Зоя Масленикова

ЖИЗНЬ ОТЦА АЛЕКСАНДРА МЕНЯ

К оглавлению

Номер страницы после текста на ней.

Глава вторая

Дошкольное детство

Первые впечатления

Первые отчетливые воспоминания Алика относятся к возрасту до полутора лет. Он прекрасно запомнил свою прабабушку, бабушку Елены Семеновны и Веры Яковлевны, ту самую, чью глубокую веру отметил когда-то о. Иоанн Кронштадтский. Семья Меней жила тогда вместе с Верочкой в четырехкомнатной квартире ее родителей в Коптельском переулке. Дом располагался за полукруглыми зданиями больницы Склифасовского Окна выходили в глубокий колодец двора, и Алик навсегда запомнил серую бездну, разверзавшуюся под окнами. Из глубины двора иногда взлетали вверх огромные темные голуби.

Его окружал мир живых вещей. Шкафы, дома, деревья вели таинственную жизнь, и решительно все вокруг было одухотворено Иногда это было весело, иногда жутко, но неизменно интересно. Мир был полон заманчивых тайн, как бы призывавших мальчика разгадать их.

Четырехлетний Алик часами рассматривал «Жизнь животных» Брэма, где были гравюры с изображениями животных Они вызывали в нем мистическое чувство: животные не только бегали, прыгали, ползали, летали, плавали, но более того, они о чем-то размышляли, погружены были в неведомый мир каких-то своих особых мыслей, тайного знания вещей, недоступного людям. Любовь к животным поглотила мальчика. Когда ему подарили зоологическое лото с рисунками Ватагина, он был абсолютно счастлив. С этим лото он не расставался долгие годы, и когда половина карточек была растеряна, он все равно мог без конца рассматривать их и раскладывать из них «пасьянсы».

[на стр. 56 фото: Владимир Григорьевич Мень с женой Еленой Семеновной и сыном Аликом]

Любовь и жгучий интерес к животным шли через все детство. Алик знал все изображения животных на улицах Москвы.
/57\
Двух львов на Пятницкой, одного сидячего, другого полулежащего, львов на Кировской, у музея Революции. Он жадно читал про них все, что только мог раздобыть. Но самым большим праздником, приводившим Алика в неописуемый восторг, были посещения зоопарка. Уже ворота его с пятью ватагинскими скульптурами наверху и рельефами зверей по бокам наполняли сердце его блаженством.

[вверху стр. фото: Алик]

Алику было два года с небольшим, когда семья переехала в коммунальную квартиру на Серпуховке. Верочкин отец женился вторично, и жить там Меням да и Верочке было уже невозможно.

Вскоре Алика определили во французскую группу. Содержала ее немка Надежда Карловна в своей квартире на улице Маркса-Энгельса. Мама отвела туда трехлетнего Алика. Навстречу вышел огромный пес-боксер, а за ним седая старушка в очках. Все это Алику не понравилось, он стал плакать и про-
/58\
ситься домой. Но делать нечего, пришлось подчиниться. В группе было человек 6—8 детей. Их приводили утром и забирали вечером.

Надежда Карловна учила их французскому. Алик сразу и на всю жизнь запомнил названия животных. Надежда Карловна что-то читала и рассказывала детям и каждый день водила их гулять на Гоголевский бульвар. Чувство родины навсегда свяжется у Алика со старым андреевским памятником Гоголю с четырьмя стилизованными львами по углам, соединенными низкой чугунной цепью, с песчаными аллеями бульвара, с зелеными скамейками и староарбатскими особняками, завершавшимися мезонинами.

Иногда Надежда Карловна водила их в маленькую церковь, превращенную в музей. Там стояли разные макеты Дворца Советов с очередным Лениным наверху, а также изображения уже взорванного и несуществующего храма Христа Спасителя, на месте которого собирались воздвигать Дворец Советов.

Но самым любимым местом Алика стало удивительное здание напротив того дома, где жила Надежда Карловна. Это был прекрасный образец стиля модерн начала века. Снаружи он был украшен зеленоватыми изразцами, внутри — прекрасными лепными изображениями стилизованных лилий и женских лиц с развевающимися волосами, похожими на змей, в окна были вставлены цветные витражи. Много лет спустя Алик вдруг встретил в журнале «Наука и жизнь» описание выдающегося образца декадентского стиля с фотографиями деталей и узнал в нем тот дом своего детства. Быть может, с этого дома началась любовь Алика к стилю модерн в архитектуре. Из московских храмов дороже всех будет ему модернистский храм в Сокольниках. И когда пробьет его час и он станет переделывать свой храм в Алабино, он даст художникам указание делать роспись и украшения в стиле начала века.

Алик рос очень здоровым мальчиком. Его миновали детские болезни, и он никогда не простужался. Поэтому он с удивлением и интересом наблюдал у себя проявления простуды, заставшей его однажды у Надежды Карловны. Хотелось тянуться, лежать, гудела голова. Надежда Карловна не взяла его гулять, оставила дома со своей племянницей. Девочка принесла чудесную игру. Это была немецкая деревня из фарфора, тут были коровы, деревья, домики, крестьяне и маленькая кирха. Алик лукаво спросил девочку, указывая на церковку: «Что это
/59\
такое?» Вопрос был провокационный, девочка замялась: «Не знаю…

В 1937 году у Елены Семеновны открылся туберкулезный процесс. И тут она во второй раз забеременела. И врачи, и муж, и родные уговаривали ее сделать аборт ради здоровья. Но Елена Семеновна понимала это как убийство, как нарушение воли Божией. Она уже чувствовала себя слишком церковным человеком, чтобы решиться на такой шаг.

1 декабря 1938 года у нее родился второй сын Павлик. Когда младенца привезли домой, Алик долго его разглядывал и, наконец, спросил: «А мысли у него есть?» — вспоминала Елена Семеновна.

Года в четыре Алик стал учиться читать и писать. Выучился, видимо, быстро и тогда же написал первую фразу. Это были слова ап. Павла: «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром». В шесть лет читал уже большие книги — «Остров сокровищ», «Жизнь животных», «Евангелие» — и написал свою первую книжку. Однако еще раньше у него появились любимые книги, в том числе «Евангелие для детей», иллюстрированное репродукциями с известных картин, подвергнутых грубоватой и порой безвкусной ретуши. Но книга эта вместе с иллюстрациями вошла в самую сущность Алика.

Мария Витальевна Тепнина (подруга Елены Семеновны и Веры Яковлевны), мама или Верочка читали Алику книги, рассказывали ему Священную историю. Никаких особых религиозных впечатлений в ту пору в жизни Алика не было. В церковь «катакомбники» не ходили. Правда, как-то летом Мени жили на даче в Лосиноостровской, и Алик присутствовал на богослужениях о. Иеракса в тайной церкви на втором этаже дома Ивана Алексеевича Корнеева, брата «Ежика», рыженькой веселой Верочки Корнеевой.

Когда отец уходил на службу, мать становилась на молитву. Она имела обыкновение читать утреннее правило вслух. Алик лежал в постели, то просыпался, то засыпал опять, и слова молитв входили в его сознание. Так незаметно для себя он выучил с голоса матери все утренние молитвы. Но самой заветной, главной книгой его раннего детства стало Евангелие.

Верочка вложила много сил и любви в воспитание мальчика. Она читала ему книги, учила рисовать и лепить, поощряла всякое творчество. Вместе с ней и под ее руководством он
/60\
изготовил свои первые книжки: рисовал серию картинок и делал к ним подписи.

У мамы и тети были подруги. В солженицынском романе «В круге первом» есть образ девушки-христианки Агнии. Многим он кажется надуманным. На деле в предвоенной Москве было много таких самоотверженных девушек. В числе маминых подруг были сестры Каменевы — Катя, Тоня и Наташа, художница Наташа Середа из Ленинграда, Ася Иговская. Девушки были взрослые, лет двадцати пяти — тридцати, но с Аликом у них была сердечная дружба.

Алик запоем читал. Елена Семеновна говорила, что он был так умен и серьезен, что она часто советовалась с маленьким сыном по самым сложным вопросам. Привычка эта сохранилась у нее на всю жизнь, и в старости мать была в полном послушании у сыны, который легко и естественно стал ее духовником.

Алику пытались дарить игрушечные машины и всякие железные «конструкторы». Эти игрушки вызывали у него настоящее отвращение. Мир техники его совершенно не интересовал. Мало способен оказался он и к счету, и впоследствии математика давалась ему в школе с трудом. Он никогда ничего не мастерил, зато много лепил, рисовал, а главное — писал.

Алику едва исполнилось шесть лет, когда арестовали отца. Этот первый из многих обысков, свидетелем которых ему придется быть, запомнился на всю жизнь. Мать осталась с двумя маленькими детьми без средств к существованию. Но энергичная, жизнерадостная Елена Семеновна не стала унывать и сидеть сложа руки. Сначала она устроились надомницей и вышивала для заработка портьеры, потом нашла работу чертежницы, и семья кое-как сводила концы с концами.

Война

В июне 1941 года приехал из Бобруйска в отпуск дядя Володя, брат Елены Семеновны. Он только что закончил военное училище и рассказывал, что на границе беспокойно. Через день или два в комнату вошла соседка Мария Николаевна, сложила ладошки и сказала: "Война!"

В эту же первую ночь с 22-го на 23-е июня на Москву был налет немецкой авиации. На Серпуховке снесло много домов.
/61\
Убежища не были подготовлены. Сначала хотели отправить в подвал под соседним клубом одних детей, но какая-то маленькая девочка подняла вой, кричала, что без мамы не пойдет. Тогда решили укрыть в подвале детей с матерями. Алик взял с собой книги и во время налета читал.

[вверху стр. фото: Елена Семеновна Мень с сыновьями Павлом и Александром]

Война вызвала любопытство и интерес: предстояли перемены в жизни. На второй день войны о. Серафим передал Елене Семеновне, чтобы она немедленно ехала с детьми в Загорск. Собрались так поспешно, что даже не навесили на дверь комнаты замка. И хотя отсутствовали более двух лет, все в комнате осталось в сохранности. Да впрочем, в квартире оставались соседи.

Поздно вечером того же дня были уже в Загорске.

Сняли комнату в деревне Глинкино в пяти верстах от Загорска. В деревне Алику не понравилось: он был городским мальчиком, и в грязной избе ему было неуютно. За низкой
/62\
дощатой перегородкой дрались хозяйка с невесткой, Алик слышал вопли: «Сын, сын, она мне рожу раскарябала!» С деревенскими мальчишками ему, при всей его общительности, было не так легко сойтись. Он быстро перенял от них неправильную речь. На улице ему было скучно, и он целыми днями читал книги, которые привозила из Москвы Голя. Жили голодно, приходилось есть лебеду и всякие эрзацы. Алик охотно с этим мирился, но котлет из картофельных очистков напрочь не переносил.

В этой избе он стал писать книгу «О происхождении животных». Это был очерк по эволюции с описанием доисторических ископаемых животных и с собственноручно изготовленными их изображениями.

В качестве пособия в Глинкино у шестилетнего Алика был, только учебник зоологии, но он уже многое читал раньше и хорошо знал эту тему. Маруся, она же Мария Витальевна, до войны училась в стоматологическом училище и часто брала туда с собой Алика на лекции. В училище был кабинет зоологии со множеством учебных пособий. Ко всеобщему удовольствию студентов и преподавателей Алик называл всех ископаемых чудовищ. Он без конца рисовал их и лепил.

Теперь он писал и иллюстрировал книгу, используя накопленные ранее знания.

Кстати сказать, в этой первой книжке уже сказалось присущее ему видение книги как единого сплава слова и зрительного образа. Ко всем своим произведениям он сам будет тщательно подбирать иллюстрации.

А через деревню шли бесконечные вереницы беженцев. Гнали коров, и брели грязные, изможденные, больные люди. В деревне их не принимали: боялись вшей, тифа, да и кормить было нечем, сами голодали. Алик помнит, как его подозвал ослабевший больной старик. «Не ходи! — сказали ему, — он весь во вшах, заразишься».

Осенью немцы были в Александрове — до Загорска рукой подать, в окрестностях встречались немецкие парашютисты.

Решили спрятать имущество и податься в леса. Хозяйка избы и мама закопали вещи во дворе, но бежать в леса не пришлось: немцев разгромили под Москвой и отогнали.

В Глинкино прожили девять месяцев и весной 1942 года перебрались в Загорск. Приехали в дом, где для Елены Семеновны с детьми сняли комнату, а хозяин успел умереть и ле-
/63\
жал на столе. Перед тем скончалась его жена, и в доме осталась одна маленькая девочка, осиротевшая дочка хозяев. Она подозвала Алика и откинула простыню, закрывавшую лицо отца. Алик впервые в жизни в упор разглядывал покойника. Ни отвращения, ни ужаса он не испытывал. Лицо было спокойно и торжественно, и в этой сцене смерти было что-то возвышавшее душу.

В доме этом Алику очень понравилось, особенно приятно поразило его зоологическое лото, точь-в-точь такое же, какое было у него в Москве. Шкаф был полон заманчивых книг, на стенах висели картины. Но жить здесь теперь было нельзя, и они тут же перебрались в другой дом. Там тоже что-то не заладилось, они переехали еще раз и, наконец, оказались в доме у тети Нюши, где прожили целый год. Много лет спустя, уже диаконом, Алик забрел в эти места с другом. Он отлично помнил дом у пруда, второй с краю. Обратился к первой встречной старушке: «Вот в том доме когда-то жила тетя Нюша, не знаете ли, что с ней?» — «Это я», — услышал он вдруг в ответ. Тетя Нюша вспомнила Алика, Павлика, Елену Семеновну…

Как ни крутилась мать, продавая вещи, семья голодала. Ходили собирать хворост в лес — в то самое место, где впоследствии будет стоять дом родителей Наташи Григоренко, будущей жены о. Александра. Более того, этому дому суждено будет стать его домом. Там он напишет многие свои книги. Там, у калитки, и умрет, истекая кровью от смертельного удара топором…

Мальчики оставались целыми днями одни, пока мать с великим трудом добывала питание.

Однажды темным зимним вечером в тишине раздался страшный грохот, как от взрыва. Перепуганные мальчики выскочили на улицу. Ничего нельзя было понять. Потом выяснилось, что ветер сорвал чугунную крышку с трубы и она грохнулась о железную крышу дома.

Еще ужасные минуты пережил Алик, когда, тоже ночью, вдруг услышал громкие душераздирающие, как бы детские, вопли. Ему показалось, что воет сатанинская рать, что черти окружили дом и скачут вокруг. Лишь на следующий день он увидел мартовских котов и понял, в чем дело.

Надо сказать, что детства Алик не любил. Он был жизнерадостным, веселым мальчиком, но много думал, и ему не нра-
/64\
вилось иррациональное начало в детстве. Он досадовал, что не понимает себя, причин своих поступков, своих желаний. Его тяготила неуправляемая стихия детства. Он легко терпел его ограничения, знал, что они кончатся, но ему хотелось поскорее преодолеть эту стихийность, выйти к ясности, к цели, к пониманию, к владению собой и управлению событиями. В нем зрел сильный ясный ум и восставал против подсознательных непродуманных элементов детской психики.

Алику было 7 лет, когда его впервые повели в кино. До того времени о. Серафим запрещал это. О, как ошеломил мальчика фильм «Доктор Айболит»! Как взволновали волшебные движущиеся картинки, рассказывающие стремительную повесть о необыкновенных приключениях в далеких странах, вводящие в судьбы незнакомых людей. Алик испытал восторг и удивление, и в его жизнь навсегда вошла любовь к кинематографу.

Уже став дедом, он будет по-прежнему любить самые неправдоподобные красочные вестерны с погонями, перестрелками и мелодраматическими сюжетами. Кино всю жизнь будет давать ничем не заменимую разрядку в его сверхнапряженной деятельности священника, духовника, ученого и писателя. А кроме того, он увлеченно будет сам делать отличные религиозные слайд-фильмы. Сам будет собирать для них подсобный материал, писать сценарии, монтировать и озвучивать. О. Александр собственноручно изготовит около полутора десятков таких фильмов для своей паствы.

Живые святые

Большим событием в загорской жизни Алика была первая исповедь у о. Серафима. Все эти годы он ни разу не видел его. О. Серафима выслеживали, ему приходилось прятаться, менять место жительства, общение с ним было смертельно опасным. Но вот настал торжественный день. Алика привели в дом Фуделей, где в то время скрывался о. Серафим.

Алик увидел невысокого старичка в белом подряснике с белой головой и белой бородой. Он был похож на святого Серафима Саровского, весь лучился любовью, и Алик понял, что находится в присутствии живого святого. О. Серафим тщательно исповедовал мальчика и потом долго беседовал с ним.

Позже Алик не мог вспомнить, дважды ли он был у
/65\
о. Серафима или это в тот же день человек двенадцать сидели за большим столом и тихо беседовали со старцем.

[на стр. 66 фото: У могилы о. Серафима Батюкова. Фото О. Дробинского]

О. Серафим, видимо, знал, что скоро умрет, и поэтому поспешил исповедовать Алика, которому еще не исполнилось семи лет.

Как рассказывает Вера Яковлевна, 19 февраля 1942 года мама собралась идти к батюшке, Алик плакал и просил ее не уходить. Этого никогда прежде не бывало.

Придя в дом матушки Ксении, Елена Семеновна узнала, что о. Серафим скончался. Когда, вернувшись, мать рассказала об этом детям, Алик сказал: «Я так и знал. Только совсем не страшно, он ушел в Царство Небесное».

В течение нескольких дней Алик отказывался от всяких игр и развлечений.

Святых Алик знал не столько по книгам, сколько из жизни. Еще в детстве, лет шести, он прочитал «Четьи-Минеи», составленные св. Дмитрием Задонским. Он искал в них образцы для подражания и не находил. Слишком много было в этих жизнеописаниях стандартных и искусственных приемов там, где недоставало достоверных сведений, этим картонным елейным изображениям как-то не верилось.

А вот о. Петр Шипков живо напоминал гонимых подвижников раннехристианской эпохи, тех, кого Алик так горячо полюбил, читая и перечитывая «Камо грядеши» Сенкевича.

Он на всю жизнь запомнил высокого худого старца с длинной белоснежной бородой. О. Петр носил темную фетровую шляпу, ходил, постукивая палкой, и глядел острым проницательным взглядом поверх очков. От него исходила бесконечная любовь, свет, неисчерпаемая доброта и мужество перед лицом испытаний, которыми было наполнено его подпольное служение.

Это был человек неиссякаемой жизнерадостности и какого-то духовного света, и впоследствии годы тяжких испытаний (он провел в узах в общей сложности около 30 лет) не наложили на него печати горечи и ожесточения. Ему суждено было надолго пережить о. Серафима.

К числу этих светлых подвижников принадлежали, несомненно, и о. Иеракс и мать Мария, о которых уже шла речь ранее.