Зоя Масленикова

ЖИЗНЬ ОТЦА АЛЕКСАНДРА МЕНЯ

К оглавлению

Номер страницы после текста на ней.

[на стр. 114 фото: 1954 г. Возле дома, где студент Александр снимал комнату. Фото О. Дробинского.]

Глава четвертая

В Пушно-меховом институте

Поступление в институт

И вот ненавистная школа уже позади. Мама Виктора Андреева, друга Александра, преподавала в Пушно-меховом институте. Виктор кончил школу годом раньше и поступил в этот институт. Он нарадоваться не мог своими занятиями и обстановкой в институте. У Александра была мысль поступить на биофак Педагогического института, который сравнительно недавно окончила мама. Но Виктор усиленно уговаривал его: «Только к нам, больше никуда!» По ряду причин Пединститут отпал и выбора не было Так Александр стал студентом охотоведческого факультета Пушно-мехового института.

В те годы в этом институте был сильный преподавательский состав. По традиции преподаватели не только общались со студентами в свободное время, но по-настоящему дружили с ними. Сближало и то, что институт размешался за городом и многие студенты и преподаватели там и жили, и летняя практика в заповедниках. Нередко преподаватели ходили со студентами на охоту. Да и вообще специфика охотоведческого факультета отбирала народ особого склада Здесь было немало людей из дальних таежных урочищ, из глухих заповедных мест, где высоко ценится товарищество, чувство локтя, взаимная выручка.

Как впоследствии первые четыре года священства в Алабине, так первые два курса охотоведческого факультета Пушно-мехового института были самыми счастливыми для Александра.

Институт располагался в Балашихе, в бывшем имении Это был огромный старинный парк, хотя отчасти изувеченный рубкой и постройками, но сохранивший свою прелесть В нем
/115\
стояли развалины дворцов и служб, выстроенных по проекту Баженова. Отчасти они были реконструированы под служебные корпуса института и общежитие, отчасти же в парке построили для этой цели уродливые здания. За парком было поле с лесом вдали. На это поле из леса забредали лоси и расхаживали там безбоязненно. Отстрел их был запрещен, и за годы войны в Подмосковье их развелось великое множество.

[вверху стр. фото: Занятия в Пушно-меховом институте. Александр - второй справа во втором ряду. 1953–1954 гг.]

Стояла золотая осень, любимое время года Александра. Кончилась жизнь в тесной, людной и смрадной Серпуховке, кончилась бессмысленная школа, где ему приходилось тратить время на не интересовавшую его программу.

Москвичам не давали мест в общежитиях, многие из них поселились в ближайшей деревне. Хозяйки сдавали студентам комнатушки на двоих. Эти два балашихинских года Александр жил с кем-нибудь из студентов в таких комнатках с двумя койками — так было дешевле. Сожители ему не мешали. Ка-
/116\
кое-то время его напарником был рабочий. Пил он в меру и не безобразничал, и они настолько сжились, что когда по какой-то причине надо было съезжать с квартиры, так вдвоем и переселились в новое жилье.

Наконец-то он был независим и мог без помех заниматься делом. Маленькая каморка содержалась очень опрятно, но стремительно заполнялась книгами. Александр с головой ушел в любимую биологию и вместе с тем втайне от всех с той же интенсивностью изучал отцов Церкви…

Итак, были возможности для уединения. Александр начинал день с того, что вставал пораньше и читал стоя правило — на Серпуховке он не мог делать это открыто: мешало обилие чужих глаз и шедшая своим ходом тут же в комнате жизнь семьи.

Здесь он мог работать в тишине. Ему давно хотелось написать «Историю Церкви», и тут решил: пора!

С увлечением занимался он и институтской программой. Большинство предметов были ему крайне интересны, ибо охотоведы тщательно изучали разные отрасли биологии, не говоря уж о зоологии, в которой Александр чувствовал себя, как рыба в воде.

Рассматривая в микроскоп препараты, он проникал в тайны творения, входил в лабораторию Логоса и благоговел перед неисчерпаемой силой творческой мысли Создателя.

Трудновата была физика. Его интересовали философские проблемы физики, ее общие законы, но иметь дело с формулами он не любил. И донимала химия. Она была на всех курсах, каждый год иная: неорганическая, органическая, биохимия, алкалоидная химия, еще какая-то.

Новый друг

В первые дни занятий ехал как-то Александр в поезде в Москву. Ездили студенты обычно вместе, занимали сразу несколько скамей подряд. Рядом с Аликом дулись в карты. Он то участвовал в болтовне, то читал книгу по истории папства. Какой-то рыжий студент со второго курса, сидевший рядом, заглянул в книгу зоркими серыми глазами. «Что читаешь?"

Александр показал. Рыжий мгновенно ухватил суть дела и спросил: «Слушай, а у тебя ничего нет по восточным религи-
/117\
ям?". Надо представить себе время: осень 1953 года, только что умер Сталин, создавший неслыханно разветвленную сеть секретных осведомителей. Людей, интересовавшихся подобной литературой, было очень мало, и они таились. А этот сразу сориентировался в столь невинной с виду книжке, озаглавленной совсем нейтрально. Поэтому Александр ответил осторожно: «Почему же нет? Есть. История Древнего Востока». «Нет, я не о том спрашиваю». Так Александр Мень познакомился с Глебом Якуниным.

[вверху стр. фото: Глеб Якунин.]

Вскоре Глеб «выкинул флаг»: дал ему «Сверхсознание» Лодыженского. От этой книги Александр не мог оторваться, читал ее всюду, в самых разных местах и ситуациях. Раз шел по дороге и вынужден был остановиться и приткнуться где-то. Он читал и перечитывал ее, конспектировал. Глеб оказался теософом и историком теософской литературы.

Александру читать было любопытно, но сама теософия (с которой он был знаком с детства из разговоров с Валентиной Сергеевной и Ватагиным) его не привлекала. Он понимал, что
/118\
оккультисты зачастую действительно имеют дело с потусторонними явлениями, но явления эти принадлежат низшему, астральному слою иного бытия, а Александру было открыто несравненно большее. Он жил в постоянном общении с Богом живым, вел с Ним диалог, ощущал Его действие в мире и в больших и малых событиях своей жизни, и тот черный вход, через который теософия пытается проникнуть в запредельное, был ему не нужен. Но он читал теософские книги ради Глеба — ему надо было понять, чем он живет и дышит, и разговаривать с ним на его языке. Он так поднаторел в этом, что в дальнейшем, когда впервые сталкивался с каким-нибудь теософом, тот поначалу принимал его за одного из своих. Но вскоре убеждался, что собеседник, владеющий всей теософской терминологией и понятиями, гнет совсем в другую сторону.

Вскоре Глеб и Александр стали друзьями. Вместе с Глебом и Виктором на втором курсе учился Олег Дробинский, друг Виктора. Виктор познакомил Александра с Олегом года за три до того. Это был чудаковатый парень из Саратова — мечтательный и влюбленный в музыку. Сам он ни на чем не играл (в отличие от Глеба, учившегося в музыкальной школе по классу кларнета. Позже Александру придется жить с Глебом три года в одной комнате и нередко писать под звуки его музицирования). Зато он собирал пластинки и пропагандировал музыку.

Группа, в которой учился Александр, быстро сдружилась. Он легко сходился с людьми. Состав группы оказался весьма пестрым, здесь были буряты, якуты, казахи, украинцы, евреи, русские. Александр, с его открытой расположенностью к людям, дружил со всеми, особенно теплые отношения у него были с «нацменами», т. е. представителями национальных меньшинств.

На первом курсе с согласия заведующего кафедрой зоологии Александр прочитал цикл лекций о происхождении человека. В институтских кладовых он разыскал груду наглядных пособий, а главное, аппарат, позволявший показывать в увеличенном виде на экране любые иллюстрации и тексты из книги. Народу набилась полная аудитория. Александр быстро овладел вниманием слушателей. Он старался вести свой двухчасовой рассказ остро и динамично и, не дожидаясь, когда восприятие утомится, заставлял студентов смеяться, чтобы вызвать разрядку. Он сразу размежевал научную и религиозную постановку вопроса и придерживался строго биологического подхода.
/119\
На лекциях Александра присутствовал заведующий кафедрой зоологии. На второй лекции он навострил уши. Александр говорил о том, что пятипалая конечность свойственна более примитивным видам животных, что «специализация» конечностей завела соответствующие виды в тупик эволюции. — «Э, батенька, это вы что-то не туда гнете», — стал возражать зоолог. На счастье Александра мимо открытой двери аудитории проходил заведующий кафедрой общей биологии и заглянул в переполненную комнату. — «Скажите, ведь пятипалая конечность примитивней копыта?» — окликнул его Александр. — «Конечно, примитивней, что за вопрос?» — пришел спасительный ответ. К чести зоолога, потерпевшего публичное поражение в споре, он не только дал Александру дочитать цикл, состоявший из трех лекций, но и вообще исключительно хорошо относился к нему все годы учебы. «Из тебя выйдет настоящий ученый», — не раз говорил он Александру, не догадываясь о его настоящем призвании.

В институте много пили. Декан устраивал неожиданные обходы общежития в поисках спиртного, но его виртуозно прятали. Например, сливали водку из бутылок в ведро для воды, прикрывали фанеркой — никому и в голову не приходило, что в ведре не вода.

В основном пили для веселья, для компании, в атмосфере братства. Охотоведы были народ крепкий, и эксцессы случались редко. Никаким развратом это не пахло, а все происходило довольно чисто и невинно. Александр, хотя никаким спортом никогда не занимался, был от природы вынослив, здоров и крепок. Неутомим был в работе, в ходьбе и мог очень много выпить безо всяких последствий. Он совсем не пьянел, только исчезал постоянный контроль самосознания и выходила наружу его веселая ласковость, доверчивость, нежность. Он как бы давал волю почти постоянно владевшему им чувству любви к жизни и людям.

Но под пьяную руку в институте случались самоубийства. Способствовало этому и то, что у многих были охотничьи ружья. Кто-то выбросился из окна.

Начальство тревожилось и привозило бригады артистов, чтобы поднять дух концертами.

Олег жил в комнате с шестью казахами. Выпив, они брали в руки жестяные тазы и пели бесконечные заунывные песни, аккомпанируя себе на этих тазах, как на бубнах.

Бедный Олег сбегал со своим проигрывателем в другие комнаты. Иногда он устраивал целые программные концерты.

/120\

В комнате впавших в депрессию девочек пили водку, слушали музыку, а под потолком качалась петля — так мрачно шутили иногда студентки.

А Александр читал. В этот год он открыл для себя Флоренского, Булгакова, Бердяева. Он просто упивался ими и читал запоем. Но находилось время для всего, и жизнь была полна. Каждое воскресенье он ездил в церковь Иоанна Предтечи, прислуживал в алтаре, читал, пел.

Там у него была своя компания. Сережа Хохлов, Володя Рожков, Ситников, Кирилл (будущий ректор Московской Духовной Академии Филарет, затем митрополит, экзарх Западной и Восточной Европы). После службы шли к кому-нибудь в гости, часто к Хохловым. Мама Сергея была старообрядка, а отец, по профессии дворник, был своего рода начетчиком и очень любил порассуждать о божественном. Ребята с удовольствием, но не без тайной иронии слушали его речи.

Отец Кирилла был преинтереснейшим человеком, музыковедом, довольно известным в своей области специалистом. Он был представителем старой культурной интеллигенции. Мать, из купеческого звания, была женщиной очень религиозной, сумевшей воспитать сына в твердой вере. Дружеские отношения с Кириллом не прекратились, когда он стал Филаретом. Несмотря на то, что он быстро продвигался по иерархической лестнице, он сохранил симпатию к о. Александру и кое в чем помогал. Прежде всего, в бытность его ректором для о. Александра была открыта богатейшая академическая библиотека и он мог брать книги домой, а это было весьма ценным вкладом в работу. Иногда Филарет привозил богословские книги из-за границы и давал подзаработать переводами нуждающимся из паствы о. Александра. В бытность экзархом устроил публикацию ряда статей о. Александра в журнале «Die Stimme der Orthodoxie».

Он понимал и ценил направление мыслей и деятельность приходского священника, но сам шел другим путем  —  путем церковной карьеры, и это определило некоторую его двойственность. В какие-то периоды он прекращал личное общение с о. Александром и сообщался через посредников. Лишь случайность помешала его назначению на пост митрополита Крутицкого и Коломенского, т. е. второго лица в РПЦ после патриарха.

Зимой этого года Александр заприметил Наташу Григоренко, а ранней весной 1954 года познакомился с ней. Жизнь, в которую теперь вошла и любовь, была столь счастливой, что он
/121\
тогда уже отдавал себе отчет в том, что когда-нибудь будет вспоминать это время как какой-то особый идеальный период полноты. Успех сопутствовал ему во всем: в науке, богословии, творчестве, дружбе, любви, в церковной жизни. Казалось, ему делалась раз и навсегда прививка от всякого чувства неполноценности и ущербности. Он на опыте узнавал, что человек может жить чисто, безгрешно и счастливо на этой земле. И еще он как бы набирал в легкие воздуху для предстоящего погружения в пастырские труды, в которых его ждали немыслимые по сложности задачи, а порой и провалы…

Он не помнил, откуда взялась формула, которой выражено его настроение балашихинского периода: не будет цветов, не будет и плодов. Это была пора созидательного цветения.

А еще это весеннее ожидание благих перемен было связано со смертью Сталина в марте 1953 года. Верилось, что страна постепенно выйдет из обморочного гипноза, в который вверг ее многолетний культ тирана.

Любовь

Александр оказался не влюбчивым. Девушки в основном нужны были для того, чтобы провести с компанией праздник или погулять в парке. Но в шестнадцать лет он влюбился. Девочка эта посещала тот же кружок по биологии под руководством Петра Петровича Смолина, куда уже несколько лет ходил и Алик. Она была маленькая, стройненькая, очень нежная и милая. Весной между Аликом и М. завязалась дружба. Летом было решено ехать вместе в Воронежский заповедник. Вместе — значило втроем: М., Алик и его друг Виктор Андреев. С замиранием сердца ждал Алик этой поездки, когда они с М. будут так часто и близко вместе. Но увы! Между М. и Виктором начал стремительно развиваться роман.

Всем троим поручили учет бобров и летучих мышей. Работа была ночная. Брали лодку и беззвучно плыли по реке среди темного леса. На корме целовались М. и Виктор, а Алик молча греб, преодолевая почти физическую боль в сердце. Опыт первой любви оказался мучительным. Алик извлек из него горький урок на всю жизнь. Много лет спустя он рассказал о своих переживаниях Виктору Андрееву. «Что же ты мне не сказал! — воскликнул с досадой Виктор. — Я бы все переиграл!» Плохо
/122\
знал он Алика. На что ему нужна была бы подачка? Конечно, поцелуи — это хорошо, но не того жаждала его душа.

Затем была, тоже в школьные годы, девица, которая преследовала его по пятам. Алик нарочно, чтобы отвязаться, сворачивал к кому-нибудь из друзей, кто жил поближе. Забежит, например, к Сереже Хохлову, с которым вместе прислуживал у Иоанна Предтечи, пройдет время, Алик выглянет в окно, а она тут как тут, торчит у подъезда.

И наконец в 10-м классе возник уже серьезный роман с Т. И эта девочка, как и две предыдущие, была знакома по биологическому кружку, и тоже старше Алика. Они постоянно встречались. Т-го отца арестовали, и Алик, как мог, поддерживал девочку. Вместе с Т. они и поступили в Пушной институт. Но в Балашихе быстро наступила «дивергенция» интересов. Александр «на полную катушку» занимался биологией и тайно от всех также «на полную катушку» изучал отцов Церкви. Живую и честолюбивую Т. влекло другое. Она играла в драмкружке, пела, ей хотелось успеха среди тех людей, которые мало интересовали Александра.

Произошло объяснение. Когда Александр сказал, что встречаться им больше не следует, Т. приняла это почти спокойно. Однако знакомство с Александром оставило след на всю жизнь: Т. пережила обращение. Они встретились через несколько лет. Александр был священником, женат, имел двоих детей, Т. тоже была замужем. «Хорошо, что мы с тобой не поженились, — сказал Александр. — У тебя была бы совсем другая жизнь».

Вскоре Александр заметил издали худенькую девочку с товароведческого. У нее был вздернутый нос, странные, цвета крыжовника глаза под темной челкой, коротко остриженные волосы и независимая осанка. Он решил непременно с нею познакомиться, однако форсировать события не стал.

Но как-то его обступили плотным кольцом девчата. — «Почему у тебя нет девушки?» — допытывались они. Александр пытался отшутиться, но намерения у девочек были самые серьезные. «Мы решили разыграть тебя. Кому достанешься, та и будет твоя девушка», — приставали непоседы. «А может, у меня другие намерения? Дайте три дня сроку», — отбивался Александр. На трех днях поладили. Приходилось действовать, да побыстрее.

В тот же день после занятий Александр заметил, что прелестная товароведка вышла «голосовать» на дорогу. Он
/123\
стремительно отбежал в другую сторону, перехватил попутку и через две минуты оказался в одной машине с Наташей. Догадалась ли она, что в этом случайном грузовике встретилась со своей судьбой?

Казалось, их разделяло многое: воспитание, интересы, среда, жизненные цели, убеждения (Наташа была тогда, как и все ее подруги, неверующая). Но родилась любовь, и она все превозмогла. С третьего курса охотоведов перевели в Сельскохозяйственный институт в Иркутске, а товароведы остались в Балашихе. И чувства, связавшие их, выдержали трехлетнюю разлуку. Алик писал своим мелким корявым почерком длинные письма. В них он настойчиво и исподволь раскрывал Наташе свое христианское мировоззрение, готовил ее к мысли, что она будет женой священника. Он не спешил, знал, что изредка встречаются натуры, которые, пережив обращение, глубоко перестраиваются и решительно идут по открывшемуся новому пути. Но чаще нужно время, чтобы новые идеи просочились в глубину души, чтобы она освоилась с ними и приняла их безвозвратно.

Что до остальных несходств, то Александр полагал так. Есть мужчины, которым в жене нужна мать, — это те, кто недополучил материнства в детстве. Им хочется, чтобы о них заботилась, опекала их жена, они ищут в ней опору. А у Александра была мама, которая всю жизнь была ему другом. Пожалуй, она и Вера Яковлевна были единственными людьми, с которыми он отчасти делился своими замыслами. При всей своей общительности, компанейскости он привык в одиночку справляться с проблемами творчества, служения, поисков, ни с кем не делился размышлениями о глубинных вопросах бытия — и в жизни ему нужно было другое: женщина, которой он сам стал бы опорой, жена, мать его детей, домоправительница. Наташа обладала острым природным умом, житейской хваткой, трудолюбием, стойкостью, верностью.

Однажды Наташа не пришла на занятия. Почувствовав неладное, Александр помчался в Семхоз, где она жила с отцом и матерью. У Наташи оказался аппендицит, и она лежала в больнице. Тут Александр впервые предстал перед Наташиными родителями. Это случилось во дворе того самого дома, которому впоследствии предстояло стать его жилищем на многие годы. Моложавые, энергичные, спокойные и доброжелательные «старики» ему понравились. Отец Наташи был агрономом в
/124\
совхозе «Конкурсный», мать пела в одном из московских церковных хоров. Кажется, и Александр произвел на них благоприятное впечатление.

Со школьной юности у Александра всегда кто-то был, он был «занят». То это была его подруга, в которую он влюбился в 10-м классе, затем, когда ему исполнилось 19 лет, появилась Наташа, ставшая его женой.

Это была вполне осознанная линия поведения. Он признавал только любовь, причем любовь чистую.

В его жизни в этом смысле не было исключений, почти не приходилось преодолевать искушения. С четырнадцати лет он знал, что будет священником и миссионером, знал, что в Церкви преобладают женщины.

Он наблюдал, как тянет женщин к священникам — представителям иной, высшей жизни. Они не только предстают перед ними в ореоле церковной романтики, в величественных позах и богатых ризах, совершая священнодействия, но им открывают душу и сердце и находят внимание, отклик, сочувствие. Духовник — это руководитель жизни, тот, кто знает и может больше любого мужчины в жизни женщины.

Он видел, какая волна любви и вожделения идет от женщин к священникам, как те и другие нередко падают. Но если падения и не произойдет, то может случиться подмена адресата, религиозность сменяется душевно-чувственной стихией, душа будет украдена у Христа.

Хотя у Александра было немало приятельниц, особенно «маросеевок», родных детей духовных чад отцов Мечевых, но от него всегда веяло холодком. Да и любовь не поглощала его целиком. Ей отводилось важное, но ограниченное место в его многогранной жизни, устремленной всегда к единой Цели.

Быть может, еще и потому ограниченное, что он не искал в женщине ни идола для поклонения, ни матери, ни соратницы в духовных и научных трудах. Мог даже обходиться без особого понимания и интереса к интеллектуальной, творческой, глубинной жизни. Собственно, ему гораздо более свойственно было давать, чем брать, и любовь для него выражалась в этом. Не искал он и внешней красоты. Те немногие девушки, которыми он увлекался, были милы, но не обладали особой красотой.

/125\

Беседа о любви

Вопрос:
Любовь — наверное, одно из наиболее часто произносимых нами слов. Что же такое любовь, каково ее главное содержание?

Ответ:
Если говорить о самом широком определении, объединяющим все разнообразные виды любви, то любовь можно назвать положительной эмоцией, возникающей от обладания или созерцания внешнего предмета, т. е. положительной эмоцией, выходящей за пределы своего «Я».

Вне любви человек весь сосредоточен на себе, он считает себя абсолютным центром. Любовь приводит к открыванию других центров, человек переносит себя на других.

Такой выход человека на других соответствует божественному замыслу, т. е. созданию такого мира, в котором ничто не будет непроницаемым, замкнутым на себе, а все будет имманентно Богу. Замкнутость на себе является силой распада, тьмы, разрушения. Бог же создает связи, преодолевающие разобщенность и образующие единство множественности.

И прежде всего это связи ядерные. Разрыв ядерных связей сопровождается гигантскими разрушениями. Затем идут более сложные связи: молекулярные, образующие различные формы и т. д. Благодаря силе единства создаются организмы. Более высокие связи органических элементов образуют растительный и животный мир и, наконец, наиболее высокий уровень — уровень человека. Наряду со связями, формирующими отдельные организмы, важнейшее значение имеют взаимоотношения между организмами. Благодаря этим отношениям создается единство семьи, стада, группы. Человеческое единство предполагает наличие различного рода социальных и духовных связей. И высшей формой взаимоотношения между людьми является любовь. Любовь — самая высокая, самая совершенная, самая всеобъемлющая форма взаимоотношения между личностями. Разрыв человеческих связей такая же страшная катастрофа, как и разрыв ядерных связей.

Бог стремится к тому, чтобы создать единство людей через любовь. Человеческие связи программирует Бог. «И сказал Господь Бог: не хороню быть человеку одному» — читаем мы на первых страницах Библии в Книге Бытия, посвященной сотворению мира.

Когда человек эгоцентричен, у него нет отдачи. Только при возникновении любви возможна самоотдача. Это касается всех видов любви: все они вызывают положительные эмоции, выходя-
/126\
щие за пределы собственного «Я». Различные виды любви незаменяемы, они дополняют друг друга.

Любовь необходима и для продолжения рода, и для жизни. Даже детеныши животных, лишенные родительской любви, чахнут, не могут нормально разбиваться. Об этом много писалось в литературе. Для человека же отсутствие связи с другими людьми вообще гибельно. Это подтверждается неоднократно описанными случаями, когда человеческие детеныши вырастали среди животных. Научиться человеческой речи, общению они уже не могли.

Родительская любовь у животных не одухотворена, и со временем она пропадает: пока детеныш мал, его оберегают, но когда он вырастает — его безжалостно прогоняют. У людей родительская любовь одухотворяется, освящается, но, как и всякая человеческая любовь, она ограничена.

Естественные виды любви, унаследованные от животных, являются школой для достижения более высокой формы любви. Христианская любовь — это способность человека не только почувствовать в другом такую же абсолютную ценность, как в себе, но и поставить интересы этого другого выше своих, то есть любовь самоотверженная.

«Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга…» (Ин. 13, 34). Новизна этой заповеди в том, что она подчеркивает жертвенный характер христианской любви («как Я возлюбил вас»). «Живите в любви, как и Христос возлюбил нас и предал себя за нас в приношение и жертву Богу» (Еф. 5, 2).

В христианской любви человек переносит центр тяжести на другого, отвергает себя. Но самоотвержение не всегда еще признак великой любви. Жертва может быть и «сапогами всмятку». Так, женщина, допускающая к себе мужчину из жалости, не только топчет себя, но и позволяет мужчине быть втаптывающим.

Христианская любовь не допускает насилия над любимым во имя его блага: если мы навязываем свое — значит мы не отвергли себя.

Исаак Сирианин говорил об открытом сердце, сердце милующем, жалеющем даже червей и демонов. Христианская любовь заключает и любовь к врагам, желание добра их душе.

Человеческая любовь к Богу связана с особым переживанием. Это чувство ноуменальное, тайна, которая вызывает трепет. Это качественно другое переживание. Человек здесь предстоит действительно чему-то высшему. Но здесь существует и опасность подмены, когда привносят другие человеческие виды любви. Получается любовь не к Богу, а к собственным проекциям.

/127\