельзя было, однако, не заметить, что НП и его сотрудники не во всем соответствовали тем резким квалификациям, которыми их наградили авторы ПИ. В первых же своих декларациях НП практически одновременно с «идеалистами» выступил с признаниями общественной роли религии, высказался за свободу совести и реформу официальной церкви, призвал соединить «личную правду сороковых годов» с «общественной [правдой ] шестидесятых». В отличие от своих социалистических конкурентов, НП лишь подчинял личную и общественную «правды» — правде о Боге, уповал на Реформацию «не снизу, а сверху», и не мог скрыть своего отрицательного отношения к (марксистскому и социал-либеральному) общественному движению 1890-х гг., преемственность с которым демонстрировали «идеалисты».

В 1904 г., по мере растущей политической активности русского общества, круг НП оказался перед необходимостью встроить «веяния времени» в свою религиозную программу. «Общественные» веяния в НП усилились в апреле 1904 г., когда Мережковские приняли на должность секретаря редакции Г. И. Чулкова (1879—1939), только что вернувшегося из ссылки в Восточную Сибирь, послужившей ему наказанием за участие в революционном студенческом движении. Чулков начал вести в журнале отдел внутренней хроники, открыв страницы НП для политической актуальности. Такое нововведение оказалось тем более важным, что с февральского номера 1904 года в НП прекратилась публикация

протоколов Религиозно-философских собраний, закрытых обер-прокурором Св. Синода 5 апреля 1903 г. Как вспоминала Гиппиус, без протоколов Собраний общественная идеология НП утратила свое «главное подспорье». Заколебалась и основа финансовая. Иссякли пожертвования, упала подписка, «денег... хватало всего на первые девять книжек 1904 года» (82).

Весной 1904 г. в непосредственной близости от круга МеРежк0ВСКИХ вынашивалась еще одна издательская идея, которая прямо отталкивалась от опыта НП и которой в значительной степени суждено было реализоваться в рамках ВЖ. Речь идет о проекте юношеского кружка, сформировавшегося вокруг уже упомянутого в связи с ПИ семинария С. Н. Трубецкого по истории в философии в Московском университете (В. Ф. Эрн, В. П. Свенцицкий, П. А. Флоренский и др.). В апреле-мае 1904 г. П. А. Флоренский обращался к представителю круга Мережковских Андрею Белому (1880—1934): «Я говорил, кажется, Вам о журнале, который когда-нибудь мы станем издавать. Он, мне кажется, к Вам подходить по своему направлению и задачам будет». И разъяснял: «Журнал должен быть посвящен вопросам религии, причем можно подступаться со всех сторон к ним: от философских и мистических произведений до научных и исторических, включая чисто поэтические (напр., как Ваши стихи) — вот диапазон "Нов. Пути", [которому он ] во многом не удовлетворяет; редакция боится серьезности, недостаточно обдумала, что она, собственно, хочет говорить и т. д. (...) Среди других, Вам известных лиц (т. е. Эрн, Свенцицкий), будут еще Ельчанинов и кое-кто, кого Вы не знаете» (83). Вероятно, Флоренский имел в виду заведующего литературно-критическим отделом «Журнала для всех» А. С. Глинку (Волжского) (1878—1940), будущего сотрудника ВЖ, в 1903 г. прославившегося тем, что наперекор общему отрицательно71

му мнению печатно поддержал искания авторов ПИ. Таким образом, на общем журнальном поле с НП весной 1904 г. возникли брюсовские «Весы», готовились ВЖ и задумывался журнал Эрна и Свенцицкого.

В этих условиях Д. В. Философов, с июня 1904 г. разделивший официальное редакторство с Перцовым, а с июля — установивший «единовластие», сделал первые шаги навстречу «идеалистам», не всегда верные слухи о больших материальных возможностях которых (вернее, Жуковского), нав ерное, дошли идоНП.Ужев июле 1904 г., обширно и сочувственно цитируя Булгакова, Философов, некогда упрекавший ПИ в отсутствии религиозного начала, писал: «Нашим прогрессистам надо понять, наконец, что единственный рычаг, могущий сдвинуть мир с места, находится не в руках человека. (...) Это как будто поняли идеалисты... Они ребром поставили вечные вопросы жизни и духа, и пытаются дать им удовлетворительное решение при помощи идеалистической религии». Но потенциальным союзникам ставилось условие: «им надо перестать испытывать Бога и обратиться к внутреннему мистическому опыту. (...) "Новый Путь" почувствовал необходимость такого перевала в нашем сознании от идеализма к мистицизму» (84). В августовском номере журнала рецензент НП шел дальше и уже выделял участников ПИ из числа всех других левых теоретиков: «Требование высшей санкции для практической жизни сознается ими необыкновенно ясно; их критерии и принципы "прошли чрез горнило сомнений"» (85). К концу лета 1904-го в кругу Мережковского и Филосо-фова и созрел проект соединения еще не родившихся ВЖ с действующей редакцией журнала НП. 3. Н. Гиппиус вспоминала об историческом контексте и мотивах этого проекта следующее: «Общие события лета и осени 1904 года памятны всем: убийство [эсером министра внутренних дел, шефа отдельного корпуса жандармов ] Пле72

ве, "весна" [сменившего Плеве либерального ] Свято-полка-Мирского, — банкеты ["банкетнаякампания" лево-либеральной интеллигенции, прошедшая под конституционалистскими лозунгами, — основное полулегальное мероприятие "Союза Освобождения" в России ]. У нас были свои частные события: привлечение в журнал "Новый Путь" так называемых "идеалистов" (Булгакова, Бердяева и др.) (...) "Новый Путь", по многим причинам разнообразного характера, мы решили 1904 годом закончить и, конечно, желательнее было его кому-то передать. Одна из причин была та, что мы хотели уехать года на три за границу. Срока отъезда мы, впрочем, не назначали, и если б удалось, привлечением новых людей к журналу, перестроить его так, как того требовало время (не изменяя, однако, его основ), мы рады были бы его продолжать. Короче и яснее — "Новый Путь", журнал религиозный, был слишком индивидуалистичен, ему недоставало струи общественной. "Идеализм" группы Булгакова-Бердяева был тем мостом, по которому эта группа вчерашних чистых общественников (эс-деков) переходила к религии — может быть, сама еще того не зная...» (86). Выбор НП отчасти проясняет ход рассуждений редакции журнала, приведенный в других мемуарах 3. Н. Гиппиус: «Где искать люд ей, которые могли бы поставить и вести журнал в области общественно-политической? Таких, при том, с какими наш журнал не утерял бы совершенно и окончательно первоначального своего облика и главного заданья. Кроме группы "идеалистов" не было никого» (87). Отмеченное выше совпадение антипозитивистской программы НП и ПИ служило достаточным основанием, по крайней мере, для переговоров. Единственным препятствием могло служить лишь чисто политическое отторжение «идеалистов» от НП, каковое и требовалось преодолеть в первую очередь. Поэтому особое значение приобретало

присутствие в лагере «идеалистов» Бердяева, на некоторую близость с которым могли рассчитывать Мережковские (88). Год спустя их рассчеты подтвердились, но пока собственного веса и авторитета для влияния на ход переговоров с НП Бердяеву явно не хватало. Расчеты редакции НП могли основываться и на том, что еще в 1899 г. с Мережковскими познакомился — в качестве редактора журнала «Начало», унаследовавшего беллетристическую часть редакционного портфеля журнала «Северный Вестник» — Струве. Но вряд ли Струве был в силах из эмигрантского удаления как-либо повлиять на сближение с НП.

Логика событий вновь передавала инициативу в руки Булгакова, «идеалиста», партийней и непримиримей других настроенного в отношении НП и, в частности, Д. С. Мережковского. Секретарь редакции НП Г. И. Чулков вспоминал: «Когда Мережковские вернулись из заграничной поездки, они впервые заговорили о привлечении к журналу Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова и прочих философов. Сделать это было не так просто. До знакомства со мной [в марте 1904?] Мережковские пытались вести переговоры с этими писателями, но безуспешно» (89). В конце июля 1904 г. в Крым, в Кореиз (близ Ялты), где в имении родителей жены проводил лето Булгаков, от имени НП направился Чулков. Судя по его письмам к А. М. Ремизову, 27 июля он выехал «по редакционным делам» с тем, чтобы возвратиться в Петербург 8 августа (90). К приезду Чулкова в Крым и подоспел дружелюбный отклик Философова на писания Булгакова в июльской книжке НП: вероятно, Чулков и лично рекомендовал ему статью Философова. Булгаков был рад эмиссару и хвалил новую, политизированную ориентацию НП. От имени редакции Чулков пригласил «идеалистов» к участию в

НП- Однако формы их участия остались не определены, да и само предложение НП, по-видимому, стало для Булгакова неожиданностью. Во всяком случае, он решил обдумать его и посоветоваться с ближайшими единомышленниками. Заручившись еще 31 мая разрешением на официальную научную командировку от Киевского политехнического института за границу (91) и планируя использовать ее для участия в очередном собрании руководителей «Союза Освобождения» в Шварцвальде (Южная Германия), во второй декаде августа 1904 г. Булгаков выехал за границу. Здесь он, видимо, встретился с Бердяевым и сообщил ему новости о НП. Узнав от Булгакова о сделанном ему предложении, Бердяев в письме из Швейцарии спрашивал у Струве совета (курсив мой — М. К.): «Нам, т. е. главным образом мне и Сергею Николаевичу [Булгакову], предлагают вступить в редакцию "Нового Пути" на очень выгодных условиях. Для этого к Серг. Никол, специально приезжал в Крым официальный делегат от "Н. П." Комбинация такова, что мы делаемся фактическими хозяевами журнала и приобретаем целый ряд талантливых сотрудников, которых и без того желали иметь у себя в журнале. Розанов может быть совершенно устранен, так же, как и некоторые другие подобные писатели. Но нам навязывается в качестве редактора Философов. Клянутся, что он человек [политически] очень радикальный и что с ним легко иметь дело. Какого Вы об этом мнения, считаете ли Вы эту комбинацию приемлемой? Это, конечно, в том случае, если нельзя будет создать собственного журнала за недостатком денег, что очень возможно. А тут мы получаем уже готовый журнал с поставленной хозяйственной частью (у журнала 2500 подписчиков и он почти окупается) (92). Фактически же разница будет только в заглавии.

Но удастся ли нам [преодолеть] тот предрассудок, который существует относительно "Нового Пути"; согласятся ли у нас писать [критикуемые в НП ] позитивисты, без которых мы не можем создать конкретной публицистики? Прежде всего, согласны ли Вы и в случае, если мы возьмем "Н. П.", принимать близкое участие в журнале? Серг. Ник. считает возможной эту комбинацию, если собственный журнал не удастся, я тоже, но предвижу решительный протест Павла Ивановича [Новгородцева ] и многих сотрудников... Лучше, конечно, создать "Воп. Жизни", но, если это окажется невозможным, то почему не попробовать создать их под названием "Нового Пути"» (93). Струве не отвечал. 3 сентября Бердяев лишь коротко сетовал Струве: «Очень огорчен, что должен уехать в Россию, не получив от Вас ответа на мое письмо, а мне и Сер. Ник. очень интересно было знать Ваше мнение по поводу комбинации с "Нов. Пут.". Напишите мне все-таки в Киев» (94).

Чуть раньше, 28 августа 1904 г. Булгаков весьма осторожно сообщал конфиденту, что «В. Ж. остаются все на той же мели, на которую попали весной, и новых данных не прибавилось. Однако надежда еще не потеряна. Все это выяснится осенью». И далее глухо упоминал о совместном проекте с НП: «Есть еще и другая литературная комбинация, возможность или невозможность которой выяснится также только осенью» (95). В начале сентября состоялись новые встречи Булгакова с представителями НП на сей раз на более высоком уровне — с Философовым в Москве и Мережковским в Петербурге. Новые переговоры закончились выработкой редакционной «конституции».

11 сентября Философов извещал П. П. Перцоваотом, что «только на днях выяснилась судьба "Нов. Пути". Поставлена она была в зависимость главным образом от того

обстоятельства, примкнут ли к нам идеалисты или нет. Велись долгие переговоры с Булгаковым. Г. И. Чулков ездил к нему в Крым, затем я был у него в Москве, и наконец в четверг он приезжал сюда для свидания с Мережковскими. Дело, по-видимому, устроится и мы будем выходить при "обновленной редакции" (...) Камень преткновения — деньги». Денег не имели ни НП, ни проект ВЖ, на финансы которого и рассчитывали при объединении Мережковские. Булгаков же, очевидно, не получил обнадеживающих новостей от Жуковского — и его «финансовая» жесткость лишь укрепляла жесткость партийную. И невольно вынуждала НП ко все новым и новым уступкам, уже на стадии переговоров делая «идеалистов» «фактическими хозяевами» журнала.

Месяц спустя Философов, словно извиняясь, напоминал, что НП «все-таки остался без религиозно-философских собраний и жизненный, самый реальный опыт, вынесенный нами из этих собраний, более чем что-либо убедил нас, что без "либерализма" далеко не уедешь» (96). Однако, например, наблюдавший за историей НП прежний секретарь журнала, а теперь глава «Весов» В. Я. Брюсов в своем сообщении Вяч. Иванову от 15 сентября отнесся к либеральной мимикрии НП весьма пессимистично: «Соединение "Нового Пути" с ново-идеалистами таки состоялось. Можно считать "Новый Путь" покойным. Тем больше причин продолжать "Весы", хотя явсе еще не изыскал для того средств». И 17 сентября прибавлял: «Я получил письмо от Д. С. Мережковского [от 14 сентября ], несколько смущенное, где он рассказывает о своем соединении с идеалистами и уверяет, что "они" (т. е. Мережковские) сохранили за собой "бразды правления" в литературном отделе (увы!)» (97). Поскольку первые акты переговоров с Булгаковым о судьбе журнала происходили близ Ялты, то об их предварительных результатах стало известно местным

интеллигентам. Например, Максим Горький делился с женой рассказом свояченицы Булгакова, издательницы М. И. Водовозовой: «Идеалисты — Булгаков, Бердяев, Франк и Ко — входят в "Новый Путь", — устраняя из него гг. Философова, Крайнего — 3. Гиппиус и Ко. Сие дело наладил г. Георгий Чулков. Раньше предполагалось, что гг. идеалисты сгруппируются в "Вопросах Жизни", журнале, которого еще нет, но разрешение на который уже имеется у Лосского, друга Жуковского. Но — с Лосским почему-то расстроилось. Теперь: Марья говорит, что позитивисты должны тоже мобилизоваться, купив "Вопросы Жизни". (...) Я ее одобряю и даже сказал, что, ежели дело будет поставлено серьезно, — буду сотрудничать в " Вопросах Жизни ". Но — не верю в ее деловитость. А в первом случае — я тоже имею свои сомнения: мне кажется, что гг. идеалисты не вышибут гг. мистиков из "Нового Пути", а — сольются с ними, как я предрекал некогда» (98). Как часто бывает, сторонний наблюдатель оказался отчасти неточен в фактах, несколько поспешен в предсказаниях, но весьма чуток в понимании мотивов, двигавших «идеалистами».

По состоявшемуся в первые дни сентября 1904 г. соглашению с НП, Булгакову и Бердяеву поручалось полное ведение общественно-политического отдела, а литературный оставался за официальным редактором Фило-софовым и его друзьями. В № 10 в объявлении о редакционных переменах прозвучал всем понятный эвфемизм: отныне НП выходил «при ближайшем участии» Булгакова, Бердяева и Жуковского (Философов довольствовался должностью редактора-издателя, как об этом 22 декабря сообщил подписчикам № 12, и претендовал сохранить ее за собой в следующем году). Но общее настроение новых «ближайших сотрудников» редакции оставалось откровенно разрушительным по отношению к ее старому ядру. Философов пытался определить

границы их влияния: «мы обязались не помещать ни одной статьи общественно-политического характера без ведома С. Н. Булгакова, который имеет в таких случаях право "veto"» (99). Однако новые союзники журнальное «разделение властей» понимали иначе. Частную переписку Булгакова и Бердяева, посвященную условиям их сотрудничества с НП, переполняли победные реляции. 14 сентября Булгаков писал Гершензону: «С октября преобразовывается "Новый Путь", и я (т. е. моя группа) становлюсь его фактическим редактором, словом, осуществляются "Вопросы Жизни"... Первая книжка наша выйдет в ноябре» (100). Так же высказывался Бердяев в письме к Струве: «К нам переходит "Новый Путь" на таких условиях, что мы оказываемся его полными хозяевами. Двойной октябрьско-ноябрьский номер уже будет наш. В объявлении я и Сергей Николаевич будем названы фактическими редакторами журнала. Хотели бы объявить статьи наших новых сотрудников, и самое важное для нас, согласны ли Вы принимать близкое участие в журнале и в том случае, еслионбудетназываться"Н.П.",ане"В.Ж.".Длявнут-реннего и иностранного обозрения привлечены И. Гессен и В. Водовозов. Будет продолжаться роман Мережковского и останутся те сотрудники по художественно-беллетристическому отделу, которых мы и без того хотели иметь, но неприятные для нас сотрудники будут устранены. Напишите как можно скорее... [список] тех Ваших статей, которые мы могли бы выставить в объявлении. Хотели бы объявить их под псевдонимом П. Г. [как в "Проблемах идеализма"]» (101). 26 сентября Бердяев сообщал другому активному деятелю «Союза Освобождения», в прошлом народовольцу и марксисту, а ныне «внепартийному» социал-демократу В. Я. Богучарско-му: «Свое сотрудничество нам обещали многие позитивисты, пишущие по экономическим, юридическим,

историческим вопросам, и лица нейтральные в философском отношении. Общественно-политическое направление журнала Вам известно, оно совпадает с Вашим. (...) Октябрьская книжка "Нов. Пути" будет уже наша, хотя выйдет около 1 Ноября. (...) Приблизительно к 10 Октября переезжаю окончательно в Петербург» (102). Очевидно, новые редакторы намеревались немного попридержать выпуск осенних номеров НП с тем, чтобы решительней повлиять на их окончательное содержание: для этого и планировалась подготовка сдвоенного номера. Но никаких технологических перемен не произошло. Подготовленный совместно с новой редакцией октябрьский номер журнала уже 30 сентября получил цензурное дозволение к выпуску в свет (именно 30 сентября Бердяев ходатайствовал перед министром внутренних о разрешении на жительство в столице (и получил его 9 октября) в связи с тем, что «получил постоянную работу в качестве члена редакции одного журнала» (103)). А уже 15 октября цензура допустила к печати ноябрьскую книжку. Новые номера НП содержали достаточно убедительный ряд статей Булгакова, Бердяева, Новгородцева, Лосского, Франка, демонстрировавших «направление».

Кроме того, к новым книжкам НП были приложены листы с постатейной программой «обновленного состава сотрудников». В ней отразилась преобладающая воля нового руководства. Были заявлены постоянные персональные рубрики: Булгакова — «Без плана (статьи по текущим вопросам)», Бердяева — «Философия и жизнь», П. Г. [Струве ] — «Вне очереди». Из запланированных в программе статей стоит перечислить лишь те, что либо вообще не появились в журнале, либо сменили заглавия: «Великий инквизитор», «Рационализм и мистицизм», «Критика государственного позитивизма» Бердяева; «Л. Фейербах и Вл. Соловьев о человеке и человечестве» Булгакова; В. И. Вернадского «Демократия и наука»;

Д. М. Водена — «Эмпириокритицизм и имманентная философия», «Судьба гегельянства»; Д. Е. Жуковского _- «Моральный вопрос по драмам Ибсена», «Пер Гюнт и Брэнд»; Б. А. Кистяковского «В защиту научно-философского идеализма»; С. А. Котляревского «О национальном идеале»; Н. М. Минского «Нравственная проблема нашего времени»; Новгородцева — «Идея государства» и «Принцип основания всеобщего избирательного права»; Философова «Русское искусство и русское общество»; Г. И. Челпанова «О причинности и целесообразности»; И. В. Гессена «Сорокалетие судебных учреждений в России»; Ф. Ф. Кокошкина «Вопрос о реформе земского избирательного права»; статья Политика [П. Н. Милюкова ] — «К истории идеи кабинета на русской почве», а также «Задачи промышленного развития и промышленной политики в России» В. Я. Железнова, «Земство и классовые интересы» М. И. Туган-Барановского, «Из земской жизни» Г. И. Шрейдера, «Двадцатые годы. Идеи и люди» П. Е. Щеголева и «Эллинская религия страдающего бога» Вяч. Иванова (как известно, Жуковский даже готовил отдельное издание труда Иванова о религии Диониса). План публикаций и список привлекаемых сотрудников отражал не только сложившийся в ПИ (Новгородцев, Кистяковский, Струве, Франк, Жуковский, Е. Трубецкой) или в Киеве (В. Я. Железнов, Г. И. Челпанов, Лев Шестов, В. В. Водовозов, Е. Трубецкой, Л. Н.Яснопольскийидр.) круг общения Булгакова и Бердяева, но и очень высокую степень политической ангажированности сотрудников и новой редакции в целом. Ангажированность эта очевидным образом умещалась в сложившийся в рамках «Союза Освобождения» либерально-демократический, социал-либеральный блок оппозиции, в котором «идеалистическое направление» осознавало себя частью «освободительного движения». При этом и Булгаков, и Бердяев, и их партийные то81

варищи Струве и Франк принадлежали именно к левому, социалистическому крылу либерально-демократической оппозиции, воспринимавшему свое участие в общелиберальном движении как временное союзничество для завоевания политической свободы. Риторический контекст описываемых событий хорошо отпечатался в прочитанной Булгаковым осенью 1904 г. в Ялте и Петербурге, опубликованной в октябрьской и ноябрьской книжках НП и отдельно изданной в 1905 г. (цензурное дозволение от 7 февраля) лекции «Чехов как мыслитель». Свою лекцию Булгаков завершал панорамой исторического момента — русско-японской войны, «кровавого воскресенья» и прочих событий на пути к революции: «Давно уже русское небо обложено грозовыми тучами (...) Давно уже слышатся глухие подземные удары (...) Наступили дни суда над нашей родиной. Будем верить, что эти дни исторического покаяния приведут к национальному возрождению, что мы переживаем болезнь народного роста (...) В день исторического суда срываются маски, обнажается добро и зло во всей своей противоположности, уже нельзя отговориться недоразумениями, и нужна только смелая решимость да неослабная энергия в борьбе за гражданственность и историческое будущее народа» (104).

Одним из радикальных средств превращения НП в запланированный орган направления стало желание уравновесить его традиционные материалы новыми, «общественными», в массе производимыми «позитивистами»: оппозиционными публицистами, экономистами и правоведами, которые не только продолжали ощущать политическую солидарность со своими философскими противниками «идеалистами», но тесно сотрудничали с ними в общих нелегальных структурах «Союза Освобождения», оппозиционной прессе, высших учебных заведениях и общественных организациях. Им,

собственно, и предназначался политический отдел. «Русский политический деятель по-преимуществу завзятый позитивист», — писал тогда один из интеллигентских авторитетов (105). Поэтому, несмотря на весь свой «идеализм», Булгаков и Бердяев привлекали к НП не только союзников по направлению (например, ближайшего сотрудника Струве С. Л. Франка (106) илив прошлом марксиста, а ныне — христианского социалиста (и, кстати, школьного товарища Г. И. Чулко-ва (107) А. С. Глинку (Волжского)), но и так называемых «позитивистов» — практиков либерально-демократического движения В. В. Водовозова, Л. Н. Яснопольского, М. И. Туган-Барановского, В. Ф. Тотомианца и других, с которыми они были связаны по прежней марксистской и нынешней литературной и научной деятельности, по одесским «Южным Запискам», «Киевским Откликам», киевской «Юго-Западной Неделе». Известный редактор оппозиционного лево-либерального еженедельника «Право», товарищ Бердяева и Булгакова по киевской группе «Союза Освобождения» И. В. Гессен вспоминал, что «идеалисты» обращались к нему «с предложением взять на себя редактирование политического отдела начатого ими журнала "Новый Путь", а я рекомендовал питомца "Права" Г. Н. Штильмана» (1872—1916) (108). Закономерно, что составленная в таких политических традициях «Внутренняя хроника» была вырезана цензурой из первого же, октябрьского номера новой редакции. Но политически рискованные сочинения составляли не только «Внутреннюю хронику». Например, М. И. Туган-Барановский писал А. А. Кауфману: «Вы слыхали, вероятно, о преобразовании " Нового Пути ". Я дал для первой же книжки под новой редакцией свою статью, но очень трудную и потому не интересную ["Крушение капиталистического строя как научная проблема" ]. Другую думаю дать по ближе мне теперь знакомому земскому

вопросу» (109). Пока оба новых «ближайших сотрудника» оставались в Киеве, привлекая к журналу своих киевских друзей, например, из членов кружка профессора философии и психологии Г. И. Челпанова (1862—1936): Л. И. Шестова (1866—1938), А. М. Лазарева (1873—1944), Е. Г. Лундберга (1887—1965) (110), в борьбе со старой редакций НП на сторону «идеалистов» перешел ее сотрудник Георгий Чулков, курировавший литературную критику и, согласно журнальной «конституции», полностью подчиненный Мережковским. Однако Чулков не готов был смириться с таким своим положением и приложил все усилия к тому, чтобы разжечь внутри нового НП конфликт и с его помощью пересмотреть раздел сфер влияния между «идеалистами» и Мережковскими, чтобы самому сменить их в руководстве литературного частью журнала. 27 сентября 1904 г. Чулков писал Ремизову: «Я думаю, что со вступлением Бердяева к нам в редакцию, Ваши дела будут лучше обстоять [роман Ремизова "Пруд" с начала 1904 г. читался Мережковскими, но в НП не печатался (111) ]: одному мне трудно бороться с равнодушием к искусству Зинаиды Николаевны Гиппиус, тем более что — Вы знаете — приходится все силы и внимание направлять на политику, дабы чего-нибудь не прошло несуразного.(...) Торопите Бердяева: чем скорее он приедет, тем лучше». И 4 октября: «Узнайте, пожалуйста, скоро ли приедет Н. А. Бердяев в Петербург. Это и для Вас важно. Вместе с ним, сообща, мы отвоевать можем Ваш роман для "Нового Пути". Познакомились ли Вы с Булгаковым?» (112)

Идя на серьезные уступки «идеалистам», старые сотрудники и редакторы НП, по-видимому, искренне рассчитывали на взаимопонимание. Д. С. Мережковский писал Андрею Белому 30 сентября 1904 г.: «Меч ложится между нами и "декадентами". Мы ближе к либералам, демократам ("идеалистам"). Они гораздо искреннее и

глубже задеты религией, чем декаденты. Тут какие-то старые мосты ложатся, а новые мосты строятся. В либералах есть "мать сыра земля" ("зем-ство" — "земское" — "земное"). Кстати, Н. П. соединился с "идеалистами"» (113). Следует отметить, что тогда Андрей Белый вполне разделял пессимистический взгляд Брюсова на превращения НП и со страниц ноябрьской книжки «Весов» оценил новость о соединении НП с «идеалистами» как признак отступления Мережковских от принципов. Впрочем, уже летом 1905 г. он вполне бескорыстно стал на защиту авторов ПИ и основателей ВЖ от ортодоксальной марксистской критики: «Мы объявляем, что отношение [отнесение] группы писателей-идеалистов к каким-то беспринципным буржуа есть намеренно циничная, недобросовестная инсинуация — ложь...» (114).

С осени 1904 года страницы журнала, отведенные для платных объявлений, заполнились рекламой книг Булгакова, Волжского и изданий Жуковского. Неприятный же для Бердяева, Булгакова, их левой аудитории и коллег «нововременский» публицист В. В. Розанов — «совсем скис и в редакцию не приходил» (115). В отличие от политической, по утверждению Чулкова, «литературная часть осталась неприкосновенной. Я отстоял символистов. Но философские и публицистические статьи были уже иного, не "новопутейского стиля"» (116). Ведя свою собственную линию и «подсиживая» Мережковских, Чулков, однако, не рисковал конфликтовать с новым руководством. А его претензии, несомненно, распространялись далее чистой философии и политики. Особенно ярко это проявилось в отношениях «идеалистов» с литературной частью нового НП. Чулков вспоминал, что Булгаков «весь был преисполнен самой высокой добродетели и больше всего боялся "порочных" поэтов. Он сразу почувствовал, что я не так уж строг к де85

кадентам, и умолял меня быть осмотрительней в отделе поэзии» (117). Более терпимым оказался Бердяев. Это и нетрудно было предугадать, зная интерес его — к М. Ме-терлинку, а Булгакова — к В. М. Васнецову. По квалификации Андрея Белого, «в платформе журнала так именно было; "Бер-"... "Дайте стихи!" Дашь стихи, зная: "-гаков" не станет печатать» (118). Но неправильно было бы полагать, что свободному отношению Бердяева к искусству противостоял партийный Булгаков. В момент организации новой редакции НП Булгаков вполне определенно высказался о своей эстетической программе. В лекции «Чехов как мыслитель» Булгаков писал: «Истинное искусство свободно в своих путях и исканиях, оно само себе довлеет, само по себе ищет, само себе закон. В этом смысле формула искусство для искусства выражает его права, его самостоятельность, его свободу от подчинения каким-либо извне поставленным, вернее, навязанным заданиям». Впрочем, ополчаясь против «догматических» заданий искусству, Булгаков, видимо, отнюдь не исключал самой практики органического «навязывания заданий». С высоты такой «мягкой» партийности, Булгаков и выступал против «бессмысленного виртуозничанья, в которое склонны были превратить искусство крайние представители декадентства» (119). Но, как бы ни расходились Бердяев и Булгаков в отношении к «декадентам», в том, что касается литературной политики, они были едины. Бердяев и Булгаков неизменно следовали, например, одному из мерил оппозиционности, присущему всей русской печати того времени, уделяя особое внимание польской литературе, Польше вообще, в составе Российской империи превращенной в Привислянские губернии. В таком политико-культурном контексте польская литература выступала не только аналогом национально-освободительной борьбы, но и символом передовой (за86

иадной и одновременно славянской) демократии, борющейся против самодержавия. Именно поэтому в ВЖ появлялись сочинения В. Берента, 3. Пшесмыцкого и Я. Каспровича. О них же и С. Пшибышевском на страницах ВЖ писали В. Перемиловский и Волжский. Кроме упомянутых литературно-политических мотивов, для Булгакова лично Польша оказывалась чрезвычайно важна и в силу известного интереса к Польше и католицизму (в плане соединения церквей) самого Владимира Соловьева. Летом 1905 г. Булгаков, в частности, писал краковскому слависту М.Э.Здзеховскому (1861—1938), впоследствии активному автору «Московского Еженедельника» Е. Н. Трубецкого: «Вместе с Соловьевым — с упованием смотрю на польский мир и чаю объединения с ним русского мира». А в письме от 18 августа, благодаря Здзеховского за сообщение «о религиозно-демократическом движении Запада и существующем интересе там к Соловьеву», в соловьевском духе продолжал: «Часто я думал последнее время о том, что найдем ли мы близкое настроение на Западе, в особенности в недрах католической церкви (между нами не может быть ни малейшего спора о том, что религиозный вопрос в мало-мальски серьезной его постановке есть и вопрос церковный). (...) Должно победить вселенское христианство, и вселенскость есть высшая точка, к которой должны мы стремиться» (120).

В этой церковно и политически истолковываемой литературной борьбе как-то быстро забылись «конституционные» права Мережковских. При часто отсутствующих Мережковских, бывающем в Петербурге только наездами Булгакове (в конце 1904 г. он провел в Петербурге всего неделю с 20 по 28 октября (121)) и журналистски не слишком дотошном Бердяеве фактическим ответственным редактором журнала становился Чулков. Он быстро привык претендовать на

особую роль в журнале и готов был распространить свое влияние на литературный отдел, подлежавший ведению Мережковских, и отдел философско-критический, что отвечало обнаружившейся склонности Чулкова к самостоятельному теоретизированию. Кроме того, Чулков считал себя автором нового, политизированного курса НП и, во всяком случае, не мог удовлетвориться скромной должностью секретаря редакции. Тем более, что политизированное ведение журнала находило растущий спрос в условиях углубляющегося политического кризиса, самым ярким проявлением которого стали сообщения о постигшей русскую армию катастрофе: 22 декабря 1904 г. был сдан Порт-Артур и в обществе крепли слухи о «генеральском» (читай: властном) предательстве.

Едва закончились два месяца совместной работы, как между 22 декабря 1904 г. и, скорее всего, 9 января 1905 г. разразился конфликт. Еще осенью Булгаков, дабы не делить ответственность с автором, вынудил 3. Н. Гиппиус подписать псевдонимом (X.) свою рецензию на книгу Александра Блока (она вышла в декабрьской книжке). Тем самым Булгаков первым нарушил соглашение с Мережковскими о разделе сфер ответственности в журнале. Расценив происшедшее как прецедент, в декабре-январе Чулков наложил вето на публикацию новой критической статьи 3. Н. Гиппиус как якобы политической. И в этом случае Чулков узурпировал полномочия не только старой (литература), но и новой (политика) редакций НП. Конфликт, созданный Чулко-вым вокруг статьи 3. Н. Гиппиус, был вынесен на суд Булгакова и его единомышленников. Разгневанные вопиющим нарушением субординации и «конституции», Мережковские вызвали в Петербург Булгакова и предъявили ему ультиматум: либо они, Мережковские, либо Чулков. Но, видимо, солидарный с Чулковым в его борь бе с Мережковскими, Булгаков готов был закрыть глаза и на вмешательство его в чисто политическую сферу журнала. Мережковские, похоже, вновь готовы были уступить «идеалистам» оставшуюся часть своих полномочий (то есть допустить их к редактированию литературного отдела) и требовали лишь устранения Чулкова. Но, несмотря на их «добрую волю к уступкам», редакционное собрание (Булгаков, Бердяев?, Жуковский?) приняло сторону Чулкова. Как он вспоминал впоследствии: «На мою сторону стал не только Булгаков, но и вся редакция. Дело было в том, что Булгаков не мог жить в Петербурге и только на меня надеялся, как на блюстителя политической и социальной программы, а Мережковские тяготились этой опекою» (122). От цепкой памяти мемуариста не укрылось и еще одно важное обстоятельство: главным двигателем вытеснения Мережковских был именно Булгаков, поскольку в считанные месяцы НП обнаружилось, что организующая роль Бердяева в журнале невелика, а влияние несравнимо с влиянием «соредактора». Так незаметно он выбывал из инициативного ядра религиозно-философской печати, превращался лишь в более или менее постоянного ее автора — и все далее отходил от Булгакова.

Мережковские вышли из редакции и потребовали прекращения НП. Как заметила позже 3. Н. Гиппиус, Булгаков и Бердяев оставались «ещеслишком "эс-деки", мы — еще слишком индивидуалисты» (123). Радикализации Булгакова и Бердяева и «посрамлению» не столь радикальных Мережковских, несомненно, способствовал расстрел рабочей демонстрации 9 января 1905 г. (кровавое воскресенье).

Оставшись без НП, «идеалисты» ничего не теряли. Им пришлось лишь воспользоваться уже выданным Лос-скому и Жуковскому разрешением на издание ВЖ. Жуковский срочно прибыл в Петербург. И лишь вызванная кровавым воскресеньем «забастовка типографских рабочих» задержала выход первого номера ВЖ за 1905 год.

20 января 1905 г. цензор дозволил к печати объявление о выходе в свет нового журнала — ВЖ (сам номер был пропущен цензором 5 февраля). Недавний победитель Мережковских Чулков немедленно направил текст объявления В. Я. Брюсову в «Весы» с просьбой о публикации: после 25 января оно появилось и с тех пор в течение полугода «Весы» объявляли содержание очередных номеров ВЖ — единственного общественного журнала в ряду художественных и литературных. В первом номере ВЖ появилось извещение редактора НП Филосо-фова о том, что подписчики НП, в силу его «приостановки», отныне бесплатно получают ВЖ. Рядом располагалось объявление о подписке на ВЖ как «продолжение» НП «в том направлении, какое он получил с октября 1904 г.» В переводе на язык фактов это значило, что НП прекратил свое существование, а его прежние «ближайшие сотрудники» Булгаков, Бердяев и Жуковский, унаследовав редакционный портфель НП, создали новый, свой собственный орган.

Еще год назад Булгаков, Бердяев и Жуковский могли поставить лишь политико-философскую, «направлен-скую» часть ВЖ, но не имели ни редакции, ни литературного отдела, делающего толстый журнал — журналом. И то, и другое принадлежало высококлассным конкурентам ВЖ — «Весам» и НП. Теперь же, на рубеже 1904—

1905 гг. создатели ВЖ с максимальным успехом решили прошлогоднюю задачу: получили в свое распоряжение технологически поставленное журнальное дело, подчинили его своим интересам, избавились от неединомышленных сотрудников, без дополнительных усилий приобрели неопубликованный беллетристический материал, уничтожили одного из конкурентов — и вернулись к исходному замыслу. И если можно говорить о преемственности НП и ВЖ, то лишь о сугубо избирательной, подчиненной вкусам Булгакова и Бердяева. Красно-речивейшим свидетельством этой избирательной преемственности новой редакции НП и ВЖ стала обещанная в №№ 2 и 3 рассылка оттисков первых глав неоконченных в Н статей, касающаяся только работ Булгакова и Волжского. Лосский взялся поставить в приложение к журналу два сочинения столь дорогого авторам ПИ «практического философа» И. Г. Фихте: «О назначении человека» и «Основные черты современной эпохи» (последнее не появилось). Несмотря на редакционный раскол, от творческого сотрудничества с ВЖ не отказались и Мережковские. Более того, Мережковский стремился подстроиться под новый дух журнала. Это видно, например, из издательской истории его статьи, представленной в ВЖ под названием «Христианство и мещанство». Пройдя корректуру еще в апреле 1905 г. (124), в ВЖ она, тем не менее, не появилась. Лишь в декабре 1905 г., в первом номере «конкурирующей» с ВЖ в борьбе за левую интеллигенцию, но в религиозном отношении почти индифферентной — «Полярной Звезде» П. Б. Струве — Мережковский смог напечатать статью. Однако на этот раз — под стать иному контексту — она называлась «Мещанство и русская интеллигенция».

Направление ВЖ ярче всего проявилось в политической его части. В первом же, январском номере журнала привлекал внимание розовый лист вклеенного объяв91

ления: «"Внутреннее обозрение" Г. Н. Штильмана и "Хроника внутренней жизни" Г. Чулкова, посвященные рабочему движению последних дней, не могли быть напечатаны в январском номере журнала "Вопросы Жизни" по не зависящим от редакции [цензурным] обстоятельствам». В том же номере Булгаков, вместе с Г. Н. Штильманом отзываясь на события 9 января, публиковал, как год назад в «Юго-Западной неделе», еще одно «С Новым годом!» и, вместо заведомо непроходной сквозь цензуру политической публицистики, анонсировал зловещее умолчание: «Нет на свете мук сильнее муки слова...» Рискованные в цензурном отношении материалы готовились в каждый номер ВЖ. Например, 10 февраля 1905 г. «за воспевание ужасов революционного мятежа» цензура воспретила к печати включенное в мартовскую книжку ВЖ стихотворение Э. Верхарна (в переводе Брюсова) «Мятеж».

Политической определенности ВЖ сопутствовало и желание бывших «ближайших сотрудников» НП выйти из тени и стать официальными руководителями журнала. 4 февраля 1905 г. Главное управление по делам печати известило Департамент полиции о ходатайстве Н. О. Лосского, «слагающего с себя обязанности редактора "Вопросов Жизни", утвердить в редакторах Д. Е. Жуковского и С. Н. Булгакова». И прежде снабдивший редакцию лишь двумя небольшими статьями, теперь Лосский вовсе воздерживался от сколь-нибудь регулярного сотрудничества с журналом (125). Но попытка освободиться от растущей ответственности за ВЖ Лосскому явно не удалась. Запросы Департамента полиции Санкт-Петербургскому градоначальнику и Киевскому губернатору (по основному месту жительства) о политической благонадежности Булгакова вызвали крайне неблагоприятные ответы, начисто закрывшие ему перспективу редакторства. О Булгакове начальник Киевско92

го жандармского управления сообщал 23 марта 1905 г.: Булгаков «известен по общему своему неблагонадежному направлению и особенно по публичным лекциям, читанным им в последние годы в г. Киеве, в которых, под видом "нового слова" в науке, он проводил самые крайние социалистические идеи, граничащие с противоправительственной пропагандой, чем снискал себе огромную популярность среди известной части молодежи, особенно еврейской и еврействующей». В ходатайстве было отказано (126).

Думается, у властей и без специальных запросов было достаточно оснований подозревать фактическое руководство ВЖ в политической неблагонадежности: по вполне легальным их текстам. Только что со страниц НП Булгаков заявил о своей «полной солидарности с русским марксизмом, поднявшим знамя экономического прогресса [то есть борьбы с капитализмом]» (НП. № 11. С. 352). В свою очередь Бердяев признавался, что «практическое движение, связанное с марксизмом, имеет огромные задачи, оно очень жизненно, и значение его я оцениваю очень высоко» (Там же. С. 362). Главное отличие своего направления от социал-демократии виделось Бердяеву в том, что названный проект «экономического прогресса» «идеалисты» утверждали не на «позитивных», а на «абсолютных принципах» (НП. № 12. G. 325) и прямо соединяли политическую и экономическую программу социал-демократии с «мистицизмом» (Бердяев) или религией, все более сознаваемой как конкретное христианство (Булгаков). А общелиберальное требование «естественных прав человека» на личную и политическую свободу «в устах позитивиста имеющее чисто отрицательное значение», в устах Булгакова приобретало смысл «свободного торжества религиозной истины» (НП. № 11. С. 346).

Как водится, учреждение собственного органа впервые позволило «идеалистам» критически отнестись к собственному наследию и подтолкнуло затормозившуюся к 1905 г. идейную эволюцию «направления». Конфликт со старым НП не помешал ВЖ сразу же осознать свое качественное отличие и от НП, и от раннего «идеализма». Обращаясь к предыстории журнала, Булгаков признавал, что «религиозной проповеди» НП «идеализм» авторов ПИ противопоставлял лишь «религиозную неопределенность». Однако, по мнению Булгакова, в отличие от проповеди «идеалистов», проповедь НП не имела успеха, ибо обращалась к церковным кругам, и не указывала интеллигенции пути «от старого традиционного позитивизма к мировоззрению религиозному» (ВЖ. № 3. С. 399—400 — далее ссылки даются только на ВЖ). Учитывая опыт предшественников и вдохновляясь образом религиозно-философско-общественного синтеза Владимира Соловьева, ВЖ решали двуединую задачу: преемственности и преодоления наследия НП. Если первой служило отстаивание «автономии личности» (Франк: № 3. С. 250) и свободы совести, то второй — ориентация на «жизнь, как идеальную задачу, как нравственную норму, как меру вещей» (Булгаков: № 2. С. 348).

Вот уже три года как выдвинутый Мережковским практически одновременно с «идеалистами» (127) лозунг «нового религиозного сознания» в предпринятом ВЖ соединении опыта НП и «идеалистов» получал особенную огласовку. В отличие от более позднего толкования, «новое религиозное сознание» ВЖ выступало не просто как христианское освящение языческой плоти, но как синтез религиозного освобождения личности и обожения плотской и общественной полноты жизни. Объективной основой для сближения Мережковских с «идеалистами» стало быстрое полевение

первых и растущая «религиозная определенность» вто-иых. Параллельно тому, как ВЖ впитывало опыт НП, представители старой редакции НП Мережковские по-своему проникались общественностью «идеалистов». Однако, ле-вея, «слишком индивидуалистичный» (128) Мережковский преодолевал любую политическую и институциональную общественность и призывал к тотальному противопоставлению христианства и государства, «новому религиозному действию» (№ 10/11. С. 360), которое в принципе уничтожало само «освящение плоти» как основу «нового религиозного сознания». Отмеченная противоречивость позиции Мережковского только подчеркивала общую философскую уязвимость построений старого НП, заметно уступавших писаниям прошедших философскую школу «идеалистов». Только проповедуемое «идеалистами» и ВЖ «философское сознание» обязывало с особым вниманием отнестись ко всему, что стоит между «сознанием» и «действием», в том числе и к социальному бытию.

Разделяя отвращение Мережковского к любой государственности (еще в «Освобождении», полемизируя с Мережковским, Бердяев утверждал, что конечным идеалом исторически преходящих либерализма и социализма является анархизм, в идеалистическом истолковании являющийся главным прибежищем мистицизма) со страниц ВЖ Бердяев предлагал «освятить» и ее. Он писал: «Как смотреть на борьбу за освобождение, которая наполняет новую историю, на гордое восстание личности, на декларацию ее прав? Социальное освобождение протекало вне религиозного сознания, оставалось столь же неосвященным, как и любовь, как и жизнь пола, но мы не можем не признать бессознательной религиозной святости этого великого движения, иначе мы должны отвернуться от "земли".

Люди нового религиозного сознания должны принять и освятить борьбу за свободу, устранение насилия, гнета и властвования, хотя могут относиться с отвращением к позитивному строительству жизни, к культивированию инстинктов политической власти, которые свойственны всем направлениям и партиям, ставящим себе цели государственные. Когда в политических идеологиях идея власти, всякой власти, монархической или народной, всякой воли людской начинает заменяться идеей абсолютных прав, вечных ценностей всяких свобод, господства блага сверхчеловеческого, стоящего над случайной волей человеческой, то тем самым расчищается почва для идеи вселенской теократии, для мистического безвластия».

Теперь и опыт Религиозно-философских собраний и НП старой редакции получал иную, нежели в «Освобождении», оценку, словно не Булгаков с Бердяевым были ее авторами. «Был у нас журнал "Новый Путь", — писал Бердяев, — который по-новому поставил целый ряд религиозных проблем (...) Писали там самые, может быть, талантливые у нас писатели. Несколько человек заинтересовалось этим течением по существу, остальные же или совсем игнорировали, или пытались разыскать что-нибудь реакционное, чтобы еще раз произнести утилитарный суд над мистицизмом. Много было недостатков и промахов в " Новом Пути ", но было в нем что-то истинно революционное, жажда религиозного творчества и новой, преображенной культуры» (129). «Ценным в рассуждениях г. Мережковского, — писал тогда Бердяев,

— нужно признать постановку вопроса об отношении между духом и плотью. В "плоти" для него сим волизируется вся светская культура, наука, искусство,

— и, исподволь подправляя Мережковского, Бердяев на поминал, — государство, брак» (130). Интересно, что то апеллируя к «социальной материи», то абстрагируясь

от нее, Бердяев невольно возвращался к «позитивистской» аргументации и воспроизводил классические тезисы разногласий между меньшевиками и большевиками внутри русской социал-демократии. Так же, как и меньшевики, исходившие из необходимости — на пути к социализму — предварительного достижения основных буржуазных свобод, Бердяев взывал к «реалистическому пути», «сложности и многообразию способов борьбы, неизбежности временных соглашений» с либералами, обвинял революционеров-марксистов в «народническом перерождении» — и вновь присягал «классовой политике», «реалистическим и научным идеям марксизма» и «эволюционному социализму» (131). К какой бы мистике не обращался Бердяев, его посюсторонняя социально-политическая идеология по-прежнему оставалась идеологией марксистского ревизионизма. И если, несмотря на всю свою непоследовательность, Бердяев все же заметно отходил от «социальной материи», то Булгаков, укрепляясь в реформационных настроениях, не отступал от жесткости своей социально-политической программы. Бердяев по-прежнему высоко оценивал «социальное значение борьбы с буржуазией» (132). А Булгаков — призывал заменить традиционно осуждаемый марксистами «стихийный характер капиталистического производства» марксистской же «планомерностью», «высшей, более справедливой формой производства» (№ 1. С. 21). «Социалистические идеи... вовсе не характерны для марксизма, как такового, ибо могут соединяться и с противоположным теоретическим мировоззрением, — писал Булгаков. Стремления к уничтожению коренной неправды капиталистического строя, которые в общем и целом объемлют-ся понятием социализма или коллективизма, должны быть без колебаний включены в требования христианской политики. (...) Более соответствует истинному

христианству идти вместе (...) с Марксом и Лассалем в рабочем вопросе» (№ 10/11. С. 242; № 4/5. С. 502). «В области политической мы отстаиваем программу радикально-демократическую, — подводил итог Булгаков, — в области же социальной политики — социалистическую, хотя и не в доктринальном, а более широком смысле этого слова, допускающем и самостоятельную [то есть отрицающую марксистский проект крупного и коллективного сельскохозяйственного производства ] постановку крестьянского вопроса» (№ 2. С. 351). Солидарен был Булгаков и с В. Ф. Эрном в том, что «коммунизм должен быть признан нормой имущественных отношений» (133).

Предпринятое ВЖ религиозно-философское обоснование социального радикализма носило сугубо «практический» характер, ибо, по словам Булгакова, «только религия обосновывает социальную политику и социальное мировоззрение. (...) Современные позитивные социологи разных направлений (все равно, — марксисты или представители "субъективной социологии"...) с хитрым видом открывают, как-будто неожиданно для себя и как-будто помимо своей воли, подчиняясь лишь силе вещей и объективным требованиям науки, те самые идеалы, которые внутренно заранее имелись в душе у каждого и даже не подвергались серьезному сомнению... Науке приписывается, наукой добывается, научно доказывается нечто такое, что сверхнаучно по самому своему существу, что дано человеку. (...) Поэтому, хотя позитивная социальная наука, в особенности политическая экономия, много и честно поработала над разрешением действительно научных проблем социальной политики и тем самым подготовила материал для сооружения здания социальной политики, ему не хватает фундамента; громадное, многочленное тело остается как бы без души» (№ 1. С. 16—17, 19). Родившееся ad hoc кредо

ВЖ вскоре обнаружило свою принципиальную глубину и придало новый смысл лозунгу «философского сознания» и всей идущей от ПИ традиции свободного философствования. Теперь позволительно было реанимировать старый лозунг «в защиту [философского ] идеализма» как формулу перехода от позитивистской общественности к религиозной. Значение идеализма для перехода от интеллигентского позитивизма к религии — по сути религиозно-философскую программу, внутренний замысел ВЖ — в открытом письме Булгакову на страницах журнала изложил Е. Н. Трубецкой, с середины 1904 г. державшийся в стороне от издательской инициативы коллег-«идеалистов».

Е. Н. Трубецкой советовал, не отказываясь от «обсуждения вопросов христианской политики», подобно Владимиру Соловьеву, «совершить путешествие в Афины и перебросить мост через пропасть», разделявшую религию и философию (№ 2. С. 387—390). Говоря о перспективах соловьевской «христианской политики», Трубецкой признавался: «Как только мы вступаем в эту область, нам волей-неволей приходится, прежде всего, иметь дело с "иудеями", коих сила еще и до настоящего времени не поколеблена... Плодотворнее может оказаться наша работа в другой сфере, именно в той, где нам приходится иметь дело с эллинами» (№ 2. С. 388—389). Одним словом, Е. Н. Трубецкой признавал бесперспективной ориентацию «нового религиозного сознания» круга Религиозно-философских собраний и старого НП на духовенство («иудеев») и поддерживал ВЖ в их неизбежной ориентации на интеллигенцию — «эллинов» (134) — хранителей языческой, светской мудрости, отстаивающих гуманизм и индивидуализм, и в своей вере в прогресс вплотную приблизившихся к признанию провиденциального плана бытия. Так по99

литическая реальность получала философское оправдание. Булгаков «всецело принял» программу Е. Н. Трубецкого. Для преодоления пропасти, писал Булгаков, — «философия должна искать Бога, это ее высшая и последняя, пожалуй, единственная задача». Одно только это заявление, во-первых, ставило Булгакова вне сложившейся практики «идеализма» и, во-вторых, уточняло издательско-публицистическую программу писателя: слова Булгакова можно было истолковать как его желание, в отличие от Е. Н. Трубецкого, соединить политико-философское начало («эллинов») с церковным («иудеев»). Логично, что, откликаясь таким образом на открытое письмо Трубецкого, Булгаков оценивал итоги «идеалистического направления» и результаты его союзничества со старой редакцией НП: «Для того, чтобы современный человек, вкусивший от цивилизации XIX-го века с ее научными и философскими завоеваниями, с ее рационализмом и позитивными предрассудками, стал слушать учение о богочеловечестве Христа, нужно найти язык, для него доступный и убедительный, нужно выразить эту мысль в терминах и понятиях, которые свойственны современному человечеству. Официальная церковность этого языка давно не имеет [Ср. мнение Бердяева об отсутствии общего языка у политиков и философов: № 4/5. С. 330]. (...) [Необходимо] найти такую форму мысли, в которой вечные истины христианства представлялись бы необходимым выводом свободной философской мысли, которая допускала бы высшее освящение жизни и культуры — вот высшая задача для современных "эллинов", понявших все значение религиозных вопросов». С этой точки зрения иначе выглядела и история встречного движения интеллигенции церковной (Религиозно-философских собраний) и интеллигенции религиознообщественной

100

("идеалистов»): «Против стремления удержать неподвижность мысли, уже после смерти Соловьева, возгорелась борьба на двух противоположных пунктах: на фланге позитивизма "научного" выступило так называемое идеалистическое движение, на фланге позитивизма официально-церковного открыло свою деятельность религиозно-философское общество [Собрания]. (...) Идеалистическое направление, поскольку оно выразилось в сборнике "Проблемы идеализма", до сих пор определялось главным образом в противоположность догматическому позитивизму. Последнее мировоззрение, и до сих пор сохраняющее власть над умами значительного большинства русской интеллигенции, считало себя единственным способным дать идейное обоснование идеалам общественного прогресса, переустройства политических и общественных отношений на началах свободы и справедливости. Задачей сборника "Проблемы идеализма" явилось поэтому, прежде всего, поколебать этот основной догмат и показать его совершенное несоответствие истине. Общим мотивом, проникающим весь сборник и, до известной степени, объединяющим его довольно разнохарактерное содержание, было доказательство того положения, что... передовые общественные программы только и могут а, следовательно, и должны обосновываться на предпосылках философского идеализма. Задача сборника была философско-публицистической, трк что более точное заглавие его было бы: проблемы Социального идеализма. В решительной и ясной постановке проблем социального идеализма, в раскрытии социально-этической ценности философского идеализма вообще состоит и своеобразие, и значение сборника. За этими границами он перестает удовлетворять предъявляемым иногда к нему требованиям. Уже в области философско-метафизических вопросов

101

он становится шатким и неопределенным... [Сборник] совершенно лишен какой-либо окраски и определенности в отношении проблем религиозного идеализма. Сборник почти совсем не занимается вопросами религиозной философии и в целом стоит в этом смысле вне религии и, в частности, вне христианства. (...) Кто сказал А, тот должен сказать и Б, и, в интересах идейной ясности и идейного прогресса, в настоящее время необходимо уже продвинуться вперед с позиции, занятой "Проблемами идеализма". Эта позиция вообще может рассматриваться только, как переходная и временная, и теперь необходимо внести уже большую ясность в отношении как метафизического, так и религиозного мировоззрения. "Идеализм" в достаточной мере определился как в своем отрицании позитивизма философского и социологического, так и со стороны политического и социального мировоззрения». Перед лицом политической (либеральной) и социальной (социалистической) определенности Булгаков требовал от коллег и союзников также и определенности религиозной (конфессиональной): «Позиция литературной группы, выступавшей на религиозно-философских собраниях и на страницах "Нового Пути" (первоначальной редакции) в то время довольно значительно отличалась от позиции "идеалистов", несмотря на несомненное духовное родство между теми и другими (...) В противоположность религиозной неопределенности, можно сказать, аморфности "идеализма" в целом, "новопутейцы" выступили именно с религиозным мировоззрением и религиозной проповедью, причем некоторые из них стояли определенно на христианской почве». Однако, по словам Булгакова, прямо адресованным Мережковским, «стоя сами на религиозной почве, они ["новопутейцы" ] не указывали того, приемлемого и для

102

эллинов, пути, который вел бы от старого традиционного позитивизма к мировоззрению религиозно-му-" (•••) От позитивизма к религиозно-философскому миросозерцанию может быть перекинут мост религиозного идеализма, теоретической философии, интересы которой остались в незаслуженном небрежении у "новопутейцев". (...) В петербургском религиозно-философском движении (и его литературном органе) был и другой еще более существенный пробел или дефект, — ему не хватало здоровой общественности. Проповедуя религиозное освящение жизни и культуры, оно держалось вместе с тем на известной высоте над жизнью, оставаясь вне ее, не связывая себя живою и кровной связью с текущими требованиями этой жизни, с историческими задачами и потребностями политического и социального прогресса (...). Религиозно-философское движение должно быть насквозь пропитано общественностью, быть органически связано с общественно-историческими задачами времени (...) Общественный индифферентизм есть грех и преступление. Общественные стремления современного человечества к торжеству демократии и социализма [социализму как "мыслимому пределу социально-экономической организации" присягал и Бердяев: № 4/5. С. 332, прим.] соответствуют требованиям и христианства, — не по своему теоретическому — позитивно-материалистическому — обоснованию, которое противоречиво, фальшиво и убого, — но по своему нравственному содержанию» (№ 3. С. 388—410).

Именно в этом смысле Булгаков полагал возможным говорить о «христианском прогрессе» (135) и признавать религию — «силой социального прогресса» (№ 1. С. 36—37). Вся исследуемая на страницах ВЖ социально-политическая практика легко поглощалась

103

соловьевским лозунгом «христианской политики». Однако, положив «христианскую политику» в основу своей социалистической социально-политической программы, Булгаков, непременно вынужден был бы доказывать, что каждое его практическое действие прямо следует требованиям христианства, апеллирует в христианству не только во имя (либеральной) свободы, но и в целях (социалистической) справедливости. Так родилась формула «христианского социализма», в 1905—1906 гг. поставленная Булгаковым в план общественной реализации.

Лабораторией «христианской политики» в ее христианско-социалистическом изводе — в непосредственной близости от Булгакова и ВЖ — стало «Христианское Братство Борьбы». Его создали в Москве революционно и религиозно настроенные студенты Эрн и Свенцицкий. Инициатива их развивалась под стать не менее динамичным церковно-политическим событиям, вынуждавшим даже сугубо религиозно-философских или общественных деятелей самоопределиться по отношению к главнейшим вопросам церковной реформы, чьи цели освобождения церкви от государственного диктата и достижения свободы совести одновременно были и целями реформы политической. Проблемы восстановления патриаршества в Русской Православной Церкви, созыва ее Поместного Собора, веротерпимости давно вышли за пределы внутрицерковного и академического обсуждения и конкурировали с событиями русско-японской войны по обращенному к ним вниманию прессы. Еще 12 декабря 1904 г. Николай II публично обещал га104

рантировать веротерпимость по отношению к ино-славным и нехристианским исповеданиям Российской империи. Началась активная подготовка церковной реформы в Комитете Министров а с 13 марта 1905 г. — по указу Николая II — она была перенесена в стены Синода. Созыв Собора ожидался уже в мае-июне 1905 года. В день указа от 13 марта для составления своих пожеланий Синоду в Петербурге собралось совещание столичных священников («группа 32-х священников», в том числе: Г. С. Петров, арх. Михаил и др.), заявившее о необходимости срочного восстановления автономии, соборности и единства церкви и вскоре сложившееся в «Братство Ревнителей Церковного Обновления». Совещание, впрочем, не ставило перед собой политических задач, но оказало мощное влияние на внесение церковной проблематики в общеполитический контекст, в котором гораздо привычнее было действовать светским интеллигентам. На Пасху 1905 г. — 17 апреля — появился императорский Манифест о веротерпимости, но Собор откладывался. В атмосфере растущей податливости и неустойчивости власти вполне реалистическими казались любые предположения о политических и церковных перспективах самодержавия.

Как вспоминал А. В. Карташев, в самом имени «Христианского Братства Борьбы» (далее — ХББ) «подразумевалось — борьбы за расторжение старорежимного союза Православной Церкви и Самодержавной Власти и выведение церковных сил на поле борьбы свободной общественности за новый конституционно-демократический строй в России. При чем, в духе Вл. Соловьева, подразумевалось завоевание высоких и властных позиций для Православной Церкви для выявления ее независимого, свободного, евангельского голоса в жгучих вопросах современности: культурных, социальных, политических. Два

105

Аякса — Эрн и Свенцицкий — ярко разнились по темпераментам. Эрн (...) весь был ученость, разум, строжайший морализм. Высокий, с бледным, безбородым, никогда не улыбающимся лицом, в обычном для того времени черном сюртуке, он казался протестантским пастором какой-то морализующей секты, являя собою пример протестантского пафоса в православии. Его друг-сподвижник Свенцицкий (...) невысокий, блондин с большими серо-голубыми глазами, напряженно и требовательно на всех смотрящими. Какой-то едва сдерживающий себя Савонарола, готовый разразиться обличениями, анафемами, повести толпу за собой». В конце января 1905 г., по горячим следам кровавого воскресенья В. Ф. Эрн и В. П. Свенцицкий, расклеив несколько антиправительственных листовок в Москве, приехали в Петербург. Карташев свидетельствует: «Юные активисты явились на собрание в редакции "Вопросы Жизни". Обсуждалось отношение Церкви к текущим революционным событиям. Только что Св. Синод, еще под цензурой К. П. Победоносцева, опубликовал свое "Послание ко всем чадам Православной Церкви". Послание холодно-обличительное, как говорили тогда, "казенное". В жгучей, взволнованной атмосфере момента оно казалось, по своему равнодушию к существу дела, каким-то вызовом». В присутствии Булгакова (?), Аскольдова, Франка, Волжского и Карташева Эрн и Свенцицкий предложили устроить демонстративную, «в пику Синоду», панихиду по жертвам 9 января. Это вызвало резкий и принципиальный протест Франка. Он говорил: «Я понимаю демонстрацию как акт внешний, боевой и до известной степени грубый, но молиться Богу "в пику кому-то", примешивать сюда мои интимные отношения к Богу — этого я ни понять, ни принять не могу» (136). Так уже в январе

106

1905 г. обнаружилось глубокое различие внутри «идеалистического направления» — различие между сугубо индивидуалистической и ярко общественнической религиозностью, вскоре развившееся в расхождение между внутрицерковными «христианскими политиками» (Булгаков и ХББ) и внецерковными «гуманистическими христианами» (Струве и Франком).

Другим предложением, с которым деятели ХББ прибыли в Петербург, стало обращение церковной и светской интеллигенции с коллективным протестом против Послания Св. Синода. По воспоминаниям Андрея Белого, «Волжский восторженно заявлял: появились де "религиозные радикалы". Собралися мы в Пале-Рояле у П. Перцова: обсудить предложение "неистовых москвичей"; кроме себя, Мережковских и Перцова, помню на том собрании Философова, Розанова и Тернавцева; Розанов и Тернавцев тогда отнеслись невнимательно к предложению Свенцицко-го» (137). Далее этого общение ВЖ с ХББ не распространилось.

Весной, на новой волне политического кризиса после гибели эскадры Рожественского в Цусимском бою 14—15 мая 1905 г., «неистовые москвичи» вновь посетили Петербург и предприняли новую попытку сближения с ВЖ. Теперь они уже не замыкались в кругу Мережковских и, думается, в полной мере использовали свои московско-университетские знакомства с С. Н. Трубецким, Новгородцевым и Котлярев-ским. Однако деятелям ХББ вновь не удалось познакомиться с руководителями журнала: Бердяев уехал в Киев, а затем на все лето удалился в деревню под Харьковом (138). Булгаков также весну проводил в Киеве, а лето — в Крыму.

Лишь в июне 1905 г., будучи проездом в Москве, Булгаков, наконец, встретился со Свенцицким и Эрном и

107

оценил степень близости их убеждений своим. При этом Булгаков обнаружил, что исповедуемый «неистовыми москвичами» «христианский социализм» носит на себе явственный отпечаток философских интересов определенно соловьевского толка, то есть является именно тем синтезом религии, философии и общественности, чего он сам искал и проповедовал в течение последних трех лет и особенно — со страниц ВЖ. Обнаружилось, что ХББ направило свою неординарную энергию не только на расклеивание листовок, но и на организацию Религиозно-философского общества памяти В. С. Соловьева (далее — РФО) (139). Первые, еще нелегальные собрания РФО в Москве в Зачатьевском переулке, по воспоминаниям Андрея Белого, стали заполнять те, кого с точностью можно назвать героями и аудиторией ВЖ: «священники, социалисты-революционеры, сектанты, эстеты, марксисты, студенты, доценты и ницшеанцы» (140). Легко предположить, сколь глубоким оказалось созвучие левизны Свенцицкого и Эрна с левизной Булгакова. Несмотря на то, что вплоть до лета 1906-го, то есть до переезда из Киева в Москву, Булгаков пребывал вне главных событий РФО и ХББ, СвенцицкийиЭрн, столкнувшиеся с довольно прохладным отношением со стороны Мережковских, расценили сам факт идейного сотрудничества с Булгаковым как ценнейшее приобретение. Со своей стороны, и Булгаков, по свидетельству Андрея Белого, «совершенно подпал под обаяние Свенцицкого».

Примечательно, что ВЖ еще весной 1905 г. и без Булгакова оказали поддержку ХББ. В редакции ВЖ «трещал мимеограф Чулкова; Чулков здесь часами вытрескивал... резолюции и протесты (...) общественных групп» (141). И среди них, как можно предположить, листовки ХББ. В одной из них сообщалось: «В России образовалась новая политическая партия, именующаяся "Христианским Братством Борьбы".

108

Братство имеет целью активное проведение в жизнь вселенского христианства». Среди ближайших задач ХББ назывались политическое и церковное освобождение и достижение социализма: «борьба с самым безбожным проявлением светской власти — с Самодержавием, кощунственно прикрывающимся авторитетом церкви, терзающим народное тело и сковывающим все добрые силы общества», «борьба с пассивным состоянием церкви в отношении государственной власти, в результате чего церковь идет на служение самым низменным целям и явно предает Кесарю Божье», «утверждение в социально-экономических отношениях принципа Христианской любви, содействуя переходу от индивидуально-правовой [частной ] собственности к общественно-трудовой» (142). Похоже, именно благодаря посредничеству издателя ВЖ Д. Е. Жуковского, посетившего весной 1905 г. П. Б. Струве в Париже по делам «Освобождения», в этом журнале появилось одно из воззваний ХББ (143). Такой акт прямого сотрудничества ВЖ со Струве лишний раз свидетельствовал о неослабевающей политизированности журнала (144). Очевидно, что крайний политицизм ВЖ служил главным двигателем оттеснения от руководства журналом Мережковских (сотрудничество Мережковских с ВЖ, тем не менее, продолжалось) и главным импульсом к сотрудничеству с ХББ (145).

Тем временем Булгаков и Бердяев целенаправленно наполняли редакцию ВЖ своими киевскими знакомыми. На ставшую вакантной с переходом Чулкова на руководство литературно-критическим отделом должность заведующего редакцией Бердяев привлек своего товарища по вологодской ссылке А. М. Ремизова (1877—1957). Впервые же дни существования ВЖ Ремизов уже находился в Петербурге (146). Бердяев писал жене в Киев: «Ремизовых перетаскиваю в Петербург, и это будет для нас боль109

шое приобретение. Они могут составить часть приятной атмосферы отношений с людьми в противовес неприятной атмосфере Мережковских» (147). О многообразии своих функций, журнальное ведомство которых Булгаков определил как «департамент внутр. дел и финансов» (148), Ремизов вспоминал: «Я занимался в "Вопросах Жизни" ведением бухгалтерии, хранил кассу, высчитывал гонорары, регистрировал рукописи, вел корреспонденцию, занимался экспедицией, занимал ожидающих редактора писателей, доставлял всевозможные справки и, принимаемый иногда за что-то вершащее, научился принимать на себя гнев особ, рукописи коих поступали мне для возвращения» (149). Среди последних все чаще можно было встретить клиентов литературно-критического отдела Чулкова (150). В апреле 1905 г., находясь в Киеве, Булгаков пытался привлечь к редактированию экономического отдела ВЖ и Льва Ше-стова, который был не только (подобно Булгакову) учеником профессоров-экономистов И. И. Янжула и А. И. Чупрова, не только известным оппонентом Мережковского, но и членом киевского круга Булгакова и Бердяева, к тому же дружески и родственно связанного с супружеской четой Е. Ю. Пети и С. Г. Балаховской-Пети — близких сотрудников Струве в деле издания и распространения «Освобождения». С 1899 г. Шестов был лично знаком и со Струве. Однако, как сообщил Ремизову сам Булгаков: «Шестов от редактирования экономического отдела отказывается» (151).

И вновь в развивающиеся планы Булгакова вмешались финансовые трудности издателя. Булгаков писал Волжскому 22 июня 1905 г. из Москвы: «Д. Евг. [Жуковский ] здесь и, по обычаю, ноет. У меня нет уверенности, что журнал наш будет существовать в следующем году, а если будет, то в очень измененном и сокращенном виде. Таково настроение Д. Е. (впрочем, Вы знаете, как

по

оно изменчиво), и трудно его убеждать, зная, что он в этом году теряет 30 тысяч рублей. Но продолжать это дело следовало бы и в конце концов оно себя окупило б». Впрочем, материальные трудности издания были надежно укрыты от публики: все летние номера входили в свет с завидной аккуратностью 12 числа каждого месяца.

По мере возникновения финансовых трудностей и параллельных проектов ХББ, отношения вокруг ВЖ претерпевали серьезные изменения: надежда на новое дыхание журнала, высказанная Булгаковым, теперь связывалась им с деятельностью Мережковских. «У меня — чем дальше, тем больше — обостряется чувство виноватости за хамский, хотя и непредотвратимый, поступок наш с ними, — признавался Булгаков Волжскому. — О Дм. Вл. [Философове ] я без боли не могу вспоминать, и теперь только соображаю, как много они должны были перестрадать» Пережив угрызения совести за бесцеремонное отстранение их от журнала, Булгаков охотно соглашался на участие в их проектах (152). При этом сближение с Мережковскими сопровождалось заметным охлаждением Булгакова к Бердяеву и Чулкову (не только потому, что он был главным действующим лицом в расколе с Мережковскими, но и в силу крайнего неединомыслия). Если в цитированном письме к Волжскому Булгаков отмечал, что статьи Мережковских «охотно были бы приняты в "В. Ж."», то в корреспонденции от 29 июля высказывал резкое мнение о «безвкусной статейке» -Чулкова (в летнее отсутствие руководителей ВЖ вновь превратившегося в самостоятельного редактора) о «мистическом анархизме» в июльской книжке ВЖ. В этой статье Чулков, в частности, писал, что «не нужно отвергать позитивизм, а следует углубить его до мистицизма (...) Борьба с догматизмом в религии, философии, морали и политике — вот лозунг мистического анархизма» (№ 7. С. 202). Голый «адогматизм» Чул111

кова, в равной степени адресованный любым политическим и религиозно-философским идеалам, задевал именно растущий «догматизм» Булгакова. 29 июля 1905 г. Булгаков писал: «У меня что-то сломалось после этой статейки по отношению к нему» и, подразумевая сотрудничество Чулкова в журнале «Весы» (издательства «Скорпион»), подчеркивал: «вообще в "В. Ж." за последнее время крепнет скорпионовская — в дурном смысле — струя, это неизбежно, ибо это есть все-таки стихия Г. И., — но это огорчительно» (153). Интересно, что формально пребывавший среди авторов журнала «Весы» А. М. Ремизов уже в апрельском номере 1905 г. из их списка выбыл. Выбыл из сотрудников «Весов» и близкий к ВЖ правовед и «освобожденец» С. А. Котляревский. Но Чулков, единственный из ВЖ, оставался. Подозрения Булгакова относительно проводимой Чулковым «скор-пионовской струи», воспринимавшейся как произвольное, сугубо эстетическое (и в этом смысле — «декадентское») общественное идеестроительство, не были неосновательны. Теснимый в ВЖ, Чулков искал внешней опоры. 1 августа 1905 г. в письме к руководителю «Весов» Брюсову Вяч. Иванов сообщал: «"Вопросы Жизни" [читай — Чулков] любят мечтать о... слиянии с "Весами"» (154). Неслучайно также и то, что в июне 1905 г. Чулков замыслил издание собственного ежемесячного журнала «Факелы», первый номер которого предназначен был к выходу в свет уже осенью того же года (155).

Прямо задевавшее Чулкова (и Бердяева) булгаков-ское «огорчение» по поводу «декадентского» и «адог-матического» превращения ВЖ возникло именно тогда, когда его сближение с ХББ породило целую серию проектов, религиозно-общественный пафос которых был все более «догматичным» в социально-политическом и конфессиональном отношении. И в этом смысле «христианс-ко-социалистическая» эволюция Булгакова превраща112

лась в одну из причин внутреннего кризиса ВЖ и символизируемого журналом единого «идеалистического направления».

Но как бы ни эволюционировало мировоззрение Булгакова, его общие принципы оставались неизменны. Особенно показательным стало переиздание в Киеве летом 1905 г. (цензурное дозволение от 17 июля) отдельной брошюрой лекции «Душевная драма Герцена», впервые опубликованной еще в 1902 г. в ВФП и в 1903 включенной в сборник «От марксизма к идеализму». С уверенностью можно предположить, что новое обращение Булгакова к тексту оправдывалось именно теми его местами, в которых говорилось о разочаровании Герцена в безрелигиозном Западе и атеизме вообще: «В нем дорог нам не только народный трибун, герой освободительной борьбы, но и один из провозвестников грядущего религиозного возрождения». Пользуясь случаем, в переизданной лекции Булгаков акцентировал и собственное религиозно-общественное кредо: «Истинной демаркационной чертой, отделяющей человеческое от животного, является недовольство сущим и стремление к лучшему будущему. В этом стремлении обнаруживается истинная духовная родина человека — религиозная идея. (...) Возможность стремления к усовершенствованию необходимо предполагает и совершенство, как тот идеальный масштаб, с которым сравнивается несовершенное настоящее. (...) Абсолютное совершенство есть Божество, и Оно открывается нам, следовательно, в самом основном стремлении нашей жизни».

Соотнесение с Абсолютным служило Булгакову в качестве важнейшего основания его политической программы. Важно, что, выстраивая такую программу, Булгаков особо подчеркивал ее «реалистичность». Однако еще важнее, что мерило «реалистичности» заострялось Булгаковым против союзников по ВЖ — «позити113

вистов»: «Между позитивизмом и социально-политическим утопизмом есть, если не логическая, то психологическая связь, так же точно, как есть она между идеализмом и социально-политическим реализмом. (...) Позитивизм по недоразумению долго не считал себя антирелигиозным... учением. Ницше и Герцен открыли всем его секрет, обнаружили его подлинное содержание. Это, выражаясь по современному, эготизм или, что то же, философский нигилизм, то есть не только полная философская беспринципность, но возведение этой беспринципности в принцип. (...) Герцен (и Ницше) есть пограничный рубеж для известного направления, дальше в этом направлении идти уже некуда. (...) Коренная хозяйственная реформа, бесспорно, устранит великую, вопиющую неправду нашей теперешней жизни, идеалы социализма, уничтожения классового господства и антагонистического характера хозяйства являются и для нас нравственной аксиомой, осуществление их явится поэтому во всяком случае и моральной реформой, но реформой отрицательного характера. Она реформирует внешнего человека, его общественную жизнь, но еще не является необходимо реформой и внутреннего человека; равномерная сытость сама по себе не есть специфическое противоядие против духовного мещанства. (...) Герцен... хотя и отрицательным образом, но с полной ясностью показал, что какие бы то ни были идеалы — ив том числе идеалы социализма — не могут получить санкцию объективности со стороны позитивизма, что опору социального идеализма и веры в человечество может дать только религиозно-идеалистическое мировоззрение» (156).

Не раз продекларированное Булгаковым соединение «религиозно-идеалистической» и «хозяйственной реформы» на деле оказалось настолько фундаментальной характеристикой его мировоззрения, что его внутренняя

114

эволюция и, в частности, «покаяние» перед Мережковскими осталась практически незамеченной. И если эта эволюция и становилась известной его сотрудникам, то лишь в глубоко интимном общении, о коем остались лишь эпистолярные свидетельства, не находящие параллелей в печатной, неизбежно инерционной полемике. Поэтому столь хвалебным и одновременно конфликтным по отношению к Булгакову был комментарий по поводу ВЖ, с которым в печати выступила 3. Н. Гиппиус. Она писала: «Как всякое явление в литературе слишком новое и независимое, "Вопросы Жизни"... у нас тщательно и недружелюбно замалчивают. (...) Нет сомнений, что "Вопросы Жизни" — орган прогрессивный, "красный" [красного цвета была и обложка ВЖ. — М. К. ] более яркого красного цвета, чем наши румяные или только нарумяненные, постепенно линяющие, бледно-розовые либеральные старички... Новый журнал — очень серьезное, не только литературное, но и общественное явление. Если бы нужно было определить его двумя словами, то можно бы сделать это формулой: переход от позитивной к религиозной общественности». Отметив два главных достоинства ВЖ — общественность и культурность, — Гиппиус назвала ВЖ «лучшим из русских журналов». Но от нее не укрылась и явная неслиянность в ВЖ общественности, религиозности и декадентства: «То, что внутренние обозрения г. Штильмана, которые, главным образом, и придают радикальное направление журналу, не имеют никакого отношения к его религиозному существу — это бы еще с полгоря. Тут противоречие слишком явное, внешнее; опаснее противоречия внутренние (...). Одно из них "христианская политика" С. Н. Булгакова. Я не сомневаюсь и в том, что он искренний политик; ноя не вижу, чем христианство изменило его политику и чем политика изменила его христианство. Какими были они врозь, такими и продолжают быть вместе. До своего

115

политического обращения Булгаков был политическим радикалом, и точно таким же радикалом остался и после. Произошло соединение не внутреннее, органическое, а внешнее, механическое, даже не соединение, а со-единствование, в котором оба начала взаимно непроницаемы. Сколько ни взбалтывай и ни смешивай масла с водою, стоит им устояться, чтобы вода опустилась, а масло всплыло наверх: они рядом, но не одно. (...) Булгаков и Бердяев — это уже не вода и масло, а вода и огонь. Только совершенным невниманием к литературной личности обоих писателей можно объяснить то, что наша критика соединила их в неразлучную парочку каких-то Сиамских близнецов идеализма... Булгаков остановился на Вл. Соловьеве и не хочет или не может идти дальше. Бердяев как будто вечно куда-то идет, а на самом деле только ходит, движется однообразным круговым движением на собственной оси, колеблется, как маятник, справа налево, слева направо, от Ормузда к Ариману, от Аримана к Ормузду... (...) Нет человека более ненужного, более вредного для Булгакова, чем Бердяев, и для Бердяева, чем Булгаков. Кажется, лучшее, что они могли бы сделать сейчас, — это вступить в открытый умственный поединок на жизнь и смерть: может быть, слишком благополучный монизм Булгакова раскололся бы, столкнувшись со слишком неблагополучным дуализмом Бердяева (...) Есть прекрасный журнал, или вернее, есть ряд прекрасных альманахов-сборников под общим заглавием, но нет действительно общего, общественного и религиозного дела... По всей вероятности, для такого нового соединения "Вопросы Жизни" непригодны, и нужен совсем новый журнал, новое дело. Оно, впрочем, и естественно: нельзя же вечно задавать "вопросы"... надо же когда-нибудь и ответить. Будем надеяться, чтоответомна "Вопросы Жизни" будет вестник жизни...» (157).

116

Словно по подсказке Гиппиус, осенью 1905 г. «Вестник Жизни» попытался учредить близкий Мережковским А. В. Карташев. А пока, в конце июня 1905 г. слухи о возможном создании нового журнала или восстановлении НП во главе с бывшим редактором НП Д. В. философовым просочились в лево-либеральную газету «Новая Жизнь». Прося петербургского жителя Вяч. Иванова проверить эти слухи, Брюсов сообщал ему существо курсирующих предположений: «Возобновляется "Новый Путь", и Белый переселяется в Петербург». В ответном письме от 31 июля Вяч. Иванов, со ссылкой на «личную беседу» с Философовым, опроверг это сообщение (158). Сприсущей ему иронией Лев Шестов также запрашивал заведующего конторой ВЖ А. М. Ремизова: «Сегодня прочел в "Нашей Жизни", что возобновляется "Новый Путь" (...) "В. Жизни" разбухают благодаря политике, и, если от вас декаденты уйдут, придется прибавить порядочно плана "потребительских обществ в Италии" [В. Ф. Тотомианца в № 1 ]. Лучше уж вам помириться с 3. Н. Ведь это, наверное, она все хлопочет о возобновлении "Н. Пути". Бедный Д. Е. [Жуковский] теперь из-за "В. Ж." совсем без денег сидит» (159). 2 июля Ремизов с облегчением отвечал Льву Шестову после личной встречи с Мережковскими:«" Новый Путь " не будет издаваться. (...) Шуму и переполоху эта корреспонденция наделала уйму. Несколько вечеров только и речь шла об этом» (160). Ведь самостоятельное предприятие Мережковских лишало ВЖ большей части качественных литературных сотрудников.

Одним словом, летом 1905 г. финансовые трудности издателя и внутреннее размежевание в ВЖ исподволь вели чуть ли не к «растаскиванию» журнала между конкурирующими ориентациями или проектами Мережковских (религиозно-литературным), «Весов» и Чулко-ва (литературным), Булгакова и ХББ (религиозно117

общественным). 22 августа 1905 г. Чулков так обрисовывал перспективу ВЖ: «Относительно денежной стороны до конца этого года условия не будут меняться, а издательские планы на будущий год неясны» (161). В такой ситуации Булгаков счел за благо, не доверяясь перспективам ХББ и, с другой стороны, не прекращая теснейших связей с политической (либерально-социалистической) оппозицией, преодолеть недоверие Мережковских. Главным пунктом их соединения стало: в практическом плане менее конкретное, компромиссное и от этого в принципиальном — гораздо более максималистское формулирование взаимоотношений религии и политики. И для ВЖ, и для Мережковских общим было тесное увязывание политического освобождения с «реформацией», «культурным и религиозным ренессансом» (Булгаков: № 1. С. 313; Бердяев: № 4/5. С. 333) (162),чтовустах,например, Аскольдовапревращалось в «политическую революцию на религиозной почве» (№2. С. 40).

Показателем сближения Булгакова с кругом Мережковских стала растущая авторская активность в журнале их давнего сотрудника А. В. Карташева. Со временем Булгаков все более ориентировался на Карташева, отходя от Бердяева. В свою очередь, Бердяев явно ревновал Булгакова к его новым союзам. Жертвой противоречий становились Мережковские и их вновь налаживающееся сотрудничество с ВЖ. Например, по получении седьмой книжки ВЖ, Философов сетовал заведующему редакцией ВЖ Ремизову: «К сожалению, я вижу, что статья гр. Толстого, о которой я Вам говорил, в ней [книжке] не появилась. Вместе с тем Ник. Ал. [Бердяев ] мне официально сообщил, что она принята, и будет напечатана в Июле, если цензор ее пропустит, Вы же мне сообщили, что цензор ее вернул без единой помарки, и вручили мне даже оттиск (в гранках). Обо всем этом я поспешил со118

обшить автору — и вдруг такой пассаж!» (163) В этом случае Бердяев, взяв на себя перед Мережковскими обязательства, по-видимому, так и не смог реализовать свое право фактического соредактора ВЖ, оставив идейное и практическое руководство Булгакову. Все это объективно делало Бердяева все менее полноправным участником возможного союза с Мережковскими — и резко увеличивало вес Булгакова.

Индивидуалистичный, камерный аристократ Бердяев избегал газетных или академических занятий и долгое время оставался свободным писателем. Он был плохим оратором, чурался реальной политики и лишь десятилетия спустя, в эмиграции, обнаружил в себе дар организатора. Напротив, глубоко партийный человек, неутомимый практический деятель, попович, в тридцать лет ставший профессором, Булгаков не только составил себе славу лектора и проповедника, но и очень быстро понял свое отличие от окружающих, приобрел, согласно Зеньковскому, «генеральскую» стать и особую требовательность в отношении к поклонникам и ученикам. ВЖ в считанные месяцы перешли в его почти безраздельное руководство. Однако облик и направление журнала перестали удовлетворять идеям Булгакова.

10.

К началу нового сезона 1905—1906 гг. у Булгакова находилось немало поводов отвлечься от ВЖ и внутренне с ними расстаться: в сотрудничестве с основателями «Христианского Братства Борьбы» и Московского РФО он пытался организовать новые органы печати, в боль119

шей степени отвечавшие его надеждам в области христианско-политической пропаганды. Само ХББ в сотрудничестве поначалу с И. Д. Сытиным, а затем — с московским издателем Д. П. Ефимовым затеяло издание «Религиозно-общественной библиотеки», в план которой были включены отдельные издания впервые опубликованных в ВЖ пропагандистских программ Булгакова «Неотложная задача (о союзе христианской политики)» и Эрна «Христианское отношение к собственности» (соответственно № 9 и №№ 8—9), а также так и не увидевшие света сочинения с красноречивыми заголовками: «Самодержавие и освободительное движение с христианской точки зрения» (Свенцицкий), «Богу или Мамоне?» (Эрн). Вспоминая впоследствии о своих личных начинаниях и начинаниях «неистовых москвичей», Булгаков писал: «Нам всем казалось, что мы-то именно и призваны начать в России новое религиозно-революционное движение (...) В Москве дело не пошло дальше расклеивания революционных прокламаций с крестами, а я лично пытался кликнуть клич на основание "Союза христианской политики" (название, как и идея, заимствованы у Вл. Соловьева), но для этого у меня самым очевидным образом не хватало ни воли, ни уменья, ни даже желанья, это предпринято было, в сущности, для отписки, ради самообмана ut aliquid fieri videatur [чтобы другие увидели хоть какую-нибудь деятельность]» (164). Главная проблема этой деятельности в рамках ВЖ состояла, однако же, не в недостатке воли (легко восполняемом инерцией упомянутого Карташе-вым «внешнего положения»), а в согласовании «христианской политики» с той политикой, что составляла сердцевину журнальной публицистики и смысл ее либерально-социалистической партийности, и должна была стать подчиненной, «низкой» частью политики христианской.

120

Непосредственно откликаясь на так называемый Бу-лыгинский проект выборов в Государственную Думу от 6 августа 1905 г., Булгаков в статье «Н еотложная задача» так обосновывал необходимость учреждения «Союза христианской политики»: «По мере того, как приближается реальное осуществление народного представительства, наступает время образования больших политических партий и окончательного формулирования их партийных программ. (...) Социал-демократы будут пропагандировать свой экономический материализм, другие партии — разные иные разновидности позитивизма и материализма. (...) Общая философская почва, на которой вырос современный социализм, есть атеистический гуманизм, религия человечества, но без Бога и против Бога. Та великая жизненная правда, которая содержится в социализме, верная и мужественная защита угнетаемого народа, трудящихся классов, вследствие исторических причин... неразрывно слилась в нем с воинствующим гуманистическим атеизмом, и в частности — с презрительно-враждебным отношением к христианству. (...) Материалистический демократизм и социализм в своей борьбе с религией, которую привык изображать как активную силу темной реакции, человеконенавистничества и деспотизма, не только не встречал до сих пор никакого идейного противодействия, но имел могущественных союзников. Союзниками этими было, во-первых, официальное "православие", которое в течение веков позорило христианскую религию союзом с господствующей формой государственности, унижаясь до роли не только атрибута этой государственности, но и прямо полицейского средства. Вековые преступления против свободы совести тяжелым свинцом лежат на исторической совести русской церкви. (...) В настоящее время из среды белого и черного духовенства, священников и архиереев, выделилась партия "черной

121

сотни", открыто служащая насилию и ненависти (...) Их бог — самодержавие, понимаемое в смысле белого террора, прямого истребления всех несогласно мыслящих...» Экспозиция такого рода, доказующая очевидную неразделимость политики и религии и необходимость соединения демократической и социалистической общественности с христианством, подводила Булгакова к центральному вопросу его идейной работы 1905 года: «Если христианская политика не только не является contra-dictio in adjecto, но есть необходимое жизненное осуществление заветов Христа, то естественно возникает вопрос, каковы же должны быть ее отличительные черты, что именно делает ее христианской политикой? (...) Идеалы или конечные, абсолютные цели этой политики даются религией, средства же для этих целей, изменяющиеся и относительные, должны быть найдены разумом или наукой...» Таким образом, Булгаков лишь подчинял позитивистско-марксистский пафос «реалистической науки», «исторической закономерности», «научного социализма», поставляющих политикам их цели, — целям христианства, нисколько не изменяя позити-вистско-марксистского же обоснования средств («социального законодательства, рабочих организаций, стачек, кооперативного движения»). Это не значило, впрочем, что привычные для «научного социализма» (и даже «анархического коммунизма») цели Булгаков подвергнет какому-либо пересмотру: они по-прежнему включали в себя отрицание государства, ограждение «естественных священных прав человеческой личности», отрицание капитализма, признание «общности иму-ществ, коммунизма (...) нормой имущественных отношений» и коллективизм. «Классовая политика, т.е. политика, сознательно преследующая защиту рабочих масс против их сильных угнетателей, — подчеркивал

122

Булгаков, — есть единственно возможная форма христианской политики для данного момента».

Этот своеобразный манифест христианского социализма завершало положение, к которому нетрудно было бы свести основной смысл творческой и издательской практики Булгакова на ближайшие два года (1905— 1907). В полном соответствии с отмеченной выше «организующей» ролью русской печати Булгаков писал: «Ближайшей и важнейшей задачей союза [христианской политики] является создание литературы и газетной прессы, распространяющих идеи христианской общественности. Параллельно должно быть приступлено и к практической организации, и к объединению лиц, разделяющих идеи союза, как в городах, так и в деревнях, как в интеллигентном обществе, так и в народе». Логично было бы предположить, что, оставляя за собою работу среди интеллигенции, в том, что касается пропаганды «в народе», Булгаков рассчитывал на приходское духовенство.

Неслучайно он начинал свой манифест с описания того, как духовенство становится ядром черносотенных организаций. Именно духовенству адресовал Булгаков свое учение о христианском социализме, подчинившем христианским целям неизменность социалистических Средств. Именно тогда у него зародился проект краткого курса политической экономии для священников: «Знакомство с политической экономией и элементами юриспруденции является обязанностью в особенности для каждого пастыря, ибо без этого знакомства невозможно понимать социальную жизнь, невозможно читать ; газет, и разве только и можно идти в рядах черносотенной агитации». Именно церковная («иудейская») среда должна быть стать главным адресатом и деятелем Союза христианской политики и его издательской программы. Сложившийся к осени 1905 г. облик ВЖ не позволял переориентировать его на новую аудиторию, не утратив

123

львиной доли беллетристического и критического отделов и не войдя в жесткий конфликт с теми ведущими сотрудниками журнала, что никак не могли согласить свои религиозные искания с рамками церкви.

Кроме того в совершенно безвыходной ситуации оказался и общественно-политический отдел ВЖ. С одной стороны, цензурный контроль во многом лишал ВЖ чаемой политической злободневности (например, из августовского номера было вырезано очередное «Внутреннее обозрение» Г. Н. Штильмана, «заключавшее в себе критику "Опыта коренной реформы сверху"» — Булы-гинского проекта выборов в Государственную Думу, лишилась «Внутреннего обозрения» и сентябрьская книжка ВЖ). С другой стороны, дорогой (годовая подписка на ВЖ обходилась в два раза дороже, чем подписка даже на элитарные «Весы») толстый журнал фатально отставал от катастрофических и динамичных событий 1905 г. и освещающих их ежедневных газет и перестал удовлетворять общественному темпераменту и партийным задачам Булгакова. В условиях, когда, по плану Булгакова, христианско-политическая хроника должна была переместиться на страницы соответствующих газет, толстый журнал мог претендовать лишь на роль в общем «теоретического органа», ведущего борьбу на поле философии и богословия.

Кроме того, обнаружившиеся религиозные расхождения в рамках «идеалистического направления», некогда (меньше года назад!) объединявшего Булгакова с Бердяевым, Новгородцевым, Франком, Кистяковскимидр., ставили под сомнение саму возможность их дальнейшего идейного сотрудничества в одном журнале. Все это подпитывало растущее раздражение Булгакова против многих компромиссных обстоятельств ВЖ, включая сотрудничество с Бердяевым, Чулковым и «декадентами», вырастало в равнодушие к журналу и его судьбе. По124

видимому, главное, что до сих пор заставляло считаться с ВЖ,так эт0 т0> что ни Булгаков, ни Бердяев в силу своей политической неблагонадежности не имели шансов на личное учреждение и единоличное руководство органами печати: приходилось пользоваться существующей легальной «оболочкой».

, 7 сентября Лев Шестов писал Ремизову в Петербург, !де оставалась и действовала редакция ВЖ: «Булгаков уже в Киеве — но я еще не видал. Сегодня пойду узнавать, что с "В. Жизни". Верно — кончатся в 1905 г.» (165). Также вернувшийся в Киев из летнего отсутствия Бердяев рассказывал жене: «Д. Е. [Жуковский] еще не приехал, но Булгаков говорит, что он безусловно уходит из "В. Ж." и просит снять его имя, так что с Д. Е. и разговоров особенных не будет. С Булгаковым был у меня неприятный разговор о декадентах. (...) Мне опять Булгаков показался внутренно чуждым и я не знаю, долго ли мы еще можем делать общее дело. А "декадентов" люблю, это родные мне люди. (...) Положение "В. Ж." очень трудное и предстоит реформирование этого журнала» Ц66).

«Решающие переговоры» о судьбе журнала Булгаков перенес в Петербург (167). Должно быть, поэтому и выход очередного номера ВЖ задержался до 23 сентября. Тогда же, видимо, родился и проект финансового оздоровления: разделения прав собственности на журнал на паи и продажи их части с тем, чтобы собрать средства на продолжение издания. Чуть позже стало известно, что на паи претендовали, кроме Жуковского, близкий к Мережковским и Бердяеву издатель М. В. Пирожков и М. И. Туган-Барановский. Как сообщал Чулков Волжскому, «много разных возможностей и надежд относительно журнала: вероятно, он будет продолжаться: даже Булгаков начинает верить» (168). Автономные предприятия Чулкову не удавались, и он также превратился в стойко125

го сторонника ВЖ. В тот же день, что и к Волжскому, 28 сентября 1905 г., он обращался к Брюсову: «"Вопросы Жизни" будут, несомненно, издаваться и в будущем году. Если Мережковские-вороны будут каркать-вещать гибель журнала, не верьте». В заключение он просил поместить в «Весах» объявление, выдававшее некоторые содержательные перемены в ВЖ. Объявление гласило: «В Петербурге открываются явочным порядком [то есть без официальной регистрации и разрешения полиции ] "религиозно-общественные собрания". С января месяца отчеты о заседаниях этого общества будут печататься в журнале "Вопросы Жизни"» (169). В слегка измененном виде заметка увидела свет в сентябрьско-октябрьском номере «Весов». А намерение публиковать протоколы Религиозно-общественных собраний вошло в ноябре в , программу журнала. Нельзя не заметить, что возрождаемые А. В. Карташевым Собрания с публикацией их материалов в ВЖ совершенно точно напоминали историю НП (тому должно было помочь предметное сличение с переизданными в 1906 г. М. В. Пирожковым «Записками Петербургских Религиозно-Философских собраний (1902—1903)». Однако, в отличие от прежних, новые Собрания теперь объявлялись не «философскими», а «общественными».

Реальное Петербургское РФО возникло лишь в 1907 г., и Собрания, проектируемые при ВЖ, скорее всего, имели своим образцом не Собрания 1901—1903 гг., а также организуемое в 1905 г. «явочным порядком» Московское РФО памяти Соловьева, у истоков которого стояли Свенцицкий и Эрн, и в перспективе — Булгаков. Может быть, столь актуальный новый проект ВЖ и внушал Булгакову доверие, заставляя смириться с журналом и его неустойчивым, еще более компромиссным положением. Уже 7 октября Булгаков докладывал Волжскому: «С В. Ж. хорошего мало. Жуковский был в Киеве в ином,

126

лучшем настроении, но оно может измениться. Говорил, что условно обещал дать 10 тыс. Пирожков, но с редакционными правами. Пирожкова я менее боюсь, XI. ч. не знаю, но вот Туган предлагает пай и себя в редакцию, правда на экономический отдел, но ведь как разграничить: что у нас будет за редакция!» Говоря о своих отношениях к Чулкову и литературному отделу, Булгаков признавался: «А знаете, я опять уже не настаиваю на уничтожении беллетристики и согласен с Вами о "блокаде" ["скорпионовской струи" ]. Но закрыть В. Ж., даже если не найдем пайщиков, у нас не хватит духа, при возможности попытать. Этоя чувствую. Ник. Ал. [Бердяев] был здесь [в Киеве] и принимал участие в довольно впрочем безрезультатных совещаниях. Хотя мы спорили, но дружески и вообще у меня от этой встречи осталось светлое впечатление» (170). Увлеченный собственными проектами, Булгаков настраивался вполне благодушно. На протяжении всего 1905 г. Карташев, Эрн, Булгаков и К. М. Аггеев вели напряженные переговоры с издателем И. Д. Сытиным о финансировании религиозно-общественных изданий. И когда осенью 1905 г. стало казаться, что Сытин склоняется вложить в них немалые средства, Булгаков подумывал, что ВЖ также не останутся без поддержки. 7 октября он писал из Киева: «Я решил, если в половине октября поеду в Москву, поговорить прямо, по душам, с Сытиным и думаю, что если В. Ж. должны существовать, то будут деньги».

Но манифест 17 октября 1905 г., даровавший свободу печати (ВЖ сообщили, что с № 10—11 выходят без до-зйоления цензуры (171)), открывший, на первый взгляд, неисчерпаемые возможности журнально-газетной самореализации, поставил под сомнение само существование ВЖ как органа вынужденных компромиссов. 17 октября 1905 г. вызвало приступ неподдельного энтузиазма.

127

«Итак, конституция! — писал Булгаков 27 октября. — Стало быть, идем в открытый бой с драконом, и да укрепит Бог наши слабые силы! Я сейчас несколько опомнился от окружающих ужасов (172), всецело захвачен мыслями о союзе христ. политики (интересные письма по этому поводу получаю), об организации учредительного съезда, вообще этой черновой, но неотложной деятельности. Даже курс полит, экономии с христ. точки зрения хочу писать, надо дать такую книгу сельскому духовенству. (...) Равным образом меня заботит петерб. газета [Карташева-Аггеева], моек, газета 1Эрна] и народная литература ["Религиозно-общественная библиотека" ХББ; об этом см. ниже]. Этого по крайней мере на полгода хватит. В виду этого я легко помирился бы с временным закрытием «В.Ж.», напр., на год или на полгода. Да и вообще по изменившимся условиям печати теперь надо изменять тип журнала. У меня опять неудовольствие накопляется против "В. Ж." и Георгия Ивановича [Чулкова ], и вот мое последнее слово. Для поддержания "В. Ж." в теперешнем их виде я не ударю пальцем о палец, говорить же и убеждать Сытина мне не позволит совесть. Если журнал продолжится помимо меня, я выставлю условием своего участия в редакции перенесение его в Москву, куда перееду при первой возможности (весною или осенью). Г. Ив. нужно подчинить определенной конституции. Если же журнал не осуществится без меня, то я буду убеждать и надеюсь убедить Сытина издавать (м. б. при Соловьевском обществе) "Соловьевский Вестник", журнал христ. философии и христ. политики, без беллетристов и без позитивистов, с широкой терпимостью, но все же свой. За такой журнал я буду распинаться и нужен — в дополнение к другим нашим органам — именно такой журнал, а не сецессион, к которому я лично все-таки холоден» (173).

128

Отнюдь не один Булгаков решил воспользоваться временным отсутствием цензуры и вычленить из наследия ВЖ необходимую и близкую ему часть. По информации Чулкова от 4 ноября 1905 г., «начиная с января "В. Ж." будут выходить с измененным составом редакции, — или (что вернее) будут издаваться два или даже три самостоятельных журнала: 1) Христианский "Вестник Жизни", 2) Либерально-идеалистический "Культура и политика" и 3) Мистический и бунтовский "Огни" или с иным названием. В этом последнем я буду принимать ближайшее участие и — надеюсь — Вы не откажетесь в нем сотрудничать», — просил он Брюсова (174). В первом случае речь шла о проекте церковного петербургского еженедельника (во главе с Карташевым, издание Сытина), во втором — о начатом в декабре 1905 г. идеалистически-позитивистском журнале «Полярная Звезда» (позже — «Свобода и Культура») (во главе ео Струве, издание Жуковского). В тот же день Чулков в несколько менее приподнятом тоне делился переживаниями с Волжским: «"Вопр. Ж." прекращаются. Дела мои плохи. Завидую Вам: у Вас все-таки "Вестник Жизни"» (175). Неделю спустя, все более сомневаясь в Сытине, Булгаков предпринял последнюю попытку уговорить Жуковского спасти ВЖ. Он писал конфиденту: «"Вопр. Жизни" мы решили попробовать продолжать без денег и не платить почти гонораров [как некогда НП], исключить текущую политику и позитивистов [то есть то, что переходило в ведение "Полярной Звезды" ]. Но, конечно, вопрос, осуществятся ли они без денег. Жуковский от нас отказался совсем. Г. Ив. [Чулков] конституционно ограничен одним беллетр. отделом» (176).

Ноябрьская книжка ВЖ содержала объявление о подписке на 1906 г. с изложением новой программы:

129

редакция заявила, что «журнал, преследующий общекультурные и религиозно-философские цели, предпочитает сохранить независимое, внепартийное положение, хотя, конечно, всецело присоединяется к общему освободительному и социалистическому движению во имя анархического идеала в его религиозном понимании» (№ 10—11. С. 395). Но по-прежнему возглавлявшие ВЖ Булгаков и Бердяев, однако, называли среди сотрудников журнала столь разных лиц, что объединение их было возможно только вокруг прокламируемой в программе «культуры с ее непреходящими ценностями», без какого бы то ни было «присоединения к освободительному и социалистическому движению». ВЖ хотели соединить прежних «идеалистов» с нынешними марксистами-ревизионистами А. М. Воденом, И. А. Давыдовым, с крайними христианскими социалистами из ХББ, с левеющими вчерашними противниками Розановым, Мережковскими и правеющими единомышленниками Е. Н. Трубецким и Струве... Поддерживая «церковное освободительное движение», ВЖ оставляли простор и для внеконфессиональной религиозной мысли.

Однако деньги на издание журнала так и не были найдены, и еще до выхода декабрьского номера «ближайшие сотрудники» встали перед необходимостью закрыть ВЖ (177). И только очень оптимистический взгляд позволял надеяться, что журнал возобновится в марте 1906 года (178). Отрезанный в Киеве от столичной жизни, Булгаков смог узнать лишь отрывочные сведения о журнале, задолжавшем не только гонорар авторам, но и окончание ряда публикаций — своим читателям (Булгакова, Розанова, романа Ремизова «Пруд»). 28 декабря Булгаков подводил итоги: «"В. Ж." окончательно разложились.. [Д. В. Жуковский ], почувствовавший к нам, со времени возвращения Струве [в октябре 1905 г. ], род брезгливого

130

презрения и раздражения за понесенные убытки, не хочет издать даже декабрьскую книжку. Денег, конечно, недостали, до "В. Ж." ли сейчас. Но произошло и окончательное внутреннее разложение. Н. Ал. [Бердяев ] отзывается теперь о Г. И. [Чулкове ] так, как вероятно отзываются Мережковские. Я, как ни охладел к нему за последнее время, этого не понимаю и этим огорчаюсь» (179). Адресуясь к Ремизову в Петербург 31 января 1906 г., Булгаков недоумевал: «Выйдет ли декабрьская книжка? Иначе надо сделать об этом заявление в газетах, п. ч. молча сделать это нельзя» (180).

В наилучшем положении неожиданно оказался Чул-ков: в январе, когда все его бывшие коллеги безуспешно что-то организовывали, он выпустил первую книгу альманаха «Факелы» (181). Наступил февраль 1906 г., но «бывший дворецкий» ВЖ Ремизов все еще рассылал авторам извещения о задержке гонорара ввиду многочисленных платежей издателя (182). В середине февраля Жуковский, наконец, выпустил двенадцатый номер ВЖ, тонкий, явно наспех (и без редакторского участия Бердяева и Булгакова) составленный из сочинений его друзей и родственников, разве что с окончанием статьи Булгакова о Фейербахе (183). Булгаков приносил личные извинения Розанову за то, что в заключительный номер ВЖ не вошло окончание его статьи о переписке с Вл. Соловьевым: «Дать окончание начатых статей, и в том числе Вашей, было для меня мотивом, по которому я особенно настаивал на необходимости выхода 12-ой кн.» (184) Еще в марте 1906 г. долги ВЖ по гонорарам погашены не были и Жуковский лично благодарил тех авторов, что снисходительно отказывались от гонорара (185).

Справедливости ради надо заметить, что исчезновение ВЖ с журнального рынка прошло практически незамеченным. Задача консолидировать собственную

131

аудиторию так и не была выполнена ВЖ, чье общественно-политическое содержание полностью повторяло содержание всех оппозиционных изданий, — то есть попросту не существовало как нечто особое — а христианская проповедь воспринималась как излишний довесок к проповеди политической свободы и социализма: слишком узким оказывалось это оригинальное поле. Как вспоминал несколько месяцев спустя автор «Полярной Звезды», ВЖ «мало читался и нечитающие его интеллигенты говорили про него: "О, это ерунда... мистика..."» (186). В порядке доброжелательной, но принципиальной полемики, Мережковский втолковывал 23 марта 1906 г. Волжскому: «В своем добром, истинном, В. Ж. только повторение Н. П., а своею особенностью, отличием от Н. П. (Штильман и банальный радикализм) не оставили никакого реального следа» (187). Действительно, главное, в чем результаты существования ВЖ не требовали доказательств, так это в полном исчезновении из идейной борьбы единого и растущего «идеалистического направления», в распылении его участников по нескольким удаляющимся друг от друга группировкам. Наиболее активной и плодовитой, с точки зрения издательской практики, оказалась группа ближайших единомышленников Булгакова, в ряде случаев близко подошедшая к проектам Мережковских и Струве.

11.

Конец 1905 г. вошел в историю русской мысли примечательным эпизодом: недолговечная социал-демократическая газета поэта и философа-идеалиста Н. М. Минского «Новая Жизнь» опубликовала знаменитый манифест «партийной организации и партийной литературы». Этот манифест всегда был образцом жесткого контроля левого политического радикализма над художественным творчеством, хотя вполне мог бы быть написан не только большевиком, но и любым иным социалистом, почти каждым черносотенцем и либералом. Творческая интеллигенция сознательно служила не одним левым партиям и идеям, но и другим: «умеренным» партиям или правым идеям. Поэтому список сотрудников, например, газет «Наша Жизнь», «Сын Отечества» или «Русские Ведомости» не был просто перечнем журналистов, а превращался в почти исчерпывающий реестр всех пишущих на политические темы представителей русской цензовой интеллигенции, среди коих лидировали историки, философы и правоведы... Проведя политический 1904/1905 год в рядах «Союза Освобождения», осенью 1905 г. этот лево-либеральный круг учредил конституционно-демократическую («кадетскую») партию, в руководство которой на равных с признанными «позитивистами» вошли некогда экзотичные «идеалисты» Новгородцев, Котляревский, Е. Н. Трубецкой (ненадолго) , Струве.

¦ В конце октября 1905 г. Струве вернулся из почти четырехлетней политической эмиграции и принялся за привычное дело: учреждение идеологических, «направ-яенских» органов печати. В Петербурге он встретился со своим ближайшим журнальным сотрудником С. Л.

133

Франком и решил при его редакционном содействии организовать большую ежедневную газету — центральный орган кадетской партии. Но партийный лидер и личный недоброжелатель Струве П. Н. Милюков к столь ответственному месту его не допустил (не удалось тогда создать и партийной газеты: в конце 1905 г. ее роль принадлежала «Биржевым Ведомостям» и ее псевдонимам, а известная «Речь» началась лишь с февраля 1906 г.). Тогда Струве «задумал издание нового для России типа журнала — политического еженедельника, издаваемого в форме тетрадок небольшого формата со статьями принципиального политического содержания» (188). Как оказалось, Струве не очень внимательно следил из эмиграции за судьбой «идеалистического направления» и теперь с явным опозданием воспроизводил уже исчерпанный опыт ВЖ: строил журнал, в котором его, не достигший, впрочем, церковности, философский идеализм должен был сосуществовать с публицистикой, практическими социальными науками и «позитивизмом», идеализм — с социализмом, либерализмом и религией. Казалось, что прежние «направленские» журналы — парижское «Освобождение» и петербургские ВЖ, не удались по чисто внешним причинам, что первому мешали агитационные задачи, а второму — цензура и унаследованный от НП беллетристический отдел (189). И теперь, в новых условиях, освобождаясь от агитации и литературы, надеясь на обещанную свободу печати, Струве готов был повторить опыт идейного журнала.

В состав редакции должен был войти (вернее, стать ее единственным, кроме редактора, членом) Франк. Он писал жене Струве Нине Александровне 1 ноября 1905 г.: «Петр Бернгардович участвует в газете Милюкова, которая, по-видимому, получит название "Освобождение", но, к моему большому удовлетворению, не хочет отдавать ей много сил. Зато мы устраиваем журнал — идут

134

переговоры с Вопр. Жизни, но, по всей вероятности, мы устроим совершенно самостоятельное дело, в котором будем полновластными хозяевами, именно еженедельный журнал типа Zukunft, т. е. без беллетристики, без хроники и обозрений, а только с оригинальными статьями по политическим и философским вопросам и будем помещать в этом журнале нашу предполагавшуюся книгу ["Культура и свобода"]» (190). Письма самого Струве этого времени позволяют обнаружить буквально ежедневные колебания: поначалу он сообщил жене о желании стать соредактором профессора политэкономии Л. В. Ходского по газете «Наша Жизнь», которой намеревается придать «строго конституционно-демократическое направление», — и одновременно устроить издание «ежемесячного журнала» (191). В последнем случае речь шла, безусловно, о ВЖ, окончательно утративших не только единую политическую платформу, но и надежную финансовую поддержку со стороны Д. Е. Жуковского. Можно предположить, что, используя старые и тесные дружеские и общественные связи с Жуковским, Струве легко убедил идателя поставить его во главе ВЖ. Как сообщал Булгаков в письме Волжскому, «Дмитрий Евгеньевич, почувствовавший к нам, со времени возвращения Струве, род брезгливого презрения и раздражения за понесенные убытки, не хочет издать даже декабрьскую книжку» ВЖ (192). Но и Жуковский испытывал финансовые затруднения, и «толстый ежемесячник» Мало соответствовал принятому Струве за образец ненецкому левому еженедельнику формата А-5 Zukunft, поэтому Струве решился учредить новый журнал. Днями позже он вновь докладывал жене о милюковском «Освобождении» и о том, что «у нас с Семеном Людвиговичем оформляется план издания еженедельного журнала, политико-философского». За финансовой роддержкой Струве обратился к другой своей давнишней

135

знакомой, О. Н. Поповой, в издательстве которой ряд лет в конце 1890-х гг. проработал редактором отдела общественных наук. Должно быть, Струве решил построить капитал журнала на взносах пайщиков: в 1905 г. для устойчивости дела могло хватить пяти тысяч рублей, что легко делилось на трех-четырех участников (193). Но О. Н. Попова отказала. Радостно поддерживая идейные устремления Струве, она тем не менее указывала на рискованность его предприятия.

В деловом письме Поповой к Струве от 19 ноября 1905 г. уже фигурировало название еженедельника — «Полярная Звезда» (194). Очевидно, что это имя прямо отсылало к фигурам, историческому контексту и наследию предшественников по «Полярной Звезде» — К. Ф. Рылееву и А. И. Герцену.

Издателем «Полярной Звезды» (далее — ПЗ) согласился стать М. В. Пирожков. Между 23 ноября и 15 декабря 1905 г. Струве уплатил ему свой пай билетом первого внутреннего займа в размере 1000 рублей (195). Сведений о других совладельцах журнала не сохранились, и, вероятно, остальная, подавляющая часть капитала осталась за книгоиздателем М. В. Пирожковым, что сделало его фактически единоличным хозяином ПЗ. «Забастовка сильно задержала выход первого №», — сообщала редакция в информации, помеченной 15 декабря 1905 г. (196). Это значило, что номер был готов к печати уже в первых числах декабря. В числе ближайших участников ПЗ заявлялись кадетские теоретизирующие практики из земско-либерального круга И. И. Петрункевич, Ф. И. Родичев, В. И. Вернадский (лично приглашенный Струве к сотрудничеству 29 ноября (197)) и кадетские профессоры — правоведы и экономисты — В. М. Гессен, Э. Д. Гримм, В. Э. Ден, А. А. Кауфман. Все это были старые знакомцы Струве, однако его среду в ПЗ в большей степени представляли иные: вы136

ходцы из марксизма, авторы «Проблем идеализма» Жуковский, Кистяковский, Франк, Бердяев, Булгаков, а также другие видные «идеалисты» Новгородцев, Котля-ревский, Е. Н. Трубецкой и Лосский. Кроме того, в ПЗ из ВЖ перешел «позитивистский» публицист Г. Н. Штильман. Видимо оттуда же, из ВЖ, в ПЗ вошли Мережковский и Философов, в течение 1905 г. приобретшие репутацию левых радикалов.

Впрочем, и привлечение Мережковских, и появление в ПЗ «идеалистов» отражало не столько широту идейных связей Струве, сколько его законсервировавшееся из-за эмиграции идейное самоопределение, желание согласить не чуждых «культурным» проблемам политических радикалов — в тот момент, когда их идейное развитие все более приобретало центробежный характер. Программа ПЗ гласила, что журнал «будет отстаивать идеи личности, культуры, свободы, демократии и социальной справедливости, исходя из цельного культурно-философского миросозерцания. (...) давать место всякому искреннему и оригинальному слову в защиту свободы и культуры».

Редакционная статья дебютного номера ПЗ ставила издание под знамена умудренного политическим опытом социалиста А. И. Герцена, радикала, пришедшего к осознанию творческой природы политических компромиссов, и формулировала политические цели редакции на явном пересечении либерализма и социализма: «свобода, равенство и социальная справедливость». Если лозунг социальной справедливости олицетворял собой важный опыт отхода Струве и Франка от социализма к социальной политике, а свобода делала несомненными их либеральные предпочтения, то равенство заставляло заподозрить в их конституционно-демократической партийности изрядный привкус коммунистической революционности. Справедливости ради надо сказать, что

137

соотношение между социалистическим и либеральным элементами в миросозерцании редакторов журнала изменилось в считанные месяцы — и еще продолжалось издание ПЗ, как можно было заметить, что социализм подвергался в нем все более стороннему, внешнему и не вполне доброжелательному освещению. «Для нас, — заявляли Струве и Франк, — свята та революция, которая совершается во имя права и свободы» (ПЗ. № 1. С. 3; далее ссылки на журнал даются внутри текста).

В историческое подкрепление своих предпочтений ПЗ опубликовала серию статей, призванных затвердить в сознании читателя преемственность своеобразной «интеллектуальной оппозиционности» от Радищева и Грановского до Струве. Одновременно со страниц ПЗ с нарастающей силой звучала критика деятельности революционных партий и присущих психологии радикализма сектантства и нетерпимости. Впрочем, такая критика нисколько не мешала ПЗ с прежним революционным энтузиазмом отдаваться новой партийности: делать философские углубления в «душу» кадетской партии и ее «тактики», вносить в идеологию русского конституционализма пафос недавнего «идеалистического направления». И все-таки ПЗ имела успех: об этом Струве сообщил жене уже в конце декабря — после выхода всего двух номеров журнала (198). Тираж еженедельника достигал 15 тысяч экземпляров (199), чем мог сравниться с признанными «толстыми» журналами: народническим «Русским Богатством» и полумарксистским «Миром Божиим» («Современным Миром»).

Старт ПЗ подтолкнул Струве к новому проекту ежедневной газеты. Думалось, что философское обоснование кадетской линии на страницах ПЗ, не очень, однако, удачно начатое публикацией обширного совместного философского труда Струве и Франка под общим на138

званием «Культура и свобода» (введение — «Очерки философии и культуры», единственная из написанных глав — «Индивидуализм и социализм»), будет удачно дополняться политическим духом газеты. И вновь перспективы «идеалистической» газеты связывались с именем московского издателя И. Д. Сытина. Едва закончив безрезультатные многомесячные переговоры с представителями «церковной религиозной общественности» Карташевым, Булгаковым, Эрном, Аггеевым, Сытин решил откликнуться на предложение другой части религиозной общественности — внецерковной.

Коллега Струве по «Союзу Освобождения» и кадетской партии П. Д. Долгоруков сообщал ему из Москвы: «Дело налаживается. Приезжайте немедленно — Котля-ревский и Новгородцев согласны на Ваши условия: 1. Редакционный комитет из центральных лиц партии. 2. Абсолютизм. 3. Два дня в Петербурге. Я им не называл еще Сытина: это Ваше дело их свести...»(200). 19 декабря Струве был в Москве и вел переговоры с Сытиным. «Мои московские друзья согласились на мои условия и обещали мне оказать полное содействие в постановке газеты», — уговаривал его Струве (201). Но без видимых результатов. 28 декабря Струве сообщал жене, что дважды ездил в Москву «для переговоров с Сытиным о передаче мне редакторства "Русского Слова". В случае, если бы эти комбинации осуществились, мне 4 дня из 7 в неделю пришлось бы жить в Москве. Это очень неудачно, но я решил согласиться в принципе на предложение Сытина, ибо "Русское Слово" — аудитория в 150—160 тыс. подписчиков. "Полярная Звезда" тогда осталась бы в Петербурге, и я каждую неделю был бы в Петербурге в дни ее окончательной подготовки к выходу. Все, однако, еще не решено окончательно; и, может быть, в последний момент Сытин отступится...» (202). Так и случилось — Сытин отступился...

139

Если в журнальном деле для исследуемого в настоящей книге интеллектуального круга не было ничего непривычного, то ведение массовой ежедневной газеты оставалось для Булгакова или Струве не только новой организационно-технической задачей, но и необходимостью существенного изменения («демократизации») своего публицистического стиля и радробления, «хрони-кализации» своего авторского внимания. Русская газетная публицистика всегда имела среди своих авторов академических ученых и, в частности, философов и правоведов, но никогда прежде русские философы не ставили своей задачей прямо проводить в ежедневной газетной работе конкретные философские идеи, как это было в случае с «идеалистами». В апреле 1906 г. Булгаков проделал этот опыт в киевской газете «Народ». В столичной печати параллельно действовал Струве, одним из его поклонников названный «философом-вдохновителем» кадетской партии (ПЗ. № 12. С. 56). Разумеется, соединение философии с политической тактикой не гарантировало успеха. Франк свидетельствовал: «Петр Бернгардович (...) по всему своему духовному складу был существом прямо противоположным типу успешного и умелого редактора газеты. Он не умел и даже не хотел приспособляться к вкусам массового читателя, был органически неспособен давать тот, рассчитанный на пошловатый и низменный обывательский вкус, газетный материал, без которого газета не может иметь большого сбыта» (203). Но пока не возникло газетной практики, свои «газетные» подходы Струве реализовывал в ПЗ. Он, например, весьма недвусмысленно высказывал свои узкие политические предпочтения в введенных им в традицию подстрочных примечаниях от редакции. При публикации статьи социал-демократа Л. Галича он счел «философски неправомочным» предложенное автором «сочетание идеалистической философии с традиционно

ным "социал-демократизмом"» (ПЗ. № 14. С. 203, примеч.). Традиционным, ибо Струве оставался верен себе: борясь с социализмом, непременно отталкивался от него как от исходной точки. Прежний «ревизионистский» дух, близкий лишь узкому кругу полусоциалистических интеллектуалов, не оставлял Струве в ПЗ, где должен был появиться, например, отклик на одну из последних книг «ревизиониста» Э. Давида. Лишь отказ потенциального рецензента А. И. Чупрова избавил читателей от новых тонкостей научной полемики с социализмом (204).

Франк заметил, что ПЗ и утвержденный ею новый жанр политической журналистики вызвали ряд подражаний. Реконструируя мысль Франка, следует назвать знаменитый «Московский Еженедельник» Е. Н. Трубецкого. Начатый его братом, С. Н. Трубецким, в 1905 г. скорее как еженедельная газета формата А-3, «Московский Еженедельник» в руках нового редактора дважды сокращал свой формат, пока не превратился во внешнее подобие ПЗ. Сходство с ПЗ распространялось и на внутреннюю организацию материала. А четверть века спустя Струве назвал «Московский Еженедельник» идейным преемником ПЗ и одним из органов складывающейся «веховской» традиции. Другим «подражанием» стал недолговечный радикальный еженедельник «Накануне», возглавленный давним знакомцем Струве и В. И. Вернадского публицистом-естественником В. К. Агафоновым. В этом журнале (всего вышло три номера с 19 февраля по 5 марта 1906 г.) сотрудничали и другие бывшие коллеги Струве: В. В. Беренштам, В. Г. Богораз, М. И. Туган-Барановский. Все это придало ситуации особую занимательность, ибо «Накануне» в короткий отпущенный ему цензурой срок успел показать себя яростным противником ПЗ. Раздражение В. К. Агафонова вызвала красная полоска бумаги с изложением содержания номе141

pa («бандероль»), в которую запечатывался рассылаемый журнал. «Вождь к. д. партии П. Б. Струве, — писало "Накануне", — опоясывает свою "Полярную Звезду" красным поясом, как опоясаны социалистическими воспоминаниями и многие противореволюционные статьи будущего премьера и его министров. (...) Его нужно сорвать, чтобы добраться до внутреннего содержания и обрести там полную невинность, которой только по политическому невежеству не хочет воспользоваться граф Витте» (205).

Не вызывала одобрения публицистическая деятельность Струве и со стороны власти. За публикацию заметки «Два забастовочных комитета» (ПЗ. № 3) Струве присудили к уплате штрафа в 150 рублей. Оценивая свое влияние гораздо выше 150 рублей, Струве сетовал: «Я обижен» (206). Более существенным откликом стало первое предупреждение, вынесенное ПЗ цензурным ведомством. Впрочем, политически злободневные выступления Струве со страниц ПЗ могли вызывать и неполитическую критику. Так, экономист А. И. Чупров в письме к Франку резюмировал: «Видел первые номера Пол. Зв. Ваши статьи — лично Ваши — мне обе очень понравились. Ваши взгляды и ваши настроения мне очень близки. Напротив, статьи Струве мне не по душе» (207). Главное, что отличало, условно говоря, струвеан-скую часть ПЗ от франковской, это разные уровни взгляда на общественные проблемы: «министерский», общегосударственный — у Струве и подчеркнуто индивидуализированный и поэтому более радикальный в моральном отношении — у Франка. Но эти частности видны были не всякому. Например, Г. Н. Трубецкой, дипломат-практик, в идейном отношении более близкий к «церковной общественности» Е. Н. Трубецкого и Булгакова, восхищался претензиями Струве на философское обоснование политической повседневности и госу142

дарственного прагматизма. Он писал Струве в январе 1906 г.: «Полярная Звезда приобретает все больший круг читателей и почитателей. Позволю себе с своей стороны поделиться впечатлением от чтения, напр., № 6-го. Весь номер писал как будто один человек, несмотря на разницу в отдельных взглядах и даже исходные различия христианского и гуманитарного мировоззрений. Но общий тон глубокого уважения к человеческой личности как цели, а не средству, и проповедь культуры придают цельный благородный облик «Пол. Звезде» (208). Из уст Кистяковского звучала прямо противоположная оценка журнальной «проповеди культуры»: посылая одну из своих статей, он замечал: «Надеюсь, Вы не отвергнете отсылаемую статью Вашего "ближайшего" сотрудника. Она все-таки написана на политическую и конституционно-правовую тему, а в "Полярной Звезде" эти темы несколько заслоняются темами культурными, что, по моему мнению, в данный момент не может служить к пользе журнала» (209). Действительно, сотрудничество вПЗЛосского, Шестова, впоследствии известного византолога и искусствоведа П. П. Муратова, Бердяева, Мережковского, Философова и (не состоявшееся) филолога-классика Ф. Ф. Зелинского создавало в еженедельнике совершенно особую среду интеллектуальной избранности и культурной элитарности, что не могло не снижать политический «боевой тон» журнала. Однако столь широкий спектр «культурных писателей» в ПЗ в большинстве случаев не отражал продуманной эстетической или религиозной ориентации редактора. Вероятнее всего, их публикации оставались данью личным пристрастиям Струве, не всегда выводимым из общего строя его идей. В таком ряду оказалось и увлечение Струве поэзией Брюсова, в серьезности которого убеждают и книги с дарственными надписями в архивных фондах Брюсова (РГБ) и Струве (РНБ) и их совместная работа в

143

«Русской Мысли». Бердяев сообщал Брюсову 12 февраля 1906 г.: «Петр Струве хочет писать в "Полярной Звезде" статью о Вашем сборнике, он оказался Вашим горячим поклонником, что было для меня неожиданно и отрадно» (210)... и свидетельствовало о случайности и неосновательности взглядов Струве на новую русскую литературу. Так же, как Струве, любить поэзию Брюсова и отталкиваться от сочинений Ремизова и Андрея Белого мог человек только весьма консервативных и застывших в 1890-х гг. эстетических предпочтений. Эта культурная узость была тем более странна для человека, бывшего среди первооткрывателей Ницше для русской философии.

Г. Н. Трубецкой заметил обнаружившееся в «идеалистической» ПЗ разногласие между христианским и гуманистическим мировоззрениями, то есть разногласие между линией Струве и Франка и линией их былых союзников «идеалистов», далеко ушедших в своем развитии в течение 1905 года. Но обращаясь к образу ПЗ уже печатно, в «Московском Еженедельнике» от 7 марта 1906 г., Трубецкой вносил в свою констатацию некоторые обнадеживающие уточнения: «Надо отдать справедливость бывшему редактору "Освобождения", что в эпоху широкого развития политического оппортунизма ему удалось сплотить под свое знамя людей различных исходных направлений — гуманитарного и христианского — в общем признании безусловных ценностей личности и культуры. Хотя большинство сотрудников "Пол. Звезды" принадлежит к одной политической партии, "Пол. Звезда" не может считаться только партийным органом. Партийные статьи и оценки, поневоле односторонние, составляют в ней далеко не большинство и не умаляют значения "Пол. Звезды" как органа философии русского освободительного движения» (211). В опубликованной в ПЗ статье «О свободной совести» Франк

144

очертил круг противостоящих редакции журнала сторонников «нового религиозного сознания». Корректно с точки зрения своей индивидуалистической религиозности, но ошибочно по существу, он включил в круг «нового религиозного сознания» всех сторонников соединения христианства и освободительных идей, общественного (не личностного) синтеза религии и политики: от Мережковского и Бердяева до Свенцицкого, Булгакова и Волжского (ПЗ. № 6. С. 415). ?/, В результате такой «самоизоляции» политический идеализм (или идеалистический либерализм) ПЗ, отойдя от крайностей партийного политиканства, так и не смог заручиться поддержкой былых сотрудников, все быстрее приближавшихся к религиозной или конфессиональной определенности и остававшихся на позициях христианского социализма. Отвечая Волжскому по поводу предложенной им статьи о «религиозной общественности», Франк признавался 31 марта 1906 г.: «Именно на тему Вашей статьи у нас уже была статья С. Н. Булгакова и есть еще статья Н. А. Бердяева, давно уже принятая, — обе по теме и основной идее близкие к Вашей статье. При невозможности — за другими делами — мне или Струве отвечать на эти взгляды и при отсутствии у нас кружка наших единомышленников, которые могли бы противопоставить в "Пол. Зв." идеям религиозной политики иную, нашу точку зрения, нам становится неудобным переполнять Журнал статьями из Вашего философского лагеря» (212). Выявившееся в частном письме довольно слабое знакомство Франка с идейными различиями в лагере «религиозной общественности», конечно, не было случайным. Формулируя проблему уже на страницах ПЗ, Франк, может быть, невольно выказывал большее, нежели просто неинформированность — уже осужденную Булгаковым в представителях «идеалистического

145

направления» религиозную «аморфность». По мнению Франка, в желании связать политику и религию проявлялась потребность «спасти жизнь от измельчания, не затеряться в лабиринте политической техники, из-за размышления о средствах и путях к идеалу; из-за напряженности механической борьбы за него, не забыть о нем самом и о его последней связи с интимно-личным, сокровенным восприятием вечной святыни. В этом отношении идея внесения в политическое творчество религиозного момента гармонирует с общим стремлением одухотворить, обогатить внутренним содержанием внешнюю жизнь» (ПЗ. № 12. С. 48—49). Уже в следующем номере ПЗ (от 12 марта 1906) внутренние противоречия прежнего «идеалистического направления» были вынесены на публичное обсуждение. Здесь публиковалась статья Булгакова «Религия и политика (К вопросу об образовании политических партий)». Как уже говорилось, последние месяцы существования булгаковского ВЖ были отмечены постоянными усилиями по организации декларированного им «Союза христианской политики». Его идеологической целью называлось «культивирование христианской общественности», превращение политики в «религиозное делание». В области же политической практики задачи «Союза» оставались в пределах социал-либеральной «реальной политики» (213), ничем не отличавшейся от общих положений программ левой антиправительственной оппозиции. Но с полной ясностью заявив о своих собственных политических приоритетах, Булгаков теперь требовал подобной ясности в отношении к религии от крупнейшей оппозиционной силы, в которую вошли десятки его коллег и единомышленников, — кадетской партии: «[Политическая] проповедь в народных массах, в которых живо еще чувство соборности, (...) утраченное

146

индивидуалистической, "уединившейся" интеллигенцией, должна быть религиозна» (ПЗ. № 13. С. 122). По-видимому, Булгаков надеялся и на большее: направление деятельности кадетской партии на «культивирование христианской общественности». Отвечая здесь же Булгакову, Струве упрекал его в игнорировании того, что «связь политики с церковною или вероисповедной религиозностью по существу есть всегда двойное злоупотребление: политикой — во имя религии, и религией — во имя политики», и прокламируемая оппонентом их связь «искусственна, недоброкачественна» и «бесплодна». Струве отказывался от прямой, общественной «христианской политики» в пользу сугубо индивидуального и не прокламируемого синтеза религии и политики, ибо «всякая сколько-нибудь глубокая и искренняя политика, (...) — по существу близка к глубочайшей, внутренней, субъективной религиозности» (ПЗ. № 13. С. 129).

Говоря все это, Струве наверняка знал о том, что за несколько месяцев до их полемики в ПЗ Булгаков выступил в ВЖ с прямо противоположными утверждениями. «Нельзя сказать более чего-либо соответствующего современному настроению, более угодного лукавству князя мира сего, — писал тогда Булгаков, — как этот призыв иметь религию в политике, сделать политику религией. Ибо ведь в течение всего 19-го века и до наших дней, и чем дальше, тем быстрее — растет количество йюдей, обходящихся без потусторонних идеалов и целиком перенесших их сюда, в "царство мира сего", и фактически для этих людей политика давно стала религией. Мночисленные полки материалистического социализма... живут этой религией» (ВЖ. № 10/11. Ci 260). Индивидуалистическое «воздержание» Струве от давно уже поставленных другими «идеалистами» проблемы «общественной» религиозности столь явно

147

противоречило всему духу ВЖ, что, с рядом не антирелигиозных, но анти-«партийных» оговорок, в защиту булгаковской позиции со страниц струвеанского журнала выступил даже Бердяев (Свобода и Культура. № 2). Единственное, что вызывало неустраняемое разногласие его с Булгаковым, так это отвержение «церковной общественности», к которой склонялся Булгаков. «Преступления церкви против земли, против земной правды, против культуры и свободы слишком ужасны, слишком невыносимы, — твердил Бердяев. — Старой церкви нельзя уже привить новых общественных добродетелей, нельзя дух живой вдохнуть в нее, принудив ее признать блага конституции и 8-ми часового рабочего дня, это было бы механично, почти позитивистично. В этом отношении я расхожусь с С. Н. Булгаковым. (...) Поклонение внешнему авторитету какой бы то ни было исторической церкви, традиционный догматизм, отрицающий свободное движение и новые пророчества, есть измена верховному достоинству Вечного Разума» (214). Внимательному анализу Бердяев подверг и позицию Струве, стремившегося «очистить» либеральную партийность даже от привкуса церковной соборности и религиозного коллективизма. Бердяев писал: «П. Б. Струве — самый выдающийся человек в конституционно-демократической партии. Это единственный, быть может, в России творческий политический ум. Моральное мужество его достойно удивления и большого уважения. Но положение этого человека очень драматическое и безысходное. Струве хочет реставрировать идеалистический либерализм в его надысторической чистоте и абсолютной ценности. Теоретически это совершенно справедливо: принципы либерализма ничего буржуазного в себе не заключают и только они могут быть положены в основу социализма, осуществляющего свободу и не попираю148

щего личность. Но практически идеалистический либерализм вряд ли может у нас зажечь в сердцах священный огонь: нужно что-то большее. (...) Программа к.-д. партии очень радикальная и демократична, это почти социал-демократическая программа-minimum. Не в программе тут дефект. (...) У к.-д. нет веры, которую они могли бы понести народу, нет миросозерцания, заражающего массы... (...) Струве слишком увлекается искусством политики. Социал-демократия дает религиозный пафос, которым заражает сердца народных масс, увлекает молодежь. Сама политика для социал-демократов есть религия, религиозное делание. Что могут противопоставить этому конст.-де-мократы? (...) Россия отдана уже волею судеб во власть крайностей, черные и красные цвета господствуют, и тут не бледные теории нужны, умеренные и . бестемпераментные, а новые, пламенные идеи. Такими идеями могут быть только идеи религиозные, не менее радикальные, чем социал-демократические или черносотенные...» (215).

С одной стороны, в ситуации общелиберального единства обнаруживался существенный диссонанс в позиции ПЗ и иных кадетских органов. Само появление такого журнала, в котором признанные газетные публицисты выступали с размышлениями на «непрактические» темы, таило в себе и скрытый идейный реванш части кадетской элиты за поражение в борьбе за высокое место в партийной иерархии, и органическую чуждость Струве и Франка духу вечно налагаемой на себя радикальной или либеральной партийности. Не следует забывать, что как раз этот дух продолжал двигать Бердяевым и Булгаковым в их поисках религиозно оправданного радикализма в течение 1905—1906 гг. Внимательный наблюдатель за эволюцией Струве и деятелей «нового религиозного

149

сознания» отмечал, что «идеалистическое течение пыталось сменить собой не только марксизм, в его ортодоксальной доктрине, но и разрушить самые позитивные основы его, как исконную традицию мировоззрения нашей интеллигенции» (216). И поэтому — не могло быть полноценного мира между «идеалистическим либерализмом» и кадетской партийностью. С другой стороны, в отличие от религиозной остроты «христианских социалистов», явная непрояс-ненность собственной религиозной позиции ПЗ вела к хоть и протестантской по духу (217), но очевидной религиозной «бесчувственности» журнала. Именно поэтому в нем «тематически» соединялись статьи Розанова (с редакционным примечанием о своем «неотождествлении» с его взглядами: ПЗ. № 8. С. 524, прим.) и Свенцицкого. Интересно, впрочем, что, когда радикально полевевший в 1905—1906 гг. Розанов вместо антицерковной предложил в ПЗ политическую «левую» статью («Ослабнувший фетиш»), Струве «решительно отказался напечатать [ее] в Полярной Звезде, хотя своим художественным рисунком она пленила меня. (...) В 1906 г. поддакивать самому крайнему из русских политических настроений и направлений, говорить ему приятные вещи, когда каждое слово имело практический смысл, было ответственным актом, представлялось мне в моем положении, как политического деятеля-редактора, непозволительно легкомысленным, прямо бесчестным» (218). Ибо ПЗ вела борьбу с государственной церковью, а не с государством.

Стремясь отмежеваться от взглядов Свенцицкого, ПЗ наконец выяснила, с чем именно она «отождествляет» себя: «Не разделяя церковных убеждений, мы охотно даем (...) место искреннему голосу верующего православного, потрясенного событиями недавних дней» (ПЗ.

150

№ 8. С. 561). Говоря о репрессиях власти против революционеров, со страниц ПЗ Свенцицкий призывал церковь «наложить покаяние на генерал-губернатора Дуба-сова» как на «главного руководителя совершаемых злодейств». И заключал: «...на всю Православную Церковь должен быть наложен пост в знак глубокой печали о великих грехах, содеянных ее членами» (ПЗ. № 8. С. 563). 6 февраля 1906 г. Петербургский цензурный комитет постановил привлечь Струве как редактора к уголовной ответственности за публикацию статьи Свенцицкого. Дабы избежать ареста и немедленной остановки ПЗ, Струве внес в Петербургский окружной суд залог в 1000 рублей: в результате с 18 февраля (219) по 19 марта вышло еще несколько номеров ПЗ. Дело против Свенцицкого длилось до конца 1906 г. и окончилось его оправданием (220). Обвинения цензуры против Струве получили новое подтверждение, когда в № 13 ПЗ была опубликована статья активнейшего автора ВЖ Г. Н. Штильмана «Самодержавие и Божья милость». По воспоминанию Струве, Штильман попал «на скамью подсудимых по обвинению по ст. 128 У г. Улож.»(221)

20 марта 1906 г. решением Петербургского цензурного комитета и определением Судебной Палаты издание ПЗ было приостановлено до вынесения приговора, но уже 31 марта в упомянутом письме к Волжскому Франк замечал: «Наша "Пол. Зв." существует теперь в виде "Свободы и Культуры"». А в мемуарах высказывался еще проще: «новый вариант того же журнала» (222). 1 апреля первый номер «Свободы и Культуры» уже вышел из печати. 6 апреля «Русские Ведомости», публикуя объявление о выходе в свет первого номера «нового варианта», извещали: «По соглашению между издателями журнала "Свобода и Культура" и приостановленного приговором судебной

151

палаты журнала "Полярная Звезда" подписчики "Полярной Звезды" будут получать журнал "Свобода и Культура"» (223). Проблемы в выборе названия редакторы не испытали, — на смену ПЗ пришло инвертированное название их опубликованного в ПЗ незавершенного совместного труда 1905 г. «Культура и свобода» (224). Само название «Культура и Свобода» и его варианты публика легко могла соотнести с университетскими лекциями С. Н. Трубецкого: по воспоминанию современника, в последние годы жизни он «неизменно заканчивал свою вступительную лекцию словами: "без культуры нет свободы, без свободы нет культуры!"» (225).

Преемственность ПЗ и «Свободы и Культуры» (далее — СК) и не думали скрывать. Их формат, дизайн и объем были идентичны. На титуле еженедельника редактором теперь указывался Франк, но «при ближайшем участии Петра Струве» — шрифтом покрупнее. Подписчикам ПЗ рекомендовалась и рассылалась только СК (в случае же окончательного прекращения журнала, согласно практике тех лет, подписчикам предлагался для чтения целый веер политически близких изданий). Редакционные работа и портфель ПЗ плавно перешли в СК даже в мелочах: непосредственно продолжилась публикация списка книг, поступивших в редакцию, а статья В. Г. Бажаева, обещанная в ПЗ (ПЗ. № 14. С. 189), появилась в первом же номере СК. Практически речь шла лишь о переименовании журнала, и потому распространенные в литературе ссылки на существование отдельной от ПЗ и руководимой Франком СК неосновательны.

Реальное положение журнала тем не менее резко ухудшилось. Выплата залога чрезвычайно обострила финансовую проблему: гонорары авторам и без того задерживались издателем М. В. Пирожковым. Для издания

152

СК был найден, казалось бы, приемлемый компромисс: формально издание взяла на себя М. Н. Могилянская. Но фактически контора СК по-прежнему располагалась у Пирожкова, а СК исправно печатала его каталоги. Видимо, не изменился и материальный источник. Положение усугублялось тем, что Струве не удовольствовался возобновленным журналом и попытался создать (в сотрудничестве с Туган-Барановским, Франком, В. В. Хижняковым и Штильманом) — умеренно-социалистическую газету специально для пролетариата «Рабочее Слово», а также — вновь — газету политических новостей в дополнение к журналу политической философии. «Рабочее Слово», выходившее с 31 марта по 16 мая 1906 г. принесло одни убытки и долги перед типографией (226) и не добавило славы ни Струве, ни Франку. Уровнем и общим настроем «Рабочее Слово» чем-то неуловимо напоминало созданные в ХББ «Встань, спящий» или «Стойте в свободе»: тот же гнетуще примитивный язык и фальшь приспособленных интеллигентами к «народной» логике и кругозору сугубо пропагандистских материалов. Более того, «Рабочее Слово» было лишено даже толики того подлинного, не приуготовленного для примитивного потребления пафоса, что иной раз проступал в газетах ХББ.

Что же касается газеты респектабельной, то на этот раз издавать ее согласился И. Д. Сытин: в преддверии думских событий он надеялся на успех газеты, специальной посвященной парламентаризму. И в день открытия первой Государственной думы, 27 апреля 1906 г., начала выходить вечерняя газета «Дума» — тоже по западному образцу — французской Temps. «Общая редакция» принадлежала Струве, «ответственным редактором» (как говорилось, для отсидки в случае карательных мер) стал его близкий знакомый с начала 1890-х гг. А. В. Винберг. Газета была полна думских хроники и стено153

графических отчетов, отзывалась дополнительными экспресс-выпусками на самые острые события. Ее отношения с цензурой оказались еще более конфликтными, чем у газеты «Народ» (227). Но, как вспоминал Франк, в частое отсутствие Струве практически в одиночку ведший СК, «газета эта была полной неудачей и кончила свое существование через несколько недель» (на № 39 — 13 июня, за месяц до роспуска Думы). Содержательно мало отличаясь от СК, «Дума» стала «скорее ежедневным альманахом интересных политических статей [того же авторского круга], чем подлинной газетой; составлять такой ежедневный альманах было делом мучительно-трудным — постоянно не хватало материала, и газета естественно не имела никакого успеха. Сытин, сначала так охотно пошедший навстречу Петру Бернгардовичу, увидав, что терпит на ней убыток, сразу же ее прекратил» (228).

31 мая застопорилось и издание СК. Дело в том, что еще до выхода седьмого номера СК, в первой половине мая 1906 г. между редакцией и издателями возник конфликт. Видя нежелание Пирожкова действительно передать журнал новому издателю — М. Н. Могилянской (чтобы не возмещать ей долгов по гонорарам за уже опубликованные в принятом ею журнале статьи и т. д.), Струве «категорически заявил г. Пирожкову и г-же Могилянской, что совместное ведение дела с ними невозможно» (229). В результате периодичность СК изменилось до двух недель. Попытка личного объяснения с Пирожковым не удалась (230). Журнал остановился. Бердяев сообщал 3. Н. Гиппиус 2 июня 1906 г.: «"Св. и Кул." слишком плохо расходится. Пирожков порвал с этим журналом, слишком не злободневен» (231).

Нереализованными остались давнишние планы редакции дать «философскую и политическую оценку»

154

Радищеву (ПЗ. № 1. С. 90) и «литературно-политическую характеристику» Достоевскому «с иной точки зрения», нежели это сделал Лев Шестов (ПЗ. № 7. С. 493, прим.) и, вероятно, Булгаков. Не довелось Струве и «развить собственную точку зрения» на земельный вопрос, занявший столько места в ПЗ (ПЗ. № Ю. С. 687, прим.). Не состоялась и серия статей В. И. Вернадского «Мысли из жизни»: «о смертной казни, об автономии и федерализме» (232), может быть, еще тогда сумевшая обнаружить расколовший Струве и Кистяковского в 1910-е гг. украинский вопрос. 22 июня 1906 г. Пирожков направил Струве прощальное письмо, в котором обещал ему вернуть сумму его пая не позже 15 июля (233). На следующий день Струве и Франк выступили с письмом в редакцию газеты «Речь» об «отказе от редактирования» журнала и, следовательно, его прекращении. Претензии подписчиков они адресовали издателям, а читателей утешали: «Мы надеемся, что нам удастся в близком будущем восстановить издание журнала, выражающего наши воззрения» (234). На деле они, конечно, не имели права заявлять о прекращении СК, принадлежавшей издателям. Поэтому в ответ издатели отослали в «Речь» и ряд газет объявления о продолжении СК «с обновленной редакцией», сообщая о том, что якобы «еще до выхода в свет № 7» отказались от услуг Франка и Струве. Струве угрожал остракизмом возможным преемникам, но напрасно: Пирожков обновлять редакцию не собирался. В сотрудничестве с Мережковским и Бердяевым готовясь к изданию с осени 1906 г. нового журнала «Меч», Пирожков не мог распылять свои и без того ограниченные средства. 26 июля 1906 г. Бердяев писал Философову: «У Пирожкова нет денег, и он поступил некрасиво с "Полярной Звездой"» (235). Впрочем, и угрозы Струве возымели

155

свое действие. По крайней мере, части авторов контора СК начала выплачивать задержанный гонорар: ее заведующая М. Н. Могилянская писала в сопроводительном к деньгам письме к В. И. Вернадскому от 25 июня: «Вследствие недоразумений между редакцией и издательством издание журнала под прежней редакцией прекращается» (236). Повествуя дальнему другу семьи издателю Л. Ф. Пантелееву о своих материальных злоключениях, жена Струве Нина (Антонина) Александровна 4 июля 1906 г. просила у него денег: «У нас закрылась и "Дума" и "Свобода и Культура", причем за lV2 месяца издатель не уплатил нам редакционного гонорара, т. е. 750 рублей. Так что сидим мы без копейки денег. Ни заработка, ни скопленного ничего нет». Впрочем, оставалась надежда, что зимой «журнал вместо "Свободы и Культуры" будем издавать, но для этого нужно найти надежного, энергичного и главное денежного издателя» (237). На положительное наследие журнала претендовал редактор «Московского Еженедельника» Е. Н. Трубецкой. Он телеграфировал Струве 27 июня 1906 г.: «В случае закрытия Звезды передайте нам подписчиков, статьи» (238). Тоже безрезультатно. Потеряв СК, Струве мог рассчитывать на возобновление приостановленной 20 марта ПЗ. Но даже формальное спасение журнала уже не могло изменить его печальных финансовых перспектив. Приговором Петербургской Судебной палаты от 7 августа 1906 г. Струве и Штильман были оправданы и ПЗ получила право на выход свет с 28 августа. 11 августа Струве сообщал В. А. Маклакову: «Вы знаете, что я оправдан и "Полярная Звезда" освобождена. Мне страшно хочется возможно скорее ее возобновить (...) Хорошо было бы, если бы возможно было достать до конца года тысяч 6—10» (239). Просьбы о поиске денег, попытки

156

привлечь к финансированию самого Рябушинского успехом не увенчались. Драматические события с «Думой» и СК, казалось бы, могли бы убедить Струве в исчерпанности его новаторского эксперимента, прекратившегося столь преждевременно — ив силу внешних обстоятельств. Но уже в конце 1906 г. в его ведение перешел старый толстый ежемесячник — «Русская Мысль», и Струве не стал менять его традиционной структуры и не пытался уже избавиться ни от политической хроники, ни от внутренних и внешних обозрений, ни от, как правило, пресной и мало подверженной общему идейному плану беллетристики.

Особая логика судопроизводства дала знать о себе годы спустя. В 1913 г. по приговору Петербургской Судебной палаты пять номеров ПЗ все-таки были приговорены каресту и уничожению. Причиной этого (так и не приведенного в исполнение) приговора стали статьи Бердяева «Религия и культура» (240), ряд статей Ф. И. Родичева, Вл. М. Гессена, Штильмана и «Два забастовочных комитета» и «Заметки публициста» самого Струве. То обстоятельство, что эти статьи Струве уже были переизданы им и, значит, воспринимались как не утратившие своего значения, в 1911 году в составе сборника Eatriotica, ничего не меняло: они по-прежнему нарушали политические статьи (128 и 129) Уголовного Уложения. , Единственное, что менялось быстрее политических иристрастий — так это отношение к проблеме «религиозной общественности». Говоря кратко, эволюция «веховского» круга сводилась к тому, что Булгаков, Бердяев, Струве и Франк придавали своей рели-шозности все более церковное звучание. При этом, однако, Булгаков и Бердяев в считанные годы изживали свои партийно-общественнические увлечения, а Струве и Франк, напротив, отводили религии

157

(не церкви) растущую общественную и даже государственную роль. Пока же, в конце 1906 г., с началом руководства «Русской Мыслью», Струве привлекал Бердяева и Булгакова к сотрудничеству и внимательно следил за событиями в сфере «религиозной общественности», устами приглашенных авторов формулируя позицию журнала. Первый же номер «Русской Мысли» новой редакции — январский 1907 г. — инициировал новый виток полемики о религии и политике. Рядом со статьями Бердяева («Анархизм»), Мережковского («Революция и религия»; редакция отмежевалась от их взглядов) и Булгакова («На религиозно-общественные темы. I. Средневековый идеал и новейшая культура») О. Н. Езерский реконструировал заявленные весной 1906 года позиции: «Политическое учение не может удовлетворить основных запросов» человека, а с другой стороны, «стремясь к практическому успеху, религиозные политики жертвуют далекими и вечными интересами своего учения». Поэтому О. Н. Езерский признал изначально противоречивыми сами попытки «в принципе говорить о религиозной политической партии» и в пример приводил ХББ с его «марксистской программой, основанной на цитатах из Евангелия» и даже признанием «насилия как способа общественной борьбы», прозвучавшим из уст Свенцицкого. Езерский заключал, что «религия никогда не должна поддаваться влиянию политики, стремиться к политической власти», чтобы не подрывать своего престижа. В таком подрыве Езерский обвинил и ХББ, «поддавшееся искушению самым примитивным способом обратить религию на службу освободительному движению». И все же религия, по мнению автора, должна оставаться исходным принципом политической деятельности (241). От лица «религиозных политиков» в полемику вступил и, казалось, снял противоречия К. М. Аггеев.

158

В еженедельнике «Век» он заявил, что ни одна из полемизирующих сторон не спорит с невозможностью противопоставления религии и политики — и, следовательно, спор утратил свою основу (242).

Поставленная «Проблемами идеализма» и «Вопросами Жизни» задача могла считаться выполненной: философский идеализм и религия были признаны положительной общественно-политической силой, их язык вошел в политическую риторику, их лозунги — в периодическую печать, а проводники — заняли особое, пока еще скромное место, в ряду властителей дум.

ХРИСТИАНСКИЙ СОЦИАЛИЗМ (1905—1906)

Осенью 1905 г. Булгаков писал: «Ближайшей и важнейшей задачей союза [христианской политики ] является создание литературы и газетной прессы, распространяющих идеи христианской общественности». Не преув ел ичивая мобилизующей роли этой фразы, можно, тем не менее, заключить, что именно указанная в ней задача и в максимальной степени отвечала убеждениям его единомышленников, и руководила самим Булгаковым в подавляющем большинстве его предприятий осенью 1905 —весной 1907 гг.

В январе-феврале 1905 г. вместе с авторами прежнего НП церковные реформаторы во главе с профессором Санкт-Петербургской Духовной Академии А. В. Карта-шевым появлялись в редакции ВЖ еще в качестве наблюдателей и непостоянных сотрудников. Но, с учреждением на страницах ВЖ специальной рубрики «Религиозно-общественная хроника», они все более проникались пониманием важности печатного проповедничества. Опыт священников Г. А. Гапона (1870— 1906) и Г. С. Петрова (1867—1925), прибегавших к непосредственной социальной пропаганде, убеждал в желательности организации более оперативной и демократичной прессы, нежели толстый журнал для интеллектуалов, каким оставался ВЖ. Прогрессирующая в 1904—1905 гг. либерализация печатного дела позволяла надеяться на учреждение не только тонкого

163

еженедельного журнала, но и газеты (зачастую грань между еженедельным журналом и еженедельной газетой была весьма условной и зыбкой). Понятно, что церковные реформаторы, обдумывая свои издательские планы, рассчитывали на поддержку авторов и читательской аудитории ВЖ. Да и руководители ВЖ могли надеяться на плодотворный союз с близкими изданиями, позволяющий ВЖ освободиться от потока специально церковной и газетно-политической хроники. Важно также, что новые органы «христианской общественности», расширяя собственное идейно-литературное влияние Булгакова и его единомышленников из ХББ на мало знакомую им среду столичной церковной интеллигенции, не обременяли бы дополнительными расходами издателя ВЖ Жуковского. Среди потенциальных издателей новой печати фигурировал владелец крупнейшей газеты «Русское Слово» И. Д. Сытин. Сытин не был чужд ни религиозным исканиям, ни нравственной демократической проповеди и потому с готовностью шел на переговоры с теми, кто намерен был совместить то и другое.

Весной 1905 г. разговоры об организации специаль-ногоиздания впервые воплотились в формальный проект церковно-общественного еженедельника. Магистрант Киевской Духовной Академии (243), священник Смольного института, участник встреч в редакции ВЖ К. М. Аггеев (?—1919) писал 22 мая 1905 г. Волжскому: «Дело можно считать решенным в хорошую сторону. Вчера у меня был И. Д. Сытин. Сегодня они Антон Владимирович [Карташев] завтракают у меня. Сытин предлагает издание журнала на условиях лучших, чем мы предполагали. Он ассигнует на издание 25000 р. (...) Мы образовываем из себя нечто вроде издательского товарищества. С одной стороны — группа лиц, дающая исключительно свой труд, я бы назвал ее редакционным комитетом. С другой — Сытин, дающий материальные средства». На

164

должность официального редактора, служащего заложником цензуры и карательных органов, был приглашен товарищ Карташева по духовной семинарии Пушин.

Дабы начать выпуск журнала с октября 1905 г., инициаторы планировали уже 15 июля подать прошение о разрешении на издание журнала в Главное управление МВД по делам печати. Пока же были «заняты выработкой программы, — придумывали название». Проблемы с названием нового дела вроде бы не возникало: не случайно же 3. Н. Гиппиус будто проговаривалась о замыслен-ном, когда предлагала сменить «Вопросы Жизни» — «Вестником Жизни». Но проект еженедельника, получивший было название «Наши думы», вскоре был переименован в «Новую жизнь». Как сообщал Волжскому (параллельно с сообщением Булгакову) Аггеев, «редакционный комитет нами лично предположен в таком составе. Редакторы — Пушин (официальный) — Карташев и о. Аггеев. Члены к-та — А. С. Глинка, свящ. Чельцов, свящ. [В.Я. ]Колачевим.б.свящ. [Г.С. ]Пет-ров .Можно причислить и Н. П. Аксакова... Как Вы думаете о С. А. Аскольдове, как члене Комитета?» (244). Появление в списке возможных сотрудников рефор-мационного органа официозного деятеля, не столько «религиозно-общественного», сколько религиозно-нравственного писателя и одновременно управляющего канцелярией Св. Синода Н. П. Аксакова свидетельствовало либо об очевидной политической умеренности издания, либо о незрелости его замысла.

Судя по всему, именно Г. С. Петров служил посредником между Сытиным и Карташевым-Аггеевым. Приобретая для своего издания столь громкое имя, последние вряд ли могли надеяться на его подчинение общему замыслу. Напротив того, сотрудничая как признанный публицист в сытинском «Русском Слове», Г. С. Петров вполне мог претендовать на особую роль

165

представителя издателя в редакционном комитете. Авторское ядро, видимо, планировалось составить из Карташева, Волжского и Аггеева. Растущему количеству религиозно-общественных проектов недоставало не только денег, но и авторов. Из Киева Булгаков писал Волжскому: «Аггеев убеждает меня и Вас скорее приехать [в Петербург ] для выяснения окончательного вопроса с газетой. Денежная сторона устраивает совершенно, ибо Сытин дает денег не в обрез, асколько нужно, но тем важнее сразу же поставить верно литературную. На переговорах в Москве присутствовал Петров и вообще по моему впечатлению, он начинает влиять больше, чем желательно, т. е. не на Сытина, а на дело» (245).

22 июня 1905 г. обсуждая проект московской газеты, инициированной ХББ, и, видимо, уверенный в организаторских способностях Эрна и Свенцицкого, Булгаков делился с Волжским своими сомнениями относительно петербургского предприятия Аггеева и Карташева: «вследствие милой литературности и вообще некоторой наивности К. М. Аггеева, который недавно прислал мне отчаянный проэкт редакционной конституции (тоже с Аксаковым). Но я все-таки надеюсь, что все это в конце концов уладится в желательном для дела смысле, только нужно смотреть в оба и держать твердый курс в начале. Беда: опять нет официального редактора, ибо найденный Карташевым отказался» (246). Все это подталкивало Булгакова к непосредственному участию в деле и, должно быть, заставляло его давать некоторые обещания.

Г. И. Чулков ревниво напоминал 11 июля Волжскому: «Я что-то не видал давно Карташева и ничего не знаю о вашей православной газете» (247). Но Карташев в целом выдерживал график организации, объявленный Аггеевым. «Я все более и более отдаюсь хлопотам и думаю о церковно-реформационном журнале, — писал он 17 июля. — На этой неделе приедут Сытин и С. Н. Булга166

ков и мы подадим прошение о разрешении. На роль офиц. редактора не находится никого кроме меня. (...) Дело, вероятно, не может начаться ранее декабря. Однако ищеми сотрудников и других работников». Волжскому он предлагал стать секретарем редакции и соредактором журнала. Для руководства «отделом русской и иностр. политики» Карташев намеревался пригласить другого автора ВЖ, в прошлом рецензента промарксистского журнала «Мир Божий», а ныне, видимо, «идеалиста» И. А. Давыдова. Столь явную ориентацию церковного органа на привлечение радикальной интеллигенции из круга ВЖ сам Карташев объяснял просто: «Боюсь наплыва узко-бытового, епархиально-либерального материала. Ваши статьи и статьи С. Н. Булгакова, — повторял он Волжскому, — желательны в изобилии, чтобы журналу не свихнуться с живой человеческой высоты в вечно бесплодную "иерархическую" канитель» (248). Ни Сытин, ни Булгаков в Петербурге тогда не объявились.

Наконец, еженедельник обрел кандидатуру официального редактора и в принципе был готов к процедуре в Главном управлении по делам печати. По информации Аггеева от 16 сентября, Карташев «уходит с сентября из Академии и становится официальным редактором нашего органа. Я же буду негласно его помощником. (...). Не ныне — завтра приедет в Петербург И. Д. Сытин. Немедленно "вчиняем дело" и приступаем к организации редакции и составлению первых приблизительно четырех номеров» (249). Не позже 27 сентября Карташев передал прибывшему в Петербург Булгакову «проект декларации» журнала. Посылая «проект декларации» и Волжскому, редактор досадовал: «Минский предвосхитил имя "Новой Жизни" для своей газеты. Но я придумал — как теперь мне кажется — не худшее название» — «Вестник Жизни». Текст декларации, подготовленный Аггеевым еще в июне 1905 г., подвергся

167

радикальной переработке: Карташев сохранил лишь один ее существенный пункт, уделявший особое внимание «специально духовенству» (250). Теперь за его правку взялся сам Булгаков.

Прошение было подано и разрешение на издание еженедельника ожидалось к концу октября (251).

Чувствуя, что Г. С. Петров склонен злоупотреблять своим влиянием на Сытина в сторону перераспределения обязанностей по руководству «Вестником Жизни» в свою пользу, Карташев и Аггеев явно рассчитывали на опыт и авторитет Булгакова, способного, как им казалось, уравновесить его амбиции. Бедствующие ВЖ также рассчитывали на сытинский капитал. Таким образом, очень многое в судьбе «Вестника Жизни» зависело от успеха личных переговоров Булгакова с Сытиным, которые должны были пройти в Москве в середине октября. «Для пользы дела» задабривая сытинское «Русское Слово», Булгаков специально для этой газеты написал статью — но она вскоре вернулась обратно по причине ее политической «нецензурности». Что же касается «Вестника Жизни», то его партийная определенность не входила в планы Булгакова: «Pronunciamento [декларация ] Карташева (которое еще ждет своей очереди на моем столе) мне мало нравится, длинно и неэнергично. Кроме того, излишне упоминание о к. д. партии; в этом, впрочем, я сам виноват» (252). Откликаясь на лозунги «союза христианской политики», Карташев добровольно причислил «Вестник Жизни» к числу сторонников кадетской партии, среди учредителей которой было немало авторов ВЖ. При журнале решено было организовать штаб-квартиру «Союза [Братства Ревнителей ] Церковного Обновления» (бывшей «группы 32-х») и поэтому инициаторы просили у Сытина денег и на аренду помещения. «Наш журнал, — писал Аггеев — единственный в своем роде. Ведь он берет в себя все реформационное

168

движение Церкви». А 4 ноября разъяснял Свенцицко-му и Эрну: «При "Вестнике Жизни" можно будет учредить Петербургский секретариат партии христианской политики. Во всяком случае Антон Владимирович [Карташев ] и я рады будем служить этому делу» (253).

20 октября 1905 г. разрешение на бесцензурное издание еженедельника было получено. Не доверяя Петрову, Аггеев просил Эрна, заодно с просьбами о финансировании его московской газеты, напомнить Сытину об обещанной поддержке «Вестника Жизни» (254). Острый и прежде, в преддверии выхода журнала в свет особенно беспокоил и недостаток работников: «Как быть с "политикой"? На кого положиться!» — восклицал Карташев после отказа И. А. Давыдова. Пока лишь его коллега по Духовной Академии и НП и ВЖ В. В. Успенский согласился вести не самый важный «обзор мнений печати». Среди непременных участников журнала рассматривались Мережковские и другие авторы НП и ВЖ. «Сговариваюсь с сотрудниками. Количество их растет. Растет и список обещанных статей, но никто еще не прислал рукописи. Пока владею только одним стихотворением Вяч. Иванова (...) Много времени трачу на знакомства с священниками из 32-х» — сокрушался Карташев (255). Карташев приглашал к сотрудничеству в еженедельнике и принадлежавшего к ХББ Флоренского (256), чья возможная писательская активность, конечно же, заранее была ангажирована конкурирующим проектом его друзей Эрна и Свенцицкого — московской «Народной газетой».

Помимо собственно журнального, другим направлением в деятельности издаваемого Сытиным «Вестника Жизни» должна была стать книжная серия «народной литературы», воплотившаяся в «Религиозно-общественной библиотеке». Проспект Библиотеки составил Булгаков: из достоверно известных в нее вошел нереализован169

ный сборник «Накануне церковного собора» и брошюра Булгакова «Неотложная задача (о Союзе христианской политики)» (Серия 1. № 1). В остальном же Библиотека, по-видимому, совпадала с тем, что было реализовано Свенцицким и Эрном вместе с издательством Д. П. Ефимова.

Наверное, встретившись-таки с издателем, 11 ноября 1905 г. Булгаков сообщал Волжскому о «Вестнике Жиз-ни»: «Сытин от него не прочь увильнуть. Но он [журнал] так или иначе будет» (257). Гром грянул через два дня. Сначала Г. С. Петров изъял из программы «Вестника Жизни» упоминание о своем сотрудничестве. Одновременно Сытин, разделив финансовые тяготы с петербургским книгоиздателем П. П. Сойкиным, решил с декабря 1905 г. переименовать «Вестник Жизни» в «Свободу и Религию» (или «Религию и Свободу») и, следовательно, обновить разрешение МВД на издание журнала, что граничило с переменой готовившего его круга людей. Как 29 ноября признавался Андрею Белому Карташев: «Наш церков-но-реформационный и церковно-революционный еженедельник пока не удается. Капиталисты отступили» (258). 3 декабря окончательно прояснилось, что, даже переименовав его, Сытин журнал издавать не будет. 28 декабря Булгаков резюмировал: «Еженедельник наш хотел издавать Сытин с Сойкиным (?!) (259), но, очевидно, в конце концов отказались, и я приписываю это враждебному влиянию Петрова (...) Теперь на нашем горизонте появился Александр Стахович, который хочет "финансировать" журнал, но почти нет тоже ничего осязательно, и я боюсь верить» (260).

Впрочем, излагая ситуацию внешнему наблюдателю — Мариану Здзеховскому (в письме из Киева от 30 декабря), — Булгаков высказывался гораздо оптимистичнее и формулировал масштабнее: «У нас в литера170

турно-издательском мире с новым законом о печати и благодаря революционной эпохе происходит целая революция, возникают и гибнут предприятия ежечасно, и сейчас еще не выяснено, в какой форме я и мои друзья будем работать в наступающем году». О «Вестнике Жизни» Булгаков рассказывал как о еще живом и не утратившем перспектив предприятии, описывая попутно круг привлекаемых им авторов: «Между прочим, есть проект церковно-общественного еженедельника, в котором предположено участие всех, светских и духовных. Я участвую в редакции и, до известной степени, определяю направление. Как видите, это предприятие совершенно новое и симптоматически очень интересное, которое, вероятно, будет иметь значение для религиозно-общест венного движения. В программу издания, между прочим, входит христианский сверхконфессиональный универсализм и идея соединения церквей (...) С светской стороны там участвуют сотрудники "В. Ж.", представители христианского направления и, кроме того, некоторые профессора духовных академий, из духовных — передовые представители духовенства, разделяющие программу».

Приглашая Здзеховского к сотрудничеству, Булгаков направил ему не только проспект «Вестника Жизни», но и свою брошюру о «Союзе христианской политики». В дополнение к изложенному в этом манифесте с оглядкой на цензуру, он счел необходимым договорить политическую часть своего кредо в частном письме. Делясь своим, позже излитым в специальной газетной статье (261), возмущением тем, что демократическое французское правительство вело переговоры о предоставлении кредита российскому самодержавию (что русскими левыми было воспринято как кредит на «подавление революции», но не вызвало особенного осуждения среди либералов), Булгаков писал: «Отношение наших

171

либералов к политике французского правительства возмущало всегда и меня, причина в том, что наши либералы недостаточно либеральны. Вообще события показывают, что самодержавие не только искалечило тело нашего народа, но и глубоко въелось в его душу, вытравив у многих на некоторое время способность и умение быть свободным и уважать чужую свободу. Но это так наболело, что лучше об этом и не говорить» (262). Да и не эпистолярий более всего подходил для таких политических эмоций, и не церковно-общественный еженедельник, а ежедневная газетная публицистика, на которую был способен Булгаков в 1904 г. в киевской «Юго-Западной неделе» — и «неистовые москвичи» из ХББ. Как известно, общее для описываемой среды увлечение издательскими проектами не обошло и Свенцицкого и Эрна. Еще в 1904 г. они планировали создание собственного религиозно-общественного журнала (263), а в начале 1905-го — религиозно-общественной газеты.

К лету 1905 г. газетно-журнальные идеи были оставлены Свенцицким и Эрном и на первый план деятельности ХББ выдвигалось Московское РФО памяти Вл. Соловьева и книжная серия «Религиозно-общественной библиотеки».

22 июня 1905 г. Булгаков сообщал Волжскому, что «был проездом в Москве на совещании, проектированном там Соловьевским обществом. Познакомился с Свенцицким и им очаровался. Это огромная величина и сейчас уже, а что из него выйдет! Да и оба они [Свенцицкий и Эрн ] — так чисты, так хороши». В ходе общения с «москвичами» у Булгакова возник план, осу172

ществление которого он предложил «взять в свои руки Москве: дешевой народной христ.-демокр. газеты (типа "Рабочей газеты")». Как уже говорилось, в мае 1905 г. в Петербурге началась подготовка к изданию на деньги И. Д. Сытина религиозно-общественного еженедельника, впоследствии получившего название «Вестник Жизни». В Киеве В. Н. Лашнюков намеревался возобновить закрытый в 1904 г. за статью Булгакова еженедельник «Юго-Западная неделя».

«Это насущнейшая необходимость при теперешнем положении вещей, если только печать освободится, — писал Булгаков. — Не знаю, согласятся ли они [Свенцицкий и Эрн ] (проект собственной газеты ими оставлен). Идейная и внутренняя связь этой газеты с петербургской очевидна. У меня нет веры в серьезность и прочность газеты, во главе которой стоит теперь Лашнюков в Киеве и в которой он убеждает меня принять участие» (264). Можно предположить, что, сравнивая петербургский и киевский проекты с московским, Булгаков отдавал преимущество новой московской инициативе, прямо использующей партийные возможности «Христианского братства борьбы». Поэтому эта чисто издательская инициатива Булгакова вызревала в тесной связи с чисто партийной, что и нашло подтверждение в тезисе его манифеста о «Союзе христианской политики» о том, что литературе и прессе принадлежит «важнейшая» роль в распространении идей «христианской общественности». Булгаков писал Волжскому 29 июля: «У меня назревает еще один план, связанный с литературными надеждами, — основание «Союза Христ. политики» (несколько измененная идея легального «Братства Борьбы») (...) Кроме того, у меня явилась мысль, если осуществится газета, не присоединитесь ли Вы в редакцию? Наша молодежь идеальна как работники, но еще нуждается в совете. (...) Однако, пока не удалось сделать

173

никаких шагов относительно Сытина, а на него все надежды. Я сильно надеюсь на поддержку Петрова (во влиянии на Сытина), которого хочу заинтересовать идеей народной газеты и вообще издательства» (265). Манифест «Союза христианской политики» был написан Булгаковым не позже середины августа.

В качестве одной из кадровых основ «Союза христианской политики» Булгаков рассматривал членов обновленческой группы 32-х священников, которые, в свою очередь, также могли послужить «Народной [христианско-демократической | газете», как и церков-но-общественному «Вестнику Жизни». Из Петербурга Карташев сообщал, что «С. Н. Б. в конце августа, числа 27-го, думает устроить философское собрание с духовенством и прочитать какой-то свой доклад» (266). К этой аудитории Булгаков, видимо, и собирался обратиться с идеей «Союза». Как сообщал Вяч. Иванов в письме к Брюсову от 13 сентября, такой же «реферат» Булгаков прочел и на квартире Г. С. Петрова (267). Карташев вспоминал, как на собрании «32-х» — уже на квартире Аггеева — Булгаков «лаконически, без предисловий, прямо пригласил духовенство вступить в эту партию, как самую для него подходящую. Ответом было возбужденное и недоуменное молчание» (268). Тем не менее Булгаков не прекратил своих агитационных усилий — и вкоре выступал уже перед киевскими священниками. Присутствовавший при этом Е. Н. Трубецкой рассказывал 13 ноября 1905 г. на заседании Центрального Комитета кадетской партии (в протокольном изложении): «Совещание в Киеве с духовенством. Священники после беседы с Трубецким и Булгаковым просветлели. Могущественный орган пропаганды. Священники — реальные политики. Надо иметь орудие для борьбы с радикалами на случай крика: долой попов. На крестьянском союзе был поп, высказавшийся за террор. (...) Царский сан не

174

признают непререкаемо священным. Форма правления безразлична. Нужно освободить от бюрократии, необходима перестройка церкви на демократических началах» (269).

При всей очевидной приспособленности этого сообщения к языку кадетской «позитивной общественности», введенная Булгаковым в программу «Союза христианской политики» мысль о демократизации церкви (восстановлении ее соборности) была отнюдь не чужда рядовым священникам. И все же в середине сентября священники ждали от Булгакова более предметных доказательств «христианской политики» — каковыми и могли стать издательские предприятия. В сентябрьском лекционном турне по Петербургу Булгакова сопровождал, по-видимому, Эрн. Пока Булгаков агитировал за «Союз христианской политики» и взвешивал жизнеспособность ВЖ, Эрн подал прошение о разрешении на издание ежедневной газеты (270). Как явствует из новейших исследований, уже 20 сентября 1905 г. Главное управление по делам печати направило московскому генерал-губернатору запрос о политической благонадежности Эрна, решившего стать редактором-издателем ежедневной «Народной газеты», выходящей без предварительной цензуры. Программа газеты была заявлена чрезвычайно широко: от внешней и внутренней политики до судебной хроники и искусства. Препятствий к изданию Эрном газеты в Москве московский генерал-губернатор не обнаружил (271). Однако само издание задерживалось.

Сытин все откладывал окончательное решение, а москвичи ждали Булгакова. По примеру Аггеева, они обсуждали возможность организации вокруг «Народной газеты» ячейки «Союза христианской политики» (272). Аггеев утешал 4 ноября Свенцицкого и Эрна: «Вопрос о народной газете с редакторством С. Н. Булгакова не нуж175

но считать отрицательно решенным: такое я вынес впечатление из беседы с о. Григорием (Петровым)» (273).

Пока длились переговоры, И. Д. Сытин издал составленный при участии Свенцицкого и Эрна первый сборник «Свободная совесть», названием своим удачно объединявший свободу конфессиональной и внецерков-ной религиозности с сугубо политическим, философским или художественным пониманием свободы совести. Но, построенный по принципу альманаха, сборник отнюдь не напоминал чаемую универсальную «Народную газету». В «Свободной совести» преобладали молодые московские писатели-символисты — посетители «сред» П. И. Астрова, московского судьи, заинтересовавшегося «религиозной общественностью» и в первую очередь — религиозной оппозиционной публицистикой Г. С. Петрова (274). И здесь чувствовалась организующая роль Петрова. Думается, что даже участием в сборнике Свенцицкий и Эрн были обязаны не идейным мотивам или длящимся переговорам с Сытиным, а личному знакомству с Андреем Белым (275), введшим их в круг П. И. Астрова. На вошедшую в сборник одну статью Свенцицкого приходились многочисленные сочинения «аргонавтов», отрывок из французской книги В. С. Соловьева, академичные статьи Б. П. Вышеславцева и С. А. Котляревского. Следует признать справедливым мнение А. А. Блока, высказанное им в рецензии на сборник: «Статьи большинства сотрудников были бы хороши в своем месте, чьи в философских или в художественных журналах, а чьи — в газетах... Сотрудники "Свободной совести", соединясь преждевременно, поневоле смотрят в разные стороны» (276).

Тем временем создатели «Народной газеты» находили все больше оснований для пессимизма и подозрений, что, как и в случае с «Вестником Жизни», Г. С. Петров вступил в дело с тем, чтобы поставить под свой

176

контроль, возглавить или, на худой конец, торпедировать совместные проекты Сытина и каких-либо иных, помимо самого Петрова, представителей «религиозной общественности». «От газеты Сытин отвиливает, — писал Булгаков 11 ноября, — б. м., не без влияния о. Григория, хотя это не достоверно» (277). Через два дня из сообщения Аггеева стало ясно, что «Народная газета в Москве будет издаваться Сытиным. — Главным деятелем в ней будет о. Григорий» (278). На 30 ноября Сытин вызвал из Киева в Москву Булгакова и устроил совещание с участием Г. С. Петрова: он рассчитывал, что литературные силы, собранные Карта-шевым, Аггеевым, Эрном и Булгаковым для сотрудничества в «Вестнике Жизни» и «Народной газете», согласятся отдать свои сочинения и имена под руководство Петрова. Аггсев, единственный, поспешил согласиться (279). «Из нашей Народной газеты родилась кощунственно-безбожная — по проспекту и названию — "Правда Божия", редактируемая свящ. Петровым! — возмущался 28 декабря Булгаков. — У москвичей остаются еще какие-то надежды и комбинации» (280).

«Правда Божия» дебютировала 1 января 1906 г. (и продолжилась до июня). Под впечатлением первых ее номеров Свенцицкий рассказал действительную историю проекта «Народной газеты», большая часть которой вряд ли была известна Булгакову: «Сытин все время затягивал дело и наконец сказал так, — если вы достанете тысяч 15—20, я стану издавать газету. Мы напрягли все свои силы и нам удалось склонить [М. К. ] Морозову дать 20 т. Тогда Владимир Францевич [Эрн ] пошел к Сытину и сказал ему, что вот Морозова согласна, но что его смущают слухи о том, что Петров собирается издавать газету; тогда Сытин заявил, что Петров действительно будет издавать газету, но что это никакого отношения к нашей газете не имеет, и что нашу газету, раз Морозова соглас177

на дать 20 т., он будет издавать. Но тут началось восстание, сгорела Сытинская фабрика, деятельность которой начнется лишь с марта месяца, — и временно опять мы ни с чем» (281).

После закрытия ВЖ и неудачи «Вестника Жизни» и «Народной газеты», в России не осталось ни одного органа религиозно-общественной мысли. Тем напряженней вели идейную работу узкие группы единомышленников. Их общий контур почти совпадал с компромиссным кругом ВЖ. На его руинах, по мнению Г. И. Чулкова, определились три центра «религиозных исканий»: его собственный «мистический анархизм», группа Мережковского и ХББ (282). Ко вторым причислялся Бердяев, к последним — Булгаков. От внимания Чулкова, к сожалению, ускользнуло то, что еще в течение всего 1906 г. размежевание между Бердясвым-Мережковскими и Булгаковым-ХББ отнюдь не было окончательным и вполне допускало их солидарность в политике и литературе.

Лишившись «Нового Пути» и, вероятнее всего, оставшись вне пропагандируемого ими проекта «Вестника Жизни» — как издания впутрицерковного — Д. С. Мережковский, 3. Н. Гиппиус и Д. В. Философов в течение всего 1905 г. не имели собственного печатного органа. Вполне может быть, что, собираясь выехать за границу и рассчитывая найти там большую свободу печати, нежели в России, они и не нуждались в «Вестнике Жизни» или новом «Новом Пути», как того опасались в ВЖ. И все же ряд их инициатив был по-прежнему связан с периодической печатью.

178

Уже в январе 1905 г., в дни кровавого воскресенья, забастовок и активного обсуждения проектов церковных реформ, в редакции ВЖ начались нередкие встречи. В них принимали участие: церковные реформаторы и бывшие деятели Религиозно-философских собраний и «новопутейцы», «декаденты», «идеалисты» и «освобож-денцы». Встречаясь на поле вынужденного и потому временного компромисса, все они питали надежды на собственные, более партийные и идейно более монолитные органы печати. На одно из таких собраний — 31 января 1905 г. — Волжский приглашал даже некогда «совершенно устраненного [из журнала ]» Бердяевым Розанова: «Сегодня у меня будут кое-кто, хотел быть Тернавцев, Мережковский, Белый и "Вопросы Жизни"» (283). От имени «всей редакции» на новую встречу зазывал Розанова и Бердяев (284). На таких собраниях, наверное, к весне 1905 г. и родился замысел сборника «Проблемы мистицизма» (285). Он должен был объединить Мережковских (составителей), Розанова, Флоренского, Белого, Бердяева, Вяч. Иванова, Карташева, В. В. Успенского, Волжского, Аскольдова, Лосского, а его печатание, вероятно, готовился взять на себя издатель ВЖ Жуковский. Сборник не только своим именем отсылал к «Проблемам идеализма», но и по сути должен был стать такой же предельно «общею скобкой». Очевидно, однако, что в первоначальном проекте преобладали не общие принципы среды, а ее фрагменты, зачастую представленные не первыми лицами: Флоренским от ХББ, Волжским и Лосским от ВЖ... А Булгаков, формально не отказываясь от участия в проекте, воспринимал «Проблемы мистицизма» как покушение на монополию ВЖ — единственный тогда действующий орган религиозно-общественного направления.

Поэтому одной из главных организационных и составительских проблем сборника стало привлечение

179

к нему Булгакова. 13 июля (июня?) 1905 г. Д. В. Философов писал Волжскому: «Посмотрев список участников, составленный Вами с 3. Н. [Гиппиус], — я обращаюсь, к Вам с просьбой взять на себя С. Н. Булгакова. Голубчик, напишите ему, попросите его что-нибудь для сборника. Ваш голос будет авторитетнее моего. (...) Что-то у меня появилось сомнение насчет Аскольдова и Лосского. В случае если признаете желательным их участие, переговоры с ними возьмите также Вы на себя. А главное, выясните дело с Булгаковым. У Мережковских существует предположение пригласить Шестова. Они его видели теперь в Киеве, подружились, и говорят, что он мог бы, если бы захотел, дать что-ниб. интересное» (286). После посредничества Волжского в деле комплектования «Проблем мистицизма» Булгаков отвечал ему: «Я по-прежнему начинаю находить, что издание сборника теперь клином врезается в наши планы, но раз это дело обстоит так серьезно, я, разумеется, приму участие в сборнике, хотя продолжаю просить Вас это дело затормозить (т. е. вообще, затягивать же издание, раз оно состоится, не следует, нужно, напротив, ускорить и выпустить осенью). Я написал большую и тяжеловесную статью о Фейербахе, которую готовил в качестве тяжелого орудия для "В. Ж.", и теперь, с явным ущербом для "В. Ж." (к удовольствию 3. Н.), задержу ее для сборника. Сборник будет, конечно, интересен, и не участвовать в нем было бы грехом» (287). Благодаря такой позиции Булгакова Мережковские, с одной стороны, готовы были допустить, что в издании сборника им придется обойтись без участия ВЖ и опубликовать его за границей на деньги влиятельного деятеля эсеровской партии И. И. Буна-кова-Фондаминского, а с другой стороны, придавали сборнику все более «булгаковский», общественниче180

ский характер. 31 июля 1905 г., получив от Мережковских новое приглашение написать статью «для сборника, но уже французского», Вячеслав Иванов разъяснял Брюсову происшедшие перемены: «Мережковский и Философов продолжают говорить о намерении переселиться осенью в Париж. Даже сборник "Религия и общественность" должен появиться по-французски» (288). Получивший новое название сборник откладывался, таким образом, до приезда Мережковских в Париж. И статья Булгакова «Религия человекобожества у Л. Фейербаха» ушла в октябрь-ско-ноябрьскую и декабрьскую книжки ВЖ.

Осенью-зимой 1905 г., по ходу попыток преобразования ВЖ, увлеченные общим поветрием сотрудников журнала, о необходимости учреждения собственного журнала заговорили Мережковские и Бердяев. Финансовую базу должен был обеспечить (в 1906—1907 гг. главный издатель сочинений Мережковского, Гиппиус и Бердяева) М. В. Пирожков (1867—1926). Еще в начале октября 1905 г. Пирожков предлагал выкупить у Жуковского пай тонущих ВЖ и, следовательно, был готов финансировать столь убыточное предприятие, как религиозно-философский журнал. 21 октября 1905 г. в письме к А. Г. Достоевской упоминал свои хлопоты «главным образом с цензурой по делам журнала» Мережковский (289). В творческих планах Мережковских фигурировали также серия сборников, журнал и газета. Но никаких следов учреждения или попыток учреждения этих органов в России не сохранилось. Известно лишь, что журнал должен был выходить в Петербурге и при рождении получил имя «Меч», его редактором становился Бердяев, а издателем — М. В. Пирожков.

Впервые имя журнала промелькнуло тогда, когда судьба старого НП была решена, а — недолгая — нового только завязывалась. Уступив руководство идейной

181

линией НП «идеалистам» — и тем самым расставшись с абсентеизмом в пользу «красной» общественности, 30 сентября 1904 г. Мережковский написал Андрею Белому: «Меч ложится между нами и "декадентами"...» (290). «Не мир, но меч», — в таком переложении Мережковского евангельский стих «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф., X, 34) прочитывался как депер-сонифицированное, «общественное» привнесение мечаъ мир, далеко превосходящее чисто «общественные» пределы.

Порождая в Москве волну слухов, Бердяев докладывал 7 января 1906 г. Андрею Белому из Петербурга: «Если осуществится наш "Меч", то я рассчитываю на Ваше ближайшее участие в журнале. Если возродятся "Вопросы Жизни", что еще не решено, то я тоже хотел бы, чтобы Вы писали, хотя в этом случае журнал будет менее острый и определенный, более компромиссный» (291). Фигурой, вынуждающей Бердяева к компромиссу, был, без сомнения, Булгаков. В датированном 25 февраля 1906 г. предисловии к своему сборнику статей Sub specie aeternitatis Бердяев объяснял философские основания своих расхождений с Булгаковым. Стремясь быть «реалистом» в отношении к социальному бытию, Бердяев находил основания социального реализма — в «мистическом реализме», по его мнению, ни социальная, ни какая-либо иная политика (исповедовавшаяся не только традиционной интеллигенцией, но и прежним «идеалистическим направлением», ВЖ и Булгаковым) не могла познать подлинного бытия. «Поэтому и политику свою и свой идеал общественности я должен строить на реально-мистических... основаниях (...) Мы переходим, — писал Бердяев, — от позивистического, идеалистического и иного небытия, к бытию метафизическому и мистическому. (...) Наша политика

182

должна прозреть мистические реальности под историческими феноменальностями, должна связать свои цели с религиозным смыслом мира. (...) От преодоления мнимой, кажущейся, иллюзорной реальности позитивного мира зависит культурное и религиозное возрождение и истинное освобождение» (292). Конечно, нельзя совершенно доверять изложенной Бердяевым схеме. Различение ноумена и феномена было близко и Булгакову, подчинявшему историческую церковь — Церкви мистической, и Струве, подчинявшему историческую повседневность ее мистическому существу. Но их гораздо большая, нежели у Бердяева, политическая «призем-ленность» не позволяла им также легко игнорировать «позитивный мир» за его «иллюзорность» — и тем самым все чаще и крепче удерживала их социально-политическое мировоззрение от того максимализма, что со всей «остротой и определенностью» готовились проповедовать в «Мече» Мережковские и Бердяев.

Булгакова в «Мече» не ждали, хотя сам Булгаков по-прежнему надеялся видеть Мережковских в числе своих сотрудников (293). По его словам, в «главном» согласный с Мережковскими, А. В. Карташев нащупывал истинную причину расхождений. 20 января 1906 г. он навестил Мережковских и, ожидая у них «верного булгаковца» Волжского, имел беседу с Бердяевым. Не дождавшись Волжского, он рассказал о беседе в открытке: «Много мы говорили, а все-таки не все переговорили. В частности, я не высказался до конца. Очень уж мне прискорбны всякие разделения. Я боюсь, что они обусловливаются недостатком любви, и потому стараюсь все соединять. Но не похвалюсь успехом. Сам вижу, что кто не вместит целости души моей, я [с ] тем не могу быть в одной Церкви: с Вами — могу» (294). Существо спора действительно состояло в отношении к церкви. Булгаков, Карташев, Волжский и другие продолжатели дела ВЖ, вели речь о реформации.

183

Мережковские — о Третьем Завете. Первые уповали на православные «Союз христианской политики», «Союз церковного обновления» и практическую политику. Вторые — на анархию- и «истинную» теократию, понимаемую, в отличие от «христианских социалистов» Булгакова, как полное освобождение от церкви и государства (темой «Анархия и Теократия» Мережковские объединяли запланированные ими сборники, журнал и газету).

С особой яркостью притяжения и отталкивания между лидерами направлений, Мережковским и Булгаковым, выявились в их публицистической реакции на двадцатилетний юбилей Ф. М. Достоевского, отмечавшийся 28 января 1906 года. 18 февраля (за неделю до отъезда в Париж) в зале Тенишевского училища в Москве Мережковский выступил с публичной лекцией, которая послужила основой для очерка «Пророк русской революции. К юбилею Достоевского», предложенного А. Г. Достоевской в качестве предисловия к юбилейному собранию сочинений писателя. Вдова Достоевского сочла невозможным публиковать в собрании сочинений столь заостренный против юбиляра текст и обратилась с предложением написать новое предисловие к Булгакову. Булгаков составил свой очерк (295) по материалам лекции на вечере памяти Достоевского в Киеве 25 февраля — «Венец терновый». Подробно исследовавшая эту историю Э. Гаретто справедливо заметила, что, несмотря на взаимную полемику, в очерке Булгакова «настойчиво повторяются... центральные темы статьи Мережковского, анализируется понимание Достоевским роли самодержавия, церкви, народа — при этом делаются совершенно очевидные ссылки на текст Мережковского, однако взгляд на Достоевского как на глашатая Антихриста Булгаков решительно отвергает. Ошибки и противоречия политических воззрений Достоевского

184

частично объясняются резким изменением исторической действительности. Но с прежней силой выражаются осуждение самодержавия и поддержка революции и отстаивается пророческая в этом смысле роль Достоевского. На вопрос, которым начинался очерк Мережковского "На чью же сторону стал бы Достоевский, на сторону революции или реакции?", Булгаков отвечает: "Для нас это не гипотеза, а нечто совершенно достоверное, что Достоевский оказался бы в числе духовных вождей русского народа, в борьбе его за освобождение от бюрократического вампира, от нового татарского ига"» (296). Но истинных расхождений следует искать не в отношении Мережковского и Булгакова к самодержавию, а в том, какой им виделась духовная и политическая борьба против самодержавия — и возможная роль православной церкви в этой борьбе.

Утверждая неразрывную связь самодержавия и всякого государства с православием, а «настоящей» революции — с «соборно-вселенской» «бессознательной религией», Мережковский писал: «Самодержавие [и, как следовало предположить, православие и государство] — от Антихриста» (297). Им противопоставлялось новое истолкование анархизма как тотального «непринятия мира — не только данного общественного, но и всего космического порядка, как абсолютного зла, абсолютного насилия» (298). Такого же свойства оказывались и поправки Мережковского к соловьевскому пониманию теократии: «Как невозможен переход абсолютной лжи в абсолютную истину, дьявола — в Бога, так невозможен и переход Государства в Церковь. Возможен только переход общества в Церковь... Конец всемирно-исторического процесса определяется началом теократического сознания, которое вскрывает неразрешимое противоречие между Государством и Церковью. И толь185

ко что противоречие вскрыто, постепенный переход становится внезапным переворотом, история — Апокалипсисом, эволюция — революцией, самою разрушительною и убийственною для государства из всех революций. (...) Религиозная революция — предельнаяи окончательная, ниспровергающая всякую человеческую власть, всякое государство в его последних, метафизических основаниях. (...) Выйти из истории, из государственности, еще не значит погибнуть, перейти в ничтожество, а может быть, значит перейти из одного бытия в другое...» (299). Таким «может быть» заканчивал свой посвященный Достоевскому очерк Мережковский. В своей киевской лекции «Венец терновый» Булгаков также осуждал Достоевского за «фактическую историческую ошибку» — «преувеличение способностей, идеализацию самодержавия». Впрочем, отрицая самодержавие, Булгаков склонен был думать, что ныне, если бы его сторонники «Достоевский, И. С. Аксаков и другие честные славянофилы дожили до наших дней внутренней и внешней Цусимы, они примкнули бы — я в этом совершенно убежден — к освободительному движению». Булгаков не мог не признать, что реальный, а не гипотетический Достоевский был противником революционеров. Но и из этого положения Булгаков находил, как ему казалось, достойный выход, который должен был бы подчеркнуть все спасительное значение своей (возводимой к Достоевскому, славянофилам и Соловьеву) религиозно-идеалистической прививки к политической революционности, в философском отношении традиционно материалистической и позитивистской: «В отрицательном настроении Достоевского к освободительному движению [18]6О-хи [18 ]70-х годов сказывается своеобразный душевный вывих, некоторая аберрация, слепота. (...) От философской лжи противников Достоевский не успел отделить политичес186

кую правду и связать ее со своей религиозной правдой». Подводя итоги идеологического опыта Достоевского, Булгаков естественно выстраивал свою собственную идейную программу. Словам писателя — «Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветлым единением во имя Христово. Вот наш русский социализм» — сопутствовал комментарий: «[Достоевский ] не отрицал правду социализма, но он хочет эту относительную правду поставить в связь и подчинить высшей религиозной правде» (300). Писательский же взгляд на «русский социализм» как на априорную религиозность общинной справедливости Булгаков истолковывал иначе. По его мнению, «русский социализм» должен был стать результатом религиозного преображения материального равенства, то есть религиозным коммунизмом, служащим целью общественного переустройства, а отнюдь не реальностью общинного строя. Идеал и реальность общинного равенства, несомненно, были чужды Булгакову, в своих политикоэкономических взглядах остававшегося марксистом ревизионистского толка, утверждавшего жизнеспособность и перспективность мелкого частного землевладения и производства на пути от первобытного — к новому, послекапиталистическому коммунизму. Показательно, что, в начале 1907 г. переиздавая текст лекции в приложении к еженедельнику «Век», — «в исправленной автором редакции» — Булгаков не внес в «социалистическую» часть лекции никаких изменений (301).

Согласный с Мережковским в политическом и религиозном осуждении самодержавия, Булгаков, тем не менее, предпочитал пока не подчеркивать явственных противоречий с ним в том, что касалось «положительной» идеологии: противоречий между

187

своей институциональной революционностью и радикальным аполитическим анархизмом Мережковского. Общая политическая солидарность Мережковских и бывшего круга ВЖ в отношении к Достоевскому нашла свое отражение и в неосуществленном проекте. Согласно свидетельству Философова, осенью 1906 г. в Париже Мережковские провели переговоры с мюнхенским издателем А. Меллером ван ден Бруком о немецком издании собрания сочинений писателя. Философов вспоминал: «Мы заявили, что хорошо было бы привлечь к этому делу большое количество лиц, распределить между ними отдельные томы и поручить каждому снабдить эти томы не только введением, но и примечаниями, необходимыми для иностранной публики. Мы имели в виду привлечь Булгакова, Волжского, Розанова, Бердяева и др.» (302). Однако, ожидая тесного сотрудничества Булгакова и его единомышленников в сборнике и других менее злободневных предприятиях, Мережковские не планировали его участия в журнале. В формировании авторского состава журнала практические и пропагандистские интересы Булгакова сталкивали его не столько даже с Мережковскими, сколько с другим создателем ВЖ — Бердяевым.

В этом смысле показательно письмо Мережковского Волжскому от 23 марта 1906 г., тщательно разводящее вопросы принципиальные (издание сборника) и практические. Мережковский сообщал Волжскому: «Мнение наше о необходимости издания... Сборника — неизменно. Мы ведь в значительной мере с этой именно целью приехали сюда... и даже собираемся открыть редакцию "Анархии и теократии"». И следом, дополняя привычный тезис о приоритете «нового религиозного действия» перед «новым религиозным сознанием» (и религиозного

188

действия — перед сознанием вообще: см. противопоставление Пушкина и Лермонтова в лекции 1908 г. «М. Ю. Лермонтов — поэт сверхчеловечества») вопросом об отношении к церкви: «Могли бы и мы спросить вас — т. е. не Вас лично, а тех, с кем Вы и кому Вы верите больше, чем нам, и от кого не требуете "дела", как "знаменья", — т. е. Булгакова, Эрна, Свенцицкого и пр.: где же Ваше дело? Вы толчетесь на месте гораздо безнадежнее, чем мы: Вы не порвали с Церковью православной окончательно и не вошли в нее окончательно, — вы даже этого не "сделали", хотя уж это-то вы прежде всего обязаны *были сделать! И что у вас у всех — кроме "слов", насколько "краси-вых" — об этом спорить не будем — это пусть другие рассудят — будущие историки русской литературы? Вы скажете: наши слова — тоже дело (...) Слова Булгакова, Эрна, Свенцицкого, — не их собственные слова; вы все не пошли дальше Вл. Соловьева; ваши слова — не ваше, а его дело» (303). В явной и скрытой полемике с соловьевцами и «христианскими социалистами», Мережковский не уставал опровергать идеи Соловьева, христианство и социализм, тщательно развеивая распространенное мнение о тесном родстве с ним анархизма. Явным образом адресуясь к воцерковленным революционерам Булгакову, Свенцицкому, Эрну, Мережковский стремился уязвить их в самой идейной основе: «Не только революция, но и реформация не могли бы вспыхнуть от соловьевского гнозиса... Реальное действие соловь-евской критики на церковь поразительно ничтожно» (304). Жесткий счет был выставлен и лично Соловьеву: «Вождем русского народа Вл. Соловьев не сделался. Вести других на революционное действие не мог бы он уже потому, что сам не довел свое революционное сознание до действия. Если бы он был последователен,

189

то после казни цареубийц отрекся бы от самодержавия и православия и примкнул бы к революции» (305). Тем не менее не саму революцию подразумевал под своим «революционным действием» сам Мережковский, но ряд чисто издательских инициатив, среди коих на первый план выходили: то сборник, то журнал.

В январе 1906 г. Лев Шестов наводил из Киева справки. «Расскажи мне толком, — просил он Ремизова, — что у вас в Питере делается. Разбрелись, по-видимому? Писал мне Бердяев, что журнал собственный затевает, и даже требовал, чтоб на телеграмме я ему свое согласие на сотрудничество дал. Я телеграмму послал — а об журнале ничего не слыхать» (306). Отвечая ожиданиям, февральский номер «Золотого Руна» сообщил, что «в Петербурге возникает новый религиозно-общественный, философский и литературный журнал "Меч" при близком участии гг. Мережковского и Бердяева» (307). Московская информация успела устареть. Ибо уже 11 февраля 1906 г. Бердяев поведал Волжскому, что «"Меч" откладывается до осени, это во всех отношениях удобнее... Так как журнала сейчас не будет, то я решил приступить к написанию целой книги о социализме и анархизме» (308). На следующий день он повторил новость представителю столь ненавистной Булгакову «скорпионовской струи» Брюсову, которого основатели «Меча» хотели видеть среди сотрудников (309).

Бердяев, к сожалению, не предвидел некоторых специфических сложностей журнального труда. Булгаков и его коллеги из ХББ с видимым успехом отвечали на вызов Мережковского и переходили к «делу»: в феврале 1906-го газеты сообщили об ожидаемом выходе в Киеве ежедневной религиозно-общественной газеты «Народ» «при ближайшем участии» Булгакова и Волжского. Булгаковская среда была составлена из

190

несравненно более опытных и удачливых организаторов, а также более плодовитых писателей, нежели Бердяев в 1906 г. Собственно говоря, без участия Брюсова или Булгакова некому было на практике воплощать мечты Мережковских о периодическом органе. И поэтому их настроения готовы были перемениться. Еще 25 марта 1906 г. Философов напоминал Волжскому из Швейцарии: «На Ваше сотрудничество, а также на сотрудничество всех Ваших, т. е. Сергея Николаевича [Булгакова], Эрна и Свенцицкого, мы по-прежнему очень рассчитываем» (310).

Газета «Народ» стартовала в апреле. Накануне, 23 марта 1906 г., Мережковский отвечал Волжскому (и, значит, Булгакову) на приглашение: «Д. В. [Философов ] и я очень рады участвовать в "Народе". Не только не "протестуем", но считаем за честь. И не одними именами, но фактически будем участвовать в газете» (311). Газета закрылась на седьмом номере без Мережковских, но новые веяния не могли не возмутить Бердяева. 20 апреля 1906 г. тот обращался из Киева к Философову: «Мой дорогой, родной Дмитрий Владимирович! (...) В Петербурге меня доводили до тошноты "мистические анархисты", а здесь тошнит от православных христиан. (...) "Народ" временно прекратил свое существование, но кажется, что скоро возродится. Я очень рад, что газета эта появилась, но высочайшие указы Свенцицкого и Эрна мне не нравятся, я не выношу религиозного самодовольства и религиозного бюрократизма. (...) Даже Булгакова это смущает, а Волжский совсем под влиянием этих инквизиторов. (...) В сборник ["Анархия и Теократия" ] нужно пригласить Булгакова и Волжского, равно как и Розанова, но не нужно приглашать Эрна и Свенцицкого. (...) Я все думаю о журнале. Не попробовать ли с осени?» (312).

191

Столь резкий протест возымел свое действие. 17 мая 1906 г. Булгаков извещал Волжского о ходе дела: «Я получил от Мережковского преувеличенно ласковое письмо, которое однако все-таки меня очень порадовало. Я продолжаю очень чувствовать связь с ними, и в этом духе ответил. Он пишет про сборник, чтобы статьи были к сентябрю, и Вам поручает это передать. Хорошо бы, если бы они поспели, только я не верю, а сборника очень желаю. Обещаю им тему: Христос и Антихрист в современном социализме. Д. С. просит меня снестись с Флоренским и просит его описать свои переживания в тюрьме etc. (!?). Здесь приходится только поставить вопросительный и восклицательный знак пред такой непроницательностью даровитого беллетриста. Я отвечаю, что едва ли Флоренский согласится и излишне просить его об этом. Но вообще списываться с ним взялся. В списке сотрудников есть все, кроме Свенцицкого и Эрна, — Мережковский не может им простить, да и те сами не пошли бы. Как это грустно! Не попытаетесь ли уладить это Вы? Впрочем, не стоит» (313). Интересно, что именно отвергнутые радикалы сделали достоянием общественности факт ареста Флоренского в связи с волнениями в Московской Духовной Академии весной 1906 г. Трудно сказать, чем они возмутили Мережковского, хотя их устранение из общего дела совпало с желанием Бердяева. Без поддержки оставалось другое его желание. Рассказывая 3. Н. Гиппиус 2 июня 1906 г. о своей работе над статьей для сборника, озаглавленной «Мистика и Религия», Бердяев источал небескорыстную похвалу: «Очень мне понравилась Ваша статья в "Свободе и Культуре". Я подумал, какой интересный и боевой журнал мы могли бы все вместе издавать. Но даже "Св. и Кул." слишком плохо расходится. Пирожков порвал с этим журналом, слишком не зло192

бодневен» (314). На что рассчитывал Бердяев, надеясь в гипотетическом «Мече» превзойти недостаточную злободневность струвеанского политического журнала, непонятно.

Поддержка пришла к Бердяеву с неожиданной стороны. О журнале, не о «Мече», правда, мечтал Булгаков. И в письме к Волжскому от 10 июня 1906 г. не мог скрыть некоторой ревности к успеху дела Мережковских: «У них уже франц. и нем. издатель. Что же, пускай издают! Заглавие — "Меч"!!» (315). Наблюдение за кажущимся успехом союзников-оппонентов подогрело в Булгакове давние планы, каковые на поверку оказывались не столь удаленными от «Меча». 1 июля он писал: «Я переезжаю в Москву... там я нужнее, больше могу сделать для основания органа». В Москве Булгаков также поддался раздражению против «неистовых москвичей»: особенно теперь, в момент нащупывания общей с Мережковскими почвы для издания журнала, репутация ХББ могла испортить любые комбинации. 25 июля Булгаков формулировал в письме к Волжскому: «С Валентином Павловичем [Свенцицким ] мы сходимся в стихии "Стойте в свободе", но по-прежнему и непримиримо расходимся в понимании задач журнала, что символизируется в вопросе о Мережковских. Он настроен по-прежнему сектантски, и это очень тяжело, как-то тесно (...) Я Мережковским ничего еще не написал и рад, что и Вы еще не готовы. Напишу "Христос и Антихрист в социализме", но опоздаю» (316).

Параллельно сближению Булгакова с Мережковским в деле подготовки сборника «Анархия и Теократия» Бердяев погружался в пессимизм, полагая перспективы этого сближения неутешительными для себя лично и для журнала «Меч». 26 июля 1906 г. Бердяев обращался к Философову: «Я потерял надежду

193

на свой журнал. У Пирожкова нет денег, и он поступил некрасиво с "Полярной Звездой". Да и времена такие, что никто не будет читать нашего журнала» (317). По-видимому, Бердяев не знал, что летом 1906 г. Брюсов вел с Мережковскими переговоры о соединении проектируемого «Меча» с возглавляемыми им «Весами» и, значит, Мережковские надежды не теряли. Другое дело, что на «свой» журнал Бердяев вряд ли мог рассчитывать. Тем не менее, вняв мукам Бердяева, Философов просил Брюсова 5 августа: «От имени нас троих сделаю еще следующее дополнение. Отчего бы Вам не пригласить в помощники Н. А. Бердяева?.. Мы с ним не списывались по этому поводу, но я знаю, что он теперь не у дел. Конечно, он к нам относится пристрастно, но тем не менее он очень нейтрален. Натура он в высшей степени культурная, и я думаю, что Брюсов + Бердяев могли бы работать вместе, создать воистину культурный, художественный и серьезный журнал». И продолжал: «Как раз вчера Дм. Серг. [Мережковский ] получил письмо от Пирожкова, с предложением издавать с осени новый журнал, вроде проектированного "Меча", т. е. Мережковский + Бердяев + Булгаков. Сердцем склоняемся к реформированным "Весам", слишком любим подлинную литературу» (318). Брюсов писал по этому поводу 3. Н. Гиппиус: «Нам не довольно того, что в "Весах" будет печататься большое число статей Д. С, Ваших, Д. В. и Бердяева: мы мечтаем на самом деле, чтобы этот "меч" мог естественно вплестись в эмблему "Весов"» (319). Брю-сову же Философов сообщал 11 августа, что в также планируемый на осень сборник («Анархия и Теократия») должны войти статьи Розанова, Бердяева, А. Н. Бенуа, Булгакова, Белого, В. В. Успенского, Карташева, Волжского, Н. М. Минского и Вяч. Иванова (320). Примечательно, что, как следует из

194

письма. В. В. Успенского к Мережковскому от 1 сентября, прежнее собственное имя сборника сменило общее — «Меч» (321). Таким образом, два проекта — узко-партийный (журнала) и «компромиссный» (сборника) — оказались идентичными не только по составу главных своих сотрудников, но и по названию. Преодолев сопротивление Бердяева и нейтрализовав нежелательное сотрудничество членов ХББ, Мережковские приобрели столь опытных журналистов и общественных деятелей, как Булгаков, Карташев и другие авторы ВЖ.

О новой структуре «Меча» и согласии Мережковских на соединение во главе его Булгакова с Бердяевым Булгаков узнал лишь месяц спустя — и от самого Пирожкова. Списавшись с Бердяевым, 4 сентября 1906 г. Булгаков информировал конфидента: «Д. С. [Мережковский] помимо моего ведома и ведома Н. А. Бердяева завел переговоры с Пирожковым о журнале под моей редакцией, и он готов вступить в переговоры, особенно если я принесу с собой денег. Но, конечно, все это чушь, да и Пирожков настолько подсален, что надо справиться у Струве; да и с Николаем Александровичем [Бердяевым] неловко. Ответил, что принципиально от разговоров с Пирожковым не уклоняюсь, но считаю необходимым предварительно переговорить с Струве и Бердяевым. Последний, напротив, смотрит на журнал безнадежно» (322). Но не скандальная репутация безденежного издателя Пирожкова, закрывшего из-за нехватки средств журнал Струве «Полярная Звезда» / «Свобода и Культура», не переговоры за глаза, однако же, возмущали Бердяева и питали его мнение о «безнадежности» журнала, а то, что в качестве редактора был избран Булгаков. 21 сентября из Киева Бердяев пенял Мережковскому: «Мне передали, что у Вас возобновились переговоры с Пирожковым относительно журнала, что Пирожков поставил

195

Jfe

условием, чтобы редактором был Булгаков, и написал уже в этом смысле С. Н. письмо. Это по меньшей мере странно со стороны Пирожкова. Еще в прошлую зиму в Вашем присутствии решено было, что я буду редактором журнала, издаваемого Пирожковым, что журнал этот будет наш по направлению» (323)... Протест последствий не имел. Более того: месяц спустя Булгаков получил от Мережковских новое приглашение написать статью в очередной подготавливаемый ими сборник. Сам же Булгаков, наверное, терпеливо ждал отданного под его редакцию петербургского журнала, и вместе со Свенцицким и Эрном надеялся на издание еженедельника «Социализм и Христианство» в Москве. С Пирожковым и мережковско-бердяевским журналом он, по-видимому, после осеннего объяснения не связывал более никаких надежд. При этом Булгаков шутя предлагал поручить редактирование московского журнала Бердяеву — «как туркам — Иерусалим» (324). Однако вскоре и Булгаков оказался в положении Бердяева.

В ноябре 1906 г. журнал «Перевал» сообщил: «Как мы слышали, с Нового Года в Петербурге М. В. Пирожковым будет издаваться журнал под редакцией Д. С. Мережковского» (325). Булгакова эта заметка «устрашила» настолько, что журнал показался ему «еженедельным». Подозревая за именем Мережковского волю 3. Н. Гиппиус, Булгаков писал 4 декабря 1906 г.: «А ведь это возможно. Здесь есть положительная в литературном смысле сторона, но в общем я во всяком разе к этой комбинации отнесся бы несравненно более отрицательно, чем к московской» (в январе 1907-го организаторы московской альтернативы обратились было к Пирожкову за материальным содействием, но тот отказал, ссылаясь на откладывающийся журнал Мережковских (326)).

196

В новых обстоятельствах Булгаков решил признаться и в своих скрываемых в течение полугода разногласиях с Мережковским, внешне связанных с юбилеем Достоевского. Только теперь, 4 декабря, Булгаков, наконец, прямо (хотя и в частной переписке) откликнулся на «Пророка русской революции» Мережковского: «Это кощунственный канкан на могиле Достоевского, вбивание осинового кола, щеголяние во вновь примеренном костюме — анархическом. Ведь это самоновейшее открытие, что государство, а не только самодержавие, от антихриста...» (327). Впрочем, не только анархические — Мережковского, — но и социалистические — Булгакова — истолкования наследия Достоевского могли показаться «кощунственными». Много лет спустя, вспоминая о своем проекте религиозно-революционного движения, Булгаков не мог скрыть чувства обиды и ревности: «Позднее, когда оно [движение] было уже брошено нами, это было подхвачено и опошлено декламацией Мережковского, который сделал своей теноровой специальностью ноту ре-волюция — магия» (328).

Далекий от «опошления» религиозно-революционный московский орган Булгакова и «неистовых москвичей» так и не возник, но это не прибавило перспектив журналу «Меч», перешедшему в единоличное ведение Мережковских. Он так и не увидел света.

Очень скоро максимализм Мережковских свел-таки их с Эрном и Свенцицким и развел с Бердяевым. Еще 9 июля 1906 г. Бердяев в письме к Философову пытался утихомирить в его лице всю группу Мережковских: «Я не понимаю Вашего отношения к революции и революционерам. Все наши надежды могут быть основаны на внутреннем банкротстве революции, равно как и реакции, на разочаровании лучших революционеров в идеалах революции» (329). А в письме

197

к 3. Н. Гиппиус от 27 июня 1906 г. Бердяев прямо заявлял, что его отталкивает от проповедуемой Мережковскими «истинной теократии» именно особенное сходство ее с социализмом (330). Но понимания Бердяев так и не встретил. Вскоре он выехал в Париж. Проведенная там в тесном общении с Мережковскими зима 1907/1908 года еще более углубила их расхождения в отношении к политическому радикализму. Изживание радикализма начал и Булгаков, но, в отличие от Бердяева, он изживал свои убеждения не в области чистой мысли, а в ежедневной политической и журналистской практике.

С переходом в фактическое ведение Булгакова и Бердяева НП и основанием ВЖ «идеалистическое направление» в освободительном движении могло праздновать победу. Но 1905 год стал годом его распада. Растущая мера политической свободы неуклонно вела к дифференциации идей и разрушению монолитности направлений. Разница в темпераментах и эстетических пристрастиях Булгакова и Бердяева, и без того подмывавшая изнутри устойчивость ВЖ, дополнилась их общественно-философскими разногласиями: Булгаков погружался в «христианский социализм», а Бердяев укреплялся в анархическом индивидуализме. Декабрь 1905 г. приносил Булгакову, его сотрудникам и единомышленникам Свенцицкому, Эрну, Карташеву, Аггее-ву неудачу за неудачей: как московский, так и петербургский проекты религиозно-общественных органов печати расстроились. С исчезновением ВЖ исчезло пос198

леднее прибежище булгаковской группы в периодической печати.

С декабря 1905 г. Булгаков прекратил свои непрестанные вояжи по столицам и пребывал в Киеве, где должен был продолжить преподавание в Политехническом институте. Однако в 1906 г. из-за студенческих забастовок и охранительных мер власти занятия в институте начались лишь 1 сентября (331). Поэтому Булгаков употребил время вынужденного бездействия на сотрудничество в местной прокадетской прессе (332) и местных оппозиционных организациях: во время выборов в первую Государственную Думу Булгаков даже баллотировался в депутаты от Киевского уезда по спискам кадетской партии (333). При всей общественной известности Булгакова, доступ его к столичным печатным трибунам был весьма ограничен. Не имея выбора, Булгаков легко соглашался на сотрудничество по сугубо политическому (не религиозному) признаку: и с «позитивистами», и с отнюдь не церковными «идеалистами» Струве и Франком. Потому и текст своего выступления в Киеве на вечере памяти Ф. М. Достоевского 25 февраля 1906 г. Булгаков передал в журнал Струве «Полярная Звезда» (в свет он вышел уже под обложкой «Свободы и Культуры»). После прекращения ВЖ сотрудничество «христианских социалистов» с «Полярной Звездой» уже имело прецедент в публикации заметок Аггеева «Церковь и государство» (19 января 1906 г.) и «Открытого обращения верующего к православной церкви» Свенцицкого (3 февраля). Но говорить о единомыслии Струве с «христианскими социалистами» в проблеме взаимоотношений религии и политики совершенно не приходилось. Во всяком случае, когда со страниц «Полярной Звезды» Аггеев декларировал свою солидарность с Булгаковым в вопросе о «христианизации» государства и общественных отношений, Струве счел необходимым

199

отмежеваться в подстрочном примечании к статье Аггее-ва: «Наше собственное понимание религии (...) одинаково далеко и от атеистической догматики, и от догматики церковной» (334). А в марте 1906 г. в статье «Религия и политика» в том же струвеанском журнале (впервые признаваясь в том, что был автором статьи «Православие и самодержавие» в «Освобождении») Булгаков не мог скрыть своей крайней обеспокоенности тем, что кадетская партия, идейно более компромиссная (то есть включающая в себя и либералов, и социалистов, атеистов и христиан), чем чисто социалистические, и, следовательно, открытая религиозному сознанию, осталась в стороне от христианско-социалистического движения. И тем самым обнаруживал свои собственные надежды на партийное строительство. «В народе, — писал Булгаков, — нам думается, может иметь широкий успех проповедь христианского социализма или, шире, христианской общественности». В то время как в партийной программе кадетов церковный вопрос был практически обойден вниманием, Булгакову «самому приходилось слышать из уст представителей духовенства, в общем сочувствующего партии к.-д., пожелание, чтобы в программе ее нашел более ясное разрешение вопрос церковный». Поэтому, заключал он, «следует признать, что рано или поздно должна у нас возникнуть чисто христианская партия, совершенно чуждая клерикализма, обскурантизма и прочих признаков прошлого, но воодушевленная христианской верой, и во имя этой веры, и идеалами демократии и социализма... Первым зародышем подобной партии можно считать малоизвестное в широкой публике нелегальное "Христианское братство борьбы" и ту же в сущности задачу преследует и проектируемый мною "Союз христианской политики"».

В пылу полемики с единомышленниками из кадетской партии («Несмотря на все мое сочувствие тактике и

200

практической программе к.-д. партии и на искреннее и глубокое мое уважение к многим ее деятелям (с которыми я связан по совместой работе в "Союзе Освобождения") , я не могу примкнуть к этой партии по указанным причинам религиозно-философского характера, считая в то же время своей обязанностью оказывать ей посильное содействие в области чисто политических действий»), Булгаков почти проговорился и о собственном проекте периодического издания: говоря об отсутствии «партийного издания к.-д. по церковному вопросу», он давал понять необходимость создания такого же партийно-церковного органа и «христианской партии».

Струве так отвечал своему бывшему коллеге по «идеалистическому направлению»: «Ошибка С. Н. Булгакова заключается в том, что он, как догматик, религию понимает в церковном смысле, в смысле объективно упорядоченной системы верований и основанного на этой системе устройства верующих. В отличие от Булгакова мы полагаем, что у христианина и у атеиста, и у идеалиста и у позитивиста может быть общая политика, имеющая единый религиозный корень. (...) С. Н. Булгаков впал в ошибку в двух направлениях. Во-первых, он упустил из виду, что связь политики с церковного или вероисповедной религиозностью по существу есть всегда двойное злоупотребление: политикой — во имя религии и религией — во имя политики. Эта связь всегда искусственная и часто недоброкачественная. Во-вторых, Булгаков забывает, что всякая сколько-нибудь глубокая и искренняя политика, как бы она ни была, по видимости, безрелигиозна, — по существу близка к глубочайшей, внутренней, субъективной религиозности». В «Московском Еженедельнике» против булгаковской идеи выступил и религиозно-философский единомышленник Булгакова Е. Н. Трубецкой: «Самая мысль об образо201

вании "партии Христа" представляется мне умалением значения Христа и христианства. Христианство не умещается в рамки той или другой политической партии. (...) Мне вспоминается одно собеседование, в котором вместе со мной участвовал С. Н. Булгаков. Все собеседники были не только искренние христиане, но и несомненные последователи В. С. Соловьева, и тем не менее в сфере политических вопросов между нами царило полнейшее разногласие. Один из собеседников оказался сторонником самодержавия и безусловным противником народного представительства; другой допускал в виде компромисса земский собор. Я заявлял себя решительным конституционалистом. Четвертым был С. Н. Булгаков, который стоит несколько левее кадетов, тогда как я стою несколько правее» (335). Все это убеждало Трубецкого в нежизненности идеи Булгакова, а Булгакова должно было убедить, что в строительстве «христианской партии» ему не следует рассчитывать на поддержку прежнего лагеря «идеалистов».

Идейная изоляция в кругу политических союзников вынудила Булгакова внимательнее отнестись к проекту видного киевского публициста В. Н. Лашнюкова (1874— после 1919), который впервые возник еще летом 1905 г., а в январе 1906-го обрел, наконец, издательские перспективы. С В. Н. Лашнюковым Булгаков познакомился в 1903/1904 гг. в пору своей лекторской деятельности в киевском Литературно-артистическом обществе, объединявшем местную оппозиционную интеллигенцию на заседаниях каждую среду (336). Первым совместным предприятием Лашнюкова и Булгакова стал еженедельник «Юго-Западная неделя». Среди его участников были заявлены Бердяев, В. В. Водовозов, В. В. Зень-ковский, И. С. Книжник и др. Свет, однако, увидел лишь первый, сдвоенный номер еженедельника за январь 1904 г.: за публикацию статьи Булгакова «Неделя» была аре202

стована и издание ее прекращено, а сам автор едва не лишился профессорского места в киевском Политехническом институте (337). Теперь речь шла о воссоздании газеты.

20 января 1906 г. киевский губернатор выдал издателю В. И. Винокурову свидетельство на право издания ежедневной (с утренним и вечерним выпусками) газеты «Народ» под руководством ответственного редактора В. Н. Лашнюкова: в ее программу организаторы включили «передовые статьи по вопросам внутренней политики, фельетоны по общественным вопросам, беллетристику и ежедневные сатирические листки». Кроме того, 15 февраля В. И. Винокуров уведомил губернатора, что намерен в дополнении к «Народу» издавать и «еженедельные иллюстрированные литературные приложения» (338). По-видимому, именно Булгаков стал автором названия новой газеты: оно восходило к лозунгу итальянского карбонария Дж. Мадзини «Бог и народ», замыкавшему булгаковский манифест о создании «Союза христианской политики». 20 февраля 1906 г. киевская газета «Отголоски Жизни» объявила, что «Народ» начинает выходить в свет с марта.

Близкий знакомый Лашнюкова В. В. Зеньковский, оставивший подробные воспоминания об истории его совместного с Булгаковым проекта, рассказывал (ошибочно датируя события мартом 1906 г.): «В. Н. Л аш-нюков, поверив обещаниям некоего В. И. Винокурова, очень увлекавшегося идеями В. Н. Лашнюкова о соединимости радикализма социально-политического с верностью Православной Церкви, — задумал издавать религиозно-народническую газету...» (339). В других воспоминаниях Зеньковский разъяснял: «Винокуров обещал дать сначала 10000 рублей, а если дело пойдет, то дать и еще. Идея "религиозной" газеты нравилась г-ну Винокурову. Но Лашнюков все надежды возлагал на ...

203

о. Сергия Булгакова, на всю группу, связанную с ним (Бердяев, Свенцицкий, Волжский и др.). Он уже имел свидание с о. Сергием, добился предварительного его согласия; обо мне он наговорил ему три короба, особенно уповая на мои связи с профессорами Духовной Академии в Киеве (левого направления)» (340). По свидетельству мемуариста, «Булгаков не дал нам сразу решительного ответа, так как он должен был списаться с тогдашними своими друзьями — с Бердяевым, Волжским, Свен-цицким, Эрном» (341). Неизвестно, когда именно в переписке Булгакова с этими лицами впервые возникла тема «Народа», но уже 2 марта появился первый результат: Волжский подписал с издателем Винокуровым договор о сотрудничестве в газете в качестве заведующего литературно-критическим отделом газеты. В договоре дебют «Народа» был назначен на 2 апреля 1906 г.

Функции Волжского, однако, оказывались шире. Во всяком случае, список сотрудников газеты был составлен рукой Волжского (342). Что же касается Булгакова, то его первое известное письмо о газете было отправлено не позднее 4 марта М. О. Гершензону. Булгаков писал ему: «В Киеве возникает ежедневная христианская газета под моей редакцией (и Волжского), так сказать соловьевско-го и уж несомненно в общественно-политическом отношении самого прогрессивного направления, замышляется как орган всероссийский. Если Ваша теоретическая совесть не воспрепятствует Вам участвовать и быть в числе сотрудников открыто и решительно христианской газеты, то я был бы искренно рад иметь Вас в числе их... Ваше участие могло бы выразиться в статьях историко-литературного содержания, заметках (...) Над нами висит драконовская цензура и лишь это омрачает перспективы» (343). Обращаясь к М. Э. Здзеховскому с тем же предложением, Булгаков был еще более откровенен, а планы его уже не ограничивались достижением всероссийского

204

масштаба предприятия: «[газета ] в случае внешнего успеха, по мысли моей, может стать руководящим органом христианской общественности и соединит в себе наличные силы» (344). Рассчитывая на такие практические следствия, Булгаков оказывался и более лояльным по отношению к непартийной стороне дела, нежели это было в ВЖ. «Приступая вместе с Волжским к опыту издания ежедневной религиозно-общественной газеты», Булгаков в письме от 21 марта просил В. В. Розанова дать окончание публикации адресованных тому писем В. С. Соловьева, начатой в ВЖ, но успеха не достиг (345). Пригласительную телеграмму редакторов получил и столь гонимый в прогрессивной среде, а фактически — идейный предшественник «идеалистов» А. Л. Волынский (346).

Велись переговоры и через ближайших сотрудников — деятелей ХББ, развернувших вербовку в церковной среде. П. А. Флоренский сообщал 18 марта Волжскому: «Эрн посылает Вам собранные мною адреса священников; остальное и текст "послания" вышлю на днях. Лица с "NB" отличаются особенною живостью или пописывают; их можно иметь в виду как сотрудников. Рекомендованы они товарищами... Если будут у товарищей подходящие статьи (кажется есть кое-что), присылать ли?» (347). 23 марта С. А. Аскольдов недоумевал по адресу Булгакова и А. С. Волжского (Глинки): «Я и до сих пор не знаю, куда Вы меня записали в сотрудники» (348): по-видимому, Аскольдов был автоматически переведен в авторский коллектив газеты вместе с другими сотрудниками ВЖ. 23 же марта в письме из Парижа соглашались дать имена в список сотрудников (и даже дать сочинения) Мережковский и Философов (349). Как запомнилось Зеньковскому, «ко второй половине марта было получено согласие группы Булгакова, причем в Киев должны были приехать Волжский и

205

Свенцицкий. Булгаков становился фактическим редактором газеты (официальным числился В. Н. Лашнюков)» (350). Булгаков писал в начале апреля: «От поэтов получено согласие... Брюсов просит подробностей... Блок уже прислал стихи... К настоящему номеру на особом листке дается снимок с новой картины Нестерова, еще не опубликованной (Воскресенье) в красках. Это дорого, но очень умно и удачно. В список сотрудников пожелали за это время вступить еще многие лица: между прочим Яснопольский, Могилянский, Елена Ивановна [Булгакова ], Челпанов даже. Вообще дело крепнет» (351). 5ап-реля Булгаков с Волжским из Киева торопили своего старого сотрудника Ремизова: «Присылайте немедленно о шлиссельб. крепости и какой-нибудь не очень мудреный, оригинальный или переводной рассказ" (352). И уже 9 апреля Ремизов посылал в газету статьи активного автора ВЖ В. Перемиловского и свои рассказы (353). Ни те, ни другие, однако, в газете появиться не успели (354).

Первый номер готовился на Пасху. В начале Страстной недели в Киев приехал Волжский. Накануне дебюта, в субботу 1 апреля, Волжский уведомлял Карташева, странным образом оказавшегося вне описанных хлопот: «Здесь, в Киеве, мы затеваем в широких размерах свою газету, не областную, а всероссийскую. Не знаем, что выйдет, но хочется большого, настоящего. И вот я боюсь, что Вы (так страшно, так больно нужный нам человек) окажетесь если не окончательно, то временно — не с нами (не в смысле, конечно, переезда в Киев, а в смысле интимно-вдохновенного отношения к делу)... Помните как-то давно, давно, тяготясь своей "академией", Вы говорили: "куда угодно, в атеизм, в "Мир Божий", в толстовство, но только отсюда"... Не начинает ли Вас нами, всем нашим, в виде Сборников "от всей души", журналов, газет и т.п., так же нудно томить, как "академией"...» (355). В самом деле, Карташев пережил не

206

один проект «религиозной общественности» — и Религиозно-философские собрания, НП, и ВЖ, и мертворожденный «Вестник Жизни» конца 1905 г.

«Народ» дебютировал 2 апреля 1906 г. с красноречивым предуведомлением: «при редакционном участии и постоянном сотрудничестве С. Н. Булгакова и А. С. Волжского». Собранный их усилиями список будущих авторов впечатлял: Аггеев, Аскольдов, Бердяев, Волынский, Гершензон, Д. Д. Галанин, А. В. Ельчанинов, Зеньковский, Вяч. Иванов, Карташев, Котляревский, Лосский, Н. Н. Львов, Мережковский, арх. Михаил, В. А. Никольский, А. Е. Пресняков, Г. А. Рачинский, Свенцицкий, Д. В. Странден, Е. Н. Трубецкой, Г. Н. Трубецкой, Философов, Флоренский, Г. И. Челпанов, Г. Г. Шпет, Эрн, М. П. Арцыбашев, Б. К. Зайцев, Ф. К. Сологуб, Чулков и др. Примечательно, что, если объявленный в феврале 1906 г. предварительный состав авторов газеты носил чисто «религиозно-общественный» характер, то итоговый включил в себя и тех беллетристов, политиков и профессиональных философов, что с успехом сотрудничали в ВЖ (356). Программу «новой большой ежедневной газеты», отмеченную если не авторством, то определяющим идейным влиянием и стилем Булгакова, стоит процитировать подробнее: «"Народ" ставит своей задачей всенародную религиозно-общественную проповедь. Исходя из идеалов вселенского христианства и вместе с Владимиром Соловьевым полагая, что христианская правда должна проникать не только в личную жизнь, но и область общественных отношений, мы будем отстаивать народную свободу, раскрывать неправду капиталистической эксплуатации и современных земельных отношений, а также настойчиво бороться против национальной вражды. Мы добиваемся преодоления недолжного отделения

207

религии от жизни, унаследованного нами из предыдущей исторической эпохи, когда сложилась вне-религиозная и духовно-мертвая общественность, а ей противополагалась лжехристианская проповедь человеконенавистнической, тупой реакции и насилия. Считая очередной задачей нашего времени создание христианской общественности, мы стремимся не только к литературному раскрытию ее идеалов, но и к творческой реализации их в жизни. Поэтому мы открываем свой орган для обсуждения нужд начинающегося религиозно-общественного движения. Накануне восстановления истинной, соборной церковности, "Народ" будет пристально следить за развитием церковно-осво-бодительного движения и, в частности, уделять особое внимание вопросам, связанным с предстоящим церковным собором. Христианское возрождение требует не только внешней реформы церкви, но и углубления и прояснения религиозно-философского сознания, религиозного освещения запросов и нужд современной культуры». В последней фразе программы, думается, и содержалось то основание, которое позволило Булгакову объединить редкостно широкий и качественный для провинциальной газеты (357) круг авторов (358). Очевидно, что только идеей «христианской политики», исповедуемой его единомышленниками, достичь этого он был бы не в силах. Первоначальный проект программы, составленный Лашнюковым, воспроизводил типичные для газеты рубрики: фельетоны «по общим вопросам», «обзор печати», «хроника» и др. (359). Булгаков же существенным образом расширил фельетонную часть, больше половины объема газеты посвятив теоретическим статьям по социальной философии, психологии, истории и религии. Расширенными оказались и сугубо информационные разделы. В многоцветном литературно-художественном приложении к

208

первому номеру газеты (которое, по-видимому, должно было стать еженедельным, но более не повторилось) редакция опубликовала работы М. А. Врубеля (а также мемориальную статью о художнике, поскольку болезнь уже практически прекратила его творческую деятельность) и М. В. Нестерова. Выбор редакции объясняется легко, ибо главной художественной новостью для Киева по-прежнему оставались выполненные Врубелем, Нестеровым и В. М. Васнецовым росписи Владимирского собора (360).

Зеньковский привлек к сотрудничеству в газете своих друзей — преподавателей и профессоров Киевской Духовной Академии — представителей, по его словам, «"левой" русской церковной группы» (в том числе школьного товарища Аггеева и митр. Евлогия, будущего автора журнала «Живая Жизнь» П. П. Кудрявцева (361) и В. И. Экземплярского, стоявших вместе с Зеньковским у истоков Киевского РФО) (362). О настроениях вошедших в «Народ» церковных интеллектуалов можно судить по современной описываемым событиям статье П. П. Кудрявцева «По вопросам церковно-общественной жизни», которая была опубликована в «Трудах Киевской Духовной Академии». В общественном смысле не выходящая за рамки естественных требований освобождения церкви, направленная против насилия как слева, так и справа, статья Кудрявцева, однако же, неизменно апеллировала к трудам «властителей дум», зачастую более радикальных, чем сам Кудрявцев. Устами Кудрявцева «Труды» рекомендовали вниманию церковных читателей не только сочинения В. С. Соловьева и И. С. Аксакова, но и статьи Булгакова в ВЖ, Бердяева («Революция и культура») и С. А. Котляревского в «Полярной Звезде», Струве в «Русских Ведомостях» (363). Ясно, что без соответствующей идейной среды такая статья не могла бы

209

появиться в официальном издании Киевской Духовной Академии.

Единомышленник «левых церковников» Зень-ковский в первом же номере газеты в статье «Либерализм и социализм» пытался совместить либеральную «юридическую свободу» и социалистическое «экономическое освобождение». Социалистический коллективизм, по мнению Зеньковского, оставляет достаточно места для индивидуализма, в том числе и ницшеанского толка, и уж тем более не может противоречить правам личности. При этом революционный индивидуализм в изложении Зеньковского носил на себе явный эстетический отпечаток: «Грядущие перспективы социализма невыразимо прекрасны в сравнении с тиной буржуазного болота, в котором мы живем теперь...» (364). «С удивительной гениальностью Маркс уловил симптомы растущего кризиса, (...) вскрыл всю бесплодность, всю внутреннюю противоречивость экономического индивидуализма, противопоставив ему идею коллективизма», — утверждал Зеньковский (365). Со своей стороны Булгаков уточнял, что в социалистической коллективности индивидуализм «может быть побежден не материальной, но духовной силой, не извне, но изнутри, религиозно» (366).

В первых же номерах газеты была прямо заявлена ее партийность: о ней открыто писал Свенцицкий (в заметке о ХББ) и особенно Булгаков, прямо связывавший «Народ» с планируемым им «Союзом христианской политики». Адресуясь в специально для этого открытой рубрике «Христианская общественность» к тем своим корреспондентам, которые заинтересовались проектом «Союза» (еще в ВЖ Булгаков пригласил читателей отозваться письмами на идею «Союза» и теперь отвечал им: «прошу извинить за продолжительное молчание, которое отчасти было вынуждено неимением своего органа (после прекращения

210

"Вопросов Жизни"»)), Булгаков излагал политическую программу: политическая амнистия, отмена смертной казни, демократические выборы и созыв церковного собора. Внося чисто «западнические» уточнения в классическую славянофильскую формулу о «правде» и «праве», Булгаков утверждал: «Причина теперешнего исторического кризиса в том, что мы отвергли путь правды, который есть и путь права. (...) Спасти Россию можно только одним путем: ...превратив ее в правовое государство. Иначе перед нами разверзается бездна, мы стоим пред началом такой революции, подобной которой не знает еще история» (367).

Под стать своей политической внятности, все номера газеты строились по журнально-тематическому принципу, требующему объединения всего жанрового разнообразия материалов вокруг одной статьи, посвященной, естественно, «религиозной общественности», авторами которой выступали, как правило, Булгаков илиЗеньковский. Обзоры событий и печати однозначно и тенденциозно следовали заданной теме. В последнем номере появился даже раздел библиографии, составленный Е. И. Булгаковой и Зеньковским. Посвящался он обзору литературы о французской революции 1789 г.: характерно, что впервые Булгакова обратилась к этой литературе в июльской книжке ВЖ. Напечатанный в ВЖ ее отклик на книгу К. Каутского был повторен и в «Народе». Весьма красноречивым следует признать также то обстоятельство, что Е. И. Булгакова (1869—1945), начавшая вместе со своим мужем путь от марксизма и подпольной социал-демократии, в начале 1900-х гг. оставалась по своей политической ориентации решительной социалисткой, чья «умеренность» не шла далее сотрудничества с кадетами (368).

Надо думать, столь явная партийность газеты не в последнюю очередь повлияла на то, что участие в

211

ней многих сотрудников осталось формальным. И все же по своему замыслу «Народ» был последним печатным органом, пытавшимся сохранить былое внешнее единство деятелей религиозной интеллигенции, распавшееся со смертью ВЖ. За год до «Народа», в марте 1905 г. в ВЖ обобщая литературный опыт «идеализма», Булгаков признал главной причиной неудачи НП его обращение с проповедью к церковным кругам (по терминологии Е. Н. Трубецкого, «иудеям»). Поэтому Булгаков предлагал поменять адресата религиозной пропаганды и обратиться к интеллигенции (по Е. Н. Трубецкому, «эллинам»). С помощью «идеализма» преодолеть пропасть между философией и религией, Афинами и Иерусалимом, «эллинами» и «иудеями». Ведение «Народа» Булгаков начал с постановки той же задачи. Даже описанная выше терминология прочно вошла в статью Булгакова «Воскресение Христа и современное сознание»: статья оказалась столь важной для философского развития мыслителя, что тот включил ее в итоговое собрание сочинений этого периода — двухтомник «Два града». Однако, не удовлетворившись решением дилеммы «Афины и Иерусалим» в ВЖ, в «Народе» Булгаков вносил в него значительные коррективы: полагая необходимым обратиться не только к «эллинам», но и к «иудеям». Вторя Булгакову, Волжский полагал задачей газеты проповедь на оба лагеря: духовенство он призывал пополнять свои знания достижениями светской мысли, а интеллигенцию — отказаться от вне-религиозной философии. С внерелигиозностью науки активно полемизировал и Зеньковский в серии статей о психологическом кризисе современного вне-религиозного сознания, марксизме и пр. Неустановленный автор, скрывшийся под псевдонимом Ивер, в свою очередь, подчеркивал: «Если теперь русское ду212

ховенство хочет стать живой, творческой силой в великом деле культурного возрождения русского народа, оно не должно выделять себя из рядов светской интеллигенции, должно приобщиться к ее культурным приобретениям и взять на себя часть ее нелегкого труда... Для нас нет сомнения, что огромная часть приходского духовенства не сразу, конечно, а постепенно, как это было и со светским обществом, перейдет в ряды борцов духовного освобождения русского народа и во всяком случае не будет становиться ему поперек дороги». Подобного рода агитации в газете служила почти вся информация по церковной тематике: политические фельетоны Лашнюкова, статьи Свен-цицкого и Эрна о церковной реформе и ХББ, заметки об освободительном движении в среде приходского духовенства, о действиях высшей церковной иерархии и Синода, протест-обращение студентов Московской духовной академии, церковно-политическая проповедь П. А. Флоренского «Вопль крови» и др. Вовсе не случайно много лет спустя Зеньковский назвал «Народ» «церковно-социалистической» газетой (369).

Говоря о «социальных обязанностях Церкви», Булгаков выдвигал общее требование, которому, по его мнению, она должна соответствовать при соединении с социализмом: «Должна начаться интенсивная работа в церкви, состоящая в пересмотре духовного ее багажа, в постановке заново, а то и перерешении иных вопросов. Церковь, которая глубоко осознала и выявила задачу личного спасения, личной святости, должна еще столь же глубоко сознать и выявить и задачу христианской общественности» (370). Вокруг этой идеи, произнесенной Булгаковым еще в статье и брошюре «Неотложная задача (о Союзе христианской политики)», на страницах «Народа» вспыхнула примечательная дискуссия. Поводом к ней стало помещенное в четвертом номере газеты

213

открытое письмо И. Ветрова (И. С. Бланка / Книжника) к Булгакову, напоминавшее сторонникам «христианской общественности», что религия — дело индивидуальное, и любое религиозное определение — прежде всего самоопределение. Резкий ответ Ветрову написал Свенцицкий. А сам Булгаков, исходя из того, что «в настоящее время все чаще и чаще приходится встречаться с такими заявлениями (напр, их делают П. Б. Струве и С. Л. Франк)», счел себя обязанным выступить с большой статьей, обстоятельно критикующей Ветрова за «проповедь религиозного уединения, религиозного индивидуализма». Но статья явно не удовлетворила Булгакова: склонный переиздавать свои работы, он ни разу к ней более не вернулся. Впрочем, дискуссия с Ветровым была единственным, что нарушило общий для всех номеров газеты редакционный монолог. Все усилия вызвать читателей на диалог и повторяющиеся от газеты к газете призывы использовать ее страницы для широкого обсуждения проблем «христианской политики», каковое должно было бы «выявить и объединить единомышленников», отклика не вызвали. В газете было опубликовано лишь несколько читательских писем.

Редакция сталкивалась и с более серьезными проблемами. Как вспоминал Зеньковский, «уже в начале Страстной недели обнаружилось, что издатель не может предоставить тех средств, которые он обещал. Правда, он все еще рассчитывал после выхода первого номера добыть денег, но вера в его слова была подорвана, настроение у всех чрезвычайно упало. Особенно тяжело переносил это С. Н. Булгаков... Он как-то слепо поверил, что газета обеспечена прочно на несколько месяцев, в течение которых она сможет стать на ноги, — и помимо того, что ему было грустно и неприятно отказываться от дела, в которое он столько вложил, ему было очень неловко и неудобно перед теми, кого он звал из Петербурга и Москвы.

214

У него совершенно пропало одушевление идеей церковной газеты — и это сказывалось во всем деле» (371). В дополнение ко всему, первый, пасхальный, из-за цветной печати стоивший больших типографских расходов, номер разошелся плохо. Распространению газеты не помог даже ее умеренный тираж (27 тысяч экземпляров) (372).

Положение усугублялось и столкновением с цензурой: в день выхода пятого номера, 8 апреля 1906 г. за нарушение статьи 129 Уголовного Уложения 1903 г. было возбуждено преследование сразу по двум публикациям газеты — булгаковской по стилю редакционной передовице «На грозном распутьи» и подписанной Булгаковым прозрачным криптонимом С. Б-ов — «Кто убил Абрамова?» (373). Кроме того, согласно Зеньковскому, к пятому номеру стало окончательно ясно, что денег нет и будет. С третьего номера Булгаков начал отходить от ведения газеты, «стал холоден к Лашнюкову и не раз жестоко и сурово ему выговаривал, что напрасно ему доверился» (374).

Шестой номер «Народа» вновь привлек внимание властей — теперь уголовное дело против его официального редактора было возбуждено из-за редакционного комментария к перепечатке корреспонденции из газеты «Двадцатый век» в «Дневнике печати» и заметки Лашнюкова «О присяге Конституции» (375). Эта мера так и не привела к конфискации номеров газеты и редакция даже пребывала в неведении относительно возбуждения уголовного дела против Лашнюкова (376). Но из финансовых обстоятельств было ясно, что «дальше 7—8-го № газета продержаться не может. В. Н. Лашнюков прибег к приему других газет: (...) он поместил статью столь яркого, столь радикального содержания, что газета была немедленно закрыта, а № конфискован. В сущности, газета должна была умереть естественной смертью, но было обидно умереть

215

на 7-й день — и Лашнюков сумел скрыть от широкой публики истинное положение вещей» (377). Статья, о которой вспоминал Зеньковский, представляла из себя редакционный комментарий к перепечатанной из петербургской газеты «Колокол» речи еп. Иннокентия. Комментарий этот был написан в самых резких тонах и направлен не только против самодержавия, но и лично российских монархов (10 апреля: «Дневник печати»). Киевский отдельный цензор увидел в комментарии «дерзостное неуважение Верховной Власти» (статьи 103 и 128 Уголовного Уложения 1903 г.) и наложил на номер арест (378). Впрочем, нельзя полагать, что вина за демонстративный антиправительственный радикализм может быть возложена исключительно на Лашнюкова. В (по непонятным причинам) не увидевшем света, но уже сверстанном восьмом номере газеты должна была появиться очередная политическая статья Булгакова, представляющая собой традиционный для него жанр «дневника»: «Из записной книжки. 11 апреля» (ср.: С. Булгаков. «Из записной книжки. 10 апреля»). В ней с редкой для легальных выступлений Булгакова откровенностью высказывался протест против «внешнего займа русского правительства, заключенного на ростовщических условиях, накануне созыва Государственной Думы». Булгаков писал: «Произошло событие, представляющее собой в наших глазах настоящий обвинительный акт против мещанской цивилизации запада, заставляющее подвергнуть сомнению его честь, усомниться в благородстве того края, который отцы наши звали страной святых чудес. (...) Страна святых чудес, зажегшая для нас светоч свободы, выковала теперь золотые цепи для русской свободы и вручила их врагам русского народа. Это всемирно-историческое преступление, это братоубийственный акт, который тем горше,

216

чем коварнее. Это — повторение поступка Иуды, получившего "цену крови", и оно не забудется, оно не пройдет бесследно в душе народа. Они позабыли те ужасы, в которых мы живем и о которых они представления не имеют в своем обеспеченном, сытом довольстве, они отвернулись от этого моря крови, невинно пролиянной, они не пожалели невинных девушек, мучимых в темницах, еврейских детей, женщин и мужчин, избиваемых и убиваемых в погромах, они плюнули в лицо общественному мнению русского народа и насмеялись над нашей болью и нашим негодованием. С холодным презрением они совершили это предательство». «Предательство» Запада заставило Булгакова вновь вернуться к проблемам западничества и славянофильства, мещанства и т. д., впервые им сформулированным в статьях 1902—1904 гг. «Чехов как мыслитель», «Душевная драма Герцена» и «Что дает современному сознанию философия Вл. Соловьева?». Вновь анализируя природу «преданного» Запа-, дом русского (и своего собственного) западничества, Булгаков писал: «Западничество... было прежде всего политическим, было отрицанием самодержавия... Это была как бы вогнутая сторона медали, рельефом которой был самодержавный режим. Чем деспотичнее, чем невыносимее был этот режим, тем фанатичнее, пламеннее было западничество (...) Запад силою вещей становился духовным кумиром для русской свободолюбивой интеллигенции; подходить к этому кумиру с критическим свободным отношением значило подвергать себя подозрениям в "политической неблагонадежности", в приверженности самодержавию, в измене освободительному движению. Был только один критический голос, которого нельзя было заглушить обвинениями в политической неблагонадежности, один духовный гигант, с которым нельзя было не считаться,

217

но который заклеймил духовную язву европейской цивилизации, поставил точный анализ духовному раку, ее разъедающему. Это был Герцен с его критикой европейского мещанства» (379). В определении самодержавия и революции как «изнанки» друг друга (380), в критике западного мещанства устами Герцена Булгаков шел рука об руку с Мережковским, только что в «Полярной Звезде» выступившим с развернутым толкованием герценовской публицистики («Грядущий Хам»). А апеллируя к антимещанскому ницшеанству, говоря о том, что «переоцениваются и обесцениваются ценности, разрушаются, а частью просто предаются забвению духовные кумиры», теперь следовал своим коллегам-«идеалистам» Струве, Бердяеву, Франку, чьи увлечения прежде глухо критиковал за «странное обожание натурального, зоологического сверхчеловека» Ницше (381). Таковы были требования политической солидарности.

Ступая на революционно-индивидуалистическую почву и одновременно отдавая предпочтение славянофильству, Булгаков счел необходимым в очередной раз специально оговорить свою, с оппозиционной точки зрения, антисамодержавную «политическую благонадежность». В этом-то противостоянии «старому миру» и виделся ему необходимый синтез славянофильства и индивидуализма. Думается, именно поэтому в газетной статье Булгаков совершенно отказался от критики по адресу славянофильства, еще год назад старательно воспроизведенной вслед за Владимиром Соловьевым в очерке «Душевная драма Герцена» («смешные и вредные предрассудки старых славянофилов», «грех национального и церковного самовозвеличения» (382)). Главное, ради чего была написана эта статья, популяризирующая давно уже высказанные и повторенные тезисы, состояло в хри218

стианско-социалистическом (почвенно-антибуржуазном) ее резюме. «Наша молодая цивилизация, которая мало еще впитала мещанского яда, пусть извлечет для себя из этого предостережения, пусть ищет того противоядия, которым только и парализуется духовное мещанство. Противоядие это есть религия, искренняя, глубокая, овладевающая всей душой человека. И поскольку мы верим, что нашей цивилизации, нашему народу удастся избежать мещанского пути старого мира, постольку мы верим в религиозное призвание русского народа» (383). В другом месте, вступая в поле политической пропаганды и национальной самокритики, Булгаков намеренно заострял проблему: «Русский народ завоюет и получит свою свободу, устроит свой быт на христианских, а не мусульманских, не на турецких началах, на которых он теперь основывается. (...) За зарей свободы мы прозреваем новую, нездешнюю зарю. Мы чаем, что освобожденный от внешней кабалы и духовной опеки, наш народ осуществит свое высшее, религиозное призвание, скажет неведомое слово, слово спасения миру. Мы по-прежнему разделяем веру Достоевского и Соловьева, что народ наш, этот погромный хулиган звериного образа, погрязающий в смрадном грехе, есть все-таки народ-богоносец и имеет свою важную и определенную задачу в мировой истории в плане мирового спасения. (...) Этой верой воодушевляется наш патриотизм, осмысливаются современные исторические события, освободительное движение, начинающееся раскрепощение русской церкви, все, все» (384). В борьбе за патриотизм и против национализма Булгаков следовал Соловьеву: «Патриотизм мы подменили национализмом, навязали русской национальности роль какого-то полицейского. (...) Я — русский патриот, люблю русский народ и

219

свято верю в его великое историческое призвание, и именно поэтому не могу без гнева и горя видеть, во что превратили это патриоты [черная сотня] великое и священное имя русского народа...» (385). Очевидно, что столкновение с политической цензурой ожидало публикующий такие статьи «Народ» вне зависимости от воли его официального редактора Лашнюкова.

Питая надежды на новые финансовые источники и возобновление газеты, Волжский, несший на себе, видимо, главную тяжесть огранизационной работы, подыскивал себе выпускающего редактора в заместители. В качестве такового рассматривался В. А. Никольский (386). Но нужды в нем не возникло. 19 апреля 1906 г. решением Киевской судебной палаты издание «Народа» приостанавливалось, а против Лашнюкова открывалось уголовное преследование по статьям 128 и 129 (387). Радикальная киевская печать, обычно приветствовавшая любое новое оппозиционное издание, встретила «Народ» молчанием. Только объявление о его выходе несколько раз появилось в «Свободе и праве», да и то благодаря близкому сотрудничеству с ней четы Булгаковых. Крупнейшая киевская газета «Отголоски жизни» (бывш. «Киевские Отголоски») нарушила молчание лишь 6 апреля — статьей с красноречивым названием «От марксизма через идеализм к пророчеству», обыгрывающим заглавие известного сборника статей Булгакова. В ней говорилось: «Опасаясь "грядущего хама", которого они не могут понять, эти мистические идеалисты создают подлинного, настоящего хама, способного молитвенно закатывать глаза в тот момент, когда воздух потрясается лязгом оружия, когда слышны стоны и гибнут люди» (388). О закрытии и аресте издания его редакция узнала не от полиции, а — несколько дней спустя — из киевских газет (389), для большинства которых сообщение о

220

закрытии «Народа» стало первым откликом на его недельное существование. И в этом сполна проявилась та терзавшая Булгакова революционная «политическая благонадежность (корректность)», что в борьбе против «мистических идеалистов» совпала с требованиями «политической благонадежности» со стороны правительственной цензуры.

24 апреля, видимо в ряду других писем подобного содержания, Булгаков писал Г. А. Рачинскому: «Извиняюсь, если своей просьбой о сотрудничестве в "Народе" побудил Вас начать уже какую-либо работу. По "независящим обстоятельствам" газета остановилась и раньше осени не возобновится. Благодарю Вас за согласие на участие в газете и надеюсь иметь его и осенью при возобновлении» (390). Свою лепту в извинения 23 апреля вносил и Волжский. Андрею Белому сообщал он: «Газета наша, "Народ", в которую я Вас приглашал, после семи №№ встала: обманулись в издателе, давила и цензура. Б. м. с осени возродим свое дело» (391). Ту же информацию 22 апреля приводил и оставшийся-таки вне газеты Бердяев — в письме к Гиппиус: «Не знаю, что хуже, православное ли христианство Булгакова и Волжского, на котором почил дух Свенцицкого или беспочвенность и безнадежность Шестова... "Народ" погиб, денег нет и возродиться что-нибудь может только к осени. Я иногда мог бы писать в "Народ", но все-таки это чужое мне дело» (392).

В задержавшемся с выходом до 31 мая 1906 г. восьмом номере петербургского еженедельника «Свобода и Культура» продолжало красоваться рекламное объявление «Народа», — ив этом чувствовалась не только забывчивость редакции, но и надежда. Надежды подпитывались экстраординарной энергией Эрна и Свенцицкого, ни в коей мере не расстававшихся с

221

идеей народной газеты. Например, 4 мая Эрн убеждал Волжского:. «Я знаю, что есть массы людей, которым такая газета очень нужна. Пожалуйста, напишите, если Вам удастся что-нибудь сорганизовать вместо "Народа"» (393). В конце апреля при участии Эрна в Тифлисе И. П. Брихничев уже начал издавать церковно-революционный еженедельник «Встань, спящий». Но и он начал испытывать трудности. Поэтому, блюдя интересы киевской газеты и тифлисского еженедельника, Свенцицкий уговаривал Булгакова снестись в Москве с М. К. Морозовой «по поводу паев»: «Не зная в каком положении киевские проэкты о паевой компании, я не решаюсь дать ход этому делу, особенно в виду своего несочувствия использовать этот единственный в своем роде источник для газеты "Народ"» (394).

Однако весь этот активизм сотрудников уже не находил достаточного понимания у Булгакова. 17 мая, месяц спустя после закрытия газеты, он делился размышлениями с Волжским: «Из киевских газет я узнал, что "Народ" остановлен был постановлением суд. палаты еще 17 апреля; почему-то нам об этом не сообщили своевременно. История эта у меня совершенно затянулась, если не считать "ума холодных наблюдений и сердца горестных замет" (...) Я убедился и почувствовал с несомненностью, что издавать газету было великим соблазном и безграничной дерзостью при нашей слабости религиозной, и особенная милость Божия в том, что газета прекратилась в силу внешних условий и вообще эксперимент прошел сравнительно нешумно, обнаружив только пред нами слабость нашу. Не поражает ли Вас еще, что ведь все-таки отозвалось в конце концов поразительно мало из всех наших адресов. Это наводит меня на пессимистические мысли и об еженедельнике» (395).

222

Наиболее респектабельная часть авторов «Народа» легко и быстро нашла трибуну для публичных высказываний. Ее предоставил переехавший в Москву киевский профессор Е. Н. Трубецкой и с самого начала пригласивший Булгакова, Бердяева и других к сотрудничеству в издаваемом им «Московском Еженедельнике». Их статьи — а именно Булгакова, Аггеева и Волжского — с начала мая 1906 г. стали появляться в этом журнале (396). 28 мая 1906 г. Булгаков признавался М. Э. Здзеховскому: «Мы не думаем сейчас восстанавливать газету, но мечтаем с осени организовать еженедельник». И далее: «"Скомпрометировать" меня перед "православным" миром ничто не может, потому что для бюрократов церковных я и без того кажусь, вероятно, еретиком» (397). Значит, проектируемый еженедельник должен был приобрести ярко выраженный церковно-«антибюрократический», то есть обновленческий характер — и, значит, прошлогодняя идея «реформационного» «Вестника Жизни» не умерла.

Задумывая статью «Церковь и общественность», Булгаков не мог не признать кризиса «христианско-политического» посредничества между религией и политикой, но продолжал подводить идейный фундамент под свою программу партийного строительства: «Вопрос этот мучит и сверлит, и я снова склоняюсь к дуалистическому его решению, т. е. при признании того большого и подлинного, что может проявиться только в ограде церковной и явится истинной религиозной общественностью, нужно и религиозное участие в общественности вне церковной ограды, т. е. огрубляя эту мысль, нужна и церковная партия, и моя идея "Союза Хр. политики" тоже верна, как относительное историческое средство. Ее нужно понести, м. б., не как дар духа, вольный и радостный, а как тягость жизни, с которой хоть и тягостно, но и обязательно "считаться"» (398). Переез223

жая летом 1906 г. из Киева в Москву на открывающиеся вакансии в Московском университете и только что учрежденном Московском коммерческом институте, Булгаков не оставлял без внимания и те пропагандистские плюсы, что предоставляло ему жительство в старой столице. 1 июля 1906 г. он сообщал Волжскому: «Там я нужнее, больше могу сделать для основания органа» (399). Реальные усилия, однако, прилагались к делу не Булгаковым, а его близкими и дальними единомышленниками — и далеко от Москвы.

ХРИСТИАНСКОЕ БРАТСТВО БОРЬБЫ

(1905—1908)

История «Христианского братства борьбы» (ХББ) как политической организации была недолговечна: возникшее в начале 1905 г., оно к лету того года исчерпало свою политическую энергию, уступив место многочисленным издательским инициативам Эрна и Свенцицкого. Центр тяжести их пропаганды был перенесен с расклеивания листовок на издание газет, брошюр, сборников, открытие книжного магазина в Москве на Тверской «Братство». Заинтересовавшаяся изданиями ХББ московская цензура сохранила машинописный оригинал сочинения Свенцицкого по истории ХББ, содержащую не вошедшую в окончательный текст декларацию о намерениях его создателей. Свенцицкий писал: «С осени [1905] Братство решило предпринять целый ряд практических мер для еще более широкого распространения своих идей, оно предполагало начать легальную издательскую деятельность, а для окончательной выработки своей программы и для всестороннего ее рассмотрения созвать всероссийский съезд христиан» (400).

Осенью 1905 г. в сотрудничестве с издательством И. Д. Сытина была запланирована книжная серия «народной литературы», вскоре превратившаяся в замысел целой «Религиозно-общественной библиотеки». Проспект Библиотеки составил Булгаков, а практическими ее руководителями стали Эрн и Свен227

цицкий. Одним из первых к выходу в свет планировался сборник «Накануне церковного собора», а первым изданием Сытина в этой серии стала брошюра Булгакова «Неотложная задача (о Союзе христианской политики)». Но все более затруднявшееся сотрудничество с Сытиным заставило активистов ХББ в начале 1906 г. заручиться материальной и издательской поддержкой владельца московского книжного магазина Д. П. Ефимова (401) и передать в его руки издание всей Библиотеки. Общая ее тематическая программа состояла из двух частей: очерков историко-литературного содержания и типичных для 1905—1906 гг. социалистических изданий с разъяснениями рабочего и аграрного вопросов, сущности политических свобод и капитализма. Показательно, что готовясь к изданию Библиотеки, Д. П. Ефимов, очевидно, готов был включить в ее рамки максимально широкий спектр сколь-нибудь религиозной («идеалистической») общественности — в том числе Струве (402). С формальной точки зрения Библиотека включала в себя три отдельные серии, сориентированных на особые аудитории: «для народа», «для интеллигенции» и «переводная» — для интеллектуалов. В первую вошли многочисленные брошюры подрывного характера: «Что нужно крестьянину?» (Свенцицкий), «О самоуправлении» (Ель-чанинов), «Восьмичасовой рабочий день» (Д. Рябинин [Д. Д. Галанин?]), «Семь свобод» (Эрн), «Правда о земле» (Свенцицкий) и др. Не случайно многие из этих сочинений и их переиздания в течение 1907— 1909 гг. встречали неизменное сопротивление цензуры. Первые книжки были разрешены цензурой к выпуску в свет уже в августе-сентябре 1905 г. Но реальный их выход задержался почти на год. Не исключено, что указанные на оборотах титулов даты цензурных разрешений, как это нередко происходило с литера228

турой подобного направления и содержания, фальсифицировались издателями, чтобы таким нехитрым способом уберечь брошюры и их авторов от судебных преследований. Первой жертвой цензуры стала брошюра Свенцицкого «Христианское Братство Борьбы и его программа», запрещенная цензурой уже 25 февраля 1906 г., 23 июля 1906 — все-таки вышедшая в свет (403), 2 января 1907 г. запрещенная вновь (404), а 12 февраля 1911-го приговоренная, наконец, к уничтожению (405). Упоминания еще о двух брошюрах сохранились только в материалах цензуры. Не анонсированные в официальной программе «Религиозно-общественной библиотеки», они были подготовлены к печати, но так и не увидели света: «Социализм и проблема свободы» Эрна и «Второе распятие» Свенцицкого (406) (в конце 1907 г. Эрн опубликовал-таки свой текст во втором номере журнала «Живая Жизнь» — о нем см. ниже). По поводу брошюры «Правда о земле», в конце концов приговоренной к уничтожению (407), член Московского Комитета по делам печати докладывал: «Автор (...), задавшись целью обосновать социалистические и анархические теории учением христианской церкви, путем подтасовок и извращенного толкования Священного Писания, приходит к выводу о необходимости коренного изменения существующего государственного строя...» (408).

Интеллигенции предназначалась заложенная Булгаковым еще в 1904 г. традиция исследования писателей «как религиозных типов»: отзываясь на работы Булгакова о Чехове и К. Марксе, Волжский повествовал о «религиозном типе» Гаршина. В ту же серию входил написанный Булгаковым для священников «Краткий очерк политической экономии. Вып. I. Основные черты современного хозяйственного [в объяв229

лении: капиталистического] строя» и др. Переводились же книги Буасье и Зомбарта о первых веках христианства, труд Гарнака о «Сущности христианства», Булгаков специальным предисловием сопровождал перевод «инициирующей» книги Л. Брентано «Христианско-социальное движение [в объявлении: христианский социализм] в Англии». Одним словом, проповедуя социальную борьбу, деятели ХББ отыскивали ей христианские основания, «очищенные» от «исторической» церкви и модифицированные протестантизмом. В план «Религиозно-общественной библиотеки» решили также «включить издание ряда сборников, посвященных различным вопросам философии религии, церковной жизни и христианской общественности под общим заглавием: "Вопросы Религии"». Как уже говорилось, понятийный язык ХББ был не только вполне созвучен понятиям «идеалистов» из ВЖ, но и во многом следовал вектору их эволюции. ХББ решило следовать религиозно-общественной струе в журнале ВЖ и «идеалистическому направлению» и поэтому было логичным, что на смену издательски-идеологическим проектам «Вопросов философии» и «Вопросов (Вестника) Жизни» пришли «Вопросы Религии». Конституцией нового сборника объявлялась свобода мнений при «общности христианского мировоззрения», что вовсе не значило, что в круг авторов имел шанс войти кто-либо помимо единомышленников ХББ. Таковых находилось немного. Держа в уме образ полноценного «толстого» журнала, Эрн и Свенцицкий планировали параллельный выход как бы второй (согласно журнальной практике того времени), политической, части журнала — сборников «Взыскующим Града» — в дополнение к части научно-художественной, первой — «Вопросам Религии». Понятно, что единственными авторами «Взыскующих» назывались дуумвиры ХББ, что закрепило за

230

ними в частной переписке прозвище «взыскующих». Вот содержание первого выпуска, запланированного к печати еще осенью 1905 г., но увидевшего свет лишь в 1906 г. — оно полностью соответствовало журнальной рубрике «внутренних обозрений»: «Взыскующим Града. Об одном недоумении. Духовный Блуд. Торжествующая ересь. "Абсолютное добро" и А. И. Гучков. К чему ведет русская революция». Ожидался и выпуск второй («Террор и бессмертие. Наша вина. О правде и лжи. Мистический опыт. По поводу книги Ренана "Жизнь Иисуса". Христианская общественность. Партийная работа и освободительное движение. Об одном "романе"») , но, может быть, на этот раз страх цензуры удержал «взыскующих».

Первый выпуск «Вопросов Религии», по-видимому, должен был выйти в свет в совместном издании И. Д. Сытина и П.П.Сойкина под названием «Накануне церковного собора». Надежда на участие в этом издании сохранялась до марта 1906 г., когда все проекты «Религиозно-общественной библиотеки» уже поступили во владение Д. П. Ефимова. Однако, в итоге ни Булгакову, ни деятелям ХББ не нашлось в нем места, и вышедший под названием «К Церковному Собору. Сборник группы петербургских священников» (СПб., 1906), он стал чисто обновленческим предприятием.

Газетные предприятия на время отвлекли недюжинную энергию Эрна и Свенцицкого от организации «Вопросов Религии». 17 мая 1906 г. Булгаков писал компаньону: «Сборник наш, очевидно, снова застрял, — и я, пока что, не читал еще ни одной страницы корректуры» (409). Но уже в июне 1906 г. долгожданные «Вопросы Религии» вышли в свет огромным для такого издания тиражом в пять тысяч экземпляров. Состав его авторов оказался очень беден, как беден и узок был круг идеологов ХББ: Эрн, Свенцицкий, их друг Флоренский,

231

из союзники Булгаков и Волжский. Оформление обложки работы Е. Лансере определенно напоминало выполненное им же оформление обложки ВЖ — но теперь она была не красного, а охристо-желтого цвета.

В трех статьях в «Вопросах Религии» Булгаков излагал всю свою «культурно-церковно-общественную программу» (410). Интересно, что в первоначальном плане сборника числились лишь две статьи Булгакова: «Церковь и государство» (перешедшая, в свою очередь, из «Накануне церковного собора») и «Церковь и культура». И лишь в более поздних объявлениях издательства Д. П. Ефимова появилось упоминание о статье «Церковь и социальный вопрос». Ее расположение в самом конце сборника свидетельствовало, что тетрадки с нею допеча-тывались в самую последнюю очередь. Булгаков писал в своем триптихе: «Век гуманизма выставил великие христианские заветы, старое отцовское наследие — идеалы свободы, равенства и братства, но выставил их как свое создание и свою собственность, оторвав прекрасный цветок от родимого ствола. Для воплощения этого идеала он мобилизовал величайшие социальные силы, сплотив целую международную армию социализма, ведущую правильную и успешную войну за эти идеалы. Создаются новые, все более совершенные формы общения и внешнего объединения людей, стены здания социализма возводятся к крыше, и не особенно далеко то время, когда принципиальная победа социализма станет (если уже не стала) совершившимся фактом и когда капиталистический мир рухнет, уступив место социалистическому. Но (...) создаст ли внешняя победа социализма действительную человеческую солидарность? (...) Только церковь может ставить себе и способна разрешить задачу, за которую берется социализм, задачу объединения и организации человечества (...). Если бы создалась, наконец, христианская, церковная общест232

венность, то и социализм бы потерял свой мертвенный, классовый характер». Идя «в общих рядах социализма» и нисколько не сомневаясь в его победе, Булгаков призывал, однако, следовать «реальной политике», считаться с «пределами эластичности социальной ткани». Субъектом такой политики он по-прежнему хотел видеть «христианскую партию».

На первый выпуск «Вопросов Религии» и, в частности, статьи Эрна, Свенцицкого и Булгакова вскоре откликнулся Философов. Его по-прежнему более всего волновала церковность религиозных поисков ХББ и Булгакова, каковые, по мнению Философова, с какой бы то ни было церковностью были несовместимы. Критик писал: «Если бы наша церковь, послушав Булгакова, Эрна, Свенцицкого и др., произвела бы все требуемые ими реформы, из которых первая — разрыв ее связи с абсолютизмом , то она перестала бы быть православной (...) Поэтому реформа православия невозможна (...) Пора же, наконец, признать, что историческое христианство своей общественности не имеет, и если оно выходит из монастыря в мир, то оно фатально благословляет цезаря, все равно, в форме ли цезаризма или папства» (411). Осенью 1906-го свой отклик опубликовал и соавтор Свенцицкого и Эрна по сборнику «Свободная совесть» С. М. Соловьев. С позиций, не столь далеких от убеждений Булгакова, он выразил мнение, психологическую правду которого разделили бы многие (статьи Булгакова он, кстати, проигнорировал). «Ни о каких настоящих вопросах и речи нет в сборнике. Все метафизические и исторические проблемы, вставшие перед современным сознанием, уже заранее решены авторами сборника... В этой куче, куда гг. Флоренский и Эрн свалили без разбора Софокла, Машкина, Бебеля и прочих, все смешалось в одном пошлом безразличии (...) Теплоохладная пошлость г. Эрна и компании липкими комьями наседает на

233

драгоценный ковчег церковной истины» (412). Справедливость или несправедливость выводов С. М. Соловьева о неспособности ХББ трактовать «настоящие вопросы» современности непредвзятый читатель легко мог оценить по материалам другой сферы издательской деятельности Эрна и Свенцицкого — газетной.

Киевская газета «Народ» не была единственным осуществленным проектом «религиозно-общественного» направления, центр которого составили Булгаков, Свенцицкий и Эрн. Издание газет (413) в наибольшей степени соответствовало программным задачам христианских социалистов 1905—1907 гг. и потому подвергало глубокой проверке саму жизненность их «религиозной общественности». Начиная с проекта «Народной газеты» безусловное лидерство в этом деле принадлежало ХББ. Исследователи совершенно справедливо заметили, что считать ХББ издателем этих органов печати не следует, ибо ХББ не было формальной организацией, имеющей фиксированное членство и официальный орган (414). Но если следовать отечественной традиции исследования «кадетских», «большевистских» и прочих газет, чья партийность (в характерных для старой России условиях нелегальности или «неофициальности» любой политической партии) определялась партийной принадлежностью их главных действующих лиц, то иного родового признака для предприятий Свенцицкого и Эрна найти не удастся. Вполне может быть, что ХББ — лишь фальсификация, создававшаяся усилиями Свенцицкого и Эрна, но именно Свенцицкий и Эрн желали,

234

чтобы их деятельность вписывалась в некий план ХББ, и именно Свенцицкий и Эрн стояли за описываемыми ниже проектами. И значит, ничто не избавит эти проекты от клейма ХББ.

Уже в апреле 1906 г., по живым следам неудачи «Народа», будучи в родном Тифлисе («Народ» высылался ему редакцией в Тифлис (415)), Эрн принял участие в новой попытке создать газету испытанного образца. 27 апреля, в день открытия Государственной Думы, из печати вышел первый номер еженедельной газеты «Встань, спящий». Ее редактором-издателем стал священник Иона Брихничев (1879—1968) (416). Религиозно-общественное направление еженедельника считывалось с первых его страниц. Номер открывало стихотворение В-ва:

Встань, спящий — силы роковые Всесильным знаньем сокрушить, И рабства цепи вековые Напором жизненным разбить. (...) Встань, спящий! радостно и смело За свет и лучшую судьбу!.. За дело, Божеское дело Не бойся выйти на борьбу!..

Далее из сытинского «Русского Слова» перепечаты-валась статья свящ. Григория Петрова «Просит внушить». В «Беседах с читателями» первых двух выпусков рассказывалось о «Рабочем празднике 1 мая», конституции, [властном] авторитете («всякий авторитет приносит вред»), демократии и бюрократии, в сравнении приводились данные о доходах царской и рабочей семей. Во втором номере еженедельника, 7 мая 1906 г., появилась статья С. Б. «Совесть застрелила (На смерть казачьего офицера Мазюкина)» (417).

235

Большинство статей не имело указаний на авторство, что соответствовало гораздо более крайней, чем у «Народа», политической ориентации (418). Существует мнение, что политически газета Брихничева оставалась умеренной, занимая «народнически-демократические позиции» (419), — вряд ли это так. Во-первых, в России 1906 г. «народнически-демократические позиции», несмотря на все свое распространение, отнюдь не были и не считались умеренными, по сути являясь одним из вариантов революционной программы. Во-вторых, традиционно ополчаясь на «бюрократию» и проповедуя равенство, свой радикализм тифлисская газета черпала не из особенностей политической программы, а из соответствующим образом истолкованного христианства. В опубликованной в газете статье «Гражданские свободы и христианство» Эрн писал: «Если какие-нибудь люди — начальство, правительство — пользуясь своей силой — захотят насиловать эту [освящаемую Евангелием ] свободу и требовать исполнения каких-нибудь безбожных приказаний, христиане должны перенести все, пойти на муку крестную — но только не исполнять того, что противно их совести и заветам Христа» (420). Автор, скрывшийся под псевдонимом А. -ий, шел дальше простого уподобления гражданских свобод евангельским заповедям и призывов к гражданскому неповиновению: «Христианин требует большего, чем социалист или анархист, и в этом смысле он подлинный революционер. Он разрушитель всякого уклада жизни, как только этот уклад провозглашает себя священным и неприкосновенным, потому что христианин ищет Царствия Божия и Правды Его. Что же тогда должны думать мы таких людях, которые продали себя за деньги и блага мира князю века сего, о царях, сановниках, министрах, полиции, которые всеми силами стараются остановить рост Царства Божия в людях, которые покупают в свою очередь души

236

"малых сих" — шпионов, городовых, жандармов, солдат для того же антихристова дела? Дети диавола, они всеми силами хватаются за колесницу Правды, чтобы остановить ее торжествующий ход» (421).

Разоблачение «антихристовой» природы самодержавия, конечно, не было заслугой одной лишь тифлисской газеты. Об этом весной 1906 года писал в своем «Пророке русской революции» Мережковский, и в газете «Народ» — Свенцицкий («признание самодержавия есть уже отречение от Христа»: (422)). С этим, как было уже сказано, не спорил и сам Булгаков.

Все четыре номера газеты, увидевшие свет до 5 июня, оказались настолько радикальны, что, конфликтуя с властями, трижды меняли название: «Встань, спящий» — «Наша мысль» — «Стань, спящий» — «Ходите в свете». Брихничев был арестован, судим и по статье 129 получил год заключения в крепости. За Брихничева последний выпуск газеты подписал А. В. Ельчанинов.

Вскоре тифлисская «Ходите в свете» нашла своего преемника в лице московской газеты под тем же названием. Ведший все издательское дело ХББ, заведующий редакцией «Религиозно-общественной библиотеки» Д. Д. Галанинписал Волжскому 20 июня 1906 г.: «Затеваем в Москве еженедельную газету для народа, не знаю, писал ли Вам об этом Валентин Павлович [Свенцицкий]. Как начнет выходить, так вышлем, конечно, Вам» (423). 28 июня Ельчанинов из Москвы делился переживаниями с Волжским: «Вы слыхали историю с нашим "Встань, спящий". Нас разогнали из Тифлиса, чему мы, пожалуй, были и рады, т. к. представляется возможность поставить ту же газету здесь. Вал. П. [Свенцицкий] с восторгом отнесся к этой идее, Флоренский тоже; словом, газета идет и 8-го будет первый номер» (424). Тираж планировался в 30 тысяч. Под

237

общей шапкой московского издательства «Стойте в свободе» готовился преемник газете «Встань, спящий».

Вышедшая в «Религиозно-общественной библиотеке» Д. П. Ефимова практически одновременно с газетными хлопотами ХББ совместная брошюра Эрна и Свенцицкого «Взыскующим Града», думается, адекватно отражала идеологию этого всего предприятия. Само имя брошюры актуализировало излюбленный старообрядцами текст послания ап. Павла к евреям (XIII, 14): «Не имамы бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем». Этот текст, равно как и его старообрядческие коннотации, был потому актуализирован Свенцицким и Эрном, что открывал широкие возможности для откровенного анархизма — и этим предельно сближал их с (прежним их недоброжелателем) Мережковским, толковавшим Грядущий Град как «безгосударственную религиозную общественность» (425). В начале июня 1906 г., прочитав эту брошюру, Булгаков впервые ясно сформулировал свое расхождение с ХББ: «Получил сегодня "Взыскующих", перечел и сегодня просто отравлен ими. С тоской думаю, что это — ошибка молодости или "прелесть" и во что обещает это развиваться. И все у меня встает образ огромного креста в их квартире, на который мне всегда было почему-то неловко глядеть. (...) что такое "религиозная общественность", это еще очень большая проблема, м. б. именно не современная, ибо саердс-временная» (426). Показательно, что еще предварительное , почти чисто психологическое отмежевание Булгакова от столь недавно восхищавших его молодых сотрудников немедленно отразилось на осмыслении опыта «общественности», вынудив сконцентрироваться на проблемах ее извечной инертности и политической примитивности. Стало очевидным, что главным вкладом Булгакова в «Народ» было особое внимание к интеллектуальной стороне дела, ориентация на образованного

238

читателя, некоторая относительная «умеренность», если понимать под нею готовность воздерживаться от очевидных чрезмерностей и политического авантюризма.

За вычетом этого булгаковского вклада, новые газетные инициативы «взыскующих» все более уподоблялись одна другой, где отсутствие собственного читателя Эрн и Свенцицкий компенсировали «боевитостью». Когда 9 июля 1906 г. в Москве увидел свет первый выпуск «Стойте в свободе» с подзаголовком «Ходите в свете», обнаружилось, что Эрн и Свенцицкий придали еженедельнику исключительно политический характер. Официальным редактором-издателем был объявлен Ельчанинов, новыми сотрудниками прот. Туберозов, П. А. Ивашева и др. Редакционная статья объявляла о преемственности московского издания с тифлисскими: вокруг «искренне проводимой евангельской точки зрения на события и неминуемо вытекающего отсюда крайнего революционного направления в вопросах политических и общественных». Признавая, что «тифлисская газета "Встань, спящий" находилась в непосредственной зависимости от Москвы и была одним из начинаний большого религиозного дела», редакция видела свою задачу в том, чтобы «принять самое деятельное, самое горячее участие в русской революции». «Горячее участие» легко просматривалось в историко-политической притче Омеги (Флоренского) «Как император был отлучен от причастия» (427) и молитве В. Свенцицкого за упокой неудачливого мятежника лейтенанта П. П. Шмидта, расстрелянного6 марта 1906г., и террориста Каляева («Со святыми.упокой»).

В «Народе» (7 апреля) уже публиковалась молитва за лейтенанта Шмидта, но автор ее, В. В. Успенский, полагая достаточно красноречивым само упоминание имени Шмидта, оставался в общеритуальных пределах.

239

Свенцицкий же, перечисляя имена известных революционеров, казненных или осужденных на каторгу именно за насилие, употребленное ими в революцинной борьбе, писал: «Богсказал "не убий" — и мы веруем, что всякое убийство грех. Но грешат и святые, и за великие подвиги им прощаются грехи их. Простятся ли также грехи этим убийцам? Мы глубоко убеждены, что да, простятся. И Каляев, и Балашев, и Спиридонова, и десятки других, им подобных, убивая должностных лиц, — сами идут на верную смерть. (...) Пусть убийцы заблуждаются, пусть нельзя убийством достигнуть счастья, но ведь тот, ктобросаетбомбу, убежден, что, убивая злодея-губернатора, он спасает. (...) Это мученики — и грех им простится, за ту великую, святую любовь, которая толкала их на преступление. Так ужели Ты, Господи, оттолкнешь от Себя тех, кто приносил Тебе в жертву жизнь свою, за смерть прося счастье своему народу? Ужели Ты оттолкнешь и не простишь их грехов? Разве не раба Твоя эта чистая русская девушка с глазами светлыми и добрыми, как у ребенка, которую терзали и мучили, как святую первых веков, звери, называющие себя правительством [ср. "Народ": "они не пожалели невинных девушек, мучимых в темницах, еврейских детей, женщин и мужчин, избиваемых и убиваемых в погромах..." (Булгаков) и стихотворение "In pace" (Флоренский) ]» (428). Стилистические созвучия молитвы Свенцицкого с публикациями его коллег в «Народе», разумеется, имели для него и особую идейную глубину. В «Народе» же Свенцицкий вспоминал: «Покойный С. Н. Трубецкой как-то сказал мне: — Вы умеете воспринимать боль и ужас тех, которых убивают, — но вы слишком мало чувствуете ужас тех, которые убивают. Тогда я согласился с ним, но последний год научил меня видеть другое» (429).

240

Первый выпуск «Стойте в свободе» вызвал незамедлительные карательные меры властей (в частности, за публикацию молитв Свенцицкого), но тридцатитысячный его тираж уже был распродан. Вдохновленные таким результатом, издатели 17 июля 1906 г. напечатали следующий, второй выпуск еженедельника. Единственными уступками власти, на которые пошли Эрн и Свенцицкий, были перемена редактора-издателя (им стала П. А. Ивашева) — и смена названия (подзаголовка) на «Духа не угашайте». Большинство статей здесь вновь не имело объявленных авторов: часть их принадлежала Свенцицкому, часть, предположительно, Флоренскому. Булгаков никакого авторского участия в новом органе не принял и лишь собирал из разных источников деньги для его издания. Его жена Е. И. Булгакова составила в обоих выпусках библиографию «Что мне читать»: «по рабочему вопросу» за подписью Б. и «по крестьянскому вопросу» — без подписи. Тем не менее сам Булгаков считал необходимым подчеркнуть в письме от 25 июля: «С Валентином Павловичем [Свенцицким] мы сходимся в стихии "Стойте в свободе"...» (430). Второй выпуск еженедельника также вызвал немедленную карательную реакцию властей. «Духа не угашайте» подлежал аресту. Но и на этот раз номер успел полностью разойтись. 23 июля 1906 г. Д. Д. Галанин жаловался Волжскому: «Газета наша задержалась. На № 3 у нас сначала недоставало разрешения, а теперь грозит типографская забастовка. № 2 разошелся с большим эффектом, есть еще требования, на которые не хватает экземпляров. Печатали 30 т. Очень досадна эта задержка, т. к. она много повредит увеличению тиража тысяч этак до 60—70. Надежд много. Сейчас в Москве Сергей Николаевич [Булгаков] нашел квартиру себе, но что мало нашел — денег для еженедельника».

241

2 августа 1906 г. Московский комитет по делам печати возбудил дело против «Стойте в свободе» (431). 20 августа Галанин, констатируя усилившееся внимание полиции к газете, сообщал, что «на № 3 требования более чем на 50 т.» (432) Но больше успешных газетных опытов ХББ не знало.

Впрочем, и того было достаточно, чтобы, не разрывая материальных и идейных связей с ХББ, Булгаков начал резко осуждать «сектантский догматизм москвичей» (433).

Сердцевиной будущих перемен и разногласий Булгакова с ХББ являлось его продемонстрированное в статьях в «Вопросах Религии» антимаксималистское истолкование соловьевской теократии, в котором отношения церкви и государства представали по образу храма и его внешнего двора (434). Получалось, что даже такой частичный прообраз единого органа для ХББ и Булгакова, как «Вопросы Религии», встречался с фундаментальными противоречиями. С точки зрения создания журнала «христианских социалистов» и смотрели на «Вопросы Религии» их участники. Ознакомившись со сборником, Булгаков заключал: «В корявой форме он содержит здоровое и даже значительное зерно. Это если не событие, то все-таки — факт и значение. Но вижу, что сектантский догматизм москвичей так значителен, разногласия — при действительном единстве настроения — так велики и неустранимы (сравните хоть последнюю мою статью и Эрна), что с этим надо считаться. И я впервые вижу и чувствую, что мы, пожалуй, общего журнала вести и не можем, иначе располземся хуже». Сколь бы гипоте242

тический характер ни носили разговоры вокруг московского «общего журнала», нужда в нем до крайности обострилась с началом издания в Петербурге еженедельника «Век» 12 ноября 1906 г. Именно творческая ревность более левых и, в основном, светских деятелей «христианского социализма» заставляла их к нескрываемой настороженностью относиться к более умеренному изданию церковных реформаторов. Хотя, конечно, у создателей «Века» и в мыслях не было составить какую бы то ни было конкуренцию «Вопросам Религии» или отказаться от сотрудничества с Карташевым или Аггеевым, Булгаковым или Эрном.

Успокоительные новости появилось практически одновременно с доставкой петербургского еженедельника в Москву, около 16 ноября 1906 г., когда Булгаков сообщил Волжскому: «Ефимов (...) выразил Эрну готовность в виде пробы издать номеров пять журнала "Христианство и социализм" (с 1-го декабря) с тем, чтобы, если клюнет, поставить дело широко (...) Объявление, по моему предложению (чтобы избежать худшего), таково: издается при постоянном участии нас, сотрудников "В. Р.", Аггеева, Карташева, Успенского, Зеньковского, Ельчанинова. (...) В редакционной статье будет указано, что у нас нет редакционной точки зрения, как это и было предположено (...) Дальнейшее привлечение "еретиков" не возбуждает, да, при такой постановке дела, и не должно возбудить спора... Сейчас ответств. редактором — В. П. [Свенцицкий], издателем — Ефимов. (...) Вчера мы обсуждали проект содержания 5 номеров. (...) Если в результате выяснится и окончательная для нас невозможность работать вместе литературно, но я надеюсь, что это только и ограничится литературой» (435). Таким образом, своей волей Булгаков вводил в «орган» широкую коалицию разнообразных «ере

243

тиков» официального православия, сотрудников ВЖ, «Народа» и «Века», неудавшихся основателей «Вестника Жизни» и «Народной газеты», что должно было гарантировать журнал от «сектантства» Эрна и Свенцицкого. Последний, только что оправданный по делу о публикации в журнале ПЗ «Открытого обращения верующего к православной церкви», готовился принести свою спасенную политическую благонадежность в неминуемую жертву на посту ответственного редактора. Тем не менее радикальные коллеги Булгакова вряд ли готовы были согласиться на вторые роли в организуемом деле. Ничем не подтверждая своей готовности к политическим компромиссам, Эрн сообщал Е. Я. Архипову 22 ноября 1906 г.: «Скоро осуществится одна из заветных мыслей наших. С начала декабря получаем возможность издавать еженедельный журнал, посвященный вопросам христианской общественности, под названием (если разрешат такое название) "Социализм и Христианство". Журнал будет носить серьезный, не агитационный характер. Будем вести журнал Свенцицкий, Булгаков и я, а непостоянными сотрудниками будут почти все сотрудники "Вопросов Жизни"» (436). 30 ноября 1906 г. поступило новое сообщение: «Ефимов увлекся и сказал, что он будет издавать год». Неудивительно, что прогрессирующий энтузиазм издателя сопровождался его финансовыми затруднениями (437). 14 декабря стало ясно, что проект лопнул, вызвав прилив облегчения у Булгакова: «К агитации церковной сейчас я не чувствую влечения, а, в меру нужды, могу удовлетворить в светских газетах, а что до внутреннего, то хочется именно подумать, заглянуть в себя и не дрожать в журнальной горячке» (438).

Не успокоились лишь его коллеги, после неудачи «Социализма и Христианства» переключившиеся на сос244

тавление второго выпуска «Вопросов Религии». На его истории также отразились растущие противоречия. В документах запечатлелось несколько приступов к сборнику, пытавшемуся свести разнонаправленные тенденции под единую крышу. Но «взыскующим москвичам» оказывалось все труднее собрать коллектив авторов и еще труднее — их оригинальные сочинения. Первым вкладом в книгу, наверное, стал доклад Свенцицкого в РФО памяти Вл. Соловьева 4 декабря 1906 г. «Террор и бессмертие», запланированный к публикации еще во втором выпуске «Взыскующим Града». Набранный и отпечатанный отдельно (о чем свидетельствуют сигнатуры в тексте статьи в «Вопросах Религии»), доклад, видимо, разделил бы печальную судьбу своих пропагандистских собратьев, — но, включенный в толстый и дорогой сборник, получил шанс увидеть свет. Задуманную еще в июне 1906 г. статью «Церковь и общественность» (439) обещал дать Булгаков. Исполнить обещание мешала занятость думскими делами, хотя в анонс имя Булгакова попало (440). Флоренский предлагал «первую половину» «Столпа и утверждения истины» (I—VIII). Но издатель Д. П. Ефимов находился на грани финансового истощения, и «взыскующие» дуумвиры обратились за помощью к М. В. Пирожкову, из всех «религиозных общественников» избравшего в свое попечение Мережковских и Бердяева, для которых он по-прежнему собирался организовать журнал «Меч». Видимо, в качестве жеста доброй воли по отношению к Мережковским и Пирожкову во второй выпуск «Вопросов Религии» была включена статья Бердяева «Распря Церкви и государства в России», по основной своей идее созвучная строю идей Мережковского. Бердяев, в частности, писал, что «все опыты христианской общественности в истории были до сих пор компромиссом с князем этого мира» и «только новое

245

религиозное сознание и новое религиозное действие может вывести из состояния немощности и беспомощности [православную церковь]». При этом Бердяев давал понять, что под новым разумеет не путь «обновленчества», классической Реформации, но лишь путь религиозной мистики, проповедуемой и Мережковским (441). Но Пирожков отказал (442).

История еженедельника «Век» поначалу непосредственно касалась лишь истории обновленческого движения в Русской православной церкви, активисты которого в 1905 г. составили «группу 32-х священников», а в 1906 — санкт-петербургское «Братство Ревнителей Церковного Обновления». Они-то и поставили в еженедельник главные литературные и организационные силы. Первый замысел его восходил к «Вестнику Жизни» Карташева и Аггеева. Привлеченные к этому проекту, «обновленцы», однако, так и не смогли придать ему новой динамики. Вообще после закрытия ВЖ в Петербурге так и не появилось церковно-общественного органа (ПЗ к ним не относилась), а петербургские жители Карташев и Аггеев имели все основания чувствовать себя изолированными от изданий, выходивших в Киеве, Москве и даже Тифлисе. 25 июля 1906 г. Булгаков так отзывался о судьбе петербургского проекта: «О журнале ничего нового нет. Попы — дрянь и ерунда, ничего не сделали и едва ли сделают» (443)... Можно предположить, что раздражение Булгакова против обновленцев подпитывалось не только их собственными недостатками, но и тем, что столь радужные в 1905 г. перспективы церковной рефор246

мы в 1906 г. подвергались властью все большим сомнениям и даже обещанные ею меры откладывались.

Еженедельник «религиозно-общественной жизни и политики» «Век» появился лишь осенью, и выходил в Петербурге с 12 ноября 1906 г. по 8 июля 1907 г. Дело строилось широко и к еженедельнику в качестве постоянного приложения добавлялось «Церковное Обновление» и раз в две недели — выпуски Библиотеки «Век». Редактором-издателем стал почтивший своим именем авторский коллектив газеты «Народ» В. А. Никольский. За ним возвышались фигуры тех, «при ближайшем редакционном участии» которых велся еженедельник — Карташева и известного обновленческого деятеля арх. Михаила (Семенова). Кроме того, список авторов включал в себя всех активных деятелей религиозно-общественной печати лета и осени 1905 г.: Булгакова, Волжского, Аггеева, Аскольдова, Эрна, Свенцицкого, их друзей Флоренского и Ельчанинова. Со стороны вольного философствования с «Веком» готовы были сотрудничать Бердяев, Философов и даже Розанов. Все названные имена рано или поздно появились на страницах еженедельника и, хотя и условно, но поддержали его претензии на охват широкого спектра религиозной мысли. Попытки привлечь к этому известных ученых эсеровской ориентации Е. В. Аничкова и А. Е. Преснякова (принявшего участие и в «Народе»), и даже католического краковского исследователя М. Э. Здзеховского ограничились лишь формальным их упоминанием.

В первом же номере еженедельника редактор трактовал задачи «христианской политики». Это выступление, несомненно, претендовало на то, чтобы убедить инициаторов «христианской политики» в существовании встречного, столь необходимого им движения церковных кругов к светской религиозной интеллигенции. В. А. Никольский писал: «Русская религиозно-общественная

247

жизнь (...) выдвинула на первое место задачу примирения христианских воззрений с современною культурой, задачу церковного обновления и христианского возрождения, из которой естественно вытекают все сложные вопросы христианской политики». При этом «христианская политика» в сложившейся «христианско-социалистической» традиции мыслилась в попутном достижении и чисто буржуазных свобод, и социалистической, даже — коммунистической организации хозяйства и общественной жизни: «полного гражданского равноправия, свободы личности, (...) выборного самоуправления общин, замены личного пользования собственностью общинным пользованием и широкое развитие трудовых союзов». Задачами собственно «Века» объявлялось «освобождение Русской Церкви от подчинения государству, осуществление соборного начала в церковной деятельности нашей и ... устроение Русской Церкви на началах вселенского христианства» (444).

Организаторы нового еженедельника не могли пожаловаться на недостаток общественого внимания — и внимания именно к явленному им резко церковному пониманию «общественной религии». На этой волне возникли новые журналистские репутации и имена, не менее громкие, чем те, что наполняли собственные издания ХББ. Конечно, реальным опытом общественных деятелей и трибунов обладали вовсе не «обновленцы», а, прежде всего, Карташев и Агтеев, близко изучившие потребности публики и потому превратившиеся в ведущих авторов «Века». Именно Карташеву и Аггееву пришлось в это время на митинге в Петербургском политехническим институте при тысячной студенческой аудитории состязаться с социал-демократическим «богоискателем» А. В. Луначарским на тему «социализм и религия» (445). Можно не сомневаться, что главная линия этого противоборства

248

пролегала не близ самой проблемы социализма, а в поле совместимости правоверного социализма с обновляемым православием. В день выхода в свет первого номера В. Я. Колачев (видимо, секретарь редакции, от ее имени приглашавший к сотрудничеству Волжского) обещал Волжскому: «Постараемся быть смелыми и откровенными, хотя и сознаем, что времена тяжелые и слышно уж, что на нас "оскалены зубы"» (446).

Но все эти усилия не убеждали Булгакова. 16 ноября он сообщал из Москвы о петербургской новости: «Получил сегодня "Век", — то, что и ожидалось, но я допускаю, что он может иметь значение для причесывания чумазых» (447). «Чумазыми» он называл священников, так и оставшихся индифферентными к его пропагандистским усилиям в церковной среде. Чтобы понять существо его именно журналистских претензий, следует вспомнить, что Булгаков во многом уже изжил прежние пропагандистские надежды и иначе смотрел на задачи печатного органа. Так, видимо, под впечатлением изданных М. В. Пирожковым «Записок Петербургских Религиозно-Философских собраний (1902—1903)», в начале сентября 1906 г. он признавался: «Сейчас для меня бесспорен тип "Трудов Соловьевского общества" с стенографическими отчетами» (448). Речь шла о стенотчетах московского РФО памяти В. С. Соловьева. Подобную неудовлетворенность новым органом наверняка испытывали и другие «ветераны» религиозно-философской печати, что не могло не создать почвы для конфликтов. Уже через две недели, к 30 ноября, Булгакову стало известно, что «в "Веке" уже перегрызлись и расплевались...» (449). Имелся в виду, должно быть, спор Карташева с редактором-издателем, в результате которого с № 5 (10 декабря 1906) из еженедельника исчезло упо249

минание о его «ближайшем редакционном участии», а в следующем номере появилось письмо в редакцию Карташева о его самоотстранении от редактирования «Века» ввиду «осложнения личных занятий» (450). Примечательно, что это не только не прекратило его сотрудничества с еженедельником, но лишь стимулировало публицистическую активность Карташева на его страницах.

О весьма распространившейся в религиозно-общественных кругах неудовлетворенности обновленческим «Веком» (в которой не могла укрыться и нота высокомерия интеллигенции по отношению к «интеллигентным» занятиям духовенства — и ревности к их общественному успеху) говорит еще один отклик Булгакова. Признаваясь Волжскому, что сам направил в редакцию еженедельника «никчемную и пустую статейку», он писал: «Нет, этот орган может пойти, но он погибнет от недостатка сотрудников, а не подписчиков!» (451) Названная «статейка», конечно, не открывала новых горизонтов, но подтверждала неизменность общего курса на соединение церкви и радикальной интеллигенции. «Истончающаяся стена между "духовным" и "светским", — писал в этой статье Булгаков, — должна быть сломана» (452). В свою очередь, в январе 1907 г. Мережковский писал: «Русская революция совершается помимо или против русского религиозного сознания; и это сознание развивается помимо или против русской революции... Нам предстоит соединить нашего Бога с нашей свободой» (453). Никто уже не сомневался в правомерности таких соединений. Как всегда, проблема была в том, какой именно способ приобщения церкви (Бога) к общественности (революции) окажется продуктивным. Наследие Вл. Соловьева указывало на такой способ — «христианскую политику»...

250

Но в деятельности «христианских социалистов» — и особенно в (во многом эпигонской) публицистике «обновленцев» — все более обнаруживался кризис идеи «христианской политики». Одним из первых об этом писал внимательнейший их оппонент Философов, посвятивший дебютному номеру «Века» довольно резкий критический отклик. Становясь на позиции «истинной революционности», Философов уязвлял организовавших издание «обновленцев» за оппортунизм: «Сущность программы [еженедельника] можно определить следующим образом: "Так как в России началось "освободительное движение", так как положение старой церкви начало благодаря этому вне-церковному движению колебаться, то мы, члены братства [церковного обновления], и спешим отказаться от старых господ, против которых мы никогда открыто не восставали, и присоединяемся к новым". Главное, чтобы поспеть за колесницей "освободительного движения"». О «христианской политике» еженедельника Философов выразился еще определеннее: «Причем тут христианство? Это ничто иное, как робко и туманно высказанные требования социалистической программы. (...) Христианство — есть религия исключительно личная, а не общественная. .. Религиозная общественность в нем еще не открыта. Это дело будущего, дело будущей религиозной революции, а не церковной реформы» (454). Один из главных публицистов «Века» Вик. Алов отвечал Философову: «"Христианская общественность не открыта" — значит надо идти — искать ее. "Христианской политики не существует" — значит надо идти — искать и ее» (455). И, словно откликаясь на процитированные размышления Мережковского, «Век» лапидарно утверждал, что религиозный смысл присущ русской революции уже потому, что она является актом освобождения и приближает к чаемому «безвластию». Вне соединения с рево251

люцией, утверждал еженедельник, новая религиозность может привести только к старой церкви (456). Так незатейливо представляли себе задачу «обновленческие» союзники Булгакова и его коллег.

Сами же они все глубже убеждались в неосновательности своих надежд на то, что «христианский социализм» сможет овладеть «позитивистской» интеллигентской общественностью, а посюсторонняя общественность, наоборот, укрепится религиозным сознанием. Проекты «христианских политиков» смещались во все более мистические сферы. В одной из первых своих статей в «Веке» Карташев писал: «Церковное, религиозно-мистическое утверждение личности с ["позитивной"] общественностью несоединимо. Оно ведет к особому подобию общественности: к союзу в любви, но вне культуры, вне законов экономики и социологии. Показатели этого идеала в опытах: монастыри, духоборы, толстовцы. Эта внекуль-турность, бесплотность — безобщественность — должна быть превзойдена. "Общественность" церковного идеала, хотя и истинно-религиозная, чудесная, но бесплотная, должна облечься плотью космоса, плотью культуры, плотью новой, тоже чудесной, экономики и социологии. Но это уже будет не церковный идеал, а идеал осуществленного Богочеловеческого Тела в мире, царство Софии Премудрости Божией воплощенной, царство Духа-Утешителя» (457). Словно желая подкрепить позицию Карташева новыми аргументами, но на самом деле — отрицая плодотворность самой волновавшей «христианских политиков» проблемы, в дискуссию вступил полномочный представитель группы Мережковских — Философов.

Вновь атакуя церковно-общественный проект «Века», в открытом письме в еженедельник Философов писал: «Я имею смелость утверждать, что иной общест252

венности, кроме "самодержавной", иного общественного принципа, кроме подчинения властям предержащим, у православия нет (...) полной победы над самодержавием не может быть без победы над православием... Пусть нам докажут, что последовательный социализм, или хотя бы даже "кадетизм" совместимы с православием, и тогда не только "братство церковного обновления", но и более радикальный "христианский союз" (С. Булгакова, Эрна, Свенцицкого и других) будет иметь почву под ногами, найдут целостное миросозерцание, приобретут единство действий. Пока же этого нет, "братство" лишь любопытный "инцидент", показывающий, насколько длиннополая ряса мешает стать... кадетом. Орган "братства" — журнал "Век" — (...) проблемы православной общественности не касается, как будто здесь все ясно». От имени «Века» Философову отвечал Свен-цицкий. Пеняя оппоненту за то, что тот не делает разницы между обновленцами и радикалами из ХББ, Свенцицкий не нашел иных контраргументов, кроме как вернуть Мережковским их упрек, высказанный некогда в ВЖ по адресу «идеалистов». Считая себя практическим деятелем, Свенцицкий, как ему казалось, дезавуировал критику Философова тем, что произнесена она была от имени только «нового религиозного сознания»: «Но новое здесь должно быть другое, не религиозное сознание, но религиозное делание» (458). Разъяснить же смысл и направление этого «делания» Свенцицкий так и не смог. Ему на помощь на страницах «Века» выступил Асколь-дов. Ноитот, не ответив Философову по существу, не нашел иного выхода, кроме «разрыва с православием, реформации, возвращения к "первоисточникам христианства"» (459).

Желая смягчить все более резкий тон полемики и последствия посеянной ею «распри», в «Веке» выступил Бердяев. В целом солидаризуясь с Философовым, он,

253

однако, был одним из тех, кто действительно искал выхода из идейного тупика, не успокаиваясь на полемических фразах и благодаря этому заметно поправил позиции обеих спорящих сторон: «Если православие во всех смыслах есть ложь, уклон, недоразумение, если святыни не было, то (...) теряетсявера в Промысел Божий. Нам тогда нечего продолжать в мире, мы — нищие, не получившие никакого наследства, такие же пролетарии, как и безрелигиозные революционные отщепенцы». И далее: абсолютная «метафизика православия не заключает в себе никакого учения об общественности» и поэтому невозможна его относительная, политическая оценка. Однако и Философов, и Свенцицкий хотят оценить православие в терминах политики, «оба хотят, чтобы религия послужила [революции, но]... и революция, и самодержавие должны смириться перед святыней религии. Да сохранит нас Бог от политиканствующей религиозности и от религиозного политиканства». Походя уязвив ка-детизм за «духовную буржуазность», Бердяев обрушился и на политические крайности: «Социальный и политический революционизм потому уже не религиозен, что отрицает трудный и долгий внутренний подвиг победы над грехом, вольный отказ от самоутверждения, что в нем слишком много самомнения и самодовольства». Одним словом, заключал Бердяев: «Философов прав, когда предлагает вдуматься в религиозную метафизику. Я бы сказал, что нужно найти внутренний, религиозный источник, который даст религиозному движению право сказать свое слово. Источника этого нельзя искать в механическом соединении с революцией» (460). Трудно сказать, что более всего возмутило Свенцицкого, но в очень резком ответе Бердяеву со страниц «Века» он сосредоточился на реабилитации революции и революционеров — ив этом с полной ясностью проявился преобладающий политический дух еже254

недельника. «В крайних партиях... подлинное стремление к праведной жизни», — писал Свенцицкий, а революция — «этап в богочеловеческом процессе» (461).

Свенцицкий же высказал косвенное, но прозрачное осуждение новым общественным усилиям Булгакова — его депутатству во II Государственной Думе, выступлениям против правительственного и столь дорогого Свенцицкому антиправительственного политического террора, участию в подготовке кадетских проектов церковного устройства и т. д., освещению коих «Век» отдал значительную дань (462). Полемизируя с Бердяевым, Свенцицкий походя заметил: «Я за революцию не в смысле сочувствия ее конечным идеалам или демоническим элементам, а в смысле сочувствия той правде, которая заложена в чувстве свободы революционеров. Я против кадетизма именно потому, что кадетизм по своей психологии (за отдельными исключениями, которые чувствуют себя одинокими в своей среде), по верному выражению Бердяева, "буржуазен", пошл, бесцветен, он не самоутверждается не из самоотречения, а от внутреннего бессилия. Я предпочту иметь дело с чертом, чем с кадетом. Пишу в буквальном смысле слова, без всяких шуток и без всякого остроумничанья» (463).

Преобладающий пафос же «кадетских» проектов Булгакова состоял в освобождении церковной жизни от руководства «архиерейской бюрократии», ликвидации зависимости церкви от бюрократии светской, признании изменения политического режима (самодержавия) главным условия созыва церковного собора и реформирования «исторической» церкви (464). Эти тезисы, столь же исторически справедливые, сколь и расхожие в обновленческом кругу еженедельника «Век», однако, не исчерпывали всей внутренней работы, происходившей в сознании Булгакова в эпоху его депутатства. Главным ее итогом, по признанию Булгакова, стало возвращение

255

в «историческую» церковь и, по признанию его современников, существенное политическое поправение. Однако результаты его церковно-политической эволюции оставались еще весьма неопределенными. Можно сказать, что в конце 1906 — начале 1907 г. из-под преобладающей в сознании Булгакова христианско-социа-листической инерции одно за другим вымывались ее основания. И внешне неизменная линия политического поведения становилась все более ритуальной.

11 октября 1906 г. в письме к А. Г. Достоевской Булгаков признался, что, стремясь избежать «[цензурных] осложнений», в своем предисловии к юбилейному собранию сочинений Достоевского сделал «некоторые словесные смягчения, особенно касательно Высшей Православной Иерархии (этот термин даже повсюду исключен)» (465). 14 декабря 1906 г. Булгаков подтверждал свои прежние взгляды: «все больше начинает казаться, что, хотя религиозно и неправ Мережковский, но он может оказаться исторически прав, т. е. что вся историческая черносотенная церковь пойдет на слом» (466). 29 декабря в кадетской газете «Новь» он выступил с заостренной против официальной иерархии статьей «Горе русского пастыря», в которой, в частности, вновь признался в авторстве опубликованной в «Освобождении» статьи «Самодержавие и православие». В генетически связанной с юбилейным текстом о Достоевском лекции «Венец терновый» Булгаков мягко пенял Достоевскому за его непонимание политической правды «материалистических радикалов [18]60-х гг.» Этот же юбилейный текст Булгакова в конце 1906 — начале 1907 гг. увидел свет трижды — и без изменений. В современных же тексту устных выступлениях уточнения уже были свершившимся фактом. По сообщению еженедельника «Век», 8 апреля 1907 г. Булгаков председательствовал на подготовительном заседании по организации

256

Петербургского РФО (он жил в Петербурге в качестве депутата Думы). При активном участии Бердяева, Струве, Аскольдова, Аггеева, Карташева присутствующие обсуждали выдержанный в резко антицерковном духе доклад Розанова «Отчего падает христианство». Обозреватель «Века» сообщал: «Наивные суждения о научной высоте наших левых и сущности революции, которую автор без смущения иногда подменивал эволюцией, заставили некоторых оппонентов высказать предположение, не мистифицирует ли В. В. всех нас "ребяческими при своем огромном уме положениями" (П. Б. Струве)» (467). А Струве вспоминал: «Присутствовавшие в этом собрании С. Н. Булгаков и я возражали против совершенно некритической идеализации материалистического радикализма [18]60-х гг. (...) Свой доклад... Розанов хотел напечатать тогда же в Русской Мысли. Я готов был поместить его с надлежащей отповедью; но ни С. Н. Булгаков, которого я просил написать эту отповедь, ни я сам не собрались написать ее (то были дни второй Думы)...» (468).

27 мая 1907 г. Булгаков сообщал конфиденту: «Думские впечатления (подобно впечатлениям от Народа) дали мне огромный душевный опыт, под впечатлением которого у меня закипела — неожиданно внутренняя работа новой переоценки ценностей и самопроверки. Сами собой стали знаки вопроса (хотя еще и не ответа) над старыми догматами "христианской политики", "общественности", культуры... Мир все утрачивает для меня абсолютную ценность, обезвкушива-ется, я все сильнее чувствую правду и глубину Розанов-ской альтернативы в статье об Иисусе Сладчайшем: или мир, или Христоо> (469). «Кое от чего, — писал далее Булгаков, — я освободился уже окончательно (как, например, от христианской политики или братства борьбы)», «мое отношение к политике теперь совершенно

257

внешнее» (470). Далее последовало сближение Булгакова с консервативным кружком «ищущих христианского просвещения» М. А. Новоселова (1864—1938) (471) и растущее внутреннее освобождение от политической ангажированности. Летом 1907 года Булгаков даже попытался занять преподавательскую вакансию в Московской духовной академии и представить на соискание магистерского звания по богословию свой труд по политической экономии (из него и выросла позже «Философия хозяйства)».

«С 1906—1909 гг. я окончательно вернулся в церковь», — вспоминал Булгаков (472). Ясно, что такой вектор эволюции в корне противоречил преобладающим настроениям «обновленцев» и той линии, которую они стремились выстраивать в «Веке». Организационный конфликт с ними, впрочем, начал назревать еще до бул-гаковского преображения. Конфликт, как это часто бывало с Булгаковым, осложнялся его высокой практической терпимостью к общему делу, несмотря на созревшее внутреннее отторжение. 17 января 1907 г. Булгаков писал Волжскому: «Эрн привез из Петербурга проэкт реорганизации "Века" на кооперативных началах. Уже на три тысячи подписчиков [было 1500 ] — преимущественно духовенство. Уже это одно налагает на нас обязанность его поддерживать. Пишите туда хоть иногда по самым принципиальным вопросам церкви, все-таки стоит» (473). С подтверждением информации Булгакова к Волжскому 21 января 1907 г. обратился и В. А. Никольский: он предложил ему вступить в негласную «трудовую общину» «Века», в которой уже состояли, кромедиректо-ра-распорядителя Никольского, Ельчанинов, Эрн, Кар-ташев, Г. С. Петров, А. Судаков (писавший в «Веке» под псевдонимом — Т. Асов), Ф. Н. Белявский, В. В. Акимов (в «Веке» — В. Чембарский), Аггеев, И. Ф. Егоров и К. К. Дегтярев. Ожидалось присоединение Булгакова и

258

Свенцицкого. «Членский ценз» устанавливался в публикации 2000 авторских строк на страницах еженедельника. «Дело идет, — уговаривал Никольский. — Подписчиков больше 3000 и почти исключительно священники. Вся задача теперь — удержаться в смысле цензурном» (474).

12 февраля Булгаков вновь беспокоился о проекте: «С "Веком" продолжается ерунда. Его можно сделать приличным лишь взяв совсем в свои руки, но кому?» (475). В кругу Булгакова никогда не было недостатка в людях с организаторскими амбициями. Другое дело, что некоторые из них («неистовые москвичи»), по мнению Булгакова, уже не могли сделать нечто «приличное». 24 февраля 1907 г. Эрн сообщал Е. Я. Архипову о судьбе еженедельника: «Есть возможность, что журнал этот [будет ] почти совсем нашим, а с будущего года и совсем. Но это выяснится на днях в Петербурге, куда мы специально за этим поедем с Свенцицким» (476). Экстраординарные усилия, прежде всего Эрна и Свенцицкого, направленные на превращение этого еженедельника в более «респектабельное», универсальное издание, со временем начали приносить свои плоды. Первым делом с 25 марта 1907 г. было прекращено издание специального приложения «Церковное Обновление», выводившего собственно церковную проблематику из общего контекста. В Библиотеке «Века» стали чаще появляться труды активистов: Выпуск V — «О Ре-нане» Эрна и Аггеева; Выпуск VI — «Венец терновый» Булгакова; Свенцицкого — «Религиозный смысл Бранда Ибсена» (VIII) и «Лев Толстой и Владимир Соловьев» (XII), бывшие, как правило, текстами выступлений в РФОит. п.

С 15 апреля 1907 г. В. А. Никольский лишился редакторского места, оставаясь издателем. Его сменил лишенный творческих амбиций А. В. Попов. Укрепляя тео259

ретическую часть еженедельника, Булгаков даже решился перепечатать из годичной давности газеты «Народ» свою статью «Воскресение Христа и современное сознание» (Век. № 16. 22 апреля 1907). Внутренний переворот в «Веке» завершился 5 мая, когда еженедельник перешел в собственность «трудовой общины» его редакции и сотрудников, в окончательном виде оказавшейся гораздо уже задуманной: В. А. Никольского, Эрна, Свенцицкого, Ельчанинова и Булгакова (477). Этот свершившийся переворот, приведший к власти над «Веком» «неистовых москвичей», стал последним примером идейно-творческого единства Булгакова и группы Эрна-Свенцицкого.

Едва преодолев внутрижурнальное сопротивление обновленцев, сотрудники столкнулись с более серьезной проблемой: растущими разногласиями внутри «трудовой общины». По всей видимости, разногласия концентрировались вокруг политики: думского опыта Булгакова и неугасимого радикализма бывших участников ХББ. В понятиях того времени речь шла о «поправении» Булгакова, о новых акцентах в его — по инерции еще очень радикальных — социалистических идеях. На страницах «Века» он выступил с очередным разоблачением «главных религиозных недугов» общества: лжехристианства официальной церкви и религиозного равнодушия общества, проповедующего идолопоклонство. В идолопоклонство им включалось и давно отмеченное позитивистское преклонение перед прогрессом (разоблаченное в «Проблемах идеализма»), и столь же привычно критикуемое преклонение перед классом (развенчанное в ВЖ). Новым было отмежевание от народопоклонства, от того, что по-прежнему входило в идеологию Эрна, Свенцицкого и др. (478). Даже в современном статье курсе лекций по истории политической экономии, читанном

260

в Московском Коммерческом институте в 1907 году, Булгаков особо подчеркивал, что «проповедь Евангелия не есть проповедь экономическая и не есть проповедь социальных реформ (...) Иисус не был социальным реформатором» (479). Выступление Булгакова исподволь поддержал и его протеже в «Веке» — Волжский. Критикуя, впрочем, не ХББ, а «мистический анархизм» Г. И. Чулкова, Волжский тоже обращался к недавнему опыту, стремясь истолковать его актуально и прозрачно: «Исторически важно было разорвать связь, установившуюся в головах массы, замордованной позитивным радикализмом, связь религии и реакции, метафизики и черной политики. Это в значительной мере сделали "Проблемы идеализма" и "Вопросы Жизни"... Но отсюда еще очень далеко до необходимости людям, отдавшимся интересам высшей культуры, постыдно лебезить перед революцией и всякою левостью» (480).

Вскоре в скрытую полемику с Булгаковым вступил единомышленник Эрна и Свенцицкого Ельчанинов. Предупреждая от «компромиссов» (а одним из них месяц спустя стал визит Булгакова в группе думцев к П. А. Столыпину, готовящемуся к разгону Думы), Ельчанинов писал: «С одной стороны — реальная политика, отравляющая душу народа ядом неверия в правду на земле; с другой — пугачевщина, которая в помощь правительству сметет последние остатки культуры в России и опять-таки убьет народную душу, ввергнув ее в хаос. Альтернатива страшно трудная, но выход из нее во всяком случае не через лабиринты компромиссов» (481). По красноречивому совпадению, в том же номере «Века» публиковалось обращение к подписчикам с просьбой самим решить судьбу политической ориентации еженедельника, то есть священникам предполагалось самим определить отношение еженедельника к внешней, свет261

ской и интеллигентской политической проповеди — внутренние разногласия окончательно выхлестнулись наружу. Но мнение читателей уже никак не могло повлиять на судьбу «Века».

Арест и конфискация № 23 за 17 июня 1907 г. обнаружили, что тираж еженедельника вырос до 4200 экземпляров. По словам Никольского, материальное положение предприятия обеспечивало его издание вплоть до 1 декабря (482). Но «Веку» не суждено было прожить дольше июля. 9 июля 1907 г. решением исполняющего должность Санкт-Петербургского градоначальника издание «Века» было приостановлено. Хлопоты были безуспешны. Для последующего изложения важно, что, при самом начале этих восстановительных хлопот, 10 июля, Никольский предполагал, в случае окончательной неудачи «Века», вознаградить подписчиков «выпуском особого сборника статей хотя бы под названием "Религия и Жизнь"». 16 августа так именовался уже проектируемый «новый журнал» (483). Тогда же Никольский развернул перед Волжским свою новую программу: «После приостановки Века у меня явилась мысль, что, быть может, было бы удобно воспользоваться приостановкой для реформы внешнего вида Века: упразднить Библиотеку и выпустить Век книжечками в 64 стр. в обложке. Я поделился этою мыслью с А. В. Ельчаниновым и в ответ получил от него, В. П. Свенцицкого и В. Ф. Эрна следующее предложение, которое, согласно их желанию, подвергается письменному голосованию всех членов общины: 1. Изменение внешнего вида журнала должно сопровождаться и реформою внутреннего содержания в смысле большей солидности статей и отделов. 2. Последнее возможно лишь в том случае, если журнал будет перенесен в Москву, где в нем смогут принять постоянное и близкое участие Булгаков, Эрн,

262

Свенцицкий и Ельчанинов. 3. В пользу переноса дела в Москву говорит следующее: 1) возможность получить в Москве годичный кредит на бумагу; 2) надежда приобрести подписчиков и розницу в моек, соловьев-ском обществе и 3) существование в Москве готового разрешения на журнал на имя одного из близких вопрошающих лиц» (484). Коротко говоря, «Век» замирал, а захватившие в нем власть активисты ХББ более всего были озабочены привлечением средств еженедельника на издание собственного журнала в Москве.

Тем временем 6 июня 1907 г. из заключения вышел на свободу тифлисский сотрудник ХББ, создатель «Встань, спящий» Иона Брихничев. Он сложил с себя сан и приготовился к продолжению борьбы. Ознакомившись с первым выпуском «Вопросов Религии», он предложил Эрну распечатать массовым тиражом наиболее «ударные» его статьи (Эрна и Булгакова). Из ответного письма Брихничев с удивлением обнаружил, что соратники скрыли от него и продолжающееся существование «массовой» «Религиозно-общественной библиотеки» и открытие книжного магазина «Братство» (485). Эрн, осенью 1906 г. издавший в десяти тысячах экземпляров в названной «Библиотеке» «похвальное слово» заключенному Брихничеву — «Пастырь нового типа» (оно было остановлено цензурой) (486), — теперь явно отстранялся от своего коллеги. Тот взывал: «В политике у народа есть вожди... Но в вопросах жизни и смерти, в вопросах быть или не быть — не заметно. Все — пустые места. Или же там, где место пророку — сидит крикливый и продажный фарисей. Они есть — вожди... Но замешались в толпе. Они зовут, но не всею силою данного им голоса... Простите, Владимир Францевич, это к Вам последние слова, к Александру Викторовичу

263

[Ельчанинову ], Валентину Свенцицкому, Булгакову...» (487) Если кто-то еще и способен был отозваться на такой призыв, то только не Булгаков.

После того как II Государственная Дума, преобладающий пафос деятельности которой свелся к демагогической антиправительственной пропаганде, была распущена, Булгаков, левыми депутатами прозванный (заодно со Струве) «черносотенным кадетом», проводил лето в Крыму, и несомненно, подводил неутешительные итоги. Как свидетельствовал бывший издатель ВЖ Д. Е. Жуковский, размышления Булгакова отталкивались теперь почти исключительно от разногласий с бывшими сотрудниками. «Наступило время пессимизма и более глубокого, чем мы переживали ранее, — записывал Жуковский. — Кто был ранее осторожен и глубок, тот сейчас стал глубже. А кто был наивен, упорствует в своей наивности. В "освободителях" оказалось мало патриотизма, мало любви, обнаружилось лишь злостное самолюбие на доктринерской почве. Это все однако отразилось на Сергее Николаевиче в еще большей степени, чем на мне, и в своем движении направо он куда опередил меня, как это я вывел из коротенького разговора с ним в Крыму» (488). Об этом же 29 августа 1907 г. сообщал и Бердяев в Париж 3. Н. Гиппиус: «Я не разделяю настроений Булгакова, который сделался совсем правым и ненавидит революцию, но в революцию тоже не верю и жду религиозной революции от разочарований в революции социально-политической, от внутреннего ее банкротства, равно как и банкротства империализма» (489).

Последнюю точку в своей деятельности на ниве религиозно-философской печати Булгаков поставил, однако, много позже, тогда, когда разногласия с Эрном и глубокое расхождение с Свенцицким дополнились

264

жестким идейным столкновением с другим лидером религиозного максимализма — Мережковским, во многом приблизившимся к радикализму «неистовых москвичей». Параллельно охлаждению взаимных отношений Бердяева и Мережковских, Свенцицкого и Булгакова, шло объективное сближение Булгакова и Бердяева.

17 апреля 1907 г. Философов выступил в социа-литической газете «Товарищ» со статьей «На рас-путьи», в которой, как могло показаться, подвел окончательный итог деятельности бывших «идеалистов» и своих с ними отношений. Философов писал: «Каких-нибудь десять лет тому назад имена Бердяева, Булгакова и Струве — произносились вместе. Тогда они были, действительно, "вместе", в нео-марксизме, боролись с "субъективным методом" в истории [социологии], с романтическим народничеством... Потом, к соблазну многих "правоверных", они работали в "Освобождении", органе либеральной и радикальной буржуазии. Последний раз идейно встретились в "Проблемах идеализма". (...) С тех пор пути трех друзей резко разошлись. Идеалистический скептик, или скептический идеалист Струве самоотверженно кинулся в реальную политику, Булгаков в православный социализм, а Бердяев... Бердяев, трудно определить пока, куда он пришел» (490). В ответ на этот синодик в письме «левеющему» Философову 22 апреля 1907 г. Бердяев приводил слова Булгакова, сказанные в одном из заседаний московского РФО: «леветь в настоящее время есть дурной тон». И развивал тему: «Я не "литератор" и не "интеллигент", но глубоко пережил и перестрадал политику, социализм, революционную идею, чего Вы не пережили... Разрыв с социал-демократией мне дорого стоил, это была жизненная драма, о которой много мог бы рассказать.

265

(...) В вопросе о революции, о социал-демократии и пр. и я, и Булгаков, да и Струве компетентнее, более опыта имеем и больше права судить. Ваше отношение к революции мне представляется доктринерским... Меня ужасает нигилизм русской революции, разбивающей святые мечты всей моей жизни об общественной правде, я болею этим, опытно воспринимаю этот ужас, а Вы подозреваете меня в желании примириться с самодержавием... Вы меня можете только упрекать в некотором морализме в политике, в этом я грешен, я даже этизировал марксизм в былое время. В этом я схожусь с моими старыми друзьями Булгаковым и Струве». Отвечая на критику статьи Булгакова в первом сборнике «Вопросы Религии», с которой выступила 3. Н. Гиппиус, Бердяев писал: «Зинаида Николаевна противопоставляет антиобщественной религии Булгакова свою общественную религию, но ведь я знаю, что Булгаков общественник до мозга костей, а 3. Н. никогда никакого отношения к общественности не имела, что Булгаков любит мир и живет в мире, а 3. Н. испытывает монашеское к миру» (491). В конце 1907 года в письме к Волжскому из Парижа третий лидер «нового религиозного сознания», Мережковский, вполне адекватно оценивал происходящие в религиозно-общественной среде перемены: «Вы все "поправели", мы — "полевели". И это не на политической суетной поверхности, а глубже, принципиальнее. (...) Сближение Булгакова с Новоселовым, который есть несомненнейший "черносотенец", их общее склонение к православному "житью-бытью" производит на нас самое тягостное впечатление. Булгаков достоен был лучшей участи... Ревную я вас всех к православию...» (492).

Новая комбинация сил «религиозной общественности» не укрылась и от внимания Струве. Работая

266

после роспуска Думы летом 1907 г. над статьей о русской революции (той, что позже вошла в сборник «Вехи»), Струве с редкой откровенностью рассказывал корреспонденту о своем (так до конца и не исполненном) творчески-мировоззренческом плане. Его центром было желание подвергнуть специальному анализу «идущую от Соловьева через Вас [Волжского], Бердяева, Мережковского, отчасти Розанова легенде о религиозности русской революции. Я думаю, что эта легенда коренится в том, что всех перечисленных писателей, несомненно религиозных, роднит с революционерами сильная доза материализма, присущая христианскому богоматериализму, являющемуся у Соловьева и его последователей настоящей философией православия. Я лично, непосредственно чувствую это, напр., в Свенцицком. Христианство, мне кажется, заключает в себе две струи: идеалистическую, иначе гуманистическую, и материалистическую, иначе космическую. Культурно-философское значение и содержание протестантизма заключается в том, что он решительно отказался от материализации Бога и от всякой попытки подчинить "космос" религии. Я чувствую себя протестантом. (...) В этом смысле я ближе к Толстому, чем к Соловьеву. (...) Вообще религия сохранилась в мире почти исключительно в форме протестантизма; православие же или богоматериализм есть религия [нрзб] кружка, и я сомневаюсь, сможет ли богоматериализм когда-нибудь снова стать религией больших масс. (...) Крушение богоматериализма есть крушение эсхатологии, и неудивительно, что все усилия богоматериалистов направлены на возрождение эсхатологической веры, которая протестантизмом преодолена» (493). Выстраивалась довольная простая религиозно-политическая схема философско-психо-логических соответствий: «христианско-социалистиче267

скому» соловьевству (Бердяева, Мережковского, Свенцицкого и др.) соответствовали богоматериализм и революционная эсхатология, а «гуманистическому (протестантскому) христианству» (читай — «идеалистическому либерализму») Струве — идеализм и буржуазность.

В ожидании средств на издание второго выпуска «Вопросов Религии» Эрн и Свенцицкий пополняли авторский коллектив: с прекращением 8 июня 1907 г. еженедельника «Век» в сборник перешел его постоянный сотрудник свящ. И. Ф. Егоров. Осенью 1907 г. Эрн подготовил «установочную» статью «Что делать в ожидании Собора?» (в окончательной редакции она приобрела вовсе не церковное имя «Что делать?») Заседание Петербургского РФО 3 октября 1907 г. принесло в состав сборника текст доклада Аскольдова «О старом и новом религиозном сознании». В объявленном осенью 1907 г. окончательном составе второго выпуска ничего не упоминалось о статье Булгакова, ибо после его известного думского опыта его отношения с Эрном и Свенцицким не оставляли возможностей для солидарного дела. Расставанию бывших союзников сопутствовал скандал. Не исключено, что этот скандал и послужил непосредственным поводом к разрыву. Московское охранное отделение, пристально наблюдая за революционной деятельностью Свенцицкого, составило агентурную записку. В ней рассказывалось в том числе и о работе Свенцицкого в РФО памяти Соловьева, в котором тот играл «выдающуюся роль проповедника, производя сильное впечатление на слушателей, особенно на женщин, совершенно

268

подчинявшихся его нравственному влиянию». «В 1907 году, — докладывала агентура, — Свенцицкий оказался совершенно дискредитированным в глазах названного общества [товарищем председателя его был Булгаков ], так как выяснилось, что, с одной стороны, совершена им растрата общественных денег, а с другой стороны — открылись любовные похождения его, несоответствующие роли проповедника, вызвавшие против него преследование со стороны родственников оскорбленных девиц, под угрозами каковых лиц Свенцицкий вынужден был скрыться из Москвы, проживая долгое время инкогнито где-то под Петербургом» (494). Впрочем, осенью 1907-го он вновь появился в заседаниях РФО, а в январе выступал с докладом о «Мировом значении аскетического христианства».

Осенью 1907 г., Эрн и Свенцицкий не оставляли надежд на основание «органа». «Широкая терпимость» становилась их идейным знаменем. Даже унаследованная от «освободительного движения» нелюбовь к «декадентству» подвергалась сомнению: еще весной Ельчанинов формулировал новые взгляды, согласно которым «мы теперь далеки от того, чтобы отмахиваться руками от этого слова, мы знаем (...), что от "декадентства" многие идут к Церкви» (495). С прекращением «Века», не столь престижного, но публиковавшего многих, эти «многие» остались без постоянного пристанища. Без «клуба» остались и мелькавшие на страницах «Века» Розанов, Аскольдов и Бердяев. Очевидно, что их постоянные встречи в залах РФО не могли заменить нерегулярно выходящие «Записки РФО». «Религиозно-общественная библиотека» Д. П. Ефимова иссякла, ее преемница, «Библиотека Века», закрылась.

Наконец, в ноябре 1907 г. «взыскующие» учредили двухнедельный журнал «Живая Жизнь» — его зеленая

269

обложка соответствовала названию. Шрифт же названия отвечал сложившейся традиции, напоминая ВЖ и «Вопросы Религии». На приглашение к сотрудничеству откликнулись не все. Имена на (обложку предоставили Аггеев, Бердяев, Булгаков, Андрей Белый, Гиппиус, Карташев, А. А. Мейер, арх. Михаил, Г. А. Рачинский, Е. Н. Трубецкой, Философов, Флоренский. Аскольдов пообещал статью «Святость и Христианство» или «О путях святости» и др. (496). Под впечатлением дебютировавшей 27 ноября 1907 г. «Живой Жизни» Бердяев сообщал 3. Н. Гиппиус 6 декабря, обращаясь, несомненно, ко всей группе Мережковских: «Думаю, что нам не стоит терять связи со Свенцицким и Эрном, у них много с нами общего и они люди глубокие, хотя писатели довольно плохие. Булгакова я люблю, но он отпадает все дальше» (497). Программа «Живой Жизни», однако, предполагала несравненно большую широту сотрудников: она рассчитывала на привлечение среды, а не имен, «общественности», а не только лишь апеллирующих к ней литераторов. «Наш журнал хочет стать органом критического сознания современности. (...) Делаются последние выводы из начал, которыми жили века и тысячелетия. Воскресают идеи далекого прошлого. Начинается третье Возрождение Древности. (...) Наконец, надвигающийся на человечество социализм делает нашу эпоху исключительно важной и ответственной. (...) Журнал ставит себе задачей служить по мере сил торжеству живой жизни. Настоящий момент требует не только религиозной практики, но и религиозно-умозрительного углубления, а потому необходима работа представителей самых различных религиозных направлений».

Авторы программы «Живой Жизни» попытались максимально насытить ее признаками всех рели270

гиозных направлений, отозваться аллюзиями на все знаки: тут был и Третий Завет Мережковского, и «религиозная практика» ХББ, и первохристианство, и социализм, и «умозрение» профессиональной философии. «Самая группа лиц, стоящих во главе издания, расходится друг с другом в очень многих и весьма коренных вопросах», — признавалась редакция (498). «Внутреннее единство» журнала учредители надеялись отыскать «в понимании жизни как чего-то безусловно ценного и в живом признании Вечного и Абсолютного единственным животворящим началом жизни»... Ради этого, видимо, и не следовало учреждать специального органа. Тем не менее, за словами программы скрывалась не очень скрываемая уловка: спасти дело ХББ, превратив его основателей в «мозговой центр» «критического сознания современности». На 1908 г. журнал обещал «в каждом номере оригинальные статьи по тем новым религиозно-философским и догматическим вопросам, которые ставятся жизнью: о церковном соборе, о канонах, о лишении сана, о новом религиозном сознании, об отношении христианства к социализму и анархизму, об идее христианской политики, о возможности создания христианской партии, пересмотре аскетического отношения к миру, то есть браку, любви, к государству, к общественной деятельности, к культуре, к искусству и красоте». Планировались отклики на религиозные искания в литературе, заседания РФО в Москве и Петербурге и «критические очерки» об «отрицателях христианства» и «провозвестниках»: Ренане и Сковороде, Штраусе и Бухареве, Штирнере и Фейербахе, Марксе, Хомякове, Самарине, Леонтьеве, Соловьеве и С. Трубецком... Нашлось место и Ионе Брихничеву. Подписка, открытая в магазине «Братство», шла вяло. В итоге 29 декабря 1907 г. Эрн сообщал: «Сейчас

271

400 подписчиков...» (499). Поэтому сначала объявлялись 10% скидки сельским священникам, учителям и студентам и 20% скидки — бывшим 4200 подписчикам еженедельника «Века». Потом номера рассылались всем подписчикам «Века» в течение 1907 г. Затем подписка продлевалась до января 1908 г. В наступившем 1908 г. журнал вновь рассылался читателям «Века». Даже в последнем номере «Живой Жизни» редакция обращалась с «настойчивой просьбой» подписываться и распространять... Дела «Живой Жизни» шли плохо. Творческие проблемы все-таки решались усилиями друзей Эрна — Ельчанинова и Г. Д. Векилова, — ведавшими статьями, хроникой, библиографией. В конце концов выручали тексты докладов, сделанных в РФО (по правилам того времени, полиция разрешала выступление только по написанному тексту): «Религиозный смысл "Бранда"» Свенцицкого (доклад 5 марта 1907 г.), его же курс лекций «Лев Толстой и Вл. Соловьев» (с 15 марта 1907 г.), «"Откровение в грозе и буре" Морозова» Эрна (7 октября 1907 г.). Неважно, что, например, названные темы Свенцицкого уже излагались им в «Библиотеке "Века"» (Выпуски 8 и 13 за май и июль 1907 г.), — повторы не вредили проповеди.

В практику журнала вошла внутренняя полемика. В первом же номере Эрн выступал на защиту Соловьева и Булгакова от Мережковского. Мережковский констатировал: «Все попытки соединить христианство с миром ни к чему не приводили, кроме ущерба для обеих сторон: или христианство глотало мир, как нож, или мир урезывался христианством, как ножом». Эрн не мог оспорить столь яркие образы и практически отступал от прежних «христианско-политических» рубежей, еще весной 1905 г. защищавшихся Булгаковым в его полемике со Струве о религии и политике.

272

Практически повторяя индивидуалистическое решение этой проблемы, предложенное Струве, о попытках соединить христианство и мир Эрн отзывался теперь как о тщетном смешении «воды с маслом» и предлагал искать синтеза «в интимной внутренней жизни каждого христианина», где «горит постоянно живой синтез мира и Бога, плоти и духа». Теперь же и сам Струве с вниманием отнесся к «Живой Жизни». В одном из обзоров «Русской Мысли», резко критически откликаясь на выступления Свенцицкого в защиту религиозного максимализма, Струве считал необходимым подчеркнуть: «С некоторого времени кружок лиц, группирующихся около В. П. Свенцицкого и В. Ф. Эрна, издает свой орган Живая Жизнь, издание чрезвычайно живое, руководители и сотрудники которого подкупают искренностью и тем внутренним благородством, которого так мало в нашей журналистике» (500).

Прекрасные отношения сложились у «Живой Жизни» и с цензурой. 20 февраля 1908 г. Московский комитет по делам печати возбудил уголовное преследование по факту публикации в журнале статей свящ. Мечева «О таинствах», Свенцицкого «Положительное значение Л. Толстого», Аскольдова «Святые как выразители христианства» и Эрна «Геккель о христианстве». В вину авторам статей вменялись выступления против существующей обрядовой практики церкви и «проповедь "новых религиозных переживаний" человечества, несогласных с истинно-христианским мировоззрением» (501). Но член Совета Главного управления по делам печати М. Никольский неожиданно принял сторону сотрудников «Живой Жизни». В своих отзывах от 11 и 31 марта 1908 г. на донесение из Москвы он писал: «Я положительно нахожу, что Московский Комитет в деле оценки подобных статей и

273

вообще подобного направления в религиозно-научной литературе находится на ложном пути и его действия не могут не представляться для человека непредубежденного явным злоупотреблением властью, принадлежащею ему по закону». И о статье свящ. Мечева и других: «Быть может, в этом взгляде ревнители православного учения найдут нечто критическое, но ни один человек, если он только не фанатик, не найдет и тени богохульства. (...) Ст. 73 [Уголовного Уложения] преследует не учения или "переживания", а исключительно богохуление и оскорбление святынь, почитаемых христианскими исповеданиями, чего в рассматриваемых статьях не содержится». После такого афронта перспектив у уголовного преследования журнала не было. И определением Московского окружного суда от 20 мая 1908 г. дело против «Живой Жизни» было прекращено (502).

Хуже обстояло дело с деньгами. По выходе в свет первого номера Эрн обратился к М. К. Морозовой с просьбой о материальной помощи журналу. 7 декабря 1907 г. она отказала (503). И декабрьский номер вышел, ради экономии, сдвоенным, со ссылкой на «типографские условия». Ни тогда, ни позже «Живая Жизнь» так и не уложилась в объявленный график еженедельной периодичности. В последнем, втором номере за 30 января 1908 г. программа дополнялась экскурсом в историю религиозно-философской печати, который по стечению обстоятельств превратился в своеобразное резюме: «За последние годы в России делался целый ряд попыток создать независимый орган свободной религиозной мысли. "Новый Путь" сменился "Вопросами Жизни", "Вопросы Жизни" — "Веком". Теперь возникла "Живая Жизнь". Нужно ли говорить о пользе подобных изданий?» Но деньги кончились. После 30 января 1908-го редакцию жур274

нала, до того не получившую почти ни одного письма, забросали откликами немногочисленные читатели: в феврале — пятнадцать, в марте — сорок шесть (504). 10 февраля интересовался Аскольдов: «Верно ли, что Ж. Ж. прекращается?» (505). Ущемлялись интересы не только читателей, но и авторов. На ближайшие номера были объявлены публикации лекции Свен-цицкого «Мировое значение аскетического христианства» (506) и «Предисловие к одной книге» (как оказалось, «Царь и революция», вышедшей в Париже на французском языке и восходившей к проекту сборника «Проблемы мистицизма» или «Анархия и Теократия») Мережковского (507).

И в третью неделю апреля 1908 г. по плану и программе журнала тиражом 1500 экземпляров вышел сборник «Религия и Жизнь», чье оформление сходством с «Живой Жизнью» не оставляло никаких сомнений в прямой преемственности изданий. На статью Эрна о старообрядчестве в № 1 за 1908 г. в сборнике отзывались С. П. Каблуков и о. Михаил (бывший арх.), цензурного страха ради без ссылки на издание печаталось предисловие Мережковского к «Царю и революции», продолжался «Столп» Флоренского (Письмо восьмое, в силу издательских обстоятельств появившееся до выхода в свет предыдущих писем во втором выпуске «Вопросов Религии»). Думалось, что новация будет жить, но и ее постигла судьба журнала. Так и не опубликованным осталось продолжение полемки С. П. Каблуква с Эрном (508). Написанная Ельчаниновым и Векиловым библиография вошла в запаздывающий второй выпуск «Вопросов Религии».

Лишь в феврале 1908 г. дело дошло до корректуры второго выпуска «Вопросов Религии» (509). И лишь во

275

вторую неделю июня 1908 г. он увидел свет в количестве трех тысяч экземпляров.

С прекращением «Живой Жизни» можно говорить о полном исчезновении ХББ. Эрн занялся академическими философскими исследованиями и сохранил все прежние свои связи, а Свенцицкий и Брихничев окончательно отделились от прежней религиозно-философской среды, но не порвали с максимализмом. Свою собственную проповедь Брихничев развернул везде, где позволяла ему жить его приобретенная политическая неблагонадежность: в Ростове-на-Дону он издавал журнал «Пойдем за Ним», в Царицыне — журнал «Слушай, Земля», газету «Царицынская жизнь», переименованную в «Город и Деревню», в октябре 1910-го поселился под Москвой в Малаховке вместе со Свенцицким и вскоре основал журнал «Новая Земля». Все эти предприятия 1908— 1911 гг. неизменно прекращались либо по недостатку средств, либо в результате конфискации. В числе их сотрудников оказались не только Свенцицкий (взявший псевдоним Платонов), но и Н. А. Клюев, и В. Я. Брюсов. Вскоре полиция обнаружила вокруг Брихничева партию «христианских народных социалистов», которая, в свою очередь, оказалась лишь внешней оболочкой секты «Голгофских христиан» во главе со Свенцицким (510). Трудно судить, что стояло на самом деле за действиями и энергией Брихничева и Свенцицкого — несомненно лишь, что они нашли друг друга. И на этом закончивалось идейное и практическое сотрудничество Свенцицкого с Эрном. И Свенцицкий исчез из сложившейся в 1902—1907 гг. «религиозно-общественной» среды.

Заканчивалась эпоха «бури и натиска». Невдалеке поднималась громада книгоиздательства Морозовой «Путь» — с новыми сборниками и книжными сериями,

276

с теми же Е. Н. Трубецким, Г. А. Рачинским, Булгаковым, Бердяевым и Эрном во главе, но без Свенцицкого и «голгофских христиан» в числе сотрудников.

ВЕХИ (1909)

Одним из главных событий в религиозно-общественной среде конца 1907—начала 1908 гг. стало идейное размежевание Бердяева с Мережковским. Причиной тому служило столкновение реального, несмотря ни на какие индивидуалистические увлечения, общественного опыта Бердяева с асоциальным религиозным максимализмом и анархизмом Мережковского. В своей новой книге «Духовный кризис интеллигенции» Бердяев признавался, что «сама жизнь и работа мысли обратили меня к сознательному историзму. Я почувствовал мистичность истоков истории, таинственность тысячелетиями действующих в истории сил. Мистична и таинственна не только Церковь, но и государство, и национальность, и вся культура, и все больше тела истории» (511). Однако именно «большие тела» и вызывали наибольшее отвращение Мережковского. «Русская реформация, — писал он, — садится на двух стульях, служит нашим и вашим. У наших реформаторов нерелигиозная общественность; если они пойдут до конца в идеях своих, то одно из двух: или отрекутся от всякой общественности во имя отвлеченного аскетизма, монашеского неделания, или признают христианскую реакционную общественность, новое, более совершенное порабощение церкви государству, как это и сделал Лютер, величайший из всех реформаторов. Диалектика идей беспощадна. Религиозные революционеры [то есть

281

сами Мережковские] вышли из православия, из религиозного утверждения старого государственного порядка и пришли к его отрицанию, к революции; реформаторы [то есть Бердяев и Булгаков] идут обратным путем: выйдя из революции, идут в православие» (512).

Одним словом, Мережковский радикально следовал соловьевской критике «исторической» — in concretum — «официальной Церкви» и «цезарепапистского Государства», представляющих, согласно подхваченному Соловьевым старообрядческому определению, «царство антихриста» (513), а Булгаков и Бердяев стремились развивать соловьевскую же «христианскую политику», отводящую особую роль государству и церкви in idea: «Христианское Государство есть Государство, вносящее, по мере средств своих, религиозное и нравственное начало христианства во все отношения общественной жизни. Оно есть главное орудие, при помощи которого христианская религия должна осуществить свое социальное дело» (514). Впрочем, исповедуемая Мережковским «религия Третьего Завета» могла рассматриваться как своеобразное преодоление христианства и его задач, и вместе с ним как преодоление его орудия — государства. Неслучайно Бердяев не упускал случая подчеркнуть: «В своем отношении к христианству я гораздо правее и консервативнее Мережковского» (515). В специальной статье «Мережковский о революции» Бердяев выступал принциально против «религиозного оправдания» любой политической эмпирии: будь то самодержавие или революция. В «решении общественных судеб человечества» отдавая предпочтение социализму, а не самодержавию, Бердяев все же находил в них нечто общее: «Русская революция не религиозна и та анархическая дикость, которая зашевелилась в конце революции, очень родственна той анархической дикости, на которой издавна построена была наша старая государственность. (...) Беда в

282

том, что в основе революционного максимализма лежит мироотрицание, а не мироутверждение, что в социальном революционаризме мы встречаем не святую плоть, а аскетическое отрицание плоти. (...) В среднем обывателе, любящем свою родину, привязанном к ее исторической плоти и крови, полном интереса к конкретной жизни, есть больше плоти, больше мира, чем в революционере-максималисте... Ныне совершается глубокий кризис духа в самой революции, в душе революционной интеллигенции: теряется вера в то, что революционный социализм может быть религией. Многие ищут веры» (516).

Вернувшись из Парижа в Россию, Мережковские обнаружили, что идейный ландшафт «религиозной общественности» решительным образом изменился. Политический радикализм потух, любовь к «большим телам» укрепилась. Религиозное содержание революции отрицают и Струве, и Булгаков, и Бердяев. «У нас является тревожный вопрос, — печатно недоумевал Философов, — не потому ли Трубецкой ушел с реальной политики, Булгаков замолчал, а Бердяев так ожесточенно поносит всю интеллигенцию и смешивает с грязью наше недавнее прошлое, что они слишком близко подошли к церкви и подпали под влияние ее метафизики, которая в лучшем случае не признает никакой общественности, а если уж признает, то самые устарелые, ложные формы ее» (517). Тем не менее с перешедшей в руки Струве «Русской Мыслью» сотрудничали и Бердяев с Булгаковым, и Мережковский с Гиппиус и Философовым. Но даже «Русская Мысль» П. Б. Струве сочла необходимым отмежеваться от Мережковских и осенью 1908 г. устами полномочного представителя редакции философа С. В. Лурье (1867—1927) резюмировала свое отношение к их проповеди. «Религия грядущего завета с ее религиозной общественностью и безгосударственной теократией, —

283

писал Лурье, — есть одно из проявлений идейного максимаизма по своей форме, по существу же равноценно средне-интеллигентской обывательской философии» (518). А сам Струве довершал разрушительный для стремящихся к синтезу религии и общественности итог: «интеллигенцию и Мережковского... объединяет единая социалистическая и материалистическая основа их мировоззрений» (519). Новую полемику Франк удачно поместил в контекст спора Струве с Булгаковым и Бердяевым о религии и политике в 1906 г.: в новых увлечениях Мережковского он увидел попытку возрождения того, что уже было изжито «идеалистами». Осознание самодостаточности религиозных принципов для сферы политики научило и Булгакова, и Струве разводить политику и религию, в то время как у Мережковского, по мнению Франка, «религиозные оценки настолько уже совпадают с партийно-политическими, что теряют всякое самостоятельное значение».

Разрешение присущей «новому религиозному сознанию» задачи преодоления дуализма земного и небесного — виделось в синтетическом освящении жизни, составляющем суть «Богочеловеческого процесса», а преодоление раскола между церковью и интеллигенцией — в преодолении интеллигентской самодостаточности и церковного бюрократизма. Однако, главный проповедник «нового религиозного сознания» — Мережковский, — согласно диагнозу Франка, всего лишь «решил обрести церковь в русской интеллигенции». И религиозная, и политическая, и собственно интеллектуальная сторона проповеди Мережковского оказывалась совершенно пуста. «Никогда умственная жизнь не была с виду столь кипучей, как теперь (...) и никогда еще не сознавалось так явственно, как теперь, что все это — игрушка, забава, дело от безделья, энергия от переутомления. К числу таких надуманных, искусственно сочиненных дел

284

принадлежит и та новая религиозная политика или политическая религия, которую возвещает небольшая группа литераторов во главе с Д. С. Мережковским», — писал Франк. И хорошо чувствовалось, что тем жестче и бескомпромисснее были его оценки, чем точнее и узнава-емей напоминали они прежние увлечения самих Булгакова, Бердяева, Струве и Франка. «Пытаясь с помощью религиозного сознания возродить старое революционное народничество, [Мережковские ], по крайней мере, освежают внешний облик последнего и гальванизируют его труп. (...) Соединение религии с иррелигиозным и антирелигиозным мировоззрением русской интеллигенции не только невозможно по существу; оно, вдобавок, особенно противоестественно именно в той комбинации, которую защищает Мережковский. С одной стороны, он связывает свое дело с определенным старым укладом русской интеллигентской мысли — с тем традиционным нигилистическим социализмом, который именно в настоящее время находится в состоянии полного разложения. В ту пору, когда дух интеллигенции был жив и творил живые дела, Мережковский игнорировал его или был ему прямо враждебен; теперь же та почва, на которой он пытается основать свою новую церковь, есть не камень, а зыбкий песок» (520). В частном письме Булгаков разъяснял: «Самое неприятное [в Мережковских ] — это вывезенная из Парижа невыносимая демагогия, манеры Свенцицкого, но без его темперамента. (...) [Мережковские ] говорят, что нас разделяет гораздо менее отношение к православию, чем к политике, но это детский вздор. (...) У меня впечатление, что они совершенно на той же точке литературно-безблагодатной, на какой мы расстались несколько лет назад...» (521)

Жесткая ответная реакция Мережковского не замедлила себя ждать. Повествуя в одной из статей о своих беседах с анонимными, но легко узнаваемыми персона285

жами, он иронически приводил их слова: «Если бы снова началась революция, я не вышел бы из комнаты! — объявил мне бывший член "христианского братства революционной борьбы" [Булгаков ]. — Вот когда отхле-стаем мы по щекам эту подлую русскую революцию, эту подлую русскую интеллигенцию! — воскликнул бывший марксист, теперешний "национал-либерал" [Струве], заговорив со мною о книге, в которой русскую интеллигенцию русские интеллигенты собираются подвергнуть Страшному суду (...) — Содрать с себя интеллигентскую шкуру, превратиться в обывателя — вот с чего надо начать! — накинулся на меня бывший марксист, теперешний православный [Бердяев ]» (522). От внимательного читателя этой тирады, конечно же, не укрылось обещание подвергнуть интеллигенцию Страшному суду в специально изданной для этого книге. Книга еще не имела имени. Но и без имени ясно, что речь шла о подготавливаемом к печати сборнике «Вехи».

Даже современникам, видевшим идейную изоляцию М. О. Гершензона в «струвеанской компании» сборника и полагавшим, что ведущую роль в «Вехах» играл Струве, было известно, кто именно задумал и осуществил это издание. Н. Валентинов шестьдесят лет спустя свидетельствовал: «Идея сборника принадлежала Гершензо-ну, он собирал для него статьи, в этом смысле был его редактором» (523). Это стороннее мнение лишь оттеняет мемуарное признание Франка: «Идея и инициатива "Вех" принадлежала... М. О. Гершензону» (524).

Однако замысел сборника, посвященного анализу идей и образа жизни русской интеллигенции, возник у

286

Гершензона не сразу. Прежде чем сформировалась сама идея книги, Гершензон предполагал реализовать замысел в рамках тех возможностей, которые представлял с

1907 г. редактируемый им вместе с Кистяковским и П.П.Гензелем журнал «Критическое Обозрение» (изда тель — Е. Н. Орлова). Впервые желание обсудить проб лемы интеллигенции Гершензон, очевидно, высказал Булгакову и Франку. Еще в марте 1907-го последний дал согласие на сотрудничество в журнале, а в сентябре 1908 г., в ответ на предложение Гершензона высказаться по принципиальным вопросам в связи с какой-либо книгой и соглашаясь на рецензию как жанр статьи, писал: «Я мог бы, например, писать о религиозных течениях, вернее, о равнодушии интеллигенции к религиозным проблемам [которое Франк обнаружил, в частности, в отношении интеллигенции к Льву Толстому ]. Но эту тему Вы предо ставляете Булгакову, а затем — к чему это приурочить?» (525). Вскоре обнаружилось, что требования обязатель ной ориентации статьи на конкретные книги, рецен зированию которых было посвящено «Критическое Обозрение», и небольшой ее объем (не более четверти печатного листа) не могут обеспечить достаточного уров ня анализа проблем, занимавших Гершензона и привле каемого им Франка и других авторов. В середине октября

1908 г. Гершензон составил план будущего сборника по рубрикам «интеллигенция и...», трактующего раз личные сферы ее деятельности. В числе возможных авто ров он назвал Р. В. Иванова-Разумника (1878—1945), автора струвеанского журнала ПЗ Л. Е. Габриловича (псевд. Галич, 1879— 1953), Франка, Булгакова и Кистяковского. Кроме того, Гершензон, по-видимому, совето вался с Франком относительно участия в сборнике и Бер дяева.

19 октября 1908 г. Франк писал Гершензону из Петербурга в Москву: «Предлагаемый Вами план сборника,

287

посвященного критике нашей интеллигенции, я горячо одобряю, понимаю и с большим удовлетворением приму в нем участие. Выполнение его потребовало бы, вероятно, личного собеседования между участниками. Пока имею сделать следующие критические замечания по поводу Вашего плана: 1) Вступительную captatio benevolentiae я считаю ненужной и даже вредной. Я представлял бы себе, что должно быть общее предисловие всех сотрудников, в котором была бы высказана идея сборника и отмечено, что, критикуя интеллигенцию, мы апеллируем к ее же нравственным и духовным-силам и верим в возможность ее возрождения. (...) 2) Все сотрудники сходятся, очевидно, в отрицательном отношении к современному состоянию интеллигенции, но могут расходиться (в известной мере) по своим положительным идеалам. С этой точки зрения я считаю участие Бердяева желательным и необходимым, т. к. он один из немногих писателей, смело и свободно говоривших против интеллигенции. Нам нужно было бы условиться сосредоточить работы на критике, и лишь кратко наметить положительные идеалы, во имя которых она производится» (526). «Собеседование» между инициаторами состоялось той же осенью 1908 г. О нем, кроме косвенных свидетельств (527), сохранилось позднейшее признание Кистяковского в том, что «содержание, план и направление сборника в целом» было предметом коллективного обсуждения (528). Пока же, 19 октября 1908 г., Франк отвел предложенные Гершен-зоном в авторский коллектив кандидатуры эсера Иванова-Разумника и социал-демократа Габриловича и, помимо Бердяева, предложил привлечь А. С. Изгоева к исследованию темы интеллигентского «быта», Ю. И. Айхенвальда или А. Г. Горнфельда (1867—1941) —к теме «интеллигенция и эстетика»; отказался писать о политике и определил своим предметом нравственность.

288

Булгакову, по всей вероятности, была предложена тема отношения интеллигенции к религии. «Что касается участия П. Б. Струве, — заключал Франк, — то я уже телеграфировал Вам, прося переговорить с ним в Москве. У него есть большая работа (неоконченная) об интеллигенции и он мог бы дать часть ее (о социализме, о государственности и т. д.)» (529). 16 ноября Франк сформулировал, наконец, тему своей работы — «Интеллигенция и нравственное сознание»: «Что касается вопроса о "консерватизме" русск. интеллигенции, то эта тема должна, по моим представлениям, распределиться между мной и Изгоевым, т. к. это — вопрос нравственного уклада и быта». «Главная внутренняя трудность нашего дела лежит, по-моему, в том, — вновь возвращался Франк к волнующему его вопросу, — что критика плодотворна только в связи с ясным указанием нового идеала, а в этом, положительном, отношении у участников сборника нет надежды на единогласие. Надо употребить каждому из нас много старания, чтобы умело обойти эту трудность. Еще одну мысль я хотел бы высказать, имея в виду специальную тему С. Н. Булгакова. У нас в Петербурге, с приездом Мережковского и его компании, теперь на очереди попытка сочетать "новую" религиозность с старым, традиционным радикализмом, утопизмом, стадностью и прочими ходячими добродетелями интеллигенции. Было бы очень важно, чтобы Булгаков (который, я знаю, стоит на совсем иной точке зрения) высказался об этом и против этого. Мережковский думает, что стоит только вместо Маркса поставить Христа, и вместо социализма — царство Божие, чтобы реформа интеллигентского миросозерцания и духовного типа была готова, и это ему, конечно, может даже удастся. Но нам в противовес этому чрезвычайно важно подчеркнуть необходимость внутреннего, культурно-нравственного и религиозного перевоспитания интеллигенции. Я говорю

289

об этом, п. ч., может быть, в Москве не знают об этой новой моде, на которую необходимо реагировать, и прошу Вас при случае передать это С. Н. Булгакову» (530). Пожелание Франка было передано Булгакову. Однако и без дружеских пожеланий Булгаков имел достаточно оснований для заявления своей позиции по поводу религиозно-революционного максимализма, в исповедании коего Мережковским Булгакову явственно виделось уже пережитое повторение опыта Свенцицкого.

В подготовляемой для сборника статье Булгаков, не называя и без того многим понятных и прозрачных имен, рассматривая все вопросы «в их психологической постановке», писал: «В настоящее время можно наблюдать особенно характерную для нашей эпохи интеллигентскую подделку под христианство, усвоение христианских слов и идей при сохранении всего духовного облика интеллигентского героизма... Легче всего интеллигентскому героизму, переоблачившемуся в христианскую одежду и искренно принимающему свои интеллигентские переживания и привычный пафос за христианский праведный гнев, проявлять себя в церковном революционаризме, в противопоставлении своей новой святости, нового религиозного сознания неправде "исторической" церкви. Подобный христианствующий интеллигент, иногда неспособный по-настоящему удовлетворить средним требованиям от члена «исторической церкви», всего легче чувствует себя Мартином Лютером или, еще более того, пророчественным носителем нового религиозного сознания, призванным не только обновить церковную жизнь, но и создать новые ее формы, чуть ли не новую религию. Также и в области светской политики самый обыкновенный интеллигентский максимализм, составляющий содержание революционных программ, просто приправляется христианской терминологией или текстами и предлагается в качестве истинного христиан290

ства в политике. Это интеллигентское христианство, оставляющее нетронутым то, что в интеллигентском героизме является наиболее антирелигиозным, именно его душевный уклад, есть компромисс противоборствующих начал, имеющий временное и переходное значение и не обладающий самостоятельной жизненностью. Он не нужен настоящему интеллигентскому героизму и невозможен для христианства» (531).

Известно, что предложение участвовать в сборнике Булгаков сделал другому участнику прежнего «идеалистического направления» Лосскому, но тот отказался (532). В конце октября — начале ноября 1908 г. встреча всех авторов (кроме Изгоева и Бердяева) состоялась на квартире Кистяковского в Москве (533). Тогда же, вероятно, было принято окончательное решение о привлечении Изгоева. Тот писал Гершензону: «Еще до Вашего письма П. Б. Струве говорил со мной о сборнике, идейной цели которого я, конечно, сочувствую» (534). Во всяком случае, «сведения о составе и заглавии» сборника Изгоев просил сообщить «недели за две до выхода» (535). Должно быть, все это и послужило основанием для позднейшего вывода о том, что «идея берет начало в разговорах Струве с Гершензоном» (536). Как бы ни трактовалось впоследствии происхождение «Вех», очевидно, что выбор Гершензона (отвергнувшего, как видим, и Айхен-вальда и Горнфельда) был внутренне логичен.

Со времени своей околомарксистской молодости 1890-х годов, времени сотрудничества в издательстве М. И Водовозовой и журнале «Новое Слово» он хорошо знал Булгакова (537) и Струве. В издаваемом Струве в эмиграции журнале «Освобождение» он опубликовал исповедальное «Письмо с берегов Женевского озера», послужившее одним из первых идейных актов превращения русского марксистского социализма в социализм «идеалистический» и «либеральный» (538), в котором

291

выкристаллизовывалась «веховская» философия. В этом смысле показательно письмо Гершензона к Струве от 26 августа 1902 г.: «Своим письмом [с берегов Женевского озера ] я хотел сказать: не надо больше воспитывать русскую публику в духе специфической политики; надо вернуться к источнику политики, опять растворить ее в нравственности» (539). Кроме того, в марксистские 1890 е гг. именно Струве идейно связал друг с другом Булгакова, Бердяева, Франка и Кистяковского. Этот биографический факт впоследствии многих ввел в заблуждение: считалось труднообъяснимым, что именно идея Гершензона вызвала к жизни созревавшие уже несколько лет плоды самоанализа и самокритики интеллигенции. Общая судьба всех авторов «Вех» — движение через марксизм, «Союз Освобождения», «идеалистическое направление», революцию 1905 года, «религиозную общественность», — стала той основой, к которой обращался замысел Гершензона.

16 ноября 1908 г. Франк обещал написать статью «Интеллигенция и нравственное сознание» к Новому году (540), а 28 декабря Изгоев обещал прислать статью «о быте» к 15 января 1909 г. (541); в тот же день Бердяев писал Гершензону: «15 января доставлю Вам статью лично» (542); 30 декабря 1908 г. из Берлина в Москву Кистяковский сообщал: «Уже начал писать статью "Интеллигенция и правосознание"» (543); 19 января 1909 г. Струве телеграфировал: «Статья будет начале февраля» (544). Он планировал направить статью Гершензону «Интеллигенция и народное хозяйство», но «внешние обстоятельства» помешали этому (545). Соответственно 14 января, 19 февраля и 2 марта 1909-го из Петербурга отправили свои статьи Изгоев, Франк, Струве (546). 18 февраля свою статью из Берлина направил Кистяковский. Чрезвычайно расстроенный тем, сколь неудачно он исполнил свой замысел, Кистяковский вполне серь292

езно просил Гершензона написать «начало» к статье (547). Позже, возвращая корректуры составителю, 7 и 8 марта Изгоев и Франк дали окончательные заглавия своим работам. И тут встала проблема заглавия для всего сборника. 2 марта Струве отвел предложенное Гершен-зоном «Интеллигенты об интеллигенции» и 7 марта предложил: «На гору!» «Это может показаться претенциозным, — разъяснил Струве в письме к Гершензону, — но это выражает суть дела. Латинская формула: Sursum corda [Горе имеем сердца! — Плач Иеремии. III, 14 ] звучит как-то (...) высокопарно».

И все же именно эта латинская формула звучала в сознании Струве, восходя к одним из самых первых его идеологических впечатлений. Речь идет о «Пошехонской старине» М. Е. Салтыкова-Щедрина, той ее части, что была опубликована в начале 1889 г. в «Вестнике Европы», руководимом К. К. Арсеньевым. Впоследствии Струве признал преобладающее влияние и писателя, и арсеньевского журнала на свое интеллектуальное развитие. Пока же переведенное на русский язык Sursum corda явственно отсылало к щедринскому описанию духовной ситуации вокруг «идеализма сороковых годов»: «Бывают сермяжные эпохи, когда душа жаждет, чтобы хоть шепотом кто-нибудь произнес: sursum corda!» (548)... Но столь убедительная отсылка к классике оппозиционной литературы в качестве названия антиинтеллигентского сборника не появилась. Седьмого же марта 1909 г. Франк предложил назвать сборник «На перепутье» и выбрал из предложенных ему московскими авторами «Московских дум» и «Межи и вехи» — последнее. 8 марта Изгоев не согласился ни с тем, ни с другим. 10 марта Кистяковский вместо «К русской молодежи» предложил уточненное: «К русскому обществу». Булгаков, считая задачу с названием сборника невыполнимой, готов был согласиться с «формальным»: «К русской

293

интеллигенции или обществу» (549). Телеграмма Струве от 11 марта — «Межи и вехи очень удачно» — предопределила выбор Гершензона: «Вехи».

Одновременно с названием обсуждалось и «кредо» сборника, изложенное в написанном Гершензоном предисловии. 7 марта Франк беспокоился: «Как обстоит дело с предисловием? Вы не забыли, что обещали нас предварительно ознакомить с ним?» (550) 8 марта, уже ознакомившись с текстом, Изгоев оговаривал свое особое мнение (в том смысле, что общее убеждение авторов в первенстве духовной жизни личности перед обществом для Изгоева-общественника не является высшим принципом его критики интеллигенции) (551). Он потребовал от Гершензона либо внести это «особое мнение» в текст предисловия, либо вовсе отказаться от общей «платформы». Гершензон сформулировал «мнение» Из-гоева и, по согласованию с Кистяковским и Бердяевым, решил поместить его в подстрочном примечании к статье автора: по техническим причинам оно попало только в конец статьи, а саму статью задержка со сроками ее печатания переместила в конец книги. Булгаков, находя в таком местоположении принципиальные мотивы, писал Гершензону: «Ваше выключение Изгоева из порядка алфавита и помещение его как бы в приложении тем самым оправдано» (552). В первом издании «Вех» статья Изгоева была напечатана последней. Прочитав предисловие, 11 марта 1909 г. Струве переслал его корректуру в Москву со своими поправками. И уже 16 марта сборник вышел в свет в издательстве В. М. Саблина тиражом 3 тысячи экземпляров. Издательские расходы взяла на себя Е. Н. Орлова (553).

Считанные дни спустя в газетах и общественных собраниях прозвучали первые отклики. «Читали "Вехи"? — запрашивал Мережковский своего нового конфидента эсера-террориста и писателя Б. В. Савинкова. — Со294

единение Бердяева с Булгаковым в православии, вот что нас больше всего подкосило. Это тоже своего рода Азефовщина, более утопическая и потому более ядовитая» (554). И вскоре в заседании Петербургского РФО выступил со знаменитой речью против «Вех» «Семь смиренных», в которой уподобил семь авторов сборника тем «семи смиренным» членам Синода, что отлучили Льва Толстого от церкви. Памятуя солидарный отказ Бердяева, Булгакова и Струве признать в происшедшей революции особое религиозное содержание, Мережковский готов был полемизировать с ними на поле никогда прежде особенно не ценимой им ортодоксии: «Отвергать положительное религиозное содержание не только в эмпирике, но и в мистике революции — значит отвергать Апокалипсис — всю христианскую эсхатологию, всю христианскую динамику — Христа Грядущего...» (555).

Наибольший скандал и возмущение критики вызвала известная фраза из статьи Гершензона, которую противники предпочитали цитировать в усеченном виде, опуская первые слова: «Каковы мы [интеллигенция] есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и бла-гославлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». 25 апреля 1909 г. в газете «Слово» Струве, желая отмежеваться от «ужасной фразы» Гершензона, заявил: «Следует отметить, что сборник "Вехи" никем не "редактировался", и я, и некоторые другие его участники со статьями других авторов ознакомились только после выхода в свет книжки» (556). Не касаясь пока «фразы», следует уточнить хрестоматийное, но заведомо ложное свидетельство Струве, широко распространившееся в литературе о «Вехах». Известны, по крайней мере, два факта редактирования Гершензоном статей Кистяковского и

295

Изгоева, которые сами признавали его необходимость. Что же касается знакомства авторов со статьями друг друга, то можно с уверенностью заявить, что таковое состоялось еще до выхода «Вех». Трудно сказать, читались ли рукописи в кругу московских авторов, но в Петербурге их корректуры были известны. 2 марта Струве обращался к Гершензону с просьбой о присылке корректур статей других авторов (557). 7 марта 1909 г. Франк, например, благодарил составителя за присылку статьи Кистяковского и отмечал: «Вашей и Булгаковскои статей я не читал еще» (558).

Оглушительный успех сборника (за два дня было продано 2853 экземпляра) (559) сделал необходимым переиздание книги. Во второе издание, вышедшее между 4 и 11 июня 1909 г. тиражом 3 тысячи экземпляров (560), авторами были внесены подстрочные примечания, а Изгоев расширил свое «особое мнение» (561). Н. Валентинов вспоминал: «Из беседы в 1913 г. с С. Н. Булгаковым мне стало известно, что он и П. Б. Струве дружески намекнули Гершензону, что было бы хорошо, если бы он внес в свою статью кое-какие смягчения и оговорки» (562). Это пожелание, касающееся, конечно же, «ужасной фразы», несмотря на протесты Бердяева (563), было исполнено.

Вернувшийся из Берлина в Москву Кистяковский, должно быть, был единственным, кто испытывал неудовлетворенность по поводу недостаточного «редактирования» сборника. Под впечатлением первых критических откликов, в частности, в заседании Исторической комиссии Русского Технического Общества,

296

выдержанного в духе суда над сборником, а также статьи Франка «"Вехи" и их критики» (Слово. 1909. 1 апреля. № 752), по-своему истолковывавшего смысл сборника, он писал Гершензону 10 апреля 1909 г.: «К сожалению, мы очень мало обсуждали содержание, план и направление нашего сборника в целом; если бы мы все вместе больше и чаще это делали, то между нами могла бы выработаться большая степень солидарности; тогда против статьи Франка не возражали бы, что он не имеет права говорить "мы"». И далее, подразумевая историю с «ужасной фразой» Гершен-зона: «Затем я вовсе не предполагал, что мы можем от чего-нибудь отказаться. С. В. Лурье сказал мне: "Мы будем возражать по существу; критиковать интеллигенцию нужно, но не так". Я на это ему ответил: "В таком случае, не могли бы мы столковаться". Мне рисовалось прежде всего совместное обсуждение "Вех". С членами "Истор. комиссии" оно совершенно бесполезно, но с членами редакции "Русской Мысли" оно могло бы быть в интересах общего дела. Конечно, с Кизеветтером и Котляревским (564) в отдельности мы не смогли бы столковаться, но, ведя переговоры сообща, особенно если бы в них участвовали Струве и Франк, мы могли бы устранить много недоразумений личных и "по существу"». Но надеждам Кистяковского на коллективное и конструктивное обсуждение сборника не суждено было реализоваться. В июльской книжке «Русской Мысли» ее московские (наряду с петербургским — Струве) руководители А. А. Кизеветтер и С. В. Лурье выступили с содержательной (но, как оказалось, серьезно обидевшей авторов) критикой «Вех». Но отвечать им Струве — поручил Франку. И в совокупности с особой полемической активностью самого Струве, развитой вокруг «Вех», это значило, что в деле толкования смысла сборника уста297

новилась монополия Струве и Франка (и отчасти Бердяева, который на волне «веховской» полемики даже задумался об издании собственного сборника, впоследствии озаглавленного «Духовный кризис интеллигенции» (565)). Словно предчувствуя растущие личные расхождения, особенно после ответов Струве и Бердяева митр. Антонию, признанному вождю правых, воспринявшего «Вехи» как своеобразную капитуляцию левой интеллигенции (Булгаков на ответ митр. Антонию не решился (566)), в цитированном письме к Гершензону Кистя-ковский писал: «Менее всего мною руководит испуг. Я считаю, что чем больше нас ругают, тем это полезнее для личной карьеры каждого из нас. (...) Но создаваемая таким путем личная карьера меня совершенно не интересует. Я считаю, что можно быть одинаково развращенным как постоянными и непомерными похвалами, так и непрекращающейся ругней. О Бердяеве я прямо сказал Булгакову, что, по моему мнению, он развращен тем, что все и всегда его только ругали. Я не встречал ни одного сочувственного отзыва о Бердяеве, но зато знаю очень меткую и в общем справедливую критику его писательской деятельности (Шестов) (567). Тем не менее он очень известен, и он превосходно знает, чему он обязан своей известностью» (568).

Второе издание (в нем статья Изгоева заняла свое место в алфавитном порядке статей) разошлось также быстро. Контора «Критического Обозрения», занимавшаяся рассылкой книг, получила за казы на «Вехи» отовсюду: от Кутаисской губернии до Владивостока (569). Практически одновременно в продаже появился составленный Ф. Г. Мускатблитом сборник «В защиту интеллигенции» (М., 1909), в который вошли материалы газетно-журнальной полемики вокруг «Вех». 14 июня 1909 г. Гершензон сообщал А. С. Глинке: «2-е издание почти совсем раскуплено в 2 недели» (570). Успех

298

сборника заставил Кистяковского слегка смягчить свою позицию. В тот же день он писал Гершензону: «Ваше сообщение об успехе второго издания "Вех" поразило меня своей неожиданностью. (...) А все-таки наша книга хорошая и полезная... Как бессодержательна в сравнении с идейным содержанием нашей книги критика ее! Нам оказали большую услугу, собрав часть критических статей о " Вехах " в одной книге. Это было самое лучшее средство скомпрометировать критику». Признавши свою статью «одной из самых слабых» в сборнике и обнаружив во втором его издании уточняющие примечания других авторов, Кистяковский решил выправить чрезмерную фактологичность своего сочинения и переслал Гершензону текст «принципиального» примечания к готовящемуся третьему изданию, которое выглядело шагом навстречу тем коллегам, что отдавали приоритет «внутренним» условиям общественного переустройства, и даже имитировало их пафос бескомпромиссного обличения. Кистяковский писал, например: «Русская интеллигенция должна признать свою нравственную ответственность и вину за тот правопорядок, который господствует у нас. (...) И теперь прежде, чем реформировать внешние условия для осуществления истинного правопорядка, интеллигенция должна изменить свое отношение к вопросам права, подвергнув коренному пересмотру все свое мировоззрение с точки зрения высших внутренних, а не внешних идеалов». Дополнить свои тексты подстрочными примечаниями Кистяковский приглашал и Булгакова с Франком (571). Однако Гершензон счел излишней инициативу Кистяковского и новых примечаний в «Вехах» не появилось.

1 августа 1909 г., проезжая по Украине, Кистяковский докладывал Гершензону: «Теперь по рукам уже бродят замазанные, засаленные, истрепанные экземпляры "Вех"... Вл. Г. Короленко удивлялся, когда узнал,

299

что издания "Вех" были такие маленькие; он предполагал, что выпущено больше экземпляров... Относитель-носамих "Вех" Короленко выразился, что "попаливточ-ку, но вопрос в том, как"... Между прочим он мне сообщил, что он получил письмо от Н. А. Гредескула, в котором тот приглашает его принять участие в сборнике об интеллигенции. Сборник "не полемический", но они "не будут чуждаться и полемики". Предполагается двенадцать авторов. Из имен Короленко вспомнил, кроме Гредескула, М. Ковалевского, К. Арсеньева, П. Милюкова, Дм. Шаховского, кроме того предполагалось пригласить В. Ключевского, но Короленко не советовал. Короленко не предвещает большого успеха новому сборнику, так как "приходится твердить азы", а "публике надоело, что ей все толкуют 2X2=4, гораздо интереснее, когда кто-нибудь начнет доказывать 2X2= 5". Сам Короленко говорит, что навряд ли будет иметь время, чтобы написать что-нибудь для этого сборника» (572). Постоянные напоминания Кистяковского о необходимости переиздания и увеличения тиража заставили Гершензона уже летом 1909-го заручиться согласием других авторов (573) и обратиться к новому издателю И. Н. Кушнереву (в его типографии в 1902 г. были напечатаны «Проблемы идеализма» и печатался журнал Струве «Русская Мысль»). Склад «Критического Обозрения» в начале августа 1909 г. заполнили новые четыре тысячи «Вех» (574). Уже 7 сентября 1909 г. Гершензон писал В. В. Розанову: «"Вехи" вот как идут: 10 тыс. экз. продано, от 3-го изд. уже ничего не осталось, печатаю 4-е с матрицей, потому что спрос не падает. Это — с 16 марта» (575). В начале октября 1909 г. появилось еще три тысячи (3150), в середине марта и начале апреля — еще три (1000 и 2200). Общий тираж сборника превысил 16 тысяч экземпляров. Под впечатлением не спадающего общественного интереса, в кругу авторов «Вех» возник

зоо

очередной проект «направленного» журнала. 23 июня 1909 г. Бердяев писал Гершензону: «Признаюсь, не ожидал я, что так скоро разойдется 2-ое издание, да еще летом. Мне даже начинает приходить в голову мысль, что, быть может, назрело время для создания нового журнала» (576).

Свидетельств о генезисе и реализации идеи нового журнале осталось чрезвычайно мало. Все они принадлежат кругу Андрея Белого, что для «веховского» контекста естественным образом связывается с уже описанной историей журнала «Вопросы Жизни». Именно Андрей Белый, планируя с Э. К. Метнером издание журнала, по собственной инициативе обратился с предложением о сотрудничестве к Гершензону как «представителю группы "Вех"». И в памяти Белого исподволь всплыла терминология пятилетней давности, того 1904 года, когда представители «идеалистического направления» Булгаков и Бердяев, именуемые «идеалистами», повели переговоры с Мережковскими о судьбе журнала «Новый Путь». Теперь в письме Э. К. Метнеру Белый сообщал: «"Идеалисты" предлагают блок с нами». Соглашаясь на сотрудничество, Гершензон отвечал: «Мы недовольны Лурье, "Русской Мыслью", все лето искали денег на журнал, посвященный культуре». И на прямой запрос Белого о привлечении к проекту Бердяева и Франка, Гершензон излагал условия «блока»: «Дайте нам в журнале постоянный отдел, — т. е. мне, Франку, Струве, Бердяеву... Ваша идея — наша идея, т. е. моя, Франка, Струве, Бердяева, Булгакова». «Писать нам негде, — констатировал Бердяев в современном событиям письме к Гершензону, — и Вам, и мне, и многим. С одной "Русской Мыслью" далеко не уедешь» (577). Перспектива заполучить в сотрудники столь опытных организаторов и знаменитых писателей, способных

301

нарушить внутрижурнальный баланс, серьезно обеспокоила Андрея Белого и, советуясь, он напоминал Э. К. Метнеру: «"Идеалисты"... как клетчатка, имеют свойство разбухать и все заполнять: вспомните "Новый Путь"» (578). Но Метнеру напоминаний не требовалось. 27 сентября 1909 г. он выговаривал Белому: «Я никогда не вхожу ни в какие отношения с не-джентль-менами. Блок с идеалистами на предлагаемых ими условиях немыслим; это даже комично звучит: "Вы и ваши будете тоже писать, но организацию поручите нам". Франк, Струве, Бердяев, Булгаков мне, простите, до глубины души противны» (579). О своем письме Белому Метнер, видимо, проинформировал и Л. Л. Кобылинского (Эллиса), который горячо приветствовал отказ от блока с «Вехами» — «этим хулиганством, принявшим форму старой жованной газеты». «При виде П. Струве и Франка я бледнею от бешенства»,—заключал Эллис (580). И «культурный» проект «веховцев» умер, не родившись.

С первых же дней Гершензон и Изгоев стали собирать отклики на «Вехи». К третьему и пятому изданию сборника была приложена далеко не полная, по признанию Изгоева, «Библиография "Вех"». С апреля 1909-го шли публичные обсуждения, рефераты, лекции критиков «Вех». Однако, как свидетельствует Ф. А. Степун, «вся эта горячая полемика шла по столичным верхам» (581). Надо думать, и этим обстоятельством, а не только задачами борьбы с «ростом консервативных течений», было вызвано «лекционное турне по России» П. Н. Милюкова против «Вех», о котором упоминает Франк (582). Вышел в свет эсеровский сборник «"Вехи" как знамение времени». В октябре 1909 г. дебютировал журнал «Запросы Жизни», в выступлениях М. М. Ковалевского и В. В. Водовозова открывший систематическую полемику против «Вех». Изгоев имел полное основание

302

назвать его «Еженедельные Анти-Вехи» (583). В начале 1910 года, наконец, появился упомянутый Короленко кадетский «антивеховский» том «Интеллигенция в России», собравший специальные статьи П. Н. Милюкова, Н. А. Гредескула, Д. И. Шаховского и других, но так и не заполучивший откликов В. О. Ключевского и В. Г. Короленко.

Помере пополнения собственной библиографии, уже летом 1909 г. Гершензон задумал составление обзора откликов печати на «Вехи», дабы представить русскому читателю, атакуемому анти-веховскими лекциями и журналами, объективную картину противоборствующих сил. В июле 1909 г. он предложил составление обзора Франку — в рамках его очерков «Современной общественной жизни» в «Критическом Обозрении» (584), но тот, полагая, что автор не должен принадлежать к коллективу «Вех», отказался (585). В феврале 1910-го Гершензон адресовал библиографа А. Г. Фомина к Струве с предложением поместить очерк полемики в «Русской Мысли». Струве, планируя в журнале ряд статей веховского толка, счел появление очерка А. Г. Фомина, оговаривавшего свою не-веховскую позицию, невозможным (586). Таким образом, веховский взгляд на панораму полемики вокруг сборника не состоялся (587).

Триумфальный выход «Вех» породил в кругах «веховской» интеллигенции проект составления нового сборника. Уже 26 марта, то есть десять дней спустя после публикации «Вех», Булгаков писал Волжскому: «Выпустили сборник против интеллигенции, вышло

303

хорошо, т. е. довольно крепко. (...) Я начинаю еще втягиваться в националистическую политику» (588). Поводом для «националистической политики», а вернее — широкой полемики о «национальном лице» русской интеллигенции, послужил довольно малозначительный инцидент. В начале 1909 года в узком кругу русских писателей-евреев, в присутствии Е. Н. Чирикова, Осип Дымов высказал мнение, что компетентно судить о художественных достоинствах произведений на темы из еврейской жизни может лишь критик-еврей. Е. Н. Чириков парировал это суждение предположением, что, коли так, этот принцип следовало бы распространить и на сочинения русских писателей, а литературным критикам (в большинстве своем еврейского происхождения) не следовало бы судить об их произведениях и произведениях самого Чирикова: «Если мне, русскому интеллигенту, торопятся прежде всего и громче всего сказать, что "мы — евреи", то мне позволительно вспомнить, что я — русский...» Реплика эта была воспринята в качестве антисемитской и в такой интерпретации получила распространение в периодической печати. Чирикова упрекали в «культурном антисемитизме» (589). Развернувшаяся в прессе полемика с участием В. С. Голубева, Струве, Милюкова и др. (материалы ее были тогда же собраны в отдельном издании Ф. Г. Мускатблитом) показала, что в либерально-демократической русской печати стало обычным индифферентное отношение к проблемам национальной идентификации. Опасаясь малейшего потакания антисемитизму, названная печать, как правило, избегала обсуждения малейших вопросов об особенностях еврейской культуры и быта, и шире — национальных чувствах русской интеллигенции. Как замечал один из активных участников полемики, в прошлом

304

марксист, затем — левый земский деятель, «освобож-денец» и сотрудник «Вопросов Жизни», а ныне — единомышленник «национал-либерала» Струве, В. С. Голубев (1862—1910), «русская интеллигенция, пересматривая целый ряд вопросов, должна была остановиться и на таком вопросе, как вопрос о монополии на патриотизм и национализм только групп реакционных» (590). О том, что пересмотр и этого пункта готов был выйти за рамки газетной полемики и продолжить «веховскую» серию сборников, свидетельствует частная переписка А. А. Стаховича (1856—1919). 4 мая 1909 г. А. А. Стахович писал из Москвы в Петербург В. С. Голубеву: «Может быть, мне не удастся побывать в Петербурге, поэтому на всякий случай хочу сговориться с Вами поподробнее относительно большого сборника по национальному вопросу, о котором Вы и Петр Бернгардович Струве беседовали в апреле и относительно которого, видимо, не было никакого разногласия. 1) Думается, его следует выпустить не позже конца Сентября. 2) Всю материальную часть я беру на себя. По всей вероятности, издаст эту книгу товарищество И. Д. Сытина. Если оно не согласится, возьму на себя издание. (...) 3) Я убедительно попросил бы Вас взять на себя редакторство сборника. Оно представляется, думается мне, необходимым, чтобы соавторы отдельных статей не повторялись бы в них—для предварительного согласования главных положений, проводимых сборником. Для своевременного выпуска сборника, мне кажется, пора уже приступить к окончательным переговорам с авторами. Вскользь я уже говорил здесь и получил согласие: С. А. Котляревского, С. Н. Булгакова, кн. Е. Н. Трубецкого, Кистяковского. В Петербурге, вероятно, согласятся: Вы, П. Бер. Струве, [А. Л. ] Погодин и [М. А. ] Славинский. Т. к. Кистяковский (малоросс) хочет трактовать вопрос с точки зрения отдельных

305

русских народностей и ту же тему, вероятно, затронет и Славянский, им придется непременно списаться (адрес Кистяковского: Москва. Ред. жур. "Критическое Обозрение". Арбат. Никольский пер., 19). Может быть, Вы еще пригласите кого-либо участвовать в сборнике. Если Вы найдете подходящим и не выходящим из программы издания, я думаю написать статью о национализме с точки зрения неославизма — у меня много довольно интересного материяла на эту тему. С нетерпением жду Вашего ответа. Переговорить с авторами, живущими здесь, я возьмусь, т. к. еще порядочно тут проживу. Поспешить надо потому, что скоро начнется разъезд профессоров в деревни и заграницу. Прочли [ли ] Вы сборник Мускатблита "По Вехам" — я ожидал большей объективности. В нашем сборнике, думается, нужно возможно меньше или совсем не касаться больного еврейского вопроса. Очень, думается, желательно было бы подыскать польского автора на национальный вопрос с точки зрения польского национализма. В этом отношении может нам помочь Погодин, у которого много связей в Варшаве. Могу о том написать в Краков М. Здзехов-скому, который писал по этому вопросу в "Московском Еженедельнике"» (591).

17 мая 1909 г. А. А. Стахович писал Струве: «Теперь... о сборнике по вопросу "о национализме". Сборнике большом, серьезном, издать который предельно не позже сентября... В Москве я о нем говорил со всеми Вашими единомышленниками. Изъявили согласие принять в нем участие и за лето написать большие статьи С. Н. Булгаков, Кистяковский, Е. Н. Трубецкой и П. И. Новгородцев. В Петербурге видел Голубева, который лишь сказал, что Вы сочувственно относитесь к такому сборнику, но хотели бы предварительно переговорить со всеми авторами. (...) Удобно ли будет сделать предполагаемый сборник —

306

продолжением "Вех" — непосредственно связать с ними, как говорил мне Голубев? Не сделает ли это его слишком полемичным, не затемнится ли от того основная тема — "здоровый национализм", не отойдет ли он на 2-й план. Вопрос же этот, думается мне, огромнейшей важности и своевременно именно теперь возможно громче и ярче о нем говорить и проповедовать о нем. Это нисколько не помешает авторам, участвовавшим в "Вехах", в своих статьях "о здоровом национализме и национальном лице" ответить своим противникам, полемизировавшим с ними о "Вехах", — связать ведь эти два вопроса очень легко и естественно» (592). Для Струве и его единомышленников появилась возможность высказать в предполагавшемся сборнике положительные идеи того органического национально-государственного и религиозно-культурного миросозерцания, которое было противопоставлено в «Вехах» интеллигентскому «воззрению о самочинном, умышленном человеческом строительстве жизни» (593). Однако сборнику не суждено было увидеть света.

Согласно воспоминаниям Франка, весной 1910 г. возник новый замысел — «выяснить и развить в коллективном труде положительное содержание тех идей, которые были выражены в «Вехах» в отрицательной форме критики интеллигентского миросозерцания. У меня на квартире по почину и подбору Петра Бернгардовича [Струве ] состоялось собрание для обсуждения идейной программы нового сборника» (594). Интересно, что параллельно петербургскому собранию на квартире Франка, подобные же мысли возникли и в среде московских авторов «Вех». Глухое упоминание об этом сохранилось в эпистолярии Булгакова. 14 марта 1910 г. он писал Волжскому: «"Вехи" идут, ввиду вышедших сборников о них ["Вехи" как знамение времени" и "Ин307

теллигенция в России" ] и усилении критики Вяч. Иванов убеждает нас подумать о втором выпуске. Трудно это, но не невозможно, а заманчиво и даже нужно бы» (595).

Однако Струве, по-видимому, планировал привлечь к обоснованию философско-политической программы реальных политиков, думских деятелей, промышленников и тех публицистов, которые, будучи близки идейной ориентации «Вех», в силу способа составления сборника не приняли в нем участие. Редактор-издатель «Московского Еженедельника» Е. Н. Трубецкой писал Струве: «Последнее Ваше письмо касалось сборника. Вероятно и сами Вы пришли к заключению, что дело — не к спеху. Сейчас я очень занят и по церковному вопросу обстоятельной статьи родить не смогу. Что касается Гучкова, то я остаюсь при своем мнении о несовместимости его с нами: ведь это как-никак, а коллективное profession de foi. Думают, что в таком сборнике статья о государственной обороне не нужна как техническая» (596). Отложенный вновь проект частично воплотился в сборниках экономических и политических статей «Великая Россия» (М., 1910—1911). Но это уже была совершенно иная эпоха и совершенно иная история.

Для большинства героев этой книги социализм, социальная свобода были смыслом и высшим заданием их политической и общественной деятельности. Борясь за политическую свободу как необходимое условие социализма, они мало беспокоились о механизме и реальных правовых, культурных и экономических осно308

ваниях этой свободы. "Внешняя" — политическая и экономическая — свобода никогда не стояла в центре русской политической философии. Сама "свобода" была редким гостем среди философских категорий. А появляясь — чаще мыслилась отрицательно, не как свобода для, но как свобода от. Социальная справедливость — вот то максимальное приближение к социальной практике, что позволяла себе русская политическая мысль, та сверхзадача, что заставляла её формулировать требования правового государства и заводить разговор о либеральных ценностях.

Русский либерализм был либо мнением ad hoc, философией "по случаю", либо безответственными прожектами. Те же, кто, подобно Чичерину и Л. А. Тихомирову 1890-хгодов, серьезно задумывались о творческом равновесии свободы и власти, совершенно явственно держали равнение направо, на так называемый либеральный консерватизм. Археологически отчищая традицию от полемических наслоений, именно проблему свободы и власти вывел из политической философии Чичерина Петр Струве. В середине нынешнего века Струве числил себя либеральным консерватором. В эмиграции, где писал он апологию Чичерина, и сложилось "окончательное", с годами все более общее мнение, что вершиной русской политической философии является веховское, синтетическое направление, ведущее свое начало от Чичерина — к сборникам "Вехи" и "Из глубины". Веховству было отведено своего рода итоговое положение в затянувшемся споре консерваторов с либералами.

"Люди или учреждения" — так на протяжении ста лет до сборника "Вехи" звучала дилемма, в решении которой первым отдавали предпочтение консерваторы, вторым — "либералы". В предисловии к "Вехам", одобренном всеми участниками сборника, дилемма получала

309

на первый взгляд однозначное решение: "общей платформой является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства. С этой точки зрения идеология русской интеллигенции, всецело покоящаяся на противоположном принципе — на признании безусловного примата общественных форм, — представляется участникам книги внутренне ошибочной, т. е. противоречащей естеству человеческого духа, и практически бесплодной, т. е. неспособной привести к той цели, которую ставила себе сама интеллигенция, — к освобождению народа". Предисловие как-то вскользь указывало на "освобождение народа", словно не в его горизонте возникала и развивалась сама проблема свободы и власти. Будто бы лишь самокритика интеллигенции, предпринятая в "Вехах", заставляла ее тщательнее задуматься о наиболее успешном механизме этого освобождения. Одним словом, "Вехи" звучали так, словно вся проблема свободы в России была проблемой интеллигентского сознания.

Насколько же оригинально было идейное творчество "Вех"? Сколь действительным было движение их авторов к либеральному консерватизму по отношению к тем, кого призывали в идейные союзники Булгаков, Струве, Бердяев еще в эпоху "Проблем идеализма"?

Внятный спор об "учреждениях", привнесенный в Россию духом Просвещения еще при Петре Великом, впервые коснулся политической практики лишь тогда, когда его "правнук" Павел I, истребляя в стране антимонархические следствия Просвещения, попытался распространить власть "учреждений" на духовный мир под310

данных. Отторгнутая обществом, эта попытка романтически-консервативной реакции на якобинство нашла свою афористическую формулу едва ли не на следующий исторический день после своей неудачи. "Дней Александровых прекрасное начало", либерально-просветительские реформы первых лет XIX века, вернули "учреждениям" было предназначение — исправлять нравы — и немедленно встретили отповедь зрелого консерватора. "Не формы, а люди важны!" — заключил в записке "О древней и новой России" Н. М. Карамзин. Апеллируя к "внутреннему самосовершенствованию", русское охранительство так и развивалось по предначертанному пути, пока К. П. Победоносцев в конце XIX века не превратил "внешнее" в абсолютное зло, а "внутреннее" — в последний устой традиционной власти.

Но как это часто бывает, жесткость утверждений Победоносцева прямо зависела от радикальности оппонентов. Оппонентов, порожденных самим государством — и в годы предельного своего господства при Николае I, и в годы отступления при Александре II. На этом контрасте несвободы и либерализации возник главный противник власти в России и на первый взгляд главный защитник свободы — интеллигенция. Во всяком случае, именно она самим своим существованием заставила русскую мысль перейти от догматического утверждения государства к критическому осмыслению его отрицаемой оппонентами ценности, к его оправданию перед лицом проповедуемой свободы. Интеллигенция стала в центр русской политической философии как посредник между свободой и властью, личностью и учреждениями, как единственный полноценный, насколько это было возможно в России, политический деятель.

Первые опыты самоопределения политической мысли по отношению к интеллигенции, сопутствовавшие её общественному дебюту на рубеже 50-х и 60-х годов,

311

показали, что русская культура приобрела чрезвычайно удобный критерий для самоопределения политических мыслителей, своего рода оселок, на котором каждый мог поверять свою систему политико-философских предпочтений, — понятие интеллигенции. Забегая вперед, можно признаться, что и веховская традиция именно на понятии интеллигенции и представлении о её роли в обществе выстраивала ряд своих предшественников, подыскивала единомышленников, и собственно, свой публицистический язык черпала из полемики вокруг интеллигенции 1850—1890-х годов.

Б. Н. Чичерин заметил, что в интеллигенции выявляется "элемент разгульной свободы, которая не знает себе пределов и не признает ничего, кроме самой себя" (598). И, очевидно, истолковывая суждение С. М. Соловьева о казачестве как исторически антигосударственной силе, называл интеллигенцию казачеством. Рассматривая те её черты, что позже получили название "нигилизм", публицисты сравнивали её с "калмыками", именовали сепаратистами, отщепенцами и т. д.. (599) Ответная апология интеллигенции вплоть до конца 1860-х годов оставалась зеркальным отражением критики. Таким образом, сам спор велся исключительно в контексте того отмеченного Чичериным интеллигентского понимания свободы, которое не знает ни "меры и границ", ни "действительного и возможного", что было следствием политической незрелости общества, незнания интеллигенцией законов его (общества) преемственного развития и сохранения его жизненных основ. В перекличке с Карамзиным, надеясь на сохранение равновесия свободы и власти, найденное реформаторами Александра II, Чичерин было согласился: "И корень зла, и средства врачевания лежат не в учреждениях; не во внешних условиях, а в нас самих" (600). Но стоило реформам застопориться, как мыслитель вновь утверж312

дал неразрывность "внутреннего" развития личности с её "внешним" освобождением. Отрицание "первенства учреждений", таким образом, находилось в непосредственной зависимости от меры свободы, предоставляемой ими человеку. Охранительство лишь тогда обнаруживало свой позитивный смысл, когда существовал хотя бы минимум, хотя бы убедительная перспектива свободы.

В уничтожении упомянутого минимума — с противоположных, но смыкающихся сторон — сотрудничали интеллигентский максимализм и антиинтеллигентское охранительство. После убийства Александра II "нигилизм" занял место отправного понятия для выстраивания общественной философии. Ведущая роль в формулировании её консервативной альтернативы принадлежала Ивану Аксакову, еще в 1861 году критиковавшему "отчужденность интеллигенции от народной стихии", а впоследствии также внесенному Петром Струве в число предшественников веховства. В издаваемой им газете "Русь" увидели свет письма Ю. Ф. Самарина к А. И. Герцену, в 1864 году прозорливо указывавшие на связь интеллигентского материализма с максимализмом и предупреждавшие о неизбежности кровавого исхода из его идей (601). В той же газете Н. Н. Страхов опубликовал "Письма о нигилизме". Идя по пути, проложенному Ф. М. Достоевским в анализе социалистического "христианства без Бога", Н. Н. Страхов писал об интеллигентском радикализме: "Их нравственный разрыв с обществом, с греховным миром, жизнь отщепенцев... — все это черты, в которых может искать себе удовлетворения извращенное религиозное чувство". Но этот материалистический "суррогат религии", тесно связанный с идолопоклонством и утилитаризмом, "должен рано или поздно прийти к мысли, что цель освящает средства". Посему страховский выбор был в пользу

313

"внутреннего человека" и религии, прочь от "внешнего" искоренения общественных пороков (602).

Рационализм, "беспочвенность", доктринерство, "народопоклонничество", "аскетические недуги" критиковали и обстоятельно анализировали сами народники

— В. П. Воронцов, А. Н. Пыпин, А. М. Скабичевский. А бывший террорист Л. А. Тихомиров просто-таки сос тавлял исчерпывающий список претензий к интеллигенции: "суррогат веры", вера в прогресс, ма териализм, непрактичность, догматизм, утилитарная мораль, уничтожение личности, "кружковщина", партийный подход к науке, преследования свободы со вести (603). На критику "народолюбия" Н. Минским, прозвучавшую еще в 1897 году, указывал Франк (604). О близких веховцам настроениях А. И. Эртеля писали Франк, Струве, Гершензон и другие. Что же отличало критиков от самокритиков? И в равной степени удаляло их от искомого либерально-консервативной мыслью "равновесия"?

Спеша на идейную помощь Страхову, это невольно обнаружил И. С. Аксаков. В отличие от него и в соответствии идеям Чичерина Аксаков устанавливал единство "усовершенствования общественного" с "личным внутренним совершенствованием" (605). Интеллигентским "доктринам, проповедям и действиям во имя высших нравственных принципов недостает именно нравственной подкладки, живого нравственного чувства и смысла, а потому и в результате — безнравственность" (606). Отсутствие воли к общественному действию и капитуляция перед насилием делали страховскую проповедь годной лишь для тех, кто и не думал о "внешних"

— политических, экономических и социальных — проб лемах, не испытывал ими свою веру в Бога. Требование же общественного действия, просвещенного нравствен ным чувством и смыслом, спорило и с безрелигиозным

314

активизмом террористов, и с религиозным абсентеизмом охранителей.

Что есть эта аксаковская (в терминологии начала XX века) "религиозная общественность" и какова должна быть её политическая практика, в конце XIX века пытался ответить Тихомиров. Он был глубоко озабочен причинами своего террористического "грехопадения" и определением принципиальных условий, от него гарантирующих. Ставя задачу отвергнуть не только "крайность", но и "самые основания", он стремился опровергнуть либерализм как целое. Выясняя ложность революционных идей, Тихомиров подразумевал "переработку с новой точки зрения целых обширных областей науки исторической, социальной и экономической". Разумеется, эта задача не могла быть делом одного человека, но должна была быть задачей любого, кто, опровергая интеллигентский либерализм и его производные, претендовал на собственную общественную программу.

Примечательно, что выводы Тихомирова совпадали с чичеринскими: "Истинный консерватизм... совершенно совпадает с истинным прогрессом, в одной и той же задаче: поддержание жизнедеятельности общественных основ, охранение свободы их развития, поощрение их роста" (607). Развивая направление вслед за Аксаковым, логично было бы свести в единой практике противостоящие "личность" и "учреждения" и по примеру Чичерина поставить в центр борьбы с радикализмом интересы не только власти, но и личности. Но Тихомирову оказалась чужда отстаивавшаяся Чичериным "свобода лица".

Отстаивание личной свободы входило лишь в программы русских либералов, но не более как дань принципам: Иных, кроме чисто правовых, оснований личной свободы программы не предусматривали. Выдвигаемая в пику марксизму с его доктринальным отрицанием личности "субъективная социология" на315

родников служила лишь оправданию интеллигентского волюнтаризма, оставляя непродуманными духовные и социально-экономические права личности. Народнический проект общественного устройства идеалом свои полагал однородность, утверждение же самостояния личности преследовалось общественностью как "буржуазный индивидуализм". В общественной изоляции оказался А. Л. Волынский, в одиночку выступивший против господствовавших позитивизма, утилитаризма и партийности. Однако именно тогда, когда будущие веховцы еще терзались компромиссами со своим радикальным окружением и прошлым, он призывал "отбросить всякий компромисс между новым идеализмом и старым материализмом" (608) и отмечал, что "цельное мышление о человеке и мире" может быть только религиозным и должно полагать свои перспективы мимо культа чисто политической "гражданственности". Одиночество критика и слабость его "религиозной гражданственности" не в последнюю очередь определялось тем, что он, по его признанию, не мог подобрать себе в русском обществе 90 -х годов единомышленных сотрудников по вопросам политики и социологии. Такими единомышленниками вполне могли стать авторы "Вех" — профессиональные экономисты, юристы и социальные теоретики, активно практикующие политики и образованные политические аналитики, появись они не в годы революции 1905— 1907 годов, а прежде.

Коротко говоря, идейный контекст и даже живые идейные предшественники были готовы принять либерально-консервативные поиски авторов "Вех" как свои собственные, как часть сложившейся традиции. Сама проблематика и все главные тезисы "Вех", будь то критика интеллигенции или утверждение религиозных принципов жизни и общественной деятельности, или поиск оптимального соотношения полюсов свободы и

316

власти, "духа" и "учреждений", вошедшие во все хрестоматии социально-философской мысли под именем ве-ховства, были хрестоматийны еще до их появления. Даже дотошная, попунктная критика революционной интеллигенции, без всякого сомнения опирающаяся на собственный революционный опыт веховцев, не добавила ничего нового к тому, что критиковали за предшествующие пятьдесят лет. Причем далеко не только те, чьи имена называли авторы сборника, но и те многие, кто не был упомянут ими.

Можно было бы подумать, что "Вехи" систематизировали и актуализировали традицию, внесли в философско-публицистическую повседневность забытое или замалчиваемое. И что многочисленные их критики, указующие на полное отсутствие идейной новизны сборника, были недостаточно искренни... Нельзя же в своей веховской статье С. Н. Булгаков писал, что сама критика интеллигенции является достаточным основанием для идейного объединения авторов.

Следует, однако, признать, что общественный "скандал" сопутствовавший выходу сборника в свет, затмил глаза и его участникам, и его оппонентам, и его редким сторонникам. Антиинтеллигентская публицистика и исходящие из нее теоретические выводы наполняли не только статьи будущих веховцев в 1905— 1908 годах (609), но и буквально всю радикальную и либеральную, не говоря уж о консервативной и черносотенной, журналистику начала XX века. О религиозном народолюбии интеллигенции писал марксист П. Юшкевич (610). В "Московском Еженедельнике" Е. Н. Трубецкого В. П. Быстренин анализировал "наро-допоклонство" интеллигенции и её преклонение перед западными идеями (611). Д. Н. Овсянико-Куликовский отмечал её "психологическую религиозность", фанатизм, утопизм, сектанство, утрату "внутренней сво317

боды", тщательно исследовал её "отщепенство" (612). "Отщепенство" изучалиА. Н. Потресов (613). Активной критике подвергались "направленство", обожествление политики, внутреннее рабство, презрение к жизни и интеллигентский мессианизм (614). Против сектантства, "якобинизма" и "безнародности" боролись меньшевики (615). Предвосхищением ряда веховских тезисов еще в 1908 году впоследствии гордился К. Чуковский (616). Почти веховскую формулу критики интеллигенции дал А. С. Волжский (617). Проблему интеллигенции систематически исследовали окормляе-мые Струве Л. Галич, В. Шмидт, М. Могилянский, Э. Д. Гримм, М. М. Рубинштейн (618), С. В. Лурье; широко известны и веховские мотивы у Д. С. Мережковского, в письмах В. Г. Короленко А. В. Луначарскому 1920 года и т. д.

Весь этот длинный список понадобился мне для того, чтобы решительно отказаться от каких бы то ни было поисков значения и смысла "Вех" в их самой неоригинальной и несамостоятельной части. Чтобы, как того требует изложенный выше их идейный контекст, сосредоточиться на позитивной программе сборника и на том, как его авторы, те самые профессионалы, пришедшие на подмогу "целостному миросозерцанию" одиночек, мыслили себе диктуемую этой программой общественную практику.

Сорок лет спустя Франк писал, что "механистическому воззрению о самочинном, умышленном человеческом строительстве жизни" авторы "Вех" противопоставили "органическое духовно-общественное миросозерцание" (619). Согласно Струве, ""Вехи" учили, с одной стороны, общественному реализму, разоблачая мечтательное забвение глубоких почвенных условий развития всякой культуры и, в частности, культуры русской; с другой стороны, материализму и нигилизму,

318

интеллигентского миросозерцания "Вехи" противопоставили религиозный идеализм" (620). Религия была признана "основой общественности" (621).

Требование не просто нравственной оценки жизни, но и нравственной практики в "Вехах" дополнялось убеждением в абсолютной ценности нации, государства и культуры, в согласии с которыми только и может реализовать себя человеческая личность. Распространение нравственного начала на противостоящие человеку "учреждения" позволяло отказаться и от политического морализаторства, и от истребления самих идей нации или государства, чьи конкретные воплощения противоречили нравственности. Точно так же как религиозное отношение к личности подразумевало оценку её поступков, а не природы, нравственное отношение к общественности, проповедуемое "Вехами", вынуждало различать религиозную природу государственности и её зачастую совершенно дьявольские деяния. "Всякое требование, во имя нравственного идеала предъявляемое к действительности, — растолковывал Франк. — есть не обращение идеального начла к чуждой ему сфере бытия, а лишь дальнейшее углубление и обогащение тех идеальных сил, которые и до этого требования содержатся в действительности" (622). Потому-то столь резко заявленное в предисловии к сборнику противопоставление внутренней жизни личности и внешней силы "учреждений" способно было лишь преуменьшить тот реальный интеллектуальный прогресс, что был достигнут его авторами. Не случайно обращаясь к опыту "Вех" в преемственном ему сборнике "Из глубины" Новгородцев уточнял: "Противопоставлять духовную жизнь личности внешним формам общежития и самодовлеющим началам политического порядка — это значит с другого конца повторять ту самую ошибку, в которую впадают проповедники всемогущества политических форм" (623). Не в

319

банальном "с одной стороны", "с другой стороны" состояла чаемая премудрость либерального консерватизма, а в признании свободной личности источником живого содержания "учреждений".

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АДП, РНБ — Архив Дома Плеханова (Отдел Рукописей Российской Национальной Библиотеки, Санкт-Петербург)

АР АН — Архив Российской Академии Наук (Москва)

ГА РФ — Государственный Архив Российской Федерации (Москва)

МГА — Московский Городской Архив (Москва)

ОПИ ГИМ — Отдел Письменных Источников Государственного Исторического Музея (Москва)

ОР РГБ — Отдел Рукописей Российской Государственной Библиотеки (Москва)

РГАЛИ — Российский Государственный Архив Литературы и Искусства (Москва)

РГИА — Российский Государственный Исторический Архив (Санкт-Петербург)

ОР РНБ — Отдел Рукописей Российской Национальной Библиотеки (Санкт-Петербург)

РЦХИДНИ — Российский Центр Хранения и Изучения Документов Новейшей Истории (Москва)

ЦГИА Украины — Центральный Государственный Исторический Архив Украины (Киев)

ВЖ — «Вопросы Жизни»

ВФП — «Вопросы философии и психологии»

НП — «Новый Путь»

ПЗ — «Полярная Звезда»

321

ПИ — «Проблемы идеализма»

РФО — Религиозно-Философское Общество

СК — «Свобода и Культура»

ХББ — «Христианское Братство Борьбы»

ПРИМЕЧАНИЯ

322

/. РГАЛИ. Ф. 1293. Оп. ЬЕд.хр. 14. Л. 7. См. еще один важный для настоящей книги отклик на отлучение Толстого от церкви: Свящ. Константин Аггеев. По поводу толков в современном обществе, возбужденных посланием св. Синода о графе Л. Толстом / С приложением письма гр. С. А. Толстой к митр. Антонию. Изд. 2-е, испр. и доп. Киев: А. К. Т., 1901.

2. ОПИГИМ.Ф.98.Ед.хр.З.Л.78. 3. 4. РЦХИДНИ. Ф.279. Оп. 1.Д.67.Л. 102—103 (Черновик). 5. 6. Николай Бердяев. Sub specie aetemitatis. Опыты философские, социальные и литературные <1900—1906г.). СПб., 1907. С. 138. 7. 8. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 85. Лл. 32—35 об. Привожу окон чательный вариант оглавления сборника: Предисловие (П. И. Новго родцев); С. Н. Булгаков. Основные проблемы теории прогресса; Е. Н. Трубецкой. К характеристике учения Маркса и Энгельса о значении идей в истории; П. Г. К характеристике нашего философского развития (По поводу книги С. П. Райского «Социология Н. К. Михай ловского». С.-Петербург. 1901 г.); Н. А. Бердяев. Этическая проблема в свете философского идеализма; С. Л. Франк. Фр. Ницше и этика «любви к дальнему» (Посвящается П. Б. С); С. А. Аскольдов. Философия и жизнь; С. Н. Трубецкой. Чему учит история философии; П. И. Новгородцев. Нравственный идеализм в философии права (К вопросу о возрождении естественного права); Б. А. Кистяковский. Рус ская социологическая школа и категория возможности при решении социально-этических проблем; А. С. Лаппо-Данилевский. Основные 9. 323

принципы социологической доктрины О. Конта; С. Ф. Ольденбург. Ренан, как поборник свободы мысли; Д. Е. Жуковский. К вопросу о моральном творчестве.

6. Памяти кн. Гр. Н. Трубецкого. Сб. ст. Париж, 1930. С. 27. 7. 8. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 64. Л. 51. 9. 8. Струве, видимо, прочел речь М. А. Стаховича в «Орловском Вестнике» от 25 сентября 1901 г. Отклики на речь Стаховича см.: Из общественной хроники // Вестник Европы. 1901. N9 11; Московские Ведомости. 1901. № 269.

9. На деньги Д. Е. Жуковского выходили также журналы «Осво бождение» и «Вопросы Жизни», а также сборник «Проблемы иде ализма».

10. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 85. Л. 45. 11. 12. Там же. Д. 74. Л. 117. 13. 14. П. И. Новгородцев. Письмо к Н. Е. Вернадской // АР АН. Ф. 518.Оп.7.Ед.хр. 245.Л. 11. 15. 16. Брат С. Ф. Ольденбурга, член «Приютинского братства», твер ской земский деятель. 17. 18. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1.Д. 75. Л. 101 —102об. 19. /5. О встречах А. С. Лаппо-Данилевского с «приютинцами» и Новгородцевым см. Дневник В. И. Вернадского: АР АН. Ф. 518. Оп. 2. Ед.хр. 5. Л. 23 об.

76. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 85. Л. 47—47об.

17. Туган-БарановскийМ. И. Письма к П. Б. Струве//Там же. Д. 91. Лл. 155, 149, 153. См. результаты его кантианских занятий: М. Туган-Барановский. Предисловие // Форлендер Карл. Кант и Маркс. Очерки этического социализма. СПб., 1909. С. III—VII. 18. 19. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 85. Л. 36. 20. 21. Тамже.Лл. 48—52. 22. 20. П. И. Новгородцев. Нравственный идеализм в философии права (К вопросу о возрождении естественного права) // Проблемы идеализма. Сборник статей под ред. П. И. Новгородцева. [М., 1902.] С. 271—271, прим.

21. «Я не могу уйти в одну науку...» Из писем В. И. Вернадского к Н. Е. Вернадской // Прометей. Т. 15. М., 1988. С. 104. См.: В. И. Вер надский. О научном мировоззрении // Вопросы философии и психо логии. 1902. Кн. 65(6). 22. 23. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 85. Лл. 36—38. 24. 25. П. И. Новгородцев. Письмо к Б. Н. Чичерину 18 октября 1901 // ОР РГБ. Ф. 334. Оп. 1. К. IV. Ед. хр. 58. 26. 27. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1.Д. 74. Л. 114 об. 28. 29. Письма С. Л. Франка к Н. А. и П. Б. Струве (1901 — 1905) / Публикация М. А. Колерова // Путь. М., 1992. № 1. С. 272. 30. 31. ОР РГБ. Ф. 746. Оп. 1. К. 29. Ед. хр. 23. Л. 12. 32. 33. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 75. Л. 110. 34. 35. Там же. Лл. 50—51 об. 36. 37. Подробнее об этом см.: Н. А. Бердяев в начале пути (Письма к П. Б. и Н. А. Струве) / Публикация М. А. Колерова // Лица: Биографический альманах. З.М.;СПб., 1993. С. 140, прим. 2. 38. 39. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 79. Лл. 104об—105, 108—109; Д.92.Л. 15. 40. 41. Там же. Д. 75. Л. 24. 42. 43. Там же. Д. 66. Л. 56 об. 44.

33. 18 июня 1902 г. под открытой редакцией Струве начало вы ходить антиправительственное «Освобождение», и его имя в сборнике пришлось скрыть криптонимом П. Г., а в тексте его статьи первое лицо заменить третьим: Струве, он. Псевдоним уже в январе 1903 г. в статье в «Русском Богатстве» раскрыл Н. К. Михайловский. 34. 35. Вопросы философии и психологии. 1903. Кн. 66 (1). С. 156— 157. 36. 35. Б. А. Кистяковский. Категории необходимости и спра ведливости при исследовании социальных явлений // Жизнь. 1900. №№5 и 6.

36. П. Б. Струве. Предисловие // Н. А. Бердяев. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском. СПб., 1901.

324

325

37. РЦХИДНИ. Ф. 279. On. 1. Д. 80. Л. 120об. 38. 39. Марк Вишняк. Дань прошлому. Нью-Йорк, 1954. С. 70. 40. 41. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1.Д. 8О.Л.76.Лл. 101об., 102об. 42. 43. А. В. Тыркова-Вильямс. На путях к свободе. 2-е изд. Лондон, 1990. С. 100. Сборник, впрочем, смешался в ее памяти с «От марксизма к идеализму» С. Н. Булгакова. 44. 41. Н. А. Бердяев. Автобиография // Н. А. Бердяев. Самопоз нание. М., 1991. С. 352.

42. Цит. по: Николай Бердяев. Sub specie aeternitatis. С. 153,164. 43. 44. Тираж разошелся в течение года: Ю. Александрович. После Чехова. Т. И. М., 1909. С. 112. 45. 44. См., например: Вера и Церковь. 1903. № 6; Образование, 1903. №2, №3; Мир Божий. 1903. № 2; Русское Богатство. 1903. №№ 1 —3; Вопросы философии и психологии. 1904. Кн. 75; Новый Путь. 1903. №№ 9,11.1904. № 3; Журнал Министерства Народного Просве щения. 1903. Ч. 350.

45. Ю. Айхенвальд. [Рец.:] Проблемы идеализма. Сборник ста тей под редакцией П. И. Новгородцева. Издание Московского Психо логического Общества // Вопросы философии и психологии. 1903. Кн. 67(2). III отд. С. 333—334. Ср.: «Сборник "Проблемы идеализма" име ет главным образом общественно-политическое значение. Если бы он представлял собой собрание чисто философских статей — никогда его появление не произвело бы такого шума, не встретило бы такого резко го отпора со стороны наших благонамеренных позитивистов...» (Д. В. Философов. Слова и Жизнь. Литературные споры новейшего времени (1901 —1908гг.). СПб., 1909. С. 165).

46- Н. А. Рожков. Значение и судьбы новейшего идеализма в России (По поводу книги «Проблемы идеализма») // Вопросы философии и психологии. 1903. Кн. 67 (2). III отд. С. 314—332.

47. См.: А. Богданов. Новое средневековье // Образование. 1903. № 3; А. Богданов. Отзвуки минувшего. С. Булгаков. От марксизма к идеализму // Образование. 1904. № 1.

48. М. Б. Ратнер. Проблемы идеализма // Русское Богатство. 1903. № 10. II отд. С. 20—29.

49. ПетрСтруве. На разные темы (1893—1901). Сборник статей. СПб., 1902. С. 187—202. 50. 51. П. Струве. О чем думает одна книга? // Освобождение. № 18. 2 марта (15 марта) 1903. С. 311—312. 52. 53. В. С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1989. С. 59— 60, 156,161,411. 54.

52. Ак. [С. Н. Булгаков] Письма из России: I. Высшее образо вание // Освобождение. № 3. 19 июля (1 августа) 1902. С. 43—45; Ак. [С. Н. Булгаков] Письма из России: II. Самодержавие и православие (Посвящается искренним приверженцам православной церкви) // Там же. №4. 2 августа (15 августа) 1902. С. 59—61; Ак. [С.Н.Булга ков] Письма из России: И. Самодержавие и православие // Там же. № 5.19августа (1 сентября) 1902.С.72—73;Ак. [С.Н.Булгаков] Письма из России: II. Самодержавие и православие // Там же. № 6. 2 сентября (15 сентября) 1902. С. 86—87. 53. 54. Цит. по: Николай Бердяев. Sub specie aeternitatis. С. 133—134. 55.

54. Ак. Письма из России: II. Самодержавие и православие // Освобождение. № 6. 2 сентября (15 сентября) 1902. С. 86—87. 55. 56. Цит. по: Николай Бердяев. Sub specie aeternitatis. С. 138—139, 141,143,145—147. 57. 58. Николай Бердяев. Sub specie aeternitatis. С. 153. 59. 60. С. Н. Булгаков. О реалистическом мировоззрении (Несколько слов по поводу выхода в свет сб. «Очерки реалистического мировоз зрения». СПб., 1904) // Вопросы философии и психологии. 1904. Кн. 73(3). С. 381— 383. 61. 62. С. Н. Булгаков. Что дает современному сознанию философия Владимира Соловьева? // Вопросы философии и психологии. 1903. Кн. 67 (2). С. 146—148. Примечательно, что эта статья Булгакова была прочитана в качестве лекции в Киеве, Полтаве и Кишиневе, став свое образной общественно-философской пропагандой платформы «Проб лем идеализма». 63.

326

327

59. С. Булгаков. Васнецов, Достоевский, Вл. Соловьев и Толстой (Параллели) //Литературное дело. Сб. СПб., 1902. С. 121, 132, 134. Примечательно, что в литературно-политическом отношении сборник носил вполне социал-демократический характер. 60. 61. В. С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1989. С. 445—446. 62. 63. Там же. С. 235. 64. 62. См., например: Николай Бердяев. Sub specie aeternitalis. С. 167,178.

63. Помимо «Проблем идеализма» (С. 118, прим.), см. например: Николай Бердяев. Sub specie aeternitatis. С. 148. 64. 65. П. И. Новгородцев. О философском движении наших дней // Новый Путь. 1904. № 10. С. 67. 66. 67. С. Н. Булгаков. Без плана // Вопросы Жизни. 1905. № 3. С. 303. См. также: П. И. Новгородцев. К вопросу о современных фило софских исканиях // Вопросы философии и психологии. 1903. Кн. 66 (1). История и понятие «идеалистического направления» заслуживает специального монографического исследования и, может быть, еще послужит предметом моей новой книги; пока могу лишь указать на первое, помимо настоящей главы, упоминание в современной литера туре «идеалистического направления» в том смысле, как его понимали сами его участники: М. А. Кудринский [Колеров]. Архивная история сборника «Проблемы идеализма» (1902) // Вопросы философии. 1993. №4. С. 164—165. 68. 69. С. Н. Булгаков. «Вопросы философии и психологии» в 1904 го ду // Вопросы Жизни. 1905. № 2. С. 300—302. 70. 67. С. Н. Булгаков. Письма к П. Б. Струве (1901—1903) / Публикация М. А. Колерова // Новый Круг. Кн. III. Киев, 1993. С. 249—252, 257.

68. Н. А. Бердяев в начале пути (Письма к П. Б. и Н. А. Струве). С. 145— 146. Известен лишь один журнал — «Маяк», «вестник литерату ры, искусства, науки, политики и общественной жизни», прошение об издании которого в Петербурге раз в две недели 30 марта 1903 года

328

подал в Главное управление по делам печати А. А. Тихонов (Луговой), в конце 1890-х годов близкий к марксистам. Свидетельство о разрешении на издание журнала было выдано А. А. Тихонову (Луговому), однако, лишь 1 апреля 1904-го. Но из-за недостатка средств Луговой им так и не воспользовался (РГИА. Ф. 776. Оп. 8. Д. 1725. Лл. 1, 15, 17).

69. А. В. Карташев. Мои ранние встречи с о. Сергием // Правос лавная мысль. Вып. VIII. Париж, 1951. С. 47,52. 70. 71. РГИА.Ф. 776.0п.8.Д. 1784.Л. 1—2. 72. 73. Н.ОЛосский. Воспоминания. Мюнхен, 1968. С. 138. 74. 75. ГАРФ. Ф. 102.ДП-Ш. 1903.Д. 316. Ч. 199.Лл. 1—5. 76. 77. РГИА. Ф. 776. Оп. 8. Д. 1784. Л. 5. 78. 79. Там же. Ф. 777. Оп.5. Д. П2.Лл. 9, 1,11. 80. 81. В ожидании Палестины. 17 писем С. Н. Булгакова к М. О. Гершензону и его жене. 1897—1925 / Публикация М. А. Колерова // Неизвестная Россия. XX век. Кн. 2. М., 1992. С. 130. 82. 83. О. К. Локтева. Неизвестная статья С. Н. Булгакова (1904) // Россия и реформы. Сб. ст. Вып. 2. М., 1993. С. 67,74—76. 84. 77. РГИА. Ф. 776. Оп. 8. Д. 1784. Л. 37. Существует и иная, архивно не подтвержденная версия «аварии»: согласно ей «вы яснилось, что [переводчик и издатель] В. М. Саблин, согласившийся вначале финансировать издание, отказался от этого предприятия» (Письма молодого Бердяева / Публикация Д. Барас // Память. Ис торический сборник. Вып. 4. Париж, 1981. С. 242, прим. 3 (приме чание публикатора).

78. В ожидании Палестины. 17 писем С. Н. Булгакова к М. О. Гершензонуиегожене. 1897—1925. С. 130. 79. 80. Цит. по: Письма молодого Бердяева / Публикация Д. Барас // С. 242, прим. 3 (примечание публикатора). 81. 50. [В. Я. Брюсов.] Переписка с А. М. Ремизовым / Публикация С. С. Гречишкина, А. В. Лаврова и И. П. Якир //Литературное наследство. Т. 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. 2. М., 1994. С. 178,176.

329

81. Антон Крайний [3. Гиппиус]. Литературный дневник (1899—1907). СПб., 1908. С. V.

82. Д. Максимов. «Новый Путь» // В. Евгеньев-Максимов и Д. Максимов. Из прошлого русской журналистики. Статьи и ма териалы. Л., 1930. С. 160. Эта работа, а также посвященная НП и ВЖ глава И. В. Корецкой в коллективной монографии «Литературный процесс и русская журналистика конца XIX—начала XX века», (М., 1982. С. 179—233), избавляют меня от необходимости характеризо вать литературно-художественное направление журналов. 83. 84. Письма П. А. Флоренского к Б. Н. Бугаеву (А. Белому) // Вестник РХД.№ 114 (1974). С. 149—151. 85. 84. Д. Философов. Искусство и жизнь. Верхарн и Вандервельде // Новый Путь. 1904. №7. С. 233—235. Примечательно впервые появля ющееся в НП красноречивое соединение имен известных бельгийцев (при том, что для рубежа XIX/XX вв. Бельгия служила одним из ярких примеров капиталистической эксплуатации и пролетарской борьбы): эстетически чуткого к социальным проблемам (подобно скульптору и художнику Константену Менье) поэта Верхарна и его друга — социалиста Вандервельде.

85. С. К. Философия и направления // Новый Путь. 1904. № 8. С.231. 86. 87. З.Н.Гиппиус. Живые лица. Вып. 1. Прага, 1925. С. 26. 88. 89. 3. Н. Гиппиус-Мережковская. Дмитрий Мережковский // Се ребряный век. Мемуары. М., 1990. С. 105—106. 90. 91. В НП его брат, С. А. Бердяев, в качестве автора традиционных обзоров философской жизни Киева в журнале, опубликовал стено графический отчет о публичной полемике Бердяева с М. Б. Ратнером по поводу «Проблем идеализма» (1904. № 3. С. 212—242). 92. 89. Г. Чулков. Годы странствий. Из книги воспоминаний. М., 1930.С.59.

90. ОР РНБ. Ф. 634. Он. 1. Ед. хр. 249. Лл. 65, 67 об. 91. 92. РГИА. Ф.776. Оп. 8.Д. 1784. Л. 33 об. 93. 330

92. Бердяев и Булгаков были дезинформированы о действитель ном финансовом положении НП. Данные о 2500 подписчиках восходят к опубликованной в журнале информации за 1903 год (НП. № 12. С. 225—226: 2558 подписчиков, из них в Петербурге — 445, в Москве — 247, провинции — 1822, за границей — 44). В 1904-м же году тираж НП составил лишь 2000 экземпляров, причем оплаченных подписчиками было немногим более половины (Д. Максимов. «Новый Путь». С. 226), что, разумеется, не обеспечивало «поставленной хозяй ственной части». 93. 94. Н. А. Бердяев в начале пути (Письма к П. Б. и Н. А. Струве). С. 149—150. 95. 96. Там же. С. 151. 97. 98. РГАЛИ. Ф. 343. Оп. 2. Ед. хр. 51. Л. 2. 99. 100. А. В. Лавров. Архив П. П. Перцова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1973 год. Л., 1976. С. 48—49. 101. 97. [В. Я. Брюсов.] Переписка в Вячеславом Ивановым (1903— 1923) / Публикация С. С. Гречишкина, Н. В. Котрелева и А. В. Лавро ва // Литературное наследство. Т. 85. Валерий Брюсов. М., 1976. С. 460—461.

98. Архив А. М. Горького. Т. IV. М., 1957. С. 163. 99. 100. Д. В. Философов. Письмо В. Я. Брюсову 22 сентября 1904 // ОР РГБ. Ф. 386. К. 106. Ед. хр. 32. Л. 20. 101.

100. ОР РГБ. Ф. 746. Оп.1. К. 29. Ед. хр. 23. 101. 102. Н. А. Бердяев в начале пути (Письма к П. Б. иН. А. Струве). С. 153. 103. 102. Цит. по: Александр Вадимов. Жизнь Бердяева. Россия. Berkeley (Oakland, Calif.), 1993. С. 72.

103. Там же. С. 72—73. 104. 105. С. Н. Булгаков. Чехов как мыслитель. Киев, 1905. С. 31—32. 106. 107. И. Гревс. Идейная борьба и созидательная работа революции // Полярная Звезда. 1906. № 12. С. 68. 108. 106. См.: Письма С. Л. Франка к Н. А. и П. Б. Струве (1901 — 1905). С. 284. См. также открытое письмо Франка А. М. Ремизову 26

331

мая 1905 г.: «Милый Алексей Михайлович, адресуя Вам, как более аккуратному человеку, одновременно с сим посылаю в редакцию две рецензии: о сборнике "Шиллер, как философ" и о книге Кронеберга "Этические прелюдии". (...) На книги истратил 8 марок (3 р. 75 к.), которые, согласно указанию Георгия Ивановича [Чулкова], причислить к моему гонорару» (ОРРНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 228. Л. 1). Обе упомянутые рецензии были опубликованы в июньской книжке ВЖ.

107. А. Волжский. Литературные письма. I. Несерьезное о не серьезном // Век. №21.3 июня 1907. С. 321.

108. И. В. Гессен. В двух веках. Жизненный отчет. Берлин, 1937. С. 180, 254. В некрологе Г. Н. Штильману Струве, в частности, вспоминал, что в годы работы Штильмана в ВЖ «возник проект, о кото ром я узнал позже, — "послать" Григория Николаевича за границу в качестве моего помощника по Освобождению. Это не состоялось» (Рус ская Мысль. 1916. Кн. 12. II отд. С. 170). Интересно, что приглашение в журнал «позитивистов» вызвало отклик у самого широкого круга оппозиционеров: Бердяеву как представителю редакции ВЖ в феврале 1905 г. была предложена даже статья В. П. Воронцова (псевд.В.В.) — знаменитого в прошлом народника и экономиста марксистской ориентации (Д. А. Левин. Письмо к А. М. Ремизову 19 ноября 1906 // ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 138). 109. 110. ГА РФ. Ф. 5101. Оп. 1. Д. 191. Л. 22 — 22 об. Неслучайность привлечения к сотрудничеству в ВЖ Туган-Барановского — единственного из группы «критических марксистов» конца 1890-х го дов, оставшегося чуждым общему пути «от марксизма к идеализму» — хорошо иллюстрируется тем, что после этого Туган-Барановский подарил «Сергею Николаевичу Булгакову от автора на добрую память» свою книгу «Теоретические основы марксизма» (М., 1905) — экземп ляр книги с инскриптом хранится в Библиотеке ИНИОН (Москва). 111. ПО. В. Зеньковский. Мои встречи с выдающимися людьми // Записки Русской Академической группы в США. Т. XXVI. New-York, 1994. С. 12

111. OP РНБ. Ф. 634. On. I. Ед. хр. 249. Л. 67 об. 112. 113. Тамже.Лл.71,72об. 114. 115. ОРРГБ. Ф.25.К. 19. Ед.хр. 9.Л. 4об. 116. 117. Весы. 1905. №8. С. 65. 118. 119. 3. Н. Гиппиус-Мережковская. Дмитрий Мережковский. С. 106. 120. 121. Г. Чулков. Годы странствий. С. 62. 122. 123. Там же. С. 60—61. Хотя, по признанию Булгакова, ему было ближе «декаденство», чем натурализм «Знания» (Вопросы Жизни. 1905. №2. С. 354). 124. 125. Андрей Белый. Начало века. М., 1990. С. 493. 126. 127. С. Н. Булгаков. Чехов как мыслитель. С. 6—7. 128. 129. Письма С. Н. Булгакова М. Э. Здзеховскому [1905—1907] / Публикация А. Йокубайтиса// Вильнюс. 1990.№4.С. 157—158.Тек стологическое качество этой публикации из архивного собрания Вильнюсского университета столь низко, что мне пришлось без сличения с оригиналом и исходя из принципов эпистолярной практики Булгакова исправить некоторые очевидные ошибки прочтения писем. О начале знакомства Булгакова с М. Э. Здзеховским см.: С. Н. Булга ков. Письмо А. М. Ремизову 11 июля 1905 // ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 68. Л. 4. А. Йокубайтисом опубликованы также адресованные Здзе ховскому письма Н. А. Бердяева [1910—1911] (Вильнюс. 1989.N» 11. С. 161 — 170) иД.С.Мережковекого [1931—1936] (Тамже. 1990.№ 1. С. 147—156). 130. 131. РГИА.Ф.776. On. 8. Д. 1784. Л. 31. 132. 122. Цит. по: А. Л. Соболев. Мережковские в Париже (1906— 1908) // Лица. 1. М.; СПб., 1992. С. 323. Ср.: 3. Н. Гиппиус. Живые лица. Вып. 1. С. 26—28; Г. Чулков. Годы странствий. С. 63.

123. 3. Н. Гиппиус. Живые лица. Вып. 1. С. 26; Д. Максимов. «Но вый Путь». С. 162. 124. 125. Д. С. Мережковский. Письмо А. М. Ремизову 19 апреля 1905 // ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 154. Л. 5. 126.

332

333

125. См., например, отказ от написания заурядной рецензии: И. О. Лосский. Письмо А. М. Ремизову 30 июня 1905 // ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 140. Напоминая Жуковскому о необходимости справиться в Главном управлении по делам печати о прохождении де ла с переменой редактора ВЖ, Булгаков замечал: «ведь пора же от пустить Лосского» (Там же. Ед. хр. 68. Л. 2).

126. РГИА.Ф.777.Оп.5.Д. 112.Л.4. 127. 128. На то, что понятие «нового религиозного сознания» впервые введено в книге Мережковского «Толстой и Достоевский», обратила внимание Ютта Шеррер: Jutta Scherrer. Die Petersburger ReligioesPhilosophischen Vereinigungen. Die Entwicklung des religioesen Selbstverstaendnisses ihrer Intelligencija-Mitglieder (1901 — 1917). Berlin, 1973. S. 380, n. 105. Ср.: [П. Струве] От редакции // Освобождение (Штуттгарт) .№1.18 июня 1902. С. 3. 129. 130. 3. Гиппиус. Живые лица. Вып. 1. С. 26. См.: «Если личность права, восставая против безличности, то и общественность права, вос ставая против одиночества. Принятие и подчинение миру так же присуще человеку, как и его отрицание. Но как войти в мир, не теряя своей личности? (...) Оперируя только над понятиями личность и общественность, из тупика не выйдешь, и неминуемо придешь либо к ницшеанскому подчинению общества личности, либо к социалистиче скому подчинению индивидуума — среде» (Д. В. Философов. Слова и Жизнь. С. 112,117). 131. 132. Николай Бердяев. Sub specie aeternitatis. С. 283. 133. 134. Тамже.С. 148—149. 135. 136. Там же. С. 206,223—226, 383. 137. 138. Тамже.С. 160,215. 139. 133. И это были не только слова: современник вспоминал, что «Эрн и Свенцицкий жили коммунистически, имея все общее» (Н. Н. Русов. Из жизни церковной Москвы. О. Валентин Свенцицкий // На кануне. 1922. 3 сентября. № 124. С. 2). По свидетельству соученика, Свенцицкий «не имел своего имущества» (Марк Вишняк. Дань прош лому. С. 31). О выступлениях Эрна в ВЖ «в духе христианского ком334

мунизма» вспоминал и С. А. Аскольдов: С. Аскольдов. Памяти В. Ф. Эрна//РусскаяМысль. 1917. Кн. 5/6. IIотд. С. 133.

134. Вслед за Гейне, под «иудеями» В. В. Розанов понимал носите лей монотеизма, а под «эллинами» — политеизма. 135. 136. В. П. Свенцицкий. Христианское братство борьбы и его прог рамма. М., 1906. С. 21. 137. 138. А. В. Карташев. Мои ранние встречи с о. Сергием. С. 48—50. 139. 140. Андрей Белый. Воспоминания о Блоке // Эпоха. Литератур ный ежемесячник. № 3. Декабрь. Берлин, 1922. С. 230. 141. 142. Александр Вадимов. Жизнь Бердяева. Россия. С. 78—79. 143.

139. О Московском РФО см. Предисловие. О Киевском РФО см. интересное, но в общем чисто справочное исследование: С. Шурляков. К истории философских обществ в Киеве (Киевские РелигиозноФилософское и Научное-Философское общества) // Философская и социологическая мысль. Киев, 1993. № 7/8.0 Петербургском РФО су ществует лишь некогда хрестоматийное, но сегодня абсолютно уста ревшее и находящееся ниже всякой научной критики исследование: Jutta Scherrer. Die PetersburgerReligioes-Philosophischen Vereinigungen. Die Entwicklung des religioesen Selbstverstaendnisses ihrer IntelligencijaMitglieder (1901—1917). Berlin, 1973. 140. 141. Андрей Белый. Воспоминания о Блоке. С. 230. Ср. в письме Чулкова Брюсову: «Навестите нас, это странное гнездо, где собрались целомудренные язычники, развращенные христиане, веселые рево люционеры и мрачные декаденты...» (ОР РГБ. Ф. 386. К. 107. Ед. хр. 46.Л. 3). 142. 143. Андрей Белый. Воспоминания о Блоке. С. 237, 219. 144. 145. Цит. по: Е. В. Иванова. Флоренский и Христианское Братст во Борьбы. С. 162—163. 146. 143. Воззвание к военным // Освобождение. № 73. 6(19) июля 1905 (рубрика «Верующие против самодержавия»).

144. Комментируя новость о приезде Д. Е. Жуковского из Парижа, Булгаков так писал Ремизову 24 апреля 1905: «Хозяину вы разите мое удивление, что он со мной не делился своими парижскими

335

"личными впечатлениями", относящимися к "тайным парижским притонам". Не пострадает ли добродетель наших читателей от этих личных "впечатлений"» (ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 68. Л. 1). Речь шла, конечно же, о рискованных встречах Жуковского с «политическим преступником» Струве, которые вновь, как и в 1904 г., могли привести к уголовному преследованию Жуковского и тем самым привести к закрытию ВЖ, официальным редактором-издателем коих он был. Что же касается реального фона булгаковским иносказаний, то они раскрываются в неопубликованных воспоминаниях Д. А. Лу-тохина о коллективном разговоре со Струве (видимо, с участием Жуковского) весной 1905 г.: «Подтрунивали над П. Б., что он не знает ночного Парижа, кто-то [Жуковский?] обещал его свести в один из ночных садов на Елисейских полях. П. Б. заявил, что он "без предрассудков" и воспользуется чичероне» (Там же. Ф. 445. Оп. 1. Ед. хр. 10. Лл. 17—26). К этому времени, видимо относится и проект направления главного политического публициста ВЖ Г. Н. Штильмана за границу в качестве помощника Струве «по Освобождению».

145. Интересно созвучие понятийного языка ХББ с понятиями ВЖ, которая обнаруживается в письме Андрея Белого к Флоренскому 14 августа 1905 г.. Вспоминая время своей близости к ХББ, Белый писал: «Вопросы о религии стали для меня тошнее касторки: слишком много весной собирались и говорили, говорили, говорили. И все с пылом, с жаром, с нервами. Могу сказать, что общение с вопросами "X. Б. б." выбило из меня на несколько месяцев всякую религию...» (Вестник РХД. № 114. С. 153). Так в рамках практически одной и той же среды 1903—1905 идеологические проекты эволюционировали от «вопросов философии» через «вопросы жизни» — к «вопросам религии». 146. 147. Переписка Л. И. Шестова с А. М. Ремизовым / Публикация И. Ф. Даниловой и А. А. Данилевского // Русская литература. 1992. № 2. С. 137. Отвечая на запрос Ремизова о возможной работе в редакции НП, Г. И. Чулков писал ему 8 декабря 1904 г.: «Сейчас, на этих днях, нужен человек для экспедиции — это все-таки заработок: 148. 336

приезжайте поскорее в Петербург» (ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 249. Л. 88).

147. Цитирую по копии письма из собрания А. В. Вадимова. 148. 149. С. Н. Булгаков. Письмо А. М. Ремизову 24 апреля 1905 // ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 68. Л. 1. 150. 151. ОР РГБ. Ф. 746. К. 40. Ед. хр. 50. Л. 3. 152. 153. См. отказы в публикации статьи и стихов Андрея Белого со ссылкой на результаты редакционного обсуждения: Там же. Ф. 25. К. 12. Ед.хр. 29. Лл. 3, 5. 154. 151. См.: Н. Баранова-Шестова. Жизнь Льва Шестова. По пе реписке и воспоминаниям современников. Тт. I-II. Paris, 1983 (по именному указателю); ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 68. Л. 2.

152. РГАЛИ.Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 198.Л.Зоб. 153. 154. Там же. Л. 5. Под стать улучшению отношений ВЖ с Мереж ковскими шло их сближение с заведующим редакцией ВЖ А. М. Ремизовым (см., например, письма к Ремизову этого времени 3. Н. Гиппиус: ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 91. Лл. 1—3 и Д. В. Философова: Там же. Ед. хр. 226. Л. 1; «С. П. Ремизова-Довгелло сошлась с Мережковскими»: Андрей Белый. Воспоминания о Блоке. С. 276). 155.

154. [В. Я. Брюсов.] Переписка в Вячеславом Ивановым (1903— 1923) / Публикация С. С. Гречишкина, Н. В. Котрелева и А. В. Лавро ва. С. 477. 155. 156. ОРРГБ. Ф.386.К. 107. Ед.хр. 46. Лл. 14—15 157. /56. С. Н. Булгаков. Душевная драма Герцена. Киев, 1905. С. 3— 4,43, 11,27,39,27—28.

157. Антон Крайний (3. Гиппиус). Литературный дневник (1899—1907). Сб. СПб., 1907. С. 311—325.

158. [В. Я. Брюсов.] Переписка в Вячеславом Ивановым (1903— 1923) / Публикация С. С. Гречишкина, Н. В. Котрелева и А. В. Лавро ва. С. 475—476. 159. ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 240. Л. 24. Насколько можно судить, издательские и гонорарные расходы Жуковского по ВЖ пре337

вышали обычные: говоря о современном ВЖ журнале «Искусство», Андрей Белый писал Э. К. Метнеру 16 августа 1905 г.: «В отношении денежного вознаграждения этот журнал очень слаб, как и все декадентские, за исключением "Вопросов Жизни", где хорошо платят» (Блок в неизданной переписке и дневниках современников (1898— 1921) / Публикация Н. В. Котрелева и Р. Д. Тименчика // Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 3. М., 1982. С. 227, прим.).

В упомянутой выше газете Шестов опубликовал свой обзор ВЖ: Лев Шестов. Литературный сецессион // Наша Жизнь. 15 июля 1905 (Газетные отклики Шестова на ВЖ републикованы И. Ф. Даниловой и А. А. Данилевским в приложении к публикации его переписки с Ремизовым в журнале «Русская литература»). Другой иронический отклик на попытку соединения в рамках ВЖ философского идеализма с традиционным «позитивизмом» принадлежит А. А. Блоку. В шуточное «предполагаемое содержание» НП на 1905 год (написанное, следовательно, в октябре-декабре 1904 г.) Блок поместил статью Н. О. Лос-ского «Проблемы идеалистического строя современной поземельной ренты» (А. А. Блок. Собрание сочинений. Т. 7.М.;Л., 1963. С. 441). В таком названии легко обнаружить аллюзии и на «Проблемы идеализма», и на «идеалистическое направление», и на появившиеся в осенних номерах НП (новой редакции) за 1904 г. рецензии на книги по «крестьянскому вопросу» и «выкупных платежах».

160. Переписка Л. И. Шестова с А. М. Ремизовым / Публикация И. Ф. Даниловой и А. А. Данилевского. С. 149. В письме Брюсову 31 июля 1905 г. со ссьикой на Мережковских эту информацию опроверг и Вяч. Иванов ([В. Я. Брюсов.] Переписка в Вячеславом Ивановым (1903—1923) /Публикация С. С. Гречишкина, Н. В. Котрелева и А. В. Лаврова. С. 476). 161. 162. ОРРГБ.Ф.386.К. 1О7.Ед.хр.46.Л. 21. 163. Впрочем, в дозволенной цензурой 28 января 1905 года попу лярной книге супруге Булгакова Елены Ивановны о средневековье появились новые акценты, точно соответствовавшие устремлениям са338

мого Булгакова, заявленным в эпоху ВЖ: описываемый как «заря будущего», XVI век был для Булгаковой потому именно «зарей будущего», легко опрокидываемой в актуальную современность, что содержал в себе «полное возрождение в области науки, искусства, религии и общественных отношений» (Е. И. Булгакова. Заря будущего (Повесть из средневековой жизни). Ростов-на-Дону, 1905. С. 14).

163. ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 226. Л. 3—3 об. 164. 165. Сергий Булгаков. Автобиографические заметки. 2 изд. Paris, 1991. С. 79. 166. 167. Переписка Л. И. Шестова с А. М. Ремизовым / Публикация И. Ф. Даниловой и А. А. Данилевского. С. 155. 168. 166- Письмо к Л. Ю. Рапп 10 сентября 1905. Копия А. В. Вадимо-ва.

167. РГАЛИ.Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 198.Л. 1. 168. 169. Там же. Ед.хр. 308. Л. боб. 170. 769. ОР РГБ. Ф. 386. К. 107. Ед. хр. 46. Л. 26. Инициатором был А. В.Карташев:Тамже. К. 1. Ед.хр. З.Лл. 12—13.

170. РГАЛИ.Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 198.Л. 12. 171. 172. Меж страницами номера был вклеен листок (подобный тем, что сообщали об очередном цензурном изъятии) с заявлением «На основании постановления Союза Защиты Свободы Печати, настоящий нумер "Вопросов Жизни" не был представлен в цензуру». На одном из таких объявлений читатель ВЖ надписал, адресуясь к редакции: «Только мерзавцы могут основываться на основании мерзавчницкого "Суюзя", т. е. самозванного "начальства". О люди, люди! Хуже то вы собак, собака и то знает своего хозяина, а вы [два слова нрзб]» (ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 68. Л. 7: из писем Булгакова Ремизову). 173. 174. См. его статью о киевском погроме: С. Булгаков. В дни скорби и позора // Киевские Отклики. 1905. 25 октября. № 286. С. 4. 175. 173. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 198. Л. 15—15 об. Весной-ле том 1918 г. И. Д. Сытин готовил в Москве с участием Булгакова, Ро занова, М. О. Меньшикова, М. А. Новоселова и С. Н. Дурылина еще один религиозно-общественный издательский проект: «большую на339

родную газету религиозно-нравственно-культурного направления» и книжную «серию морально-религиозных изданий» (Российский архив. Вып. IV. М. О. Меньшиков. Материалы к биографии. М., 1993, С. 259—269).

174. ОР РГЕ. Ф. 386. К. 107. Ед. хр. 46. Л. 27. 175. 176. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 308. Л. 7. 177. 178. Там же. Ед.хр. 198. Л. 18. 179. 180. Г. Чулков. Годы странствий. С. 80. 181. 178. [В. Я. Брюсов.] Переписка в Вячеславом Ивановым (1903— 1923) /ПубликацияС. С.Гречишкина,Н. В. КотрелеваиА.В. Лавро ва. С. 488 (письмо Вяч. Иванова 17 декабря 1905).

179. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 198. Л. 19. 180. 181. ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 68. Л. 8. 182. 183. ОР РГБ. Ф. 386. К. 107. Ед. хр. 46. Л. 32. 184. 185. См.: ОР РГБ. Ф. 348. К. 3. Ед. хр. 40 (В. Ф. Эрну).. 186. 187. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 186. Л. 1 об. 188. 189. Письма С. Н. Булгакова к В. В. Розанову / Публикация М. А. Колерова//Вопросы философии. 1992. № 10. С. 149—150. 190. 191. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 222. Л. 1. 192. 193. Полярная Звезда. 1906. № 13. С. 150. 194. 195. РГАЛИ. Ф. 142.Оп. 1.Ед.хр. 253.Л. 2. 196. 197. О типично кадетском в этом издании см. статью, безуспешно попытавшуюся свести все его содержание к единой формуле: М. Е. Ларюшкина. Журнал «Полярная Звезда» 1905—1906 гг. (Из истории русского либерализма начала XX в.) // Из истории культуры и общест венной мысли народов СССР. М., 1987. С. 103—122. 198. 199. С. Л. Франк. Биография П. Б. Струве. Нью-Йорк, 1956. С. 50. 200. 201. Письма С. Л. Франка к Н. А. и П. Б. Струве (1901 — 1905). С. 298—299. 202. 203. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1.Д. 65. Л. 150—151. 204. 205. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1 Ед. хр. 198. Л. 153. 206.

193. К примеру, в 1905 г. годовой доход С. Н. Булгакова как экст раординарного профессора Киевского политехнического института со ставлял 2000 рублей. 194. 195. ЛДП, РНБ. Ф. 753. Оп. 1. Ед. хр. 84. 196. 197. ГА РФ. Ф. 604. Оп. 1. Ед. хр. 6. 198. 199. Полярная Звезда. 1905. № 1. С. 86. 200. 201. АР АН. Ф. 518. Оп.З. Ед.хр. 1587. Л. 5. 202. 203. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 65. Л. 139, 149. 204. 205. Конст. Аггеев. Доколе... // Век. № 7. 24декабря 1906. С. 84. 206. 207. АДП, РНБ. Ф. 753. Оп. 1. Ед. хр. 42. 208. 209. ОР РГБ. Ф. 259. Оп. 1. К. 29. Ед. хр. 26. 210. 211. РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1.Д. 65. Л. 142. 212. 213. С. Л. Франк. Биография. С. 51—52. 214. 215. ЛДП, РНБ. Ф. 753. Оп. 1. Ед.хр. 131. 216. 217. Накануне. 1906. № 1. С. 48. 218. 206. П. Б. Струве. Письмо к В. А. Маклакову 13 января 1906 // ОПИГИМ. Ф. 31. Ед.хр. 60. Л. 58.

207. АДП, РНБ. Ф. 753. Оп. 1. Ед. хр. 206. 208. 209. Там же. Ед. хр. 124. Л. 1 об—2. 210. 211. Там же. Ед.хр. 52. Л. 3. 212. 213. ОРРГБ.Ф.386. Оп. 1. К. 77. Ед.хр. 17. Л. 1. 214. 211. [Г. Н. Трубецкой.] Новинки русской печати // Московский Еженедельник. № 2. 7 марта 1906. С. 18.

212. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 302.

213. С. Булгаков. Неотложная задача (о Союзе христианской политики).М., 1906.С. 16; С. Булгаков. Церковь и государство //Воп росы Религии. Вып. I. M., 1906. С. 91, 93. 214. 215. Цит. по: Николай Бердяев. Sub specie aeternitatis. С. 410— 411,436. 216. 215. Там же. С. 392—396.

216- В. Португалов. Западный социализм и «справка» г. Кранихфельда // Без заглавия. 1906. № 7. С. 264.

340

341

217. См. обширную цитату из письма Струве к Волжскому 1907 г.: М. А. Колеров, Н. С. Плотников. Творческий путь П. Б. Струве // Воп росы философии. 1992. № 12. С. 99. 218. 219. П. Б. Струве. Patriotica. Сб. СПб., 1911. С. 498. 220. 221. ГА РФ. Ф. 604. Оп. 1. Ед. хр. 5 (расписка судебного следова теля о получении от П. Б. Струве залога). 222. 220. На этом конфликты Свенцицкого с законодательством не прекратились. Возбужденные против него дела по обвинению в антиго сударственной деятельности (в основном, по статьям. 128 и 129 Уго ловного Уложения) были сняты, а розыск Свенцицкого прекращен лишь после амнистии политическим преступникам, объявленной манифестом Николая II по случаю 300-летия царствующего дома Ро мановых 21 февраля 1913 г.: ГА РФ. Ф. 102. ДП-VII. Д. 7. Л. 233. См. также: Конст. Аггеев. Доколе... С. 85. Впервые Свенцицкий предстал перед судом весной 1906 г. Его речь на повторном рассмотрении дела в декабре 1906 г. опубликована: Век. №2.14 января 1907.

221. Русская Мысль. 1916. Кн. 12. II отд. С. 170. 222. 223. С. Л. Франк. Биография. С. 50. 224. 225. Русские Ведомости. 1906.6 апреля. № 92. 226.

224. О нем см. письмо С. Л. Франка к П. Б. Струве 19 октября 1905: Письма С. Л. ФранкакН. А. и П. Б. Струве (1901 — 1905). С. 294. 225. 226. П. Сурмин [Н. В. Устрялов]. «Центросвет» // Заря России. 1918. 13 (26) июня. №51. С. 3. 227. 228. См. о долгах Струве по счетам «Рабочего Слова» с 11 мая по 11 августа 1906 г.: АДП.РНБ.Ф. 753. Оп. 1.Ед. хр. 123. 229. 230. С 6 мая по 25 июня 1906 г. цензура 19 раз высказывала пре тензии к «Думе», а ее ответственный редактор А. В. Винберг дважды оказывался под следствием за опубликованные в редактируемой им га зете статьи, как правило, трактующие общеполитические проблемы и специально — рабочий вопрос (РГИА. ф. 1405. Оп. 530. Д. 430; Ф. 776. Оп. 9. Д. 129). 231. 232. С.Л.Франк. Биография. С. 51. 233. 342

229. П. Струве. Письмо в редакцию // Речь. 1906. 25 июня. № 109. С. 4. 230. 231. С. Л. Франк. Биография. С. 52. 232. 233. Письма Николая Бердяева. С. 302. 234. 232. В. И. Вернадский. Письмо к П. Б. Струве 8 марта 1906 // АДП, РНБ. Ф. 753. Оп. 1. Ед. хр. 25

233. Там же. Ед. хр. 82. 234. 235. Речь. 1906. 23июня. № 107. С. 3. 236. 237. Письма Николая Бердяева. С. 304. 238. 239. АР АН. Ф. 518. Оп. 3. Ед. хр. 1087а. 240. 241. РГАЛИ. Ф. 1691. Оп. 1. Ед. хр. 568. Л. 52—52 об. 242. 243. АДП, РНБ. Ф. 753. Оп. 1.Ед.хр. 124. Л. 7. 244. 245. ОПИГИМ. Ф.ЗЬЕд.хр. 60.Л.60. 246. 240. Экземпляр этой статьи с позднейшим инскриптом Струве см.: РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 108.

241. О.Н. Езерский. Религия и политика//Русская Мысль. 1907. Кн. 1. II отд. С. 108—109,115—116, 120,126.

242. К. М. Аггеев. Религия и политика // Век. № 12. 25 марта 1907. С. 142.

243. А. В. Карташев. Мои ранние встречи с о. Сергием. С. 47. 244. 245. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 178. Лл. 1— 2. 246. 247. Там же. Ед. хр. 198. Л. 1. 248. 249. Там же. Л. 3—Зоб. 250. 251. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 308.Л.З. 252. 253. Там же. Ед. хр. 230. Лл. 1 — 2. 254. 255. Там же. Ед.хр. 178. Л. 4—4 об. 256. 257. Там же. Ед. хр. 230. Л. 4. 258. 259. Там же. Лл. 4—5. 260. 261. Тамже. Ед. хр. 198.Л. 12—12об. 262. 263. ОР РГБ. Ф. 348. К. 1. Ед. хр. 3. Л. 8—8 об. 264. 265. Там же. Лл. 3,5. 266. 267. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 230. Лл. 4—5. 268. 343

256. OP РГБ. Ф. 348. К. 1. Ед. хр. 3. Л. 9—9 об. Существуют различные мнения относительно принадлежности П. А. Флоренского к кругу ХББ. Несмотря на то, что аргументы в пользу того, что Фло ренский не состоял в ХББ уже систематизированы и изложены (Е. В. Иванова. Флоренский и Христианское Братство Борьбы), представля ется обоснованным признать, что Флоренский был не слишком удален от круга ХББ, во всяком случае в серии описываемых в настоящей книге его проектов Флоренский всегда фигурировал в качестве одного из ближайших сотрудников. Как справедливо замечает А. А. Носов, са мо участие Флоренского в издательских проектах ХББ гораздо красно речивее свидетельствует о его тогдашних политических взглядах, чем формальная принадлежность к ХББ: А. А. Носов. К цензурной истории религиозно-общественной печати (1905—1906 гг.) // Вопросы философии. 1996. №3.

257. РГАЛИ. Ф. 142. Ед.хр. 198.Д. 18. 258. 259. Цит. по: А. В. Лавров. Комментарии // Андрей Белый. Нача ло века. М., 1990. С. 677. Дополнено по рукописи ОР РГБ (сообщено А. А. Носовым). 260. 261. В конце 1901 г. Булгаков вел безрезультатные переговоры с П. П. Сойкиным о покупке принадлежавшего ему полумарксистского журнала «Научное Обозрение». См. об этом: С. Н. Булгаков. Письма к П. Б. Струве (1901 —1903). С. 249—252, 257. 262. 263. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 198. Л. 19. 264. 261. С. Н. Булгаков. Из записной книжки. 11 апреля [1906] / Публикация О. К. Локтевой и М. А. Колерова // Вопросы философии. 1994. №6.

262. Письма С. Н. Булгакова М.Э.Здзеховскому. С. 158—160.

263. Письма П. А. Флоренского к Б. Н. Бугаеву (А. Белому) // Вестник РХД.№ 114 (1974). С. 149—151. 264. 265. О личном влиянии Свенцицкого на Булгакова см.: В. В. Зеньковский. Из воспоминаний // Вестник РХД. № 139 (1983). С. 119—120. 266. 267. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 198. Л. 7 об. 268. 344

266. А. В. Карташев. Письмо к А. С. Глинке 17 августа 1905 // Там же. Ед. хр. 230. Л. 2—2 об.

267. [В. Я. Брюсов.] Переписка с Вячеславом Ивановым (1903— 1923) / Публикация С. С. Гречишкина, Н. В. Котрелева и А. В. Лавро ва. С. 484. 268. 269. А. В. Карташев. Мои ранние встречи... С. 51. Мемуаристу за помнилось, что речь шла о (не созданной еще) кадетской партии. 270. 269. Протоколы Центрального Комитета и заграничных групп конституционно-демократической партии. В 6 т. / Т. 1. Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1905—1911 г. М., 1994. С. 37. Надежду на поддержку кадетов в среде духовенства выразил в заседании ЦК и другой автор ВЖ, видный «освобожденец» и черниговский общественный деятель В. В. Хижняков (Там же. С. 40). См. также выходившую с 12 марта 1906 г. черниговскую газету «Десна», редактором-издателем которой был В М Хижняков.

270. Там же. Ед. хр. 230. Лл. 4—5. Во встрече Карташева с Эрном участвовал и Аггеев: см. его письмо к Эрну 19 сентября 1905 г. (ОР РГБ. Ф. 348. К. 1. Ед.хр. 3. Л. 1). 25 сентября приглашал к себе Эрна и Г. И. Чулков, обещая встречу с Вяч. Ивановым (Там же. К. 3. Ед. хр. 107). 271. 272. А. А. Носов. К цензурной истории религиозно-общественной печати (1905— 1906 гг.). 273. 274. РГАЛИ. Ф. 142.0п. I. Ед.хр. 314. Лл. 2 об, Зоб. 275. 276. ОР РГБ. Ф. 348. К. 1. Ед. хр. 3. Л. 8—8 об. 277. 278. Об этом подробно см.: А. В. Лавров. Андрей Белый в 1900-е годы: Жизнь и литературная деятельность. М., 1995. С. 127—128. 279. 280. Андрей Белый. Воспоминания о Блоке. С. 156. 281. 282. Золотое Руно. 1906. № 10. С. 95. 283. 284. РГАЛИ. Ф. 142.0п. 1.Ед.хр. 198. Д. 18. 285. 286. ОР РГБ. Ф. 348. К. 1. Ед. хр. 3. Л. 9—9 об. 287. 288. Там же. Ед. хр. 2. Л. 1. 289. 290. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 198. Л. 19. 291. 292. Там же. Ед. хр. 280. Л. 2. 293. 345

282. Г. Чулков. Об утверждении личности // Факелы. Кн. 2. СПб., 1907. С. 12—19.

283. РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 414. Л. 1. 284. 285. Там же. Ед. хр. 365. 286. 287. Там же. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 299. Л. 3 об. 288. 286. А. Л. Соболев. Мережковские в Париже (1906—1908). С. 346.

287. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед. хр. 198. Л. 5. 288. 289. [В. Я. Брюсов.] Переписка в Вячеславом Ивановым (1903— 1923) /Публикация С. С. Гречишкина, Н. В. Котрелеваи А. В.Лавро ва. С. 476. 290. 291. Из архива А. Г. Достоевской. Письма Д. С. Мережковского и С. Н. Булгакова. Переписка с В. В. Розановым / Публикация Э. Гаретто // Минувшее. Исторический альманах. 9. М., 1992. С. 244. 292. 293. ОР РГБ. Ф. 25. К. 19. Ед. хр. 9. Л. 4об. 294. 295. Н. А. Бердяев. Письма Андрею Белому / Публикация А. Г. Бойчука // De Visu. 1993.№2.С. 15. Уточнение этой цитаты: М. А. Ко леров. О публикации писем Н. А. Бердяева (Там же. № 3. С. 86). О вы званных этим сообщением Бердяева слухах писал 7 февраля 1906 г. из Москвы в Петербург А. А. Блоку С. А. Соколов (Кречетов): «До нас до летают слухи о новых журналах — "Прометей", "Меч"... Что это за вещи?» (Переписка Блока с С. А. Кречетовым (1903—1910) / Публикация К. Н. Суворовой //Литературное наследство. Т. 92. Алек сандр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 1.М., 1980.С.542). 296. 297. Николай Бердяев. Sub specie aeternitatis. С. 3. 298. 293. А. Л. Соболев. Мережковские в Париже (1906—1908). С. 324.

294. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 230. Л. 7. 295. 296. С. Н. Булгаков. Очерко Ф. М. Достоевском: чрез четверть ве ка (1881 —1906) // Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений. T.I. СПб., 1906. 297.

296. Из архива А. Г. Достоевской. Письма Д. С. Мережковского и С. Н. Булгакова. Переписка с В. В. Розановым. С. 237. Ср. признание Булгакова: Там же. С. 254. 297. 298. Цит. по: Д. С. Мережковский. В тихом омуте. Сб. М., 1991. С. 338 299. 300. Д. С. Мережковский. Полное собрание сочинений. Т. X: Не мир, но меч. Лермонтов. Гоголь. СПб.; М., 1911. С. 11. 301. 302. Цит. по: Д. С. Мережковский. В тихом омуте. С. 341—342, 349. 303. 304. С. Булгаков. Венец терновый (Памяти Ф. М. Достоевского) // Свобода и Культура. №1. 1 апреля 1906. С. 31—32, 27—28. 305. 306. С. Булгаков. Венец терновый. Памяти Ф. М. Достоевского. СПб., 1907. 307. 308. Из архива А. Г. Достоевской. Письма Д. С. Мережковского и С. Н. Булгакова. Переписка с В. В. Розановым / Публикация Э. Гаретто. С. 248. 309. 310. РГАЛИ. Ф. 142.0п. 1.Ед.хр. 253. Лл. 1 об.—2. 311.

304. Д. С. Мережковский. Полное собрание сочинений. Т. XII: Больная Россия. В тихом омуте. СПб.;М., 1911. С. 335. 305. 306. Д. С. Мережковский. Полное собрание сочинений. Т. X. С. 62. 307. 306- Переписка Л. И. Шестова с А. М. Ремизовым / Публикация И. Ф. ДаниловойиА. А. Данилевского //Русская литература. 1993.№ З.С. 163.

307. Вести отовсюду//Золотое Руно. 1906. №2. С. 120. 308. 309. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед. хр. 186. Л. 1 об. 310. 309. Н. А. Бердяев. Письма Андрею Белому. С. 20 (комм. А. Г. Бойчука).

310. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 299. Л. 4 об. 311. 312. Там же. Ед.хр. 253. Лл. 5 об. — 6. 313. 314. Там же. Ф. 1496. Оп. 1. Ед.хр. 295. Л. 1. 315. 316. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 198. Л. 24—24 об. 317.

346

347

314. Письма Николая Бердяева / ПубликацияВ. Аллоя // Минув шее. 9. М., 1992. С. 302. 315. 316. РГАЛИ.Ф. 142.0п. ЬЕд.хр. 198.Л.27. 317. 318. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 198. Лл. 34 об.—35. О плане именно этой статьи Булгаков, видимо, писал и А. Г. Достоевской 16 июня 1906 г.: «До конца лета у меня должна быть написана еще одна, давно обещанная статья» (Из архива А. Г. Достоевской. Письма Д. С. Мережковского и С. Н. Булгакова. Переписка с В. В. Розановым. С. 249). 319. 320. Письма Николая Бердяева. С. 304. Исправлено мной, исходя из содержания и с учетом особенностей бердяевской каллиграфии. В публикации ошибочно: «никто не берет читать нашего журнала». 321. 322. ОР РГБ. Ф. 386. К. 106. Ед. хр. 32. Л. 23 об. 323. 319. Переписка Блока с С. А. Кречетовым (1903—1910) / Публикация К. Н. Суворовой. С. 542 (прим. 4).

320. А. Л. Соболев. Мережковские в Париже (1906—1908). С. 349—350. 321. 322. Там же. С. 349. В конце концов, сборник сменил название, а его авторами стали только трое: D. Merejkovski, Z. Hippius, D. Philosophov. Le Tzar et la Revolution. Paris, 1907. 323. 324. РГАЛИ.Ф. 142. On. 1.Ед.хр. 198. Лл. 37 об., 39. 325. 326. Там же. Ф. 1496. Оп. 1. Ед.хр. 277. Л. 4—4 об. 327. 324. С. Н. Булгаков. Письмо к А. С. Глинке 4 сентября 1906 // РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 198. Л. 39 об.

325. Из жизни // Перевал. 1906. № 1. С. 48. 326. 327. РГАЛИ.Ф. 142. Оп.1. Ед.хр. 198. Л. 63 об. 328. 329. Там же. Лл. 53 об, 52 об. 330. 331. Сергий Булгаков. Автобиографические заметки. С. 79. 332. 333. РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 295. Л. 3. 334. 335. Там же. Ед. хр. 276. Л. 4. 336. 331. См.: Отчет о состоянии Киевского Политехнического Института императора Александра II за 1905 и 1906 гг. Киев, 1908.

332. Например: С. Булгаков. Партии или блок (К вопросу об избирательной тактике) // Свобода и право. 5 января 1906. № 3. В той же газете см.: Е. Трубецкой. К предстоящим выборам // 3 января 1906. № 1; Е. Булгакова. В защиту реальной политики (Доклад в Киевском отделе Союза равноправия женщин) // 6 января 1906; Е. Булгакова. Интеллигенция и народ // 11 февраля 1906. № 40; Е. Трубецкой. К съезду «Союза 17-ого Октября» // Там же.

333. См. об этом заметки в газете «Народ»: С. Булгаков. О задачах народного представительства в России: (Из речи, сказанной перед избирателями в Киеве) (№2); [Б. п.] Народные представители и госу дарственная дума (№ 4); С. Булгаков. О задачах народного пред ставительства в России (№ 3); С. Булгаков. К выборам по Киевскому уезду. Картинки с натуры (№ 5). 334. 335. Полярная Звезда. 1906. № 6. С. 433, прим. 336.

335. Материалы этой полемики, включая статьи Булгакова («Религия и политика»), Струве («Несколько слов по поводу статьи С. Н. Булгакова») и Е. Н. Трубецкого («Два слова по поводу полемики г. Лурье и С. Н. Булгакова»), републикованы В. Н. Акулининым в сборнике: Христианский социализм (С. Н. Булгаков). Новосибирск, 1991.С. 60—68,316—318. 336. 337. Программу общества, привлекавшего особое внимание киевской полиции, списки его членов и т. д. см.: ЦГИА Украины. Ф. 275. Оп.1. Д. 552. Лл. 1—68. 338.

337. В ожидании Палестины: 17 писем С. Н. Булгакова к М. О. Гершензону и его жене. 1897—1925. С. 66—67. 338. 339. РГИА. Ф. 776. Оп. 16. Д. 438. Лл. 1—2. См. также: О. К. Лок тева. Неизвестная статья С. Н. Булгакова (1904) // Россия и реформы. Вып. 2. М., 1993. С. 66—67. Ср.: ЦГИА Украины. Ф. 294. Оп. 1 .Д. 446. Л. 3. 340. 341. В. В. Зеньковский. Из воспоминаний. С. 117. 342. 340. В. В. Зеньковский. Мои встречи с выдающимися людьми. С. 19.

341. В. В. Зеньковский. Из воспоминаний. С. 118.

348

349

342. РГАЛИ. Ф. 142. On. 1. Ед.хр. 202. Л.5. 343. 344. В ожидании Палестины. С. 131. 345. 346. Письма С. Н. Булгакова М. Э. Здзеховскому. С. 159. 347. 345. С. Н. Булгаков. Письма к В. В. Розанову // Вопросы философии. 1992. № 10. С. 149—150.

346. РГАЛИ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 366. Л. 1. Сохранилось письмо А. А. Блока к Булгакову 1906 г. (РГАЛИ. Ф. 2833. Оп. 1. Ед. хр. 522. Л. 50), для меня, к сожалению, оставшееся недоступным. 347. 348. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед. хр. 327. Л. 1. 349. 350. Там же. Ед.хр. 181. Л. 49 об. 351. 352. Там же. Ед. хр. 253. Лл. 5 об — 6. 353. 354. В. В. Зеньковский. Из воспоминаний. С. 118. 355. 356. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 328. Лл. 7 об, 8 об. 357. 358. ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 89. Л. 1. 359. 360. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 273. Л. 25. 361. 362. 26 апреля 1906 г. Волжский вернул рассказы Ремизова авто ру: ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 89. Л. 2. 363. 364. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 319. Л. 1— 1 об. 365. 366. Свобода и право. 1906. № 21. 367. 368. Не следует преувеличивать столь акцентируемой столичными интеллигентами «провинциальности» Киева, на рубеже веков по численности жителей стойко державшегося на пятом месте среди городов Российской империи (после Петербурга, Москвы, Риги и Одессы) и к 1914 г. достигшего более чем полумиллионного насе ления. 369. 370. Конечно, подавляющее большинство авторов не успели или не захотели принять реального участия в газете. Не появились в ней и объявлявшиеся в анонсах статьи: Вяч. Иванова «Мещанин и Антихрист (о "Грядущем Хаме" Мережковского)» и «Искусство и Церковь», Бер дяева «Демократия и мещанство». Имена первой величины отчасти ук рашали и другие киевские газеты, «Киевские Отклики» и «Свободу и право», но не столь обильно. 371. 372. ЦГИА Украины. Ф. 294. Оп. 1. Д. 446. Л. 2. 373. 360. Что же касается М. В. Нестерова, то его биографические связи с Булгаковым не ограничились известным двойным портретом Булга кова и Флоренского 1917 г. «Философы»: сын Булгакова, художник Ф. С. Булгаков (1902— 1989), женился на дочери Нестерова и при вы сылке отца в 1922 г. остался в России.

361. В. Зеньковский. Мои встречи с выдающимися людьми. С. 48.362. Василий Зеньковский. Пять месяцев у власти (15 мая —• 19 октября 1918). Воспоминания / Публикация М. А. Колерова. М., 1995. С.111.

363. П. Кудрявцев. По вопросам церковно-общественной жизни // Труды Киевской Духовной Академии. 1906. Кн. I. Январь. С. 149, 156; Кн. II. Февраль. С. 349—368. 364. 365. В. В. Зеньковский. Либерализм и социализм // Народ. №1.2 апреля 1906. С. 2—3. 366. 367. В. В. Зеньковский. Предчувствия марксизма // Народ. № 1. 2366. С. Булгаков. Индивидуализм или соборность? // Народ. № 6. 9 апреля 1906. С. 3. 368. 567. С. Булгаков. О задачах народного представительства // Народ. №3. 6 апреля 1906. С. 1—2.

368. По-крайней мере, еще в первые месяцы 1906 г. Е. И. Булгакова, помимо различных женских организаций (о том, что она еще до 1904 г. была в числе учредителей «Общества защиты женщин» см.: В. Зеньковский. Мои встречи с выдающимися людьми. С. 18), состояла в киевской организации кадетской партии. Что же касается социальных взглядов Булгаковой, то они оставались в пределах марксистского ревизионизма: показательно, что даже просветительский очерк для детей из истории средневековья Булгакова написала на основе книг Брентано, Шенланка, Шмоллера, Бюхера и первого тома «Капитала» Маркса (Е. Булгакова. Из жизни средневекового ремесленника. М., 1902. С. 176—177). О необходимости изучения собственного мировоззрения пролетария так, как это сделали марксистские ревизионисты Бюхер, Зомбарт, Брентано и супруги Вебб, Булгакова писала и позже: Е. И. Булгакова. Страничка из жизни Киевских

350

351

работниц. Отдельный оттиск из газеты «Киевский Голос» / Киевское Отделение Российского Общества Защиты Женщин. Киев, 1906. С. 4—5.

369. Василий Зеньковский. Пять месяцев у власти (15 мая — 19 октября 1918). Воспоминания. С. 72. 370. 371. С. Булгаков. Социальные обязанности Церкви // Народ. № 5. 8 апреля 1906. С. 2. 372. 373. В. В. Зеньковский. Из воспоминаний. С. 119. 374. 375. ЦГИЛ Украины. Ф. 295. Оп. 1.Д. 139.Л.З. 376. 377. РГИА. Ф. 776. Оп. 16. Д. 438. Л. 3; ЦГИА Украины. Ф. 295. Оп. 1.Д.7.Л.216. 378. 379. В. В. Зеньковский. Из воспоминаний. С. 121. 380. 381. РГИА. Ф. 776. Оп. 16. Д. 438. Л. 5; ЦГИА Украины. Ф. 295. Оп. 1.Д. 7.Л. 219. 382. 376- Там же. Д. 139. Лл. 40—41 об. Лишь 9 апреля об этом сообщили «Русские Ведомости» (№ 95).

377. В. В. Зеньковский. Из воспоминаний. С. 121. 378. 379. РГИА. Ф. 776. Оп. 16. Д. 438. Л. 7; ЦГИА Украины. Ф. 442. Оп. 856. Д. 37. Л. 101. 380. 381. С. Н. Булгаков. Из записной книжки. 11 апреля [1906]. С. 146,145. 382. 380. См.: Д. С. Мережковский. Пророк русской революции // Д. С. Мережковский. В тихом омуте. С. 334.

381. С. Н. Булгаков. Чехов как мыслитель. С. 20. 382. 383. С. Н. Булгаков. Душевная драма Герцена. С. 35. 384. 385. С. Н. Булгаков. Из записной книжки. 11 апреля [1906]. С. 146. 386. 387. С. Булгаков. Пасхальные думы // Народ. №1.2 апреля 1906. С. 1. 388. 389. С. Булгаков. О задачах народного представительства // На род. № 3.6 апреля 1906. С. 1. 390. 391. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 259. Л. 1 об. 392. 393. ЦГИА Украины. Ф. 294. Оп. 1. Д. 446. Л. 4. 394. 352

388. М. А. К-с. От марксизма через идеализм к пророчеству (По поводу 1-го программного номера газеты «Народ») // Отголоски Жизни. 6 апреля 1906. № 67. 389. 390. В. В. Зеньковский. Из воспоминаний. С. 120. 391. 392. РГАЛИ. Ф. 427. Оп. 1. Ед. хр. 2689. Л. 1. 393. 394. ОРРГБ. Ф.25.К. Н.Ед.хр. 9.Л. 1. 395. 396. РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 276. Л. 1. 397. 398. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед. хр. 314.Л. 7. 399. 400. Там же. Ед. хр. 326. Л. 2. 401. 402. Там же. Ед. хр. 198. Л. 22—22 об. 403. 404. См., например: С. Булгаков. Апофеоз «ведомства православ ного вероисповедания» // Московский Еженедельник. № 12. 27 мая 1906; С. Булгаков. К вопросу о церковном соборе // Московский Еже недельник. № 13. 17 июня 1906; Волжский. Достоевский и самодер жавие // Московский Еженедельник. N912.27 мая 1906; К. Аггеев. Со временные думы служителя церкви // Московский Еженедельник. № 13. 17 июня 1906; №14. 24 июня 1906 и др. 405. 406. Письма С. Н. Булгакова М. Э. Здзеховскому. С. 160. 407. 408. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 198. Л. 28. 409. 410. Там же. Л. 32. 411. 412. МГА.Ф. 31.Оп.2.Д. 845.Л.8. 413. 401. В первых выпусках Библиотеки был анонсирован следу ющий ее план: Серия I (для интеллигенции): С. Н. Булгаков. Неот ложная задача (О союзе христианской политики); В. Свенцицкий. Христианское братство борьбы и его программа; В. Эрн. Христианское отношение к собственности; А. С. Волжский. Ф. М. Достоевский. (Жизнь и проповедь); А. С. Волжский. Гаршин как религиозный тип; Л. Брентано. Христианский социализм в Англии / С предисловием С. Н. Булгакова; В. Зомбарт. Церковный строй в первые века христианст ва; В. Свенцицкий. Самодержавие и освободительное движение с христианской точки зрения; С. Н. Булгаков. Краткий очерк политиче ской экономии. Вып. I. Основные черты капиталистического строя; С. Н. Булгаков. Карл Маркс как религиозный тип; Вопросы Религии. Вы353

пуск I. Серия II (для народа): В. Свенцицкий. Что нужно крестьянину?; А. В. Ельчанинов. О самоуправлении; В. Марков [М. Вишняк]. Положение евреев в России; Д. Рябинин. Восьмичасовой рабочий день; В. Эрн. Семь свобод; А. В. Ельчанинов. Житие св. Франциска Ассизского; В. Эрн. Апостольская церковь, или как нужно жить христианам?; Д. Рябинин. Зачем нужны рабочим союзы?; В. Эрн. Богу или Мамоне?; В. Свенцицкий. Правда о земле; Вал. Свенцицкий и Вл. Эрн. Взыскующим Града. Вып. I. и Вып. И.

402. 19 июля 1905 г. Д. П. Ефимов предложил П. Б. Струве про дать права на издание его совершенно устаревшего сборника марксистских и ревизионистских статей «На разные темы» (СПб., 1902): РЦХИДНИ. Ф. 279. Д. 75. Л. 42). Несмотря на свое неактуаль ное содержание, вплоть до середины 1905 г. сборник был запрещен к распространению в России в связи с антиправительственной деятель ностью Струве (первое по времени объявление о продаже в России это го сборника появилось в струвеанском парижском журнале «Освобож дение» № 75 лишь 6(19) августа 1905 г.). 403. 404. РГАЛИ.Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 205. Л. 2. 405. 406. МГА.Ф.31.Оп.2.Д. 845.Л.9. 407. 408. Вместе с еженедельником «Стойте в свободе» и др.: МГА. Ф. 31. Оп. 2. Д. 845. Лл. 9—10. 409. 410. МГА. Ф. 31. Оп. 3. Дд. 904, 928. См. также цензурные дела о брошюрах Эрна и Свенцицкого: Там же. Оп. 2. Дд. 674а, 700, 792; Оп. 3. Дд. 920, 1004,1014,1020, 1028. 411. 412. МГА.Ф.31.Оп.2.Д. 845.Л.9. 413. 414. Там же. Д. 867. Л. 2. 415. 416. РГАЛИ.Ф. 142. Оп.1.Ед.хр. 198. Л. 23. 417. 418. Письма С. Н. Булгакова М. Э. Здзеховскому. С. 161. 419. 420. Д. В. Философов. Слова и Жизнь. С. 196, 210. 421.

412. С. Соловьев. [Рец.:] Вопросы Религии. Вып. I // Перевал. 1906. №2. С. 71. 413. Краткий очерк истории газет ХББ уже написан: Е. В. Ивано ва. Флоренский и Христианское Братство Борьбы. С. 165—166. Но354

вейшие сведения см.: А. А. Носов. К цензурной истории религиозно-общественной печати (1905— 1906 гг.) // Там же. 1996. № 3.

414. А. А. Носов. К цензурной истории религиозно-общественной печати (1905— 1906 гг.). См. в этой статье раздел «Московский ежене дельник "Стойте в свободе"». 415. 416. РГАЛИ.Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 259. Л. 1 об. 417. 418. О нем и его деятельности см.: Письма Н. А. Клюева к Блоку / Вступительная статья К. М. Азадовского // Литературное наследство. Т. 92: Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 4. М. , 1987. С. 445—450; Д. М. Магомедова, Е. Б. Белодубровский. Брихничев // Русские писатели 1800—1917. Биографический сло варь. Т. 1. М., 1989. С. 328—329. 419. 420. Нет никаких оснований считать автором этой статьи Булга кова: ни стилистически, ни содержательно. Ошибочное суждение на этот счет Е. В. Ивановой (Флоренский и Христианское Братство Борь бы. С. 165), к сожалению, было повторено нами: М. А. Колеров, О. К. Локтева. С. Н. Булгаков и религиозно-философская печать (1906— 1907) //Лица. Биографический альманах. 5. М.; СПб., 1994. С. 413. 421. 422. Новые сведения о судьбе тифлисской газеты см.: А. А. Носов. К цензурной истории религиозно-общественной печати (1905—1906 гг.). 423. 424. Там же. 425.

420. В. Эрн. Гражданские свободы и христианство // Встань, спящий! № 2.7 мая 1906. Стлб. 8. 421. 422. А. -ий. Консерватизм и христианство // Встань, спящий! №2. 7 мая 1906. Стлб. 19. 423. 424. В. Свенцицкий. Ответ г. Ветрову // Народ. 8 апреля 1906. №5.С. 2. 425.

423. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 205. Л. 1. 424. 425. РГАЛИ.Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 220. Л. 1. 426. 427. Д. С. Мережковский. Полное собрание сочинений. Т. X. С. 39. См. также: С. П. Мельгунов. Старообрядчество и освободительное движением., 1906. 428. 355

426. РГАЛИ. Ф. 142. On. 1. Ед. хр. 198. Лл. 26 об — 29 об. Свенцицкий «жил почти в пустой каморке, спал на твердом, не слишком опрятном ложе, над которым возвышался деревянный крест» (Марк Вишняк. Дань прошлому. С. 31).

427. Е. В. Иванова. Флоренский и Христианское Братство Борь бы. С. 166.

428. Цит. по.: А. А. Носов. К цензурной истории религиознообщественной печати (1905— 1906 гг.).

429. Вал. Свенцицкий. Из дневника // Народ. № 4.7 апреля 1906. С. 2 (ср. статью Булгакова в той же газете «Из записной книжки»). 430. 431. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 198. Лл. 34 об. 432. 433. МГА.Ф. 31.0п.2.Д. 845.Л. 10. 434. 435. РГАЛИ. Ф. 142. Оп.1. Ед.хр. 220. Лл. 2—3. 436. 437. Тамже. Ед.хр. 198.Л. 38. 438. 439. Вопросы Религии. Вып. I. M., 1906. С. 43,50,323, 334,54, 87. 440. 441. РГАЛИ.Ф. 142.Оп. 1.Ед.хр. 198.Лл.44об—46об. 442. 443. РГАЛИ. Ф. 1458. Оп. 1. Ед. хр. 84. Лл. 8—9 об. Сообщено А. А. Носовым. 444. 445. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 198. Л. 48. 446. 447. Там же. Л. 56. 448. 449. Там же. Л. 28. 450. 451. Век. 10 июня 1907. № 22. 452. 453. Н. А. Бердяев. Распря Церкви и государства в России // Во просы Религии. Вып. II. М., 1908. С. 109,119, 121. 454. 442. С. Н. Булгаков. Письмо к А. С. Глинке 17 января 1907 // РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 198. Л. 64.

443. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 198.Л. 34 об. 444. 445. В. Никольский. Христианская политика // Век. №1.12 но ября 1906. С. 2. 446. 447. А. Карташев. О религиозной стихии в русском большевизме //Борьба за Россию. № 132/133. 15июня 1929. 448. 449. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 232. Л. 1. 450. 451. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 198. Л. 45об. 452. 356

448. Тамже. Л. 38. 449. 450. Там же. Л. 50 об. 451. 452. Век.№6.17 декабря 1906. С. 76. 453. 454. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 198.Л.57об. 455.

452. С. Булгаков. Временное и вечное // Век. № 7. 24 декабря 1906. С. 79. 453. 454. Д. С. Мережковский. Революция и религия // Русская Мысль. 1907. Кн. 2. IIотд. С. 85. 455.

454. Д. В. Философов. СловаиЖизнь. С. 182,183,186. 455. 456. Век. № 3. 21 января 1907. С. 9. 457. 456- Новости печати: Вик. [Алов.] Религиозный смысл русской революции // Век. № 18. 13 мая 1907. См. также: [А. В.] Ельчанинов. Обновленная «Русская Мысль» // Там же. № 7. С. 88—89.

457. А. Карташев. К полемике с Д. В. Философовым // Там же. № 7. 24 декабря 1906. С. 86. 458. 459. Д. В. Философов. Церковь и революция // Там же. № 18. 13 мая 1907. С. 252—253; Вал. Свенцицкий. О новом религиозном соз нании (По поводу статьи Д. В. Философова) // Там же. С. 253. 460. 461. С. Аскольдов. По поводу поучений Д. В. Философова // Там же. № 19. 20 мая 1907. С. 275. 462. 463. Николай Бердяев. К вопросу об отношении христианства к общественности // Там же. № 24.24 июня 1907. С. 370—374. 464. 465. Вал. Свенцицкий. Ответ Н. А. Бердяеву // Там же. № 25. 1 июля 1907. С. 395. Лишь за полтора года до того Свенцицкий не приписывал «богочеловеческому процессу» большего, нежели совпа дения его с «христианским прогрессом»: В. П. Свенцицкий. Христиан ское братство борьбы и его программа. С. 21. 466. 462. Вопрос об участии Булгакова в подготовке кадетского цер ковного проекта возник еще осенью 1906 года. См. «Журнал заседания Московского отделения Центрального Комитета» кадетской партии 18 сентября 1906 г.: «Признавая крайне необходимым скорейший приступ к занятиям состоящей при Центральном Комитете Комиссии по вопросу об отношении церкви к государству и принимая во

357

внимание, что членами означенной комиссии могут быть Новгородцев, Булгаков, Ключевский, Покровский, в настоящее время проживающие в Москве, Московское Отделение признало своевременным возбудить вопрос о желательности перенесения комиссии по церковному вопросу из Петербурга в Москву, организовав ее состав на началах беспартийности» (Протоколы Центрального Комитета и заграничных групп конституционно-демократической партии. В 6 т. / Т. 1. Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1905—1911 г. М., 1994. С. 123). О деятельности Булгакова в Государственной Думе «Век» в 1907 г. писал неоднократно: № 1. (7 января). С. 50; № 5 (4 февраля). С. 58; № 14. (8 апреля). С. 187; №17 (6мая). С. 245; № 18 (13мая). С. 266; №21 (3июня). С. 326. См. также: С. Булгаков. Церковный вопрос в Государственной Думе // Там же. № 10.11 марта 1907; С. Булгаков. Комиссия по церковным вопросам при Государственной Думе (Письмо в редакцию) // Там же. №11. 18 марта 1907; С. Булгаков. Думские впечатления. Прения о военно-полевых судах // Там же. № 12. 25 марта 1907. Деятельность Булгакова в представительных учреждениях — неудачная попытка войти в I Думу в 1906, депутатство во II Думе в 1907, готовность и отказ баллотироваться на выборах в Учредительное собрание в 1917 г. — заслуживает специального исследования.

463. Вал. Свенцицкий. Ответ Н. А. Бердяеву. С. 395. 464. 465. Письма С. Н. Булгакова М. Э. Здзеховскому. С. 162. 466. 467. Из архива А. Г. Достоевской. Письма Д. С. Мережковского и С. Н. Булгакова. Переписка с В. В. Розановым / Публикация Э. Гаретто. С. 253. Публикация уточнена по оригиналу: ОР РГБ. Ф. 93/И. К. 6. Ед. хр. 74. Л. 11 об. О необходимости многочисленных тексто логических уточнений публикации Э. Гаретто см.: М. А. Колеров. Тек стологические заметки // Вопросы философии. 1993. № 6. С. 167— 168. 468. 469. РГАЛИ.Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 198. Л. 58. 470. 471. Век. № 15.15апреля 1907. С. 208. 472. 473. П. Б. Струве. Patriotica. Сб. ст. СПб., 1911. С. 497. 474.

469. РГАЛИ.Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 198. Л. 70 об. По сложившейся традиции, идейную позицию супруга развивала и пропагандировала Е. И. Булгакова. В частности, она печатно рассказала о своем посе щении Думы 19 марта 1907 г. и негативном впечатлении, произведен ном на нее думскими левыми: Е. Булгакова. Трагедия русской жизни // Новь. 25 марта 1907. № 70. С. 1. 470. 471. РГАЛИ.Ф. 142.0п. 1.Ед.хр. 198.Лл.72об,73,71. 472. 473. Первые упоминания о знакомстве Булгакова с М. А. Новосе ловым и его кружком см. соответственно: С. Н. Булгаков. Письма А. С. Глинке 12 февраля 1907 и 28 февраля 1908 // РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 198. Лл. 67,84 об. Об этом кружке см. мемуры его участника: Н. Арсеньев. In memoriam // Вестник РХД. 1971. № 101/102. С. 61. Среди участников кружка были также В. А. Кожевников, Е. Н. Трубецкой, Ф. Д. Самарин, Эрн, Свенцицкий, Ельчанинов, Волжский и др. 474. 475. С. Булгаков. Из «Дневника» // Вестник РХД. № 129 (1979). С. 257. 476. 477. РГАЛИ.Ф. 142.Оп. 1.Ед.хр. 198.Л.63об. 478. 479. Там же. Ед. хр. 259. Л. 4—4 об. 480. 481. Там же. Ед.хр. 198. Л. 67. 482. 476- РГАЛИ. Ф. 1458. Оп. 1. Ед. хр. 84. Л. 11. Сообщено А. А. Носовым.

477. ОРРГБ. Ф. 348.К. З.Ед.хр. 8.Лл. 1—2. 478. 479. С. Булгаков. Церковный вопрос в Думе // Век. № 10. 11 мар та 1907. С. 119. 480.

479. С. Н. Булгаков. История политической экономии. [М.,] 1907. [Литографированное издание.] Ипаг. С. 3,7. 480. 481. А. Волжский. Литературные письма. I. Несерьезное о не серьезном // Век. №21.3 июня 1907. С. 321. 482.

481. А. Ельчанинов. Опасный путь//Там же. № 17. бмая 1907. С. 230. 482. 483. РГАЛИ.Ф. 142. Оп. 1. Ед.хр. 259. Л. 8. 484. 485. Там же. Лл. 10,12 об. 486. 487. Там же. Л. 12—12 об. 488.

358

359

485. ОРРГБ. Ф.348.К. 1.Ед.хр.25. Л. 12. 486. 487. МГА. Ф. 31. Оп. З.Д. 630. 488. 489. ОРРГБ. Ф.348.К. 1.Ед.хр.25. Лл. 10об—П. 490. 491. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед. хр. 222. Лл.5об.—6. 492. 493. РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1.Ед.хр.276. Л. 11. 494. 495. Цит. по: Д. В. Философов. Слова и Жизнь. С. 199—200. 496. 497. Н. Бердяев. Письмо Д. В. Философову// Русский Альманах. Париж, 1981. С. 259—260,262. 498. 499. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед. хр. 253. Лл. 9—Поб. 500. 501. Цит. по: М. А. Колеров, Н. С. Плотников. Творческий путь П. Б Струве // Вопросы философии. 1992. № 12. С. 99. 502. 494. ГА РФ. Ф. 102. ДП-ОО. Д. 94а. Л. 39 об. О соблазнении Свенцицким трех девиц и последующем его бегстве в село Крекшино Савеловской железной дороги см.: Марк Вишняк. Дань прошлому. С. 168—170.

495. Век. 25 марта 1907. №12. С. 137. 496. 497. ОРРГБ. Ф. 348. К. 1. Ед.хр. 4. Л. 4. (10ноября 1907 г.) 498. 499. РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1.Ед.хр. 276.Л. 18—18об. 500. 501. От редакции // Живая Жизнь. 1907. № 1. С. 2. 502. 503. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 314. Л. 27. 504. 505. П. Б. Струве. Patriotica. С. 388. 506. 507. РГИА.Ф. 776. Оп. 16,ч. 1. Д. 1538. Лл. 4—5. 508. 509. Там же. Лл. 7,9,10. 510. 511. ОР РГБ. Ф. 348. К. 2. Ед. хр. 99. 512. 513. См. письма в редакцию журнала в архивном фонде Эрна (ОР РГБ. Ф. 348). 514. 515. ОР РГБ. Ф. 348. К. 1. Ед. хр. 4. Л. 13. 516. 506. В. Эрн. Социализм и проблема свободы // Живая Жизнь. 1908. №2. С. 53.

507. См.: Д. С. Мережковский. Полное собрание сочинений. Т. X. С.157. 508. 509. С. П. Каблуков. Письмо к В. Ф. Эрну 13 апреля 1908 // Там же. К. 2. Ед. хр. 52. 510. 360

509. П. А. Флоренский. Письмо к В. Ф. Эрну 25 февраля 1908 // ОР РГБ. Ф. 348. К. 3. Ед. хр. 93. Л. 2. 510. 511. ГА РФ. Ф. 102. ДП-ОО. 1911. Д. 94а. Лл. 35—38. См. также письма Брихничеваи Свенцицкогок В. Я. Брюсову: ОР РГБ. Ф. 386: К. 136. Ед. хр. 7; К. 102. Ед. хр. 21. 512. 513. Н. А. Бердяев. Духовный кризис интеллигенции. СПб., 1910. С. 7. Впрочем, своего рода предварительные условия для нового идей ной солидарности предъявлялись Бердяеву и со стороны прежних со юзников по «идеализму». Например, Франк продолжал испытывать именно «реалистическую» благонадежность Бердяева: «Легко ут вердить религию, как верховную, высшую основу мировоззрения, но трудно уяснить ее подлинную связь с практикой, с общественной жизнью и реальным культурным творчеством». Неясность позиции Бердяева в этом пункте приводила, по мысли Франка, к утрате того «здорового чутья реальности», «которое не позволяет нарушать обсуж дение конкретных земных проблем ссылкой на неисповедимые транс цендентные начала» (С. Л. Франк. Философские отклики: новая книга Бердяева//Русская Мысль. 1910. Кн. 4. II отд. С. 137). 514.

512. Д. С. Мережковский. Реформация или революция? // Д. С. Мережковский. В тихом омуте. С. 92—93. 513. 514. B.C. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т. 2. С. 261. 515. 516. Там же. С. 260. 517. 518. Н. А. Бердяев. Письмо В. И. Иванову 22 июня [1908?] // ОР РГБ. Ф. 109. К. 13. Ед. хр. 17. Л. 19об. 519. 516- Н. Бердяев. Мережковский о революции // Московский Еженедельник. №25. 25 июня 1908. С. 8,10,12.

517. Д. Философов. Дневник журналиста. Рыцари и Дарвалдаи // Слово. 24 августа 1908. С. 3. 518. 519. СВ. Лурье. Религиозные искания в современной литературе // Русская Мысль. 1908. Кн. 10. II отд. С. 63. 520. 519. П. Б. Струве. На разные темы: народное хозяйство и интеллигенция // Русская Мысль. 1909. Кн. 1. II отд. С. 210.

361

520. С. Л. Франк. О так называемом «новом религиозном соз нании» // Критическое Обозрение. 1909. Вып. 1. С. 18—21.

521. С. Н. Булгаков. Письмо А. С. Глинке 12 декабря 1908 // РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 198. Л. 95,98 об. 522. 523. Д. С. Мережковский. Головка виснет //Д. С. Мережковский. Полное собрание сочинений. Т. VIII. М., 1914. С. 65—66. 524.

523. Н. Валентинов. Два года с символистами. Stanford (Calif.), 1969. С. 209. 524. 525. С. Л. Франк. Биография П. Б. Струве. Нью-Йорк, 1956. С. 81. 526. 527. ОР РГБ. Ф. 746. Ед. хр. 60. Л. 2. 528. 529. Там же. Л. 6. Письма П. Б. Струве, С. Л. Франка, А. С. Изгоева и С. Н. Булгакова к М. О. Гершензону по поводу сборника опубликованы в: К истории создания «Вех» / Публикация В. Прокуриной и В. Аллоя // Минувшее. 11. М.-СПб., 1992 (письма Б. А. Кистяковского остались публикаторам недоступны). Поправки к публикации: М. А. Колеров. Текстологические заметки // Вопросы философии. 1993. № 6. С. 168. См. также: Н. А. Бердяев. Письма к М. О. Гершензону / Публикация М. А. Колерова // Вопросы философии. 1992. № 5. С. 121—123. Самостоятельный интерес пред ставляет и генезис самой формы общественно-философского мани феста — сборника статей» нескольких авторов, впервые утвердившей ся в России благодаря знаменитой серии: «Проблемы идеализма» (М., 1902), «Вехи» (М., 1909), «Из глубины» (М., 1918). Об этом см.: М. А. Колеров. Книги «веховской традиции» // Знание—сила. 1990. № 9. 530. 531. Е. Н. Орлова. Письмо М. О. Гершензону // ОР РГБ. К. 39. Ед. хр. 18. Л. боб. 532. 533. Там же. К. 34.Ед.хр. 43. Л. 31. 534. 535. Там же. К. 42. Ед. хр. 60. Л. 7. 536. 537. Письма Франка к Гершензон, несомненно, имели большое значение для развития программы сборника. Так, приглашая в гости Гершензона, 20 ноября 1908 г. Кистяковский писал ему: «Пожалуйста, захватите письма С. Л. Франка» (Там же. К. 34. Ед. хр. 43. Л. 15). 538. 362

531. С. Н. Булгаков. Героизм и подвижничество (Из размыш лений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи; Из глубины. Сб. М., 1991. С. 62.

532. См.: Н. О. Лосский. Воспоминания. Мюнхен, 1968. С. 148. 533. 534. См. об этом упоминание Струве: ОР РГБ. Ф. 746. К. 41. Ед. хр. 67. Л. 11 —12. 535. 536. Там же. К. 36. Ед. хр. 5. Л. 1. 537. 538. А. С. Изгоев.ПисьмоМ. О.Гершензону 10января 1909//Там же. Л. 5. 539. 540. А. С. Изгоев. О виновных // Россия. 1928. № 31. 541.

537. Его многочисленные письма к Гершензону см.: ОР РГБ. Ф. 746.К. 29.Ед.хр.22, 23. 538. 539. Освобождение. Париж, 1902. Кн. 1. С. 225—228. 540. 541. РЦХИДНИ. Ф. 279. Д. 77. Л. 43 об. 542. 543. ОР РГБ. Ф. 746. К. 42. Ед. Хр. 60. Л. 8. 544. 545. Там же. К. 36. Ед. хр. 5. Л. 8. 546. 547. Тамже.К.28.Ед.хр.31.Л. 15. 548. 549. Там же. К. 34. Ед. хр. 43. Л. 19. 550. 551. Тамже.К.41.Ед.хр. 67. Л. 10. 552.

545. Опубликована в газете «Слово» 16 ноября 1908 г.. См.: Рус ская Мысль, 1923. Кн. 1—2. С. 155, прим. 546. 547. ОР РГБ. Ф. 746. К. 36. Ед. хр. 5. Л. 7; Ед. хр. 60. Л. 14; К. 41. Ед.хр.67.Л. 13. 548. 549. Там же. К. 34. Ед. хр. 43. Л. 27—27 об. 550. 551. М. Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в десяти то мах. Т. 10. М., 1988. С. 464. Ср.: Там же. С. 39. 552. 553. Там же. К.29.Ед.хр. 23. Л. 41. 554. 555. Там же. К. 42. Ед. хр. 60. Л. 20. 556. 557. Там же. К. 36. Ед. хр. 5. Л. 9. 558. 559. Там же. К. 29. Ед. хр. 23. Л. 41 —42. 560.

553. Счет от 21 марта 1909 г. //Там же. К. 14. Ед.хр. 116. 554. 555. ГАРФ. Ф.5831.Оп. 1.Д. 127.Л.8. 556. 363

555. Д. С. Мережковский. Полное собрание сочинений. Т. XII. С.

75.

556. См.: П. Б. Струве. Patriotica. С. 229. 557. 558. ОР РГБ. К. 36. Ед. хр. 5. Л. 9, 12—13; К. 34. Ед. хр. 43. Л. 27; К. 41.Ед.хр.67.Л. 13. 559. 560. Там же. К. 42. Ед. хр. 60. Л. 20. 561. 562. Там же. К. Н.Ед.хр. 21. 563. 564. Оно также было оплачено Е. Н. Орловой: см. счет от 29 мая 1909 г. (Там же. К. 14. Ед. хр. 117). Дальнейшие издания выпускались на прибыль от продажи. 565. 566. Там же. К.Зб.Ед.хр. 5. Л. 18. 567. 568. Н. Валентинов. Два года с символистами. С. 209. 569. 570. ОРРГБ.Ф.746.К.28.Ед.хр.31.Л. 2. 571. 572. 3 июля 1909 г. С. А. Котляревский писал о «Вехах» М. К. Мо розовой: «Кстати о Вехах; перечитав их, я должен сказать, значитель но изменяю суждение. Безусловно много здесь наивного, незрелого, недостаточно "значительного". Но ведь дело в конце концов даже не в исполнении. Дело в несомненном нравственном мужестве, которое они совершили, пойдя против течения, против ничтожных по своему внут реннему содержанию, но очень сильных и цепких интеллигентских предрассудков. Здесь есть все-таки искание жизни, а не мертвой схе мы, подлинного, а не условного — разве этого мало? И разве для нас не наиболее драгоценными, не являются наибольшими поруками лучше го будущего как раз эти искренние искания? За ними придут и другие, может быть более сильные, но придут непременно. Будем же спра ведливы не той мелочной придирчивой справедливостью, которая всю ду видит лишь слабости, недоконченности и т. п., а той справедливос тью, которая есть прежде всего неугасимая любовь к жизни и способ ность оценивать все жизненное. Ведь и Московский Еженедельник по мере сил — тоже весьма недостаточных — служит этому самому, что и Вехи» (ОР РГБ. Ф. 171. Оп. 1. К. 1. Ед. хр. 33. Л. 3—Зоб.). Очерк обще ственной реакции на «Вехи» относится к наиболее хрестоматийным те мам историографии и не входит в мои планы. В составе сборника 573. 364

переиздана кадетская полемика с «Вехами»: Вехи; Интеллигенция в России. Сб. ст. 1909—1910. М., 1991. См. также наиболее полный свод откликов на сборник из современной ему периодической печати: Вокруг «Вех» (Полемика 1909—1910годов) /ПубликацияВ.В. Сапова // Вопросы литературы. 1994. Вып. IV. С. 120—172; Вып. V. С. 122—170; Вып. VI. С. 74—117. Интересен и частный отклик на «веховские» статьи Изгоева и Струве — его брата В. Б. Струве: «Вехи» в откликах современников // Отечественная философия. Вып. VII: «Вехи» и «веховцы». М., 1992.

565. Н. А. Бердяев. Письма к М. О. Гершензону / Публикация М. А. Колерова // Вопросы философии. 1992. № 5. С. 122. 566. 567. Бердяев сообщал Гершензону 14 мая 1909 г.: «Вчера заезжал ко мне на один день в деревню Сергей Николаевич по дороге в Крым. Мы много с ним говорили, но он не предполагает отвечать Антонию в печати...» (Н. А. Бердяев. Письма к М. О. Гершензону. С. 122). Ср.: «У него [Бердяева] я провел день. Вчера набросал статью в Слово об ар. Антонии и Струве (показалось предательством молчать и подводить одного Струве), отдал на суд Владимиру Александровичу [Ко жевникову] и поступлю, как он скажет» (С. Н. Булгаков. Письмо А. С. Глинке 24мая 1909//РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 198. Л. 100). 568.

567. Лев Шестов. «Похвала глупости» (1907). 568. 569. ОР РГБ. Ф. 746. К. 34. Ед. хр. 43. Лл. 31—32. 570. 571. Там же. К. 14. Ед. хр. 14. 572. 573. РГАЛИ. Ф. 142. Оп. 1.Ед.хр. 207.Л.6. 574. 575. ОР РГБ. Ф. 746. К. 34. Ед. хр. 43. Лл. 35—37. 576.

572. Там же. Лл. 43—44. Явственно «веховские» мотивы звучат в знаменитых письмах В. Г. Короленко к А. В. Луначарскому (1920). 573. 574. Там же. К. 36. Ед. хр. 5. Л. 23; К. 41. Ед. хр. 67. Л. 21; К. 29. 575. Ед.хр. 23.Л.50.

574. Отныне счета оплачивал Гершензон: Там же. К. 15. Ед. хр. 2 (13 июля, 24 сентября 1909 г.; 1 и 31 марта 1910 г.). 575. 576. ОР РГБ. Ф. 249. М4197. Ед. хр. 1. Л. 5 об. 577. 578. Н. А. Бердяев. Письма к М. О. Гершензону. С. 122. 579. 365

577. Там же. С. 124. 578. 579. ОРРГБ.Ф. 167. Оп. 1.К. 2. Ед.хр. 6. Л. 3—Зоб. 580. 581. Там же. К. 5. Ед.хр. 14. Л. 1. 582. 583. Там же. К. 7. Ед. хр. 7. Л. 1—1 об. О подоплеке давней враж дебности Эллиса к «идеалистам» см.: М. А. Колеров. Андрей Белый и марксизм (1902—1905). К постановке проблемы // Литературное обозрение. 1995. №8. С. 165—166. 584. 585. Федор Степун. Бывшее и несбывшееся. Лондон, 1990. Т. 1. С. 205. 586. 587. См.: С. Л. Франк. Биография П. Б. Струве. С. 84. 588. 589. Московский Еженедельник. 1909. № 46. Стлб. 5. 590. 591. ОРРГБ. Ф. 746. К. 36. Ед. хр. 5. Л. 44об., см. также: К. 34. Ед. хр. 43. Л. 44 об. 592. 593. Там же. К. 42. Ед. хр. 60. Л. 24. 594. 595. АДП, РНБ. Ф. 753. Ед. хр. 128; А. Г. Фомин. Письмо М. О. Гершензону 17марта 1910// ОРРГБ. Ф. 746. К. 41. Ед.хр. 67. Л. 27. 596. 587. Впоследствии авторы не раз возвращались к проблеме «Вех» (см.: А. С. Изгоев. «Вехи» и «Смена Вех» // Русская Мысль. 1922. Кн. 3; Он же. О задачах интеллигенции // Парфенон. Сб. 1. Пг., 1922; П. Б. Струве. Материнское лоно и героическая воля // Русская Мысль. 1923. Кн. 1—2; Он же. Дневник политика // Россия и Славянство. 1929. № 13; а также — статью близкого к кругу «веховцев» П. И. Новгородцева в сборнике «Из глубины»). Подробно историческое и идейное развитие образа «Вех» и «веховской» традиции в русской мысли рассматривает ся в статьях: М. А. Колеров. Самоанализ интеллигенции как политиче ская философия: наследство и наследники «Вех» // Новый мир. 1994. № 8; М. А. Колеров. «Новые Вехи»: к истории «веховской» мифологии (1918—1944) // Вопросы философии. 1995. № 8. Судьбе, идейным столкновениям и эволюции «веховцев» в 1918—1925 гг. посвящается одна из моих будущих книг («Новые Вехи: "веховская" интеллигенция и большевизм»).

588. РГАЛИ. Ф. 142. Оп.1.Ед.хр. 198. Л. 87.

366

589. Е. Чириков. Благодарю, не ожидал // По Вехам. Сб. М., 1909. С. 167—169.

590. В. Голубев. К полемике о национализме // Там же. С. 49. 591. 592. АДП,РНБ. Ф. 753. Ед.хр. 201. Лл. 1— 2об. 593. 594. АДП,РНБ. Ф. 753. Ед.хр. 105. Л. 2—2об. 595. 596. С. Л. Франк. Биография П. Б. Струве. С. 87. 597. 598. Там же. 599. 600. РГАЛИ. Ф. 142. Ед.хр. 198. Л. 107. 601. 602. АДП, РНБ. Ф. 753. Ед. хр. 125. Л. 7. 603. 597 Б. Чичерин. Несколько современных вопросов. М,, 1862. С.

27,77,79.

598. Об этом см. специально: М. А. Колеров. "Отщепенство" интеллигенции: От Великих реформ к "Вехам" // Россия и реформы: 1861 — 1881. Сб. статей. М., 1991.

599. Б. Чичерин. Несколько современных вопросов. М., 1862. С. 7,

14,140,146-150,165.

600. См.: Русь. 3 января 1883 года; 17 января 1883 года.

601 .Н. Страхов. Борьба с Западом в нашей литературе. Кн. 2. Изд. 2. СПб., 1890. С. 94-98.

602. См. книги Льва Тихомирова "Почему я перестал быть рево люционером" и "Начала и концы. "Либералы" и террористы". 603. 604. С. Л. Франк. Две книги по философии современной общест венности // Критическое Обозрение. 1909. № 4. С. 89. 605. 606. Русь. 15 марта 1883 года. С. 9. 607. 608. Русь. 15 марта 1883 года. С. 8. 609. Лев Тихомиров. Борьба века. Изд. 2. М., 1896. С. 3-4, 38, 5153.

607. А. Л. Волынский. "Книга великого гнева". Критические

статьи. Заметки. Полемика. СПб., 1904. С. 153.

608. Об этом подробно: М. А. Колеров, Н. С. Плотников. Приме чания // Вехи. Из глубины. Сб. С. 501-503. 609. 610. См.: П. Юшкевич. О современных философско-религиозных исканиях // Литературный распад. Сб. СПб., 1908. 611. 367

610. См.: В. П. Быстренин. Богоисканис и боготворчество // Мос ковский Еженедельник. 1908. № 40, 41. См. здесь же статьи Е.Н.Тру бецкого. Струве прямо причислял "Московский Еженедельник" к ве ховскому направлению (Россия и славянство. 18 января 1930 года). 611. 612. Д. Н. Овсянико-Куликовский. Горизонты будущего и грани прошедшего / Зарницы. Сб. I. СПб., 1908. II отд. С. 9-12. 613. 614. См.: А. Н. Потресов. Этюды о русской интеллигенции. СПб., 1906. 615. 616. См.: И. М. Биксрман. Очерки русской жизни // Бодрое слово. 617. 1908. № 2, 3. В. В. Водовозов указывал, что термин "направленство" был пущен в оборот еще в 1880-е годы ("Запросы Жизни". 1909. № 4. С. 19).

614. См.: Л. Мартов. Религия и марксизм // На рубеже. Сб. СПб.,

1909. См. здесь же статью А. Н. Потресова "Лейтмотивы современного хаоса".

615. К. Чуковский. Критические рассказы. Кн. I. СПб., 1911. С. 39,63. 616. 617. А. С. Волжский. Новая книга о русской интеллигенции // Русская Мысль. 1907. -№6. II отд. С. 46-67. 618. 619. Л. Галич. Два пути социализма // Свобода и Культура. 1906. №3; В. Шмидт.Партияи секта//Тамже. 1906.№3;М.Могилянский. К психологии партийности // Там же. 1906. № 7; М. М. Рубинштейн. Философия и общественная жизнь в России / / Русская Мысль. 1909. № 3. См. такжеЮ. Александрович. После Чехова. М., 1909. Т. II. С. 9-15. 620. 621. С. Л. Франк. Биография П. Б. Струве. Нью-Йорк. 1956. С. 87. 622.

619. П. Струве. Оздоровление власти // Русская Мысль. 1914. №1.11 отд. С. 150. 620. 621. П. Струве. Памяти А. А. Бакунина и П. А. Корсакова // Рус ская Мысль. 1908. № 6. II отд. С. 202. 622. 623. С. Л. Франк. Нравственный идеал и действительность // Рус ская Мысль. 1913. №1.11 отд. С. 14. 624. 622. П. И. Новгородцев. О путях и задачах русской интеллигенции // Вехи; Из глубины. Сб. С. 426.

368

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Агафонов В. К. Аггеев К. М. Айхенвальд Ю. И. Акимов В. В. Аксаков И. С. Аксаков Н. П. Алов Вик. Аничков Е. В. Арсеньев К. К. Арцыбашев М. П. Архипов Е. Я. Аскольдов С. А. Астров П. И.

БажаевВ.Г.

Балаховская-Пети С. Г.

Белкин А. С.

Белый А.

Белявский Ф. Н.

Бенуа А. Н.

Бердяев Н. А.

БеренштамВ.В.

Блок А. А.

Богданов А. А.

Богданович А. И.

БогоразВ.Г.

БогучарскийВ.Я.

БрихничевИ. П.

Брюсов В. Я.

369

Булгаков С. Н.

Булгаков Е. И.

Бунаков-Фондаминский И. И.

Валентинов Н.

Васнецов В. М.

Векилов Г. Д.

Вернадский В. И.

ВинбергА. В.

Виноградов П. Г.

Винокуров В. И.

Виппер Р. Ю.

Вишняк М. В.

Воден А. М.

Водовозов В. В.

ВодовозоваМ. И.

Волжский (Глинка) А. С.

Волынский А. Л.

Врубель М. А.

Вышеславцев Б. П.

ГаланинД. Д.

Галич (Габрилович) Л. Е.

Гапон Г. А.

Гарнак А.

ГепзельП. П.

Герцен А. И.

ГершензонМ. О.

ГессенВ. М.

ГессенИ. В.

Гиппиус З.Н.

Голубев В. С.

Горнфельд А. Г.

Гредескул Н. А.

Гримм Д. Д.

Давыдов И. А.

Дегтярев К. К.

ДенВ.Э.

Долгоруков П. Д.

370

Достоевская А. Г.

Достоевский Ф. М.

Егоров И. Ф.

ЕзерскийО. Н.

Ельчанинов А. В.

Ефимов Д. П.

ЖелезновВ.Я.

Жуковский Д. Е.

Зайцев Б. К.

Зверев Н. А.

Здзеховский М. Э.

Зелинский Ф. Ф.

ЗеньковскийВ. В.

Иванов В. И.

Иванов-Разумник Р. В.

Ивашева П. А.

Изгоев А. С.

Каблуков С. П.

Калмыкова А. М.

КарташевА. В.

Кауфман А. А.

Кизеветтер А. А.

Киреевский И. В.

Кистяковский Б. А.

Клюев Н. А.

Ключевский В. О.

Книжник-Ветров (Бланк) И. С.

Кобылинский (Эллис) Л. Л.

Ковалевский М. М.

Кокошкин Ф. Ф.

КолачевВ. Я.

Короленко В. Г.

Котляревский С. А.

Кудрявцев П. П.

Кулаковский Ю. А.

Лавров П. Л.

Лазарев A.M.

371

Лансере Е.Е. Лаппо-Данилевский А. С. ЛашнюковВ.Н. Лопатин Л. М. ЛосскийН. О. Луначарский А. В. ЛундбергЕ. Г. Лурье С. В. Львов Н.Н. Маклаков В. А. Мейер А. А. Мережковский Д. С. МетнерЭ. К. Милюков П. Н. Минский Н. М. Михайловский Н. К. Михаил (Семенов),арх. Могилянская М. Н. Морозова М. К. Муратов П. П. МускатблитФ. Г. МякотинВ. А. Нестеров М. В. Никольский В. А. Никольский М. Новгородцев П. И. Новоселов М. А. ОльденбургС. Ф. ОльденбургФ. Ф. Орлова Е.Н. ПерцовП. П. ПетиЕ. Ф. ПетражицкийЛ. О. Петров С. Г. Петрункевич И. И. Пирожков М. В. Победоносцев К. П.

Погодин А. Л. Покровский И. А. ПоповА. В. Попопа ОН. Пресняков А. Е. Пушин РатнерМ. Б. Рачинский Г. А. Рейснер М. А. Ремизов А. М. РодичевФ. И. Рожков Н. А. Розанов В. В. СаблинВ.М.

Савинков Б. В.

Салтыков-Щедрин М. Е.

Самарин Ю. Ф.

Свенцицкий В. П.

Сербский В. П.

СлавинскийМ. А.

СойкинП. П.

Соловьев В. С.

Соловьеве. М.

Сологуб Ф. К.

Стахович А. А.

СтаховичМ. А.

СтепунФ. А.

СтранденД. В.

Струве Н. А.

Струве П. Б.

Судаков А.

Сытин И. Д.

ТернавцевВ. А.

Толстой Л. Н.

ТотомианцВ. Ф.

Трубецкой Г. Н.

372

373

Трубецкой Е. Н. Трубецкой С. Н. Туберозов, прот. Туган-Барановский М. И. Успенский В. В. Философов Д. В. Флоренский П. Л. ФоминА. Г. Франк С. Л. ХижняковВ.В. Хомяков А. С. Челпанов Г. И. Чельцов, свящ. Чичерин Б. Н. Чулков Г. И. ЧупровА. И. Шаховской Д. И. Шестов Л. И. Шпет Г. Г. Шрейдер Г. И. Штильман Г. Н. ЩеголевП. Е. Экземплярский В. И. ЭрнВ. Ф. Янжул И. И. Яснопольский Л. Н.

Директор издательства:

Абышко О. Л.

Главный редактор:

Савкин И. А.

Художественный редактор: Кучукбаев В. С.

Корректор: Абышко Л. А.

Колеров М. А. «Не мир, но меч» ЛР № 064366 от 26. 12. 1995 г.

Издательство «Алетейя»

Санкт-Петербург, Конногвардейский бульвар, д.6, кв. 30 Телефон издательства: (812) 219-4670

Сдано в набор 12. 02. 1996 г. Подписано в печать 12. 07. 1996 г. Гарнитура «Тайме». Бумага офсетная. Формат 7Ох1ОО'/32. Печать офсетная. Объем 25 п. л. Тираж 1200. Заказ №3223.

Отпечатано с готовых диапозитивов в Саню -Петербургской типографии №1 РАН «Наука» 199034, 9 линия, д.12.