Зоя Масленикова

ЖИЗНЬ ОТЦА АЛЕКСАНДРА МЕНЯ

К оглавлению

Номер страницы после текста на ней.

[на стр. 200 фото: Церковь в Тарасовке. Фото С. Бессмертного.]

Глава восьмая

Тарасовка

На новом месте

Это было серьезнейшее поражение, самая большая катастрофа за всю жизнь. О. Александр сразу лишился всего. Полновластный хозяин церкви в Алабино, где он делал, что хотел: строил, экспериментировал, вел беседы в храме, разве что кино не показывал, словом, управлял всем и вся, реализуя свою неукротимую творческую энергию, теперь попал рядовым священником под начало о. Николая Морозова — о нем речь впереди. В Тарасовке, кроме настоятеля, было еще три священника. О. Александр стал одним из них. Там не было дома для священника, и о. Александр после уютного, благоустроенного дома оказался бы с женой и двумя маленькими детьми на улице, если б за год до того не оборудовал чердак семхозского дома Наташиных родителей. Щитовой финский домик поставили в виде второго этажа, и собственно он был уже почти пригоден для жилья. За месяц все было готово, и семья переехала в новое жилище.

Хоть крыша была над головой. Мансарда была тесной и неудобной. В центре располагалась полутемная комната с крохотным боковым выступом, заканчивавшимся слуховым окном. Из нее двери вели в кухню и две крохотные комнатки. Одна из них была спальней Александра и Наташи, другая — детской.

Из всех щелей дуло, и жилье со скошенными потолками в ту пору больше походило на сарай. Готовили на электрической плитке, воду таскали в ведрах, печь приходилось топить непрестанно, иначе тепло быстро выдувало.

Но супруги не унывали. У Наташи оказался настоящий дар домоустроительницы. В выступе проходной «гостиной» устроили о. Александру кабинет. Поставили большой письменный стол и рабочее кресло. Рядом уместился еще мягкий стул для
/201\
посетителей. За спиной под скошенным потолком прибили полки для книг и отделили закуток плотной темной портьерой.

Было трудно с деньгами. Поначалу о. Александру положили 200 рублей, втрое меньше, чем в Алабино, да еще приходилось выплачивать огромные налоги на жалованье. С вычетами на семью из четырех человек получалось совсем мало.

Дошло даже до того, что о Александр продавал книги. Но через год жалованье прибавили, потом еще раз, и быт наладился.

Пришлось привыкать к бесконечным поездкам в электричке. Раньше дом был рядом с церковью, да еще имелась машина. А теперь до церкви надо было ехать около часу, причем расписание поездов было неудобным: большинство электричек в Тарасовке не останавливалось

О. Александра продолжали таскать в следственные органы, и тут против него возникло новое обвинение — по делу о взятке в три рубля заведующему охраной памятников архитектору Лисунову, который угрожал закрыть алабинский храм. А это уже могло привести к лишению свободы. Оказалось, Лисунов шантажировал настоятелей многих храмов и наконец попался. А хрущевские гонения на Церковь шли тем временем полным ходом, и пресса охотилась за подобными сенсациями. И тут снова спас Бог. Произошло чудо: сотрудник Лисунова, приезжавший с ним в Алабино, подтвердил, что предложенные работы были невыполнимы. Лисунову дали 8 лет.

Рассказывая об этом периоде уже в третий или четвертый заход, о. Александр сказал: «Я только сейчас вспомнил, как это тяжело было, какой катастрофой и падением казалось. Но память правильно работает. Это нормально, что я не помнил до сего дня об этих переживаниях…

Но как все это ни было печально и тяжело, о. Александр видел в тех событиях руку Божию. Дело в том, что уже в Алабино начался, как выражался о. Александр, «демографический взрыв», то есть стала стремительно расти паства. А жил он там, как в аквариуме — совершенно на виду у всех. Дом был рядом с храмом, лишь отделялся сквозной металлической оградой. Каждого входящего и выходящего видели десятки глаз, и в конце концов обилие посетителей и кипучая деятельность настоятеля непременно привлекли бы внимание «кого надо».

В Тарасовке же принимать посетителей было негде. Ста-
/202\
роста снимала для ночевок о. Александра после всенощной угол у своей приятельницы, т. е. ночевать приходилось в одной комнате с хозяйкой. Правда, при этом доме был сад, и летом батюшка мог принимать свою паству в саду.

[вверху стр. фото: Епископ Калужский и Боровский Гермоген.]

Знаменитое письмо

Как-то о. Александр в разговоре с о. Глебом и о. Николаем высказал свои мысли по поводу положения, создавшегося в Церкви в связи с реформой 1961 года. Оба его друга загорелись идеей написать письмо патриарху. Собрались в Семхозе, пригласив о. Дмитрия Дудко и Краснова-Левитина. Анатолий Эммануилович привез свой проект письма и был настроен очень воинственно Но о. Александр и о. Дмитрий сказали, что без епископа действовать не будут.

Наконец встретились в расширенном составе, пригласив
/203\
А. В. Ведерникова и владыку Гермогена. Оба они идею письма одобрили. А. В. даже предлагал зачитать письмо патриарху во время службы в Елоховском соборе.

Стали думать над текстом, О. Александр написал краткое и корректное письмо. Он указывал на противоречие реформы государственным законам. Почему, по конституции, священник может быть избранным в местный совет, а в церковный, по решению собора, не может? От детализированной и агрессивной формы он отказался. «Тогда будем писать вдвоем», — решили о. Глеб и о. Николай. Но вскоре они поняли, что только вдвоем не справятся, и подключили к работе Феликса.

Феликс сыграл демоническую роль в судьбе двух священников да и, пожалуй, в ходе нового религиозного возрождения. Глеб и Николай попали под его странное магическое обаяние.

Феликс загорелся мыслью написать большое разоблачительное послание. В нем обличались и власти, оказывающие незаконное воздействие на Церковь, описывался механизм этого давления, и вместе с тем осуждалась иерархия с патриархом во главе за то, что не использует своих законных прав и подчиняется произволу. О. Александр решительно возражал против письма в такой форме. Он считал, что положения оно не изменит и ничего, кроме вреда, Церкви не принесет. Резкий озлобленный тон письма он вообще находил недопустимым. Письмо это было огромным, страницах на семидесяти. О. Александр предлагал друзьям свой вариант письма на трех машинописных страницах. В нем в спокойном, уважительном к патриарху тоне была изложена вся суть дела. Но друзей этот вариант не устраивал, и они всячески настаивали на том, чтобы о. Александр подписал их послание. Конструктивный, созидательный склад ума о. Александра, всегда стремившегося строить, а не разрушать, не мог принять бесплодного нигилизма, в который вовлекал молодых священников Феликс.

Тем временем ярого гонителя Церкви Хрущева сменил Брежнев, начались какие-то перемены. Ведерников и владыка Гермоген решили, что сейчас такое письмо может принести вред. Но Якунин и Эшлиман остановиться уже не могли. Письмо за подписью о. Глеба и о. Николая было отправлено патриарху и в Совет по делам религий и широко распространено в самиздате. Его читали и обсуждали люди, никакого отношения к Церкви не имеющие. Многим из тех, кто в последующие годы переживал религиозное обращение, оно преграждало вход в нее.

/204\

О. Александр пытался примирить своих друзей с Церковью и просил митрополита Никодима принять их от лица Патриархии. Тот согласился, но о. Глеб и о. Николай от встречи наотрез отказались.

Оба пережили тягчайший духовный кризис. О. Глеб как-то выправился, стал прислуживать в храме, но к деятельности священника очень долго не возвращался и, превратившись в религиозного диссидента, получил широкую известность за рубежом. О. Николай запил, морально и умственно деградировал, и через несколько лет в нем уже ничего не осталось от прежнего блестящего, одаренного человека, вечно горящего новыми мыслями, готового служить высоким идеалам.

А Феликс вился вокруг них, доводя до конца свое черное дело. На Рождество 1966 года о. Александр окончательно разорвал с группой Феликса, к которой к тому времени примкнули Л. Регельсон и В. Капитанчук.

Если бы не Феликс, не говоря уже о том, что в Москве действовали бы два передовых, умных, талантливых священника, то вокруг о. Николая сплотилось бы еще несколько иереев, которые могли бы вести работу с новообращенными. У о. Глеба преобладают, правда, качества общественного деятеля, но и эта его энергия и подвижность принесли бы много больше пользы, оставайся он по-прежнему в приходе.

О. Александр вовсе не был в принципе против церковной оппозиции. Просто эта деятельность была преждевременной. Не было для нее необходимых условий, ни внешних, ни внутренних. Активных священников можно было по пальцам пересчитать. Для того чтобы возродить разрушенную церковную жизнь, требовалась упорная и терпеливая работа в приходах, воспитание в людях христианского сознания.

О. Александр всегда защищал отцов Глеба и Николая перед официальными лицами, говорил, что виноваты не они, а те, кто спровоцировал их на это, та ситуация, которую создали на местах хрущевские инструкции и их исполнители.

Но он потерял своих лучших друзей. Стали распространяться слухи, что это он автор письма, а никаких священников Яку-
/205\
нина и Эшлимана, мол, в природе не существует, это подставные лица. Тогда о. Александр написал биографию Эшлимана и опубликовал ее в ЖМП для того, чтобы противопоставить что-то этой версии.

Деградация о. Николая причиняла ему страдания. Он любил этого человека, и ему мучительно было наблюдать его падение. Это было самое тяжелое крушение человеческой судьбы, которое довелось ему видеть. Впрочем, встречались они теперь очень редко. О. Александр писал ему, звал к себе, но Эшлиман не отвечал. Собственно, расхождение началось задолго до письма. Когда о. Николай купил дом в Химках, о. Александр понял, что это начало конца в их отношениях. И барский стиль тамошней жизни, и дальность расстояния воздвигали между ними преграду.

Действовал закон «дивергенции» — друзья оказывались лишь временными попутчиками.

Умер владыка Николай, и на его место стал митрополит Серафим, который лично о. Александра не знал. Владыка Леонид уехал из Москвы.

Весь свой трудный путь о. Александр в конечном счете проходил один. Он вечно был окружен людьми, они тянулись к нему, осаждали его, восхищались им, слушали его, читали его книги. Многие из них, вместив, что могли, отходили куда-то, некоторые изменяли и предавали, иные эмигрировали. В этом круговороте людей, почти не имея возможности уединиться, о. Александр нес свое одиночество. И все же он не был один, ибо с ним неразлучно был его главный единственный Друг. Ему он поверял свои мысли, желания и чувства, в Нем встречал ободрение и поддержку, от Него получал силы на служение. Он старался во всем следовать Христу, и с годами это следование стало второй натурой, выработались спонтанные рефлексы этого рода. Постепенно преодолелась природная мрачность. Было для Кого просыпаться и для Кого жить. Тесное общение с Высшим Началом наполняло жизнь светом, смыслом и радостью.

Александр видел, что все в его жизни идет как бы по некоему сценарию, и с миром принимал самые трудные и тяжкие события, зная, что они обернутся на пользу делу, которому он служит. Это рождало спокойствие в душе, создавало уравновешенность и сохраняло нервную энергию, которая вся шла в работу.

/206\

13 сентября 1965 года в Семхозе произошел обыск, длившийся восемь часов. Искали самиздатские книги Александра Солженицына. Перевернули весь дом, но того, что искали, не нашли. Тогда гэбэшники поехали вместе с о. Александром в Тарасовку и устроили обыск в храме, даже в алтаре искали. А обыск в Семхозе все продолжался. По счастью, не стали обыскивать первый этаж, где жили родители жены. А только накануне, в день своих именин, он спрятал у них на террасе литературу, которая очень даже заинтересовала бы гэбистов. Уехали ни с чем. Господь снова спас и сохранил!

Новые люди

А люди все прибывали и прибывали. Еще в Алабино появился Ж. Б., восемнадцатилетний мальчик, едва кончивший школу. О. Александр обратил внимание на его способности, серьезность, ревностность. Ни в одного человека не вложил он столько, сколько в Ж. Б. Он вел его как духовник, учил как учитель, заботился о нем как отец и был ему во всем другом и наставником. Через десять лет все это кончилось печально. Ж. подался в диссиденты и влюбился в жену своего друга, тоже диссидента, мать пятерых детей. Он не мог порвать и со своей женой, от которой у него было двое мальчиков, и вместе с тем разрушил семью друга, продолжал и там свои отношения. Он знал, что о. Александр не потерпит этого, потребует от него сделать выбор, и отошел от своего духовного отца сам. Но это произошло уже не в Тарасовке, а в Новой Деревне.

В Тарасовке же появился Миша Мейерсон-Аксенов. Это был худой, очкастый юноша с жидкой бородкой и скверными зубами, всегда плохо одетый и лохматый.

Он очень отличался от степенного и холеного Ж. Б. Ж. Б. был благообразен, его светлая бородка была всегда тщательно подстрижена, на нем ладно сидели дорогие свитера, и веяло от него барской снисходительностью и отстраненностью. Миша же знакомился и водился со всеми, был открыт, весел и поразительно подвижен. Он успевал всюду. Казалось, мог побывать за один день в полсотне домов в разных концах Москвы. С огромным портфелем, набитым духовными книгами, он носился по машинисткам, а потом развозил их продукцию читателям.

/207\

Если Ж. представлял собой тип кабинетного ученого (он специализировался на патристике), то Миша был миссионером, бродильным началом, закваской. Голова его была полна организаторских идей, он любил и умел помогать людям, и где бы ни появлялся, подымал настроение и «заводил» людей… Но он тоже оставит в 1972 году и о. Александра, и его приход, и Москву, и родину и эмигрирует за границу. Он закончит православную семинарию в Штатах и станет священником в бедном нью-йоркском приходе. Позднее о. Александр и другие московские друзья будут часто слушать знакомый Мишин голос в религиозных передачах радио «Свобода».

Часто приезжал в Тарасовку о. Сергий Желудков. Им к тому времени уже были написаны его знаменитые «Литургические заметки». Уже немолодой, маленький, лысый, он был полон новаторских и критических идей. Он не только бурно и оригинально мыслил, но и прекрасно писал. О. Сергий великолепно знал литургику и работал над проектом литургической реформы. Собрав ватагу доверенных прихожан, о. Александр и о. Сергий шли куда-нибудь в окрестный лес или гуляли по лугам на берегах Клязьмы и вели беседы, а порой и горячие споры.

Нередко к ним присоединялся Дмитрий Панин, прообраз Сологодина в романе Солженицына «В круге первом». Высокий, ладный, голубоглазый, он приходил в храм в старой шинели и клал рюкзачок у ног, обутых в солдатские ботинки. Его умное, сильное лицо и странный облик старого зэка невольно привлекали к себе внимание… Впоследствии Панин со своей женой Леной Строевой эмигрировали в Париж. Там душевная болезнь Лены усилилась, она тосковала по родине и наконец покончила с собой.

Бывали и курьезные встречи. Однажды появилась очень странная пара. Это был двадцатипятилетний маленький и худенький француз с очень высокой величественной седой дамой. Они казались матерью и сыном, но были мужем и женой. Он был католиком, а она православная русская. Священник, к которому они обратились, отказался их венчать из-за этого разительного несоответствия в возрасте, и тогда дама перешла в католичество, где их благополучно и повенчали.

Другой раз пришла знакомая женщина и рассказала, что ее дочь вышла замуж за бирманца, они уезжают в Бангкок и просят их как-нибудь повенчать.

Пришлось о. Александру придумывать некий суперэкуме-
/208\
нический обряд, для того чтобы освятить брак православной с буддистом. В пустой церкви он читал над ними молитвы, благословил их, потом повел на хоры, и там они стояли втроем над пустым храмом и молились.

Феликс больше не ездил к о. Александру, но продолжал в Москве сбивать с толку немало доверчивых людей.

В демоническом умоисступлении он принялся предвещать конец света и назначил точную дату на июнь 1968 года. Немало молодых неофитов поверили этому кликушеству и поддались панике. В то лето кто бежал в леса, кто в горы Кавказа, бросая дом и работу, чтобы готовиться к Страшному Суду. Но назначенная дата миновала, конец света не наступил, и пристыженные легковеры, в числе которых были и некоторые добрые знакомые о. Александра, вернулись по домам. А Феликсу как с гуся вода, и он снова и снова находил способы баламутить народ.

Паства росла, а места для работы с ней не было, времени не хватало, и мало-помалу прежние связи о. Александра со старыми друзьями и духовенством ослабели. Зато завязывались новые знакомства, часто переходившие в обязанности пастыря по отношению к духовному чаду.

Приходили к нему в ту пору Михаил Агурский, Геннадий Шиманов и многие, многие другие. Свободного времени становилось все меньше. К тому же о. Александр писал в это время «Дионис, Логос, судьба», переделывал «Магизм и единобожие», усиленно учил иврит, готовясь писать книгу о пророках, и изучал для нее научную литературу.

Великая пианистка

Вот что о. Александр написал об этой дружбе.

С Марией Вениаминовной Юдиной я познакомился в сентябре 1965 года на выставке Василия Алексеевича Ватагина. Он пригласил меня на открытие, подарив каталог с надписью: «О. Александру пастырю душ иде и скоты милующему от зверолюбца Ватагина».

На вернисаж я пришел с мамой. Вдруг подходит к нам странное, как мне показалось в первый миг, существо: огромная голова, волосы, как у аиста, белый воротничок пастора и черная хламида. Это оказалась Ю. «Мне говорили, что вы хорошо обращаете
/209\
людей». Это о нас с мамой. Я ответил, что не очень люблю это слово, что обратить (словно завербовать) никого нельзя. Что это происходит в самом человеке. Мы же можем только помочь.

[вверху стр. фото: Мария Вениаминовна Юдина.]

Поговорили о Ватагине. Мария Вениаминовна его тоже любила. Вскоре она приехала ко мне в церковь. Она с горячей симпатией отнеслась к настоятелю о. Серафиму Голубцову, поскольку он был родным братом нашего с ней покойного духовника о. Николая Голубцова. Но скоро он оттолкнул ее своим резким осуждением письма Эшлимана и Якунина. Мария Вениаминовна была всегда на стороне тех, кто гоним. Однако в храм наш продолжала ходить, часто причащалась.

Нередко мы с ней вместе ходили по требам. Странная это была пара: тридцатилетний священник и женщина с палкой, в кедах, в черном балахоне, похожая на старого немецкого музыканта. Характер у нее был порывистый и экзальтированный, но
/210\
ум ясный и глубокий. Говорить с ней было одно удовольствие. Она все понимала с полуслова, всем интересовалась, была, как говорят, «молода душой». Увы, я забыл, о чем мы говорили, хотя тем было много. Сама она рассказывала о Пастернаке и других своих друзьях.

Ей очень хотелось провести цикл концертов «для Церкви», с пояснениями. Ее представления об официальном церковном мире были довольно наивными. Но я все же поговорил с нашим академическим секретарем о. Алексеем Остаповым, человеком широким, любящим искусство и очень влиятельным (он умер сорока четырех лет). Он с готовностью согласился устроить концерт в Академии. Концерт прошел хорошо, все были в восторге. Она говорила прекрасно, но в ее словах были уколы в адрес атеистов, что и привело к табу на дальнейшие выступления.

Вскоре ей разрешили устроить вечер в зале Чайковского. Она прислала билеты о. Алексею, мне и другим из Академии, таким образом в зале собралось много церковной публики. Мария Вениаминовна позвала меня в уборную и в присутствии женщин, которые перевязывали ее потрескавшиеся пальцы, просила благословить ее…

Было в нашем общении печальное событие. Она познакомилась у меня в церкви с молодым человеком Е. Т. (впоследствии эмигрировавшим писателем) и очень привязалась к нему. Но потом он взял у нее «Столп» Флоренского и исчез. Она умоляла меня вернуть книгу. Была очень расстроена. Потом все уладилось, но с ним она порвала… Умерла М. В. внезапно. Говорят, что на нее страшно подействовал второй брак ее крестницы Н. С., которая вышла замуж за Солженицына. Она категорически была против (между тем как Н. Я. Мандельштам сказала, что Солженицын «тоже имеет право на счастье»). Отпевали ее в Николо-Кузнецкой.

Солженицын

А вот еще одна запись о. Александра о знакомствах тарасовского периода.

Два слова о К.^* Я прочел рукопись его романа, и он мне очень понравился. Я захотел с ним встретиться. Мой знакомый священник Н. был с ним тесно связан. К. учил его детей математике, кажется. Вместе с Д.^** и другим моим другом священником мы поехали в их город^*** на машине. Приехали в темноте. Отец Н., хотя и был предупрежден, долго не открывал: «Кто, кто?» — «То, что надо!» — ответил мой

*   К — А. И. Солженицын
**  Д. — о. Дмитрий Дудко
*** Рязань

/211\
друг А. Отец Н. впустил нас, и мы сели, беседуя об общих делах. Я видел фото К. в его книге. Думал, что он такой — мрачный, угрюмый волк. И вдруг входит высокий, порывистый, веселый человек, похожий на норвежского боцмана. Задает быстрые вопросы, смеется, возбужден, но голова ясная. Умный человек, наэлектризованный, полный энергии. Что-то мальчишеское. Мало интересное пропускает мимо ушей, а чуть речь зайдет о задевающих его темах — весь напрягается, весь внимание. Спросил Д., где сидел, как, когда и т. д. Спрашивал меня о «катакомбах», об обстановке, людях. Поговорили о его книге. Он сказал, что сейчас весь в работе, что мало читает — только то, что ему нужно. Поэтому отказался взять предложенные ему книги. Настроен оптимистически. Как полководец, уверенный в победе. Рассказывал, как одно высокое лицо молча жало ему руку. Верил, что перелом совершился и все идет в нужную сторону. Мы тогда все на это надеялись. Это был 66 или 67 год, не помню. Потом мы стали с ним встречаться. Ему пришла в голову идея построить храм, если будут средства. Я говорил ему, что это утопия, но он был непоколебим и хотел это дело завещать мне. Я отвез его в Академию, познакомил с о. Алексеем Остаповым, мы посмотрели наш музей. У него роились в голове самые фантастические планы. Мы с о. Алексеем были настроены скептически. Но он попросил найти архитектора, который бы создал проект, чтобы здание было мемориалом пострадавших. Я нашел. Это был Ю. Т.^*, молчаливый художник абстракционист и экспрессионист. Но он создал что-то неудобоваримое, На обсуждении были с К. у него, он привел Ростр^**. Тот просил у меня что-нибудь для детей. Я дал «Откуда»^*** — тогда это была еще фотосамоделка.

[на стр. 213 фото: А. И. Солженицын, Ю. Титов и о. А. Мень.]

Православным К. еще не был. В 69 году он прочел СЧ^**** и Небо^***** и сказал, что все эти ангелы и чудеса ему не понятны. Толстой был ему ближе. А Н. Я. М.^****** он сказал, что ценит Конфуция. Она со свойственной ей язвительностью спросила, где он читал о Конфуции  —  не в отрывном ли календаре? Большой ум, хотя и несколько односторонний, и малая осведомленность. Его «христианизация» происходила у меня на глазах. Он начал впервые знакомиться с русской религиозной философией и был поражен. Помню, как в его деревне, на даче, он мне с восторгом говорил о только что прочитанных Вехах. Тогда еще он жил с Н., и она гордилась им, хотя и была далека от его неофитства и

*       Юрий Титов.
**     Ростропович.
***    «Откуда» — книга А. Меня для детей «Откуда явилось все это».
****   «Сын Человеческий», книга А. Меня.
*****  Небо — «Небо на земле», книга А. Меня.
****** Н. Я. М. — Надежда Яковлевна Мандельштам.

/212\
вообще от веры. Все помалкивала. Вместе с ней и с ним мы ездили выбирать место (под Звенигородом) для будущего храма. С нами был и архитектор с женой. Н. была, подтянуто-спортивной и молчала. Видно относилась ко всему, как к детским затеям. Бывал он у меня дома несколько раз и в церкви. Помню, когда мы гуляли, беседуя, перед храмом, один человек остановился и долго на нас смотрел издали. Загадка. Это не был соглядатай. И в лицо К. еще мало кто знал, так что узнать едва ли могли.

В 68 году он смотрел на события с убеждением, что все кончится прекрасно. Увы, вскоре мы убедились, как он ошибся. Все дела он поручал Н. С. и очень ей доверял. Мы встречались с ним у нее дома. И по их тону я понял, что тут нечто большее, чем сотрудничество. Начинались его тяжелые дни. Он был затравлен. Не мог работать. Дал мне переделанный вариант книги. Я протестовал. Одна вещь там показалась мне портящей все. Но он был не из тех, кто слышит критику. Это свойство многих великих. Он мне напоминал Толстого. Та же увлеченность одной идеей. Та же уверенность в себе, тот же максимализм и радикализм.

Он все время строил планы. Предложил создать нечто периодическое. Я сказал, что дело тупиковое. Но он стоял на своем. Н. С. сказала, что готова принять удар на себя. Он это принял как нечто само собой разумеющееся. Но я решил показать ему ошибку наглядно. Предложил собрать материал для первого номера. Он бился, бился, и ничего не вышло. Тогда я предложил — есть материал, давать его в готовые опусы. Так возникла идея, лишь начавшаяся реализовываться. Но потом все заглохло. Пришли другие люди и захватили инициативу. И сам К. невольно был к этому причастен. Но мы помогали ему с его исторической работой. Когда она вышла, я прочел и написал ему сдержанный и критический отзыв. Потом он просил помочь ему написать письмо к П. Я помог, но протестовал. Знал, что это бессмысленно. Ввиду обстоятельств пришлось вернуть ему второй вариант Кр^*. Сам я был в то время, как он сам про меня выражался, «по горло в опасности». Мое второе крупное ЧП было связано с его книгой еще до нашего знакомства. Его труд я воспринимал как миссию, имевшую провиденциальный смысл. Именно такой человек, который бил в одну цель, мог все это осуществить. Потом перед отъездом мы больше общались с Н., которая стала его женой. Получал я от него не раз приветы и писал

* Кр. — роман А. Солженицына «В круге первом».

/214\
ему краткие записки в новое место жительства. Но сам он мне не писал, как договорились (из-за обстоятельств). Он был высшей точкой той волны, которая пришла в послесталинский период. Теперь идет что-то новое».

Анна Ивановна

Из местных прихожан к о. Александру прилепилась всем сердцем Анна Ивановна. Она была уже бабушка, дочь ее болела тяжким полиартритом, и она по существу взяла на себя воспитание своих двух внуков. В юности она жила в деревне, где был сильный и энергичный священник. Он собрал вокруг себя группу молодежи и заложил в них твердые основы веры. Храм в деревне закрыли. Анна Ивановна на долгие годы была лишена церковной жизни и очень страдала от этого. Открытие церквей в годы войны стало для нее великим праздником.

Она поселилась в Подлипках, в тарасовском приходе.

Анна Ивановна обладала большим природным умом и необычайно подвижным, энергичным характером. С юношеской живостью она интересовалась всем на свете. Жадно слушала «вражьи голоса», читала «Логос», «Вестник РХСД»^* и все, что удавалось достать.

Она сумела понять и полюбить нового священника, и ее уютный ухоженный домик в Подлипках, весь в каких-то фантастических домашних растениях, стал местом многих встреч, собеседований и занятий.

Человеком она была преданным, и последовала за о. Александром в Новую Деревню. В 1977 году Анна Ивановна умерла.

Дом в Семхозе

Много труда и средств требовало благоустройство дома, над которым неустанно трудилась Наташа. Год за годом вводились новшества: устроили водопровод и канализацию, затем провели газ, наконец дом подключили к центральному отоплению и кончилась изнурительная топка печей.

Над сараем, примыкавшим к дому с севера, выстроили веранду. Там разместилась неуклонно разраставшаяся библиотека. В теплые месяцы года в этом летнем кабинете работал о.

* Журнал Русского Христианского Движения.

/215\
Александр, отделенный от детского гомона лестничной площадкой и несколькими ступеньками.

[вверху стр. фото: О. Александр со съемочной группой фильма "Любить". Тарасовка. 1967 г.]

Наконец лет через семь по переселении в Семхоз собрались со средствами и перестроили веранду в теплую жилую комнату. Впервые в жизни у о. Александра был свой постоянный рабочий кабинет. Потолок там был тоже скошен, поэтому приходилось придумывать всякие хитрости для размещения книг. Стеллажи пристраивались к письменному столу, вдоль лестницы, во всех закоулках дома.

Наташины родители много сил вкладывали в сад. Летом это был райский уголок с цветником, огородом, ягодником, яблонями, вишнями, сливами. Посреди сада стояла просторная беседка, увитая диким виноградом. Там о. Александр любил работать летом. Приносил туда пишущую машинку и книги и часами сидел над своими рукописями, обычно слушая при этом хорошую музыку на проигрывателе.

/216\

С родителями Наташи жили дружно и мирно. Вечерами спускались к ним смотреть телевизор  —  почти единственный вид отдыха, который разрешал себе о. Александр.

Каждую среду приезжали гости, человек двадцать пять-тридцать. Это был день открытых дверей. В холодную погоду усаживались в проходной гостиной, о. Александр сидел за письменным столом в «аппендиксе», как он шутливо называл закуток, где был сначала устроен его кабинет. Шли беседы на самые разные темы, чаше богословские. Иногда, правда, приходили и праздные «совопросники» и вообще кто попало. Но в целом эти встречи имели особый смысл в тарасовские годы, поскольку при храме у о. Александра не было приюта, где бы он мог беседовать с людьми. Изредка удавалось поговорить с кем-либо из духовных детей на хорах или на солее за большими образами, где стояли лавочки.

Года через два эти открытые среды стали мучительны для семьи, и о. Александр прикрыл их.

А еще в те же тарасовские годы о. Александра снимали в кино.

Режиссер Калик делал черно-белый фильм про любовь. По его замыслу, там самые разные люди отвечали на вопрос, что они думают о любви. Киношники приехали в Тарасовку, и о. Александр сорок минут отвечал перед камерой на их расспросы. Нужные куски вмонтировали в фильм, но Калику сказали: «Что же это у тебя поп получился лучше всех? Надо его вырезать».

Фильм зарезали, не пустили на широкий экран, но кое-где по клубам он все-таки шел.

Еще снимали о. Александра для цветного фильма о спорте. Он говорил на эту тему на фоне храма. Киношники сказали, что получилось отлично. Наверное поэтому эти кадры в фильм не включили, а ленту уничтожили.

Тарасовские настоятели

Первые полгода, как мы уже говорили, о. Александру пришлось служить под началом о. Николая Морозова. Это был уже очень немолодой человек с чрезвычайно тяжелым характером. Он хотел, чтобы о. Александр делал за него всю работу, исполнял все требы. Когда впоследствии в Новой Деревне при-
/217\
шлось служить за престарелого настоятеля о. Григория Крыжановского, о. Александр делал это с великой радостью, он на руках готов был носить милого, доброго старца. А о. Николай без конца придирался, одергивал и решительно всем был недоволен. Через полгода его куда-то перевели, и настоятелем назначили о. Серафима Голубцова, что оказалось впоследствии уже совсем невыносимым.

И тем не менее о. Александр был неизменно бодр, деятелен, энергичен. Прихожане видели его веселым, улыбающимся, открытым их нуждам, кровно сострадающим их печалям, быстрым на помощь и участие. Казалось, дела у него всегда идут блестяще и сил хоть отбавляй.

Но с каждым годом служить и работать с паствой становилось труднее. О. Серафим оказался тяжело душевнобольным человеком. Он был заядлый сталинист, предан душой и телом органам безопасности и обладал крайне неуживчивым вспыльчивым характером. В чем-то повторялась акуловская история. Чем популярней становился о. Александр, чем больше тянулась к нему паства, тем ненавистней делался молодой священник старому настоятелю. Он устраивал ему безобразные сцены, скандалил в алтаре и наконец стал писать нелепые доносы. По службе у него никаких претензий не было, неутомимый и безотказный священник его вполне устраивал. Но он хотел, чтобы о. Александр не читал и не давал книг, не разговаривал с людьми и тому подобное. В одном из доносов, который о. Александру дали прочитать в Патриархии, он обвинял его в том, что его взгляды не стоят на прочном материалистическом марксистском основании.

Служить вместе перед одним престолом стало невозможно. О. Александр просил начальство куда-нибудь его перевести «ввиду сложившихся небратских отношений с настоятелем», но оказии все не было.

Несколько раз его посылали заменить больного священника в крохотный деревянный храм под Пушкино. Там ему очень приглянулось. Со старостой и дряхлым настоятелем о. Григорием Крыжановским возникли взаимопонимание и симпатия. Вторым священником в храме был о. И. Это был неплохой, искренний священник, но, к сожалению, он пил. О. Александр договорился о том, что он перейдет в Новую Деревню, а о. И. в Тарасовку. Митрополит Пимен подписал их прошения, не ставя в известность о. Серафима. Когда о. Александр пришел
/218\
за расчетом, о. Серафим вознегодовал: как смели сделать замену священников без его ведома! Но указ был подписан митрополитом, и ему пришлось смириться.

После ухода о. Александра о. Серафим выбрал новую жертву: тихого и исполнительного чуваша о. Николая. Он сживал его со свету, многодетный о. Николай оказался без работы и средств к существованию и несколько лет сильно бедствовал.

Наконец о. Серафим стал невыносим для всего прихода, на него посыпались жалобы. Его куда-то перевели, но он и там не ужился. Затем он попал в психиатрическую больницу и был переведен за штат.

Чтение и литературные занятия в Тарасовский период

1965

Пишу греческие главы для «Магизма и Единобожия». Разделяю «Истоки религии» по совету Желудкова. Читал его в 59 г. С этого времени (61—64) переписка с Желудковым и компанией. Еще одна редакция «Сына Человеческого».

1966

Пишу «Дионис, Логос, судьба». Ницше, Вересаев, античная литература. Последняя статья в «Журнале Московской Патриархии». Учу греческий.

1967

Первая попытка напечатать (Франциск Сальский).

1968

Выход «Сына Человеческого». Общая редакция 4-х первых томов. Булгаков. Бердяев. Соловьев. Много Бергсона. Старец Силуан (читал еще раньше в 58 г.). Материалы по Оптиной Пустыни. Беседы о ней с Павлович. Учу иврит. Начал «Пророков» («Вестники Царства Божия»).

1969

Выходит «Небо на земле».

Ленинградская семинария 1958—60 гг. Московская Духовная Академия 1964—68 гг. Кандидатская работа «Элементы монотеизма в дохристианской религии и философии». Дружба со Старокадомским и Ветелевым. Пишу «Пророков».

/219\