Анатолий Краснов-Левитин

ЛИХИЕ ГОДЫ: 1925-1941

К оглавлению

Номер страницы после текста на указываемой странице.

ОТРОЧЕСТВО. ЦЕРКОВЬ

Помню, после войны была пьеса Гросмана «Надо ли верить пифагорейцам ?» Я не верю. А мог бы поверить. В моей жизни особую роль играли все годы, кончающиеся на «5» и на «0». И страшной катастрофой обозначались все годы, оканчивающиеся на девятку.

Во всяком случае 1925 год — первый переломный год в моей жизни. В этом году я пошел в школу — в 3 класс. В этом мне пришлось отчитываться через 50 лет, в полиции города Люцерна, когда мне надо было заполнять анкету по поводу предоставления мне убежища. Местный чиновник никак не мог понять, почему я пошел в школу в 10 лет и сразу в 3 класс Пришлось сказать правду : отец не хотел пускать в советскую школу.

В школе я действительно был белой вороной. В классе из сорока человек я был единственный, у которого в школьном журнале, в графе «Социальное положение родителей» стояло «служащие». Все остальные были дети рабочих. Весь околоток знал моих родителей, нашу квартиру, наш образ жизни; поэтому, когда учительница громила мировую буржуазию, все взоры обращались на меня, и я невольно краснел, чувствуя себя ответственным за грехи мировой буржуазии Когда же учительница говорила, что теперь у нас буржуев нет, — ее перебивали десятки детских голосов : «А Толя Левитин ?» Учительница тактично делала паузу и продолжала свое объяснение. И только в четвертом классе учитель географии, усмехнувшись, сказал : «Ну какой же Толя Левитин буржуй ? Он анархист». «А что такое анархист ?» — загалдела ребятня. «Анархист — это такой человек, который не признает никаких законов и правил». «Верно ! Верно!» — послышались голоса. После этого звание буржуя отпало : за мной укрепилась репутация анархиста.

Я и действительно был анархистом : приходил, когда хотел, уходил, когда хотел. Учителям не дерзил, но вел себя так, как будто их не было вовсе. Впрочем, все было бы, вероятно, иначе, если бы в 1925 году не произошло еще одно событие : в этом году мой отец переехал в Москву, а я остался на полной воле — на попечении бабушки и Поли.

Было это так. Отец занимал должность, которую беспартийному никак занимать не полагалось : должность уполномоченного ВСНХ по северо-западному округу. До 1924 года это сходило, т. к. добрейший Алексей Иванович Рыков не придавал этому никакого значения. Но в 1924 году, видимо, решили отца убрать. Прежде всего нагрянула ревизия — из 3 человек : два — беспартийных; один, суровый, во френче, — коммунист. Неделя ревизии врезалась мне в память, как страшно веселое время : каждый день обеды, гости. Для ревизоров закатывали лукулловы пиры. Но всем в доме было не очень весело. Как только ревизоры уходили, веселые улыбки исчезали, за столом начинались взволнованные обсуждения. Отчетливо помню последний день ревизии. Последний обед. Прощание в передней. Захлопнулась дверь. Воцарилась мертвая тишина. Ее прервал мой дядя Гермоген Гермогенович Романов, работавший у отца заведующим канцелярией. «Уполномоченный сел», — сказал он с насмешливой улыбочкой. И в этой улыбочке сразу проскользнуло все накопившееся недоброжелательство к отцу, зависть, месть за бесконечные унижения. Отец в ответ только хмуро махнул рукой. Через несколько дней отцу было предложено уйти по собственному желанию. Впоследствии, когда он оформлял пенсию, он был в затруднительном положении : все его характеристики за период с 1917 г. по 1924 г. были подписаны «врагами народа» — или Рыковым, или Пятаковым.

И отец стал безработным. Первое время все было по-старому : дачи, гости, обеды. Отец жил старыми запасами, потом стал продавать вещи : золотые часы, портсигары. А перспектив не было. Об ответственных должностях не могло быть теперь для беспартийного и речи. От юридической работы отец отвык. Правда, он официально числился на бирже труда безработным, где получал пособие — 25 рублей в месяц. (Этого вряд ли хватало матери на флакон духов).

Помню, был я с отцом на бирже труда : она тогда помещалась на Петроградской стороне, в башнеобразном здании, на Ситном рынке. Отцу выдали пособие и сунули какой-то

талон. «А это что ?» — спросил отец. - "А Вы имеете право на ежедневный бесплатный обед». Отец с улыбкой взял талон, и мы с ним пошли в столовую. В огромном зале стояли столики, покрытые белыми скатертями. На столах — нарезанный черный хлеб. Отец угощал меня черным хлебом, намазанным горчицей. С тех пор на всю жизнь это стало моим любимым лакомством.

Все это было очень мило, но отец через полтора года убедился, что еще немного — и, пожалуй, придется есть эти обеды не с веселой иронической усмешкой, а всерьез. И уехал в Москву искать работу. Там он действительно быстро устроился : стал юрисконсультом спиртоводочного завода.

И началась наша раздельная жизнь. В течение 3-х лет отец жил один в Москве, бывая в Питере лишь наездами, и лишь на лето мы переезжали к нему в Москву. Мать с этого времени совершенно перестала обращать на меня внимание. Она жила на своей половине; рано утром уходила, поздно вечером возвращалась домой. Я не видел ее по целым неделям. Я был исключительно на попечении бабушки и Поли, которые ни в чем мне не мешали. Бабушка — самый близкий мне человек — была, по существу, моим товарищем : я ей рассказывал обо всем, делился с ней всеми моими мыслями и в то же время абсолютно с ней не считался. Поля была мне таким же задушевным товарищем.

Таким образом, в 10 лет я начал свою самостоятельную жизнь. Первым делом я окунулся в церковь. Через короткое время я стал своим человеком в духовной среде и знал всю церковную ситуацию, как профессиональный церковник.

А церковь в это время переживала самый трудный, но и захватывающе интересный период своей истории. И я наблюдал этот период своими мальчишескими зоркими глазенками, и остался он у меня в памяти на всю жизнь. Это было время, когда церковь была расколота, рвалась на куски. В то время в Питере были открыты почти все церкви, которые были до революции, кроме домовых церквей, а также дворцовых церквей и храмов, непосредственно связанных с императорской фамилией. И поделены,„были эти храмы между различными церковными течениями, которых насчитывалось тогда в Питере — 5. И я побывал во всех этих храмах по много раз.

Перечислю сейчас их. Надо же, чтобы знал их будущий историк церкви. Итак, храмы Петрограда, открытые в 20-е годы :

1. Казанский собор. (Обновленческий.) Закрыт в апреле 1932 г.

2. Исакиевский собор. (Обновленческий.) Закрыт в июне 1928 г.

3. Храм Воскресения-на-крови. (С 1928 г. иосифлян-ский.) Закрыт в 1932 г.

4. Храм Великомученицы Екатерины на Васильевском острове. (Обновленческий.) Закрыт в 1935 г.

5. Андреевский собор. (Обновленческий.) Закрыт в 1938 г.

6. Благовещенская церковь на Васильевском острове. (Обновленческая.) Закрыта в 1936 г.

7. Смоленское кладбище (3 храма.) (Обновленческие.) Последний храм закрыт в 1939 г.

8. Киевское подворье. (Православное.) Закрыто в 1937 г.

9. Церковь Милующей Божией Матери в Гавани. (Православная.) Закрыта в 1932 г.

10. Троицкая церковь в Гавани. (Обновленческая.) Закрыта в 1932 г.

11. Князь-Владимирский собор на Петроградской стороне. (До 1926 г. — в ведении группы «Живая Церковь». С сентября 1927 г. до сего дня православный.) Не закрывался.

12. Введенская церковь на Петроградской стороне. (Обновленческая.) Снесена в 1932 г.

13. Матвеевская церковь. (Обновленческая) Снесена в 1932 г.

14. Спасо-Колтовская церковь. (Православная.) Снесена в 1932 г.

15. Церковь св. Иоанна Милостивого. (С 1926 г. принадлежала к группе «Живая Церковь».) Закрыта в 1932 г.

16. Церковь Алексия человека Божия. (С 1927 г. — обновленческая.) Закрыта в 1932 г.

Иоанновский монастырь с могилой Иоанна Кронштадтского. Закрыт в 1923 г.

Покровское женское подворье на Петроградской стороне. Закрыто в 1923 г.

Собор Петропавловской крепости с могилами императоров. Закрыт в 1917 г.

17. Троицкая церковь на Петроградской стороне. Самый

древний храм Петрограда. Сгорела в 1916 г. В 1924 г. выстроена вновь. (Православная.) Снесена в 1936 г.

18. Церковь Николы Трунилы на Петроградской стороне. (Православная.) Снесена в 1932 г.

19. Церковь Спаса на Бочаровской улице. Выборгская сторона. (Православная.) Снесена в 1932 г.

20. Сампсониевский храм. (Православный.) Закрыт в 1934 г.

21. Церковь Петра и Павла в Лесном. (Православная.) Закрыта в 1932 г.

22. Тихвинская церковь в Лесном. (Православная.) Снесена в 1932 г. При ней — небольшая деревянная церковь. (С 1928 г. по 1939 г. иосифлянская; в 1939 г. перешла в ведение патриархии.) Там же часовня — подворье женского монастыря в Лесном. (Православная.) Закрыта в 1929 г.

23. Церковь Зачатия св. Иоанна Крестителя на Каменном острове. (Православная.) Закрыта в 1935 г.

24. Благовещенская церковь за Николаевским мостом. (Обновленческая.) Снесена в 1929 г.

25. Церковь Спас-на-водах. В память Цусимской катастрофы. (Православная до 1927 г. С 1928 г. по 1931 г. — «непоминающие» — духовенство не принадлежало ни к какой юрисдикции. В 1931 г. присоединилась к Ленинградской епархии.) В 1932 г. снесена.

26. Николо-Богоявленский Морской собор. (Православный.) Не закрывался.

27. Русско-Эстонская церковь священномученика Исидора Юрьевского. (Православная.) Закрыта в 1937 г.

28. Покровская церковь в Коломне. (Православная.) Снесена в 1932 г.

29. Михайло-Архангельская церковь в Коломне. (Православная. С 1928 г. нижний храм — иосифлянский.) Храм снесен в 1932 г.

30. Вознесенский собор. (Обновленческий.) Снесен в 1935 г.

31. Спасо-Сенновский собор. (Обновленческий.) Закрыт в 1938 г., снесен в 1961 г.

32. Троицкий собор на Измайловском проспекте. (Православный.) Закрыт в 1938 г.

33. Храм Воскресения Христова у Варшавского вокзала. (Обновленческий.) Закръгг в 1932 г.

34. Путиловская церковь. У Путиловского завода. (Обновленческая.) Закрыта в 1928 г. .»-

35. Церковь на Красненьком кладбище. (Обновленческая.) Закрыта в 1932 г.

36. Введенская церковь у Царскосельского вокзала. (Обновленческая.) Снесена в 1932 г.

37. Церковь св. мученика Мирония. (Православная.) Закрыта в 1930 г.

38. Собор Владимирской Божией Матери. (Православный.) Закрыт в 1932 г.

39. Коневское подворье. (Православное.) Закрыто в 1932 г.

40. Александро-Свирское подворье. (Обновленческое.) Закрыто в 1932 г.

41. Ново-Афонское подворье, на Забалканском. (Православное.) Закрыто в 1930 г.

42. Преображенский собор на Литейном проспекте. (До 1926 г. — Союз Церковного Возрождения. 1926-1934 гг. — православный. С 1934 г. по 1944 г. — обновленческий, с 1944 г. в ведении патриархии.) Не закрывался.

43. Церковь Великомученика Пантелеймона. (Обновленческая). Закрыта в 1936 г.

44. Церковь Скорбящей Божией Матери на Фурштадт-ской улице. (Обновленческая.) Закрыта в 1932 г.

45. Церковь Скорбящей Божией Матери на Лахтинской. (Православная.) Закрыта в 1928 г.

46. Сергиевский собор на Литейном. (Православный.) Снесен в 1932 г.

47. Захарие-Елизаветинский храм. (Обновленческий. Колыбель обновленчества. Место служения священника Введенского.) Закрыт в 1937 г., снесен в 1948 г.

48. Церковь св. Николая на Захарьевской. (Единоверческая православная.) Закрыта в 1930 г.

49. Собор св. Николая на Николаевской. (Единоверческий; с 1928 г. — иосифлянский.) Закрыт в 1932 г.

50. Новодевичий монастырь. (Православный.) Собор монастыря закрыт в 1932 г., последняя небольшая церковь — в 1937 г.

51. Леушинское женское подворье. (Православное.) Закрыто в 1932 г.

52. Успенское женское подворье. На Бассейной улице. (Православное.) Закрыто в 1932 г.

53. Знаменская церковь. (Православная.) Снесена в 1938 г.

54. Храм св. Иоанна Предтечи на Лиговке. (Православный.) Закрыт в 1937 г.

55. Волкове кладбище. 3 храма — православные. Два храма закрыты в 1937 г., небольшая церковь св. Иова Многострадального сохранилась.

56. Митрофаниевское кладбище. (Обновленческое.) Все храмы закрыты в 1932 г.

57. Богословское кладбище. (Обновленческое.) Храмы закрыты в 1932 г.

58. Храм Рождества Христова на Рождественской. (Православный.) Снесен в 1932 г.

59. Старо-Афонское подворье. (Православное.) Храм закрыт в 1933 г.

60. Федоровское подворье. (Православное.) Закрыто в 1932 г.

61. Храм Божией Матери Скоропослушницы на Песках. (Православный.) Снесен в 1932 г.

62. Александро-Невская лавра. 10 храмов. (До 1926 г. — наполовину обновленческая. С 1926 по 1928 г. — православная. С 1928 по 1931 г. — наполовину иосифлянская. С 1931 по 1936 г. — патриаршая.) В 1933 г. все храмы, кроме Духовской церкви, закрыты. В 1937 г. закрыта Духовская церковь. Свято-Троицкий собор Александро-Невской лавры, закрытый в 1933 г., вновь возобновлен и отдан в руки церкви в 1958 г.

63. Церковь Адриана и Наталии на Рождественском проспекте. (Обновленческая.) Закрыта в 1929 г.

64. Церковь Всех Скорбящих Радости на Стеклянном заводе. (Обновленческая.) Церковь снесена в 1932 г., часовня закрыта в 1938 г.

65. Смоленская церковь в селе Смоленском. (Православная.) Снесена в 1932 г.

66. Церковь Михаила Архангела в селе Смоленском. (Православная.) Снесена в 1932 г.

67. Никифоровское подворье в селе Смоленском. (Православное.) Подворье Геннадие-Никифоровского монастыря. Закрыто в 1929 г.

68. Церковь Святой Троицы «Кулич и Пасха». (Православная.) Была закрыта в период с 1935 г. по 1945 г. В данное время открыта.

69. Церковь прел. Серафима Саровского в селе Смоленском. (Православная.)^ Снесена в 1932 г.

70. Преображенское кладбище. (Православное.) Церковь снесена в 1932 г. , , ,,.

71. Духовской собор на Большой Охте. (Православный.) Снесен в 1932 г.

72. Грузинское подворье на Охте. (Православное.) Снесено в 1935 г.

73. Церковь Марии Магдалины. (Православная.) Снесена в 1932 г.

74. Киновий. Филиал Александро-Невской лавры. Церковь Всех Святых. (Православная.) Снесена в 1932 г.

75. Святой Великомученицы Екатерины на Екатерингоф-ском проспекте. (Обновленческая.) Закрыта в 1930 г.

76. Церковь великомученицы царицы Александры на Лермонтовском. (Православная.) Снесена в 1932 г.

77. Церковь в Убежище артистов, Преображения Господня. (С 1928 г. по 1931 г. — иосифлянская.) Закрыта в 1932 г.

78. Стрельнинская церковь. (Православная, с 1928 г. иосифлянская.) Снесена в 1932 г.

79. Церковь Святой Троицы на Стремянной. (Обновленческая.) Закрыта в 1936 г.

80. Часовня Спасителя в домике Петра Великого. (Обновленческая.) Закрыта в 1930 г.

81. Часовня Спасского монастыря у Гостиного Двора. (Принадлежала группе «Живая Церковь».) Снесена в 1932 г.

82. Часовня блаженной Ксении на Смоленском кладбище. (Обновленческая.) Закрыта в 1936 г., вновь открыта в 1946 г., закрыта в 1960 г.

83. Церковь Покрова Пресвятой Богородицы на Боровой улице. (Православная.) Закрыта в 1932 г.

84. Пекинское подворье. Церковь Рождества Христова. (Православная.) Закрыта в 1932 г.

85. Церковь и часовня Преподобномученицы Параскевы Пятницы на Пороховых. (Обновленческие.) Закрыты после хулиганской антирелигиозной кампании в 1929 г.

86. Церковь св. Пророка Илии на Пороховых. (Обновленческая.) Закрыта в 1937 г.

87. Серафимовское кладбище в Новой Деревне. (До 1936 г. церковь находилась в ведении группы «Живая Церковь». С 1936 г. по 1944 г. — обновленческая. С 1944 г. — в ведении патриархии.) Не закрывалась.

88. Церковь Бориса и Глеба на Калашниковой набережной. (Православная.) Закрыта в 1934 г.

89. Часовня Валаамского подворья, на 21 линии Васильевского острова. (Православная.) Закрыта в 1932 г.

90. Часовня Валаамского подворья на Калашниковой набережной. (Православная.) Закрыта в 1932 г.

91. Богоявленская церковь на Гутуевском острове. (Православная.) Снесена в 1932 г.

92. Преображенская церковь за Московскими воротами. (Православная.) Снесена в 1932 г.

93. Церковь св. Апостола Иоанна Богослова на Ивановской улице. (Обновленческая.) Закрыта в 1926 г.

94. Троице-Сергиево подворье на Фонтанке. (Православное.) Закрыто в 1923 г.

95. Церковь св. Богоприимца Симеона и пророчицы Анны. (Православная.) Закрыта в 1937 г.

96. Часовня Черемнецкого монастыря на Моховой улице. (Православная.) Закрыта в 1931 г.

Итак, в Питере (в 20-е годы) насчитывалось 96 храмов. Из них 32 храма принадлежали к обновленческому течению или к различным связанным с ним группировкам, а 5 храмов принадлежали к крайне правому иосифлянскому течению. Кроме того, до 1930 г. под Петергофом была открыта Троице-Сергиева Пустынь. (Последний храм был закрыт в 1932 г.) Очень большое количество верующих совершало паломничества в Макарьеву Пустынь под Любанью (120 км от Питера), которая была открыта также до 1932 г.

Я не прошу извинения у читателя за то, что утомил его списком питерских церквей. Из этих 96 храмов сейчас цело только 7. 89 церквей закрыты, снесены, поруганы, истоптаны.

89 кровоточащих ран.

И сейчас, через 50 лет, они не зажили и не заживут никогда.

Наша приходская церковь — церковь св. Великомученицы Екатерины на Кадетской линии Васильевского острова, ныне Съездовская улица. Церковь типично петербургская — больше нигде в России нет таких церквей. Огромное здание, напоминающее полигон, вымощенное каменными плитами, подобно панели. Три алтаря : главный алтарь — Великомученицы Екатерины, и два придела : Иоанна Крестителя и Иоанна Богослова. На куполе ангел с крестом. Там я бывал на заутрене, на Пасху. Мои родители хоть и мало верующие люди, Пасху праздновали, как полагается. Тут и куличи, и крашеные яйца, и сырные пасхи, и разговены. К заутрене ходили всегда

(обедню не стояли). В 1921 г. меня к заутрене не взяли — и я в темной комнате лишь слышал пасхальный звон. Зато в 1922 г. я ходил вместе с родителями к заутрене. Отец поставил меня на подоконник, и я видел службу. С этого года я ходил с отцом и с Полей к заутрене каждый год (мать потом уже не ходила).

Судьба нашего Екатерининского прихода — судьба всей русской церкви. Еще в 1922 году, когда я там был первый раз, я запомнил открытые царские двери и запрестольный образ итальянской работы. Победно и радостно смотрит Спаситель с пасхальной хоругвью в правой руке. И служит священник, чем-то похожий на Него. Отец Михаил Яворский. Тонкое интеллигентное лицо, все светящееся на пасхальной заутрене светлой радостью. Длинные черные волосы. Лицо, окаймленное темно-коричневой бородкой. Примечательна биография этого человека.

Он родился в 1885 г. в Нижнем Новгороде, в семье священника. Окончил местную Духовную Семинарию первым по списку. В 1905 г. поступил в Петербургскую Духовную Академию. На последнем курсе женился на дочери известного дореволюционного церковного деятеля, настоятеля Казанского собора, протоиерея о. Философа Орнатского — Вере. Как говорят, Вера Орнатская испытывала некоторые колебания — выходить замуж: за будущего священника или нет. Один известный тогда в России схимник посоветовал выходить. И она вышла. Бедная, бедная Вера Философовна! Жалеть ли тебя или молиться тебе сейчас, когда ты там, со своим мучеником-мужем.

Отец Михаил, рукоположенный в 1910 году, был почти сразу назначен настоятелем церкви Великомученицы Екатерины. Темпераментный проповедник, широко образованный, много читавший — как любили его прихожане : любили его и интеллигенты, любили его еще больше простые люди.

Один мой друг говорил когда-то : «Обидно, что, когда талантливый, образованный человек идет в религию, ему скучно заниматься приходской работой : он пишет статьи, читает лекции — и все ложится на плечи простого, малограмотного попика. А что он может ? Только одно : покрыть епитрахилью и сказать : «Прощаю и разрешаю».

Так бывает. Но не всегда. И лучшим примером может служить отец Михаил Яворский. Он принял на свои плечи всю тяжесть приходской работы : он был постоянным гостем

дворницких, чердаков, подвалов. Он был другом старых бабушек, торговавших семечками, приятелем сторожей, прислуги, чернорабочих — этот красивый, стройный батюшка с академическим значком, с тонким лицом интеллектуала. И простые люди его боготворили. Он был человек огромной убежденности и необыкновенной смелости.

1918 год нанес первый удар : во время красного террора был расстрелян его тесть, протоиерей о. Философ Орнатский. Но трагическая участь тестя не испугала отца Михаила : он проповедовал так же пламенно, как в дореволюционное время : он призывал народ к стойкости, к защите заветных святынь.

Особенно прославила его речь в Александро-Невской лавре в 1922 году. Только что был расстрелян митрополит Вениамин. Из лавры изымались мощи святого князя Александра Невского. Испуганная, дрожащая братия лавры смиренно молчала. Народ безмолвствовал. И тут поднял свой голос настоятель Екатерининского храма. Обращаясь к народу, он сказал : «Своими руками, своими руками отдаете вы святыню ваших предков. И на вас падет ответ за поругание святыни». Эта речь откликнулась в сердцах питерцев : через 20 лет многие вспоминали ее.

С начала раскола отец Михаил занял четкую и ясную линию: неизменно он поминал арестованного Патриарха Тихона. Для всех было ясно, что, пока он настоятель, Екатерининский храм остается тихоновским. Между тем, на Васильевском острове начиналось брожение. На сторону обновленцев перешел настоятель соседнего Андреевского собора, протоиерей Николай Платонов, — один из самых талантливых и самых плохих людей из всех, кого мне пришлось встретить в жизни. Я о нем уже писал. Придется писать и еще, ибо он играл большую роль в жизни церковного Питера и в моей жизни. Умный и энергичный политик, о. Николай Платонов быстро перевел в обновленчество все храмы на Васильевском острове. Понимал он, однако, что пока о. Михаил на своем посту, храм Великомученицы Екатерины — неприступная крепость. И вот он решил действовать обходным маневром : он привлек на свою сторону некоего Балашова — торговца, являвшегося церковным старостой. Неоднократно он бывал у него в гостях : обещал, что в случае перехода храма в обновленческие руки Балашов останется полновластным хозяином всех церковных средств; тонко намекал, что только войдя в контакт с властью, он сможет искупить свое купечество (прав-

да, третья гильдия, но все-таки купец). Наконец, отец Николай Платонов доказывал, что только благодаря обновленчеству Церковь может сохраниться в советском государстве. Как бы то ни было, через месяц Балашов был ярым сторонником обновленчества. После этого Платонов принялся за обработку отца Никифора — второго нашего батюшки. Холодный и чопорный чиновник в рясе (с солидной лысиной и с аккуратно раздвоенной седой бородой), живший по одной лестнице с отцом Михаилом (по 1-ой линии, площадкой выше), о. Ники-фор внимательно слушал о. Николая. Здесь Платонов пугал призраком красного террора. Это не были пустые слова : тон газет в это время становился все более и более зловещим — и угроза физического истребления духовенства была вполне реальна. «Единственное спасение — надо показать, что не всякий, кто носит рясу, враг советской власти», — говорили сторонники обновленчества. Говорил это, несомненно, и Николай Платонов отцу Никифору. Вскоре о. Никифор присоединился к расколу, перестал поминать Патриарха и объявил себя обновленцем. Никакого труда не составляло переманить на сторону обновленцев и мальчишку-диакона.

Отец Михаил оказался в кольце. И все-таки не сдавался. Опираясь на народ, он полгода служил в храме. «Сегодня служит отец Михаил», — разносился слух по приходу. И сразу храм становился полон, как на Пасху. «Сегодня отца Михаила не будет», — говорили прихожанки. И храм мгновенно пустел : точно все прихожане умерли. И лишь через полгода в Екатерининский храм назначили нового настоятеля : отца Виктора (из закрытой Елисеевской домовой церкви) — старичка, носившего крест на красной анненской ленте.

Уважая его возраст, от эксцессов, обычных в то время в храмах при переходе в обновленчество, воздержались, но ходить перестали. Служба после этого долгие годы шла в холодном и пустом храме.

Отец Михаил служил по квартирам. В то время на бульваре по Среднему проспекту можно было видеть десятки собравшихся простых женщин — баб в платочках. «Что это народ собрался ?» — спрашивал кто-нибудь. «Отец Михаил сейчас выйдет : он в этом доме сегодня молебен служил». И действительно, через 15-20 минут появлялся отец Михаил в белой рясе, всегда без шляпы, с развевающимися волосами, веселый и оживленный. Прихожане бросались к нему под благословение. Но всем было ясно, что долго так продолжаться не может.

В 1924 году отец Михаил был арестован и сослан на Соловки на 3 года. Вера Философовна осталась одна с пятью детьми на руках.

Он благополучно отбыл ссылку и вернулся в 1927 году. Жить в Петрограде ему не позволили. Жил он в Любани (120 км от Питера). Появлялся лишь изредка в Киевском подворье, куда ходила и его жена с детьми. Это была в то время единственная необновленческая церковь на Васильевском острове.

Последний раз я его видел на Успение в 1929 году, в алтаре Киевского подворья. Был престольный праздник. Литургию совершал преосвященный Николай, епископ Петергофский (впоследствии прославленный митрополит). Я стоял в алтаре, и недалеко от меня, у жертвенника, стоял в епитрахили отец Михаил. Он молился. Я никогда, ни до, ни после, не видел такой молитвы. Он несколько постарел, волосы стали длиннее, они теперь падали ему на спину. А лицо... нет, такое лицо я видел только на иконах; там, где изображают Христа, молящегося в Гефсимании. И оно врезалось мне на всю жизнь. Вижу его как сейчас. А описать не могу : не хватает слов, не хватает красок.

Через полгода отец Михаил был арестован и осужден на 10 лет лагерей. Тогда (в 1930 году) это была редкость : обычно давали 3 года.

Очень много лет спустя я узнал кое-какие подробности о его пребывании в заключении. Отец Михаил был заключен в лагерь на Беломорско-Балтийском канале (печально знаменитый ББК). «Он был как ребенок; только молился : во всем полагался на Бога», — вспоминает один московский священник, который был с ним в заключении (и ныне здравствующий). Изредка приезжал к нему старший сын. Матушку не пускали, т. к. формально она была с ним в разводе.

От этого священника я узнал о следующем эпизоде. В 1934 году наступила Пасха. Перед этим побывал у отца Михаила сын. И привез ему творог, яйца, куличик, чтоб разговеться. Под Пасху собрались в комнатке у дневального: два священника, четверо верующих стариков. Отец Михаил шепотком служил заутреню, а потом поставили на стол куличик, творог, яйца. Отец Михаил благословил трапезу. И в это самое время ворвались надзиратели (кто-то «стукнул»). Как звери набро-

сились они прежде всего на кулич, яйца и пасху. Приказав священникам и верующим старичкам следовать за собой, на их глазах все это бросили в уборную, а затем всех отвели в карцер. Все были в унынии и смущении. Только отец Михаил своим прекрасным голосом пел пасхальные песнопения. На другой день радио ББК передало сообщение о поповско-ку-лацкой провокации. Ожидали второго срока. Но обошлось.

А за отцом Михаилом после этого задергивается темная завеса. Никому в точности неизвестна его судьба. Несомненно одно : он не пережил 1937-го года. Умер ли он от пули или от голода, никто не знает.

А в это время семья отца Михаила терпела невыносимые бедствия. В 1930 году, чтоб избегнуть высылки и восстановиться в избирательных правах, Вере Философовне пришлось фиктивно развестись с мужем. Семье это мало помогло. Ребят не принимали в институты, им приходилось работать на производстве, и оттуда их гнали. Старые прихожане частью «ымерли, частью разъехались в разные места. На квартире Вера Философовна принимать кого-либо боялась : соседи следили, и ее уже несколько раз предупреждали, чтоб она не делала сборищ. Назначали ей свидания старые друзья в магазине. Там можно было перекинуться с ней несколькими словами, ненароком и деликатно сунуть ей в авоську несколько рублей. Она улыбалась, а слезы стояли в ее все еще прекрасных глазах.

Она умерла во время блокады. О судьбе детей ничего не знаю. Но где бы они ни были, они могут гордиться своими родителями. Это были светлые люди. Те самые праведники, без которых, по словам писателя, не стоит земля наша.

А в храме св. Екатерины до 1935 года шла служба. Отец Виктор, сменивший отца Михаила в 1923 г., умер через год. Отец Никифор покаялся и впоследствии разделил участь отца Михаила — тоже погиб в лагерях. В храме служили серые люди, чередовались настоятели : отец Николай, отец Василий. Служили по несколько лет. Приходили и уходили, не оставив по себе никакой памяти. Вторым священником был отец Гри-

горий Нименский, простой, добродушный человек, говоривший с волжским оканьем, глубокий провинциал с кругозором сельского учителя или фельдшера. На этом сером фоне мелькнула в 30-е годы довольно своеобразная фигура последнего настоятеля, отца Федора. Этот говорил народным говором, явно подделываясь под прихожан. Особенного влияния он не имел, но власти всполошились. В 1935 году и он получил 10 лет лагерей; в декабре 1935 года, перед престольным праздником 7-го декабря, храм был закрыт.

Сейчас там помещается фабрика. Помню, в 1936 году, когда храм был уже закрыт, мне удалось проникнуть туда через боковые двери. Боже ! Что я увидел : иконы, поваленные навзничь; гулким эхом раздавались под куполом грубые голоса. Эхо разносило чью-то перебранку. Царские двери были сорваны и брошены на солее, но запрестольный образ все еще висел на стене, и через отверстие, там, где были царские двери, все также победно и радостно смотрел Спаситель с пасхальной хоругвью в правой руке.

В остальных приходах было примерно так же. Всюду был популярный батюшка-исповедник, сгинувший в лагерях. Всюду были свои ловкие и умные священники, приспосабливающиеся к советской власти. Всюду были корыстные и продажные люди, пригревшиеся у церковного ящика. И всюду было много глубоко верующих людей, искавших благодати и радости духовной в молитве.

** *

В это время шепотом молились по храмам об убиенном митрополите Вениамине, вздыхали о заключенных священниках, поминали недавно скончавшегося Патриарха Тихона.

И все-таки, все-таки, когда меня спрашивают о том, как я себе представляю идеальную церковную общину, я всегда вспоминаю Питер 20-х годов.

Только недавно закрылись Петроградская Духовная Академия и Семинария; закрылись все церковные журналы, издательства, богословские и философские общества. И все профессора, магистры, кандидаты богословия, церковные писатели — все хлынули на приходы. Стали невозможны дис-

сертации, богословские труды, статьи, монографии — единственное, что осталось, — церковная кафедра.

Она была в то время еще относительно свободной : проповедь не запрещалась, если не было непосредственных политических призывов. В то же время священник освободился от стеснительной опеки церковной власти : никаких конспектов, никакого контроля, никаких отчетов — архиереям было не до того. Проповедь в это время стала подлинно творческой.

Тогда еще не было принципа принудительной регистрации священнослужителей, поэтому в Питере, как и в Москве, в это время было много заштатных архиереев и иереев. Приехал из провинции, договорился с настоятелем — и служи себе. Церковная смута способствовала оживлению церковной проповеди, т. к. в связи с расколом возникло множество вопросов : богословских, социальных, канонических. И все они освещались с церковной кафедры.

Входили в обычай тематические беседы: по средам и пятницам, после вечерни, читались акафисты, а после акафиста предлагалась «беседа» — собственно не беседа, а богословская лекция, продолжение предыдущей. В некоторых храмах даже устанавливались скамейки для слушателей.

Но для того, чтобы все стало ясно, давайте посетим питерский храм 20-ых годов. Ровно в 6 часов вечера раздается колокольный звон. У храма собирается народ. У церковных дверей — нищие. Присмотримся к ним. Первый, кого вы увидите, — священник в рясе и с наперсным крестом. С чашечкой в руке. Это батюшка из закрытого домашнего храма. Среди просящих милостыню особенно много бывших полковых священников. Помню одного такого батюшку с наперсным крестом на георгиевской ленте. Он просил спокойно, с достоинством; последний раз видел его около лавры, в престольный праздник, 12 сентября 1929 г. Он стоял около ворот и повторял : «Святой Александр Невский, моли Бога о нас».

Помню другого батюшку, с седой бородой. Этот — шутник и балагур. В Преображенском храме на Литейном, на престольный праздник, стоит мой седовласый иерей и просит. Вдруг подбегает какая-то запыхавшаяся дамочка: «Какой архиерей сегодня служит ? Не знаете ли, какой архиерей ?» Батюшка (спокойно, деловито) : «Херувим !» Дамочка : «Как ? Как ? А из какой он епархии ?» Батюшка (так же спокойно, размеренно) : «Владыка Херувим. Он, говорят, очень красивый, потому его зовут Херувим». Дамочка (поняв и обидясь) :

«Нельзя так говорить, батюшка». Отходит. Батюшка : «Вместо того, чтобы мне копеечку дать, она мне нотацию прочла».

Особенно колоритны были флотские иеромонахи : в клобуках, но в коротких рясах, они просили энергично, требовательно, без всякого заискивания.

Среди нищих можно было увидеть пожилую даму (большей частью из купчих), опрятно, но бедно одетую.

Но самое тяжелое впечатление на меня производили бывшие офицеры, раненые, контуженные, в кителях со споротыми погонами, они протягивали руку с мучительным стыдом, с искаженным выражением в лице.

Помню одного такого офицера, контуженного, подергивающегося тиком, в форменной фуражке, рыжеватого; он просил у Киевского подворья. Я с ним часто и подолгу разговаривал. Помню его фразу: «Лучше бы я за веру, царя и отечество голову сложил, чем такой срам терпеть».

И наряду с этим — профессиональные нищие и нищенки : говорливые, веселые, обменивающиеся новостями. Это свой круг, и разговоры у них свои, профессиональные: у такого-то лавочника кормят под праздники; на Волковом кладбище вчера были большие похороны; вспоминают, где они в последний раз виделись, перемывают косточки знакомым. Я невольно вспоминал разговоры театральных дам у нас дома: в общем разница не такая большая, только вместо похорон — премьеры, вместо щей у лавочника — юбилейные обеды и ужины у Кюба, и такое же перемывание косточек, только имена другие : актеры, драматурги, режиссеры.

Но вот входим в храм. Храм давно не ремонтированный, с осыпавшейся штукатуркой; старосты еще не приноровились жить по-новому (исключительно на народную копейку, без всяких дотаций). В храме обычно очень холодно: парового отопления тогда еще не было, а натопить огромную каменную махину — дров не хватает. Народ. В основном женщины в платочках, старые и молодые. Среди них мелькают фигуры барынь, в старомодных, но дорогих шубах, в круглых шляпах. Они держатся всегда прямо, стоят не оборачиваясь. Изредка брезгливым тоном делают замечания перешептывающимся бабам. Среди мужчин обязательно вы увидите фигуру старого офицера, подтянутого, выбритого (не из тех, которые просят милостьшю — чертежника, бухгалтера); эти преклоняют одно колено, крестятся узким крестом — чистят пуговицы.

Рабочие в церковь ходили мало. Большей частью мелкий

петербургский люд: почтальоны, дворники, сторожа, мелкие служащие Шли иногда также и интеллигенты — юноши, девушки, читающие, ищущие, спорящие о церковных течениях, впоследствии погибшие почти все в лагерях.

Хочется вспомнить об одном из них.

Костя Сахарнов. Сын морского офицера, погибшего в революцию. Учился вместе со мной в школе, родом из Пскова. Жили страшно бедно: мать (счетовод), тетка, Костя и сестра — красивая, нервная, надменная девушка. Костя, веселый, говорливый, прислуживал в церкви, у Николы Морского. Я никогда не видел человека, столь преданного семейным традициям. Он благоговел перед памятью отца, у него не было никаких сомнений: он будет морским офицером в русском императорском флоте. В том, что большевики падут в ближайшем будущем, у него не было и тени сомнения. Когда я читал у Д. Панина о культе Белой Армии в семье Сологдина — я невольно вспомнил Костю. Но жизнь в семье была тяжелая. Мать, очень приноровившаяся к советскому образу жизни, старалась не скучать. В семье были недостатки; мальчик вечно голодный, неодетый, необутый. Тетка ворчливая, всегда недовольная. Домом у него был алтарь. Прислужники — это опять особый мир : мальчишки, как все мальчишки : баловные, веселые, но любящие церковь, преданные ей со всем юношеским жаром.

Печально сложилась судьба Кости. По окончании школы он попал в торговое мореходное училище, плавал на торговых судах (по Волге, Днепру) — за границу его не пускали. Одновременно он был иподиаконом у епископа Сергия Зинкевича (викария Питерской епархии), у которого мы с ним в детстве были посошниками. В 1939 году, во Владимирском соборе, я видел его сестру. Она отвела от меня взгляд, т. к. была одета буквально в лохмотья и не хотела, чтобы я ее узнал. Я все же спросил : «Где Костя ?» «В лагере. Переписка запрещена», — сказала она и быстро пошла к дверям. Константин Сахарнов — один из многих.

** *

Таковы прихожане. Перейдем к духовенству. Как я уже сказал, в Питере была церковная смута. Была православная церковь — так ее называло большинство народа. «Тихонов-цы» — так ее называли обновленцы. Интеллигент и здесь

вывернулся и нашел каучуковый, «нейтральный» термин : староцерковники.

Мои впечатления начинаются с осени 1925 года, когда в управлении петроградской епархии был полный хаос. Власти, чтоб парализовать влияние популярного епископа Мануила, перед тем, как арестовать владыку, выкинули фортель : неожиданно освободили из заключения епископа Ладожского Венедикта (Плотникова), приговоренного к расстрелу вместе с митрополитом Вениамином, но затем помилованного. Расстрел был заменен 10-ю годами заключения со строгой изоляцией. Владыка находился в заключении в «Крестах», и никому в голову не приходило, что он может освободиться через два с половиной года.

Епископ Венедикт вступил в управление епархией. Если власти боялись популярного архиерея во главе Петрограда, они рассчитали правильно : епископ Венедикт не имел никаких данных, которые могли бы импонировать широким массам. В прошлом законоучитель одной из петербургских гимназий, протоиерей о. Василий Плотников после смерти жены принял монашеский постриг и был в 1919 году рукоположен в епископа. Веселый, любящий поболтать за сытным обедом, пропустить одну-две рюмочки, посмеяться и побалагурить, владыка пользовался среди духовенства славой компанейского человека. В народе его, однако, не любили. Он служил без особого подъема, говорил трафаретные, бледные проповеди. После освобождения (т. к. соборы были заняты обновленцами) владыка служил в Николо-Морском соборе, иногда в храме Воскресения-на-крови. Жизнь, всегда любящая парадоксы и неожиданности, и на этот раз выкинула штуку. Именно этот веселый, компанейский, ничем не замечательный с виду человек оказался одним из стойких защитников церкви и умер мучеником.

Вообще, всматриваясь в различные типы церковных деятелей, я как следует оценил мудрость Л.Н. Толстого, который придал Кутузову черты простого русского человека. Как правило, люди внешнего блеска, ораторы, говоруны, позеры, оказываются слабыми и жалкими в критические моменты, а простые, веселые люди иной раз обнаруживают стойкость беспримерную. Такими простыми людьми были и Патриарх Тихон, и митрополит Крутицкий Петр. К таким людям относился и епископ Венедикт. С самого начала он занял абсолютно непримиримую позицию по отношению к обновленцам. Прежде

всего он издал приказ, согласно которому храм, переходящий из обновленчества, должен был освящаться, как вновь отстроенный. Престол выносился из алтаря. Все священные сосуды также. Затем совершался архиереем чин великого освящения : заново омывали престол, мазали его миром, а потом освящали весь храм от алтаря до паперти. Это должно было внушить народу, что обновленчество хуже любого раскола, хуже любой ереси — оно, как язычество, оскверняет храм. Затем при покаянии обновленческих священнослужителей была принята особая формула : священника после публичного покаяния заставляли читать «Символ веры», как еретика.

Волна фанатизма прокатилась по Питеру. Интеллигенты недоумевали. Я присутствовал при таком переосвящении храма в 1927 году, когда Князь-Владимирский собор, в котором я молился всего полгода назад, заново освящался весь : все три придела освящались заново, отдельно все три престола. Я был поражен, однако дух фанатизма действовал и на меня. Стоя в алтаре, я заметил обновленческого диакона. Я почувствовал себя так, как будто обвалился потолок. Подбежав к стоящему рядом священнику, я в ужасе воскликнул : «Батюшка, батюшка ! Пришел обновленец !» Священник мягко улыбнулся : «Он покаявшийся». А стоявший рядом интеллигент стал мне выговаривать : «Ну что ж такое, разве он не человек ?» И я с удивлением посмотрел на этого верующего, который выразил такую парадоксальную мысль, что обновленец тоже человек.

Положение епископа Венедикта не было вполне прочным. Наряду с ним действовал ряд фактически независимых от него епископов, а вскоре его правление окончилось так же внезапно, как и началось : весной 1926 года епископ был арестован. Петроградская епархия оказалась опять без руля и без ветрил.

Я видел епископа Венедикта только несколько раз. Он запомнился мне как благодушный, рыжеватый, с сильной проседью, улыбающийся епископ. В моих воспоминаниях, как и в истории церковного Питера, он только эпизодическая фигура. Все же помянем и его добрым словом. Он был честным, преданным долгу, простым русским человеком; это он подтвердил своей последующей судьбой. Будучи сослан на Соловки, епископ провел там три года. В 1929 году, вернувшись, он получил назначение в Вологодскую епархию. Волог-жане его любили, и очень долго впоследствии память о нем сохранялась среди местного духовенства. В 1933 году владыку

назначили архиепископом Новгородским и Старорусским. Здесь его застал 1937 год.

В 1937 году имя архиепископа Венедикта Плотникова замелькало в газетах : в «Ленинградской правде", в газетах Вологды и Пскова. В газетах Новгорода о нем писали как об отъявленном «враге народа», который в течение 20 лет ни на минуту не прекращал борьбу с советской властью. Имя владыки без конца склоняли антирелигиозные агитаторы, о нем говорили по радио. Видимо, Заковский (ленинградский наместник Ежова) решил воспользоваться им в карьеристских целях. Не приходится говорить, что все было наглой ложью. Никогда с советской властью архиепископ не боролся, хотя, конечно, и не питал к ней особо нежных чувств. Он был совершенно аполитичным человеком и ни в какие политические дела не вмешивался. Однако и не шел ни на какие компромиссы с совестью; был отцом и защитником вверенного ему духовенства и верующих; отцом мягким, добродушным, но призывающим к стойкости, преданности церкви. Именно поэтому он после зверских пыток был расстрелян в подвалах МГБ осенью 1937 года, в Ленинграде, куда его привезли из Новгорода.

В 1925 году вернулся в Питер из Семипалатинска, где он был в ссылке, епископ Алексий Симанский, с именем которого связана целая эпоха в истории русской церкви, — будущий Патриарх Московский и всея Руси. Тогда я впервые его увидел.

В свое время мне приходилось много писать о патриархе (и в хвалебном, и в отрицательном жанре). Постараюсь сейчас объективно передать свои впечатления о нем.

В переписке Николая II и Александры Федоровны упоминается имя молодого епископа Тихвинского Алексия. Императрица, посетившая Тихвин, замечает : «Очень изящен молодой епископ Алексий (бывший лицеист)».

При рукоположении молодого Алексия Симанского во епископа (26 мая 1913 г.) также подчеркивалось его аристократическое происхождение. В этот день в официозном органе Синода, газете «Колокол», появилась передовая статья, принадлежащая шурину владыки, известному церковному писателю Евг. Поселянину (Пбгожеву), в которой он приветствовал в лице молодого епископа архиерея-дворянина. Это казалось

ему знамением времени (как раз угадал). «Архиерею-аристократу, — писал он, — легче договориться с губернатором, чем сыну дьячка».

Семья Симанских, записанная в Бархатных книгах Москвы, действительно была всегда близка к придворным сферам. Еще Екатериной II был обласкан адмирал Симанский. Дед будущего Патриарха, сенатор Симанский, друг Каткова, был близок к Александру II и Александру III. И наконец, отец будущего Патриарха, Владимир Андреевич Симанский, камергер двора Его Величества, занимал важный пост: он был заместителем («товарищем», как тогда называлось) знаменитого обер-прокурора Синода Саблера. Владимира Андреевича я видел много раз : он уцелел после революции (умер только в 1929 г.) и жил на покое, на Большой Дворянской улице. Высокий, важный старик, очень красивый, с белыми волнистыми волосами, всегда чисто выбритый, он появлялся часто в Троицкой церкви, где служил его сын. Он стоял всегда у двери, статный, стройный, в белом камергерском мундире. Жена его умерла еще в 1920 году, и он жил вдвоем с сыном. Помню, как владыка однажды, улыбаясь, рассказывал епископу Николаю (я в это время, будучи прислужником, стоял с дорожным посохом в руках, чтобы подать разоблачившемуся архиерею, и ожидал, когда владыки окончат разговор) : «Вчера отец поздно пришел. Я отпустил прислугу и оставил ему ужин в термосе. Сегодня встаю — ужин не тронут. Спрашиваю : почему ж ты не ужинал ? Отвечает: Но мне же никто не подал»...

Сам владыка также казался сошедшим со старинного портрета. С черными как смоль, вьющимися волосами и с такой же бородкой. Из-под воротника шелковой рясы всегда виднелся крахмальный воротник белоснежной чистоты. Говорил он особенно, по-гвардейски : букву «е» он выговаривал как «э», букву «р» слегка картавил, букву «и» произносил протяжно, как французы. Мне запомнилась на всю жизнь интонация, с которой он служил. Оглядывая надменно, отчужденным взором свою паству. Народ, на который барство тогда еще производило сильное впечатление, его уважал. Я, однако, не назвал бы владыку типичным барином. Настоящего барина Питер увидел на митрополичьей кафедре несколько позже (об этом речь впереди). У владыки Алексия не хватало барской непринужденности, размашистости, простоты в обращении. «Настоящий барин, — говорила мне как-то одна дама, зна-

ющая в этом толк, — никогда не станет подчеркивать свое барство, это и так все знают». Епископ (в будущем Патриарх) всегда именно подчеркивал свое барство; говорил свысока, держался холодно, высокомерно, недоступно. Скорее это был высокопоставленный чиновник — губернатор или министр.

Его проповеди мне всегда напоминали речь губернатора при открытии нового моста : строго официально, логично, ровно, никогда ни одной задушевной нотки, никакого повышения голоса, никакой лирики : «Мы собрались сюда, дабы почтить память святого (имя рек) и чтобы вознести наши молитвы к Богу», — и дальше следовал краткий очерк жизни святого, напоминающий формулярный список. Первый раз я видел его под праздник Святителя Николая — 22 мая 1927 года, в Николо-Богоявленском соборе, на верхнем этаже, в Богоявленском храме, владыка совершал всенощную.

Обычно же он служил в небольшом Троицком храме. Этот храм, построенный Петром I и сгоревший в 1915 г., реставрировался с большой любовью настоятелем, отцом Николаем. Все восстанавливалось так, как было при Петре. Приглашали лучших специалистов, подбирали редкие иконы. Денег не было, народ нес по копеечкам. И восстановили древний памятник во всей его чарующей красоте. Восстановили в 1925 году, а в 1936 году он был варварски снесен, неизвестно зачем и почему.

Иногда владыка служил в будние дни без диакона. Тогда он оставлял иераршую, аристократическую важность; служба его становилась более теплой, одухотворенной. Официально владыка не имел в это время канонического отношения к Петроградской епархии. После возвращения из ссылки патриарший местоблюститель назначил его епископом Хутынским, управляющим Новгородской епархией. В Новгород его, однако, власти не пустили. Он жил в неопределенном положении в Питере. Здесь его хорошо знали. Все помнили его сначала старшим викарием митрополита Вениамина, потом управляющим Петроградской епархией. К нему ходили за инструкциями, за советом, за благословением. Таким образом, на Петроградской стороне * образовался еще один центр наряду с епископом Венедиктом. Были и еще подобные центры.

Почти одновременно с епископом Алексием вернулся из зырянской ссылки епископ Петергофский Николай (Яруше-

* Район Петрограда, где жил владыка Алексий.

вич), получивший впоследствии широкую международную известность в качестве митрополита Крутицкого, — один из умнейших и талантливейших церковных деятелей за последние полвека.

1922 год (раскол церкви) застал его только что рукоположенным 30-летним епископом (наместником Александро-Невской лавры). Уже тогда епископ Николай проявил себя как искусный дипломат и вдумчивый, изобретательный политик. Во время ожесточенной церковной смуты, когда церковь представляла собой клубок яростно вцепившихся друг в друга тихоновцев и обновленцев, он осторожно и умело нащупывает «третий путь» : получает согласие властей на создание «петроградской автокефалии». Это не тихоновцы и не обновленцы. С одной стороны, автокефалия заявляет о своей лояльности по отношению к советской власти (это никого ни к чему не обязывает: ведь лояльным — добросовестным — христианин должен быть решительно ко всем), заявляет, что она не имеет ничего общего ни с какими контрреволюционными церковными вождями (это можно понять как намек на арестованного патриарха, а можно и ровно никак не понять); — с другой стороны, автокефалия не может признать живо-церковного Высшего Церковного управления, как неканонического. Автокефалия возглавлялась двумя епископами, Алексием и Николаем, однако главную роль здесь играл епископ Николай. Петроградская автокефалия существовала год. После ареста епископа Алексия владыка Николай еще несколько месяцев оставался на свободе, а затем был сослан в Зырянский край, где работал радистом-метеорологом (тогда это была редкая специальность).

Вернувшись в Питер в начале 1926 года, он столкнулся с новой ситуацией. Во главе Александро-Невской лавры стоял епископ Григорий Лебедев, назначенный еще в 1924 году Патриархом Тихоном. Епископ Николай поселился в Петергофе (Красный проспект 40) и служил в местном соборе Петра и Павла. Впрочем, он часто появлялся у нас на Васильевском острове, где жили его родители, и служил по приглашению в разных храмах.

Отец преосвященного, протоиерей Дорофей Ярушевич, бывший законоучитель одной из гимназий на Васильевском острове, теперь служил в Киевском подворье. Владыка был трогательно привязан к отцу. Между тем, трудно было себе представить двух более противоположных людей. Отец Доро-

фей — суровый, прямой человек, с седой всклокоченной бородой, в синих очках, служил отрывисто, совершенно не заботясь о внешнем благолепии. Держался независимо, говорил резко Владыка скорее напоминал свою мать, Екатерину Ивановну, женщину когда-то очень красивую, элегантную и елейную (сразу чувствовалась дочь священника и воспитанница Епархиального Училища). Что касается епископа, то первое впечатление от него у всех было совершенно обворожительное. Светлые русые волосы, падающие с двух сторон, как на иконе Нерукотворного Спаса, такая же светлая борода. Белое лицо, голубые глаза. У него была своеобразная манера служить — мягкая, лирическая, голос музыкальный, напевный, грудной. Епископ Николай славился как проповедник : до 14-и лет я был без ума от его проповедей, ходил за ним по всем приходам, где только он служил. Слушал его с пристальным вниманием, многие его проповеди записывал. В 15-16 лет они меня уже не трогали. После 17-и лет — не производили никакого впечатления. Однажды на службу епископа Николая пошел мой отец. Послушал. Сказал на мои восторженные панегирики : «Брось ! Обыкновенный елейный священник, каких было тысячи». Другой человек, глубокий богослов и тонкий психолог, заметил : «Его проповеди мне всегда напоминают фотографию морского пейзажа : луна, небо, море — все очень лирично, красиво и донельзя приторно». Действительно, проповеди епископа построены были так, чтобы никого не задеть, никому не сказать ничего неприятного Они могли быть сказаны одинаково и в 1925, и в 1825, и 1725 годах. Мы не будем их пересказывать, потому что они были изданы (в тот момент, когда он был в фаворе) в 4-х томах.

Но подождите : через 30 лет архиерей заговорит по-другому. В самый разгар хрущевских гонений, перед своей отставкой, он выскажет безбожникам все. В ярких, темпераментных, насыщенных проповедях он выплеснет всю клокочущую, годами накоплявшуюся, долго сдерживаемую ярость — а пока... Пока он говорил хорошо отделанные по форме, очень традиционные, очень нейтральные, очень умеренные проповеди.

Владыка Николай по натуре не был мистиком; углубленные религиозные переживания ему не были свойственны. Однако он был пастьщем. Насколько владыка Алексий был холоден, далек от народа, барственно недоступен, настолько сын священника был приветлив, обходителен, ласков. «Доро-

гой, дорогая», — «С праздником, милый», — «До свидания, дорогие братья и сестры».

Два столь различные человека, как епископы Алексий и Николай, конечно, не могли нравиться друг друг и по-настоящему любить друг друга : они и не любили, а последние годы буквально не переваривали друг друга. И прошли весь жизненный путь вместе, не расставаясь ни на миг, на протяжении 40 лет. И вошли в историю церкви рядом : невозможно писать об одном и не говорить о другом.

Если народ уважал епископа Алексия, то епископа Николая буквально обожал : толпы поклонниц (реже поклонников, ваш покорнейший слуга в том числе) ходили за ним из храма в храм, ловили каждое слово, упивались его красноречием, восхищались его добротой, ласковостью, любезностью. Впрочем, люди, знающие его ближе, сталкивающиеся с ним по делам, восхищались им уже гораздо меньше. Они знали, что с каким бы делом вы к нему ни обратились, он пообещает все на свете, расцелует, обнимет и... попросит прийти недели через три. Недели через три повторится та же история : вас попросят зайти через месяц. Потом еще через месяц... и, как в периодической дроби, до бесконечности. Что было удивительно у владыки — это необыкновенное умение держать себя в руках. Ласковость и теплота обходились ему нелегко, потому что по характеру он был отнюдь не ласковый человек. Но культура, долголетняя тренировка сдерживали раздражительность. Иногда вдруг сорвется в алтаре резкое «дурак!» на иподиакона, и тут же усилие (на лице видна игра мускулов) и опять спокойствие, умиление, ангельская безмятежность. Было в нем много человеческих, хороших черт. Прежде всего, необычайная привязанность к родным. Будучи в зырянской ссылке, он попал, при всей его осторожности, под суд за то, что, получив письмо о болезни отца, дал радиограмму с запросом о его здоровье. Я присутствовал на похоронах отца Доро-фея Ярушевича, умершего 22 сентября 1930 года, в Киевском Подворье. Владыка буквально исходил слезами; рыдания не давали ему служить; с предсмертной болезнью Екатерины Ивановны (его матери), умершей в 1939 году, связана страшная обида, нанесенная ему Патриархом Алексием, — обида, которая никогда не заживала, которая отравила навсегда их отношения. Об этом пойдет речь впереди.

Уже в те годы епископ Николай, так же, как и епископ Алексий, вел переговоры с представителями власти. Это они

подготовляли знаменитую Декларацию митрополита Сергия 18 мая 1927 года. Причем первенствующая роль принадлежала епископу Николаю : очень умно, очень осторожно, оставаясь в тени, он расчищал путь компромиссу.

И тем не менее епископ Николай (дипломат и политик) был безусловно честным человеком. В этом я убедился много позже, когда в 30-е годы, будучи уже студентом, разлетелся к владыке (в Петергоф) с просьбой благословить студенческую тайную организацию. Владыка промолчал, затем взглянул в окно и сказал : «Опять проливной дождь, у Вас есть зонтик, Анатолий Эммануилович?» «Нет», — оторопев от неожиданности вопроса, ответил я. «Ну, возьмите мой. Елена Васильевна, (это прислуга), дайте Анатолию Эммануиловичу зонтик !» Когда же я отказался от зонтика, владыка меня благословил и, как обычно, со мной поцеловался. Одного его слова было достаточно, чтоб погубить меня и ряд людей. Это слово сказано не было. Он оказался порядочным человеком.

Свой некролог о нем, получивший в свое время широкое распространение в церковном самиздате и напечатанный за рубежом, я заканчиваю словами : «Владыко, до свидания, дорогой !» Не за горами уже теперь это свидание, а пока мне еще много писать о нем.

***

Помимо трех епископов, упомянутых выше, в Питере в это время служили следующие архиереи : Иннокентий Кронштадтский (Благовещенский), арестован и сослан на Соловки вместе с епископом Венедиктом в 1926 году; епископ Николай Сестрорецкий, арестован в 1926 году; епископ Шлиссельбург-ский Григорий (Лебедев), наместник Александро-Невской лавры, (уехал из Питера в июле 1928 года, будучи назначен епископом Феодосийским); еписком Гдовский Димитрий (Любимов), служил в Покровской церкви на Покровском рынке (ныне площадь Тургенева), впоследствии инициатор и главный вождь иосифлянского движения, арестован в 1931 году; епископ Нарвский Сергий (Дружинин), служил в храме Воскресения-на-крови, впоследствии деятель иосифлянского движения, арестован в 1931 году; архиепископ Гавриил (Воеводин), пребывал на покое, служил в Федоровском подворье, арестован в 1932 году; епископ Стефан (Бех), пребывал на покое, арестован в 1929 году; епископ Аркадий (Остальский), служил

в Киевском подворье в 1928-29 годах; кроме того, в Любани служил епископ Колпинский Серафим (арестован в 1930 году); а в Макарьевой пустыни проживал на покое архиепископ Макарий, арестованный в 1932 году.

В октябре 1927 года был рукоположен епископ Детско-сельский (впоследствии Лодейнопольский) Сергий (Зинкевич), арестован в 1934 г.

Таким образом, в промежуток между 1925-29 гг. на территории Питерской епархии служило 14 епископов. Если учесть, что с 1 декабря 1925 года, после ареста патриаршего местоблюстителя Петра Крутицкого, центральной церковной власти до мая 1927 года фактически не было, что в Питере также отсутствовал митрополит, а у каждого епископа была самостоятельная позиция в церковной ситуации, то не трудно представить себе ту невероятную путаницу, которая существовала в Питерской епархии. Эта путаница усиливалась еще тем, что каждый из епископов имел своих приверженцев как среди духовенства, так и среди верующих; каждый имел свое окружение, фанатичных почитателей, неистовых кликуш, которые относились с дикой нетерпимостью ко всем, кто почему-либо и в чем бы то ни было не соглашался с «нашим владыкой». Питерская епархия была зеркалом русской церкви, ибо и по всей Руси происходило нечто подобное.

После ареста митрополита Петра возник еще новый раскол — «григорианский». Церковную власть оспаривали друг у друга митрополит Нижегородский Сергий (Страгородский) и Высший Церковный Совет во главе с архиепископом Екатеринбургским Григорием (Яцковским). Вскоре, однако, выяснилось, что огромное большинство верующих идет за митрополитом Сергием. Тогда (осенью 1926 г.) митрополит Сергий был арестован. На короткое время во главе церкви очутился архиепископ Ростовский Иосиф (Петровых), арестованный через два месяца. После этого верховная церковная власть неожиданно перешла к простому викарному архиерею Ярославской епархии : Угличскому епископу Серафиму (Самойловичу). Власть его была чисто номинальной: никто о нем ничего не знал и никто к нему никогда ни за чем не обращался.

Для иллюстрации церковной неразберихи приведем следующее документальное свидетельство. Вот перед нами «Протоколы епархиального съезда Семипалатинской области». (Семипалатинск, 1926 г.) Открывая съезд, один из протоиереев (епископа в этот момент в городе не было) докладывает, что

руководящая группа духовенства разыскивала, у кого теперь находится церковная власть (sic !). С этой целью священники обратились с запросом к бывшему епископу Бийскому Иннокентию, проживающему на покое в Николо-Угрешском монастыре, под Москвой. Епископ Иннокентий ответил, что он обращался по этому вопросу к епископу Серпуховскому Алексию (Готовцеву), который сообщил, что церковная власть находится у епископа Угличского Серафима. Таким образом, целая епархия разыскивает церковную власть, точно иголку в стоге сена. Ясно — власти в русской церкви фактически не было.

Это факт, который следует учесть церковному историку при оценке Декларации митрополита Сергия и тех побудительных причин, которые заставили его в мае 1927 года пойти на «легализацию». Но мы сейчас пишем не историю, а воспоминания. Вернемся опять в Питер.

Попробуем вкратце охарактеризовать позицию различных епископов. Епископы Венедикт Ладожский, Иннокентий Кронштадтский и Николай Сестрорецкий занимали резко отрицательную позицию по отношению к обновленцам и считали необходимым отстаивать независимость церкви. Не исключая при этом возможности соглашения с властью на основе сохранения хотя бы относительной независимости церкви.

О епископе Венедикте мы уже говорили. Епископ Иннокентий (Благовещенский) — личность несомненно более крупная и более популярная, чем епископ Венедикт. Интеллигентный, начитанный, владыка был хорошим проповедником и пастырем, человеком мягким и общительным, но твердой воли и огромной убежденности. Его перу принадлежат все воззвания, исходившие от митрополита Вениамина и направленные против Живой Церкви. В 1925 году он, вместе с епископом Венедиктом, был освобожден из тюрьмы, вместе с ним руководил епархией, а потом, в 1926 году, вместе с ним был снова арестован. Он служил в храме Воскресения-на-крови, любил также домашние богослужения. Владыка Иннокентий был представителем ученого монашества, питомцем Петербургской Духовной Академии. Видимо, он был богословом по призванию, педагогом, исследователем. И даже в это время он находил возможность вести преподавательскую деятельность. В селе Смоленском, — там, где^сейчас высится здание Мелькомбината им. Кирова, — была избушка на курьих ножках. В этом деревянном домике жила семья, близкая владыке. Старший

сын Коля был его иподиаконом. Здесь, в чистенькой светелке, убранной по-мещански, с белыми занавесочками на окнах, с многочисленными цветами в горшочках, с канарейкой в клетке, владыка иногда совершал литургию. Из шкафа вынимали священные сосуды, на столе, поверх белой скатерти, расстилался антиминс. Владыка надевал епитрахиль и омофор поверх монашеской мантии, Коля и его мама подпевали. На литургии присутствовало человек 10 молодежи. Мой приятель (о. Матфей из лавры, о нем речь впереди) приводил меня туда два-три раза. После литургии подавали чай. Владыка садился на диван. Взрослые усаживались на стулья, мальчишки, в том числе и я, — прямо на пол. Владыка начинал беседу. Любимая тема — история церкви.

Здесь я впервые услышал о вселенских соборах, о борьбе с Арием, о христологических спорах. С арестом владыки в 1926 году беседы, разумеется, прервались, но и то, что я успел услышать, не пропало для меня даром. Я начал усиленно рыться в энциклопедии (издат. «Просвещение»), которая у нас была, и уже тогда составил себе некоторое понятие об истории вселенской церкви.

А владыка пошел своим крестным путем. После заключения и ссылки, он в 1933 году был назначен епископом Орловским. Здесь его настиг 1937 год. Так же, как о епископе Венедикте, о нем писали в газетах и антирелигиозных брошюрах. Газета «Безбожник» сочинила идиотскую повесть о том, что, якобы, он основал в Орле «контрреволюционную организацию». Затем слух о нем замолк. Черная завеса опустилась над его памятью. Можно предполагать, он был расстрелян летом 1937 года в знаменитом Орловском централе.

Примечательной личностью был также и третий член этой троицы — епископ Сестрорецкий Николай. Протоиерей Свято-Духовского собора на Охте, он был пострижен Патриархом Тихоном в монашество и рукоположен во епископа Сестрорец-кого в 1924 году, после ареста епископа Мануила. Епископ Николай отличался молитвенным настроением, был человеком мистического склада, благотворителем, скромным, тихим. Арестованный в 1926 году, он на короткое время возвратился в Питер в 1930, поселился у дочери на Охте. Свято-Духов-ский собор в это время был уже закрыт. Не имея возможности служить, так как власти не давали ему обязательную в то время регистрацию, епископ ежедневно посещал Грузинское подворье (небольшую церковь, еще остававшуюся на Охте).

Он ежедневно причащался Святых Тайн, всегда пребывая в глубоком молитвенном созерцании. В сентябре 1932 года (при паспортизации) епископу отказали в ленинградском паспорте; ему пришлось уехать в Нижегородскую область. В 1937 году и его следы исчезают...

Одним из самых популярных тогда в Питере епископов был владыка Григорий Лебедев. Он был прислан к нам из Москвы от Патриарха Тихона в начале 1925 года. В нем все импонировало. Стоит он передо мной как живой и сейчас: пенсне, высокий рост, каштановые волосы... Он служил эмоционально, с порывом, четко и ясно произносил молитвы. Своим внешним видом и манерой служить несколько напоминал отца Михаила Яворского. И проповеди его были необычайно смелы. Помню, например, его проповедь на тему «Поддельный рай». Он произнес ее в прощенное воскресенье, в лаврском соборе, в 1926 г. «Люди всегда стремятся к раю, к единению с Богом, к блаженству. Это свойство, заложенное в них Творцом, — это и есть Образ и Подобие Божие. Но настоящего рая достигнуть трудно; для этого нужна непрестанная работа над собой, надо очищать себя от грехов, от пороков, надо бороться с греховными мыслями, с чувствами. И вот — уловка сатаны : этот рай можно, оказывается, достичь легко и просто : надо лишь несколько иначе распределить доходы, сделать всех сытыми — и наступит земной рай. Это попытка заменить трудное легким, духовное плотским, подлинное бутафорским Но, как всякое картонное сооружение, бутафорский рай рассыпается от малейшего толчка, разлетается от порыва ветра. Таким порывом ветра является человеческая злоба, страсти, честолюбие. При одном их порыве все рассыплется в прах, рухнут картонные стены, и останется одна лишь тьма. Будем же искать истинный, подлинный рай, и для этого очистим сейчас, в наступающем посту, наши сердца и чувства, да узрим Христа, воскресшего из мертвых. Аминь».

Принципиальная линия епископа Григория резко отличалась от линии епископов Алексия и Николая. Если епископы Алексий и Николай были сторонниками компромисса с властью и воссоздания духовного центра, то епископ Григорий был сторонником децентрализации. Он считал, что в советских условиях возможен лишь церковный плюрализм. Рассредоточенная церковь, состоящая из автокефальных епархий, лучше сможет противостоять натиску безбожников, хотя бы потому, что приручить несколько сот епископов гораздо труднее, чем

одного, стоящего во главе церкви. Эту теорию епископ очень умело применял на практике : пользуясь древним правом ставропигии, которую имели лавры, владыка никому не подчинялся и поминал лишь патриаршего местоблюстителя митрополита Петра. Его единомышленники были состоявшие на покое, но служившие в Питере архиепископ Гавриил (Воеводин) и епископ Стефан (Вех).

Когда в 1927 г. была восстановлена центральная церковная власть, во главе с митрополитом Сергием, а в Питер был назначен митрополит Серафим, решено было в первую очередь избавиться от епископа Григория. В 1928 г. епископ был назначен в Крым, в город Феодосию. В Феодосию, однако, владыка не поехал, а, подав на покой, проживал в Кашине (своем родном городе). Туда к нему ездили его сторонники.

Арестованный в 1932 г., епископ Григорий отбыл 10 лет заключения и был одним из немногих, кто уцелел во время ежовщины. После войны он вновь поселился в Кашине и здесь, насколько я знаю, поддерживал связи с катакомбной церковью. Умер он в 1948 году.

Таков, в общих чертах, был питерский епископат, когда начались события 1927 года. События, которые определили то положение, в котором находится русская православная церковь до сего дня.

1927 ГОД.

ПЕРЕВОРОТ МИТРОПОЛИТА СЕРГИЯ

1927 год в истории русской церкви, год появления знаменитой Декларации митрополита Сергия, — то же, что 1917 в истории России. Это поворотный пункт. До сих пор вся жизнь церкви протекает под знаком этого года. В Питере он проходил особенно остро, поэтому его я выделяю в отдельную главу.

Но прежде всего несколько слов о себе В этом году мне исполнилось 12 лет. Когда мне было 8, бабушка, вспылив, про меня говорила «Это дрянь малая». В 1927 году «дрянь малая" стал большой дрянью. В преддверии 12 лет резко обострились все присущие мне черты характера : почти патологическая вспыльчивость, резко выраженный эгоцентризм. Анархизм, присущий мне от природы, выразился в полном нежелании подчиняться какой-нибудь дисциплине : в школе я бывал лишь редким гостем.

Тогда у меня были две страсти : чтение и церковь. Читал я в течение двух лет трех авторов. «Бесы» Достоевского (прочел 15 раз, так что мог пересказать всю книгу близко к тексту), «Графиню Монсоро» А. Дюма-отца (прочел не менее 20 раз) и полное собрание сочинений Д Л. Мордовцева, ныне забытого исторического романиста. Впоследствии я всегда рекомендовал ученикам читать исторические романы. Я до сих пор считаю, что это лучший метод изучения истории. Благодаря Дюма, последние Валуа, Генрих 4 и Людовики — для меня старые знакомые. Чтение исторических романов — это единственный способ наполнить схему жизнью, перенести ученика в отдаленную эпоху. Учебники и учителя здесь бессильны.

Не могу точно определить, что меня влекло к Достоев-

скому. Я его читал обычно поздно вечером, несмотря на гнев бабушки, которая требовала, чтоб я ложился спать. Как сейчас помню: 12 часов, все спят, напряженная тишина, «бессмысленный и желтый свет» лампы — и Достоевский. Все это сливается в ощущение напряженности, тревоги, кошмара...

Выше я упоминал о Толстом. Но вся моя жизнь — это спор Толстого с Достоевским. В юности, в середине жизни, побеждал Достоевский. Теперь, в старости, ближе Толстой. Хочется ясности, цельности, полноты...

Вечер прекрасен. Дорога крута. Отдых напрасен. Стучу в ворота...

А в воротах старец с серебряной бородой.

Но главное содержание жизни — церковь. Сейчас, вспоминая себя в то время, я вижу, что я был более церковен, чем религиозен. Архиерейские служения, церковное благолепие — все это меня чаровало. Я был в детстве фанатиком-обрядовером. Благодаря хорошей памяти, я уже тогда знал службу наизусть; знал наизусть даже некоторые акафисты (любимый мною акафист Иисусу Сладчайшему и наш питерский акафист Божией Матери «Отрада», составленный кем-то в двадцатые годы. Он читался в Новодевичьем монастыре). Плохо лишь дело было с пением : медведь на ухо наступил. Самое любимое — быть в стихаре около архиерея, с посохом, на виду у всей церкви. Все посты, все обряды соблюдал до мелочи, что не мешало мне грубить и огорчать бабушку и ругаться среди мальчишек как последний извозчик. Себя в будущем я видел архиереем, митрополитом, а пока проповедовал бабушке и Поле и читал им богословские лекции.

Церковные дела меня увлекали больше всего, а потому уже тогда я знал все сложные перепетии церковной жизни. Буду продолжать свой рассказ о них.

Осенью 1926 года совершилось знаменательное событие : впервые после расстрела митрополита Вениамина питерцы

увидели белый клобук. Наконец был назначен в Петроград митрополит. Это был во всех отношениях выдающийся человек, вошедший в историю русской церкви : Иосиф Петровых. Ему тогда было не больше 50 лет. Высокого роста, борода лопатой, рыжеватая, с сединой. Настоящая русская борода — не то что у наших архиереев-академиков, которые носили элегантно подстриженные французские бородки. Крестится истово, кладет во время ектений поясные поклоны; в лице суровость и сосредоточенность. Таким предстал владыка-митрополит перед питерцами в то единственное богослужение, которое ему удалось совершить в соборе Александро-Невской лавры 12 сентября 1926 года. , , л u

За плечами митрополита был долгий путь. Сибиряк по происхождению, из крестьян (брат его служил в Питере бухгалтером), владыка с детства ходил по монастырям, затем окончил семинарию и академию. Он постригся, как все архиереи, на 3-ем курсе, но по типу резко отличался от тогдашнего ученого монашества, зараженного (впрочем, не только тогда) духом церковного карьеризма. Строгий монах, аскет, он был воспитан на «Добротолюбии», которое было его любимой книгой. Даже в то бурное время непрестанно перечитывал он по-гречески писания Св. Симеона Нового Богослова. Лично знал и был близок в свое время к отцу Иоанну Кронштадтскому. Будучи иеромонахом, вошел в круг Великой Княгини Елизаветы Федоровны, святой женщины, явившей в романовской династии пример высокой духовности, которая, несомненно, должна быть со временем канонизирована. Был близок также к Патриарху Тихону, когда тот был еще архиепископом Ярославским. При преемнике архиепископа Тихона на ярославской кафедре, архиепископе Агафангеле, был рукоположен во епископа Ростовского, викария Ярославской епархии. В Ростове он провел все бурное революционное время. Во время раскола был главным советником митрополита Ага-фангела, а после его ссылки стал управлять Ярославской епархией. Патриарх Тихон после своего освобождения возвел его в сан архиепископа. После ареста митрополита Петра (в декабре 1925 года), во время возникшей затем смуты, он выступил как решительный противник инспирированного властью Высшего Церковного Совета во главе с архиепископом Григорием и энергично, поддержал законного заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия. Между тем, митрополиту Сергию власти предложили «легализацию»,

т. е. попросту подчинение церкви государству *. После отказа митрополита Сергия от легализации он был арестован, и на короткое время высшая церковная власть перешла в руки архиепископа Иосифа. И ему была предложена «легализация». Но архиепископ даже говорить на эту тему не захотел, после чего также был арестован, успев передать свою власть единственному близкому к нему архиерею, Угличскому епископу Серафиму (Самойловичу). Осенью 1926 года митрополит Сергий и архиепископ Иосиф были освобождены, и архиепископ Иосиф был назначен митрополитом Сергием к нам в Питер с титулом митрополита Ленинградского. Когда митрополит Иосиф ехал к нам в Питер, ему многое было невдомек. Между прочим то, что соглашение между митрополитом Сергием и Тучковым (членом коллегии ОГПУ, ведающим церковными делами) о легализации уже достигнуто и лишь решено его на некоторое время держать в тайне. После своей первой и, как оказалось, единственной службы в лавре, митрополит Иосиф поехал проститься со своей ростово-ярославской паствой. Однако по дороге, будучи в Москве, он получил приглашение к Тучкову на Лубянку. Тучков счел нужным позондировать, как относится к «легализации» митрополит Иосиф — второе, после митрополита Сергия, лицо в русской православной церкви. Результатом этого «зондажа» было то, что митрополит Иосиф, приехав в Ростов Ярославский для прощания со своей паствой, получил уведомление, что ему выезд из Ростова воспрещен. Причина была ясна : Тучков прекрасно понимал, что для проведения в жизнь «легализации» необходимо, чтоб во главе Питера (важнейшего после Москвы церковного центра) стоял сторонник «нового курса» церковной политики. В управление Петроградской епархией вступил епископ Петергофский Николай, убежденный сторонник «легализации», тесно связанный с епископом Алексием, а через него — с митрополитом Сергием. ?., В церквах поминались имена Патриаршего Местоблюсти-

* Одним из следствий «легализации» была обязательная регистрация всех приходов, всех духовных лиц (от митрополита до псаломщика), всех церковных старост, т. е фактическая апробация всех церковных работников органами власти (ГПУ) и полнейший контроль атеистической власти над церковью. Порядок, полностью восторжествовавший в 1927 г., существующий в русской церкви до сего дня и вызывающий до сих пор многочисленные протесты со стороны верующих.

теля митрополита Петра и митрополита Иосифа, но для всех было ясно, что ни первый, ни второй уже никогда к кормилу церковного управления не вернутся. Власть, однако, наученная горьким опытом полного провала обновленчества, действовала осторожно. Формально все оставалось по-старому. Однако весной 1927 года начали появляться первые тревожные симптомы : в апреле 1927 года произошло сразу несколько событий : были одновременно арестованы епископ Григорий (Лебедев) и его единомышленник архиепископ Гавриил (Воеводин). Епископ Николай был официально утвержден управляющим Ленинградской епархией, а епископ Алексий неожиданно уехал в Москву.

Все эти три события, совершенно между собой как будто не связанные, имели, как оказалось потом, очень близкое друг к другу отношение. В мае 1927 г. в Москве собралась сессия вновь учрежденного Синода во главе с митрополитом Сергием, принявшая знаменитую Декларацию, которая до сего времени служит основополагающим документом в отношениях церкви и государства в СССР. Напомним основные положения этой декларации. 8 архиереев во главе с митрополитом Сергием заявляют о своей полной лояльности по отношению к советской власти, обращаясь к ней, они говорят : «Ваши радости есть наши радости, ваши скорби есть наши скорби». В то же время они отмежевываются от заграничных иерархов и требуют от них подписки о лояльности по отношению к советской власти. Главное, однако, было не в декларации, главное было в том, что митрополит Сергий согласился на принцип «легализации» : регистрации органами власти всех священнослужителей. Официально священнослужители до 1943 года регистрировались церковным столом при местном городском Совете (на самом же деле все священнослужители фактически утверждались ОГПУ — Объединенным Государственно-Политическим Управлением), причем церковными делами ведал Тучков, умный, хитрый и изворотливый старый чекист. Епископ Алексий (Симанский) и поехал (держа это от всех в глубокой тайне) на сессию Синода. Епископ Николай был перед этим официально утвержден управляющим епархией. В этой связи понятен арест епископа Григория и архиепископа Гавриила — двух заведомых противников «легализации» (особенно опасен; был популярный и талантливый епископ Григорий). Надо сказать, что все эти события происходили в атмосфере необычайной таинственности: Декларация

митрополита Сергия и его Синода была опубликована в советской печати лишь через три месяца : 19 августа 1927 года, а официально доведена до сведения верующих лишь в сентябре 1927 г., когда она читалась с амвонов по церквам.

Сейчас, конечно, не вызывает никаких сомнений причина , этой отсрочки : Тучков хотел поставить церковь перед совершившимся фактом, он согласился на опубликование Декларации только тогда, когда она была проведена в жизнь : все неугодные архиереи были сняты со своих епархий и заменены : сторонниками «нового курса».

Одним из первых был отставлен митрополит Иосиф. В июне 1927 года последовал указ о его переводе на Одесскую i кафедру. Во всех храмах Петроградской епархии поминалось 1 теперь имя епископа Николая. Все прошло тихо и спокойно. Не раздавалось никаких протестов. Осенью 1927 г., в сентябре, для того, чтоб окончательно закрепить Петроградскую епархию за сторонниками «нового курса», был рукоположен новый епископ — Сергий (Зинкевич).

Всех, однако, поражало одно странное обстоятельство : с епископом Николаем служил лишь один епископ Сергий. Все остальные епископы отказывались с ним служить. Это было странно и непонятно и показывало, что не все благополучно в «королевстве Датском». Наконец, в конце октября произошло первое большое событие, говорящее о новом курсе. Власти разрешили открытие епархиального совета. Открытие епархиального совета было задумано как грандиозное церковноеторжество, которое должно было показать верующим, что в церковь пришла новая эра.

В храме Воскресения-на-крови (временном кафедральном соборе Питерской епархии) были назначены литургия и молебен. По храмам было объявлено, что литургию совершит собор всех питерских епископов во главе с преосвященным Николаем, епископом Петергофским, и в сослужении всего питерского духовенства. После литургии должен был быть совершен молебен. Каково же было всеобщее изумление, когда на литургию приехал лишь один епископ Сергий. Епископ Николай вышел только на молебен. Все остальные епископы опять отсутствовали. Правда, на молебен собралось большое количество духовенства, однако не все, а едва ли десятая часть — человек 30. Епископ Николай произнес перед молебном длинную речь; начав с того, что епархиальный совет Ленинградской епархии соберет воедино все духовные силы

города, покончит с расколом, будет бороться с обновленчеством, сектантством, атеизмом, объединит достойнейших пастырей города, епископ затем заявил, что всему этому мы обязаны власти. Поэтому мы должны отплатить советской власти полной лояльностью и нелицемерной преданностью. В конце речи епископ преподнес сенсационное известие : митрополит Сергий (заместитель патриаршего местоблюстителя) сам берет на себя управление нашей епархией и 6-го декабря (в праздник св. Александра Невского) прибудет в Питер и совершит литургию в Александро-Невской лавре. Далее последовал восторженный панегирик митрополиту Сергию. Епископ напомнил, что еще в 1917 г. Сергий Страгородский был одним из кандидатов в митрополиты Петроградские, что еще раньше он был в Питере викарным епископом, часто служил в питерских храмах и многие помнят его вдохновенные проповеди. (Надо сказать, что, глубокий богослов и замечательный церковный писатель, митрополит Сергий был никуда не годным проповедником, и не только не говорил «вдохновенные» проповеди, но двух слов не мог связать). Речь епископа заканчивалась словами : «И сегодня же мною будет отдано распоряжение, чтоб вместо моего имени, как имени временно управляющего Ленинградской епархией, возносилось бы имя господина нашего высокопреосвященнейшего митрополита Сергия».

Епархиальный совет открылся в Новодевичьем монастыре (около Московских ворот), в игуменских покоях, председателем был избран протоиерей отец Леонид Богоявленский (бывший настоятель Исакиевского собора, в то время настоятель Троицкого собора на Измайловском проспекте). В работе епархиального совета участвовало несколько протоиереев и только два епископа. Ни один из питерских епископов, кроме Николая и Сергия, в епархиальный совет так и не вступил.

1927 г. ознаменовался еще одним событием : 1-го декабря был открыт богословский институт, это действительно была сенсация — первое православное богословское учебное заведение на территории СССР с 1919 года. Правда, в Москве и Ленинграде функционировали обновленческие академии и институт, но не было института православного. Отец Николай Чуков стал ректором. В институте занятия происходили исключительно в вечернее врем:я; преподавали питерские протоиереи; учащимися были молодые священники и диаконы. Увы! Институт просуществовал немного более года. В январе 1929

года он был закрыт. Конец ноября ознаменовался еще одним радостным событием — были освобождены из заключения архиепископ Гавриил и епископ Григорий.

Но вот наступил декабрь — месяц, когда ожидали приезда митрополита Сергия. 5 декабря митрополит должен был днем совершить молебен в храме Воскресения-на-крови; там должно было состояться представление митрополиту питерского духовенства. А всенощную и обедню он должен был совершать в лавре. Уже в два часа дня, за час до начала молебна, я был около храма Воскресения-на-крови. Подойдя к храму, я нашел кучку народа, недоуменно перешептывающуюся; никого из духовенства не было, а двери храма были заперты. Оказывается, митрополит в Питер по неизвестным причинам не приехал. В лавре нас ожидал новый сюрприз : всенощную совершал епископ Николай с двумя Сергиями (престарелым епископом Нарвским Сергием и нашим молодым епископом Детскосельским). Ни епископ Григорий, только что вышедший из заключения, и никто другой из епископов, стоявших в алтаре, не облачились и не служили. Надо сказать, что два праздника Александра Невского (12 сентября — перенесение мощей св. князя из Владимира в Питер, и 6 декабря — день кончины святого) празднуются в Питере особенно торжественно. Для нас, верующих, наш город является не городом Петра I и не городом Ленина, а городом Александра Невского, одержавшего на этом месте победу над шведами. Несметные толпы молящихся в этот день заполняют лавру. В то время обычно в богослужении участвовали все епископы и более сотни священников. Невыход епископов из алтаря в такой день был явной демонстрацией, нежеланием служить вместе с епископом Николаем. (В алтаре находились епископы Гавриил, Григорий, Димитрий, Серафим, Стефан)

Но во время богослужения молящиеся были поражены еще одной невероятной особенностью: в то время как епископ Николай во время литургии поминал митрополита Петра и митрополита Сергия (на великом входе и после «Достойно»), архидиакон поминал лишь одного митрополита Петра. После молебна многолетие было провозглашено также одному лишь митрополиту Петру. Случайностью это быть не могло. Диакон действовал по приказу епископа Григория. Для всех стало ясно — назревает новый раскол. Так, в смятении и смутном беспокойстве, заканчивался для верующих питерцев знаменательный в церковной жизни 1927 год.

Мемуарист только рассказывает, оценивает историк. До сих пор говорил мемуарист. Что скажет историк ?

Многое из рассказанного выше совершенно непонятно : непонятно, зачем понадобилось властям выпускать на волю епископа Григория (Лебедева) и архиепископа Гавриила (Воеводина), двух явных противников митрополита Сергия и легализации, как раз в тот момент, когда решалась судьба нового курса церковной политики. Совершенно непонятно, почему власть воспрепятствовала приезду в Питер митрополита Сергия, хотя вступление в управление Петроградской епархией было безусловно согласовано с ГПУ. Все становится, однако, совершенно ясным, если принять во внимание, что ГПУ вело по отношению к церкви двойную политику и играло с ней как кошка с мышью. Опираясь на митрополита Сергия, ГПУ в* то же время не желало его усиливать, оно хотело превратить его в такую же марионетку, как обновленческий синод, и потому науськивало на него недовольных «новым курсом». В конечном итоге эта политика удалась, но в данный момент ГПУ переиграло. Оно не учитывало того, что возникнет иоси-флянское движение фанатиков-энтузиастов, в результате чего разразится так называемый «правый раскол».

Он разразился в 1928 г. О нем пойдет речь в следующей главе.

1928 ГОД. ИОСИФЛЯНСКИЙ РАСКОЛ.

МИТРОПОЛИТ СЕРАФИМ ЧИЧАГОВ

В 1928 году я знал девушку Олю, которая жила на Васильевском острове. Простая русская девушка, с лицом в веснушках, с пухом на щеках, веселая и говорливая. Дочь завхоза из Академии художеств. Она вместе с двумя подругами была достоянной прихожанкой Киевского подворья. По воскресеньям мы всегда возвращались от обедни вместе : мальчишки и девчонки (она была старше меня — ей было в ту пору 18 лет). Потом она исчезла, в 1928 году я увидел ее в храме Воскре-сения-на-крови (самом центре подготовлявшегося раскола). Она молилась со слезами на глазах, стоя на коленях у колонны, близ дверей. При выходе из храма я к ней подошел. Мы вышли вместе. Не утерпев, я спросил: «Оля, о чем Вы молились сегодня так горячо, на коленях ?» Просто и без запинки она ответила : «Я молилась о том, чтобы умереть мученицей». Мы шли по набережной Екатерининского канала (сейчас канал Грибоедова). Дул сильный питерский ветер, солнце светило, мы шли к Невскому на трамвай. Ясная улыбка освещала ее полудетское, в веснушках, лицо. Неожиданно я сказал : «Олечка, Вас солнце любит !» «Любит, — сказала она, — это мне папа всегда говорил». (Это о веснушках)...

Господь услышал ее молитву : она вышла замуж за иоси-флянского псаломщика, красивого, с сумасшедшими, одержимыми глазами. Когда его арестовали, ее выслали в Боровичи. В 1935 году, на страстной, умер ее отец. Не выдержала — приехала в страстную пятницу проститься с умершим. Донесли соседи. Ее арестовали. Дали ей за незаконный приезд 5 лет лагерей. Там, в лагерях, застал ее 37-ой. Все попытки узнать о ее судьбе оказались тщетными.

101

Я рассказал историю Оли, потому что именно на таких людей опиралось иосифлянское движение, официально оформившееся в Питере 19 января 1928 г. Рассказывая в предыдущей главе о служивших в Питере епископах, я сознательно умолчал о двоих : о епископе Гдовском Димитрии (Любимове) и о епископе Нарвском Сергии (Дружинине), О них пойдет речь сейчас, потому что они возглавили иосисрлянский раскол. Биография их такова.

Епископ Димитрий в течение очень долгого времени был священником Покровской церкви в Коломне, на Покровском рынке (ныне площадь Тургенева). До революции он был энергичным, деятельным пастырем, одним из руководителей общества трезвости. В 1914 г. его постигло первое серьезное испытание : его единственная дочь, учившаяся в немецкой школе, «Annenschule», вышла замуж за немецкого офицера и уехала с ним в Германию, а через несколько месяцев разразилась война. Отец с дочерью были разлучены навсегда. После революции, в голодные годы, от тифа умерла его жена. Отец Димитрий стал еще духовнее, еще преданнее Богу, еще молитвеннее. Во время обновленческого раскола он хранил непоколебимую преданность церкви.

Надо сказать, что Покровский храм имел особое значение в духовной жизни Питера. Причт этого храма отличался просвещенностью и энергией. Настоятелем был известный питерский протоиерей о. Василий Акимов — магистр богословия, окончивший, кроме Духовной Академии, университет. В прошлом — законоучитель созданной Победоносцевым образцовой Свято-Владимирской Духовной гимназии на Забалканском проспекте, пользовавшийся любовью своих учениц. Великолепный администратор и народный деятель. Вторым священником был популярнейший питерский протоиерей отец Николай Че-пурин, высококультурный человек, биолог, получивший образование в Оксфорде, впоследствии окончивший Духовную Академию. Отец Димитрий был третий священник этого храма. Окончив в свое время Петербургскую Академию по 1-ому разряду, о. Димитрий был, пожалуй, популярен еще более, чем два его сослужителя, благодаря своей молитвенной ревности. В 1926 году митрополит Сергий постриг его в монахи (за ним сохранилось, по его просьбе, прежнее имя, только покровителем его стал вместо святителя Димитрия Ростовского великомученик Димитрий Солунский) и рукоположил во епископа Гдовского. Он служил по-прежнему в Покровском храме.

102

Одновременно с ним был рукоположен престарелый инок, о. Сергий Дружинин. Отец Сергий был из неученых монахов : в молодости служил вагоновожатым на конке, а потом на трамвае. Затем постригся в Троице-Сергиевой пустыни, заслужил всеобщее уважение своей строгой монашеской жизнью. В 1925 году его, уже тяжело больного старца (он был болен водянкой), митрополит Сергий также рукополагает во епископа Нарвского. Такое обилие рукоположений объясняется желанием сохранить иерархию несмотря на непрерывные аресты архиереев.

Так или иначе, митрополит Сергий совершил ошибку, избрав этих двух епископов, ибо именно они стали главными противниками Сергиевской политики в Петрограде. На протяжении всего 1927 года они непрерывно сносились с митрополитом Иосифом, проживавшим в монастыре под Ростовом Ярославским, и ждали лишь указания от него, чтоб открыто выступить против митрополита Сергия. Такой сигнал был дан в конце декабря 1927 года. И вот, на Рождество 1928 года, епископы Димитрий и Сергий, совершив праздничную литургию в храме Воскресения-на-крови, по приглашению своего сторонника, настоятеля о. Василия Верюжского, помянули вновь митрополита Иосифа как митрополита Ленинградского. После литургии епископ Димитрий, обратясь к народу, сказал, что он не признает смещения митрополита Иосифа, т. к. оно сделано под давлением гражданской власти, и считает владыку Иосифа единственным законным митрополитом Ленинградским. Через несколько дней оба епископа получили из Москвы телеграфное распоряжение от митрополита Сергия, смещающее их с кафедр и запрещающее (впредь до покаяния) свя-щеннослужение.

19 января 1928 года — день официального основания так называемого иосифлянского движения, от которого берет свое начало и так называемая истинно-православная, катакомбная церковь в СССР. В этот день — в праздник Богоявления — оба епископа, совершив литургию и водоосвящение в соборе Воскресения-на-крови, огласили воззвание, в котором заявляли, что считают митрополита Сергия узурпатором церковной власти, отметают все его распоряжения и акты, от него исходящие (в первую очередь Декларацию от 18 мая 1927 г. о лояльности по отношению к советской власти), никаких регистрации духовенства не признают, с духовенством, подведомственным митрополиту Сергию, порывают всякое молитвенное

103

общение и единственным законным иерархом в Питере считают митрополита Иосифа, согласно назначению которого временно управляющим Петроградской епархией становится епископ Димитрий. Одновременно в Николо-Морском соборе епископы Николай и Сергий огласили воззвание митрополита Сергия, налагавшее запрещение на мятежных епископов и всех тех, кто будет с ними поддерживать какое-либо молитвенное общение. Раскол стал фактом.

** *

Иосифлянский раскол, как его называли противники, иосифлянское движение, как его более деликатно называли нейтрально настроенные люди, древне-православная или истинно-православная церковь, как называли себя они сами, был во всех отношениях своеобразнейшим явлением, заслуживающим пристального внимания не только историка церкви, но и любого «советолога», желающего разобраться в жизни советской России 20-ых - 30-ых годов. Прежде всего дадим некоторые пояснения всему, сказанному выше. Почему иосифлянское движение оформилось лишь в январе 1928 года, а не в начале 1927 года, когда был смещен с ленинградской кафедры митрополит Иосиф ? Дело в том, что будущие деятели иосифлянского движения и сам митрополит Иосиф ожидали возвращения из ссылки митрополита Агафангела (Преображенского).

Как известно, Патриарх Тихон незадолго до смерти составил завещание, согласно которому патриаршее место-блюстительство (для всех было ясно, что созвать собор для избрания нового патриарха власть не позволит) должно было перейти в случае смерти Святейшего к митрополиту Казанскому Кириллу. В случае, если митрополит Кирилл не сможет осуществить своей власти, высшая власть в русской православной церкви переходит к митрополиту Агафангелу, и лишь в качестве третьего кандидата был назван митрополит Петр Крутицкий. Ввиду того, что в момент смерти Патриарха владыки Кирилл и Агафангел были в ссылке (первый — в Коми-Зырянском крае, второй — в Пермской области), 60 епископов, собравшихся на похороны Патриарха, призвали на патриаршее местоблюстительство митрополита Петра, который правил церковью до 1 декабря 1925 года, когда был также арестован и сослан на остров Хе, на реке Енисее, и после

104

этого лишь номинально находился во главе русской церкви. Но в конце 1927 года истекал 5-летний срок ссылки митрополита Агафангела, который имел больше прав на возглавление русской церкви, чем митрополит Петр и митрополит Сергий. Поэтому митрополит Иосиф и его сторонники с нетерпением ожидали его возвращения. Действительно, в 1927 году, еще находясь в Перми, митрополит Агафангел обратился с письмом к митрополиту Сергию, в котором заявлял о своих правах на местоблюстительство. Митрополит Сергий, однако, отказался передать ему власть. По возвращении митрополита в Ярославль, митрополитами Агафангелом, Иосифом и викарными епископами Серафимом и Иерофеем был подписан документ о непризнании Сергия и его Синода. Авторы этого документа несомненно рассчитывали, что им удастся увлечь за собой всю русскую православную церковь. Этого, однако, не произошло. Тучков не дремал. За митрополитами Агафангелом и Иосифом последовала лишь Ярославская епархия, епископ Алексий Буй (в Воронеже) и епископ Яранский Виктор (в Вятке). В это нее время сторонники митрополита Иосифа в Питере заявили о своем разрыве с митрополитом Сергием. Надо сказать, что иосифлянство оказалось самой сильной группой в антисергианском движении. В Ярославской епархии оно полностью исчезло уже в 1929 году, после смерти митрополита Агафангела. В Вятской области оно также продержалось лишь несколько лет и лишь в самых глухих углах. В Ленинграде оно сохранилось вплоть до самой войны и, уйдя в подполье, породило так называемую катакомбную церковь, существующую в СССР до сего дня. Что из себя представляло иосифлянское движение в дни своего расцвета ?

Главным его центром был величественный храм Воскресения Христова, на канале Грибоедова, или, как его называли, храм Спаса-на-крови. Храм этот был заложен в 1881 году на том месте, где был убит народовольцами император Александр II. Строился он в течение 25 лет, причем каждая русская губерния вносила в строительство храма свою лепту : гранит, мрамор, драгоценные камни. Весь храм внутри и снаружи был украшен мозаикой. Невысокий, одноярусный иконостас греческого типа открывал вид на внутренность алтаря. Вместо запрестольного образа красовалось мозаичное изображение Тайной Вечери дивной,,, красоты, Христос и апостолы были изображены в человеческий рост. Около западной стены, противоположной алтарю, высился балдахин из черного мрамора,

105

который осенял кусок петербургской мостовой — место, где был убит император. Храм был однопрестольный (ранние обедни служились в небольшом храме — типа капеллы — рядом с собором). Из всех питерских храмов этот был самый красивый. По сравнению с Казанским и Исакиевским соборами, он имел преимущество более пропорциональных форм. В Казанском и Исакиевском соборах, ввиду их громадных масштабов, совершенно пропадала красота богослужения : молящиеся видели лишь маленькие фигурки, одетые в парчу, суетящиеся на амвоне, причем слов, произносимых священнослужителями, никто не слышал. Храм Спаса-на-крови, наоборот, обладал прекрасной акустикой : каждое слово было слышно.

Настоятель этого храма, отец Василий Верюжский, — энергичный, глубоко верующий человек — открыл двери алтаря для всех священнослужителей, порвавших с митрополитом Сергием. Здесь служили монахи и священники со всех концов России, никакой регистрации у властей никто не спрашивал и мнением ГПУ никто не интересовался. Очень часто здесь служили епископ Димитрий и епископ Сергий. Храм всегда был переполнен. Пел хор под управлением Рождественского — лучший хор Питера. Во время богослужения произносились вдохновенные проповеди. Идеологи иосифлянского движения обычно сравнивали своих вождей с Григорием Богословом, который лишь один сохранял верность православию на Востоке в конце IV века, во время арианской смуты. Были популярны также сравнения с преп. Феодором Студитом и Максимом Исповедником, которые в одиночестве противостояли иконоборческим императорам.

Еще более экстатические речи произносились в Стрельне, где во главе храма стоял популярный в народе священник отец Измаил, известный у противников иосифлянства под именем «стрельненский фанатик». Отец Измаил, высокий, с длинными волосами, падающими с двух сторон до поясницы и во время проповеди развевающимися во все стороны, истошным голосом поносил «сергиевскую церковь», называя ее «вавилонской блудницей», а служение сергиевцев и обновленцев, между которыми он не делал никакой разницы, называл служением сатане.

В Лесном к иосифлянскому движению присоединился небольшой храм Тихвинской Божией Матери. Здесь приход разделился; большой каменный храм признал митрополита

106

Сергия. Сторонники митрополита Иосифа во главе с настоятелем, отцом Александром Советовым, обосновались в маленьком храме, где совершались богослужения в зимнее время.

Четвертый храм, присоединившийся к иосифлянству, был нижний храм Михаило-Архангельской церкви в Коломне. Этот великолепный храм имел в подвальном этаже Христорождест-венскую церковь, построенную по образу храма в Вифлееме в Яслях. Здесь-то и обосновались иосифляне во главе со священником о. Филофеем Поляковым, тогда как причт верхнего большого храма, во главе с настоятелем, отцом Михаилом Чельцовым, признал митрополита Сергия. Отец Филофей, однако, резко отличался от других иосифлянских священнослужителей, фанатичных, но искренних людей. Манерный, изнеженный, самовлюбленный, он впоследствии оказался троянским конем, засланным ГПУ в иосифлянское движение, в нужный момент перебежал к сергиевцам и занял одно из руководящих мест в Питерской епархии, которое сохранял вплоть до своей смерти в 1958 году.

Иосифлянской была также небольшая церковь Преображения Господня на Петровском острове (в Убежище престарелых артистов). Старые актрисы, являвшиеся прихожанами этого храма, оказались наиболее ортодоксальными.

Таким образом, официально к иосифлянам присоединилось пять приходов. Впоследствии, в 1929 году, к ним присоединилась также часть братии Александро-Невской лавры. В то время, однако, Александро-Невская лавра во главе с епископом Григорием держала «нейтралитет» : здесь не поминали Сергия, не подчинялись епископу Николаю, но и не присоединились к иосифлянскому движению. Такую же позицию занял архиепископ Гавриил. Нейтральным был также храм Спаса-на-водах во главе с настоятелем, отцом Владимиром.

Вскоре определились основные отличительные черты иосифлянского движения : прежде всего здесь не поминали властей. В храмах, признавших митрополита Сергия, была такая формула поминовения на великой ектений : «О богохра-нимей стране нашей и о властех ея, о еже мирное и безмятежное житие поживем во всяком благочестии и чистоте, Господу помолимся». В храмах иосифлянских произносилась другая формула : «О богохранимей стране Российстей и о спасении ея Господу помолимся». Далее. Иосифлянские епископы и священники принципиально отказывались от регистрации и от каких бы то ни было сношений с властью.

107

Епископы и образованные священники (типа о. Василия Ве-рюжского) обычно ссылались на закон об отделении церкви от государства. Однако менее ученые представители иоси-флянства оперировали совсем другими аргументами, заимствованными из арсенала Союза русского народа. Меня сразу оттолкнула от иосифлянского движения явно черносотенная идеология, к которой я и тогда питал непреодолимое отвращение. Зоологический антисемитизм, ссылки на «Протоколы сионских мудрецов» и даже на дело Бейлиса (не говоря уже о монархических идеях) были той питательной средой, в которой развивалось иосифлянство. Хотя в то нее время стремление к мученичеству, беззаветная преданность своим идеям, экстатическая религиозность внушали невольное уважение.

ГПУ было в первый момент, видимо, озадачено : за последние 5 лет оно отвыкло от такого открытого и бесстрашного протеста. Во всяком случае в течение двух лет репрессий не последовало. Здесь, видимо, опять помог горький опыт обновленчества : ГПУ опасалось скомпрометировать митрополита Сергия, обрушившись репрессиями на его противников, в результате народ мог бы отшатнуться от Сергиевского духовенства как от агентов ГПУ.

Между тем, к весне 1928 года положение сторонников митрополита Сергия в Питере стало совершенно отчаянным; епископы Николай и Сергий оставались в полном одиночестве, кафедральный собор (Спаса-на-крови) от них отошел, в лавру их служить не пускали. Ни один епископ с ними не служил. В прощенное воскресенье и в неделю православия совершались традиционные богослужения в Троицком соборе на Измайловском проспекте. Обычно эти богослужения (вечерня в прощенное воскресенье и литургия с чином православия в первое воскресенье великого поста) собирали все городское духовенство. На этот раз присутствовало не более десяти батюшек. Огромный, облицованный мрамором бывший собор Измайловского гвардейского полка, в котором когда-то венчался Достоевский, был наполовину пуст. И вот, на второй седмице великого поста церковный Питер облетела странная весть, которую церковные люди передавали друг другу с недоуменным пожиманием плеч, веря и не веря. В Питер был назначен

108

митрополит, и им оказался не кто иной, как знаменитый монархист, в прошлом один из крупнейших деятелей Союза русского народа, митрополит Серафим Чичагов. Известие было поистине удивительное.

Митрополит Серафим был личностью яркой и широко известной в старой России. Представитель аристократии, внук знаменитого деятеля 1812 года адмирала Чичагова, митрополит Серафим носил в миру имя Леонид. Родившись в 1853 году, Леонид Чичагов окончил Пажеский Корпус (самое привилегированное аристократическое учебное заведение из всех существовавших в России). По окончании Пажеского Корпуса и Артиллерийской академии, Леонид Чичагов зачисляется в Преображенский Лейб-Гвардии Его Величества полк. В 1877-78 годы поручик Чичагов, участвуя в русско-турецкой войне, совершает при осаде Плевны чудеса храбрости, распорядительности, сам Скобелев отмечает его имя в приказе по армии. Главнокомандующий армией, Великий Князь Николай Николаевич старший, возлагает на него георгиевский крест. Уже в 1887 году, когда Леониду Чичагову было 34 года, мы видим его в чине гвардейского полковника. Полковник Чичагов, однако, не был узким человеком. Способности его были многосторонни : в это время он издает на французском языке, которым владеет в совершенстве, монографию в трех томах, посвященную памяти своего знаменитого деда. В то же время он увлекается медициной (и является сторонником модного тогда метода гидропатии), а также живописью. В Москве, в храме Ильи Пророка в Обыденном переулке, до сих пор можно видеть великолепный образ : Христос в белом хитоне — его работы.

Полковник Чичагов с детства отличался необыкновенной религиозностью, чему в немалой степени способствовало раннее сиротство : он еще в детстве потерял сразу обоих родителей и, как он сам рассказывал, привык искать утешение в религии. Будучи полковником гвардейского Преображенского полка (он ведал артиллерийской частью), Леонид Чичагов был старостой Преображенского собора на Литейном проспекте и вкладывал в церковное хозяйство немалые средства. К 1890 году относится его знакомство с о. Иоанном Кронштадтским, у которого он становится близким человеком. В 1894 году Леонид Чичагов совершает невероятное сальто-мортале: подает в отставку и объявляет о своем желании стать священником. Это произвело настоящий шок у его близких, в том

109

числе у его жены-аристократки. «Вы думаете, легко было моей жене, когда о. Иоанн Кронштадтский ей сказал : Ваш муж должен быть священником», — вспоминал через много лет митрополит Серафим. Полковник Чичагов осуществляет свое намерение: он переезжает с семьей в Москву и вскоре становится священником наиболее аристократического прихода — церкви Румянцевского музея, того самого храма, который сейчас превращен в одно из помещений библиотеки им. Ленина. Через несколько лет о. Леонида постигает новое несчастье — умирает его жена, и священник Чичагов принимает монашество с именем Серафим, в честь глубоко им чтимого, тогда еще не канонизированного преп. Серафима Саровского. Будучи возведен в архимандриты, о. Серафим сразу же получает назначение, соответствующее его прежнему званию, его назначают настоятелем Суздальского Спасо-Евфимьевского монастыря — знаменитого монастыря-тюрьмы. Тут сразу проявляются специфические черты отца Серафима : барская размашистость, кипучая энергия и барская снисходительность. Он был строгим и вместе с тем добрым начальником. Когда в монастырь привезли священника о. Герасима Цветкова, заключенного за обличение Синода в неправославии, отец Серафим его встретил во дворе монастыря со словами: «А! Ты все пела — это дело: Так пойди-ка...» — и он ткнул пальцем в направлении тюрьмы. В то нее время улучшил содержание узников, освободил и постриг в монахи Василия Рахова (архангельского мещанина — богоискателя) и ходатайствовал почти за всех арестованных. Благодаря его хлопотам вскоре тюрьма опустела, в ней не осталось ни одного заключенного.

В это же время архимандрит Серафим принимается за хлопоты о канонизации преп. Серафима Саровского. Используя свои связи в придворных кругах, отец Серафим сумел найти дорогу к императору Николаю II и после двух лет усиленных хлопот, сломив упорное сопротивление некоторых членов Синода, архимандрит добивается канонизации. Инициаторами прославления преп. Серафима следует считать двух человек : митрополита Антония (Вадковского) и архимандрита Серафима (Чичагова). Он же является автором службы преп. Серафиму и автором работы «Описание Дивеевского монастыря».

Тогда же, в связи с началом Русско-Японской войны, начинается патриотическая деятельность о. Серафима: он

110

пишет статьи, в которых предсказывает скорую победу, формирует санитарные поезда, собирает пожертвования. С.Ю. Витте в своих мемуарах бросает горький упрек в адрес о. Серафима, обвиняя его в карьеризме. Это вряд ли вполне справедливо : о. Серафим был безусловно искренним русским патриотом и монархистом; это видно из того, что он остался верным своим убеждениям и в 30-е годы на кафедре митрополита Ленинградского и своих убеждений нисколько не скрывал, но честолюбие было, вероятно, свойственно его сангвинической, энергичной натуре.

В начале 1905 года его рукополагают в Московском Успенском соборе во епископа Кутаисского. Новый епископ, едва появившись в Грузии, сталкивается с грозной ситуацией : революция всколыхнула грузинский национализм, и епископ со всей присущей ему энергией принимается за борьбу с революционным движением и грузинским национализмом.

В это нее время епископ отдает свое имя вновь основанному Союзу русского народа и приобретает славу одного из известнейших черносотенцев. Результатом было покушение на епископа, и лишь благодаря счастливой случайности он остался жив. Но это не испугало героя Плевны: епископ не прекращает своей деятельности. В 1907 году он получает назначение епископом Кишеневским, в 1909 году — епископом Орловским, а в 1912 году — архиепископом Тверским и Кашинским. И всюду одно и то же: порядок, дисциплина, военная строгость и барская милость. Связи с Царским Селом продолжаются. Во время войны он знакомится с Распутиным. В журнале «Былое» были напечатаны секретные донесения полиции о беседах архиепископа Серафима со знаменитым «старцем >/. Из них видно, что архиепископ и здесь не уронил себя : он говорил с сибирским мужичком барственно-снисходительным тоном, упрекал его за гонения на епископа Гермо-гена. «За хулу на епископа Бог не простит», — заметил он.

Наконец, наступил 1917 год. Паства потребовала его немедленной отставки : личность владыки была слишком одиозна. Архиепископ протестовал, но пришлось покориться. Новый Синод, руководимый Львовым, отправляет его на покой. Владыка поселяется в Москве. Будучи членом Собора 1917-18 годов, архиепископ получает назначение митрополитом Варшавским и всея Польши.,, Но гражданская война и отделение Польши помешали ему отправиться к месту его нового служения. Он живет в Москве, служит в храме «Троица в

111

листах» на Сухаревском рынке, сближается с архиепископом Феодором (бывшим ректором Московской Духовной Академии) и входит в группу епископов Даниловского монастыря, представлявшую собой оппозицию справа Патриарху Тихону. Покойный преподаватель Московской Академии, Сергей Александрович Волков, мне рассказывал, как в 1920 году митрополит разговаривал с ним в алтаре Пятницкой церкви, находящейся около лавры (лавра и академия были уже закрыты). Епископ Иларион спросил у Сергея Александровича : «О чем Вы с ним разговаривали ?» «Осуждал Святейшего за излишнюю мягкость по отношению к советской власти». «А, он думает, что он все еще в Суздальском Спасо-Евфимьевском '"Монастыре ?»

В 1922 году, после ареста патриарха, митрополит был также арестован и приговорен к 4 годам заключения. До 1928 года он проживал на Соловках, а затем вернулся в Москву. В 1927 году он признал власть митрополита Сергия и его Синода. Человек порядка, привыкший мыслить в категориях строгой иерархии, он считал восстановление централизованной власти наиболее важным делом. По отношению к власти митрополит придерживался принципа : «dura lex, sed lex».

Этот-то человек был назначен к нам в Питер весной 1928 года для борьбы с иосифлянским расколом. Тучков, видимо, при этом вспомнил поговорку : «клин клином вышибай». Он прибыл к нам в Питер на 2-ой неделе великого поста и довершил свою первую литургию в третье воскресенье четыредесятницы в Преображенском храме на Литейном, где когда-то был старостой. Резиденция нового митрополита была в Новодевичьем монастыре, в бывших игуменских покоях; игуменья перешла в другое помещение.

Вспоминая митрополита Серафима, я ловлю себя на том, что невольно им любуюсь : яркая индивидуальность всегда импонирует. В его лице Питер увидел того настоящего барина, о котором я говорил выше. В нем не было ничего искусственного, натянутого, деланного. Он держал себя естественно и просто. Когда его облачали посреди храма, когда он стоял в полном облачении перед престолом, он держался так, как будто был один в комнате, а не перед несколькими тысячами •человек, которые не спускали с него глаз. В его молчаливых, •''повелительных жестах чувствовалась привычка командовать; служил он негромким старческим голосом, благословлял слабым движением подагрических рук, генеральски, снисходи-

112

тельно шутил с духовенством. «Ты когда это успел, такой молодой, получить палицу ?» «Что Вы, Ваше Высокопреосвященство, у меня уже дочь взрослая». «Не верю, не верю, пока не увижу, не поверю». Так же просто он говорил с народом: отчитает, отругает, почему плохо стоят, зачем разговаривают, почему поздно приходят к исповеди; народ смущенно молчит... Потом барски снисходительный жест : «Ну, ладно, давайте помиримся». И начинается проповедь.

На первой литургии ему сослужили епископы Николай, Серафим и Сергий. В проповеди после литургии митрополит говорил о послушании; особо он подчеркивал обет послушания, данный монахами, и делал выпады против тех архиереев, которые производят разброд в церкви, назвав их плохими монахами.

В первую нее неделю правления митрополит собрал в Новодевичьем сотню священников. Указав им, что «не их дело церковная политика и не им осуждать архиереев», он начал их отчитывать за непорядки, которые успел подметить за одну литургию. Прежде всего он категорически запретил исповедь во время литургии; затем он запретил общую исповедь. Подметил нарушения церковного устава, заявил, что за небрежность в служении будет беспощадно карать. Началось наведение порядков : епископ Григорий, оставшийся на своей старой позиции, был по настоянию митрополита смещен и переведен в Феодосию. Митрополит с торжеством въехал в лавру. Никто не посмел возражать. Половина братии, правда, перешла к иосифлянам, но собор и основные храмы остались в ведении митрополита. Затем был переведен в Елец епископ Колпинский Серафим. Оставались только два викарных епископа, Николай и Сергий. Впоследствии был рукоположен также епископ Амвросий (Либин) — новый наместник лавры. Таким образом, был восстановлен четкий иерархический централизм : митрополит и три викарных епископа, беспрекословно ему подчиняющиеся. Сам митрополит первое время служил каждое воскресенье в одном из питерских храмов с особым торжеством : тучный, с красным полным лицом, окаймленным седой бородой, он страдал одышкой, с трудом передвигался, но все-таки выстаивал длиннейшие богослужения. Я благодарен владыке за то, что он открыл для меня сущность литургии. После служения он всегда разъяснял смысл пресуществления. В кратких, но сильных словах разъяснял, как сильна молитва после пресуществления даров : «Дух Святой, — говорил вла-

113

дыка, — пресуществляет на Престоле Дары, но Он сходит и на каждого из вас, обновляет ваши духовные, умственные силы, всякая молитва, если она приносится от всего сердца, будет исполнена». И когда митрополит после благословения Даров преклонял колени, припав лицом к Престолу, вся церковь падала ниц.

Ни одна мелочь не укрывалась от его взгляда : «Что с Вами, дитя мое, почему Вы такой бледный? — спросил владыка у меня летом после литургии. — Вы чем-то больны ?» Действительно, через два дня я слег : у меня оказался паратиф.

По пятницам в Знаменской церкви, у Московского вокзала, митрополит читал акафист преп Серафиму. Читал наизусть, а после акафиста беседовал с народом. В одну из таких бесед он подробно рассказал историю прославления преп. Серафима, причем всячески подчеркивал роль императора Николая II. О иосифлянах митрополит говорил довольно снисходительно, однако обновленцев бичевал с фанатичной резкостью. Но изумительнее всего его полумонархические проповеди. В этом отношении он превосходил даже иосифлян. Помню его проповедь 10 августа 1930 года в храме Смоленской Божией Матери в рабочем районе, в селе Смоленском, в день престольного праздника. Митрополит говорил об особой милости Божией Матери к Земле Русской. Эта любовь явилась в многочисленных иконах Божией Матери на Святой Руси. Но росли наши грехи и беззакония и... здесь рывок вперед, взмах руки, старческий голос крепнет : «И Божия Матерь отступила от нас, и скрылись святые чудотворные иконы Царицы Небесной И пока не будет знамения от святой иконы Божией Матери, не поверю, что мы прощены. Но я верю, что такое время будет и мы до него доживем».

...1930 год, начало пятилетки, колхозный переворот, разгар борьбы против «классовых врагов» ... А герой Плевны и в старости остался верен себе.

Интересна богословская концепция престарелого митрополита : мир был сотворен Богом для того, чтобы человек служил Ему, но человек восстал против Бога и борется с Ним. Бог все дал людям, но человек отверг Его дары. Митрополит вспоминал икону во Владимирском соборе в Киеве : распятие, а наверху Бог Отец показывает на него руками : «Я все вам дал, больше ничего не могу дать». Когда окончательно выяснится, что мир не может служить Богу, мир погибнет, и будет новое небо и новая земля.

114

Митрополит постоянно говорил о Божией Матери, указывал на образ преп. Серафима, отстаивал идею русской святости, идею русского народа богоносца. Народ богоносец должен пройти через горнило испытаний, чтобы, очистившись в нем, явить миру чистое золото веры Христовой.

Проповедуя все это с высоты митрополичьей кафедры, митрополит Серафим управлял епархией твердой, властной рукой. Епископ Николай (в недавнем прошлом крупнейший церковный деятель) сошел на роль простого викарного епископа. Отцы Николай Чуков, Леонид Богоявленский и другие крупные деятели также сошли на роль обыкновенных протопопов.

Митрополит приехал к нам 75-летним старцем, уехал от нас в 80 лет. Тяжело больной, страдающий гипертонией, подагрой, склерозом, митрополит, однако, не утратил ни ясности мысли, ни глубокой преданности своим убеждениям, но у всякого есть своя ахиллесова пята. Нашлась она и у старца-митрополита.

Сразу после приезда в Питер в окружении митрополита появился нахальный, дегенеративный мальчишка N, сначала в качестве иподиакона, а потом келейника. Митрополит, одинокий, старый человек, привязался к нему, как к сыну. Истоки этой привязанности те же, что и у Патриарха Алексия к семье Остаповых; подобные факты я видел почти у всех старых одиноких людей, какое бы положение они ни занимали. Печально, однако, что N оказался проходимцем.

Постриженный митрополитом в монашество, рукоположенный им в священника, иеромонах N стал делать блестящую карьеру. Уже в 22 года он был архимандритом. В 1932 году ему исполнилось 24 года, пришла пора идти на военную службу. В то время служители культа (лишенцы) призывались в тыловое ополчение на 4 года (фактически это были каторжные работы).

И вот, за три дня до призыва, N загадочно исчез. Митрополит послал его с деньгами к схимнику Серафиму, живущему под Питером, в Поповке. Впоследствии выяснилось, что N, кроме этих денег, захватил у митрополита ряд дорогих вещей и довольно большие средства. С этими деньгами шалый мальчишка-архимандрит уехал в Москву. Между тем наступил срок призыва в армию. Представители военкомата явились к больному тогда митрополиту. Митрополит должен был ответить, что он не знает, где его духовный сын. Через несколько

115

дней N был задержан в Москве и осужден (за уклонение от призыва) к 10 годам лагерей и больше не вернулся на волю никогда.

Эта беда обрушилась на митрополита совершенно неожиданно : зоркий и проницательный во всех других случаях, он не разгадал проходимца. Удар подкосил старика. Едва оправившись от болезни, он служил 4 декабря 1932 г. литургию в Преображенском соборе, в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы. «Я потерял единственного сына; не знаю, как буду без него работать», — сказал митрополит верующим после обедни.

Похождения N не только причинили боль старцу : близость к митрополиту авантюриста скомпрометировала его в глазах многих; этим не преминули воспользоваться все враги митрополита, и безбожники, и обновленцы. Сейчас, когда «злополучный N уже давно закончил свою короткую и бурную "жизнь, так и не выйдя из лагеря, не будем его осуждать, как не осуждал его и митрополит. Расскажем вместо этого о конце ' митрополита.

В 1933 году, когда власти лелеяли план быстрого уничтожения церкви в СССР, митрополит Серафим стал для них помехой. 14 октября 1933 г. митрополит Серафим Указом послушного ГПУ Синода был отправлен на покой. 24 октября он совершил свою последнюю службу в том же Спасо-Прео-браженском соборе и вечером выехал в Москву. На другой день прибыл в Питер новый митрополит — будущий патриарх — Алексий Симанский.

А митрополит Серафим поселился вместе с дочерью на даче, в Малаховке, под Москвой. Ирония судьбы — один из крупнейших деятелей Союза русского народа владел дачей на паритетных началах с евреем : половина дачи — митрополита, другая половина — еврейской семьи.

В 1937 году восьмидесятипятилетний старец был арестован : ввиду того, что он был тяжело болен, его вынесли на носилках.

Через несколько месяцев он умер в тюремной больнице, на Лубянке. Так закончил свою деятельность своеобразный талантливый русский архиерей, с которым связана целая эпоха в истории русской церкви и в истории Питерской епархии.

116