А. П. Лебедев

История Константинопольских соборов IX века.

Собор 869-870 гг., признаваемый на Западе Восьмым вселенским

Новая династия на константинопольском императорском престоле (Василий Македонянин). — Низвержение патриарха Фотия и восстановление патриарха Игнатия; побуждения, по каким это произошло. — Сношения нового императора и Игнатия с папой римским. — Прибытие папских легатов для собора в Константинополе (869-870 годов). — Замечания об актах этого собора. — Место заседаний собора. — Крайняя малочисленность членов первого его заседания; чтение речи императора; требование, выраженное императорскими сановниками о том, чтобы засвидетельствовали и удостоверили свои полномочия легаты и представители двух патриарших кафедр; как принято было это требование легатами. — Можно ли считать представителей двух восточных патриархов лицами действительно уполномоченными от этих патриархов? — Притязательная папская формула, подписание которой требовалось для участия в соборе; ее содержание. Особое заявление (мнимых) уполномоченных от двух патриархов. — Внешнеформальный вопрос об осуждении Фотия. — Второе заседание: как произошло воссоединение на нем некоторых епископов Византийского государства с Игнатием, а также некоторых пресвитеров и других клириков. — Епитимия, на них наложенная. — Третье заседание: чтение некоторых документов и неудачная попытка собора привлечь еще нескольких епископов к союзу с Игнатием. — Четвертое заседание: неприятный для собора ответ некоторых епископов, приверженных Фотию; продолжительные переговоры собора с этими епископами, их нежелание последовать требованиям собора и изгнание их из места соборных заседаний. — Вопрос о том, был ли признаваем Фотий в патриаршем достоинстве римским папой и восточными патриархами. — Пятое заседание: Фотий перед лицом собора: недобровольное появление Фотия на соборе, глумление над Фотием, требования, предъявленные Фотию, переговоры с ним важнейших соборных представителей, достойное поведение Фотия на соборе, анафема Фотию. — Дальнейшее (шестое) заседание собора в присутствии императора Василия; приглашение на собор, по воле царя, но вопреки желанию римских легатов, фотианских епископов, их стойкость. — Защитительные речи фотиан, в особенности Захарии Халкидонского. — Ответ на речь Захарии со стороны игнатианина Митрофана Смирнского. — Чтение речи императора. — Фотианам дается семидневный срок на размышление. — Седьмое заседание тоже в присутствии императора: появление Фотия и с ним Григория Асвесты на соборе; порицания на Фотия; новый опыт стойкости фотианских епископов; чтение речи Игнатия; анафематствование Фотия и его приверженцев; ямбические стихи против Фотия; известие Никиты Пафлагонянина, что приговор над Фотием был подписан членами собора не чернилами, а евхаристической кровью. — Восьмое заседание, опять в присутствии императора: сожжение документов, относящихся ко времени патриаршествования Фотия; разные обвинения на Фотия. — Деятельность собора против последних иконоборцев. — Трехмесячный перерыв в заседаниях собора, причины этого явления. — Девятое заседание: появление на соборе представителя от лица патриарха Александрийского; осторожное письмо этого патриарха к собору (императору). — Суд над свидетелями, показывавшими против Игнатия на соборе 861 года; церковное наказание, наложенное на них. — Суд над участниками в кощунственных религиозных церемониях при императоре Михаиле III и пр. — Последнее (десятое) торжественное заседание собора: участники заседания; провозглашение правил, составленных на этом соборе; отношение их к событиям и явлениям того времени. — Чтение соборного определения; речь императора; изготовление актов собора и их подписание. — Приключение с папскими легатами при возвращении их в Рим. — Уважение собора 869-870 годов на Западе (VIII Вселенский собор). — Отзыв патриарха Фотия о соборе.

Судьбы человеческие изменчивы. И никто так хорошо не доказывает этой истины, как история византийских императоров. В Византии было не редкостью, что крестьянин, солдат и конюх, при благоприятных обстоятельствах, достигали высшего земного величия — императорского престола, а истинные венценосцы, при несчастном стечении обстоятельств, неожиданно подвергались казни, как последние из преступников, или бывали искалечиваемы, или насильственно становились монахами и заточались в монастырь.

История византийских патриархов, со своей стороны, тоже с очевидностью доказывает истину, как переменчивы судьбы людей. Нет надобности ходить далеко за примерами. Пример перед глазами. Это история патриархов Игнатия и Фотия. Игнатий низвергается с патриаршей кафедры для того, чтобы уступить свое место Фотию, но вот и Фотий низвергается, чтобы уступить место прежнему патриарху... Но на этом не кончается, как известно, история этих двух патриархов.

В 866 и 867 годах происходят очень важные события в истории Византийского государства. В 866 году был убит, по приказанию императора Михаила III, от которого всего можно было ожидать, кесарь Варда, его родной дядя, ревностный покровитель просвещения и дружественно расположенный к патриарху Фотию. В том же году возведен был, по желанию Михаила III, в достоинство кесаря Василий Македонянин, которому пришлось получить первенствующее значение в ближайших событиях Византийской Церкви. Но кто этот Василий? История его жизни напоминает скорее сказку, чем историю, и, однако же, она составляет действительный эпизод в исторических летописях Византии. Василий происходил из низшего сословия и родился в местечке близ Адрианополя, почему и носил имя Македонянина. Главные его достоинства заключались в необыкновенной физической силе и в умении править и обуздывать лошадей; этим последним он обратил на себя внимание Михаила, страстного любителя лошадей; из простого конюха Василий, по воле императора, становится шталмейстером, а потом очень скоро восходит и в другие высшие должности. В знак особенного благоволения Михаил женит его на своей бывшей фаворитке — Ингерине. В 866 году, после смерти Варды, Василий, как мы сказали, сделан был кесарем. Вскоре Василий становится императором Византии. Как кажется, своенравному Михаилу начал прискучивать Василий, — он стал наносить разного рода оскорбления последнему; император отыскал себе нового любимца в лице лодочного гребца Василикиона и сделал его вторым кесарем. Положение Василия стало непрочным. Он начал бояться той же участи, какой незадолго перед тем подвергся кесарь Варда, и, чтобы предупредить опасность, решился на убийство императора. Несколько преданных Василию лиц исполнили то, чего желал последний. И вот Василий сделался императором по смерти бездетного Михаила III. Вслед за тем происходят очень важные и быстрые перемены в делах церковных. 23 сентября 867 года последовала смерть Михаила; на другой день Василий провозглашен императором, а 25 сентября патриарх Фотий низвергается с патриаршей кафедры.

События идут быстро, и, конечно, каждое из них имеет свою историческую причину. Нам нет дела до того, какие пружины заправляли столь неожиданными переменами в политическом отношении. Но нельзя оставить без разъяснения вопрос: почему император Василий низвергает Фотия? Сказать просто, потому что новый император пожелал восстановить прежнего патриарха Игнатия, не значит еще решить вопрос. То правда, что Василий захотел очистить патриаршее место для прежнего патриарха; но почему же этот прежний патриарх снискал такое неожиданное благоволение в глазах нового императора?

Древние византийские историки(1) для объяснения дела рассказывали о таком поступке Фотия, который навлек на него гнев Василия; именно, они утверждали, что Фотий лишил императора св. причастия, когда этот последний пришел в Софийский храм по убиении Михаила. Но по новейшим исследованиям, основанным на самых точных данных, оказывается, что такого факта совсем не было.(2) Рассказ принадлежит к области вымыслов. Чем же, спрашивается, руководился император, низвергая Фотия с престола и возводя на него вместо Фотия — Игнатия? Побуждений к подобному образу действий могло быть несколько. Прежде всего, новому императору, достигшему царской власти путем узурпации и преступления, для приобретения себе популярности в народе нужно было ознаменовать себя таким действием, которое произвело бы приятное впечатление в большей части византийского общества. А таким действием и было восстановление Игнатия на место Фотия. Нет никакого сомнения, что имя Игнатия было почитаемо в массах простого народа: Игнатий был царского рода, был страдальцем за веру при иконоборце Льве Армянине, отличался действительным благочестием, стоял во главе монашества того времени, монашества, которое пользовалось уважением в низших классах народа; наконец, недавние страдания Игнатия в царствование Михаила III у всех еще были в свежей памяти. Все это вместе окружало личность Игнатия в глазах народа особым ореолом истинной святости и мученичества. Что Игнатий пользовался большим почтением в народе, этого не мог не знать Василий Македонянин. Даже Михаил III, который недостаточно вникал в ход государственных дел, отдаваясь своим страстям и прихотям, — и тот знал, что Игнатий популярен в массах народа. Никита Пафлагонянин приписывает следующие слова Михаилу, сказанные им под шум винных паров: "Мой патриарх — это Феофил,(3) патриарх Варды — Фотий, патриарх верующих (т. е. простого народа. — А. Л.) — Игнатий".(4) Это значит, что как Фотий, человек в высшей степени ученый, друг просвещения, обладавший тонким политическим умом, был в большом почтении в высших слоях общества (например, у Варды), был любим образованным духовенством и учеными мужами, так, напротив, Игнатий был популярен в простом народе Византийского государства. Василий, сделавшись императором, захотел сделать нечто угодное народу, имея в виду через то привязать к себе массы, возводит на патриаршую кафедру Игнатия и низвергает с нее Фотия. Есть свидетельство, прямо подтверждающее, что Василий, поступая так, делал именно то, чего хотел народ.(5) Разумеется, для Василия Фотий притом же мог представляться человеком подозрительным, так как симпатии Фотия, человека просвещенного, клонились не на сторону Василия, человека непросвещенного, а на сторону Михаила и Варды, которые, при всех их недостатках, высоко ценили в Фотии его ученость и образованность. Правда, этих лиц уже не было в живых, но император справедливо мог полагать, что у патриарха должно было остаться чувство сожаления о прошедшем, чувство, которое не могло быть приятно новому императору. Вообще для Василия Македонянина было очень выгодно показать, что при нем дела пойдут по-новому, что его всецело занимает мысль о переменах к лучшему... Были и другие побуждения, склонившие Василия к низвержению Фотия. Пока был на патриаршей кафедре Фотий, нельзя было думать о связях с западными государями. Пала был так враждебно настроен против Фотия, что, не помирившись с римским епископом, невозможно было завязывать каких-либо сношений с западными государями: влияние папы на этих последних тогда было уже значительно.(6) Во всяком случае, несомненный факт, что Василий, тотчас по вступлении на престол, входит в близкие сношения с римским епископом, льстит его самолюбию, вообще, по каким бы то ни было соображениям, всеми мерами старается быть в ладах с Римом. Можно ли было бы думать о таких отношениях к папе, если бы Фотий оставался на кафедре восточной столицы? Если были у Василия свои расчеты — завести сношения с Западом и Римом в особенности, то ему необходимо было восстановить Игнатия и пожертвовать Фотием. Да и жертва эта представлялась неизбежной, если верно, что в это время в Византии были две политические партии, с которыми необходимо было считаться каждому императору. С этим мы приходим к разъяснению последнего из побуждений, руководивших Василием Македонянином при устранении Фотия от патриаршества. Различают в это время в Византийском государстве две политические партии: императрицы Феодоры, матери Михаила, к которой тяготел Игнатий, и Варды, дяди Михаила, которая поддерживала Фотия и которой придерживался он сам. Полагают, что Василий Македонянин так успешно достиг императорской короны единственно потому, что ему много помогла в этом случае политическая партия Феодоры; а если это действительно так, то нет ничего загадочного в том, что он низвергает Фотия, который был неприятен партии Феодоры, и возводит на патриаршую кафедру Игнатия, который был близок для сейчас названной партии.(7) Фотий в глазах Василия представлял обломок той партии, которая потеряла значение со смертью Варды и Михаила, обломок, который не мог идти в Дело при постройке нового политического здания.

Вскоре по восшествии на престол Василия Македонянина и возведении на патриаршую кафедру Игнатия между византийским гражданским и церковным правительством, с одной стороны, и римским папой, с другой, завязываются самые живые сношения. Этот факт сам по себе понятен, в особенности после тех разъяснений, какие представлены сейчас. Но никогда, быть может, эти сношения не принимали такого прискорбного характера, каким они отличаются в настоящем случае. И едва ли когда подобные сношения приводили к таким печальным последствиям, как на этот раз. Государство и Церковь, по-видимому, совсем забывают о тех преданиях, какие наследовала Византия от времен древних. Византийский император и византийский патриарх начинают теперь говорить таким угодливым языком с папой, каким, кажется, до рассматриваемой эпохи еще никто не говорил из представителей византийского авторитета; они делают такие уступки папским притязаниям, пример которых и на Западе еще редко можно было встретить в это время. Знакомясь с событиями этого времени в истории Византии, историк прочитывает неприятные страницы, заставляющие глубоко сожалеть, что не стало Фотия на византийской патриаршей кафедре. Разве мыслимо было что-либо такое, когда кормилом Византийской Церкви управлял мудрый и проницательный кормчий — Фотий? Одно примиряет историка с событиями, о которых у нас идет речь, и смягчает тяжелое чувство, это — сознание, что случившееся есть явление мимолетное, не оставившее по себе глубокого следа, что хотя император действовал от лица государства, а патриарх во имя Церкви, но первому (императору) сочувствовало далеко не все государство, а второму (патриарху) воспротивилась лучшая и большая часть восточных иерархов, что, одним словом, затеи властных лиц, в сущности, остались не больше как затеями.

Но обращаемся к рассказу.

Прошло два месяца с тех пор, как случились такие знаменательные перемены в Византии — разумеем: вступление Василия на престол, заключение Фотия в монастырь, восстановление Игнатия на патриаршестве, — и вот открывается ряд событий еще более неожиданных и странных. Император и патриарх пишут письма к папе, которые, вероятно, немало удивили и этого последнего. Вот кратко содержание этих писем (нужно сказать, что письма адресованы на имя папы Николая, но пришлось их читать не Николаю, а его преемнику Адриану: Николай умер, о чем в Византии еще не знали). Император в черных красках изображает положение Византийской Церкви при его вступлении на престол, какое вступление, по словам автора письма, последовало по "молитвам папы". Затем в письме говорилось: одну часть врачевания Церкви он (Василий) принял на себя и совершил, а другую он предоставляет папе. Сам он (Василий) счел себя обязанным удалить Фотия, прегрешившего против истины и Рима, и восстановить в Церкви законного пастыря (Игнатия), которому и по суждению самого папы оказана была несправедливость. Задача же деятельности папы должна заключаться, по рассуждению Василия, в том, чтобы подтвердить восстановление Игнатия и произвести суд над теми епископами, которые были посвящены Фотием или же держались его стороны, а таких епископов — не скрывает император — очень много.(8) Чего так пламенно желал папа Николай, того дождался его преемник Адриан: патриарх Фотий с его приверженцами отдается на суд своему противнику и явному врагу. Письмо Игнатия к папе не менее замечательно. Главное содержание этого письма такое: Игнатий именует епископа Римского единственным врачом в Церкви, которому принадлежит исключительная власть, так как к папам относится то, что Христос сказал Петру: "ты еси Петр, и на сем камне созижду Церковь Мою"; к папам же, по толкованию автора письма, относятся и другие слова Христовы: "дам ти ключи царствия". Эти священные слова никак нельзя ограничивать — по суждению византийского патриарха — в их значении и практическом приложении главой апостолов, т. е. Петром, но следует распространить на всех иерархов древнего Рима, которые после Петра и по его примеру восседали на кафедре (qui postilium secundum ipsum efficiendi erant). "Поэтому с древних времен и доселе, как скоро возникают ереси и противозаконие, представители вашей апостольской кафедры приемлют на себя задачу искоренять и устранять эти плевелы и это зло и отделять неисцелимо больные члены от остального тела, поступая так в качестве преемников главы апостолов и в качестве подражателей его ревности в вере Христовой. Так и в наше время твоя святость того, кто противозаконно присвоил себе не принадлежащее ему, кто похитил чужое достояние, кто, подобно вору, не в дверь, а в окно проник в овчарню (т. е. Фотия. — А. Л.), того твоя святость, папа, через мощное вмешательство твоей первосвященнической и апостольской власти, отсекла от общего тела Церкви, и подражая ревности главы апостолов, приговором твоих могущественных слов умертвила, как нового Ананию, и через отъятие духовной силы предала смерти, как второго Симона; а нас, претерпевших тяжкую несправедливость, ты, в силу твоей строгой справедливости и твоей братской любви, удостоил твоего праведного суда, возвратил нас нашей Церкви и нашей кафедре через твои ревностные усилия и через твои послания, исполненные апостольского полномочия".(9) Так писал Игнатий папе, как бы забыв о том значении, каким доселе пользовалась Византийская Церковь в сношениях с притязательным римским епископом.

Ближайшая цель сношений Василия Македонянина и Игнатия с папой состояла в том, чтобы испросить у Рима легатов, которые по прибытии в Константинополь приняли бы участие в последующем соборе, утвердили бы Игнатия на кафедре и осудили бы Фотия и фотиан. Все это требовалось совершить во имя папского авторитета и будто бы вследствие желания самой Византийской Церкви.

Долго пришлось императору и патриарху ждать желанных гостей — папских легатов. В Риме медлили частью из кичливости, частью потому, что папа захотел сначала созвать и созвал торжественный собор для заочного суда и строгого приговора над Фотием. Только уже в 869 году папа Адриан послал своих легатов в Константинополь. Такими легатами были два епископа — Донат и Стефан — и диакон Марин. В конце сентября легаты приблизились к цели путешествия; они достигли Фессало-ники. Когда император узнал об этом, он выслал им навстречу своего чиновника — спафария (10) Евстахия, чтобы приветствовать гостей и сопровождать их в дальнейшем путешествии. Когда они достигли Селимврии, местности в нескольких верстах к западу от Константинополя, то для новой встречи их император выслал протоспафария Сисиния и игумена Феогноста, того самого, который долго жил в Риме и хлопотал перед папой по делу Игнатия. При этом отправлено было для легатов 40 лошадей из императорской конюшни, много серебряной утвари для обеденного стола, большое количество прислуги. Затем последовал торжественный въезд легатов в восточную столицу: можно было подумать, что приехал сам папа Адриан. В субботу 24 сентября легаты прибыли в Стронгил (круглую крепость) против западных ворот Константинополя; здесь они переночевали, а на следующий день, в воскресенье, совершили парадный въезд в Константинополь; их сопровождали с большой пышностью придворные чиновники, клир, народ до самого Магнаврского дворца, где легаты должны были поселиться. В понедельник был день рождения императора, а потому легаты приняты были императором во вторник, во дворце, называемом Хризотриклиний; они должны были вручить ему папское послание. При приеме Василий облобызал их, дружественно справился у них о здоровье папы, о состоянии римского клира и сената, снова облобызал их и проводил их к патриарху Игнатию, которому они тоже должны были передать письмо от папы. На следующий день император снова почтил их аудиенцией, причем говорил им, что он будет счастлив, когда легаты исполнят свою задачу — устранят нестроения в Церкви Константинопольской и уничтожат соблазн, созданный Фотием и его приверженцами. Легаты отвечали, что они за этим именно и прибыли в Константинополь, и прибавили, что они никого из восточных епископов не допустят до участия на собор, прежде чем каждый из них не подпишет папской формулы (libellus satisfactionis), принесенной ими, легатами, из Рима. На это император и присутствовавший при этом Игнатий заметили: это что-то новое, небывалое, следует наперед познакомиться нам с документом.(11) Документ тотчас же был переведен на греческий язык, и содержание его стало известно епископам. Затем начались приготовления к собору, назначен был и день его открытия. Лица, которые должны были присутствовать на соборе в качестве уполномоченных от некоторых восточных патриархов, давно уже находились в столице.

Прежде чем перейдем к истории собора, сделаем несколько замечаний об актах (12) этого собора. Подлинный греческий текст актов собора не сохранился до нашего времени. Мы имеем лишь подробные латинские акты этого собора, изготовленные латинским священником Анастасией Библиотекарем, который сам был в Константинополе во время соборных заседаний, находился в близких отношениях к легатам. Свой латинский текст он выдает за точный перевод греческого подлинника, а в греческом тексте сохранились до нас только извлечения из подлинных актов. Этот последний труд сделан каким-то неизвестным греком, приверженцем Игнатия, вероятно в начале X в. При изложении истории собора мы будем пользоваться и латинским переводом актов, и греческим извлечением из них.(13)

Собор открыт был 5 октября 869 года, в среду; местом соборных заседаний был знаменитый храм Св. Софии в Константинополе, именно та часть его, которая назначалась для стояния в храме женщин, составляла верхние галереи храма и называлась катехумениями. (14) Среди присутствующих на соборе для большей торжественности, по примеру прежних соборов, возложены были честный крест и Св. Четвероевангелие. На первом заседании собора присутствовали три папских легата: Донат, еп. Остийский, Стефан, еп. Непийский, диакон Марин, далее — патриарх Игнатий, митрополит Фома Тирский, в качестве местоблюстителя антиохийского патриарха, пресвитер и синкелл Илия, в качестве местоблюстителя патриарха Иерусалимского; двенадцать высших императорских сановников. Из епископов Византийского государства участниками этого заседания собора были двенадцать лиц, именно те, которые показывали неизменную привязанность к Игнатию, так что они не имели общения с патриархом Фотием во время его управления Церковью, и которые без затруднения подписали папскую формулу, привезенную из Рима легатами (об этой формуле упомянуто было и подробнее будет сказано ниже). Во главе этих архиереев стоял Митрофан, митрополит Смирнский, горячий приверженец Игнатия и недруг Фотия. Когда все заняли свои места, собор начал свою деятельность.(15)

Спрашивается, открывался ли когда-либо сколько-нибудь важный собор с таким ничтожным количеством членов, как открывается этот собор? Если исключить руководителей собора и представителей императорского авторитета, то собор начинает свои деяния при участии 12 епископов. И, однако, такой странный собор дерзает называть себя восьмым Вселенским собором. Какое противоречие между громадными притязаниями собора и крайней малочисленностью его участников! Восточная Церковь свято блюла свои драгоценные заветы...

Прежде всего на первом заседании была прочитана речь (эпанагностик) императора. Она коротка и не богата содержанием. Василий в ней говорил: "Провидение вручило нам императорскую власть, и мы сочли долгом ради общественного блага устранить церковные нестроения. С этой целью мы пригласили местоблюстителей патриарших кафедр". Затем император увещевает членов собора при выполнении своей задачи отложить все человеческие страсти, подавить в себе всякое пристрастие и действовать во имя любви к истине. Речь императора можно было бы признать вполне уместной, если бы она в самом деле предоставляла собору свободу действий; но она представляется пустой риторикой, когда собор собрался исключительно за тем, чтобы подвергнуть Фотия и его приверженцев осуждению. После этого наиболее влиятельный из числа императорских сановников Ваанис обратился от лица епископов и сената (т. е. прочих сановников, бывших на соборе) к легатам и представителям восточных патриархов с требованием, чтобы те и другие представили доказательства своих полномочий, какими они снабжены от тех кафедр, от имени которых они заседают на соборе. Это совершенно справедливое требование привело в смущение и беспокойство римских легатов. Им показалось, что хотят посягнуть на авторитет самого папы. Очевидно, легаты были слишком высокого мнения о своем значении; они заговорили, что ни на каком соборе ничего такого не бывало, что папские легаты не имеют нужды удовлетворять подобным формальностям. Ввиду этого Ваанис должен был для успокоения легатов объявить им, что требование имеет в виду лишь предотвратить обман, какой будто бы позволили себе легаты, бывшие на соборе 861 года. Тогда легаты предъявили письмо папы Адриана к императору, которое и было прочтено на соборе. По прочтении этого письма Игнатий и прочие члены собора воскликнули: "Благословен Бог, успокоивший нас относительно вашего (легаты. —А. Л.) святейшества". Полномочия легатов — дело несомненное. Но нельзя того же сказать о полномочиях местоблюстителей со стороны восточных патриархов. Как мы сейчас увидим, здесь дело было не совсем чисто. Когда было потребовано на соборе, чтобы местоблюстители антиохийского и иерусалимского патриархов (местоблюстителя александрийского патриарха в начале собора совсем не было) доказали свои полномочия, то синкелл Илия отвечал на это требование речью. Он говорил, что как он сам, так и митрополит Тирский Фома хорошо известны императору и большей части присутствовавших. Затем заявлял, что митрополит Фома, по случаю вакантности антиохийской кафедры, временно исполняет обязанности патриарха и потому служит сам для себя (!) авторитетом и не нуждается ни в каком полномочии со стороны; при этом Илия заметил, что он говорит за Фому потому, что этот последний несвободно говорит по-гречески. Относительно себя же лично Илия сказал: он имеет полномочие со стороны патриарха Иерусалимского Феодосия, удостоверительное письмо Феодосия он сообщил уже Игнатию и другим лицам; но он согласен, чтобы письмо это было прочитано ради тех, кто не знает его содержания. Наконец тот же Илия заявил, что он может предложить для прочтения и еще один документ, именно ту записку, какую он составил от своего лица и от лица Фомы по следующему случаю: они оба долго уже пробыли в Константинополе и просили было императора позволить им возвратиться в отечество; император согласился было на это под условием, чтобы они составили записку, в которой было бы выражено их мнение по поводу нестроений в Церкви, возникших из-за Фотия. Эту записку они составили, и Илия предложил ее прочитать на соборе.

Остановимся на минуту и спросим: достаточны ли были полномочия, какими обладал митрополит Фома, местоблюститель антиохийского престола, так как, кроме заявления Илии о нем, что он исполняет обязанности патриарха, никаких грамот и писем не было предъявлено на соборе? Собор нашел, что полномочия Фомы достаточно удостоверены. Но так ли это? Илия в своей речи говорит о Фоме, что он сам от себя получил свои полномочия (cumipseauctoritatemhaberet); но нужно помнить, что "никто же сам себе приемлет честь..." Лицо, само от себя заимствующее свои полномочия, как митрополит Фома, называется не иначе как самозванцем. Фома должен был иметь грамоту от своего синода или собора антиохийских епископов, если он имел в виду присутствовать на соборе Константинопольском в качестве действительного уполномоченного от Антиохийского патриархата.

Рассмотрим полномочия Илии Иерусалимского. Для доказательства своего авторитета Илия представил письмо патриарха Иерусалимского к Игнатию, которое и было прочтено на соборе. Вот в кратких словах содержание этого письма: патриарх Иерусалимский пишет, что он получил от Игнатия письмо, в котором этот последний уведомлен о своем вторичном восшествии на патриаршую кафедру; по этому случаю Феодосии изъявляет свою радость и высказывает сожаление о нестроениях в Церкви Византийской; затем очень ясно указывает, в чем заключается ближайшая цель отправления в Константинополь как Илии, так и Фомы Тирского: они отправлены в Константинополь по приказанию эмира Ахмеда затем, чтобы испросить у императора возвращения на родину пленных сарацин; в заключение письма исчисляются подарки, какие посылаетФеодосий Игнатию; такими подарками были митра, омофор и богослужебная одежда, принадлежавшие, по преданию, апостолу Иакову, первому иерусалимскому епископу, а также серебряная чаша с изображениями из ризницы храма Воскресения Господня. Члены собора и это доказательство полномочий Илии признали вполне достаточным. Но с этим согласиться нельзя. Так как Илия присутствовал на соборе при разбирательстве дела Фотия, то он должен был иметь ясно выраженное по этому поводу мнение Иерусалимской Церкви, а этого нет в письме Феодосия. Без точных же инструкций от представителей своей Церкви Илия не мог подавать голос на соборе. Да из письма и не видно, чтобы Илия назначался местоблюстителем патриарха именно на соборе; если в письме и говорится, что он должен заступать лицо патриарха при решении вопросов (неизвестно каких), то из этого не следует, что он назначался быть членом Вселенского собора, каким считало себя собрание епископов 869 года. Вообще видно, что Феодосии хотя и написал письмо к Игнатию, так как сделать это было необходимо, но поставил себя в стороне от бурных вопросов, волновавших Константинополь. Из письма Феодосия с очевидностью вытекает одно, именно что как Илия, так и Фома посланы в столицу с очень ограниченным и не церковным поручением — добиться освобождения сарацинских пленных. Уполномоченными местоблюстителями двух патриарших кафедр, с правом заседания с этим титулом на соборе, Илия и Фома сами себя сделали вследствие решительного приказания на этот счет со стороны императора Василия. (15)

После описанных предварительных действий, имевших место на первом заседании, собор перешел к более существенным сторонам своей деятельности. Легаты первее всего поручают прочесть ту формулу единения, которую они привезли с собой из Рима и которую должны были подписать не только члены собора, но и все епископы и священники, приверженцы Игнатия. Прочтена была эта формула и, по-видимому, не возбудила никаких сомнений, хотя она заключала немало удивительного. Вот ее содержание, как она читается в латинской редакции. "Начало всякого спасения состоит в том, чтобы сохранять правила веры и не уклоняться от отеческих постановлений: первое относится к вере, второе к делам. Нельзя при этом умолчать о словах Господа: "ты еси камень и на сем камне созижду Церковь Мою", истинность которых засвидетельствовал опыт, потому что апостольская кафедра (т. е. римская. — А. Л.) всегда непогрешимо соблюдала католическую веру. Итак, чтобы не отделяться от нее и следовать правилам отцов, особенно же восседавших на ней, мы анафематствуем все ереси и между ними иконоборческую; анафематствуем также Фотия, который, вопреки священным канонам, вдруг из придворного служения и мирского лагеря был возведен, при жизни Игнатия, на престол Константинопольской Церкви хищническим образом некоторыми схизматиками (анафематствуем), пока он не покорится суду римскому и не отвергнет своего сборища (т. е. собора 861 года). Мы последуем бывшему при блаженной памяти папе Николае собору (против Фотия. — А. Л.); принимаем всех, кого этот собор принял, и осуждаем тех, которых он осудил, в особенности же Фотия и Григория Сиракузского, отцеубийц, восставших против своего духовного отца, а также их последователей и их сообщников. Мы анафематствуем на все времена ложные соборы, бывшие при императоре Михаиле — дважды против блаженного Игнатия (858 и 861 г.) и однажды против первоверховного апостольского престола (867 г.), и осуждаем всех тех, кто держится их. От всего сердца мы принимаем все постановленное апостольской кафедрой касательно патриарха Игнатия и его приверженцев, желая во всем соблюсти общение с ней, потому что на ней основана твердость веры христианской, и обещая не поминать на литургии отлученных ею". Под этой формулой требовалось сделать собственноручную подпись, и каждый экземпляр такой подписки следовало вручить легатам для представления папе Адриану. Формула заключала в себе два особенно соблазнительных требования: она предписывала почитать папу как главу Церкви и требовала осуждения Фотия без соборного суда над ним, а лишь во имя папского авторитета. (16) Тяжко было слушать такие речи для истинных сынов Восточной Церкви.

В этой формуле, как мы сейчас сказали, заключалось осуждение Фотия. Положим, папа мнил о себе очень высоко, но все же одного его голоса было мало для соборного определения на этот счет. Нужно было о восточном патриархе иметь ясно выраженное суждение восточных патриархов. Но так как такого суждения в наличности не было, то хотели удовольствоваться хотя бы слабым подобием его. Именно теперь сочли уместным и полезным прочитать на соборе ту записку, которую изготовили, согласно желанию императора Василия, синкелл Илия и митрополит Фома; лучше что-нибудь, чем совсем ничего, — рассуждали, должно думать, заправители собора. Записка эта состояла из шести положений, заключающих мысли вроде тех, какие находились в папской формуле: составители записки выражали свое согласие с определениями папы Николая относительно Игнатия и Фотия; заявляли, что они принимают восстановление Игнатия на патриаршей кафедре; находили возможным сделать снисхождение тем лицам духовным, которые переходили со стороны Фотия на сторону Игнатия, и не лишать их принадлежащих им должностей; но это относилось собственно к тем, кто были посвящены не Фотием, а его предшественниками Мефодием и Игнатием. Сам Фотий, говорилось в записке, навсегда лишается священного сана и не может получать евхаристии наряду с мирянами, если не подчинится воле папы; то же и с Григорием Сиракузским. Все посвященные Фотием епископы и клирики лишаются своих должностей, как постановил папа. Такова записка Илии и Фомы. (17) Все члены заседания выразили свое полное одобрение по поводу прочитанной записки.

Таким образом, оказывалось, что Фотий осужден прежде, чем он был призван на суд. Выходило что-то неладное, нарушающее справедливость и закон. Чтобы устранить возможность такого впечатления, Ваанис вступает в объяснение с легатами и местоблюстителями восточных патриархов, которые должны были придать вид правоты осуждению без суда. Очевидно, эти объяснения есть не что иное, как заученный урок, который повторяют и Ваанис, и прочие лица собора: не нужно много проницательности, чтобы убедиться, что все это заранее условлено, а теперь только публично проделывается то, что наперед решено было. Ваанис спрашивает легатов: каким образом в Риме могли осудить Фотия, когда он там не был и никто его там не видал и не выслушал? В ответ на это легаты начали рассказывать главнейшие факты из истории Фотия и пришли к тому заключению, что Николай осудил Фотия, руководствуясь собственными письмами Фотия к папе и принимая во внимание объяснения лиц, каких этот патриарх посылал к папе в своих интересах. Объяснения эти, как очевидно для каждого, нисколько не устраняют того вопроса, каким они вызваны, но на соборе мало об этом заботились; собор нашел, что легаты дали удовлетворительный ответ на вопрос. Затем тот же Ваанис с таким же вопросом обращается к местоблюстителям восточных патриархов. Он спрашивает: "Вы так долго пробыли в Константинополе и имели возможность допросить Фотия об его деле, и однако же, произносите суд над ним, не исследовав дела?" На это отвечал Илия речью, в которой главным образом упирал на то, что противозаконность возведения Фотия в патриархи есть несомненнейший факт, почему будто бы восточные патриархи никогда не признавали его истинным патриархом, а почитали настоящим, действительным патриархом одного только Игнатия. Собор удовлетворился таким голословным заверением. (18) Вообще, собор остался доволен последними разъяснениями легатов и Илии Иерусалимского. Так как время уже склонялось к вечеру, то заседание было закончено. В заключение диакон и нотарий Стефан провозгласили различные многолетия: "Многая лета императорам Василию и Константину (сыну первого. — А. Л.) Многая лета благочестивой императрице Евдокии! Низложителям неправды многая лета! Врагам лжи многая лета! Любителям истины и справедливости многая лета! Римскому папе Николаю вечная память! Папе Адриану, патриарху Игнатию, трем восточным патриархам многая лета! Православному сенату многая лета! Святому и Вселенскому собору (т. е. этому самому собору. — А. Л.) вечная память!"(19)

Второе заседание собора происходило 7 октября. Присутствовали на нем те же лица, что и на первом. Следовательно, оно тоже было малочисленно. На нем происходит воссоединение с Игнатием некоторых епископов и клириков, бывших в общении с Фотием, хотя они были посвящены не Фотием, а Мефодием и Игнатием. Одним из условий такого воссоединения было принятие указанной выше папской формулы. Хартофилакс Павел (20) объявил собору, что некоторые из епископов, посвященных Мефодием и Игнатием, но входивших в общение с Фотием, просят позволения явиться на собор. Собор дал согласие. Один из таких епископов Феодор Карийский (или Лаодикийский) от лица своего и прочих епископов, желавших воссоединения с Игнатием, представил записку, в которой, как само по себе понятно, было наговорено много порицаний Фотию и похвал Игнатию и папе Николаю. Чтобы объяснить, почему они отступились от Игнатия и перешли на сторону Фотия, они рассказывали разные ужасы о гонениях, какие будто бы они претерпели со стороны фотиан и их приверженцев. Многие из них будто бы подвергнуты были бичеванию, претерпевали голод и жажду, осуждены были на работы в каменоломнях, им наносили раны мечом, как будто бы они не были живыми людьми и священниками, а мертвыми трупами; по их рассказу, держали их в цепях и в пищу вместо хлеба давали сено. Все эти жалобы собор принимал без всякой проверки. Челобитчики говорили, что вся их надежда на Бога, на молитвы Пресвятой Девы, свв. апостолов, св. папу Николая и на заступление епископа Игнатия и легатов. В заключение они обещали не иметь ни малейшего общения с Фотием и его приверженцами и изъявляли желание понести наказание, какое наложит на них Игнатий. Римские легаты от лица собора выразили согласие на принятие раскаявшихся епископов в церковное общение, но прежде потребовали, чтобы они подписали папскую формулу, что они и исполнили. Таких раскаявшихся епископов было 10. Они были восстановлены в их сане и сделались членами собора. Для большей торжественности этого воссоединения епископов с Игнатием вышеупомянутая записка, в которой заключалось отречение от Фотия, была положена под крест и Четвероевангелие, откуда она затем была взята и подана Игнатию, после чего патриарх возложил на каждого епископа омофор. Возлагая омофор на Феодора Карийского, Игнатий сказал словами Евангелия: "Вот ты выздоровел, не греши же, чтобы не случилось с тобою чего хуже" (Ин. 5, 14). В ответ Феодор заверил патриарха в своей неизменной к нему преданности. На это Игнатий заметил, что он поступает с покаявшимися, как милосердный отец, последуя в этом случае примеру Римской Церкви и восточных патриархов, так как они выражают снисхождение к тем, кто, отступаясь от Фотия, возвращается к своему законному патриарху. Некоторые из воссоединившихся епископов еще раз восхвалили милосердие Игнатия. После епископов по порядку приходили с покаянной головой несколько пресвитеров, а потом и низших клириков; все они принадлежали к лицам дофотианского посвящения, но считались виновными в том, что были в общении с Фотием. Таких пресвитеров явилось на собор 11, диаконов 9 и иподиаконов 6. Они все просили прощения у собора и согласились подписать известную римскую формулу, после чего они были восстановлены в своих церковных должностях. Восстановление это произошло так: на каждого из пресвитеров и диаконов патриарх возлагал богослужебное их отличие — орарь.(21) Затем объявлена была та епитимья, какая возложена была на всех вышеисчисленных епископов и прочих духовных лиц, изъявивших раскаяние. Епитимья эта заключалась в следующем: те из них, которые употребляют мясо, должны воздерживаться от мяса, сыра и яиц; те, которые не употребляют мяса, должны воздерживаться от сыра, яиц и рыбы, довольствуясь по средам и пятницам плодами и овощами с маслом и малым количеством вина; все они должны были делать ежедневно по 50 земных поклонов, ежедневно же по сто раз повторять "Господи, помилуй", "Господи, прости меня, грешника" и прочитывать каждый день следующие псалмы: 6, 37 и 50. Епитимья должна была длиться от времени этого заседания собора (7 октября) до дня Рождества Христова; до этого праздника все лица, подвергшиеся вышеуказанной епитимье, не имели права совершать богослужения. Эту епитимью можно было бы назвать очень легкой, имеющей лишь формальное значение, если бы те же лица не принесли вместе с тем великой жертвы через свое согласие на подписание унизительной для сынов Восточной Церкви известной папской формулы. Тем, что сейчас нами рассказано, и ограничилась деятельность второго заседания (22) собора.

Известный биограф патриарха Игнатия Никита Пафлагонянин (23) выражает недовольство против этого собора за то, что он на втором заседании так снисходительно отнесся к епископам, хотя и не посвященным от Фотия, но имевшим с ним общение. Никита находит, что этих епископов (согласно 31 правилу апостольскому) следовало навсегда лишить сана, а так как они прощены, приняты в число членов собора, то они-то впоследствии и содействовали восстановлению Фотия на патриаршестве, т. е., с точки зрения Никиты, сделались источником зла и противозаконных действий в Церкви. Этот писатель готов допускать, что землетрясения и ураганы, которые случились перед временем созвания собора и в течение его деятельности, служили выражением гнева Божия на уступчивость собора и предзнаменованием будущих бурь церковных. Но пылкий игнатианин — Никита не хочет рассудить того: возможен ли был бы самый собор, если бы руководители его очень строго относились к епископам дофотианского посвящения, вошедшим в общение с Фотием? Если при снисходительности членов собора заседания его поражают взор малочисленностью участников в нем, то что было бы, если бы руководители собора стали поступать с епископами по правилам строгости, рекомендуемым Никитой? Если собор этот, как скажем ниже, даже прерывался ввиду крайней малочисленности участников в нем, то, в случае применения требований, заявляемых Никитою, собор должен был бы совсем прекратить деятельность и закрыться. Мнимый Вселенский собор, как показывают первые заседания его, блистал почти полным отсутствием восточных епископов.

Третье заседание (24)^г собора представляет мало интересного. Оно ясно дает понять о том, с каким трудом его руководителям приходилось вербовать новых членов собора. Оно происходило 11 октября и состояло из 23 епископов, не считая руководителей собора. Делается попытка привлечь к участию в соборе двух архиереев дофотианского посвящения, имевших, однако, общение с Фотием во время его патриаршества, именно Феодула Анкирского и Ни-кифора Никейского; но попытка эта не имела успеха. Легаты заявили на соборе, что некоторые епископы дофотианского посвящения находятся в заблуждении касательно кротости и снисхождения св. Церкви и только поэтому не подписывают папской (известной) формулы. Легаты, говоря так, главным образом имели в виду вышеупомянутых епископов Феодула и Никифора. Собор отправил к этим епископам депутацию из трех лиц с предложением от лица собора — подписать папскую формулу. Но эти епископы, на которых, по-видимому, члены собора возлагали какие-то надежды, дали ответ отрицательный, выразив его в уклончивой форме. Они сказали депутатам, что дали обет не делать никаких подписок под грамотами, касающимися веры, так как в последнее время им приходилось подписывать такие грамоты, которые можно одобрять, но также и такие, которые нельзя одобрить (трудно сказать, о чем тут говорят эти епископы: не простой ли это предлог отделаться от неприятного предложения собора?). "И кроме того, мы находим, — заявляли они, — что достаточно той нашей подписи под символом, какая сделана нами при посвящении и которую можно отыскать в патриаршем архиве". После этого ответа собор оставил их в покое. Затем оказалось, что при тех условиях, в каких находился собор, ему почти нечего делать. Ввиду этого остальное время третьего заседания посвящается чтению таких документов, которые и без того, вероятно, были известны участникам собора. Разумеем письма императора Василия и Игнатия к папе (те самые письма, которые изложены были нами прежде) и письмо папы Адриана к Игнатию от 10 июня 869 года, в котором заключается осуждение Фотия и его приверженцев и выражаются некоторые требования от греческих епископов. Это последнее письмо собор признал "каноническим" и исполненным справедливости. Тем и закончилось заседание.

Четвертое заседание собора гораздо интереснее. Оно происходило 13 октября и состояло из того же числа епископов, как и предыдущее, т. е. было очень немногочисленно по количеству членов. На этом заседании происходит первое столкновение между членами собора и приверженцами Фотия из числа епископов. Собору пришлось узнать горькую для него истину — именно приверженцы Фотия были тверды, стойки, одушевлены духом независимости и ни в чем не хотели поступаться в пользу требований собора, которые они не считали законными. Положение собора было незавидное. Папские громы ничуть не страшили сторонников Фотия, крепко стоявших за независимость Восточной Церкви от римского первосвященника. Заседание открылось следующим заявлением патрикия Вааниса: два епископа, посвященные Мефодием, но потом перешедшие на сторону Фотия, когда он провозглашен был патриархом, Феофил и Захария, были в составе посольства, отправлявшегося в Рим из Константинополя для уведомления папы Николая о поставлении нового патриарха в восточной столице, — они, эти епископы, утверждали и утверждают, что папа Николай принял в общение с собой Фотия и признал его патриархом, — говорил Ваанис. Это обстоятельство приводит в смущение народ (т. е. народ недоумевает: каким образом могло случиться, что раз признанный папой Фотий потом вдруг низвергается, как незаконный патриарх, отвергаемый Римом?). Почему Ваанис и предложил собору — призвать упомянутых двух епископов и доказать им, что разглашаемые ими сведения лишены справедливости. Легаты и местоблюстители восточных патриархов не желали приглашать на собор ни Фотия, ни его навсегда решено в Риме и что собору нет нужды вызывать их и рассуждать с ними. Поэтому легаты не дали прямого позволения — пригласить Феофила и Захарию на собор, и удовольствовались тем, что была послана к ним депутация от лица собора, состоявшая исключительно из мирян и низших клириков (знак, что собор уже не считал этих епископов действительными епископами) — с целью разузнать об их взглядах на собор и на главу их партии, Фотия, для чего депутация должна была предложить им вопросы: от кого получили они епископское посвящение и с кем имеют общение, как своим патриархом? Депутация исполнила волю собора. Ответ спрашиваемых епископов был очень короток, но красноречив; они дали знать, что Игнатия они не считают своим патриархом, сказав: мы посвящены Мефодием и находимся в общении с Фотием. Ответ этот был доведен до сведения собора и, конечно, не был приятен ему. Члены собора восклинули: "В таком случае пусть и они разделяют жребий Фотия!"; какой это жребий — понятно само собой. Легаты, по-видимому, предполагали, что теперь вопрос о призыве фотиан на собор совсем окончен. Но оказалось не так. Патрикий Ваанис держит речь, в которой старается доказать, что дело невозможное, чтобы Фотий и фотиане были окончательно осуждены, не имея случая самолично выслушать от собора, чего именно требует и желает от них этот последний. Ваанис говорил: "Фотий и его приверженцы должны быть вызваны на собор, — они должны выслушать обвинения против них и должны быть обличены на основании канонов; если осудить их, не вызывая на собор, тогда они будут разглашать: "Мы требуем справедливости, мы хотим сами слышать наше осуждение; какой суд может быть без выслушивания обвиненных?" Нельзя думать, — говорил Ваанис, — чтобы суд заочный был делом справедливым: пусть они больны — не спорим, но в таком случае исцелите их; но каким образом вы исцелите их совесть, если они не будут призваны сюда? " Ваанис в своей речи доходит даже до угроз; он говорит: "Мы обязаны, подобно прочим членам собора, подписывать каждое деяние его, но мы отказываемся сделать это, если они будут осуждены, не будучи вызваны для суда". Нужно сказать, что Ваанис, говоривший от лица прочих императорских сановников, присутствовавших на соборе, в своих заявлениях стоял на твердой канонической почве; для церковных судов имело полную обязательную силу известное юридическое правило: отсутствующего не судят. Но все-таки нам кажется, что таким высоким тоном Ваанис говорил не по своей мысли, а по приказу верховной власти. Из позднейших деяний этого же собора ясно открывается, что такова именно была точка зрения Василия Македонянина. Быть может, правительство стало на эту точку зрения не тотчас; но раз оно пришло к этой мысли, оно сочло долгом отстаивать ее. В этом отчасти убеждает нас и речь, которую вслед за Ваанисом произносит Митрофан Смирнский, ревностный игнатианин; он, без сомнения, стоял на стороне Рима и желал строгого и беспощадного суда над Фотием и фотианами. И тем не менее в ответной речи Ваанису в значительной мере поддерживает требование этого последнего. Партия игнатиан восторжествовала благодаря лишь поддержке императора Василия; это лучше других знал Митрофан и счел долгом высказаться в пользу предложения Вааниса, понимая, что этим он делает угодное императору. Митрофан, без сомнения, имел сведения, что сказанное Ваанисом составляет волю самого императора. Митрофан начинает свою речь лестным для самолюбия легатов заявлением, что члены собора почитают их, "как пророков" (Ваанис в своей неприятной для легатов речи тоже не счел удобным обойтись без некоего льстивого замечания по адресу легатов и сказал, что их, легатов, приняли в Византии, как свв. апостолов), и далеки от того, чтобы показывать к ним пренебрежение; но, прибавил он, однако, предложение Вааниса справедливо и заслуживает одобрения, — нужно спросить Фотия и фотиан, признают ли они легатов своими судьями, принимают ли они собор, как действительный собор; пусть будет открыт им случай к защите самих себя, и, во всяком случае, их нужно судить не заочно, а в их присутствии. Легаты, по-видимому, совсем не были приготовлены к такому обороту дел. Они полагали, что задача их деятельности будет очень коротка, но исполнена значения. К смущению легатов, теперь в ответ Ваанису и Митрофану весь собор начал возглашать: "Определяем, чтобы подлежащие суду были вызваны на собор и чтобы суд был в их присутствии, им должно быть дано право защиты ". (x) Легаты попробовали было защищать свое мнение, но скоро должны были уступить. Они увидели, что они со своим протестом против Вааниса и Митрофана остаются одиноки. Легаты задали такой вопрос: "Да разве суждение папы этим епископам (т. е. Фотию и его сторонникам) неизвестно?" Ваанис отвечал: "Они не слыхали собственными ушами осуждения в Риме, потому что они не были там". Легаты не сразу сдались и после этого.замечания. Они стали бояться того, чтобы не вздумали пересматривать на соборе определений папы Николая. В Риме уже начало утверждаться убеждение, что раз произнесенное папой суждение не может быть никем отменено (Romalocutaresdecisa). В настоящем случае встретились и столкнулись два воззрения: римское, что папа и его решения не подлежат пересмотру, и восточное, что собор (и в особенности Вселенский) выше определений и решений отдельных патриархов. Под влиянием своего римского мнения легаты говорили: "Мы не можем уничтожать приговора, произнесенного в Риме, это было бы противно канонам" (каким это? — А. Л.). Затем они сказали, что со стороны фотиан были посылаемы депутаты в Рим с целью достигнуть признания папой Фотия в достоинстве патриарха, и, значит, они знали об осуждении Фотия и его приверженцев. Но однако же вслед за этим легаты заметно стали уступать. Последнее возражение папских легатов заключалось в следующем: фотиане хотят увернуться, весь мир, Восток, Запад и Церковь Константинопольская знают, что постановлено против них, они одни будто не знают этого. И разве мало прошло времени после собора 863 года, когда произошло их осуждение в Риме, а они будто бы не знают этого? Это одна пустая отговорка, они хотят избежать суда — говорили легаты. Легаты странным образом воображали, что будто им внушают мысль, что фотиане в самом деле ничего не слыхали о проклятиях, которыми их щедро осыпал Рим. Чтобы поставить вопрос на более правильный путь, императорские сановники сделали еще одно замечание, после которого легаты окончательно уступили: "Фотиане, — сказали сановники, — вовсе не думают избегать суда; если бы они хотели этого, то они имели возможность самым делом обратиться в бегство; но они остаются на месте и хотят лишь того, чтобы все, что они слышали о папском суде, получило для них полную достоверность, а для этого им нужно явиться на собор". Только теперь легаты объявили: "Пусть они явятся на собор и станут на самом последнем месте" (т. е. наряду с мирянами. — А. Л.). "Как прикажете, так и будет, — сказали сановники (как будто бы, в самом деле, на это была собственная воля легатов. — А. Л.). Но мы просим, чтобы вместе с Фотием вызваны были, по крайней мере, три или четыре его приверженца, получившие от него посвящение, и пусть они, подобно мирянам, станут позади нас". Легаты не противились, позволив вызвать трех приверженцев Фотия. Но сановники почему-то заявили, чтобы таких приверженцев Фотия было вызвано не менее пяти. Легаты и против этого не стали спорить, ограничившись замечанием, что фотиане вызываются на собор под условием не спорить, а довольствоваться слушанием чтения писем папы Николая. Отправлена была к фотианам депутация с приглашением явиться на собор, но большинства их не оказалось дома.(25) Застали дома только двух фотианских епископов, о которых шла речь выше — Фео-фила и Захарию. Впрочем, на них обращено было особенное внимание собора, так как они настойчиво утверждали, что, будучи в Риме, они находились в общении с папой Николаем и что последний признавал в то время Фотия патриархом. По словам императорских сановников, бывших на соборе, на основании сведений, ревностно разглашаемых Феофилом и Захарией, в византийском народе слышались такие толки: если папа принял в общение с собой этих двух фотианских епископов, то, значит, он признавал и Фотия патриархом и имел общение с ним; пусть папа хоть на один день признал Фотия патриархом, и этого достаточно, чтобы утверждать, что утверждают Феофил и Захария. Ввиду такого значения личностей Феофила и Захарии в споре игнатиан и фотиан нужно было постараться собору доказать обратное тому, что они утверждали. Легаты, выслушав сейчас указанное заявление сановников относительно Феофила и Захарии, заметили: "Не может быть, чтобы папа Николай признавал Фотия патриархом ни на один день, ни на один час". Этим замечанием легатов воспользовались сановники и сказали: "Пусть же войдут на собор Феофил и Захария, и допросим их: на каком основании они распространяют свои толки? " Но легатам отнюдь не хотелось вступать в какие-либо словопрения с этими фотианскими епископами; они боялись, что таким образом будет унижен и оскорблен папский авторитет. Они соглашались только на то, чтобы эти фотиане от лица собора выслушали определение, положенное касательно них папой. Но сановники не хотели удовлетвориться этим, они требовали, чтобы Феофил и Захария настоящим образом были выслушаны по тому вопросу, какой поднят был этими приверженцами Фотия. Мало этого: императорские сановники пошли далее в своих желаниях. Они говорили, что Феофил и Захария — епископы, посвященные не Фотием, а Мефодием и Игнатием, но подобных епископов папа позволил прощать в случае раскаяния их; поэтому сановники полагали, что этим епископам должна быть открыта возможность принести покаяние. На это легаты заметили: "Можно ли думать о раскаянии таких епископов, которые только что объявляли, что они имеют общение с Фотием?" Но сановники не отказывались от своего мнения и говорили, что даже между членами собора есть такие епископы, которые до последнего времени держались стороны Фотия. И на последовавшее затем замечание легатов, что эти последние епископы подписали папскую формулу, сановники отвечали: "Но ведь Феофил и Захария ничего не слыхали о папской формуле; а если узнают ее, то, быть может, и примут ее, прения могут принести пользу; возьмем в пример самого Иисуса Христа, который с таким тщанием печется о том, чтобы утвердить в вере неверующего Фому, хотя Христос имел двенадцать учеников". Видно, что заботы сановников направлялись к тому, чтобы каким ни есть способом увеличить число членов собора; отсюда происходят их споры с легатами. После указанных словопрений епископы Феофил и Захария вошли на собор.

Замечательно, по странной щепетильности легаты сначала не хотели давать сами вопросов явившимся епископам и просили, чтобы вопросы предлагали сановники. Прежде всего им был предложен вопрос: "Желают ли они выслушать и принять папскую формулу?" Ответ краток и ясен: "Не имеем такого желания", причем эти епископы прибавили, что и пришли они сюда не по своей воле, а по воле императора. Затем Ваанис спросил их: "Правда ли, что они стараются доказать, что будто папа Николай признавал их епископами и совершал купно с ними литургию?" Епископы отвечали: "Это мы говорили прежде и говорим теперь". Легаты, недовольные таким заявлением епископов, сказали: "Они лжецы, от них правды не услышишь". "Если так, — отвечали Феофил и Захария, — то незачем и разговаривать с нами". Легат диакон Марин спросил их: "Да чем они могут доказать, что папа служил с ними литургию?" Феофил сказал на это: "Сам Марин может быть свидетелем, так как он, Марин, был в Риме, когда они служили литургию вместе с Николаем". Но Марин не хотел подтвердить этой ссылки на него; он говорил, что, действительно, он был иподиаконом в то время, когда они были в Риме, но что Николай не приобщался с ними, как епископами, и удостоил их лишь причащения по образу мирян. Вопрос остался нерешенным: кто говорил правду — Марин или Феофил. Решено было прочесть два письма папы Николая, из которых было бы видно, что папа не признавал Фотия патриархом. Письма эти хотя и доказывали это, но они не касались вопроса, затронутого Феофилом и Захарией. Выслушав эти письма, Феофил заявил: "Подлинны эти письма или нет, не наше дело решать; но я утверждаю, что я действительно участвовал в богослужении с папой: это я готов доказать при посредстве свидетелей, если император даст письменное удостоверение, что эти свидетели не потерпят ничего худого". Эти слова Феофил произнес с великим убеждением (inconspectuDeidico). Феофил еще раз громко и торжественно заявил, что если будут допущены свидетели на собор, он докажет правдивость своих слов, и прибавил: "Тогда вы узнаете, каков папа Николай!" Этим Феофил хотел сказать, что папа менял свои воззрения на Фотия: то признавал его, то отвергал. (26) Чтобы вывести из затруднения легатов и собор, сановники обратились с таким вопросом к местоблюстителям восточных патриархов: "Был ли признаваем Фотий патриархом в среде Антиохийского и Иерусалимского патриар-хатов?" Вопрошаемые дали ответ уже известный, похожий на заученный урок: "Фотий не считался у них епископом, ни Фотий не писал общительных грамот патриархам, ни патриархи ему". Как разъяснено было нами выше, подобное уверение местоблюстителей лишено было справедливости, и, однако же, Илия Иерусалимский не стыдился, делая свое ложное показание, заявить, что он говорит это "как бы перед лицом самого Бога и избранными Его ангелами". Достойно сожаления, что собор в борьбе с Фотием не разбирал средств... Настойчивость, с которой Феофил и Захария утверждали, что они служили литургию с папой, послужила к возбуждению еще одного вопроса. Императорские сановники, легаты, а также Анастасий Библиотекарь уверяют, что достигнуть общения с папой в то время могли из числа приезжих епископов только те, кои подписали две грамоты: одну при въезде в Рим, в которой странствующие епископы свидетельствовали, что они держатся православной веры, а другую — которую они же давали перед тем, как вступить в церковное общение с папой, и в которой (будто бы) обязывались во всем точно следовать определениям римской кафедры. Теперь на соборе возник спор: дали ли такого рода двоякую подписку Феофил и Захария, когда они были в Риме, или нет? Остается несколько неясным, какое значение имел подобный вопрос. Но, кажется, не ошибемся, если сделаем на этот счет такое предположение: исследуя этот вопрос, собор хотел довести этих двух епископов до сознания, что они в самом деле давали такую двойную подписку; а если так, то Феофил и Захария должны были принять в настоящем случае определение папское касательно Фотия, если они не хотели являться противоречащими сами себе. В споре по указанному вопросу легаты утверждали, что Феофил и Захария дали своего рода подписку, а эти епископы отрицали это и настойчиво уверяли, что они дали лишь одну подписку, разумеется первую. Против заявления легатов Феофил и Захария выставляли то, что легатов в то время в Риме совсем не было. Вопрос остался нерешенным. Все эти переговоры собора с двумя фотианскими епископами заканчиваются тем, что им еще раз было предложено подписаться и принять известную папскую формулу; но они объявили решительно, что они и слышать не хотят ее (nес audire ilium volumus). После этого легаты сказали: "Выбросьте их вон" —и они были удалены. Такова деятельность четвертого (27) заседания собора.

Пятое заседание собора принадлежит к числу интереснейших. На этом заседании присутствовал сам Фотий, против которого, главным образом, направлена была вся деятельность собора. Оно происходило 20 октября; число членов собора к этому заседанию увеличилось на пять человек. Кроме прежних членов, в числе лиц, заседающих на соборе, встречаем двух митрополитов и трех епископов, не присутствовавших на прежних заседаниях и неизвестно при каких условиях принятых в состав собора. В самом начале заседания хартофилакс Павел объявил, что император приказал явиться на собор Фотию. Легаты спросили: "Сам ли Фотий пожелал предстать перед лицом собора? " На это хартофилакс отвечал: "Неизвестно, нужно допросить его об этом". Легаты сделали распоряжение, чтобы послана была к Фотию депутация из мирян, так как Фотия они, легаты, не считали за епископа. Из уважения к Фотию депутация, впрочем, состояла из лиц, наиболее важных. Депутация, в состав которой вошло шесть человек, должна была предложить Фотию такой вопрос и в такой форме: "Св. и Вселенский собор спрашивает тебя: "Имеешь ли ты желание прийти на св. собор или нет?" И в случае отрицательного ответа депутаты должны были допросить его о причине отказа. Фотий дал следующий ответ: "До сих пор вы не приглашали меня на собор, и я удивляюсь, зачем теперь вы это делаете и зовете меня. Впрочем, добровольно я не пойду, но пойду только по принуждению". И выражая нелестное суждение о собравшемся соборе, он сказал: "Рех, сохраню пути мои, еже не согрешати ми языком; положих хранение устом моим" (Пс. 38, 1-2); а что следует за тем, говорил он, то прочтете сами (именно слова: "внегда востати грешному предо мною", причем выражение "грешный" Фотий, очевидно, относил к собору. — А. Л.). Когда ответ Фотия доложен был собору, то, понятно, он вызвал неудовольствие. Легаты говорили: "Что скажет на это собор? Мы вызывали его совсем не за тем, чтобы слушать от него наставления, а затем, чтобы окончить в его присутствии исследование, начатое против него римской и восточными кафедрами". Все епископы выразили желание, чтобы Фотий был приведен на собор. Илия Иерусалимский от лица собора сочинил приглашение, которое заключало в себе хулы на Фотия и в котором говорилось: "Не говоря этого прямо, ты объявляешь собор, избранный Богом, "грешником" и таким образом представляешь себе грешниками не только представителей патриарших престолов, но и хор св. отцов, отошедших в лучшую жизнь, и если ты не к делу приводишь пророческие слова, то о тебе правильно будет сказать, что ты имеешь в себе "дела тьмы" и боишься "света истины", каким блестит собор, потому что знаешь, что собор обличит дела твои, так как, по словам Евангелия, "всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его" (Ин. 3, 20). Но еще также написано: "челюсти нужно обуздывать уздою и удилами, чтобы они покорялись тебе" (Пс. 31, 9). Это пророческое изречение св. собор, при содействии императора, надлежащим об-Разом и приведет к исполнению". Когда Фотию прочитано было это приглашение, он сказал: "Вы не спрашиваете меня, делайте, что хотите". Затем последовало еще новое приглашение Фотия от лица собора, в котором говорилось: "Последуя церковным правилам, мы приглашаем тебя, ожидая твоего Добровольного прибытия; но ты, будучи явным и Упорным грешником, не хочешь явиться на правый суд; поэтому ты должен явиться против своей воли, чтобы более ясным образом узнать о своем осуждении. Этим вторичным вызывом мы повелеваем привлечь тебя на собор вопреки твоей воле". Так и было сделано.

Когда Фотий вошел в собрание собора, легаты спросили императорских сановников: "Кто это стоит здесь на последнем месте?"

— Это Фотий, — был ответ.

— Так это Фотий, — воскликнули легаты,в первый раз видевшие это лицо, — тот Фотий, который более семи лет причинял столько страданий Римской Церкви, который глубоко взволновал Церковь Константинопольскую и сделал столько беспокойства прочим восточным Церквам?

— Он самый, — отвечали сановники.

После этого легаты предлагают целый ряд вопросов Фотию: принимает ли он правила св. отцов, предписания римских пап, признает ли определения папы Николая, желает ли он принять то, что постановил преемник Николая — Адриан?

Фотий молчал.

Легаты сказали: "А мы слышали, что он человек очень красноречивый. Впрочем, с другой стороны, мы знаем, что он законопреступник и прелюбодей (т. е. человек, занявший епископскую кафедру при жизни епископа, которому принадлежит эта последняя. — А. Л.); пусть он говорит и защищается".

Фотий сказал на это: "Бог слышит мой голос, если я и молчу".

— Твое молчание не спасет тебя от осуждения, — заметили легаты.

- Но также и Иисус молчанием не избегнул осуждения, — отвечал Фотий.

Эти слова Фотия возбудили лицемерное негодование на соборе. Местоблюстители восточных патриархов Илия и Фома находили все ответы Фотия заслуживающими порицания; они считали неприличным, что Фотий как будто бы уподоблял себя Христу, судимому от синедриона; (28) они говорили: "Нет ничего общего между светом и тьмою, между Христом и велиаром, между храмом Божиим и идолами"(?). Затем они же спросили Фотия: принимает или не принимает он приговор пап? Но ответа не последовало. Тогда легаты стали увещевать его, чтобы он смирился, письменно и устно исповедал свои грехи, анафематствовал свои нечестивые сочинения и свои соборы против Игнатия, чтобы он обещался и поклялся, что он ничего не предпримет против законного патриарха, но станет почитать его как истинного отца и с благоговением покорится приговору Римской Церкви. Фотий ни слова в ответ. Да и что было говорить? Соглашаться было нельзя, спорить и доказывать бесполезно. Молчание было лучшим исходом в трагическом положении Фотия. После этого собор зачем-то еще раз приказал прочесть письма Николая к императору Михаилу и к самому Фотию, как будто всего этого Фотий не знал. По прочтении писем Илия Иерусалимский, вообще большой говорун, произнес длинную речь против Фотия; нового в ней почти ничего нет. Он говорил о том, что Фотий противозаконно занимал константинопольскую кафедру, хвалился беспристрастием в суждениях, какое будто бы он и Фома показали на соборе, внимая в этом случае клятвам императора, который снял с себя нательный крест, возложил его на их шеи и взял с них слово — судить нелицеприятно, — объявлял, что молчание Фотия служит лишь выражением презрения к собору и т. д. В заключение своей речи увещевал Фотия сознаться в своих грехах и принести покаяние, за что ему обещается милость — принимать причащение вместе с мирянами. Зачем все это говорилось, понять нелегко. Подобного рода разглагольствования должны были казаться Фотию ничем другим, как насмешками над ним. Ближе к делу относилась грамота, которую вручили легаты соборному секретарю для прочтения. В ней говорилось: "Братия, для вас теперь ясно, что восшествие Фотия на патриаршую кафедру не было признано правильным, а низвержение Игнатия произошло вопреки справедливости. Высказывая это, мы не говорим ничего нового; таков суд папы Николая, подтвержденный папой Адрианом. А также и представители восточных патриархов засвидетельствовали, что Фотий в их патриархатах никогда не считался законным епископом. Кто, какой христианин признает патриархом человека, которого не признает в этом достоинстве ни Рим, ни восточные патриархи? Мы отвергаем И предаем анафеме такой образ действования, когда законный патриарх мирской властью изгоняется из Церкви, а на его место, вопреки канонам, поставляется другой.(29) Скажите, согласны ли вы с этим?" Конечно, собор выразил свое согласие. На этот раз легаты почему-то были так любезны к Фотию, что провозгласили анафему не прямо на самого Фотия, а лишь на его мнимое преступление.

Наконец легаты и другие представители собора обращаются к Фотию с увещаниями — покаяться и исправиться. При этом они потратили весь запас своего красноречия, но все понапрасну. Легаты говорили Фотию: "Если он признает Игнатия законным патриархом, то ему позволено будет причащаться наряду с мирянами", усовещевали его пожалеть если не себя, то приверженцев, души которых лишаются спасения. Патрикий Ваанис, со своей стороны, раскрывает картину того безысходного положения, в котором очутится Фотий, если не покорится собору. Он говорил: "Господин Фотий (оратор находит возможным величать его лишь мирским титулом "господин", а также называет его неопрееленным именем: "Божий человек". — А. Л.), постарайся изложить все, что может служить в твою защиту. Весь мир (вся Церковь) имеет здесь представителей; потщися, чтобы св. и Вселенский собор не лишил тебя милосердия. К какому суду ты мог бы обратиться потом? В Рим? Но здесь уже находятся его уполномоченные. На Востоке? Но здесь имеются налицо патриаршие местоблюстители. Смотри, чтобы не заключились для тебя двери (правосудия. — А. Л.). Итак, выскажи то, что может служить к твоему оправданию". Фотий отвечал: "Мое оправдание не от мира сего; если бы оно могло быть в здешнем мире, то вы услышали бы его". На это Ваанис, желая укорить Фотия, сказал: "Видно, стыд и страх смущают твой дух, ты не знаешь, что сказать. Св. собор дает тебе срок на размышление, чтобы ты подумал о спасении своей души. Уходи теперь и потом приходи, когда твое настроение изменится к лучшему". Фотий отвечал: "Я не прошу никакого срока, а чтобы я ушел, это в вашей власти". Заседание (30) кончилось обычным возглашением многолетия одним и вечной памяти другим. (31) На шестом заседании Константинопольского собора 869 года появляется сам император Василий Македонянин. Появление его здесь не случайно. По-видимому, император из хода дел на соборе, как показали предыдущие заседания, увидел, что соборная деятельность идет не очень успешно. Число членов собора почти не увеличилось, фотиане оставались глухи и немы к увещаниям руководителей собора; при таких обстоятельствах император Василий появляется на соборе для того, главным образом, чтобы своим личным содействием помочь собору в достижении более удачных результатов. К этой мысли приводит и то наблюдение, что под руководством императора собор как будто бы начинает свою деятельность сначала, в значительной мере оставляя в стороне сделанное собором до сих пор. Разумеем в особенности то, что теперь опять Фотий и фотиане призываются на собор, опять ведутся с ними длинные переговоры. В этом отношении некоторые из последующих соборных деяний представляют собой как бы улучшенную и дополненную редакцию прежних деяний того же собора. Такое обстоятельство, однако же, не лишает интереса заседания, о которых у нас будет речь, напротив, даже увеличивает интерес к ним: отсюда мы видим, как сильно желало византийское гражданское и церковное (игнатианское) правительство перетянуть на свою сторону побольше фотиан и как тверды и крепки были привязанности опальных фотиан к своему опальному вождю: эти последние верность убеждениям ставили неизмеримо выше земного благополучия и милостей Двора.

Шестое заседание происходило 25 октября, в той же части Софийского храма, где происходили прежние заседания, начиная с первого. Кроме самого императора, на соборе присутствовали шестнадцать императорских сановников, легаты, Игнатий, представители двух восточных патриархов, многочисленная свита всех этих перечисленных лиц. Число членов собора, т. е. митрополитов и епископов Византийского царства, несколько возросло в сравнении с прежними заседаниями: их было 36 или 37, — число, конечно, очень ограниченное. В числе членов собора теперь встречаем таких митрополитов и епископов, которые не значатся в списке членов прежних заседаний, — и остается неизвестным, при каких обстоятельствах они примкнули к партии собора или игнатианской партии: были ли им оказаны какие-либо льготы в сравнении с архиереями, воссоединившимися с Игнатием на первых заседаниях, или нет — ничего нельзя сказать. Одно нужно считать несомненным, что именно личное появление императора на соборе подействовало на некоторых слабодушных епископов ободряющим образом, и они перешли на сторону, к которой присоединиться доселе не желали. Заседание открылось речью Митрофана, митрополита Смирнского, преданного друга Игнатия; в этой речи он воздает хвалы императору и собору и в особенности первому. Похваляя императора и собор, оратор берет образы из библейской истории: императора и собор он сравнивает с Ноем и его ковчегом. Как праведный Ной устроил ковчег, так второй Ной устроил этот спасительный собор; как боголюбезный Авраам ископал колодезь, так и император создал этот собор как некий благодатный кладезь (Быт. 21, 25); а патриарха Константинопольского и представителей трех патриарших кафедр (Римской, Антиохийской и Иерусалимской) оратор называет четырьмя великими светилами на церковном небосклоне и четырьмя райскими реками; он взывает к собору, чтобы этот потрудился для восстановления мира церковного; и в заключение, обращаясь к императору, произносит то самое благословение, которое изрекает Господь Аврааму: "благословляя благословлю тебя, и умножая умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря; и овладеет семя твое городами врагов твоих" и т. д. (Быт. 22, 17). Речь Митрофана небогата содержанием, но представляет образец Византийской риторики, позволяющей себе странное злоупотребление повествованиями и изречениями Св. Писания... По окончании речи Митрофана была прочитана записка, составленная римскими легатами. В ней говорилось о вторичном восшествии Игнатия на кафедру с устранением Фотия, о деятельности собора на первых заседаниях, о том упорстве и противлении, какие показали при этом Фотий и его приверженцы, вследствие чего легаты предлагают покончить скорее дело Фотия и исполнить римские определения по этому поводу. Мысли, как видим, все обычные, но на этот раз они имели особенное значение. Легаты чуть ли не рассчитывали на то, что император явился на собор для того, чтобы в своем присутствии положить конец соборной деятельности касательно Фотия и фотиан. Но легаты сильно обманулись в своих расчетах. Император решился не спешить с этим делом, а вызвать их на собор для увещаний. Как ни мало согласовалось это с желаниями легатов, они должны были подчиниться воле императора.

Вызваны были на собор несколько епископов, Державшихся партии Фотия или получивших посвящение от него. Для вразумления их прежде всего прочитаны были некоторые письма папы Николая к Фотию и императору Михаилу, из которых открывалось, что папа не считал Фотия законным патриархом Константинопольским. Затем с тою же Целью вразумления, а частью и ободрения фотиан произносит речь Илия Иерусалимский от своего ли-Ца и от лица Фомы Тирского. Он старается разрешить и устранить некоторые возражения, которые, Как он думал, удерживают фотиан в их упорстве. Фотиане говорили, что Фотий поставлен патриархом правильно, после того как Игнатий дал отречение от патриаршества. На это Илия говорил, что Игнатий вовсе не отрекался от патриаршей кафедры, (32) и если бы он и сделал это, то сделал под влиянием насилия. Далее фотиане говорили: "Если Фотий не считается законным епископом, то не более могут считаться законными епископами и те, которые избрали и посвящали Фотия". На это Илия отвечал указанием исторических примеров, когда известный епископ собором был лишаем сана, как незаконно поставленный, но посвящавшие его и имевшие общение с ним архиереи оставались пощаженными. Смысл этого возражения, делаемого фотианами, как можно догадываться, заключается в том, что в ту пору, когда происходил собор, в Византийском государстве было два рода епископов: одни были посвящены самим Фотием, а другие его предшественниками; но ни те, ни другие — по смыслу возражателей — не могут, с точки зрения собора, почитаться законными епископами: посвященные Фотием теряют свои права, как скоро он признан незаконным патриархом, а прочие епископы тоже должны быть признаны "низверженными и отлученными", как лица, знавшие незаконность поставления Фотия и, однако же, допустившие его посвящение и "сообщавшиеся" с ним. Для большей ясности этой последней мысли нужно взять во внимание то, что избрание Фотия на соборе произошло почти единогласно (как мы имели случай заметить выше: против Фотия высказалось только пять епископов). А если так, то Византийской Церкви совсем почти не существовало. Это именно, как мы думаем, и хотели сказать возражатели-фотиане. Т. е. они хотели с ясностью раскрыть то нелепое положение, в какое поставлена Византийская Церковь, в широком смысле этого слова, вследствие низвержения Фотия и признания его "узурпатором". Но если так нужно понимать это возражение фотиан, то ответ на него Илии Иерусалимского весьма недостаточен. Илия указывает на частный исторический случай, а здесь дело идет о целой обширнейшей Церкви. Было еще и третье возражение, которое делали фотиане и в силу которого они крепко держались Фотия. Это возражение тоже старается устранить Илия в своей речи. Он говорил, что многие (?) приверженцы Фотия уже перешли от этого последнего на сторону собора, (33) но другие упорствуют и не хотят просить прощения, основываясь на том, что они дали подписки и клятвенные уверения в верности Фотию. (34) На это возражение фотиан Илия отвечал тем, что от имени легатов и представителя антиохийского патриарха и своего имени освободил фотиан от всяких обязательств и клятв, данных (незаконно) этими лицами своему бывшему патриарху. Как ни велика была в этом случае милость собора, фотиане, однако же, не думали ею пользоваться и остались верны своему вождю.

После речи Илии император сказал фотианам: могут ли они защищаться после того, как узнали теперь о взгляде на их дело патриархов Римского, Антиохийского и Иерусалимского? Они отвечали, что они готовы защищаться. И один из них, Евсхимон, митрополит Кесарии Каппадокийской, просил у императора позволения защищаться беспрепятственно, без перерывов и помехи, и заявил, что он с Божьей помощью докажет, что все документы и речи, здесь произнесенные, составляют пустяки (Chartashasetdisputation.es... in vanum fuisse locutas). Император выразил неудовольствие на такое резкое выражение Евсхимона. Он говорил, что ведь такое порицание произносится не только против трех патриарших кафедр, но и этого святого собора; он сделал предположение, что фотиане, должно быть, потому не хотят подчиниться собору, что не уверены, что строгий приговор против них в самом деле принадлежит патриархам, и потому спросил их: "Верите ли вы тому, что этот приговор произошел от самих патриархов, или же не верите?" — "Мы верим этому", — отвечали фотиане. На это император сказал: "Если верите, то почему же не подчиняетесь определениям?" И добавил: "А если не верите, то я готов дать все нужные средства для того, чтобы вы могли совершить путешествие к патриархам и убедиться, что они действительно дали такие определения". Фотиане отвечали на это: "Здесь (в Константинополе. — А. Л.) должно решиться наше дело". Насколько серьезно было предложение императора, трудно определить. Но, во всяком случае, он мог заранее предполагать отрицательный ответ фотиан. Он, конечно, знал, что вся суть дела в папе, а папа при теперешних условиях отнюдь не был расположен на уступки фотианам. Знали это и фотиане, и потому предложение императора было просто какой-то игрой в беспристрастие. После этого произносит речь один из наиболее ученых фотиан Захария Халкидонский, любимый ученик Фотия. Речь была направлена против папы и его определений касательно фотиан. Оратор раскрывал ту мысль, что церковные правила выше определений патриархов, не исключая и папы, и что если папа или кто другой поступают вопреки церковным правилам, следовать подобного рода определениям не должно. В частности, оратор Захария старался доказать, что папы далеко не непогрешимы в своих определениях и что, в особенности, основания, по каким папа Николай отвергал законность Фотия как патриарха, не заслуживают внимания. (35) Речью Захарии император, разумеется, остался недоволен. Он сказал, что в деле фотиан высказались все патриархи и против их определений идти нельзя, и с видимым раздражением, обращаясь к ним, проговорил: "Мы знаем, что вы не больше, как миряне; мы призвали вас не затем, чтобы вы лаяли (latrare) на нас и городили вздор; все ваши слова ложь и обман". Некоторые из фотиан при этом сказали: "Этого и дьявол не решался сказать".(36) Затем император повел с некоторыми фотианами речь о вещах, мало имевших связи с предыдущим, вообще, речь, не отличающуюся тонкостью. Он заговорил о религиозных кощунственных церемониях при императоре Михаиле (xi) и о том, действительно ли отрекался Игнатий от патриаршества, — сильно заспорил об этих предметах с одним фотианином. Получалось впечатление какой-то путаницы, притом явно обнаруживалось, что император никак не мог взять верх в споре с фотианами. Рассуждая по вопросу об отречении Игнатия, император, по-видимому, отвергал факт отречения и требовал от фотианина, с которым он разговаривал, чтобы тот представил человека, через которого Игнатий возвестил Михаилу III о своем отказе от кафедры. Чтобы вывести императора из неловкого положения, легаты заметили, что нет надобности вести рассуждения с тем фотианином, с которым препирался император, так как он давно уже анафематствован римским первосвященником. Те же легаты предложили фотианам, не пожелают ли они прослушать и принять известную папскую формулу, но ответа не последовало. Тогда легаты спросили: "Нет ли между фотианами таких, которые бы получили посвящение еще от Игнатия? " Такие оказались, и легаты предложили им принять вышеуказанную формулу, но и эти епископы решительно отказались последовать приглашению.

Доселе еще оставалась без ответа речь фотианина Захарии Халкидонского, какую он произнес в защиту фотиан. Поэтому партия игнатиан сочла своим Долгом подвергнуть разбору речь Захарии. В качстве оратора со стороны игнатиан выступает Мит-рофан Смирнский. Прежде всего он старался уличить фотиан в противоречиях и в нарушении элементарных юридических правил; он именно указывал, что сначала фотиане обратились за правосудием к папе, а потом, когда папа осудил их, они стали доказывать, что папа судит не по канонам, и отвергли его суд. В этом случае Митрофан видит нарушение юридического правила, по которому подсудимый, признавший над собой судью, обязан подчиняться его решению. Правило, заметим, не спорное, но непонятно, когда же это фотиане обращались к папскому суду? Разве они были когда в положении подсудимых, нуждавшихся в оправдании? Конечно, Митрофан разумеет тот случай, когда Фотий извещал папу, как патриарха, о своем восшествии на константинопольскую кафедру; но разве Фотий это сделал из желания защиты папской, а не по общепринятому обычаю, по которому новый патриарх извещал прочих патриархов о своем вступлении на вакантную кафедру? В дальнейшей речи Митрофан старается разобрать аргументы Захарии и опровергнуть их. (37) В общем, речь Митрофана производила впечатление основательной и содержательной. Конечно, это невыгодно было для партии фотиан, и Захария Халкидонский хотел было отвечать на речь Митрофана, но ему было это воспрещено. Легаты сказали: "Мы уж довольно наслушались их суетных речей; фотиане должны отказаться от своих попыток извинить свои дела греховные" (Пс. 140, 4), и если они хотят предохранить себя от анафемы, то должны подчиниться собору. Призыв легатов не нашел себе отклика в сердцах фотиан, что и естественно.

После этого была прочитана длинная речь императора к собору. Вот, в главных чертах, ее содержание: император рисует в высшей степени печальную картину положения Византийской Церкви, положения, которым будто бы она обязана фотиан-скому расколу; потом он указывает, что с целью уврачевания зла и собран был этот собор. Император замечает, что для того чтобы дать собору полную свободу в деятельности, он не являлся на первые заседания; он говорит, что его единственным желанием было вести дело против заблуждающихся с любовью и добротой, так, чтобы никто из них не впал в погибель. Собор, заявляет император, действуя в видах возвращения заблудших овец, должен был поступать, не только руководствуясь ревностью Финееса, но и мудростью Соломона; в заключение говорилось об упорстве фотиан. Латинские писатели очень восхваляют эту речь императора и говорят, что она "более приличествует епископу, чем императору", что она "достойна вечной памяти и должна быть начертана золотыми буквами". (38) Но не потому ли эти писатели так расхваливают ее, что она составляет византийское эхо римского голоса? В заключение этого (39) заседания собор снова обращается к фотианам с увещаниями подчиниться воле его, и когда фотиане остались при своем, им дано было семь дней на размышление. Так бесплодна была новая попытка собора с императором во главе привлечь на свою сторону приверженцев опального патриарха.

Дальнейшее (7-е) заседание собора происходило 29 октября, опять в присутствии императора. Число членов собора и государственных сановников было на нем то же самое, как и на предшествующем. Перед лицом собора снова появляется Фотий. Он приглашен был по приказу императора. Бывший патриарх вошел на собор с посохом в руках. Это не понравилось легатам. Они приняли жезл за знак притязания со стороны Фотия выставить себя в глазах собора настоящим патриархом. Поэтому один из легатов приказал отнять у Фотия жезл, что сейчас же и было исполнено. Затем, по распоряжению собора, известный Ваанис предложил Фотию вопрос: готов ли он подчиниться собору? Фотий от своего лица и от лица Григория Сиракузского, пришедшего с ним на собор, отвечал: "Мы дадим отчет нашему государю, а отнюдь не легатам". Ваанис продолжал: не прибавит ли Фотий еще что-нибудь к тому, что он сказал? Фотий на это заметил: "Если бы легаты слышали, что мы недавно говорили (на 5-м заседании), то не стали бы теперь опять предлагать того же вопроса; но если они чувствуют раскаяние в том, что ими постановлено касательно нас раньше, то путь они докажут это самым делом". Ваанис с удивлением сказал: "Да как же это так?" Ответ дает Григорий Сиракузский; он говорит: "Пусть они (легаты) принесут покаяние в содеянных ими согрешениях". Смысл этих ответов Фотия и Григория, без сомнения, тот, что, на их взгляд, легаты не судьи им. Так легаты и поняли ответ Фотия и Григория. Они обиделись на этих двух вождей фо-тианской партии и сказали: "Мы прибыли сюда не за тем, чтобы принимать оскорбления, и не за тем, чтобы приносить покаяние, а, напротив, затем, чтобы призвать к покаянию вас обоих; ваши речи оскорбляют Церковь, но мы снова вас спрашиваем: будете ли вы следовать решениям собора или нет? подпишите ли папскую формулу?" И затем от лица всего собора легаты сказали: "Мы все знаем, что они с ног до головы покрыты язвами неправды и нет в них целого (здорового) места, нечего с ними разговаривать". После этого представители восточных патриархов передали для публичного прочтения маленькую записку следующего содержания. Они жаловались на то, что еще прежде (на 5-м заседании) Фотий, в чувстве надмения, назвал собор и императорских сановников "грешниками" и при зывал их к покаянию; страсти ослепили его и перевернули все в его глазах; они, представители восточных патриархов, сравнивали Фотия с человеком, которого повергла на землю буря и который воображает, что земля вертится вокруг него, отчего, однако, земля на самом деле не станет еще вертеться. В заключение они угрожают Фотию и его приверженцам гневом Божиим. На последующий за тем вопрос Вааниса: "Что скажет на это Фотий?" — последний отвечал: "Нас привели сюда для поруганий; как же вы хотите, чтобы мы что-либо сказали?" Ясно было, что добиться от Фотия, чего хотел собор, — покорности папским решениям, было невозможно. Не добившись никаких результатов от Фотия, собор призвал на заседание приверженцев Фотия. Это были те самые фотиане, которые были приглашаемы на предыдущее заседание. Прежде всего к ним обратились с вопросом, который мы слышали на соборе несчетное число раз: принимают ли они известную папскую формулу? Ответ последовал тот же, как всегда: "Нет, не хотим принимать". Захария Халкидонский и Амфилохий Иконийский (последний был горячим приверженцем опального патриарха) спросили: "Да что такое за формула?" Легаты в коротких словах сказали о содержании ее и между прочим заметили, что в ней подвергается отлучению Фотий и отвергаются бывшие при нем соборы. Услышав это, Иоанн Ираклийский, фотианин, воскликнул: "Анафема тому, кто анафематствует своего патриарха". А Захария Халкидонский сказал: "С тем, что незаконно сделано уже или будет сделано, мы ни под каким видом не согласимся". Евсхимон же Кесарийский к этому еще добавил: "Тем, которые не следуют правилам святых апостолов и Вселенских соборов, будет ли то сам патриарх Римский или Иерусалимский, или даже ангел с небеси (Гал. 1, 8), мы отнюдь не будем оказывать послушание". По поводу этих восклицаний и замечаний фотиан представители восточных патриархов сказали: "Видно, что они ничего не знают, ничего не понимают, во тьме ходят". Затем известный Ваанис от имени императора прочел небольшое воззвание к фотиа-нам. Оно носило на себе какой-то странный характер. В нем говорилось: "Скажите, кто же вы такие? С неба вы или из преисподней? Не на той ли земле вы, на какой и мы? Может ли какой-нибудь еретик или раскольник, отделившийся от единения с четырьмя патриархами, оставаться не подлежащим осуждению? Скажите-ка, а я послушаю? Вас осудили четыре, даже пять (?) патриархов; на что же вы надеетесь? Кто поможет вам?" Фотиане отвечали: "Нам помогут каноны святых апостолов и святых Вселенских соборов". На это Ваанис сказал: "Скажите, какой канон клонится в вашу пользу и где Господь положил такие каноны? В Церквах или же в каком другом месте? Если в Церквах, то здесь собраны представители Церквей, местоблюстители их". В ответ на это фотиане заявили, что они лишены возможности свободно и беспрепятственно выражать свои мысли. Ваанис заметил по этому поводу: "Вы своими речами оскорбляете легатов, и они не хотят вас слушать". Фотиане, лишь только услышали неприятное для них имя легатов, как поспешили заявить: "Да легатов мы и не признаем своими судьями". Ваанис спрашивает фотиан: разве, по их мнению, легаты поступают противозаконно? Ответ Дал фотианин Амфилохий: "Да, они судят весьма неразумно (irrationabilissime) и совершенно против правил ". Ввиду непризнания фотианами легатов как судей император снова делает им прежнее предложение о том, чтобы фотиане отправились к самим патриархам и узнали их мнение по своему делу. Ответ фотиан был тот же, как и прежде. Они отвечали, что их дело должно быть решено в Константинополе. Прения потеряли интерес и стали лишь повторением предыдущих.

Ввиду бесплодности прений, при которых фотиане показали себя стойкими и решительными, собор занялся чтением различных документов, имевших близкое отношение к делу Фотия. Так, прочитаны были письма папы Николая и папы Адриана, написанные в 866 и 869 годах на Восток; прочитаны были также акты Римского собора при Адриане против Фотия. После этого собор приступает к заключительным действиям против Фотия и фотиан. Легаты предъявляют для чтения небольшую увещательную записку, в которой они предлагают, ввиду упорства и многих преступлений Фотия, еще раз предать его анафеме. Затем следует чтение очень интересного документа: писанной речи Игнатия к собору. (39 а) Вот содержание этой речи: прежде всего он воздает благодарность Богу за свое восстановление на патриаршем престоле, упоминает об обстоятельствах, при каких лишился он этого престола, причем он называет Фотия новым Каиафой и Анной и говорит, что Фотий не принес с собой при вступлении на престол ничего достойного, а одно лишь желание быть патриархом; упоминает о низвержении Фотия и утверждает, что оно совершилось на веки вечные (в чем, однако же, Игнатий очень обманулся); причиной таких перемен был император Василий, которому Игнатий, при этом случае, приписывает великие добродетели и благочестие (о чем едва ли можно было говорить с таким пафосом, как делает Игнатий), приписывая ему старание поучаться в законе Божием день и ночь, выставляет императора послушным орудием воли папы Николая. Затем Игнатий переходит к восхвалению достоинств собора; легатов и представителей патриарших он называет "исполненными божественной мудрости и благодати" и блещущими своими речами, как молниями; весь собор, по его деятельности и его качествам, он считает чем-то дивным, таким, чего будто бы желали видеть и слышать цари и князи прежнего времени, но не видели и не слышали (Игнатий чуть ли не прилагает к собору ветхозаветных мессианских пророчеств); наконец Игнатий выражает желание, чтобы исчезло разъединение в членах Церкви, чтобы прекратились раздоры, подобные тем, какие были во времена апостола Павла, когда христиане говорили: я — Павлов, я — Кифин, я — Аполлосов, я — Христов; таких раздорников, замечает оратор, ожидает погибель.

После того тотчас была провозглашена анафема Фотию. Диакон и нотарий Стефан торжественно и велегласно провозгласил: "Фотию, придворному и Узурпатору, анафема! Фотию, мирскому и площадному, анафема! Фотию, неофиту и тирану, анафема! Схизматику и осужденному анафема! Прелюбодею ^и отцеубийце (40) анафема! Изобретателю неправд и сплетателю новых догматов анафема! Фотию, новому Максиму Цинику, новому Диоскору, новому Иуде, анафема!" К этому присовокуплено было анафематствование всем приверженцам и последователям Фотия и в особенности Григорию Сиракузскому и Евлампию Апамейскому.

После анафематствований тем же диаконом началось возглашение различных многолетий и вечной памяти. Собор нашел Фотия и приверженных к нему епископов недостойными слышать многолетия, почему их, тотчас же по выслушании анафемы, удалили с собора. В многолетиях император Василий именовался новым Константином, новым Феодосией, а жена его новой Иудифью, новой Еленой; папа Николай сравнивался с Финеесом, Даниилом; Игнатий в многолетиях назывался новым Афанасием, новым Флавианом; возглашены были с большой щедростью многолетия всем главным представителям собора.

Но на этом дело не кончилось. Конец комедийного действия составляло чтение ямбических стихов, направленных против Фотия. Двенадцатистишие было такого содержания: Фотий, захотевший глупым образом пошатнуть незыблемую скалу, теперь становится подобным дикому зверю, изгоняемому из неоскверненного брачного чертога и из достопо-читаемых храмов, праведно осужден папами Николаем и Адрианом, страстотерпцем Игнатием и прочими православными патриархами. (41)

Так на седьмом (42) заседании еще раз совершилось осуждение Фотия и фотиан. Никита Пафлагонянин, известный враг этого патриарха, рассказывает, что приговор собора против Фотия и анафематствование против него для большей торжественности и незыблемости подписаны были всеми заседавшими на соборе не обыкновенными чернилами, а евхаристической кровью, в которую макали писчую трость судии великого патриарха. (43)

Главное дело сделано: Фотий торжественно осужден. Но и после этого собор имел еще целых три заседания. Эти заседания имели тоже, главным образом, в виду дело фотиан. Здесь подвергаются суду не лично сами фотиане, а различные их деяния, действительные или мнимые. Восьмое заседание собора происходило 5 ноября в присутствии императора и шестнадцати императорских сановников; число заседавших на нем греческих епископов очень мало возросло в сравнении с прежними заседаниями. Занятия открыл известный патрикий Ваанис следующими словами: "В предшествующие времена, при Фотий, клир, сенат и народ под давлением насилия подписали нечто беззаконное, но теперь император хочет все эти подписи сжечь, а виновным дать свое прощение". Что это за подписи такие? В этих подписках выражалось желание иметь патриархом именно Фотия; таких подписей было великое множество; они принадлежали как лицам высокопоставленным, так и лицам духовным и простолюдинам вроде скорняков, торговцев рыбой, плотников, игольных заводчиков и т. д. Эти-то рукописания (44) и решено было сжечь на теперешнем заседании собора. Такой же участи определено было подвергнуть экземпляры актов соборов Константинопольских: собора 861 года, бывшего против Игнатия, и собора 867 года, подвергшего папу Николая отлучению,(45) — всего вероятнее, подлинные экземпляры этих актов. Решено и сделано. Сожжение всех этих документов произошло, по приказанию императора Василия, очень торжественно на самом соборе (inmediosynodi).(46) Здесь поставлен был медный сосуд, (47) в котором разведен был жаркий огонь. Процесс сожжения произведен был с некоторыми церемониями. На соборе находился диакон-референдарий (патриарший чиновник, служивший для деловых сношений патриарха с императором) Феофилакт; в руках у него был большой мешок, набитый материалом, который должен был сделаться жертвой огня. Он постепенно вынимал из мешка тома и рукописания и передавал их орфанотрофу (начальник благотворительных заведений) Георгию, а этот, в свою очередь, вручал их прислужникам представителей восточных патриархов, руками которых рукописи и ввергались в огонь. Собор молчал и смотрел, как погибали в пламени подписи приверженцев Фотия и тома актов Константинопольского собора 861 года против Игнатия и Константинопольского же собора 867 года против папы Николая (48) Поучительная картина!

Затем на собор были призваны три лица, которые будто бы выставлены были Фотием в качестве местоблюстителей восточных патриархов на противопапском соборе 867 года. Имена их: Петр, Василий, Леонтий. Все они объявили, что они никаких подписей на соборе не делали, да и о соборе ничего не знают. Членам рассматриваемого собора казалось такое заявление неизвестных личностей вполне достаточным, чтобы признать, что уполномоченные восточных патриархов на соборе 867 года были подложные, подставные, и подставлены они были Фотием. Каждая из указанных трех личностей дала на соборе более или менее подробные показания о себе. Рассмотрим, в чем заключаются эти показания. Монах Петр объявил, что лиц с именем Петр, приходивших из Рима в Константинополь, были, может быть, тысячи, так как не один он носит это имя, и в особой записке тот же Петр объявлял, что на соборе Фотиевом, если такой существовал, он не присутствовал, что он не подавал никакой жалобы на папу Николая (49) ни Михаилу III, и никому другому, что он не сознает за собой никакой вины и не участвовал в сочинении рассматриваемых актов; наконец, просил позволения уехать из Константинополя. В наших документах неясно, местоблюстителем какой патриаршей кафедры считался он, т. е. за местоблюстителя какой кафедры, по подозрению собора, выдал его Фотий. Но есть основание полагать, что он обвинялся в разыгрывании роли местоблюстителя антиохийского патриарха. Затем собор допрашивал какого-то Василия (по-видимому, не имевшего никакого духовного сана), которого рас спрашивали: не он ли играл на соборе Фотиевом роль местоблюстителя иерусалимского патриарха? Василий на допросе уверял, что он никогда никакой жалобы на папу Николая не приносил, и изъявлял готовность произнести анафему на каждого, кто осмелился бы сделать такое.Он рассказал кратко историю своей жизни; оказывается, что, действительно, в течение восьми лет он жил в Риме и в 866 году был в Константинополе, но заявлений против папы не делал, так как не был близок и знаком с этим лицом. Третья личность — Леонтий (кажется, тоже не имел духовного сана) должен был оправдываться против обвинения в том,что он будто выдавал себя местоблюстителем александрийского патриарха на соборе 867 года. Он объявлял, что он не принимал участия в этом соборе и что вообще он ничего не знает об этом соборе. Выслушав показания всех этих трех лиц, известный Ваанис сказал: "Итак, ясно, что Фотий не только подделал акты, но и выдумал участников собора, каких на деле не было, и выдумал речи, которых на соборе не было говорено; это не местоблюстители, а простые купцы (конечно, кроме монаха Петра. — А. Л.), и ничего не знают они о соборе против папы". Собор ничего Не сказал на эти слова Вааниса; очевидно, он остался Доволен выводами оратора. Но спрашивается, каким образом допрос невесть откуда взявшихся проходимцев, допрос, в котором нет ни ясности, ни смысла, может доказывать, что Фотий на соборе 867 года имел не действительных, а подставных местоблюстителей? Мы этого не видим. Представляется дело так: в подлинных актах собора 867 года против Папы в качестве местоблюстителей восточных патриархов названы Петр (от антиохийского патриарха, Василий (от иерусалимского) и Леонтий (от александрийского), имевшие, без сомнения, архиерейский или священнический сан. Теперь императору Василию и вождям собора 869 года понадобилось доказать, что на соборе Фотиевом (867 г.) были фальшивые местоблюстители; и вот константинопольская полиция хватает трех подозрительных авантюристов, много бродивших по разным странам света, хватает потому, что одного звали Петром, другого Василием, третьего Леонтием (так же ведь названы местоблюстители в актах собора 867 года), влекут их на Игнатиевский собор 869 года, допрашивают их здесь: они ли играли роль местоблюстителей на Фотиевом соборе? Они ли жаловались на этом же последнем соборе на папу? Ответ получается от всех троих одинаковый и весьма естественный: нет, мы ничего не знаем об этом соборе. Так мы представляем себе дело, основываясь на совокупности обстоятельств, и сомневаемся: возможно ли другое представление того же дела, более сообразное с сущностью его. А если так, то нужен разум руководителей собора 869 года, чтобы из отрицательных ответов трех вышеуказанных лиц на предлагавшиеся им вопросы делать то заключение, что на соборе Фотия местоблюстители восточных патриархов были не истинные, а фальшивые. Да и как члены собора 869 года могли судить, истинные или фальшивые местоблюстители находились на соборе Фотия, когда члены собора лишили себя самого лучшего средства разрешить вопрос настоящим образом, поспешив сжечь акты собора 867 года? Ведь тут должна была заключаться главная улика против Фотия; а как скоро члены собора уничтожили эти акты, факт сожжения документа стал непререкаемой уликой против самих членов собора: не потому ли они и сожгли акты. Всякий имеет право теперь сказать, что акты эти доказывали противное, т. е. подлинность местоблюстителей восточных патриархов на соборе 867 года. Но переговоры собора с мнимыми местоблюстителями или, точнее, — тремя авантюристами: Петром, Василием и Леонтием не кончились на том, на чем мы кончили рассказ. Переговоры эти еще продолжались несколько минут. Папские легаты предложили им, во-первых, подписать известную западную формулу, а во-вторых, произнести анафему на сочинителей актов собора 867 года; эти требования были поставлены как условие, на котором эти лица могут быть приняты в общение с Церковью. Но они стали увертываться почему-то от исполнения этого предложения: может быть, они не чувствовали расположения к деятельности собора. Леонтий неопределенно отвечал: "Книги этой я не знаю и не подписывал ее". Собор сказал: "Анафематствуйте того, кто сочинил и переписал акты (Фотия. — А. Л.)". Но они снова стали увертываться и заявили: "Мы совсем не знаем этих актов, да и тот, кто их сочинил, уже анафематствован". Собору не понравились эти уклончивые ответы. Сановники сказали: "Если вы не анафематствуете сочинителя, то этим вы показываете, что вы соучастники его; говорят вам: анафематствуйте, иначе с вами будет поступлено по законам" (т. е. как же это?). Легаты, со своей стороны, сочли нужным запугать противящихся; они объявили: если противящиеся сейчас же не анафематствуют сочинителя, то их отправят на суд в Рим: такова же воля папы Адриана. Результат таких угроз был самый успешный. Леонтий и Василий, которые, собственно, и проявляли протест, с поспешностью анафематствовали акты собора и сочинителя их (т. е. Фотия). (50) Кажется, удовольствовались этим и не потребовали от упрямцев подписи пресловутой формулы. После этого Ваанис сказал коротенькую речь, в которой говорилось: "Видите, как открывается истина и свет начинает блистать во тьме (Хороша истина! Хорош свет! — скажем мы. -А. Л.)". Затем, по требованию легатов, прочтено было одно правило Латеранского собора в Риме, бывшего при папе св. Мартине I; оно направлялось, по намерению легатов, против Фотия, как допустившего будто бы фальшивых местоблюстителей на собор 867 года. В этом правиле говорилось, что если кто, по подобию еретиков и раскольников, повинен будет в подделке документов, сочинений, соборных актов и в принятии фальшивых местоблюстителей, тот, в случае нераскаянности, подлежит осуждению навеки. В заключение по делу об актах собора 867 года предложен был всем митрополитам, заседавшим на соборе, такой вопрос: подписывались ли они под вышеуказанными актами, — и митрополиты, не медля ни минуты, отвечали: нет, они никогда не подписывали здесь своих имен. Прямой ответ митрополитов, членов собора, который они имели притязание считать Вселенским собором, мог бы быть истолковываем во вред Фотию, но этого делать не следует. Весьма справедливо по поводу этого допроса митрополитов говорят, что если в самом деле хотели удостовериться в том, подлинны или не подлинны были подписи митрополитов, то это нужно было сделать несколькими часами пораньше, когда акты еще не сгорели в огне; (51) тогда можно было предъявить самые подписи митрополитам и при виде этих подписей задать им вопрос: это их рука или нет? И ответ на вопрос, весьма вероятно, получился бы другой, примерно такой: "все мы согрешили и все просим прощения..."

Деятельность восьмого заседания собора делится на два отдела: один, как мы видели, посвящен всецело делу Фотия и фотиан и другой — вопросу, не имевшему отношения к главным задачам собора. Происходит суд или, точнее, увещание последних иконоборцев (а такие еще встречались в Константинополе) обратиться к православной вере. Император заявил на соборе: "Я приказал, согласно воле легатов, привести сюда главу теперешних иконоборцев, Феодора Критянина: как угодно поступить с ним собору?" Легаты отвечали, что следует послать к нему, Феодору, и его приверженцам нескольких императорских сановников с предложением: если хотят они войти в пристань спасения, то должны отказаться от инокоборческого заблуждения, в противном случае их ожидает отлучение от Церкви. Восточные местоблюстители выразили согласие с легатами, и потому император распорядился так: послал патрикиев Вааниса и Льва к Феодору для объявления ему воли собора. Все дальнейшее действие происходит где-то вне соборных заседаний, а где именно, в актах не сказано, но, несомненно, вблизи от места соборных заседаний. На предложение собора глава иконоборцев не сказал ни "да", ни "нет", очевидно, он не соглашался отказаться от заблужения. Ввиду этого Ваанис старался подействовать на него убеждением; он дал ему монету с изображением императора и спросил его: почитает ли он такую монету? Феодор отвечал, что он принимает ее со всяким уважением, так как царскую монету следует почитать и не бесчестить. Тогда Ваанис прибегает к тому аргументу, которым часто пользовались иконопочитатели в полемике с иконоборцами: "Если ты, — сказал сановник, — изображение смертного владыки не презираешь, но почитаешь, как же ты осмеливаешься пренебрегать богочеловеческим образом Господа Христа, изображениями Богоматери и всех святых?" Феодор отвечал на это: "Об изображении императора я знаю, что это действительно его образ; но относительно изображения Христа — этого я не могу знать; да и не знаю притом, принятие изображения Христа согласно ли с Его учением и составляет ли что-нибудь угодное Христу?" Он, Феодор, просил отсрочки для того, чтобы убедиться: действительно ли Христос повелел принимать Его изображение? Ваанис возразил: "Собор собрался не за тем, чтобы вести с тобой прения, но чтобы увещевать и научить тебя". Затем тот же Ваанис довольно подробно раскрывает мысль, что Феодор обязан подчиниться воле пяти патриархов. Он говорил: "Где ты найдешь прибежище, где найдешь помощь? Бог основал свою Церковь, — продолжал Ваанис, — на пяти патриархах и определил в Евангелии (?), что они никогда не падут, потому что они главы Церкви. Ибо слова Евангелия: "Врата адовы не одолеют ю" явно показывают, что если две из этих глав падут, то должны искать прибежища у прочих трех; если три падут — У двух прочих; если же четыре падут, то та единая, которая сохранится у Христа Бога нашего, снова соберет всю Церковь. (52) Теперь все эти главы Церкви в согласии, — заключает свои слова Ваанис, — и ты не можешь находить себе никакого извинения". После этого Ваанис возвратился на собор и доложил ему о результате поручения. Ответы Феодора были прочтены вслух (очевидно, при Ваанисе был стенограф, записывавший слова иконоборца). Собор оставил без внимания этого Феодора и приказал позвать в заседание прочих иконоборцев. Рождается вопрос: почему Феодор не был вызван перед лицом собора, а прочие иконоборцы удостаиваются такой чести? Такая разница, кажется, зависела от того, что о Феодоре, вероятно, заранее было известно, что он останется упорен, а о прочих также заранее, напротив, было известно, что они готовы отказаться от своей ереси. Собор не хотел вести бесполезного диспута с первым, но охотно согласился выслушать раскаяние последних. Отсюда и разница. Согласно воле собора, на заседание вошли трое иконоборцев: клирик Никита, юрист Феофан и какой-то Феофил. Все они без замедления объявили о своей готовности отказаться от ереси и анафематствовать глав этого заблуждения. Для этой последней цели они по очереди поднимались на амвон (53) (tribunal) и отсюда возглашали анафему главам иконоборчества с присоединением имени Феодора Критянина. Затем император подозвал их к себе, расцеловал их и сказал им приветствие. Заседание близилось к концу. Провозглашены были многочисленные анафемы против различных иконоборцев, со включением Феодора Критянина; затем с точностью повторено было анафематствование против Фотия и его сторонников, то самое, какое провозглашено в конце седьмого заседания. Наконец возглашены обычные многолетия и вечная память. (54)

После восьмого заседания наступает длинный перерыв в деятельности собора, продолжавшийся более трех месяцев. Причины, вызвавшие этот перерыв, были не малочисленны. Главной из них, без сомнения, была поразительная скудость в численном составе членов собора. Епископов, пожелавших признать Игнатия патриархом, было очень немного, поэтому и собор был какой-то жалкий. Притязания собор имел огромные, он выдавал себя за Вселенский, и, однако же, этот якобы Вселенский собор блещет отсутствием на нем епископов. Ввиду такого неловкого положения собора руководители собора приостанавливают соборную деятельность в надежде, что какой-нибудь переворот судьбы изменит течение дел к лучшему. Не мог же собор закончить свою деятельнось, имея не больше сорока человек. Ведь это было бы явным торжеством фотиан. Это одна причина. Другой, тоже важной, причиной было то, что доселе все не приезжал местоблюститель александрийского патриарха. Положение собора было не из красивых; на нем, в видах противодействия и обличения фотиан, постоянно говорилось о согласии всех восточных патриархов признать Фотия низложенным, и однако же, как нарочно, патриарх Александрийский не присылал своего местоблюстителя на собор. Что стали бы говорить фотиане, так могли рассуждать вожди собора, — если бы собор, именующий себя Вселенским, закончился, не имея сведений, что думает александрийский патриарх о низложении Фотия и возведения на кафедру опять Игнатия? Были и другие причины, которые обусловливали рассматриваемый перерыв, например, венчание на царство Василием второго его сына Льва, соединенные с этим празднества и т. д.

Перерыв продолжался до 12 февраля 870 года, когда произошло девятое заседание собора. Император не присутствовал на этом заседании, вместо него здесь находилось одиннадцать сановников. Число членов собора возросло, но все же было мало. Всего было, кроме руководителей собора иерархического чина, 26 митрополитов и немногим больше сорока епископов. (55) И это после трехмесячных ожиданий. Место заседания оставалось прежнее. На заседании 12 февраля прежде всего видим процедуру принятия в состав представителей собора местоблюстителя александрийского патриарха. В качестве такого местоблюстителя на собор прибыл александрийский архидиакон Иосиф. Хотя легаты да и весь собор достаточно знали о полномочиях, какими облечен был Иосиф от своего патриарха, но для соблюдения канонических порядков во всеуслышание прочитано было послание патриарха Александрийского Михаила к императору. Заранее мы должны сказать, что Иосиф был действительным местоблюстителем — не чета Фоме Тирскому и Илии Иерусалимскому. Но и здесь дело не обошлось без терний, уколы которых должен был осязательно чувствовать собор. Тернии заключались в том самом послании, которое прочитано было на соборе. Оно было такого содержания. В нем патриарх говорил о том, что, получив уведомление из Византии о спорах в ней из-за патриаршего престола, а также просьбу прислать уполномоченного для разбирательства дела, он назначает своим местоблюстителем Иосифа, которого, как желает патриарх, пусть примут со всей благорасположенностью. Далее патриарх сознается, что по причине отдаленности Александрии от Византии он почти ничего не знает о сущности церковного вопроса, волнующего столицу, и удерживается выразить свое суждение по этому вопросу (едва ли приятна была в Византии такая уклончивость или, по крайней мере, осторожность); вследствие чего он полагает, что император византийский, будучи сам верховным главой и учителем и будучи окружен столь многими епископами, архимандритами, клириками и монахами, лучше всех знает, что нужно для блага Церкви. Однако патриарх не вовсе отказывается от решения вопроса о патриархах Игнатии и Фотии. Далее следуют в послании такие мысли, которые показывали, что автор письма не на стороне собора. Он пишет: "В "Истории" монаха Александра (56) мы прочитали, что в Иерусалиме некогда было два патриарха одновременно. Тридцатилетний патриарх Нарцисс (в начале III в.), по любви к аскетизму, удалился в уединение, и когда он был там, в это время в Иерусалиме один за другим были такие патриархи — Дий, Герман (Германион) и Гордий. Когда патриаршествовал последний, Нарцисс возвратился из пустыни и стал управлять с ним Церковью совместно, а по смерти Гордия Нарцисс избрал себе сопатриарха Александра". Какой же получается отсюда вывод? Этот вывод изложен в послании патриарха очень неопределенно или, пожалуй, чересчур осторожно; автор говорит: "Вот что знаем из истории, и этого с нас достаточно". Но не нужно было особенной проницательности, чтобы понять, что патриарх хоть и не прямо, но ясно предлагает оставить на патриаршестве в Византии и Игнатия, и Фотия. Императору и собору едва ли могло нравиться подобное предложение. Из этого предложения открывается, что патриарх Александрийский знал больше о делах византийских, чем можно было это предполагать. Мы склонны даже думать, что Михаил в глубине души сочувствовал Фотию.

Казалось бы, что, принимая во внимание содержание этого письма, собор не мог извлечь никакой выгоды из факта прибытия александрийского местоблюстителя, — выгоды в борьбе с Фотием, но случилось не так. Благодаря давлению сверху, местоблюститель оказался на стороне собора, в числе врагов Фотия. Когда по прочтении письма на соборе члены этого последнего признали полномочия Иосифа достаточными, нового местоблюстителя спросили: соглашается ли он с тем, что решено на первых восьми заседаниях, то он дал ответ и устный, и письменный. Устно он заявил, что со всем тем, что сделано собором, он согласен. В существе дела он то же выразил и в записке, прочитанной на соборе. В этой записке он говорил, что внимательно перечитал деяния этого собора и присоединяет свой голос к решениям и по делу Фотия с Игнатием, и по поводу иконоборцев. С запиской было поступлено так: ее поместили между Евангелием и крестом.

Затем начались деяния собора. Прежде всего возымели намерение унизить и обесславить собор 861 года, который происходил под руководством Фотия и был направлен против Игнатия. (57) Для указанной цели были вызваны на соборное заседание свидетели, дававшие показания против Игнатия в 861 году. Они были приведены и допрошены поодиночке. Первым явился протоспафарий Феодор, как он утверждал, по личному своему желанию. На допросе он показал, что на соборе 861 года он (будто бы ложно) утверждал о неправильном поставлении патриарха Игнатия на кафедре патриаршей, а именно он говорил на сейчас упомянутом соборе, что Игнатий сделался патриархом, не будучи законным образом избран. (58) Но вину своего поступка сваливал на голову умершего императора Михаила III, который будто бы насильственно заставил его свидетельствовать против Игнатия и который будто бы старался успокоить совесть свидетеля тем, что свидетель и в самом деле не знал, как происходило избрание Игнатия в патриархи, ибо он занят был в тот день придворной службой. Протоспафарий Феодор каялся на соборе в своем проступке и заявлял, что он исповедывал свой грех перед одним столпником, сорок лет подвизавшимся на столпе, принял от него епитимью и строго исполнял ее до настоящей минуты. Последовали вопросы: признает ли он теперешний собор законным и считает ли правильным восстановление Игнатия на патриаршестве? На оба эти вопроса Феодор отвечал утвердительно. После Феодора допрошен был консул Лев Критик, который тоже был свидетелем против Игнатия на соборе 861 года. Он, так же как и Феодор, утверждал, что будто давал показания во вред Игнатию по приказу Михаила III и Варды, которые, в успокоение совести свидетеля, внушали ему: "Ведь ты не был в Константинополе в день избрания Игнатия, а потому можешь заявить, что не видел, что в самом деле происходило избрание патриарха законным порядком". Затем Лев изъявил согласие подвергнуться покаянию и признал собор 869 года и Игнатия вполне законными. Но этим почему-то не удовлетворились члены собора, они потребовали от него, чтобы он анафематствовал как самого Фотия, так и всех осужденных собором;'но на это Лев не сразу согласился. Он сказал, что анафематствуют только таких лиц, которые отступают от веры, а Фотий православен, и потому он не может произнести анафему против него. На это легаты отвечали замечательной фразой, показывающей, как велика была ненависть этого собора к Фотию. Легаты объявили: "Дела Фотия горше всех ересей, ибо он орудие самого дьявола". (59) Лев увидел, что не стоит спорить с таким собором, и произнес анафему на Фотия и на всех, кого подверг анафеме этот собор. После того вызваны были на собор еще одиннадцать лиц, принадлежащих к образованному классу общества и тоже обвинявшихся в даче ложных показаний против Игнатия на соборе 861 года. Между ними видим спафарокандидата (византийский чин) Евстахия, протоспафария Константина, спафария Фотия, какого-то отставного диакона Анастасия и т. д. Все они говорили одно и то же, что давать показания против Игнатия их заставило насильным образом правительство Михаила III. Одни из них при этом объявили, что они уже исповедывались в своем грехе и понесли епитимью, а другие — что они об этом не думали, но что они согласны подвергнуться церковному наказанию. Этим и кончился допрос наличных свидетелей против Игнатия. Ваанис вслед за тем сделал заявление, что одни из подобных свидетелей уже умерли, другие больны (?), третьи находятся в отсутствии. (60) Легаты и патриарх Игнатий выразили желание, чтобы допрошены были все свидетели, какие только будут отысканы, причем последний заметил, что между такими свидетелями были и лица непочтенных профессий: конюхи, игольщики (acuarii), ремесленники, ветеринары, но и тех, сказал он, нужно подвергнуть допросу. Но императорские сановники, по-видимому, пожелали замять этот вопрос; они сказали, что в короткое время нельзя собрать всех свидетелей и что, с другой стороны, не назначать же ради них другой собор. Поэтому они предложили такую меру: прочие свидетели, какие будут отысканы, будут отсылаемы на суд Игнатия с митрополитами, так, чтобы патриарх с митрополитами, рассматривая их виновность, и определял им церковное наказание. Игнатий согласился на такую меру. Вслед за тем соборный нотарий прочел определение касательно епитимьи, какую назначил собор для лжесвидетелей, доселе еще не понесших церковной кары. Епитимья назначена была семилетняя с некоторыми смягчениями по мере истечения этого срока. В определении говорилось: "Кто из лжесвидетелей доселе не нес епитимьи и не каялся в своем грехе, подвергается семилетнему публичному покаянию: два первых года они должны стоять (во время богослужения. — А. Л.) вне церкви (разряд так называемых "плачущих". — А. Л.), затем следующие два же года могут стоять в церкви вместе с оглашенными, но без права принимать евхаристию (разряд "слушающих" — А. Л.), причем в течение этих четырех лет они обязаны поститься, воздерживаясь от вина и мяса, за исключением праздников Господних и дней воскресных; в остальные три года они могут стоять в церкви с верующими (этот разряд кающихся так и называется: "стоящие в церкви с верными". -- А. Л.), могут принимать евхаристию, но только в Господни праздники, (61) пост для них смягчается: они должны воздерживаться от вина и мяса только по понедельникам, средам и пятницам". Это определяется для тех, кто сознались в своем грехе и искали врачевства в Церкви. Далее здесь же говорилось: "А кто из виновных не хотел прийти на собор, покаяться и взять на себя епитимью, таковые отлучаются от Церкви и предаются анафеме — до тех пор, пока не принесут покаяния". Не оставлены без внимания и те, кои ранее собора приняли на себя епитимью (таких было мало; да и свидетельство их о самих себе подозрительно); таким, по окончании принятой ими на себя епитимьи, разрешено было приступать к таинству евхаристии. Впрочем, относительно всех, изъявивших раскаяние и пожелавших отбыть церковное наказание, предоставлено было Игнатию право смягчать и сокращать размеры духовной кары.

Дальнейшая соборная деятельность в течение того же заседания имела целью тоже обесславить Фотия, выставить его малопопечительным и небрежным пастырем своего словесного стада. Вызваны были те лица, которые принимали участие в кощунственных действиях и процессиях, устраивавшихся в присутствии императора Михаила III и по его приказанию. Главное лицо этих кощунственных игрищ, протоспафарий Феофил Грилл, уже умер, и явились на собор только три человека, виновные в указанном преступлении, спафарии -- Марин, Василий и Григорий. Но прежде всего, конечно, нужно дать некоторое понятие о том, в чем заключались кощунственные действия вышеуказанных лиц. При Михаиле, по его собственному почину, устроилось нечто подобное тому "всепьянейшему собору", какой был у нашего Петра Великого. Это было, с одной стороны, непристойное шутовство, с другой — нецелесообразный способ осмеять лицемерие и ханжество некоторых членов общества. Двенадцать из сотоварищей Михаила, сотоварищей по кутежам, носили титулы митрополитов, сам он называл себя архиепископом Колонийским. Роль патриарха играл вышеназванный Грилл. Кощунники облекались в священные одежды, пели безобразные песни на напевы церковных песней и даже будто бы позволили себе совершать комедийное действие причащения, причем вместо хлеба и вина употреблялись уксус и горчица. Эта толпа сотоварищей Михаила иногда позволяла себе публичное посмеяние над религией под руководством Михаила, с пением песен и игрой на музыкальных инструментах, она расхаживала по городу, делая вид, что совершается религиозная процессия, и приноровляя свои шутовства к тем дням, когда по церковному обычаю полагалось совершать крестные ходы. (62) Вот из числа этих-то участников шутовских церемоний и вызвано былоа собор 869 года три человека, почему так мало — не знаем.Происходит допрос Марина и двух его товарищей. Руководители собора сказали им: "Объясните, в чем вы обвиняетесь?" Они отвечали: "Михаил устраивал игрища, приказывая нам облекаться в архиерейские одежды, и не только нам, но и многим спафариям". "И вы в самом деле надевали священнические одежды?"Да", — был ответ обвиняемых. "И полагали на главы ваши св. Евангелие?" "Точно так", — отвечали они же. "И вы совершали молитвословия?" Ответ дается утвердительный. "Но кто же из вас совершал их?" "Протоспафарий Феофил, который уже умер", — отвечал Марин. Последовал вопрос: "Да как же они осмелились на такое преступное дело?" Обвиняемые в ответ на этот вопрос говорили, что они боялись не исполнить воли императора, так как они были людьми, зависимыми от императора, имели жен и Детей, нуждавшихся в прокормлении, то и страшились потерять место при дворе. Мало того: они Утверждали, что будто Михаил грозил им смертью в случае их непослушания и что будто некоторые лица,отказавшиеся от участия в кощунственных Церемониях, за свое упорство были и в самом деле подвергнуты казни. На эти рассуждения обвиняемых легаты заметили: "Так неужели для них (Maрина и его товарищей. - - А. Л.) воля императора имеет такое безусловное значение, что они решились бы поклоняться и самим идолам, если бы этого захотел император?" Разумеется, ответ был дан отрицательный. Затем Марин и его сотоварищи, еще раз сославшись на принуждение со стороны императора Михаила, заявили, что они уже покаялись в своем грехе перед патриархом Игнатием и несут положенную от него епитимью. После этого зашла речь по вопросу, который больше всего интересовал собор: видел ли Фотий собственными глазами кощунственные церемонии, совершавшиеся во времена Михаила. Очевидно, если бы было дознано, что Фотий видел это посмеяние религии и молчал, то этим самым доказывалась бы его небрежность в исполнении пастырских обязанностей. Марина и других спросили: "Видел ли Фотий кощунственные действия?" Вопрос ясно давался с целью получить на него утвердительный ответ. Но Марин и его сотоварищи, потому ли, что не получили на этот счет инструкцию от кого следовало, или потому, что не хотели кривить совестью, отвечали уклончиво. Они отвечали: "Не знаем, видел ли Фотий, или нет", но при этом прибавили: "Бог свидетель, все это знали" Спрашивающие удовлетворились этим ответом, молча признав виновность Фотия в попустительстве. (62) В заключение собор определил наложить епитимью не только на тех лиц, которые были допрошены, но и на других участников преступления, почему-то не явившихся на собор. Эта епитимья объявлена в следующее заседание собора, причем подвергнутые наказанию не были снова вызываемы на собор. Вот и самая епитимья: "Те, которые в царствование Михаила насмехались над религиозными обрядами, играя роль епископов, и доселе не покаялись и не понесли церковного наказания, отлучаются от Церкви на три года. Один год они должны находиться в разряде "плачущих" и стоять во время богослужения вне храма; другой год они могут стоять в храме, но вместе с оглашенными; на третий год им позволяется стоять вместе с верными, и только по истечении этого последнего года они могут принимать св. причастие". (63) После некоторых других деяний (именно допроса мнимых местоблюстителей Фотиева собора 867 года — о чем было сказано нами раньше, — обычных провозглашений многолетий и вечной памяти) заседание (64) закончилось. В латинской редакции актов к вышеизложенному присоединено несколько виршей, направленных против Фотия, но не сказано, читались ли они на соборе или нет. В них Фотий назван человеком, который наполнил мир раздорами, был еретиком, низверг законного патриарха, был сопатриархом шута (Грилла), подвергал наказаниям несчастный клир, обращал веру в злохуление и т. д.

Десятое и последнее заседание собора было самым торжественным. Оно происходило 28 февраля 870 года. На нем присутствовали император и его сын Константин, сто девять лиц архиерейского сана, если включать сюда Игнатия, легатов и местоблюстителей, (65) двадцать византийских патрикиев, многочисленное посольство от болгарского князя и, наконец, три посланника западного императора Людовика II, Анастасий Библиотекарь, Суппон, родственник западной императрицы Ингельберги и один придворный Людовика. Эти три посланника прибыли в Константинополь для переговоров о заключении брака между сыном Василия (Константином) и дочерью Людовика, а также для заключения союза против сарацин.

На этом заседании прежде всего происходило чтение церковных правил, составленных собором. Этих правил довольно много (по греческому тексту 14, а по латинскому 27), и они изложены очень подробно. (66) Для нашей цели нет надобности передавать содержание всех правил. Ограничимся немногим. Во-первых, познакомимся с теми правилами, которые касались, так сказать, "злобы дня", сочинены были в видах борьбы с фотианами, а во-вторых, с некоторыми правилами, касающимися общего положения Церкви и представляющими нечто оригинальное. Во 2-м правиле этого собора повелевалось строжайшим образом соблюдать то, что определено папами Николаем и Адрианом по делу Игнатия и Фотия, причем замечено, что лица духовные, противодействующие этим определениям, будут лишаемы сана, а миряне и монахи того же рода будут отлучаемы от Церкви. Другим правилом (пр. 4) постановлено, что Фотий не был и не есть епископ, что все лица, посвященные им во все иерархические степени, лишаются этих степеней, что лица, возведенные им в начальники монастырей (архимандриты), теряют свои должности, что храмы, освященные Фотием или епископами его рукоположения, должны быть снова освящены. Еще одним правилом постановляется: все епископы и клирики кафедрального храма в Константинополе, получившие посвящение от предшественников Фотия — Мефодия и Игнатия, но потом перешедшие на сторону Фотия и не изъявившие послушания этому собору, низлагаются и не должны быть принимаемы в клир, и в том случае, если они раскаются, снисхождение может быть им оказано лишь в том отношении, что в случае раскаяния пусть допускаются к причащению наряду с мирянами (по лат. пр. 25, в греч. его нет). Так как между фотианами было много лиц образованных, занимавшихся преподаванием богословских и светских наук, а также искусством живописи, то одним из правил определено (пр. 7) всех лиц, анафематствованных собором (т. е. фотиан), лишить права преподавать науки и писать иконы. Таковы меры собора, принятые им для борьбы с фотианами. Собор хочет стереть с земли все, что напоминало о Фотии и его приверженцах. Всем известно, что такая попытка не имела никакого успеха, а почему — об этом речь впереди. Из числа правил с общим содержанием заслуживают внимания следующие: во-первых, то, которым воспрещено на будущее время быстрое возведение в церковные должности лиц светских; так, в этом правиле (пр. 5) говорилось, что прежде возведения в епископы известное лицо один год должно быть чтецом, два года иподиаконом, три года диаконом и четыре года священником; а кто возводится в епископы, обойдя эти посредствующие ступени, тот лишается сана. Очевидно, правило вызвано историей поставления Фотия в патриархи. Другими правилами общего содержания охранялась власть и честь Церкви от вмешательства и вторжения светского правительства. Определено было (по греч. пр. 12, а по лат. — чтобы избрание епископов происходило на соборе епископов, причем ни царь, ни его уполномоченный не должны присутствовать под опасением анафемы, за исключением случая, если этого пожелает сам собор епископов; с той же целью оградить авторитет Церкви постановлено, чтобы светское правительство не препятствовало епископам собираться на собор и чтобы на поместных соборах не появлялся император: император может присутствовать только на Вселенских соборах (по греч. пр. 12, по лат. — 17). Для ограждения чести епископов постановлено следующее: ввиду того, что иные епископы низкопоклонничают перед царями и другими правительственными лицами — при встрече с этими последними сходят с лошади и даже с поклоном повергаются на землю, то вперед все подобное запрещено делать под угрозой церковных наказаний как для епископа, низкопоклонствующего, так и правителя, приемлющего поклонение (по греч. пр. 11, по лат. — 14).

Собор 869 года смотрел на себя как на Вселенский; а так как на действительных Вселенских соборах всегда провозглашалось составленное на них вероопределение, то и этот собор должен был сделать то же самое. Но так как на нем не было решаемо никакого догматического вопроса, то вероопределение этого собора вышло совершенно бессодержательным. В указанном вероопределении объявлялось о необходимости принимать семь Вселенских соборов, причем этот собор провозглашен восьмым Вселенским собором, говорилось об осуждении Фотия и его приверженцев и т. д. Вслед за тем прочитана была речь императора, в которой, между прочим, говорилось, что всякое духовное лицо или мирянин в случае противодействия определениям этого собора будет беспощадно изгоняем из столицы — Константинополя. Затем той же речью внушалось мирянам, что они должны быть послушны в отношении к пастырям и прочее в этом роде. После этого император спросил у членов собора: довольны ли они определениями собора? Все, конечно, дали ответ положительный. Легаты обратились с просьбой к императору о том, чтобы он своей подписью утвердил деяния собора. Император изъявил согласие, но, и из уважения к собору, и следуя примеру императоров Константина Великого, Феодосия I и Маркиана, пожелал подписаться после всех епископов (ничего такого о вышеупомянутых императорах, впрочем, неизвестно). Но легаты упросили императора подписаться, по крайней мере, после имен патриарших местоблюстителей. Начались подписи. Подписывались под актами в пяти экземплярах, по числу патриарших кафедр. Император и его сын не только подписали свои имена, но и поставили знак спасительного креста. Этим и кончилось десятое (67) заседание собора.

Римско-католический историк Гергенрётер говорит: "Принимая во внимание великое число епископов в тогдашнем Византийском патриархате и сравнивая собор 869 года с позднейшим собором при патриархе Фотии, первый (собор. — А. Л.) представляется слабым по числу его членов: такого малого количества епископов не было ни на одном из прежних Вселенских соборов". Тот же ученый находит объяснение этого странного явления в "том духовном преобладании, в том безмерном влияний, какого достигла личность Фотия в среде его приверженцев, так что воля самого императора не могла заставить фотиан подчиниться собору". (68)

Дорогие гости византийского императора и патриарха, легаты римские, недолго оставались в Византии по окончании собора. В марте они собрались в обратный путь. Император задал им пир и богато одарил их. Спафарий Феодосии проводил легатов до Диррахиума, но о безопасности дальнейшего пути своих гостей император не позаботился. А их между тем ожидало несчастье. Во время морского путешествия на них напали пираты — славяне и забрали их в плен. Напрасно папа ожидал возвращения своих легатов: они исчезли. Потом, когда папа узнал о судьбе их, он принял все меры к освобождению несчастных из плена; но прошло немало времени, прежде чем эти старания увенчались успехом. Только в декабре 870 года, после тяжких испытаний, возвратились легаты восвояси. Само собой понятно, они были ограблены — и самая драгоценная вещь, подлинные акты собора 869 года, пошла прахом, пропала. (69) Итак, папа Адриан лишился удовольствия видеть позор Восточной Церкви, те собственноручные подписи византийского царя и патриарха и некоторых восточных епископов, подписи, которые бы могли доставить так много радости папе ценой неслыханного унижения Восточной Церкви.На Западе собор 869 года признан Вселенским, и он считается таким доныне. При своем посвящении папы произносят древнюю клятвенную формулу, в которой этот собор причисляется к числу Вселенских, а правила этого же собора внесены во все католические собрания церковных канонов. (70)

Не то видим на Востоке. Патриарх Фотий тотчас по окончании собора объявил его "варварской засадой", комедией, где "давались представления, как на сцене", сборищем "неистовых корибантов и вакхантов", собранием, которое само себя "покрыло стыдом". (71) Впоследствии Фотий постарался уничтожить всякую память об этом соборе в Восточной Церкви. И его благородные усилия имели полнейший успех. Забвения, полного забвения — вот чего достиг в скором времени этот собор на Востоке. Прошло немного времени после того, как был собран этот собор — и он теряет всякое значение здесь. "Забыт собор, остались без употребления и его правила, ни один греческий канонист не комментирует этих правил, ни один юридический сборник не приводит их текста, они как будто бы сквозь землю провалились, и только немногие греческие рукописи сохранили сокращенный текст актов этого собора". (72)

Такова была судьба собора 869—870 годов на Востоке. И эта судьба была вполне заслужена собором.

(1)Zonaras. Annales. XVI, 8; Leo Gratnmaticus. Chronographia. Bonn. P. 254.

(2)Hefele. Op. cit. Bd. IV. S. 344; Hergenrother.Op. cit. Bd. II. S.14. Cf.: Photii epistolis Basilic imperatori (PG. 192. Col. 765).

(3)Кто такой Феофил, "патриарх Михаила", это будет достаточно разъяснено ниже.

(4)Nicetas Paphlago. Op. cit. Col. 528.

(5)Vita Hadrian! (papae): Ignatium patriarcham, populo adnitente,patriarchiorestituit. PL. T. 128. Col. 1386. Биография эта печатается между трудами Анастасия Библиотекаря, но не принадлежит ему.

(6)Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S.18.

(7)о. Герасим (Яред), иером. Указ. соч. С. 178, 204, 248.

(8)Mansi. Т. XVI. Р. 46. Epistola Basilii ad Nicolaum.

(9)Mansi. Т. XVI. Р. 47-49; 325-328.

(10)Спафарий — военный чиновник вроде офицера; другое название, происходящее от того же слова: протоспафарий (этот чин сейчас встретится в нашей речи) означает генерала.

(11)Vita Hadriani (papae). Col. 1388-1390. Возможно, что латинский автор разукрасил картину при помощи фантазии.

(12)Быть может, не лишнее дело дать вообще понятие об актах соборных. Актом соборным называется описание одного дня соборной деятельности. В каждом акте точно обозначалось: где происходило заседание, когда, кто присутствовал на нем; затем вписывались документы, которые прочитывались, беседы, речи или суд, которые имели здесь место; все это скреплялось подписью всех заседавших на соборе, как духовных лиц,такимператора и сановников. Записи делали официальные писцы. Подлинные акты хранились или в церковном архиве, или в Царской библиотеке.

(13)Вопросы о том, можно ли считать труд Анастасия действительным переводом с подлинника, не вернее ли передают дело греческие извлечения из актов, от чего зависят разности в показаниях между латинским и греческим текстами, насколько существенны эти разницы, эти вопросы в науке решаются далеко не одинаково. Римско-католический ученый, историк Гергенрётер держится следующего воззрения по поводу сейчас указанных вопросов: "Между обоими текстами нельзя находить существенных различий; порядок соборных рассуждений там и здесь совершенно одинаков, нельзя находить между двумя текстами явных противоречий. Текст Анастасия нужно признавать вполне достоверным и считать подлинным экземпляром соборных деяний. Греческие извлечения могут служить только к пополнению и пояснению латинского текста". Этот ученый допускает, что первоначальный греческий текст актов собора был в некоторых отношениях короче Анастасиева латинского текста. Главную разницу он полагает в числе канонов собора; в латинском тексте их 27, а в греческом 14 (Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S. 64, 65, 68, 75). Другой католический ученый, канонист Гефеле вполне соглашается с заявлением Анастасия, что его акты — точный перевод с греческого, что он переводил почти буквально, насколько это позволяли свойства языков греческого и латинского (Hefele. Op. cit. Bd. IV. S. 371). Протестантские ученые мало интересуются теми вопросами, о которых у нас речь. Так, известный Неандер в своей "Церковной истории" не делает никаких замечаний по данному поводу. Из греческих писателей приведем мнение К. Икономоса. По его суждению, латинская редакция есть не перевод с подлинника, а оригинальное сочинение Анастасия, сочинение, содержащее в себе много искажений, произвольных прибавлений и убавлений, греческая же редакция есть произведение игнатианина, более добросовестного (см.: Герасим (Яред), иером. Указ. соч. С. 69). Русские писатели тоже имели случай выразить свои взгляды на занимающий нас вопрос. Так, автор "Правды Вселенской Церкви" замечает: "Нельзя верить тому тексту, какой привез с собою в Рим и перевел с греческого Анастасий, написавший столь пристрастное к нему предисловие против Фотия. Греческий текст, названный извлечением из актов, едва ли не есть настоящий текст актов, ибо он имеет довольно полноты; Анастасий же произвольно дополнил или изменил многое" (с. 263, 265). Со своей стороны, автор "Отзывов о Фотии" Герасим пишет: "Нет особенной надобности рассуждать о подлиности или неподлинности актов, равно как о том, какая Редакция предпочтительнее и вернее, латинская или греческая, потому что, с одной стороны, обе редакции если не вполне, то приблизительно верно представляют дело, а с другой, та и другая из них одинаково враждебны Фотию" (с. 169-170). Мы лично уже имели случай выразить наше мнение, и вторичный пересмотр нами актов не дает оснований изменять прежде высказанное мнение. Вот оно: "Та и другая редакции вышли из партии иг-натиан. Для историка обе редакции имеют равный интерес. Степень правдивости одной в сравнении с другою определить трудно. Во всяком случае, латинская редакция соответствует обстоятельстам дела" (Очерки истории Византийско-восточной Церкви... М., 1878. С. 16).

(14)Что это за часть храма и почему она называлась таким необычным именем, это требует краткого разъяснения. У греков во время богослужения мужчины и женщины становились в церквах отдельно. Женщины помещались в верхних галереях. Эти галереи не должно представлять себе в виде маленьких и легких хор; они устраивались прочно на столбах и на сводах и были обширны. Так было и в храме Св. Софии. Эти галереи здесь были так просторны, что собор 869 года удобно помещался на одной правой их стороне (Mansi. Т. XVI. Р. 309). Они носили название катехумении не потому, что здесь происходили катехизические (огласительные) поучения, а потому, что женщины участвовали в богослужении не столько зрением, сколько слухом. Очень оригинальное объяснение названия катехумении дает профессор Е. Е. Голубинский. Он говорит: "Вероятнее всего видеть в этом названии уничижительное и пренебрежительное (ироническое) имя, данное женским галереям простонародьем в смысле места оглашенного, несобственной церкви". В доказательство своего толкования автор ссылается на одну новеллу Льва Мудрого (Ист. Рус. Церкви. Т. 1, Ч. 2. С. 207).

(15)Mansi. Т. XVI. Lat. text. P. 17-18; Gr. text. P. 309.

(16)Патриарх Фотий не считал этих лиц действительными уполномоченными. Так, в одном письме он пишет: "Никогда не бывало, чтобы посланники нечестивых измаильтян преобразовались в мужей священноначальственных, чтобы им предоставлялись патриарший права и объявлялись они представителями собора, как это, однако, было на соборе 869 года" (Photius. Epistola ad. Theodosiu. Col. 892). Замечательно, что сам Гергенрётер, который так защищает этот собор, не может не сознаться, что представители восточных патриархов на этом соборе едва ли были подлинны. Сказав о том, что со времени сарацинского владычества за патриарших представителей стали принимать всякого, кто приходил с какими-либо поручениями от патриархов в Константинополь, этот ученый замечает, что нет ничего странного в том, если бы то же было и на соборе 869 года. Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S. 63.

(17)Латинский текст этой формулы подробнее и резче, чем греческий текст. Но нет оснований сомневаться в точности латинской редакции. Формула эта не новая; такая же была предложена от папы Гормизда Церкви Константинопольской еще во времена императора Юстиниана: изменены лишь имена анафематствуемых еретиков и схизматиков. Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S. 80.

(18)Можно, кажется, с полною справедливостью предполагать, что только потому император и потребовал от местоблюстителей этой записки, что в письме иерусалимского патриарха ни слова не было сказано против Фотия.

(19)Нам необходимо было бы опровергнуть заявление Илии о непризнании Фотия патриархом прочими восточными патриархами, но от этого труда избавляет нас Гергенрётер, этот враг Фотия, который замечает, что заявление местоблюстителей патриарших, будто Игнатий всегда (а Фотий, очевидно, никогда) признавался действительным патриархом в восточных патриархатах, не согласуется со строгою истиною. Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S. 63. Сверх того ср. Герасим (Яред), иером. Указ, соч. С. 175.

(20)Mansi. Т. XVI. Lat. text. P. 16-37; Gr. text. P. 310-319 (первое заседание собора).

(21)Этот Павел был посвящен в архиепископы Фотием, а Игнатием лишен должности, но потом, ввиду его способностей, ему дано было почетное место хартофилакса. Mansi. Т. XVI. Lat. text. P. 38 (Заметка Анастасия).

(22)В греческом тексте актов сказано только, что всем им возвращен их сан (Mansi. Т. XVI. Р. 321), а в латинском (Ibid. P. 42) замечено, что не только на диаконов, но и на пресвитеров патриарх возложил орари (oraria). Не ошибка ли это латинского писателя — Анастасия? Нет, латинский писатель здесь называет священническое отличие — эпитрахиль его настоящим именем; ибо эпитрахиль есть не что иное, как орарь, обернутый около шеи и спущенный концами наперед. Это ясно видно в лицевом (иллюстрированном) менологии Василия Македонянина (X века).

(23)Mansi. Т. XVI. Lat. text. P. 37-43. Gr. text. P. 320-321.

(24)Nicetas Paphlago. Op. cit. Col. 548.

(25)Mansi.T. XVI. Lat text. P. 44-53. Gr. text. P. 324-328.

(26)Из этого факта Гергенрётер выводит заключение, что фотиане пользовались свободой, а не были под арестом. Но этот ученый забывает, что фотиан было такое множество, что мысль об их аресте была бы нелепостью (Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S. 88), а потому правительство и не отваживалось на это.

(27)Нет оснований не верить Феофилу и Захарии, что они служили обедню с папой. Это было, по их словам, до собора Константинопольского 861 года, а в то время папа Николай еще миролюбиво относился к Фотию, как показывает образ действий папских легатов Захарии и Родоальда.

(28)Mansi. Т. XVI. Lat. text. P. 53-74. Gr. text. P. 328-340.

(29)Разумеется, Фотий, указывая на сходство своего оложения с положением Христа, вовсе не имеет в виду выставить себя страстотерпцем, каким был Искупитель человечества, и дает заметить собору лишь одно: как Спаситель, так и он, Фотий, были судимы беззаконным судом. А в этом едва ли можно находить что-либо предосудительное.

(30)Поставление Фотия, например, произошло в полной сообразности с канонами. На этом же самом соборе Илия Иерусалимский, сам не замечая того, проговаривается и Делается защитником Фотия. Он говорит: "Игнатий после своего низложения дал подписку, что он отрекается от патриаршества" (Mansi. Т. XVI. Р. 35). Следовательно, кафедра была действительно вакантна, и преемник Игнатия не есть узурпатор.

(31)Mansi. Т. XVI. Lat. text. P. 74-81. Gr. text. P. 340-344.

(32)Гергенрётер (Op. cit. Bd. II. S. 97) при описания пятого деяния собора, деяния, прямо направленного против Фотия, считает нужным выписать заключительные многолетия с полною подробностью, чего при описании других заседаний собора он не делает. Здесь у него читаем: императорам Василию и Константину, "мстителям неправды, врагам лжи". Читатель может подумать, что такого рода многолетствования имели место лишь на этом заседании, а между тем они провозглашались на всех заседаниях.Здесь же их выписал Гергенрётер лишь из ненависти к Фотию, которая доселе руководит пером католических ученых.

(33)Выше мы имели случай заметить, что Илия на первом заседании этого собора признавал факт отречения Игнатия от патриаршества во всей его силе. А теперь тот же Илия ставит под сомнение этот факт. Видно, что оратор совсем запутался в своих объяснениях. Могло ли быть благоприятным впечатление таких неустойчивых объяснений на фотиан? Тем более что в настоящей речи Илия, кажется, приспособляется к воззрениям императора, как покажем сейчас, не склонного признавать факт отречения Игнатия.

(34)В этом месте между латинским и греческим текстом актов существенное разногласие. По греческому тексту, многие фотиане, на самом деле, во время речи Илии перешли от Фотия на сторону собора, а по латинской редакции, Илия только упоминает о том, что еще прежде многие фотиане оставили Фотия и воссоединились с Игнатием. Но греческий текст, очевидно, неправилен, потому что такой важный факт акты описали бы в более подробных чертах, а не ограничились бы одной строчкой. Что касается латинского текста, то и здесь возникают затруднения: на какой именно факт указывает Илия? Ни на одном из предшествующих заседаний фотиане — да еще в большом числе — на сторону Игнатия не переходили. Быть может, разумеется второе заседание...

(35)Неясно: что такое за подписи и клятва? Впрочем, об этом скажем ниже.

(36)Вот подробности речи Захарии. В доказательство того, что папы выносили решения, не сообразные с истиною, оратор указывал на два примера: папа Юлий (IV в.) на соборе оправдал Маркелла Анкирского, и, однако же, он был и остался еретиком; далее, римские папы (в V в.) оправдали Аниария, пресвитера из Африки, но Карфагенский собор признал его, Аниария, лишенным сана. Что касается папы Николая, то оратор говорил: основания, по которым он не признал законности Фотия, недостаточны. Николай, во-первых, не признавал Фотия потому, что он сделан патриархом прямо из мирян, но также из мирского состояния возведены были и Амвросий Медиоланский, и Евсевий Самосатский (IV в.), и патриархи Тарасий, Никифор; во-вторых, Николай утверждает, что Фотий посвящен епископами, отлученными от Церкви (Григорий Асвеста и др.), но они отделялись от общения с Церковью (Игнатием), а не были преступниками: как скоро они вошли в общение с Церковью, они сделались такими же епископами, как и прочие епископы и т. д.

[Епископ Анкирский Маркелл отрицал Никейское богословие и борьбу с арианами построил на авторитете Св. Писания. О богословии Маркелла и его осуждении см: Болотов В. В. Лекции по истории древней Церкви. Т. IV. С. 122-131; Спасский А. А. История догматических движений... С. 293-298.

Аниарий, пресвитер Африканской Церкви, осужден на Карфагенском соборе как сторонник пелагианства.]

(37)Вот подробности речи Митрофана. Фотиане говорят, что в Восточной Церкви не один Фотий прямо из мирян сделан епископом, но что то же бывало и с другими очень известными лицами архиерейского сана. Но, говорит оратор, — между случаем с Фотием и другими указываемыми случаями есть разница: те лица возведены были не путем вмешательства гражданского правительства в дела Церкви и возведены на кафедры, бывшие праздными, по причине смерти или отречения их предшественников, а Фотий посажен на кафедру гражданским правительством, вопреки церковным правилам — и притом при жизни своего предшественника. Далее — нельзя усматривать крупных ошибок со стороны пап, рассуждает оратор, в их отношениях к Маркеллу и Аниарию: Маркелл был принят в общение не одним Юлием, а и Афанасием Великим, и притом после того, как Маркелл отрекся от своей ереси. Когда же Маркелл снова возвратился к лжеучению, то он был осужден папою Либерией. Что же касается Аниария, то собор в Карфагене скорее соглашался с решением папы по вопросу об этом лице, чем противодействовал этому решению. В заключение речи Митрофан рассматривает вопрос: Григорий Асвеста и другие епископы, посвящавшие Фотия, были ли лицами, отлученными от Церкви? — и утверждает, что они действительно были таковыми, ибо они были преступниками закона. Замечательно, говорит оратор, что Фотий пожелал посвящения от руки отлученных "по своей прихоти, без всякой необходимости". Подумаешь, что Фотий умышленно хотел нарушать правила Церкви.

(38)Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S. 105.

(39)Mansi. T. XVI. Lat. text. P. 81-96. Gr. text. P. 344-357.

(39 а) Замечательно: Игнатий во все время соборных заседаний молчит. Видно, что он был не мастер вести словопрения. Как же после этого неправы византийские описатели собора 869 года, представляющие, что на нем говорил все Игнатий, а, напротив, Фотий молчал!

(40)Отцеубийцею он назван потому, что занял кафедру Игнатия, презрев его как своего духовного отца, по воззрению врагов Фотия.

(41)Греческий эпитоматор актов этого собора называет эти вирши: aklleis, т. е. никуда не годными, и совершенно справедливо.

(42)Mansi. Т. XVI. Lat. text. P. 96-134. Gr. text. P. 357-381.

(43)Nicetas Paphlago. Op. cit. Col. 545.

(44)Таковы сведения об этих рукописаниях, находящиеся в актах собора; но нельзя не видеть, что сведения эти недостаточны и не совсем ясны. Что это за подписи? Видно, что они, по взгляду собора,представляли дело обыкновенное. Можно, конечно, думать, что Фотий, для того чтобы наиболее упрочить себя на патриаршей кафедре, брал подписи и клятвы в верности ему со стороны пасомых и клириков. Но мы не понимаем: каким образом такие подписи могли пособить ему? Да и налицо тот факт, что Фотий был низвержен. Притом, на что могли понадобиться ему подписи даже от безвлиятельных ремесленников? Не проще ли под именем непонятных этих подписей разуметь вот что: когда Фотий вступил на кафедру, а Игнатий между тем агитировал против него, а потом, когда Фотий совсем был низвержен, не появлялось ли в обществе, начиная от лиц высших и до низших, желания защитить и удержать Фотия на кафедре? И не выражали ли они свое это желание в каких-либо петициях на высочайшее имя и адресах на имя Фотия с собственноручными подписями? Вещь, полагаем, не невозможная. Вот и появились рукописания.

(45)Считаем нужным сообщить некоторые сведения об этом Константинопольском соборе, так как раньше не было случая сказать о нем. Этот собор происходил г Константинополе Великим постом 867 года; на нем присутствовали император Михаил III и бывший в это время кесарем Василий Македонянин, патриарх Фотий, уполномоченные от восточных патриархов, большое число митрополитов и епископов Византийского государства, значительное число императорских сановников. Собор созван был для противодействия притязательности папы Николая, позволившего себе на Римском соборе 863 года предать Фотия анафеме и провозгласить его низверженным с патриаршей кафедры. На этом соборе, в свою очередь, Николай был анафематствован частью за его непомерные папские притязания, выразившиеся в непозволительном вмешательстве в дела Константинопольской Церкви, частью за те отступления в учении веры и обрядах, какие допустила себе Римская Церковь (эти отступления известны). К сожалению, мы не имеем точных сведений о деятельности этого собора; акты его сожжены были на соборе Константинопольском 869 года. Нет никаких сведений о нем и у древних писателей, расположенных к Фотию; об этом соборе говорят лишь враги этого патриарха. Столько лжи наговорили эти последние писатели о соборе 867 года, сколько, кажется, не наговорено ни об одном из древних соборов некоторыми их врагами. Начать с того, что враги Фотия, хотя и признают факт присутствия на соборе императора Михаила и кесаря Василия (Митрофан), но утверждают, что они будто бы не подписались под актами этого собора (биограф папы Адриана), именно, что будто бы Фотий лишь обманным образом в полночь заставил пьяного Михаила подписать эти акты, а подпись-де Василия совсем поддельная. Но только необузданная фантазия может создать образ Фотия, ночью, как тать, проникающего водворец царя и заставляющего императора сделать подпись, смысла которой он не мог разуметь вследствие опьянения; а что касается известия о фальшивости подписи Василия, то этому известию не верит и католик Гергенрётер, допуская, что подпись Василия была действительная, а не фальшивая. Далее враги Фотия уверяют, что будто бы уполномоченные от восточных пат-Риархов на соборе 867 года были не подлинные, а подставные (Анастасий, Никита Пафлагонянин), но до нас Хранилось подлинное окружное письмо Фотия, которым он просит патриархов прислать своих уполномоченных на собор 867 года (PhotiiEpistolaeEncyclic!... Col. 740): если он просил, то, можно полагать, и получил просимое. Далее враги Фотия рассказывают, что будто сна чала под актами собора подписался только 21 митрополит и епископ, а так как де выходило, что собор совсем не пользуется признанием со стороны большинства иерархов, то Фотий сам подделал подписи: он приготовил разные толстые и тонкие писчий трости, первыми он подделывал подписи престарелых иерархов, а вторыми — более молодых; притом же подписи старцев были выведены дрожащею рукою, а подписи молодых архиереев твердою рукою (точно кто в окно подглядывал, как подделывал Фотий подписи!), и таких фальшивых подписей он наделал целую "тысячу" (Анастасий и биограф Адриана). Но сплетатели басен не сообразили того, зачем было Фотию понапрасну трудиться делать 1000 поддельных подписей, когда ему, как ученому человеку, хорошо было известно, что даже ни на одном Вселенском соборе никогда не присутствовало 1000 епископов? Враги Фотия лгали, но меры не знали и тем повредили не Фотию, а себе самим. О деятельности собора враги Фотия сообщают мало известий; но, во всяком случае, они единодушно утверждают, что на соборе папа был отлучен и анафематствован, что, конечно, совершенно справедливо. Anastasii. Praefatio in concilio VIII (Mansi. Т. XVI); Nicetas Paphlago. Op. cit. Col. 537; Vita Hadriani. Col. 1387-1388; Metrophanes episto-lae ad Manuel (Mansi. T. XVI, P. 417). Hergenrother. Op. cit. Bd. I. S. 648-653; Hefele. Op. cit. Bd. IV. S. 342-343.

(46)Положим, сожжение различных документов, относящихся к временам патриаршества Фотия, доставило большое удовольствие собору, но зачем же было коптить великолепный купол Софийского храма?

(47)Не сказано, какой сосуд. Вероятно, заржавленная жаровня из ризницы Софийского храма.

(48)Столь же торжественно было произведено сожжение актов собора 867 года и в Риме. Вот рассказ биографа папы Адриана о сожжении другого экземпляра тех же актов. Посланные от императора Василия и Игнатия доставили акты этого собора папе Адриану в запечатанном виде. Посланный от Игнатия бросил их на землю возле папы и сказал: "В Константинополе они уже прокляты, ^то же следует сделать и в Риме"; а посланный от императора стал попирать их ногами и разить мечом и сказал: "Я уверен, что здесь сидит диавол". Затем, когда открылся собор в Риме, в храме Св. Петра, против Фотия 869 г.), папа приказал принести акты на собор; все Присутствующие топтали их ногами, после чего выбросили вон. На площади был приготовлен костер, куда они Наконец и были брошены. По рассказу описателя, акты сгорели очень скоро, несмотря а моросившийдождь. (Vita Hadriani. Col. 1387-1388).

(49)Враги Фотия, давая описание деятельности собора 867 года, уверяют, что на нем были приняты от некоторых лиц заведомо ложные жалобы на папу Николая (AnastasiiPraefatioinconcilioVIII; Mansi. Т. XVI. P. 5).

(50)Вопросом о том, истинные или фальшивые были местоблюстители на Фотиевом соборе, рассматриваемый собор занимается еще на 9-м заседании. Скажем, кстати, в чем состояли дальнейшие занятия собора по вопросу. На собор вызваны были, кроме известного нам Леонтия, какой-то еще Георгий (или Григорий) и какой-то Сергий. Куда девались прежние лица (Петр и Василий) — неизвестно. Откуда взялись эти Георгий и Сергий — опять неизвестно. Видно, что этого добра в Константинополе было немало. Но вот что остается совершенно непонятным. Прежде понадобились для допроса на соборе лица с именами — Петр, Василий и Леонтий, конечно, потому, что такими именами были названы местоблюстители в актах Фотиева собора. Но поймет ли кто, почему на дальнейшем заседании в качестве соучастников Фотиева собора выступают вместо Петра и Василия какие-то Георгий и Сергий? Ясно одно, что на соборе 869 г. тянется какая-то канитель. Странный собор, странные его деяния! Правда, можно предположить, что мнимых местоблюстителей на соборе было не три, а больше; но для такого предположения не имеется оснований. На девятом заседании снят был допрос с Леонтия,Георгия и Сергия; все они заявили, что ничего не знают о соборе 867 года, и согласились анафематствовать тех, кого собор (869 г.) анафематствует. Как "нищих" и "бродяг", собор с миром отпустил допрошенных (Mansi. Т. XVI. Р. 155-156). Что это, как не "комедия", по выражению о. Герасима (Указ, соч. С.185).

(51)Герасим (Яред), иером. Указ. соч. С. 182. Возникает вопрос: что сожжено было на соборе этом — оригинал дел собора 867 года или список с них? Наши документы прямо об этом не говорят, но, принимая во внимание, то митрополитам на соборе 869 года предлагался вопрос: ваши ли эти подписи (Vestrae haes ubscriptiones)? - Должно склоняться к мысли, что сожжен оригинал.

(52)Замечательно, ни на одном соборе не было так много говорено о важности пяти патриархов (пентархии), как на этом. Это делалось с целью противодействовать фотианам, которые говорили, что они свое спасение полагают не в согласии с патриархами, а в согласии с церковными правилами. Нельзя не сказать, что в приведеннных словах Вааниса теория о важности пяти патриархов получает искусственную форму.

(53)В древности амвон устраивался не так, как теперь: он был высок и поместителен, имел вид открытой беседки на высокой подставке; на него всходили по лестнице.

(54)Mansi. Т. XVI. Lat. text. P. 134-143. Gr. text. P. 381-389 (восьмое заседание).

(55)В греческом тексте (Mansi. Т. XVI. Р. 389, 392) указано, что лиц сановных на заседании было гораздо больше, а епископов "свыше ста"; но это случайная или же тенденциозная ошибка: писатель отнес к девятому деянию то, что принадлежало лишь десятому деянию.

(56)Незнаем, что это за историк Александр; но во всяком случае нижеследующий рассказ патриарха совершенно согласен с "Церковной историей" Евсевия (V, 12; VI,10-11).

(57)Или иначе "Перво-второй" собор; он был описан выше.

(58)Поставление Игнатия могло быть названо неправильным в том отношении, что он сначала назначен был патриархом единоличной властью императрицы Феодоры, а потом уже назначение его было подтверждено собором епископов (если такой собор действительно был созыва, тогда как следовало поступить наоборот: избрать(посредством открытого голосования) патриарха должен был собор епископов, а уже утвердить императрица. С этой точки зрения, показания свидетелей против Игнатия не могут считаться фальшивыми. Все дело лишь в том, что при спокойном положении Церкви такая неправильность осталась бы без последствий. Но не то было в эпоху Игнатия и Фотия.

(59)Opera ejus pejora sunt omni haeresi, quia diaboli operarius est! Возглас впору лишь нашим раскольникам и недостоин просвещенных представителей Византийского собора.

(60)Так объясняет ловкий Ваанис, почему из 72 свидетелей, являвшихся для показаний против Игнатия в 861 году, на теперешний собор явилось всего-навсего лишь 13 человек. Перемереть очень многие из них не могли: прошло ведь только 8 лет со времени собора 861 года; больных и отсутствующих тоже нельзя считать десятками. Ясно, что большинство бывших свидетелей не пожелало идти на собор, и, весьма вероятно, потому, что не считали делом справедливым отказываться от прежде данных показаний на соборе 861 года — 13 человек явилось, а почти 60 нет. Может ли это быть случайностью? Обратим внимание на то, что явились с винной головой все одни чиновники (исключение: отставной диакон, да и тот мог быть на гражданской службе); говорим: чиновники, следовательно, люди вполне зависимые от правительства, живущие его милостями; а могли ли такие лица ослушаться императора, если бы он приказал им показать ложь, признать себя виновными без вины, — сделать это на таком соборе, деятельность которого соткана была из одной сплошной лжи.

(61)Вот ясное указание на то, что частое причащение христиан было не в одной глубокой древности, а и в IX веке. Если правило позволяет им причащаться лишь в праздники Господни (число которых и тогда было значительно), то отсюда следует, что прочие верующие, Не несущие епитимьи, церковно-правоспособные, имели право и обычай причащаться еще чаще, быть может, каждый воскресный день. Значит, Византия IX века, Несмотря на все свои нравственные недостатки (о которых Частью дает понятие изучаемый нами собор), несмотря На господство в ней внешнего благочестия, некоторыми ^сторонами церковной практики тесно сближалась с прекраснейшими обычаями первохристианской древности.

(62)Лебедев А. П. Очерки истории Византийско-восточные Церкви IX-XI веков. М., 1878. См. предисловие, с 12.

(63)Может ли в самом деле Фотий быть обвиняем в недостатке пастырской ревности, в попустительстве по отношению к Михаилу, забавлявшемуся кощунственным шутовством? Едва ли. Есть основание полагать, что когда Фотий стал патриархом, кощунственные действия прекратились, Феофил — главное лицо в этих действиях, — оставил дворец; во всяком случае, несомненно, что публичное доказательство кончилось. Если кому может быть сделан упрек в недостатке пастырской ревности в отношении к Михаилу, так это Игнатию, который сам встречался на улицах с шутовской процессией и, однако, оставлял дело без внимания (эта сторона вопроса достаточно разъяснена о. Герасимом (Указ. соч. С. 130, 132)). При этом следует принять во внимание клятвенное уверение одного близкого к Фотию епископа, высказанное на соборе 869 года, — что Фотий, сделавшись патриархом, не видывал шутовства Грилла (Mansi. Т. XVI. Р. 88).

(64)Правило 16-е собора по латинской редакции p. 169). В этом же правиле положены прещения и угрозы Церковными наказаниями как относительно царей и правительственных лиц, позволяющих себе кощунство, так и относительно патриарха и епископов, не обличающих этого кощунства.

(65)Mansi. Т. XVI. Lat. text. 143-157. Gr. text. P. 389-397.

(66)Какое громадное отличие от собора 861 года, созванного для борьбы с игнатианами под главенством Фотия! На этом соборе присутствовало 318 епископов.

(67)Не только число греческих правил меньше, чем латинских, но даже изложение сходных по содержанию правил не всегда одинаково. Отчего зависела разность в числе правил, решить нелегко. Все попытки объяснить опрос остаются не достигающими цели (см., например, Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S. 68-70). Вероятнее всего, скажем мы, разница объяснялась тем, что греческий редактор актов выписал из подлинных актов лишь такие правила, какие ему показались особенно важными.

(68)Mansi. Т. XVI. Lat text. P. 157-195. Gr. text. 397-409.

(69)Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S. 127-128.

(70)Vita Hadriani. Col. 1393-1394. Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S. 131.

(71)Phothii epistola ad Theodosium monachum. Т. 102. Col. 892-893.

(72)Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S. 540.